«Либерия»

Либерия (fb2) - Либерия [SelfPub] 1297K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Марина Валентиновна Голубева

Марина Голубева Либерия

Под кровом вечной тишины, Среди лесов, в глуши далекой Живут седые колдуны; К предметам мудрости высокой Все мысли их устремлены; Все слышит голос их ужасный, Что было и что будет вновь, И грозной воле их подвластны И гроб и самая любовь. (А. Пушкин)

Пролог

В московских храмах отслужили обедню. Звон колоколов, ставший привычным за год жизни в стольном городе, затих, уступив место вязкой и сонной тишине. До настоящих сумерек было еще далеко, но холодный свет зимнего дня с трудом проникал сквозь небольшие оконца. Тени от свинцовых переплетов, падали на пол и стены, создавая впечатление опутавшей комнату паутины.

Петр Аркудий передернулся от страшных воспоминаний и торопливо зажег свечи. Дрожащий оранжевый свет смыл неприятное видение, но тени не исчезли совсем, а расползлись по углам и затаились в ожидании своего часа. Стараясь не обращать на них внимания, посланник кардинала Сан-Джорджо с тоской посмотрел на лежащий перед ним чистый лист бумаги.

Посольство, больше года гостившее в Москве, наконец, завершило свои дела и готовилось к отъезду. Даже тайное задание, с которым Аркудий был направлен в русскую столицу, было выполнено, хоть он на это уже и не надеялся. Легендарная библиотека царя Ивана, прозванного Грозным, все-таки, была найдена. Только вот радости от того, что миссия удалась, посланник не испытывал. Да и можно ли это назвать удачей? Если в Ватикане узнают не только о том, что Либерия, действительно, существует, но и о том, какие книги там хранятся? В Европе достаточно сумасшедших, которые готовы рискнуть жизнью ради тайного знания древних магов.

Конечно, кардинал Сан-Джорджо постарается сохранить донесение в тайне, в первую очередь, для того, чтобы единолично воспользоваться информацией. Но как долго останется тайным, доверенное бумаге?

Наконец, Петр Аркудий решился, и остро заточенное перо заскрипело по бумаге, оставляя ровные, аккуратные строчки.

«О греческой библиотеке, — относительно которой некоторые ученые люди подозревают, что она находится в Москве, — при всем нашем великом старании, а также с помощью авторитета господина канцлера не было никакой возможности узнать, что она находилась когда-нибудь здесь. Да и вообще великие князья московские — люди необразованные…»

Глава 1

В Питере Алексей оказался совершенно случайно — приехал на экскурсию со своими однокурсниками. Но, устав бродить по залам музеев среди мертвых вещей, он сбежал и долго гулял по улицам и переулкам Северной столицы. Промозглый ветер, дувший с Невы, пробирал до костей и сыпал за воротник хлопья мокрого снега. Молодой человек смотрел на вычурные фасады особняков, витрины магазинов, на озябших людей, спешащих укрыться в метро от холодного ветра, и испытывал странное чувство — город был знакомым и, в то же время, чужим.

Алексей помнил парусники на Неве, лодки, причаливающие прямо к лестницам дворцов на набережной, стук топоров на верфях Адмиралтейства и торжественные звуки полонеза на балу у канцлера Воронцова.

Жизнь обычного, не слишком прилежного студента-историка изменилась, когда два месяца назад на раскопках он нашел волчий клык. Череда странных событий закинула парня в Питер восемнадцатого века, разбив привычный уклад жизни и навсегда изменив его сущность — домой он вернулся оборотнем.

Уставший и продрогший на ноябрьском ветру, молодой человек вышел к Александринскому театру и замер перед памятником Екатерине II. Он встречался с этой женщиной и знал ее молодой и удивительно обаятельной без того холодного величия и высокомерия, которое сумел передать скульптор. Странно и жутко было осознавать, что Софи мертва уже более двухсот лет.

Здесь в парке перед Александринским театром и произошла встреча с человеком, которого студент Алексей Артемьев меньше всего ожидал увидеть в Петербурге двадцать первого века.

Молодой человек посмотрел на сидевшего впереди мужчину, уверенно сжимавшего руль холеными пальцами, и вспомнил высокомерного аристократа, в черном камзоле и расшитом золотым галуном кафтане. Впрочем, высокомерия и сейчас у него было более чем достаточно — после того, как пригласил в машину, даже не взглянул ни разу. В восемнадцатом веке, мужчину звали граф Сен-Жермен, и он считал Алексея своим учеником, правда, неожиданным и не совсем желанным.

Еще недавно молодой человек был зол на графа. Он винил Сен-Жермена во всех бедах и негодовал, считая, что тот бессовестно его использует. Потом, правда, понял — граф сам оказался игрушкой в руках хитрого Локи, в очередной раз планирующего разрушить мир. Алексей был бы даже благодарен ожившему мифологическому персонажу за «экскурсию» в эпоху императрицы Елизаветы. Если бы не одно «но». Вернулся из этой «экскурсии» не человек, а оборотень, который очень быстро мог превратиться в кровожадного монстра. Тогда Алексея спас Сен-Жермен, подарив браслет-оберег, сдерживающий зверя. И вот теперь этот браслет разрушался. Дикий зверь, рвался на свободу, и последние два месяца молодой человек жил в страхе, что однажды ночью студент Артемьев сгинет, уступив место волку.

Встреча с графом в Петербурге двадцать первого века, конечно, удивила, но не слишком — от великого мага и интригана можно было ожидать чего угодно. Тем более, как понял Алексей, Сен-Жермен и раньше путешествовал во времени. Эта явно не случайная встреча одновременно радовала и пугала. С одной стороны, молодой человек испытал чувство облегчения от того, что можно будет решить проблему с браслетом. С другой стороны, Сен-Жермен ничего не делает просто так и никогда не стал бы разыскивать бывшего ученика исключительно из альтруистических побуждений. Граф играл в свои игры, и, похоже, Алексею снова придется в них поучаствовать.

Погруженный в воспоминания, молодой человек молчал. Спрашивать о чем-либо сейчас было бессмысленно — граф скажет сам все, что посчитает нужным. А Алексея, по большому счету, интересовал только один вопрос, но с ним можно подождать.

Не доезжая до Дворцовой площади, машина свернула налево, попетляла в узких переулках и остановилась у небольшого трехэтажного особняка. Алексей вышел и замер, пораженный — это был тот самый дом, в котором он проснулся солнечным сентябрьским утром 1759 года. Только за 250 лет особнячок приобрел третий этаж, да еще на фасаде красовалась яркая вывеска с надписью «Антикварный магазин „Артефактъ“», и чуть ниже более мелкими буквами: «ООО „Граф Солтыковъ и компания“».

— Э-э-э-э… — протянул молодой человек удивленно, слова куда-то испарились.

— Да, это тот же дом. Мне стоило немалых трудов сохранить его. Но я человек привычки, да и средства, как вы понимаете, позволяют.

— А кто такой Солтыков? — задал Алексей, пожалуй, наименее сейчас значимый вопрос.

— Я. Честь имею представиться: Солтыков Михаил Александрович. Здесь и сейчас меня зовут именно так, — граф усмехнулся, но глаза его были холодны и серьезны.

— Но, а как же?..

— Давайте, пройдем в дом, Алексей Дмитриевич. Не стоит беседовать на улице о серьезных вещах. Я надеюсь, смогу отчасти удовлетворить ваше любопытство. Кстати, вы меня приятно удивили своим молчанием. По крайней мере, сдержанности вы научились.

Сен-Жермен провел его на второй этаж в кабинет. Там почти ничего не изменилось: такой же пестрый ковер на полу, массивный письменный стол и большое старинное зеркало в резной оправе. Только в простенке у окна уютно устроились современный компьютер и офисный факс.

Подойдя к столу, Алексей замер — с небольшой миниатюры на него с улыбкой смотрела молодая женщина в старинном платье. Та, с которой он встретился на балу у графа Воронцова и гулял по аллеям Летнего сада. Та, которая ему доверилась и чуть не погибла по его же вине. Цесаревна Екатерина, будущая великая императрица.

— Что с ней? — спросил Алексей, осторожно беря в руки хрупкую вещицу.

— Сейчас? — граф удивленно приподнял брови.

— Нет, конечно, — смутился молодой человек. — Тогда… там в подвале, когда… когда меня убил некромант. Что с ней случилось?

— Ничего страшного, — граф пожал плечами. — После того, как вас, юноша, совершенно неожиданно забрал предводитель Дикой охоты, мы отвезли цесаревну в дом на Итальянской улице. Она ничего не помнила, кроме того, что ее похитили и напоили сонным зельем. Екатерина была очень благодарна и спрашивала о вас. Я сказал, что вы погибли, спасая ее. И это была абсолютная правда, не так ли? Цесаревна очень расстроилась. Кстати, эта миниатюра на слоновой кости — ее подарок за спасение, и она по праву принадлежит вам, и вы ее, несомненно, получите, — Сен-Жермен, забрал портрет из рук Алексея и поставил его обратно на стол, — когда вернетесь.

— Вернусь? Откуда? — насторожился молодой человек. Его предположения оказались верными, граф снова хочет его впутать в какую-то магическую историю.

— А вот об этом мы сейчас и поговорим. Посмотрите на зеркало.

Алексей подошел к древнему магическому артефакту и с удивлением увидел, что темную матовую поверхность пересекают две глубокие трещины, а один из кусков уже начал крошиться.

— Его кто-то уронил? — сочувственно спросил молодой человек, помня, как ценил Сен-Жермен этот артефакт.

— Уронил?! Его никто не ронял, просто один недоумок оказал столь тотальное воздействие на историю, что зеркало, связанное с прошлым и будущим, не выдержало. Вы не догадываетесь, кто этот недоумок?! — Сен-Жермен был, видимо, сильно раздражен и его традиционная выдержка, как и зеркало, дала трещину.

Молодой человек понял, о чем говорит граф. Недоумком, оказавший тотальное воздействие на историю, был он, Алексей Артемьев. Тогда, в восемнадцатом веке, опрометчиво поверив Локи, он открыл сильнейший артефакт — Клык Фенрира, тем самым, подтолкнув мир к уничтожению. Правда, потом, исправил свою ошибку и исполнил пророчество, но зеркалу это, видимо, уже не помогло.

— Я не хотел… — пробормотал смущенный молодой человек, — меня подбил Локи. Вы же знаете…

— Меня не интересуют ваши объяснения и оправдания, — рассерженно прервал Сен-Жермен, — сейчас на это нет времени. Зеркало продолжает разрушаться, а это настоящая трагедия. Вы даже не представляете, насколько оно для меня важно! Без него я не могу путешествовать в прошлое.

— А я думал, оно позволяет видеть будущее?

— Свое будущее нельзя увидеть, в него нельзя попасть, так как его еще нет. Видеть можно минувшее, и путешествие возможно лишь в прошлое.

— А как же вы? Вы же сейчас в двадцать первом веке, — спросил Алексей, уже понимая, каков будет ответ.

— Потому что я — ваш современник… ну, или почти современник. Но сейчас не время говорить об этом, — остановил Сен-Жермен Алексея, попытавшегося начать расспросы. — Когда-нибудь я расскажу вам свою историю. А сейчас надо позаботиться о зеркале, пока оно совсем не рассыпалось. Вам предстоит разыскать то, что поможет восстановить артефакт.

— Почему опять я? — возмутился молодой человек. — Снова нужен оборотень?

— Нет, ваши способности к перевоплощению в волка здесь ни при чем. Просто, это же по вашей вине произошло, вам и исправлять… Так вот, — начал граф, сев за стол и указав Алексею на стул напротив. — Как изготавливать подобные зеркала, описано в книге одного итальянского алхимика XIII века. Называется она «О пользе зеркал». Правда, речь там идет только о самом стекле, а не о раме, которая уникальна. Но рама, к счастью, не пострадала. В XV веке эту книгу привез в Москву Аристотель Фиорованти[1] и спрятал ее вместе с другими книгами царской библиотеки в специальном хранилище. Потом его стали называть Либерией.

— Либерия?! — воскликнул молодой человек. — Но она же — миф!

— Это сейчас она миф, а в прошлом была реальностью, во всяком случае, до конца XVII века. Я знал человека, который видел библиотеку и держал в руках книги из нее. Но, к сожалению, не расспросил его о библиотеке подробнее, — граф расстроено вздохнул, — тогда мне это было ненужно. Поэтому вам придется отправиться в начало XVII века и самостоятельно узнать, где находится Либерия, проникнуть туда и достать книгу.

— Это невозможно, ваше сиятельство! — возмутился Алексей, поняв, что ему предстоит искать иголку в стоге сена в одиночку в чужом мире.

— Нет ничего невозможного, друг мой. И у вас будет очень хороший проводник — деньги, причем, немало. Я верю, вы справитесь. Вы уже продемонстрировали свою способность выпутываться из сложных ситуаций, так же как и волю к борьбе, упорство и силу духа.

В иное время и в устах другого человека подобная оценка Алексея бы порадовала. Но сейчас он понимал, что хитрая бестия — граф, просто, манипулирует им.

— И когда мне предстоит отправиться на поиски книги? — спросил молодой человек.

— Сейчас. — Сен-Жермен поднялся из-за стола и, нервно потирая руки, прошелся по комнате. — Тянуть нельзя — либо разрушится зеркало, либо рассыплется ваш браслет. Сам я отправиться не могу. Поврежденное зеркало не способно поддерживать постоянную активность, и должен быть кто-то, кто будет корректировать настройку. Кроме меня, это никто не сделает. Я приготовил вам соответствующую одежду. В качестве оружия выбрал клеврец, особого умения он не требует, а сила у него убойная. В сумке все необходимое, в том числе, и деньги — серебро в кошеле, а золото я зашил в пояс. Постарайтесь его, по возможности, не доставать. Поверьте, мне жалко не золота, а вас. XVII век — время лихое, и не стоит вводить людей в искушение. Вы получите письмо к одному моему… знакомому. Его зовут Николо Фрязин, и он держит трактир в Немецкой слободе. Впрочем, не особо рассчитывайте на помощь этого человека, но приютить вас он не откажется.

— Э-э-э… подождите, ваше сиятельство! — возмутился совершенно растерявшийся от такого напора Алексей. — А если я откажусь?

— Это ваше право, — насмешливо выгнул бровь граф. — Я вас не держу. С неделю вы еще поживете человеком, ну, может, и две протяните. А потом Алексей Артемьев просто исчезнет, а вместо него появится кровожадный монстр. — Молодой человек дернулся, испуганно посмотрев на разваливающийся браслет. — Я же без проблем смогу найти человека, который принесет мне книгу за деньги. За большие деньги. Следовательно, я сделаю вам одолжение — обновлю оберег и заплачу за работу. Думаю, хорошая машина вам не помешает?

Алексей тоже считал, что машина будет совсем не лишней, но главное сейчас не это, а амулет, предохраняющий от превращения в зверя.

— А если я не смогу найти книгу? — спросил молодой человек, уже принявший решение.

— Сделка есть сделка, — Сен-Жермен пожал плечами. — Вы мне — книгу, я вам — регулярное обновление оберега и денежную компенсацию. Нет книги — не будет и браслета. Впрочем, дело тут не в моем нежелании вам помочь, хотя, я думаю, вы уже поняли, что я далеко не альтруист. Если зеркало разрушится, то я в скором времени погибну. Вот так.

— Почему? — Алексей все еще не оставил надежды проникнуть в тайну этого странного человека.

— Это долгая история, — отмахнулся граф. — Я когда-нибудь вам ее расскажу, а сейчас нет ни времени, ни настроения.

— Хорошо, я согласен, — обреченно вздохнул молодой человек. А что оставалось делать? Выбора-то, все равно, не было. — А как я вернусь обратно?

— Для этого вам потребуется обычное зеркало. Достаточно только представить мой кабинет, сделать шаг вперед, и артефакт перенесет вас сюда. Небольшое зеркальце я положил в сумку — в начале XVII века такие вещи были редкостью. В крайнем случае, сгодится любая отражающая поверхность, например, чистая вода в ведре, но, все же, лучше зеркало. И еще. Синхронизировать настройки артефакта сейчас сложно, поэтому вернуться вы должны в первой половине дня, до того, как в церквях начнут служить обедню. Помните об этом.

А теперь займемся оберегом. Другого такого браслета у меня нет, но я придумал, что можно сделать. Протяните руку.

Граф провел пальцами по браслету и накрыл его ладонью.

— Сейчас будет немного больно. Потерпите.

Запястье обожгло, впечатление было такое, словно оберег плавился, и капли раскаленного камня просачивались сквозь кожу до самой кости. Алексей взвыл, дернулся, но граф на него сердито цыкнул, удерживая руку. Впрочем, неприятное ощущение длилось всего несколько секунд, сменившись приятным теплом.

— Вот и все, — Сен-Жермен убрал руку, и молодой человек увидел вместо браслета яркую татуировку — его точную копию. — Это даже лучше — не потеряете, и никто не снимет. Продержится недели две, если не будете перекидываться, то и больше, а потом нужно будет регулярно подновлять. Так что, постарайтесь уложиться в это время. Если какие-то детали узора исчезнут совсем, то восстановить их будет, скорее всего, невозможно. А теперь идите, одевайтесь.

Алексей натянул непривычную одежду, сунул за пояс клеврец — небольшой украшенный серебряной насечкой топорик с узким лезвием и четырехгранным острием вместо обуха, перекинул через плечо большую холщовую сумку и, комкая в руках, лисий треух подошел к Сен-Жермену. На душе было муторно и страшно. Казалось, он стоит на краю пропасти, куда должен вот-вот шагнуть в надежде, что научится летать. Граф совсем не дал времени подумать, подготовиться, но это, наверное, к лучшему.

— Чуть не забыл, — Сен-Жермен протянул молодому человеку серьгу — простенькое бронзовое колечко. — Возьмите, это переводчик. Речь людей того времени сильно отличается от современной, без серьги вы ничего не поймете. А так, даже говорить сможете, не сразу, правда, а когда артефакт накопит достаточный словарный запас. Вот теперь, все. Идемте к зеркалу.

Граф сделал несколько глубоких вдохов, сосредотачиваясь, легко коснулся рукой фигур на резной раме, и зеркало засветилось сиреневым светом. Там где, его пересекали трещины, свет тускнел и принимал грязно-серый оттенок.

— Видите, что творится? — сокрушенно покачал головой Сен-Жермен. — Целые сектора истории, целые эпохи теперь недоступны. Хотелось бы отправить вас к самому синьору Фиорованти, тогда все было бы значительно проще. Но, к сожалению, сейчас это невозможно. Я проверял — самый стабильный переход в первую половину XVII века. Время это тяжелое и неспокойное, но я постараюсь, чтобы вы попали в самое начало этого века.

Сен-Жермен что-то еще повернул на раме, произнес несколько непонятных слов, внимательно вгляделся в зеркало и удовлетворенно кивнул.

— Ну вот, можете отправляться, — и, заметив страх и нерешительность Алексея, насмешливо произнес, — Или вас подтолкнуть?

— Я сам, — буркнул молодой человек и шагнул в зеркало.

Глава 2

Алексей вдохнул морозный воздух, головокружение прекратилось, и он снова смог видеть что-то, кроме мелькающих разноцветных пятен. Сложившийся из осколков мир, был почему-то черно-белым.

Окончательно проморгавшись, молодой человек понял причину такой монохромности — он оказался на дороге посреди занесенного снегом поля. С белой равниной почти сливалось низкое серое небо, лишь справа на снежном полотне торчали черные зубы далекого леса. Мир казался замерзшим и мертвым. Но если мыслить позитивно, то можно порадоваться, что очутился на дороге, а не в чистом поле. Судя по верхушкам почти занесенных кустов, снега намело немало, и пробираться по сугробам было бы непросто.

Поразмыслив некоторое время над тем, в какую сторону идти, Алексей решил положиться на удачу. В конце концов, если есть дорога, то она явно куда-то ведет, а стоять в раздумьях холодно и бессмысленно. Многочисленные следы конских копыт и полозьев внушали уверенность, что поблизости, если и не Москва, то хотя бы крупное село. А там и направление можно узнать поточнее.

Дальше строить планы не хотелось. Путешественник во времени не имел ни малейшего представление о том, как он найдет библиотеку Ивана Грозного, а тем более, каким образом добудет нужную графу книгу. Только сегодня утром он снова встретился с Сен-Жерменом и, казалось, теперь жизнь станет спокойнее. Но сразу пришлось отправляться далеко не в самый приятный век. То, что было известно о Смутном времени, оптимизма не внушало.

Убийство малолетнего царевича Дмитрия — последнего из династии Рюриковичей и приход к власти «худородного» Бориса Годунова породили смуту, семена которой давно уже зрели в русской земле, пропитанной кровью казненных в эпоху опричнины. Зашевелилось притихшее при Иване Грозном боярство. Представители высшей знати, призванные быть цветом нации, исходили ядом лютой ненависти к царской власти, лишившей их привилегий, презирали простой народ и, случалось, предавали интересы страны ради сомнительной сиюминутной выгоды.

Несколько неурожайных и холодных лет стали причиной голода, от которого вымирали целые деревни. По стране покатились крестьянские бунты, а шайки озверевших от голода, произвола и безвластия мужиков грабили на дорогах. Служители церкви не столько старались примирить озлобленных людей, сколько ловили рыбку в мутной воде. Бесновались фанатики, потрясая крестом, кричали о карах божьих, призывали каяться, обещали новый глад и мор, грозили страшным судом. Пока те, кто претендовал на власть, грызлись между собой вокруг Российского трона, внешние враги уже примеряли шапку Мономаха.

Сен-Жермен обещал, что в самое пекло Смуты Алексей все же не попадет, рассчитывая, на 1600–1601 год. Правда, Алексей графу не то чтобы не верил, но, все же, относился к его словам настороженно. Сен-Жермен если и не врал, то частенько недоговаривал. Хорошо, хоть этот период российской истории молодой человек знал неплохо, даже читал документы, пытаясь разобраться в хитросплетениях боярских интриг, а значит, есть шанс не попасть впросак. Здесь, в отличие от 18 века, никто не подскажет и не дернет за рукав, если сделаешь что-то неправильно.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Алексей решил пробежаться, последнее время он делал это с удовольствием. Снег под ногами захрустел веселее, и настроение немного улучшилось. От быстрого бега стало жарко, а клубы пара изо рта оседали на овчинном воротнике пушистым инеем. Впереди показалась развилка: более широкая и укатанная дорога поворачивала направо, ближе к лесу, а прямо впереди виднелись черные избы и деревянная церквушка с покосившимся крестом. Оттуда тянуло дымом, запахом скотины и людей. Решив, что лучше сначала зайти в селение, Алексей направился прямо, хотя встреча с людьми шестнадцатого века пугала. Как они воспримут странного незнакомца?

«Все же, тяжело одному, — думал Алексей, — и посоветоваться не с кем, и помощи ждать неоткуда». В прошлый раз рядом был Сен-Жермен, который, несмотря на все странности, старался помочь. И еще добродушный Семен, опекавший как заботливая нянька. Молодой человек успел привязаться к старому солдату и теперь жалел, что даже не спросил графа о нем. Не до того было.

Сельцо с убогими, закопченными избами и покосившимися заборами производило удручающее впечатление и казалось вымершим. Но, судя по протоптанным тропинкам, народ здесь обитал. Алексей уже подумывал, не постучаться ли в одну из развалюх, когда из ворот неподалеку выскочил старик в драном тулупе и поковылял по улице, опираясь на клюку.

— Эй, любезнейший! — окликнул молодой человек.

Дедок подпрыгнул от неожиданности, оглянулся и метнулся обратно к воротам. Но Алексей в два прыжка оказался рядом и схватил беглеца за рукав.

— Погоди, я спросить только хотел…

— Изыди! Зашибу сейчас! — заорал старик и замахнулся клюкой.

— Да ты что, сдурел?! — опешил Алексей, перехватывая суковатую палку. — Чего дерешься?

Дед дернулся, выворачивая руку, рухнул на колени и, уткнувшись лицом в снег, жалобно забормотал что-то невразумительное. Речь его показалась Алексею странной — вроде и русская, но чужая и понятная, скорее, по смыслу и интонации.

— Перестань, дед! Хватит поклоны бить, я тебе не боярин и не поп, — Алексей поднял старика за воротник, почувствовав, как тот опасно затрещал, поставил на ноги.

— А ты пошто меня замаешь? — дрожащим голосом пробормотал старик. — Нечего у меня взять… Нету ничего…

— Да ты не бойся, — молодой человек начал понимать, о чем говорил старик — заработала серьга-переводчик. — Ничего мне от тебя не надо, я только спросить хочу.

— Спросить? — дедок шмыгнул носом, вытер засаленным рукавом мокрое то ли от снега, то ли от слез лицо. Он перестал трястись, но смотрел зло и настороженно. — А сам ты кто? Откель взялся? Ишь, морда какая-то иноземная…

— Я путник, — Алексей осторожно подбирал слова, стараясь говорить с теми же певучими интонациями, что и дед. — С обозом ехал, но отстал. Вот до Москвы добираюсь, только, кажется, заблудился. Далеко ли до Москвы-то? И где все?

Старик, видимо, совсем успокоился, сердито дернул рукой, освобождая рукав, и проворчал себе под нос:

— И правда, иноземец, и говорит по-чудному… Чего один тут шастает? — Затем, обращаясь уже к Алексею, махнул рукой куда-то в сторону. — Там Москва-то, недалече. Кабы не свернул с дороги, а так прямо и топал, то, как раз, туда и пришел бы. Только теперь засветло, все равно, не поспеешь.

— А у вас в деревне переночевать можно?

— Не деревня у нас, а село! Церковь, эвон, отсель видна. Сельцо наше к Андроникову монастырю приписано. — Старик гордо выпятил грудь, вздернул клочковатую бороденку, словно сам был настоятелем этого монастыря.

— Народ ваш где? — допытывался Алексей.

— Народ-то? Дык, все колдуна жечь побежали. Вот и я, было, побежал, да ты поймал. — Старик отряхнул снег с бороды и с тревогой посмотрел на молодого человека. — Грабить точно не будешь?

— Вот, дурной, — Алексей досадливо покрутил головой, — зачем мне тебя грабить? Ты, лучше скажи, что за колдун такой?

— Да кто ж его знает? Зим пять тут живет. Забрел откуда-то и в лесу поселился. А тут указ из монастыря пришел, чтобы, стало быть, поймать и сжечь. Ты бы отпустил меня, а то и не увижу.

— А я и не держу тебя, — пожал плечами парень.

Странный старик бочком, как ворона, отскочил от Алексея и потрусил по улице, опасливо оглядываясь.

Алексей замер размышляя: вернуться ли на дорогу и попытаться добраться до Москвы, пока не стемнело или же заночевать здесь. Хоть после встреч с некромантом и его зомби в XVIII веке молодой человек утратил изрядную долю чувствительности и пугливости, предстоящая казнь внушала отвращение и страх. Конечно, молодой человек знал — колдунов и ведьм жгли не только в Европе, но и в России, а время, в которое он попал, было лихое и недоброе. Но столкнуться с этим в реальности? И нравы в это время были дикие, поэтому попытка помешать расправе над непонятным колдуном может выйти боком, но просто так уйти было сложно. Алексей сжал зубы, уговаривая себя не вмешиваться, не лезть со своим уставом в чужой монастырь. Ничего не добьешься, разве что, будешь полыхать на соседнем костре, а значит нужно идти. Тем более, зрелище жестокой казни, вряд ли, можно назвать увлекательным.

Молодой человек передернул плечами и уже собрался повернуть назад, как до него донеслись крики и шум голосов. Из узкого проулка вывалилась толпа галдящих людей. Мужики, одетые в зипуны, растоптанные лапти и лохматые шапки, женщины в платках, подметающие снег подолами юбок и радостно визжащие дети. Несколько человек, пыхтя и ругаясь, тащили бревна. Толпа была небольшая — человек тридцать, но шумная.

Терпкая смесь запаха пота, страха, злобы и крови заставила Алексея отшатнуться к стене дома и прижаться к рассохшимся от времени бревнам, стиснув зубы, чтобы сдержать рычание — его звериная сущность, почуяв кровь, рвалась на волю.

Впереди шли два человека в длиннополых кафтанах грязно-бурого цвета, тащившие старика со связанными за спиной руками. Пленник с трудом переставлял ноги, не поспевая за широким шагом конвоиров, время от времени обвисал у них на руках и волочился по снегу. Он был одет лишь в рваную рубаху, из прорех которой выпирали острые лопатки. Длинные седые волосы, слипшиеся то ли от растаявшего снега, то ли от крови, закрывали лицо. Еще двое в кафтанах с широкими топорами на длинных древках подгоняли стрика сзади. «Стрельцы с бердышами», — всплыло откуда-то из глубин памяти. Толпа поравнялась с Алексеем, скрыла от него пленника и конвоиров и покатилась дальше по улице, злобно ворча и потея от страха.

Парень некоторое время смотрел на спины удалявшихся людей, затем решительно направился следом. Он и сам не мог понять, что его влекло к месту казни. Предчувствие каких-то важных событий? Любопытство? Или неотвратимое желание доказать себе, что вмешательство невозможно, и он, Алексей, действительно не сможет ничем помочь? Просто уйти казалось малодушием и трусостью.

Толпа, гомоня, выкатилась за околицу, сгрудилась неподалеку от маленьких, почерневших домиков, скорее всего, бань. Несколько мужиков, скинув с плеч тяжелые бревна, что-то азартно обсуждали с толстяком в длинной шубе нараспашку. Из-за его плеча заинтересованно выглядывал высокий человек с козлиной бородкой, но в спор не ввязывался.

Толстый, или как в те времена говорили, дородный, человек был явно недоволен. Он хрипло ругался и топал ногами. Но мужики не уступали, и до Алексея долетала только многоголосая брань, лишенная какого-либо смысла. Остальная толпа увлеченно наблюдала за спорщиками, время от времени подбадривая то одну, то другую сторону. Нужно было как-то устанавливать контакт с местными жителями, хотя бы для того, чтобы адаптироваться к непривычному времени, обычаям и речи, и молодой человек подошел поближе.

— А из-за чего они там ругаются? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и заинтересованно.

Толпа раздалась в стороны, шарахнувшись от него как от заразного — чужих здесь явно не любили. Десятки глаз смотрели настороженно и оценивающе. Молодой человек уже приготовился рассказать душещипательную историю про несчастного путника, отставшего от обоза и потерявшего коня, как откуда-то сбоку выскочил давешний дед.

— Это немчин! — со знанием дела заявил старик, ткнув в Алексея клюкой. — От своих, вишь, отстал, да по бестолковости не на ту дорогу повернул. Вот и мыкается тута… Любопытствует, стало быть.

Селяне с легким сочувствием оглядели «бестолкового иностранца» и утратили к нему всякий интерес. Видимо, подобные происшествия были не в диковинку, в отличие от предстоящей казни колдуна. Никто не хотел отвлекаться на иноземца, чтобы не пропустить что-нибудь интересное. Только дед на правах старого знакомого или просто в силу присущей болтливости принялся словоохотливо объяснять, что тот, который пузатый — местный староста Тихон, по прозванию Лапша, а рядом с ним Тимоха — целовальник здешний.

— Мужики-то бревна на сруб притащили, да мало, а еще раз идти никому неохота, да и вечереет уже. Пока туда-сюда ходят, совсем стемнеет. Негоже ночью божий суд вершить. Староста-то, вишь, предлагает со срубом не возиться, а в бане сжечь. Только каждому своей бани жалко. Вот и спорят.

Дед продолжал рассуждать, сравнивая достоинства разных бань, но Алексей его уже не слушал — тут все было ясно. Он обратил внимание на стоящего поодаль колдуна. Его все так же держали стрельцы, с интересом наблюдавшие за спором и, кажется, уже бившиеся об заклад, чью баню палить будут. Рядом с ними крутился маленький человечек. Длинный подол подрясника, выглядывавший из-под овчинного тулупа, и сбитая на бок скуфейка говорили о том, что это местный служитель культа. Поп на спорщиков внимания не обращал, а ругался и плевался в колдуна, стараясь ударить того кулаком по лицу. Когда поборнику православной веры это удавалось, колдун дергался и мотал головой, стряхивая на затоптанный снег алые капли крови. Наконец один из стрельцов, попридержав рьяного служителя культа, начал что-то ему укоризненно выговаривать. Но поп вырвался, затряс кулаками, и до Алексея донеслось: «Анафеме предам! Нечестивому пособляешь?!» вперемешку с отборным матом.

Молодой человек покачал головой. Смотреть, как избивают беззащитного связанного старика, было противно, а вмешиваться глупо. Силы не равны, помочь — не поможешь, только себе костерок рядом обеспечишь.

— Мужики, а за что его жечь-то собрались? — обратился он к стоящим рядом крестьянам.

— Знамо дело, за что, — мрачно буркнул один из них, — за колдовство.

— Он, колдун-то, тут в лесу живет, а где — никто не знает, — снова встрял дед с клюкой. — Отец Паисий сказывал, будто это он недород нынче наслал, да и ранние морозы — его же рук дело. Слыхано ли дело, на Семиона Столпника уже снег лег! Жито убрать не поспели, так часть под снегом и осталась. А отец Паисий у нас, ого-го, герой! Ишь, как кочетом наскакивает! Он сам колдуна-то поймал, когда тот из леса выполз. Хорошо стрельцы рядом были, а то не известно еще, кто бы кого одолел.

— Чего ты языком попусту мелешь, Ширяй! — вмешался сивый мужик в лохматом малахае. — Знамо дело, вера православная сильнее, одолел бы поп колдуна.

— Вера, вера… — бурчал дед. — Вера, оно, конечно… Колдун-то старым богам кланяется, да говорят, больно силен. Как бы пакостить не стал. Проклянет, не ровен час, нас…

— Да не каркай ты, дурья башка! До старости дожил, а ума не нажил. — Сивый аж в сердцах плюнул.

Стоящий рядом с ним мужик, зло глядя на болтливого Ширяя, уже закатывал рукава. Дед ойкнул и попятился, стараясь побыстрее исчезнуть с глаз рассерженных односельчан.

Отец Паисий, видимо утомившись, оставил пленника в покое, отошел в сторону и бормотал себе под нос — то ли ругался, то ли молился. Колдун поднял голову и повернулся к толпе. Молодой человек впервые увидел его лицо — старое, изрезанное морщинами и залитое кровью. Сквозь свисающие прядями волосы яростно сверкали зеленые глаза. Старик обвел толпу высокомерным и презрительным взглядом и наткнулся на Алексея. В глазах колдуна мелькнуло удивление, он усмехнулся, разбитые губы беззвучно шевельнулись, словно старик хотел что-то сказать, но передумал.

У Алексея внезапно закружилась голова, застучало в висках, но, впрочем, это быстро прошло, и молодой человек отчетливо понял, что смотреть на то, как будут сжигать человека, не хочет. Надо либо срочно уходить отсюда, либо… попытаться его спасти. Второй вариант нравился больше. Конечно, он не собирался лезть в драку с вооруженными стрельцами, которых, несомненно, поддержат местные жители. Но можно попробовать другое средство. Алексей запустил руку за пазуху, нашарил в кошеле монетку покрупнее и, зажав ее в кулаке, направился к старосте.

Заметив незнакомца, Тихон отвлекся от препирательств с мужиками, тем более, спор явно зашел в тупик и превратился в ленивое переругивание с припоминанием прежних обид.

— Ты кто таков?

Представитель местной власти настороженно оглядел Алексея. Оценил простой, но новый жупан[2], сапоги из дорогого сафьяна, зацепился взглядом за висящий на поясе клеврец[3] с серебряной насечкой, хмыкнул, потеребил бороду. Было видно — Тихон в растерянности, так как не может определить статус чужака и поэтому не знает, как себя с ним вести — то ли снимать шапку и кланяться, то ли нет. Алексей решил не демонстрировать свое превосходство — вопрос, с которым он собирался обратиться к старосте, был весьма деликатный.

— Вечер добрый, почтеннейшие, — начал молодой человек, тщательно подбирая слова. — Я — путник. С немецким обозом шел, да вот, по глупости своей отстал, коня волки задрали. Теперь пешком до Москвы добираюсь и по дороге в ваше селенье завернул.

— Наемник, стало быть, — староста облегченно вздохнул — перед наемником шапку ломать не надо. — А пошто завернул-то?

— Интересно стало, что тут такое происходит. — Алексей наивно и честно посмотрел в глаза Тихону.

— Интересно ему… — хихикнул молчавший до этого целовальник. — Немчин, что ли?

— Э-э-э…да, то есть, нет, — смешался молодой человек. — Ну, я иностранец, но не немец, а серб.

— Серб? — староста удивленно вскинул брови. — Это еще кто? Из татар али как?

— Нет-нет, — поспешил заверить Алексей. Еще не хватало, чтобы его басурманином считали. — Сербы — они православные рядом с болгарами живут.

— А-а-а… — равнодушно протянул Тихон. — Ну и что же тебе, серб, надобно?

— Да вот есть у меня к тебе, почтеннейший, важный разговор. Дорогой разговор, — добавил молодой человек, подойдя вплотную к старосте, и подбросил на руке монетку, так, чтобы стоящие поблизости мужики не заметили. — Отойдем на пару шагов, коль интересно.

Тихон, увидев блеснувший серебряной рыбкой увесистый тайлер, крякнул и вытаращил глаза. Затем спохватился, серьезно нахмурил брови, огладил бороду и проговорил:

— Ну, ладно, раз дело секретное и государственное, то, конечно, отойдем к сторонке, — кивнув Алексею, двинулся к ближайшей бане.

— Какое дело у тебя ко мне, серб? — глаза старосты алчно блеснули, и молодой человек понял, что избрал верный путь.

— Я хочу, чтобы ты отпустил колдуна, — у Алексея не было никакого желания ходить вокруг да около и разводить политесы, как говаривали в памятном восемнадцатом веке.

Такое заявление повергло Тихона в изумление и растерянность, он даже поперхнулся и натужно закашлялся.

— Как же это?.. — староста категорически замотал головой. — Невозможно никак… Это ж… указ ведь был. Люди-то видели. Настоятель узнает — прикажет батогами бить… До смерти забьет — пошто мне мертвому твои деньги… Кабы не видал никто.

Было ясно, что староста разрывался между желанием получить деньги и страхом, перед наказанием, от одного представления о котором бросало в пот. Тихон вытер вспотевшее лицо рукавом шубы, на первой взгляд дорогой, но изрядно поношенной и поеденной молью.

— Вот, кабы как по-хитрому?.. — староста с надеждой уставился на Алексея.

— Да не трясись ты! — ухмыльнулся молодой человек. — Вот уж, действительно, Лапша! Все нормально будет. Ты сейчас скажи людям, мол, решил своей баней пожертвовать, ради народного блага, так сказать. А колдуна сжечь и поутру можно, тем более, к тебе важный человек по делу прибыл. Я, то есть. Запрешь колдуна в бане, ночью мы его отпустим, а утром пустую баню спалишь. Тут на баню, я думаю, хватит? — Алексей вложил в потную ладонь старосты серебряный тайлер. — А как старика освободишь, я тебе еще один добавлю. Глядишь, и домишко свой подновишь. Ну как, решился?

— А…а… ага, — растерянно пробормотал Тихон. — Только тебе-то что за дело до колдуна?

Взгляд старосты снова стал колючим и подозрительным.

— Да какая тебе разница! Я же деньги плачу, и не малые, — усмехнулся молодой человек — Кстати, меня Лехом звать — Алексеем крестили. По прозванию Артемий.

Тихон задумчиво покивал, потеребил бороду, о чем-то размышляя, затем весело хохотнул.

— Ох, и ловок ты, пан Леха! — Хлопнул молодого человека по плечу и пошел к толпе.

Народ воспринял решение старосты довольно равнодушно — поворчал немного, что, мол, зря от дел оторвали, и разошелся по домам. Только отец Паисий, возмущенно рассыпая проклятия, подскочил к Тихону с требованием сжечь проклятого колдуна немедленно. Лицо попа раскраснелось, глаза сверкали фанатичным огнем, а жидкая бороденка воинственно топорщилась.

— Ты кто такой?! — заорал он на Алексея. — Пособник нехристя окаянного?! Жги, Лапша, вместе с колдуном и этого щенка мокроносого, чтобы не встревал!

На молодого человека пахнуло смесью чеснока и перегара — отец Паисий был изрядно пьян и находился в том состоянии, когда мозги уже отключились, а все остальное функционирует само по себе.

— Э-э-э… отче, зачем ты буянишь? — староста миролюбиво придержал попа, с кулаками кинувшегося на Алексея. — Сожжем мы колдуна. А как же иначе? Только завтра, утречком. Нынче, гляди, уж смеркается. Да и ты, это… того, устал. Поди-ка домой проспись, то есть, выспись, отдохни.

Митроха, проводи-ка отца Паисия, — Лапша толкнул в бок целовальника, который растерянно хлопал глазами, видимо удивленный непонятным решением старосты, — а то, не ровен час, споткнется, да в сугроб завалится.

— А… этот как же? — кивнул головой целовальник в сторону стрельцов, заталкивающих колдуна в одну из бань.

— Этот-то? Все путем будет. Я тебе позже объясню. Ты попа проводишь — ко мне приходи, да человека понадежнее прихвати, не из болтливых. Дело есть.

— А… ага, — кивнул головой Тимоха.

Подхватив попа под локоток, целовальник потащил его в сторону церкви, игнорируя возмущенные вопли и проклятия поборника веры.

— Крут наш отче, ох, крут! — ухмыльнулся староста. — Чуть что не по его, так сразу кулаком в рыло заехать норовит, а то и крестом наперсным благословить может. — Тихон потер лоб, видимо, вспомнив о таком «благословении». — Ну, ништо! Отдохнет, с утра похмелится и подобреет. А может и вовсе забудет, о чем серчал. Пойдем ко мне, пан Леха, повечеряем, да и переночевать у меня можно — изба большая, места хватит. Али брезгуешь?

— Да, почему брезгую? — Алексей пожал плечами, подумав, что приглашение старосты оказалось очень кстати. — Спасибо за честь. Только, вот, старик-то не замерзнет в бане?

— Ну, ты скажешь, пан Леха! — Лапша захохотал, его объемистое брюхо заколыхалось, перевалившись через опояску. — В бане! Замерзнет! Вот немцы чудные! Не боись! — успокоил молодого человека староста, вытирая выступившие слезы. — Вчера топлено, там еще париться можно. Ничего с твоим колдуном не сделается. Что-то ты уж больно о нем заботишься, как о родном?

Тихон подозрительно глянул на Алексея, затем добродушно хмыкнул и махнул рукой.

— Да, мне-то что! Пойдем в избу, а то озяб я.

Короткий зимний день угасал, серая морозная мгла съедала его, превращая в царство смутных теней. Было непривычно и жутковато — ни одного огонька в округе, лишь кое-где мелькают тусклые пятнышки света, пробивающиеся сквозь затянутые бычьим пузырем окна крестьянских домишек. Даже луны не видно, низкие снеговые тучи кажутся тяжелыми, как бетонные плиты и такими же плотными.

Алексей шел, спотыкаясь, больше ориентируясь на чутье, чем на зрение. Наконец Лапша, уверенно пыхтящий впереди, толкнул скрипучую калитку. Откуда-то из темноты раздался хриплый лай, и к ногам лохматым клубком выкатился большой дворовый пес. Резко затормозил, всеми четырьмя лапами проехав по снегу, и сердитый лай перешел в утробное рычание. В глазах собаки красным огнем вспыхнуло бешенство, верхняя губа приподнялась, обнажая клыки, шерсть на загривке встопорщилась, но зажатый между задних лап хвост выдавал панический ужас.

— Что это с ним? — удивился Лапша. — Ровно дикого зверя увидел. Эй, Раздирай, ты чего это?

Пес, не обращал внимания на хозяина, пятился, опустив голову и рыча, затем взвизгнул и метнулся за дом, оставив после себя желтую лужу.

— Ну и ну! — покачал головой староста. — Кто ж его так напугал? Иль ты такой страшный, пан Леха?

Лапша хохотнул, но чувствовалось, что ему не по себе, да и перед гостем стыдно за позорное поведение своего пса.

— Конечно, это я такой страшный, особенно, когда голодный, — проворчал Алексей, думая, что это совсем не шутка. Затем добавил: — Да, пустое это. Видно, спросонья твоему псу невесть что почудилось.

— Может, и почудилось… — пробормотал староста и, скрипнув парой ступенек, прошел в дом.

Алексей потопал, сбивая налипший на сапоги снег, и поднялся следом. Уличная морозная тьма сменилась теплым, пахнущим дымом и скотиной сумраком сеней. Где-то в стороне слышались сопение и вздохи коровы. Почуяв Алексея, она забеспокоилась, замычала зачмокала копытами по соломе.

— Да, что с ними сегодня такое? — удивился Лапша. — Волк, может, из леса забежал, да по деревне шастает? Так Раздирай волка бы не забоялся…

Алексей, грустно усмехнувшись про себя, подумал, что на свете есть твари, значительно более опасные, чем обычные волки. И животные этих тварей чуют лучше людей. На ощупь преодолев темные сени, вошел за хозяином в избу и на миг зажмурился — свет двух горящих лучин показался удивительно ярким. Сидевшая за прялкой женщина вскочила, со страхом рассматривая гостя и поправляя убрус, поклонилась.

— Здравствуй, хозяйка, — поприветствовал молодой человек, затем, опомнившись, покрутил головой и, найдя освещенные лампадкой образа, перекрестился.

Услышав, как одобрительно хмыкнул хозяин, Алексей порадовался, что вовремя вспомнил — до середины семнадцатого века на Руси крестились двумя перстами, а не щепотью.

— А я-то думаю, почему это Раздирай так лает, — облегченно вздохнула женщина.

— Дурак, вот и лает, — буркнул Лапша. — Чем языком молоть, на стол бы собрала. Не видишь — гость у нас?

Женщина тенью метнулась за печь и загремела там ухватом. На улице хлопнула, калитка, тявкнул и замолчал пес, и хозяин, бросив: «Отдохни чуток, гляну, кто там пожаловал», — вышел.

Молодой человек присел на лавку и огляделся. Было интересно и одновременно неуютно. Алексей постоянно опасался сказать или сделать что-то не то и остро чувствовал свою чуждость этому миру. В восемнадцатом веке было проще. Возможно, потому что он долго не верил в свое перемещение во времени, или хватало других проблем. И еще сейчас Алексею не давал покоя запах опасности, хотя, вроде бы, пока ничего ему не угрожало. Но запах не пропадал. Вместе с ним появился мерзкий холодок, пробегавший между лопатками, отчего постоянно хотелось вздыбить шерсть и зарычать, оскалив клыки.

Обругав себя за излишнюю мнительность, парень начал разглядывать просторную, разделенную дощатой перегородкой избу. Правда, смотреть особо было не на что. Дрожащие огоньки лучин, вставленных в высокий кованный светец, освещали лишь широкий, выскобленный добела стол и незамысловатую прялку с комком кудели. Все остальное было каким-то зыбким и нереальным. Смутно угадывались широкие лавки и сундуки у стен, то ли шкаф, то ли поставец с посудой, да призрачной белесой тенью громоздилась печь. Тусклая лампадка, воняя горелым маслом, освещала закопченные образа на божнице. Тени от огонька метались по ликам, заставляя святых злобно кривиться и ухмыляться.

Хозяйка, не поднимая глаз, расставила на столе глиняные миски с дымящейся кашей, блюдо соленых грибов и ломти серого хлеба на деревянной тарелке. Открылась дверь, впустив в избу морозный воздух и запах хлева, и вошедший Лапша, довольно потирая руки, сказал:

— Ну вот, дело сделано. Сейчас Митроха-целовальник заходил, так я ему наказал колдуна твоего выпустить, а баню снова запереть. Поделиться с ним, конечно, придется. Да, ты обожди, — остановил староста Алексея, потянувшегося за кошелем. — Утром расплатишься. Сам баньку проверишь и расплатишься. А то вдруг я тебя обманул? Негоже таким доверчивым-то быть.

Староста, огладив бороду сел за стол и подвинул к себе миску с кашей.

— Давай, пан Леха, откушай, благословясь, чем бог послал.

Алексей вслед за хозяином перекрестился и заработал ложкой. Он успел изрядно проголодаться, и даже нехитрая крестьянская снедь показалась, если не вкусной, то, по крайней мере, съедобной. Хозяин был задумчив и ел, молча, то ли соблюдая обычай, то ли не желая отвлекать гостя. Потом, словно спохватившись, заговорил:

— Ты уж не обессудь, пан Леха, коли скудно угощаю. Видишь, как нынче с урожаем-то туго — почти все под снегом осталось. Что по весне есть будем — не ведаю. А еще сеяться надо, да и монастырь свое требует. Ох, грехи наши тяжкие! — Лапша сокрушенно покачал головой. — По грехам господь и наказывает. Ну, авось, переможемся.

Староста помолчал, повздыхал, затем оживился:

— А что это мы всухомятку жуем. Кусок в горло не лезет. Вот сейчас я тебя взваром с липовым цветом попотчую. Самое то с морозу, да с устатку.

Лапша суетливо поднялся и направился в закуток за печь. До Алексея донесся тихий шепот хозяйки и окрик старосты: «Молчи, дура! Иди отсюда, сам все сделаю!»

Женщина выскочила из-за печки и, всхлипывая, скрылась за перегородкой. Алексей уткнулся в миску. Стало неловко и жалко тихую и явно забитую женщину, но лезть в чужие дела парень не собирался.

Староста вынес две глиняные кружки, исходящие душистым травяным паром.

— Вот ведь бабы! Волос долог, а ум короток. Наградил господь женой — все самому приходится делать, — раздраженно проворчал Лапша.

Алексей, демонстрируя мужскую солидарность, покивал головой и отпил из кружки. Душистый ягодный взвар оказался настоян на каких-то травах. Терпкий привкус вызывал ассоциации с лекарством, но неприятным не был, скорее, наоборот.

То ли от еды, то ли от горячего питья стало жарко, Алексей чувствовал приятную истому, глаза слипались, а голос старосты доносился, словно сквозь вату.

— Ишь, как тебя разморило, сейчас я на лавке постелю.

Единственное, на что хватило сил — сбросить сапоги, да подложить под голову сумку. Молодой человек провалился в сон как в омут, не чувствуя ни жесткой лавки, ни вони брошенной на нее хозяином козлиной шкуры. Это был даже не сон, а душное небытие без времени и пространства. Алексей перестал ощущать себя и растворился в этом небытии как кусок сахара в стакане с горячим чаем.

Внезапно в безвременье сна ворвалось чувство опасности, оно оказалось настолько сильным, даже перехватило дыхание. Молодой человек закашлялся и проснулся. Звериным чутьем угадал движение и скатился на пол, услышав раздраженную брань — человек, замахнувшийся на него ножом, не удержавшись, ткнулся в пустую лавку.

— А, косорукий, бей его! Уйдет ведь! — раздался хриплый голос старосты. Алексей рывком вскочил, одновременно встречая прыгнувшего на него мужика кулаком в челюсть. Тот хекнул, отлетел к стене, рухнул на большой сундук и затих.

Староста матюгнулся и, размахивая топором, кинулся вперед. Парень с трудом увернулся, уходя в сторону, подхватил табуретку, но ударить не успел. Лапша, несмотря на свой объемистый живот, оказался шустрым. Топор свистнул, рассекая воздух, и с хрустом врезался в подставленный Алексеем табурет. Староста дернулся, пытаясь освободить оружие, получил пинок в живот, отлетел к стене и, врезавшись в высокий поставец, съехал на пол под градом посыпавшихся с полок глиняных мисок.

— Ах, ты, сволочь! — прорычал молодой человек, чувствуя, как горбится спина и удлиняются клыки. — В гости, значит, пригласил, накормил, напоил и спать уложил?!

Лапша захрипел, задергал ногами, расшвыривая черепки и пытаясь подняться. Алексей щелкнул клыками и шагнул к старосте, желая только одного — свернуть подлецу жирную шею. Одержимый яростью, он слишком поздно почувствовал опасность. Боковым зрением выхватил метнувшуюся к нему фигуру человека, но обернуться не успел. Сильный удар по голове взорвался вспышкой боли и фейерверком огненных искр. Парень рухнул на колени. Но злость была сильнее боли, и в полубессознательном состоянии он начал подниматься.

— А-а-а! — заорал Лапша. — Бей его, Митроха! Он же встанет сейчас! Бей!

Раздалась матерная брань, и новый удар швырнул Алексея на пол. Мир рассыпался осколками и погас. Парень уже не чувствовал, как целовальник, словно цепом, молотит по его безжизненному телу тяжелой кованной кочергой.

— Вот же, чертяка! Чуть всех тут не угробил, — бормотал Лапша, с трудом поднимаясь. — Даже сонный отвар на него не подействовал. А мне, видно с перепугу, показалось, будто у него клыки выросли, и глазищи адским огнем сверкают. Ну, все, думаю, конец мой пришел. Чай, не оживет?

— Не оживет, — ответил Митроха, отбросил в сторону кочергу, вытер дрожащие, липкие от крови руки вышитым рушником и рухнул на лавку. — Вон, я ему башку-то как раскроил. А Жирдяй-то как?

— Да, похоже, помер, — староста, охая и держась за поясницу, склонился над подельником. — Об сундук, стало быть, ударился, да шею-то и сломал.

— Что теперь делать будем? — целовальника трясло так, что стучали зубы. — Удумал же ты, Лапша! А ну, как прознает кто? Или баба твоя сболтнет?

— Кто прознает-то? Тут только мы с тобой. А баба не сболтнет — знает, если рот откроет, мигом вслед за этим отправится, — староста кивнул на окровавленное тело. — Хватит рассиживаться, давай-ка приберем здесь, пока не рассвело. Немчина этого за деревней в сугробе прикопаем. Только раздеть надо сперва — одежка у него справная, хоть и попортил ты ее малость. По весне вытаит, так о нем уж все забудут. А и вспомнят — наше дело сторона. Ушел из села, а кто его упокоил — бог знает. Жирдяя, думаю, тоже в сугроб надо сунуть. Родни у него нет, никто, поди, и не хватится. Скажешь, коль спросят, мол, в Москву подался.

Митроха, казалось, не слушал старосту. Он сидел на лавке качал головой и причитал:

— Ой, грех! Грех-то какой… — потом встрепенулся и поднял голову. — А ведь грех-то на мне, Лапша, стало быть, и доля моя побольше твоей должна быть.

— Да какой грех?! — Староста уже совсем оправился и даже повеселел. — Чай, не наш он, чужой. За колдуна, вон, вступился, так, может, одного с ним поля ягода. Так что, нету никакого греха! А с деньгами потом разберемся, сначала надо мертвяков прибрать. Да, и нечего пока монетами звенеть, а то донесет какой-нибудь доброхот отцу казначею, так тот все к себе приберет. Знаю я его, прощелыгу! А деньги пусть пока у меня в сундуке полежат.

— А чего это у тебя?! — взвился целовальник.

— Не ко времени ты, Митроха, спор-то затеял. Давай, лучше помоги мне.

Староста склонился над Алексеем, стягивая с него окровавленную рубаху.

* * *

Тела не было, лишь чуть теплилось сознание, вмороженное в глыбу льда. Вспыхнувшее едва уловимой искоркой, оно готово было снова погаснуть, поглощенное холодным небытием. Это небытие казалось настолько привлекательным и желанным, что Алексей испугался. Ощущение неизбежности смерти заставило его уцепиться за трепещущий огонек сознания и попытаться вырваться из ледяного плена. Молодой человек заскреб руками, не чувствуя, как ломаются ногти об острые комки смерзшегося снега. Дышать было невозможно — казалось, легкие заполнены осколками льда, а на груди лежит холодная бетонная плита. От попыток освободиться Алексей окончательно пришел в себя и почувствовал ужас. Осознание того, что он погребен под снегом, вызвало такой панический страх, что окоченевшее тело ожило, задергалось, огненными змейками побежала по сосудам оттаявшая кровь.

Включившиеся звериные инстинкты подавили панический ужас погребенного заживо человека. Алексей зарычал и рванул вверх, расшвыривая утрамбованный, пропитанный смерзшейся кровью снег. И на поверхность, молотя лапами и кашляя, выбрался большой светло-серый волк. Он отполз в сторону и лег на брюхо, стараясь отдышаться. Остро пахло кровью. Его собственной кровью. Волк вздыбил шерсть на загривке, зарычал, оскалив клыки, вскочил, желая поскорее убраться отсюда и скрыться в спасительном лесу. Но лапы дрожали от слабости, а сердце больно колотилось о ребра, и зверь снова лег. Алексей опомнился, постарался загнать свою звериную сущность поглубже и хоть немного разобраться в том, что произошло.

Сначала он почувствовал облегчение и радость от того, что не только остался жив, но и сумел выбраться из снежной могилы. Парень даже готов был поблагодарить Локи за его «подарочек». Обычный человек, не оборотень, если бы и пережил удар кочергой, уже давно превратился бы в окоченевший труп. Лапша позарился даже на одежду — раздел догола.

Но радость была недолгой, ей на смену пришли злость и отчаяние. Злость на подлеца-старосту с подельниками, которые не только ограбили, но и фактически убили. Злость на себя за доверчивость и неосмотрительность — в результате он остался без денег, оружия и одежды. Пропало и письмо, которое граф написал своему знакомому, содержащему постоялый двор в Немецкой слободе. Что теперь делать, Алексей не знал. И еще его мучил голод — организм потратил слишком много сил на восстановление, и их необходимо было восполнить.

Первым порывом было бежать в деревню и расправиться с негодяем. От одной мысли о том, как он вопьется клыками в жирное горло и будет рвать теплую живую плоть, пасть наполнилась слюной. Оборотень решительно вскочил и, пошатываясь от слабости, направился к деревне. Опомнился только тогда, когда добежал до крайней избы. «Да что ж я делаю! — ужаснулся Алексей. — Мало тех глупостей, которые натворил, так еще и человека жрать собрался!». Было ясно — к людям сейчас идти нельзя, зверя он может не удержать, и тогда случится беда.

Он обязательно вернется, и с Лапшой поквитается, и имущество свое вернет. Но позже, когда будет сытым и отдохнувшим, а пока надо уходить в лес. Волк немного потоптался, сопротивляясь решению человека, затем повернулся и потрусил прочь.

Справа показались знакомые баньки, и Алексей вспомнил, с чего начались его злоключения. «Колдун! — мелькнула мысль. — Надо бы проверить, что с ним. Вряд ли староста собирался выполнить свое обещание, раз планировал избавиться от состоятельного и доверчивого путника».

Небо из угольно-черного стало темно-серым, словно в него плеснули ложку белил. Началась метель, и непроглядный мрак сменился мутной снежной мглой, сквозь которую проступали тени изб и покосившихся заборов. Долгая зимняя ночь уходила. В деревне слышались голоса сонно переругивающихся женщин, скрип колодезного журавля и ленивый лай собак, где-то замычала корова, встречая хозяйку с подойником. Нужно было торопиться, и инстинкт зверя, и здравый смысл требовали немедленно уходить в лес. Но Алексей, плюнув и на то, и на другое, повернул к запомнившейся бане старосты.

Открытая настежь дверь болталась на одной петле. Судя по следам на снегу, народу тут топталось много, но это могли быть и следы стрельцов, вчера вечером тащивших колдуна. Оборотень осторожно подкрался к двери и сунул нос в теплую влажную темноту. Пахло гарью, березовыми вениками, мокрым деревом и еще чем-то резким, возможно, щелоком, который использовали вместо мыла. Колдуна там не было, хоть его чуть заметный запах Алексею все же удалось уловить. Если старик там и находился, то недолго, а вот куда потом делся, непонятно — то ли сам сбежал, то ли по приказу старосту куда-то увели.

Волк покрутился немного, а затем, посмотрев на светлеющее небо, решительно побежал к лесу. Старика Алексею, конечно, было жалко, но не настолько, чтобы вот прямо сейчас кинуться на его поиски. И так из-за этого колдуна он вляпался в неприятную историю, которая еще неизвестно, чем может обернуться. Мысли об исчезнувшем колдуне быстро выветрились из головы — думать о чем-либо, кроме еды, стало совершенно не возможно. Жрать хотелось так, что Алексей даже позабыл о слабости.

Лес встретил тишиной и особым сонным покоем, который бывает только зимой, когда деревья спят, скованные морозом. В зимнем лесу человек попадает в колдовские сети Зимы-Мораны, ступает осторожно и даже говорить старается шепотом, чтобы не потревожить этот сон, так похожий на смерть.

Покрутившись между тонкими осинками с обглоданной зайцами корой, волк поймал самую свежую ниточку знакомого запаха и чуть не захлебнулся слюной. Больше ничего не существовало, ни деревни, ни старосты, ни старика-колдуна, только этот упоительный аромат добычи и азарт погони. Заяц путал следы, но оборотень не поддался на хитрость, срезая замысловатые петли, и быстро нагнал зверька. Прыжок — и теплое, еще живое тельце бьется в зубах, а в пасть течет такая вкусная, сладкая, живительная кровь.

Первого зайца Алексей сожрал целиком, вместе с костями и шкурой, оставив только маленький пушистый хвостик. Облизнул измазанную кровью морду и отправился на поиски следующего. За ним, правда, пришлось побегать. То ли зверьки, почуяв волка, стали осторожнее, то ли с наступлением дня попрятались. А скорее всего, вместе с чувством лютого голода утихли звериные инстинкты, а из самого Алексея охотник был никакой.

Но вот мелькнуло между еловых лап белое пятнышко — поднятый с лежки заяц бросился наутек, и оборотень устремился за ним. Но когда до желанной добычи оставался один прыжок, что-то несильно стукнуло его по голове. Алексей затормозил, с удивлением посмотрел на крупную сосновую шишку, отскочившую от его лба, раздраженно рыкнул и продолжил погоню. На миг ему почудился издевательский женский смех, но раздумывать над этим было некогда, а вскоре странное происшествие и вовсе забылось в азарте погони. Наконец шустрый зверек был пойман и съеден.

Алексей почувствовал усталость, сытую истому и желание вздремнуть, зарывшись носом в пушистый хвост. Волк нырнул под полог густых еловых веток, свернулся клубочком и погрузился в сладкую дрему. Но уснуть по-настоящему не удалось. Если сытый волк оказался вполне доволен жизнью, наслаждался свободой и удачной охотой, то человеку было тревожно. Беспокоило не только неясное будущее и необходимость вернуть украденные старостой вещи. Пугало то, что в теле волка придется находиться довольно долго. Конечно, браслет-татуировка Сен-Жермена — сильный артефакт, и Алексей надеялся, что даже через сутки сможет вернуть человеческий облик… Но вот, захочет ли? Уж слишком хорошо ему было в зверином теле. Бегая по лесу, он чувствовал такую легкость и свободу, каких в человеческой жизни никогда не испытывал. Алексей думал о том, насколько привольна жизнь дикого зверя без повседневных забот и хлопот.

«Граф снова заставил решать задачу со множеством неизвестных, — грустно размышлял молодой человек. — Сейчас же заказ стал практически невыполним. Ни денег, ни одежды, ни письма, ни мыслей о том, как все это вернуть. А потом… достать книгу — это всего лишь этап, знать бы еще на пути к чему?» Что его ждет в родном двадцать первом веке? Пожизненное рабство у мага-авантюриста, который может в любую минут сгинуть в очередной исторической авантюре? Тогда оберег быстро утратит свою силу, и Алексей превратится в кровожадного монстра. Не в благородного зверя, убивающего только ради пропитания, а в чудовище. В этой шкуре парень уже побывал однажды, недолго, правда, но ему хватило, чтобы до дрожи в коленях бояться повторения этого кошмара. Так, может лучше бегать свободным волком? «Маму жалко!» — с тоской вздохнул Алексей и прикрыл нос лапами.

В момент горестных раздумий он снова получил удар по лбу. От неожиданности оборотень подскочил, удивленно рыкнул, рассматривая сосновую шишку. Раздался веселый смех, и вторая шишка щелкнула по носу. Вот это было и больно, и обидно. Алексей рассердился и закрутил головой в поисках обидчика. Меж стволов берез мелькнула девичья фигурка, осенней листвой вспыхнуло пламя распущенных волос, и незнакомка скрылась в зарослях орешника. Злость мгновенно прошла, и заинтригованный Алексей бросился в погоню.

Задорный смех раздавался то справа, то слева, мелькала среди кустов рыжая грива волос, но девушка ускользала, как туман. Оборотень крутился в густом подлеске, проваливаясь по брюхо в глубокий снег и оставляя клочки шерсти на цепках ветках. Наконец он выдохся и остановился, тяжело дыша и высунув язык. В незнакомке было что-то странное, кроме, конечно, того, что она в одиночку ходит по лесу и швыряет шишками в волка. Немного отдышавшись, Алексей понял — девушка не пахла человеком. Вокруг полно запахов, но человеческого среди них не было. Да и следов она тоже не оставляла. На истоптанном снегу остались только волчьи следы. «Странно все это, — удивился парень. — Или это последствия удара кочергой, и с головой у меня не в порядке. Мало того, что оборотень, так еще и свихнувшийся!» Алексей нервно хихикнул. Как ни странно, настроение заметно улучшилось, по крайней мере, чувство тоски и безысходности прошло.

Видимо, в погоне за незнакомкой он убежал довольно далеко от своей лежки. Лес заметно изменился: исчез подлесок, а вместо берез и маленьких елочек росли дубы. Огромным, в три обхвата исполинам, наверное, не одна сотня лет. Их стволы были покрыты мхом, толстые корявые ветки нависали так низко, что человеку пришлось бы наклоняться. Молодой поросли совсем не было, а древние великаны отживали свой век. Некоторые уже упали, их стволы гнили, рассыпаясь трухой, а ветви казались скрюченными пальцами мертвых гигантов. Упавшие деревья приходилось обходить, продираясь сквозь сухой валежник, перелезая через завалы из сучьев и корней. Видимо, когда-то здесь росла прекрасная дубрава, превратившаяся теперь в кладбище деревьев.

Наконец Алексей выбрался из бурелома. Мертвый лес сменился привычным березняком, пахнуло дымом и человеческим жильем. Оборотень с удивлением принюхался, замер, решая, то ли повернуть назад, то ли проверить, кто поселился в чаще. Возможно, как раз тут живет странная девушка, в одиночестве гуляющая по лесу, или же колдун. Жители в древне говорили, что он давно обосновался в чаще леса. Алексей еще раз втянул в себя воздух, окончательно определился с направлением и решительно потрусил на запах.

Довольно скоро он выбежал на большую поляну, поросшую низкими кустами, верхушки которых, едва виднелись из-под снега. В центре поляны возвышался холм. Довольно высокий, метров пять в диаметре, он напоминал яйцо, до половины воткнутое в землю. К холму жалась небольшая избушка, почти утонувшая в сугробах. Холм и избушку окружал странный забор, даже не забор, а редкий частокол. Заостренные стволы молодых березок и елочек торчали вкривь и вкось, не столько скрывая двор от чужого глаза, сколько обозначая границу. Ворот не было, просто достаточно широкий проход между кольями. Но удивление вызывало не это — почти на каждом коле висели черепа, в основном, животных, но Алексей разглядел и несколько человеческих. Похоже, он, действительно, нашел жилище колдуна.

Оборотень осторожно подкрался к частоколу, не решаясь войти — неизвестно, как хозяин, если, конечно, он дома, прореагирует на заглянувшего в гости волка. Вдруг решит, что для украшения забора еще одного черепа не хватает? Свободных кольев достаточно. Можно было перекинуться, но голый человек, выходящий из заснеженного леса, произведет совсем уж странное впечатление. Алексей покосился на черепа, и ему почудилось, будто они повернулись в его сторону. «Бред! Нашли чем пугать? И не такое видели!» — мысль была бодрая, а вот состояние — не очень. Шерсть на хребте поднялась дыбом, часто-часто застучало сердце. Алексей даже удивился ощущению жути — опасности никакой он не чуял. Скорее всего, какое-то колдовство, отпугивающее посторонних. Решив не обращать внимания на ужас, оборотень направился к проходу между кольями. Глаза черепов вспыхнули красным огнем, челюсти защелкали, раздалось раздраженное шипение. Оборотень попятился.

В это время дверь в избушке приоткрылась, и послышался насмешливый голос:

— Чего топчешься у порога? Заходи уж, коли пришел.

Настороженно косясь на ожившие черепа, оборотень пробежал по тропинке к дому и нырнул в приоткрытую дверь. Присел у порога, сам себе напоминая дворового пса, которого хозяин, непонятно зачем, позвал в избу. Оскалился в смущенной улыбке, разглядывая колдуна. Сейчас он был совсем не похож на того забитого, измученного старика, которого Алексей видел накануне: высокий, жилистый, по юношески стройный, с белой бородой до пояса и аккуратно расчесанными длинными волосами, перехваченными полоской бересты. Чистая рубаха с вышивкой по воротнику, подпоясана плетеным ремешком с набором амулетов. Молодые глаза в лучиках морщинок смотрят дружелюбно и немного насмешливо.

— Ну, здравствуй, спаситель! Благодарствую за помощь, — старик улыбнулся и низко поклонился, коснувшись рукой пола. — Только, зачем же ты волком прибежал? Давай-ка, перекидывайся, а то всю избу мне псиной провоняешь. Да и говорить с тварью бессловесной несподручно.

Волк опустил голову и грустно засопел.

— А-а-а… вон оно как! Что ж я, старый дурак, сразу-то не догадался. Ну, ничего, сейчас найду тебе какую-нибудь одежонку.

Алексей вздохнул с облегчением — избушка нашлась очень кстати, да и колдун оказался гостеприимным. Если бы он побегал волком еще несколько часов, то, возможно, и не захотел бы снова стать человеком. Удивительно, что старик его узнал даже в волчьем обличье. Хотя, если он колдун, то должен видеть истинную сущность. Правда, ничего колдовского в старике Алексей пока не заметил. Волк отряхнулся, с четверенек поднялся уже человек и с удовольствием потянулся, распрямляя спину. С беспокойством коснулся уха и облегченно вздохнул — староста не позарился на незатейливую бронзовую серьгу.

Раздавшийся звонкий девичий смех был настолько неожиданным, что Алексей подскочил, завертелся на месте в поисках, куда бы спрятаться — не привык он перед девушками голышом разгуливать. Метнулся за печку, перевел дыхание и сообразил — в избе, кроме него, никого нет. Осторожно выглянул и удостоверился, что маленькая полутемная комнатушка совершенно пуста: широкий стол, лавки по стенам, да большая печь. Только в дальнем углу на полках то ли колдовские принадлежности, то ли просто хлам, да еще пучки травы и связки сухих грибов над печкой.

«Чудеса! — подумал Алексей. — Может, и верно с головой не в порядке? Только почему после удара кочергой мне девушки мерещатся?»

Хлопнула дверь, и вошел колдун с ворохом одежды.

— На, вот, накинь на себя. А то, негоже в гостях голой задницей сверкать.

Алексей, поблагодарив, с трудом влез в слишком узкие портки и залатанную, но чистую рубаху. Обуви старик не принес, впрочем, он и сам был босиком.

Колдун присел на лавку, положил на стол руки с узлами вен и тонкими, как у пианиста пальцами, а потом пристально взглянул на одевшегося парня и кивком указал на колченогий табурет.

— Давай, гость, сказывай, как звать-величать? Зачем ко мне пожаловал?

— Меня Алексеем зовут… можно, Лехой, — молодой человек поежился, от колючего взгляда старика стало неуютно, по спине пробежали мурашки, и захотелось спрятаться. — А на избушку я случайно набрел, когда по лесу бегал.

— Ага… — покивал головой колдун. — Случайно, стало быть. Ну, а меня зачем спасал? Али тоже случайно?

— Ну… — смутился Алексей, — типа того. Мимо шел, и захотелось помочь… жалко стало. Неправильно это — живых людей жечь.

— Неправильно?.. — колдун задумчиво побарабанил пальцами по столу. — Иной раз бывает и правильно… Я-то сам дурак — на попа наткнулся, да отвести глаза ему не сумел. Кабы не эта «христова дудка», сам бы ушел — не удержали. Из бани-то ушел. Но за радение — спасибо. Добро не забуду. Сказывай, уж, что надо. А то ломаешься, как девка на сеновале.

— Да ничего не надо! — возмутился Алексей, выведенный из себя настырностью старика. — Говорю же, случайно на избушку вышел. Меня староста чуть не убил, одежду, деньги отобрал — вот и пришлось волком по лесу бегать.

Колдун нахмурился, глаза под нависшими бровями зло сверкнули.

— И в наш мир случайно попал? — сердито прошипел он. — Экий ты упрямый! Ведь чую же, что чужой ты, совсем чужой, хоть и оборотень, а не наш. Откель такой взялся?!

Колдун поднялся, грозно сжав кулаки, навис разъяренным медведем. Алексею даже показалось, словно он стал выше ростом, чуть не под самый потолок. Парень в испуге отшатнулся, чуть не упав с табурета.

— Э-э-э… дедуля, ты того… это полегче. Не сердись так, — пробормотал он, пытаясь справиться с паникой.

— Какой я тебе дедуля! — Старик грохнул кулаком по столу, так, что с потолка посыпалась сажа, и как-то сразу успокоился, сел, проворчав: — Тоже мне, внучек нашелся. Щенок мокроносый!

Алексей ошарашено замотал головой, пытаясь вытряхнуть из волос хлопья сажи, и обиженно подумал, что он в этом мире всего два дня, а уже второй человек его щенком обзывает. Покосился на сердитого колдуна и решил: подписку о неразглашении он Сен-Жермену не давал, а без помощи ему никак не обойтись. Старик, вряд ли, его историю кому-нибудь расскажет, а если и расскажет, так ему все равно не поверят.

— Ну, хорошо, — вздохнул молодой человек, — слушай. Только вот не знаю, поверишь ли?

И Алексей поведал старику о том, что появился он из будущего, где по неосторожности испортил ценный и древний артефакт, для восстановления которого нужна одна книга. Хранится она в библиотеке царя Ивана Грозного, спрятанной, по слухам, где-то в подвалах Кремля. Вот за этой-то книгой и послал Алексея его учитель — чародей. Только как найти ту библиотеку — ее еще Либерией называют — неизвестно. Еще рассказал, какая беда с ним случилась в гостях у старосты, и как мыкался он по лесу в волчьей шкуре, пока на избушку колдуна не наткнулся. О девушке, правда, не рассказал, так как сомневался в ее реальности.

Говорить было тяжело. Колючий взгляд колдуна вызывал страх, от которого путались мысли, а слова с трудом складывались в осмысленные предложения. Казалось, будто мохнатый паук, копошился в голове холодными, колючими лапками Отвратительные ощущения заставляли Алексея ежиться и вздрагивать. «Телепат доморощенный!» — подумал он, разозлившись, и представил, как отрывает мерзкому пауку лапки, а затем давит тварь, размазывая каблуком по полу.

Колдун дернулся, сморщился как от зубной боли, и неприятные ощущения исчезли. Алексей с тревогой посмотрел на старика, ожидая очередной вспышки гнева, но тот, напротив, одобрительно хмыкнул, улыбнулся и кивнул головой — продолжай, мол, я слушаю.

Когда Алексей закончил, колдун, удивленно покачав головой, проворчал:

— Да… В твой рассказ, поверить трудно, но ты говоришь правду. По крайней мере, как сам ее понимаешь. То, что Лапша с тобой учинил, удивления у меня не вызывает. Поганый человечишка, за медный грош мать родную удавит, что уж тут о чужом человеке говорить. Да и кто другой черным монастырским воронам служить будет? А вот остальное… Дивную историю ты мне поведал. Сколько лет на свете живу, а не слыхивал, чтобы кто-то из будущего в прошлое как из села в село ходил. Ведь его будущего-то и нет еще… Какое сотворим, то и станется. — Старик с удивлением покачал головой, оглаживая бороду. — Да еще книжницу[4] эту сокрытую в Кремле ищешь… Нда… Ну, об этом мы опосля поговорим. Сперва надо выручить тебя из беды, в которую из-за меня да по собственной глупости попал. Но это уж ночью, а сейчас отдыхай, мне вон печь надо истопить, со вчерашнего дня не топлена — стужа в избе.

Старик поднялся и направился к печке, буркнув через плечо:

— Меня Чурилой кличут. Имен этих крещеных не признаю, да и сам крещением не испоганенный.

В доме, действительно, было холодно. Алексей, поджав босые ноги и пуская клубы пара изо рта, съежился на лавке. Был бы человеком, наверное, уже воспаление легких заработал. «Хотя, — грустно подумал парень, — человека здесь бы и не было. Сидел бы сейчас у теплой батареи и мотался по социальным сетям, или на лекции дремал. — Посмотрел на колдуна, суетящегося у печки. — А дедок-то совсем не прост, мутный дедок. Но в помощи не отказал — и на том спасибо. Добуду свое имущество, ручкой помашу — и в стольный град Москву. И так уже сутки потерял». Затем, вспомнив лесную незнакомку, окликнул колдуна:

— Слышь, Чурила, а здесь какая-нибудь девушка живет?

Старик повернулся, недоуменно вскинул брови и посмотрел на Алексея как на ненормального.

— Где это «здесь»?

— Ну… с тобой, в избушке.

— Тебя, и верно, по голове сильно стукнули. Какие девушки? Я и в молодости до девок не больно охоч был — волхование, знаешь ли, требует себя в чистоте блюсти, да силу для чародейства хранить, а не на баб тратить. А теперь мне и вовсе эти вертихвостки без надобности.

— Странно… — пробормотал молодой человек, — неужели, и в самом деле, почудилось?

Колдун, тем временем, запалил бересту и сунул ее в печь. Дрова занялись сразу, жаркое пламя заплясало на березовых поленьях, из устья потянулся шлейф густого дыма, заклубился вокруг старика и потек в прорубленные под самой крышей волоковые оконца. Но тяга была плохая, и серая, пахучая мгла расползлась по избушке. Алексей закашлялся, от едкого дыма запершило в горле, и градом потекли слезы.

Чурила весело хохотнул, вытерев вспотевший лоб.

— Что, волчара, не нравится? Али у вас там, в будущем по иному печи топят? Поди, все с трубами себе понаделали? Так от них толку мало, весь жар в трубу-то вылетает, в избе ничего и не остается. Нет уж, дымных горестей не изведав, тепла не видать. А ты поди на двор, коль совсем невмоготу. Там в сенях чоботы[5], да кожушок накинешь.

Алексей, кашляя и протирая глаза, выскочил из горницы, сунул ноги в разношенные кожаные полусапожки, схватил тулуп и вышел на улицу. Обжигающе холодный воздух ворвался в легкие, прочищая их от дымной гари. Было холодно и тихо, казалось, что все звуки замерзли и осели пушистым инеем на еловых лапах, на кустах рябины и орешника. Даже черепа на кольях сверкали морозным серебром.

