«Рождения»

Рождения (fb2) - Рождения 739K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - К. С. Брахман

К. С. Брахман РОЖДЕНИЯ

«Чтоб тебе сатана задницу до золотой корочки поджарил!»

Дом помнил много рождений в своих стенах. Когда-то давным-давно, еще до появления в его стенах знаменитого роддома, здесь бегали дети, оповещая криком тишину холлов. Встречали и провожали каждый уходящий день, счастливые, безмятежные обитатели. Когда же это было, наверное, и дом с трудом вспомнит. Этот день был началом нового, может, просто концом старого, отжитого и некому ненужного, как выброшенное старое платье. Всё ушло, он продолжает стоять, меняя вывески, пережив революции, катаклизмы. Пока невздумалось очередной власти подписать предписание — этот дом будет родильным. Что же, рожать тоже где-то нужно, хорошо всё же не погребальная контора, подумал дом. Вот так и пошло, боль, крик, стоны рожениц. А потом новая жизнь, счастливые голоса матерей, улыбки под окнами, крики зовущих на все лады Маш, Клав, Свет, килограмм, грам… Привык дом радоваться счастью, огорчался, если что не так, а бывало всякое. Так и жил, пока в один жаркий августовский вечер в калитку незаметно не зашел старик. Он долго стоял, уставившись на дом. Со стороны можно было подумать, что очередной чей-то родственник, проведать свою внучку пришел, порадоваться, так, наверно, и думали спешащие по своим делам люди, с уважением обходя старика. Он стоял молча, только губы шевелились, будто читая молитвы известные ему одному, одному ему понятные. И если бы кто-то остановился и вгляделся повнимательнее в его глаза, увидел бы целые века, прожитые на этой земле. Казалось, глаза жили своей отдельной, им одним понятной, жизнью. И дом почувствовал это, даже как-то приосанился, понял, старик не простой, совсем не простой.

— Здесь. — Как эхо прокатилось вокруг. Зашелестели листвой деревья, в чистом небе невесть откуда появились тучи, грянул гром, и на землю хлынул дождь. В этой круговерти никто не обратил внимание, как исчез старик.

— А старикашка-то не прост, ох совсем не прост, — подумал дом. И ему все сразу стало ясно и понятно. Здесь, именно здесь должны произойти события, именно ему предстоит узнать, а может быть скрыть что-то очень важное, если Сам в облике человека соизволил спуститься на землю, а то, что это именно он, дом не сомневался. Тот, о котором говорят, что он есть и вездесущ.

Старик тем временем был слишком далеко от дома, и даже от города. Оставив за собой дома и улицы, омытые дождем. Он шел в пустыне, где высоко в небе ярко до рези в глазах светило солнце, прося создателя вернуться назад, домой.

— Так-так, — посмотрев на небо, произнёс старик. — И занесло же. Вот тебе старость, задумаешься, а потом выбирайся из пустыни, что твой Моисей.

— Моисею дорогу-то ты показал, а тебе кто?

— Петр, ты это? Ну что за мода пошла, подсматривать, не дают старику в одиночестве о вечном подумать!

— Ты, отец, у нас один, ну чего тебе дома не сидится? Теперича не те уж времена. Это раньше можно было отпуск на земле провести. И то, сам знаешь, что с сыном твоим сделали, нехристи окаянные.

— Ты-то погодь ругаться, знал, что малы еще дети, не разумные. Надо было, и погодить веков несколько. Моя оплошность. Ты сам подумай, мальцу игрушку даёшь, так он тебе её сначала разберет, чтобы узнать, как и зачем сделана, а потом уж думает, как собрать обратно, да уж не всегда удаётся, а то целое человечество. Тож ведь узнать пытались, что и как. Так в те времена цивилизованности мало ещё было, им бы всё топорами размахивать, а думать уж потом. Вот ему бедняге и выпало на долю, сначала на крест распятым, а уж потом в святые.

— Ты вот их всё защищаешь. А они вон и помолиться, как следует, не могут, всё торопятся, а о душе своей грешной и не думают. Вечно землю топтать торопятся, гребут все под себя, лгут, друг друга за копейку продать готовы, я уж не говорю об их правителях — одним росчерком пера тысячи на бойню посылают. А эти служители-святоши за десятку прям на дом приезжают, грехи от твоего имени прощать.

— Эх, Петр, да знаю я всё, вижу, сына им отдал, пытаясь на путь истины вернуть. Видишь, думал если по своему подобию создам, то и помыслы мои передам. На доброту и созидание, а оно видишь, как всё обернулось. Вот я допустил промах, а они то у нас совсем несовершенны. А ты сразу убрать, порвать, чуму на их головы, и что вышло?

— Вот и я о том же. Чуму пускали.

— Да.

— Что да? Говорили мы тебе на всю землю. А ты нет, только на грешников.

Эх, какой бы сейчас рай на планете был, — мечтательно протянул Пётр. — Птички щебечут, травка зеленеет, моря плещутся полные рыбы. Санаторий и только — подустал в делах и заботах, спустился на землю, рыбку половить да на солнышке понежиться.

— Тебе что ж, в кущах райских уже плохо? — Приподняв бровь, свирепо заговорил Он голосом, не предвещающим ничего хорошего. — Ты говори да не заговаривайся. Забыл, с кем говоришь? Засиделся на небесах, пора на землю. Я думал, кому поручить, а ты мой первый помощник, или, как там говорят, рука правая. Думаю, справишься, а не справишься, пеняй на себя, в ссылку отправлю, и никуда-нибудь, а в Россию на Калыму— алмазы для Абрамовича добывать.

— И за что ты их так любишь, Батюшка, они Иисуса за тридцать серебряников продали.

— Эх, сединами убеленный, а так и не можешь понять, что не спроста всё это. Вот гляди, золото — бесовской метал. Русский или хохол, глазом не моргнув, за услугу золотом взяли. Вот и добрались до того, что готовы передушить друг друга, оно им глаза ослепило, а Иуда… ну, серебро, сам знаешь, и от нечисти защитит, да и материальная помощь, по тем временам не малая. Когда еще нового хозяина найдешь, а жить-то надо. Не в райских кущах, где манна небесная, бери, не хочу, а ты говоришь, продал. И сам же говоришь, за тридцать серебряников, не пожадничал, а так, дабы с голоду не умереть да до следующей халтуры дотянуть. Эх, и умный народец, гляди и толк получиться.

— Дак и я говорю, получиться, не зря же Моисей тридцать и три года водил. Учил уму разуму.

— А ты не будь Иудой. Нечего изворачиваться, я его сразу не возлюбил, видел, что внутри червь, но изворотливый гад, вижу, не пропадет. Выживет народец. Хотя если честно, то недолюбливаю я, его. Ну ладно от слова своего не отказываюсь, так тому и быть, тебе поручаю важную миссию на земле. Да гляди, до поры знать не единая мышь не должна. Не то зашевелиться нечисть, не успеешь и глазом моргнуть, всё тебе испоганят, и опять придется всё сначала начинать. А время дорого.

— Давно все ждут этого часа, ты просто делаешь вид, что ничего не происходит. Да и внизу зашевелились. Чуют, готовятся. Тут нынче слухи дошли…

— А ты всё слухи собираешь, а мне факты нужны.

— Ага, факты. Сталин тоже фактов требовал, слухам не верил и погубил своего народа двадцать с лишком миллионов…

— Эт загнул, ты голову то с небес временами на землю опускай, а то всё по слухам судишь, чаще в народ выходить надо. А то, словно президент за стенами Кремля сидишь в раю. А надобно на своей шкуре испытать, глядишь, и люди тебе ближе будут…. А я о чем? Ах, да, Сталин грузин был, вот своих и поберёг. Они у него в основном занимались… забыл, слово интересное такое…

— Знаю, коммерция называется.

— Не перебивай, сам бы вспомнил.

— Мы ж батюшка для этого возле тебя и существуем, где подсказать, где помочь. Не стало тебе о таких мелочах думать.

— Ну, помолчи. У вас и другие обязанности имеются.

— Готов я. Знаю, тяжёлые времена наступают, пора нам вмешаться в земные дела, а то чует мой дух, пропадут окаянные. Кого из аватар на землю спускаем?

Старик остановился и с удивлением взглянул на собеседника.

— А с чего вы решили, что на землю пойдет учитель?

— Ну, так ведь сказано в писании, в тяжелые времена приходят учителя в мир и указывают путь, ну как этот Прометей там на Олимпе. Точно не помню, огонь им притащил, кажется.

— Ну, ты у нас агитаций не разводи. Это ж надо, вора мне в пример приводит. Он своего отца обворовал, утащил самое ценное, не спросясь разрешения. Мораль сей басни такова, слушай старших и подчиняйся. Зря, что ль я им послал через Моисея скрижали, они не уняли словам моим, а если ты был прилежным учеником, то должен знать, что теперь пришло время наказывать. Учить я посылал сына своего Иисуса.

— Да времена, — протянул Петр. — Нравы. Да батенька задумал ты что-то для моего ума непонятное.

Так и брели они в разгоряченых песках пустыни, не замечая палящего солнца, которое очень старалось спрятаться за любую маломальскую тучку, понимая значимость момента.

Городок сей, ничем не отличался от сотен таких же раскиданных по необъятным украинским просторам. Жизнь протекала медленно благодаря удаленности от столиц, и основных дорог.

Почему же именно здесь? Думал дом, вздыхая на все лады, отчего скрипели половицы, а на чердаках гудел, гоняя по пустым углам, ветер. Да, пора бы меня подновить моим хозяевам. Прежние-то, вон как следили, каждый год и подкрасят, и крышу, если чего, подновят, для себя же. А теперича у них, говорят, всё общее да народное, вон, сколько бумаги по всем инстанциям исписали, чтоб дверь входную починить. Это ж, сколько лесу загублено. Это ж, сколько дверей новеньких поставить можно. Да и мне бы новая не помешала. Эх, хотя бы на этой бумажку повесили — дверями не хлопать — глядишь, еще бы протянула. А теперь вот уж и осень скоро, а всё настежь. Как у той старухи, что деда пилила, заходи, бери, что хошь. Тут недавно разговор их врача слышал, наверное, главного. Ох, как он кричал, даже очки на переносице перекосило. Красный весь такой был, и чего кричал, рядом-то никого не было. Влетел в свой кабинет, к столу подбежал. Схватил коробочку, к уху прислонил и как закричит: «Девушка, соедините с тридцать четвертым.» А какая такая девушка, ума не приложу. Я все углы проверил — нету, девушки. А он: «Как не соедините?! Как не отвечает?! Я главный врач роддома! Какой детдом? роддом!» Изо рта слюна брызжет, голосовые связки натянуты, словно ему на причинное место эта девушка каблучком наступила. Ну, всё думаю, конец главному пришел. Дописался, даже как-то пожалеть захотелось. Ну, я и говорю: «Да ладно, зачем же так расстраиваться, вот попадёт жена какого-нибудь столяра рожать, так как придёт проведать, спросит, че надо? Тут дверь ему и подсуньте, мол, сделай не обессудь, боимся жену твою простудить». И что же? Он мою жалость не понял. Давай еще громче орать: «Вот слышите, нас скоро с роженицами прямо в родильной потолок накроет!» Конечно, понимаю, я не первой молодости, но тут он загнул. Что ж, я себя не знаю. Обидел до последней коморки. Ну, я, конечно, не вынес издевательств в свой адрес и говорю: «Сам ты дурак!» Малёхо не подрасчитал, каюсь. Штукатурка осыпалась ему на голову. Пришибло малость, сердешного, на шум сбежались. Первой в дверь молоденькая медсестричка вскочила, как увидала, тут же сама брыкнулась в обморок. Так это у них называется. А чего падать, забыла, где работает, мало, что ль видала? Мне поначалу самому не по себе было, когда первый раз увидал, как они своих человечков на свет приводят. То-то у нас домов, видишь, как на свет дом рождается, душа радуется. Что-то не так, тут же развалил и перестроил. А у них, людишек, привезут её, особь женского пола, орет, изгибается, мучительно раздвигает нижние конечности, и, по мере появления оттуда их детёныша, орёт ещё сильнее. Ну уж что выползло, то выползло, и переделать нельзя. А она как увидала, что выползло, так сразу заулыбалась, вроде и не она что недорезанный поросенок минуту назад визжала. Не пойму я этих людей. Всё у них вверх тормашками.

Вот и эта медсестричка как в себя пришла, так начала всем говорить, мол, от неожиданности. Ага, так я ей и поверил. Тут у них временами, как родится неожиданность, так самому хочется конечности приставить и ломануться куда-нибудь на Чукотку. Ну да ладно, что-то я опять отвлёкся. Всё ж интересно, чего тут у нас затевается. Эх, предупредили бы, глядишь, и я подготовился как след, а то стой и ломай голову, что к чему и зачем. Много я на своём веку видывал, но такого, что бы Сам! Да на землю, да место посмотреть, такого отродясь не было, может, конечно, и было, но не при мне. Как сына своего на землю посылал, и то заранее Марию предупредили, что б знала, что и как делать, а тут всё сам. Постой не уж-то и вправду, пророчества Зимородихи? Ах, ну конечно, так и есть, вот тебе и наступил черный год. Это ж сколько воды утекло с того времени, даже и меня еще на свете не было, а узнал я эту историю от прежних хозяев своих.

Погоди, сколь ж годков это назад было? Ну да ладно, давно это было. Я еще молод был, и, как люди теперь говорят, в частном пользовании у кровопивцев народа. Захаживал в гости к моим господам прежним приезжий писатель один. Этот писатель то ж был из кровопивцев. Ан нет, запамятовал. Он был из интеллигенции, ну да, вспомнил, из обедневших кровопивцев. Долго я не мог понять, как так под моей крышей нечисть жила, полный дом вампиров, вурдалаков, и никакой тебе плесени, завываний по ночам, шабашей ведьм. Первое время даже оторопь брала, и стыд давил за таких хозяев. С радостью пустил новых, ну думаю, теперь порядок, а оно как вышло. Крововопивцы-то оказались не настоящие, а так сравнительная характеристика. Вот и слушай после этого их великий, могучий язык. Ну всё перевернут с ног на голову. Да, так о чем это я, ага, о писателе. Фамилия у него такая, на Ч была, ну да это неважно. Так я говорил, из обедневших он был. На лето приезжал в наш городок, флигелёчек у своих друзей по дешевке снимал. Место, я вам скажу, замечательное, и почему бы мне там не родится, всего нечего, каких-нибудь две мили, а красота неописуемая. Лес шумит с одной стороны, с другой тебе речка полная рыбы, лужайки заросшие диковинными цветами, ляпота… Вы не думайте, что я вру, эт щас речка обмелела, рыба перевелась, лес повырубили. Раньше-то хозяин один был, а сейчас всё общее. Вот на всех, как оказалось, и не хватило.

Так вот, снимал он там летом флигелёк, и в гости к прежним-то моим хозяевам захаживал. Часто вечерами чаи распивали и беседы неспешные водили.

— А что это вы, Антон Палыч, в наш уезд зачастили, неужто, в столице скушно стало? — Как-то спросила хозяйка. — Аль приглянулся кто в наших краях?

На что он отвечал:

— Девицы у вас как на подбор, в столице редко красоту такую встретишь, а коли встретишь, то и та приезжая, с дальних краёв окажется. Обмельчала красотой столица. Да вы и сами не представляете, какими сокровищами владеете. У вас сама природа тайной дышит.

— Да это вы уж, извините, погорячились, Антон Палыч. Какие тут сокровища? Мы люди маленькие, городок у нас невелик, все друг у друга на виду. Знаем, кто, чем дышит. А что девчата как на подбор, то это чистая правда. Как им красавицами не быть, мы хоть и не ученые люди, а историю немного знаем. Слыхивали мы, сколь на наши места набегов татар, хазар да шляхты было. Вот и кровушка-то у нас новыми струями чужой жизни бьётся. Другой раз поглядишь на бегущего мальца, так сразу и определишь, кто его бабку топтал.