После полумрака закопченной избы от сияния ослепительно белого снега и чистого воздуха закружилась голова. А может, просто от усталости — последние сутки были тяжелыми и насыщенными разнообразными событиями. Разлапистые ели, окружавшие поляну, подернулись туманной дымкой, картинка «поехала», а затем снова встала на место. Только теперь у ближайшей елки появилась девушка в длинном зеленом платье и меховой безрукавке.

Алексей вздрогнул от неожиданности, побежал по тропинке к лесу, выскочил за ограду и остановился в нерешительности.

— Ну, здравствуй, волчонок! — голос у незнакомки был похож на журчание весеннего ручейка, а в зеленых глазах плясали озорные искорки.

Молодой человек заворожено смотрел на лесную гостью, любуясь стройной фигуркой и рыжей гривой рассыпавшихся по плечам волос. Внезапно стало жарко, словно в летний полдень, запахло нагретой на солнце сосновой хвоей и земляникой. Вдохнув этот сладкий, хмельной запах, Алексей пошел к девушке, но через несколько шагов провалился в снег чуть не по пояс и забарахтался, пытаясь выбраться. Растоптанный сапог свалился, застряв в сугробе, и Алексей, чертыхаясь и поджимая голую ногу, стал его вытаскивать. Когда он, наконец, освободил обувку и поднял голову, девушки уже не было.

— Что за черт! — возмутился Алексей. — Знаю, что в лесу голову заморочить может леший, но никогда не слышал, чтобы он в девушку превращался. Кое-как выбрался из сугроба на тропинку и поковылял обратно, хлюпая растаявшим в сапогах снегом. За спиной послышалась противное хихиканье, совсем непохожее на задорный смех незнакомки. Алексей резко повернулся — на него, ухмыляясь, таращился пустыми глазницами козлиный череп. Молодой человек в раздражении плюнул, показал образине кулак и, решив, что свежим воздухом он уже надышался, пошел в избу греться.

— Садись, гость, откушай, — пригласил старик, раскладывая деревянные ложки.

На столе уже исходил паром большой чугунок с кашей, горкой лежали на блюде ломти вяленого мяса. Алексей еще не проголодался после ночной охоты, но отказываться не стал. Жидкая каша с грибами пахла дымом и была почти несоленой, но молодой человек, чтобы не обижать хозяина, молча, хлебал обжигающее варево, закусывая жестким, как подошва, мясом.

Когда чугунок опустел, старик разлил по кружкам травяной настой и поставил берестяной туесок с медом. Алексей зачерпнул ложкой душистого лакомства и с подозрением посмотрел на кружку.

— Чего косишься? — Чурила шумно отхлебнул ароматный чай и крякнул от удовольствия. — Не бойся, не отравлю. Мне это без надобности, да и гостя не пристало обижать. Я, чай, не этот прощелыга Лапша, по совести живу и веру блюду. Да и свой ты.

— Как это «свой»? — удивился молодой человек. — Ты же мне говорил, что чужого во мне почуял.

— А то и значит! — ухмыльнулся колдун. — Оборотней сам Велес хранит, а я ему служу. Рожденный волкодлаком лесу родной, а, стало быть, и мне.

— Велес?! Так ты же старым богам поклоняешься! — вспомнил Алексей разговор крестьян.

— Не старым, а истинным! — колдун погрозил пальцем, его глаза сердито свернули. — Нашим, родным богам я служу, а не иноземному распятому рабу. А ты, что, другим богам требы[6] приносишь?

— Э-э-э, да… нет, — пробормотал молодой человек. Он совершенно не знал, как ответить колдуну, чтобы и не соврать, и не разозлить, поэтому решил перевести разговор на более безопасную тему. — А почему ты меня рожденным волкодлаком назвал? Я не рожденный — меня покусали.

— Как так? — удивленный Чурила даже забыл о важном теологическом вопросе, который только что задал. — Что-то ты, паря, не договариваешь. Коли не по своей воле оборотнем стал, как же так просто в человека перекидываешься? Ведь известно, ежели колдун кого проклянет, или волкодлак покусает, тому обратно в человеческое обличье хода нет. Ну, колдун-то еще может свое проклятие снять, да и то не всегда. А вот от укуса вовек не избавиться. Может, ты врешь? Где укус-то?

Молодой человек вздохнул и закатал рукав рубашки.

— Вот он. Видишь, отпечатки зубов? А это, — Алексей ткнул пальцем в татуировку, — браслет-оберег, что не дает превратиться в зверя. Его мне мой учитель-маг дал, а потом в такой вот рисунок превратил, чтобы не потерял ненароком, или лихие люди не отобрали.

— Укус вижу. И, правда, волкодлачий. А вот оберег слабенький, поди, не больше месяца продержится, потом менять надо будет.

— В этом ты прав, Чурила, оберег временный, а другого у графа не было. И за этот я благодарен, потому и служу ему. Мне деваться некуда, если вовремя не подновить, то рисунок начнет бледнеть, а затем и вовсе исчезнет. Тогда все! — молодой человек сжал в побелевших пальцах деревянную ложку, которую машинально взял со стола. — Не будет больше человека. А ты не знаешь, другого, более надежного средства? Ведь ты же — колдун, — спросил Алексей, виновато рассматривая обломки ложки.

— Нет, — старик покачал головой, — не знаю. Кабы знал, так не сидел бы здесь в лесу. Человека в волкодлака превратить легко, а вот управлять им сложно. Он же не просто диким зверем становится, а чудовищем. Волк, он что? Только ради пропитания убивает, а волкодлак без этого жить не может. Задерет, на куски порвет, даже если жрать не станет. Так, забавы ради. Не знаю, как твоей беде помочь. Слыхал я, был в древности народ такой — невры. Вот они умели в волков оборачиваться, когда хотели, а потом назад в людей перекидываться. А нынче это искусство забылось. Лет пятьсот назад кое-кто помнил еще, а сейчас не осталось никого из тех, ведающих. Измельчал народец, попами замордованный.

Колдун, сокрушенно вздыхая, собрал со стола посуду и скрылся в запечном закутке. Какое-то время там возился, что-то бормотал, потом появился уже в тулупе и поршнях[7].

— Я по делам отлучусь, а к ночи вернусь — пойдешь добро свое вызволять. Сам проворонил — сам и пойдешь. Я, может, чего присоветую и до села провожу, а то тропка-то у меня заговоренная — сам дорогу не найдешь. Пока отдыхай, вон, на лежанке, а коли жарко покажется, так подстилку на лавку брось. Тебе выспаться надо, а то глаза-то как у окуня мороженного.

Глава 3

Староста вяло ковырялся в миске с кашей. Ночь выдалась бессонная и хлопотная, да и утро не лучше. Пришлось маленько поучить жену, чтобы со своим нытьем не лезла, да божьим гневом не стращала. Где он Бог-то? Отсюда не видать, да и до людишек, ему, похоже, дела нет. Подумаешь, одним больше, одним меньше. Но на храм Лапша, все же, решил пожертвовать, да и свечку потолще поставить за упокой души убиенного Алексея. Бог-то, он тоже, поди, не дурак — подношения любит.

Лапша покосился на жену, прикрывавшую платком разбитое лицо, и подумал, что Бог его уже наказал, наградив такой бабой. Пять лет как женаты, а детишек все нет. Мужики уж всякие шуточки мерзкие отпускают, пальцем в спину тычут, да хихикают. Говорят, ты, Лапша, в брюхо растешь, а не в корень, поставь, мол, зелена вина, так мы и подсобим. Ведь и рот им, пустобрехам, не заткнешь.

Чтобы отвлечься, староста решил побыстрее покончить с завтраком и заняться приятным делом — пересчитать «заработанное» ночью серебро. Но не успел.

В избу ввалился, ошалело хлопая глазами, запыхавшийся целовальник Митроха.

— Беда, Тихон Силыч! Сбег он!

— Кто сбег-то? — Лапша от неожиданности поперхнулся кашей и закашлялся.

— Дык, оба… оба того… этого… — Митроха плюхнулся на скамью, вытирая шапкой вспотевший лоб.

— Ты что несешь?! — рыкнул, отдышавшись, староста. — С утра уже набрался?!

— Ни-ни.. — Целовальник замотал головой. — Собирался, правда, для успокоения принять, но не успел. Отец Паисий заявился, мол, когда колдуна жечь будем? А я ему говорю, что, сейчас к Тихону схожу, и решим. Только теперь уж, наверное, опосля обедни. Ну, я к тебе и побежал, а по дороге к бане завернул, чтобы, стало быть, проведать, как там колдун, не околел ли. Только в бане-то и нету никого, и дверь с петель сорвана! А вокруг бани волчьих следов видимо-невидимо!

Целовальник вытаращил глаза, икнул и, схватив со стола крынку с молоком, громко забулькал.

— Что ты городишь?! Откуда волки-то?

— Нет, волк один был, а колдуна и вовсе не оказалось.

— Что-то не пойму я ничего. — Лапша вырвал из рук Митрохи крынку. — Хватит лакать! Давай толком рассказывай. Колдун, что, волком оборотился?

— Не знаю! — Целовальник вытер рукавом залитую молоком бороду и затараторил: — Следы-то к бане от села ведут, а уж потом — к лесу. Ну, я по следам-то пошел. Думаю, что это за волк у нас ночью бродил? Страшно стало, а ну как задрал кого, а мы не знаем.

— Да может и не волк это был, а собака? — с сомнением спросил староста, тоже отхлебнув из крынки — в горле внезапно пересохло, и стало жарко.

— А то я волчьи следы от собачьих не отличу! — отмахнулся Митроха. — Ты дальше-то слушай. Ну, дошел я, значит, по следам до села. Волк-то потоптался только у околицы, а пришел он с поля, где мы с тобой ночью немчина прикопали. Я туда, стало быть, и побежал, а самого аж жуть берет. Но, думаю, зверь-то, все одно, уже в лес ушел, может он того парня схарчил. Что свежатинкой-то не закусить? Дошел я, значит, до того места, а там ямина огроменная, и в ней пусто. Нету мертвяка-то. От той ямы волчий след и ведет.

— Так, может, волк покойника-то и сожрал? — с надеждой спросил Лапша.

— Ага, вместе с костями. Чай он не змей горыныч какой, волк-то? Что-нить да оставил бы. Но не в этом дело. Волчий след от ямы идет к селу, а к яме его нет. Навроде, выкопался из сугроба не человек, а волк, к селу побежал, потоптался маленько, но к жилью не пошел — видно Бог нас уберег — потом к бане направился, только и в нее не заходил, видать, уже пустой застал, а уж оттуда в лес утек. Во как! — Целовальник перевел дух — долгая речь его изрядно утомила, облизнул губы и спросил: — Че делать-то будем?

Староста вытер вспотевшие ладони о портки и покачал головой.

— Чудно все это Митроха!

Не то, чтобы Лапша совсем уж не верил в колдовство, оборотней и другую нечисть. Верил, конечно. Но встречаться со всем этим ему не доводилось. А тут непонятные и страшные чудеса до него добрались. Да если бы только чудеса! Ведь и монастырские служки доберутся! Отец настоятель спросит, почему колдуна не устерег и в тот же день не сжег? А люди-то видели, как он с чужим человеком говорил, после этого и колдун пропал. Как бы в сговоре не обвинили или, того хуже, в пособничестве колдуну. Вот вздернут на дыбу, рученьки вывернут, каленым железом припекут — небо-то в овчинку покажется. Тут уж рассказом про оборотня не отбрехаешься.

Лапша передернул плечами, холодный пот струйкой побежал между лопатками, а голове стало жарко, и в груди заломило. Но староста постарался успокоиться — страху воли давать нельзя — начинают мысли путаться, а голова нужна ясная.

— Стало быть, так, Митроха. — Староста хлопнул ладонями по коленям, встал и прошелся по горнице. — Что там с этим сербом — дело десятое. Пусть хоть оборотень, нас это не касается. А колдуна мы с тобой упустили, нам за это ответ держать придется. Ты вот что сделай — как обедня закончится, отца Паисия вином попотчуй. Осталось у тебя еще из старых запасов-то? Да не жадничай, побольше наливай, чтобы до утра не проспался. А то, не ровен час, в Москву подастся, да и наговорит, чего не надо. Ночью, коли к тому времени снега не будет, сходи в поле да к бане — все следы прибери-замети.

Наутро я сам в монастырь поеду. Скажу, мол, появился чужой человек, откель неведомо, обманом в доверие вошел, в гости напросился, каким-то зельем опоил, а ночью колдуна-то и освободил. Буду в ногах у отца казначея валяться, авось заступится перед настоятелем. Не впервой.

— Думаешь, обойдется? — целовальник уже успокоился и даже повеселел немного, поняв, что ответ за случившееся, все равно, не ему, а старосте держать.

— Придется деньгами отцу Кондратию поклониться, и малой мздой тут не обойдешься. Жаден он до денег-то, авось пронесет беду мимо. Не впервой, — снова повторил староста, словно не Митроху, а сам себя успокаивал.

Когда Чурила ушел, Алексей понял, насколько устал за последние сутки, просто неимоверно устал. Чувствуя себя воздушным шариком, в котором кто-то проделал дырку, дополз до печки и с сомнением посмотрел на лежанку под закопченным потолком. Решил, что спать там не рискнет, кинул на лавку сшитое из разноцветных лоскутков, засаленное одеяло и рухнул без сил.

Уснул он, провалившись в вязкую душную тьму, как в болото, кажется, даже раньше, чем успел закрыть глаза. Мутный, тревожный сон закружил в хаосе странных видений. Что-то кричал староста Лапша, скаля желтые и огромные, как у медведя клыки; старик-колдун танцевал с бубном вокруг костра, на котором кто-то корчился и кричал от боли; огромные дубы ползли, цепляясь вывороченными корнями, тянули скрюченные пальцы-ветки. Алексей, задыхался от страха и беспомощности, пытался увернуться, убежать, но ноги не слушались, как это часто бывает в кошмарном сне.

Внезапно бредовые образы исчезли, и мутное марево сна посветлело, как предрассветное небо. Бешено стучавшее сердце успокоилось, стало легко дышать. Сквозь забытье Алексей почувствовал знакомый запах спелой земляники и нагретого солнцем соснового леса. Стало жарко, словно он лежал на солнцепеке. Молодой человек с наслаждением вдохнул сладкий аромат, потянулся, открыл глаза и сразу же снова зажмурился — на лавке рядом с ним сидела та самая девушка из леса. «Если это сон, — подумал Алексей, — то почему сейчас я его не вижу? Или это все же глюк?» Осторожно, чтобы не спугнуть свое видение, приоткрыл глаза. Незнакомка казалась совсем юной — лет шестнадцать-семнадцать, не больше. Высокие скулы, легкий румянец на щеках, зеленые глаза с золотыми искорками смотрят с настороженным любопытством, а распущенные рыжие волосы отливают медью. Молодой человек не назвал бы девушку красивой, и там, в своем веке, в толпе людей он, возможно, ее и не заметил бы. Но было что-то в незнакомке такое, от чего захватывало дух, и сердце начинало трепыхаться, как рыба в садке.

Девушка улыбнулась — словно лучик весеннего солнца сверкнул из-за снеговых туч, и осторожно коснулась щеки Алексея.

— Здравствуй, волчонок.

— Ты кто? — выдохнул молодой человек и тут же испугался, что звук голоса спугнет лесную гостью.

Девушка отдернула руку и наклонила голову, став похожей на диковинную зверушку.

— Леся я, — голос незнакомки звучал тихо и неуверенно. — Ты пошто к нам пришел? Люди злые стали. Убьют тебя. Тебя убивали уже… Не здесь. Там, далеко.

Алексей вздрогнул, но отогнал неприятные воспоминания. Думать о плохом не хотелось, разговаривать — тоже, а хотелось коснуться огненного шелка волос. Прямо нестерпимо хотелось. Молодой человек протянул руку и погладил девушку по голове, перебирая в пальцах пряди волос.

— Ты красивая.

— Красивая?.. — прошептала Леся и задумалась, словно пытаясь понять значение этого слова. Потом, перехватив руку, прижала ладонь Алексея к своей щеке. — Хороший волчонок.

— Ты меня в тот странный мертвый лес специально заманила?

— Да.

— Зачем?

— Не знаю… — девушка выглядела растерянной. — Я играла.

Внезапно она наклонилась и поцеловала Алексея. Поцелуй был легким, почти неощутимым, как касание крылышка мотылька. На мгновение глаза Леси сверкнули зеленым огнем, она вскочила и, шепнув: «Мы встретимся, волчонок!», выбежала из избы. Хлопнувшая дверь заставила молодого человека вздрогнуть. Он перевел дух и сел на лавке, пытаясь разобраться в своих чувствах. Лесная гостья была странной и завораживающе привлекательной. И еще, что-то настораживало в ней. Молодой человек так и не понял, откуда у него это легкое ощущение даже не опасности, а тревожного предчувствия, потер заспанное лицо и поежился — после ухода девушки в избе стало холодно, темно и неуютно.

Короткий зимний день угасал в морозных сумерках. Тусклый свет едва просачивался сквозь небольшое окошко, затянутое бычьим пузырем, серые тени скапливались в углах избушки, делая жилище колдуна еще более мрачным. Скрипнула дверь, Алексей вздрогнул от неожиданности и вскочил, ожидая увидеть вернувшуюся Лесю. Но это был колдун. Он потоптался у порога, сбивая с поршней налипший снег, и прошел к печке.

— Что это ты такой встрепанный, или наснилось чего? — спросил Чурила, грея озябшие руки.

— Здесь девушка была, та самая, из леса. — Алексей упрямо нахмурился, ожидая от старика очередного язвительного замечания. И не ошибся.

— Опять девушка почудилась! Ты, видать, парень, по бабе стосковался. Вот придешь в Москву — найдешь себе девку посговорчивее. Там этого добра хватает.

— Да ну тебя, Чурила! — смутился Алексей. — Не о том я. И ничего мне не почудилось! Была здесь девушка, вот только что. Она Лесей назвалась.

— Кем?! — колдун удивленно вскинул брови и, открыв рот, уставился на молодого человека.

— Лесей… — неуверенно повторил Алексей, озадаченный реакцией Чурилы. — У нее рыжие волосы, как листва осенью, зеленые глаза, и еще… она земляникой пахнет.

— Ну и ну… — пробормотал колдун, опускаясь на скамью. — Где ты, говоришь, ее встретил?

— В лесу, когда волком бегал. Она в меня шишками кидалась, а потом заманила в такое странное место… Там дубы огромные, полусгнившие, я оттуда еле выбрался и прямо к твоей избушке вышел.

— Совсем удивительно… — Чурила покачал головой. — Так ты, значит, в Проклятой дубраве был и живым вышел? А я-то думаю, как ты дорогу ко мне нашел?

— Живым? — переспросил Алексей. — Так там ничего страшного и не было. Неприятное, конечно, место, но я опасности не почуял.

— Вот я и говорю — удивительно. Из Проклятой дубравы люди живыми не выходят, да и зверье туда не суется. Не любит она живых. А может ты?… Да, нет, пустое это… — старик бормотал, что-то под нос и, казалось, разговаривал сам с собой.

Молодой человек подумал, что вопрос о том, можно ли считать его живым или нет, обсуждать не стоит. Когда-то серебряная пуля некроманта оборвала жизнь оборотня Алексея Артемьева, но вмешался Один и вернул его не только в мир живых, но и в родной двадцать первый век. Рассказывать об этом колдуну не хотелось, и Алексей решил вернуться к разговору о лесной гостье.

— Чурила, так ты знаешь, что это за девушка в лесу была, а потом сюда приходила?

— Девушка?! — ухмыльнулся колдун. — Никакая она не девушка.

— А кто?

— Леська. Лесавка она. Дух лесной, а по-нонешнему — нечисть. А ты ей, видать, приглянулся, раз не в болоте утопила, а миловаться пришла. — Старик хихикнул и подмигнул смутившемуся Алексею. — Только мало их осталось, лесавок-то. Они же верой людской живут, подношениями да требами. Без человеческой веры дичают и засыпают в своих материнских деревьях. А Леська-то, вот, рядом со мной прижилась. Да и то правда, силы у нее побольше будет, чем у простых лесавок. Только и ей недолго жить осталось.

Алексей открыл, было, рот, чтобы расспросить колдуна поподробнее, но тот махнул на него рукой.

— Будет об этом. Тебе, Лексей, сейчас не о девках думать надо, а о том, как пожитки свои вызволить. Вишь, смеркается уже. Пора собираться в село, старосту проведать.

Пока Алексей «сражался» с онучами[8], стараясь поровнее накрутить на ноги тряпки, Чурила выложил на стол длинный нож с костяной рукояткой, холщовую сумку и маленький кожаный мешочек.

— Ты в дверь-то не ломись, а то все село перебудишь, набегут мужики с дрекольем — не отмахаешься. Лапша, все равно, не откроет, особенно, если поймет, кто к нему в гости пожаловал. Вот тут я тебе разрыв-травы припас, — колдун показал на мешочек. — Как к избе старосты подойдешь, то насыпь порошок на ладонь и в дверную щель сдуй. Только глаза покрепче зажмурь, а то запорошит разрыв-травой — ослепнешь.

Да вот, у старосты еще пес больно брехучий. Оборотня он, конечно, не тронет, но разлается и всех собак в округе перебудит. Так ты ему Слово скажи: «Угг тыр маа» и пальцы сложи вот так. — Колдун скрестил большой и безымянный пальцы, а остальные растопырил «козой». — Повтори-ка.

— Уг тыр ма? Это еще что такое? — удивился Алексей.

— Слово, я же сказал! И правильно повтори, али глухой? Угг тыр маа.

Молодой человек даже взмок, пока на все лады повторял странное Слово, стараясь, чтобы оно звучало так же как у колдуна. Наконец, Чурила раздраженно махнул рукой.

— Ладно, авось, сойдет. И откуда ты такой бестолковый взялся, а еще ученик мага. Я б тебя к колдовскому делу на поприще не подпустил. — Затем, задумчиво проворчал, — Хотя, есть в тебе одна заковыка. Может, и сгодилась бы.

Алексей подумал, что он-то в ученики и не рвался, а уж у Чурилы и вовсе оставаться не собирается. Сен-Жермен, хоть дворянин, блестящий кавалер и богат сказочно. А жить в лесной избушке на курьих ножках без всяких удобств — нет уж, увольте. Но развивать тему ученичества не стал, а спросил:

— А Слово-то на каком языке? И что оно означает?

— Древний это язык. Очень древний. На нем наши пращуры говорили тогда, когда еще ни русичей, ни немцев, ни поляков и в помине не было. А что оно значит — не твоего ума дело. Будешь много знать — быстрее на дыбу попадешь. Хватит болтать-то, идти пора.

Молодой человек обижено хмыкнул, но, молча, взял сумку и вышел за Чурилой в холод зимней ночи. Тишина спящего леса не пугала, напротив, она была уютной и умиротворяющей. Очень хотелось перекинуться и снова почувствовать, как тает под лапами снег, как пушистые ветки елочек гладят взъерошенную на загривке шерсть, ощутить запах убегающей добычи и азарт погони. Представляя, как забьется в зубах теплое тельце зайца, Алексей облизнулся и понял, что изрядно проголодался. Утренняя каша с грибами превратилась в смутное воспоминание, а поужинать колдун не предложил. Морозный сумрак леса и чувство голода пробуждали звериные инстинкты, и становилось все труднее сдерживать рвущегося на волю волка. Чтобы отвлечься, молодой человек решил осмыслить то, что с ним произошло в этом мире, и очень удивился, когда понял, что прошло всего немногим больше суток. Но какие это были насыщенные сутки! Пожалуй, самым непонятным в череде людей и событий казался Чурила. О том, что он колдун известно только со слов суеверных крестьян, а сам Алексей ничего колдовского ни у него, ни в избушке не заметил. Разве что странные черепа на кольях, так, ведь, красный отсвет в их глазах мог просто почудиться. То ли дело Сен-Жермен, который ходил обвешанный магическими амулетами как новогодняя елка игрушками. Молодой человек решил прояснить ситуацию.

— Чурила, а за что тебя сжечь хотели?

— А то сам не знаешь? — проворчал идущий впереди старик. — Вестимо, за что — за колдовство.

— Ну, колдовство разное бывает. Оно же не всегда вред приносит, — продолжал допытываться Алексей. — Ты сделал что-то… плохое?

— А разве надо что-то делать? — Старик внезапно остановился и, повернувшись к молодому человеку, сердито сверкнул глазами. — Уже и того достаточно, что я молюсь старым богам. Попы всех рады уничтожить, кто мыслит не по-ихнему. Они и друг друга жрать готовы, аки крысы. А князья и бояре нынешние под их дудку пляшут.

Чурило открыл, было, рот, чтобы продолжить свою обличительную речь, но только махнул рукой.

— Не ко времени ты этот разговор завел, Леха-оборотень. Нечего языком попусту трепать, идти надо.

Молодой человек решил, что вникать в сложные взаимоотношения старика с церковными и светскими властями не стоит, и дальше шел молча. До опушки леса добрались довольно быстро, наверное, колдун знал какие-то тайные тропы. Пообещав ждать до рассвета, Чурила махнул рукой, иди, мол, что топчешься.

Алексей пробежал через поле, осторожно проскользнул мимо темных изб и перепрыгнул через забор старосты. Из глубины двора выскочил пес, тявкнул, но услышав Слово-заклинание замолчал, попятился и скрылся за домом. Алексей удовлетворенно хмыкнул — все же кое в чем старик разбирался. Теперь настало время проверить действие разрыв-травы. Молодой человек осторожно поднялся по лестнице, вздрогнул от скрипа ступеньки и сдул с ладони серый порошок. За дверью раздался шорох, и она приоткрылась. Порадовавшись, что колдун и здесь не обманул, Алексей прошел в избу и окунулся в теплую, прогорклую темноту. Свет, конечно, был бы не лишним, волк не кошка и в темноте видит плохо, но запах старосты молодой человек различил бы даже в толпе людей. Лапша спал на лавке, сладко причмокивая, и, судя по тяжелому перегарному духу, с вечера он изрядно принял.

Почуяв ненавистного врага, проснулся и заворочался зверь. Алексей оскалил клыки, сдерживая рычание. Желание вцепиться старосте в горло было настолько сильным, что молодой человек вспотел. Сделав три глубоких вдоха, чтобы немного успокоиться, он достал нож, бесшумно скользнул к спящему и шлепнул лезвием по заросшей щеке. Лапша всхрапнул и попытался повернуться на бок.

— Ах ты, гад! — прорычал Алексей и, схватив за ворот рубахи, встряхнул старосту.

Тот хрюкнул, очумело уставившись на неожиданного гостя.

— А-а-а? Че? — прохрипел спросонья Лапша, затем узнал, вытаращил глаза и заорал, махая руками — то ли крестился, то ли пытался отогнать наваждение.

Чувствуя, как челюсти сводит судорогой, а лицо превращается в морду монстра, Алексей прошипел:

— Заткнись! — и щелкнул клыками. Староста икнул, закатил глаза и мешком съехал с лавки на пол.

— Ну, вот… — пробормотал парень. Лютая злоба прошла, уступив место растерянности. — И что теперь с ним делать?

Встряхивания и похлопывания по щекам не помогли, и Алексей оглянулся в поисках ведра с водой. Глаза уже привыкли к темноте, и можно было рассмотреть нехитрую обстановку избы. Воды не нашлось, зато у стены обнаружился объемистый сундук с большим амбарным замком. Молодой человек удовлетворено хмыкнул.

— Ну, ладно, отдохни пока, я и без тебя разберусь, — буркнул он, обращаясь к старосте.

Увесистый замок на окованном железными полосками сундуке сломать было сложно, поэтому снова пригодилась разрыв-трава. Как только порошок попал на дужку, металл зашипел, словно от кислоты, и рассыпался, а замок с грохотом упал на пол. Алексей поморщился и оглянулся на старосту, но тот признаков жизни не подавал.

— Экий ты, оказывается, коллекционер, Лапша! — усмехнулся молодой человек, разглядывая разнообразное барахло, которым был забит сундук.

К счастью, его имущество лежало сверху. Аккуратно сложенная, похоже, даже выстиранная рубаха, штаны, кафтан, жупан, начищенные сапоги и, что особенно порадовало, клеврец. Не наблюдалось только кошеля с деньгами, и Алексей наклонился над сундуком, раздумывая о необходимости впотьмах перебирать весь этот хлам.

Движение за спиной он не услышал, а, скорее, угадал звериным чутьем. Обернулся и увидел прямо перед собой разгневанного старосту с поднятой табуреткой.

— Не замай добро, стерво! — выкрикнул Лапша, обрушивая табурет на голову Алексея.

Молодой человек метнулся в сторону, но староста, по инерции сделав пару шагов, снова развернулся, замахиваясь своим оружием.

— Мое! Не тронь!

Алексей, защищаясь, вскинул руки, перехватил табурет и дернул на себя. Противник нырнул вперед и тут же получил сильный удар ножками в грудь, охнул, отлетел к стене и рухнул на пол, захрипел, закашлял, заплевывая бороду кровавой пеной. Молодой человек прыгнул, всем весом обрушиваясь на Лапшу, схватил за бороду и прорычал:

— Где деньги, урод?! Говори, а то загрызу!

Староста сипел, кашлял, хватаясь за грудь, булькал кровью, но упрямо мотал головой.

— Я ж тебя на куски рвать буду, ворюга! — орал взбешенный Алексей и, оскалив клыки, чувствовал, как тягучая слюна течет по подбородку. — А когда сдохнешь, все возьму. Где деньги?! Сам скажешь, или жрать начинать!

Староста заскулил, засучил ногами, задергался, пытаясь скинуть оборотня, но почувствовал, как длинные когти рвут кожу на горле, и замотал головой.

— Не…не надо… скажу… Не убивай… На божнице деньги… за образами.

— Урод! — выдохнул Алексей, отпуская Лапшу.

Звериное бешенство стихло, рассеялся кровавый туман в глазах, и стало противно и стыдно, за то что он дал волю зверю и едва не перешел грань. Ведь готов был рвать куски мяса из живого человека. Пусть мерзавца, но человека.

Оглядываясь на корчащегося на полу старосту, Алексей отодвинул закопченные иконы и вытащил кошель с деньгами. Собрал свои вещи в холщовую сумку, подобрал нож и подошел к старосте, понимая, что этого негодяя живым оставлять нельзя. Лапша таращил остекленевшие от ужаса глаза и что-то бормотал — то ли молился, то ли матерился. Молодой человек посмотрел на зажатый в руке нож, плюнул и вышел из избы.

Колдуна в условленном месте Алексей не обнаружил и некоторое время растерянно топтался на опушке, размышляя, то ли Чурила его обманул и не дождался, то ли, напротив, не рассчитывал, что он так быстро вернется, и ушел греться в избушку. Но скрипучий голос из-за спины заставил его вздрогнуть от неожиданности.

— Что-то ты быстро обернулся. Чай, поди, и мертвяка не закопал, и в избе не прибрался? Эх, молодежь!

— К-какого мертвяка? — Парень готов был поклясться, что минуту назад колдуна там не было.

— Что значит, «какого»? Старосту, конечно. Али ты кого еще порешил?

— Нет, никого я не порешил. И староста жив, — растерянно пробормотал Алексей. — Я его не убил.

— Как не убил?! Так ты, дурья твоя башка, мало того врага себе нажил, да еще и не воспользовался случаем, чтобы от него избавиться?! Ты хоть понимаешь, что он на тебя и в Разбойный приказ челобитную напишет, и монастырских натравит. Сыщут в Москве — разбираться не будут, кто кого первый обидел. Но тебя-то в Москве может и не найдут, али вообще искать не станут, коли староста кому надо в лапу не даст. А вот меня точно со свету сживут, итак как зверя дикого травят, носа высунуть из леса не могу. Одно спасает — мужики боятся и в Проклятую дубраву никогда не сунутся. А коли святош кликнут — есть среди них умельцы со способностями — так никакая волшба не спасет!

Колдун, сверкая глазами, разгневанно смотрел на понурившегося парня и, казалось, сам был готов придушить недотепу. Возможно, так бы и поступил, если это хоть как-то могло изменить ситуацию.

— Я не смог, — твердо проговорил Алексей, упрямо вскинув голову. — Ему и так здорово досталось, а ты хочешь сказать, что я должен был зарезать беспомощного человека, который даже сопротивляться не в состоянии?

Судя по всему, Чурила именно это и имел в виду, но посмотрев на возмущенного молодого человека, тяжело вздохнул:

— Экий ты жалостливый! Он-то, поди, тебя не пожалел — ради горсти серебра на гостя руку поднял. Не сам, конечно, но это значения не имеет.

— Я — не он! — прорычал Алексей, стискивая зубы, чтобы не наговорить старику грубостей.

— Вот и говорю — жалостливый, — в голосе колдуна слышалось презрение. Но потом он, видимо, вспомнил — не был бы парень таким жалостливым, его собственные кости тлели бы на костре, махнул рукой и уже мягче сказал: — Да, чего уж теперь опосля драки-то кулаками махать. Ладно, пойду, попробую следы запутать, чтобы, коли погоня случиться, по ложному пути пошла. Ты меня тут не жди, а то, не ровен час, кому на глаза попадешься. В избушку иди — я тебе проводника дам.

Старик покопался в сумке и достал из нее бурое перышко величиной с ладонь.

— Вот перо совиное, я слово скажу — оно вперед тебя полетит и к избушке приведет. Только ты не мешкай, быстренько за ним поспешай, оно дожидаться не будет.

— Ну вот, — разочарованно вздохнул Алексей. — А я поохотиться хотел, а то от голода аж живот к спине прилип.

— Поохотиться? — язвительно спросил Чурила. — Вот старосту и жрал бы! Али побрезговал?

— Нет, нельзя мне. — Парень испуганно замотал головой. — Если я человечины попробую, то в чудовище превращусь — никакой браслет не поможет.

— Хм… — скептически хмыкнул колдун. — Это тебе кто сказал? Твой маг-учитель, что ли? Ну, ну…Дык хоть прирезал бы тогда его, гниду, поповского подпевалу… А, что уж теперь!

Старик махнул рукой, подбросил перышко в воздух, что-то прошептал и, пообещав накормить чем-нибудь, когда вернется, исчез в кустах.

Перо покрутилось немного, затем устремилось в чащу, замешкавшийся было Алексей, опомнился и кинулся за ним. Необычный проводник, не разбирая дороги, легко скользил по воздуху, нырял в кусты, мелькал среди еловых веток, нередко пропадая из виду. Молодой человек прорывался сквозь густой подлесок, постоянно проваливаясь в глубокий снег, и ругал Чурилу. Хорошо еще, перо немного светилось, как покрытое фосфором, иначе Алексей потерял бы его в первые же минуты бешеной скачки по ночному лесу. Когда, наконец, добрался до избушки, то от него валил пар, а ноги дрожали от усталости. С трудом переведя, дух молодой человек ввалился в жилище колдуна и замер на пороге.

Знакомый запах заставил сердце забиться быстрее. В полутьме на лавке у окна угадывался силуэт девушки.

— Ты?! — выдохнул Алексей.

— Я, — тихо ответила Леся, ее глаза совсем по-кошачьи сверкнули зелеными огнями.

— А, правда, что ты… — Молодой человек замялся. — Ну… не человек?

— Правда. Ты тоже не человек. А разве это хорошо — быть человеком?

Алексей растерялся. Он не знал ответа на этот вопрос. Совсем недавно знал, а теперь — нет.

— Не знаю… Но я хотел бы снова стать человеком. — Парень скинул жупан и шагнул к лесавке. — Почему ты пришла?

— Ты мне нравишься, волчонок. Хотя от тебя пахнет другим миром.

Девушка подошла вплотную, даже не подошла, а переместилась каким-то неуловимым, скользящим движением, приподнялась на цыпочки, почти касаясь губами щеки Алексея. Ее ноздри трепетали, втягивая воздух.

— Запах камня, железа и горького дыма, и еще чего-то пряного и незнакомого. Нет, совсем нет лесного духа… Но ты мне нравишься, волчонок.

Теплое дыхание Леси щекотало кожу, от чего по спине пробегали мурашки, и гулко стучало в висках.

— А ты пахнешь сосновым лесом и земляникой, — ставший хриплым голос дрожал и срывался.

— Да… — шепнула девушка.

На миг прижалась горячим телом и отступила на шаг, заставив Алексея разочарованно вздохнуть. Впрочем, разочарование было недолгим. Лесная гостья скинула меховую жилетку и распустила шнуровку на груди. Платье с шелестом осенних листьев скользнуло на пол. В полумраке избы девушка казалась статуэткой из драгоценного молочно-белого фарфора. Высокие груди с темными каплями сосков вздрогнули от тихого смеха, сверкнули зелеными искрами глаза.

— Иди ко мне, волчонок.

Молодой человек, восхищенно вздохнув, качнулся вперед. Но внезапно вспомнил другую девушку, такую же прекрасную и соблазнительно нежную, через мгновение превратившуюся в мерзкую полуразложившуюся тварь — мертвячку, оживленную некромантом. Воспоминание было настолько ярким, что Алексей почувствовал омерзение и ужас, к горлу подкатила тошнота, и он отскочил к двери.

— Что с тобой?! Ты меня боишься? Я не нравлюсь тебе? — Девушка явно обиделась.

Алексей прижался спиной к шершавым доскам и боролся с желанием немедленно сбежать.

— Нежить! — выкрикнул он.

— Нет! Не правда, я живая, — голос Леси дрожал от слез.

Она осторожно подошла к молодому человеку и коснулась его щеки. Он вздрогнул, хотел отшвырнуть девушку, но внезапно страх прошел, стало тепло и спокойно.

— Я поняла, — прошептала Леся. — Глупый! Ты боишься не меня, а того, что в прошлом. Но прошлого нет, оно далеко. И будущего нет — оно еще не наступило. Есть только настоящее — ты и я.

— Да… да… — бормотал Алексей. Зарывшись лицом в пушистые волосы, он прижал к себе горячее тело. — Извини… это уже прошло. Ты живая.

Молодой человек гладил прохладный шелк плеч, ласкал груди, целовал мокрые от слез глаза и пил земляничный нектар губ. И прошлое, и будущее исчезли, растворившись в хмельной страсти, осталась только эта удивительная девушка, сладкая как дикий мед и свежая как березовый сок ранней весной.

— Идем, желанный мой, — шепнула Леся, потянув его к лавке.

— Да… Только, как же старик?

— Что тебе до него?.. Он — человек… — девушка на миг замерла, прислушиваясь. — Колдун далеко. Идем.

Глава 4

Когда Алексей проснулся, Леся исчезла. Вряд ли он спал долго, скорее всего, забылся на несколько минут, и было немного досадно, что лесавка сбежала, не попрощавшись. Но молодой человек чувствовал себя настолько отдохнувшим и счастливым, что обижаться не хотелось, тем более он был уверен — девушка обязательно вернется.

Парень с наслаждением потянулся и обнаружил, что лежит совсем голый. Он не помнил, когда и как успел раздеться, в памяти не осталось ничего, кроме жаркого трепещущего тела, нежных прикосновений рук и сладких губ. В избушке заметно посветлело, и Алексей, усмехаясь, начал собирать разбросанную по полу одежду.

Дверь в сенях скрипнула, раздалось старческое покашливание, и парень в панике заметался, понимая, что одеться уже не успеет. Вошедший Чурила удивленно крякнул.

— Опять без портков! Это что, в твоем мире принято хозяина встречать нагишом, али, все же, на охоту собрался?

— Э-э-э… нет… Я…это, вот, переодеться хотел.

Алексей торопливо кинулся к брошенной на пол сумке, вытаскивая из нее свою одежду.

— А, ну-ну…, — проворчал старик, затем пошмыгал носом и хихикнул. — Чай, поди, Леська-плутовка прибегала?

Молодой человек покраснел и закашлялся.

— Эк, зарумянился-то, аки девица на выданье! Точно, значит, Леська. Говорил же я — приглянулся ты ей. Смотри, заморочит она тебе голову, да в лес сведет. Пару дней волком за ней побегаешь, а потом и в человека перекинуться не сможешь. Так и будешь на луну выть — ни тебе девки, ни тебе рожи человечьей. Ну, да ты, все одно, в Москву собрался. Так что, помиловались в охотку — и ладно.

Не обращая внимания на красного как помидор Алексея, колдун загремел чугунками.

— Печь затоплять не буду, так, не разогретым поснедаем[9].

Чурила выставил на стол холодную, скорее всего, вчерашнюю кашу в блюде, тонкими ломтями порезал солонину, разлил по кружкам медово-желтый напиток, судя по кислому запаху, квас, достал бережно завернутую в холстину краюху хлеба, разломив, половину протянул Алексею.

Пока колдун хозяйничал, молодой человек размышлял над его словами. Вспомнил ласковый шепот, напоминавший мурлыканье кошки: «Любый мой, как же хорошо-то мне с тобой! Пошто ты к людям уходишь? Останься здесь, со мной. Лес добрый, он защитит и прокормит». Алексей мотал головой, выражая несогласие. Говорить ему тогда не хотелось, думать о чем-либо тоже, вообще не было желания возвращаться в реальность. Он прижимался щекой к теплой груди девушки и качался на волнах той сладкой истомы, что неизменно наступает после любовных игр.

А сейчас не мог избавиться от неприятных подозрений. Неужели Леся только для того приходила, чтобы в лес его сманить? Думать об этом не хотелось, уж слишком ласковой и страстной была лесавка, и страсть эта казалась искренней. А если Чурила прав, то почему тогда девушка ушла? Или колдуна боялась?

— Да ты не слушаешь меня?!

Сердитый окрик старика заставил Алексея вздрогнуть и вынырнуть из сладких воспоминаний. Он вскинул голову и растерянно захлопал глазами.

— А? Чего!

— Тьфу! — плюнул Чурила. — И верно, башку тебе лесная девка заморочила. Я же тебя уж три раза спрашивал, что в Москве-то делать будешь?

— Почему сразу «заморочила»? — обиженно фыркнул парень, отправляя в рот ложку холодной, липкой каши. — Задумался я просто. Вот об этом самом, о московских делах и задумался. Я же говорил тебе, что мне книгу одну надо достать из библиотеки Ивана Грозного.

— Откудова? — удивленно вытаращился старик, потом, видимо сообразив, кивнул головой. — А, из книжницы, стало быть. Понятно. Цареву тайную книжницу еще Либерией прозывают. Говорил, помню. Только, вот, как доставать собираешься книгу-то?

— Ну… — пожал плечами Алексей, — не знаю пока. Но, все же, царская библиотека — не иголка в стоге сена. Про нее многие знать должны.

— Не простая это билиби, биби… Тьфу, что за слово такое, язык сломаешь, пока выговоришь! Не простая это книжница, а тайная. Царь Иван тех, кто про нее ведал, на тот свет спровадил.

— Ты знаешь о Либерии?

Молодой человек был удивлен — темный старик, живущий в лесу, оказывается, осведомлен о таких вещах. Хотя, подумал Алексей, кто же его знает, где он жил и кем был до того, как в лес ушел.

— Да чего я, темный старик, могу знать? — Чурила хитро покосился на Алексея. — Так, слышал маленько. Не простые там книги собраны. Нет, есть, конечно, и обычные, про царей всяких, да про войны древние. Но не в них суть, а в тайном знании, что по крупицам собиралось и записывалось колдунами да магами не одну тысячу лет. Часть таких книг привезла с собой Софья — жена другого царя Ивана, что допрежь Грозного был, а иные письмена сам Грозный собирал, да к себе в Кремль стаскивал. Среди них и наши древние книги, что еще в допоповское время волхвы писали.

Колдун задумался, мрачно уставился куда-то в стену, перебирал пальцами, словно паук паутину плел. Алексей уж подумал, что лекция о Либерии закончена, но Чурила очнулся и продолжил.

— Разные там книги, есть колдовские, с сильными древними заклинаниями. Те не всякому в руки даются, да оно и к лучшему. Зло в них, пагуба. Слабый человек сгинуть может, или того хуже — душу свою потерять. Внешне, вроде, все такой же, как был, а внутри — чудовище злобное. Царь Иван, последний-то, книги те брал, уж читал ли, нет — того не ведаю, но явно открывал. Через то и разума лишился, то людишек резал и кровью умывался, черные требы творил, а то в церкви лбом о пол долбился, перед попами на коленях ползал. Грехи, стало быть, замаливал. Только не замолишь грехи-то, молись — не молись, никуда они не денутся, что свершишь, того уж вспять не воротишь. — Старик впился в Алексея колючим взглядом и погрозил пальцем с желтым кривым ногтем. — Страшная эта книжница! Не след туда простому человеку соваться.

— Уж, прямо, такая страшная? — скептически хмыкнул молодой человек, но потом вспомнил последствия своего неосторожного обращения с артефактом в восемнадцатом веке и прикусил язык.

— Молод ты еще дерзить-то мне! — рассердился Чурила. — Знаний твоих с гулькин нос, а посему неча ерепениться. Я тебе добра желаю, как-никак спас меня, да сам с того пострадал. Поэтому как прознаешь про Либерию, сразу туда не лезь. Ко мне придешь, я тебе кое-чего дам, да снаряжу, как следует. Дорогу, вон, проводник укажет.

Старик положил на стол бурое перышко, то ли то же самое, то ли такое же и добавил.

— А я к тому времени, может, придумаю, как твоей беде помочь, проклятие с тебя снять, — и тут же замахал руками на обрадовано встрепенувшегося парня. — Не радуйся прежде времени, может, и нет такого средства, а может и есть, да я не отыщу.

Когда страшный гость ушел, староста попытался подняться, но со стоном схватился за грудь и снова рухнул на пол.

— Стерво! — прохрипел староста, закашлялся, харкнул на пол сгустком крови. — Падаль недобитая!

Не только шевелиться, даже дышать было больно, словно в груди торчали ножки треклятого табурета. Лапше хотелось выть от боли и безысходности. Ведь это ж надо было такому случиться — сам жену отправил ухаживать за больной сестрой, да еще радовался случаю. Помня о тяжелых мужниных кулаках, она уже больше не допекала разговорами, но ее укоризненный взгляд постоянно сверлил спину старосты так, что жгло между лопатками. Вот и отослал Лапша надоевшую хуже грыжи бабу в соседнюю деревню. А теперь что? Ни помочь, ни за знахаркой сбегать, ни попа позвать некому. Лежи тут и подыхай, как собака, без последнего причастия. Староста даже заплакал, так ему было себя жалко.

Дышать становилось все труднее, в груди хрипело и булькало, Лапша захлебывался кровью, но не имел сил даже приподняться. Чувствуя, что до утра он может и не дожить, начал молиться и, наверное, впервые в жизни делал это искренне. «Отче наш…иже еси на небеси… да святится имя твое, да придет царствие твое, да сбудется воля твоя…» — бормотали непослушные губы. Умирать не хотелось, тем более, так — без отпущения грехов. А грехов тех накопилось, ой, как много. Сразу припомнились старосте загубленные им или по его доносу люди. Чудилось, что толпятся они вокруг него, да вилами в геенну огненную пихают. Адский огонь уже жжет грудь, врывается в измученное болью нутро, опаляет губы. Вот и первая жена тут. Он ее тогда по пьяни ударил, так эта дура даже упасть как следует не смогла, приложилась головой об угол печки да и померла. А сейчас ее белое, залитое кровью лицо выплыло из темного угла, ухмыляется злорадно и скалит острые клыки, как у того серба-оборотня.

— Нет! Не возьмешь меня! Не хочу помирать — хрипел Лапша, ненадолго проваливался в мутное забытье, и снова приходил в себя, задыхаясь и кашляя.

Долгая зимняя ночь показалась старосте и вовсе бесконечной. Смерть ходила рядом, тыкала своей косой в грудь, щерилась желтым черепом, но забирать его не спешила. Выныривая из очередного беспамятства, Лапша начинал истово молиться. И, видно, Бог все же его услышал.

В избе заметно посветлело, стало не так страшно, и даже боль в груди немного притупилась. Скрипнули половицы в сенях, раздались шаги, и староста с надеждой уставился на дверь. Вошедший в избу Митроха принес с собой морозный дух и запах мокрого овчинного тулупа, от чего у Лапши закружилась голова, и хриплый кашель снова разорвал грудь.

— Эй, а чего это дверь-то нараспашку? — спросил целовальник, стряхивая снег с лохматого треуха. Увидел старосту и всплеснул руками. — Упился! Ты, че, Тихон ополоумел совсем, ты же в Москву нонче собрался?

Митроха подошел ближе, наклонился над приятелем и, увидев заляпанную кровью бороду и пятна на рубахе, запричитал, закудахтал как курица:

— Охти! Что у тебя случилось? Кто это тебя так, Лапша?

— Митроха, — хрипел староста, — помоги… помираю… Всю ночь помирал… Оборотень тут был, все добро свое, стерво, забрал.

— Оборотень! — целовальник шарахнулся к двери, губы его дрожали от страха, а глаза обшаривали избу в поисках оружия. — Он тебя покусал?! Ты, че, теперя тоже того… этого?

Митроха, не отрывая ошалевших глаз от старосты, нашарил рукой дверь и уже готов был выскочить вон, когда его остановил крик Лапши.

— Родненький, не уходи… не бросай меня. Не кусал… зубом не тронул… Вот те, истинный крест! Табуреткой он меня пришиб, верно, всю грудь разворотил… Христом богом молю, не уходи… помоги.

Староста захлебнулся кашлем, разбрызгивая кровь и вытирая катящиеся по щекам слезы.

Митроха с опаской посмотрел на приятеля и осторожно приблизился.

— Табуреткой, говоришь. А не брешишь?

— Не…не, — Лапша, всхлипывая, мотал головой. — Христом Богом… Пресвятой Богородицей клянусь… нет.

— Ну, ладно, — целовальник, видимо, поверил и склонился над старостой. — А че делать-то теперь? За Матреной сбегать? Она, чай, знахарка, какой-нибудь травкой напоит, может, полегчает. Или лучше за попом, чтобы, значит, причастил да исповедовал.

— Не… — испугался Лапша. — Не уходи… одного не оставляй… страшно.

— Дык, я-то чего смогу? Какая от меня польза? Глянь-ко, ты кровью харкаешь, как Митька-пастух, когда его бык на рога поддел.

— Ладно, только ты быстро, а то помру, ведь, без попа и без знахарки… — староста скривился от боли, прикрыл глаза и снова впал в забытье.

— Ништо! Ты живучий. Раз ночью не помер, Бог даст — и теперь не помрешь, — махнул рукой Митроха и выскочил за дверь.

Лапша очнулся от того, что его кто-то тормошил и дергал. Сначала испугался и замахал руками, потом узнал целовальника, который со знахаркой бабкой Матреной пытался перетащить его на лавку. Матрена — здоровенная, плечистая тетка, которую в селе все звали почему-то Телепихой — оттеснила бестолково суетящегося Митроху и, крякнув, в одиночку водрузила Лапшу на лавку.

— Эк, отъелся-то, боров, — проворчала она, переводя дух.

От боли в груди у Лапши потемнело в глазах, он стонал, охал, но терпел.

— Как же тебя угораздило так? — сердито спросила Телепиха. — Чай, поди, спьяну навернулся?

Лапша, хрипло дыша, покивал головой — мол, да, спьяну.

— А Катюха твоя где? — продолжала допрос знахарка. — Опять, что ли, из дому выгнал. Вот тебя, дурья башка, Бог-то и наказал. Была бы жена дома, так давно за мной сбегала.

Староста аж зашипел от злости — пользуется, старая карга, что он без сил, вот и куражится.

— Ты давай лечи, а не проповеди читай. Ишь, будет она мужику указывать, как с бабой жить!

Телепиха обиженно поджала губы, но промолчала и, стащив замаранную рубаху, стала осторожно ощупывать украшенную кровоподтеками грудь Лапши.

— Как же ты так сподобился, ровно бык рогами боднул? — удивленно проворчала бабка.

— Пьяный, говорю, был, на табурет упал, а тот ножками вверх валялся, — прохрипел страдалец.

— С полатей, что ли, упал? — скептически хмыкнула знахарка.

— Почему это, с полатей?

— Да уж больно сильно ударился.

— Ты чего тут докапываешься?! Дознатчица выискалась! Лечи, давай, а не языком балаболь! — разозлился староста и снова закашлялся.

— А ты, Тишка, не ори на меня. Тебе теперя, не то что орать, говорить не след, чтобы грудь не тревожить, — цыкнула Телепиха и, повернувшись к Митрохе, сердито бросила, — А ты не стой столбом — пошарь в избе, найди холстину подлиннее. Печь затопи, да не сильно, так, малый огонь разведи, чтобы воду согреть.

Пока целовальник возился у печи, знахарка ловко перетянула холстиной грудь Лапши, без особого труда ворочая грузное тело. Староста только кряхтел, охал, да ругался матерно. Потом, сморщившись, пил горячий отвар горьких и пряных трав. Телепиха что-то бубнила себе под нос, изредка поминая Христа Спасителя и Богородицу, кропила Лапшу водой из баклажки, вытащенной из своей необъятной сумы. То ли от питья, то ли от заговора, а может от тугой повязки полегчало, боль ушла, и старосту стало клонить в сон.

— Ну, чего, тетка Матрена, — донесся до него голос Митрохи. — За попом-то бежать? Помрет Лапша, али как?

«А ведь помру — не пожалеет никто», — с тоской подумал староста. Мысль о том, что плакать по нему уж точно никто не будет, была горькой, но придала силы, и он зло прохрипел:

— Не помру, не надейся! И на сундук-то не косись. Пропадет чего — я и с того света с тебя взыщу.

— Да я че? Я ни че… беспокоюсь, значит, — засуетился целовальник. — Батюшку-то, стало быть, не звать?

— На все воля божья. — Знахарка перекрестилась, поставила на стол кружку с питьем и велела напоить, как проснется. — А ты, Митроха, за бабой его сбегай, пущай она мужа сама выхаживает. Я ужо еще загляну — пошепчу, да травки на отвар принесу.

Алексей пробирался по сугробам, стараясь не отстать от колдуна, спина которого с трудом угадывалась сквозь снежную пелену. Не на шутку разыгравшаяся метель слепила глаза, мешала дышать, сыпала за воротник ледяное крошево. Видимо, мело всю ночь, потому что от протоптанных тропинок не осталось и следа. Молодой человек уже жалел, что отказался от предложенных Чурилой снегоступов — непонятные конструкции, сплетенные из ивовых веток, доверия ему не внушили. А теперь он, чертыхаясь, мерил сугробы и едва поспевал за стариком, шустро шагавшим впереди.

— Ну и погодка! — выдохнул Алексей, останавливаясь около колдуна, присевшего отдохнуть на поваленной березе. — Представляю, что в поле творится, если в лесу так метет.

— Да уж! — усмехнулся Чурила, отряхивая с бороды и усов налипший снег. — Пуржит знатно. Пришлось, однако, постараться, всю силушку истратил, индо в глазах замельтешило.

— Так это ты наколдовал? — недоверчиво спросил молодой человек.

— А ты, никак, сумлеваешься? — обиженно вскинулся старик. — Что делать-то было? Ты вокруг села так наследил, ровно стадо бешеных коров бегало. Разве каждый след затрешь-заговоришь? Вот и пришлось поднатужиться.

— Ну, ты силен! — Алексей постарался, чтобы голос звучал не слишком скептически — обижать старика не хотелось. — А мужики говорили, что ранние морозы и снегопады — это твоих рук дело. Правда, что ли?

— Моих, не моих — это дело десятое. Сами они себе беду накликали, людишки-то. Ведь как живут?! Кому молятся?! — Глаза старика вспыхнули таким яростным фанатичным огнем, что стало неуютно. — Иноземному распятому рабу кланяются, а своих исконных богов забыли! А без богов-то, без их силы, да призору хиреет Земля Матушка. Скоро и вовсе рожать перестанет. А людишки все больше забывают изначальные-то обычаи, что дедами да прадедами установлены были. На землю плюют, харкают, в огне святом, что в печи горит всяку дрянь жгут. До чего дошли — мужики баб бьют! Да разве после этого будет земля рожать?

Колдун вскочил, затряс кулаками, встопорщил бороду.

— Вот, ужо, проснутся старые боги, да не абы кто, а сильнейшие! Они тогда всех переберут, кто в чем повинен… наведут порядок… Я…

Старик внезапно осекся, хмыкнул, косо глянул на Алексея и проворчал:

— Будет языком-то трепать, поспешать надо. А то до ночи в Москву-то не придешь.

И, не оглядываясь, проскользнул под еловые ветки, да так, что ни одна не дрогнула. Словно и не человек был, а бесплотный дух.

Прощаясь на опушке, Чурила грустно вздохнул:

— Ты уж не забывай старика, заходи. Коли не заладится с поисками, может, придумаю чего. Есть у меня мыслишка одна. Только уж больно ненадежная.

Старик махнул рукой и исчез в лесу.

Метель стихла, заметно похолодало, мороз пощипывал щеки, хватал ледяными пальцами за уши, а изо рта валили клубы пара. Вынырнув из очередного перелеска узкая, в одни полозья, дорога влилась в широкий оживленный тракт. Алексей облегченно вздохнул — он уже начал опасаться, что Чурила завел его не туда. Но теперь было ясно — большой город близко. Ехали дровни, груженные разнообразной кладью, торопились по каким-то важным делам группы конных стрельцов, пролетел, разбрасывая комья снега, расписной возок, поставленный по зимнему времени на широкие полозья. Самый разномастный народ двигался в обоих направлениях. Не улица современного города в час пик, конечно, но дорога была оживленной, и на одинокого путника внимания никто не обращал. Только лошади всхрапывали и косили настороженным глазом.

Алексей подумал, что надо было спросить у колдуна, нет ли какого-нибудь средства от этой напасти. А то время такое, что приличные люди пешком не ходили. Вон, бояре даже в соседний терем верхом ездили, а безлошадного и за человека не считали. Да и неудобно это, когда от тебя каждая кобыла шарахается, а собаки рычат или воют как по покойнику.

По обе стороны тракта тянулись посады. Приземистые домишки, почти по крыши занесенные снегом, сбивались в кучки, как грибы на лесной полянке. Кучка от кучки стояли далеко, видимо, их окружали огороды и выпасы, сейчас занесенные снегом.

В морозном воздухе плыли запахи дыма и конского навоза. От этой едкой смеси слезились глаза, хотелось чихать, и молодой человек проклинал свое волчье чутье. Время от времени, правда, долетал аромат свежеиспеченного хлеба, от чего в животе начинало урчать, а рот наполнялся голодной слюной. Есть хотелось неимоверно — нехитрый завтрак в избушке колдуна молодой организм уже давно переварил. Алексей старался не бросать на лошадей слишком уж плотоядные взгляды и прибавлял ходу, торопясь попасть в город. Знакомый Сен-Жермена держал трактир, и, значит, с едой проблем не будет.

Дорога пошла в гору, обгонявший молодого человека мужичонка зачмокал, понукая лошадь. Та шла с трудом, скользила копытами по наледи, мотала головой и всхрапывала. На горе воз встал, и Алексей увидел еще несколько дровней, топтавшихся рядом людей и знакомые фигуры с бердышами, только на сей раз кафтаны на стрельцах были не коричневые, а грязно-синего цвета. Увидев рогатки, Алексей понял, что впереди застава, и придется раскошелиться, чтобы избежать ненужных вопросов. Однако стрельцам было явно не до него, они азартно ругались с купцами, чьи воза перегораживали дорогу, старались содрать лишнюю копейку себе на пропой. Только один здоровенный детина с пищалью на плече стрельнул в его сторону подозрительным взглядом, дернулся, было, остановить, но тут же отвернулся, боясь, наверное, упустить свою долю. Молодой человек облегченно вздохнул — ввязываться в очередные неприятности не хотелось, шустро проскользнул мимо, прикрываясь возом с сеном, и бодро зашагал дальше.

С пригорка город был виден как на ладони. Знакомый по историческим фильмам и иллюстрациям в учебниках, и в то же время чужой — иной мир. Широко раскинулось море деревянных изб, заборов, теремов, затянутое, как туманом, сизым дымом. И над этим фантастическим миром зыбких теней плыли золотые маковки церквей и, словно, маяк торчала колокольня Ивана Великого, поблескивая на солнце ярким огоньком купола.

В спину толкнули, обругали, что, мол, застыл столбом, рот разиня. Алексей оглянулся, увидел пару бородатых мужиков, тянувших лошадь, впряженную в груженый доверху воз. Лошадь храпела, упиралась, не желая приближаться к стоящему посреди дороги зверю. Парень опомнился, отскочил в сторону, освобождая проезд, и пошел к городу.

Окраины столицы ничем не отличались от посадов, те же приземистые курные избы, частоколы, да загаженная навозом дорога. Но постепенно избы стали более добротные, выросли и заборы, скрыв от глаз дома и дворовые постройки. Зато улицы стали уже и грязнее. Желто-бурый от навоза, плотно утоптанный снег казался экзотическим дорожным покрытием. На сугробах, на заснеженных крышах лежал слой сажи и копоти, и зимний город был не белым, а серым. Такими же серыми были спешившие по своим делам люди в длиннополых кафтанах, надвинутых на глаза шапках с угрюмыми, озабоченными лицами. На чужака косились недобро, с подозрением оглядывали с ног до головы, словно оценивали справную одежку и оружие или мерку для домовины[10] снимали.

Алексей поеживался, отводил глаза, думая, в какой же неуютный мир он попал. «Вот тебе, и Белокаменная Москва, — с недоумением размышлял молодой человек, представлявший русскую столицу XVII века по картинам Васнецова. — И где же расписные терема, стрельцы в разноцветных кафтанах, улыбчивые, румяные женщины в пестрых платках?» Серо-коричневый мир был насквозь пропитан едким дымом, который струился из волоковых окон, плыл по узким улочкам, цеплялся за частоколы. На миг Алексею почудилось, что это и не дым вовсе, а паутина, опутавшая город. Она тянула серые нити от дома к дому, от забора к забору, клочьями свисала с закопченных крыш, липла к рукам, лицу. И большие мохнатые пауки уже бежали, перебирая лапками, норовили забраться за ворот, цеплялись за волосы. Алексей вздрогнул, к горлу подкатил комок, закружилась голова, и он привалился к забору, стараясь справиться с дурнотой. Ощущения омерзения и ужаса были настолько сильными, что захотелось немедленно вырваться из липких тенет и с воем бежать прочь из паучьего гнезда.

Внезапно видение исчезло, мир снова стал обычным, серым и унылым, но без этой потусторонней жути. «Морок!» — мелькнуло в голове. Парень скрипнул зубами, сплюнул горькую слюну и, отдышавшись, пошел дальше. Впереди показался полузанесенный снегом ров с деревянным мостиком, а за рвом вздыбился вал с крепостной стеной и шестиугольными деревянными башнями. «Стена Земляного города! — вспомнил Алексей. — Это же, по сути, граница Москвы».

Построена крепость была сравнительно недавно, уже при Борисе Годунове, и прозвана в народе Скородомом, за то, что сооружалась в спешке, но весьма основательно — мощная стена из огромных бревен, глухие башни и бойницы, в которых виднелись жерла пушек. Растущая Москва выплескивалась за границы Земляного города, широко растекалась посадами и слободами, улочками и переулками, но, собственно, столица начиналась за Скородомом. Там, подумалось Алексею, будут и терема и каменные палаты, и широкие улицы. Там, дальше — и Белый город, и Китай-город, и сам Кремль. Молодой человек повеселел и забыл и о своей тоске, и о странных видениях.

У ворот уныло топтались замерзшие стрельцы и, чтобы хоть немного согреться, выбивали дробь подкованными каблуками.

— Кто таков? Откуда будешь?

Рыжебородый стрелец, поигрывая бердышом, заступил Алексею дорогу. Видно было, что служивые застыли на морозе и рады сорвать свое дурное настроение на чужаке.

Молодой человек горестно вздохнул, смиренно опустил глаза и рассказал о том, что сам он — серб, и в Москву идет, чтобы поклониться православным святыням и изучить церковные книги. Прибился дорогой к купеческому обозу, но в кабаке напился и проспал, а купцы не разбудили, уехали и коня свели. Может, конечно, и не купцы коника украли, а кто другой позарился. Еле добрался до Москвы один и пеший.

Алексей шмыгнул носом и взглянул виновато на стрельцов, вот, мол, такая беда приключилась. Глаза у служивых потеплели, тот, что постарше, даже встопорщил в улыбке седые усы. Видимо, поняли Алексея и посочувствовали. Да и какой русский мужик не посочувствует бедолаге, что по пьянке в беду угодил? С кем такого не было? Только рыжий, по-прежнему загораживающий проход, глядел все так же хмуро и недоверчиво.

— Не похож ты, что-то, ни на богомольца, ни на книжника. Рожа у тебя больно скоромная, да и плечики эвон какие. С такими плечами не книжки читать, а топором махать. Сдается мне, врешь ты, паря!

— И верно, какой из меня книжник? — усмехнулся Алексей, но, увидев злой блеск в глазах стрельца, подавился смешком.

Мысли заметались в поисках подходящей версии и, как это бывало раньше на экзамене, его осенило. Он в упор взглянул на рыжего и твердо сказал:

— Я не книжник, а воин, но Бог иной раз нам пути указывает, о которых мы сами и не думали. На моей родине — в Сербии — хозяйничают турки, мается, стонет народ под басурманским игом. Православные церкви в запустении стоят, а книги церковные турецкие янычары пожгли, порубили. Как служить-то без книг? Вот и оскудевает вера христианская. Подумали, поразмышляли наши старейшины, да и собрали в Московию малое посольство от всего народа православного, чтобы, значит, здесь книг церковных прикупить. Не великое посольство: два монаха-книжника, да три человека для охраны и почета.

Только дорогой все, кроме меня, сгинули — кого турки посекли, кого лихие люди прибили. А вот учитель мой, что дорогой меня грамоте да святому писанию учил, совсем немного до Москвы не доехал — захворал и помер. — Алексей всхлипнул, сдернул с головы шапку и перекрестился. — Вот с того я и запил, да, видно, не один день пил, с горя-то. А потом опомнился — ни обоза купеческого, ни коня. Хорошо, что одежду не пропил, да и деньги, что на книги всем миром собирали, сберег. Видно, не совсем разум отшибло. Опомнился, я значит, кваском похмелился и решил дело, на которое люди нас послали, исполнить. Чтобы, значит, соратники мои и учитель не зря головы сложили. Или ты бы по-иному поступил?

Алексей вызывающе посмотрел на стрельца. Тот почесал в затылке и хмыкнул.

— Вот оно как! Стало быть, за книжками к нам идешь? — Чувствовалось, что стрелец никак не может решить, верить или не верить чужаку. Если уж врет, то больно складно.

— Да ладно тебе, дядька Сидор! Не видишь, за делом человек на Москву пришел? Ради веры православной такой путь проделал, а ты у него душу расспросами изымаешь, — возмутился самый молодой из стрельцов, еще совсем мальчишка, только усы пробиваться начали.

— И верно, Сидор, чего уж там, пусть идет, куда надобно, — добавил седой.

— Это верно… — протянул рыжий. — Только куда надобно-то? По делу-то бы, в Посольский приказ его проводить, а там пущай сами разбираются. Да только уж вечереет, поди, и нет никого в приказной избе.

— Мне в Немецкую слободу надо. — Алексей вопросительно взглянул на стрельцов. — Как пройти туда? У меня письмо к одному человеку тамошнему, чтобы, значит, всяческую помощь оказал.

— Ну, так тебе в город-то и ходить не к чему, — облегченно вздохнул рыжий. Видно, уж очень ему не хотелось пропускать подозрительного иностранца. — А в Немецкую слободу тебя Фома проводит. — Стрелец кивнул на молодого, — и дорогу покажет, и… для сохранности, стало быть. Только поспешайте, а то стемнеет, улицы рогатками перегородят, и до места не доберетесь.

Когда Алексей с провожатым добрались до Немецкой слободы, солнце уже скрылось за домами, разбавив напоследок кроваво-красным светом унылую серую гамму городских улиц. На колокольне одной из многочисленных церквей ударил колокол, ему ответили сразу несколько в разных концах города. В гулкие удары вплелись веселые подголоски, и перезвон уже катился по Москве, отражаясь от домов и крепостных стен, метался в узких улочках, рвался в багровое небо.

— К вечерне звонят! — забеспокоился молодой стрелец и, попрощавшись, поспешил обратно.

Стоявший у ворот усатый солдат с мушкетом на ломаном русском поинтересовался, что нужно господину в Немецкой слободе в столь поздний час. Услышав имя Николы Фрязина, он уважительно покивал головой и без лишних расспросов пропустил Алексея, подробно объяснив как добраться до трактира.

Молодой человек так устал, что ноги казались деревянными, поэтому осмотр достопримечательностей этого «островка западной цивилизации», он решил оставить на завтра. Тем более на первый взгляд улицы Немецкой слободы мало чем отличались от предместий Москвы. Тот же желтый от конской мочи и навоза снег, те же деревянные дома и заборы. Разве что копоти было поменьше, да не громоздились у заборов кучи мусора.

Трактир Николы Фрязина оказался популярным на слободе заведением. Просторное помещение, заставленное длинными столами, было полно народу. Люди, в основном одетые в иноземное платье, пили, ели, обсуждали свои дела. Стоял тот характерный разноголосый шум, который отличает все питейные заведения, когда хватившие хмельного люди начинают говорить громче обычного, эмоции, не сдерживаемые рассудком, вырываются или гневными выкриками их раскатистым смехом.

Алексей прошел к стойке, за которой высокий, широкоплечий мужчина лет сорока вытирал стаканы. Глубокий шрам на щеке, серьга в ухе и черный платок, завязанный узлом на затылке, делали его похожим на пирата. А может, он и был им в пору молодости.

— Что угодно господину? — трактирщик окинул молодого человека оценивающим взглядом. — Желаете пиво, водку или благородное вино? Есть отличное красное из Италии. И, конечно, хорошую закуску к нему. Рекомендую бараний бок с чесноком и лапшу. Если уважаемый гость соблюдает пост, то могу предложить тушеную капусту с луком и грибами.

Алексей улыбнулся, подумав, что трактирщики во все времена одинаковы — любезны, гостеприимны и хлебосольны. Если, конечно, посетитель при деньгах.

— Спасибо, уважаемый, я обязательно воспользуюсь вашим предложением, выпью и съем все, что вы поставите на стол. Устал и голоден как волк. Но сначала мне хотелось бы поговорить с хозяином этого заведения Николо Фрязиным.

— Он перед вами. Чем могу служить? — радушная улыбка на лице трактирщика сменилась деловой заинтересованностью.

Алексей отдал письмо Сен-Жермена, изрядно помятое и, кажется, даже забрызганное кровью, оно, однако, сохранило графскую печать. Взглянув на оттиск, трактирщик побледнел, его рука дернулась, словно он хотел отбросить ядовитую змею, но сдержался и дрожащими пальцами распечатал письмо.

— Так… — протянул Николо, выдохнув сквозь стиснутые зубы. — Значит, так…

«Эге, — подумал Алексей, — а мужик-то явно не обрадовался известию от своего „друга“. Опять их сиятельство мне свинью подложил. Как бы по шее не получить вместо обещанной помощи».

Прочитав письмо, трактирщик, вроде бы, успокоился, даже облегченно вздохнул. Улыбка, хоть и несколько натянутая, вернулась на его лицо.

— Ученик господина графа… желанный гость, — Николо запнулся на слове «желанный», но поклонился довольно любезно. — Мы поговорим о вашем деле без посторонних ушей.

Хозяин провел молодого человека в небольшую комнатку за стойкой и накрыл на стол. От одуряющего запаха мяса с чесноком потекли слюнки, захотелось сразу вцепиться зубами и, урча, все это слопать. Но Алексей, вспомнив уроки куртуазного восемнадцатого века, благовоспитанно сложил руки на коленях и терпеливо ждал, когда хозяин разольет вино. Наблюдая как густая, темно-красная жидкость наполняет бокалы, думал, что вино сейчас явно лишнее. На голодный желудок после целого дня беготни по морозу он рискует запьянеть с первого бокала, и серьезного разговора не получится. Да и не доверял молодой человек трактирщику — уж больно странной была его реакция на письмо Сен-Жермена, но причин отказаться от выпивки и не обидеть хозяина не находил и надеялся, что если вино отравлено, то яд на оборотня, скорее всего, не подействует.

— Ну, что ж, за встречу! — Николо, хмуро взглянув на Алексея, поднял бокал. — Не могу сказать, что рад этой встрече, но я в большом долгу у графа, а долги надо платить. Впрочем, к вам, юноша, это никакого отношения не имеет. Да, вы, верно, голодны? Не стесняйтесь, кушайте, а я подумаю, чем смогу вам помочь.

Молодой человек набросился на угощение, изо всех стараясь не заглатывать еду большими кусками и не урчать от удовольствия. Пока Алексей с аппетитом поглощал сдобренное чесноком мясо, заедая его тушеной капустой, трактирщик молчал, погруженный в свои мысли. Затем тяжело вздохнул и заговорил.

— Я мало, чем могу вам помочь, господин Алексей. Конечно, я предоставлю жилье и пищу, но вам завтра обязательно нужно посетить Посольский приказ и получить разрешение на проживание в Немецкой слободе. Я не хочу иметь проблем, да и вам они ни к чему. Хоть царь Борис благосклонно относится к иностранцам, но русские подозрительны и не всегда разделяют симпатии своего царя, а временами ведут себя как совершеннейшие дикари. Надеюсь, вы не католик? Католиков тут не жалуют. И это еще мягко сказано.

Что же касается предмета ваших поисков, с этим сложнее. Я не имею ни малейшего представления, где находится то, что вы ищете. Да и из местных, я думаю, мало, кто про это знает. Искать в Москве такого знающего человека, все равно, что иголку в стоге сена. Деньги, конечно, здесь (как, впрочем, и везде) открывают любые двери, но нужную дверь еще надо найти.

Если честно, то я удивлен. Не представляю, какие могут быть библиотеки у русских! Конечно, собрания книг имеются, но все они в монастырях, и книги там религиозного содержания — Псалтырь, Жития святых и тому подобные. Здесь же никто светских книг не пишет и не читает, а если такой безумец найдется, то его сразу на костер отправят, или в порубе сгноят, плетьми засекут. Дикая страна! Это при том, что писать и читать тут умеют многие, даже школы есть для стрельцов и посадских людей, а бояре своих детей дома учат. А толку! Никто ничего кроме молитв не читает.

Алексей покивал головой, соглашаясь, и подумал, что никак не ожидал от этого «флибустьера на пенсии» такой горячности. Видимо, внешний вид обманчив, и Николо был человеком образованным. А может быть, книги скрашивали ему долгие морские путешествия, и теперь он страдает, не имея возможности почитать развлекательную литературу, типа, Боккаччо.

— Так что ничего я вам сказать не могу, — Николо развел руками и ослепительно улыбнулся. — Возможно, удастся что-то узнать но я на вашем месте не слишком бы на это надеялся и занялся поисками самостоятельно.

Алексей и не рассчитывал на то, что трактирщик обладает сведениями о таинственной Либерии. Хорошо, хоть жилье предоставил. Молодой человек искренне поблагодарил хозяина, с трудом сдерживая зевоту. От выпитого вина и обильной пищи начало клонить в сон. Усталость навалилась мягкой пуховой подушкой, в голове был туман, а глаза слипались. Заметив это, Николо сочувственно улыбнулся.

— Господин устал. Я сейчас прикажу приготовить вам комнату. Надеюсь, вас не смутит ее скромность. У меня не постоялый двор и специальных помещений для жильцов нет, но выспаться вы, по крайней мере, сможете. А с утра вас проводят до Посольского приказа.

Глава 5

— Чего писать-то? — спросил Митроха, разглаживая на столе лист серой, помятой бумаги.

Бледный, но вполне живой Лапша зло оскалился.

— Все пиши! И как колдуна подговаривал освободить, и как обманом ночевать напросился, а ночью меня прибил, деньги забрал и сбег. А наутро и колдуна в бане не оказалось, стало быть, он и выпустил.

— А про то, что волком оборачивался писать? — Митроха потыкал пером в чернильницу и занес его над бумагой.

— Не, это не пиши… — Староста задышал тяжело, с натугой, закашлялся, харкнул кровью на уже изрядно заплеванный пол, отдышался и продолжил: — Не поверят. Сам бы не поверил, кабы своими глазами не видел. Скажут, мол, спьяну почудилось. А пьяному какая вера? Не пиши. В монастырь пойдешь, там на словах расскажешь. Монахи, чай, во всякой нечисти толк знают.

— Ага! — кивнул головой Митроха.

С кончика пера сорвалась жирная капля чернил и шлепнулась на бумагу. Разглядывая большую кляксу, целовальник выругался — еще одного листа не было, этот-то еле сыскал. Обреченно вздохнул и решил писать так, авось не придерутся.

«Милостивый государь, царь и великий князь Борис Федорович всея Руси, бьют тебе челом холопишки твои: Тишка, по прозванию Лапша — староста сельца Воскресенское, да Митроха Долгий, целовальник тамошний…»

Письмо — труд тяжкий, требующий внимательности и усердия — давалось Митрохе нелегко, не силен он был в этом искусстве. Тонкое гусиное перо выворачивалось из пальцев, буквы получались корявыми и ползли по странице криво, как сонные мухи осенью. Целовальник вспотел, словно скирду соломы накидал, но старательно писал, отмахиваясь от встревающего с советами старосты.

— Ты, главное, пожалостливее все распиши. Как этот супостат меня избил-изувечил, что, мол, я за государево дело пострадал, горемычный, — бубнил Лапша.

Не мешай, — шикнул на него Митроха и, высунув язык, продолжал трудиться.

«Тот человечишко, что сербом обозвался, да за колдуна радел, в дом твоего холопа Тишки Лапши ночевать напросился, да ево, Тишку, табуреткой прибил, чуть не до смерти, индо кровью харкает. — Целовальник на миг задумался и нацарапал: — А может и помрет еще, как бог даст».

Наконец Митроха поднял голову от челобитной и облегченно вытер пот.

— Все, вроде как…

— А ты серба-то описал, каков он из себя? — Лапша приподнялся на лавке, пытаясь заглянуть в исписанный листок, но сморщился и опять лег.

— Нет, — растерялся целовальник. — А чего его описывать-то? Мужик как мужик… Молодой только.

— Да ты что?! — забеспокоился староста. — Как же его искать будут? Нет, надо обстоятельно все расписать — каков из себя, да как одет.

Митроха обреченно вздохнул и снова взялся за перо.

«А человечишко тот, приблудный, ростом зело высок и плечьми удался, волосом рус, глаза у ево наглые, а рожа смазливая и как коленка голая. Ни бороды, ни усов нетути. Одеженка на нем небогатая, но новая и справная, а оружия при нем — един клеврец, серебром украшенный».

Целовальник перечитал написанное, удовлетворенно хмыкнул, задумчиво погрыз перо и дописал:

«Ты уж, милостивец наш, государь-батюшка Борис Федорович, защити нас, сирот твоих, горемычных, от лиходея пострадавших, да того лиходея вели наказать, как бог тебя известит».

— Ну, написал я, — Митроха с облегчением отложил перо и подул на лист, чтобы чернила просохли, — только, думаю, не будет с этого толку. Подорвались они нашего обидчика искать! Сумнительно, что-то.

— А ты не с пустыми руками иди, а с подношением. Катька! — крикнул Лапша жене. Подай кошель, что на божнице за образами лежит.

Староста подумал, что серб-то совсем дурной оказался — свой кошель забрал, а его, что там же лежал, даже и не тронул. Забрал у жены кожаный мешочек с деньгами, отсчитал полтину серебром и протянул целовальнику.

— Смотри, Митроха, коли узнаю, что не дьяку отдал, а себе в карман положил — прибью. Хоть загнусь потом, а встану и прибью.

— Да ты что Тихон! — возмутился целовальник. — Да, рази, я… Да ни в жисть!

В Москву Митроха отправился затемно, торопился пораньше добраться до места. С утра приказные бодры, полны служебным рвением и дела решают споро. А уж после обеда какая может быть работа? Выкушав наваристых щей, да каши, а то и шкалик водочки приказной на просителя смотрит с отвращением, зевает, крестя рот, и думает вовсе не о деле, а о том, как бы вздремнуть часок, другой. Но сегодня целовальнику не повезло, зря он вставал ни свет, ни заря, да коня всю дорогу гнал. Дьяк был не в настроении с утра, то ли похмельем маялся, то ли зуб не ко времени разболелся. Глава приказа топорщил бороду, хмуро изучая челобитную.

— Эк, нацарапал-то, ровно курица пьяная, еле разобрал твои каракули, — недовольно пробурчал, сунул челобитную в берестяной короб, где таких бумаг скопилось уже изрядно, и махнул рукой. — Ступай, разберемся, как время будет.

— Дык, как же это? — забеспокоился Митроха. — Ведь лиходей-то может убечь из Москвы. Его теперь бы поймать.

— А можно подумать, у меня, других делов нету, как твоего обидчика ловить?! — рассердился дьяк. — Эко, подумаешь, старосте морду набил. Не убил же! А кабы и убил? Не велика потеря! Вон, днесь цельный купеческий обоз лихие люди разграбили, народишко чуть не половину перебили, а ты мне своей бумажкой в нос тычешь. Да ладно, кабы дело было! А то один мужик другого побил. Тоже мне невидаль! А что опосля твой лиходей деньжонки прибрал, так староста сам виноват. Пошто чужого человека в дом пустил? Пошто хлеб-соль с ним делил? Поди, напились оба, да спьяну и передрались.

— А колдуна-то? Колдуна-то он освободил, — напомнил Митроха.

Дьяк задумчиво поскреб бороду и тут же, дернулся, схватившись за щеку.

«Точно — зуб, подумал целовальник, — вот же, как не повезло! Кабы знать заранее, так у бабки Телепихи отвару надо было спросить, она их горазда готовить. Пополоскал бы, боль-то и утихла, так, небось, посговорчивее бы стал».

— А ты куда смотрел? — Приказной скривился и ткнул пальцем в Митроху. — Чай государственный человек, крест целовал. А колдун — не наше дело, а церковное. Пусть они с этим разбираются. Да, ведь, обидчик-то ваш еще и иноземец. Неизвестно, кто он таков, вдруг птица важная? Сам, поди, знаешь, что иноземцы нынче в почете.

Митроха повздыхал, покивал головой, соглашаясь и с тем, что недосмотрел, и с тем, что инородцев нынешний государь не в меру привечает, да волю им дает. А сам тихонько узелок подсунул.

— Вот, не побрезгуй, Силантий Карпыч, угощеньицем. Для поправки здоровья, стало быть.

— Чего там у тебя? — дьяк брезгливо развернул тряпицу, хмыкнул, увидев курицу и бутылку наливки, заметил серебро и подобрел. — Ну, ладно. Челобитную я пока оставлю, а ты поброди по Москве, посмотри, может, встретишь своего серба, а как поймаешь — сюда приводи, тут уж разберемся, кто он таков.

— Дык, как же это… — растерялся целовальник, — как же я его спымаю? Ить он же, чертяка, сильный, что твой кабан. Он же меня в клочки порвет! Смилуйся, кормилец, не посылай на погибель лютую!

Митроха рухнул на колени, ткнулся лбом в давно немытые доски и запричитал-заскулил жалобно:

— Помилуй за ради Христа…Сгину, сгину, я, горемычный, на службе государевой… Останутся детки сиротинками… — а сам в сапог дьяка вцепился и все норовил его то ли поцеловать, то ли бородой вытереть.

— Тьфу, ты, сопля елозивая! — приказной раздраженно отпихнул Митроху разглядывая обслюнявленный сапог. — Уговорил! Там во дворе стрельцы без дела топчутся — возьми, которых хочешь. Скажи, мол, я велел, — дьяк снова схватился за щеку и махнул рукой. — Приставов свободных у меня сейчас нет, так что сам лови.

Митроха вскочил, кланяясь, выскользнул за дверь и направился во двор. Никакой радости от того, что дело благополучно разрешилось, не было — найти парня в Москве будет не просто. Москва-то город большой, народу по улицам мыкается тьма-тьмущая. А если серб в Немецкую слободу подался, так это и вовсе пропащее дело — не жаловали там стрельцов, могли и взашей выгнать.

Сам целовальник плюнул бы на этого странного чужака. Ну, убег и убег — скатертью дорога. Митроха даже обрадовался, что парень остался жив — лишний грех ему без надобности. Но староста совсем озверел. Кабы смог, то сам бы в Москву отправился и своими руками этого серба придушил. «Хотя, это навряд ли, — хихикнул про себя целовальник, — эвон как его табуреткой уделал. Где уж нашему хряку толстопузому с таким волчарой справиться!»

Как ни хотелось Митрохе махнуть на все рукой и вернуться в село, но со старостой приходилось считаться. Горестно вздохнув, целовальник отправился к стрельцам, скучавшим у ворот.

* * *

Впервые за три дня пребывания в XVII веке Алексей выспался, хоть спал не на роскошной кровати с шелковым балдахином. Молодой человек со вкусом потянулся, рассматривая свое жилище. Николо поселил его под самой крышей, можно сказать, на чердаке. Крошечное окошко с кусочками слюды вместо баснословно дорогих стекол, едва пропускало тусклый свет зимнего утра. В маленькой каморке было пыльно и пусто — соломенный тюфяк на деревянном топчане, кувшин воды и таз на табуретке, да еще кирпичная труба от камина, выходившая на крышу. Если бы не она, в каморке можно было бы замерзнуть. А так, вроде бы, даже тепло.

Алексей плеснул на лицо водой из тазика, спустился по шаткой лестнице и отправился во двор искать «удобства». Утро уже наступило, но мелкий снежок, сыпавшийся с тусклого неба, закрывал мир пеленой, сквозь которую дома и люди виделись смутными тенями, как в сумерках. Картину дополнял неизменный печной дым, он стелился по земле, вплетаясь в поземку, плыл в ущельях узких улиц, оседал на сугробах хлопьями сажи, от чего город был похож на затертый карандашный набросок. «Как же все тоскливо!» — вздохнул Алексей и в очередной раз помянул недобрым словом их сиятельство, графа Сен-Жермена, закинувшего его в этот мир. Состояние неопределенности, связанное с поисками Либерии, не улучшало настроения — молодой человек не имел ни малейшего представления с чего начинать эти поиски. Не будешь же ходить по улицам средневековой Москвы и спрашивать прохожих: «Как пройти в библиотеку Ивана Грозного?»

Нужно найти знающих людей, установить связи с теми, кто вхож в Кремль, то есть проявить дипломатические способности, которых Алексей у себя раньше никогда не замечал. Стоящая перед ним проблема вызывала раздражение и злость. Махнуть бы на нее рукой, в конце концов, зеркало нужно Сен-Жермену, а не ему. Но, во-первых, Алексей зависел от графа, точнее от его желания время от времени активировать защитный амулет. А если Алексей вернется с пустыми руками, то на помощь графа можно не рассчитывать. А во-вторых, молодой человек чувствовал угрызения совести — как ни крути, зеркало было испорчено по его вине, и даже оправдание этому поступку найти трудно.

«А вообще, — подумал Алексей, — проблемы надо решать по мере их поступления — сначала позавтракать, отметиться в Посольском приказе, а уж затем заняться поисками Либерии». Правда, он потерял уже три дня, но впереди еще достаточно времени.

Внезапно молодой человек почувствовал, как затылок кольнула холодная игла чужого взгляда. Ощущение было такое сильное, что он вздрогнул и замер прислушиваясь. Но никакой опасности не почуял — зверь мирно спал, свернувшись в клубок в самой глубине души. Алексей передернул плечами и оглянулся. Двор был пуст, лишь в дальнем углу кухарка выплескивала помои, да на заборе сидела большая взъерошенная ворона. Кухарка на молодого человека никакого внимания не обращала, в отличие от вороны, которая, наклонив голову, посверкивала любопытным глазом. Птица взъерошила перья, с интересом рассматривая парня, затем бочком перебралась поближе и внезапно кинулась к Алексею.

Увидев перед собой сумасшедшую ворону с раскрытым клювом, он отшатнулся и махнул рукой.

— Кыш пошла, дура!

Ворона шарахнулась в сторону, обиженно закаркала и закружила над головой. На рукав шмякнулся ляпок птичьего помета.

— Вот, зараза, еще и нагадила! — Алексей раздраженно проводил взглядом улетающую птицу и начал оттирать пятно снегом.

— Это к деньгам! — хихикнула проходившая мимо кухарка и призывно вильнула упитанными бедрами.

— Ага, — проворчал парень, — ворона нагадила — к деньгам, а баба с пустым ведром — к неприятностям. Вот и гадай, что бы это значило.

Петляя по улочкам города вслед за провожатым — хмурым, молчаливым парнишкой лет четырнадцати, Алексей сначала с опаской оглядывался на каждую пролетающую мимо ворону, но потом забыл о сумасшедшей птице и увлекся изучением достопримечательностей средневековой Москвы. Вчера, он слишком устал, чтобы обращать на это внимание.

Они перебрались через Яузу по шаткому деревянному мостику, прошли в ворота деревянной крепости и оказались в Белом городе. Ничего белого Алексей здесь не заметил — все те же заборы, избы и закопченный снег. Правда, дома стали повыше, встречались даже в два этажа — с теремами, но каменных строений было мало. Даже многочисленные церкви чаще всего рублены в лапу из толстых, потемневших от времени бревен. Молодой человек вспомнил, что Белым городом этот район столицы назвали потому, что здесь жили «белые» люди, то есть свободные от тягла, крепостной зависимости.

Каменные постройки Алексей увидел только в Китай-городе за массивной стеной из белого камня. В глазах запестрело от золоченых куполов соборов и расписных наличников богатых боярских теремов. Но, пожалуй, главными хозяевами этого района были купцы — все пространство между китайгородской стеной и Кремлем представляло собой один большой торг, который шумел, ругался, гомонил на множество голосов и наречий. Повсюду стояли лавки с пестрыми товарами, шумными зазывалами и важными купцами. Мельтешили коробейники, подсовывая под нос лотки с пирогами, сладостями, разноцветными лентами, бусами и другой мелочевкой. Торговцы забегали вперед, хватали за рукава и полы кафтана, нахваливали товар, уговаривали, а то и угрожали.

Сначала Алексей растерялся от всей этой шумной суеты, но затем просто начал отпихивать назойливых торговцев с дороги и невозмутимо двигаться вперед. Он понял, что стоит хоть на миг задержаться взглядом на товаре, как от купца уже не отвяжешься, поэтому старался не заглядываться, хоть очень хотелось посмотреть, чем здесь торгуют. Особенно тяжело было не заглянуть в лавку оружейника, около которой веселый торговец вызванивал молоточком на развешенных у входа сабельках русскую плясовую.

«Реклама — двигатель торговли», — думал молодой человек и, сокрушено вздыхая, шагал за проводником — у него еще будет время все здесь рассмотреть.

Внезапно парнишка резко затормозил и согнулся в поклоне. Окружающие Алексея люди шарахнулись в стороны и тоже начали кланяться, а некоторые даже упали на колени, уткнувшись головой в снег. Навстречу им ехал на коне дородной господин в высокой шапке, крытой малиновым сукном и расшитой золотой тесьмой шубе. Его коня вел под уздцы дюжий молодец с наглыми глазами и дубинкой на плече. За конем шагали еще несколько вооруженных человек.

«Боярин», — понял Алексей и тоже склонился, кося взглядом на всадника, выглядевшего среди серых армяков и овчинных тулупов горожан экзотическим цветком. Боярин оглядывал толпу злым взглядом и поигрывал плеткой с украшенной серебром рукоятью. Видимо, он с утра был не в духе и высматривал на ком бы сорвать злобу. Пройдя сквозь толпу как ледокол сквозь ледяные торосы, процессия удалилась. Люди облегчено вздохнули, и торг снова деловито зашумел, загомонил.

— Подайте, ради Христа!

Оборванный нищий в драном женском платке схватил Алексея за рукав.

— Подай копеечку, господин милостивый… ведь помру непохмеленным, — мужичонка тряс головой и всхлипывал, размазывая рукавом по лицу слезы и сопли.

На молодого человека пахнуло смесью перегара, чеснока и давно немытого тела. Он шарахнулся в сторону, но рука с грязными кривыми ногтями держала цепко. Совершенно безумные глаза нищего вспыхнули жадным огнем, в клочках опаленной бороды открылась щель беззубого рта, и на рукав Алексея стекла струйка вязкой слюны.

— Дай, дай, дай! — запричитал попрошайка.

— Да отвяжись ты!

Алексея передернуло от омерзения. Сдерживая тошноту, он отшвырнул нищего. Тот отлетел в сторону, и с воплем покатился по снегу.

— И-и-и-и! — заверещал оборванец. — Убили! Изувечили! Что ж деется, люди добры-е-е-е?!

Алексей с недоумением смотрел на корчащегося, брызжущего слюной и орущего человека. Толпа вокруг них недовольно заворчала, заохала, явно сочувствуя нищему.

— Ты, что это, гнида, убогого забижаешь?

Молодой человек, услышав за спиной угрожающий голос, растерялся, от окруживших его людей пахнуло злобой и опасностью. Он уже открыл рот, чтобы возмутиться, как почувствовал знакомое головокружение. Мир снова затянула паутина, только теперь она была чернее и гуще, окружающие дома и люди казались неясными тенями. На месте корчащегося в припадке нищего клубился сгусток тьмы, разбрасывая вокруг себя черные ошметки. Они липли к паутине, она вздрагивала, с чавканьем засасывала добычу и опутывала клейкими нитями попрошайку. Через мгновение человек на снегу превратился в копошащуюся темно-серую массу, от которой к толпе тянулись дергающиеся щупальца.

— Идем скорее! Чего встал-то? А то сейчас морду бить будут!

Алексей почувствовал сильный рывок за руку и очнулся от наваждения. Парнишка, ругаясь сквозь зубы на «пришлого дурака, связавшегося с нищим», тянул его за собой. Они нырнули в толпу, попетляли между лавок и уже спокойно двинулись к воротам в Кремль. Разозленные поступком Алексея люди, потеряв его из виду, быстро успокоились и, не обращая внимания на всхлипывающего нищего, занялись своими делами.

«И что это было?» — ошарашено думал молодой человек. Но разбираться в странностях восприятия было некогда, потому что его проводник остановился и махнул в сторону большого деревянного здания неподалеку от колокольни Ивана Великого.

— Пришли, сударь! Вон он приказ-то. Дальше уж ты сам давай…

— Спасибо! — сказал Алексей, посмотрел на парнишку, смущенно ковырявшего снег носком растоптанного сапога, и спохватился. — Ах, да! На, вот, тебе за труды.

Молодой человек протянул провожатому мелкую монетку, то ли копейку, то ли полушку — он в них еще толком не разбирался. Мальчишка впервые за время их общения улыбнулся, сунул монетку за щеку и, не прощаясь, побежал обратно.

Алексей мысленно поблагодарил Николо Фрязина за то, что тот разменял ему серебряный талер мелкими денежками — получился увесистый такой мешочек. Трактирщик предложил забрать серебро на хранение, мол, с такими деньгами по Москве ходить опасно. Можно не только без денег, но и без головы остаться. Но молодой человек не согласился — слишком свежи были воспоминания о гостеприимстве Лапши. Да и не доверял он трактирщику — скользкий он какой-то.

Встречи с представителями официальной власти молодой человек опасался, но никаких проблем не возникло, да и процедура «регистрации» не заняла много времени. Одинокий иностранец, прибывший в Московию для покупки церковных книг интереса не представлял, и не вызывал никаких опасений. Думный дьяк не хотел тратить время на такую незначительную персону и отправил Алексея к подъячному, скрипевшему пером за длинным, заваленным бумагами столом.

В приказной избе было сумрачно, тусклый свет серого зимнего дня едва просачивался сквозь маленькие окна, а свечи, видимо, из экономии не зажигали. Пахло сыростью, пылью, грязными носками и чесноком. Маленький человечек в закапанном чернилами кафтане, подслеповато щурясь, записал в толстую тетрадь с неровно обрезанными листами имя и цель визита. На вопрос Алексея, где в Москве можно найти человека, сведущего в книгах, подьячий отвечал охотно, видимо, пользовался случаем, чтобы передохнуть от надоевшей писанины. А получив сверх положенной въездной пошлины еще несколько монет, и вовсе повеселел и разговорился.

Несмотря на готовность приказного рассказать все что угодно, молодой человек почти ничего нужного не узнал. Книги можно было купить на Торжище, на Ильинке в книжной лавке, хозяин которой в них неплохо разбирался. А ежели надобны были какие-то особые, редкие книги, то в монастырях они, несомненно, имеются. Но для того, чтобы их приобрести, нужно разрешение Патриаршего приказа. Алексей поблагодарил словоохотливого подьячего, думая, что в Патриарший приказ он точно не пойдет, так как покупать книги не собирается, а вот в книжную лавку стоит наведаться прямо сегодня. Человек, который занимается торговлей не сукном или рыбой, а именно книгами, вполне может что-то знать о тайной библиотеке.

Получив разрешение на проживание в Немецкой слободе, Алексей с облегчением покинул приказную избу — от затхлого воздуха уже начала кружиться голова. Как подьячие здесь целый день работают? Наверное, привыкли уже и никакой вони не замечают. С формальностями было закончено и стоило подумать о делах, но мысли крутились вокруг странного происшествия на Торгу. Видения серой паутины, опутавшей город, были непонятны, поэтому пугали. То ли что-то не так с его восприятием, то ли с городом? Но другие-то люди, похоже, ничего необычного не замечали. Или встреченный утром нищий был совсем не человеком, а какой-то потусторонней тварью? Клубящаяся вокруг попрошайки тьма напомнила Алексею первую встречу с негодяем Локи. Воспоминания эти вызывали чувство страха — не хотел бы он снова столкнуться с богом лжи и обмана.

Молодой человек оглянулся вокруг, даже прищурился, но паутины не увидел. Нищих, правда, толпилось много даже здесь, на территории Кремля. Несколько оборванцев клянчили подаяние на паперти церкви рядом с колокольней Ивана Великого, но ничего странного в них Алексей не заметил и решил пока не ломать голову, а подождать следующего видения, если оно, конечно, будет. И тогда не впадать в панику, а постараться присмотреться повнимательнее, может, увидит то, что раньше не замечал.

Выйдя через Спасские ворота, Алексей снова окунулся в людской водоворот и закрутил головой, выискивая, у кого можно спросить, как отыскать книжную лавку — из объяснений подьячего он мало что понял. Резкий запах опасности заставил его замереть. В толпе было сложно определить, откуда исходит угроза, казалось, что окружающие люди никакого внимания на него не обращают. Кто-то торговался, кто-то рассматривал товар или просто бесцельно бродил между лавок. У дверей приземистого деревянного здания сидел на снегу человек с разбитым в кровь лицом и горько плакал. Похоже, он был пьян. Рядом с ним на заборе примостилась ворона. Алексей с подозрением посмотрел на птицу, подумал, может, именно она напала на него утром, но сказать наверняка не мог — все вороны казались одинаковыми. Парень уже решил двигаться дальше и подождать, когда ситуация сама проясниться, как сзади раздался крик:

— Вон он!

Алексей обернулся — сквозь толпу к нему проталкивался высокий, тощий человек, за которым торопились трое стрельцов, прокладывая себе дорогу древками бердышей. Народ ругался, но дорогу уступал. Когда молодой человек узнал в тощем целовальника Митроху — подельника Лапши, он понял, что надо скрываться. Метнулся в сторону, стараясь затеряться в толпе, но столкнулся с одним из стрельцов.

— Стой тать! — рявкнул страж порядка и замахнулся древком бердыша.

Молодой человек увернулся, стрелец по инерции нырнул вперед, сделал пару шагов и подставился под удар. Кулак врезался в колючую бороду, клацнули зубы и нападавший, выронив бердыш, рухнул на спину. Алексей перескочил через упавшего и кинулся бежать.

Толпа на Торжище была такой плотной, что сквозь нее приходилось прорываться буквально с боем. Парень метался из стороны в сторону, перепрыгивал через лавки, отшвыривая людей с дороги. Перед ним мелькали растерянные, испуганные, злые лица, вытаращенные глаза, бороды, раскрытые рты, а в голове звенело от забористого мата и воплей: «Держи татя!»

Преследователям тоже было нелегко, но они не отставали, их, судя по крикам, даже стало больше. Скорее всего, к стрельцам присоединились, обиженные торговцы, у которых Алексей потоптал товар. Чья-то рука дернула за воротник, парень начал заваливаться назад, не глядя, пнул, судя по воплю, попал и, почувствовав свободу, рванул дальше.

Здоровенный мужик с лотком вырос как из-под земли. Алексей врезался в него с разгона, лоток подскочил, ударив коробейника по лицу, в разные стороны брызнули разноцветными искрами стеклянные бусы, серьги, браслеты.

— А-а-а, едрени кочарыжка! — взвыл мужик и с размаху врезал Алексею лотком по уху.

Парень отлетел в сторону, сбил с ног какую-то бабу с корзиной пирожков и вместе с ней рухнул в сугроб. В голове звенело от удара, вмятая в снег тетка визжала и пиналась, пытаясь выбраться из-под упавшего на нее Алексея. Он начал уже подниматься, но получил коленом в живот, охнул и снова упал на совсем ополоумевшую бабу.

— И-и-и-и! Насилую-ю-ю-т! — ввинтился в мозг бабий визг.

Сверху обрушился матерящийся коробейник, сжав горло в захвате так, что перед глазами поплыли красные круги. Алексей хрипел, пытаясь освободиться, баба под ним визжала и молотила кулаками по лицу.

— Я спымал его, спымал! — кричал мужик. — Скорей, робяты — не сдюжу! Сильный, чертяка!

Молодой человек уже рычал от злобы и отчаяния, понимая, что вырваться не удастся. Внезапно совсем рядом раздалось карканье, захлопали крылья, коробейник заорал, и хватка ослабла. Кашляя, Алексей откатился в сторону, краем глаза увидев, как мужик с залитым кровью лицом отмахивается от вороны. Парень на четвереньках нырнул под ближайшую лавку, вскочил и снова побежал. В груди горело, саднило горло, а по подбородку текла кровь из носа, разбитого пудовым теткиным кулаком. Зверь внутри рычал и рвался на свободу, Алексею с трудом удавалось его сдерживать — волка в базарной толчее забили бы сразу.

Наконец торг кончился, и молодой человек вылетел на улицу, остановился, чтобы немного перевести дыхание, оглянулся в надежде, что преследователи, потеряв его из виду, отстали. Но из-за угла, гомоня, выскочили стрельцы, к которым присоединилось человек пять самых обиженных или, может быть, самых азартных. Алексей выругался сквозь зубы и кинулся вдоль по улице.

Укатанная дорога шла под уклон, парень скользил по наледи, спотыкался о замерзшие кучи конского навоза и проклинал себя за то, что связался с негодяем старостой и его подельником. Нужно было где-то укрыться, отдохнуть, переждать, пока уляжется суматоха, но город Алексей не знал и не представлял, где здесь можно спрятаться. Бег вдоль узкой улочки, зажатой между высокими заборами, вызывал ассоциации с загнанной в лабиринт крысой. Из-за угла впереди вывернули груженые дровни. Восседавший на копне сена мужик увидел погоню, охнул и задергал вожжами, пытаясь развернуть воз, но, в итоге, он перегородил всю улицу. Алексей зарычал от злости и досады, перепуганные лошади завизжали, забились, обрывая постромки, стараясь избежать столкновения с оборотнем. Мужик на возу, отчаянно ругаясь, хлестнул Алексея кнутом, боль обожгла лицо, и парень почувствовал, как зверь выходит из-под контроля. Мир утратил краски, став черно-белым, начавшаяся трансформация бросила его на колени. Парень понимал, что если он перекинется сейчас, то его уже ничто не спасет. В отчаянии он вцепился зубами в татуировку на запястье, в предплечье раскаленной иглой стрельнула боль, но зверь отступил.

Свистнул кнут и следующий удар пришелся по спине. Парень рыбкой нырнул вперед, за ноги сдернул мужика с воза, вскарабкался на сено и развернулся к преследователям, готовый к драке. Вырвавшийся вперед стрелец с красным, как помидор, лицом, дышал тяжело, с хрипом, за ним топали еще двое, а вдалеке маячил Митроха. Добровольные преследователи где-то отстали.

Молодой человек вытащил из-за пояса клеврец, понимая, что против бердыша он бесполезен, напружинился, готовый встретить удар. Стрелец, яростно скаля зубы, ударил топором по коленям. Алексей подпрыгнул — лезвие шаркнуло по подошве сапога — оступился и скатился с воза под ноги преследователя. Стрелец радостно ухнул, замахиваясь. Парень сжался и прикрыл голову руками, понимая, что удара уже не избежать. Послышалось знакомое злобное карканье, и на голову стрельца спикировала ворона.

— А, стерва, твою мать! — заорал стрелец, отмахиваясь от сумасшедшей птицы.

Бердыш звякнул, отлетев к забору, а ворона взмыла в воздух, зажав в когтях стрельцову шапку. Потерявший свой головной убор мужик забыл о беглеце и кинулся за воровкой, кидая в нее комьями навоза.

Алексей, вскочил, одним прыжком перелетел через воз, чудом избежав, удара бердышом одного из подоспевших преследователей, и побежал по улице, слыша, как за спиной пыхтят и ругаются стрельцы, перебирающиеся через преграду. «Ворона?! Опять ворона?!» — удивленная мысль мелькнула и исчезла, размышлять о странном поведении сумасшедшей птицы было некогда.

Впереди маячила стена Земляного города, Алексей облегченно вздохнул и прибавил ходу, хотя в легких и так хрипело, а ноги казались деревянными. Бег по скользкой горбатой дороге вымотал, но возможности перевести дыхание не было — преследователи буквально дышали в затылок. Каждый миг ожидая удара бердышом между лопаток, парень выскочил в открытые ворота. Перед ним возник растерянный стрелец, что-то крикнул, расставил руки, пытаясь задержать беглеца, но тут же отлетел в сторону, сбитый с ног. Алексей, не сбавляя хода, бросился вниз к мостику через Яузу, поскользнулся на крутом склоне, упал так, что лязгнули зубы, и кубарем покатился к реке. Вскочил как раз в тот момент, когда толпа преследователей вывалила за крепостную стену. Теперь на занесенном снегом льду Яузы он был как на ладони. Мечтая только о том, чтобы рухнуть в сугроб и хоть немного отдышаться, парень выбрался на противоположный берег и перемахнул через забор. Он надеялся затеряться среди огородов, залечь в каком-нибудь сарае и переждать до темноты, благо, заборы в слободе были пониже, а то и вовсе из-под снега торчали только покосившиеся плетни.

Но осуществить этот план не удалось. Из-за дома с лаем выкатился мохнатый клубок. Алексей, отмахнувшись от хрипящего от злобы пса, перелез через плетень в соседний двор, но там его встретили сразу две рассерженные шавки. Теперь яростный, злобный лай звучал со всех сторон — собаки, почуяв зверя, словно взбесились. Алексей подумал, что с таким звуковым сопровождением найти его будет совсем несложно. Надо было уходить из города.

Глава 6

Прихватив с собой трех стрельцов, Митроха озаботился вопросом, где в Москве искать лиходея. Москва-то, ого-го, какая большая, тут и банда разбойников затеряется, не то, что один иноземец. Этак можно целую седмицу ноги топтать, да так его и не встретить.

Решив, что искать серба в Москве наугад — дело бесполезное, целовальник направился к Посольской избе, чтобы расспросить тамошних подьячих о приезжих иноземцах. Правда, придется раскошелиться — приказные за «спасибо» и рта не раскроют. Но это не беда, он с Лапши втрое стребует, скажет, мол, подьячий за меньшее говорить не хотел. Посетившая Митроху мысль была настолько приятной, что он даже повеселел и прибавил шагу.

Впрочем, нажиться на поисках серба ему не удалось — разбойник сам попался на глаза у Флоровских ворот. И надо бы Митрохе со стрельцами тихонько к нему подкрасться да поймать. Так нет же! Заорал издалека и спугнул лиходея. Вот и бегай теперь за ним по всей Москве! А уж побегать пришлось.

Парень оказался шустрый и ловкий, прыгал, что тот заяц, крутился между лавками, раздавал тумаки направо и налево. Митроха, конечно, под кулак не подворачивался, старался держаться сзади, но стрельцам изрядно досталось, даром, что при оружии. И сколько раз казалось, что вот, отбегался уже. Ан нет, опять выворачивался как угорь.

Когда лиходей перебежал Яузу и перемахнул через забор, седой стрелец с тяжелой пищалью на плече махнул рукой.

— Ну, все! Теперь уж не поймаешь.

— Да вы что, робяты?! — забеспокоился Мироха. — Негоже так-то. Надо в слободку бежать, там во дворах его и словим.

— Эк, сказал, «во дворах»! — Седой строго посмотрел на целовальника. — У нас по чужим дворам шарить приказа не было. Без пристава нам и самим шею намылить могут. Нет уж, видно, удача ему нынче выпала, татю твоему, — убег. Да и мы за ним набегались на седмицу вперед.

Товарищи стрельца согласно закивали головами, мол, да, рады бы, да не получилось — больно шустрый оказался.

— Да вы уж расстарайтесь, служивые, — уговаривал целовальник, — а я и пятиалтынного не пожалею, коли словите.

— Пятиалтынный — это хорошо… — задумчиво протянул седой, прислушиваясь — по слободке катился заливистый собачий лай. — Может быть, еще и словим. Слышь, собаки-то как брешут? Не иначе, чужого почуяли. Пошли, мужики, поглядим, что за зверя они подняли.

Стрельцы метались по слободе, пытаясь успеть к тому двору, где громче лаяли, но без всякого толка. У Митрохи даже голова кругом пошла от заборов и плетней. Только к одному дому подбегут, а лай уж через улицу слышится. Наконец, выскочили за околицу.

— Э, да вон они кого гоняли! — молодой стрелец с подбитым глазом ткнул пальцем в сторону поля. — Как уж он среди бела дня в город-то забежал?

По заснеженной целине несся огромный волк, его светло-серая шкура почти сливалась со снегом. За ним катилась, заливаясь остервенелым лаем, стая собак. Волк, видимо, устал, он с трудом вырывал из глубоких сугробов свое сильное тело, тяжело дышал, вывалив язык. Собаки почти догоняли, щелкали зубами у самого волчьего хвоста, хрипло рычали от злости.

— Да это же он! — крикнул Митроха, толкнув в бок стрельца с пищалью. — Стреляй, скорее!

— Кто это, он? — Седой в недоумении уставился на целовальника.

— Как кто? — суетился тот, дергая стрельца за рукав. — Да тать же! Он в волка перекинулся!

Стрельцы заржали.

— Ты, что, родной, с утра опохмелиться забыл? — Седой покачал головой, поражаясь буйной фантазии целовальника. — Чего ерунду-то городишь?

— Да, не ерунда это, а самая, что ни на есть правда. Вот те крест! — Митроха истово с размахом перекрестился.

— Да иди ты..! — выругавшись, отмахнулся стрелец.

Волк, тем временем, развернулся к преследователям. То ли он окончательно выдохся, то ли не желал убегать от дворовых шавок из гордости, но зверь решил принять бой. Самую смелую, или, может быть, самую глупую он просто отбросил ударом лапы, собака, взвизгнув, забарахталась в сугробе. Остальная свора кинулась скопом, хватая волка за лапы, вцепляясь в бока, крупный рыжий пес повис на загривке. Зверь закрутился вьюном, щелкая зубами. Сначала он, видимо, совсем ошалел от наглости собак и растерялся, казалось, что дворняги сейчас разорвут его в клочья. Но волк быстро опомнился, и над полем раздался многоголосый собачий визг.

— А че, и правда, Федька, стрельни-ка в волка, — предложил тот, что с подбитым глазом.

— Пошто? — хмуро спросил седой.

— Да так. Интересно, попадешь отсель, али нет?

— Может, и попаду, но стрелять не буду.

— Почему это? Чай, боишься, что промажешь, — стрелец подмигнул своему молчаливому товарищу.

— Дурак ты, Сенька! Это ж не по поленьям стрелять. Волк — он тоже божья тварь и жить, как мы с тобой, хочет. Итак, вон собаки цельной сворой на одного напали, а тут еще мы с пищалью.

— Подумаешь, жалостливый какой, — обиделся Сенька. — В людей-то поди стрелял, а тут — зверь.

— Вот и именно — зверь, — мрачно буркнул седой. — Я в тех людей стрелял, что похуже зверя будут. А этот, эвон, какой красивый, да храбрый. И дерется знатно, хвост не поджимает, да за чужие спины не прячется, — стрелец выразительно глянул на Митроху. — Нет, пусть в лес уходит, если отобьется.

Тем временем, волк, потрепав, как щенок половую тряпку, истошно визжащих собак, действительно, скрылся в лесу.

* * *

Зверь нырнул под пушистые лапы елей, попетлял среди осин, залез в густой орешник и лег, хватая пастью морозный воздух. Его мокрые от крови и растаявшего снега бока тяжело вздымались.

«Шавки, — раздраженно ворча, думал оборотень, — в одиночку лужи от страха делают, а тут толпой чуть на клочки не порвали. Думали, раз убегает, значит боится». Зверь с трудом отходил от погони и драки, шерсть все еще топорщилась на загривке, обнажались в оскале белые клыки, а лапы дрожали от возбуждения и усталости. Волк попытался вылизать изодранное в кровь плечо — не достал и обиженно засопел. Сейчас бы перекинуться, и все бы мгновенно зажило, но бегать голышом по зимнему лесу не хотелось. Лучше уж потерпеть. Волк опустил пушистую голову на лапы и прикрыл глаза. До темноты еще долго, успеет и отдохнуть и поохотиться, а раньше ночи в город соваться не стоит.

Его разбудило хриплое карканье. Оборотень раздраженно дернул ухом, но глаза не открыл, подумав, что вороны в этом мире на редкость наглые и бесцеремонные. Хотя, надо признать, что та сумасшедшая птица его дважды спасла. Карканье стало громче, видимо, ворона подобралась поближе. Волк поднял голову и увидел ее сидящей на ветке почти у самого носа. «Ну, и что тебе от меня надо?» — подумал он. Птица захлопала крыльями, осыпав оборотня снегом, и камнем упала в сугроб. Взметнулся белый вихрь, закрутился смерчем, на месте вороны появилась смеющаяся лесавка.

Волк сел, удивленно раскрыв пасть.

— Р-р-ры?!

— Конечно, я! — веселый смех рассыпался серебряными льдинками. — А разве ты меня не узнал? Я, между прочим, спасла тебя, а ты даже «спасибо» не сказал.

Лесавка обиженно надула губы, но в ее зеленых глазах плясали смешинки.

Оборотень смущенно засопел, подошел к девушке и уткнулся носом в колени, виновато вильнув хвостом.

— Какой ты смешной, волчонок! — Леся опустилась рядом с ним на снег и обняла за шею. — Досталось тебе, милый. Но ты хорошо дрался, я только чуть-чуть помогла.

Алексей вздохнул. Как жалко, что природа не наделила волков даром речи, он бы столько хотел сказать и о многом спросить. Девушка ласково гладила оборотня по голове, мягким пушистым ушам, перебирала слипшуюся от крови шерсть. Волк, совсем разомлев, ткнулся носом в мягкую грудь, вдохнул дурманящий запах женского тела, смешанный с ароматом лесных ягод и подумал, что дар речи — это ерунда, без него вполне можно обойтись. Природа лишила волков куда более важных вещей, например, рук, чтобы ласкать девичью грудь и мягких нежных губ, чтобы целовать. Алексей решил уже плюнуть на мороз и перекинуться в человека, завозился пытаясь вывернуться из кольца рук, но девушка взяла его голову в ладони, заглянула в глаза и звонко чмокнула в мокрый нос.

— Глупый, милый волчонок! Погоди…

Она вскочила, крутанулась на месте, на миг исчезла в снежном вихре, и на месте рыжеволосой девушки появилась волчица, небольшая, поджарая, с бурыми подпалинами на морде и веселыми желтыми глазами.

— Так лучше? — прозвучало в голове Алексея.

— Да! — обрадовано рыкнул он и лизнул волчицу в нос.

— Тогда догоняй!

Через мгновение две серые тени мелькнули и исчезли в чаще леса.

* * *

Высокий худощавый мужчина лет сорока задумчиво смотрел в окно. Сквозь мутные стекла можно было рассмотреть огороженный высоким забором двор, желтый от конской мочи и навоза снег и пару стрельцов, играющих в зернь на дубовой колоде для рубки дров. Унылая и скучная картина, надоевшая до тошноты, так же, впрочем, как и бесконечное ворчание пана Сапеги.

— Да вы не слушаете меня, пан Аркудий!

Человек у окна повернулся к говорившему.

— Что вы, пан Сапега, я вас внимательно слушаю и даже понимаю. Мне, поверьте, тоже надоело торчать в этой заваленной снегом, варварской стране. Но что вы от меня хотите? Вы возглавляете посольство — вам и решение принимать.

Дородный седой мужчина, одетый в красный, отороченный мехом кунтуш, разгневанно стукнув кулаком по столу, резко встал.

— Решение?! — лицо пана Сапеги покраснело от гнева. — Да это решение можно было принять еще до отъезда в Московию! Ведь совершенно очевидно, что русские никогда не подпишут Унию в том виде, в каком она составлена. Зачем нужно было включать обязательным пунктом договора предоставление католической церкви равных прав с православной? Ладно бы, был просто договор о дружбе и военном союзе, хотя и в этом случае возникли бы проблемы — слабая и нищая Польша ничего не может дать Москве в обмен на обещание поддержки и военной помощи. А вот требование разрешить строительство католических церквей на территории Московского царства вообще абсурдно! Особенно теперь, когда царь Борис добился установления в Москве патриаршества. Русские помешаны на своей вере, они консервативны, фанатичны и ненавидят католиков. Даже мы — послы — не можем без опаски проехать по городским улицам, того гляди с коней стащат, да морду бить начнут.

Пан Сапега раздраженно прошелся по горнице, тесовые половицы жалобно скрипнули под тяжелой поступью канцлера Великого Княжества Литовского. Его гнев был понятен. Он — родовитый боярин, известный политик и воин вынужден почти год хитрить, выкручиваться, лебезить перед чванливым московским боярством и терпеть снисходительное отношение «худородного» московского царя.

Петр Аркудий — доверенное лицо кардинала Сан-Джорджо, прекрасно понимал канцлера. Сапега прав — посольство заранее было обречено на провал, но главная цель его не в заключение Унии и даже не в распускании слухов о выжившем царевиче Дмитрии, чем люди Сапеги активно занимались весь этот год.

— Успокойтесь, пан канцлер. — Аркудий подошел к столу, наполнил серебряную чарку дорогим фряжским вином и подал Сапеге. — Вот, выпейте. Гнев разъедает душу и туманит разум, да к тому же он совершенно бесполезен. У вас сложная миссия, и я преклоняюсь перед вашим терпением и умом. Но, думаю, вы и сами понимаете, зачем мы здесь.

Казна короля Сигизмунда пуста, и как бы он не желал союза с Московией, у него просто не хватало средств, чтобы снарядить посольство, тем более такое. Ваша шляхта не спешит оплачивать долги своего короля. За него это сделал Рим. Но у католической церкви в Московии свои интересы, и вы не можете не считаться с ними. Папский нунций Клавдий Рангони, который привез деньги, вам это ясно сказал. И кардинал Сан-Джорджио, и сеньор Рангони не глупее вас и понимают, что статьи Унии, касающиеся прав католической церкви на территории Московского государства, русские никогда не подпишут. Включение этих статей, наряду с другими, более привлекательными для царя Бориса, сделает переговоры непростыми и продолжительными. А это даст время осуществить то, ради чего, собственно, и затевалось посольство.

— Пся крев! — выругался Сапега, гневно сверкнув глазами. — Я хочу заключить договор, который выгоден моему народу! Да, что там выгоден — он жизненно необходим стране, пока ее не разорвали на клочки. А я не могу это сделать из-за дурацких статей, навязанных нам Римом. Меня совершенно не интересуют авантюры церкви, точнее, некоторых ее прелатов!

— Не интересуют? — Аркудий насмешливо поднял бровь. — Вот как? А деньги этих прелатов вас интересуют? Нет, друг мой, золото, полученное на организацию посольства от сеньора Рангони, следует отрабатывать.

— Вот и отрабатывай! — Сапега гневно отшвырнул недопитую чарку. Та звонко стукнулась об угол печи, оставив на побелке похожее на кровь пятно. Год мы уже здесь сидим, а ты все не нашел то, за чем приехал! Собака Щелкалов уже давеча намекал, что, мол, хватит проедаться, пора и честь знать. Мол, нынче неурожай, а на такую ораву хлеба не напасешься. Я думал, со стыда сгорю.

— Так нечего было тащить за собой столько народу. Только слуг да челяди всякой больше семи сотен. Каждый пан перед другим похваляется — вон, мол, свита у меня какая, а кормить на свои деньги эту свиту не желает.

— Да ты… — пан Сапега схватился за саблю, оскалился, встопорщив усы, но потом махнул рукой. — Лаемся тут без толку, скоро как крысы в крысоловке горло друг другу грызть будем на потеху московитам. По мне так то, что ты ищешь, и не существует вовсе. Я решение свое принял. Соглашаюсь на предложения русских и подписываю Унию, а после Николаева дня — домой. Больше задерживаться не вижу смысла, да и стыдно сидеть здесь как бедным родственникам, да дожидаться, когда пинками выгонят.

Пан Сапега поправил шитый золотой ниткой широкий пояс и, не глядя, на Аркудия, вышел из горницы.

* * *

В город Алексей возвратился, когда уже стемнело, пробрался огородами, перекинулся, откопал в сугробе спрятанную одежду, оделся, стуча зубами от холода и ругаясь. Рубаха и штаны промерзли, а в сапоги набился снег, надевать их было неприятно, но пришлось терпеть — не бегать же босиком по морозу. Молодой человек решил, что надо бы поинтересоваться у Леси, как ей удается перекидываться, не раздеваясь. А то такая морока каждый раз с одеждой! Они, конечно, не договаривались о встрече, но не было сомнений в том, что она обязательно будет.

В первом же дворе Алексей снова нарвался на собаку, но, к счастью, вспомнил то слово, что ему сказал колдун — отпугнул залаявшую, было, дворнягу. Днем-то, убегая от стрельцов, совсем забыл про заклинание, вот и собрал целую свору. Усмехнувшись, молодой человек подумал, что, может, и хорошо, что забыл — славно погулял по лесу с волчицей. Охота выдалась удачной, да и не только охота. На какое-то время показалось, что вот так бы и бегал всю жизнь с веселой подругой, не заботясь ни о каких проблемах, но быстро одумался — нельзя поддаваться таким мыслям. Волчья жизнь, конечно, беззаботная и вольная, но он-то себя человеком считает.

Пробираясь по ночной Москве, Алексей пару раз вышел на рогатки[11], но удачно прикинулся несчастным, пьяным иностранцем, бредущим в Немецкую слободу. Стрельцы, греющиеся у костров, ворчали, но пропускали, провожая сочувствующими взглядами. Молодой человек уже понял, что пьяных здесь, если и не уважают, то жалеют, и пьянство считается вполне приемлемым оправданием многих проступков.

Заспанный Никола, открывая дверь загулявшему гостю, предупредил, что в следующий раз не пустит. Уж коли господин ученик мага снова дотемна задержится, то пусть в городе и ночует. Алексей согласно покивал — от усталости и холода язык не ворочался, и отправился к себе на чердак, скинул холодную и мокрую от растаявшего снега одежду и рухнул на тюфяк. Мелькнула мысль, что в городе теперь у него могут быть серьезные проблемы, но додумать ее молодой человек не успел и провалился в сонное небытие.

Утром, отправившись искать лавку торговца книгами, Алексей сначала вздрагивал при виде стрельцов и испытывал желание передвигаться перебежками, а еще лучше по-пластунски. Карьера шпиона его никогда не привлекала, он даже в детстве не играл в Джеймса Бонда, поэтому сейчас переживал довольно неприятные ощущения. Но потом решил, что гонявшиеся за ним стрельцы, вряд ли, его хорошо запомнили, а вот вздрагивающий и постоянно оглядывающийся человек точно вызовет подозрения. Алексей расправил плечи и зашагал увереннее, тем более внимания на него никто не обращал.

День выдался на редкость яркий и светлый. Выпавший ночью снег скрыл грязь и копоть городских улиц, солнце играло на золотых маковках церквей и отражалось от слюдяных окошек сотнями веселых лучиков. В такой день человек думает только о хорошем, и Алексей тоже был полон решимости начать, наконец, разыскивать проклятую библиотеку. Четыре дня он в XVII веке, а ни на шаг не продвинулся в своих поисках, он их даже и не начинал. «Четыре дня?! — Алексей даже остановился и начал пересчитывать, загибая пальцы, бормоча под нос и не обращая внимания на оглядывающихся прохожих. — Точно — четыре! А ведь кажется, что намного дольше. Сколько же всего произошло за это время!» Настроение улучшилось — значит, время у него еще достаточно. Правда, и тянуть с поисками тоже не стоит, чем дольше он задержится, тем меньше шансов вернуться назад.

Первый же словоохотливый торговец, к которому обратился Алексей, объяснил ему, как найти лавку книжника. Правда, потом долго его не отпускал, уговаривая приобрести товар, потому что таких звонких и прочных горшков и корчаг, как у него, на всем Торге не сыщешь. Алексей с трудом отвязался от мужичка, пообещав зайти попозже. Хоть и жалко было его обижать, но не покупать же ненужный горшок?

Разговор с книготорговцем, на который так рассчитывал Алексей, оказался почти безрезультатным. Старичок купец хмурил подслеповатые глаза, подозрительно поджимал губы и решительно не хотел разговаривать о Либерии, зато настойчиво предлагал купить те книги, что у него в лавке. Старик осуждающе качал головой, зачем, мол, тебе, человече, всякие бесовские книги, язычниками писанные. О них и говорить-то погано, не то что читать, один грех от них да пагуба. Вот у него есть Псалтырь, богато изукрашенный, с витыми буквицами, в кожаном переплете с затейливой застежкой. Такой только в руки возьмешь, а уж благодать-то по всему телу разливается, и душа к Богу устремляется.

Псалтырь оказался, действительно, хорош, молодой человек даже готов был купить его, но понял — ничего он от старика не добьется. Такой, если и знает что, так все равно не скажет. И дело здесь не только в истовой вере и презрении к языческому знанию. Книги, которыми он торговал, были исключительно религиозного содержания, да других в начале XVII века в России и не водилось. Как любой торговец, старик не желал поддерживать конкурентов. А может, еще и боялся. За распространение информации о книгах нехристей, можно было лишиться не только имущества, но и головы.

Разочарованный Алексей, все же, купил Псалтырь, не устояв перед его обложкой из тисненой кожи с серебряными уголками и с любовью написанными миниатюрами. Молодой человек уже уходил, когда торговец его окликнул и, помявшись, сказал, что юноша не первый, кто интересуется хранилищем книг царя Ивана. Заходил в лавку человек из польского посольства, что и по сию пору еще в Москве пребывает. Назвался тот человек греком Петром Аркудием, сказал, что древние книги ищет. Дело было еще летом, так, может, тот грек и разузнал что про хранилище.

Алексей оживился — хоть какая-то зацепка появилась, и, расспросив, где располагается Посольский двор, поблагодарил старика.

— Погоди, — торговец придержал молодого человека за рукав. — Я, и правда, не знаю, где находится та книжница, но не ищи ее.

— Почему? — неожиданная забота незнакомого человека удивила.

— Она проклята. Знание — не всегда благо, иногда оно несет зло. Недаром у Екклизиаста сказано: «Умножая знания — умножаешь скорби».

— Зачем ты мне об этом говоришь?

— Не знаю, — старик пожал плечами. — Когда ты держал в руках Псалтырь, я что-то увидел в твоих глазах. Так смотреть на книгу может только тот, у кого в душе нет зла.

Алексей бережно убрал книгу за пазуху, размышляя над словами старика. То, с чем ему довелось столкнуться, опровергало многие мифы об оборотнях. Во всяком случае, оборотничество не ставило человека на сторону зла неизбежно. Все зависело от самого человека. Церковные обряды, вопреки расхожему мнению, не причиняли вреда оборотню. Алексей не испытывал никаких неприятных ощущений при виде икон, он даже мог перекреститься. Звон колоколов должен был бы заставить волкодлака корчиться в муках, но этого не происходило. А в Москве колокольный звон его сопровождал постоянно — где-то венчали, где-то отпевали, где-то чествовали местного святого. А днем, когда в сотнях московских церквей служили обедню, казалось, что сама земля гудит как огромный колокол. Это было, конечно, непривычно, но никакого отторжения Алексей не испытывал. Да и серебро было смертельным только в виде пули или кинжала. А вот сейчас он держал в руках церковную, явно освященную книгу и чувствовал только благоговение перед неизвестными мастерами — переписчиками, художниками, переплетчиками. Может быть, все, что написано про оборотней — пустые домыслы? Или это он такой необычный оборотень?

Посольский двор располагался недалеко, здесь же, на Ильинке. Через гостеприимно распахнутые ворота был виден большой дом с теремом, изящными башенками, резными ставнями и светлыми застекленными окнами. Однако прохаживающиеся по двору стрельцы встретили Алексея совсем негостеприимно, посоветовав не шляться где попало и идти своей дорогой.

— Да что это вы, служивые, такие сердитые? — молодой человек постарался вложить в улыбку все свое обаяние. — Я же без злого умысла. Да, коли и был бы умысел, так что один человек против таких бравых ребят, как вы? Я ж только еще мысль злую думать начну, а вы уж меня в капусту изрубите.

Стрельцы заухмылялись, приосанились, но во двор пускать отказались, заявив, что нынче тут никого нету — все в Кремль уехали, то ли совет с боярами держать, то ли пировать.

— А мне всех-то и не надо, — продолжал уговаривать Алексей. — Мне бы с одним человеком поговорить, его Петром Аркудием зовут. Слыхали, может?

— Слыхать-то слыхали, — выступил вперед один из стрельцов. Судя по сабле на поясе, вместо традиционного бердыша, он был здесь за главного. — Да тебе он на что? Это птица непростая, сказывают, самим римским папой в Москву послан.

«Вот это да! — удивился молодой человек. — Интересно, он сам по себе Либерию искал, или она понадобилась римскому папе?»

— Сам-то я не местный, из Сербии в Москву пришел, — затянул Алексей уже привычную песню. — Мне один знатный человек просил письмо господину Аркудию передать.

— Так нету его здесь. Аркудий вместе с Великим канцлером Литовским Сапегой в другом месте живет. Что им тут тесниться-то? На Пречистенке они уж почитай целый год сидят. Там им дом большой выделили, аккурат напротив кабака. У него еще новые тесовые ворота — мимо не пройдешь.

Разыскивая нужный дом, Алексей в очередной раз убедился в справедливости поговорки: «Язык до Киева доведет». Средневековая Москва настолько отличалась от современной, что молодой человек не представлял, где находятся даже хорошо знакомые ему улицы. Но горожане были доброжелательны и словоохотливы, поэтому, поплутав немного в тесных переулках, он оказался у новых тесовых ворот. Какое-то время топтался около них, сам себе напоминая того самого барана, наконец решился и постучал. Из-за высокого забора не доносилось ни звука, и Алексей постучал сильнее, а затем и вовсе попинал ворота. С той стороны послышалась ругань, и калитка рядом с воротами приотворилась.

— Чего надо? — высунувшаяся в щель бородатая заспанная физиономия выражала крайнюю степень неудовольствия.

— Добрый день, почтеннейший, — поприветствовал Алексей, проигнорировав злобный взгляд. — Могу ли я побеседовать с господином Аркудием, что приехал с посольством пана Сапеги?

— Побеседовать?! — мужик явно опешил, даже рот открыл от удивления, потом спохватился и снова сердито нахмурился. — Да, кто ты таков, чтобы с важным человеком беседовать?

— Кто я такой — не твое дело! — молодому человеку уже надоело перед всеми расшаркиваться. — У меня к господину Аркудию важное письмо. Не пустишь — с тебя же потом шкуру снимут.

— А ты меня не пугай, все одно не пущу! Да и нету никого, и Аркудия твоего нету. Все в Кремль уехали, с самим царем говорить будут. О как! А ты тут со своими делами. Проваливай, пока стрельцов не кликнул!

Калитка захлопнулась, и Алексей сокрушенно вздохнул — день сегодня выдался явно неудачный. Но не вечно же они в Кремле гостить будут, скорее всего, к ночи вернутся. Значит, завтра можно попробовать добиться встречи. А прямо сейчас молодой человек решил поискать, где можно перекусить. Набегавшись за утро по городу, он успел изрядно проголодаться, а стрелец из Посольского двора, говорил, что где-то поблизости есть кабак. Судя по отсутствию забора и гостеприимно распахнутой двери, им мог быть небольшой дом на противоположной стороне улицы, и молодой человек направился туда.

В помещении было сумрачно и воняло сивухой. Несколько унылых личностей, молча, сидели за столами, прихлебывая из глиняных кружек. Лишь углу трое явно нетрезвых мужиков играли в зернь, возбужденно вскрикивая и размахивая руками. Кабак Алексею не понравился, но есть хотелось прямо зверски, а более приличное заведение надо еще искать, поэтому молодой человек, стараясь не обращать внимания на вонь, прошел к стойке.

Глава 7

Кабатчик — щуплый мужичонка в засаленном фартуке — окинул подошедшего оценивающим взглядом, плеснул из бутылки в оловянный стаканчик и подвинул его Алексею.

— Я пить не буду, — мотнул головой молодой человек.

— Не будешь? — Кабатчик удивленно вскинул брови. — А пошто же тогда пришел?

— Поесть… — растерянно пробормотал Алексей. — Еда-то у вас какая-нибудь имеется?

— Кто же в кабак есть ходит? В кабаке пьют, — сердито проворчал мужичонка. — Нету здесь никакой еды. Коли жрать охота — топай в харчевню. Откель ты такой взялся, что этого не знаешь?

— Так и закуски никакой нет?

— Сказал же иди в харчевню, коли пить не желаешь, и не морочь мне голову.

Алексей удивленно пожал плечами и пошел к выходу, размышляя над такими странными порядками, и с ностальгией вспомнил радушных трактирщиков XVIII столетия. Вот уж кто горазд был попотчевать путника разными кушаньями. Правда, и принимали его тогда за богатого дворянина. Мелькнула мысль не купить ли более дорогую одежду, но молодой человек решил, что так он менее заметен и меньше связан со всякими правилами и условностями.

Задумавшись, он не заметил, входившего в помещение здоровенного рыжего детину, столкнувшись с ним в дверях, посторонился, освобождая дорогу. Парень на миг замер, уставившись на Алексея, в его глазах мелькнуло удивление, сменившееся злостью.

— Ах ты, гад! — выдохнул детина и врезал Алексею кулаком в челюсть.

Удар был настолько силен, что молодой человек буквально влетел обратно в кабак и, рухнув на пол, проехал спиной по шершавым доскам. В голове зазвенело, и мир закружился в сумасшедшей карусели.

— Очумел, Малой?! Ты что творишь-то?! — раздался возмущенный возглас кабатчика.

Алексей со стоном поднялся, ошарашено уставился на рыжего парня в распахнутой шубе и, с трудом ворочая языком, прохрипел:

— Ты, чего, мужик, сдурел, что ли?

— Ага, сдурел! Сейчас и ты у меня сдуреешь, коли живым останешься! — прорычал рыжий и разъяренным быком кинулся на Алексея.

Но тот уже пришел в себя и, уклонившись от летящего в лицо пудового кулака, ударил сам. Детина ухнул, замотал головой, но на ногах устоял, оскалился и снова ринулся вперед. Пьянчужки, выскочив из-за столов, от греха подальше, прижались к стене и начали азартно болеть, причем, явно за наглого парня. Алексей метался из стороны в сторону, стараясь увернуться от ударов — иногда ему это даже удавалось. Зверь, как назло, спал, молодой человек не чувствовал ни опасности, исходящей от рыжего, ни ярости боя, и лихорадочно соображал, как в такой ситуации остановить этого бешеного буйвола. Конечно, можно было достать клеврец — оружие прямо-таки убойное. Но, во-первых, рыжий-то был без оружия, во-вторых, не убивать же парня, не разобравшись, какие у того претензии.

— Малой, не балуй, а то сейчас Семена кликну! Успокойся, оглашенный! — мельтешил вокруг детины возмущенный трактирщик.

— Отстань, дядька Аким! — отмахивался рыжий. — Вот сейчас башку этому татю проломлю и успокоюсь.

— Ну, все! Достал ты меня! — рявкнул молодой человек и на лету перехватил руку рыжего, одновременно уклоняясь от второго кулака.

Детина по инерции сунулся вперед, сильный рывок за руку развернул его спиной к противнику, чем тот немедленно воспользовался. Пинок тяжелым сапогом пониже спины заставил рыжего пробежать пару шагов, затем он удачно споткнулся о скамью и рухнул на пол. Алексей прыгнул кошкой, прижал парня к полу, заломив руку за спину.

— Ы-ы-ы! — взвыл рыжий, пытаясь подняться. — Больно-о-о! Пусти, чертяка!

«Чертяка! — вспомнил Алексей. — Так это же тот коробейник с Торга!»

— Пущу, если скажешь, за что на меня взъелся.

— А то сам не знаешь?! — прохрипел рыжий. — Ты, сволочь, разорил меня!

— Это как? — опешил молодой человек, на мгновение ослабил хватку и тут же отлетел в сторону, сброшенный вскочившим парнем, кубарем прокатился под столом и выскочил с другой стороны.

Используя стол как заслон от бешеного коробейника, примиряюще поднял руки.

— Погоди, погоди, парень! Чего ты сразу драться-то кидаешься? Давай по-хорошему разберемся.

Детина смотрел зло, но кулаки опустил, видимо, тоже устал, дышал тяжело, с хрипом, один глаз заплыл, а из носа стекала по усам кровь.

— Ты, что ли, здесь балуешь? — пророкотал сзади строгий голос.

Алексей почувствовал, как что-то сильно дернуло его за воротник, приподняв над полом. С трудом вывернул голову и увидел скалящуюся разбойничью физиономию, по самые глаза заросшую черной бородой. Здоровенный мужик держал его за шиворот как нашкодившего щенка. «Ну, что же за день сегодня такой?» — с тоской подумал молодой человек, пару раз дрыгнул ногами, пытаясь пнуть мужика — не достал.

— Отпусти его, Семен, сами разберемся.

— А-а-а… ну, тады, ладно, — мужик аккуратно поставил Алексея на пол, отряхнул руки и с достоинством удалился.

Молодой человек проводил мужика уважительным взглядом и повернулся к рыжему.

— Я узнал тебя, ты тот коробейник с Торга. Я же случайно на тебя налетел. От этих придурков убегал… Извини…

Извини? — проворчал парень. Он уже успокоился и смотрел не зло, а скорее раздраженно. — Да ты весь товар мой раскидал-рассыпал, а я, пока тебя ловил, и собрать ничего не успел. Там же одних бус да сережек, почитай, на целый рубль было!

Рыжий горестно вздохнул и рухнул на лавку, обхватив голову руками.

— Так ты из-за этого меня чуть не убил?

Алексей тоже присел рядом — ноги дрожали, а голова гудела как осиное гнездо.

— Озлился я, — буркнул рыжий, шмыгнул разбитым носом, утирая кровь рукавом. — Товар-то дорогой, а мне нынче деньги, ой, как нужны. Вот и обидно стало, я, понимаешь, по полушке деньги на товар собирал, не доедал, не допивал, можно сказать. А тут налетел невесть кто, в единый миг разбросал-потоптал.

Молодому человеку стало совестно. Действительно, вряд ли коробейник богат, а тут по его вине дорогого товара лишился. Хотя, судя по лисьей шубе, крытой синим сукном и богато вышитой рубахе, парень не бедствовал. Рыжий, несмотря на драчливый характер, почему-то Алексею был симпатичен, и он решил восстановить справедливость.

— Да не расстраивайся ты так. Я заплачу за товар. Вот, думаю, этого хватит.

Парень, удивленно моргая, уставился на полновесный серебряный талер, блеснувший перед ним на столе, хмыкнул, подкинул его на ладони и, мотнув головой, подвинул обратно.

— Нет, так не пойдет. Не возьму.

— Почему? — Алексею даже показалось, что рыжий вытер руку о штаны.

— Он тяжельше рубля будет. И… не надо мне твоих денег. — Парень насупился, буркнул, смотря в пол. — Ворованные они. Может, ты убил кого? Зря, что ли, за тобой стрельцы гонялись.

«Ну, надо же, какой совестливый», — подумал молодой человек и расстроился — ему стало неприятно, что коробейник его считает вором и душегубом.

— Слушай, тебя Малой зовут?

— Демидом окрестили, — парень смотрел настороженно и несколько удивленно. — Но у меня и батя Демид был, вот и кликали, Демид Большой да Демид Малой. Ну, и пристало прозванье-то. А тебе что до этого?

— А я Алексей, и еще Сербом прозывают.

Коробейник в нерешительности посмотрел на протянутую руку.

— Я не тать и не разбойник. Людей из-за денег не убивал, слово даю, — добавил молодой человек.

Малой, помявшись, пожал руку, облегченно вздохнул, но, все же, подозрительно поинтересовался:

— А чего же за тобой стрельцы бегали, коли не тать?

— А я ничего не украл, только свое забрал.

— Это как?

Алексей вздохнул и рассказал о своих злоключениях в подмосковном сельце. Про колдуна, конечно, рассказывать не стал — не настолько он доверял своему новому знакомому. Век такой был, что колдовство, мягко говоря, не жаловали, а уж оборотней и вовсе считали отродьями Сатаны.

— Да… — протянул помрачневший Демид. — Вот времячко-то какое пришло! Одинокого путника на дороге ни Бог, ни святые не уберегут. Ладно бы лихие люди, разбойники, этих всегда немало было. А то староста не посовестился гостя ограбить! Чай, ведь хлеб-соль с тобой делил… Хотя в старостах-то часто самые сволочные люди и ходят.

Вот, думается мне, что дальше еще хуже будет. Эвон, нонче как завернуло! Урожай-то в поле остался, по весне крещеный люд с голодухи побежит на дорогу грабить. Там уж совсем страсть будет, коли мужик от сохи за топор возьмется.

Малой горестно покачал головой, но потом оживился, весело сверкнув желтыми как у кота глазами.

— Говоришь, старосту табуреткой учил? Лихо! Ты, вообще, я гляжу, шустрый парень. Эвон, как меня кулаком приложил, ровно пушечное ядро влетело — Демид весело расхохотался, хлопнув себя по коленям — унывать он, видимо, не любил.

— Малой, а ты деньги-то возьми, — Алексей снова подвинул парню серебряную монету. — По моей ведь вине у тебя товар пропал, меня же совесть замучает.

— Тебя замучаешь, — хмыкнул Демид, — коли пымаешь! А пымаешь, так потом не отобьешься. Ну, ладно, уговорил. Что ж я не купец, что ли, от денег-то отказываться.

Демид ловко подкинул монетку, провернул между пальцами и, сверкнув белозубой улыбкой, показал пустые ладони.

— Была ваша — стала наша!

— Вот так-то лучше! — улыбнулся Алексей. — А то от денег он отказывается! Я, между прочим, тоже пострадал, там, на Торгу, думал, богу душу отдам. Снизу баба сумасшедшая кулаками лупит, сверху ты навалился, чуть не задушил, медведь.

Малой захохотал так, что пьяненький мужичок вернувшийся, было, к своей кружке, поперхнулся пивом и пересел в дальний угол, испуганно косясь на рыжего.

— Зато, глядишь, на бабе полежал! — Демид всхлипывал от смеха, вытирая глаза рукавом. — А торговка-то как визжала, словно порося резали. И чего, спрашивается, дура орала? Чай, поди, лет двадцать ее мужик не тискал, а тут целых два прижали!

Алексей не выдержал и тоже засмеялся, почувствовав, как отпускает напряжение последних дней, а на душе становится легко и весело.

— А я-то все выбраться пытался, да торговка дубасила так, что уж не соображал ничего. Все, думаю, сейчас помру, одно утешало, что помру на бабе! Если бы не ворона…

— О! Ворона! И чего я ей не понравился — чуть глаз не выклюнула? Будто тебя защищать кинулась — Демид удивленно покачал головой и потрогал глубокую ссадину над бровью.

— Э-э-э… — молодой человек решил, что дальше развивать тему вороны не стоит. — Давай хоть пива за знакомство выпьем, да полечимся.

— И то верно! Эй, дядька Аким, — Малой повернулся к наблюдавшему за ними кабатчику, — принеси-ка нам по кружечке пивка.

— Ты, это, Малой… — кабатчик замялся в нерешительности, подозрительно косясь на Алексея, — поди в клетушку, тебе Матрена щей нальет… Да и татя своего бери, чего уж там… коли помирились.

— Вот это дело! Щи — похлебка хороша, веселись моя душа! Пойдем, Алешка. Но ты, дядя Аким, про пиво тоже не забудь.

Маленькая комнатушка за стойкой, видимо, была предназначена для «особых» посетителей, которым был не по нраву пьяный шум в общем зале. И стол был почище, и занавесочки на оконце, и вместо скамей стулья с высокими спинками.

Пухлая, улыбчивая женщина поставила на стол две миски горячих щей, краюху хлеба на блюде, деревянные ложки, принесла кружки с большой шапкой белоснежной пены, ласково потрепала Демида по кудрявой голове, сказала: «Кушайте на здоровье!» и исчезла за занавеской.

— А тебя тут знают, — заметил Алексей.

Он прихлебывал из ложки обжигающе горячие щи, постные, но приправленные какими-то ароматными травами и после целого дня беготни по морозу казавшиеся необычайно вкусными. А вот хлеб был жесткий и колючий, словно в муку добавили опилок, но судя по всему, и такой скоро станет роскошью.

— Дык, мы ж соседи! Батянин дом аккурат забором кабак подпирает. Я дядю Акима и тетку Матрену сызмальства знаю. А уж на пьяниц этих насмотрелся! На всю жизнь от вареного вина отворотило. А пиво уважаю! — Демид, зажмурив глаза от удовольствия, припал к кружке, ухнул, вытерев с усов хлопья пены. — Хорошо! Пей, Алешка, за знакомство-то.

— За знакомство, так за знакомство, — молодой человек осторожно пригубил пиво.

В горло прокатилась струя прохладного, шипучего напитка, оставив во рту привкус меда с едва уловимой горчинкой ячменного солода. Алексей удивлено поднял брови и допил кружку, блаженно вздохнув. Нельзя сказать, что молодой человек был пивным фанатом, но кто же в XXI веке не пьет этот напиток? А вот сейчас он понял — все, что пил в родном мире, было чем угодно, но только не пивом. Невольно вспомнился и французский коньяк, которым его угощал граф Сен-Жермен, и коварная наливочка из придорожного трактира. Мелькнула мысль, что, путешествуя по прошлым эпохам, легко спиться. Но пиво, действительно, оказалось великолепным, о чем Алексей и сказал Демиду.

— А то! — согласно кивнул Малой. — Дядька Аким плохого не держит. Давай-ка еще по кружечке, а то и не распробовал, поди. Выпьешь зелена вина, и кругом тоска одна! Ну, а коли пиво пьешь, веселее заживешь.

Алексей подумал, что в сером унылом мире XVII столетья Демид как яркое солнечное пятно. Пообщался с ним, и на душе светлее стало, кажется, что не так уж все здесь мрачно и безысходно.

— Веселый ты человек, Малой!

— В нашем деле без этого, без веселья-то никак нельзя. Красный товар — особый. Вот, к примеру, девка али молодуха у кого бусы себе скорее купит: у хмурого старого мужика али у веселого молодого парня? А?

Демид хитро взглянул на Алексея, приосанился, подмигнул и тут же скривился. Потрогал подбитый глаз и сокрушенно вздохнул.

— Вот теперь с такой побитой рожей девки меня меньше любить будут. Как торговать-то? Сплошной убыток!

— А нечего было, не разобравшись, кулаками махать! А то, налетел как бешеный медведь — и сразу по морде. — Алексей набычился, но потом рассмеялся — долго сердиться на Малова было не возможно. — Ты глаз-то тряпицей завяжи, чтобы девки не пугались, и торгуй себе. Ты же бусы продаешь, а не свою рожу.

— А вот не скажи! Рожа, она тоже цену имеет. Посмотришь на бабу ласково, глазом веселым подмигнешь, баба-то и разомлеет, купит даже то, чего и не надобно вовсе. А эдаким глазом не наподмигиваешься.

— Так ты, оказывается, еще и бабник!

— Никакой я не бабник, — обиделся парень. — Вот ты сам посуди. Взять, хотя бы, ту же купчиху али боярыню, сидят они день-деньской в тереме за семью замками. Муж старый да не любый и в сад погулять не каждый день выпускает, не то что в город. А уж, чтобы чужой кто, да, упаси Бог, мужчина — это ни-ни. Стережет, стало быть, как цепной пес. Каково бабе-то молодой? Ведь волчицами воют в своих хоромах, слезами обливаются. А тут я под окнами, весь такой веселый, басенький[12] да с красным товаром. Ну, дворовые меня в терем пускают. Как не пустить-то? Девке али молодухе самой в цацках покопаться охота, поперебирать, да примерить. А уж в терему-то я найду, как бабу утешить, хоть словом, хоть другим чем. Бабы-то опосля мужьев-стариков, ох, как до ласк охочи, а мне и не жалко. Потом она рада весь короб скупить, не торгуясь. Так что, и молодухе удовольствие доставлю и себе прибыток. А то, глядишь, через девять месяцев у боярина наследник родится, так и ему, пню трухлявому, стало быть, потрафлю. Со всех сторон польза наблюдается, а ты — бабник!

— Да ты не обижайся, Малой. Это я, не подумав, про бабника брякнул. — Алексей вспомнил читанный в университетской библиотеке Домострой, и подумал, что женщинам, действительно, не сладко жилось в это время. — Ты, наверное, правильно поступаешь.

— Конечно, правильно! Я вообще баб да девок люблю. Они добрые, весь мир жалеть готовы, не то что мужики. Вот женюсь, никогда жену бить не стану.

Какое-то время они, молча, поглощали кашу, принесенную радушной хозяйкой, и запивали ее пивом. Каша, в отличие от щей, Алексею совсем не понравилась — почти не соленая, политая каким-то маслом то ли льняным, то ли конопляным и снова без мяса. Но обижать хозяйку не хотелось, и молодой человек глотал безвкусное варево, с тоской вспоминая жирного кабанчика, которого они на пару с Лесей-волчицей загнали и съели в лесу.

Наконец с едой было покончено, Демид, сыто отдуваясь, отложил ложку.

— Ну что, поснедали — пора и честь знать. Только вот, что я хочу тебя спросить, — остановил Малой собиравшегося встать из-за стола Алексея. — Гляжу на тебя и никак не пойму, кто ты таков? На купца, вроде, не похож, на боярского сына, тем более. Одежа простая, но справная. Думал, может, дворовый чей? Да для дворового ты слишком вольно себя ведешь. С рожи, будто иноземец, а по-нашему говоришь чисто. Дерешься, опять же, знатно и двигаешься по-звериному. Говоришь, что не разбойник, и я тебе почему-то верю. Кто ж ты, Лексей? Я вон, почитай, все про себя рассказал, а ты все молчишь.

Алексей вздохнул, стало тоскливо и неуютно, словно с солнечного луга зашел в темный, мрачный ельник. Врать Демиду совершенно не хотелось, уж больно симпатичен был ему этот рыжий парень, а правду рассказать невозможно. Коробейник, в отличие от старика колдуна, вряд ли с пониманием отнесется к повествованию о перемещениях во времени.

Подумав, молодой человек решил внести коррективы в свою историю, и рассказал, что в Москву он пришел по приказу своего учителя за одной книгой. Она находится в Либерии — тайном хранилище царя Ивана Васильевича в подвалах Кремля. Там сотни книг в сундуках спрятаны. Только, где Либерия, неизвестно, и как ее искать, неведомо. Тот учитель — богатый француз, драгоценных камней и золота у него немерено, а серебро он и за деньги не считает. Ну и снабдил, стало быть, Алексея монетами, хоть целую слободу можно купить. Только толку от этого никакого. В городе он никого не знает, и к кому подступиться с вопросом о Либерии непонятно.

Демид какое-то время задумчиво крутил в руках деревянную ложку, затем спросил:

— Так ты ту книгу воровать собрался? — увидел, как смутился Алексей, махнул рукой — Да, ты не переживай, эка важность! Чай, эти книги и не нужны никому, раз без дела в подвале гниют, а тут хоть польза будет. Бояре-то книг, все одно, не читают, а которые читают, так больше церковные, Псалтырь, там, или Жития.

Я вот думаю, как помочь-то тебе? Есть у меня одна мыслишка, только не знаю, будет ли от нее толк. Знаю я одного мужичка, он истопником в Кремле служил, сказывал, в самих царских палатах печи топил. Может, и врал, конечно, больно зелено вино любит. Так он, стало быть, чего-то по пьяни учинил, его из Кремля-то и выгнали. Кнутом на площади, как полагается, высекли и прогнали. С тех пор он и вовсе спился, все, что было пропил. На правеж водили, да толку-то что? Теперь Христа ради побирается да шляется по кабакам. Он за стопку все тайны Кремлевские расскажет, только вот найти его надо. Я давненько Фролку-то не видал, может уж помер — пропойцы долго не живут. Денька через два найди меня, а я к тому времени разузнаю, где он обретается.

— Спасибо, тебе, Малой! — Алексею плохо верилось, что какой-то пьяница может знать что-то полезное, но Демиду он был искренне благодарен. Приятно в чужом мире встретить человека, готового тебе помочь. — Только не пойму я, тебе-то зачем в это ввязываться. Дело, ведь, небезопасное.

— Дык, я и сам не знаю? — парень взъерошил и без того лохматые кудри. — Понравился ты мне. Да и интересно посмотреть на эту Либерию, что там за книги такие тайные. Я, чай, тоже грамоте обучен, Псалтырь и Жития все перечитал, а больше и нету ничего. А тут, эвон, целое хранилище книг. Сотни, говоришь, в сундуках? Хоть бы одним глазком посмотреть на такое богатство!

Молодой человек был удивлен — этот рыжий балагур, оказывается, не только на соблазнении купчих специализируется. Кто бы мог предположить, что у разбитного и бесшабашного коробейника такая страсть к чтению!

Малой, заметив удивление Алексея, обиделся.

— Ты что сомневаешься, что я грамотный? — Дык, я же стрелецкий сын, а их завсегда грамоте учат. Я бы тоже стрельцом стал, кабы не беда приключилась с отцом-то. — Демид помрачнел, видимо, вспоминать о давней беде до сих пор было тяжело.

— Не обижайся. — Алексей хлопнул парня по плечу. — Я не сомневаюсь, просто не ожидал, что ты книги читать любишь.

— Люблю, только где их взять, книги-то, — Малой вздохнул. — Тебе вон повезло, у тебя учитель француз-алхимик, а у меня был поп. Так он сам с трудом из букв слова складывал, а Псалтырь по памяти читал. Помню, иногда такую ерунду городил, что я чуть не в голос ржал. За что и бит бывал. Ну, да это прошлое. Ты, главное, про меня не забудь, как ту Либерию найдешь. Посмотреть охота. Лады?

— Лады! — кивнул Алексей. — Не забуду.

Так получилось — встретились врагами, а расставались закадычными друзьями. Видимо, нашли друг друга в неуютном сером мире две родственные души. А, может, просто, пиво у дядьки Якима было такое забористое, что после него хотелось любить и обнимать весь мир. Прощаясь с Алексеем у дверей кабака, Малой просил не теряться — Москва-то большая, тут людей, что песчинок на речном дне.

— Вон дом-то мой, — кивнул он на старую, но еще крепкую избу с тесовой крышей, — заходи, коли нужда будет. А уж я постараюсь, может, разузнаю что про эту Либерию.

Ясный морозный день сменился хмурыми сумерками. Из низких серых туч сыпал унылый снег, временами налетавший ветер крутил его по дороге змейками поземок, срывал с крыш, сыпал за воротник, заставляя прохожих ежиться и торопиться домой, поближе к печному теплу. Колючий ветер быстро выдул пивной хмель из головы Алексея, а вместе с ним и хорошее настроение. Молодой человек уже жалел, что впутал коробейника в опасное дело. Парень он, конечно, хороший, но уж больно несерьезный и шумный. Но сделанного не воротишь. Оставалось надеяться, что с утра у Демида энтузиазма поубавится.

Когда Алексей добрался до Немецкой слободы, уже совсем стемнело, но трактир еще был открыт. Припозднившиеся гуляки клевали носом над полупустыми кружками с пивом. Хозяин не спешил их выгонять, видимо, надеясь на то, что подвыпившие посетители будут более щедрыми.

Молодой человек прошел к стойке, но от пива отказался — сегодня и так немало выпил, а поинтересовался, не узнал ли господин Фрязин что-то о Либерии. Трактирщик отрицательно покачал головой.