— Так-то оно так, да я не только это имел введу. Женщины-то ваши не только красотой и статью хороши. Есть в них что-то не от мира сего. Посмотрит на тебя, как изнутри выймет и голышом на всеобщее обозрение поставит. И мысли твои на перечет прочтёт, и не спрячешься. Другой раз даже боязно становиться. Я тут на днях одну у вас встретил….

— Знаю, о ком скажете, что запала, да? — Перебила Марфа Петровна. — Да уж достопримечательность наша, но вот вам мой совет — увидите, так десятой дорогой обойдите, да крест святой на себя наложите. Тьфу ты, и надо же на ночь о них вспомнить.

— Голубушка, душечка, Марфа Петровна, не надо так нервничать, а то, упаси Бог, мигрень начнётся, — забеспокоился муж и крикнул — Ефросинья, принеси Марфе Петровне капли успокоительные.

— Ну что вы, — поднялась хозяйка, — не надо так беспокоится, а то, что подумает наш гость. Я немного устала сегодня, пойду, прилягу. Антон Палыч, голубчик, надеюсь вы не будете сердиться за мой столь ранний уход. Вы уж, пожалуйста, не покидайте так рано моего мужа, поговорите. А я приглашаю вас остаться у нас, комната для гостей свободна. Надеюсь, за завтраком с вами увидеться.

— И правда, — поддержал свою благоверную муж, — чего вам в ночь идти?

— Но… — Запротестовал гость, — как-то неловко.

— Ну почему? — Удивилась хозяйка. — Эт вам, голубчик, не столица, найти в такое время извозчика, практически, невозможно. Да и нас вы нечем не стесните. Правда, дорогой?

— Право же оставайтесь, — ухватив за руку гостя, стал уговаривать хозяин. — Да мы бы с вами ещё поболтали, вечер чудесный, как-то и спать не хочется.

— Стало быть, я остаюсь, но при условии, дорогой Николай Петрович, — с улыбкой продолжал Антон Павлович.

— Любое условие, любезный.

— И что это за условие? — приостановилась хозяйка.

— Если позволите, Марфа Петровна, услышать историю про ту самую, из-за которой нужно креститься, уж больно мне интересно. Марфа Петровна передёрнула плечами.

— Да может как-нибудь в следующий раз, как-то в ночь о таком говорить не пристало, мало ли что потом привидится. Но, впрочем, если Николаша захочет, то расскажет.

— Эт всё суеверия бабские, — проговорил хозяин, но вышло у него это как-то неуверенно.

— Да не скажите, — все никак не могла успокоиться Марфа Петровна. — Я, конечно, понимаю, многое люди приврали, но, как говорят, нет дыма без огня. Удивительный род эти Зимородки…

— Душечка, шла бы ты отдыхать. Негоже себя расстраивать на ночь. — Вмешался муж.

— Да, да, — пойду я. — Поздно уж.

Марфа Петровна поклонилась направившись в сторону дома. В беседке наступила тишина, слышно было только шелест листьев и пение сверчка. Ночные звуки все больше и больше входили в свое владение.

— Ну, так что же? — Нарушил молчание Антон Павлович. — Все-таки расскажите мне. Постукивая пальцами о стол, Николай Петрович поднял глаза и в упор посмотрел на собеседника.

— Как хотите, желание гостя закон для хозяина.

В этот момент, гостью показалось, что хозяин, который минуту назад был пышущий радостью и довольный своей размеренной благопристойной жизнью провинциального буржуа, как-то сразу сник. Чувствовалось внутреннее напряжение. Будто бы в нём боролись желание рассказать и нежелание приоткрыть какую-то завесу тайны перед чужаком. А при всем гостеприимстве, хозяин понимал, что столичный гость все ж таки чужак.

— Ладно уж, — будто бы решив про себя дилемму начал хозяин. — Но предупреждаю, что правда, что вымысел, не знаю. Народ говорит, я перескажу. Кое-что и от себя добавлю, давно меня это мучит.

Антон Павлович поудобней умостился в широком плетёном кресле, которое под его весом издало тихий плачущий звук, приготовившись слушать. Но хозяин не спешил, достал трубку и медленно начал набивать табаком. Его огромное рыхлое тело качалось, и пыхтел он как паровоз, пытающийся сдвинуть с места огромный состав. Гость не спешил, понимал, что хозяину нужно время, чтобы решить с чего начать, он рассматривал лампу, на свет которой слетелись мотыльки. В этой затянувшейся паузе было что-то неприятное и всё же интригующее.

— Так вот, — без предисловия, нарушив затянувшееся молчание, начал хозяин. — Кто они и откуда здесь появились, никто толком не знает, но был я еще мальцом, так моя бабка по отцу сказывала, что появились они в самый страшный год. Зима в тот год началась рано, не успели пшеницу с полей убрать, так под снегом на полях и осталась половина урожая. Старожилы сказывали, что на их веку такой ранней зимы отродясь не было. Не угодили Богу, бабы говаривали. Много народу померло от голоду и холоду в том году. Всю зиму морозы стояли, что птицы на лету замерзали и камнями о землю разбивались. А людей по весне находить стали, где только не находили, а больше всего в лесу. За хворостом пойдут, так назад уж и не возвращались. Так вот бабка-то и сказывала, что в этом году они и появились в городе. Да всё молчком, особняком держались.

Хозяин Зимородок статный и ладный мужик был, не пьющий, работящий. Охотно за любую работу брался, крепко работал. За что ни возьмётся, все у него в руках горит, никто угнаться за ним не мог. Когда поняли, что мастер на все руки, приглашать к себе стали. Город рос, строили много, а у него, что не изба, то дворец и ни одного похожего. Полюбили их, он в помощи никому не отказывал, а коли видит, что заплатить не могут, солдатка какая али баба с детьми без кормильца оставшаяся, так он и за спасибо помогал. Многие крутили пальцем у виска, но помалкивали, при встрече улыбались да в гости зазывали. А жену свою он пуще жизни любил. Было за что. С дому она редко выходила, всё по хозяйству. Но уж коли вышла в лавку или еще зачем, так месяц бабы у всех колодцев языки чешут да обсуждают. Звали её Катериной. Может, назвалась так, документов никто не видал. Но видно, что с далеких краев она, злые языки поговаривали, что красота ейна не от Бога, да я думаю, завидовали просто. Ты ведь, дорогой Антон Палыч, Олесю встретил, так вот она её праправнучка. Бабка моя Олесю не застала, померла, да будет ей земля пухом. А вот за мать ее сказывала, что та супротив своей бабки дурнушка. Это-то она дурнушка? Да я красившее женщины и не видывал. На неё, что на картину глядеть можно, без сна и отдыха, обо всём на свете забываешь. Вот тогда-то я и подумал, мальцом, интересно бы на энту Катерину поглядеть. После услышанного от бабки я долго ходил и канючил, чтоб побольше о ней узнать, да она как воды в рот набрала, шлепнет меня легонько по шее и скажет, что мол не моего ума это дело. Так бы может, оно и прошло, забылось, кабы со мной одно происшествие не вышло. С того разговора, мной подслушанного, малость уж годка два утекло, матушка нас без няньки на прогулку отпускала. А дело летом было. Проснулся я не свет не заря, вылез тихонечко в окошко, комната моя тогда находилась рядом с нянькиной. Вон, там на первом этаже. — И Николай Петрович махнул рукой в направлении особняка, где в густых сумерках только угадывались слабые очертания дома. Постоял, потоптался, солнце только озолотило кромки деревьев, а роса блестела, что те брильянты в траве. И побежал к реке. Думаю, пока все спят, успею к завтраку из заводи вернуться. Речку одним махом перемахнул, у нас вы видели дом на извилине реки стоит. Так что тут узкое место, матушка хоть и запрещала нам без ее ведома одним купаться. Но слишком и не журила. Вот я всегда бывало, пока никто не видит переплыву здесь, а там через болото к заводи рукой подать, и вода что зеркало, песок и камни на дне видно. В такую рань там только рыбаков и можно увидать, да и то редко. Летом работы много, не до рыбалки нашим мужикам. Ну, я, значит, болото проскочил, только кусты раздвинул на песок выскочить, по дороге-то крюк делать нужно, а через кусты напрямик и песочек, да так и обмер на месте. Смотрю и глазам своим не верю, даже зажмурился, думаю, привиделось, ан нет, открываю не привиделось.

Николай Петрович перевел дыхание, прикрыв рукой глаза, будто свет ему мешает, и замолчал. Могло показаться, что совсем уснул, только легкий шорох наступившей ночи вмешивался в тишину. Рассказчик молчал, а слушатель не торопил, понимая, как далеко в своих воспоминаниях находится от него Николай Петрович. Но вот он пошевелился, тряхнув головой, сбросил с себя остатки воспоминаний.

— Да, так на чем я остановился?

— Вы увидали, что-то или, как подумали, вам привиделось. — Напомнил Антон Павлович.

— Да, так вот я об этом никому не говорил, до сегодняшнего дня. Даже не знаю Антон Палыч, не обессудьте, стоит вам говорить, но вы у нас человек ученый, может и разберетесь. Мне с моим умишкой не понять. Да и давно это было. Временами как вспоминаю, так уж и самому кажется, что все это сон.

Он почесал пальцем переносицу и продолжал.

— Нус, раздвинул я кусты и вижу её, бабку Олеси Настасью, в чем мать родила. Стоит по пояс в воде, волосы распущены, волнами черными все тело прикрывают. Вся изогнулась, руки к солнцу подняла, в небо смотрит, и губами шевелит. Я по началу убежать хотел, да потом любопытство пересилило. Присел в кустах. Хороша, глаз не отвести! Волосы, что шелк, блестят, переливаются всеми цветами радуги, ну что драгоценные каменья на солнце. Так и хотелось подойти, руками погладить. За руки уж не говорю, не мастер все это описывать. Это, батюшка, больше по вашей части. Но точно могу сказать, такие руки у рабочего люда не бывают, совсем не крестьянские руки. Но, то что произошло дальше, совсем меня повергло в шок. С перепугу даже креститься начал. Она стоит, как сейчас вижу…

Николай Петрович вскочил с кресла слишком уж прытко для его массивного тела, и, не замечая удивления на лице гостя, стал прохаживаться вокруг стола, жестикулируя руками. На лбу появились капельки пота, которые он и не пытался смахнуть разгоряченный своими воспоминаниями.

…— Руки подняты, голова запрокинута, широко открытыми глазами смотрит на солнце. Вы, голубчик, пытались когда-нибудь смотреть на солнце? Думаю, пытались. И у вас как у любого нормального человека не получалось, потому как это противоестественно. Дас, голубчик, это противоестественно, и не пытайтесь со мной спорить.

Но в своем порыве он даже не замечал, что с ним никто и не спорит. Складывалось впечатление, что все эти годы он наедине с собой до сих пор ведет спор, видел он это или нет.

— А она…! Вы понимаете, она смотрела! И я увидел, как лучи солнца начали приближаться к ее рукам, что огненные языки пламени. Сначала они коснулись ее пальцев, а потом стали все больше окутывать руки, плечи, голову, пока вся она не оказалась во власти солнечной стихии. Резь в глазах была невыносимой, слёзы струились ручьями залив все лицо. А я сидел на корточках, не в состоянии даже пошевелиться. Она, сплетенная лучами, словно живой светящийся факел замерла на месте. Свет струился в ней, вокруг замерло всё живое, птицы умолкли, на деревьях застыли как по команде листья, не было слышно плеска воды. Она стала единым целым с природой, казалось, они слушают её. Я тогда подумал, простому человеку такое не подвластно. Чем тише становилось вокруг, тем громче внутри меня звучала музыка, пробуждала и затрагивала все уголки моей души. О, это была божественная музыка! Больше в своей жизни я ни разу её не слышал.

Антону Петровичу в голосе рассказчика почудились нотки сожаления о том, что больше ему не суждено этого услышать. А может и не показалось, а правда он об этом сожалеет. Немного помолчав, Николай Петрович продолжил свой рассказ, но уже без прежнего блеска в глазах и возбуждения, как будто вместе с музыкой ушло и все очарование его жизни.

— Очарованный всем увиденным, хотел убежать так же незаметно, как вдруг в голове у меня так тихо прозвучало: «Коля выходи, я знаю что ты там». Я вздрогнул, но голос продолжал звучать в голове…

Он оглянулся по сторонам, будто испугавшись, что их подслушают, близко наклонился к Антону Павловичу и зашептал:

— Она меня звала, вы понимаете, голубчик, меня, — ткнув себя указательным пальцем в грудь. — И я, как заколдованный, вышел из кустов, стал приближаться. Ноги мои дрожат, подкашиваются, дотронься кто-нибудь до меня в тот момент, точно с перепугу упал бы замертво. Но она стояла на берегу уже одетая, улыбалась, заплетая косу, пальцы так проворно бегали по волосам, что невольно залюбовался, подумал, как ловко управляется с этой копной, просто играючи. И тут она заговорила: «Что, Коленька, понравилось?» Я только и смог промямлить какое-то извинение, что, мол, случайно, не хотел, так уж получилось, что не бейте, я никому не скажу. В общем, не помню точно, что ей говорил, да это и не важно, она только засмеялась. А потом так в глаза пристально посмотрела да говорит: «Запомни, что на судьбе написано, то не изменить, тяжкий крест на твою долю выпал да на детей твоих. Начнётся гроза, не жди, семью бери да убегай, наживёшь еще на своем веку, а останешься на месте — без головы тебе быть, гнезду твоему отчему другая судьба выпадет». Потом погладила по голове, да проговорила, авось и пронесет гроза. Да, вот сколь лет прошло, а всё в толк взять не могу, о чем это она. Вот верите, вам рассказал, так гора с плеч.

Ну, что вы скажете на это голубчик? Молчите. Вот и я все годы молчал. Расскажи кому, на смех подымут, или что хуже, подумают, головой тронулся.

Антон Павлович сидел молча, забросив ногу за ногу, тихонько раскачиваясь в кресле, немилосердно под ним скрипевшее. Задумавшись, он даже не сразу услыхал Николая Петровича, продолжавшего рассуждать на тему, поверили бы ему люди, расскажи он им правду.

— Вы говорите, любезный Николай Петрович, — прервал его размышления гость. — Что об этом ни с кем не говорили?

— Истинная, правда. Вот вам крест, если вру.

И Николай Петрович спешно перекрестился.

— Ну что вы, батенька, Господь с вами, верю я вам. Да мне вот интересно, с чего люди-то к ним так относиться стали. Сами же говорили, что, мол, помогали, да всё такое.

— А, дак вы про это…. Так это ж еще все до меня было. Все как раз с Катерины и началось. Прислали нам тогда из столицы нового управителя. Вот он и положил глаз на Катерину. И решил, во что бы не стало добиться её. Да как при муже сделаешь это? Вот и придумал. Строил он себе в то время поместье новое на казацком валу, рядом с Петровской церковью, сгоревшие остовы только и остались как память в назидание потомкам. Народ и сейчас, проходя мимо этого места, крестится. Так вот, пригласил он строить Зимородка. Построил тот ему дом, да такой, что даже с Москвы приезжали посмотреть, а когда пришло время платить за работу, вот он его и обвинил в растрате денег. Мол, во время строительства много своровал. Вызвали следователя, не знаю как там дело было, что в народе гуторят, то и пересказываю, только увезли его на каторгу. А Катерина, бабка сказывала, средь бела дня «в тот день ярмарка была, народу понаехало со всей округи» к воротам его дома простоволосая вся в черном подошла, сразу тишина стала на площади, руки так к дому простерла и говорит: «Свою вину чужому отдал, безвинному покой, виноватому огонь». Повернулась и ушла. И только она площадь покинула, как запылала усадьба со всех сторон, никто, говорят, в живых не остался, ни стар, ни млад, даже животина и то подчистую сгорела. Вот такая история, батенька.

— И что же, с тех пор эту семью сторонятся?

— Да, немало еще гуторили люди. У нас сами знаете народ тёмный, вот как где-что случиться, тут же пальцем и тычут, вот, мол, кто виноват. А доброту у нас быстро забывают, и сколько бы он ни сделал, всё одно. Вы на Сухановской улице были?