— Я многих спрашивал. — Николо задумчиво покрутил в руке длинный нож с украшенной серебром рукояткой. — Слыхать, слыхали про это хранилище, но где оно, никто не знает. Может кому-то и ведомо, да только они высоко сидят, и к ним так просто не подберешься.

Алексей и не надеялся, что трактирщик узнает что-то важное, не тот это человек, чтобы заниматься чужими делами. Но все же ответ Николы расстроил — чтобы добраться до нужных людей в Кремле, требуется время, а его нет.

К ночи изрядно подморозило, с вечера затянутое снеговыми тучами небо прояснилось, и желтый глаз луны нахально заглянул в окошко. Алексей лежал, уставившись в темноту, слегка разбавленную сочащимся из окна тусклым светом. Измученный беготней последних дней он устал, но заснуть все равно не мог. Мысли лениво копошились, напоминая унылых тараканов.

Расставшись с веселым коробейником, молодой человек острее почувствовал одиночество. Малой, правда, предложил свою помощь в поисках Либерии, но что он мог сделать? Связей в Кремле у него не было, если не считать какого-то пьяницу-истопника, о таинственной библиотеке он и не слыхивал, да и не хотелось подвергать опасности простодушного парня.

Был, конечно, еще неведомый Петр Аркудий, но что он за человек — не известно. Даже если папский посланник что-то знает, будет ли он делиться этим знанием? Что молодой человек может ему предложить? Деньги? Хорошо бы, это сработало. Но опыта в покупке необходимой информации у Алексея не было, он даже взяток никогда не давал. А с таким важным господином даже непонятно, как разговаривать.

Во всей этой истории молодой человек чувствовал себя неопытным слепым щенком, который тычется носом в разные стороны, поскуливая от страха и неопределенности. Недаром Леся его волчонком называет. Воспоминание о лесавке вызвало улыбку, и Алексей решил не заниматься бессмысленным самокопанием, а постараться уснуть — утро вечера мудренее.

Глава 8

Стук в окно заставил вздрогнуть. Если учесть, что каморка находилась на чердаке, звук показался совсем странным. Чтобы стучать в чердачное окошко, надо быть либо котом, либо… вороной. Молодой человек обрадовано вскочил и кинулся к окну. На фоне подсвеченного луной неба четко вырисовывался силуэт нахохлившейся птицы.

— Леся?!

Алексей попытался открыть окно, но ставней на чердачном окошке было не предусмотрено, пришлось отгибать гвозди, держащие пластину слюды. В комнату ворвался холодный воздух, заклубился белесым туманом, в котором мелькнула серая тень, захлопали крылья, и на пол опустилась ворона. Отряхнулась, разбросав дымные клочья, и к Алексею шагнула улыбающаяся девушка.

— Леся, как здорово, что ты пришла! — дурное настроение улетучилось, на душе стало легко и радостно.

— Ты рад?

— Да… да.

Лесавка прильнула к молодому человеку, словно кошка потерлась щекой о его плечо, легко, как крыльями бабочки, коснулась пальцами волос.

— Милый…

Алексей вдохнул уже родной аромат лесной земляники, коснулся губами нежной шеи, проведя языком по трепещущей жилке.

— Как хорошо…

Скользнул ниже, путаясь пальцами в шнуровке платья, заворчал от нетерпения, прихватил зубами упрямый кожаный ремешок.

— Погоди… Экий, ты неловкий!

Лесавка отступила на шаг и, одним движением скинув платье, отбросила в угол. Вслед за ним полетела рубашка Алексея. Блаженно вздохнув, молодой человек прижался лицом к теплой груди, коснулся губами соска, лаская шелковую кожу плеч, мягко опустил девушку на матрас. Леся, тихо засмеялась, толкнула Алексея в плечо, переворачивая на спину, прильнула к губам в долгом поцелуе.

— Сладкая… — нежный шепот, касание губ. — Как дикий мед…

— А ты? Ты какой на вкус? Сейчас попробую…

Лукаво хихикнув, лесавка прихватила зубами мочку уха, спустилась ниже, куснула сосок. Алексей охнул, сильнее прижимая к себе девушку.

— Ты пряный, как дикий хмель, пахнешь зверем и страстью… Мне нравится… Хочу… — бормотание лесавки становилось бессвязнее.

Она прижалась губами к животу Алексея, маленький язычок затрепетал вокруг пупка, спустился ниже. Молодой человек задохнулся, с рычанием перевернул лесавку, и мир исчез, рассыпавшись сверкающими осколками. Остались только завораживающий ритм движения, жаркое дыхание и всхлипывающий шепот Леси:

— Милый… Милый мой… Любый волчонок…

Уже потом, когда яркая вспышка страсти сменилась теплой негой полудремы, Алексей, обнимая девушку, спросил:

— Почему ты пришла?

— Мне хорошо с тобой, волчонок. Там, в лесу, так одиноко…

— Оставайся.

— Не могу… Мне нужен лес. В городе, среди мертвых деревьев я теряю силы. Людские дома… их стены сделаны из трупов. Здесь все пропитано смертью и черным злом. Разве ты не чувствуешь?

— Иногда… — Алексей вспомнил неожиданные видения черной паутины и зла, сочащегося из-под земли.

— Давай уйдем в лес, — Леся приподнялась на локте, с тревогой заглянула в глаза Алексея. — Почему ты здесь… зачем?

Алексей улыбнулся, провел рукой по щеке девушки, убирая завитки волос и приник к земляничным губам. Поцелуй был долгим и нежным, он уже почти растворился в его теплом мареве, но лесавка отстранилась. Требовательный взгляд и строгий голос, в котором звенели сдерживаемые слезы.

— Ты не ответил. Что ты ищешь в этом городе, где стены пропитаны злом, как мох на болоте талой водой?

Молодой человек поморщился — обсуждать с лесавкой цель его пребывания в этом мире не хотелось, особенно сейчас, когда ему было так хорошо в объятиях нежных рук, и любые разговоры казались лишними. «Вот интересно, все женщины такие, даже если они не совсем люди? Им обязательно нужно задавать сложные вопросы в самое неподходящее время и непременно докапываться до ответа».

— Ты преувеличиваешь, — хмуро проворчал Алексей, нашел сброшенные второпях штаны, накинул рубаху — почему-то сразу стало холодно. То ли остыла труба, согревающая каморку, то ли… лесавка. — Здесь зла не больше, чем везде… наверное. Можно подумать, ты во многих городах была?

— Не была, но здесь плохо, я это чувствую… Ты сердишься, волчонок? На меня? — Леся обняла молодого человека, прижалась к спине теплой грудью, сомкнув на животе кольцо рук.

— Не на тебя… — Алексей повернулся, заглянул в горящие зеленым светом глаза. — На себя… Я чувствую себя беспомощным щенком, потому что не знаю, как сделать то, зачем пришел сюда.

— Расскажи.

— Хорошо… Я пришел в город за книгой. Она спрятана в тайном хранилище, в схроне где-то в подвалах Кремля. Я не знаю, как попасть туда и не имею ни малейшего представления, у кого можно об этом узнать… А зло? Ты права, я его тоже чувствую. Оно как липкая черная паутина… Противно. Но я не могу уйти отсюда, пока не найду книгу.

— А когда найдешь, уйдешь из города?

— Уйду… — У Алексея защемило сердце.

Он не обманывал девушку, вот только Леся-то имела ввиду совсем другое. Оборотень понимал, что расставание неизбежно — жизнь лесного зверя не для него, но пусть лесавка думает, что он уйдет с ней в лес, а не вообще из этого мира. Не стоит расстраивать девушку раньше времени.

— Возможно, я смогу тебе помочь, — задумчиво проговорила Леся.

Она уселась на тюфяке, обхватила руками обнаженные колени и замерла, прикрыв глаза. Молочно-белое тело было совершенно, казалось, что оно светилось в темноте мерцающим призрачным светом. Алексею снова захотелось обнять девушку, прижать ее к себе, плюнув на все эти «деловые» разговоры.

— Погоди! — Леся остановила порыв молодого человека. — Мне надо подумать, а если ты меня обнимешь, я уже ни о чем думать не смогу.

— Тогда оденься, хотя бы. А то я не могу видеть тебя и не обнимать.

— Потерпи, — отмахнулась лесавка.

Какое-то время она сидела совершено неподвижно, слегка наклонив голову, словно прислушиваясь к чему-то, затем легко вскочила, сверкнув белозубой улыбкой.

— Знаю!

— Что знаешь?

— Как тебе помочь. Я вот думала, что надо найти того, кто знает в городе все. Это не человек. Люди видят только, что у них под носом, да и то многое не понимают. Надо найти кого-то из Изначальных.

— Кто такие Изначальные? — Алексей с интересом прислушивался к рассуждениям лесавки.

— Не перебивай! — Леся раздраженно фыркнула. — Я не привыкла говорить — собьюсь. В языке людей слишком много слов. Изначальные — это те, кто был с самого начала. Что тут не понятного? Городские должны знать все тайные подземелья. Но у кого спросить? Банники, овинники, конюшие жилье редко покидают и ничем, кроме своих дел не интересуются. Скучные они. А вот домовые друг с другом общаются, они если и не знают, то могут узнать, где хранилище. Но не станут.

— Почему? — Алексей уже понял, кого лесавка называет Изначальными.

Девушка сердито сверкнула глазами, но ответила:

— Домовые не любят нас, лесных. Не будут говорить ни со мной, ни с тобой. И вообще, гонору у них много. Гордятся тем, что люди до сих пор их почитают и требы совершают, молочком да кашкой кормят. Глупые! Они думают, что вечно так будет. Забудут их людишки, так же как и нас забыли!

Лесавка замолчала, нахмурилась, погрузившись в невеселые думы, замерла, став еще больше похожа на статуэтку из белого нефрита. Алексей осторожно дотронулся до ее плеча, словно опасаясь разбить хрупкую фигурку.

— Лесь, а что придумала-то?

Девушка вздрогнула, как будто очнувшись ото сна.

— Вот, говорила, не перебивай, — Леся прошлась по комнатке, снова уселась на тюфяк и продолжила. — Надо найти кого-то более разговорчивого. И я думаю, лучше всего сгодятся нечистики, те, кого нынешние люди кличут мелкими бесами: злыдни, анчутки, кикиморы, шиликуны. Только нечистика еще поймать надо, да и даром он говорить не будет. Но, я думаю, мы его заставим. Главное — изловить.

— Вот это было бы здорово! — оживился Алексей. — Эта публика все ходы и выходы должна знать и тайными тропами проводить может, наверное.

— Не радуйся раньше времени. Нечистики — плохие. Зло — часть их, они его творят, как дышат. Мелкие и мерзкие твари! — Леся сморщилась и передернула плечами от отвращения. — Поймать я тебе нечистика помогу, но договариваться с ним будешь сам.

— Хорошо, — с готовностью кивнул молодой человек. — А когда ловить будем? И главное — где эти нечистики водятся?

— Водятся они везде. Этот город вообще темный, здесь злая сила у каждого порога плещется. Людская ненависть, горе и боль не только мертвые стены, но и сам воздух отравили. Тут столько крови в землю впиталось, что нечистики расплодились как блохи на больной собаке. Завтра ловить будем. Сейчас я уйду, приду, когда рассветет, а ты приготовь все необходимое: большой мешок, только не кожаный, а тканый, холщовый; соли горсти две, можно и больше; плошку глиняную и нож или кинжал поострее. Да еще пара восковых свечей не помешает, чтобы не впотьмах с ним беседовать.

— Хорошо. Думаю, все это будет несложно достать. А ты уже уходишь?

Алексей опустился на топчан рядом с девушкой, приподнял гриву рыжих волос, целуя в шею, провел рукой по груди, спустился ниже, лаская плоский живот.

— Э-э-э-э… нет, волчонок! — Лесавка отстранилась, со смехом щелкнула Алексея по носу. — Не начинай! Мне до свету в лес надо слетать. Завтра сила понадобится, а сегодня ночью я ее поистратила. — Леся хитро сверкнула зелеными глазами. — На тебя, волчонок.

Подхватила с пола платье, крутанулась и взлетела к окну вороной.

«Ну вот, — молодой человек усмехнулся, — обнимаешь так девушку, обнимаешь, надеешься на большее, а она раз — и ворона».

Отодвинул пластинку слюды, пустив в каморку клуб морозного пара, в котором, хлопнув крыльями, исчезла лесная гостья.

* * *

Лапша кривился от боли, но раздраженно мерил шагами избу, зло поглядывая на съежившегося на лавке целовальника.

— Ты, это, Тихон, полежал бы, а то, не ровен час, грудь-то разбередишь, — попытался успокоить рассерженного старосту Митроха.

— Належался ужо! Ажно все мослы болят, — фыркнул Лапша, но, все же, бегать перестал и уселся на лавку, тяжело дыша и потирая замотанную широкой тряпицей грудь. — Недотепа ты, Митроха, как есть ушлёпок! Со стрельцами ходил, а упустил лиходея. Так и своротил бы морду-то на сторону, кабы здоровый был!

Лапша матерно выругался, закашлялся, лицо его налилось дурной кровью, глаза покраснели. С трудом справившись с приступом, староста откинулся на подушку.

Митроха, наблюдая за подельником, облегченно вздохнул — не побьет, хоть и грозится. Куда уж ему! Эвон, еле дышит. Бодливой корове бог рог не дает. Но задираться целовальник не стал — староста потом, когда оклемается, обязательно припомнит.

— Дык, как его было поймать-то? — оправдывался целовальник. — Он же всех раскидал, да и волком оборотился.

— Оборотился?! — удивлено вскинулся Лапша. — А ты видал это?

— Ну… — Митроха поскреб в давно нечесаной голове. — Как перекидывался не видел, врать не буду. Видел только, как волком в лес ушел.

— А стрельцы что?

— Дык, не поверили они. Я им, мол, вон он, тать-то, по полю волком бежит, мол, стреляйте. А они отмахнулись только, де, упился ты, целовальник, да с утра, де, не похмелился, вот тебе оборотни и мерещатся.

— Я бы тоже не поверил… — задумчиво проговорил староста, кабы своими глазами его клыки не видел. В лес, говоришь, ушел?… Это плохо.

— А че плохо-то? Он, может, навовсе в лес убежал и в Москве больше не появится, так и искать его не надо.

— Дурак ты, Митроха! — староста, поднялся, облокотился на стол, сжал кулаки — пальцы дрожали, выбивая дробь на столешнице. — Как есть, дурак! В Москве-то, может, и не появится, а, как думаешь, куда побежит, да кому первому кровь пустит?

— Сюда, что ли?! — до целовальника наконец дошло. Ему стало страшно до икоты, сердце затрепыхалось где-то в горле, норовя выскочить из груди. — Господи, спаси и сохрани!

Митроха часто-часто закрестился, дрожащие губы зашевелились, бормоча молитву.

— А может и не побежит сюда? — с надеждой спросил он. — У него, кажись, на Москве дела были?

— Ага… Вот именно — были, — злорадно хмыкнул Лапша. — А ты его спугнул, так он в город-то побоится сунуться.

— Все ты виноват, Тишка! — разозлился целовальник. — Кто орал, пиши, мол, челобитную, да езжай в Москву лиходея ловить?! А теперь что?! В погребе от него хорониться?

— Пасть закрой! На кого хлебало раззявил?! — рявкнул староста. Кабы ты его поймал, так и заботы бы не было!

Подельники, зло пыхтя, сверлили друг друга глазами. Наконец Митроха не выдержал — уж больно бешеный взгляд был у Лапши — отвернулся, пробурчал, глядя в пол:

— В монастырь надо идти, там, поди, управу на оборотня найдут. Вот завтра и поеду.

— Ну уж, нет! — вскинулся староста. — Сам, значит, в монастырь сбежишь, а меня этому чудищу на потраву оставишь?!

Вновь закипающую ссору прервал звук хлопнувшей в сенях двери. Лапша вытаращил глаза, размашисто перекрестился и прижался к стене, а целовальник, охнув, метнулся в кут за занавеску.

В избу, впустив клубы морозного воздуха, вошел отец Паисий, поздоровался, степенно перекрестился на образа и удивленно огляделся.

— Чего это вы, ребятушки, переполошились? Меня, что ли испужались? Так я, вроде, нонче не хмельной, озоровать не буду.

Местный священнослужитель аккуратно повесил на гвоздь рядом с дверью потертый кожушок, отодрал сосульки с бороды и подошел к печке отогреть озябшие руки. Лапша облегченно вздохнул, вытер рукавом выступивший на лбу пот, а Митроха, бочком выскользнув из-за печки, притворил неплотно прикрытую дверь.

— Не ласково что-то встречаете, ребятушки. А я вот болящего пришел проведать.

Отец Паисий прошел на середину избы и хмуро взглянул на старосту. Взгляд у попа был пронзительный и колючий. Лапша поежился, неуютно и жутковато ему было от этого взгляда, словно в груди разрастался ледяной колючий ком. Но через минуту глаза священника потеплели, он удовлетворенно хмыкнул и присел за стол.

Из-за занавески бесшумной тенью выскользнула Катерина, поклонилась отцу Паисию.

— Здрав буди, отче!

— И тебе не хворать, хозяюшка, — гость ласково улыбнулся, растирая слегка дрожащие руки. — Принесла бы испить чего-нибудь.

— Молочка парного налить, батюшка?

— Можно и молочка, коли ничего другого нет, — отец Паисий хитро глянул на старостиху и подмигнул, но та, потупившись, смотрела в пол и намеков гостя не заметила.

— Браги батюшке принеси, дура бестолковая! — прорычал Лапша. — Что он, дите малое, чтобы его молочком потчевать!

— Делай, как муж велел, бабонька, — кивнул головой священник, но на старосту посмотрел с укоризной.

Катерина принесла запотевший кувшин, разлила брагу по кружкам и, не поднимая глаз, исчезла за занавеской. Отец Паисий проводил ее внимательным взглядом.

— Хорошая у тебя жена, Тишка, послушная да заботливая.

Лапша поморщился, но промолчал, думая, зачем пожаловал незваный гость. Раньше-то избу стороной обходил, а тут, видите ли, его здоровьем озаботился.

Отец Паисий отхлебнул браги, почмокал губами, одобрительно кивнул и припал к кружке, дергая кадыком и блаженно жмурясь.

— Ты, говорят, с полатей неудачно упал, чуть не до смерти зашибся? — поп икнул и вытер с бороды липкие капли.

— Ну… упал, — буркнул Лапша и тоже пригубил хмельной напиток.

— Видать, господь миловал. Вон, гляжу, уже на поправку пошел. Так, стало быть, благодарственный молебен не плохо бы отслужить… Забор-то у церкви совсем покосился, — отец Паисий со значением посмотрел на скривившегося как от зубной боли старосту.

Лапша уж было хотел высказать нахальному попу, что он думает о его молебнах, но в голову пришла интересная мысль, и он согласно кивнул головой.

— А и отслужи, пожалуй. Я уж не обижу.

Митроха даже рот открыл от удивления — такой щедрости от старосты он не ожидал.

— Ты мне вот что скажи, отче, — продолжал староста, — есть ли такая молитва, что от оборотня защитить может?

Отец Паисий хмыкнул, заглянул в пустую кружку и важно сказал:

— Молитва, коли от сердца идет, большую силу имеет. Такая молитва от чего хочешь оборонит. А ты пошто про оборотня спрашиваешь? Али, не приведи Бог, завелся какой супостат?

Лапша замялся, переглянулся с целовальником и, наконец, решился.

— В тот день, когда колдуна жечь хотели, приблудился к нам в село какой-то чужой человек, сербом назвался. Ты-то его, поди, не помнишь — пьян изрядно был.

— Грешен аз, ох грешен, — отец Паисий сокрушенно покачал головой и долил себе браги из кувшина. Староста тоже вспомнил о початой кружке, забулькал, причмокивая. — Это не тот ли серб, по совету которого ты колдуна, вместо того, чтобы сжечь, в баню упрятал?

Лапша поперхнулся брагой, закашлялся, схватившись за грудь, еле отдышался, вытер покатившиеся из глаз слезы и сморкнулся на засланный чистыми половиками пол.

— Да ты сказывай, сказывай, я слушаю, — махнул рукой поп.

— Не знаю уж, как он мне голову заморочил, не иначе колдовством черным, — прохрипел Лапша, не ожидавший от пьяницы-попа такой наблюдательности.

— Так что с сербом-то?

— А вот он и есть оборотень! — выпалил Митроха, которому, видимо, надоели виляния старосты.

— Да ну! — Отец Паисий вытаращил глаза, всплеснул руками, даже рот от удивления открыл. — И как же он перекидывался? Расскажите-ка. Сколько лет живу, а никогда оборотней не встречал.

— Э-э-э… — Целовальник покосился на Лапшу. — Дык, мы не видали как перекидывался… Я только следы волчьи видел около того места, где мы…

— Не балаболь! — староста свирепо глянул на целовальника, тот икнул и прикусил язык. — Как оборачивался не видали, врать не буду, только ко мне он ночью приходил. Клыки у него здоровенные, и глазищи красным горят. Вроде и человек, а облик, все одно, звериный. И не упал я вовсе, это он меня чуть не до смерти уходил.

Увидев, как испуганно вскинулся отец Паисий, Лапша замахал руками.

— Да не кусал он меня, не кусал! Табуреткой в грудь двинул, ровно бык рогами. Думал, уж Богу душу отдам. А как побил, значит, так деньги мои забрал и утек. Митроха, вон, в Москве его видал. Со стрельцами ловил, да не поймал. Говорит, мол, волком оборотился и в лес убежал.

Отец Паисий слушал с интересом, ахал, всплескивал руками, затем задумчиво поскреб жиденькую бороденку и, прищурив один глаз, язвительно спросил:

— А что же за оборотень такой чудной, что тебя, значит, не клыками драл, а табуреткой бил? И, говоришь, не укусил ни разу? Даже, вон, живым оставил, хоть, поди, знал, что ты его ловить станешь.

— Да я сам, отче, удивляюсь. Видно, Господь уберег, не допустил лиходейства.

— Господь?.. Ага, ага… Ну, коли Господь, тогда, конечно… Только сдается мне, что где-то ты, Тихон, брешишь.

— Да ты что! — возмутился староста. — Вот, истинный крест!

Он привычно вскинул руку, чтобы перекреститься, но отец Паисий взглянул на него так, что руку свело, а боль стрельнула от пальцев до самого плеча. Лапша скривился и начал растирать онемевшую конечность.

— Не богохульствуй, Тишка! — рявкнул священник. — И так в грехах как свинья в навозе. В церковь сколь дён не заглядывал?! К исповеди уж, почитай, год не ходил. Над женой изгаляешься. Одну в могилу свел, так за другую принялся? А сколько мирских денег к твоим рукам прилипло? И то, что случайных путников ты обираешь, я тоже слыхивал. А тут, видать, не на того нарвался? Пошел по шерсть, да вернулся стрижен.

Лапша растерянно моргал, пытался возразить отцу Паисию, но только открывал рот, как выброшенная на берег рыба.

— Поделом тебе! — Священник сердито сверкнул глазами из-под нахмуренных бровей. — Это Бог тебя наказывает за грехи твои, за лиходейство. Господь милостив, уж сколько раз он упреждал тебя да прощал. Али ты не понял еще?! Деток, вон, бог не дал — так и помрешь бесчадным. При смерти лежал, да видно снова Бог тебя миловал. А ты все не угомонишься!

Отец Паисий вскочил с лавки, грозно потрясал кулаком и топорщил бороду. Лапше показалось, что щуплый старичок даже вырос, чуть не в потолок головой уперся. Староста сжался, вздрагивая от обвинений попа как от ударов плети. Ему вдруг захотелось спрятаться, забраться под лавку, свернуться там в клубочек, как бывало в детстве, когда буянил пьяный отец.

— Оборотень, говоришь?! — Священник шагнул к старосте, навис над ним, опираясь ладонями о столешницу. — Да, коли и оборотень! Он тебе в наказание за грехи послан, за злодейства да за жадность твою, за бабьи слезы, что из-за тебя, паскудного, пролиты. Бойся теперь Божьей кары да молись! Ты, Тишка и совесть, и Бога забыл, так вот Бог-то о себе и напомнил. От его гнева под лавкой не скроешься.

— Кайся, Тишка, кайся! — Изрядно захмелевший отец Паисий ткнул в Лапшу кривым пальцем, чуть не попав тому в глаз, икнул и взвыл дурным голосом, — А то придет зверь, рыкающий, и пожрет тебя, окаянного!

Староста отшатнулся от сумасшедшего попа, закрестился дрожащей рукой, попытался молиться, но ни одной молитвы вспомнить не мог и только шлепал побелевшими от страха губами.

Отец Паисий наконец выдохся, рухнул на лавку и, вылив из кувшина остатки браги, начал жадно пить. Вытер мокрую бороду и уже спокойно проворчал:

— Ты, ить, грамоте обучен? Пошли ко мне Митроху я ему для тебя Часослов дам, а то, поди, ни одной молитвы не помнишь.

Староста согласно закивал головой — горло перехватило так, что не только говорить, а и дышать было тяжело, в голове гулко стучало, а руки тряслись как с похмелья.

— Ну и славно… Пора мне уж и честь знать, детушки. Пойду-ка я до дома.

Отец Паисий с трудом встал, натянул кожушок и, слегка покачиваясь, пошел к двери. У порога повернулся, погрозил пальцем и строго сказал:

— А ты, Тихон, молись и кайся, да про божий храм не забывай. Забор-то… того… ик… покосился, — и исчез за дверью.

Митроха, забившийся в угол в надежде, что вошедший в раж поп его не заметит, облегченно вздохнул и покачал головой.

— Эк, его разобрало с браги-то! Видать, на старые дрожжи пошло, — целовальник захихикал, но взглянув на застывшего столбом старосту с совершенно безумным взглядом, подавился смешком.

Глава 9

Наутро Алексей без особых проблем купил у трактирщика почти новый холщовый мешок, глиняную плошку и пару горстей соли, оказавшейся чудовищно дорогой. Но молодой человек решил не торговаться — деньги-то все равно не его, да и тратить их пока некуда. Правда, Никола, заворачивая крупную серую соль в тряпицу, косился хмуро и насторожено, но промолчал.

Хороший нож с костяной рукояткой обнаружился в сумке, собранной ему Сен-Жерменом. С момента перемещения в этот век Алексей в нее и не заглядывал, а теперь с интересом перебирал разные мелочи, вроде мешочка с огнивом, деревянной ложки и футлярчика с большой иглой и мотком грубых ниток.

Собрав все необходимое, он вышел во двор и заметил сидящую на заборе ворону. Она встрепенулась, каркнула и слетела к нему на плечо.

— Привет, Леся! — Молодой человек погладил птицу по голове. — Какая ты носатая!

— Карр! — Ворона потопталась по плечу, цепляясь когтями, и ущипнула Алексея за ухо.

— Ты чего?! — возмутился он. — Больно же! На «носатую» что ли обиделась? Так я же любя.

Повернув голову, молодой человек чмокнул ворону в длинный клюв. Та довольно каркнула, потерлась о щеку Алексея и тихонько клюнула в губы. Он дернулся и отстранился.

— Ну, все, хватит нежностей. Давай, оставим их до вечера, мне с девушкой целоваться больше нравится, чем с вороной. Пойдем лучше нечистика искать.

Птица взлетела и направилась за дом. Алексей пожал плечами и пошел следом — может Леся именно там собиралась ловить будущего «информатора».

На заднем дворе было пусто и грязно — усеянный луковой шелухой и обрывками тряпок снег, замерзшие лужи помоев и куча отбросов у забора. Из покосившегося сарая, крытого прогнившей соломой, донеслось раздраженное кудахтанье, хозяйские куры почуяли оборотня и выражали свое недовольство. Хорошо, хоть Николо не держал собаку, а то могли бы возникнуть проблемы. Ворона покружилась над двором, полетела к дальнему углу и камнем рухнула в сугроб. Взметнулся, заплясал искристый смерч, и из снежной круговерти вышла Леся.

— Ты с ума сошла! — испугался Алексей. — А если кто увидит?

— Кто? — удивилась лесавка, отряхивая платье от прилипшего к нему мусора. — Здесь же никого нет. Грязи только много. Бе-е-е-е… Противно.

— Это сейчас никого нет, а если бы кто в это время из черного входа вышел, кухарка, например? Надо было у меня на чердаке перекинуться.

— Ага… — девушка с усмешкой поправила растрепавшиеся волосы и критически осмотрела себя. — А потом ты бы меня через общий зал повел? Интересно, что тогда спросил бы трактирщик? Откуда это ты взял девку, коли на верх один поднялся?

— Ну… ты, кажется права, — Алексей смущенно почесал голову. — Я как-то об этом не подумал. А где нечестика ловить будем? Во дворе?

— Нет, местный себя здесь чувствует хозяином. Мы можем с ним не справиться. Надо в город идти, на Торгу посмотреть, там этих тварей должно быть много. Ты все, что надо достал?

— Все. Только вот наряд твой… он как-то странно смотрится. В моем мире на такие мелочи внимания бы не обратили. Но здесь…

— Не беспокойся. Я видела, как одеваются горожанки.

Леся, засмеявшись, топнула ногой, одежда на ней замерцала, подернулась дымкой, и платье с меховой безрукавкой превратилось в короткую, крытую зеленым сукном шубку, из-под которой виднелась вышитая юбка. Или это был сарафан? В деталях женского костюма того времени Алексей не разбирался. На голове появился узорчатый платок, закрывавший плечи и грудь.

Теперь так? — лесавка кокетливо приподняла бровь. — Тебе нравится? Правда, это только морок, видимость одна, но на время сгодится.

— Очень нравится! С такой красавицей даже идти-то страшно. Вдруг отобьет кто?

— Отобьет, так потом сам не отобьется!

Алексей, разглядывая девушку, подумал, что за те несколько дней, что они знакомы, лесавка изменилась, стала человечнее, что ли. Вон даже шутить научилась.

— Ну, тогда идем!

Молодой человек шутливо поклонился и предложил Лесе руку, отметив про себя, что не знает, принято ли это в XVII веке. До этого он не обращал внимания, как ходят здесь мужчины и женщины. Он и женщин-то в городе видел мало, только торговок на рынке. Но, в конце концов, за несоблюдение приличий в Разбойный приказ не поволокут, разве что, посмотрят косо, так на это ему наплевать, а лесавке и тем более.

Они миновали ворота Немецкой слободы. Охранники, одетые в заиндевевшие кирасы поверх тулупов, посмотрели на них удивленно, но промолчали. По обе стороны дороги потянулись однообразные заборы и деревянные избы слобод, впереди показался вал Земляного города и мостик через Яузу. Молодой человек думал, что, наверное, летом, когда в каждом дворе зеленели сады, Москву можно было бы назвать живописным городом. Да и золоченые купола многочисленных церквей придавали ей совершенно особый колорит. Но сейчас, зимой, пейзаж выглядел серым и унылым, что угнетало Алексея с того самого момента, как он здесь появился. Может быть, дело было не только в этом, но и в прокопченном воздухе или в той непонятной паутине, которая время от времени мелькала перед глазами. Казалось, тяжелый камень давит на грудь, мешает вздохнуть, порождает чувство тревоги и раздражения.

— Фу! Весь город провонял дымом и гарью, — Леся словно услышала его мысли, сморщила носик, прикрыв его меховой рукавичкой. — Как люди тут могут жить? Дышится тяжело. Когда я вороной летала, то как-то не замечала этого.

— Так печки топятся… — молодой человек вспомнил, о чем давно хотел узнать у лесавки. — Слушай, я вот спросить хотел: как тебе удается перекидываться и одежду сохранять, ведь то твое платье не морок? Я с этим совсем замучился. Иной раз перекидываешься второпях, так вся одежда в клочья превращается. Особенно зимой неудобно — тулуп в зубах таскать не будешь, а в сугроб закопаешь, потом заледеневшее надевать… бр-р-р-р.

— Все очень просто. — Леся пожала плечами. — Оборотничество — это часть моей сущности, а ты родился человеком и случайно обрел эту способность. Платье — тоже часть меня, как волчья шкура или вороньи перья. Вот ты, когда из волка в человека перекидываешься, ведь шкуру не снимаешь?

— Все равно, не совсем понятно… Со мной ты вообще, э… без одежды была. Выходит, ты другое платье надеть не можешь?

— Не знаю. Это-то морок, обман, а настоящее не пробовала.

Алексей некоторое время шел, молча размышляя над словами лесавки. Что-то в них было не так. Наконец он понял и спросил у девушки:

— Ты говоришь, оборотничество — часть твоей сущности, но я никогда не слышал, чтобы лесавки умели в разных зверей превращаться. Это же, вроде, древесные духи?

— Лесавки и не умеют.

— Тогда кто же ты? — Алексей даже остановился, заглядывая в глаза Леси. — Чурила обманул меня, сказав, что ты лесавка? Зачем?

— Не обманул. Только я не совсем лесавка. Мой дед — сам Велес, скотий бог, хозяин всех зверей. Он — оборотень, и эта способность досталась мне от него.

— Ничего себе! Так ты внучка бога?!

— Мертвого бога.

— Разве бог может умереть?

— Боги умирают, точнее, засыпают мертвым сном, когда в них перестают верить. Мы тоже умираем, лесавок и леших мало осталось. В том, лесу, где ты меня встретил, я — последняя. Скоро и я умру.

— Не говори так! — Алексей повернул к себе девушку, обнял, прошептал, почти касаясь ее губ, — Я верю в тебя, не просто верю… люблю. Ты живая, ты не можешь умереть, из-за того, что какие-то глупые людишки забудут о тебе.

— Не надо… — девушка отвернулась, но молодой человек заметил блеснувшие на глазах слезы. — Я не хочу об этом говорить. Вот тут больно. — Леся дотронулась до груди. — Давай лучше пойдем, а то на нас уже оглядываются.

Действительно, несколько человек остановились неподалеку, явно обсуждая поведение молодой пары.

— Эй, парень, ты чего это девку лапаешь?! — донесся до Алексея возмущенный голос.

Худой и длинный как оглобля стрелец в выцветшем синем кафтане, зло ощерившись, шагнул к ним.

— Да и эта дура совсем стыд потеряла — среди бела дня с дружком милуется! — поддержал его мужик в рыжем малахае. — Вот плетьми бы ее на площади по голой заднице, честным людям на потеху! Чтоб неповадно было!

— Охальники! Еретики окаянные!

Сгорбленная старуха с клюкой завизжала, на удивление шустро подскочила и огрела Алексей по спине суковатой палкой. Парень охнул и отшатнулся, закрывая собой Лесю. Откуда-то вынырнул монах в драном полушубке поверх засаленной рясы, заголосил гнусаво, размахивая распятием:

— Блудодеи безбожные! Христопродавцы! Гнев господень падет на вас! Весь город во грехе, аки паршивый козлище в навозе, погряз. Сатана, аки зверь алкающий рыщет! Вон они, бесы-то его, вона! Тут уже! — Глаза монаха горели лютой злобой. Он выставил перед собой тяжелый медный крест и, брызгая слюной, бочком подбирался к молодым людям. — Огнем их жечь, пока не пожрали они нас! Огнем, спасены души!

«Бежать!» — мелькнула в голове Алексея мысль, но видение затянувшей мир паутины заставило его замереть на месте. Снова перед глазами задергались черные нити, которые липким коконом опутали беснующуюся толпу и тянулись куда-то в центр города, к Боровицкому холму и Кремлю.

— Что ты встал? Бежим скорее! — Леся дернула Алексея за рукав и сорвалась с места, увернувшись от старухи с клюкой.

Алексей с всхлипом втянул в себя густой, словно смола, воздух и, преодолевая тошноту, кинулся за девушкой. Скользя на обледенелой тропинке, они свернули в проход между домами и оказались на узкой безлюдной улочке. Перед глазами замелькали заборы, заиндевевшие кусты, покосившиеся избы. Покрутившись в переулках, молодые люди остановились, переводя дыхание. Погони не было.

— Вот они, твои люди! — раздраженно произнесла Леся. — Злобные твари! Ты к ним хочешь вернуться? Таким же станешь!

— Ну… не все люди такие, — смущено протянул Алексей. Он понимал Лесю, но за людей было обидно. — Вон, например, Чурила не такой — и тебя не обижал, и оборотня не побоялся приютить.

— Я других людей не встречала. А Чурила… может еще хуже этих.

Последние слова девушка произнесла совсем тихо и как-то сжалась. Потом фыркнула, словно рассерженная кошка, сверкнула на Алексея зелеными глазищами и решительно пошла вперед. Леся сегодня явно была не в настроении.

Молодой человек пожал плечами — в сложности взаимоотношений колдуна и лесавки он вникать не собирался, его больше интересовала странная паутина. Сомнительно, что видения — это последствия перемещения во времени или удара кочергой по голове. И причина их явно была не в нем самом, а в городе или месте, где этот город расположен. Создавалось впечатление, что кто-то или что-то подпитывает людскую злобу, ненависть, агрессию, и эта сущность, судя по направлению нитей паутины, располагается в районе Кремля, а точнее под Кремлем, возможно, в тех самых подземельях, куда Алексею предстоит проникнуть. «А если это именно библиотека генерирует негативную энергию, влияющую на людей? Недаром же все говорят, что Либерия — зло», — размышлял молодой человек, жалея, что рядом нет Сен-Жермена, который хорошо разбирался в теории магии. Вспомнился рассказ графа о том, что сильные артефакты могут воздействовать на людей даже в неактивированном состоянии, вызывать чувства тревоги, беспокойства и, страха. Таким образом проявляет себя утечка магической энергии. Поэтому магические вещи, «находящиеся в свободном доступе», например, в открытых витринах музеев со временем слабеют, а то и вовсе утрачивают свою силу. Самые мощные артефакты, это те, что спрятаны глубоко под землей, запечатаны в схронах — их магия не растрачивается и не рассеивается в пространстве.

«Запечатаны?! — Алексей даже замер, поняв совершено очевидную вещь — кто-то не так давно побывал а подземелье, открыл схрон с книгами, и темная энергия древних магических гримуаров сочится из-под земли, отравляя сам воздух города. — Что же получается? Достаточно только найти место выхода этой магической энергии, и станет ясно, где находится Либерия».

— Что с тобой?! — лесавка дернула молодого человека за рукав. — Чего застыл как столб? Идем, давай, а то опять толпа соберется.

— А..? — Алексей вынырнул из своих мыслей и огляделся — они уже были недалеко от центра, Торг шумел и гомонил где-то за поворотом узкой улочки. — Да, конечно, идем. Извини, задумался.

Размышляя, молодой человек не заметил, как они миновали Белый город, прошли через ворота между круглыми, пузатыми башнями и оказались в Китай-городе. Унылые серые заборы и прокопченные избы ремесленных и стрелецких слобод сменились высокими в три яруса теремами и каменными палатами. Крыши были крыты не гнилой соломой или дранкой, и вычурным лемехом, на них красовались затейливые башенки и коньки с петушками. Резные ставни расписаны цветами и диковинными птицами — не дома, а пасхальные яички. Чувствовалось, что хозяева богаты и денег на похвальбу перед соседом не жалеют.

— Лепота! — хмыкнул Алексей. Но вся это сказочная, лубочная красота не радовала, чувство тревоги не исчезло — молодой человек каждую минуту ждал, что яркую картинку затянет черная паутина, и окружающих людей начнет корчить от лютой злобы.

— Мешок давай! — Леся оглядывалась по сторонам и даже принюхивалась, напоминая охотничью собаку, выслеживающую дичь.

Помахивая мешком, лесавка направилась к торговым рядам. Здесь было тесно и шумно, люди продавали, покупали, громко торговались, просто общались, встретив знакомого — на Торгу в Москве все пути сходятся. Народ мельтешил, словно муравьи в муравейнике, мелькали бородатые лица, богатые шубы и засаленные кожуха, крытые дорогой тафтой ферязи и рваные армяки. Люди размахивали руками, толкались, локтями прокладывая себе дорогу. Алексей старался не потерять в этом людском море лесавку, которая мелькала впереди, иногда останавливалась, присматриваясь к чему-то, видимому только ей, и шла дальше.

— Леся, подожди! — окликнул девушку молодой человек. — А то потеряешься еще, где я тебя в этой сутолоке искать буду? Скажи хоть, что ты ищешь, может, я помогу.

— Нет, не поможешь, — лесавка мотнула головой, продолжая высматривать в толпе свою «дичь». — Ты даже не увидишь… не сможешь. Я видела нескольких злыдней, но они не подойдут, кроме гадостей от них ничего не дождешься. Буду искать других, а ты просто не отставай.

Теснота деревянных прилавков и лотков сменилась более широкой улицей с новыми каменными лавками, построенными по приказу царя Бориса. Здесь и покупатели более степенные, и товар побогаче, да и купцы не такие крикливые — знают цену и себе, и своему товару, не хватают покупателей за полы, а важно стоят у лавок, да изредка раскланиваются со знакомыми.

— Ах, вы, бабоньки мои, девки раскрасавицы!

Выбирайте бусы, кольца — кому что понравится!

Знакомый задорный голос легко перекрывал гул базара и летел над торговыми рядами. Алексей закрутил головой и увидел шагавшего с коробом Демида в распахнутой шубе и лихо заломленной на затылок шапке. Выбившиеся из-под нее рыжие кудри трепетали на ветру, как языки пламени.

— Малой! — окликнул Алексей.

Парень обернулся, весело оскалился и двинулся к ним.

— Здрав буди, Алешка! — коробейник заинтересовано взглянул на лесавку. — А это, что за диво дивное? Экая красавица, прямо глаз не отвести!

Леся скромно опустила глаза и спряталась за спину Алексея.

— Это…э-э-э, — замялся молодой человек, — родственница моя… дальняя. Вот, решил Москву ей показать.

— Угу… — понимающе кивнул Малой, — ладная у тебя родственница. Ты что, девица, прячешься? Меня, что ли, боишься? Так я совсем не страшный, поди, не кусаюсь. А товар-то, гляди-ко, у меня какой! Али не любо?

Демид зацепил из короба пригоршню бус, сверкнувших разноцветными искрами. Леся несмело улыбнулась и осторожно шагнула к коробейнику, в глазах лесавки вспыхнули заинтересованные огоньки. Да и какая же девушка, будь она хоть лесная или болотная, не растает при виде нанизанных на нитку цветных камушков, сережек и перстеньков.

— Вот, погляди-ко, — приговаривал Малой, пропуская сквозь пальцы яркие, переливающиеся огоньки. — Это скатный жемчуг. Сколько раковин на дне речном надо найти, да жемчужин из них добыть — а сия редкость, хорошо, если в каждой десятой раковине встречается — чтобы такую нитку собрать. А вот это, словно застывшие капельки меда, сердолик-камень, говорят, он в любви помогает. — Демид хитро глянул на Лесю. — Только тебе, мыслю, в этом деле помощь не требуется. Еще, смотри, какой дивной красоты бусины — и лазоревые, и алые, и словно весенняя мурава, а эти и вовсе золотые. Загляденье просто, даром, что обычное стекло, а как искусно расцвечено. Ты, Алешка, не стой, рот разиня, купи девице подарок. Ей — радость, а мне — прибыток.

Лесавка, как завороженная, перебирала в руках нитки бус, ее глаза светились восторгом, щеки порозовели, а на губах играла отстраненная улыбка.

— Леся! — молодой человек, тронул девушку за плечо. — Что тебе нравится?

— Нравится… — девушка вздрогнула, словно очнувшись от сна, и удивленно оглянулась на Алексея. — Не знаю… Красивые, как цветы на летнем лугу… только неживые. А эти на гроздья рябины похожи.

Лесавка погладила бусы, собранные из круглых красных бусин разного размера.

— Это королек, сиречь коралл, — с готовностью пояснил Малой. — Чудная штука, вроде травы, только каменная и растет на морском дне. Его издалека привозят, сказывают, из самой Индии.

— Ну, пусть будет коралл, — кивнул головой Алексей и отсыпал коробейнику пригоршню серебряных монет. — Держи подарок, Леся. Довольна?

Лесавка осторожно, словно опасаясь разбить, взяла сверкавшие каплями свежей крови бусы, кивнула головой и улыбнулась Малому.

— Ты — хороший.

— Эка! — удивился парень. — Дык, я знаю, что хороший. Только ты не мне, а вон, Алешке улыбайся. Он тебе подарок купил. Ну, застоялся я с вами, надо двигаться дальше. Про мужичка-истопника я помню. Постараюсь разузнать, где его найти можно. Свидимся еще! И ты, красавица, наведывайся на Торг-то. Глядишь, серьги к твоему ожерелью подберем.

Внезапно крик боли, переходящий в звериный вой, перекрыл гул торговых рядов, вспугнул стаю ворон, которая сорвалась с крестов Покровского собора и заметалась над площадью, заполошно хлопая крыльями. Крик раздался снова, и в нем была такая мука, что Алексей вздрогнул и начал озираться по сторонам. Леся прижалась к нему, вцепившись в руку ледяными пальцами.

— Что это, Малой?! — окликнул молодой человек собравшегося уже уходить коробейника.

Демид обернулся, лицо его было неожиданно мрачное и даже злое.

— Татя али вора какого-нибудь кнутом бьют. Эка невидаль! У нас, почитай, что ни день кого-нибудь на «кобыле» секут, а то языки рвут или носы, уши да руки рубят. Не знал что ли?

— Прямо на базаре?!

Алексей, конечно, знал, что в XVII веке была система жестоких наказаний за малейшие проступки. Но одно дело знать, другое — столкнуться с этим, в общем-то, обычным для людей явлением в реальности. Судя по всему, вопли, доносившиеся от центра торговой площади, никого не удивляли и не пугали. Большинство на них не обращали никакого внимания, лишь несколько человек, видимо, от нечего делать, стали проталкиваться к месту наказания.

— А где же еще? — отводя глаза, буркнул Малой. — Чтобы все, стало быть, видели, и другим неповадно было. Ну, бывай, Алешка. Пойду-ка я подальше… не люблю этого…

Малой махнул рукой и растворился в толпе.

— Пойдем, пойдем и мы отсюда, — теребила молодого человека дрожащая лесавка. — Страшно здесь, плохо. Ты не чуешь?

— Да, да…

Алексей тоже ощущал, как воздух становится гуще и перед глазами начинают мелькать знакомые дрожащие нити. Смотреть на казнь не хотелось, но это был шанс обнаружить источник черной паутины.

— Подожди меня здесь. Не бойся, никто тебя не тронет, — постарался успокоить лесавку молодой человек, — только не уходи никуда. Я скоро вернусь.

Толпа рядом с местом казни стала плотнее, и пришлось буквально продираться, работая локтями. Раздавшийся совсем рядом крик раскаленным штопором ввинтился в мозг, от кислой вони множества человеческих тел, засаленных тулупов и армяков, сдобренной запахами страха и злобы, замутило. Алексей сжал зубы, стараясь не поддаваться неприятным ощущениям и не потерять контроль над сознанием. Неожиданно он выскочил из гущи людей на открытое пространство и оказался прямо перед деревянным помостом, заваленным почерневшей от крови соломой. На «кобыле» — толстой доске с прорезями для рук — был привязан обнаженный до пояса человек. На голой, посиневшей от холода спине — кровавые полосы, разбитые губы дрожат, а волосы ледяными сосульками спадают на лицо. Рядом мужик с кнутом, размахивается, бьет сильно, с плеча, с оттяжкой. Кнут полосует кожу, сдирая до мяса, и рвется в дымное небо крик боли.

— Торопиться кат-то, частит удары, — комментировал работу заплечного дел мастера щуплый мужичок в подпоясанном веревкой армяке.

— Как не торопиться-то? — отвечал ему стоящий рядом такой же серый и тощий парень. — Ить, не лето! Пока сорок ударов получит, замерзнет, поди.

— Ништо! — хмыкнул мужичок. — Чай, под кнутом-то быстро согреется. Ему еще язык рвать будут, сказывали. Дождемси?

— А то! Пусть не балаболит языком-то! Сказывали, будто кричал вор-то, что, де, жив царевич Дмитрий, де, надо его на царство кликать, а худородного Бориса прогнать. Де, за ним, за Дмитрием-то, сила — поляки да шведы.

— Дурак! — согласился тот, что постарше. — Кого кликать-то? Где тот Дмитрий? А поляков да шведов нам не надоть — своих дармоедов не прокормить.

— А, может, правду кричал человек-то? — встрял в разговор третий, зло сверкая глазами и выставив вперед клочковатую бороду. — За правду-то скорее язык вырвут, правды-то нонче, ох, как боятся. Коли бы брехал, так никто бы и не суетился. Я вот от верного человека слышал…

— Слышал, так молчи! — рявкнул на него мужик в армяке. — Я твои враки знать не хочу — мне своя спина дорога.

Человек на «кобыле» снова взвыл после очередного удара, задергался всем телом, засучил ногами, а палач уже снова замахивался.

Алексея трясло, окружающий мир превратился в черно-белый негатив, затянутый серой дымкой. От мельтешения нитей паутины, местами толстых как корабельные канаты, закружилась голова, рот наполнился вязкой слюной, которая закапала с удлинившихся клыков. Начавшаяся трансформация испугала и привела в чувство. Алексей постарался дышать спокойно и глубоко, загоняя зверя в самый отдаленный уголок души, отвернулся от окровавленного тела и сосредоточился на паутине. Толстые, дрожащие нити тянулись и к человеку на помосте, и к палачу, и к спорящим рядом с ним мужикам, закручивались тугими жгутами в толпе, местами напоминая комки спутавшейся в колтуны пряжи. Молодой человек заметил, что некоторые из тех, кого коснулась паутина, торопились убраться подальше, суетливо протискиваясь сквозь толпу, другие, наоборот, подходили к самому помосту, вытягивали шеи, выглядывая из-за спин стрельцов, кричали что-то злобное, матерились, брызгая слюной. Сил смотреть на это уже не было, к горлу подкатывала тошнота, и Алексей начал выбираться из толпы, с брезгливостью шарахаясь от черной дряни, облепившей людей.

Наконец помост скрылся из вида, дышать стало легче и как всегда внезапно исчезло видение паутины. Никакой пользы это зрелище Алексею не принесло — он так и не смог определить, откуда тянутся черные нити. Оказалось, что точек выхода паутины такое множество, что Боровицкий холм напоминал дуршлаг, словно под Кремль кто-то закачал сотни тонн черной мерзости, и она теперь сочится изо всех пор.

С трудом приходя в себя, молодой человек остановился у лавки, где оставил лесавку, и обреченно вздохнул — девушки там не было.

— Вот этого я и опасался, — проворчал он, оглядываясь. — И где я ее теперь искать буду?

Не заметив в округе никого, хоть отдаленно похожего на стройную девушку в зеленой шубке и цветастом платке, Алексей обратился к ближайшему лавочнику, торговавшему конской сбруей, седлами и еще какими-то кожаными ремешками.

— Почтеннейший, ты тут девицу в зеленой шубке не видал? Я наказывал ей меня здесь ждать и никуда не ходить, а она, видно, не послушалась.

— Девки, они все такие! — хохотнул дородный купец с седой во всю грудь бородой. — У меня две таких вертихвостки растут, так спасу никакого нет. А девку твою видел, она вон по тем рядам пошла, где щепным товаром торгуют.

Алексей поблагодарил купца и кинулся в указанном направлении, думая сможет ли он использовать волчий нюх и найти лесавку по запаху. Но в такой толпе это было сомнительно. К счастью, Леся быстро обнаружилась у лавки с деревянной расписной посудой. Блюда и плошки, крутобокие ковши с затейливыми ручками, ложки всех размеров — от больших половников до крошечных, детских ложечек, огромные чаши-братины и маленькие чарки были расписаны яркими цветами, завитками травы и диковинными птицами. Покрытые блестящим золотистым лаком они выглядели нарядными и дорогими. Улыбающийся торговец лихо наигрывал на деревянных ложках, явно красуясь перед девушкой, любующейся его товаром.

— Леся! Вот ты где! — Алексей, облегченно вздохнув, подошел к девушке. — Я же тебя просил подождать меня и никуда не уходить.

Лесавка обернулась и обиженно фыркнула:

— Там скучно было, а тут, гляди, какая красота! И дядька ложками стучит уж больно затейливо. Мне страшно было, а как услышала этот стук, так стало легко и радостно.

— Скучно ей, видите ли! А если бы ты потерялась здесь?

— Не сердись, я сама бы тебя нашла, — отмахнулась Леся. — Я вот это хочу. Можно?

Девушка осторожно погладила расписной ковш с двумя ручками — одна в виде птичьей головы с раскрытым клювом и веселыми глазами, а другая в виде затейливо вырезанного хвоста.

— Конечно, можно, красавица! — улыбнулся торговец. — Для того и делано! Да из такого ковша и простая вода хмельным медом покажется. Деньги заплати и бери, пользуйся на здоровье.

Алексей отсчитал требуемую сумму, не торгуясь — товар, действительно, был хорош, но подумал, что больше на Торг лесавку брать не стоит — неизвестно, что ей в следующий раз приглянется.

— Ну что, давай, теперь твоего нечистика ловить, а то и так полдня прогуляли.

— А я его уже поймала! — Леся торжествующе встряхнула мешком, в котором завозилось что-то не больше кошки. — Только он не мой, а сам по себе.

— Вот и хорошо! — обрадовался молодой человек. — Значит, идем домой.

Глава 10

Вечер выдался на редкость морозным, и с наступлением сумерек село словно вымерло, даже собаки не брехали. Митроха, спрятав нос в бараний воротник кожуха, торопливо семенил на другой конец села. Узкая, в один след тропинка вихлялась, словно пьяная, демонстрируя характерные особенности всех российских дорог. Целовальник, подслеповато щурясь, старался угадать очередной изгиб тропы и не провалиться в сугроб по колено, а то и по пояс.

Вылезать на мороз из уютного избяного тепла не хотелось, но Митрохе нужны были деньги, и он надеялся выклянчить их у старосты. После беседы с отцом Паисием Лапша стал совсем странным, заставил принести обещанную священником книгу и с воодушевлением принялся читать псалмы и молитвы. Чтение ему давалось с трудом, и слушать, как староста, спотыкаясь на каждом слове и подвывая, бубнит молитвы, было жутковато. Но денег хотелось.

Кабак в селе был монастырский и захудаленький, собирать необходимую выручку удавалось не всегда. Народишко то повымер еще пять зим назад от черной хвори, то обнищал так, что не только водки, но и соли купить было не на что. А отец казначей свое требовал каждый месяц и нормы снижать не желал. Говорил, де, ты Митроха ленив да питухам потрафляешь, с тебя, де, и буду взыскивать, палками грозился. Вот, мол, постоишь на правеже[13], так и деньги сыщутся, а в другой раз больше радения проявишь. Целовальник поежился — правеж пугал до икоты. Сам мужиков — должников кабацких не раз под батоги ставил, видал как выли, когда им по голым икрам палками лупили, да не один день, пока домашние денег на оплату кабацкого долга не соберут. Ноги-то иной раз уж не синие, а черные становились. А что делать? Водочка она только сперва сладкой кажется, а в похмелье и правеж не пугает — лишь бы кабатчик чарку поднес, а что дальше будет, не загадывают. Теперь вот и ему, целовальнику, правежом грозятся. Митроха тяжело вздохнул и прибавил шагу, два дня всего сроку-то осталось. Как в монастыре с пустыми руками показаться?

В сенцах встретила его заплаканная старостиха, всхлипывая, запричитала:

— Ох, беда-то какая, Митрофан Иваныч! Мой-то совсем рехнулся, целыми днями и ночами молится да поклоны бьет, индо шишку на лбу набил. А давеча приказал все деньги в храм снести, грехи, де, замолить хочу, все неправедно нажитое Богу пожертвовать, мне, де, оно не надобно, я, де, сам в монастырь собираюсь.

Целовальник охнул, отодвинул бабу в сторону и шагнул в дверь. В избе было душно, чад от дешевых сальных свечей и коптящей лампады тянулся к потолку, скапливался в темных углах сизым дрожащим маревом. Лапша в одной рубахе без опояски стоял на коленях перед образами, уткнувшись в потрепанную книгу, и гнусаво бубнил:

— Господи, да не яростию Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене… — староста натужно закашлялся, вытер слезящиеся от напряжения глаза и продолжил, не обращая внимания на вошедшего. — Помилуй мя, Господи, яко немощен есмь, исцели мя, Господи, яко смятошася кости моя… Обратися, Господи, избави душу мою: спаси мя ради милости Твоея. Яко несть в смерти поминаяй Тебе: во аде же кто исповестися Тебе?

Лапша размашисто перекрестился и бухнулся лбом об пол так, что на поставце забренчали глиняные миски. Целовальник снял шапку и тоже перекрестился, но небрежно, словно от мухи отмахивался, и нерешительно уставился на оттопыренный старостин зад.

— Э-э-э… здрав буди, Тихон. Дело у меня к тебе.

Митроха потоптался у двери, но, не дождавшись ответа, прошел к столу и присел на лавку, комкая в руках шапку. Решил, что прерывать богоугодное дело не стоит, лучше дождаться, когда староста закончит молиться. А тот тем временем снова уткнулся в книгу и забормотал. Митроха не вслушивался в слова псалма, размышляя о том, что матерящийся и орущий Лапша, готовый, чуть что, двинуть кулаком в рыло, нравился ему гораздо больше. Впрочем, беспокоили его не столько перемены, произошедшие с подельником, сколько собственные проблемы. Целовальник нетерпеливо ерзал на лавке и горестно вздыхал, предчувствуя тяжелый разговор.

— Отступите от мене, вси делающии беззаконие, яко услыша Господь глас плача моего: услыша Господь моление мое, Господь молитву мою прият! Да постыдятся и смятутся вси врази мои, да возвратятся и устыдятся зело вскоре! — взвыл староста дурным голосом, трижды приложился лбом и, облегченно вздохнув, наконец, поднялся с колен.

— Чего тебе? Пошто пожаловал? — Лапша сердито зыркнул на целовальника и устало опустился на лавку. — Вишь, недосуг мне, еще два псалма прочитать надо.

— Беда у меня, ох, беда… — Митроха вздохнул пожалостливее и запричитал: — Горе горькое, судьбина тяжкая. Только на тебя, Тихон, одна надежда. Коли не пособишь — пропаду, как есть, пропаду!

— На все воля божья! Не на меня надеяться надо, а на Господа нашего. Надеяться и уповать, как я на него уповаю. Молись, Митрофанушка, авось переможется, — перебил Лапша целовальника, перекрестился и смирено опустил глаза.

— Дык, молился я! Только, ить, от молитв-то денег не прибавляется, а они мне, ох, как нужны! Отец казначей кабацкую подать требует, на правеж поставить грозится. А денег взять-то и негде? Обнищал народишко, в кабак мало кто заглядывает… Да и я с этим оборотнем, нечистый его забери, дело-то запустил, по твоей, стало быть, нужде мыкался.

— Ох, не о том ты печешься, Митроха! Не о деньгах надо думать, а о спасении души своей. Правежь — не беда, а божье наказание. Вот и прими господню волю со смирением. А явится оборотень-то, да начнет тебя жрать, из тела куски мяса рвать, да кровушкой запивать, вот уж тогда воистину беда придет.

— Ты что, Лапша, страсти какие говоришь, — Митроха аж передернулся.

— Я каждую ночь это вижу, вот и говорю. Только глаза сомкну, как вижу пасть его оскаленную, а с клыков кровь так и капает… моя кровушка-то. А зверь этот дьявольский все ко мне подбирается, норовит в горло вцепиться. Я и бежать хочу, а ноги-то не бегут, гляжу, а они уж по колено отгрызены.

— Господи, спаси и сохрани! — пробормотал побелевший от страха Митроха, думая, что от таких видений недолго свихнуться, что, видимо, со старостой и приключилось.

— Вот-вот, а ты говоришь, правеж — беда. А я ночью не один раз вскакиваю — да к образам, молиться начинаю, и вроде отступает зверь-то… только ненадолго.

— Да, ну и дела… — протянул целовальник, почесал затылок, покивал головой, мол, сочувствую. — Ну, стало быть, молись, коли помогает. Только… это… денег-то дашь… али как?

— Али как! — рыкнул Лапша. — Нету денег.

— Как это «нету»? — испугался Митроха, понимая, что Катюха его не обманула.

— А так и нету! Давеча велел бабе своей все в храм снести. Нам с тобой, Митрофан, не о деньгах надо думать, а о том, как грехи свои замолить, да от злодея оборониться.

— Дык, что же делать-то мне? Ведь отец казначей сулился, коли через два дня денег не принесу, послать Семку Косого с батогами, де, бить тебя будет нещадно, пока недостачу не выплатишь.

— Ништо… — равнодушно произнес Лапша, кося глазом, на отложенную книгу. — То за грехи твои наказание, его смирено сносить надо, а не роптать. Авось, за муки Господь тебе пару грехов и простит. Все равно, денег у меня нет.

— Ты что, Лапша, еще и головой ударился, — окончательно рассердился целовальник, — али тебя отец Паисий сглазил? Так вроде бы не должен, святой отец, как-никак? Неужто ничего себе-то не оставил? У тебя, чай, не одна кубышка в огороде прикопана?

— Кубышка!? — оживился староста. — А ведь и верно, прикопана в одном месте. Эй, Катька, тащи-ка сюда заступ! Хотел было до весны ее оставить, чтобы, стало быть, мерзлую землю не долбить, а уж коли ты тут случился, то и нонче откопать можно.

Лапша, возбужденно сверкая глазами, сунул в руки целовальника лопату и снял с гвоздя шубу.

— Иди, давай, я место покажу, да рядом постою, чтобы ты ничего себе не спер. А завтра поутру сам в церковь отнесу. Пусть отец Паисий оклады на образах позолотит, да целый год молитвы о моем избавлении читает. Его-то молитвы, поди, Господь быстрее услышит.

Митроха изумленно вытаращил глаза и даже задохнулся от возмущения. Понял, что староста не шутит, зло плюнул, швырнул лопату на пол и вышел, хлопнув дверью.

* * *

Зимний день короток. Кажется, вот только что тусклое солнышко начало пробиваться сквозь снеговые тучи, а уж катится к закату, торопясь спрятаться от зимней стужи за окоём земли. Серый день угасает незаметно, растворяясь в сгущающихся сумерках, на фоне которых дома кажутся черными провалами, а люди превращаются в зыбкие призрачные тени.

Алексей, проголодавшийся за целый день беготни по морозу, купил корзинку пирожков и почти все их по дороге съел. Леся только фыркнула, заявив, что в человеческой еде не нуждается, и молодой человек ей искренне посочувствовал — пироги с капустой оказались удивительно вкусными.

До Немецкой слободы добрались, когда уже почти стемнело, и тут неожиданно возникла проблема. Лесавка наотрез отказалась превращаться в ворону, заявив, что она устала, а силы понадобятся для усмирения нечистика. Идти через общий зал Алексей не рискнул — объяснять флибустьеру-трактирщику, откуда он взял девушку, и зачем ведет ее к себе, совершенно не хотелось. Время было такое, что приличные девушки к чужим мужчинам не ходили, а неприличных, похоже, вообще не водилось. Молодые люди пошли через черный ход, где неудачно столкнулись со служанкой, бывшей по совместительству женой хозяина трактира. Алексей сделал зверское лицо, трактирщица икнула и закрыла рот, проглотив, готовящийся вырваться вопрос. Конечно, она обязательно обо всем расскажет мужу, но молодой человек решил, что разберется с этим позже.

В каморке Леся, тяжело вздохнув, опустилась на тюфяк. Она была бледной и осунувшейся, задорные зеленые огоньки в глазах потухли, а руки, сжимавшие мешок с «добычей» заметно дрожали.

— Устала? — сочувствующе спросил Алексей. — Брось ты этот мешок в угол.

— Нельзя, — покачала головой лесавка. — Он выберется и удерет, да еще сперва напакостит. Нет, я его пока удержу. А ты зажги свечи и проведи ножом на полу круг, шага три в поперечине, границу солью посыпь, не жалей, чтобы просветов не было.

Пока молодой человек чертил круг и рассыпал соль, лесавка ходила рядом и что-то бормотала на незнакомом языке — читала заклинание. Затем осторожно, чтобы не наступить на границу, вытряхнула из мешка нечистика.

На пол шмякнулось существо с серо-бурой, местами свалявшейся шерстью похожее на слегка ободранного персидского кота, с такой же плоской курносой мордой и круглыми глазами. Впечатление портили острые зубы, торчащие из пасти. На передних лапах зверюшки были длинные обезьяньи пальцы с кривыми когтями, а на задних — раздвоенные козлиные копытца. Существо прижало большие пушистые уши и сердито зашипело, щелкая по полу голым крысиным хвостом с кисточкой на конце.

— Ух, ты! — воскликнул Алексей, с интересом разглядывая странную тварь. — Это кто ж такой?

— Анчутка. Нечисть мелкая, но пакостливая.

— Так вот он какой! А морда как у нашего персидского кота Пуськи — наглая и недовольная. — Молодой человек наклонился, чтобы получше рассмотреть «зверюшку».

Нечистик, оскалившись, неожиданно прыгнул на него, и Алексей отшатнулся, чуть не сбив с ног Лесю. Налетев на соляную границу, анчутка завизжал, кубарем откатился к центру круга и начал лизать обожженные лапы, поскуливая и злобно сверкая красными глазами.

— Тихо ты! — шикнул Алексей, испуганно оглянувшись на дверь.

— Нечего пока с ним разговаривать, — раздраженно буркнула лесавка. — Это тварь злобная и вредная, тут надо по-другому. Достань чашку, что приготовил, и нацеди в нее крови.

— Крови? — удивился Алексей. — Чей? Моей? Он, что, вампир?

— Конечно, твоей. Ты же у него про схрон будешь спрашивать. И никакой он не упырь, так, мелочь нечистая, хотя от крови не откажется. Кровь привяжет его к тебе, он не посмеет ослушаться. А просто так ни один нечистик с нами говорить не будет.

— Лесные твари! — злобно прошипел анчутка и заскреб когтями пол. — Отпустите!

— Сам ты тварь! — обиделся Алексей, затем помялся и спросил у лесавки — Мне что, руку резать надо?

— Ты странный… — девушка смотрела устало и раздраженно. — Как же еще? И не тяни время, иначе тварь окончательно взбесится и будет орать, как резаная. Тогда к нам прибегут люди, что сидят внизу. Будет плохо.

— Да, сейчас, — кивнул головой молодой человек.

Он тоже понимал, что лишний шум совершено ни к чему, но резать себя ему еще никогда не приходилось, и было страшновато. Стараясь не показывать Лесе свою нерешительность, достал нож и глиняную миску, зажмурив глаза, полоснул себя по запястью и ойкнул от неожиданно резкой боли. Порез набух багровым, и в плошку закапала, а затем полилась тонкой струйкой кровь. Когда ее набралось достаточно, Алексей зажал порез другой рукой, но кровь продолжала сочиться сквозь пальцы на пол, впитываясь в шершавые доски.

Нечистик насторожился, принюхиваясь. Его приплюснутый розовый нос подергивался, а между зубов мелькал длинный раздвоенный язык.

— Погоди, я помогу, — тихо сказала Леся.

Подошедшая к Алексею девушка была совсем бледной, а обведенные синими тенями глаза ввалились.

— Не надо… — забеспокоился молодой человек, — само сейчас затянется. Тебе же плохо, я вижу.

— Ничего, — прошептала лесавка, — это пройдет. Я не люблю крови.

Она протянула руки, накрыв рану ладонями, и что-то пробормотала.

— Все. Рану залечить я не смогу, но остановить кровь мне по силам… Поставь миску в круг. Только осторожнее, а то эта тварь может запросто пальцы оттяпать.

Анчутка присел на задние лапки, сложив передние на груди, и стал похож на зубастого лохматого суслика. Какое-то время он рассматривал миску с кровью, подергивая кисточкой на хвосте и облизываясь, на его морде застыло выражение крайнего удивления и нерешительности. Молодой человек уже было подумал, что им попался вегетарианец, не готовый принять такую жертву, и кровопускание было лишним. Но нечистик наконец собрался с духом, осторожно подкрался к чашке и лакнул пару раз. Почмокал губами, недовольно сморщился и выдал неожиданным басом:

— Фу! Псиной воняет!

Алексей даже задохнулся от возмущения, но доказывать анчутке свою принадлежность к человеческому роду не стал. Нечистик, тем временем, недовольно фыркая, вылакал кровь и выжидающе уставился на молодого человека:

— Ну, и что тебе, шавка лесная, от меня надобно?

— Ах ты, хамло! Ты еще и обзываешься! — разозлился Алексей.

— Он же нечистик, — заметила Леся, которая присела на тюфяк и даже, кажется, задремала. — Не обращай внимания. Эти твари по-другому не умеют. Спрашивай лучше, не тяни время.

— Эй, голозадый, ты так и будешь на меня таращиться? Буркалы выпадут! — проскрипел анчутка, презрительно сплюнув на пол.

— Да ты… — взвился молодой человек, но, встретив насмешливый взгляд лесавки, решил не ввязываться в перебранку с грубияном. — Короче, болтун, ты знаешь в центре города за красной кирпичной стеной большие дома?

— И че? Я много всего знаю.

— Вот мы сейчас и проверим. Там под домами есть подземные ходы, что люди прорыли. Бывал в них?

Анчутка сморщился недовольно, поскреб мохнатое брюхо, выловил блоху, внимательно ее рассмотрел и щелчком отправил в сторону Алексея.

— Подарочек! Хе-хе… — Встретил его разъяренный взгляд и замахал лапами. — Ладно, ладно! Ишь, вызверился! Не сожрет тебя моя блоха, так, поскачет маленько… Ну, бывал кое-где. И че дальше?

— А знаешь про тайное хранилище, где много книг в сундуках спрятано?

Анчутка испуганно выкатил и без того большие глаза и попятился, задел дергающимся хвостом соляную границу, пискнул и плюхнулся на зад, поджав хвост под себя.

— Вижу, что знаешь, — удовлетворено хмыкнул молодой человек. — И что вы все от одного упоминания о Либерии шарахаетесь?

— Там плохо! — насупился анчутка. — Я туда не хожу. Никто из наших не ходит.

— Если вашего брата там нет, то это уже хорошо, — вмешалась в разговор лесавка.

— А с тобой, шалава лесная, я вообще не разговариваю! — огрызнулся нечистик и серьезно посмотрел на Алексея. — Ты, перевертыш, совсем на голову ушибленный, коли про то место спрашиваешь.

— Пусть тебя моя голова не беспокоит, — начал терять терпение молодой человек, этот зубастый хам ему уже порядком надоел. — Говори, сможешь меня туда отвести?

— Нет! — анчутка повернулся к Алексею спиной, задрав хвост, хлопнул ладонью по мохнатому заду и уселся, демонстративно уставившись в стенку.

— Да что ты с ним цацкаешься! — раздраженно бросила лесавка. — Отрежь его крысиный хвост, тогда посмотрим, как он запоет! Не бойся, ничего он тебе не сделает — узы крови не дадут.

Алексей, окончательно разозленный хамством нечистика, решительно шагнул в круг и, схватив грубияна за хвост, вздернул над полом.

— Если хоть пикнешь, гаденыш, будешь бесхвостым! — прорычал молодой человек, доставая нож из-за голенища сапога.

Готовый уже заорать анчутка хрюкнул и щелкнул зубами, закрывая пасть. Сложив на груди передние лапки и жалобно поскуливая, он мотался в метре над полом, как дохлая крыса.

— Так ты, значит, соли не любишь? — вкрадчиво поинтересовался молодой человек. — А что, если я сейчас твою наглую морду посолю?

— Не…не… не надо, — хрипел нечистик, пытаясь жалостливо заглянуть в глаза Алексею. Но это ему никак не удавалось — вися на длинном хвосте, он медленно вращался то в одну, то в другую сторону. — Пусти… скажу. Пусти, говорю! А то меня сейчас вырвет, всю твою каморку заблюю. Твоей кровью, между прочим, стошнит, перевертыш!

Анчутка начал демонстративно громко давиться и отхаркиваться.

— Тьфу ты, гадость какая! — Алексей разжал руку и начал вытирать ее об штаны.

Нечистик, падая, умудрился извернуться и приземлиться на четыре лапы, совсем как кошка. Жалобное выражение морды сменилось прежним — злобно-наглым.

— Не был я в том хранилище, и как попасть туда, не ведаю. Вот, сказал! Доволен, голозадый? — Анчутка глумливо ухмыльнулся и высунул длинный язык, правда, предварительно поджав под себя хвост.

Алексей расстроился — еще один день был потрачен впустую, затея с нечистиком не удалась, а он так рассчитывал на этого «информатора». Можно, конечно, попытаться самому отыскать проклятую библиотеку, главное — проникнуть в подземелья, хотя молодой человек понимал, что бродить наобум в темных лабиринтах — занятие малоперспективное.

— А в сами подвалы провести можешь?

— Могу! — кивнул головой анчутка. — Только там кругом голозадых полно, просто так не пройдешь. Нет, я-то где угодно проскользну, а вот ты, вряд ли. Вон, какая дылда! А невидимым стать можешь? Нет? Я так и думал. Где уж тебе, дурню! Ты вообще ни рыба ни мясо, не человек и не волк. Так, недоразумение какое-то.

Анчутка презрительно скривился, плюнул на пол густой тягучей слюной и начал сосредоточенно вылавливать блох, утратив всякий интерес к собеседнику.

— Ну, и что же теперь делать? — уныло обратился Алексей к лесавке. — Ничего больше от этого гаденыша не добьешься.

— Жаль… — девушка говорила с трудом, словно выдавливая из себя слова. — Убей его.

— Убить!?

— Ну да! Зачем он нужен? У тебя соль осталась? Посыпь на него, а после, что останется, соберешь да в окно выкинешь. Одной тварью меньше станет.

Алексей задумчиво посмотрел на анчутку, который после слов лесавки утратил весь свой гонор, съежился и закрыл лапками глаза.

— Нет, я так не могу. Он же живой, хоть и пакостник.

— Он — нежить! — зло бросила Леся. — Нежить и нечисть! Убей!

Молодой человек поднял вздрагивающего нечистика за шкирку, тот обвис мокрой тряпкой, из-под лап часто-часто закапали слезы. Анчутка даже не сопротивлялся, то ли, действительно, был связан кровавой жертвой, то ли считал свою участь уже решенной. Алексей подошел к окну, отодвинул пластину слюды, выкинул нечистика в снежную мглу, облегченно отряхнул руки и поворчал, опускаясь на тюфяк рядом с лесавкой:

— Да ну его… Пусть катится!

— Зря! Он твою жалость посчитает за слабость и при случае отомстит.

Ну и пусть… — сейчас Алексею было наплевать на происки какой-то мелкой нечисти.

Леся легла, свернувшись клубочком, прикрыла глаза.

— Тебе плохо? — с тревогой спросил молодой человек.

Девушка выглядела такой изможденной, словно не ела неделю. Нос заострился, у посиневших губ залегли складки, а тусклые слипшиеся пряди некогда роскошных волос напоминали мертвых змей.

— Да, — голос девушки звучал так тихо, что Алексею пришлось нагнуться, чтобы услышать. — Я устала… Без леса теряю силу.

— Хочешь, я провожу тебя? — идея идти в лес сейчас, ночью молодого человека не привлекала, но он беспокоился за девушку — такой Лесю он еще никогда не видел. Сердце сжалось в нехорошем предчувствии, затрепыхалось где-то в горле, вызывая тошноту и чувство страха.

— Не надо… — прошептала девушка, легкая улыбка тронула ее губы. — Я отдохну, посплю… завтра пойдем… Мне надо выспаться… Холодно только…И ты… спи.

Алексей закутал Лесю ватным одеялом, сшитым из разноцветных лоскутков, лег рядом, обнял, стараясь согреть и решил, что, скорее всего, лесавка, не привыкшая к городу, действительно, просто устала. Утро вечера мудренее.

* * *

Гулкий удар колокола разорвал серую тишину раннего зимнего утра. Ему ответили голоса и подголоски колоколов многочисленных московских церквей, созывая православный люд на утреннюю службу. Звон плыл над городом, вспугивая с куполов стаи ворон, карканье которых превращало строгую музыку колоколов в мрачную, зловещую какофонию.

Господин Аркудий болезненно сморщился. За год пребывания в русской столице он привык к колокольному звону и даже полюбил его за то, что он наполнял обыденную жизнь ощущением праздника. Но сегодня этот звук раскаленным сверлом вворачивался в воспаленный мозг. Посланник кардинала Сан-Джорджо приоткрыл глаза и, застонав, снова зажмурился — комната, освещенная лишь небольшой лампадой в углу, крутилась и качалась как утлая лодчонка в шторм.

Последствия вчерашнего пира, который московский государь устроил в связи с завершением переговоров, были сногсшибательны в буквальном смысле этого слова. За время жизни в Московии господин Аркудий так и не привык к русскому «гостеприимству», и, отправляясь на очередной пир, каждый раз с ужасом думал о необходимости неумеренного употребления вина и еды. Чаще всего находился повод уйти из-за стола пораньше, но вчера это сделать не удалось, слишком официальным был пир, на котором присутствовал сам государь.

Царь Борис в тяжелом кафтане из золотой парчи, расшитом алыми и зелеными бархатными цветами, в высокой бобровой шапке сидел во главе стола. Он был бледен, украшенные перстнями пальцы слегка дрожали, а из-под меховой шапки стекали на лоб струйки пота. Государь еще не совсем оправился после тяжелой болезни, но держался прямо, а взгляд его был ясен и строг.

Пир начался торжественно и чинно, провозглашались тосты и здравицы в честь Польши, ее короля Сигизмунда и главы посольства Великого канцлера Литовского пана Сапеги. Ответные тосты польских дворян были не менее пафосны и хвалебны, словно гости старались перещеголять хозяев, с которыми совсем недавно собачились и грызлись за каждое слово в статьях договора. Московские бояре кушали степенно, важно оглаживая бороду, говорили неторопливо со значением и достоинством, чтобы лишним словом или движением не уронить родовой чести. Польская шляхта была куда более шумной, громкими криками отвечая на здравицы и с горящими глазами растаскивая с серебряных блюд экзотические кушанья. Пан Сапега морщился и раздражено крутил ус, взирая на невоздержанность и невоспитанность польского дворянства.

Обилие разнообразных блюд, солений и маринадов поражало воображение, не говоря уже о желудке. Сначала слуги в больших серебряных ведерках расставили на столах осетровую и белужью икру с перцем и рубленным луком, щедро политую уксусом и прованским маслом. Между ведерками с икрой золотились стерляжьи и белужьи балыки, скалили зубастые пасти огромные копченые осетры. Желающие могли отведать молоки с хреном, лососину, щучьи головы под чесноком и соленую рыбу в огуречном и сливовом рассоле. Все эти яства русские и за еду не считали — так легкая закуска под первую чарку.

За первой последовала и вторая, а к ней жидкое варево — уха стерляжья и кальи[14] из белорыбицы со сливами, да из лосося с лимоном. Все это полагалось заедать пирогами с рыбой, печными и жареными. Тут уж хмельные напитки полились рекой: традиционные русские меды — белые и ягодные, сладкие фряжские вина и водка, настоянная на имбире, корице, мяте и зверобое.

За рыбными блюдами принесли мясные — студни и холодцы, россольных петухов с имбирем, уток с огурцами, горы жареных рябчиков на золотых блюдах, тетерок в шафрановом соусе, перепелов с чесночной подливкой, неизменных жареных лебедей. И обязательные пироги, теперь уже с мясом и сыром, дышащие ароматным паром курники, кулебяки и блины.

Бояре, шумно отдуваясь и вытирая пот, распустили опояски. А слуги уж тащили на огромных блюдах запеченные целиком свиные туши, начиненные грибами и гречневой кашей, жареных молочных поросят с хреном, бараньи лопатки с чесноком.

Господин Аркудий передернулся от этих воспоминаний и скривился, почувствовав очередной приступ изжоги и тошноты. Поглощать такое количество пищи, по его мнению, было равносильно самоубийству, а отказаться от угощения невозможно — это расценили бы как оскорбление хозяину. А уж коли хозяином был сам царь…

Государь, правда, довольно скоро покинул пирующих — берег себя после болезни, по слухам, насланной на него колдовством, которое учинили бояре Романовы. После ухода царя пир продолжался еще долго, и к его окончанию даже самые родовитые бояре забыли о своем степенстве, громко хохотали, похвалялись, ругались, вцепляясь друг другу в бороды, а то и вовсе валялись под столом. Как ни мечтал господин Аркудий сбежать от всего этого безобразия, но не получилось — польская шляхта выпить, закусить и побахвалиться любила не меньше русского боярства, а уходить одному было неприлично. Потом под влиянием хмельных медов и настоянного на травах зеленого вина благие намерения и вовсе забылись. И сейчас посланник кардинала маялся дурнотой, головной болью и поздним раскаянием.

Одно успокаивало, что этот пир был последним. Точка в договоре, наконец, поставлена, и через неделю, максимум, дней через десять посольство отправится назад в Польшу. Однако скорый отъезд не радовал господина Аркудия, так как почти четырнадцать месяцев, проведенных в Московии, прошли впустую, и поручение самого римского папы, переданное кардиналом Сан-Джорджо, выполнить не удалось. Дело даже не в высокой чести, оказанной доктору философии и богословия, греку по происхождению Петру Аркудию, и не в круглой сумме денег, которую он получил на эту поездку от папского нунция синьора Рангони. Увидеть уникальное собрание книг, именуемое Либерией, было мечтой всей его жизни.

Несколько лет он потратил, чтобы изучить документы в архивах Ватикана, по всей Европе разыскивал записки путешественников, побывавших в Московии во времена царя Ивана, прозванного Грозным. Эти изыскания убедили господина Аркудия в том, что библиотека византийских императоров была вывезена на Русь принцессой Софьей — племянницей последнего императора и невестой царя Ивана III. Посланник кардинала даже боялся представить, какие сокровища знаний могли храниться в 70 сундуках, заполненных книгами — сочинения великих мыслителей Эллады, чудом спасенные из Александрийской библиотеки и свитки заклинаний халдейских колдунов, египетские папирусы и древние магические гримуары. Господин Аркудий верил, что Либерия не погибла в пожарах, которые часто случались в Москве, не разворована жадными боярами, а до сих пор находится в тайном хранилище, сооруженном для этой цели известным итальянским архитектором Аристотелем Фиорованти.

Вот этот тайник и искал Петр Аркудий по поручению самого папы римского. В Ватикане прекрасно понимали, что Либерия — это не просто собрание древних, полуистлевших свитков и папирусов, а хранилище тайных знаний, имеющих колоссальную силу. За обладание ими Ватикан готов был заплатить немалые деньги, а сам посланник не пожалел бы и десяти лет своей жизни.

Но найти Либерию не удалось. Расспросы и денежные посулы оказались бесполезны — родовитые бояре и ученые дьяки делали большие глаза и недоуменно разводили руками, мол, слыхом не слыхивали про такое диво. Господина Аркудия даже сводили в кремлевские подвалы, где он не увидел ничего, кроме бочек с вином, мешков с мукой, сундуков с разнообразной рухлядью да штабелей тщательно вычищенного и смазанного дорогого оружия. Было ясно, что приближенные царя Бориса либо ничего не знают о Либерии, либо очень умело скрывают, либо… эта библиотека — миф.

Пан Сапега, которого изрядно раздражала неумеренная набожность русских, склонялся к последнему, но Петр Аркудий продолжал верить в реальность тайного хранилища книг. От этого было еще более обидно возвращаться из Московии с пустыми руками.

Размышления о невыполненной миссии были прерваны шумом — со двора донеслись топот, громкие восторженные крики и барабанный бой. Посланник с удивлением прислушался и, поняв, что снова заснуть уже не удастся, со стоном сел на кровати. В дверь заскочил слуга с ворохом одежды и, возбужденно сообщив, что из Кремля прибыли люди с богатыми дарами от московского царя, сунул в руки господина Аркудия большую кружку с рассолом.

Глава 11

Алексей проснулся, когда было еще темно, но, судя по колокольному звону, доносившемуся из города, утро уже наступило. Вчера, несмотря на усталость, он долго не мог заснуть, лежал, прислушиваясь к дыханию лесавки, и размышлял о том, что время уходит, а он ни на шаг не приблизился к злополучной Либерии. Временами накатывал страх, становилось трудно дышать, а мысли начинали метаться в голове как стая испуганных воробьев. Алексей даже не знал, чего он боится больше — до конца жизни остаться в чужом времени или превратиться в кровожадного зверя, когда оберег-татуировка исчезнет. Но потом молодой человек рассердился на себя за то, что слишком привык надеяться на других, ждать помощи от «доброго дяди», топтаться на месте в надежде, что все проблемы как-нибудь разрешатся без его участия. Какой смысл паниковать и представлять всякие ужасы, нужно действовать, и, если другого выхода не будет, то хитростью или силой проникнуть в подвалы Кремля и искать проклятую библиотеку самостоятельно. В конце концов, он добровольно согласился на это путешествие… Ну, почти добровольно.

Алексей решил, что завтра, во что бы то ни стало, добьется встречи с Петром Аркудием, а если и здесь его ждет неудача, то будет искать способ проникнуть в Кремль. Вот только лесавку надо до леса проводить, но это много времени не займет. Уснув с этой мыслью, молодой человек спал тревожно, урывками, часто просыпаясь и вглядываясь в густую темноту зимней ночи, поэтому утренний колокольный звон услышал с облегчением. Можно вставать и потихоньку, чтобы не попасться на глаза хозяину, выбираться из трактира.

Молодой человек приподнялся, вглядываясь в лицо спящей девушки. В полутьме, едва разбавленной тусклым светом, она казалась бледной. Но дыхание было спокойным и ровным.

— Леся, — Алексей легко коснулся губами прохладной щеки, — просыпайся, пора идти. Я провожу тебя до леса.

Лесавка потянулась, словно кошка, легкая улыбка тронула ее губы.

— Да, волчонок… сейчас, — и снова свернулась в уютный сонный клубочек.

Молодой человек вздохнул — будить девушку было жалко, но время терять не хотелось — и решительно потряс Лесю за плечо.

— Вставай, соня! Нужно идти, а то у меня дела.

— Не пойду, — недовольно пробурчала лесавка, не открывая глаз. — Спать хочется… Иди один…

— Но ты же говорила, что тебе в лес надо? — растерялся Алексей. Что делать с этой спящей красавицей он решительно не знал. — Мне нужно встретиться с посланником Ватикана… Время уходит.

Лесавка открыла заспанные глаза и улыбнулась.

— Так я и говорю — иди. Потом, когда вернешься, в лес уйдем… А я посплю пока. Ты ведь не долго?

— Нет…наверное.

— Ну вот. А я пока тихо-тихо посплю. Не беспокойся обо мне.

Девушка снова закрыла глаза и сонно засопела. Алексей нерешительно потоптался — оставлять одну лесавку не хотелось — затем оделся, проверил на месте ли нож и деньги, покрутился по каморке и, не выдержав, снова окликнул:

— Леся!

— Ну что?! Я думала, ты уже ушел, голос девушки звучал сердито. — Отстань от меня… И не волнуйся, я закрою дверь на засов.

— Ладно, — смирился молодой человек. — Я постараюсь не задерживаться.

Пока добрался до посольского дома на Пречистенке, совсем рассвело, улицы заполнились народом, деловито спешащим по своим делам. Ворота особняка были по-прежнему заперты, а на стук в калитку высунулась, как показалась Алексею, все та же заспанная и недовольная бородатая физиономия.

— Чего надо?

— Мне нужно видеть господина Аркудия, — молодой человек постарался, что бы его голос звучал строго и требовательно. — Открывай!

— Еще чего! — недовольно пробурчала физиономия. — Господа посольские еще почивают. Вчерась с пира вернулись пьяные, так нонче, стало быть, отсыпаются. Проваливай!

Алексей попытался сунуть ногу в щель, но не успел — калитка захлопнулась, и послышался звук задвигаемого засова. В ответ на повторный стук раздался мат и обещание кликнуть стрельцов с пищалями. Встречаться со стрельцами не хотелось, но молодой человек не намерен был отступать. Он огляделся, оценивая высоту ограды, и решил попытаться проникнуть на территорию посольства с другой стороны, где особняк почти вплотную примыкал к забору, выходившему на узкий, безлюдный переулок. Конечно, оставался риск нарваться на стрельцов, но Алексей решил действовать по обстоятельствам, главное — проникнуть в здание или, хотя бы, привлечь к себе внимание кого-нибудь из посольских.

Он уже собрался, было, осуществить задуманное, когда до него донесся непонятный шум, сопровождающийся барабанным боем. По Пречистенке со стороны Кремля двигалась странная процессия. Впереди шествовали несколько рослых мужиков, изо всех сил лупивших в большие барабаны, за ними вели под уздцы увешенного кистями и колокольчиками коня, на котором восседал дородный боярин в почти полуметровой шапке. Около него важно шествовали парни, одетые в белые с серебром кафтаны, с топориками на плечах — рынды. Следом двигались люди, тащившие сундуки, короба, бочонки и блюда, заваленные разнообразной едой. Процессию сопровождали пешие стрельцы, древками бердышей отгонявшие любопытных. Последних набежало такое количество, что довольно широкая улица оказалась битком набита разномастным народом, бурно обсуждавшим диковинное зрелище. Впрочем, диковинным оно было только для Алексея, остальные же, просто, радовались возможности развлечься или позлословить.

Поняв, что проникновение в посольство срывается, — не лезть же через забор при таком скоплении народа — молодой человек расстроился. Но потом, прислушиваясь к пересудам окружавших его людей, понял, что у него появился шанс попасть туда, куда он стремился, без особого риска. Судя по всему, процессия несла дары московского царя, предназначенные для пана Сапеги и его людей. Главное — найти способ к ней пристроиться. Алексей с сомнением посмотрел на суровые лица, охраняющих шествие стрельцов — связываться с ними не хотелось.

Неожиданно из-за поворота выскочил смутно знакомый монах в драном тулупе и заголосил, размахивая распятием:

— Гляньте-ко, что делается, православные! Царь-то Борис совсем обосурманился! Отродье дьявольское на Москве пригрел, цельный год проклятых латинян поил-кормил, так еще и дары шлет! А люду православному скоро и есть нечего будет! Вот Господь нас и наказывает, карает за грехи тяжкие. Голод грядет, братие! Голод, мор и нашествие воровское… Неужто допустим такое непотребство, братие?! Али не порадеем за веру православную?! Эвон расплодились по Москве демоны и их прислужники, а мы их еще и прикармливаем. У детей сирых хлеб отымаем! Не попустим поругания веры православной, братие!

Толпа заволновалась, возбужденно загудела, с готовностью поддерживая проповедника. Послышались гневные выкрики:

— Не попустим!

— Бей латинян, проклятых!

— Толстопузого с коня долой!

Люди напирали на стрельцов, тянули руки к боярскому коню, заступали дорогу. Процессия остановилась, боярин в испуге закрутил головой, заругался матерно, ощерившись, ожег плеткой вцепившиеся в узду руки. Забеспокоившиеся стрельцы кинулись к монаху, стараясь оттеснить его в проулок. Впрочем, силы к нему не применяли, поэтому проповедник выворачивался как уж и нырял в толпу, откуда стража его снова вытаскивала, щедро раздавая тумаки защитникам веры, и волокла прочь.

Алексей, воспользовавшись заминкой, метнулся в конец процессии и пристроился около мужика с блюдом, на котором лежал копченый осетр. Тот, с трудом удерживая тяжелое блюдо одной рукой, другой часто-часто крестился. Было видно, что ему страшно, и ничего хорошего от толпы он не ждет.

— Слышь, парень, а давай, я блюдо-то понесу, — толкнул его в бок Алексей. — А то, ведь, тяжело, поди, надорвешься.

Мужик испуганно отшатнулся и, с недоумением уставившись на невесть откуда взявшегося помощника, замотал головой.

— Чего боишься-то? Не беспокойся, не сопру, до места донесу. Вот те крест! — продолжал убеждать его молодой человек. — А ты в накладе не останешься.

Алексей сунул в руку хлопавшего глазами носильщика горсть серебра и выхватил блюдо. В это время стрельцы, наконец, утихомирили монаха и освободили проход. Перетрусивший боярин пустил коня в галоп и, обогнав барабанщиков, влетел в открывшиеся ворота. За ним рысцой припустили все остальные, и Алексей, завладев, блюдом, кинулся их догонять.

Довольно просторный двор заполнился людьми, корзинами, сундуками и коробами, в воздухе пахло жареным мясом, чесноком и пивом. Носильщики и стрельцы толкались, шумели, перемещались, стараясь занять более удобную позицию и освободить место для боярина, который, оказавшись за прочными воротами, вновь обрел свою степенность и важность. Ему помогли спешиться и он, разминая ноги, прохаживался перед высоким резным крыльцом, где уже собирались посольские. Пробиться в первые ряды Алексею не удалось, но, благодаря своему росту, он без труда рассматривал пеструю толпу богато одетых людей с опухшими, заспанными и слегка растерянными физиономиями. Вперед вышел усатый, коротко стриженый господин в длинном до пят кафтане, подпоясанном широким вышитым поясом, судя по всему, сам Великий канцлер княжества Литовского пан Сапега. Потому что боярин, увидев его, прекратил прохаживаться, повернулся к крыльцу и начал торжественно излагать цель своего визита. Перечисление титулов царя Бориса, славословий и восхвалений затянулось надолго, и Алексей, тщетно пытавшийся угадать, кто же в сгрудившейся на крыльце толпе Петр Аркудий, спросил у стоявшего рядом человека с большим плетеным коробом:

— Скажи-ка, друг, а кто из этих господ посланник папы римского? Уж очень мне хочется на него поглядеть. А то монах говорил, что он бес, так может рожа у него какая страшная?

Носильщик с подозрением посмотрел на молодого человека, хмыкнул и ткнул пальцем в сторону крыльца.

— Эвон, в черном полукафтанье с белым воротом, что сзади Сапеги стоит. Рожа-то у него, вроде, не страшная, а вот одежда срамная. Видано ли дело, чтобы из-под кафтана коленки торчали? Тьфу! Я бы ни в жисть так не оделся.

— А ну тихо! — шикнул на них стоящий сзади стрелец. — Ишь, языки-то распустили!

Неожиданно он ахнул и вцепился в плечо Алексея.

— Э, да я узнал тебя, паря! Это ж ты третьего дни от нас по Торгу бегал. Стой и не рыпайся, а то вмиг бердышом промеж лопаток схлопочешь!

Алексей почувствовал тычок в спину и чуть не выронил блюдо с осетром. Более решительных действий стрелец, однако, не предпринимал, видимо, опасаясь вызвать гнев боярина и посольских, но за плечо держал крепко.

— Отпусти! — попросил молодой человек, впрочем, без особой надежды. — Я не виноват, меня оговорили.

— Это ты в Разбойном приказе расскажешь, а сейчас стой тихо.

Боярин, тем временем, закончил говорить, и ему начал отвечать пан Сапега. Алексей, не вслушиваясь в завитушки славословий, лихорадочно соображал, как избавиться от стрельца, так не вовремя его узнавшего. Если удастся вырваться и проникнуть в здание, то стражи порядка, скорее всего, туда не сунутся. Они и во дворе-то чувствовали себя явно неуютно и робко жались к забору. Официальные речи закончились, боярин снова забрался в седло, поляки во главе с канцлером скрылись в тереме, а носильщики потянулись к пристройке на высоком подклете.

Алексей забеспокоился — надо было срочно что-то делать. В городе он от стрельцов, конечно, сбежит, но вот другого случая встретиться с Аркудием может и не представиться. Молодой человек дернул плечом, пытаясь освободиться и услышал злое:

— Тихо ты! Порубаю ведь, ёшкин дрын!

— Да блюдо сильно тяжелое, — заныл Алексей. — Дай, хоть перехвачу, а то ведь уроню — скажу, ты виноват.

— Ну, перехватывай… чего уж там.

Молодой человек отклонился в сторону, приподнял блюдо, затем, резко развернувшись, ткнул осетровой мордой в физиономию стрельца. Тот охнул, отшатнулся и уронил бердыш, рефлекторно ловя брошенное в него блюдо. Алексей метнулся к крыльцу, расталкивая плотно стоящих людей, перепрыгивая через короба и сундуки. В спину ударил знакомый вопль: «Лови татя!» Кто-то особо шустрый рванул за рукав, не удержал, выругался, стройные ряды носильщиков смешались, на затоптанный снег посыпались жаренные перепелки, связки вяленой рыбы, пироги. Один из стрельцов, размахивая бердышом, кинулся к крыльцу, то ли чтобы задержать лиходея, то ли чтобы защитить господ послов. Алексей выхватил у подвернувшегося парня блюдо холодца, в два прыжка достиг крыльца и метнул посудину в стража порядка. Тот выронил бердыш, замахал руками, пытаясь удержаться на ногах, и рухнул на снег. Алексей перепрыгнул через заляпанного студнем стрельца, рванул вверх по ступенькам, поскользнулся то ли на луже холодца, то ли на ледышке и упал, больно ударившись о ступеньки подбородком и коленями. В сапог кто-то вцепился, рванул вниз, Алексей лягнул свободной ногой, судя по воплю, попал и на четвереньках кинулся в дверной проем. Боль и вкус крови из прокушенной губы пробудили зверя, начала горбиться спина, и удлинились клыки. «Ничего, — мелькнула мысль, — пока это к лучшему. Потом прогоню зверя».

Наверху его встретили двое вооруженных саблями поляков. Неудержимо захотелось в прыжке вцепиться врагу в горло, Алексей сглотнул вязкую слюну и, уходя от удара, прижался к стене. Нападавший промахнулся, по инерции нырнул вперед и, споткнувшись о вовремя подставленную ногу, кубарем покатился по лестнице сбивая спешащих стрельцов.

Второй оказался, то ли осторожнее, то ли трусливее, отступил в сени и закрутился вокруг Алексея, выставив вперед саблю.

— У меня дело к господину Аркудию. Пусти! — прорычал молодой человек.

Поляк что-то прошипел в ответ, наискось рубанул саблей, не достал, увидел перед собой оскаленную морду с горящими бешеным огнем волчьими глазами, взвизгнул и метнулся в боковой коридор.

Из полутьмы обширных сеней выскочили еще два человека с саблями. Алексей, не поднимаясь с четверенек, прыгнул на ближайшего, сшиб с ног и перекинул через спину. Нападавший вылетел в открытую дверь, судя по крикам сбив еще кого-то. Второй ударил с плеча, Алексей метнулся в сторону, сабля свистнула совсем рядом, обдав щеку легким ветерком. Молниеносный прыжок, и удар кулаком заставил поляка отлететь в сторону и рухнуть на пол. Молодой человек мимолетно порадовался тому, что удается удерживать себя в состоянии частичной трансформации. Сложнее было сдерживать нечеловеческую силу, чтобы ненароком не убить кого-нибудь. Если это случится, то уйти отсюда живым точно не получится.

Перескочив через слабо шевелящееся тело, Алексей бросился к лестнице на второй этаж, а сзади уже слышался топот и хриплая ругань — стрельцы, не желавшие упускать добычу, все же ворвались в здание. Взбегая по крутой лестнице, молодой человек понял, что не знает, где в этих хоромах искать посланника Ватикана.

— Господин Аркудий, где вы! — крикнул он, выскакивая на второй этаж. В просторное помещение, напоминающее все те же сени, выходило три двери. Из дальней выскочил щуплый человечек, охнул и снова скрылся. А сзади, на лестнице снова гомонили и топали, судя по крикам, к стрельцам присоединились поляки, и положение становилось совсем безвыходным. Но Алексей не собирался сдаваться. Зверь внутри негодовал, желая рвать обидчиков в клочья и жадно глотать сладкое мясо. Последнее, конечно, было лишним, но звериная ярость придавала силы и пробуждала какое-то иррациональное, бесшабашное веселье, заставляла совершать нелогичные, абсурдные поступки. Например, надеяться, что после учиненного разгрома посланник Ватикана согласится с ним говорить.

Молодой человек кинулся к дальней двери — чутье подсказывало, что нужный человек там — и уже схватился за дверную ручку, как на спину обрушилось тяжелое тело, рука преследователя сжала горло в удушающем захвате, и хриплый голос прорычал уже порядком надоевшее: «Стой, тать!». Алексей, не обращая внимания на висящего на нем стрельца, всем телом ударил в дверь и ввалился в горницу.

В центре комнаты замер человек в черном. Шпага в его руке дрожала, он был бледен, но смотрел зло и решительно.

— Да отцепись ты! — рявкнул Алексей и двинул настырного стрельца локтем по ребрам.

Тот охнул, отшатнулся и тут же, получив кулаком в челюсть, вылетел в открытую дверь. Преследователи, споткнувшись об упавшего, замешкались.

— Господин Аркудий, не велите казнить! Дело касается Либерии…

Молодой человек, хрипло дыша, рухнул на колени и склонил голову, не столько в знак покорности и почтения, сколько, чтобы скрыть последствия частичной трансформации, прийти в себя и усмирить зверя.

Упоминание о таинственной библиотеке оказало магическое действие. Человек в черном вздрогнул и опустил шпагу, его взгляд переместился на толпу вооруженных людей, наконец ворвавшихся в горницу.

— А ну вон отсюда! — сказано это было тихо, но таким тоном, что преследователи попятились. — Убирайтесь, я сказал! Сам разберусь.

Стрельцы и вооруженные поляки, поклонившись, удалились из горницы и аккуратно прикрыли дверь, но не ушли, а столпились в коридоре. До Алексея доносились их приглушенный шепот, возня и бряцанье оружия. В горнице остался только испуганно жавшийся в угол щуплый человечек, видимо, слуга.

Петр Аркудий поморщился, потер виски и опустился на лавку, аккуратно положив шпагу рядом с собой.

— Встань. Говори. Кто таков?

Отрывистые, как обрубленные фразы, напоминали военные команды, но сам Аркудий не выглядел военным человеком. Скорее всего, он, просто, плохо говорил по-русски, поэтому старался не произносить длинных фраз. Алексей с интересом рассматривал посланника самого папы римского. Худощавый, довольно высокий для этого времени, с интеллигентным лицом, на котором выделялись глубоко посаженные черные глаза. Взгляд внимательный и сердитый. На столешнице подрагивают тонкие как у пианиста пальцы.

Господин Аркудий раздраженно фыркнул, видимо, негодуя на незваного гостя, замешкавшегося с ответом.

— Я не есть икона, чтобы на меня глазами смотреть! Зачем пришел? Что знаешь про Либерию? И встань, наконец.

— Ага, — кивнул Алексей, встал, лихорадочно соображая, чтобы такое сказать посланнику, чтобы тот сразу не выставил его вон. — Разрешите представиться, Алексей сын Артемьев. Прибыл к вам по поручению моего учителя и господина, французского графа Сен-Жермена.

— Сен-Жермен? Не слышал. Француз? Проверим… Как говоришь, зовут твоего господина?

Последний вопрос был задан по-французски. Алексей его понял — серьга работала исправно — но вот ответить на том же языке не мог. Амулет-переводчик еще не набрал достаточного словарного запаса.

— Моего господина зовут Сен-Жермен. Хотя у него много имен, и вы могли знать его под другим именем. Я понимаю французский, но говорить на нем еще не могу — я недавно служу у графа.

Аркудий недоверчиво хмыкнул, потеребил ус и кивнул головой.

— Что нужно твоему графу? Ты говорил о Либерии. Что ты знаешь о ней?

Молодой человек добросовестно рассказал все, что знал о собрании книг, привезенных на Русь царевной Софьей, о том, что собрание было спрятано в подземельях Кремля, а затем пополнялось царем Иваном IV. Петр Аркудий внимательно слушал, поглаживая аккуратно подстриженную бородку, кивал, а иногда удивленно вскидывал брови.

— Ты сумел удивить меня своими знаниями, — задумчиво произнес он, когда Алексей закончил, — но не сказал ничего нового. И не ответил на вопрос, что хочет твой господин.

— Ну… — замялся молодой человек, думая какую часть правды рассказать посланнику. — Граф — ученый, он изучает свойства зеркал. Господину Сен-Жермену нужна одна книга венецианского мастера, привезенная Аристотелем Фиорованти и спрятанная в хранилище. Он готов заплатить за нее большие деньги.

— Деньги! — грустно усмехнулся Аркудий. — Я тоже готов их платить. Но кому? Все молчат, удивленно таращат глаза и разводят руками. За год в Московии, я ничего не узнал. Почти ничего.

— Так вы не нашли библиотеку?! — разочарованно воскликнул Алексей. — Последняя ниточка, на которую так рассчитывал молодой человек, вела в никуда. — Но вы сказали «почти». Значит, все-таки, что-то узнали?

— Почему я должен это говорить тебе?

— Э-э-э… Алексей замялся, по правде сказать, никаких разумных доводов у него не было. Он смотрел на насмешливо прищурившегося посланника и лихорадочно искал достойный ответ. — Может быть, потому, что люди, стремящиеся к знаниям, должны помогать друг другу?

— Вот как?! — Аркудий расхохотался. — Ты не похож на человека, стремящегося к знаниям.

— Почему это? — обиделся Алексей.

— Ты слишком хорошо дерешься… Впрочем, возможно, тебе повезет больше, чем мне.

Посланник встал, прошелся по горнице, скрипя половицами, остановился у покрытой расписными изразцами печи, приложил к ней озябшие руки и прикрыл глаза, наслаждаясь теплом.

— Холодно… Здесь все время холодно… — Пожаловался он. — Как можно жить в снегу? Хуже русской зимы, только русское гостеприимство… Зиму, кажется, пережить проще… Но уже не долго, скоро — домой.

Алексей терпеливо ждал, когда посланник закончит лирическое отступление и перейдет к делу. Интересно, чем ему не угодило русское гостеприимство? Судя по богатым дарам, которые принесли сегодня, посольские в Москве не бедствовали.

— Так вот. — Аркудий повернулся к молодому человеку. — Посольство закончило дела, и через неделю мы уезжаем, но я так и не выполнил то, для чего приехал сюда. Это плохо. Я хочу, чтобы ты правильно использовал знание, которое я сообщу тебе. И если ты будешь удачен… более, нежели я, ты придешь сюда. Я очень хочу увидеть Либерию. Поклянись. Ты христианин?

— В общем, да, — несколько смутился Алексей.

— Я не слышу уверенности в твоем голосе. Впрочем, я и сам ни в чем не уверен. Поклянись жизнью близких, что придешь ко мне. И постараешься это сделать до моего отъезда. Без меня ты все равно в Кремль не попадешь. Разве что, будешь брать его с боем, как посольский дом.

— Хорошо, я клянусь. Обещаю, что приду к вам, если узнаю, как попасть в хранилище, — молодой человек согласно кивнул, радуясь, что в случае удачи не будет проблем с проникновением в подземелье.

— Так, — Аркудий снова сел за стол, покрутил в пальцах гусиное перо и воткнул его в затейливо украшенную серебряную чернильницу. — Незадолго до моего приезда в Москву, Либерию нашел один человек — инок Сергий. Он — artista[15], делает иконы.

— Иконописец, — подсказал Алексей.

— Да, так. Этот монах случайно оказался в подземелье, видел библиотеку, потом стал больной. С тех пор он больше не выходит из монастыря. Меня туда не пустили — здесь ненавидят католиков. Глупо, — Аркудий сокрушенно покачал головой. — Прославляют одного Бога и проклинают друг друга. Я послал своего человека — русского, но Сергий не стал с ним говорить. Возможно, тебе повезет больше. Ищи этого инока.

— В каком монастыре его искать? В Москве их много.

— Иди в Спасо-Андроников монастырь, где самое большое в Москве собрание рукописных книг.

Алексей старался не думать о том, что встреча с Петром Аркудием не стоила затраченных на нее усилий. Хоть какую-то информацию он получил, и теперь надо сообразить, как этой информацией воспользоваться. Все сводилось к тому, что надо найти иконописца Свято-Андроникова монастыря. Идти туда не хотелось, так же как и связываться с монахами — все встреченные здесь священнослужители вели себя как-то неадекватно. Однако инок Сергий, побывавший в тайном хранилище, был единственной ниточкой, которая могла привести к Либерии. И еще молодой человек надеялся, что в монастырь не нужно будет пробиваться с боем, а то за ним и так скоро пол-Москвы гоняться станет. Но сначала — в Немецкую слободу, чтобы проводить лесавку из города.

Из посольского дома он, правда, вышел без проблем. Расхаживающие по двору поляки смотрели злобно, топорщили усы и бряцали саблями, но задираться не стали. А вот за воротами ждал сюрприз. Стоило Алексею выйти на улицу, как его окружили трое стрельцов, вид у них был серьезный и решительный.

— Вот ты и попался, тать! — прошепелявил один из них с разбитыми губами, видимо, это он получил сапогом на крыльце.

— Да никакой я не тать, — тяжело вздохнул молодой человек, понимая, что снова придется драться и играть в догонялки. — Отпустили бы вы меня, ребята.

Ага! — ощерился стрелец без шапки в заляпанном студнем кафтане. Его волосы и борода превратились в скользкие ледяные сосульки, а нос покраснел то ли от холода, то ли от злости. — Ишь чего захотел! Сейчас в Разбойный приказ сволочем, там разберутся тать али не тать. Только морду начистим по дороге, чтоб не повадно было в добрых людей холодцом кидаться. Меня ж баба со свету сживет, когда я домой в таком виде явлюсь.

— Ребята, а давайте я вам серебра отсыплю — и на новый кафтан хватит, и здоровье поправить останется? — оживился Алексей.

В глазах пострадавшего от холодца зажглись алчные огоньки, но молчавший до этого седой стрелец рявкнул:

— Хватит! Будя болтать! А ты серебром-то не брякай, нонче за мздоимство руки рубят, а у нас лишних нет.

Его товарищи, нахмурившись, покивали головами и решительно шагнули к Алексею, выставив перед собой лезвия бердышей. Молодой человек обреченно вздохнул, опустил голову, смирившись с неизбежным, затем резко прыгнул в сторону стоящего поодаль седого, сшиб его на снег и припустил по улице.

— Ах, лиходей! — неслось в спину. — Опять ускользнул! Ату его, братцы!

Сзади затопали сапоги, хриплое дыхание преследователей, казалось, обжигало затылок, потом стрельцы несколько отстали, но погоню не прекращали. Хуже всего, что убегать приходилось не в пригороды, где легко было затеряться между дворов, а в сторону Кремля. Стрельцы, словно гончие, гнали его прямо на охотников. В Разбойный приказ и вести не придется — сам прибежит. Алексей лихорадочно искал хоть какой-нибудь проулок или подворотню, куда можно было бы свернуть, но дома стояли плотно, и по краям улицы тянулась сплошная стена заборов из толстых бревен с заостренными концами.

Наконец внимание Алексея привлек очередной кабак, и он решил попытаться спрятаться там. Влетел в открытую дверь, окунувшись в кислое, дымное тепло питейной избы, перескочил через стойку и нырнул вниз. Кабатчик выпучил глаза от такой наглости и беззвучно шлепал губами как выброшенная на берег рыба. Алексей вытащил талер и показал его целовальнику. Вид серебра сразу привел того в чувство, на лице появилось осмысленное и деловитое выражение.

— Спрячь! — шепнул Алексей.

Кабатчик кивнул, поманил молодого человека в низенькую дверь за стойкой, быстро пихнул в темноту и завозился снаружи, видимо, чем-то загораживая вход. В каморке было совершенно темно, пахло пылью, мышами и почему-то селедкой. В очередной раз пришлось пожалеть, что волки, в отличие от кошек, плохо видят в темноте, но, хотя бы, слух у них хороший. Алексей замер, прислушиваясь к тому, что происходило за стенкой. Судя по топанью и ругани, стрельцы, не обнаружив беглеца за очередным поворотом, решили проверить кабак.

— А ну, цыть! — рявкнул за стенкой кабатчик, и Алексей удивился такой метаморфозе — ему целовальник грозным не показался. — Ишь, расшумелись! В царевом кабаке горланить не дозволено! — В ответ что-то пробурчали. — Да хоть кто! Не было тут никакого татя. Все, кто сюда зашел, вон, за столами сидят, может, который из них и тать. Хоть всех забирайте, только пусть сперва расплатятся. А других нету.

Какое-то время за перегородкой препирались и переругивались, потом кабатчик, сменив тон, сказал.

— Да оно вам надо, робяты, неизвестно за кем по городу бегать? Вон, взопрели даже. Давайте-ка, я вам по стопочке налью с устатку-то. Да угощаю, я, угощаю. Нынче я с прибытком.

Алексей, чуть не зарычал сквозь стиснутые зубы и опустился на пол, прислонившись спиной к дощатой перегородке. «И чего дурак кабатчик расщедрился? — раздраженно подумал молодой человек. — Теперь эти гады тут до вечера могут застрять».

Сидеть, действительно, пришлось довольно долго, Алексей даже успел задремать. Разбудила его возня за стенкой, дверь приоткрылась и в нее просунулась рука.

— Деньгу давай, — прошипел кабатчик.

— Мне бы как выбраться отсюда, — прошептал молодой человек, сунув в руку монету. — Сколько я еще тут сидеть буду?

— Да, эти питухи разохотились на дармовщину-то, уж по третьей опрокидывают. Так что, добавить бы надо, а то в убытке буду.

Алексей, ругая про себя и алчного кабатчика, и навязавшихся на его голову стрельцов, высыпал в протянутую руку еще несколько копеек. Кабатчик удовлетворенно хмыкнул и зашептал:

— Там в дальней стене за мешком с мукой лаз есть на задний двор, мешок отодвинешь и уходи.

В тусклом свете, едва сочившимся через приоткрытую дверку было не видно даже противоположной стены, не то что мешка с мукой. Алексей пошел вперед, выставив перед собой руки и спотыкаясь о какой-то хлам.

— Тихо ты, окаянный! — шикнул целовальник.

Молодой человек уже хотел было обругать «гостеприимного» хозяина, но споткнулся обо что-то мягкое, пощупал — похоже на мешок, отодвинул его в сторону и почуял как потянуло запахом земли и морозным воздухом. Нырнул в тесный лаз, прополз пару метров и уткнулся в деревянную перегородку, запаниковал было, но перегородка оказалась дверью, которая легко открылась. Яркий свет ударил в глаза, Алексей зажмурился, сморгнул выступившие слезы и огляделся. Обычный задний двор, залитый помоями и заваленный каким-то хламом, можно было вылезать и убираться отсюда побыстрее.

Глава 12

Время было уже за полдень, в Московских церквях отслужили обедню и колокола замолчали до следующей службы. Из города потянулись подводы распродавших свой товар крестьян, которые торопились добраться домой до темноты. Алексей прибавил шагу — он и так задержался дольше, чем рассчитывал. На душе было неспокойно, чувство тревоги подгоняло, заставляя переходить на бег. Влетев по лестнице к себе на чердак, молодой человек дернул дверь — вопреки ожиданиям, она была не заперта — и с замирающим сердцем вошел в помещение.

Лесавки там не было. На первый взгляд в каморке ничего не изменилось — ни разгрома, ни следов борьбы, на полу пятна засохшей крови, но это его кровь, оставшаяся со вчерашнего вечера. «Может, она обернулась вороной и улетела? — подумал молодой человек, но окно было плотно закрыто. — Или, просто, ушла, не дождавшись моего возвращения?» Это было самое простое объяснение, и Алексею очень бы хотелось в него поверить, но что-то с трудом уловимое не давало покоя. Он осмотрелся еще раз, принюхался и понял — в каморке был запах совершенно незнакомых людей. И еще пахло опасностью, страхом и болью. Запах уже почти выветрился, видимо, чужие здесь были несколько часов назад.

Внимание молодого человека привлек красный отсвет в углу комнаты, что-то, показавшееся каплями свежей крови. Он наклонился, поднял коралловые бусы, купленные им для лесавки, и опустился на топчан, до боли сжимая круглые, гладкие бусины. Чувство вины было таким острым, что захотелось завыть, громко во весь голос. Если бы он не спешил сегодня по своим делам, то беды бы не случилась. А она произошла — звериное чутье его никогда не подводило.

Чувство опасности заставляет кровь быстрее бежать по венам, всплеск адреналина придает силы, побуждает к действию. Но страх за близкого человека совсем иной, не такой, как ощущение опасности, грозящей тебе самому. Он липкий и противный, от него холодеют руки, и замирает сердце. Алексей постарался успокоиться и собраться с мыслями. Нет сомнения в том, что здесь замешан трактирщик — он единственный, кто мог знать о присутствии лесавки. Хотя его-то запах Алексей не чувствовал, но это еще ничего не значило. Молодой человек решительно вскочил и направился к двери.

Никола был, как обычно, за стойкой, где он хмуро протирал стаканы.

— Так. — Алексей зло посмотрел на трактирщика, тот поежился и опустил глаза. — Разговор есть. Отойдем-ка.

— Где девушка, что была в моей комнате, — спросил молодой человек, когда они прошли в комнатку за стойкой.

— Какая еще девушка? — удивленно вскинул брови трактирщик.

Алексей был не в том настроении, чтобы уговаривать вероломного «друга» Сен-Жермена. Тем более запах мяса с кухни не только напомнил, что он с утра не ел, но и разбудил голодного и раздраженного зверя, сдерживать которого сейчас не было никакого желания. В бешенстве Алексей схватил трактирщика за горло, оскалился и щелкнул клыками.

— А то ты не знаешь?! — прорычал он.

Ты… кто? — Никола побледнел, но глаз не отвел, лишь дернулся, когда удлинившиеся когти прокололи кожу.

— Тебе это интересно?! А мне интересно, где девушка! И сейчас спрашиваю я, поэтому отвечай, пока я не оторвал твою башку и не сварил ее себе на ужин!

— Хорошо… — прохрипел трактирщик. — Отпусти, я скажу.

Алексей ослабил хватку, продолжая настороженно следить за Николо. Тот облегченно вздохнул, морщась, вытер кровь шейным платком и угрюмо сказал:

— Ты пришел от графа. Я тебя принял, потому что долги надо платить. Я дал тебе еду и кров, не спрашивая, кто ты. А ты притащил сюда бесовку, с которой прелюбодейничал и занимался черным колдовством. Думаешь, мне нужны проблемы? Здесь сжигают и за меньшее… Впрочем, за это и в Европе сожгли бы. Я сообщил о девке священнику. Только о ней, не о тебе. Он пришел с рейтарами и забрал бесовку. Куда увел, не знаю. Это правда, я не интересовался. — Николо мрачно смотрел на Алексея, зло сверкая единственным глазом. — А теперь уходи. Совсем уходи. Я не хочу иметь дело с такой тварью как ты. Твой господин — опасный человек, и вероятно, постарается отомстить мне. Но он человек, а ты — нет. Уходи!

Трактирщик неуловимым движением достал откуда-то узкий длинный кинжал, светлое лезвие сверкнуло, отражая огонь камина. «Серебро!» — понял Алексей и отшатнулся.

— Вот именно! — криво ухмыльнулся Николо. — Уходи.

Поднимаясь по лестнице, молодой человек пытался привести в порядок суматошно мечущиеся мысли — хотелось вернуться и, все-таки, перегрызть горло предателю, невзирая на серебряный кинжал. Но внезапно он понял, то, что сделал Николо было не предательством, а банальной самозащитой. Злость прошла, уступив место отчаянию. Надо было срочно бежать, спасать Лесю. Но куда бежать-то?

— Ну что, набил морду трактирщику? — услышал Алексей как только вошел в свою каморку.

У каминной трубы сидел, ковыряя в носу, анчутка. Если бы молодой человек был в другом настроении, то, наверное, удивился бы столь неожиданному визиту. Но сейчас он только раздраженно посмотрел на гостя и, обхватив голову руками, опустился на топчан. «Надо было спросить Николо, что за священника он пригласил, из какой церкви, — подумал Алексей, — а то ведь никаких зацепок нет. А, может, и зря все это, — мелькнула трусливая мысль. — Лесавка и сама не промах, поди, уже обернулась вороной, да и упорхнула» Алексей скрипнул зубами, рассердившись на себя за малодушие. Ведь ясно, что если бы Леся смогла перекинуться, ее отсюда не увели бы.

— Эй, ты чего на меня внимания не обращаешь? Я, понимаешь, к нему в гости пришел, как к родному, а он морду воротит и разговаривать не желает.

— Зачем пришел? — хмуро, не поднимая головы, спросил Алексей. — Вчера, что ли, не нагостился?

— Экий ты невежливый, голозадый.

— Еще раз назовешь меня так — пришибу! — прорычал парень, желая хоть на ком-нибудь сорвать дурное настроение.

— А че не так-то? — обиженно засопел анчутка. — Я же правду говорю. У меня, вон, задница мохнатая, а у тебя голая, значит, ты голозадый и есть.

— Слушай, мне сейчас не до твоих дурацких шуток, — проворчал Алексей.

— Да ладно тебе! — анчутка одним прыжком переместился на топчан, тронул лапкой за плечо. — Слушая, я чего пришел-то…Даже не знаю… Самому чудно. Ты вот вчера зачем меня отпустил? Почему не убил?

— Не знаю… — пожал плечами молодой человек. — Пожалел просто. А зачем мне тебя убивать? Какая от этого польза?

— Пожалел, значит? — Анчутка задумался, покусывая кисточку хвоста. — Слушай, волчонок, я знаю, куда твою лесную девку увели.

— Это правда?! — Алексей резко повернулся к нечистику и, схватив его за шкирку, приказал: — Говори!

Анчутка дрыгнул лапами и недовольно проворчал:

— Ты, это… положь на место, где взял. Ишь, раскомандовался! Я, между прочим, сам к тебе пришел, неча меня как куль трясти.

— Извини, — смутился молодой человек, опуская нечистика на топчан, — злой я сегодня.

— Ну, вот, так-то лучше. А то хватается сразу… Короче, девку увели поп да два вояки. Она сонная была, так сонную связали и утащили.

— Куда утащили?

— В дом с крестом, где попы живут, куда же еще.

— Домов с крестом тут десятки, если не сотни. В каком ее искать-то?

— Я считать не обучен, а только дом этот здесь один.

— Не понял…

— Дурак, значит. Вон его штырь с крестом через улицу торчит.

— Так, получается, ее в протестантскую кирху увели. — Алексей облегчено вздохнул.

Это уже было проще. Вламываться в православный храм не хотелось, да и бессмысленно это было — не священники, так горожане его бы убили, не разбираясь, кто такой. А ведь и сам мог бы догадаться, что Николо за православным попом не побежит.

— А где ее там держат, знаешь? — молодой человек вскочил, собираясь немедля бежать освобождать Лесю.

— Не-а. — Анчутка поскреб брюхо, выловил блоху и, покосившись на Алексея, раздавил. — Не советую я тебе туда сейчас бежать. Ты что, придешь и попу скажешь, мол, отдавай девку? А он, поди, разжалобится и отдаст? Ага. Кликнет вояк, и те тебя в капусту изрубят. Ночью надо идти.

— Но как же… — Алексей покрутил в руках клеврец, который уже собирался засунуть за пояс. — А если с ней что-нибудь сделают.

— Да че с ней случится-то? Чай, не живая девка. Костра не видать, значит, жечь пока не собираются. — Анчутка шмыгнул, вытер курносый нос кисточкой хвоста и вздохнул. — Ну, хочешь, я сбегаю, посмотрю, куда лешачиху спрятали?

— Сбегай! — обрадовался молодой человек и добавил: — Пожалуйста.

Анчутка спрыгнул с топчана, почесал голову, пробормотал:

— Сам на себя удивляюсь — и зачем оно мне надо? — И растаял в воздухе.

Чтобы хоть чем-то занять себя в ожидании нечистика, Алексей начал собирать вещи. Все равно отсюда придется уходить. Где найти в Москве новое пристанище, он не знал, но думать об этом не хотелось. Сейчас главное — спасти Лесю. И еще молодому человеку не давала покоя мысль, что, может, он зря поверил анчутке, уж больно пакостным и ненадежным было это существо.

В комнате заметно потемнело, зимний день медленно растворялся в серых сумерках. Казалось, что с момента ухода нечистика прошло несколько часов, но, конечно, это было не так. Просто, наполненное тревожным ожиданием время становится густым и тягучим как смола. Оно ползет медленно, растягивая минуты в часы, и человек, стремясь вырваться из его липкого, душного плена, либо мечется в замкнутом пространстве, как тигр в клетке, либо совершает опрометчивые поступки, чтобы хоть как-то подтолкнуть ход времени.

Алексей, устав мерить шагами каморку, уже решил не дожидаться ненадежного партнера и отправиться на поиски лесавки один. Но анчутка словно ждал, когда у молодого человека окончательно кончится терпение. Он неожиданно появился посреди комнаты в обнимку с жареной курицей.

— Во, смотри, у трактирщика стащил, еще теплая! — гордо провозгласил нечистик, запрыгивая на топчан. Он ловко разорвал тушку и протянул половину Алексею. — Угощайся!

— Что с лесавкой? — хмуро спросил молодой человек, не обращая внимания на курицу.

— А ни че! — Анчутка откусил от своей половины и с аппетитом зачавкал, хрустя костями. — Цела, вроде. Ее в подвале связанную заперли. Спит, похоже… Может, навовсе уснула.

— Как это — навовсе? — растерянно пробормотал Алексей, опускаясь на топчан.

— Да ты ешь, давай, для тебя, между прочим, старался, — нечистик сунул курицу в руки парня. — А уснуть она запросто может. Они ж почти все уснули, лесавки-то. Я уж думал, их и не осталось совсем. А эта, вишь, даже меня изловить сумела. В городе, вдали от леса лесавки слабеют, а твоя-то остатки силы истратила, когда обережный круг заговаривала, вот и скисла потом. И чего она в город приперлась? Поди, за тобой увязалась?

Нечистик захихикал, но наткнувшись на злой взгляд Алексея, замахал рукой.

— Молчу, молчу, не злись. Лопай курицу-то, а то, не ровен час, с голодухи и меня загрызешь. Поешь, как раз стемнеет, и пойдем. Присмотрел я там лаз один, вытащишь свою девку, в лес ее отнесешь, авось, оклемается. Сейчас рано еще, нарвешься на кого-нибудь, и зазнобу не спасешь, и сам в беду попадешь.

Молодой человек смирился и начал жевать курицу, задумчиво поглядывая на анчутку. Мотивы этого пакостника были не понятны, может, просто решил развлечься, но, все равно, Алексей был ему искренне благодарен.

— Слушай, а тебя как зовут? — спросил он нечистика.

Анчутка сыто рыгнул, вытер сальные лапы об одеяло и хмыкнул.

— А никто меня и не зовет. Сам прихожу, когда мне надо.

— Но имя-то у тебя есть? Я вот Алексей.

— Совсем дурак! — Нечистик удивлено вытаращился на молодого человека. — Что ж ты имя свое, матерью нареченное, нечистой силе сказываешь?

— А что, нельзя? — Алексей даже растерялся.

— Чудной ты какой-то. То ли, правда, дурак, то ли, так… неправильный…Теперь-то уж чего. Я тебе вредить не буду, а другим не говори. — Анчутка задумчиво поковырял в носу и грустно вздохнул. — А у меня имени нету. Никто нас, нечисть, то есть, именем не нарекает.

— Без имени неправильно. — Алексей покачал головой. — Словно и нет тебя. А хочешь, я тебе имя нареку? А то, как и обратиться не знаешь.

— Взаправду? — обрадовался анчутка. — Вот здорово! Ни у кого из нечистиков имени нету, а у меня будет. Нарекай!

Нечистик соскочил на пол, вытянулся на задних лапах, гордо выпятив брюхо. Алексей усмехнулся, задумался на минуту и торжественно провозгласил:

— Нарекаю тебя нечистик анчутка именем Кузьма, — и пояснил. — Мне в детстве нравилась сказка про домовенка Кузьку, вот и ты Кузькой будешь.

— Кузь-ка… — проговорил нечистик, словно пробуя имя на вкус. — Мне нравится. Буду Кузькой!

— Ну и ладно. А теперь идем, вон, стемнело уже.

Анчутка уменьшился до размера крысы, ловко закарабкался по Алексею, нырнул к нему за пазуху, повозился там и удовлетворенно вздохнул:

— Тепло тута… Ну, давай, топай.

Небольшая протестантская церквушка, построенная еще при Иване Грозном, сильно пострадала в пожаре, им же самим и устроенном. Бывшие ливонские пленники — первые жителями Немецкой слободы, оказались работящими и предприимчивыми. Они быстро разбогатели, преимущественно, на торговле вином, которое царь разрешил им продавать помимо казны. Богатство и сытое благополучие немцев, как тогда на Руси называли всех иностранцев, вызывало зависть и ненависть, и зимой 1578 года царь Иван во главе отряда опричников устроил в слободе погром. Людей хватали прямо на улице, раздевали догола, грабили и поджигали дома. Однако помутнение рассудка, которое иногда случалось у эксцентричного государя, быстро прошло, и царь оставил слободу в покое, позволив и дальше торговать вином. За несколько последующих лет благосостояние обитателей Немецкой слободы не только восстановилось, но и преумножилось. Практичные немцы, однако, не стали возводить новую кирху, а лишь разобрали частично, заменив обгоревшие кирпичи новыми, да восстановили деревянные перекрытия.

Алексей остановился рядом с невысоким заборчиком, огораживающим расположенное при церкви кладбище, и похлопал себя по груди.

— Эй, Кузька, заснул, что ли?

— Ась? Чего? Ты меня, что ли? — Нечистик высунул морду из-за пазухи и зевнул, щелкнув клыками. — Холодно, — недовольно пробурчал, он и спрятался обратно.

— Куда идти-то теперь? — спросил молодой человек, вглядываясь в черную тень церкви на фоне более светлого неба.

— Топай к заднему крыльцу, там каменная домовина есть, склеп называется. В ней ход в подвал.

Покрутившись между надгробий и крестов, проваливаясь в глубокий снег, Алексей, наконец, вышел к небольшому, метра два высотой каменному строению, отодвинул засов, мимоходом удивившись, зачем запирать склеп, тем более снаружи. В темноту, пахнущую сыростью и могильным тленом, вели каменные ступеньки. Молодой человек словно вернулся в прошлое, когда в 18 веке он так же стоял пред входом в гробницу Трувора, куда он должен был спуститься за Клыком Фенрира — мощным артефактом, способным порвать полотно истории. Но тогда у него, хотя бы был фонарь. К счастью, Алексей вспомнил, что в сумке должна оставаться свеча. Он вытащил ее, нашел кремень и неумело застучал огнивом, пытаясь в одной руке удержать трут и камень. Раза с пятого, ему удалось запалить трут и зажечь свечу.

— Вылезай, соня, показывай, куда идти, — Алексей вытащил нечистика за шкирку.

— Положи на место! — возмутился Кузька. — Что за привычка хвататься? Никуда я не пойду. Там воняет попами и святой водой. Погано! Лучше я у тебя посплю.

Молодой человек, сквозь зубы ругая анчутку, снова сунул его за пазуху. Оттуда раздалось сонное бурчание:

— Внизу увидишь дверь, она открыта, иди по коридору до поворота, там камора запертая, куда твою зазнобу запрятали. Не заблудишься. — Кузька вкусно, с подвыванием и причмокиванием зевнул и добавил. — Там еще отнорочек есть, ход из него на волю ведет… далеко… за город.

Алексей начал спускаться, прикрывая ладонью трепещущий язычок пламени. Маленький огонек лишь слегка разбавил тьму желтым дрожащим светом, заставив мрак с ворчанием отступить с дороги. Мечущиеся по стенам склепа изломанные тени казались живыми злобными существами, раздраженно дергающимися от прикосновения света.

Лестница оказалась короткой — ступеней пять-шесть — да и сам склеп был небольшой. В противоположной от входа стене — дверь, как и сказал Кузька, незапертая, за дверью длинный коридор с низким потолком и неровным земляным полом. У стен громоздились какие-то мешки и бочки, вероятно, тут было что-то вроде склада. Коридор резко сворачивал влево, и на повороте была деревянная дверь, закрытая на большой висячий замок.

Алексей нерешительно потоптался, подергал за замок, соображая как же его открыть, и вспомнил, что у него должен остаться порошок разрыв-травы, который ему дал колдун. Лихорадочно начал обшаривать сумку, стараясь не выронить свечу, и испугался, что забыл зелье в трактире. Но мешочек, к счастью, нашелся на самом дне. Порошок зашипел, испаряясь на дужке, и тяжелый замок упал на пол. Молодой человек вздрогнул, ругая себя за неосторожность — грохот был такой, что, казалось, от него проснется вся слобода.

Леся лежала у стены, свернувшись в клубочек на голом полу. Бледное, осунувшееся лицо, казавшееся серым, беспорядочно спутанные волосы и неестественно выгнутые руки, связанные грубой веревкой. Впечатление было такое, что девушка мертва, от этой мысли у Алексея перехватило дыхание, а по спине прокатилась волна холода. Он опустился на колени, аккуратно пристроив на полу свечу, дрожащими руками разрезал веревки на запястьях и прикоснулся к ледяной щеке лесавки. Со вздохом облегчения понял, что она дышит, хоть дыхание было слабым и прерывистым.

— Леся! — окликнул молодой человек. — Очнись, милая!

Тень от ресниц на бледной щеке дрогнула, но девушка осталась неподвижна. «Надо быстрее уходить отсюда», — подумал Алексей. Даже он чувствовал, как каменные своды подземелья давят, мешают дышать полной грудью. Что же говорить о дочери леса?

— Кузька, проснись! Куда теперь идти?

— А никуда! — недовольно буркнул нечистик.

— Не понял! — У молодого человека не было настроения разгадывать загадки анчутки.

— Дурак, значит! — Кузька был в своем репертуаре. — Мало того, что слепой, в темноте ничего не видит, так еще и глухой! Чу, разговаривают.

Алексей прислушался. По коридору кто-то шел, судя по доносившимся голосам, двое. Говорили по-немецки.

— И охота тебе, Ганс, связываться с ведьмой?

— Коли тебе неохота, так рядом постоишь, посмотришь, как я с ней развлекаюсь, — говоривший захохотал. — Подумаешь, ведьма! Девка, она и есть девка, тем более связанная.

Молодой человек метнулся к двери и прижался спиной к стене рядом с ней.

— Там свет! И темница открыта! — говоривший грубо выругался, и шаги затихли.

— Сбежала? — зашептали в коридоре. — Загляни-ка.

— У тебя была охота, вот ты и заглядывай. Вдруг, действительно, ведьма?

В дверном проеме возникла темная фигура, потопталась и шагнула внутрь.

— Эй… есть тут кто?

— Есть! — выдохнул Алексей, обрушивая клеврец на голову вошедшего.

Острый конец топорика с хрустом врезался в затылок стражника, тот вскрикнул, нырнул вперед и рухнул на пол. Клеврец, застрявший в черепе, вывернулся из рук, но доставать его было некогда, и молодой человек выскочил в коридор, по которому уже убегал второй рейтар. Упускать его было нельзя, и Алексей кинулся следом, догнал, прыгнув, обрушился на спину, сшиб на пол, зажимая ладонью раскрытый в крике рот. Пахнуло перегаром, кислым запахом страха, смешанного с вонью немытого тела. Рейтар мычал, брыкался, пытаясь сбросить навалившегося сверху Алексея. Удар по затылку стражника не утихомирил, он только сильнее завозился и вцепился зубами в руку, зажимавшую ему рот. Резкая боль в прокушенной ладони привела в бешенство, Алексей с силой дернул рейтера за подбородок, одновременно надавив коленом между лопаток. Раздался хруст, и мужчина обмяк.

Стараясь не думать о том, что только что, не задумываясь, сломал человеку шею, Алексей кинулся назад в темницу.

На полу валялся первый рейтар с пробитой головой, а на нем, радостно ухая, приплясывал Кузька — Алексей и не заметил, когда тот успел выскочить из-за пазухи. В лапах анчутка держал заляпанный кровью клеврец.

— Ну, ты силен, Леха! — восторженно завопил нечистик. — Как ты его ухайдакал! Р-р-раз — и в башке дырка, а мозги по полу!

— Прекрати! — Алексей сморщился, сглатывая подкативший к горлу комок.

— А че опять не так-то? — обиделся Кузька. — Странный, ты, все же… На, держи, свое оружие.

Молодой человек брезгливо вытер клеврец о штаны убитого и убрал за пояс.

— Надо быстрее уходить отсюда, а то кто бы на шум не прибежал.

Алексей склонился к Лесе, на секунду замешкался, потом стащил с убитого кафтан и, закутав им девушку, поднял на руки.

— Дорогу показывай! — бросил он анчутке и вышел в коридор.

Подземный ход вывел их в подвал то ли полуразрушенного дома, то ли заброшенного амбара на окраине города. Анчутка, высунув морду в рассохшуюся дверь, сказал, что в округе никого нет, и путь свободен. Алексей с тревогой вглядывавшийся в осунувшееся лицо лесавки, облегченно вздохнул.

— Спасибо тебе, Кузьма! — сказал молодой человек. — Если бы не ты, мне бы пришлось тяжело.

— Да ладно тебе! — смущенно махнул лапой нечистик. — Я же просто долг вернул. Ты же меня отпустил, хоть что угодно мог сделать, убить, например, или служить заставить. А за так голозадому я ни в жисть бы помогать не стал. Прощай. Пойду я, а то тут свой хозяин имеется. Набежит — трепку даст.

— Прощай! — кивнул Алексей и направился к выходу.

Погоди-ка! — окликнул его анчутка. — Хочешь, совет дам? Бесплатный.

Ну? — молодой человек остановился, поудобнее устраивая на руках Лесю.

— Брось ты эту лесную девку. Что тебе обычных баб мало? А она… А с ней… Бесполезно все это.

— Да ты что! Как это бросить? — оторопел Алексей. — Что значит, «бесполезно»?

— То и значит! Вот ты куда ее нести собрался? В лес? — Кузька присел на сваленную на полу рухлядь. — Ты, хоть, дерево-то ее знаешь?

— Какое дерево? — не понял молодой человек. Чувство облегчения сменилось страхом.

— А такое! Они же, лесавки-то, в деревьях рождаются, в них живут и в них умирают, засыпают, стало быть. Кабы твоя девка просто ослабела, так в лесу силы набралась бы. А так… — анчутка безнадежно махнул рукой. — Так ты ее не разбудишь. Коли просто в лесу оставишь, она весной прахом рассыплется, молодой травой прорастет. Тоже, конечно, какая-никакая польза… Вот, если бы ее к материнскому дереву отнести, то надежда бы была. Она же, видать, не простая лесавка, раз зимой разгуливала.

Алексей грустно посмотрел на Лесю, стараясь осознать то, что сказал анчутка, но смиряться с неизбежным не собирался.

— Значит, если надо, найду ее дерево! Слушай, Кузьма, у меня к тебе просьба будет. Большая. — Алексей начал устраивать девушку на куче соломы, сваленной у стены. — Знаю я, где ее дерево. Точнее, могу узнать. Сейчас в город схожу за подводой, а ты пока тут побудь, Лесю посторожи.

— Это чегой-то?! — возмущенно вскинулся нечистик. — Я тебе не сторожевой пес, чтобы всяких лесных девок охранять!

— Я тебя, как друга, прошу! Не с ней же мне по городу идти.

Анчутка, уже открывший рот, чтобы продолжить свои возмущенные вопли, поперхнулся и удивленно захлопал своими совиными глазами.

— Как друга?.. Это…как же? Ну, тогда, конечно, посторожу, стало быть… Иди.

Разбуженный посреди ночи Малой долго не мог понять, что от него хочет Алексей, зевал, сонно протирал глаза, озадаченно скреб рыжую шевелюру. Окончательно проснулся он только тогда, когда молодой человек пообещал хорошо заплатить за помощь.

— Ладно, помогу, коли беда случилась. Только ты мошной-то не тряси — не все деньгами меряется. Сказывай, что делать надо.

Из торопливых, спутанных объяснений Алексея Демид понял только, что надо срочно куда-то ехать. Видимо решив, что времени на расспросы нет, он, молча, запряг лошадь, кинул в сани охапку соломы и махнул рукой, показывая, мол, дорогу.

— Что с ней? — испуганно крестясь, спросил коробейник, когда молодой человек вынес лесавку из полуразрушенной хибары. — Померла никак?

— Нет, покачал головой Алексей, — пока живая. Только, если ей не помочь, умрет. Ты, представляешь, Малой, они ее связанную в каменном подвале заперли. Сволочи!

— Кто они-то? Что-то я тебя совсем не пойму. Девку-то к знахарке везти? Отваром каким-нибудь напоит, может еще оправится.

— Они-то? — молодой человек не знал, что сказать. Правду? Вряд ли, сейчас это было возможно. Но и врать не хотелось. Хороший человек был Малой, хороший, но принадлежащий своему времени со всеми его предрассудками и суевериями. — Попы протестантские из немецкой слободы. Решили, что она колдунья, сжечь хотели. Я спас, но теперь мне в слободу хода нет. Прибил я там кое-кого.

— Да… — протянул Демид, явно, не знавший, как реагировать на заявление Алексея. — Правильно, видать, говорят, что все еретики сатане служат. Только… куда ж ее теперь?

— Лесю надо вывезти из города, — ответил молодой человек, поудобнее устраивая девушку на соломе, — Тут неподалеку сельцо Воскресенское есть, вот, туда и поедем.

— А чего туда-то? Это ж не сказать, чтобы близко, в лучшем случае, к полудню доберемся. Довезем ли? Не померла бы дорогой? Может, все же, в Москве знахарку сыщем?

— Нет, — покачал головой Алексей, — знахарка не нужна. Там рядом с селом, в лесу… человек живет, он знает, как Лесе помочь. Поедем, давай, быстрее, Демид, очень тебя прошу.

Малой открыл, было, рот, видимо, желая еще что-то уточнить, но взглянул в умоляющие глаза молодого человека, кивнул и щелкнул вожжами.

— Ладно, не переживай так, авось довезем твою красавицу.

— Хороший ты человек, Малой! Я тебе все обязательно расскажу, но только, когда в Москву вернусь. А сейчас не могу.

Алексей слишком мало знал коробейника и опасался, что, поняв, кто такая Леся, он откажется помогать. И это в лучшем случае. А может и попов известить, что, мол, нечисть лесная в городе завелась. Демид пару раз снова пытался начать расспросы, но молодой человек отнекивался, обещая все рассказать потом, и Малой отстал. Всю оставшуюся дорогу он сидел, обиженно насупившись, только время от времени поглядывал на девушку, вздыхал и качал головой.

Недалеко от села Алексей попросил Демида остановиться, сказав, что здесь уже близко, и он сам доберется. Малой с сомнением хмыкнул, но спрашивать ничего не стал.

— Ты не обижайся на меня, — попросил молодой человек. — Я врать тебе не хочу, а правда она не всегда ко времени и к месту бывает. Просто поверь — в том, что я делаю нет ни зла, ни преступления.

— Да ладно, чего уж там, — махнул рукой коробейник. Главное, чтобы твоя Леся жива осталась. Жаль такую красоту в землю закапывать.

— Спасибо тебе, Малой. Век тебе благодарен буду — сказал Алексей, подумав, что в землю лесавку уж точно не закопают.

Глава 13

После шума, гама и постоянного колокольного звона тишина зимнего леса казалась оглушительной, и вкусный воздух, пахнущий морозом и хвоей, очищал легкие от городского дымного смрада. На первых порах бежалось легко даже по глубоким сугробам, а исхудавшая Леся казалась почти невесомой.

Стараясь не потерять путеводное перышко, Алексей нырял под заснеженные еловые лапы, перепрыгивал через поваленные ветром деревья и старался не думать о той судьбе, которая, возможно, ждет лесавку. Она ведь сама ее выбрала. Знала, не могла не знать, чем ей грозит долгое пребывание в городе, и сознательно тратила свою силу. Только молодой человек не мог избавиться от горького ощущения собственной вины, от понимания того, что силу-то девушка тратила ради него. Да и в беду попала, если рассудить, из-за него.

Бег по бездорожью, однако, был утомителен, и скоро Алексей начал уставать, дыхание сбилось, а тело приходилось, буквально, вытаскивать из сугробов. Руки, державшие изрядно потяжелевшую лесавку, одеревенели, от голода и усталости начала кружиться голова, но молодой человек упрямо бежал, хватая ртом обжигающе холодный воздух. Он и рад был немного отдохнуть, перевести дыхание, но боялся упустить из виду перо — без него он бы колдуна не нашел. Алексей успокаивал себя тем, что бежит он довольно долго, и, значит, конец пути близок.

Действительно, скоро деревья расступились, и парень выскочил на поляну с памятным частоколом. Перо затрепетало и опустилось на снег. Черепа на кольях сверкнули красными провалами глазниц, зашипели, оскалились, щелкая желтыми зубами.

— А ну, фу! — раздраженно рявкнул Алексей. — Вы тут еще будете права качать!

Челюсти клацнули, огонь в глазницах черепов потух, и молодой человек, больше не обращая внимания на стражей, побрел к жилищу колдуна.

Шагнув в прогорклый, дымный полумрак избы, Алексей закашлялся, пытаясь сморгнуть выступившие слезы. Колдун, возившийся у печи, даже не повернулся.

— Здравствуй, Чурила, — сказал молодой человек, проходя в горницу и укладывая Лесю на лавку. Тяжело опустился рядом, снял шапку, вытирая вспотевший лоб.

— Да я, вроде, не хвораю, — проворчал колдун. — А вот у тебя, верно, с головой не в порядке. Ты пошто девку сюда приволок?

— Так куда же? — растерялся Алексей, обескураженный столь неласковым приемом.

— В лесу бы оставил. На что она мне сдалась?

— Я думал, ты поможешь. Видишь, какая беда с ней случилась?

— Не вижу никакой беды. — Чурила сердито поджал губы, сверкая глазами из-под нахмуренных бровей. — Уснула, так и пускай спит. Знать, время ее пришло. Говорил же я этой дуре, чтоб по городу в человечьем обличье не шастала! Дык, она не послушала — как перед милым дружком подолом не повертеть, да бабьими прелестями не потрясти? Вот и дотряслась.

— Она же мне помочь хотела! — Алексей даже вскочил, возмущенный словами колдуна. Усталость мгновенно прошла, смытая обидой и злостью.

— И что, помогла? — Чурила прищурил один глаз и издевательски хихикнул. — Как помогала-то? Подстилкой на лавке, чтобы спалось помягче?

— Ах ты, старый пень! — Молодой человек окончательно разозлился, шагнул к колдуну, испытывая острое желание заехать кулаком в нагло ухмыляющуюся физиономию.

Но вовремя опомнился, выдохнул сквозь стиснутые зубы и снова опустился на лавку. Не дело это — лезть с кулаками на старика, тем более без его помощи никак не обойтись.

— Ну, что, охолонул? Али водичкой побрызгать? — насмешливо спросил Чурила.

Затем, как ни в чем ни бывало, пошерудил в печи ухватом и вытащил на стол чугунок, исходящий ароматным паром. Алексей сглотнул голодную слюну.

— Отнеси-ка ты ее в лес, да приходи — вечерять будем. Разговор у меня к тебе есть.

— Хорошо. — Алексей уже успокоился и решил не обращать внимания на издевательские замечания колдуна. Что с него возьмешь? Старики всегда молодым завидуют, тому, что самим уж не дано. — Только скажи, где ее материнское дерево. Я Лесю к нему отнесу.

— Не знаю, — равнодушно буркнул Чурила. — Мне оно пошто? Береза, вроде как.

— Так берез в лесу сотни, как я нужную найду?

— Это уж твоя забота. Коли делать больше нечего, можешь побегать, поискать.

— Может, хоть примерно место знаешь? — Алексей совсем расстроился — он-то так надеялся на помощь колдуна.

— Да, кажись, где-то рядом с Проклятой дубравой. А больше не знаю ничего, я и не интересовался, оно мне не надо.

Дорогу к Проклятой дубраве молодой человек запомнил хорошо и быстро дошел до границы странного мертвого леса. Здесь его ждало очередное разочарование в виде обширной березовой рощи. Берез было множество, все они казались очень старыми с толстыми корявыми стволами и узловатыми ветвями. Как найти нужную — не понятно. Можно, конечно, нести Лесю от березы к березе, но, во-первых, на такой обход потребуется целый день, во-вторых, вряд ли, девушка проснется сразу, если вообще проснется.

В лесу уже темнело, сумерки липким киселем растекались по подлеску, сгущаясь в ельнике до угольной черноты. Алексей устроил лесавку у большой коряги, бывшей когда-то могучим деревом, присел рядом и задумался. Успокаивало то, что девушке явно стало лучше — дыхание выровнялось, а щеки порозовели, она даже иногда улыбалась во сне. Возможно, ее дерево было совсем рядом. Вот только где? Молодой человек решил попробовать найти нужную березу по запаху — аромат земляники и сосновой хвои стал уже привычным и родным. Только искать придется в волчьем обличье, человеческое обоняние не столь чувствительно.

Ежась от холода, Алексей разделся и аккуратно сложил одежду рядом с лесавкой. Трансформация получилась на удивление легко, стоило только о ней подумать, наверное, сказывалась близость Проклятой дубравы. Большой светло-серый волк с удовольствием отряхнулся, переступил лапами, привыкая к смене облика, втянул чутким влажным носом лесные запахи, стараясь выделить земляничный аромат, и насторожился, почуяв чужого зверя.

Шерсть на загривке оборотня встала дыбом, а верхняя губа приподнялась, обнажая в оскале клыки. Сдерживая рвущиеся из груди рычание, он припал на передние лапы и прижал уши. Зверь шел со стороны Проклятой дубравы, уже можно было различить хруст снега под тяжелыми лапами и хриплое ворчание. Животные инстинкты побуждали волка бежать, спасать свою шкуру от того, что надвигалось из лесной чащи. Но человек не мог оставить беззащитную девушку, и он оказался сильнее.

Кусты зашевелились, и в полутьме сгущавшихся сумерек Алексей увидел, как что-то огромное ломится сквозь густой подлесок. Заснеженные ветви дрогнули, осыпая белые пушистые комья, и из чащи вышел медведь. Он был огромным, некогда бурая шерсть отливала серебром седины, а глаза, казавшиеся маленькими на такой громадной морде, горели лютой злобой. Зверь поднялся на задние лапы и угрожающе зарычал. Оборотень ответил и, перепрыгнув через Лесю, встал перед медведем, широко расставив дрожащие лапы. Это было безумием. Алексей понимал, что лесное чудовище убьет его одним ударом лапы, но сбежать, бросив лесавку, не мог. Шерсть на хребте топорщилась, предательски поджимался пушистый хвост, но оборотень упрямо скалил клыки и рычал, пригнув голову к земле.

Медведь потоптался, шумно принюхиваясь, заворчал, но уже не зло, а, скорее, удивленно, и в голове Алексея раздался рокочущий голос:

— Хо! Ты сумел удивить меня, волчонок. Спасибо за внучку, серый брат. Я позабочусь о ней, не беспокойся.

Оборотень попятился и сел, удивленно открыв пасть. «Да это же он… сам Велес!» — понял потрясенный Алексей.

Медведь шагнул к лесавке, бережно поднял ее, прижимая к мохнатой груди, и рыкнув на прощание, скрылся в чаще.

* * *

Волк проснулся, когда ночной мрак начал неспешно растворяться в зыбких предрассветных сумерках. Снег под теплым брюхом подтаял, и лежать в луже стало неуютно. Зверь зевнул, щелкнул клыками и потянулся, прогоняя остатки сна. Охота этой ночью была удачной, он догнал небольшого кабанчика и, урча, сожрал его целиком, с удовольствием хрустя молодыми костями. Сытая тяжесть в желудке и сейчас заставляла волка блаженно жмуриться и облизываться.

Зверь был сыт, и разбудил его вовсе не голод, а какое-то неясное чувство тревоги, что-то пробуждающее смутные, неприятные воспоминания. Зверь заскулил, принюхался, пытаясь определить источник беспокойства. Но вокруг все было тихо, зимний лес не представлял никакой угрозы, напротив, сулил азартную охоту и вкусную добычу. Тревога сидела внутри, и она оказалась настолько сильной, что волк поднял морду к светлеющему небу и завыл, вкладывая в протяжный звук свою неосознанную тоску. Не понимая причины своего беспокойства, волк покрутился в ельнике, раздраженно зарычал и метнулся в кусты.

Он несся легкими прыжками, нырял в сугробах, стремясь убежать от тягостного чувства, от непонятного страха и отчаяния. Время от времени волк останавливался, тряс головой, тер лапой морду, повизгивая от боли. Хаос образов, звуков, картин копошился и метался в воспаленном мозгу, причиняя страдания, заставляя то жалобно скулить, то рычать от бессильной злобы. Особенно досаждали образы двуногих, пахнущих дымом и железом. Они кривлялись, размахивали руками, что-то кричали, вызывая лютую злобу и желание растерзать их на клочки, чтобы не мешали наслаждаться легким бегом, азартом охоты и свободой. Волк принюхивался, пытаясь уловить запах этих существ, и снова бежал.

Зверь знал, там за лесом были жилища ненавистных двуногих тварей, когда-то в прошлой жизни он был таким же. Но теперь воспоминания об этом причиняли боль, и единственным желанием было убивать, вгрызаться в трепещущее мясо, лакать еще теплую кровь. Он убьет их всех, и тогда они, наконец, оставят его в покое.

Рассерженный рев, раздавшийся совсем рядом, заставил волка остановиться, затормозив всеми четырьмя лапами. Тяжело дыша и вывалив из пасти розовый язык, зверь испуганно попятился и заскулил. Перед ним, раздраженно раскачиваясь из стороны в сторону, стоял огромный медведь. Его седая, словно покрытая инеем шерсть, топорщилась на загривке, а желтые клыки обнажились в угрожающем оскале. Волк испытал противоречивые чувства — ему хотелось одновременно бежать, визжа от ужаса, и как маленькому щенку валяться на снегу, подставляя этому существу мягкое, уязвимое брюхо. Перед ним был Хозяин и Господин, Тот, Кто Дарует Жизнь и Смерть. И он был очень зол, зол на него, несчастного волка, запутавшегося в хаосе воспоминаний и образов.

— Дур-р-рак! Что твор-р-ришь, недоумок?! — взорвался в голове волка рокочущий голос.

Грозные слова были знакомы. Но почему Хозяин говорит с ним на языке двуногих? Зверь всхлипнул и в ужасе стал отползать в ельник, но скрыться не успел. Огромная лапа ударила его по загривку, заставив кувырнуться через голову, а следующий удар буквально вышиб дух, и волк с визгом улетел в кусты. Мир взорвался огненным шаром и рассыпался на осколки.

Очнулся зверь совсем в другом месте. Здесь пахло чем-то смутно знакомым, одновременно родным и тревожным. Запах шел от сваленной на снегу человечьей одежды. Его одежды?! Волк, наконец, вспомнил, кем он был. Эта мысль потрясла и обрадовала — наконец-то все встало на свои места.

— Пер-р-рекидывайся, пр-р-ридурок!

Еще один удар заставил зверя закрутиться на месте, тело свела болезненная судорога, выворачивающая кости из суставов. Завертелся туманный вихрь, и в сугробе закопошился человек. Его обнаженное тело вздрагивало, руки судорожно скребли снег, он кашлял и хрипел, пытаясь встать на дрожащие ноги.

Алексей с трудом приходил в себя, скрипя зубами от боли. Все тело ломило, а голова раскалывалась то ли от радикальных воспитательных мер Хозяина, то ли от принудительной трансформации, то ли от слишком резкого перехода из звериной сущности в человеческую, а скорее, от всего вместе.

— Ну, то-то же! — раздалось в голове. — Давай уж одежу накидывай, неча тут голой задницей сверкать, а то простудишь еще что-нибудь нужное.

Хоть во время разговора пасть медведя не открывалась, но морда была довольно выразительная. И сейчас она выражала удовлетворение и снисходительную насмешку. Хозяин больше не сердился.

Молодой человек, действительно, не сразу понял, что лежит в сугробе — не до того было. Но сейчас, почувствовав холод, пополз к одежде, натянул штаны, рубаху, сунул ноги в сапоги и закутался в изрядно промороженный кожух. «Нет, все же в волчьей шкуре, по крайней мере, не холодно» Мелькнувшая мысль напугала до тошноты, от воспоминания о собственных кровавых планах замутило, и Алексей согнулся, пытаясь сдержать рвотные позывы.

— Ну, будя, будя! Экий ты нежный, перевертыш, — медведь уселся на снег и даже, кажется, облегченно вздохнул. — А и поделом тебе! Впредь будет наука. Коли не умеешь зверя в узде держать, так неча и перекидываться. Вот кабы меня рядом не оказалось? Все, пропал бы человек. Да, ладно, кабы волк остался, волк — зверь благородный. А то ведь чудище кровожадное, на весь род людской обиженное!

— Спасибо тебе! — отдышавшийся Алексей поклонился низко, до земли, как было принято в этом веке. И впервые сделал это искренне и от души, не испытывая неловкости и смущения. — А ты и, правда, Велес?

— Так когда-то люди кликали. Можешь и ты так называть. Звери почитают Хозяином. Только я им не хозяин. Они сами по себе живут и в хозяевах не нуждаются.

— Спасибо! — еще раз поблагодарил молодой человек. — Если бы не ты…

— Вот заладил — «спасибог», да «спасибог»! Я уж спас тебя. Как угораздило-то в волчьем обличьи застрять?