— Да, ох красивая там беседка…

— Так вот, эту альтанку он, говорят, вечерами после работы у городничего, одним топором сделал, в ней ни одного гвоздя нет, такой мастер был. А потом её городу в знак благодарности подарил. А вы говорите доброта, где она? Забыли о ней, а вот то, что усадьба сгорела до сих пор помнят. Дочке её за ворота совсем ходу не давали. Да и Катерину так больше и не видели, не выходила она. Как жила, того никто не знает. Соседи отвернулись, мимо дома проходили — плевались, даже те, кому Зимородок помогал. Рассказывали, что через некоторое время после случившегося, молодые хлопцы подкараулили дочь Катерины, хотели посмеяться над ней, так больше их никто и не видел. Даже следователь приезжал, допрашивал мать и дочь, но так ничего и не нашел, дело закрыли. А их со временем оставили в покое и горожане. Правда это или слухи, я, любезный Антон Палыч, не ведаю… Ох, заговорились мы с вами, уж светать начинает, пора нам с вами вздремнуть.

— Да, да, — рассеянно произнёс гость, поднимаясь.

Вот такая история, давно, это было, вздохнул дом. А то, что Анастасия маленькому Николаю, напророчила, исполнилось. Когда, бросая всё нажитое, от революции за границу бежал, еле ноги унес. Тогда-то он и понял смысл, сказанный ею в тот далекий год. Лютовала чернь сильно, всех без суда и следствия на месте расстреливала, а хозяев-то моих спас бывший садовник. Он подался в комсомольцы. Ячейки у них назывались, туда говорят самых бедных брали, мол, они самые сознательные. Не знаю, о какой сознательности речь шла, наш садовник видимо не очень сознательный был. Или может не самый бедный, ну неважно, главное что он ночью прибег и хозяина предупредил, что мол завтра утром комсомольцы придут бомбить, как теперь говорят, то есть расстреливать будут. Так хозяин этой же ночью собрал семью, да лесами, полями убёг. Эх, где-то он счас горемычный. Уж и в живых наверное нет. Выходит, права Анастасия была. Да видно для нас гроза только начинается. Давно не слыхивал о Зимордках, видно дождались своего часа, что-то оно будет.

— Ну вот, — сидя у пылающей печи, проговорила старуха. — Клавдия уж скоро порадует нас. Не умереть бы, дождаться, хоть одним глазком взглянуть.

— Мама, ну что это вы говорите, — всплеснула руками черноволосая женщина, поворачиваясь лицом к старухе. — Чего это вы помирать вздумали?

— А я и не вздумала. Знаю, помру, так без меня как нужно не встретите голубку нашу. Душа Катерины возвращается, в пророчествах сказано. Ты-то Соня должна это понимать.

Все мы здесь живем, как Катерина завещала. Ждать пока время не придет, и на свет не появиться такой ребенок.

Соня молча кивнула.

— Да знаю я, мама. Я все хорошо знаю, да только сердцу не прикажешь. Она ведь дочь мне, кровинушка моя, как же мне не беспокоиться. Сама ведь говоришь, что родиться, то не звезды не небо предсказать не могут. Справиться ли дочь? Каково ей будет?

— Знаю, потому и говорю, что не собираюсь помирать.

— Ой, мама, опять вы за старое, ну чего вам неймется?

Петр нервно ходил из угла в угол по своей небесной канцелярии.

— Ну услужил отец родной, ну услужил. Ну почему все напасти мне разгребать. Мефодий, он в любимчиках ходит. После такого не то что епитимью накладывать, а на землю в кандалы, да по этапу. Пусть бы свою революцию делал. Дали ему за Россией смотреть вот пускай и расхлебывает. Понимаешь, развел бардак, а тебе все шишки достаются. Он, значит, эксперименты устраивает, а мне подчищай. После такого подчистишь. Тут все придется бульдозером разгребать и начисто равнять, а уж потом заново строить. Я бы на месте отца нашего небесного, Мефодия послал на несколько столетий в преисподнюю испражнения после наказаний убирать, глядишь, отпала бы охота устраивать на подотчетной территории свои опыты. Вот и сейчас, чувствует мой дух, не без его участия душу-то её возвращают, да меня за ней наблюдать ставят. Точно, никак на моё место Мефодий нацелился. А Клеандра хороша, нечего сказать. Я ж её с таким трудом в забвенье отправил. И как она умудрилась прошение мимо меня подать? Вот уж хвиёна. Все бы ей через голову, да к самому. Стерва. Чувствует дух мой небесный, придется попотеть. Надо бы встретиться с ней до того как час пробьёт…

— Посетитель к вам. — Влетевший ангелочек низко поклонился.

— Ты что из новеньких? — Спросил Петр. — Что-то я раньше тебя не встречал.

— Да уж с недельку. — Ответил тот, не поднимая головы.

— А где Кирилл?

— Так его Мефодий к себе в помощь призвал.

— Ну и тут этот Мефодий постарался. Наш пострел везде поспел. — Выкрикнул в сердцах Петр.

— Так что, посетителя звать аль как? — спросил новоиспеченный секретарь.

— А ты случаем, дружок, не с мефодиевской канцелярии будешь? — Зло зыркнул Петр на склоненного.

— Нет, ваше благородие.

— Какое такое благородие?! Головой треснулся иль как? Недавно что ль прибыл? Замашки как у денщика. Ты брат мой знаешь, какой чести удостоился? Тебя в самое, что ни наесть праведное место служить поставили, а ты…

— Ишь раскудахтался. И давно твоя канцелярия самой праведной стала, а Петр?

Петр резко повернулся, услышав до боли знакомый голос.

— Вспомни дуру, она и появиться, — пробормотал себе под нос Петр.

— Аль не рад меня видеть? — Навстречу ему плыла та, о которой он несколько минут назад вспоминал.

— Клеандра, свет небесный, до чего хороша, прям с курорта…

— Я тебе, мой милый, этот курорт на долго запомню.

— Ну что ты все такая же неугомонная, что же все шишки как всегда мне? Но я покорный слуга твоей неземной красоты, все это время, глотая слезы, молил о твоём возвращении в наше райское гнездышко. Пусто здесь без тебя, и праздник не праздник.

— Что б тебе так пусто было как мне все это время! Что лучшего места для меня подобрать не мог, аль так сильно мешала?

— Ну, дорогая, не будем ссориться. Кто мог подумать, что ты пойдешь, против, самого… — Подняв указательный палец, воскликнул Петр. — Кто же мог подумать, что ты нарушишь клятву, данную ему, между прочим, без принуждения. — Лукаво заметил Петр.

— Ну, знаешь дорогой, это удар ниже пояса. Ведь я от службы-то не отказывалась. Ну влюбилась. Могу я за тысячи лет один раз влюбиться?

— Тоже мне влюбилась, а ты о последствиях подумала, аль так плоть на земле над разумом преобладает? И это в тот час, когда каждый воин Света на счету, перед самой битвой с тьмой. Вот благодаря таким влюбчивым как ты, мы и проиграли это сражение. Ты о чем думать должна была, естественно не о достоинствах в штанах. Тебя зачем в тот тяжелый год в Россию-матушку с Шотландии отправили? Самое ответственное место дали, так как верили в тебя. Сам, — Петр поднял указательный палец — распорядился, мол, она не допустит в России всяких революций и массового уничтожения детей его. Ты куда должна была ехать? — Многозначительно сделав паузу, с пафосом произнес Петр. — В столицу к царю, Гришку растоптать и его место занять и не допустить уничтожения монархии, так ведь, а ты что? Мужика увидала, слюни распустила, да с ним в Малороссию подалась. Так что, тебя за это я должен в твою пухлую попу целовать. Прости меня Господи за слова негожие. Ты ведь там миловалась, а я тут нашу канцелярию после твоих выкрутасов спасал — чуть не расформировали, а меня на землю к большевикам в застенки как ненужный элемент отправить собирались. Мефодий больше всех визжал, что, мол, плохо работают, за своими служащими не смотрят, дисциплины никакой, а все ты. Сколько раз предлагал Мефодию перевести тебя к нему на повышение. Так он, гад, только руками разводил, что, мол, с удовольствием, да, мол, расширение штата не предусмотрено в этом веке за ненадобностью. Ты, душенька, знаешь, что когда о тебе разговор заходит, так все в разные стороны бегут, и опять мне за тебя ответ держать, Сам меня вызвал и сказал, что если и это провалим, то по этапу на Колыму пойдем, хочешь? Хай мене чур карае. — перекрестился Петр.

— Ну, давай, вешай теперь на меня всех своих псов. — Клеандра вскочила, приняв бойцовскую позу.

Петр понял, еще секунда и эта ненормальная вцепиться своими когтями ему в лицо, а когти этой дамочки ему пришлось испытать несколько веков назад. До сих пор помнит подпись на своем драгоценном личике, Петр даже вздрогнул при воспоминании. Надо было срочно спасать положение. Не очень красиво получится, увидь такую картину его новый секретарь. Вот уж порадуется Мефодий, этой дуре-то все равно, она через миг на землю, а ему каково?

— Ну, вот ты опять разгорячилась, ну что за необузданный нрав, — пошел на попятную Петр. — Клеандрочка, давай не будем устраивать ссору, перед подчиненными неудобно. Нам же с тобой работать придется вместе.

— Интересно, какому ослу в голову пришла такая глупая идея, тебя приставить мне в помощь.

— Ты говори да не заговаривайся, — поднял указательный палец Петр. — Указание сверху. — Выдержав многозначительную паузу, произнес Петр. «Можно подумать я без ума от этой идеи. С тобой, что на пороховой бочке сидишь». — В сердцах подумал он, вслух же произнес:

— Ты благодари своего сподвижника Мефодия. Уверен, его идейка была. Вот он и предложил её, где следует. Чтоб мне насолить.

— Ну да, ты у нас один такой, — перебила его Клеандра, — весь осторожный и правильный. Законник ты наш.

— Ты наверно уж подзабыла, милая моя, кто за тебя словечко замолвил, когда ты от своего дружка драпала, грехи свои тяжкие замаливая и всепрощения прося. Забыла, кто первый тебе руку помощи подал и на совете голосовал вернуть тебя на небеса как раскаявшуюся и весь твой род. А ведь если бы не ты со своими дружками, не пришлось бы Всемогущему весь мир по новой отстраивать. Чем вам не жилось во времена Атлантиды. Вам Господь все дал, магии вас людишек обучил, Богов вам дал в помощь, нужды не в чем испытывать не пришлось, законы добра и справедливости исполняй и живи. Твой род на вершине власти был. Вы хранителями равновесия были, и что, это ведь тебе мало показалось. Это ведь за тебя Господь твой род проклял и к дьяволу послал, потому, как тебе всевластия, моя дорогая, захотелось. Это ты прислушалась к Люциферу, на слова его масляные попалась, что большего достойна, ты в рядах чародеев раскол ввела, разделив мир на белых и черных магов, кто душой был крепок, ополчились против тебя. Ты нещадно уничтожала всех неугодных, сколько крови пролилось невинных. Но ты все-равно действовала по принципу «лес рубят щепки летят», не понимая, что каждая щепка, чья то душа. Ваша война магов привела к тому, что даже земля не выдержала. Вы умудрились пустить реки вспять, солнце стало вставать там, где ему садиться должно. Вы нарушили закон природы, пустили время не своим ходом. И не Господь вас наказал, вы сами себя наказали, своей ненавистью. Умудрились срубить сук, на котором сидели. Вы разрушили дом, в котором жили. Но даже после этого Он вас простил, дал еще шанс, забрав у вас магию, оставив только избранным хранить и передавать секрет, тем, кто достоин. Но вы людишки не можете по-другому, как только развиваться на самоуничтожение. Вы другой способ нашли уничтожить свой дом. Уже сейчас на вашей планете дышать можно через раз. Скоро у вас не останется лесов, земля у вас как сыр рокфор изъедена.

— Ладно, забудем. — Примирительно сказала Клеандра. — Время поджимает. Вытащили из забытья и опять сразу в дело, даже осмотреться не дали, так что теперь?

— А, Мефодий значит не ввел ваше величество в курс делов, творящихся на грешной земле? — Язвительно спросил Петр. — Самое что нинаесть логово дьявола. Пока ты в забвенье была, там столько всего произошло. Да что там говорить, сама увидишь. Твои-то ждут тебя не дождутся, чтоб ты им прописку поменяла. Сама ведь наложила заклятия места на свой род.

Клеандра поднялась, разгладила руками невидимые складки на платье и сказала: — Раз уж нам с тобой вместе работать так подскажи…

— Не было печали… Ты у нас умная, вот и думай, — обижено произнёс Петр.

— Ну гляди, тебе первому головы не сносить, если что у меня не так пойдет, обидчивый наш, — произнесла Клеандра.

— Ладно, не кипятись… Там говорят нечисть довела Россию до ручки, скоро как болото станет, жрать нечего, зато вооруженные до зубов, колбасу, говорят, как и водку по талонам выдают — по две в руки.

— Чего? В России водка по талонам?! Во, ужас, вы чего, меня в преисподнюю отправляете?

— Ты не перебивай, а слушай. Нечисть Россию полностью захватила, вся верхушка из преисподней, сами себе медалями все вплоть до задницы увешали, как не день так и праздник. Народ ропщет, опять кровопролитие может случится, эти-то просто так не уйдут, придется их как тараканов морить, всеми доступными средствами. Смотри, если пролетим и воли Всевышнего не исполним, готовь тулуп, на Колыме пригодится.

— Ладно не пугай, Ностардамус до сих пор в Мефодькиной канцелярии, вот и сгонял бы к нему. Насколько я поняла все по его плану исполнилось, вот бы и выяснил с чем нам там придется сейчас работать, а то я смотрю, ты только за свое местечко и держишься, как бы не скинули. Пора бы тебе и курьером поработать, засиделся ты в кущах райских.

— Ну ты мне не указ, дорогая. Ты бы лучше на земле за своей плотью смотрела. Как бы опять твоя очередная страсть нам все планы не испоганила, а то этот твой грешок там внизу хорошо знаком. И не удивлюсь, что тебе вновь подсунут очередного красавца с черной душой и бесподобными манерами. Как с вами бабами трудно работать, как увидали причинное место мужика так голову и потеряли.

— Ой, ладно, загнул ты Петя. Забыл, наверное, кто Адама совратил. Мозги-то вам дали, а нас из ребра сделали. Да только я смотрю вы ими редко пользуетесь. — Парировала Клеандра.

— Вот-вот, я и говорю, все беды от баб.

— Можешь спуститься вниз, служебный лифт, надеюсь, работает? Напросишься там на работу, тебя с потрохами заберут, этакий экземпляр с небесной канцелярии свалился. И резюме писать не придется, профи им нужны, а то работать с отребьем приходиться. Будешь большей шишкой, да и от меня сразу избавишься. Ну что? Вперед?!

— Не успела появиться, а уже когти отрастила. Желчь так и прет. Клеандра, душечка, побереги мои седые пряди, их у меня не так много осталось. Это все на твоей совести.

Но в этот момент все услышали звуки гонга, провозглашающего о вселении посвященной души в новое тельце человеческого детеныша.

— Ну, до встречи на земле, — произнесла Клеандра, покидая канцелярию.

— Эй, Клеандрочка, а теперь какое имя собираешься на земле брать?

Клеандра приостановилась и задумалась, легкая тень пробежала на ее челе, потом махнув рукой, сказала:

— Это раньше я могла выбирать, а теперь, сам говоришь, там непонятно что. А я не успела еще оглядеться, сразу отправляешь в командировку. Какое получу, то и будет.

Петр остался сидеть в задумчивости. «Так, надо бы приготовиться. Это на земле пройдут года, до наступления её часа, а у меня остались минуты. Ох, чувствует мой дух, задаст она мне жару. Ну да ладно увидим, а пока пусть её родственнички примут достойное участие в её детском и отроческом возрасте.»

Ой, мама, — заголосила Клавдия, — ой бооольно! Спину хватает, ой, живот…

— Ну, началось. — Забегала по комнате мать Клавдии. — Все будет хорошо, это не страшно, у нас в роду бабы сильные, мы сами рожали.

Мать успокаивала Клавдию.

— Вот счас я все приготовлю, воду нагреем …

— Мам, ты шо с глузду зьихала? — уставилась на мать Клавдия. — Вы что решили, что я рожать дома буду. Иль я вам не говорила, что муж даже слушать не хочет. Мы что, в прошлом веке живем? На нас и так соседи косятся. Мужа моего затыкали, на ведьминой дочери женился… Ой, как больно!

— Не ори, — подала с полатей голос бабка Олеся, даже сейчас в этой древней старухе угадывалась красота прошедших лет и сила духа. По тому как притихли молодухи было понятно, кто здесь главный, и чей голос будет решающим. — Не ты первая, не ты последняя. Все рожают, и ты родишь, еще не время.

— Мам, ну что она все время лезет с нравоучениями?! — Завыла Клавдия, держась за живот. — Скорей беги скорую вызывай, а то я умру!

— Ну кто это придумал, соединить наслаждения с болью? — Мать смотрела то на дочь то на бабку, не зная на что решиться. Ослушаться мать она не могла, но и дочь жалко.

— Мам, — подошла к старухе Соня, мать Клавдии. — Может, правда в больницу? Может, Господу угодно, чтоб она не дома рожала, а…

— Богу угодно рождение этого ребенка. Ладно уж, делайте как знаете. Я молиться буду. Обрадованная женщина быстро метнулась в угол успокоить дочь.

— Бабка добро дала. — Произнесла мать, поглаживая дочь по волосам. — Ты потерпи еще немного.

— Да иди же ты поскорей, — заныла Клавдия, согнувшись в очередном приступе боли. — Ба, будь милосердной, помоги снять боль. Ты же можешь.

— Не хнычь. Тоже мне, боль, — бормотала старуха, приближаясь к постели внучке. — Ляг на спину.

— Не могу, — хныкала Клавдия, поворачиваясь, — болит.

— У всех болит, на-ка вот, одень на шею. — Бабка подала внучке медальон на серебряной цепочке. — Пока не родишь, не вздумай снять.

— Что это?

— Оберег на благополучное разрешения младенца, а теперь выпей этот отвар, бабка подала плошку, наполненную теплой похожей на чай с плавающими белыми кусочками какого-то корня. Клавдия нехотя приняла сосуд, но перечить бабке не стала, и отпила.

— Давай до дна пей, а коренья съешь, это белая лилия она тебе при родах поможет. — Прикладывая старческую руку к животу, бурчала старуха. — Эх, шустрая девчонка, наша порода.

— Почему ты думаешь, что девчонка? — Спросила Клавдия, чувствуя как боль мало помалу отступает под бабушкиной рукой. — Может это мальчишка. Мой, мальчика хочет.

— Ты, внученька, не волнуйся, эта ему заменит любого мальчика.

— Ба, ты меня пугаешь, ну почему ты все время говоришь загадками. Мама, как не спросишь, только отмалчивается или говорит, что не время. «Придет час, узнаешь», а когда же он придет?

— Пришел, милая, пришел. Родишь ты в полдень, как планида ее станет. Венера соединится с Солнцем, так что не торопись в свою больницу. А ребенок этот предвестник перемен, вот только хороших или плохих, только Богу известно. А нам, простым смертным, знать этого не дано. Но силой наделена будет безмерной.

— Что, больше чем у тебя? — Удивилась внучка.

— У меня? — Усмехнулась старуха. — Да я ручеёк супротив водопада, я ветерок супротив урагана. Вот какая честь тебе девочка моя выпала.

Клавдия задумалась.

— Ба, это что же получается, тебе сила дана, матери моей дана, а я не получила силы, зато должна родить ребенка, с такими данными. Нет, это нечестно. Нечего себе счастьечко выпало на мою голову. Это ж как в том анекдоте, упало на нее счастье и раздавило.

— Не богохульствуй, у каждого свое предназначение на земле. У нас с твоей матерью вырастить хорошую мать для этого ребенка, а у тебя стать хорошей матерью для неё. Наш род вечно призван служить Богу. Эту клятву еще Клеандра дала, вымаливая всепрощения Господа для нашего рода.

— А кто такая Клеандра?

— Душа той, которая у тебя сейчас под сердцем.

— Ба, так ты же говорила, что это Катерина?

— Имен может быть много, а душа, деточка, одна. Клеандра или Катерина, самое главное, что душенька ее, нашей спасительницы. Теперь-то мы сможем избавиться от заклятия рождаться в этом месте.

Во дворе хлопнула калитка, кто-то скоро пробежал через двор, в сенях скрипнула дверь.

— Ну вот и мать твоя вернулась. — Произнесла бабка, поднимаясь с постели, на которой лежала Клавдия.

— Ба, не уходи, а то опять болеть будет.

— Не будет пока. И запомни, родишь в полдень над восходящей планетой Солнца и уходящей утренней Венерой, как раз в точке их соприкосновения, в двенадцать часов и одну минуту.

— Мам, ну что ты её пугаешь, — снимая платок, суетилась Соня. — Все дочка будем собираться. Скорую я вызвала, скоро приедут.

— Ну да, смотри, скоро, — пробурчала старуха, — знаем мы их «скоро». Пускай детинка лежит, успеется. Я, Клавдия, скажу, когда собираться.

— Мам, а ты Федьке-то на работу позвонила? — Заволновалась Клавдия.

— Не волнуйся, позвонила, его на месте не было, да сказали передадут. И что за работа у него такая ночами нормальные мужики дома спят, а его ни днем ни ночью найти нельзя.

— Мама зря ты о нем так, он ведь инженер, на нем столько народу держится.

— Вот я и говорю, народу держится, а жену на старух оставил.

Соня суетилась, пытаясь собрать дочь в больницу, бегая по дому из угла в угол, что-то ища, перерывая вещи в сундуке.

— Знаешь, доченька, я тут сберегла кое-что, еще после тебя остались одеяльце и пеленочки. Так я тебе их приготовлю, с собой возьмешь, тут…

— Мама, я в больницу еду. Ты понимаешь? А ты мне вещи двадцатилетней давности всучить хочешь, оставь. Я все с Федором подготовила. Родится ребенок, он забирать будет, привезет.

— А во что его пеленать в больнице будут? — Удивленно спросила мать.

— Ой, мам сразу видно, что ты в больнице не была. Там все дадут, а с собой брать нельзя всё одно всю одежду вернут.

— Там у них Соня коммунизьм, — усмехнулась бабка. — Все общее для всех.

Мать расстроено присела к дочери, ласково погладила по голове, — Доченька может все же решишь дома, а? Тут мы тебе все как следует сделаем…

Дочь приподнявшись посмотрела на мать:

— Мам, ну не те времена сейчас, люди засмеют.

— Ладно, поступай, как знаешь. — Тяжело вздохнула мать.

— Соня, поди сюда. — Бабка долго копалась в складках своей необъятной юбки. Вскоре из многочисленных подъюбников показался сверток. Положив его на ладонь своей старой, но еще достаточно сильной руки, бережно, словно новорожденного, стала разворачивать. На пол упал видавший виды клочок плотной рыжей бумаги, раскрыв взору что-то прямоугольное, завернутое в кроваво-красный лоскут бархата.

— Что это? — спросила Соня.

— Вот и пришло время, — оставив без внимания вопрос дочери, продолжала бабка. — Иди-ка Клавдия сюда.

— Ой, ба, лучше уж вы ко мне.

— Не канючь, не рассыпишься. Уж коли сказала, подойди, так выполняй.

Клавдия нехотя стала подниматься с постели и, поддерживая живот, поплелась к бабке.

— Ну, что еще? — В руке у бабки лежала темная, напоминающая маленькую шкатулку вещица. Но при внимательном рассмотрении никто не заметил ни замков, ни крючков открывающих эту шкатулку.

— Ба, а что это такое? — Заинтересовано рассматривая лежащую на ладони вещицу, спросила внучка.

— Ты все спрашивала, когда все узнаешь. Это ответ на твой вопрос.

— Фу, — фыркнула Клавдия.

— Ты не фыркай, а слушай. — Вытянув руку так, чтоб вещицу могли в тусклом свете лампы рассмотреть и дочь и внучка, бабка продолжала.

— Энту шкатулку на смертном одре Катерина передала моей матери на хранение со словами: «Когда вернусь на землю, мне она должна вернуться, а по этому завещаю хранить в роду, чужим не отдавать, в тяжелые времена о ней забыть и не продавать, потому как ценность в ней огромна, попадет в руки нечисти, будет горя много, сила в ней моя на земле».

— Так это что ж, навроде волшебной палочки? — Спросила Клавдия.

— Ну ты можешь хоть пять минут потерпеть и не перебивать? Чему я тебя учила с детства?

— Знаю, прости бабушка.

— Так чему?

— Старших слушать и не высказывать своего вопроса до тех пор пока тебе не дадут разрешения.

— Правильно дорогая, вот слушай и не перебивай, так как до поры до времени тебе придется головой отвечать за эту шкатулку.

— А долго мне придется отвечать?

— Я сказала, слушать. — Повысила голос бабка. От неожиданности Клавдия отшатнулась, не подержи ее вовремя мать, уселась бы пятой точкой прямиком на стоящий рядом с ней рогач возле печи. Бабка резко взмахнула рукой, от чего в доме закружился маленький смерч, перенеся рогач подальше к двери. И опять в доме наступила тишина, нарушаемая жужжанием мухи в окошке. Стороннему наблюдателю показались бы по меньшей мере странными летающие рогачи и невесть откуда взявшиеся смерчи. Только не этим женщинам, они знали, что бабку лучше не злить, а то эти смерчи покажутся цветочками, не дай Бог ей разойтись. Видывали, знают на что она способна. И больше ни одна не осмеливалась подать голос. Бабка увидала, что ее работа оказала плодотворное влияние, и продолжила:

— Видите на крышке семь знаков, это семь планид. Мать говаривала, что когда энти планиды станут в дом знака Льва, в этот момент вернется на землю ее душа в ребенке девочки. Срока точно никто не знал, и она не назвала, а приказала следить за знаками на шкатулке, так вот я думала это будет моя дочь…

Она внимательно взглянула на Соню.

— …или ее.

Клавдия поморщилась, но бабка не дала открыть ей рот, остановив взглядом.

— Но кто мог подумать, что эта честь выпадет тебе Клавдия. Но видно Богу угодно так. Мы предполагаем, а Бог располагает.

Вздохнув, она продолжила.

— Хранить тебе придется ее до поры до времени, а когда наступит час, ты сама поймешь, сердце подскажет. Когда это будет не ведаю, да видимо и там, — подняв указательный палец вверх, — не знают, а то бы ужо получила наставление, а посему думаю кумекать будем сами на месте.

Клавдия тем временем с неподдельным интересом разглядывала плоскую на вид с непонятного не то сплава, не то дерева или еще чего шкатулку. Затем подняла голову и, посмотрев на бабку, тихо спросила:

— Ба, а что там внутри, ты часом не знаешь?

— Чего не ведаю, того не ведаю. У матери спрашивала, да она сказала: «Не твоего ума дело». А я так мыслю, она и сама-то не знала.

— И у тебя ни разу за всю свою жизнь не возникало желание посмотреть?

Бабка усмехнулась, две большие складки образовались вокруг её рта, еще больше выделяя тонкие губы. Улыбка больше напоминала оскал хищника, готового заглотить свою жертву, нежели улыбку старушки, одной ногой стоящей на краю могилы. Рассматривая свою бабку, которую видела каждый день, которая вырастила, научила многим премудростям, важным в жизни, сейчас Клавдия увидела как бы незнакомого человека. И вдруг ясно что-то почувствовала, даже сама не поняла что она почувствовала. Круговорот мыслей, сменяя одну другой, закрутился вихрем в её голове, как будто она приподняла завесу, до сих пор скрывавшую личину бабки, и там оказался кто-то другой, совсем чужое ей существо. Сильное, жесткое, какое-то далекое, подавляющее своей волей всех и вся, заставляющее подчинятся ей беспрекословно. Клавдия застыла, ошарашенная таким открытием, поняв, что проскользнула, сама того не ожидая, к ней в душу, и чувствовала себя вором, застуканным на месте преступления. И тут в ее мысли вмешались другие, ей не подчиняющиеся. Она посмотрела на бабку, та, по-прежнему улыбаясь, спросила:

— Ну что? Понравилось тебе увиденное там? Ты, Клавдия, должна понять, какая ответственность ложится на твои плечи, и что вы с твоим мужем только земные родители, давшие новое тело этой душе. Какое оно будет здесь на земле в период ее становления зависит напрямую от вас. Вот поэтому я тебе и показала, какое оно может быть. Что, испугалась свою родную бабку? Это тебе девонька урок, знай, наружность может быть обманчива, а за внешностью может прятаться совсем другая личина. И если вовремя не разглядеть её, беда случится. Вот так.

Бабка замолчала, в наступившей тишине только тиканье часов-ходиков говорило, что жизнь в этом доме все ещё продолжается.

Клавдия даже забыла, что ей вот-вот рожать. Соня, мать Клавдии, сидела с краю лавки, сложив на коленях руки, боясь шевельнуться, и как бы всем своим видом показывая, что она-то уж точно понимает всю важность всего происходящего. Бабка улыбнулась своим беззубым ртом, глядя ласково на внучку. Тем временем маленький прямоугольничек все больше и больше разгорался серебряными точками и, казалось, что они отдельно живут на этой черной блестящей поверхности.

— А теперь отвечу на твой вопрос. Да я тоже была молода, как и ты сейчас, и мне не терпелось посмотреть, что там внутри, хотя мать предупреждала, чтобы я и думать об этом забыла. Но мне казалось, владея некоторыми навыками, я смогу посмотреть, что там внутри. Несколько лет подряд, после ухода матери в мир иной, я всеми доступными средствами пыталась открыть шкатулочку, до тех пор, пока мне однажды ночью сон не приснился…

Бабка замолчала, но никто не осмеливался нарушить тишину, зная, что вскоре услышит продолжение:

— …так вот, пришла во сне ко мне мать моя, стала здесь у двери и говорит: «Ты, Олеся, зря стараешься, не глупи, не тебе увидеть чужое. Откроется она только хозяйке, а ты не хозяйка, ты только хранитель. Запомни, только хранитель». И исчезла.

— А эти планиды, как ты их называешь, как раз и есть те знаки, которые скажут время открытия этой вещицы? Да? — Спросила Клавдия.

— Нет. Открытие этой шкатулки определит как раз твоя дочь. А это говорит только о том, что ребенок скоро появиться на земле. — Бабка ласково поглядела на притихших потомков. — Всю свою долгую жизнь я время от времени доставала ее, когда рожала твою мать, когда она тебя на свет Божий приводила. Ничего подобного не было. Уж думала, не доведется встретить душу Катерины. Видишь, первый круг образовался, это когда я узнала, что ты у нас тяжелая. И вот заканчивается образование второго круга. Видно, знак на твоем ребенке и сходится.

— Может, ты ошибаешься? — Шепотом спросила Клавдия. Три женщины склонившись, разглядывали вещицу, и каждая думала об одном, что же их ожидает.

Услышав за окнами шум подъехавшей машины, все вздрогнули.

— Ну вот и твоя скорая, и года не прошло, — проворчала бабка.

Хлопнула дверца машины, кто-то постучал в калику. Соня спохватившись, засуетилась, собирая дочь в больницу.

— Ладно, ладно иди уж, — пробурчала, не подымаясь с лавки, бабка. — Рожай тело, а душу мы уж встретим, как подобает.

— Ой, боязно чё-то, — запричитала Клавдия.

Соня, придерживая дочь повела её к «скорой». Хлопнула дверь, послышался шум отъезжавшей машины, увозившей внучку. Бабка так и продолжала сидеть, не двигаясь, как будто чего-то ждала. Тихо скрипнула в сенях дверь, в светелку вошла Соня. Сев в уголочке на лавку, тихо всплакнула.

— Ой, мам, что-то оно будет?

— Что будет? Будет что будет? Говорила вам рожать надо дома. Ладно, нечего раскисать. Нужно готовиться, — кряхтя, подымаясь с лавки, сказала бабка и полезла в сундук.