— Не знаю, — растерянно пробормотал молодой человек. — Заснул… проснулся, а оберег почему-то не сработал.

Алексей, приподняв рукав, посмотрел на запястье и похолодел — татуировка поблекла и едва просматривалась, некоторые элементы узора вообще исчезли.

— Это не оберег, а баловство, — пренебрежительно фыркнул Велес. — Толку от него немного, да и держится недолго. Откуда он у тебя?

Алексей снова поведал историю, на этот раз стараясь быть максимально честным, но не вдаваться в подробности.

— Да уж, — проворчал медведь, — угораздило же тебя связаться с Локи. Знавал я этого прощелыгу, но в прежние времена он сюда не совался — местные боги этого бы не потерпели. А беде твоей я ничем не помогу. Я, хоть, сам оборотень и перевертышей привечаю, но сделать из тебя истинного оборотня не могу, так же как и снять проклятие, не мной наложенное. Были в прежние времена люди, что знали секрет, как человечью и звериную сущность примирить, а теперь уж они все повывелись. Мой побратим, полоцкий князь Всеслав, наверное, последним из них был.

Одно знаю, человек со зверем, что внутри его живет, сам должен справиться. Ни бог, ни колдун ему не поможет. А как справиться, не ведаю. Ну, прощевай, перевертыш, авось, еще свидимся. Пойду, внучку свою непутевую проведаю.

— Леся? — встрепенулся молодой человек. Как же он мог о ней забыть?! — Что с ней?

— Ты ее Лесей зовешь? А я, вот, Белкой кличу. Рыжая она, да шустрая. С ней все в порядке будет, побегает еще вертихвостка. Так что, благодарить меня не стоит, больше я твой должник.

Медведь поднялся и, отряхнувшись, направился к лесу.

— Велес! — окликнул его Алексей. — Я вот спросить у тебя хочу. Почему ты в зверином облике? Человеком-то, наверное, удобнее, да и спят медведи зимой? А старик… ну, колдун, что здесь неподалеку живет, говорил, что ты, вроде, тоже… уснул.

— Чурила? — медведь раздраженно рыкнул, словно воспоминания о колдуне были ему неприятны. — Знаю такого. Чудной старик. А медведем я хожу, потому что в человечьем обличьи мне в этот мир пути нет. Ушел я отсюда. Внучка только вот… Да и медведем появляться могу лишь здесь, в древнем своем лесу. И леса-то уж нет — одни гнилушки. А какая дубрава была! Эх! — Велес горестно вздохнул, махнул лапой и скрылся в подлеске.

Какое-то время Алексей сидел, мрачно рассматривая потускневшую татуировку. Больше перекидываться нельзя — это очевидно. То, что рядом оказался Велес, — большая удача, хотя, вряд ли, он встретился случайно. Скорее всего, следил за непутевым оборотнем.

Молодой человек попытался определить, сколько сейчас времени, но небо было затянуто снеговыми тучами, и солнца не наблюдалось. В любом случае, в Москву он сегодня уже не попадет, надо идти к колдуну, тем более тот намекал на какой-то важный разговор. Возможно, нашлось средство снять проклятие, но в это плохо верилось — даже сам Велес не знает, как с этой бедой справиться. «Вот и еще один день потерял», — горестно подумал Алексей и побрел к избушке колдуна.

— Явился! — проворчал Чурила, перебиравший на столе какие-то веточки и пучки душистых трав. — А я уж думал, что не придешь. Что-то ты загулял, перевертыш.

— Охотился, — буркнул молодой человек и прошел поближе к печке, чтобы хоть немного согреться.

Прогорклое избяное тепло, после купания в снегу казалось на удивление приятным. О своих приключениях и о встрече с Велесом Алексей решил не рассказывать, тем более Хозяин зверей колдуна, похоже, не слишком жаловал.

— А с девкой что?

— В роще оставил. Ей, вроде, получше стало.

— Эх, все девки одинаковы — волос долг, а ум короток, — в голосе старика слышалась сожаление. — Жаль, что так получилось. Ну, да чего уж теперь. А ты долго будешь у печи задницу греть, словно баба на сносях? Вон сколько снегу-то на сапожищах притащил, нет бы у порога обить.

— Да ладно тебе, Чурила. Не ворчи. Пока волком бегал, все одежда выстыла, замерз, зуб на зуб не попадает. Ты, кажется, сказать мне что-то хотел?

— Хотел, — кивнул старик. — Только разговор у нас долгий будет. Скидай кожух-то да на лавку садись.

Чурила аккуратно сложил какие-то травки в мешочек, оставив на столе внушительную кучку веточек, и начал их внимательно рассматривать и обнюхивать.

— Либерию, стало быть, не нашел? — спросил колдун, не отрываясь от своего занятия.

— Ну… — замялся Алексей, — узнал, где найти человека, который побывал недавно в хранилище.

— Это уже хорошо. Отыщи его непременно. — Чурила начал переплетать выбранные веточки замысловатой косичкой. — А в Москве-то как? Поди, интересно тебе было?

— Интересно..? — Алексей задумался. — Скорее, странно. Я хотел у тебя спросить про одну вещь… Самую, пожалуй, странную.

И молодой человек рассказал колдуну о своих видениях и о странной паутине, нити которой тянутся куда-то вглубь Боровицкого холма.

— Вот оно как! — Чурила отложил свою поделку и возбуждено вскочил. В глазах его снова сверкнул безумный огонь — Значит не зря я сюда пришел. Дождался-таки!

Колдун дернул себя за бороду, захохотал, заметался по избе, бормоча себе под нос и размахивая руками.

— Доигрались людишки, разбудили древнее зло, что в московской земле захоронено. Скоро, скоро вырвется оно на свободу, пожрет этот город. Захлебнутся люди кровушкой, будут корчится в огне, ими самими разожженном. Видать, самая пора теперь старых-то богов будить. Пора! Придут они на землю кровью омытую, примут жертву, восстанут в силе своей, погонят иноземного бога. Ох, любо! А прислужников его чернорясных пожрут, косточками хрустеть будут, кровушкой запивать. Ох, любо!

Алексею стало жутко, он шарахнулся от беснующегося колдуна, чувствуя, как его пробирает дрожь. Захотелось плюнуть на все разговоры, на обещанную помощь и бежать из избушки подальше от этого психа. Молодой человек попятился к двери, но был остановлен грозным окриком Чурилы.

— Стой, оборотень! Ты куда это собрался? Али меня боишься?

— Ничего я не боюсь! — сердито сказал Алексей. — Только ты о деле говорить собирался, а сам вопишь, как юродивый на паперти. Таких пророков я и Москве навидался, все людей карами божьими пугают, да обещают всякие беды. Ничем ты от них не отличаешься!

От такого сравнения Чурила опешил, замер посреди избы, зло сверкнул глазами, оскалился, но внезапно успокоился и, усмехнувшись, снова уселся на лавку.

— Не боись, волчонок, тебя истинные боги не тронут, ты ими меченый. А вот другие… Впрочем, я, и верно, не ко времени разошелся. Не к чему пока горло драть, надо дело делать. Самое время пришло для великих дел. Ты садись, давай, да не дергайся.

Алексей, насупившись, прошел к столу и сел, вопросительно посмотрев на Чурилу.

— Ты обещал поискать средство, которое может снять проклятие. Нашел? — Молодой человек решил больше не возвращаться к разговору о паутине — сам как-нибудь разберется, а то что-то старик чересчур возбудился.

— Погоди, об этом тоже поговорим, только позже. — Чурила пригладил растрепавшиеся седые космы и снова взялся за свое «рукоделие». — Все в этом мире переплетено. За одну ниточку потянешь, глядишь, и весь узелок развяжется.

Вот ты паутину видел. Не простые это видения, и не каждому даны. У тебя особый дар — ты можешь колдовство видеть, не само колдовство, а Силу, что колдуны используют. Та Сила везде есть, только где ее больше, а где меньше. В иных местах она словно вода в глубоком озере плещется, а в других, как легкий туман рассеяна.

— Магия! — понял Алексей.

— Ну, можно и так сказать, но Сила — правильнее. Я вот ее не вижу, — Чурила сокрушенно вздохнул, — но могу использовать. А ты видишь, а использовать не получится. Нет в тебе этого. Да и дар твой стихийный, как бы, сам по себе. Ты управлять им не способен.

Алексей вспомнил, что, ведь, и Сен-Жермен как-то говорил ему, что он может чувствовать магию. Видимо, этот дар в современном ему мире никак не проявлялся, так как и магии-то в двадцать первом веке почти не осталось.

— А та паутина, что ты видел, — продолжал Чурила, — это нити Силы, черной силы, что людской злобой питается. И от той злобы растет, пучится, как тесто на дрожжах, выплескивается из-под земли. Не знаю, что ту Силу породило, может, древнее капище, на месте которого Кремль стоит, а может, и та самая Либерия. Слишком много тайных знаний в одном месте собирать опасно, тем более добра в тех знаниях мало.

Рассуждения колдуна были интересны. Они дополняли теорию Сен-Жермена о разлитой в мире магии, которая способна аккумулироваться в артефактах. Алексей подумал, что и его догадка о природе паутины оказалось верна, но, все же, во всем этом пока много непонятного.

— Так что, редкий у тебя дар. Ты — Видящий.

— Это как? — не понял молодой человек. — А другие, что, слепые?

— Можно сказать, что слепые. Хотя, иной раз Силы так много, что и обычные люди тоже ее чувствуют. А подобных тебе мало. В Москве, коли и есть другие Видящие, так, поди, привыкли уже, не замечают ничего. Многие бегут из города, в других местах селятся. Вон, царь Иван тоже, верно, не простым человеком был. Зря, что ли, из Москвы в Александровскую слободу убег, да возвращаться не хотел? Он-то, может, древнее зло и разбудил, в наш мир щелку приоткрыл. Кто его знает, что он вычитал в тех книгах, которые хранил у себя в подвалах?

— Я тебя попросить хочу. — Чурила внимательно посмотрел на Алексея. Его пронзительный взгляд, казалось, вворачивался в мозг ледяной иглой. Алексей поежился и отвел глаза. — Принеси мне из того хранилища одну книгу.

— Да я и саму-то Либерию еще никак найти не могу, а ты от меня требуешь принести оттуда книгу, — возмутился молодой человек. Связываться с поисками еще одного древнего фолианта не хотелось.

— Найдешь! — оборвал колдун Алексея. — Я чувствую это. Только найти Либерию — это полдела. Я уже тебе сказывал, что она проклята, да ты и сам понял, что в подземельях Кремля поселилось зло. Точнее, оно всегда там жило, а нынче, вот, проснулось. Может, и Либерия тому поспособствовала. Книги — это не просто буковки, написанные на пергаменте или бересте. Слово и само по себе огромную силу имеет, а уж, коли его начертали… Нет ничего сильнее такого слова. Опасно в подземельях-то. И дело не только в древнем зле. На сундуки с книгами обережные заклятья наложены. Что это за заклятья я не знаю, но силу они должны иметь большую. Простому смертному туда хода нет.

— А как же монах, что, по слухам побывал, в подземелье? — спросил Алексей.

— Монах-то? А кто его знает, может, он только видал хранилище, а книг не трогал? Да и как сие пережил неизвестно.

Алексей вспомнил рассказ Аркудия о том, что иконописец болел потом долго, и теперь совсем не покидает монастыря. Видимо, неспроста это. Хотелось бы думать, что колдун просто пугает, чтобы в обмен на помощь добиться согласия принести книгу. Но, скорее всего, Чурила прав — непонятная черная мерзость, сочащаяся из-под земли, могла быть опасной.

— Ты помочь обещал… — начал молодой человек.

— А, рази, я от обещания отказывался. Помогу, уж не сомневайся. Вот скажи, что ты умеешь?

— В каком смысле?

— Ты сказывал, что твой учитель — маг. Он тебя научил чему-нибудь?

— Ну…, — замялся молодой человек, — как сказать…

— Я так и думал, — старик презрительно хмыкнул. — Ничему не научил. Да и не смог бы. Для волшбы ты не пригоден, хоть и Видящий. Чай, поди, использует на побегушках?

— Слушай, Чурила! — возмутился Алексей, которому стало обидно, как ни странно, не столько за себя, сколько за Сен-Жермена. — Наши с графом отношения тебя не касаются.

— Да я их и не касаюсь, — равнодушно пробурчал колдун. — Ты помолчи-ка чуток, пока я дело закончу.

Чурила покрутил в руках сплетенную косичку и начал аккуратно ее сворачивать спиралью, закрепляя каждый виток то ли травинкой, то ли ниточкой. Отвлекать вспыльчивого старика не хотелось, и Алексей терпеливо ждал продолжения разговора.

За окном сгущались сумерки, и в избе стало совсем темно. Трепещущий огонек лучины в грубом поставце почти не разгонял мрак, лишь заставлял корчится призрачные тени на стенах. Но даже при таком зыбком свете старик ловко справлялся со своей почти ювелирной работой. Наблюдавший за ним Алексей с удивлением заметил, что глаза колдуна вообще закрыты, а длинные пальцы движутся быстро и легко, словно танцуют. Время от времени Чурила что-то еле слышно бормотал напевным речитативом, кивая в такт головой.

Наконец в его руках оказался круг, напоминавший коврики, которые вяжут бабушки, только маленький. Колдун повертел его в руках, вытер выступивший на лбу пот и удовлетворенно улыбнулся.

— Ну, вот, — довольно произнес он, — готово! Осталось только бечевочку привязать и можно на шею надеть. Научить, как справляться с волшбой, я тебя, оборотень, не могу, но кое-что для тебя сделал. Это очень сильный оберег, он охранит тебя и от тьмы, порожденной злом, и от наложенных на хранилище заклятий. Только долго носить его не следует, поэтому наденешь, когда в подземелье пойдешь, а пока спрячь. Не ровён час, кто знающий заприметит или попы увидят — беда может быть.

Чурила привязал к плетеному кружку кожаный ремешок, налил в деревянную плошку воды, пошептал над ней и окунул туда оберег. Вода зашипела, забурлила, словно кружок был не из веточек, а из раскаленного металла, посыпались зеленые искры. Через мгновение свечение исчезло, колдун вынул из воды оберег и протянул его Алексею, а плошку поставил на полку у печи. Молодой человек с опаской взял необычный амулет, но ничего волшебного в нем не почувствовал — шершавая на ощупь плетеная штучка на веревочке, и все. Хотя, кто его знает, может, и пригодиться. Это было бы весьма кстати.

— Не сомневайся, — заверил старик, заметив нерешительность Алексея, — когда надо будет — сработает. Только убери пока, вон хоть под подкладку в шапке спрячь. Коли найдут попы, на дыбу взденут, огнем пытать будут, так все выложишь и про меня расскажешь, а мне это ни к чему.

Алексей спрятал амулет в шапку и с усмешкой посмотрел на Чурилу.

— Так ты, стало быть, за этот оберег хочешь, чтобы я книгу тебе принес?

— Экий ты… — старик сморщился как от зубной боли. — Кабы мне та книга не нужна была, я все равно тебе бы помог. Что это ты так обо мне думаешь? Разве в твоем мире люди друг дружке за просто так не помогают? Только по выгоде живут?

Алексею стало стыдно, даже уши гореть начали. Вот ведь, обидел старика, а тот искренне помочь хочет. А что книгу попросил, так если удастся попасть в хранилище, то без разницы сколько книг выносить — одну или две.

— Прости меня, Чурила! Устал я, замотался, вот и ляпнул глупость. Не обижайся. Говори, что за книга тебе нужна.

Эх, молодежь! — сокрушенно покачал головой старик. — Язык у вас поперед ума балаболит. Некому, видать, вас вежеству[16] учить. Ну, да ладно. Книга та приметная, написана она на деревянных дощечках тыщу лет назад волхвами, что самому Велесу прислуживали. Скреплены те дощечки ремешком, али бечевкой, а, может и вовсе стопочкой сложены — за столько-то лет ремешок и истлеть мог. На самой первой дощечке след медвежьей лапы, словно выжженный. Это сам Навий бог печать наложил.

— Навий бог? — удивился Алексей.

— Так Велеса кличут, он не только зверью хозяин, но и в Нави души мертвых пасет.

— Вот оно как… — оказывается его знакомый и с миром мертвых связан. Может, еще и потому он помог, что Алексей в его царстве уже бывал? — А как я нужную книгу найду, там же их, наверное, сотни?

— Она в особом сундучке хранится с другими нашими книгами. Сундучок этот царю Ивану из-под Новгорода привезли, из древнего святилища. Опосля капище спалили, конечно, окаянные… — колдун тяжело вздохнул, смахнув выступившие на глазах слезы. — Но книги царю в целости доставили. На сундучке руны начертаны, я тебе покажу какие. Не ошибешься — один он такой там. И Слово скажу, которое сундучок отпирает. Без него дотронешься — худо будет.

— Хорошо, достану тебе, что ты просишь, — согласился Алексей, подумав, не та ли это Велесова книга, о которой столько говорят в его мире. Уж больно похожа по описанию. — Спасибо, Чурила, за помощь.

Вот и ладно, — старик довольно потер руки и поднялся с лавки. — Отдыхай теперь до свету, а я поесть что-нибудь соображу.

— Чурила, а что, с проклятием? Не нашлось средства, как избавить меня от него? — за разговорами о книге Алексей чуть не забыл о давнем обещании колдуна.

— В той книге должно быть заклинание, как оборотня вновь в человека превратить. Чай, Велес-то сам оборотень, кому как не ему знать об этом. Его и самого призвать можно с помощью этой книги, и уж тогда… — Старик осекся, хмуро посмотрев на молодого человека. — Принеси мне ее, я в долгу не останусь.

Алексей кивнул, хотя надежды на избавление у него не было, Велес-то, как раз, такого средства и не знал. Чуриле, впрочем, говорить ничего не стал. Кто знает, а вдруг и впрямь сыщется нужное заклинание.

Глава 14

Алексей, ушедший от колдуна затемно, почти всю дорогу до Москвы бежал, и не только потому, что торопился. Последнее время этот способ передвижения стал доставлять удовольствие, хотя раньше всякие кроссы и пробежки на физкультуре были настоящей пыткой. А сейчас, казалось, его тело создано именно для бега, а не для унылой ходьбы.

Молодой человек с наслаждением подставлял разгоряченное лицо ледяному ветру, швырявшему горсти снежной пыли, и старался не думать ни о чем. Но это плохо удавалось — на душе было неспокойно. Проблемы росли как снежный ком, и с каждым днем пребывания в XVII веке их становилось все больше. Алексей уже начал подозревать, что наложенное на него проклятие связано не только с оборотничеством, но и как-то влияет на удачу. Хотя, это не было проклятием в собственном смысле слова, его никто не проклинал. «Подарочек!» — сказал тогда Локи. И сам он, действительно, считал способность превращаться в дикого зверя даром. Так что все неприятности, сыпавшиеся на голову, были, скорее всего, стечением обстоятельств. Теперь вот молодой человек лишился и удобного пристанища в Немецкой слободе. Правда, была надежда, что протестантские священники, и так неуютно чувствующие себя в столице, открыто преследовать не будут. Достаточно и стрельцов, гоняющих его как зайца по всей Москве. Хорошо, хоть, нужный ему монастырь был за городом. Алексей не мог избавиться от ощущения, что уже слышал что-то об этом монастыре, и не в своем времени, а именно здесь. Но вот где и что он слышал, вспомнить не мог.

Молодой человек легко обгонял бредущих путников, груженые поклажей сани, которые тянули унылые лохматые лошадки, и даже некоторых всадников. По обеим сторонам дороги потянулись посады, людей прибавилось, и на бегущего человека стали обращать внимание, тыкая пальцем и окликая, ты куда, мол, мил-человек так торопишься, али пожар где случился, али, не приведи Господи, война. Алексей перешел на шаг, чтобы не возбуждать нездорового любопытства, а вскоре и вовсе свернул с основного тракта на дорогу к Яузе.

На ее высоком берегу, на окраине тогдашней столицы и находился Спасо-Андроников монастырь — один из древнейших в Москве. Основан он был в середине XIV века митрополитом Алексием и назван в честь первого игумена — преподобного Андроника. Внушительные стены, сложенные из обожженного кирпича, гостеприимно распахнутые створки окованных просечным железом ворот и золоченый купол Спасского собора — все свидетельствовало о благополучии и богатстве обители. Алексей прибавил шагу, предвкушая встречу с человеком, видевшим таинственную Либерию.

В привратной каморке сидел старый монах с длинной совершенно белой бородой и читал огромную книгу, водя по строчком узловатым пальцем и шевеля губами. У ног старца стояла небольшая жаровенка с углями, что по зимнему времени было совсем не лишним.

— Добрый день, отче, — поклонился Алексей.

— Добрый, сын мой, — кивнул головой монах. — Каждый день, посланный нам Богом, добрый. Что тебе, человече, в нашей святой обители надобно? На богомольца ты не больно похож.

— Могу ли я повидать монаха, иконописца Сергия, который царские палаты в Кремле расписывал?

— Сергий? — удивленно вскинул брови старец. — Пошто он тебе? Коли ты от своего боярина с заказом пришел, так сей инок больше образов не пишет.

— Нет, не с заказом. У меня к нему другое дело, — ответил молодой человек.

— Вряд ли брат Сергий будет с тобой говорить, — привратник с сомнением покачал головой. — Впрочем, сие не мне решать. Обратись к архимандриту, отцу Софронию, как он решит, так и будет. Иди в обитель, там скажут, где найти его.

Старец махнул рукой и снова углубился в чтение.

Алексей вошел в обширный монастырский двор и замер, пораженный чувством тревоги. Втянул в себя воздух, принюхиваясь — пахло промерзшим камнем, конским навозом, ладаном и опасностью. Молодой человек закрутил головой, пытаясь определить, откуда исходит угроза, но ничего не заметил. Большая площадь перед собором аккуратно расчищена от снега и утоптана до состояния паркета, окружающие ее сугробы изрезаны тропинками, которые ведут к низкому одноэтажному строению, вероятно, монашеским кельям, двухэтажному терему с резными наличниками и многочисленным хозяйственным постройкам. В центре площади — деревянная беседка над колодцем, около которой о чем-то беседуют два инока. Но угроза исходит не от них.

Терпкий запах опасности был так силен, что Алексею захотелось немедленно сбежать. Он даже попятился, но пересилил себя и медленно пошел к собору. Из бокового придела вышел дородный монах, за которым, причитая и что-то доказывая, семенил высокий худой человек. Монах раздраженно вскидывал голову и отмахивался от спутника, который дергал его за рукав.

Тощего Алексей узнал сразу — это был целовальник Митроха. Теперь стало ясно, откуда чувство опасности. Молодой человек лихорадочно соображал, куда бы скрыться и, по возможности, сделать это незаметно, а то на площади он был как на ладони. Но целовальник его тоже увидел и с воплем: «Да вот же он!» — кинулся навстречу. Алексей разозлился — этот настырный тип достал его, лучше уж разобраться с ним сейчас, чем опять убегать.

— Оборотень! Сатанинское отродье! — брызгая слюной, завизжал Митроха.

Алексей опешил, такого поворота событий он не ожидал. Откуда подельник старосты это знает?! Воспользовавшись замешательством молодого человека, расхрабрившийся целовальник подскочил вплотную и врезал кулаком в челюсть так, что клацнули зубы, а шапка улетела в сугроб. Это привело Алексея в чувство, он выругался и ответил ударом в ухо. Митроха охнул и покатился кубарем, чуть не сбив с ног толстяка.

— Ты, что, ополоумел! — рявкнул монах, поднимая целовальника за шкирку.

— Дык, он же это, отец Кондратий, лиходей, что колдуна отпустил. Прикажи схватить, — заскулил тот, прижимая руку к разбитому уху.

И тут молодой человек вспомнил, где он слышал о монастыре. Сельцо Воскресенское, в котором начались его приключения в этом мире, принадлежало Спасо-Андроникову монастырю. Об этом с гордостью говорил чудной старик с клюкой — первый человек XVII века, с которым встретился Алексей.

Поняв, что встреча со старым знакомым ничем хорошим для него не кончится, он кинулся к воротам, но столкнулся со здоровым монахом. Похожий на борца-тяжеловеса инок сграбастал его в охапку, прижал к груди так, что затрещали ребра и радостно заорал: «Пымал!» Молодой человек задергался, пытаясь освободиться. Монах дышал в лицо запахом гнилых зубов, пыхтел, сопел, но рук не разжимал. Алексей пнул его по голени, здоровяк ойкнул и, ослабив хватку, запрыгал на одной ноге. Сзади повис еще кто-то, сжав горло в захвате. Удар локтем под ребра, заставил нападавшего отшатнуться. Алексей развернулся и пнул его в живот, отбросив в сугроб.

С этим надо было заканчивать. Молодой человек понимал, что, если продолжать в том же духе, то сбежать ему, может, и удастся, но дорога в монастырь будет закрыта. Он повернулся к окружившим его чернецам и примиряюще поднял руки.

— Вы что, белены объелись, святые отцы? Я ни в чем не виноват. Обознался, видать, мужик, принял не за того.

— Не слушай его, отец Кондратий! Он это, стерво! Колдуна отпустил, старосту прибил и деньги забрал! — заорал Митроха.

— Вот мы с этим сейчас и разберемся! Смирись чадо, на все воля Божья! — перекрестился отец Кондратий и кивнул монахам. — Вяжите-ка его!

Несколько чернецов[17] кинулись вперед, засучивая рукава. «Знаем мы ваши разборки», — подумал молодой человек и встретил первого ударом в глаз, уклонился от второго, сшиб на землю третьего. Но на него навалились всей кучей, вцепились в руки, повисли на воротнике, так, что затрещал жупан. Окончательно рассвирепевший Алексей раскидал нападавших, закрутился на месте раздавая удары. Зарычал, вырываясь из-под контроля зверь, в глазах заклубилась кровавая пелена, и лишь на самом краю сознания трепыхалась паническая мысль о том, что на встрече с иноком Сергием теперь можно поставить крест. Но сожалеть об этом пока было некогда. Отбиваясь от наседавших со всех сторон монахов, Алексей пытался справиться с другой проблемой — сдержать беснующегося зверя. С одной стороны, частичная трансформация помогала — реакция становилась молниеносной, а удары приобретали нечеловеческую силу. С другой стороны, держаться на грани человека и зверя удавалось с большим трудом. В смертельной карусели схватки не было возможности ни сосредоточиться, ни успокоиться. Чувствуя, как горбиться спина и дыбом встает на загривке шерсть, не заметная под одеждой, молодой человек испытывал ужас. Этот-то ужас, наверное, и помогал оставаться в человеческом облике.

Алексей снова попытался прорваться к воротам. Как пушечное ядро врезался в преграждавшего дорогу монаха, отшвырнул в его сторону, но тут же получил подножку и полетел рыбкой, обдирая ладони о смерзшийся снег.

— Ах, ты подлюга! — прохрипел он, вскакивая, — А еще монах называется!

— А я пострига не принимал, послушник токмо, — язвительно ответил белобрысый парень в линялой рясе, отскакивая на безопасное расстояние.

Молодой человек сжал кулаки и оглянулся на ворота, увидев стоящего в них привратника, понял, что драться со старцем он точно не будет. Тем временем, народу во дворе прибавилось — человек десять толпились на безопасном расстоянии, постепенно сжимая круг. Сопротивление стало бессмысленным, и нужно было еще раз попытаться договориться. Алексей, тяжело дыша, сплюнул кровь из разбитой губы и уже открыл рот, чтобы призвать братию к милосердию, как сильный удар по голове бросил его на снег. Мир вспыхнул фейерверком искр и погас.

* * *

Широкоплечий монах с черной курчавой бородой отбросил оглоблю и попятился, с ужасом уставившись на пятно крови, расплывавшиеся вокруг головы упавшего.

— Свят, свят… — причитал монах, размашисто крестясь, — никак убил? Я же того… не хотел я. Думал, только приложу маленько, чтоб угомонился… А оно, вон как получилось. Грех-то какой, Господи!

Казалось, здоровый мужик сейчас заплачет, губы его тряслись, а лицо стало даже не бледным, а каким-то серым.

— Грех, — согласно кивнул монастырский казначей отец Кондратий и тоже перекрестился. — Дык, един Бог без греха, а мы все грешные. Ничего, отмолишь. Покаешься, да каким-нибудь богоугодным делом искупишь.

— А и нету никакого греха! — выскочил из-за спины казначея Миртоха. — Он же не человек, а оборотень. Дьяволово семя! Его убить — как раз, и есть самое богоугодное дело. Только сомневаюсь, что убитый он. Живучий, стерво! Его одним ударом оглоблей не пришибешь. Может, прикидывается?

Целовальник вытянул шею, пытаясь разглядеть, жив ли парень, но ближе подойти не решился. Один из чернецов, прижимая комок снега к подбитому газу, наклонился над телом.

— Вроде как, дышит, — с сомнением в голосе сказал он и осторожно тронул парня носком сапога.

Тот застонал, заскреб руками, пытаясь приподняться, но снова ткнулся лицом в подтаявший от крови снег.

— Ну вот, живой! — облегченно вздохнул отец Кондратий. — Свяжите-ка его, пока не очухался. А то, не ровён час, опять махаться начнет.

Монахи ловко связали руки лежащего сыромятными ремнями, для верности накинув еще петлю на шею, чтобы не сподручно было буянить. Парень задергался, но быстро затих, то ли снова потерял сознание, то ли понял безнадежность сопротивления.

— А теперь тащите его в поруб, опосля разберемся, что он за птица.

— Да чего тут разбираться? — снова подал голос целовальник. — Оборотень, говорю же. Ему эти ваши ремешки порвать — раз плюнуть.

— Эк, заладил — «оборотень» да «оборотень»! — сморщился отец Кондратий. — Не вижу я в нем ничего такого. Вроде, парень как парень. Дерется только больно зло. Может, тебе, Митроха, спьяну померещилось.

Ничего не спьяну! — аж задохнулся от обиды целовальник. — Я и не пил вовсе, вот истинный крест! А давайте, его водицей из святого колодца окатим! Чай, не простой колодец-то, сам преподобный Андроник его копал. Вот и увидим, человек он али нет.

Митроха даже радостно оскалился, так ему эта идея понравилась.

— Святой водицей, говоришь? — казначей задумчиво поскреб бороду, затем согласно кивнул. — А и то верно! Сразу ясно станет, человек али тварь нечистая. Поди-ка, Никодим, принеси бадейку.

— Только сумку с него снимите, сумку! — засуетился Митроха. — Тама у него серебро-то, поди. Вот и должок мой кабацкий оплатится. Так ли говорю, отец Кондратий?

— Поглядим, — хмуро буркнул казначей, засовывая сумку подмышку. — Ты, Митроха, меня на лихое дело не подбивай. Коли парень оборотнем окажется, тогда уж… А так… чай, мы не тати. Да и деньги эти к твоему долгу отношение не имеют, как и к тебе самому. Богово это… Вон у скудельницы[18] оградку новую надо бы поставить.

Чернобородый, отдуваясь, притащил огромную, ведра на три бадью и спросил казначея:

— Э..эта… отец Кондратий, лить, что ли? Дык, застынет, чай, не лето.

— Коли оборотень, так не застынет, а наоборот, сгореть должен, — встрял в разговор белобрысый послушник, за что получил гневный взгляд казначея и, смиренно потупившись, отошел в сторону.

— А ты лей, чадо, лей! Господь не попустит, чтобы безвинный человек пострадал, — нетерпеливо махнул рукой казначей. — А то я уж и сам застыл, стоявши, да и к трапезе пора.

На лице чернобородого отразилась нерешительность, но потом, видимо устыдившись своего сомнения в промысле божьем, он с уханьем опрокинул тяжеленную бадью на лежащего парня.

Истошный вопль, спугнул стаю ворон с купола Спасского собора, и затих, перейдя в хрип. Тело парня выгнулось дугой, широко открытые глаза побелели, он хватал разбитым ртом воздух, тщетно пытаясь протолкнуть его в сведенные судорогой легкие.

— Гля, гля! — Митороха возбужденно тыкал пальцем в корчащееся на снегу тело. — Ща он, этого… того… в прах рассыплется.

Целовальнику было так интересно, что он, забыв о страхе, подошел поближе и с любопытством вглядывался в посиневшее лицо парня. Но тот ни сгорать, ни помирать, похоже, не собирался. Ему, наконец, удалось вдохнуть, он зашелся хриплым кашлем, а затем затих, свернувшись клубочком и вздрагивая.

— Ну что? — спросил отец Кондратий, придирчиво разглядывая лежащего парня. — Ничего с ним и не сделалось. Кабы был оборотень, так от святой воды, небось, сразу бы скукожился. А так, мужик как мужик, мокрый только. Говорю же, Митроха, спьяну вам с Лапшой померещилось.

Целовальник обижено засопел, но возразить было нечего.

— Тащите-ка его, робятушки, в поруб, — махнул рукой казначей, — Пусть до завтра посидит, а там разберемся с ним.

— Не преставился бы до утра-то, мокрый да с разбитой башкой, — жалостливо вздохнул чернобородый монах.

— На все воля Божья! — смирено произнес отец Кондратий, крестясь. — Беспокоить отца Софрония, на ночь глядя, не буду. Он, чай, уже вечернюю молитву творит. Не след, от такого дела его отрывать ради какого-то проходимца.

На старика привратника, осуждающе качающего головой, внимания никто не обратил. Старец проводил взглядом монахов, тащивших побитого парня, пошамкал беззубым ртом и, тяжело опираясь на посох, побрел вглубь монастырского двора.

* * *

Голоса бубнили, толкались в голову, усиливая и без того невыносимую боль, но смысл их не доходил до сознания. Оставалось лишь ощущение опасности, будившее звериные инстинкты. Алексей пытался вырваться из кровавой мути полубессознательного состояния, но это не удавалось — все оставшиеся силы уходили на борьбу со зверем. Он чуял опасность и стремился на свободу, желая рвать врагов клыками, разбрасывать ударами сильных лап, а затем бежать прочь из вонючего города в лес, где нет злобных людишек, где чистый воздух и пушистый снег. Это казалось разумным, ведь свою битву человек проиграл, и вместо него, обессиленного и сдавшегося, должен прийти зверь. Но разум Алексея отключился после удара по голове, осталось лишь желание жить и понимание, что выжить сейчас сможет только человек. Тошнота и боль лишали сил, ослабляли волю и открывали лазейку зверю. И все же, молодой человек упорно сопротивлялся, балансируя на грани бытия. Измученный этой борьбой и болью, он уже почти сдался, как на него обрушился водопад ледяной воды. Ему показалось, что сердце остановилось, а, может, так оно и было. Алексей корчился на снегу, хрипел, пытаясь вдохнуть, а когда это, наконец, удалось, понял, что свободен. Зверь забился в самый отдаленный уголок души и затаился там, поскуливая от страха. Молодого человека била дрожь, холод был такой, что темнело в глазах, но он облегчено вздохнул и свернулся в клубочек, стараясь сберечь остатки тепла.

Алексей не сопротивлялся, когда его куда-то потащили — не было ни сил, ни смысла. Надо сначала прийти в себя, все обдумать и решить, что делать дальше. Главное, чтобы его хоть на время оставили в покое. Возможно, он снова потерял сознание, потому что не помнил, куда его волокли, и не чувствовал, как кто-то сердобольный перевязал разбитую голову и закутал козлиной шкурой. Она мерзко воняла, но позволила хоть немного согреться.

Судя по кромешной тьме, его заперли в подвале без окон, а может, просто, уже наступила ночь. Молодой человек прислушался к своим ощущениям — чувствовал он себя вполне терпимо, даже голова не болела, хоть ей досталось уже во второй раз. Усмехнувшись, подумал, что, наверное, голова у оборотня — не самое слабое место. Только вот затекли связанные руки, и Алексей пошевелил пальцами, чувствуя, как огненные иголки вонзаются в онемевшие кисти. И еще зверски хотелось есть, организм много сил потратил на восстановление и теперь требовал «топлива». Регенерация имела свои особенности и протекала по-разному. Когда ему в XVIII веке какой-то ненормальный прострелил грудь (тогда это была еще простая пуля), рана затянулась почти мгновенно, а здесь после удара кочергой процесс восстановления занял значительное время. Да и сейчас прийти в себя удалось далеко не сразу. Возможно, оказывает влияние количество адреналина в крови, азарт драки, звериная ярость.

О том, что будет с ним дальше, Алексей решил не думать, планировать что-то было бесполезно. В этом мире любые планы летят псу под хвост, все идет наперекосяк и не так. Сейчас его больше волновало то, что во время драки он потерял шапку. Если ее найдут и обнаружат под подкладкой амулет колдуна, тогда ему, действительно, не поздоровится.

Послышались звуки шагов и приглушенные голоса, похоже, узника решили навестить. Ничего хорошего от посетителей Алексей не ждал, но это все же лучше, чем неизвестность. Загремел открываемый засов, скрипнула дверь, и в помещение хлынул поток света. После мрака тюремной камеры огонь факела казался необычайно ярок. Молодой человек зажмурился, но свет пробивался даже сквозь закрытые веки.

— Эй, парень, ты живой ли? — в голосе звучала искренняя тревога, что удивило и порадовало Алексея — значит, бить не собираются.

— Живой я, — откликнулся он.

— Слава тебе, Господи! Вставай, пойдем, там отец настоятель тебя видеть хочет.

Алексей с трудом поднялся и, спотыкаясь о какое-то тряпье, шагнул навстречу голосам. Его подхватили под руки и поволокли в коридор. Глаза, наконец, привыкли к свету, и молодой человек увидел, что один из провожатых тот самый чернобородый монах, который его «пымал».

— Слышь, паря, ты уж меня прости, Христа ради, — зашептал монах, тычась в ухо колючей бородой. — Это ж я тебя оглоблей по голове благословил. Не хотел, ить, так-то сильно, да удара, видать, не сдержал. Я уж и молитву о твоем здравии сотворил, и свечку в храме поставил. Прямо, душа у меня о тебе изболелась.

— А перевязал меня тоже ты? — спросил Алексей, удивленный столь бурным раскаянием звероватого на вид чернеца.

— Дык, кто же еще? Я ж в монастырь-то почему подался? — тараторил монах, таща пленника по извилистому коридору. — Гневливость одолела. Я здесь на Москве ватажничал. Бывало, как накатит что, зверею, прямо. Скольких людей перебил, страсть! А как убью, али покалечу, так белугой реву. Жалко, стало быть. Не выдержал я этой муки и в монастырь подался послушником, все наворованное пожертвовал. Ну, вроде, отпустило, а тут ты подвернулся, и я снова оскоромился. Но, слава Богу, не до смерти пришиб!

— Хватит языком-то балаболить, — одернул чернобородого второй провожатый, — а то от твоей болтовни, он точно преставится. Да и отец Софроний за задержку прогневается. Враз посохом по хребтине огребем.

Монах хмыкнул, но замолк. Алексея снова начал бить озноб, то ли от мокрой одежды, то ли от страха — встречи с настоятелем он побаивался.

Стараясь сдержать дрожь, молодой человек вошел в низкую дверь, открытую перед ним конвоирами. Жарко натопленная комната больше походила на рабочий кабинет, чем на келью монаха — на стенах полки с книгами, заваленный бумагами стол и три свечи в серебряном подсвечнике. За столом сидел человек в монашеском одеянии, судя по всему, настоятель. Аккуратно подстриженная черная с проседью борода, обрамлявшая худое лицо, придавала ему аристократическую изысканность. Из-под низко надвинутого на лоб клобука смотрели внимательные глаза. Взгляд их был настолько пронизывающий, что молодому человеку стало не по себе, показалось, что отец Софроний способен видеть все, что творится в душе человека.

Алексей, преодолев минутное замешательство, низко поклонился, коснувшись пола связанными руками. Поискал глазами образа и виновато пожал плечами, мол, и рад бы перекреститься, да руки связаны. Настоятель некоторое время, молча, разглядывал вошедшего, а затем коротко спросил:

— Кто ты?

— Алексей, сын Артемьев, — молодой человек поднял голову, встретив взгляд настоятеля. — Пришел в вашу обитель по делу.

— По делу? Ну, о деле твоем мы после поговорим. Возможно. Сказывали мне, — настоятель кивнул головой на жавшихся у стены отца Кондратия и Митроху, — что ты, де, не человек, а поганый оборотень. Сие страшное обвинение. А еще сказывали, что ты, де, кодуна, за свои богомерзкие дела к сожжению приговоренного, освободил, да старосту Тихона Лапшу побил и ограбил. Митроха в том крест целовал. Верно ли это?

Пронзительные черные глаза настоятеля жгли как угли, но Алексей не отвел взгляд. Он понимал, что врать этому человеку не стоит, только вот и правду не скажешь.

— Я — человек, и ни кем другим быть не желаю. Колдуна я не отпускал, чем хочешь могу поклясться. А вот старосту, действительно, побил, это правда. Да только староста этот, сначала в гости меня заманил, да сонным зельем опоил. А вон он, — Алексей показал на целовальника, — меня кочергой по голове стукнул. Потом они деньги мои забрали, а самого помирать в сугроб кинули, а я выжил и на следующую ночь пришел за своим добром. Чужих денег я не брал.

— Врет, он врет! — выскочил вперед целовальник, — Я сам видел на снегу…

— Чего ты видел? — зло спросил Алексей. — Ну, говори!

Митроха поперхнулся, видимо, поняв, что либо надо молчать, либо признаться в ограблении гостя.

— Ну, это… Лапша сказывал, что, де, клыки у него из пасти торчали… и глаза, того… красные.

— Да твой Лапша пьяный был в зюзю! — презрительно фыркнул молодой человек. — Ему бы и десяток оборотней могли померещиться.

— Ах, ты дьяволово отродье! — завизжал целовальник, петухом наскакивая на Алексея. — Удавить тебя надобно, да сжечь потом!

— А ну тихо! — рявкнул настоятель, стукнув кулаком по столу. — Раскудахтался тут, как у себя в кабаке!

Митроха сразу сник, опустил голову и, кланяясь, пробормотал:

— Прости, отче! — отошел к стене, но продолжал зло зыркать в сторону Алексея.

Настоятель встал из-за стола и прошелся по комнате, шаг его был так стремителен, что полы палия[19] взметнулись, напоминая два черных крыла. Затрепетало, шарахнувшись от рассерженного монаха пламя свечей, заметались по стенам горницы испуганные тени.

Внезапно отец Сафроний повернулся к целовальнику и, ткнув, в него пальцем тихо спросил:

— Так ты говоришь, этот человек врет, а ты правду сказываешь? А перед образами-то поклянешься?

Митроха съежился под взглядом настоятеля, отводя глаза. Лицо его побледнело, губы затряслись и он, сморщившись, рухнул на колени перед отцом Софронием.

— Смилуйся, отче! — Прости, Христа ради, мя, грешного! Бес попутал! — целовальник всхлипнул и обхватил руками ноги настоятеля, ткнулся лицом в сапоги и заголосил. — Это все Лапша!.. Я ж не хотел… а он, окаянный, подбил… Де, давай чужака пощиплем… Не наш он человек, так и не грех… А я не хотел… И убивать не хотел, да только он же злой, оборотень этот… Как зачал кулаками махать, думали конец нам пришел… Лапша кричит: бей его! Ну я… и того. Сам бы я ни-ни… Христом Богом молю, смилуйся батюшка! Я уж отслужу… как скажешь… чем хочешь.

Завывания Митрохи перешли в бессвязные всхлипывания. Отец Софроний брезгливо скривился и ногой отшвырнул целовальника. Тот откатился к стене и там продолжал рыдать, размазывая по лицу слезы и сопли. Алексея уже в который раз удивила чрезмерная, даже какая-то истеричная эмоциональность людей этого века. Вопили нищие, выпрашивая подаяние, бесновались с пеной у рта юродивые, кричали, расхваливая товар купцы, ругались бабы у колодца, рвали на груди рубахи и заливались слезами пьяные. Словно весь мир сошел с ума. Или это черная мерзость, сочившаяся из-под земли, так влияла на людей? Вот и сейчас Алексею почудились нити паутины, опутавшие Митроху, только здесь, вдали от Кремля они были не черные, а мутно-серые.

Настоятель отвернулся от всхлипывающего целовальника и, внимательно посмотрев на молодого человека, удивленно вскинул брови.

— А ты чего такой мокрый?

— Так это… — замялся Алексей и кивнул на жавшегося в уголке отца Кондратия. — Вон он приказал меня водой облить.

— Зачем?!

— Э-э-э… — дрожащим голосом затянул казначей.

— Ты не «экай», а толком говори! — рявкнул отец Софроний.

— Дык, Митроха, вон, — зачастил испуганный монах, — говорит, де, парень-то — оборотень. Вот я и приказал его того… водой из святого колодца облить, чтобы, значит, проверить, так ли это.

— Я вот тебя сейчас прикажу на мороз выставить, да водой из колодца поливать, пока в твой дурной башке ум не заведется! — окончательно разозлился настоятель и замахнулся посохом на сжавшегося казначея.

Тот даже присел, прикрывая голову руками. Но отец Софроний глубоко вздохнул, прикрыл ладонью пылающие гневом глаза и пробормотал:

— Опять ты меня, отец Кондратий во грех ввел. Прости, Господи, гневливость мою! А ты пошто вечно самоуправство творишь? Почему меня не известил? Кабы не старец Ефимий, так я и не узнал бы. Али я уж в своей обители не хозяин? Али ты у нас теперь настоятелем заделался? А? Сказывай!

— Я же как лучше хотел, — развел руками казначей. — Чего тебя беспокоить по пустякам-то, от важных дел отрывать?

— Так целовальник же сказал, что парень оборотень? Это, по-твоему, пустяки?! Откуда и пошто он к нам в обитель забежал? Да и как оборотень в святую обитель проникнуть может?

Алексей переминался с ноги на ногу, чувствуя себя лишним. Но отец Софроний вспомнил о нем и, махнув рукой на казначея, сказал:

— Ну, с оборотнем мы сейчас разберемся. Днесь я в обители отца Паисия видал. Здесь ли он еще? Сходи-ка, отец Кондратий, узнай, коли ночевать остался, то пригласи ко мне. Да скажи кому-нибудь, чтобы целовальника-то в поруб заперли, я завтра с ним разберусь.

— А ведь и верно! Отец Паисий нечисть за версту учует, — обрадовано воскликнул казначей и, подобрав полы палия, выскочил за дверь.

— Отец Софроний, — нерешительно попросил Алесксей — настоятель вызывал у него чувство страха, правда, изрядно замешенного на уважении. — А нельзя ли мне руки развязать, а то я уже пальцев не чувствую.

— Вот послушаем, что скажет иеромонах Паисий, тогда уж я решу развязывать тебе руки или нет. Может статься, придется тебя в серебро заковать да самому патриарху о такой диковине сообщить. Оборотень ты или нет, не знаю, я их не видывал, — настоятель задумчиво поглаживал бороду, рассматривая молодого человека, — Но чую в тебе что-то чужое, нездешнее. А что, даже сказать не могу…

Алексей молчал, размышляя о том, что его судьбу будет решать сельский поп — любитель выпить и покуражиться. Воспоминания о нем были неприятны, избиение беззащитного, связанного старика, пусть даже и колдуна, не делало чести священнослужителю. Молодой человек ничего хорошего от отца Паисия не ждал, тем более, настоятель намекал на способность иеромонаха распознавать нечисть. Алексей сомневался, можно ли то существо, которым он стал, отнести к нечистой силе, но и человеком он явно не был.

В хорошо натопленной горнице было жарко, и он не только согрелся, но и вспотел, струйки пота сбегали по позвоночнику и стекали из-под окровавленной повязки по вискам. Тяжелый непросохший жупан давил на плечи, а мокрые сапоги на отекших после ходьбы и долгого стояния ногах казались на два размера меньше. Было желание сесть прямо на пол и вытянуть гудящие ноги. Но настоятель будет, мягко говоря, шокирован таким поведением, и молодой человек стоял. А больше всего хотелось скинуть липкую, грязную одежду и залезть в ванну или, хотя бы, в душ, а потом натянуть чистую майку и любимые джинсы, завалиться на кровать с ноутом и нырнуть в веселую сетевую круговерть. Все это было так далеко и недоступно, что молодой человек даже прикусил губу, чтобы не завыть от тоски и отчаяния.

— Господи спаси и сохрани тя, отец Софроний! — раздался за спиной старческий голос. — Зачем я тебе на ночь глядя понадобился?

Задумавшийся Алексей вздрогнул от неожиданности и обернулся к вошедшему.

— Ох! — отец Паисий удивленно вытаращил глаза и всплеснул руками. — Ты-то как тут оказался, горемычный?

— Узнал? — удовлетворено хмыкнул настоятель. — Вот об этом «горемычном» и разговор будет.

— Дык, о чем говорить-то? — священник потеребил четки и смущенно развел руками. — Я его и не знаю вовсе. Видел всего один раз, когда он со старостой Тихоном Лапшой разговаривал, а о чем не ведаю.

— Митроха, целовальник ваш, говорит, что он, де, колдуна-то освободил. Так ли это? Что думаешь?

— Не знаю… — отец Паисий покосился на Алексея. — Откель мне это знать? Я за ним не подглядывал. Только сомневаюсь, что этот отрок сие учинил. Колдун-то ушлый[20], поди, сам из бани сбежал. А Лапша горазд чужую задницу заместо своей под батоги подставлять. Давно его надо было прищучить. Я уж тебе, отец Софроний говорил — негодящий в Воскресенском староста, только о своей мошне заботится.

— А и не только о своей мошне, но и о монастырском доходе радеет Тихон, — вступился за Лапшу вошедший отец Кондратий.

— Рука руку моет, — буркнул себе под нос священник.

— Ась? — повернулся к нему казначей. — Ты сказал чего-то, али мне послышалось?

— Послышалось, послышалось, отче. Это я заперхал по-стариковски, покашлял, стало быть.

— Ну, ладно… — настоятель махнул рукой и прошелся по горнице, перебирая четки. — С колдуном и с Лапшой мы после разберемся, сие сейчас не главное. У меня к тебе, отец Паисий, другой вопрос имеется. Тот же Митроха божится, что, де, этот… человек, и не человек вовсе, а оборотень, исчадие зла, нечисть поганая, потому и колдуну служит. Ты-то видишь в нем это?

Отец Паисий сразу утратил свое благодушие, подобрался, став похожим на охотничью собаку, почуявшую дичь. Он сунул четки за пояс и подошел к Алексею, его по-стариковски блеклые глаза сверкнули синим огнем. Молодому человеку показалось, что он заглянул в бездонный колодец. Закружилась голова, бешено застучало сердце, зашевелился, притихший, было, зверь. Алексей, скрипнув зубами, загнал его поглубже и выдержал взгляд священника. Глаза старика потеплели, в них мелькнуло понимание, удивление и… сочувствие. Отец Паисий догадался о его сущности, осознав это, молодой человек испытал отчаяние и страх, он даже прикинул, как можно выскочить за дверь и попытаться сбежать. Но, вопреки здравому смыслу, не сделал этого, а продолжал стоять и смотреть в глаза священнику, ожидая приговора. На смену паническому страху пришло спокойствие и умиротворение, и Алексей облегченно вздохнул.

А отец Паисий улыбнулся и сказал:

— Никакой он не зверь. Эко, придумали — нечисть поганая! Нет в этом человеке зла, душа у него светлая и Господу угодная. Вот и весь мой сказ! — Священник повернулся к настоятелю и устало потер глаза. — Устал я, отче. Пойду-ка отдохну, а то утром еще в Патриарший приказ надо наведаться.

Когда дверь за отцом Паисием закрылась, настоятель строго посмотрел на казначея.

— Ну, вот и выяснили. Сказки твой Митроха рассказывает, чтобы себя обелить, а ты тем сказкам веришь. Прикажи развязать парня, накормить да проводить в свободную келью. Выдашь ему сухое платье, а его одежду вычистишь и высушишь. Сам. Это тебе епитимья за твое самоуправство. Коли надо будет, то и исподнее[21] постираешь, — увидев, как возмущенно вскинулся отец Кондратий, строго добавил. — С кротостью, смирением и благодарственной молитвой.

— Э-э-э… — вмешался обрадованный таким поворотом дел Алексей, — отец Софроний, прикажи, чтобы сумку мою отдали, там деньги у меня, и клеврец пусть вернут.

— Слышал? — обратился настоятель к казначею. — Смотри, если недостача какая обнаружится, то строго с тебя спрошу. А о твоем деле, Алексей, завтра поговорим… и о колдуне тоже. Сомнения у меня остались, так что прикажу я тебя запереть… на всякий случай.

Глава 15

Алексея разбудили колокола, звавшие насельников монастыря к заутрене. Тусклый утренний свет только слегка разбавил черноту зимней ночи, и можно было еще поспать. Но сон испарился, сменившись привычным уже ощущением уходящего времени и жаждой деятельности. Впервые за время пребывания в XVII веке молодой человек проснулся с надеждой — все будет хорошо. Хотя с трудом верилось, что после стольких неудач, вчера ему удалось выпутаться из, казалось бы, безвыходной ситуации. Даже шапка с амулетом нашлась — ее принес чернобородый послушник.

Настоятель его встретил все в том же кабинете, и, казалось, он сегодня вообще не ложился спать.

— Зачем пришел в обитель, Алексей?

Отец Софроний выглядел уставшим, бледное лицо осунулось, а под глазами залегли темные тени, видимо, ночь прошла в тяжких раздумьях или в молитве. Молодой человек даже посочувствовал настоятелю, которому, наверное, приходится заниматься массой разных дел, а ту еще он свалился как снег на голову.

— Или нет, погоди, скажи сначала, что тебя связывает с этим колдуном? — настоятель смотрел строго и требовательно. — Не может бы, чтобы целовальник, вот так, ни с того ни с сего, на тебя напраслину возвел?

— Ну… — замялся Алексей, — я, действительно, хотел помочь колдуну. Но я его раньше не знал, впервые увидел, когда по дороге в Москву в село завернул. И я его не освобождал, он сам ушел.

— Помочь?! — удивленно вскинул брови отец Софроний. — Зачем? Какое тебе дело до совершенно незнакомого безумного старика?

— Так его же сжечь хотели! Я… мне, просто, жалко стало… И, вообще, как можно сжигать живых людей?! — вырвалось у Алексея, и он тут же пожалел об этом — не то было время и место, чтобы демонстрировать свой гуманизм.

— Вот как?! Пожалел, стало быть… — настоятель не казался ни рассерженным, ни возмущенным, скорее озадаченным. — Странный ты, не от мира сего… Ну, а коли колдун зло творил, и в своих злых умыслах никого не жалел? От его черного колдовства много бед случилось… и много еще случится из-за твоей жалостливости. Вот ты говоришь — живого человека на костре сжигать нельзя? Можно и должно. Чтобы других людей от беды спасти, да землю от скверны очистить. А ее этой скверны, ох, как много расплодилось. Дышать, индо, тяжко! И страшно. Словно петля тугая на шее затягивается.

Ты чужой здесь человек, видать, издалека пришел. Я это вижу. Хоть и говоришь по-нашему, но что-то в тебе нездешнее. И взгляд у тебя… открытый, ясный, не наглый, но упрямый. Здешние люди так не смотрят, словно, боятся взглядом друг с другом встретиться. Но я не о том сейчас. Хотя… сие мне очень интересно. Откуда ты?

Алексей задумался, он снова встал перед необходимостью обманывать и выкручиваться, это было противно. Рассказать байку о том, что он из страдающей под игом турок Сербии? Отец Софроний не поверит ему, не такой это человек.

— Я пришел издалека, — и это было правдой. — Сам я русский и… православный, но родился и вырос вдалеке от этих мест, — и это тоже не было ложью. — Ты прав, отче, я здесь чужой человек, и многое мне не понятно и странно.

— Хорошо… — задумчиво произнес настоятель, — ты не хочешь говорить правду, но и лгать не желаешь. Пусть будет так. Вот скажи мне, чужой человек, что ты чувствуешь? Как тебе в Москве?

— Не знаю, — растерялся молодой человек. Он не был уверен, стоит ли говорить с отцом Софронием о странной паутине. — Ты прав, отче, неуютно здесь и страшно. Словно черная туча нависла над городом.

— Вот! — оживился настоятель. — Плохо нынче в Москве. Чувствую я, беда идет, и нынешний неурожай — только начало. Пробудилось древнее зло, которое в земле московской захоронено. Не само пробудилось — люди разбудили, от них вся пагуба. Злые они стали, нет в них ни жалости, ни сострадания. Богу молятся, а бога в душе-то и нет. Ты другой, вон, и колдуна пожалел. А невдомек тебе, что колдун-то об этом зле радеет? Спит и видит, как бы помочь злу пожрать землю русскую? Он же старых богов разбудить хочет! И так бояре да иноземцы разные пытаются растащить, разодрать нашу землю на клочки, ради поживы своей и корысти. Токмо церковь одна способна сдержать их алчность, на ней лишь единство народа русского держится. Един Бог, едина вера и един царь на Руси. Государь Борис Федорович за это радеет, да слаб он, много у него врагов, все только и ждут момента, чтобы в горло ему вцепиться. Кто тогда на престол взойдет? Нету никого. А коли древние боги проснутся, так совсем беда будет.

Алексей потрясенно молчал. Слушая рассуждения колдуна на эту же тему, он как-то не воспринимал серьезно чудаковатого старика. А ведь должен был бы уже понять, что магия и колдовство гораздо более серьезная и разрушительная сила, чем принято считать в двадцать первом веке, и игры с древним злом могут привести к катастрофическим последствиям. Чурила уже не казался таким безобидным, но это он еще успеет обдумать.

Отец Софроний сокрушенно качал головой и потирал виски, затем махнул рукой.

— Ну, да ладно об этом. Авось переможемся, не впервой, чай. С Божьей помощью и с этой бедой справимся. Давай о твоем деле поговорим, а то недосуг мне. Старец Ефимий, который на воротах тебя встретил, сказывал, что ты богомаза Сергия ищешь. Зачем он тебе?

Алексей облегченно вздохнул — разговор о колдуне был закончен, а свою просьбу молодой человек обдумал еще с утра.

— Я служу у одного французского дворянина, — начал он, тщательно подбирая слова, чтобы не сказать что-нибудь не то. — Он изучает разные науки, искусства и ремесла. Граф послал меня в Москву, чтобы найти одну книгу, которую привез на Русь из Италии Аристотель Фиорованти — зодчий, построивший Успенский собор в Кремле.

Господин мой готов заплатить за эту книгу большие деньги, но никто про нее здесь ничего не слышал. Я разных людей расспрашивал, и мне посоветовали обратиться в Спасо-Андроников монастырь, так как именно он является центром книжного знания, здесь собраны самые древние и редкие книги. Но книга эта не богословского содержания, и я сомневался в том, что она может быть в монастыре. А потом услышал об иконописце, иноке Сергии из вашей обители. Люди говорили, сей мастер постиг все тайны искусства и не только образа пишет, но даже палаты в Кремле расписывал и рисовал портреты — парсуны[22]. Я подумал, что этот монах может знать о редкой книге, возможно, он даже видел ее. Вот я и отправился в вашу обитель с нижайшей просьбой разрешить встретиться с иноком Сергием. Только во двор вошел… как на меня налетели и начали бить.

— Да… неладно с тобой получилось, — отец Софроний смущенно потеребил четки.

— Да, если бы я был в чем виноват или, тем паче, оборотнем являлся, разве бы я пошел в святую обитель? — Алексей горестно вздохнул, сетуя на несправедливость. — Но я на вас не в обиде. Время сейчас такое, что много темного люда по Москве шастает. Тут беречься надо.

— Да, да, — согласно закивал настоятель. — Именно, беречься. А береженого сам Бог бережет. А что за книга такая? Книги-то разные бывают, не все они Богу угодны, иные пострашнее лихих людей будут.

— Книга эта никакой опасности не представляет, иначе разве бы ее привез такой достойный и богобоязненный человек как сеньор Фиорованти? В этом труде итальянского мастера, как мне говорил господин граф, рассказывается о том, как делать зеркала.

— Зеркала? — отец Софроний был явно удивлен. — Видал я эту диковину, никакой пользы от нее нет, один соблазн мирской. Странно мне, что одни люди об этом книги пишут, а другие читают. Искусство да ремесло своим умом постигается, а не чтением чужих мыслей. Книги же должны душу просвещать и ум вострить. В Псалтыре-то что сказано? «Не слов ловитель, а ума искатель человек должен быть». Впрочем, греха в сей книге я не вижу. Можешь спросить о ней у инока Сергия. Только… хворал он по весне долго. С тех пор образов больше не пишет. Я его приставил за переписчиками присматривать, да следить, чтобы книги в порядке содержались. Иди с Богом, сын мой.

Настоятель благословил молодого человека, и Алексей, облегченно вздохнув, отправился на поиски богомаза.

Инока Сергия удалось найти не сразу. Переписчики, старательно скрипевшие перьями, посоветовали наведаться в иконописную мастерскую. Но и в мастерской, пропитанной густым запахом красок, рыбьего клея и олифы, богомаза не было. Совсем молодой монашек, сказав, что отец Сергий сюда теперь редко заходит, вызвался проводить в хранилище книг.

На вопрос Алексея, почему иконописец, пусть и бывший, не заглядывает в мастерскую, провожатый словоохотливо ответил:

— Беда приключилась с отцом Сергием. По весне он в царских палатах стены расписывал, да, видно надорвался — денно и нощно трудился. Захворал он, стало быть, да три дни не ведомо где пропадал без памяти. Отца-то Сергия аж за Неглинной один кузнец подобрал, да у себя в избе выхаживал, не ведая, кто он. Уж когда инок-то опамятовал, да сказал, откуда он, вот, кузнец тогда к нам в обитель пришел. А у отца Сергия с той поры рука стала сохнуть — кисть не удержать. Уж он и молился без устали, и постом себя изнурял, и каялся — ничего не помогает. Вот и не ходит в иконописную, чтобы, значит, не одолевала тоска. Отец архимандрит поставил его над книгами надзирать.

Монашек, сокрушенно вздыхая о такой беде, мол, лучший в обители богомаз был, провел молодого человека в придел собора к маленькой, неказистой двери в темном углу. За дверью была узкая лесенка, а потом коридор, выводящий в обширное помещение со стеллажами книг. В дальнем углу перед образами молился старик. Его длинные совершенно седые волосы водопадом стекали на худую, сгорбленную спину, успешно заменяя традиционный монашеский плащ — палий.

— Вон он, Сергий-то, — сказал монашек и поспешил обратно.

Алексей прошел мимо стола с разложенными на нем обтянутыми кожей фолиантами с кованными металлическими застежками и, остановившись в нескольких шагах от монаха, нерешительно произнес:

— Добрый день, отче, — было неловко беспокоить молящегося.

Затем уже по привычке повернулся к образам, чтобы перекреститься и замер, потрясенный. На огромной, наверное, метра два высотой иконе была изображена в полный рост Богородица с простертыми руками. Яркие, сочные краски играли на ее темно-вишневой с золотом накидке и голубых, ниспадающих одеждах. Но больше всего поражало лицо, одновременно молодое и мудрое — нежный румянец на щеках, легкая полуулыбка и глаза, все понимающие и всепрощающие. У Алексея даже дыхание перехватило, ни одна из виденных им икон, не производила на него такого впечатления. Он вообще не понимал скованной жесткими канонами иконописи, и уж, тем более, никогда ей не восторгался. Но этот образ — кажется, икона называлась Богородица Оранта (молящаяся) — был настолько живой, что представлялось, будто дева Мария сейчас вздохнет и произнесет слова благословения.

— Какое чудо! — вырвалось у молодого человека. — Этому образу место не в темном подвале, а в храме, чтобы люди им любоваться могли.

— Разве богородицей можно любоваться, словно живой девкой? Грех это! Потому и висит здесь. Токмо я ей молюсь.

Алексей повернулся к говорящему. На него строго смотрел монах — худое изможденное лицо, пряди седых волос, жидкая бородка и тоска в молодых глазах. Алексей понял, что инок Сергий, показавшийся сначала стариком, на самом деле, его ровесник, и состарили его не годы, а какие-то сильные переживания.

— Но Богородица и была живой женщиной, она любила, страдала, родила и воспитала сына, горевала о нем, когда его распяли, — возразил молодой человек.

Ему стало обидно за изгнанную из храма икону, и тут, увидев слезы в глазах монаха, понял, кто писал этот образ.

— Это ты?.. — выдохнул Алексей восхищено. — Твоя это работа, отец Сергий?

Инок покивал головой, промокая рукавом слезы.

— Отец Софроний сказал, не по канону, де, написано, грех, мол, и соблазн. Где это видано, чтобы образ Богородицы людей в соблазн вводил? Убери, мол, с глаз долой. — Инок тяжело вздохнул. — Теперь уж никак не напишу. Наказал меня Господь за грехи.

— Не знаю… — пробормотал молодой человек. — Может и не по канону, но ведь она, Богородица, в душу смотрит. И не соблазн это никакой, а искусство.

— Вот! Ты понял! — В глазах монаха еще дрожали слезы, но лицо осветилось такой детской радостью, что Алексею стало неловко. — Но грех мой не в том, что не по канону писал. И это, конечно, грех, но малый. В другом я грешен, за то и наказание несу. Тяжкое наказание. Лишил меня Господь любимого дела, Как жить-то после этого. Руки бы на себя наложил, только это уж совсем смертный грех, даже подумать страшно.

Отец Сергий с горечью посмотрел на висящую плетью правую руку. Исхудавшая до обтянутой кожей кости она напоминала скрюченную куриную лапу.

— Не токмо образа писать, крестное знамение совершить не могу. Молюсь, молюсь, а крест положить не могу. Что это за молитва? — Инок заморгал, стряхивая с ресниц вновь набежавшие слезы, и тяжело опустился на скамью. Но потом взбодрился, принял строгий вид, сразу перестав быть похожим на обиженного пацана — Ну, да уныние — это тоже грех. Тебе-то чего надобно?

— Звать меня Алексей, — молодой человек поклонился и тоже сел. В ногах, как известно, правды нет, а разговор предстоял тяжелый. — И на мне грех лежит, вот искупить его я и пришел Москву. Хоть сам я русский, служу у одного француза-книжника. И по глупости своей я испортил ценную вещь — зеркало, что принадлежит господину графу. Очень это необычное зеркало, сделано оно старыми мастерами, и господин им дорожит.

— Колдовское зеркало-то? — перебил его насторожившийся монах.

— Почему, сразу колдовское?! — возмутился Алексей. — Необычное. Эдак и твою икону колдовской назвать можно. Она тоже необычная — простому богомазу так не написать. Виноват я перед господином графом, и чтобы искупить свою вину, отправился в Москву за одной книгой о зеркалах, написанной итальянским мастером. Привез ее на Русь зодчий Аристотель Фиорованти и спрятал в тайном хранилище, которое построил для царских книг. Слыхал я, ты бывал в том тайнике.

Отец Сергий испуганно отшатнулся и замотал головой.

— Нет! Бесовское то место, страшное и книги, которые там хранятся, дьявольские.

— Что место страшное — знаю, а книги там разные хранятся. Только у меня выхода нет. Либо книгу достать, либо с жизнью распрощаться. Помоги, отче, Христом Богом молю! — Алексей постарался, что бы в его голосе звучало отчаяние. Хотя, ему и притворяться не нужно было. Добавил, правда, истеричных ноток, как было принято в это время.

Но инок только мотал головой и махал на молодого человека рукой, уходи, мол, и говорить с тобой не желаю.

— Неужто, откажешь в просьбе, отче, и еще один грех на душу возьмешь? — продолжал настаивать молодой человек. — Ведь и грех свой не искуплю, и сгину по твоей вине.

Монах опустил голову, плечи его вздрагивали, а губы шевелились в беззвучной молитве. Алексею искренне жалел отца Сергия, но он был единственной надеждой.

Наконец инок закончил молитву и, не глядя на молодого человека, заговорил:

— Был тут один человек летом, тоже про тот тайник спрашивал, деньги сулил. Я его прогнал. А ты помощи просишь… Как в ней откажешь? А коли дорогу указать, так, может, к смерти та дорога? И сам сгинешь, и душу погубишь, — монах, казалось, рассуждал сам с собой, забыв о посетителе. — Ну, ладно… Слушай, что со мной случилось, а там уж сам решай. Коли не отступишься, скажу, как к тайнику пройти.

Я совсем мальцом в монастырь пришел, тайком из дома сбежал. Бывало, в детстве любил образа разглядывать, любовался, дивился, как можно такое на мертвом дереве изобразить, сам угольком на досках разные фигуры чертил. А как подрос маленько, то в монастырь подался, чтобы этому искусству научиться. И учился прилежно, со старанием, про еду и сон забывал. Бывало, уж глаза слипаются, а я водой холодной лицо ополосну, помолюсь — и снова за краски. Знатным богомазом стал, самые именитые бояре мне образа для своих божниц заказывали. И парсуны писал, и стены в храмах разукрашивал.

Только увидел как-то раз изображения святых, что иноземными мастерами-латинянами написаны, и потерял покой. Захотелось мне так же писать, чтобы лики живыми были. Думал, пошто же у нас-то на иконах святые, ровно покойники высохшие, словно и не люди они были? Грешные мысли, еретические, понимал я это, да ничего с собой поделать не мог. Очень мне захотелось иноземное искусство постичь. Вот тогда и вспомнил, что мне один старец рассказывал про тайник в кремлевских подземельях, где много иноземных книг собрано. Мнилось мне, должны там быть книги, в которых мастера о своем искусстве рассказывают. Я не искал тот тайник, только мечтал о том, как найду, да книги прочитаю, и все тайны дивного искусства постигну.

А по весне затеял государь наш Борис Федорович росписи на стенах кремлевских палат подновить. Собрали по всей Москве самых искусных богомазов да в Кремль отправили. И я, стало быть, сподобился. Трудился в средней палате, что Золотой еще зовется. Стены там росписью покрыты давно, еще при царе Иване. Дивные, я тебе скажу, там картины! Только рисунки местами истерлись, а то и вовсе осыпались. Вот мы их и восстанавливали, а где и новое писали.

По монастырям не уходили, ночевали в палате на сенниках, чтобы с утра, помолясь, сразу за работу приниматься. Вот там-то я случайно и нашел потайную дверку, да, никому не сказавши, ночью спустился в подвал. Свечку запалил и пошел по лесенке, а потом по низкому сводчатому коридору, — отец Сергий замолчал, словно собираясь с духом, а Алексей заметил, как дрожит его рука, сжимавшая четки. — Страшно было. Веришь ли, Лексей, так страшно, что ровно изморозью всего охватило. Зубами стучу, а назад не поворачиваю. Молиться начал, ну, тут полегчало маленько, но все равно жутко. По стенам коридора черные тени мечутся, скрипит что-то да хлюпает, а вдалеке хохот дьявольский чудится. Коридорчик низенький — голова в потолок упирается, свод-то давит, душит, чудится, вот сейчас прижмет совсем, сплющит. Нечисть со всех сторон рожи корчит, а я дрожу, но назад не поворачиваю, молюсь только истово, и вроде, отступает нечисть-то.

Два раза в тупики упирался, вертался и снова шел. Уж свеча оплывать начала, а в меня самого словно бес вселился, да на веревочке тянет. В голос молитву творю, чтобы страх свой побороть. Ну, и дошел, стало быть. А как дошел, так и исчез страх-то, как его и не было. Вижу — две двери, сбитые из дубовых плах, поперек них цепи натянуты и на вислые замки заперты. На тех замках свинцовые печати с буквицами, а что за буквицы не понятно. Вроде бы, и наши, а в слова не складываются. В дверях окошки проделаны, ни решеток, ни запоров на них нет. Я в окошко-то руку со свечой просунул и заглянул. Смотрю, хоромина большая, по стенам в два ряда сундуки стоят, а над сундуками полки с книгами. Ну, думаю, нашел. Так обрадовался, что даже про страх забыл. Давай дергать за замок, может, думаю, цепь проржавела, и удастся ее порвать. И тут случилось что-то, словно молния в голову ударила — вспыхнуло все, и тьма наступила. Ничего больше не помню, ни как наружу выбрался, ни почему аж за Неглинной оказался. Три дня по подземелью блуждал, а в памяти ничего не осталось, — Отец Сергий перевел дух, вытер рукавом выступивший на лбу пот и посмотрел на Алексея. — Вот с той поры у меня рука-то и отнялась, а волосы седыми стали. Долго я без памяти лежал, спаси Бог Никиту-кузнеца, что меня подобрал. Выжил я, а пошто — не ведаю.

— Значит, ты в самом хранилище не был? — задумчиво спросил Алексей. — А с чего же ты решил, что книги там бесовские?

— Не знаю… — пожал плечами монах. — Нутром почуял. Там по коридорам, словно тьма сочится и смрадом, как из ада тянет. Страшное место.

— Я верю тебе, но выхода у меня нет. Где та потайная дверца?

— Ну, ты сам решил, — отец Сергий сокрушенно покачал головой. — Жалко, коли сгинешь, но, может, Бог тебя и убережет. Меня, вот, уберег… а, может, и наказал. Дверцу ту найти просто. Как войдешь в Золотую палату, так по правую руку ищи нарисованного на стене семиглавого дьявола, над ним стоит фигура, как бы человека или, может, ангела, фигура эта Жизнь называется. В одной руке у нее копье, а в другой — светильник. Он, вроде, из стены маленько выступает. Нажмешь на светильник — дверь в стене и откроется. По лестнице спустишься, пойдешь по коридору прямо, пока до поворота направо не дойдешь, дальше еще один поворот направо. Коридорчик за ним низенький, но длинный. Он-то в дубовые двери и упирается. Только без толку это, замки там, без ключа не откроешь, да и печати заговоренные, видать.

— Ну, я придумаю что-нибудь, — обрадовано сказал Алексей, с души у него, не то что камень, кажется, целая гора Фудзияма рухнула. — Спасибо, тебе, отче. Ты меня, можно сказать, спас. Не падай духом, думаю я, что нет на тебе никакого греха, и Бог тебя не наказывал. Рука после болезни могла отняться. Попробуй левой рукой креститься, да и писать тоже можно научиться левой.

— Как же это? — удивился отец Сергий. — Чай левая-то сторона нечистая, за левым плечом бес стоит. Как же левой-то рукой крестное знамение творить, да образа писать?

— А если, например, воин в бою правую руку потерял, то ему левой тоже креститься грешно? — спросил Алексе. Уж очень ему хотелось хоть немного подбодрить иконописца.

— Так, то в бою… — с сомнением пробормотал монах, но лицо его просветлело, а в глазах появилась надежда. — Нешто, и впрямь, попробовать…

— Попробуй, попробуй. А коли сомневаешься, у отца Софрония разрешения спроси. Спаси Бог тебя, отче! — Алексей поклонился задумавшемуся иноку и поспешил к выходу.

Глава 16

Лапша сидел на лавке, мрачно уставившись в пол, мял в руках лисий треух и истекал потом. В хорошо натопленной избе было жарко, а шубу снять он забыл.

Верно говорят, что беда не приходит одна, а после той злосчастной встречи с приблудном сербом, беды эти сыпались старосте как горох на голову. Вот и нынче к обеду прибежал Федька Рябой, что отвозил Митроху в Москву. Один вернулся. Сказывал, де, целовальника в монастыре в поруб посадили. Сперва, мол, Митроха гоголем ходил, по его указке какого-то парня чернецы чуть до смерти не забили. Целовальник кричал, что тот парень — оборотень и колдунов прихвостень. Только, видно, не заладилось что-то. Парня к архимандриту на допрос свели, а потом отпустили, Митроху же самого в колодках в монастырский подвал поволокли. Придется, видать, целовальнику каленого железа попробовать.

Лапша аж охолонул весь, руки-ноги затряслись, сердце куда-то вниз ухнуло и затрепыхалось в животе, как рыба в садке. Понял, что настоятель прознал про их делишки. То ли сербу поверил — и что ему, окаянному, в монастыре понадобилось? То ли трус Митроха сам повинился. А коли его еще и на дыбу вздернут, да начнут бока раскаленными щипцами рвать, так всю подноготную выложит и чего не было вспомнит. Теперь уж надо ждать, когда и за самим старостой с колодками придут.

Страшно стало Лапше, подорвался он бежать, шубу накинул, шапку схватил, да и сел на лавку. Куда бежать-то? У кого помощи искать? Да и не поможет ему никто. И откупиться нечем — все деньги на храм пожертвовал, ровно, затмение какое нашло. Староста встрепенулся и решил, что надо к отцу Паисию бежать, в ногах валяться, но упросить заступиться за него. Архиерея в монастыре уважают, к нему и сам отец Софроний прислушаться может.

В церковь староста почти бежал, задыхаясь и скользя на обледенелой тропинке. Снова заломило в груди, заплясали перед глазами черные мушки, но Лапша на это не обращал внимания — не до того было, страх подгонял не хуже ременного кнута.

В храме его ждала очередная неудача. Дьячок развел руками, мол, нету отца Паисия, как вчера в Москву ушел, так и не бывал еще. Может, и завтра не явится, сказывал, дел у него там много. Староста растерянно потоптался на паперти и побрел домой. Так было тошно Лапше, что самому хотелось волком завыть, да в лес убежать. Неспроста, видно, на него в последнее время столько несчастий обрушилось. Поп говорил, мол, это наказания за грехи, только сейчас староста в это уже не верил. Что это за грехи такие, коли не молитвы, ни щедрые пожертвования на храм не помогают? Или что-то еще надо сделать, чтобы Господь услышал его молитвы?

Лапша вдруг понял, что начались все его злоключения не с того проклятого серба, а с колдуна, он, стало быть, во всем и виноват. Староста даже остановился посреди улицы, обдумывая пришедшую в голову мысль, и решил, что колдун, не иначе как, проклял его, а значит, надо избавиться от зловредного старика. Только вот как это сделать? К колдуну-то просто так не подступишься, да и найти его будет не просто. Лапша вспомнил, что, по слухам, обосновался старый язычник где-то на границе с Проклятой дубравой, и передернул плечами — уж больно нехорошее это было место. Никто из местных по доброй воле туда не совался, разве по дури или по пьяни иногда забредали. А живые из Проклятой дубравы не возвращались. Мертвые в прошлые годы, бывало, выходили, шатались по окрестным лесам, пугая грибников, иногда и в деревню наведывались. Тогда уж приходилось их всем миром отлавливать, да упокаивать осиновым колом. Но как колдун там обосновался, мертвяки беспокоить перестали. Сельчане даже сначала обрадовались такому соседству. Но потом стали происходить странные, а то и страшные вещи — то корова не с того, не с сего околеет, то петух начинает на людей, как ястреб, кидаться, то нечисть по баням разгуляется, а нынче и вовсе уже в сентябре снегу по пояс навалило. Ясно же, без колдовства тут не обошлось. И в монастыре это подтвердили, да указали колдуна поймать и сжечь. Только, вишь, оно как дело-то повернулось. Не прост оказался старик, ох, не прост.