Машину сильно трясло на ухабах проселочной дороги. Врач недовольно бурчала себе под нос, что забрались незнамо куда. Клавдия скрепя зубы молчала, вцепившись в сиденье. Схватки все больше давали о себе знать. Вскоре тряска закончилась, машина выехала на асфальтированную дорогу, ведущую к родильному дому.

— Ну все приехали, — сказала врач. — Выходите.

Клавдия, кряхтя, выбралась из машины.

— Вам сюда, — указала женщина в белом халате. «Родильное отделение» — прочла Клавдия вывеску.

— Давайте, давайте, — подтолкнула остановившуюся в растерянности Клавдию врач.

Войдя внутрь, она огляделась. Увидев за столом сидевшую дородную женщину, боязливо поздоровалась.

— Что еще одну привезли? — Не отрывая головы от журнала, произнесла та.

— Да вот, принимайте. — Ответила врач из скорой, отдавая документы Клавдии сидевшей за столом женщине.

Мельком взглянув на карту, женщина спросила:

— Что, первый раз?

— Да, — робко ответила, переминаясь с ноги на ногу, Клавдия.

— Ну, иди, раздевайся, — женщина неопределенно махнула рукой в сторону.

— Куда?

— Вон, ширму видишь, вот там и раздевайся.

Тихонечко пройдя за ширму, поскуливая от боли, начала снимать свои вещи. На гвоздике за ширмой висели белая рубаха и что-то напоминающее халат. Рядом стояли огромные безразмерные кожаные тапки. Просунув в них ноги, поморщилась — холодные и неудобные. Ей захотелось оставить эту неуютную больницу и оказаться дома, под крылышком у бабки с матерью.

— Ну что ты там готова? — резко прозвучавший голос заставил Клавдию вздрогнуть.

— Что сегодня за день неугомонный, — подымаясь и с трудом вылезая из-за стола, бурчала медсестра. — Пойдем, я тебя отведу в палату.

— Как в палату? — удивилась Клавдия, — я ведь рожать приехала.

Медсестра, взглянув на стоящую, хмыкнула.

— У нас все рожать приходят, ты не первая. Тебя сначала врач посмотрит и определит когда тебе срок, а пока в палате будешь ждать, ясно? И повернувшись, направилась к лестнице, всем своим видом давая понять, кто здесь главный.

— Но бабка сказала, что мне уже пора, — возмутилась Клавдия, не двигаясь с места.

— Ты чего это, а? — Удивленно остановилась та. — Ты что на базар пришла или в больницу? у нас здесь врач решает, а не повитухи. Ишь ты, бабка ей сказала, давай пошли, мое дело врачу тебя сдать, а вот ему и доложишь, кто тебе что сказал.

Клавдия пожала плечами и поплелась следом. Вот тебе и больница, думала она, тяжело переставляя ноги со ступеньки на ступеньку.

Подниматься пришлось на третий этаж.

— Ну, вот и пришли. — Сказала медсестра, подведя к двери и открывая её. — Вот бабоньки, пополнение к вам.

Медсестра посторонилась, давая пройти Клавдии. Та, тихонько ступая, осторожно вошла в палату и остановилась. Вид огромного зала с большими окнами и множеством коек стоящими в ряд ошеломил ее. Палата больше напоминала армейскую казарму, разница только в том, что выкрашена была в белый цвет, и от этого казалась еще огромней и внушительней.

— Ну, чего стала? Иди, выбирай койку, устраивайся. Видишь, сколько пустых. — Крикнула с дальнего угла рыжеволосая женщина с огромным животом и в пестром халате.

Увидав рядом с приглашавшей свободную койку, Клавдия направилась к ней, положила осторожно небольшой узелок с туалетными принадлежностями и присела на край кровати.

— Давай знакомиться, меня зовут Нюра, а ты в первый раз? — спросила все та же рыжеволосая и, не дав ответить, продолжала. — Вижу, ты в первый раз, но не бойся, я вот уже с третьим и не чего.

Клавдия молчала, наступающие схватки были все чаще, и терпеть становилось все трудней.

— Да ты не морщись, а ложись на спину и выгнись — так боль терпеть лучше. — Со знанием дела говорила Нюрка. — Я тоже первый раз все не так делала, да женщины в палате попались знающие, вот и научили.

Неугомонность этой бабы действовала на Клавдию успокаивающе, боль постепенно стихала, ей стало легче дышать. Ну где же этот врач, думала она. Он придет когда-нибудь, почему я не послушала бабку, все это Федька-дурак, злилась на своего мужа Клавдия. Что люди подумают, и так гутарят о вашей семье, ну пускай бы думали, а мне какое дело. Бабка помогла, она умеет, ведь не зря же к ней все бабы бегут, когда помощь требуется. Ой, опять началось, боль подступала медленно, как бы смакуя свою жертву изнутри, разливаясь каскадом по всему телу, не оставляя и частички свободной.

— Знала бы как это, низачто бы не решилась рожать. Пускай, кто хочет, но не я.

— Ой, милая, выйдешь и забудешь. Может, на следующий год опять тут же будешь. — Не унималась соседка по палате. Клавдия даже не заметила, что сказала последнюю фразу в слух.

— Ты не знаешь, а врач скоро будет смотреть нас?

— Фу, — фыркнула та. — Чего это он будет тебя смотреть, ему ведь сказали, что ты первый раз, а они к таким не спешат. Вот на обходе и посмотрит.

— На каком таком обходе? — Удивилась Клавдия. Нюрка засмеялась:

— Ну ты даешь. Ты что никогда в больницах не была?!

— Неа, — засмущалась Клавдия.

— Ты чего, никогда не болела?

— Почему же? Болела, так меня дома бабка лечила.

— А она у тебя что, врач? — спросила Нюрка.

Клавдия поняла, что сболтнула лишнее. Оглядевшись по сторонам, она увидала, что на нее смотрят с интересом и другие женщины, прислушиваясь к словам новенькой.

— Ну вообще-то да, она во многих болезнях разбирается.

Но тут с другой стороны палаты раздался голос. Все как по команде посмотрели на говорившую.

— Я тебя часом не знаю? Тебя ведь Клавдией звать? — Говорившая встала с постели и, обходя стоявшие в ряд койки, подошла ближе. — А ты меня не узнаешь? Ну Вера я. Вот тебе и на, три года пробежало как школу закончили, а вот где встретиться довелось. Первая красавица школы наша Клавдия была.

Вера повернулась, чтобы всем было слышно:

— Все парни за ней бегали, нам практически даже на танцах не с кем было танцевать. Все норовили к тебе, Клав, пристроиться. — Вера засмеялась, засмеялись в палате и другие женщины, уже повнимательнее присматриваясь к новенькой.

— Ну, здравствуй, Клавдия. — Вера протянула руку, присаживаясь на постель рядом с лежащей Клавдией. — Да подруга, это нас не очень красит. — Указала она на свой огромный живот. — Но тебя хоть в лохмотья одень, все одно твою красоту не спрячешь. Клавдия рассматривала свою однокашницу и вспомнила, что Верка никогда не унывала от своей некрасивой внешности, да и в школе ее всегда любили за незлобный нрав и готовность всегда и во всем прийти на помощь другим, дать списать на контрольных. Дружить они с ней близко не дружили, но и делить им было нечего. Вера часто становилась на защиту Клавдии, ведь многие девчонки ее не любили и, стараясь не упустить случая, при мальчишках сказать что-нибудь гадкое в адрес ее бабки, но делали это всегда в отсутствии Клавдии, побаиваясь ее крутого нрава. Вот Вера и становилась ее защитником.

— Как это гордость и красу нашей школы угораздило так вляпаться? — шутила Вера.

— Как видишь, — улыбаясь, развела руками Клавдия. — Нашелся таки и на меня хомут.

— Вот, Клав, чего я никак не ожидала так это встретить тебя здесь. Думала, с твоими данными ты куда-нибудь в столицу в артистки подалась, а оно вот где встретились. Ну и кто этот молодец? Наш местный, я его не знаю? — Заваливала вопросами Вера.

— Знаешь, наш местный. Помнишь Федьку, что на три года раньше нас выпускался, со мной на одной улице жил.

Верка открыла рот, да так и осталась с открытым ртом. Видно было, что ее удивлению нет границ.

— Слушай, ты что разыгрываешь меня?! Это тот худой и тощий прыщавый тип, который все время ошивался везде, где бы ты не появлялась, и ходил, как приведение?

— Он самый. — Клавдия улыбнулась, вспомнив своего мужа. Вспомнила, как в первый раз после армии увидала его приехавшего домой на побывку, как встретились у колодца. И единственное, что осталось от того неуклюжего парня, так это застенчивость перед ней. Вспомнила, как уезжал на учебу в другой город, и просил, взяв за руку, чтоб дождалась. А ведь ждала же, пока он закончил учебу. Вот теперь инженер, не без гордости за своего мужа, подумала Клавдия, да еще и ее заставляет учиться.

— Ну, ты даешь! — вырвав Клавдию из воспоминаний, сказала Вера. Но тут открылась дверь, и в палату вошла медсестра.

— Женщины, по местам. Обход. — Все зашевелились и быстро разбежались по койкам. В палату вошел невысокого роста в чистом накрахмаленном халате врач, на ходу поправляя пенсне.

— Доброе утро, женщины. Нус, что у нас сегодня? — улыбаясь, спросил он, повернувшись к ближайшей даме.

— Ну что?! Допрыгались? Дождались? Через несколько часов она уже будет на земле, а вы?! Как вы смогли допустить ее на землю?! — Голос, звучавший из самого сердца преисподней, обдавал ледяным холодам, хотя в темной канцелярии Азазелло было, не то что бы жарко, но и не небесная прохлада. Во мраке огромного грота стояли две полутени, опустив что-то напоминающее не то голову, не то котелок с ручками.

— Мы тут не причем. Я нынче докладывал, что на небесах сдвиги какие-то, да только меня никто слушать не стал. Вот и докладная записка была. — Пропищало нечто, напоминающее не то человека, не то неопределенное животное.

— Докладывал он! — Опять раздался громоподобный бас, отчего фигуры-тени уменьшились в размерах. — Какая из вас может быть команда, если вы самое главное упустили. Я вас вниз на самое дно преисподней разжалую, будете сковородки чистить после каждого, уроды. Так как, Куман, вы его уже нашли?

— Нет, — неуверенно пропищал Куман. — Вы же сами отправили его за грань, после последней неудавшейся командировки на землю.

— Так верните его!

— Э…ээ. Влад, скажи что-нибудь. — Тихо прошипел Куман, толкая в бок вторую полутень.

— Без вашего одобрения мы не можем, — неуверенно вставил третий участник этой странной беседы, до сих пор молчавший.

— Что ж он, дурак, до сих пор прошения на возврат не подавал?! Странно, странно…

— Нет, крепкий орешек попался, хотя Клеандру так же ненавидит, как и раньше.

— А ты откуда знаешь? Ты же говоришь, он за гранью? — Вкрадчиво поинтересовался Азазелло, и от этого вопроса повеяло еще большим холодом.

— Ну… ну… — замялся Куман, — тут нынче забегал к нам один, ведающий их канцелярией, ну, мы так, разговорились.

— А может опять, — перебил его Азазелло, — с новыми душами в пивнушке сидел? А? Оттуда и сведений поднабрался? Аль кто за него словечко замолвил? А ну говори!

Деваться было некуда, пришлось все рассказать.

— Значит дело обстояло так… Душонка тут одна к нам попала, не слишком сволочная и не слишком пропащая. Не знал, куда ее определить, вроде бы и к нам не за что, да и на верх не берут. Вот я его и определил переписчиком в канцелярию. Ну он на радостях после первого месяца службы и проставлялся. Я, конечно, против был, вы там ничего не подумайте, нет, ну вы ж меня знаете…

— Вот поэтому и спрашиваю, что знаю тебя, Куман.

— … да нет, там совсем не так было, как вам нашептали.

— А что мне нашептали? А?

— Да я знаю даже кто. Все выслужиться, гад, хочет. Все на мое место метит. А что тут крутиться приходится аки пчелка, блин, не присесть, не прилечь…

— Ладно, ты мне тут не жалуйся, знаем твои труды. Сколько душ женских в гареме своем темном держишь, да все новых норовишь урвать, пользуясь своим служебным положением. Ты думаешь, если я молчу, так я ничего не знаю?! Да вы у меня все как на ладони. Вот возьму тебя и прихлопну.

Существо от слов таких расплылось пятном чернильным.

— Ой, не надо. Всю правду расскажу.

— Где ты, дурак, в нашей преисподней правду-то видел? Не на небесах обитаем-то. Ну да ладно, рассказывай.

— Ну так вот, о чем я там… А, да. Ну, вобщем, проставился он, мы тихонько посидели, о том о сём поговорили.

— Говоришь, тихонько? Вот это ты называешь тихонько, шкура!? — В руках Азазелло появился невесть откуда взявшийся темный свиток.

— Господи!

— Ты что на Колыму захотел?! Ты где имя-то это вспоминаешь?! Ты где находишься?! Аль бодун еще не отошел?!

Перепуганное существо упало на колени, затряслось, запричитало.

— Ой, не надоньки. Все возмещу, все исправлю.

— Значит, гад, есть что исправлять. Ну давай посмотрим. Мне нынче не до тебя было урод разчленованный. Еще и половины не успел прочесть. Значит так, что тут у нас… Пятьсот душ просишь на отстройку развалившейся якобы от времени стены!! А не вы ли ядрами огненными на спор в стену пытались попасть, да еще кто сильнее? Разворотили полстены крепостной. Церберу головы открутить пытались?! Что вы там орали? Лишние, дескать, ему и одной хватит. Пес до сих пор на реабилитации, только и может, что скулить да под себя ходить. А чертям-первачкам кто приказал на рога нимб приладить, дескать, форма новая такая! Тебя, гад, теперь нужно отправить врата адские сторожить, а то заходи, бери, что хочешь. Ну ладно, тут список большой, потом разбираться будем. — Азазелло щелкнул пальцем и свиток испарился. В гроте воцарилась тишина.

— Ну, так я слушаю, что он там тебе нашептал?

— Ну значит так, — Куман обрадовался перемене темы и продолжил. — Родственничком он Тинею приходится каким-то, вот он мне по секрету и разболтал по пьяни, что еще на земле он последним был, когда тот душу испустил. Так тот, истекая, клятву дал, что достанет шлюху энту хоть через тысячу лет, а душонку ее, — существо замялось, — даже вы, наш повелитель, найти не сможете.

— Угадал гад. Долго искал, не только ему одному насолила, вот и настал час поквитаться.

В последний раз прям из под носа моего выскочила, думал не простят ей ослушания последнего, да видимо крепкая рука у нее там на верху, коли и после этого ее туда пустили. Ну да ладно, пришло время исправить положение.

— Исправим, исправим. — Завизжали в один голос стоящие подхалимы, почувствовав, что гроза миновала.

— Вы, уроды, душонки червоточиной проедены, да кто вам дал слово?! Молчать! В этот момент только я буду говорить. А отвечать на вопрос, коли я его вам задам.

— М….Ммм…

— Вот и ладненько. Так вот, Он, — Азазело поднял коготь вверх, — не спроста ее на землю отправляет. Никак дал шанс ей отбелить последнее и всех так мучающее черное пятно на ее белой душенке. Эта дамочка будет теперь рвать и метать, но своего попробует добиться, чтоб в тартарары ко мне не загреметь. Знает, гадина, что с ней здесь будет. А что я с ней сделаю… Ох, что я с ней сделаю!

Азазело, сжимая, мечтательно протянул свои когтистые лапы вперед, как будто она уже стояла перед ним на коленях, вымаливая прощения.

— Ага, так о чем это я?

— Что вы с ней сделаете… — подобострастно, перебивая друг друга, затараторили Куман и Влад-Протыкатель.

— Молчите! Вам слова никто не давал, придурки матери алкоголички. Я спрашиваю, где этот урод с головой Дауна. Вырвать, притащить, пусть обрабатывает нашу гиену.

— А… Ооо…

— Что, мы заиками стали? С какой полоумной сворой приходиться общаться. Да вы, я смотрю, зажрались на хлебных местах. Я скоро, благодаря вам, и России лишусь, чувствует душа моя черная.

— Не бывать этому, господин наш, мы все сделаем, а завоеванного нами не оставим и пяди не отдадим. Вот увидите.

— Да заткнитесь вы. Слушайте и повинуйтесь, опа, что твой джин заговорил. Ну и ночка выдалась. Одних недоумков пруд пруди. Так вот, пока мы тут с вами гуторим, это дите растет. А вам еще нужно Тинея найти да в курс дела ввести, а это значит, он может по возрасту не пройти к ней. И что, тогда в сыновья ей его только кинуть? Да наверху не допустят этого. Там теперь без их ведома она и опорожниться не сможет.

— Зря наш господин так волнуется. Сейчас в этой России все вверх дном, все по нашему, на такие мелочи никто не обращает внимания. У нас там бабушки за внука замуж выходят, нехорошие элементы в президенты прут, а нынче глас пошел чтоб царя вернуть. Так мы тут покумекали и решили им пару лжецаревичей найти, чтоб народ не задумывался над жизнью. У них там говорят так: «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало». Ну мы и постарались, подкинули несколько идеек, будет чем позаниматься.

Клавдия смотрела на подходящего к ней врача с каким-то трепетом. Что ни говори, а врач был, что ни на есть, самый настоящий. Это не бабка с ее заговорами и травами, тут все по научному. Ей стало как то боязно.

— Ну, что тут у нас? О, вижу скоро рожать будем.

— Ага, бабка сказала в полдень. — Тут она осеклась и испугано посмотрела на врача. Сейчас он её, как та медсестра, на смех подымет. Но врач только улыбнулся и сказал:

— В полдень так в полдень. Поднимите рубашку, я ощупаю ваш живот.

— А зачем? — Удивленно спросила Клавдия.

— А затем, чтобы знать, как у вас лежит ребенок.

Расстегнув халат и задрав рубашку, Клавдия залилась краской. Оно, конечно, он врач, думала она про себя, но все же мужчина. Эх, у них что, тут женщин нет? И чего в такое дело мужики лезут. При каждом прикосновении к животу, она непроизвольно вздрагивала.

— Здесь болит? — Надавив легонько справа, спросил врач.

— Да.

— А здесь? — Боль отдала с одной стороны в другую, ребенок недовольно стал колотить Клавдию изнутри во все стороны. Она тихонько застонала, приступ боли не заставил себя ждать.

— Вот и ладненько, — поднимаясь, сказал врач. — Но я думаю, дорогуша, рожать мы будем ближе к вечеру, малютка не торопиться покинуть свое убежище.

— Нет, в полдень. — Уверенно возразила Клавдия.

— Ах да, я забыл, вам же бабка сказала. — С сарказмом в голосе проговорил врач. — Что ж, посмотрим, посмотрим, может и мне пора на пенсию, может и я квалификацию потерял.

И, повернувшись к медсестре, сказал:

— Покажите роженице как правильно дышать. Она ведь в первый раз.

— Давай, деточка, и мы готовиться будем. — поднимаясь с лавки, говорила старуха своей дочери. — Подходит наше время, принять нужно ее достойно. Ты все приготовила, что я говорила.

— Да, мама.

— Свечи расставь на четыре стороны света, а теперь травы разложим, чтоб планеты задобрить. Смотри, не перепутай. Начинай с Венеры.

Соня быстро достала завернутые в холстину травы и подала старухе. Та очень тщательно перебирала травы, нашептывая что-то про себя. И вскорее на столе отдельными кучками лежали коренья, цветы, листья, сушеные плоды, кора и маленькой кучкой семена. Удовлетворенно посмотрев на все это, бабка причмокнула.

— Соня, возьми эти. — Указала она рукой на кучку справа от себя. — И положи на восток, это для Венеры. Смотри, первой роза, за ней вербена, валериана, следом груша, после груши идут фиги. Ты что забыла? Я тебя чему учила?

— Мам, боязно мне, за Клавдию думаю…

— Коли думаешь, так правильно делай, для нее стараемся. Вот так, а теперь гляди, вербена это трава посвященных, вот раздели на две части и одну в пороге над дверью приладь, да порасторопней Соня. — Не унималась бабка. — А то мы до вечера не управимся.

В кабинет врача влетела перепуганная медсестра.

— Николай Степаныч, рожает!

— Кто рожает? — Удивленно спросил врач.

— Ну та, как ее, Черенкова Клавдия.

— Быть не может, ведь у нее еще даже и тридцати процентов открытия нет, и воды не отошли. — Выскакивая из кабинета и, семеня по длинному коридору к палате, на ходу говорил врач.

Ну вот, дождались, думал дом, наблюдая переполох, устроенный Клавдией. Эта вам все ваши докторские знания вверх дном перевернет. Ну щас будет.

Влетев в палату и увидев Клавдию, доктор остолбенел.

— Глядите, да она нам сейчас прямо в палате родит. — Сказала медсестра.

Клавдия, вся в поту, лежала на постели, тяжело и прерывисто дыша. Ей казалось, что внутри все разрывается на части, ноги непроизвольно сами раздвигались в разные стороны, и оттуда на свободу рвался, не оставляя ни малейшего шанса, ее ребенок.

— Николай Степаныч, что делать будем?

— Ах да, — выйдя из оцепенения и, непроизвольно глянув на часы, побормотал доктор. — Мистика, да и только. Давайте быстро в родовую.

— Но там еще ничего не готово.

— Может вы, милочка, будете здесь в палате роды принимать? — Зло сверкнув глазами на медсестру, сказал врач, направляясь к выходу с палаты. Растерянная медсестра повернулась к Клавдии.

— Ну ты что? Потерпи, давай подымайся. В родовую дойдешь?

Клавдия, корчась, стала подниматься. С другой стороны палаты к ней на помощь кинулась Вера.

— Давай, Клав, помогу, потихоньку подымайся. Нюр, помоги. — Окликнула рядом лежащую женщину Вера. Клавдии казалось, что она сейчас умрет, остатки сил окончательно ее покидали.

«Бабушка, помоги!» — Стонала и мысленно просила Клавдия. Обхватив Клавдию с двух сторон, женщины направились в родовую. Там в авральном режиме медсестры, крича и толкаясь, готовили операционную, в дальнем углу слышался звук льющейся воды. Доктор, торопясь, мыл руки, молоденькая медсестра, помогала одеть перчатки. Все это успела заметить Клавдия, входя в операционную, как бы со стороны.

— Всё женщины, выходим! — Подхватывая Клавдию под руки и помогая забраться ей на стол, сказала медсестра.

— Клав, не бойся. Все будет хорошо. — Подбодрила Вера, выходя.

— Ой, больно, как же больно!

— Терпите, нечего здесь кричать. Всем больно. Ты лучше тужься. — С силой надавливая на живот, приговаривала медсестра.

— Люда, давайте держите ей выше ноги. — Услыхала голос врача Клавдия. — Ну, милочка, поднапрягитесь, помогите своему ребенку. Еще сильней тужься. Вот, вот, давай милая, головка уже показалась…

Слезы смешались с потом и болью, казалось, что она это не она, а только комок боли. И тут сильным движением руки медсестра резко надавила на живот. Крик Клавдии смешался с оглушительным криком младенца.

— Ну вот, теперь вы мамочка. Поздравляем, девочка у вас. — Сказал врач и не вольно посмотрел на часы. Стрелки показывали одну минуту первого.

— Фу ты, а ведь бабка этой девушки оказалась права. Наверно случайность. — Передавая ребенка врачу-педиатру, подумал доктор. Но что-то ему подсказывало, что это не так.

Клавдия чувствовала себя пустой и разбитой, но внутри поднималось новое, еще непонятное, чувство радости.

Бабка, стоя на коленях перед образами и шевеля губами, крестилась и била поклоны. До Сони доносились отрывки молитвы: «Помоги, Господи! Помилуй нас…»

— Ну вот, дождались! — Соня от неожиданности вздрогнула.

— Что, мам, родила?!

— Появилась на свет божий Катерина, спасибо Господу. — Поднимаясь с коленей и утирая вспотевший лоб, промолвила бабка.

— Ну, я побегу, Федьке сообщу. — Засуетилась Соня.

— Погодь, торопыга. Успеется. На вот, возьми шкатулку. Положи на алтарь ближе к образам.

— Зачем? — Удивилась Соня.

— Эх, ты, недотепа. Учила тебя уму разуму, да видно, с перепугу и его остатки порастеряла. Душа Катерины еще не успела забыть прошлое свое, не освоилась в новом тельце ребенка, а эта шкатулка ее связующая нить, она и приведет ее в нужный час к прозрению и пониманию своей внутренней сути и не даст забыть, кто она. Понятно, башка стоеросовая?

— Мам, а что в сундуке не видно?

Бабка посмотрела на дочь так, что та с перепугу рот рукой прикрыла.

— Ты мне милая скажи, у тебя телега без лошади сама едет?

— Мам, а причем тут телега?

— Ты ответь мне на вопрос?

— Ну, не едет. — Пожала плечами Соня.

— Не едет. Правильно. Алтарь, милая моя, это та же лошадь, без которого общение с Богом и душой стоит на месте, это святое место в доме, где ты ближе к Богу. Так сказать, ключик от нужного замка.

— Мам, я долгое время все думала, а почему ты или я не можем изменить ход событий? Почему нам нужна именно Катерина?

— Ну и глупа же ты, Соня. Запомни, никто не может исправить судьбу другой души кроме нее самой. Так уж Бог повелел, каждый сам должен отвечать за свои грехи.

— Ну, а мы тогда здесь причем? Получается, что за грехи Катерины, мы должны расплачиваться? Она согрешила, а страдает весь род?

— Запомни, деточка, мы звенья одной цепи, разорвалось одно колечко, вся цепочка приходит в негодность. Это опять же, как в той телеге, сломалось одно колесо, вся телега стоит на месте. Ты же не станешь менять все колеса, а пойдешь менять сломанное, а остальные колеса будут ждать. Так вот, мы те колеса, которые ждут. С нее все началось, она должна все и закончить, а нам нужно помогать ей, так как мы в одной с ней телеге.

— Мудрено все это как-то.

— Жизнь деточка на земле и есть школа, где ты должна постичь мудрость. Он, — бабка ткнула пальцем вверх, — нас сюда за этим и отправил, чтоб мы уму разуму на земле учились. Только некоторых сколь не учи, так и останутся неучами. Вот он и посылает их на землю по-новому учиться. Как нерадивых учеников оставляют из года в год в одном классе. Зачем ему возле себя держать бестолковых.

— Мам, а если так и не научиться?

— Бог милосерден и терпелив, долго ждать умеет, а уж коль совсем котелок пустой, то отправляйся ты в царство дьявола, уж он смотреть не будет, масло в сковороду нальет, да пока мозги не закипят, огоньку не уменьшит.

— Ну ты совсем меня запугала. Уж лучше пойду, да Федьке сообщу, пусть в больницу идет да жену проведает.

Идя по коридору в свой кабинет, доктор размышлял, о том, что произошло в родильной. Что же это? Совпадение или что-то большее?

— Николай Степаныч, подождите, мне с вами поговорить нужно. — Повернувшись, он увидел как к нему идет Светлана Ивановна, детский врач-педиатр. Еще молодая, но уже показавшая себя, как неплохой специалист в области детской педиатрии. С ней часто советовались даже более опытные врачи. Был у нее какой-то врожденный, можно сказать, интуитивный взгляд на младенца. Посмотрит, тут же определит, что и как с малышом. Мамочки ее уважали и прислушивались к ней, советы ее исполняли в точности.

— Извините, что помешала, но у меня тут некоторые мысли по поводу одного младенца. Мягко коснувшись руки Светланы, доктор сказал:

— А дайте я угадаю, по поводу какого младенца идет речь.

Светлана удивлено посмотрела на Николая Степаныча.

— Речь идет о ребенке Черенковой. Я угадал?

— Да!? Значит, вы тоже заметили.

— Что заметил?

— Тогда как же вы догадались?

— А знаете что, пойдемте ко мне в кабинет, там и поговорим, а то к нам уже любопытные присматриваются.

На ходу разговаривая, они направились дальше. Открыв двери кабинета и пропуская в перед Светлану, доктор предложил ей присесть.

— Как вы понимаете, Светлана, я не зря попросил вас зайти в кабинет, уж очень это щекотливая тема, даже не знаю с чего начать.

— Не беспокойтесь, — перебила его детский врач. — Я пойму, рассказывайте все как есть. Дальше меня разговор не пойдет. У меня тоже какие-то внутренние домыслы, даже и не знаю, как сформулировать, чтоб поточнее определить, что меня беспокоит.

— Вот и я о том же. Вы знаете, тридцать лет работаю врачом, а такого конфуза как сегодня со мной не случалось. Представляете, сегодня утром подходит ко мне Хворостова.

— Простите, какая Хворостова?

— Ну эта, как ее, Серафима Пантелеевна, что в приемной сидит.

— А…

— Так вот подходит и так со смехом говорит: «Ну, Николай Степаныч, готовьтесь, там к вам одна ненормальная беременная поступила, так вот она рожать ровно в двенадцать и одну минуту первого собралась. Видите ли, ей бабка так повелела». Ну мы посмеялись и разошлись, мало ли причуд на почве беременности бывает. Да вы и сами знаете, всякого насмотришься тут. Так бы я, наверное, и забыл, так нет, иду на осмотр утром, и что вы думаете? Мне эта Черенкова выдает тоже самое. А я смотрю, ну какое там рожать, на тридцать процентов открытие, схватки с периодичностью в час, хотя бы к вечеру что-то наклюнулось.

— Ну и что?

— А то, Света, что родила эта дамочка ровно в двенадцать часов и одну минуту. Да вы, наверное, и сами видели время появления ребенка. А я старый самоуверенный осел сказал ей, что на пенсию уйду, если это произойдет. Кто ж знал, что эта, еще почти девчонка, нам такое учудит.

— Да… — Протянула Светлана. — Ну тогда, может, вы меня поймете. Вы когда приняли малышку, в глаза ее смотрели?

— Да нет, сразу вам отдал. Я, знаете ли, настолько был шокирован всем, что как-то не удосужился на ребенка посмотреть, только и заметил, что девочка.

— Да, я вас понимаю после того, что услышала. Так вот, когда девочку обмыли, меня тихонько медсестра подозвала да и говорит: «Светлана Ивановна, вы поглядите, никогда еще не видела таких глаз».

— А что?

— А то, что, взглянув в глаза этому ребенку, меня мороз по коже пробрал. Это не были бессмысленные глаза новорожденного ребенка. Даже и не знаю, как вам объяснить, у меня сложилось впечатление, что я заглянула в бездну. Такое чувство, что это глаза умудренной жизнью старухи, как бы живущие отдельно от этого крошечного тельца. Вы знаете, я даже на руки брать её не захотела, попросила медсестру отнести ребенка в детскую.

— Может, вам просто показалось, или свет так упал? Мало ли что в этой суете дня, бывает, привидится. Другой раз, как померещится, волосы дыбом встают.

— Да я так и сама подумала. Вот и пошла следом, чтоб убедиться. И опять тот же взгляд смотрел на меня изучающее. Мне казалось, еще мгновение, и она со мной заговорит.

— Может, нам с вами в отпуск пора. Как думаете, Светлана? — Шутливо спросил Николай Степанович.

— Может и пора, — задумчиво ответила Света. — Но я все таки прошу вас, если вам не трудно, заглянуть к нам в детскую.

— Ладно, завтра с утра и зайду, а на сегодня мне мистики достаточно, а то так до вечера и сам слягу на больничную койку, где-нибудь в желтом доме. — Попытался пошутить врач, да вышло у него как-то неубедительно.

— Ну хорошо, — поднимаясь, сказала Светлана. — Так не забудьте, я вас завтра с утра жду.

— Да уж, забудешь тут после всего произошедшего.