Староста стоял посреди улицы, задумчиво разглядывая забор и не замечая удивленных взглядов собравшихся у колодца баб. Решил Лапша, что надо колдуна непременно найти, да заставить снять проклятие, им наложенное. А еще лучше просто убить да и спалить вместе с его поганой избушкой. Принятое решение старосту взбодрило, он даже повеселел. Идти против колдуна в одиночку было страшно, с пустыми руками к нему не сунешься. А значит, следовало хорошо подготовиться, а там уж Бог поможет. Только идти надо сегодня, пока оборотень был в городе, его Лапша боялся больше, чем колдуна.

Староста развернулся, поспешил обратно в церковь и выпросил там бутыль святой воды. Дьячок долго упирался, пытаясь вызнать, для какой надобности она нужна. Но староста был не в том настроении, чтобы что-то объяснять. Пришлось рыкнуть и сунуть под нос кулак, после этого дьячок забыл все свои вопросы и выдал желаемое.

Прибежав домой, Лапша покидал в суму бутыль со святой водой, серебряное, еще от деда доставшееся распятие, огниво в холщевом мешочке и краюху хлеба. Он метался по избе, соображая, что еще может понадобиться, притащил из сеней большой топор и со злорадной ухмылкой сунул его за пояс.

— Ну, я, ужо, тебе, стервецу, покажу! Будешь знать, как мне жизнь поганить! Ты у меня попляшешь! — бормотал староста, бешено вращая глазами и грозя кулаком в пространство.

— Ты куда это собрался? — спросила испуганно жавшаяся в углу Катерина.

— Я-то? — Лапша вытаращился на жену злобным взглядом, с трудом соображая, кто она и чего от него хочет. — Не твое дело! Принеси-ка лучше пару факелов, где-то в подклете они были.

Схватив две палки с намотанными на них промасленными тряпками, староста ринулся к двери и уже шагнул за порог, но вернулся. «Пути не будет!» — мелькнула и исчезла мысль. Лапша подскочил к божнице, снял икону Спаса Нерукотворного и, привязав к окладу бечевку, повесил на грудь.

— Ну, теперь, хрен, ты ко мне подступишься, тварь! — удовлетворенно хмыкнул он и решительно вышел из избы.

Через поле вела наезженная колея, поэтому до леса Лапша дошел довольно быстро, подбадривая себя матерной руганью в адрес колдуна. Но в засыпанном снегом лесу оказалось сложнее. Староста проваливался в глубокие сугробы, путался в полах длинной шубы, падал, черпая рукавами снег. Он уже не раз пожалел, что не надел снегоступы. Болели сломанные ребра, из горящей огнем груди рвался кашель, а дыхания не хватало. Лапша задыхался, харкал кровью, но упрямо пер вперед.

На какое-то мгновение он остановился, словно очнувшись от наваждения. «Куда же это я иду? — вспыхнула в затуманенном мозгу испуганная мысль. — Словно ополоумел, ведь так и заплутать недолго». Но отчаяние и бешеная злость мутным потоком смыли остатки здравого смысла, и Лапша снова полез по сугробам, углубляясь в чащу.

Вечерело, короткий зимний день заканчивался, и в лесу стало сумрачно. Заснеженные лапы елей, цеплялись за шубу, сыпали ледяной пылью за шиворот и на голову. Шапку Лапша где-то потерял, и теперь мокрые от пота и растаявшего снега волосы смерзлись и висели сосульками. Силы кончились, злость прошла, сменившись каким-то полуобморочным отупением. Лапша, хрипло дыша, опустился на торчащий из снега пенек и решил немного передохнуть. Идти он больше не мог, да и не знал куда. В морозных сумерках, растекшихся по густому подлеску, исчезли все ориентиры. Самым разумным сейчас было бы запалить костер, отдохнуть и переждать до рассвета, но для этого надо было встать и набрать сушняка, а сил не осталось.

— Умаялся-то как, болезный! — раздался насмешливый голос.

Староста вздрогнул, чуть не свалившись с пня, и закрутил головой. На другом краю небольшой полянки, буквально в трех шагах от него горбилась темная фигура. Лапша был готов поклясться — только что там никого не было. А теперь стоит кто-то, а кто не понятно. Увидев сверкнувшие красным огоньки глаз, староста испуганно закрестился, вытаскивая из сумы распятие.

— Чего суетишься-то? Ты же меня искал? — Черная тень зашевелилась, приблизилась и превратилась в колдуна. Старик с издевкой смотрел на старосту и качал головой. — По кой ты в лес пошел, дурная твоя башка? Али думаешь, тебе по силам со мной сладить?

Лапша вскочил, попятился, дергая тяжелый крест, он за что-то зацепился в сумке и никак не хотел выниматься. Тогда, плюнув на распятие, староста попытался выхватить топор, но рука онемела, обвиснув плетью. От нахлынувшего ужаса перехватило горло, грудь разорвал хриплый кашель, и из глаз покатились слезы.

— Плохо тебе, болезный? — насмешливо спросил колдун, неожиданно оказавшийся совсем рядом. — Ничего, сейчас полегчает.

Староста почувствовал у себя на шее тугую петлю, рванул ворот рубахи, силясь вдохнуть хоть немного воздуха, но петля затягивалась сильнее. В глазах потемнело, в этой душной тьме на мгновение вспыхнули красные искры, а затем и они погасли.

Лапша с трудом приходил в себя. Сознание плавало в кровавой мути, голова, казалось, была налита раскаленным свинцом, а тела он вообще не чувствовал. Приоткрыв слипшиеся веки, староста увидел невдалеке заснеженный лес, словно он стоял, хоть ног и не чувствовал. Да и голова не ворочалась. Лапша глянул вниз, но рассмотрел только свою слипшуюся от крови бороду. Стало страшно, клацнули зубы, прикусив распухший, не помещающийся во рту язык. Староста скосил глаза в сторону — совсем рядом с ним скалился торчащий на колу козлиный череп, а дальше виднелись такие же колья с черепами. Поняв, наконец, что с ним случилось, Лапша заорал от ужаса, но из перерезанного горла вырвался только слабый хрип.

* * *

Из монастыря молодой человек уходил в приподнятом настроении — цель была близка, и проблем в ее достижении не предвиделось. Настоятель даже приказал выдать ему бумагу о том, что в ограблении Тихона Лапши он не виновен, значит, преследования в городе можно не опасаться. С проникновением в Кремль ему поможет Петр Аркудий, в этом Алексей не сомневался — уж очень посланник Ватикана хотел увидеть таинственную Либерию.

Вот только занозой сидело в голове опрометчиво данное Чуриле обещание принести Велесову книгу. Молодой человек вспомнил, что говорил настоятель о колдуне, и выполнять обещание расхотелось. Насколько могут быть опасны древние артефакты, сотни лет хранившиеся под землей, молодой человек знал по собственному опыту. Слово и само по себе наделено магической силой, а уж если эти слова сложены в заклинания и вырезаны на дереве… Возможно, с помощью их старику, и впрямь, удастся пробудить старых богов и изменить ход истории.

Судя по рассказу богомаза, в подземельях Кремля, действительно, обитало зло. Было ли это как-то связано с черной паутиной или являлось следствием хранения собранных в одном месте магических гримуаров, трудно сказать. Ощущение ужаса, испытанное иноком вполне могло быть иллюзорным, своеобразной защитой от проникновения. В конце концов, пострадал-то отец Сергий не от потусторонних сил, а от сработавшего защитного заклинания. Местной нечисти после общения с анчуткой Алексей не боялся — с ней вполне можно договориться. Сомнительно, чтобы в подземельях Кремля обитали совсем уж чуждые человеку твари.

Улочки и переулки московских окраин вились, переплетались замысловатыми петлями, как заячьи следы на снегу. Город, выплеснувшись за земляной вал, разрастался стихийно. Работный люд селился слободами и строился зачастую как попало. Дома, словно цыплята вокруг наседок, жались к многочисленным церквям, обрастали хозяйственными постройками и огородами. Поэтому прямая, казалось бы, улица загибалась иной раз под немыслимым углом, а то и вовсе заканчивалась тупиком.

Алексей, торопясь добраться до Пречистенки, старался срезать углы, но только еще больше плутал. Наконец, вышел на более или менее широкую улицу, явно ведущую к центру города, облегченно вздохнул, и сразу же попятился назад — навстречу ему, бормоча что-то себе под нос шел отец Паисий. Первой мыслью было удрать, но такое поведение казалось не солидным, да и интересно, почему священник заступился за него перед настоятелем.

— Добрый день, отче, — вежливо поздоровался Алексей.

Отец Паисий поднял глаза, в них мелькнуло удивление.

— Как же тебя, чадо, так угораздило? — спросил он вместо приветствия, словно давно уже беседовал с молодым человеком.

— Что угораздило? — опешил Алексей.

— Как что? Волкодлаком-то как стал? Али тот колдунишко постарался? Ты для того за него радел, думал, что в благодарность расколдует? — Отец Паисий пожевал ус и задумчиво покачал головой. Он рассуждал сам с собой, словно не замечая Алексея. Внимательно вгляделся в лицо молодого человека и вздохнул. — Нет. Давно это в тебе. Да и не здешний ты. Совсем не здешний. Даже сказать не знаю как — чудной, одним словом.

— Э-э-э… — протянул Алексей. От удивления все слова куда-то делись. — Ты-то, отче, откуда это знаешь?

— Да уж знаю чадо, знаю… Пойдем-ка, вон, в кружало[23], зеленым винцом погреемся, да поговорим. А то морозно нынче, аж чоботы к снегу примерзли.

— Да я… — замялся молодой человек, посещение кабака в его планы не входило, — дела у меня.

— Дела подождут. У них ног нет, не убегут, поди.

Послушать, что скажет священник, все же, хотелось, и Алексей согласно кивнул головой.

В низенькой избе с бараньим черепом над входом было дымно, сумрачно и воняло прокисшим пивом. Народа в кабаке немного, видимо, работный люд собирался ближе к вечеру. Лишь пара забулдыг дремала за столами, да жался к печи оборванный нищий, трясущийся то ли с холода, то ли с похмелья.

Отец Паисий разлив водку или, как в это время ее называли, вареное вино по чаркам, подвинул одну к Алексею. Тот покачал головой и отказался. Священник не настаивал, мол, потчевать велено, а неволить — грех. Целовальник, правда, покосился неодобрительно, но промолчал.

— Как звать-то тебя, чадо? — спросил отец Паисий, опрокинув оловянный стаканчик и занюхав рукавом.

— Алексеем, — молодой человек снова почувствовал себя неуютно под пронзительным взглядом попа.

— Алексеем, стало быть… И что же тебе, Алексей, здесь надобно? Пошто явился-то?

Алексей поморщился, чувствуя, что снова придется врать и изворачиваться и коротко ответил:

— Книгу одну ищу.

— И как, нашел?

— Да, вроде, нашел.

— А Чурила на что тебе сдался? Не связывайся с ним. Он душу свою бесам продал. А что за человек без души, так, оболочка одна. — Отец Паисий покосился на чарку Алексея, махнул рукой и выпил. Крякнул, огладил бороду и продолжил, — Много зла он учинил своей ворожбой. Рыщет вокруг аки зверь в ночи, все думает, как веру православную порушить, да старых богов воротить. Видано ли это? На Руси сейчас и так неспокойно. Бояре грызутся, все власть делят, а о народе не радеют, только бы свое брюхо набить. Царский трон и тот шатается.

— А разве может человек все вспять повернуть? — спросил Алексей, помня, что изменить ход историю одному человеку не по силам, разве что, он использует очень мощный артефакт.

— Кто знает, сынок, кто знает. Гляди-ко, что деется-то в Москве? Тьма бесовская уж из-под земли сочится…

— Черная паутина! — воскликнул Алексей.

— И ты ее видишь? — священник удивленно посмотрел на молодого человека. — Вот оно, значит, как… Пробудили, знать, люди древнее зло, что под землей дремало. Грядет година тяжелая, кровавая… Много беды будет. Выживет ли Русь-то?

Вопрос был задан не Алексею, отец Паисий просто рассуждал сам с собой. Молодому человеку захотелось успокоить помрачневшего священника, но слова не шли с языка. Эти знания были из его времени, а история оберегала себя даже от такого незначительного вмешательства. И молодой человек спросил совсем о другом:

— Так ты колдуна-то бил за то, что старых богов вернуть хочет?

— Дык, это… — отец Паисий смутился, закашлялся в кулак, — во хмелю я был. Гневлив я по пьяни-то. Грешен аз, не могу сдержаться. Уж сколько Бога молил, епитимьи строгие на себя налагал, по недели пищи не вкушал, а все без толку. Видно, наказание это мое… А колдун что? Поганый он, и не человек, ровно, а упырь болотный!

Раскрасневшийся от водки священник потряс кулаком, забормотал проклятия, поминая Бога и сатану, и снова приложился к чарке.

— Я вот тоже… не совсем человек, — молодой человек решился, наконец, спросить, о том, что его интересовало больше всего, пока собеседник совсем не запьянел. — Ты же меня из беды выручил и перед настоятелем заступился. Разве оборотень лучше колдуна?

— Подумаешь, оборотень! Что человек, что волк — одинаково тварь божья. Волк-то безгрешнее человека будет. Коли и убивает, так ради пропитания, а не из зависти или подлости.

— Так, это волк… — пробормотал Алексей.

— Ну, да, ну, да… — покивал головой отец Паисий, задумчиво рассматривая снова наполненную чарку. — Человек с черной душой даже безгрешного зверя испоганить может. Только у тебя душа-то светлая, нету в ней зла. Так я и отцу Софронию сказал… Нету в тебе зла. Да и в звере зла нет. Тебе, вот, тяжко. А ему-то каково? Ведь ровно в темнице в твоем теле томится… — Отец Паисий пьяно всхлипнул и закручинился, подперев рукой голову. — Ты ненавидишь его, зверя-то, ну и он тебе не рад. А вы ведь едины. Так-то…

— Да как ты это знаешь? — удивился молодой человек. — И оборотня во мне распознал. Неужели так заметно, что я… не человек.

— А я видеть могу. Есть у меня это… Вон, например, в углу нечистик из бочки пиво тырит. Сунул соломинку, да сосет. А и пусть его… Чай и бесу пивка-то хочется.

Алексей присмотрелся и, действительно, даже не увидел, скорее, почувствовал темное существо, копошащееся у бочки.

— Давно это у меня, — продолжил помрачневший священник и выпил. Он был уже изрядно пьян, язык начал заплетаться, а глаза помутнели. Отец Паисий сморщился, по его щекам потекли слезы. Он их вытирал рукавом и бормотал.

— Я же все имел… приход был большой, богатый… Село-то наше ого-го какое было… Жена, попадья то есть, красавица, детки — две дочки да сынок. Нынче уж такой бы как ты был… А Бог-то по-своему рассудил… Все преставились, за неделю Черная смерть всех прибрала. И жену, и деток… Сам я их отпевал, сам в землю закапывал. Тогда больше половины села померло, а живые их и хоронить боялись… цельные избы покойников. Я ходил по селу, отпевал, могилы копал, да на волокушах их и стаскивал. А вот жив остался… пошто только не знаю… — Священник всхлипнул, приложился к чарке, расплескивая водку по бороде. — С тех пор и запил. Долго пил, а потом опамятовался. Думаю, Бог-то за-ради чего меня, сирого, на земле оставил? Знать, нужен я людям-то. Пошел в церковь, службу повел… Ан нет, не могу… Все жену свою вижу, сына Степку на клиросе. Начало всякое мерещиться… Думал, спьяну чудится, но потом понял, видеть я стал то, чего простому человеку не дадено. Испугался, побежал в монастырь, в ноги отцу Софронию кинулся, покаялся. Тот меня выслушал, утешил, благословил постриг принять, но в монастыре не оставил. Иди, мол, в мир — служи. А дар, де, твой от бога. Вот и служу… как могу.

— Отец Паисий подпер кулаком трясущуюся голову, покачался из стороны в сторону, взял пустую бутылку, посмотрел на просвет и поманил целовальника.

— Хватит тебе, отче, не пей больше, — остановил священника Алексей, потрясенный его историей.

— Эй, ты! Чего оговариваешь-то? — Зарычал на него целовальник. — Сам не пьешь, так другим не мешай! А то сейчас робят кликну, враз тебе бока-то обломают.

— Нишкни, чадо! — поддержал его священник. — Чай, не малое я дите, чтобы мне указывать! А ты не сувайся! — бросил он уже целовальнику. — Коли надо, так я сам этому щенку уши оборву, чтобы старших-то не поучал.

— Ну, и пей! — обиделся молодой человек и направился к выходу.

— Стой, Лешка! — сердито окликнул его отец Паисий. — Я же тебе сказать должен… Вот, ить, забыл, что хотел-то… Чурила-то… Ты бойся его, чадо… Беги отседова… Он…

Священник пьяно икнул, уронил голову на стол и захрапел. А Алексей нерешительно потоптался, размышляя. Ему было и жалко несчастного старика, и зло на него — вот неплохой же человек, а спивается. Заниматься старым пьяницей было некогда, поэтому молодой человек дал целовальнику несколько монет, велел позаботиться о попе и с облегчением вышел из кабака.

Время было уже далеко за полдень, солнце скрылось за высокими стенами белого города, окрасив его башни в нежно-розовый цвет. Сиреневые тени от крестов многочисленных церквей расчертили городские улицы, дома и заборы перекрестьями тюремных решеток. Неуютно и жутковато.

Алексей торопился, опасаясь, что к Петру Аркудию его уже не пустят, сославшись на позднее время. Но посланник Ватикана его ждал и искренне обрадовался, сказав, что уже не надеялся на удачу, пообещал завтра же договориться о посещении Кремля и постараться, чтобы не было лишних людей. От предложения переночевать в посольском доме молодой человек отказался — он там чувствовал себя неуютно. Поляки, узнав «бешеного» московита, зло топорщили усы, скалились и хватались за сабли. Молодой человек решил, как и обещал, навестить Малого, и надеялся, что коробейник не откажется приютить. Тем более дом-то его совсем рядом.

На улице уже стемнело, но Демида дома не оказалось, и Алексей, ожидая хозяина, присел на завалинку. Прислонившись спиной к шершавым бревнам, задремал. Несмотря на морозный зимний вечер, сон был летним — ему снилась лесная поляна, запах земляники и нагретой солнцем сосновой хвои и улыбающаяся Леся. Лесавка что-то весело говорила, протягивала руки и звала за собой. Алексей пытался встать, чтобы обнять девушку, ему так хотелось коснуться шелка огненных волос, погладить по щеке, поцеловать земляничные губы, но подняться не получалось. Молодому человеку, казалось, что он примерз к земле, а зеленая трава холодными змеями оплетает тело и тянет его в темную морозную мглу. Там таилась какая-то злобная тварь, Алексей это чувствовал, он извивался, дергался, просил Лесю помочь ему, но лесавка только весело смеялась. Что-то вцепилось в его плечо, молодой человек вскрикнул, проснулся, вскочил, готовый ударить, и увидел Демида, который тряс его за плечо.

— Ну, ты даешь! Чуть что, так сразу махаться! А я уж думал, что ты больше не появишься, — расплылся в радостной улыбке Малой. — Идем в избу, а то замерз, поди.

Демид затопил печь, к счастью, с нормальной трубой, загремел чугунками, собирая на стол, рассказывал, что беспокоился и еще вчера поджидал Алексея, даже на Торг не ходил, а сегодня решил, что уж не придет, ушел, да, вот, задержался. Купчиха знакомая весточку прислала, что, мол, муж в отъезде, так она, стало быть, Малого ждет, вся, де, истосковалась.

Алексей слушал краем уха, с трудом избавляясь от наваждения сна. Образ смеющейся лесавки вызвал болезненное ощущение утраты и глухую тоску. Молодой человек в свои двадцать с небольшим лет впервые расставался навсегда с человеком, за несколько дней ставшим близким и родным.

Пока ели кашу, закусывая ее пирогами с курятиной (гостинец благодарной купчихи), Демид нетерпеливо ерзал на лавке, выразительно поглядывал на Алексея, но вопросов не задавал — соблюдал обычай. Но, когда разлил по кружкам горячий душистый сбитень, не выдержал.

— Ну, сказывай, что с девкой-то? А то уж я извелся весь. Померла она, али Бог миловал?

— Миловал, — кивнул головой Алексей.

— Э-э-э-э… ну, и слава Богу, — было видно, что такой ответ Малого не устроил, он насупился, но настаивать на подробном рассказе не стал.

— Ну, что ты сразу обиделся? — вздохнул молодой человек. — Вот я сейчас расскажу тебе правду, а ты меня выгонишь из дома на ночь глядя.

— Как это, выгоню? — Демид опешил, в недоумении уставился на гостя и поставил кружку со сбитнем мимо стола, чертыхнулся и пошел за тряпкой.

— А так, — усмехнулся Алексей, наблюдая, как Малой ползает, вытирая липкую лужу. — Девка-то лесавкой была, а я ее к колдуну вез.

— Кем?! — Демид вскочил, стукнулся головой об стол так, что задребезжали плошки, и плюхнулся на пол, охая и потирая ушибленное место.

— Кем была? — переспросил он.

— Лесавкой. Это дух лесной. Неужто, не слыхал?

— Как не слыхать… Слыхал. — Малой подозрительно косясь на Алексея перебрался на лавку. — Только ты брешишь, поди.

— Да вот еще! Что я собака, брехать-то? Я правду говорю.

— Вот здорово! — Демид забыл про больную голову и восторженно уставился на Алексея. — А к тебе-то как она пристала?

— Да вот, приглянулся я ей. Не одного тебя бабы любят, — ответил молодой человек удивленный реакцией Деимида. Он-то боялся, что коробейник осудит столь близкое знакомство с нечистью. — Леся по дороге в Москву мне встретилась, а в городе без лесного воздуха ей плохо стало. Да еще попы эти протестантские ее в подвал заперли. Вот и надо было лесавку в родной лес отвезти.

— Эх, — сокрушенно вздохнул Малой, — я лесавок прежде не видывал. Кабы знал, так получше бы рассмотрел. Так-то вроде девка, как девка… А это… ну, — коробейник подмигнул Алексею, — по бабьей-то части, как она?

— Да ну, тебя! — отмахнулся молодой человек. — Вот, кому до чего, а тебе до баб!

На столе незаметно, словно сами собой, появились жбан с пивом и вяленые окуньки. Разговор под пиво, как ни странно, пошел не о бабах, а о книгах и поисках Либерии. Демид, услышав, что Алексей разузнал-таки, как попасть в хранилище, стал активно напрашиваться в сопровождающие — мало ли какая помощь потребуется. Уж больно ему хотелось посмотреть на старинные книги.

Алексей долго отнекивался. В подземелье могло быть опасно, и неизвестно, как поведет себя коробейник, столкнувшись с какой-нибудь сверхъестественной тварью. Да и выступать в роли экскурсовода не хотелось, одного Аркудия было более чем достаточно. Но тут он вспомнил рассказ инока Сергия, и ему в голову пришла одна мысль.

— Малой, а ты молитвы знаешь?

— Конечно, знаю, — ответил озадаченный коробейник. — Я, почитай, весь Псалтырь наизусть выучил. А тебе пошто?

— Пригодиться может. Ладно, уговорил, пойдем.

Весь следующий день прошел в ожидании. Алексей несколько раз наведался через улицу к посольскому дому, но ему неизменно отвечали, что господина Аркудия нет. Наконец привратник, не выдержав, пообещал надоедливому парню передать посланнику Ватикана, где его можно найти. Мол, вот вернется господин Аркудий из Кремля и сам за ним пошлет.

Демид тоже маялся дома. На Торг он не пошел из опасения, что Алексей уйдет без него, и весь день что-то делал по хозяйству. Расчистив дорожки вокруг дома от снега, вычистив и вымыв чугунки и плошки, уселся поближе к окну, латать рубаху.

— Жениться тебе надо, Малой, тогда будет кому портки с рубахами зашивать, — зевая, сказал молодой человек, который валялся на лавке, пользуясь случаем, чтобы отоспаться.

— Дык вот, собираюсь после Великого поста.

— Да ну! — удивленный Алексей даже сел. — Так ты, значит, решил распрощаться с вольной жизнью? А как же купчихи да боярыни без твоих ласок? Ведь, зачахнут же. Или одно другому не мешает?

— Скажешь тоже! — обиделся Малой. — Нешто, я буду от жены гулять?! Грех это, да и к чему тогда жениться, коли на стороне шастать. Пора остепениться уж. Девица пригожая приглянулась, да и я ей мил. Не здесь, правда, в Суздале. Я летом там коробейничал. А оно и к лучшему. Дурно в Москве-то, суетливо да муторно как-то. Так что, деньжат поднакоплю, чтобы домишко с лавкой купить, и оженюсь.

— Ну, и правильно! — согласился Алексей. — Нечего в чужих постелях греться. И из Москвы уезжай, не спокойно здесь, и в ближайшее время покоя не предвидеться.

— А ты почем знаешь? — насторожился Демид. — Али слышно что, нехорошее.

— А, что тут слышать? — отмахнулся молодой человек, понимая, что ничего конкретного он не скажет, даже если бы захотел. — Поляки, да немцы всякие на Москву как на кусок пирога облизываются, а бояре уж тот пирог делят, между собой дерутся, кому больше достанется. Уезжай, Малой, подальше из Москвы и дом свой продай, чтобы назад не тянуло.

— Да… — почесал голову Демид, — вот и я тоже думаю.

Глава 17

Посыльный от Петра Аркудия пришел ближе к вечеру и сказал, что, мол, господин посланник все сделал как надо, обо всем договорился. Нынче ночью надо быть готовым и ждать человека, который проводит в Кремль.

Спать не ложились. Заранее приготовив факела и оружие, напряжено сидели на лавке, вслушиваясь в перекличку стрельцов на башнях Кремля. Алексей старался не думать, что может их ожидать в подземелье и пытался подремать, но за день выспался, да и нервное напряжение не давало уснуть.

Посыльный пришел, когда уже перевалило за полночь, и велел идти к Посольскому приказу.

Петр Аркудий уже ждал, нетерпеливо переминаясь. Его сопровождали двое вооруженных до зубов поляков, которые с опаской покосились на Алексея. Увеличение количества «сопровождающих лиц» молодого человека не порадовало. Судя по хмурым взглядам, которые господин Аркудий бросал на Демида, ему это тоже не нравилось, но он промолчал и двинулся в обход дворца, минуя парадное крыльцо.

— Задал ты мне задачу, — бросил через плечо посланник Ватикана. — Золотая Палата — царицына и находится в женской половине Кремля. Попасть туда не так-то просто. Это стоило мне немалых денег.

— А я тут при чем? — возмутился Алексей. — Я что ли там вход в подземелье делал? А если денег жалко, так я могу отдать половину.

Аркудий только фыркнул и махнул рукой — он сегодня был явно не в настроении. То ли, и правда, добиться посещения царицыной палаты было нелегко, то ли банально боялся.

Ночью кремлевский двор был пуст, лишь два стрельца топтались в арке входа и зевали так заразительно, что Алексею неудержимо захотелось их поддержать. Из боковой двери вынырнул небольшой человечек, судя по высокой шапке и богатой одежде, боярин или думный дьяк. Небрежно кивнув головой в ответ на приветствие, он проворчал:

— Служивым-то тоже надо денег дать, чтобы языком не трепали, а то растрезвонят на всю Москву.

Молодой человек поймал выразительный взгляд Аркудия и выдал стрельцам по пригоршни серебра.

В пустынных коридорах с низкими сводчатыми потолками шаги грохотали так, что, казалось, их слышно на другом конце города. Алексей старался ступать тише, вздрагивал и оглядывался, опасаясь, что на шум сбежится вся дворцовая стража. Но шедший впереди боярин не осторожничал, видимо, чувствовал себя как дома. Открыв тяжелую двухстворчатую дверь, он кивнул в проем и строго сказал:

— Любуйтесь, только не долго. Чтобы к утру вас здесь не было. А то я в пыточную не желаю, скажу — сами пробрались.

Получив увесистый мешочек с деньгами, он не оглядываясь, засеменил по коридору. К облегчению Алексея, поляки в палату не пошли, а остались караулить у двери. Предусмотрительно зажженные факела осветили просторное помещение со сводчатым потолком.

— Господи, святый Боже! Лепота-то какая! — раздался сзади восторженный голос Малого, который до этого, против своего обыкновения, молчал. Наверное, робел, смущенный тем, что идет в покои самой царицы. — Только я бы в таком золоченом ларце жить не смог. Тут и ума лишиться можно.

Стены и потолок палаты были расписаны фресками по золотому фону. Со всех сторон смотрели лики святых, цариц в пышных византийских одеяниях, диковинных зверей и птиц. «Да уж, — подумал Алексей, такая красота не столько радует, сколько подавляет».

— Мы, что, сюда картинками любоваться пришли? — раздражено спросил Аркудий. — Показывай, давай, потайную дверцу, а то времени у нас мало.

Он пришел в возбужденное состояние и едва не подпрыгивал от нетерпения.

— Сейчас… — пробормотал Алексей и закрутил головой в поисках семиглавого Сатаны, о котором говорил отец Сергий.

Странное многоголовое существо обнаружилось справа от входа. Над ним, действительно, возвышалась фигура с копьем и светильником. Алексей подошел к стене, провел рукой по фреске и нажал на слегка выступающее изображение светильника. Раздался скрежет, и часть стены с семиглавой тварью, повернувшись, открыла проход. «Посетители» замерли перед уходящей в темноту лестницей. Молодой человек почувствовал, как похолодело в животе, и глубоко вдохнул, стараясь справиться с накатившим страхом — из темноты несло запахом плесени и опасности. Почуяв недоброе, зашевелился проснувшийся зверь. Алексей, ощутил, как где-то в глубине его сущности зарождается угрожающее рычание, сжал зубы и прикрыл глаза. Успокоив зверя, вспомнил о подарке колдуна, достал из шапки оберег и повесил на шею поверх жупана. На вопросительный взгляд Малова ответил:

— Береженого Бог бережет. Лишним не будет.

— Алексей, — неожиданно громко прозвучавший голос Аркудия заставил вздрогнуть, — этот человек тоже с нами идет? Кто такой? Он надежен?

— Это Демид по прозванию Малой. Он — мой друг и он надежен. Еще вопросы будут? — Алексея уже начал раздражать этот снисходительно недовольный тон.

— Н-нет, — опешил от такой непочтительности посланник.

— Раз вопросов больше нет, тогда послушайте меня, — молодой человек решил, что следует немного сбить спесь с аристократа. — В подземелье опасно. С чем мы встретимся, я не знаю, но могут быть разные… неожиданности. Поэтому держаться вместе и слушать меня.

— Что там может быть опасного? — презрительно фыркнул Аркудий. — Крысы с пауками?

— Возможно, крысы там тоже имеются, а пауки… — Алексей содрогнулся, подумав о возможной встрече с хозяином черной паутины. — С пауками лучше бы не встречаться.

— Ты боишься пауков? — Аркудий старался говорить насмешливо, но в его глазах мелькнул страх.

— Я много чего боюсь, — буркнул Алексей. — Хватит уж болтать. Идемте. Я — первый, за мной господин посланник, Демид замыкает. Ты, Малой, если что-то необычное услышишь или увидишь — не молчи.

Коробейник с готовностью кивнул головой. Он был собран и серьезен, от бесшабашного веселья не осталось и следа, чувствовалось, что Демид готов встретиться с любой опасностью, и в истерику он впадать не будет. «А Малой-то, оказывается, тертый калач», — с удовлетворением подумал Алексей и, не обращая внимания на пытавшего что-то возразить Аркудия, начал спускаться вниз. Крутая каменная лестница уходила в темный провал подземелья, откуда тянуло сыростью, плесенью и еще чем-то неприятным и смутно знакомым. Они успели пройти всего несколько ступеней, как сзади раздался скрежет — стена встала на место, отрезав их от внешнего мира.

— И что теперь? — раздался голос Демида. — Назад-то как выберемся?

— На обратном пути разберемся, — ответил Алексей. — Думаю, там должен быть отпирающий механизм.

Лестница кончилась, но узкий коридор с кирпичными стенами ощутимо шел под уклон. Факела изрядно дымили, наполняя и без того затхлый воздух подземелья удушливым чадом. К запаху сгоревшей смолы, которой были пропитаны тряпки, намотанные на факела, примешивалась смутно знакомая вонь. Она вызывала тошноту, и Алексей старался дышать ртом, надеясь, что скоро привыкнет и перестанет замечать неприятный запах.

— Что-то здесь, видать, сдохло, — подал голос Малой. — Ишь, как мертвечиной наносит.

— Крыса, наверное, — отозвался господин Аркудий.

— Ага… — хмыкнул Демид. — Только очень большая крыса.

«Конечно! Так воняли зомби, — вспомнил Алексей. — Мертвецы — это плохо, — подумал он, — но будем надеяться, что они не станут за нами гоняться. А будут тихо и спокойно лежать где-нибудь в уголке, лучше, прикопанными». Воспоминания о некроманте и его подопечных из восемнадцатого века удовольствия не доставили, и Алексей, стараясь об этом не думать, прибавил шагу.

Впереди показалась развилка, он уверенно повернул направо и остановился, прислушиваясь. В тишине коридора раздавался звук падающих на каменный пол капель. Только, казалось, капает не вода, а, например, жидкий цементный раствор, уж больно солидные были шлепки.

— Капает что-то… — Аркудий нетерпеливо тронул Алексея за плечо. — Ты почему остановился, промокнуть боишься?

— Больно солидно капает-то, — откликнулся Малой. — Может в царском нужнике выгребная яма того… слишком глубокая, вот и сочится сюда. Оттого и воняет.

— Ага, и сейчас мы под этот дождик попадем, — нервно хихикнул молодой человек, поднимая повыше факел, чтобы разглядеть, где и что капает.

На капель они наткнулись через несколько шагов. С потолка срывались большие капли черной вязкой жидкости, образуя на полу маслянистые лужи.

— Ну, точно, нужник прохудился! — хмыкнул Малой.

— Может, и нужник… — задумчиво пробормотал Алексей, пытаясь поймать промелькнувшую и исчезнувшую мысль. Эта дрянь, сочащаяся из потолка, вызывала какие-то не ясные пока ассоциации.

Сзади раздался странный звук, словно кто-то очень большой хлюпал из миски жидкую кашу. Алексей обернулся и увидел, как одна из луж с чавканьем всасывается в пол коридора. Чмокнула, булькнула последний раз и исчезла.

— Что это было? — удивленно спросил Аркудий, а молодой человек только растерянно пожал плечами.

— Так, выходит, коли мы в такую лужу встанем, так и нас засосет, — озвучил Демид общие опасения.

— Ты, Малой, поменьше думай над всякими странностями, а то и без твоих предположений страшно, — сердито бросил Алексей и пошел дальше, стараясь не обращать внимания на чавкающие звуки, доносящиеся сзади.

Старательно обходя лужи, они дошли до второго поворота и свернули в коридор с низким потолком. Местами приходилось даже наклоняться, чтобы не задевать выступающие ребра свода. Хорошо хоть не капало, и странных луж не было. Правда, воняло тут не меньше.

— Алешка, постой-ка, — шепотом окликнул Демид. — Вроде, идет кто-то за нами. Только шаги какие-то чудные, словно босиком шлепает.

Господин Аркудий раздраженно оглянулся, видимо, собираясь высказаться по поводу очередной задержки, но тоже замер, прислушиваясь. По коридору, из которого они только что свернули, и правда, кто-то шел, точнее, бежал, шлепая босыми пятками по каменному полу. Алексей не успел даже испугаться, как из-за поворота появилась небольшая фигурка. Молодой человек готов был ко всякому, но, когда существо выскочило на свет, удивленно ойкнул. Их догонял ребенок, маленький, лет трех-четырех, в длинной рубашонке и босиком.

— Дитя! — пораженно воскликнул посланник. — Откуда оно тут?

— Э, пацан, ты чей? — Демид ласково улыбнулся и шагнул к малышу.

А вот Алексею ребенок совсем не нравился. Не должно его здесь быть, да и пахло от него опасностью и разложением. Впрочем, мертвечиной тут везде воняло. Заворчал зверь, предупреждая об угрозе. Молодой человек уже хотел крикнуть Малому, чтобы тот был осторожнее, как малыш широко улыбнулся, сверкнув острыми клыками, и зашипел. Его детское личико исказила гримаса злобы, а глаза превратились о черные провалы. Существо раздраженно заворчало и, щелкнув зубами, прыгнуло вперед.

Демид охнул, отшатнулся, чуть не сбив с ног Аркудия, который уже выхватил шпагу. Хотя непонятно, чем здесь могло помочь обычное оружие?

— Свят, свят, Господи, спаси и сохрани! — заорал испуганный коробейник, размашисто крестясь.

Малыш замер в паре шагов и обиженно захныкал, размазывая грязными кулачками по лицу слезы и сопли.

— Молись, Демид! — крикнул Алексей, и Малой, заикаясь, затараторил:

— Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да придет царствие твое…

«Ребенок» завизжал, закрутился на месте и растекся черной вонючей лужей.

— Это че было-то? — прохрипел Демид, испуганно разглядывая липкую жижу, которая пузырилась, хлюпала, выбрасывая «щупальца», словно хотела дотянуться до людей.

— Не знаю, — пробормотал Алексей, — но, думаю, тут немало разных тварей водится. Это еще мелкий был. Как бы крупнее чего не попалось.

«А ведь молитва-то и, впрямь, помогла, — подумал он. — Хотя, тут, наверное, дело не только в словах молитвы, но и в вере».

— Прими мои извинения, Алексей, — Аркудий тоже крестился дрожащей рукой. — Ты был прав, в подземелье опасно. Но не стоит задерживаться, чем быстрее попадем в хранилище, тем быстрее уберемся отсюда. Сейчас возвращаться я не намерен. Пусть хоть вся нечисть Москвы сюда соберется, а Либерию я увижу.

Алексей кивнул, поправил оберег и пошел вперед. Несколько раз они видели каких-то тварей, мелькавших в свете факелов, но, впрочем, быстро исчезавших то ли в стенах коридора, то ли в незаметных в темноте норах. А вот чувство страха, ощущавшееся с момента спуска в подземелье, стало сильнее. Это был даже не страх, а какой-то первобытный и совершенно иррациональный ужас, от которого холодело внутри, и ноги становились ватными.

Зверь зарычал, ощетинился, но тут же в страхе спрятался, маленьким, дрожащим комочком свернулся в самой глубине души. Видимо, предоставил человеку самому разбираться с неведомой опасностью.

Молодой человек, стиснув зубы, старался не поддаваться панике и упрямо шел вперед. За спиной тяжело дышал посланник и бормотал молитвы Демид.

— Алексей! — дрожащим голосом позвал Аркудий. — Это только мне так страшно? Кажется, сердце сейчас остановится.

— Нет, — стараясь не стучать зубами, прошептал молодой человек. — Я думаю, это какое-то защитное заклинание. Надо отвлечься… Думай о чем-то приятном или молись, как Демид.

Но посланнику явно не удавалось ни то, ни другое. Лицо его посерело, губы дрожали, а глаза закатились так, что были видны только белки. Аркудий упал на пол, скорчился и прикрыл голову руками. Малой выглядел не намного лучше, но он держался, размашисто крестясь и выкрикивая слова молитв, сбивался, всхлипывал и начинал снова. В узком коридоре хрипел и метался его голос:

— Живый в помощи вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится… Господи, заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него… Яко избавит мя от сети ловчи, и от cловece мятежна, плещма своима осенит мя, и под криле Его надееюся: оружием обыдет мя истина Его. Не убоюся страха нощнаго… Не убоюся… не убоюся…

Алексею тоже было страшно, его трясло, но он не терял самообладания. То ли его закалили пережитые в прошлом ужасы, то ли сущность оборотня меньше подвержена воздействию магии, то ли помогал защитный амулет колдуна.

— Бери его, Малой! — окликнул молодой человек, вспомнив рассказ иконописца. — Давай, бегом! Скоро это должно кончиться.

Они подхватили потерявшего сознание Аркудия и рванули вперед. Коридор еще раз повернул, и Алексей с Демидом, разогнавшись, чуть не врезались в дубовую дверь. Остановились и, хрипло дыша, положили посланника у стены.

— Уф! — выдохнул Малой, опускаясь на колени. — Отпустило, вроде… Я уж думал, помру или рехнусь. Вот же наваждение дьявольское!

Действительно, ощущение ужаса исчезло, оставив после себя стук крови в ушах и слабость в коленях. Алексей опустился рядом с приходящим в себя Аркудием и прислонился к холодной стене, выравнивая дыхание.

Посланник, охая и бормоча что-то по-итальянски, сел, огляделся и радостно воскликнул:

— А мы дошли!

— Ну, кто и дошел, — проворчал себе под нос Демид, — а кто и доехал.

— Вы меня несли? — удивился Аркудий, затем нахмурился и, сморщившись, потер виски. — Ничего не помню. Этот черный ужас словно сожрал часть моего мозга. Но, спасибо, друзья! Я в долгу не останусь.

— Да чего уж там! — смущенно махнул рукой Малой. — Я и сам чуть не ополоумел. Только молитва и помогла.

Посланник его уже не слушал, он вскочил и, пошатываясь, направился к двери. Рядом с ней обнаружилась еще одна, сначала незаметная в темном углу.

— Осторожно, господин Аркудий, — предупредил Алексей, вставляя свой факел в крепление на стене. — Не дотрагивайся до цепей и замков. На них, скорее всего, какое-то заклятие наложено. Вон, печати висят, сейчас их снимем, тогда уж…

Молодой чувствовал сильную магию, исходящую от висящих на веревочке свинцовых кругляшей. Цепь и замок убрать — не проблема, для этого можно использовать порошок разрыв-травы, который дал колдун. А вот что делать с печатями — не понятно. Алексей наклонился, пытаясь в трепещущем свете факелов рассмотреть покрывающую печати славянскую вязь, и почувствовал жар, исходящий от амулета. Не успел он удивиться, как из оберега ударила зеленая молния, и печать рассыпалась мелкой пылью.

— О как! — воскликнул Малой. — Сильная, видать, у тебя штука.

— Ага, — пробормотал молодой человек, моргая глазами, в которых плясали разноцветные искры.

— Что это? — настороженно спросил Аркудий.

— Да так… человек один дал. Говорил — пригодится. Вот и пригодилось.

Алексей подошел к другой двери и поднес амулет к печати, предварительно прикрыв глаза. Когда со второй печатью было покончено, молодой человек занялся запорами. Посыпав порошком разрыв-травы дужки замков, он с помощью Демида снял цепи и открыл двери.

— Ну, вот и все. Можно начинать экскурсию, — удовлетворенно произнес он.

— Э..? — удивленно пробормотал Аркудий, пораженный тем, как ловко молодой человек справился с запорами. — Что ты сказал?

— А… не важно, — махнул рукой Алексей. — Значит, так. Мне нужна книга «О пользе зеркал». Она в черном переплете, а название написано золотыми буквами по-латыни. И еще я ищу маленький ларец с рунами на крышке. Его трогать не стоит, на нем сильное защитное заклинание. Времени у нас мало, поэтому лучше разделиться. Мы с Демидом пойдем в левую дверь, а ты, господин Аркудий — в правую. Как я понимаю, ты ничего конкретного не ищешь, просто хочешь посмотреть, какие книги здесь хранятся, так что, если увидишь, то, что нужно мне, зови.

Посланник, которому явно не понравилось, что им командует человек низкого звания, поморщился, но ничего не сказал. Его глаза блестели от возбуждения, он напоминал изголодавшегося путника перед столом, полным яств. До церемоний ли тут? Аркудий согласно кивнул и устремился в дверь.

Демид восторженно ахал, перебирал книги на полках, копался в сундуках, большинство из которых было не заперто.

— Господи, богатство-то какое! — восклицал он, открывая очередной короб. — И пошто же все это от людей спрятано? Вот скажи, Алешка, почему у нас только Псалтырь, Часослов, да Жития? А здесь вон сколько всего! Эх, жаль, я не понимаю что в этих книгах написано, не по-нашему тут. Но ведь есть знающие люди, переписать могли бы, чтобы все прочитали. Пошто так-то, а?

— Умножая знания, умножаешь скорби, — проворчал молодой человек, складывая в стопку книги из резного сундука.

— Ты и Писание знаешь?! — удивился Малой. — Вот бы никогда не подумал!

Алексей хмыкнул и промолчал — из всего Святого Писания он знал только эти, дорогие сердцу каждого студента слова.

Постепенно восторги Демида поутихли, он замолчал, только сосредоточенно пыхтел и чихал — от мелкой книжной пыли першило в горле и свербело в носу. Сундук следовал за сундуком, а книга все не находилась. Вот ларец, о котором говорил Чурила, молодой человек нашел быстро, он стоял в углу рядом с парой таких же древних, изъеденных жуками-короедами ящиков. Алексей произнес Слово, по рунам пробежала искорка магии, и крышка открылась как на пружине. Книга с отпечатком медвежьей лапы лежала сверху. Книгой, правда, это можно было назвать с большой натяжкой — просто стопка тонких дощечек, связанных полуистлевшим ремешком, который был продет в отверстия на одной стороне «листов». Но магия, исходившая от этой странной книги, была настолько сильной, что у Алексея зарябило в глазах. Он с опаской провел пальцем по контуру медвежьего следа, ощущая, как кожу покалывает и щиплет, словно от легких электрических разрядов. На миг перед глазами мелькнула оскаленная морда лесного хозяина, а потом наваждение исчезло. Спрятав книгу в сумку, молодой человек продолжил поиски. Но они, к сожалению, оказались безрезультатны.

— Пошли к господину Аркудию, Алешка. Может, там твоя книга найдется, — в очередной раз чихнув, сказал Демид, — а то не нравится мне это… Слышишь?

Молодого человека и самого беспокоили непонятные звуки, словно где-то вдалеке в огромном котле варилась и хлюпала каша. Едва слышные сначала, эти звуки постепенно усиливались, и даже ощущалась слабая вибрация пола.

— Да, идем, — согласился Алексей.

Он старался не думать о том, что сочинение итальянского алхимика может вообще храниться в другом месте. Сен-Жермен был убежден — Фиорованти спрятал книгу здесь, но никаких доказательств этому не было. Подозрение, что все усилия были напрасными, вызывали страх и растерянность. Где искать книгу, если здесь ее нет, молодой человек не знал.

В соседней комнате были все те же ларцы и сундуки с книгами, только в центре стоял массивный стол, покрытый слоем пыли и горело пара оплывших свечей в серебряном подсвечнике. Возможно, во времена Ивана Грозного это помещение использовалось как рабочий кабинет. Сейчас за столом сидел Петр Аркудий и внимательно изучал пожелтевший свиток. Рядом с ним высилась солидная стопка фолиантов и несколько нераскрытых скриниц[24].

— О, Алексей! — воскликнул посланник. — Я в полном восторге! Это… это… невероятно! Тут столько всего, что считалось утерянным. Смотри, это же «Историариум» Цицерона! А еще я видел «Историю» Публия Корнелия Тацита, сочинения Вергилия, «Римскую историю» Тита Ливия…

Аркудий закашлялся, то ли от вездесущей книжной пыли, то ли от восторга. Глаза посланника возбужденно блестели, он напоминал кота, добравшегося до крынки со сметаной.

— Господин Аркудий, у нас нет времени на изучение всей этой библиотеки, — нетерпеливо сказал Алексей. — Ты нужную мне книгу не нашел?

— Кто говорит об изучении? На это потребовались бы годы! Хотя бы, бегло просмотреть… Тут же такие бесценные сокровища!

— Значит, книги не видел… — разочарованно протянул молодой человек, чувствуя, как холодеет внутри от дурного предчувствия.

— Книга? — рассеянно пробормотал посланник. — Ах, да! Я ее видел вон там, на полке… Или не там? Но я же держал ее в руках, еще подумал, как книга по низменному ремеслу могла попасть в эту сокровищницу мыслей. А, вот же она!

Аркудий протянул Алексею небольшой томик в кожаном переплете с металлической застежкой. Молодой человек облегченно вздохнул и нежно погладил золотое тиснение на обложке, подумав, что ни одна книга не вызывала у него такого восторга. Радость от того, что цель, наконец, достигнута, омрачалась все возрастающим чувством опасности.

— Все! — решительно сказал Алексей. — Уходим!

— Да как можно?! — возмутился посланник. — Я здесь еще и десятой части книг не просмотрел, а в соседней палате и не бывал вовсе. Нет, так не годится.

— Годится, не годится, а надо уходить. Слышишь, что-то происходит в коридорах?

— Ну… — протянул Аркудий, — шумит, вроде. Здесь-то пока тихо.

— Ты, господин, тут желаешь быть похороненным?! — заорал не на шутку встревоженный Малой. — Я вот еще на воле пожить хочу, да на небушко посмотреть. Давай, хватай его, Алешка! Коли сам не хочет — силой потащим. А сопротивляться будет, так одного здесь оставим.

— Да как ты смеешь, холоп! — взвился посланник, хватаясь за шпагу. Но прислушался и махнул рукой. — А, ладно! Похоже, и верно, надо убираться отсюда.

Запах опасности перебивал даже уже привычную вонь, и Алексей торопил своих спутников. На каменном полу сводчатого коридора тоже появились зловонные лужи, а ведь раньше здесь было чисто. Они булькали, пузырились, иногда между плит прорывались фонтанчики, словно что-то выдавливало черную жижу из-под земли.

— Там тоже нужник прохудился? — хмыкнул Алексей.

Демид, сосредоточенный на том, чтобы случайно не вступить в лужу, не ответил. Повернув в широкий коридор, молодой человек замер, пораженный открывшейся картиной. Вонючая дрянь сочилась с потолка, местами стекая струйкой, плюхалась на пол, разливалась лужами. Они бурлили, время от времени выбрасывая струйки жижи. Ей был залит почти весь пол, осталось лишь несколько сухих островков, да полоска вдоль стены. Перед глазами мелькали нити паутины, толстые как корабельные канаты. Они рождались из странной вязкой жидкости и уходили в потолок и стены, переплетаясь в пространстве коридора в причудливую ловчую сеть.

— Что это?! — с ужасом выдохнул Аркудий.

— Ну, уж точно, не нужник… — пробормотал Демид. — А паутина-то эдакая откуда?

Алексей молчал, потрясенной догадкой. Так вот, оказывается, где источник черной паутины! Он не в подземельях, а в самом городе. Правы были и настоятель монастыря, и отец Паисий — все зло в людях. Видимо, магия древнего святилища, усиленная колдовскими книгами Либерии аккумулирует негативные эмоции людей, преобразует их в странную черную жижу и возвращает энергию зла и ненависти обратно в город. «Круговорот зла в природе», — мелькнуло в голове Алексея, но размышлять над этим было некогда.

— Так, движемся по стенке. Осторожно, но быстро, — сказал он и побежал вперед.

Но успел сделать всего несколько шагов, как сзади услышал оханье и испуганный крик Аркудия. Обернулся и увидел, что Демид, видимо, поскользнувшись, барахтается в черной жиже, которая с хлюпаньем и чавканьем засасывает его. Бледный Аркудий крестился, прижавшись к стене.

— Чего ты стоишь?! — заорал на него Алексей. — Тащи его!

Но посланник только трясся и мотал головой, плотнее прижимаясь к кирпичной кладке.

— Держись, Малой! — крикнул молодой человек и кинулся на помощь.

Обходя Аркудия, он сам угодил в лужу. Она забурлила, из вязкой как кисель жижи вырвалось длинное щупальце. Но коснувшись Алексея, оно задергалось, с треском посыпались ярко-зеленые искры, и осклизлый жгут испарился. Молодой человек не успел даже испугаться — похоже, сработала защита колдовского оберега. Одним прыжком он добрался до Демида, который погрузился в жижу уже по горло и хрипел, дико вращая глазами, схватил его за руку, дернул, но черная дрянь держала крепко. Алексей тянул изо всех, скользил ногами по каменному полу, ругался, затем почувствовал, что тело начинает понемногу поддаваться. Сзади схватили за пояс, и голос Аркудия прохрипел:

— Давай, вместе! И, раз!

Жижа чмокнула, и Малой вылетел из нее как пробка из бутылки, свалив спасателей на пол.

— А-а-а! — заорал посланник, суматошно отползая от рванувшегося к нему черного щупальца.

— Бежим! — Алексей дернул Аркудия за воротник и, подхватив Демида под мышку, кинулся назад.

Малой орал, рычал, брыкался и размахивал кулаками. Пару раз он чувствительно заехал Алексею в ухо, тот ругался, но ходу не сбавлял. Наконец они заскочили в сводчатый коридор, здесь было относительно тихо и чисто. Демид вырвался из рук, рухнул на пол, затем вскочил и воем кинулся на посланника. Получив удар кулаком в челюсть, Аркудий отлетел к стене и съехал на пол, а Малой развернулся к Алексею. Лицо его перекосилось от злобы, а глаза превратились в мутные черные провалы, словно в них плескалась та самая жижа, в которую он угодил.

— Стой, Демид! Что ты творишь?! — попытался вразумить друга Алексей, хоть и сам понимал — тот его не только не понимает, но, скорее всего, даже не слышит.

— Гы-ы-ы! — взвыл Малой и кинулся вперед, молотя кулаками. Алексей увернулся от удара в лицо, но тут же получил пинок в живот и согнулся, задохнувшись от боли. Упал на колени, оскалился, давая волю зверю, рыбкой нырнул вперед и дернул Демида за ноги. Коробейник охнул, упал навзничь, приложился затылком об стену и затих.

— Вот зараза! — прохрипел молодой человек, вставая.

Рядом, охая и потирая челюсть, приходил в себя господин Аркудий.

— Этот человек сошел с ума! Стал одержимым, бесноватым. Его надо убить! — раздраженно бросил он, поднимаясь с пола.

Алексей услышал характерный звук вынимаемой из ножен шпаги и обернулся к посланнику. Тот, ощерив зубы, выставил вперед шпагу и шагнул к лежащему без сознания Демиду.

— Ты что, господин Аркудий?! — возмущено воскликнул молодой человек, преграждая дорогу посланнику.

— Его надо убить! Он бесноватый! — упрямо повторил тот, и Алексей заметил в его глазах отсвет того же безумия.

Наверное, посланник случайно коснулся этой черной дряни, а может сам воздух подземелья был пропитан злобой. Молодой человек со страхом подумал о том, что он будет делать в темных коридорах с двумя сумасшедшими.

— Убью! — прорычал Аркудий, пытаясь отшвырнуть Алексея в сторону.

Тот, стараясь удержать посланника, перехватил руку со шпагой. Амулет засветился, с пальцев Алексея сорвались зеленые искры, Аркудий дернулся как от электрического разряда и замер, тяжело дыша.

— Что это со мной было? — растерянно спросил он, с недоумением разглядывая шпагу. Взгляд стал нормальным, а лицо перестало кривиться от лютой злобы.

— Э-э-э… — протянул Алексей, опешивший от такой резкой перемены. — Что бы это ни было, оно уже прошло. Забудь. Надо заняться Демидом, — сказал молодой человек, рассматривая зеленые огоньки, пробегавшие по спирали оберега. — Появилась тут у меня одна мысль…

С этими словами он снял амулет и одел на Малого. Плетеный кружок заискрил сильнее, рассыпая яркие брызги. Тело задергалось, выгнулось дугой и рухнуло на пол.

Демид застонал и сел. Глаза у него были испуганные, но совершенно нормальные, и молодой человек облегченно вздохнул.

— Господи, святый Боже… — прошептал Малой, ощупывая себя. — Живой? И впрямь, живой! А я уж думал, сожрала меня эта чертова лужа. Спасибо тебе, Господи!

Малой истово перекрестился и с недоумением и опаской уставился на амулет.

— Ты Алексея благодари, — недовольно проворчал Аркудий. — А то все — «господи», да «господи». Тебя мы из лужи-то вытащили, а не Господь Бог. А Алексей, вон, и амулет свой на тебя надел, чтобы от черного безумия спасти. Он тебе и помог, даром, что вещь эта явно языческая, колдовская.

Демид смущенно опустил голову, затем встал, низко поклонился, коснувшись пальцами пола, и пробормотал:

— Спаси Бог вас! Во век не забуду. Только ты, Алешка, штуку эту колдовскую сними с меня… не гоже мне с ней… рядом-то со святым крестом… не гоже.

— Хватит уж поклоны бить, — буркнул молодой человек, забирая у Малого амулет. — Надо выбираться отсюда.

Глава 18

Но сначала следовало как-то решить проблему со светом. Демид выронил последний факел, когда барахтался в луже, Алексей, его спасая, бросил свой, а тот, что нес Аркудий, валялся на полу и чадил, догорая. Если они останутся в подземелье в полной темноте, то судьба их будет предрешена. К счастью, посланник вспомнил, что видел факела в хранилище — пришлось возвращаться. Там, действительно, обнаружилось два наполовину сгоревших факела и почти целая свеча.

— Что за чертовщина здесь творится! — воскликнул посланник, когда они шли обратно. — Мне кажется, ты, Алексей, знал об этом.

— Не знал, — покачал головой молодой человек. — Хотя предполагал, что в подземелье мы можем столкнуться с чем-то неприятным, опасным.

— Почему? Откуда эта дрянь здесь завелась?

— Я думаю, она тут всегда была. Кремль построен на месте старого языческого капища. Древнее зло… нет, скорее, сила дремала до поры, до времени. А потом что-то случилось. Может и не сразу, а постепенно зло пробудилось. Вероятно, виноваты сами люди с их отчаянием, злобой и ненавистью. И еще, мне кажется роль катализатора… усилителя, — молодой человек замялся, подбирая более подходящее для этого века слово, но Аркудий понимающе кивнул, — сыграла Либерия. Там ведь хранятся не только сочинения по истории и философии, но и магические гримуары.

— Неужто, колдовские книги?! — воскликнул Демид, традиционно крестясь.

— Ну, да. Можно сказать и так.

— Значит, русские цари чернокнижники?! — Аркудий старался говорить сердито, но в его голосе звучала заинтересованность. — Ты за такой книгой сюда приходил?

— Не совсем… — замялся Алексей. — Книги часто объявлялись вредными, запрещались. Не все они были колдовскими, и дело тут не в книгах, а в людях, которые их пишут и используют… Но, действительно, есть книги, обладающие огромной силой. Вот поэтому я думаю, что Либерия в какой-то степени повлияла на пробуждение древнего зла. Точнее не сама Либерия, а тот, кто читал древние гримуары или, хотя бы, открывал их, — Алексей вспомнил, что говорил ему колдун Чурила и почувствовал, как деревянная книга, словно раскаленный кирпич, жжет ему бок через кожаную сумку и толстый жупан. Зря он ее взял. Возможно, всплеск активности темной силы связан именно с этим.

— Значит, во всем виноваты сами люди, — понимающе кивнул головой Демид.

— Люди… И еще кровь. Московские земли щедро политы невинной кровью. Достаточно вспомнить времена опричнины и массовых казней при Иване Грозном. Кровь и ненависть, пробудили силу, напитали ее черной злобой. А Либерия, точнее, некоторые книги, стали проводником… Но это мои мысли, я могу ошибаться.

Пока Алексей говорил, смутные догадки и предположения сложились в четкую картину, и она его пугала. Но это только домыслы. А вот то, что молодой человек увидел в большом коридоре, было вполне реальным, и эта реальность ему совершенно не понравилась. Почти весь пол был залит хлюпающей жижей, в пространстве между стенами причудливо переплетались нити паутины. Пройти здесь они уже не смогут. Правда, справа коридор относительно чистый, но куда он вел — неизвестно. Алексей мрачно рассматривал булькающие лужи. Время от времени в них начиналось какое-то движение, словно там плавали большие змеи. Иногда на поверхности появлялся пузырь, он взрывался, разбрызгивая ошметки липкой мерзости, и из лужи вырывались скользкие извивающиеся щупальца, которые пытались дотянуться до людей. Это им не удавалось, и они с чавкающим звуком засасывались обратно. Вонь стояла такая, что слезились глаза.

— Тьфу ты, гадость какая! — плюнул Малой, передернувшись от отвращения. — Вспомнил сейчас, как такой склизкий червяк меня тащил, аж трясти начало.

— А ты не вспоминай, — посоветовал Алексей.

— Надо направо идти, — предложил Аркудий.

— Я вот тоже так думаю. — Молодой человек поправил сумку с книгами, передвинув ее за спину, чтобы не мешала. — Только вот куда? Но, в любом случае, в Золотую палату нам вернуться уже не удастся. Будем искать другой выход. Теперь я пойду сзади, а Демид с факелом — первым. Только, Малой, смотри, больше не падай.

— А я и не падал, — обиженно проворчал коробейник. — Оно само меня схватило.

Сначала они двигались довольно медленно. Малой, видимо, опасаясь снова угодить в ловушку, внимательно осматривал коридор и осторожно обходил лужи. Факел в его руке подрагивал, заставляя сполохи света метаться по стенам, отражаться от масляно блестящей жижи. Из-за этого казалось, что подземелье наполно странно кривляющимися и дергающимися тенями. А, возможно, это совсем не казалось.

Где-то в глубине души зародилась паника, она нарастала с каждой минутой, грозя мутной волной смыть сознание. Нестерпимо хотелось бежать, воя от страха и поджимая хвост. «Поджимая хвост?!» — удивился Алексей и понял, что это страх не человеческий — до визга, до дрожи в лапах панически боялся волк. Звериная сущность буквально корчилась от ужаса. Человеку тоже приходилось тяжело, но разум боролся с паникой, искал пути к спасению. Волку было значительно хуже — его страх инстинктивный, а инстинкты побуждали к бегству. Молодой человек, впервые испытывая что-то похожее на жалость и сочувствие к своему зверю, глубоко вздохнул и попытался очистить сознание от панических мыслей. «Все будет хорошо, — бормотал он, стараясь передать волку чувство уверенности, которого сам не испытывал. Мы обязательно выберемся. Я сильный, я смогу защитить и себя, и тебя». И зверь поверил человеку, Алексей все еще испытывал внутреннюю дрожь, но паническое желание удрать прошло.

Успокоиться и подавить страх удалось с трудом — за спиной постоянно ощущалось дыхание зла. Чудилось, что оно крадется в темноте, только выжидая момент, чтобы захлестнуть горло липкими щупальцами. Молодой человек оглянулся — черная дрянь, действительно, ползла за ними. Булькала, перекатывалась волнами, выбрасывала щупальца буквально в паре метров от него.

— Малой, давай быстрее! Оно лезет за нами! — закричал он.

Демид охнул и прибавил шагу, но мерзкий кисель не отставал. Иногда Алексей чувствовал, как что-то толкает его в спину, шлепает по ногам, но не оглядывался, боясь, что не выдержит и заорет от ужаса. Хорошо, хоть амулет колдуна защищал от черного безумия. Молодой человек не мог избавиться от мысли о том, что в происходящем виноват он. Возможно, эта дрянь еще долго мирно бы плюхала под землей, но активизировалась, почуяв древнюю книгу, освобожденную от защитных заклинаний. Что будет, когда они найдут выход на поверхность, если, конечно, им вообще удастся спастись? Алексей представил, как черная жижа хлынет в город и потечет по улицам, заставляя людей в безумии убивать друг друга. А может колдун именно этого и добивался, прося принести книгу? Или сам хотел вызвать зло на поверхность?

Пораженный этой мыслью, молодой человек на миг замер и тут же почувствовал, сильный рывок за ногу. Он чуть не упал, оглянулся и с ужасом увидел, что в ногу вцепилась уродливая рука. Она, словно резиновая, тянулась из сгустка жижи, ухватившись кривыми пальцами за голенище. Алексей рванулся вперед, засверкали зеленые молнии, ударившие из амулета. Рука дергалась, но держала крепко, острые когти пропороли кожу сапога и впились в тело.

— У-у-у, гадина! — прохрипел молодой человек и, не удержавшись, рухнул на пол, больно ударившись коленями. А рука упрямо тянула, подтаскивая его к чавкающей луже.

Почуяв неладное, оглянулся Аркудий, кинулся к Алексею и схватил его за руки, чтобы не дать соскользнуть в жижу. Подбежал Демид, и они вдвоем потащили молодого человека. Он взвыл — казалось, что сейчас останется без ноги. Его спутники пыхтели, упирались, ругались и продолжали тянуть. Наконец рука не выдержала, со звонким шлепком оторвалась, повисла на сапоге, заскребла когтями и поползла вверх по штанине.

— Дрянь! — прорычал, вскочивший Алексей, скривившись от боли, отодрал руку от штанов и с отвращением отбросил в сторону. Она шмякнулась об стену и размазалась черным пятном.

— У-у-ух! — выдохнул парень, его трясло, но задерживаться было нельзя, и он, прихрамывая, поспешил дальше.

Теперь они уже бежали, перепрыгивая через лужи и уворачиваясь от текущей с потолка дряни и липких нитей паутины. На какое-то время удалось оторваться — настырная жижа отстала, но упрямо хлюпала где-то сзади. Демид свернул в боковой коридор и остановился, тяжело дыша. Аркудий сипел, кашлял и вытирал пот — ему приходилось хуже всех. Немного отдышавшись, он посмотрел на Алексея и жестко спросил:

— Что за книгу ты взял? Не из-за нее ли эта мерзость увязалась за нами?

— Да, — Алексей опустил голову, — возможно. Я тоже думал об этом. Если это так, то я попробую остановить черную дрянь.

Решение пришло внезапно, и оно казалось единственно верным — от книги надо избавиться. Невыполненное обещание он как-нибудь переживет.

— И… вот еще что, сделаем бомбу. Авось, эта тварь подавится, — молодой человек вынул книгу, стащил с шеи амулет и обмотал шнурком деревянные дощечки. Мелькнула мысль — если его замысел не удастся, то без амулета они будут обречены.

Алексей повернул назад и направился к повороту в большой коридор. Аркудий и Демид удивленно переглянулись и пошли за ним.

Булькающая вонючая масса колыхалась у самого поворота, словно почуяв добычу, она зачмокала лопающимися пузырями, начала плеваться липкими сгустками. Из глубины казавшихся бездонными луж потянулись клейкие щупальца, роняя капли слизи. Алексей передернулся от отвращения. Какая же дрянь может родиться из людской злобы и ненависти! Движение внутри жижи усилилось, она начала подниматься масляно поблескивающей волной, грозя захлестнуть людей.

— Ну, тварь, получи подарочек! — молодой человек размахнулся и запустил книгой с амулетом в колышущуюся массу.

«Бомба» шлепнулась в жижу, та закрутилась воронкой и с чмоканьем всосала книгу. Какое-то время ее поверхность была спокойна, и казалось, что амулет сгинул зря. Но потом черная масса начала вздуваться огромным пузырем. Он рос, занимая все большее пространство коридора, и сквозь его тонкие стенки стали видны сполохи зеленых молний.

— Ого, вот это штука! — воскликнул сзади Малой, вырвав Алексея из состояния оцепенения.

— Назад, — заорал тот, внезапно поняв, что сейчас произойдет. — Бегите!

Он уже начал разворачиваться, но не успел. Пузырь с оглушительным хлопком лопнул, в глаза плеснуло ослепительным светом, и грохнуло так, словно, действительно, взорвалась граната. Алексей прыгнул в спасительную черноту коридора, стараясь как можно дальше убраться от летящих в разные стороны черных ошметков. В спину ударила взрывная волна, бросив его на пол, а на голову и плечи посыпались осколки кирпичей. Низкий гул прокатился по подземелью, ударил по барабанным перепонкам, вызвал тошнотворную дрожь в животе, и все стихло. Лишь словно сквозь вату доносился стук, осыпающихся камней, неясный скрежет и хруст.

Молодой человек попытался подняться, но не смог, похоже, его частично завалило камнями. Он подергался немного, и решил отдохнуть, ткнувшись лицом в каменную крошку. Его мутило, и кружилось голова — сказывались последствия легкой контузии. Он какое-то время боролся с головокружением, а потом потерял сознание.

Очнулся от того, что кто-то дергал его за руки и воротник. Сначала испугался, заорал, отбиваясь, но потом услышал ругань Малого и обрадовался, что тот жив.

— Погодь, Алешка, погодь. Не махайся! Сейчас я тебя вытащу, ишь, завалило-то как.

Демид, пыхтел, матерился, гремел кирпичами и дергал, ухватив за подмышки. Наконец, Алексей почувствовал, что ноги свободны и со стоном поднялся на четвереньки. Покачиваясь, думал, стоит ли вообще вставать. Вокруг была темнота — то ли повредил глаза при взрыве, то ли погас последний факел. Молодой человек не знал, что хуже.

— Ты как? — донесся до него голос Малого. — Руки-ноги целы.

Алексей хмыкнул, судя по ощущениям, у него вообще не осталось ни одной целой кости.

— Аркудий где? — прохрипел он, все же встав с помощью Демида.

— Дык, тут же, у стеночки. Ему, видно, по голове осколком прилетело. Но, кажись, живой, сомлел только. Ты-то как?

— И я живой, — буркнул Алексей, не вдаваясь в подробности.

— А я уж думал, все, хана нам. Как грохнуло-то, ровно десяток бочек пороха рвануло. Весь проход, думаю, завалило.

— А факел где? Или я ослеп?

— Так его, как эта штука взорвалась, ветром задуло. Меня на пол кинуло, да шагов пять прокатило. Тебя по стону нашел, а пока до тебя брел, о посланника споткнулся. Думал, мертвый. Ан нет, чую, жив. Ну, я его к стеночке прислонил и тебя стал вызволять.

— Спасибо, Демид!

— Да за что спасибо-то? — отмахнулся Малой. — Давай, лучше со светом разберемся, а то надоело в потемках шарахаться. Да и боязно, вдруг эта дрянь откуда-нибудь вылезет. У тебя вроде, свечка была.

Пока в потемках возились с огнивом, очнулся Аркудий. Сам он был бледен, шатался, но бодрился.

Проход, действительно, завалило, пути назад не было, поэтому двинулись вперед по узкому, зажатому кирпичными стенами коридору. Дрожащий огонек свечи практически ничего не освещал, лишь заставлял метаться по стенам уродливые тени, что после пережитых приключений изрядно нервировало. Шли медленно отчасти из-за опасения какой-нибудь ловушки, отчасти потому что все вымотались.

— Надо бы отдохнуть, — предложил совсем выбившийся из сил Аркудий.

— Так и так придется, — мрачно сказал шагавший впереди Демид. — Кажись, пришли. Тупик.

* * *

Последние два дня Чурила почти не выходил из дома, даже спал вполглаза, вскакивая ночью, чтобы посмотреть на плошку с водой. Из избы отлучился только один раз на встречу со старостой, пристроил Лапшу на «новую службу» и бегом обратно. «Вот пусть-ко теперь тут поторчит, покуда вороны не обклюют», — колдун довольно усмехнулся, вспоминая и эту встречу, и новое украшение своего забора.

Чурила даже снял плошку с полки и поставил в центр стола, но ничего особенного с ней не происходило — обычная вода, в которой плавают мелкие мусоринки, насыпавшиеся с амулета. В силе своего заклинания колдун был уверен, видимо, Алексей еще не воспользовался оберегом. Но беспокойство грызло Чурилу словно жук-короед старое полено. А ну как, оборотень забыл про амулет и вовремя не надел или вовсе потерял? Может, конечно, он еще и не нашел прохода к царской книжнице.

После того как колдун узнал, что пробудилась сила древнего святилища, он совсем потерял покой. Да тут еще возможность появилась и заветную книгу заполучить, и разом со всеми поквитаться: и с попами этими, что костром грозятся, и с людишками, которые своих истинных богов забыли. Он разбудит прежних богов, и кому как не ему быть первым, самым главным волхвом на Москве. Тогда уж он всех своих недругов переберет, которые к тому времени еще живыми останутся. И людишки, что в его сторону плевались на брюхе перед ним будут ползать.

От этих мыслей даже дух захватывало, но Чурила старался не увлекаться и голову сохранять ясной. В колдовстве без этого никак нельзя. Только вот знака все не было. Это беспокоило, но колдун решил подождать еще пару дней, а там он найдет кого послать оборотня проведать.

На третью ночь, как ушел Алексей, Чурила проснулся, словно его кто-то в бок толкнул и охнул. От плошки с водой исходило туманное зеленое свечение. Колдун соскочил с печки, налетел впотьмах на оставленный не у места ухват, ругнулся, помянув недобрым словом домового, не следящего за порядком, подбежал к столу и коснулся дрожащими пальцами края деревянной плошки. Произнес Слово, и вода пошла рябью, заплескалась, затем успокоилась и в ней появилась картинка — лестница, ведущая вниз и колеблющийся свет факелов.

— Ага, — довольно потер руки Чурила. — Нашел, стало быть, вход-то! Ну, молодец, перевертыш, настырный.

Колдун уселся поудобнее на лавку и стал наблюдать. Изображение в воде было мутным и временами дергалось, но разглядеть, что происходит в подземелье, удавалось. Картинка складывалась впечатляющая — мрачные коридоры с низкими сводами, черная жижа, сочащаяся с потолка и выплескивающаяся из-под земли, извивающиеся как гигантские черви щупальца. Чурила то довольно кивал головой, то ахал и хватался за голову — переживал. А когда Алексей снял амулет и одел его на друга, даже зашипел от злости. Ситуация с пробудившейся силой оказалась серьезнее, чем он предполагал, и колдун временами опасался, сможет ли оборотень выбраться из подземелья. Если бы он один был! Чурила на чем свет стоит проклинал дурня перевертыша, который, взяв книги, не побежал прочь, а кинулся спасать своих спутников.

Ночь закончилась. Было холодно, нетопленная со вчерашнего дня изба выстыла так, что изо рта валил пар. Колдун ежился, дышал на озябшие руки, но времени на то, чтобы истопить печь не было. Он уже собрался сбегать накинуть по-быстрому кожушок, как в плошке снова появилось изображение деревянной книги. Картинка странно дергалась, на миг Чурила увидел мрачное лицо Алексея и встревожено воскликнул:

— Это что он там делает-то? Не разобрать никак… Пошто оберег-то снял, дурья башка?

Колдун бормотал, подслеповато щурился, пытаясь понять, что оборотень делает с амулетом. Изображение снова дернулось, пол и потолок стремительно поменялись местами, на мгновение вода в плошке потемнела, а затем яркая вспышка свет ударила в глаза так, что Чурила, отшатнувшись назад, приложился затылком к бревенчатой стене. Раздался сильный хлопок, и деревянная миска разлетелась мелкими щепками.

Сначала колдун лишь озадаченно хлопал глазами, а когда понял, что произошло, взвыл дурным голосом от злости и разочарования.

— Что ж он, стервец, натворил-то?! Олух! Дурень! Жабий выкидыш!

Старик замер, потрясенный случившимся — все его планы и надежды рухнули в одно мгновение. Погибла, возможно, последняя книга древних волхвов. Бешеная ярость застилала глаза кровавым туманом и заставляла беспорядочно метаться мысли. Чурила скрипнув зубами, постарался успокоиться — что толку, исходить бессильной злобой, надо действовать. Не удалось оборотня использовать так, пригодится для другого. Только постараться его сюда заманить. В голову колдуна пришла дельная мысль, и он злорадно ухмыльнулся.

— Ну, погоди у меня, перевертыш! Я с тобой поквитаюсь! Ты думал, не достанет тебя Чурила-то в Москве? Ан, нет, достану. Сам ко мне прибежишь в ножки кланяться. Вот тогда и заплатишь и за погубленную книгу, и за амулет, и за неисполненное обещание. Сполна заплатишь должок-то! Кровушкой своей будешь откупаться!

Колдун поднялся с лавки, оделся и, злобно бормоча что-то, выскочил за дверь.

* * *

Алексей сидел, прислонившись спиной к кирпичной стене. Голова гудела, в горле пересохло, и, казалось, что язык распух и не помещается во рту. На зубах до сих пор хрустела каменная крошка, и пить хотелось неимоверно. И как они не догадались взять воду? Но кто же знал, что экскурсия по подземельям Кремля настолько затянется и будет такой… насыщенной. Его товарищи то ли дремали, то ли просто отдыхали. Говорить не хотелось, да и не о чем. Положение было аховое.

Правда, Демид считал, что кирпичная кладка совсем новая и ее без особого труда можно будет расковырять и развалить. Но Алексей предполагал, что говорил он это только для того, чтобы подбодрить совсем упавшего духом Аркудия. Видимо, душевные силы посланника, так же, как и физические, иссякли. Узнав, что впереди тупик, он чуть было не впал в истерику, но потом успокоился — то ли поверил Малому, то ли просто смирился.

Непроглядный мрак и абсолютная тишина подавляли, хотя мерзких хлюпающих звуков тоже не было слышно, и это успокаивало. Алексей не думал, что взрыв уничтожил всю черную жижу. Скорее всего, она, заглотав добычу, просочилась обратно в глубину. Вот только надолго ли? Люди-то, напитавшие своей злобой и ненавистью темную силу, никуда не делись, поэтому рано или поздно нарыв прорвется, и черная дрянь, словно гной, хлынет в город. Возможно, именно это и послужило причиной смуты. А пока была только призрачная паутина, которую способны видеть единицы. Молодой человек грустно усмехнулся — он-то боялся гигантского паука, а этим пауком оказался весь город.

Был ли в действиях Чурилы сознательный расчет на то, что сняв охранные печати с древней книги, Алексей выведет черную дрянь на поверхность? Теперь это узнать, скорее всего, не удастся — молодой человек не собирался встречаться с хитрым стариком. А вот с Лесей повидаться очень хотелось, узнать, как она там, хотя эта встреча только разбередит свежую рану, а расставанье все равно неизбежно. Он уйдет, а лесавка останется — иного быть не может. Только бы выбраться, а там — домой. И пусть этот мир со своим злом справляется сам.

Внезапно в кромешной тьме подземелья сверкнули два красных огонька. Вспыхнули на миг и снова погасли. Молодой человек насторожился. Может, показалось? Но вот, опять, словно мигнули два горящих глаза. Страшно не было, скорее, любопытно. После встречи с кошмарами черной жижи, Алексея вряд ли что могло напугать. С любой тварью, в отличие от безмозглого вонючего киселя, можно справиться или договориться. Тем более, судя по расстоянию между глазами, существо небольшое.

Алексей поднялся и медленно пошел по коридору.

— Ты куда? — окликнул его Малой.

— Да что-то там светится красное, схожу, посмотрю.

— А, ну ладно. Если что — кричи, — сонно сказал Демид.