— Ослы! Козлы! Допустили! Проворонили! — Азазелло метался из угла в угол по своему тронному залу, да так, что даже его гигантская тень с трудом поспевала за ним. Крылатые прихлебатели вампиры-кровососы, сопровождавшие его всегда и везде, на этот раз забились в ниши потолка и, держась мертвой хваткой когтистыми лапами за выступы, старались быть незаметнее самой последней тени. Злобой дышало все, даже стены этой огромной цитадели издавали зловещий звук, вторя своему хозяину. Все затаились, как кроты в норах, и ждали, когда пройдет очередной приступ злобы повелителя. Попадись они ему в данный момент, разотрет ведь в порошок их черные душонки, развеет по всей преисподней и не заметит. Даже самые смелые приближенные боялись в эти минуты гнева своего господина. Приблизившись к трону, повелитель нечисти плюхнулся в него. Трон, создание своего господина, больше походил на ложе смерти, украшенное головами гиен, смотрящими пустыми глазницами на вход тронного зала, оскалив черные пасти. Казалось, стоит хозяину дать приказ, и они растерзают любое существо, осмелившееся ослушаться их повелителя.

— Где, где эти мерзкие уроды, жертвы аборта гнилой гиены?!

Поняв, что гроза хоть и не надолго, но миновала, со всех углов и щелей полезло скопище злобных и непонятных существ. Кто-то волок упиравшихся Влада-Протыкателя и Кумана. Толпа расступилась, освобождая место перед троном.

— Ну, мерзкое отродье, где ваш Тиней?

— Я… Мы… Он… — Дрожа, заплетающимся языком попытался что-то выдавить из себя Влад-Протыкатель.

— Я хочу видеть Тинея, где он? Время упущено. Она на земле. Тиней не найден. А эти два осла ходят по преисподней и шлюхам юбки задирают. — Властный голос повелителя припечатал Кумана к плитам пола так, что он стал больше походить на коврик у входной двери, чем на первого помощника повелителя. Голос хозяина ничего хорошего не предвещал. Сверля злобными глазницами провинившегося, Азазелло продолжил свою тираду.

— Так я у вас, идиоты полоумные, спрашиваю. Почему Тинея нет?

Куман, до сих пор стоявший молча, проблеял что-то так тихо и неразборчиво, что рядом стоявшая нечисть ответила хриплым хохотом, больше напоминавшим ржание кобылы ведущую на убой.

— Молчать! — рявкнул повелитель, отчего резко наступила тишина, и каждый попытался спрятаться за спину другого.

— Приказываю, ну говори!

Приободренный Куман что-то быстро затараторил.

— Стой, олух, помедленнее. — Перебил Кумана Азазело.

— Ну, так я и говорю. Мы сразу после вашего приказания отправились на поиски Тинея, но он как прах истлевшей плоти исчез.

Азазело задумался, молчали и остальные.

— Да, я смотрю, без Черной Анис нам не обойтись. — Враз нарушил молчание повелитель.

Тут и нечисть зашевелилась, вторя и поддакивая на все лады господину. Полетели приказы доставить Черную Анис в тронный зал, пред очи грозны повелителя.

— А вы, — уставившись на Кумана с Протыкателем, сказал Азазело, — понесете наказание, чтоб другим неповадно было. Молниеносно, почти неуловимым движением своих когтистых лап, он оторвал головы своим ближайшим помощникам и поменял их местами. Прежде чем те успели вскрикнуть, каждый лишился своей головы и обрел голову своего напарника. В зале раздался гогот, улыбнулся и Азазело. Видимо, ему и самому понравилась эта выходка. Но тут послышался шум голосов и в зал влетел горбун, размахивая длинными как плети конечностями:

— Идет. Идет сама Анис!

Это было событие. Когда в последний раз видели Анис, припомнить не мог даже Азазело. Рожденная из первобытного Хаоса, стара как сама преисподня, была она возлюбленная самого Люцифера и брошенная им ради земной распутной девки. Воспылавшая местью черной, она заманила девицу в свое логово, отдав на растерзание душу ее призракам придела. Долго искал Люцифер девку свою, но удачей поиски не увенчались. Вызвав к себе Анис, потребовал он вернуть душу девицы той, да она отказала. И повелел тогда властитель всей преисподни исчезнуть ей до скончания веков с царства его темного в заприделье. И вычеркнул имя ее из книги мертвых навсегда. И не было душе ее покоя не среди живых, не среди мертвых. Вот такую месть уготовил своей бывшей возлюбленной Люцифер. Теперь эта легенда стояла в тронном зале Азазело. Притихшая нечисть рассматривала её с неподдельным интересом.

Огромная голова Черной Анис плотно вросла в горбатые плечи. Грубые наросты и бородавки, утыканные толстыми волосками, усеяли нос и весь подбородок, доходя по мясистым щекам до самых глаз. Огромные с кровавыми прожилками глаза сверлили Азазело.

— Ну что, горе смердящее. — Обратилась она к нему. В зале воцарилась мертвая тишина. Вот так говорить с их господином никто и помыслить не мог.

Азазело вскочил, но тут же снова упал под взглядом Анис.

— Не дергайся, без меня тебе не обойтись, и ты это знаешь.

— Что в замен хочешь? — хрипло спросил Азазело.

— Торговаться и не думай, олух безмозглый, сделаешь так, как я скажу, получишь Тинея.

— А если нет?

— Тогда говорить нам не о чем. — Спокойно произнесла Анис. Тут в зале послышался шорох и повизгивание. Кто-то шикнул, но Азазело с Анис уже глядели на два копошащихся тела, ползающих меж толпы.

— Что, небольшое развлечение между делом? — Спросила ведьма, хмыкнув. — Ты что ж, дурень, думал, что вот эти два недоделка тебе Тинея найдут, да в твои хоромы доставят? Да ты, я гляжу, еще больший полоумок, чем я думала. — С каркающим смехом продолжала Анис.

— Да я вот… — Закрутился как уж на сковородке Азазело. — Вроде наказал, как бы…

— Да уж, вижу. — Перебила его ведьма. — Только такой идиот как ты мог так оболваниться. Это ж надо додуматься, котелки поменять. Гляжу я, у вас здесь весело.

— Может, к делу перейдем? — Как-то неуверенно предложил Азазело, а про себя подумал: «Вот змея! Перед братвой опустила. Как же мне ими теперь управлять-то, не поймут ведь базара». И вздрогнул, услышав свирепый голос собеседницы:

— За змею отдельно ответишь, червь ползучий. А вот братву, овца глупая, при серьезных базарах подальше отсылают. Ну, допустим… — Задумалась ведьма. — Так куда же их отправить? Да уж, сложновато. В университеты не отправишь, мозгов нет. Ах да, заставь их спортом заниматься, ну, там бегом или еще чем. Да, лучше бегом, может, хоть когда битву проиграете, так удрать сумеют… Кыш отседова, нечисть безликая! — Щелкая своими толстыми, что сосиски, пальцами закончила тираду Анис. Удовлетворенно посмотрев на пустой зал повернулась к трону.

— Ну что, продолжим. Ой! — Увидев пустой трон, вскрикнула ведьма. — Опять перестаралась, и этот придурок исчез. Возвернуть негодяя на место.

«На место…» — эхом откликнулся пустой зал. Щелчок, и прямо возле трона свалился тяжело дышащий и свистящий без переднего клыка в разорванном, недавно таком хорошо подогнанном, сюртуке Азазело.

— Ой, людоньки! — Всплеснула своими толстыми, что поленья, ручищами Анис. — Вы дорогой, случаем не в застенки НКВД угодили по ошибке? Не расстраивайтесь, сейчас репрессируем. — Ухмыляясь и наклонившись ближе к Азазело, трещала Анис. Глаза Азазело метали громы и молнии, но все как-то не уверено, что еще больше рассмешило ведьму.

— Ну-ну, дурашечка, успокойся ты. Со мной лучше дружи, а громы для Кассандры побереги. Мы с тобой в данный момент как бы партнеры. Усек, гнида пехотная? — Чёрная Анис приподняла Азазелло за шиворот и толкнула его так, что у него посыпались искры из глаз, и дыхание остановилось при приземлении на трон. Гиены по бокам трона от такой наглости со стороны разбушевавшейся бабы только завыли, и то негромко, а так, для виду, мало ли что.

— Ну что, теперь продолжим? — Спросила своим громовым басом бабища.

— М-да, — как-то тихо, не по-хозяйски просипел Азазело.

— Зубчик-то чего? Восстановить? — С издевкой проговорила Анис. — А то как-то вид вельможный теряется, да и грозить с клыком сподручней.

— Знал ведь, с кем дело иметь буду. — Чуть ли не плача бубнил хозяин трона. — Чтоб ты издохла, карга старая.

— Поздно, батенька. Уже давно это произошло, тебя еще сосунок и в проекте не было. Так что слушай старших и не перебивай, я говорить буду, а ты выполнять. Условие у меня одно, пойдешь к хозяину своему и вымолишь мне возврат из-за придела. Честь мою поруганную восстановить, а меня, красавицу этакую, восхвалять и замуж за Него отдать. Как результат будет, кликнешь. — И с этими словами она повернулась уходить, показывая, что разговор их окончен.

Азазело продолжал сидеть на троне с раздвинутой пастью, даже не пытаясь ее закрыть. Пока не понял, что Анис покидает его апартаменты.

— Слушай, постой. — Но, видя, что старуха не слушает его, а продолжает свой путь, в сердцах крикнул. — Ну, ты, конь троянский, остановись!

И сам испугался, увидев, как резко развернулась ведьма. Уже через секунду железной хваткой держала она его за горло, сжимая все больше и больше. Зенки Азазело выкатились из орбит, и, казалось, еще секунда, и они покинут своего хозяина навсегда. Но, видимо, удовлетворившись испугом ведьма ослабила хватку, и, увидев обмякшее похожее на мешок с дерьмом, тело отпустила совсем.

— Ну, — грозно прорычала она, — еще али как?

— Не ааа… — Завопил тот, судорожно закрывая горло своими конечностями.

— Вот и ладненько. Будь хорошим мальчиком и тебе воздастся, а теперь к хозяину. Ясно? — топнув ногой, от чего стены застонали, приказала Анис и исчезла.

«Вот тебе и попросил помощи» — потирая горло, думал Азазело, — «во попал, так попал, пиши пропало. Это тебе не котелки поменять. Ну ладно, старая дева, я еще с тобой повоюю. Щас, так и разогнался к хозяину, ага смотри, бородавка ходячая. Там тебе и место в запределье, а не среди нас интеллигентов. Чтоб мы с этой гнилушкой за одним столом сидели, да ни в смерть. Ничего себе, королевка приблудная, простолюдинка древняя». Все больше наливаясь яростью, вскочив с места и бегая по кругу, орал Азазело, даже не замечая, что в тени трона кто-то стоит. Наблюдавший за происходящим мурлыкая себе под нос какую-то мелодию, криво ухмылялся… Но Азазело был настолько поглощен своей яростью, что ничего не замечал вокруг.

— Чтоб она сгорела в огне своего любимого! — Орал он. — И как это ее за столько тысячелетий хаос на частицы не рассеял?

— Ты забыл, что она дочь хаоса? — Внезапно раздавшийся голос в зале, заставил замереть даже стены. На полусогнутых ногах Азазело повернулся и, увидев стоящего хозяина, бухнулся на все четыре кости и на четвереньках подполз к хозяину.

— Ты что же, гнида, делаешь? — Обходя трон и садясь, спросил наблюдавший.

— Умоляю, прости. — Ползая у ног говорившего, скулил Азазело. — Не виноват я, она сама ко мне пришла.

— Урод! Ты мне мозги не парь, а лучше скажи, это что же в твоем ведомстве твориться? Моего любимого пса инвалидом сделали, царство мое в зону боевых действий превратили, генералы хреновы! Вам что здесь? Чечня?

— Хозяин, прости, все исправлю…

— Исправлять, амеба одноклеточная, будешь на соловках. — Отталкивая ногой вцепившегося Азазело, сказал Люцифер и поднялся.

— Ты, хрень свинячая, совсем страху лишился, али на мое место метишь? Ты что ж, щенок гиены, решил без моего согласия Анис пригласить? Да как ты посмел супротив меня пойти?!

— Не губи, — молил Азазело.

— Не губи, говоришь, — шипел Люцифер. — Клеандра на земле. Проворонил. Тиней не найден. Время ушло. Мое господство на земле тает не по дням, а по минутам, а ты ноешь «не губи»? Да я тебя, червь ползучий, к Анис в услуженье отправлю, горшок ночной опосля нее выносить заставлю. Ты что же, только головы своим недоноскам менять и можешь, а на большее не способен?

Азазело молчал, знал, что скажи он сейчас хотя бы слово, с горшком Анис ему до скончания веков не расстаться. Хозяин ошибок и промахов не прощает.

— Ну да ладно, — немного поостыв и видя что помощничек его вот-вот упадет от страху, как девица на выданье, в обморок, продолжил:

— Что делать будешь, урюк?

Приподняв голову и скосив глаза на хозяина Азазело понял, что буря миновала. Он быстро вскочил на ноги и на всякий случай немного отошел в сторону. Потоптавшись, заговорил.

— Я так думаю, что нужно на некоторое время с Анис вступить в перемирие, ну и пообещать ей маленько послаблений, а уж как Тиней будет в наших руках, то мы…

— Ты что же, недоносок, думаешь она дура деревенская с Поволжья? Так взяла и после обещаний тебе сразу Тинея на тарелке отдала. Да она такие условия закатает и подписать клятвой смерти заставит, что пути назад не будет.

— Хозяин, а может тебе и вправду… — Замялся Азазело. — Того… Ну жениться на ней. Так и овцы целы и волки сыты.

Но увидев как в глазах Люцифера засверкали молнии, резко закрыл свой рот. Люцифер в упор смотрел на своего помощника, но, видимо, в этот момент ему в голову пришла какая-то идея и он, ухмыльнувшись, сказал.

— Ты прав. Анис должна выйти замуж, а то, говорят, одинокая баба это катастрофа. А тут столько веков одна. Вот мы ей и поможем, а там глядишь, после первой брачной ночи сговорчивей будет. Ну а ты дружочек уж постарайся, в брачную ночь не урони достоинства мужа. — С громким ржанием закончил Люцифер.

От таких слов Азазело кинуло в жар. С ужасом представил он Анис в своей постели.

— Да мне вслед последний черт хохотать будет. — И упав на колени, он завопил от отчаяния. И чем сильнее вопил Азазело, тем громче раздавался хохот Люцифера.

— Ладно, не вопи. — Отсмеявшись, сказал хозяин преисподней. — Дело прежде всего. Выбор у тебя небольшой: жениться или к ней же в услужение. А Тиней мне нужен сейчас, так что вызывай Анис. Даю свое Люциферовское добро на этот знаменитый брачный союз. Давно я что-то на свадьбах не был. Редко зовут, не уважают, Так что уважь своего господина.

По его словам Азазело понял, что это приказ, и отказаться ему не светит. Люцифер поднялся с трона, поглядев вокруг, удовлетворенно хмыкнул.

— Вот и зальчик у тебя для этих целей пригож, правда, грязновато для такой видной невесты. — Снова захохотал хозяин. — Но ничего, она тут быстро порядок наведет и муженька своего приголубит.

— Не губи! — Бухнулся в ноги хозяину Азазело и продолжал вопить. — Жизнь за тебя свою отдам.

— Ты что отдавать мне собрался? Твоя гнилая душонка и так мне принадлежит. — И схватив Азазело когтями за волосы, приподнял перед собой. В красных глазах хозяина снова начали проскакивать искры, разгораясь ярким всепоглощающим огнем. — На все про все у тебя двенадцать часов, да не земных, а моих сатанинских. Понял?

И отпустил Азазело, от чего тот бухнулся о пол так, что гул пошел по всему тронному залу.

— На тринадцатый час, если я не увижу рождения Тинея на земле, тебе, Запределье Раем покажется. Сечешь, амеба одноклеточная?

С этими словами Люцифер исчез.

Всю ночь в доме Зимородков горели свечи. Перед образами на коленях стояла старуха, молясь. Соня, лежа на постели за занавеской, прислушивалась к бормотанию матери. Сон к ней не шел и как тут уснешь, когда в доме такое событие. Столько времени ждали. Вот Федр все отмахивается, радехонек, что дочь появилась, а об остальном и слушать не хочет. Все говорит, бред старухи, выжившей из ума, на дворе двадцатый век, а вы все какие-то небылицы плетете, темнота одним словом. Мы, конечно, может институтов и не заканчивали, думала Соня, да кое-что понимаем. И как в его ученую голову втемяшить, что ребенок-то не простой.

— Здравствуй, Катерина. — От услышанных слов Соня вздрогнула и прислушалась. Бабка как будто бы с кем-то говорила. Ну вот началось, подумала Соня, долго мать готовилась к этому разговору. А тем временем бабка продолжала.

— Это я, внучка твоя Олеся. Рада приветствовать тебя на земле. Дождались, все готово и шкатулку сохранили. Вот она.

Бабка притронулась рукой к шкатулке и погладила ее.

— Приказывай, все исполним, как надо.

Петр наблюдал за разговором Катерины с ее уже старой внучкой Олесей, а язык так и чесался встрять. Осталось несколько часов, и связь с ней закроется, а так много нужно передать этой старухе информации. Бабка видимо не глупа, основательно приготовилась к приходу Клеандры, даже шкатулка на месте.

— Благодарю, Господи. — Подняв в молитве руки, проговорил Петр. — Одной проблемой меньше. Клеандра, ты слышишь? — Не утерпел он.

— Скажи, чтоб шкатулку до твоего совершеннолетия спрятали подальше от греха да глаз нечистой силы.

— Отстань, ты что не видишь, олух, я с внучкой говорю. Не встревай. — Ответила Клеандра. — Что за мода всюду нос свой сунуть? Али ты просишься на землю? Так я тебе место свое уступлю.

— Упаси Господи. — Запротестовал Петр. — Я же просто так, вроде как помочь. Гляди, чтоб чего не забыла.

— Вот и не лезь. Нигде от тебя покою нет. Дай хоть первые часы на земле спокойно провести и освоиться без твоих подсказок. Опять мне все малину испортишь, патриот участка своего.

— Клеандрочка, не злись. Я ж по-отечески. — Масляным голосом заговорил Петр. — Для твоего же блага. Ты ж через несколько часов забудешь все, а мне потом придется изощряться, искать всякие способы, чтоб тебе подсказать. Ты ж свой внутренний голос не слушаешь. И не удивлюсь, что с первых шагов в какую-нибудь историю попадешь.

— Так ты подсказывай громче. — Тут же огрызнулась Клеандра.

— Тебе подскажешь, ты же пошлешь туда, где раки зимуют. Было, проходили с тобой это. Энергетическое истощение в прошлый раз получил, орал, что было мочи у тебя в голове, так твое жаждущее тело только мужикам в штаны и смотрело, а душа на задворках сознания твоего была. До нее ли было? Плоть кипела так, что мне в твоей голове жарко стало, а мозги твои разгоряченные больше напоминали кашу манную из детсада.

— Так мы с тобой и дальше пререкаться будем али указания внучке моей давать? — злобно спросила Клеандра.

— Ну не огорчайся, солнце мое. — Сразу же притих Петр, видя как заводиться его подопечная. — Не надо девочка, а то в злобе подхватишь еще какую-нибудь болезнь. Мамашке лишние заботы, ей и так не подарочек выпал. — Не сдержался и все же сострил Петр.

Соня, вскочив с постели, кинулась к матери, увидав, как та резко откинулась на зад и уселась со всего маху на пятую точку. Поднимая ее с полу и подводя к лавке, спросила что случилось.

— Не понимаю, — забормотала старуха, — что же я не так сделала.

— А что такое мама?

— Странно, мы говорили с Катериной, но тут откуда-то в нашу беседу влез мужской голос. Не понимаю. — Удивленно поглядев на дочь прошептала старуха.

— Мам, какой еще голос? — Испугано спросила Соня.

— Похоже, Петр.

— Какой еще Петр? — Не унималась дочь.

— А, такой! — Мать ткнула пальцем в потолок.

— Ой! — Охнула Соня. — Неужели ты слышала глас самого Петра, помощника Господа?

— Похоже на то. — Так же шепотом ответила бабка. — Да самое главное они с Катериной пререкались. Представляешь, она с самим Петром спорила! Вот так дочка. Ой, боюсь, что наша Клавдия не совладает с ней.

В этот момент ярким серебристым светом вспыхнула шкатулка, как бы призывая к себе.

— Постой дочка, зовут меня. — Бабка скоро поднялась с лавки и быстро подошла к алтарю. Соня сидела не шевелясь, во все глаза уставившись на мать. Бабка склонилась над алтарем и быстро зашевелила губами.

— Доброе утро, Николай Степанович. — Поздоровалась, проходя мимо доктора, молоденькая медсестра. — Что-то вы сегодня рановато.

— Да вот хотел до обхода в детскую к Светлане Ивановне зайти. Вы не знаете, она пришла уже?

— Видела, здесь она, ни свет ни заря пришла. Что-то у нас в больнице изменилось, вам не кажется, Николай Степаныч? Не могу понять. Недавно, да наверно еще и получаса не прошло, как медсестра с детской тут такого наговорила, что мне кажется ей в отпуск на отдых нужно. Это ж надо такому померещиться.

— А что стряслось-то? — Заинтересовано спросил доктор.

— Да вы лучше сами сходите. Светлана Ивановна вам и расскажет, она все слышала.

— Спасибо, Зиночка. — Поблагодарил доктор, выходя из раздевалки.

Ну и ну, что ж это за ребенок такой. — Подымаясь по лестнице, думал Николай Степанович. — В нашем провинциальном городке такой переполох устроила эта Черенкова. Приоткрыв дверь и заглянув внутрь, он встретился взглядом со Светланой, она приглашающим жестом махнула ему рукой. Закрыв за собой дверь, доктор подошел к кроватке ребенка, у которой стояла Света.

— Вот, посмотрите на эту девочку. — В кроватке лежал ребенок ничем не отличающийся от остальных детей и мирно посапывал. Разглядывая ребенка, доктор ничего противоестественного не заметил.

— И что? Спит девочка.

— Вы правы, она спит, но вы посмотрите на глаза.

— Что, глаза? — Не понял врач.

— Как что! Открыты у ребенка глаза!

И только теперь Николай Степанович понял, в чем был переполох ночной сестры.

— Скажите, как может спать ребенок с открытыми глазами, ведь это же противоестественно. Вы со мной согласны?

— М… да. — Почесывая свою реденькую бородку, призадумался доктор. — Что-то с ребенком не в порядке, это точно. Слушайте, а может она не спит? — Как-то не совсем уверено сказал доктор.

— В том то и дело, Николай Степанович, что спит. Я полностью ее обследовала, все признаки сна присутствуют, кроме открытых глаз. Смотрите, она во сне за нами наблюдает, вам не кажется? Смотрит на нас, как лучом прожигает. Слушайте, а вы слышали, мне это ночная сестра сказала, что роженица у нас внучка Зимородихи.

— Какой Зимородихи?

— Ну той, что на Добровольной живет. Слыхивали, небось, что чуть ли не все болезни лечит, все бабы, да и мужики в тихую бегают, когда, говорят, ни один врач лечить не может. Сама я, правда, не была, но наслышана о ее способностях.

— И что, вылечивает? — С сарказмом спросил Николай Степанович.

— А вы зря так. — Обиделась Света. — Сама не видела, но мать говорила, что нет такой болезни, которую бы старая Зимородиха не вылечила. К ней с далече люди приезжают. Нам бы не посмеиваться надо, а изучать таких.

— Не обижайтесь, Светлана, — усмехнулся доктор, похлопывая ее по плечу. — Это, я вам честно скажу, от страха.

— Да ну. — Недоверчиво посмотрела на всеми уважаемого доктора молодая врач. — Вы надо мной смеетесь.

— Да нет же, правду говорю. Вы знаете, вечером пришел с работы домой, а у меня с головы все не выходят слова, сказанные этой Черенковой, мол, бабка сказала, что в двенадцать часов рожать. Ну, вы понимаете, получается я врач с тридцатилетнем стажем, а мне молодуха говорит, когда рожать, и, самое главное, в точку. Ну не смех ли? Вот я и думаю, что все, пора на пенсию.

— Ну, ну, это вы уж слишком. — Взяв врача за руку сказала Света, я думаю мы с вами еще не один год будем вместе работать, а с Зимородками, я вам так скажу, от них всего ожидать можно, так что быстро полечим и забудем, и все будет как прежде.

Успокаивающе продолжала Светлана. Только было не понятно, кого она больше успокаивает доктора или все же себя. Николай Степаныч пристально посмотрел Светлане в глаза, она не выдержала взгляда и отвернулась, понимая, что все равно, так как прежде уже не будет, и, сколько бы она не работала, постоянно станет вспоминать эту непонятную девочку. Так уж заведено, что все неизвестное к себе притягивает и желает быть разгаданным. Так уж устроен человек. И, если ты не сумеешь проникнуть в эту тайну, то помнить об этом как об удивительном будешь до конца своей жизни.

— Что-то мы с вами заговорились. — Нарушив тягостное молчание, сказал доктор. — Пора работать, а то нас уволят как злостных лентяев. — Пошутил доктор. Светлана улыбнулась.

— Да уж, пора.

И они быстро покинули детскую. Каждый почувствовал в этот момент, что оставаться там не очень хочется, но признаться себе в этом никто не желал. В суете рабочего дня никто больше не вспоминал об удивительном ребенке, каждый старался уйти от этой темы. Но в обед, зайдя в свой кабинет и усевшись на стул, Николай Степаныч вновь вспомнил о малышке. — Нужно все-таки поговорить с этой Черенковой. Размышлял он. — А что это даст? И что я спрошу, вы или ваша бабка случайно не волшебницы? Да уж, старческий маразм.

Азазело сидел у трона и думал, что ж ему предпринять. Жениться на этой древней карге ему ну совсем не улыбалось. А может все ж как-то без Тинея обойтись, но только он имеет с ней связь ненависти на земле, а эта связь неразрывна, веками переходящая из одной земной жизни в другую. И никто не сможет его заменить. Там на верху об этом хорошо знают, потому и выбрали момент, отправляя Клеандру. Не успею отправить Тинея, не существовать моей душонке больше, рассеет хозяин ее сердешную. Он не Бог, ошибки не простит. Вот и получается, куда не кинь, везде тебе клин. Как не крути, а придется этот раритет в жены брать, чтоб ей, ослихе, пусто было.

— Куман! Влад Проткнутый! Уроды бракованные. А ну быстро ко мне! — Хлопнул в ладоши Азазело. В центре зала свалились и заползали горе-помощники, особы приближенные к его императорскому величеству. Несчастные ползали по полу в тронном зале и пытались забрать друг у друга каждый свою черепушку. Азазело с ухмылкой наблюдая, спросил:

— Что, не нравится?

— Не, ааа… — Заорали в один голос Куман с Владом. — Прости хозяин, верни все обратно. Век не забудем, верой и правдой служить будем.

— Да уж, будете в этом не сомневаюсь, потому, как не станет меня и вас по преисподней с котомкой пустют, как моих подхалимов. Вам бы к Люциферу на ковер как меня, да на тех же условиях. Уж лучше с чужой головой век коротать, чем с этой Горгоной. — Тяжело вздохнув и садясь на трон, сказал Азазело. Два недоумка резко притихли, пытаясь что-то сообразить. Голова Влада Протыкателя оказалась более восприимчивой к сказанному хозяином.

— Дак это правда? А мы думали, что брешуть вороги наши.

— Что брешуть?

— Дак, это… — Стушевался Влад. — За эту, Анис бородавчатую.

— Ой, молчи, не трави ты душу. — Заныл хозяин. — Вот гады, опять разведчики, НКВДэшники фиговы в мое ведомство втерлись. Ну не успеешь пукнуть, а уже кричат, в штаны наложил. Ну и че они говорят?

— Дак… это же, что вы за себя Анис сватаете, что, мол, на едине, когда всех из залу-то удалила она, так вы тут прелюбодеянием занимались, а она, мол, бывшему жениху пошла да пожаловалась, что, мол, ее невинности выше высочество лишило. А бывший, то есть я хотел сказать, жених несостоявшийся к вам разгневанный прибег, да за честь невесты чуть голову не снес. Да вроде вы пощады вымолили, да обещание дали в жены её взять, а если бы не дали, то вам бы статья за изнасилование шилась, да и в руки сталинского департамента отдали на допрос с пристрастием. Люцифер сам этого пожелал, да Анис вступилась за вас и уговорила оставить вас для нее, раз вы пообещали любить ее до скончания веков.

Чем дальше говорил Влад, тем темнее и мрачнее становился Азазело. Он сразу понял, что стая разведчиков Люцифера не оставила ему шанса выкрутиться.

— Ну и сволочь этот мой хозяин. — Сквозь клыки говорил, будто бы выплевывая слова, Азазело. — Сам в кусты, а меня на амбразуру. Сколько я для него сделал, можно медалями меня всего обвешать за все мои заслуги перед нашим подземным королевством. А он меня в дерьмо. Ну ладно, мы посмотрим кто кого. Ну, Клеандра, попадись ко мне в руки, ответишь за всю мою безрадостную смерть.

— Так, други мои, — Обратился Азазело к двум, стоящим на четвереньках у трона, — беда большая посетила наше ведомство и… Вы чего это?

— Да мы, хозяин, молим, верни головы по местам, а то как-то в работе нам сложновато будет. Руки не делают того, что мозги просют.

— У вас что, мозги есть? — Съязвил Азазело.

— Конечно, у нас не так уж их много, — Подал голос Куман, — ну уж и те, что есть боятся тела чужого.

— Ладно уж, в связи с чрезвычайной ситуацией в нашем ведомстве, повелеваю вернуться каждой голове к своему хозяину.

Еще не веря, что так быстро и легко отделались, Влад и Куман ощупывали свои головы.

— Во, братан, класс! Все, кажись, моя на месте. — Обращаясь к Владу проговорил Куман. — Ну и тупая у тебя башка, скажу я тебе. Как ты с ней существуешь?

— Ты на свою посмотри. — Огрызнулся товарищ по несчастью. — Одна половина не знает, чего другая хочет.

— Ладно вам пререкаться, время истекает, а мы еще не придумали, как избавиться мне от великой беды. Запомните, женюсь на этой бабе — не только мне жарко станет, вам всем обещаю веселье за мой счет. Так что давайте думу думать.

Затишье наступило мгновенно. Каждый пытался найти решение как избежать позорной свадьбы их хозяина.

— Ну? — Через какое-то время спросил Азазело. — Варианты есть?

Но, увидев угрюмые рожи своих помощничков, махнул рукой.

— Готовьтесь к свадьбе, посылайте к Анис сватов. Опосля дела буду требовать развод по всем понятиям. Мне от этой узницы чернобыльской приплод двуглавый не нужно. Скажу Люцику, так мол и так, не хочу портить свой генофонд, не могу, мол, характеры разные. Ладно уж, решим потом, а пока нам Тинея нужно выдернуть оттуда, и если даже ради этого на этой болотной жабе жениться нужно, что ж тому и быть.

— Видно совсем хреново нашему хозяину. — Шепнул Влад Куману. — Раз на такие стратегические меры пошел.

— Да уж, не мед ему. Слушай, а если он не сможет потом от нее избавиться?

— Тогда точно, пиши пропало.

— Мам, ну чего? — Спросила Соня, увидав как отходит от алтаря мать.

— Все дочка. Катерина дала наказ пуще ока схоронить шкатулку, так как охотиться за ней будет нечистая сила. А в шкатулке той великая мощь. Без нее Катерине не жить на земле. Вручить ту шкатулку нужно будет в день её совершеннолетия.

— Это что ж, в шестнадцать?

— Ой, ли Соня! Ну, я же тебе сколько раз говорила, что тело и душа взрослеют по разному. Ну откуда в шестнадцать лет душе