Идти в полной темноте к неизвестному обладателю красных глаз все же было страшновато. Вдруг он возьмет и прыгнет? Под ногами захрустели осколки кирпичей, и Алексей понял, что он уже рядом с завалом.

— Эй! Есть тут кто? — осторожно окликнул молодой человек.

— Я тут есть, — ответил из темноты знакомый голос. — Замучился уж моргать тебе. Экие вы, голозадые, все же тупые.

— Кузька, ты?! — обрадованный Алексей даже не обратил внимания на обидное прозвище.

— Вестимо, я. — проворчал невидимый анчутка. — Кому еще придет охота сюда переться?

— Как ты здесь оказался? Ты же говорил, что в подземельях не бываешь.

— Ну, говорил… мало ли я чего говорил. Тебя вот искал… — в голосе нечистика слышалось смущение. — Насилу нашел.

— Это здорово, что нашел! — Алексей искренне был рад встрече с мелким грубияном. Возможно, анчутка сможет их вывести из подземелья. — А зачем искал-то?

— Ну, дык… сам не знаю. Только, как под Кремлем-то бабахнуло, колдовская волна по всему городу прокатилась. Наши, кто куда по щелям попрятались. А я думаю: там, верно, без Лехи-оборотня не обошлось. Страсть как захотелось с тобой повидаться. И с чего бы это, думаю? Но не зря, стало быть, захотелось. Эк, вы себя здесь законопатили!

Анчутся весело захихикал и захлопал в ладоши.

— А чего ты радуешься? — обиделся Алексей. — Лучше, скажи, ты вывести отсюда можешь?

— А зачем выводить? Я уж настроился посмотреть, как вы с голодухи друг дружку жрать будете. Но, ты не думай, тебе бы я обязательно помог… жрать-то.

Нечистик снова заржал, и Алексею захотелось схватить его за шкирку и хорошенько встряхнуть. Но поймать в темноте анчутку было не реально.

— Если пришел потешиться, то можешь убираться отсюда — представления не будет! — разозлился молодой человек. — А я еще тебя другом называл!

— Ну, ладно… че ты сразу злобствуешь? — примиряющее проворчал анчутка. — Пошутил я. Не смешно, что ли?

— Не смешно. — Алексей уже развернулся обратно, но нечистик окликнул его.

— Погоди, экий ты обидчивый. Я ж сюда за тем и пришел, чтобы тебя вызволить. Кровь твоя позвала. Могу я проход в стенке открыть. Только… Я-то маленький, а ты вон какой здоровый. Ползти придется на карачках, а где и ужиком.

— Это не страшно — проползем. — Алексей облегченно вздохнул, умел-таки нечистый дух потрепать нервы. — Сейчас я за товарищами своими схожу.

— А они-то нам пошто? — совершенно искренне удивился анчутка. — Пусть тут сидят.

— Э, нет, — строго сказал Алексей, — так не пойдет. Я их сюда привел и только с ними уйду.

— А, ладно, тебя не переупрямишь. Я сейчас здесь лаз открою — смотри.

Глаза анчутки ярко вспыхнули, освещая стену коридора. Нечистик приложил к ней лапы, что-то прошипел и кусок стены исчез.

— Вот. Я вперед побегу, а вы по проходу ползите.

Анчутка нырнул в лаз и скрылся, а Алексей с сомнением посмотрел на узкую нору, подумав, что ползти в ней будет нелегко.

Тесный, извилистый ход казался бесконечным, и «прогулка» по нему вымотала едва ли не больше, чем приключения в подземелье. Временами стены сжимались так, что приходилось буквально протискиваться между ними, и молодой человек начинал испытывать панический ужас, хоть никогда не замечал за собой склонности к клаустрофобии. Вероятно, дело было в звериной ипостаси — волк под землей чувствовал себя неуютно. Иногда под ладонями извивалось что-то скользкое, на голову и за шиворот сыпались комья земли, и Алексей с содроганием прислушивался к своим ощущением — не пробежит ли по спине какая-нибудь извивающаяся тварь.

Он полз первым, ориентируясь на слабые красные отсветы, мелькавшие в темноте. За ним, тяжело дыша, двигался Аркудий, последним пыхтел и матерился Демид. Вероятно, громкая брань помогала ему справиться со страхом быть заживо похороненным в узкой норе. Сообщения о подземном ходе товарищи Алексея восприняли с радостью. Похоже, даже Малой не верил в возможность быстро сломать кирпичную кладку. Демид, правда, удивился — как же, мол, эту нору они раньше не приметили? Но лишних вопросов задавать не стал. Сейчас он, однако, громко выражал сомнения в разумности решения выбираться через этот непонятно куда ведущий лаз и ругал «сумасшедшего» червяка, который прогрыз такой узкий ход. Хорошо хоть, не обвинял Алексея, заманившего их в ловушку, и ругался больше для того, чтобы немного взбодриться. Все равно, двигаться можно было только вперед, повернуть назад в таком узком проходе не удалось бы.

Глава 19

Но все когда-нибудь кончается, закончился и этот марш-бросок на четвереньках, а с ним и приключения в подземельях Кремля. Алексей неожиданно вывалился между выломанными досками на пол запыленной каморки. В небольшие, расположенные под самым потолком окна свет едва просачивался, но после кромешной тьмы он казался ослепительно ярким.

— С прибытием! — услышал молодой человек знакомое хихиканье.

Под потолком, вцепившись в балку перекрытия, сидел нечистик и с удовольствием чавкал неведомо где раздобытым окороком.

— Да уж… — с облегчением выдохнул молодой человек, помогая выбраться Аркудию.

Малой выполз сам, сел на пол, утирая пот, смешенный с грязью.

— Слава тебе, Господи, кажись, выбрались, — прохрипел он, крестясь дрожащей рукой. — Больше ни в жисть ни в один подвал меня и калачом не заманишь, даже в подпол за капустой не полезу.

— Отдохните немного, я — сейчас, — сказал Алексей и завернул за угол, куда скрылся анчутка.

— Спасибо тебе, Кузька! — искренне поблагодарил молодой человек сидящего на рассохшейся бочке нечистика. — Если бы не ты, сгинули бы мы в этом проклятом подземелье.

— Да, чего уж там… — засмущался анчутка и протянул Алексею наполовину обглоданную кость. — Будешь?

Молодой человек покачал головой. Есть хотелось неимоверно, но доедать за нечистиком обкусанный и обваленный в земле окорок желания не было.

— Ну, тогда — бывай! Может, свидимся еще. — Анчутка махнул лапой и растворился в воздухе.

Выбрались из заброшенного амбара они почти у самого Скородома[25]. Судя по всему, дело было к вечеру, а значит, путешествие в подземельях растянулось почти на сутки. Алексей сокрушенно вздохнул, вспомнив предупреждение Сен-Жермена. Обедню уже давно отслужили, и отправку домой придется отложить на завтра.

До Пречистинки добирались задворками и огородами. Их вел Демид, хорошо знавший город и старательно избегавший многолюдных мест. Привычные ко всему москвичи, возможно, на грязных оборванцев, «благоухавших» как выгребная яма, не обратили бы внимания, но Малой боялся встретить знакомых, да, не дай Бог, кого-то из своих зазноб.

У дома коробейника попрощались с Петром Аркудием.

— Даже не знаю, как благодарить тебя за эту «прогулку» — криво усмехнулся посланник, вглядываясь в грязное, измученное лицо Алексея. — Странный ты человек… Да, и человек ли?.. Ну, да не будем об этом… В любом случае, я узнал много интересного… И Либерию, конечно, увидел. Теперь я смогу написать отчет папскому нунцию синьору Рангони.

Малой, не заходя в дом, отправился топить баню, заявив, что пока не смоет эту вонючую дрянь, человеком себя не почувствует. Алексей сбросил в сенях грязный жупан, без сил рухнул на лавку и задремал, прислонившись к стене. Его растолкал пропахший печным дымом и щелоком Демид и поволок мыться. А потом окончательно разомлевший молодой человек лениво жевал вчерашние пироги, запивая их квасом, да так и уснул, свернувшись калачиком на лавке в обнимку с недоеденным пирогом. Правда, предварительно еще раз проверил сохранность заветной книги и, вынув ее из грязной сумки, положил под подушку.

Алексей открыл глаза, почувствовав чужой взгляд, и настороженно осмотрелся. В густом, почти осязаемом мраке избы угадывалось белесое пятно печи, на которой похрапывал Демид, да серело на черном фоне стены небольшое окошко. Опасности молодой человек не ощущал, наоборот, сердце замирало от предчувствия чего-то приятного, как это случается в детстве в новогоднее утро или накануне дня рождения. Знакомый запах земляники заставил Алексея задохнуться от радости. Он сел на лавке и увидел у двери силуэт девушки. Как он ее сразу не заметил?

— Леся? — удивлено прошептал молодой человек. — Ты мне снишься?

— Нет, — раздался тихий голос лесавки. — Я соскучилась по тебе, волчонок.

— Как ты попала сюда?

— Вошла через дверь… Она была не закрыта. Ты не рад мне?

— Рад? Да я счастлив! Как же здорово, что ты пришла!

Алексей вскочил, шагнул к девушке, обнял, прижимая к себе горячее тело, зарылся лицом в пушистые волосы.

— Я даже не надеялся… Переживал, что придется уйти, не попрощавшись, что больше никогда… не увижу… не обниму…

Молодой человек бессвязно бормотал, целуя глаза, щеки, скользя губами по нежной шее, вдыхая сладкий, пьянящий и такой родной запах. Сердце стучало, словно хотело выскочить из груди, а голова кружилась от сладостного предчувствия. Внезапно молодой человек смущенно отстранился.

— Демид… мы его разбудим.

— Не бойся, он не услышит. Человек крепко спит, — лесавка сверкнула зелеными глазами и грустно улыбнулась. — Поцелуй меня, волчонок.

Тоска, прозвучавшая в голосе девушки, заставила Алексея вздрогнуть, но он отогнал тревожные мысли и коснулся сладких, земляничных губ.

Поцелуй был долгим и закончился уже на лавке. Полетели на пол штаны и рубаха, щедро пожертвованные Демидом, с легким шорохом упало платье Леси, и два тела слились в единое целое. Алексей торопливо целовал шелковые плечи, пробовал на вкус спелые вишни сосков, ласкал губами живот и сокрушался о том, что не в силах продлить наслаждение — бушующая страсть требовала разрядки. Но ночь длинная, будет еще время целовать, ласкать, нежно и неторопливо касаться руками, губами… потом… потом… потом. Напряжение достигло предела и взорвалось ярким фейерверком, хриплое рычание, вырвавшееся из горла Алексея, слилось со стоном девушки. Ее тело выгнулось, а острые ноготки впились в обнаженную спину парня.

— О, милый! — то ли вскрик, то ли вздох… И в вязкой тишине застывшего мира остался лишь гулкий стук двух сердец.

Лавка была узка для двоих, и девушка частично лежала на Алексее, но он ничего не имел против. Ему было хорошо. Молодой человек наслаждался теплым, нежным телом, в полудреме ласкал мягкие груди, гладил ложбинку на спине, а Леся перебирала пальцами его отросшую за две недели бородку.

— Ты нашел, что искал? — губы лесавки почти касались его губ, и шепот превратился в поцелуй.

— Да… — говорить на эту тему не хотелось, так же как и думать о неизбежном расставании. Зачем, если сейчас так хорошо? Но Леся, видимо, считала иначе.

— Теперь ты уйдешь в свой мир? — голос ее дрожал от сдерживаемых слез.

— Да, — вздохнул молодой человек, поняв, что избежать тягостного разговора не удастся. — Завтра.

— Не уходи… Разве тебе плохо со мной? — Губы девушки коснулись его щеки, прихватили мочку уха, скользнули по шее.

— Хорошо… Мне хорошо с тобой, — хрипло сказал Алексей, чувствуя, как вновь накатывает волна желания, и слова с трудом рождаются в затуманенном мозгу.

— Волчонок!

Леся, тихо смеясь, покрывала поцелуями его грудь, касалась трепещущим языком сосков. Упругие груди девушки вздрагивали где-то в районе живота, и Алексей с трудом сдерживал стон. Лесавка спустилась ниже и молодой человек, охнув, приподнял ее.

— Хочешь так? — жаркий вздох, и девушка, перекинув ногу, сжала Алексея бедрами.

— Да-а-а… из горла вырывался то ли хрип, то ли рычание.

В этот раз все было медленно и очень нежно. Казалось, каждый старался продлить наслаждение, чувствуя неизбежную разлуку. Только в самом конце, когда не было уже сил сдерживаться, Леся, заглушая рвущийся крик, впилась зубами в плечо Алексея, а он лишь тихо смеялся, наслаждаясь неожиданно сладкой болью.

— И, все же, ты уйдешь… — голос девушки едва пробивался сквозь дремотную истому.

— Я не могу остаться, — молодой человек приподнялся на локте, стараясь заглянуть в глаза Лесе, но они были закрыты. Из-под дрожащих ресниц, сверкнув в лунном свете, скатилась слеза. — Не плачь, милая. Мы же это знали с самого начала. Мне тоже тяжело… Я тебя никогда не забуду.

«И уже никогда не увижу», — мелькнуло в голове продолжение строчки из слышанной когда-то песни.

— Прости… — шепот, похожий на шорох осенней листвы, легкий поцелуй в плечо. — Спи, милый.

Когда Алексей проснулся, Леси рядом не было. Сначала стало обидно, что девушка сбежала, не попрощавшись, а потом он подумал, что так даже лучше. Долгие проводы — лишние слезы. Тем более, все уже сказано, снова выслушивать уговоры остаться не хотелось, и так на душе было муторно. О том, что визит лесавки был не просто ярким эротическим сном, сейчас напоминали лишь саднящие царапины на спине, да след от укуса. Алексей расплылся в улыбке, вспоминая нежную и страстную девушку, и подумал, что она останется в его памяти именно такой, а не бледной и полуживой или плачущей. И это здорово.

А сейчас стоило поторопиться. Судя по солнышку, заутреню уже давно отслужили, и до обедни надо было успеть собраться, вычистить одежду — не являться же к графу в грязном, вонючем жупане — и попрощаться с Демидом.

Алексей встал, оделся и сунул руку под подушку, чтобы достать книгу. Но ее там не было. Молодой человек удивился, подумал, что, возможно, книга упала, пока они тут кувыркались. Он заглянул под лавку, под стол, холодея от дурного предчувствия, отбросил подушку и увидел лежащую под ней сосновую шишку.

— Леся?! — простонал Алексей. — Почему?!

В голове не укладывалось, что нежная и ласковая девушка оказалась предательницей и воровкой. Понятно, что человеческими мерками лесавку мерить нельзя, но почему, почему она это сделала?

Молодой человек сжал в кулаке шишку так, что острые чешуйки больно впились в ладонь, и с рычанием отбросил «лесной сувенир». От резкого движения упала со стола глиняная кружка, брызнув в разные стороны осколками. Грохот разбудил Демида, тот слез с печи и с недоумением уставился на Алексея.

— Ты чего буянишь? — затем, приглядевшись к другу, тревожно спросил, — Что случилось, Алешка? Ты сам на себя не похож, индо с лица спал.

— Здесь была Леся, — прошептал молодой человек. Говорить удавалось с трудом, даже дышать было больно.

— О как! А что же я ничего не слышал? Может, наснилось тебе?

— Нет… — Алексей покачал головой. — Если бы приснилось…

— Дык, а что случилось-то? Или с девкой что не так?

— Не так.

— Слушай, хватит солому-то жевать! — рассердился Малой. — А то стоит с таким видом, словно всю родню в одночасье схоронил, и мычит что-то невразумительное. Что из тебя слова-то клещами вытаскивать надо! Расскажи толком, чай, не чужой человек, может, посоветую чего или помогу.

— А… — махнул рукой Алексей, — ты тут ничем не поможешь. Книгу она у меня украла.

— Книгу?! — удивлено всплеснул руками Малой. — Это ту, которую ты из подземелья вынес? А пошто ей книга, она ж, поди, и читать не умеет?

— Не знаю, пошто… Да и не важно это теперь. Она предала меня. Ты это понимаешь, Малой? — Алексей рухнул на лавку, в отчаяние обхватив голову руками. — Ведь как ласкала … целовала… какими словами называла. И вот так… Почему?!

— Э-э-э, паря… — вздохнул Демид, усаживаясь рядом, охолони-ка малость, а то в таком раздрае ни до чего умного не додумаешься. Ты, вот, спрашиваешь «почему?», а ты спроси «зачем?» Зачем ей книга? Что ты девку сразу воровкой да предательницей называешь, себя только травишь? Может, все не так?

— Да мне и в голову ничего не лезет… — вздохнул молодой человек. — Пустота там какая-то.

— Зачем Леся приходила-то? Что сказала?

— Сказала, что соскучилась… — Алексей скрипнул зубами. — Ласковая была…

— Ага… — Демид задумчиво поскреб растрепанную шевелюру. — Понятно… Миловались, стало быть. Вот ты все и прояснил… Эй, погоди! — замахал он руками на вскинувшегося друга. — Экий ты дикий, вон, и кулаки уж сжал! Али я чего не так сказал? Успокойся, бешеный… Ты, Алешка, баб да девок своим аршином не мерь. Они иначе, чем мужики, устроены, и не только там, что ниже пояса. Бабы и думают, и чувствуют по-другому. Я знаю. У меня, чай, опыту по бабской части поболе твоего будет.

Я вот сейчас что помыслил. Скажи-ка, а лесавка знала, что ты только книгой за этой и пришел, а как сыщешь, так домой вернешься? Нынче она тебя просила остаться? — Алексей согласно кивнул головой. — Вот и ответ тебе. Бабы, они такие, на все пойдут, лишь бы полюбившегося мужика при себе оставить. И ведь уверены, что для самого мужика это лучше будет, заботятся, стало быть.

— Не знаю… — версия Демида молодому человеку не нравилась, но своей у него не было. — Как-то не похоже это на Лесю. Ведь она сама мне помогала Либерию искать. Да и понимать должна, что я книгу заберу и, все равно, уйду. Если только…

Алексей даже похолодел, поняв, что лесавка может просто уничтожить книгу. Он вскочил, заметался по избе, чувствуя, как просыпается зверь, поднимается изнутри дикая ярость и начинают увеличиваться клыки.

— Эй, ты чего?! — испуганно окликнул его Малой. — Аж в лице переменился, а глаза, вон, какие бешеные, словно звериные.

Алексей вздрогнул от звука человеческого голоса и начал приходить в себя. Напуганный возвращением своей звериной сущности, он постарался успокоиться, убедить себя, что Леся не пошла бы на такую подлость. А может, и не в лесавке дело?

— А в ком? — спросил Малой. Алексей и не заметил, как произнес эти слова вслух.

— В колдуне, — Алексей тяжело дышал — борьба со зверем далась нелегко. — Тот колдун, который мне амулет дал, просил книгу одну ему принести из подземелья. Я решил, что именно из-за нее та черная дрянь на нас полезла, и выбросил книгу с амулетом. Из-за этого там и рвануло. Помнишь?

— А то. Разве такое забудешь?

— Колдун лесавку еще до меня знал. Может, он ее за своей книгой послал? А Леся, не разобравшись, взяла ту, которую нашла? Только почему она у меня книгу не спросила, а тайно стащила? Или просто будить не захотела? — Алексей, сморщившись, потер виски — голова разболелась так, что, казалось, сейчас разлетится на куски. — В любом случае, надо идти к колдуну. Сам я лесавку не найду.

— И то верно! Пойду, лошадь запрягу. — Демид подтянул к себе сапоги и начал накручивать портянки. — Ты, Алешка, свое рванье не надевай, я тебе найду кафтанишко или кожушок побольше. Не всяко тебе подойдет, эвон, какой верзила вымахал.

— Погоди, Малой. А ты-то зачем к колдуну собрался? — Молодой человек даже растерялся от такой активности. — Мое это дело, не к чему тебе в него лезть. Хотя, от кожушка я не откажусь, а то моим жупаном теперь и нищий побрезгует.

— Значит, твое дело, а я, стало быть, не нужен? — обиделся Демид. — И помощь моя не требуется?

— Да не обижайся ты… сокрушенно вздохнул молодой человек. — Зачем тебе мои проблемы? Ты и так торговлю свою из-за меня забросил.

— Ничего той торговле не сделается. Эка, подумаешь! Только я вот тебе что, Алешка, скажу. Коли тебе помощь по дружбе и от сердца предлагают, ты от нее не отказывайся.

— Ну, хорошо, иди, запрягай лошадь, — кивнул Алексей, подумав, что на санях и быстрее и удобнее будет. А к колдуну Малого он, все равно, не возьмет. Ему самому-то страшно было идти к Чуриле.

Как ни торопился Малой, всю дорогу погоняя лошадь, до села добрались только к вечеру. Зимний день короток, и следовало спешить, чтобы попасть к колдуну засветло. На повороте к селу Алексей попросил остановиться.

— Дальше я пойду один, — Демид попытался возразить, но молодой человек покачал головой. — Нет, Малой, Чурила не тот человек, с которым тебе стоит встречаться, и помочь мне ты ничем не сможешь.

— Ну, как знаешь, — смирился коробейник, — но я тебя здесь ждать буду.

— Слушай, — Алексею пришла в голову дельная мысль, — а зачем тебе в поле мерзнуть. Езжай в село, найдешь местного священника отца Паисия, расскажешь ему, что видел в подземельях Кремля. И еще скажи, Алексей, мол, раскаивается, что вступился за колдуна. Чурила действительно хочет использовать темную силу капища, и погубить город. Жди меня завтра до обедни. Если не приду, значит… и не приду. Езжай домой и не поминай меня лихом.

— Ладно, — кивнул головой Демид, найду отца Паисия и все расскажу. А вот остальное не обещаю. Я тебя в беде не брошу.

В лесу Алексей достал изрядно потрепанное перышко и нырнул за ним в чащу. С трудом поспевая за шустрым «проводником», мельком удивился обилию человеческих следов на снегу. Создавалось впечатление, что местные жители решили устроить в зимнем лесу массовое гуляние. Молодой человек оглядывался на ходу, в глубине души надеясь, что лесавка объявится сама, даже окликнул ее несколько раз. Очень хотелось избежать встречи с колдуном и объяснений по поводу невыполненного обещания. Придумать отмазку было несложно. Можно, например, сказать, что заклинание не сработало, и сундук открыть не удалось, или книги там не было. Но теперь Алексей колдуна откровенно боялся — не известно, что придет в голову этому сумасшедшему старику.

* * *

Отец Паисий сидел за рассохшимся столом и косился на поставец, где стояла початая бутылка, принесенная из города. Она притягивала взор и бередила душу. Конечно, вернувшись домой, батюшка принял с устатку, но сейчас хотелось еще. А пить было никак нельзя, потому что наутро предстояло важное и нелегкое дело.

Пока он гостил в монастыре, в селе случилась беда — пропал староста. Хватились не сразу, хоть жена его Катерина уже к ночи побежала по соседям, с тревогой рассказывая, что мужик ее совсем ума лишился — нацепил себе икону на шею, взял топор и куда-то ушел. Но от нее только отмахивались, мол, погуляет да придет, никуда не денется.

Однако Лапша не вернулся и утром, тогда кто-то из селян вспомнил, как видел старосту, идущего через поле к лесу. Делать нечего, пошли искать, без особой, правда, охоты. Старосту в деревне не любили, а многие в глубине души и вовсе желали ему сквозь землю провалиться. Но страх, что по весне неупокоенный и неотпетый мертвец может явиться в село, гнал мужиков в лес. Лапша и живым-то был не подарок, а уж что можно ожидать от заложного[26] покойника, и подумать страшно.

Два дня мужики мерили лесные сугробы, но, все же, нашли. Полузанесенное снегом мертвое тело, раскинув крестом руки, лежало на небольшой полянке недалеко от Проклятой дубравы. Крестьяне поохали для порядка, перекрестились и подошли поближе, но в ужасе шарахнулись в сторону. Не вид мертвого тела испугал мужиков — смерть была частой гостьей в тогдашних селеньях — а то, что у этого тела не было головы. На ее место кто-то глумливо пристроил икону, и Спас с темной доски смотрел на людей сурово и осуждающе.

Придя в себя, мужики поискали голову на полянке, но не нашли, подумали, что волки или медведь-шатун одной головой бы не ограничились. Значит, дело не обошлось без колдуна. Загомонили, возмущаясь, послышались крики, то надо бы отомстить за старосту и покарать проклятого нехристя. Вор и прощелыга Лапша сразу стал в глазах односельчан мучеником и героем, этаким Аникой-воином, который в одиночку пошел на супостата и пал в неравной борьбе со злом. Глаза мужиков загорелись праведным гневом, засверкали вытащенные из-за пояса топоры, послышались призывы немедленно идти жечь колдуна. Впрочем, крестьяне быстро опомнились, сообразив, что идти вот так, с нахрапа, на злодея страшно, да и не знает никто, где его искать. Порешили вернуться в село и звать отца Паисия. Уж он-то знает, как с этим нехристем справиться, да и дорогу к нему скорее найдет, недаром нечистую силу за версту чует.

Селяне всей толпой завалились к священнику, когда тот собрался подкрепиться с дороги. Опрокинул стаканчик вареного винца и разложил на чистой тряпице закуску. Доставая из узелка румяные пироги с рыбой, пяток вареных яиц и туесок с квашенной капустой, с улыбкой вспомнил чудного парня по имени Алексей. Во, ведь, даром что оборотень, а человек хороший — позаботился о пьяном старике, щедро заплатил трактирщику, и тот не только похмелиться поставил, но и снеди в дорогу собрал. Но выпивку и закуску пришлось отложить.

Священник хмуро слушал возбужденно галдящих мужиков, сокрушенно качал головой и корил себя, за то, что не собрал односельчан в погоню за колдуном, когда тот сбежал. Беды бы тогда не случилось. В виновности Чурилы отец Паисий не сомневался. Кому еще могла понадобиться отрубленная человеческая голова? С другой стороны, может, судьба у Лапши такая? Глядишь, и грехи свои искупит и душу перед Богом очистит. Но колдуна наказать надо, а то, почувствовав свою силу и страх крестьян, он и других бед натворить может. Да и голову покойнику надо бы вернуть. А то, как без головы отпевать-то? Срамота это, да и не по обряду. Бедолага-то уж дня два, наверное, в лесу провалялся — пора бы и хоронить.

Решили, на ночь глядя, к колдуну не ходить, а собраться завтра с утра пораньше, чтобы поспеть до обедни.

Отец Паисий проводил односельчан и, горестно вздыхая, уселся за стол. Желание есть после таких вестей пропало, а вот выпить захотелось еще больше. Устав бороться с самим собой, священник рассудил — от одной чарки вреда не будет, и уже поднялся с лавки, но его остановил стук в дверь. Поняв, что спокойно выпить ему так и не дадут, отец Паисий, раздраженно плюнул и поплелся встречать нежданного гостя.

У дверей нерешительно топтался совсем незнакомый рыжий парень, а во дворе стояла запряженная в сани лошадь.

Глава 20

Леся так и не появилась, и к горькому чувству обиды на девушку добавилась еще и тревога за нее. «Как все криво-то получается, — думал Алексей. — С таким трудом нашел Либерию, из такого ужаса выбрался, но вынес все-таки книгу. Так опять невезуха, если только этим словом можно назвать предательство человека, которому безоговорочно доверял». Молодой человек даже в мыслях боялся назвать Лесю любимой. Ему казалось, что, будучи произнесенным, это слово обретет материальность, и чувство станет реальным. А как потом с ним жить, если от любимой отделяют не сотни километров, а сотни лет? Как не горько было сознавать предательство девушки, но Алексей надеялся, что оно поможет справиться с зарождавшимся чувством.

Чащоба неожиданно кончилась, и молодой человек выскочил на поляну перед избушкой колдуна. Наполовину занесенная снегом тропинка вела к знакомому частоколу с черепами. Подойдя ближе, Алексей с ужасом уставился на человеческую голову, торчащую на одном из кольев. К черепам он как-то уже привык, да еще со времен раскопок относился к ним спокойно, даже не воспринимая их как останки живых существ. Голая, чистая кость не вызывала ни страха, ни отвращения. А тут голова! Когда же, вглядевшись в черты мертвого лица, узнал, чья это голова, ему вообще стало, мягко говоря, не по себе. На колу торчало то, что осталось от сельского старосты Тихона Лапши. Птицы, скорее всего, вороны уже успели полакомиться свежатиной. Один глаз был выклеван, и вместо него зияла рваная дыра, частично был ободран нос, а на щеке висели ошметки кожи, и просвечивала кость.

Почувствовав приступ тошноты, Алексей отвернулся. Неясное шипение и скрежет заставили его снова посмотреть на голову, и он попятился. Единственный глаз Лапши открылся и сверкал лютой ненавистью, желтые зубы лязгнули, и из перерезанного горла донеслось невнятное: «С-с-стерво-о-о!» Молодой человек шарахнулся в сторону и рванул к лесу. Но, впрочем, быстро опомнился и остановился.

— Сам ты — стерво! — крикнул он Лапше и сплюнул на снег.

И чего он перепугался? Ведь, если разобраться, то встречавшиеся ему в XVIII веке зомби выглядели не лучше, а были намного агрессивнее. Этот, по крайней мере, гоняться за ним не будет. Бояться надо не обклеванной головы, а колдуна, который оказался, значительно опаснее, чем представлялось при первых встречах. «Лапша, конечно, та еще гнида, и, вероятно, сам к Чуриле заявился с разборками. Но чтоб вот так?… Бр-р-р, — Алексей даже передернулся от отвращения, — душевный старичок-то оказался».

Молодой человек некоторое время топтался в нерешительности, размышляя, не лучше ли самому поискать лесавку. Но потом решил, все же, посетить колдуна — чуяло сердце, в истории с пропавшей книгой он тоже замешан. Собрался с духом, вытащил из-за пояса клеврец и пошел к избушке, стараясь больше не смотреть на отрубленную голову, осторожно открыл скрипучую дверь, и в лицо пахнуло теплой, прогорклой вонью.

— А вот и гостюшко дорогой, долгожданный пожаловал! — раздался из полумрака насмешливый голос Чурилы. — Я уж и подарок тебе приготовил, расстарался.

Алексей закрутил головой пытаясь разглядеть, где прячется хозяин, но после яркого белого снега в избе казалось совсем темно. Он сделал шаг вперед, и на голову свалилось что-то небольшое, но шустрое. Колючие лапки пробежали по волосам, царапнули щеку, и молодой человек увидел на плече большого, с кулак величиной, паука. Охнул и попытался скинуть тварь, но почувствовал укус, и рука онемела. А со всех сторон уже слышался шорох лап. Алексей закрутился на месте, придавил каблуком одного паука, но другой уже карабкался вверх, цепляясь лапами за штанину. Ногу обожгло болью, и молодой человек упал. Он извивался и дергался, отшвыривая пауков, но попытки отбиться от мерзких тварей только приводили к новым укусам, от которых немело тело, и кружилась голова. Десятки пауков суетливо бегали по рукам, спине, голове, из их мохнатых брюшек тянулись липкие нити паутины, опутывая жертву. Через несколько минут Алексей лежал на полу, напоминая кокон гусеницы шелкопряда, из которого торчала голова. Поняв бесполезность сопротивления, он затих, стараясь не раздражать кусачих тварей.

Чурила, появившийся из-за печки, весело хохотал, хлопал в ладоши и приговаривал:

— Вот и хорошо, вот и славненько! А то, эвон, с оружием в гости явился. Ты думал, Чурило-то дурак? Ан, нет, не дурак! — Затем глаза колдуна сверкнули красным, и голос стал злым. — Ты, что, пащенок, с книгой-то сделал? Ей же цены не было! Она одна такая во всем мире осталась, а ты ее угробил! Ты, молокосос, меня обмануть думал? Кишка у тебя тонка! Тот оберег, который я дал, непростой был. Я все видел, что ты в подземелье творил. Ну, ладно, с этими двумя дурнями возился, так, то твое дело. Но за книгу со мной расплатишься.

Старик махнул рукой, и пауки разбежались по углам. Алексей вздохнул с облегчением — присутствие этих тварей, мягко говоря, напрягало. Он с ужасом думал, что пауки его сейчас начнут жрать, но, видимо, колдун решил зачем-то оставить пленника в живых или просто растянуть удовольствие.

— Если бы я книгу не выкинул, мы бы сгинули в этом подземелье, — прохрипел молодой человек. Онемение проходило, видимо, паучий яд был слабый или не действовал на оборотня.

— Ты-то бы не сгинул, для того тебе оберег и даден. А ты, лудило[27], вместо того, чтобы самому бежать, друзей спасал. — Чурила уселся на лавке, с ненавистью разглядывая опутанного паутиной пленника, и сам был похож на тощего голодного паука. — Ты хотел меня перехитрить, да в свой мир уйти. Только я нашел способ, как тебя из города выманить. Вишь, сам прибежал! Что, стащила твоя лесная потаскуха книгу-то? — язвительно спросил старик. — Так это я ее послал. Девка-то — дура. Все они дуры, когда дело до мужиков доходит, мозги-то куриные. Я ей говорю, мол, скоро уйдет твой дружок, а про тебя и не вспомнит. Надо, говорю, волчонка твоего ко мне заманить, а уж я найду, как его уговорить остаться. Книгу, мол, его принеси мне, он за ней и придет. Она, тетеха, в город-то и полетела за тобой.

— Ах ты, козел старый! — зарычал Алексей, дернулся, пытаясь освободиться, но паутина была прочной и держала крепко.

— Не дергайся, а то сейчас паучков кликну, так враз успокоишься. А то, ишь, извивается ровно червяк на крючке. Червяк ты безмозглый и есть! Нечего было с лесавкой связываться, ума у нее, что у той деревяшки. Да и у обычных-то баб не больше. Так что, по своей дурости ты попался, теперь жди моего решения. А я еще подумаю, что с тобой сделать. Может, служить заставлю, а, может, на коврик к двери пущу. Человеком только точно не оставлю, волком погостишь — дикого-то зверя проще приручить, чем человека. Вот сейчас оборочу тебя, да на цепь посажу. — Колдун достал с полки полоску кожи и наклонился над Алексеем. — Ошейничек это не простой, он человечью волю подавляет, а звериную сущность на свободу выпускает. Так что, назад в двуногого уж не перекинешься. Э-э-э, да у тебя и рисунок колдовской почти стерся, — довольно проговорил Чурила, — стало быть, прощай Алексей Артемьев сын.

Молодой человек закрутился на полу, пытаясь увернуться от колдуна с ошейником, дернул ногами, удачно пнув старика в колено. Тот взвыл, отскочил и попытался зайти с другой стороны. Алексей, не желая сдаваться, изогнулся, щелкнул удлинившимися клыками, вцепился в жилистое запястье колдуна, и зарычал, почувствовав во рту соленый вкус крови.

— Ах, ты, пащенок! — завизжал Чурила. Пытаясь освободить руку, ударил Алексея кулаком в лицо, но тот лишь сильнее сжал челюсти так, что послышался хруст кости.

Старик, воя от боли, молотил кулаком, кровь из разбитого носа хлынула в горло и, молодой человек, чувствуя, как захлебывается, выпустил руку, закашлялся, сплевывая кровавые сгустки.

Матерно ругаясь и скуля от боли, Чурила метнулся к печке, схватил кочергу и, обрушил ее на голову пленнику.

* * *

Отец Паисий выслушал Демида, мрачно качая головой, и, пробормотав: «Одно к одному», велел ложиться спать, мол, утро вечера мудренее. А завтра с утра он с сельчанами все равно к колдуну собирается. Старика давно проучить пора, совсем озверел, вон, старосте голову оторвал. Что там дальше еще учудить может?

На следующий день засветло мужики собрались на небольшой площади перед церковью. В свете факелов мелькали сумрачные бородатые лица, зажатые в руках топоры, вилы и прихваченные из дома иконы. Отец Паисий вынес из церкви две бутыли. Одну — побольше — со святой водой сунул в руки Демиду, другую оставил себе и всю дорогу к ней прикладывался, наверное, для храбрости.

Шли с молитвами и образами. Священник время от времени останавливался, что-то бормотал, крестился и даже, кажется, принюхивался, но вел крестьян уверенно, по лесу не плутал. По глубокому снегу идти было тяжело, а снегоступы захватить не догадались. Мужики пыхтели, матерились, исходили потом, но упрямо перли вперед, ломая валежник. Наконец, процессия вывалилась из густого подлеска на небольшую круглую, словно блюдце, полянку. На ней утонула в снегу маленькая избушка, окруженная частоколом.

Разглядев украшения кольев, мужики попятились и начали креститься.

— Не пужайтесь, детушки! Это проклятый колдун для нашего устрашения черепа развесил. Нечего ворога своим страхом тешить, идемте. Бог нас не оставит, — успокоил отец Паисий и решительно двинулся вперед.

Но, пройдя несколько шагов, замер и охнул, осенив себя крестным знамением.

— Так вот она где?! Нашлася! — воскликнул священник скорее обрадовано, чем испугано.

Приободрившиеся было селяне с воплями ужаса шарахнулись обратно к лесу, чуть не сбив с ног Демида. Его же после кошмаров кремлевских подземелий мало что могло напугать. Но и Малой настороженно уставился на человеческую голову, торчащую на одном из кольев. Слегка обклеванная воронами голова зло сверкала уцелевшим глазом и скалила желтые зубы.

— Как это тебя, Тихон, угораздило? — сокрушенно вздыхая, спросил отец Паисий.

— Пшшел вон, с-с-тарый пьяница-а-а! З-з-загррызу! — просипела голова, дергая посиневшими губами.

— Тьфу, пакость какая! — в сердцах плюнул священник. — Как был ты при жизни охальником, Лапша, так им и после смерти остался. Ишь, расшипелся! Ни рук, ни ног, одна башка, да и та лается. Куда тебе грызть-то? Торчи уж, а то вот сейчас окроплю святой водой да распятьем по лбу припечатаю — враз скукожишься! — Старик погрозил голове кулаком, но потом сменил гнев на милость и добродушно проворчал, — Ну, да ладно, не буду, повиси покудова. Вот сейчас колдуна спалим, глядишь, и ты упокоишься.

Отец Паисий отвернулся от растерянно хлопающей глазами головы и удивленно всплеснул руками.

— А мужички-то мои где? Эвон, куда, родимые, убегли! Эй, ребятушки, наберите-ка хворосту, да тащите к избе. Сейчас мы ее запалим вместе с хозяином, пока он не очухался.

— Отче, как это «запалим»? — нахмурился Демид. — Там же, поди, Алешка?

— А ведь и верно… — священник растерянно почесал голову, сдвинув камилавку набекрень, так, что она стала похожей на шутовской колпак.

— Я пойду туда, — Малой кивнул на жилище колдуна.

— Один? — старик удивленно вскинул брови.

— Дык, один… Эти-то, думаю, в избу не сунутся. — Демид покосился в сторону леса. — Ладно, если половина с хворостом вернется.

— А коли, не ровен час, Чурила только того и ждет, чтобы еще одну голову на кол повесить?

— Да как-нибудь сдюжу. Не могу я просто так тут стоять — Алешку-то спасать надо.

Отец Паисий внимательно посмотрел на Малого, потеребил бороду и сказал:

— Коли есть, кого спасать… — но, увидев, как вскинулся Демид, замахал на него руками. — Ладно, ладно, иди, только на рожон не лезь. И еще… Ты ведь, поди, не знаешь, кто таков Алексей-то?

— Да не все ли равно! Он мне друг, а больше ничего и знать не хочу. Какого он там рода-племени, русский, немчин, али еще кто — это дело десятое, — раздраженно перебил священника Малой и направился по тропинке к избе.

Пробыл там он недолго и вышел, растерянно разводя руками.

— Нету там ни Алешки, ни колдуна этого. Никого нет.

— Вот оно как… — отец Паисий задумался. — А зверя никакого там не видал?

— Да нет, говорю, никого. Ни человека, ни зверя, разве что, тараканы за печкой. Так я их ловить не стал.

— Не… — протянул священник, — тараканы — это не то. Ну, Чурила, как его берлогу запалим, сам, небось, прибежит. А вот друга твоего, думаю, уже не сыщешь.

— Это почему? — спросил расстроенный коробейник.

— А потому… — отец Паисий замялся и добавил, — где ты в лесу его найдешь? Хоть живого, хоть мертвого.

Мужики из леса вернулись, действительно, не все, но зато натащили сушняка, сложили вокруг избы, даже стен стало не видать. А узнав, что хозяина дома нет, повеселели, приободрились и работали споро. Надрали бересты с ближайшей березы, сунули в промерзший хворост и подпалили избушку с четырех сторон.

* * *

Волк долго приходил в себя, с трудом выбираясь из вязкого небытия, наполненного болью и страхом. Воспоминания о ненавистном человеке, ударившем его по голове, заставили зверя зарычать и вздыбить шерсть на загривке. Он принюхался и не почуял рядом врага. Пахло застарелой кровью, плесенью, железом и землей. Но враг был где-то рядом, и его надо было убить.

В голове зверя теснились смутные образы-воспоминания: мрачный злой старик, рыжий парень, девушка с огненными волосами, от которой так сладко пахло. Он ее любил когда-то, а она предала его. Хаос образов вызывал чувство тоски и утраты чего-то очень важного. И еще волк вспомнил, что должен выполнить обещание и раздраженно зарычал. Нет, он никому и ничего не должен. И воспоминания это не его, а человека, которым он когда-то был. Того человека нет, и теперь зверь свободен и может, расправившись с врагом, убежать прочь из этой пропахшей болью и страхом норы на волю, в лес. Там свобода, упоительный запах добычи, радость легкого бега по пушистому снегу. Там пропахший хвоей ветер выдует из головы мучительные воспоминания.

Волк решительно вскочил и кинулся вперед, туда, где в темноте угадывались ступени, ведущие к свободе. Звякнуло железо, и сильный рывок отбросил его назад, к стене, а из сдавленного ошейником горла раздался хрип. Зверь заметался, пытаясь вырваться из плена, закрутился на месте и взвыл от злости и унижения. Его, как блохастую, дворовую шавку, посадили на цепь! Она крепилась к массивному кольцу, вбитому в бревенчатую стену. Волк тянул, скреб лапами земляной пол, даже грыз проклятое железо, но освободиться не смог, и он лег, тяжело дыша и поскуливая от отчаяния. Такая желанная свобода оказалась недоступна. Зверь не боялся смерти, но он хотел умереть, сражаясь, сомкнув клыки на горле врага, глотая сладкую кровь, а затем гордо предстать перед Хозяином Зверей там, в ином мире. Но такая смерть ему не суждена, он умрет презренным пленником, замученным безумным стариком.

Волк зарычал, оскалился, завыл, выплескивая бессильную ярость. Если бы у него были руки, он бы освободился, расстегнул ошейник или вырвал кольцо из стены. Но для этого надо стать человеком. Он был им когда-то, мечтал о вольной жизни в лесу и ненавидел слабое безволосое существо, предпочитающее жить в вонючих домах, а не бегать на свободе. Зверь пытался разобраться в причинах этой ненависти и не мог. Ему были доступны звериная ярость, наслаждение охотой, радость любовных игр с самкой, но не разум. Как любое животное, он жил чувствами и чутьем. А чутье говорило, что зверь здесь сгинет, а выжить сможет только человек.

Волк понял коварный замысел врага, лишившего его человеческой сущности, потому что со зверем справиться легче. Это оборотень, в котором неразрывно слились разум человека и сила зверя, может противостоять любому врагу, а волк — нет. Старик отобрал часть его души, и даже если ему удастся освободиться, он всю жизнь будет выть от одиночества и понимания собственной ущербности. И, в конечном счете, превратится в мерзкую тварь, которую боятся люди и презирают животные. Уже сейчас чувство утраты жгло изнутри раскаленными углями.

Добровольно отказаться от человеческой сущности? Этого и хочет мерзкий старик, но он не дождется. Зверь прислушался к себе, стараясь уловить хотя бы тень человеческих чувств в душе, и где-то в самой ее глубине почувствовал трепещущий огонек сознания, страх, отчаяние и одиночество. Волк удивленно мотнул головой — там он увидел самого себя, словно заглянул в чистую воду лесного озера. Замер, прижавшись к земляному полу, и осторожно позвал того другого. Слабый огонек, готовый вот-вот погаснуть, разгорелся сильнее, а зверь все звал, тянул его из глубины души, словно из вязкого болота, даже дышать боялся, чтобы ненароком не потушить. Внезапно другой, откликнулся, рванул на поверхность, неся с собой радость и надежду.

Волк тяжело дышал, вывалив язык, он устал как после долгого бега по глубокому снегу, но был доволен. Теперь он никогда не будет одиноким.

* * *

Тьма и небытие. Пустота и безвременье. В пустоте исчезли чувство долга и сомнения, разочарования и сожаления, любовь и ненависть, все, что заставляет страдать живую человеческую душу. Осталось лишь смутное ощущение утраты, да и то быстро растворялось в вязкой мгле. Внезапно почти угасшего сознания коснулось что-то живое и теплое. Душа вздрогнула от боли, заметалась в темноте, стремясь вернуться в небытие. Но живое дыхание жгло, раздувало трепещущий огонек и звало, манило, умоляло. Из этой жгучей боли как вспышка родилось осознание себя.

Алексей почувствовал зов, удивился, когда понял, кто его спасает и рванул навстречу зверю. Боль исчезла внезапно, как и появилась. На смену ей пришло раскаяние от того, что так долго отвергал свою звериную сущность — нельзя душу рвать на две половинки. Нельзя жить с внутренним врагом, ненависть к которому сжигает изнутри. Теперь все будет по-другому, и Алексей был рад, что больше не придется бороться с самим собой.

«Мы с тобой одной крови!» — мелькнула в голове фраза из любимой детской книжки, и молодой человек окончательно пришел в себя. Он чувствовал звериную ярость, и это была его ярость, так же как и решимость бороться до конца. Оборотень встряхнулся, радостно оскалился и огляделся. Судя по всему, Чурила запер его в каком-то подвале. В небольшое отверстие в потолке проникал свет, значит, ночь уже прошла. В полумраке можно было рассмотреть заваленное непонятным хламом обширное помещение. В центре возвышался то ли плоский камень, то ли большой пень, скорее всего, алтарь. Воняло кровью и гарью, вероятно, здесь колдун совершал жертвоприношения, и оборотня, возможно, ждала та же участь. Алексей почувствовал нарастающую ненависть и желание перегрызть глотку сумасшедшему старику, но сначала следовало освободиться.

Он перекинулся в человека. В не отапливаемом подвале было холодно, и голое тело сразу покрылось мурашками, но молодой человек не обращал на это внимания — не до того было сейчас. Да и вряд ли ему грозило воспаление легких. Он ощупал ошейник и с разочарованием обнаружил отсутствие застежки. Кожаная полоска была цельной, то ли сшитой, то ли скрепленной магией. Порвать ее тоже не удалось. Оставалась цепь. Подергав ее, Алексей понял, что разогнуть толстые звенья нереально и переключил внимание на кольцо, вбитое в стену. Он его раскачивал, пытался крутить, выворачивал из бревна, обдирая в кровь пальцы. Сначала кольцо не поддавалось, но потом старое дерево начало крошиться, и, наконец, тяжелая цепь, звякнув, упала на пол.

Намотав ее на руку, пленник отправился на осмотр своей темницы. Видимо, это был, все-таки, не подвал, а землянка с куполообразным потолком-крышей из деревянных плах, который поддерживали пять столбов — один, украшенной непонятной в полутьме резьбой, в центре и четыре по углам. К низенькой двери, расположенной почти под самым потолком, вели ступени, грубо вырубленные в здоровенной деревянной колоде.

Алексей понял, где он находится — это тот самый круглый холм, рядом с которым стояла избушка колдуна. Наверное, здесь было древнее капище, и Чурила использовал его по назначению, возрождая языческие обряды. Только странные это были обряды. Алексей не помнил, чтобы славяне увлекались кровавыми жертвами.

Согревшийся во время «сражения» с цепью Алексей начал замерзать и уже подумывал перекинуться, чтобы немного согреться в волчьей шкуре, но услышал, как открывается входная дверь. Он метнулся к стене, где был прикован, отбросил цепь и улегся на пол уже волком, замер, настороженно прислушиваясь. Шаги были легкими, почти не слышными — это был явно не колдун. Оборотень принюхался и вздрогнул, почуяв знакомый запах. Леся! Алексей был не готов к встрече с лесавкой. Разумом он понимал — девушка не предавала его, а просто поддалась уговорам Чурилы, искренне считая, что так будет лучше — но побороть горечь обиды не мог. Оборотень замер, положив морду между лапами и закрыв глаза, и лишь вздыбленная на загривке шерсть выдавала его раздражение.

— Волчонок, ты жив? — тихий шепот, в котором звенят льдинки слез.

Оборотень сжался, верхняя губа приподнялась, обнажив клыки, раздалось недовольное ворчание.

— Ты сердишься? Прости меня… — Леся всхлипнула, осторожно дотронулась до взъерошенной шерсти. — Я не хотела… Я не предавала тебя. Старик обманул… Я знаю, что сама виновата. Старик злой и хитрый, ему нельзя верить, а я поверила и заманила тебя в ловушку. Но я освобожу тебя, волчонок. Ты уйдешь в свой мир, но … если ты не простишь меня, я умру.

Алексей вздрогнул, он почувствовал боль и отчаяние девушки и понял — то, что сказала Леся, не просто слова. Она, действительно, умрет, и убьет лесавку его обида и злость.

Девушка опустилась на колени и, плача, пыталась расстегнуть ошейник. Это сделать не удавалось, и она застонала от бессилия.

— Сейчас, милый! Потерпи…

Чувствуя, как дрожащие руки пытаются разорвать прочную кожу, оборотень вздохнул и поднял голову. Залитое слезами бледное лицо, бездонные омуты глаз, закушенная губа и капелька крови на подбородке. Сердце Алексея сжалось от боли, и он, приподнявшись, слизнул эту алую каплю.

— Ты простил меня?! — Лесавка обняла зверя, зарылась лицом в густую шерсть и прошептала, впервые называя по имени, — Алеша, милый!

А через мгновение ее обнимал уже человек. Целуя соленые от слез губы, Алексей думал о сладости прощения, и на душе его было легко и спокойно.

— Погоди… — лесавка насторожилась. — Старик идет!

— Спрячься, — шепнул Алексей и прислушался к скрипу двери.

Лесавка метнулась в угол и исчезла, растаяв в воздухе. Из темноты донеслось еле слышное:

— Осторожнее, колдун знает Слово.

Глава 21

Когда Чурила спустился в землянку, на полу у стены уже лежал большой светло-серый волк. Старик, невнятно бормоча, погремел чем-то, и в центре землянки вспыхнул костер. Огонь весело затрещал, пожирая сухие поленья, и Алексей увидел вырезанную на столбе оскалившуюся медвежью морду. Древнее святилище Велеса? Или колдун уже сам украсил столб «художествами»? Оборотень замер, выжидая момент для атаки.

— Лежишь, перевертыш? — насмешливо спросил Чурила, раскладывая что-то на алтаре. — Вот и лежи. Отдыхай, стало быть, а то набегался, поди. Отдыхай, а то потом-то уж не до этого будет. Сейчас я тебя усмирять стану. Знаешь, как из любого зверя можно дурь, да охоту своевольничать вывести? Не знаешь? А ведь все просто. Вон, бык. Уж на что грозен! Глазищами сверкает, копытом землю роет, его в ярмо не запряжешь. А вол — совсем иное дело. Смирная и покорная скотинка. Вот я сейчас тебе кое-что отрежу, и ты тоже будешь смирным и спокойным.

Старик захихикал, наблюдая, как вскинулся и оскалил клыки оборотень, но потом насторожился, внимательно разглядывая зверя.

— Что-то не так… — пробормотал он и осторожно пошел к волку.

Алексей подобрался и прыгнул на врага, метя оскаленной пастью в горло. Звякнула цепь, охнул, отшатнувшись, Чурила, но достать колдуна не удалось — оборотень словно налетел на невидимую стену и, взвизгнув, покатился по полу. Тут же вскочил и оскалился, глухо рыча.

— Ах, ты стервец, — зло воскликнул старик, — освободился-таки! Зря я кольцо-то не поменял, а ведь собирался… Но ничего, меня тебе все равно не достать, меня ни один зверь тронуть не может. Правда, с тобой теперь придется повозиться. Ну, разомнусь заодно.

Алексей подавил в себе звериное нетерпение и желание снова кинуться на врага, поняв, что это бесполезно, и лихорадочно соображал, как же расправиться с хитрым стариком. А тот вытащил из-за пояса кнут и, усмехаясь, пошел к волку.

— Сейчас я из тебя дурь-то выбью!

Кнут щелкнул, удар пришелся по самому чувствительному месту — кончику носа. Ослепленный болью оборотень взвизгнул и попятился, и тут же на голову и спину обрушился град ударов. Алексей заметался по землянке, рыча от злости и унижения. Тяжелая цепь сковывала движения, била по лапам и цеплялась за что только можно. Кнут свистел, рассекая воздух, а заодно и волчью шкуру, старик хохотал и азартно ухал, а оборотень совсем потерял ориентацию и с воем носился кругами. Наконец, Чурила, видимо, умаялся, отбросил кнут и, тяжело дыша, присел на чурбачок у алтаря.

— Ну, ладно, гаденыш, повеселились и будет. — Старик мрачно рассматривал замершего у дальней стены оборотня. Тот шатался, едва держась на дрожащих лапах, но продолжал скалить зубы и рычать. — Пора к делу приступать. Сейчас ты сам ко мне на брюхе приползешь. Ни один зверь моего Слова не может ослушаться!

Колдун что-то хрипло прокаркал и протянул вперед руку с замысловато сложенными пальцами. У Алексея закружилась голова, и сознание подернулось мутной дымкой. Муть, впрочем, быстро рассеялась, и оборотень с удивлением понял, что ему, действительно, хочется подползти на брюхе к этому милому человеку и вылизать ему сапоги. Удивление сменилось твердой уверенностью, что это именно то, что сейчас необходимо сделать. Довольный смех Чурилы привел Алексея в чувство — Слово на истинного оборотня не действовало. Точнее, действовало, но лишь частично, так как он, ощущая себя полным идиотом, медленно, но все же полз к старику. Колдун нетерпеливо переминался и хмурился, недовольный сопротивлением зверя. Он в недоумении почесал голову и начал копаться в сумке.

«Ну все, — подумал Алексей, — больше медлить нельзя, а то еще чего-нибудь наколдует». Волк вскочил и прыгнул к старику, на лету оборачиваясь человеком. Обнаженное тело обрушилось на Чурилу, сбивая того на пол. Ошеломленный Алексей, ожидавший столкновения с магической защитой, а не с колдуном, не сразу сориентировался и получил сильный пинок под ребра. Отлетел в сторону, едва не угодив в костер, вскочил, отпрыгнул в сторону и начал наматывать на руку изрядно надоевшую цепь, предусмотрительно оставив довольно длинный конец с тяжелым ржавым кольцом.

В быстрых сменах ипостасей был свой недостаток — трудно было сразу перестроить восприятие, вес тела и центр тяжести человека и волка тоже сильно отличались. Адаптируясь к новым ощущениям, молодой человек медленно отступал к стене, не спуская глаз с Чурилы, который удивленно вытаращился на преобразившегося пленника.

— Как же тебе от заклятия-то удалось освободиться?! Или… Неужто, истинным оборотнем удалось стать? — В голосе старика звучали неуверенность и страх. — Но таким ты мне не нужен. Надо кончать с тобой.

Колдун, зло сверкнув глазами, поднял посох и с его навершия сорвалась зеленая молния. Не ожидавшему такого подвоха Алексею чудом удалось увернуться. Разряд ударил в пол, широким веером рассыпались искры, задымила какая-то ветошь, валявшаяся на полу, и запахло паленым.

— Эй, ты поосторожнее, — пробормотал молодой человек, обходя старика по кругу, — а то пожар тут устроишь.

— Не твое дело, собака! — рявкнул Чурила, и новая молния ударила в то место, где только что был Алексей.

Он рывком переместился за спину колдуна и прыгнул вперед, одновременно раскручивая цепь. Ухнул, отпуская импровизированный кистень, и железное кольцо ударило старика в плечо. Тот охнул, и посох выпал из повисшей плетью руки.

— Гы-ы-ы! — взвыл Чурила, вытаскивая из-за голенища нож и разворачиваясь к пленнику.

Но новый удар бросил колдуна на колени, он заскулил, пытаясь дотянуться до посоха, захлюпал кровью из разбитого носа. Алексей, не дожидаясь, пока противник завладеет своим оружием, прыгнул на него, ударив ногами в спину. Старик нырнул вперед и задергался, придавленный сверху коленом. Чурила оказался на удивление сильным, он брыкался, извивался, пытался достать молодого человека ножом. И это ему удалось. Алексей зарычал, сильнее уперся коленом в спину противника, захлестнул его шею цепь и, скрипя зубами от боли, рванул на себя. Раздался хруст шейных позвонков, старик булькнул и обмяк.

Молодой человек в изнеможении рухнул на него сверху. Бок горел так, словно к нему приложили раскаленную сковородку. Алексей попытался подняться — лежать на трупе врага было противно — но руки подогнулись и он ткнулся лицом в землю. Теряя сознание, он увидел, сверкнувшее чистым серебром лезвие ножа, зажатого в мертвой руке.

«Как не хочется снова умирать». С этой мыслью Алексей пришел в себя и понял, что умирать пока не собирается. В боку пульсировала тупая боль, голова кружилась, наверное, от потери крови, но он был жив. Его морда лежала на коленях у Леси, уткнувшись носом в теплый живот. В волка он перекинулся, видимо, в бессознательном состоянии. У животных болевой порог выше, вот организм инстинктивно и выбрал наиболее приемлемую форму.

— Как ты, волчонок?

Алексей поднял голову и посмотрел на девушку. Она была бледной, осунувшейся и даже, как будто, постаревшей. Оборотень обеспокоенно заворчал.

— Все в порядке. Я остановила тебе кровь, немного подлечила — рана от серебра плохая, и…

«Вытащила из лап смерти, да?»

— Почти. Но ты не переживай, я сильная, и здесь же лес рядом.

«Спасибо, родная», — оборотень лизнул девушку в нос и попытался подняться. Лапы дрожали и снова начала кружиться голова, но надо было отсюда выбираться.

— Погоди, — остановила его Леся. — Так нельзя уходить. Там на поляне люди, их много. Слышишь?

Алексей прислушался. Действительно, снаружи доносился неясный шум и крики, значит, нужно было перекидываться в человека. Вот только с одеждой — проблема. Оборотень покосился на валявшееся неподалеку мертвое тело. Противно, но другого выхода нет.

Уже в человеческом облике он стащил со старика кожух, штаны и рубаху и натянул все это, передергиваясь от отвращения. Мимоходом порадовался, что ошейник со смертью колдуна развалился, а значит, не придется таскаться с тяжелой цепью. Алексей покосился на догоравший костер и решил, что мертвеца так оставлять не стоит. Кто знает, как колдун поведет себя после смерти? Вдвоем с лесавкой они с трудом затащили тело в огонь и добавили дров из небольшой поленницы. Каждое движение отдавалось болью, но молодой человек только тихо ругался сквозь стиснутые зубы.

Возня с мертвецом отняла столько сил, что казалось, целый котлован в одиночку выкопал. Хотелось отдохнуть, но едкий дым и вонь горелого мяса заставили поторопиться. Алексей сунул ноги в растоптанные поршни и, опираясь на лесавку, побрел к выходу.

В открытую дверь тоже пахнуло гарью и жаром. Избушка колдуна полыхала огромным костром, в серое зимнее небо взлетали искры, опадая на землю хлопьями пепла. Алексей отшатнулся, прикрыв лицо рукавом, и ахнул:

— Книга! Она же там!

— Книга? — отозвалась лесавка. — Погоди…

На миг замерла, повернувшись к молодому человеку, сверкнула зелеными огоньками глаз на осунувшемся бледном лице, легко коснулась щеки холодной ладошкой и, шепнув: «Моя вина!», кинулась к избе. Лишившись опоры, ослабевший молодой человек пошатнулся, не удержал равновесие на узкой тропинке и рухнул в сугроб.

— Леся, не надо! — закричал он, отчаянно барахтаясь в снегу. — Остановись, не надо!

Боль когтистой лапой вцепилась в бок, голос сорвался на хрип, но Алексей, все же, поднялся и кинулся к жилищу колдуна. Лицо обожгло, затрещали волосы на голове, дыхание перехватило от едкого дыма.

— Стой, Алешка, куда ты?!

Сзади схватили в охапку, потащили прочь от полыхающего сруба. Плохо соображающий парень отбивался, всхлипывая, рвался к пожарищу.

— Там Леся, — хрипел он. — Она сгорит!

— Ты тоже сгоришь, оглашенный! — Демид дернул Алексея назад и вместе с ним завалился в сугроб. — Ты ей уже не поможешь, только сам сгинешь!

Холодный снег остудил обожженное лицо и немного привел в чувство. Молодой человек, в отчаянии закусив губу, смотрел, как языки пламени лижут сухие деревянные стены, перебираются на кровлю, вырываются вместе с дымом из открытой двери.

— Алеша! — крик лесавки заставил Алексея вздрогнуть и снова кинуться к огню.

В маленьком волоковом окне мелькнула рука, и на снег шлепнулась дымящаяся книга. Раздался треск, прогоревшая крыша рухнула внутрь избы, взметнувшийся фонтан искр осыпал людей пеплом и горячими углями, и в небо рванули языки пламени. «Прощай!» — словно шелест листвы прозвучал в голове последний вздох лесавки. Алексей со стоном упал на колени.

— Идем, идем, Алешка, — Демид, пыхтя и ругаясь, волок слабо сопротивляющегося друга подальше от чудовищного костра. Наконец жар стал терпимым, и коробейник рухнул в сугроб.

— Леся… — бормотал молодой человек, всхлипывал, размазывая по лицу слезы и пепел. — Она погибла, Малой. Зачем?.. Почему?.. Это все проклятая книга, все из-за нее… И из-за меня…

— Книга тут ни при чем, и себя нечего виноватить, — уговаривал его Демид, заботливо стряхивая с плеч и волос друга тлеющие угольки. — Знать, судьба у нее такая. Ты ее один раз из лап смерти вырвал, но, ведь, судьбу-то не обманешь. Нет в ее гибели твоей вины. Ты же ее не заставлял в огонь кидаться? Поплачь, да успокойся. Живые, убиваясь своим горем, мертвым-то никак не помогут.

Алексей вздохнул, мрачно смотря на догорающую избу. В голове было пусто и горько.

— На, вот, книжку-то… Я ее прихватил, пока мужики не затоптали. А то, сколько всего из-за нее случилось…

Молодой человек невидяще уставился на слегка закопченный томик, затем поднял глаза на коробейника.

— Спасибо, Малой! — он сунул книгу за пазуху, попытался улыбнуться, но у него это плохо получилось, встал и, охнув, схватился за Демида.

— Ты ранен? — обеспокоено спросил тот.

— А-а-а, до свадьбы заживет! — махнул рукой Алексей — свои болячки казались ему сейчас такими незначительными мелочами. Очень хотелось перекинуться, чтобы зализать рану, но сейчас это было невозможно.

От группы мужиков, толпящихся вокруг пожарища, отделился щуплый человечек, в котором молодой человек узнал отца Паисия. Священник торопился к нему, всплескивая руками. Его заносило на узкой тропинке, и он то и дело проваливался в снег.

Ох ты, Алешка! Живой! — Обрадовано воскликнул наконец добравшийся до них архиерей. — А я уж не чаял и свидеться…

На Алексея пахнуло едким сивушным духом — священник снова был изрядно выпивши. Но молодой человек не отстранился, а обнял старика, уткнувшись лицом в пропахшее прогорклым лампадным маслом плечо.

— Живой я, отче!

— Ну, и ладно! Это самое главное. Ты не кручинься, чадо, все образуется. Жизнь, она порой такие кренделя выделывает, что никаких слез не хватит. — Священник гладил Алексея по голове, словно маленького ребенка, и от руки старика растекалось в измученной душе тепло и спокойствие. — Я, ить, знаю, как близких-то терять. Только мои-то были живые. — Алексей вздрогнул, попытался отстраниться, но отец Паисий удержал его, шепнув на ухо: — А кто тебе сказал, что дух помереть может? Любой дух, хоть человеческий, хоть лесной. А?

Молодой человек, недоумевая, поднял голову — на него смотрели мутные, пьяные глаза старика — и решил, что не стоит спрашивать, откуда священник знает про лесавку.

— Отошел маленько? Вот и ладно… — отец Паисий пьяненько ухмыльнулся. — А колдун-то где?

— Нет его. Я его убил. Вон там, в землянке. — Алексей махнул рукой в сторону круглого холма, из вершины которого столбом валил густой черный дым.

— Ну, и молодец, стало быть! — обрадовался священник. — Только пойду мужикамскажу, чтобы покойника вытащили, да в огонь кинули, пока все не прогорело… А то дурной он был, как бы опосля смерти колобродить не начал.

— Уже, — выдавил Алексей. Мысль о том, что тело колдуна будет гореть на одном погребальном костре с Лесей, оказалась неприятной. — Я его в костер там кинул.

— Да? Ну, и славненько, — кивнул отец Паисий. — Пойду, потороплю мужиков-то, а то к обедне в село поспеть надо.

«К обедне поспеть надо…» Алексей посмотрел на избушку колдуна, превратившуюся в догорающий костер, на гомонящих мужиков, которые снимали с кола теперь уже окончательно мертвую голову Лапши, на суетящегося вокруг них отца Паисия, на Демида, нетерпеливо переминавшегося рядом. «К обедне поспеть надо… Пора уходить домой», — подумал молодой человек. Только вот сумка сгорела вместе с избой.

— Слушай, Малой, а у тебя зеркальце есть?

— Чего?! — удивленно вытаращился коробейник.

— Зеркала, говорю, не найдется?

— Тебя, Алешка, по голове, что ли, сильно треснули? Пошто тебе зеркало?

— Нужно мне. Ты же красным товаром торгуешь, зеркальцами да бусами всякими, так, может, завалялось где?

— Никак решил полюбоваться на свою чумазую рожу? — хмыкнул Демид. — Чай, не боярышня! Вон, снегом потри, и чистый будешь. Пойдем-ка в село, а то заплутаем в лесу одни.

— Погоди, Малой. Ты толком скажи, есть у тебя зеркало или нет? — Алексей уже начал злиться на упрямого коробейника.

— Ну-у-у… есть, поди, — неуверенно сказал Демид. — Я завсегда с собой немного товара таскаю, авось, покупатель подвернется. Только, ведь, мы спешно собирались, я в торбу-то и не заглядывал.

— Ну, так загляни! Чего кота за хвост тянешь?!

— Тьфу, на тебя, дурной! Еще и рычит… — Малой, обижено сопя, пошарил в сумке и вытащил небольшое зеркальце в резной костяной оправе с ручкой. Вот, для самой ласковой покупательницы берег.

— Ну, считай, что я — твоя самая ласковая покупательница, — буркнул Алексей, забирая у Демида зеркальце.

— Как есть, дурак! — отмахнулся коробейник.

Молодой человек покрутил в руках «красный товар», полюбовался на затейливую вязь узора и вздохнул. Раньше его пугал самостоятельный переход, а теперь было все равно. Вот, только с Демидом жалко расставаться.

— Спасибо тебе, Малой! Хороший ты человек. — Алексей обнял коробейника.

— Эй, ты чего?! — удивился тот.

— Прощай, друг, я ухожу.

— Куда это ты уходишь? — подозрительно спросил Демид.

— Домой. В свой мир. Ты не пугайся, ладно, и… прощай, — улыбнулся молодой человек и заглянул зеркало.

Он постарался увидеть в нем не свое отражение, а кабинет Сен-Жермена. Измученное, чумазое лицо с обгоревшими бровями и ресницами расплылось, вместо него появился стол и сидящий за ним граф. Алексей задержал дыхание и шагнул вперед. Раздался тихий звон, и к ногам Малого упало разбитое зеркало.

* * *

Мир исчез в хаосе цветных бликов. Звон разбитого зеркала превратился в гул, словно прямо над ухом вибрировала чудовищная струна. Звук нарастал, усиливался, вворачивался в мозг огромным сверлом. Не успел Алексей по-настоящему испугаться, как струна лопнула, и он кубарем покатился по мягкой шелковистой траве. Трава при ближайшем рассмотрении оказалась пестрым персидским ковром, молодой человек облегченно вздохнул и поднялся.

Раздавшийся грохот заставил его обернуться — сидевший за столом человек вскочил, отшвырнул стул и одним прыжком оказался в двух шагах от Алексея. На лице графа Сен-Жермена сменилась буря чувств от искреннего ужаса, до не менее искренней радости.

Молодой человек ошарашено уставился в дуло пистолета, зажатого в руке графа.

— Это я, ваше сиятельство, — пробормотал Алексей, поднимая руки. — Не узнали?

— Ух, напугал! — выдохнул Сен-Жермен и, бросив пистолет, шагнул к Алексею. — Вернулся, все-таки, а я уж и не надеялся.

На какой-то миг молодому человеку показалось, что граф сейчас обнимет его. Но потом удивление и радость на лице аристократа сменилась брезгливым выражением, он сморщился и фыркнул:

— Ну, и амбре! Не узнал? Вас, мой друг, мудрено узнать. Вы хоть представляете, как сейчас выглядите?

Алексей пожал плечами и повернулся к зеркалу — могущественный артефакт можно было использовать и по прямому назначению. С туманной, отливающей металлическим блеском поверхности на него смотрел грязный, закопченный мужчина с опаленной бородой и звериными, злыми глазами. Действительно, в нем мало что осталось от беззаботного студента Лехи Артемьева. Молодой человек сморщился — таким он себе совсем не нравился.

— Ну что, убедился? — мелькнувшее в глазах Сен-Жермена сочувствие сменилось привычной холодностью. — Вы книгу достали?

— Да, ваше сиятельство, — Алексей вытащил слегка обгоревший томик. — Вот она.

Граф облегченно вздохнул и протянул руку, затем, вздрогнув, в испуге отшатнулся.

— Татуировка! У вас на запястье нет татуировки, — пробормотал он и потянулся за пистолетом.

— Не беспокойтесь, ваше сиятельство, я не причиню вам вреда, — усмехнулся молодой человек.

— Удалось избавиться от проклятия?!

— Увы… Это не возможно. — Оборотень зарычал и оскалил клыки, с удовлетворением наблюдая, как исказилось от ужаса лицо Сен-Жермена. До чего же приятно иногда сбить спесь с этого холеного аристократа! Впрочем, слишком увлекаться тоже не стоит, решил Алексей и, приняв человеческий облик, улыбнулся. — Не пугайтесь, господин граф, я теперь не опасен. Точнее, я опасен ровно на столько, на сколько сам захочу. Нет больше зверя и человека, а есть оборотень. Понимаете?

— Кажется, понимаю. — Сен-Жермен быстро пришел в себя. Видимо, приключения в прошлых эпохах закалили его, и испугался он исключительно от неожиданности. — Вы примирились со своим зверем и стали единым целым? Это чрезвычайно редкий случай. Похвально!

— Совершенно верно, господин граф. И теперь мне от вас ничего не нужно. Ну, конечно, кроме обещанной денежной компенсации.

— А вот здесь вы ошибаетесь, господин Артемьев! Вам от меня еще кое-что нужно.

— Что же? — насторожился Алексей.

— Ванна. Вы совершенно непереносимо воняете. Так что, можете воспользоваться моим гостеприимством. Ванная комната направо в конце коридора.

— Значит, удалось, все же, стать истинным оборотнем, — задумчиво проговорил Сен-Жерменом, когда за Алексеем закрылась дверь. — Сильный мальчик! Но ты не прав, мой юный друг, в том, что я тебе больше не понадоблюсь. Тайны и приключения — это очень сильный наркотик, и ты еще придешь ко мне за очередной дозой.

— Ка-р-р-р! — раздалось за спиной.

Граф вздрогнул от неожиданности и обернулся. На зеркале, царапая когтями бесценную раму, сидела большая взъерошенная ворона.

— Ты откуда взялась? — опешил Сен-Жермен. — А ну, пошла отсюда! Кыш! Кыш!

Птица тяжело взлетела и заметалась под потолком, хлопая крыльями и раздраженно каркая. Затем опустилась на письменный стол, сбросив на пол пачку деловых бумаг, и с любопытством уставилась на человека.

— Брысь, зараза! — возмутился граф, открыл окно и замахал на ворону руками.

Та снова сердито заорала и, нарезав пару кругов по комнате, вылетела на улицу.

— Вот мерзкая тварь! — воскликнул Сен-Жермен, разглядывая большое белое пятно на рукаве дорогого пиджака.

Эпилог

Стоял один из первых по-настоящему жарких летних дней. Город, еще не успевший раскалиться добела, с наслаждением купался в лучах солнца, пятна света и тени от крон деревьев превращали асфальт в пестрый ковер, а восторженное воробьиное чириканье заглушало шум автомобилей.

Алексей неторопливо шел по бульвару и, жмурясь от удовольствия, вдыхал прогретый солнцем воздух, пахнущий молодой травой. Настроение было прекрасное. Последний экзамен сдан, сессия осталась позади, так же, как и казавшийся бесконечным учебный год. Правда, впереди еще практика, которую молодой человек хотел пройти в Петербурге. В качестве специализации он выбрал историю XVIII века, и даже послал запрос в несколько питерских музеев. Ответ пока не пришел, но Алексей не терял надежды.

Дело было не только в специализации — его словно магнитом тянуло в Северную столицу. Молодой человек даже самому себе не решался признаться в том, что скучает по приключениям и по терпкому аромату тайны. Жизнь в современном мире казалась слишком размеренной и унылой, а цели банальными. Правда, вот Москву посетить совсем не хотелось — слишком тягостным было впечатление о русской столице XVII века. В Питере тоже пришлось несладко, но неприятные воспоминания не имели отношения к самому городу. И еще там можно, гуляя по проспектам и бульварам, случайно забрести на Гороховую улицу и заглянуть в антикварный магазин «Артефактъ». И кто знает…

Но до практики еще целых две недели беззаботной жизни.

— Свобода, Леся! — обратился Алексей к сидящей на плече большой вороне. — Это сладкое слово — свобода!

Птица согласно каркнула и, переступив когтистыми лапами, потерлась клювом о его щеку. Прохожие с улыбкой оглядывались на необычную пару. Местные жители уже привыкли к молодому человеку и его подруге, и не видели ничего странного в том, что высокий симпатичный парень беседует с вороной. Разговаривают же люди с собаками, кошками, хомячками и даже с большими декоративными улитками. Почему бы не поговорить с вороной?

— Завтра же мы с тобой уедем к бабушке в деревню, — Алексей повернулся и легонько щелкнул ворону по длинному клюву. Та попыталась поймать палец, но человек оказался проворнее. — Там, за Волгой такие леса — за неделю не обойдешь! И дичь, наверное, не такая пугливая, как рядом с городом. Мы будем целыми днями бегать по лесу, охотиться и купаться в Волге. — Ворона недовольно каркнула. — Ну, не хочешь купаться и не надо — на бережку посидишь.

Данные к обложке.

В коллаже на обложке использованы фото авторов merrydolla и prometeus по стандартной Royalty-free лицензии сайта .

Примечания

1

Аристотель Фиорованти — итальянский архитектор, инженер, построивший Успенский собор в Московском Кремле.

(обратно)

2

Жупан — вид теплого полукафтана.

(обратно)

3

Клевец — древнерусское ударное холодное оружие с коротким древком, разновидность боевого топора с узким клинообразным лезвием и молотковидным обухом, благодаря чему использовался для нанесения как раздробляющих, так и колющих ударов. Применялся в 10–17 в.

(обратно)

4

Книжница — книгохранилище, библиотека (уст.)

(обратно)

5

Чоботы («башмаки») представляли собой мягкую обувь из козьей или коровьей кожи, которая была выше щиколоток и могла иметь отвороты «берцы»). Обычно чоботы делались цельнокроёными или шились из двух кусков кожи для верха (со швом сзади или сбоку) и подошвы. Именно наличие подошвы, чоботы от поршней. В области щиколоток делались дырочки, через которые пропускали ремешок, крепивший чоботы на ноге.

(обратно)

6

Требы — религиозные обряды, в язычестве — с жертвоприношениями.

(обратно)

7

Поршни — обувь в виде лаптя, сделанная из одного куска кожи, сшитого сыромятным ремнем. Надеваются поршни, обычно, на длинные шерстяные чулки.

(обратно)

8

Онучи — в русской крестьянской одежде обмотки для ноги под сапог или лапоть, портянки.

(обратно)

9

Поснедаем — поедим (уст.)

(обратно)

10

Домовина — гроб.

(обратно)

11

Рогатка — заграждение из перекрещенных и скреплённых (связанных) между собою деревянных бруса и кольев. В XVII веке некоторые улицы Москвы перегораживали рогатками от лихих людей.

(обратно)

12

Басенький — баский — красивый, видный, казистый, осанистый, пригожий, нарядный.

(обратно)

13

Правеж — ежедневное публичное наказания батогами, как правило, за неуплату денежной подати или долга. Провинившихся ежедневно (но не более месяца) по часу били длинными палками по голым икрам, до тех пор, пока долг не будет уплачен.

(обратно)

14

Калья — разновидность русского рыбного супа, в который, кроме рыбы добавляли икру, а также лимонный сок или огуречный рассол.

(обратно)

15

Artista — художник (итал.)

(обратно)

16

Вежество — (уст.) приличное поведение, уважительное отношение.

(обратно)

17

Чернец — монах (уст.)

(обратно)

18

Скудельница — кладбище, где хоронили бездомных или умерших во время эпидемий. Иногда общая могила.

(обратно)

19

Палий — длинная, без рукавов, накидка в пол, с застежкой только на вороте, покрывающая собой подрясник и рясу.

(обратно)

20

Ушлый — изворотливый, хитрый, ловкий.

(обратно)

21

Исподнее — нижнее белье.

(обратно)

22

Парсуна — разновидность картины, характерная для переходного периода древнерусского искусства конца XVI–XVII в. Соединяет традиции иконописного мастерства и живописного портрета.

(обратно)

23

Кружало (кружечный двор) — кабак.

(обратно)

24

Скриница — круглый, цилиндрический футляр для хранения свитков из пергамена или телячьей кожи

(обратно)

25

Одно из названий Земляного города.

(обратно)

26

Заложные покойники — умершие «плохой» смертью или неотпетые, похороненные не по обряду. Заложные покойники, как и другая нечистая сила, появляются по ночам, бродят по земле, пугают и преследуют людей.

(обратно)

27

Лудило — пустобрех, обманщик, от «лудить» — вводить в заблуждение, обманывать (др. слав.)

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg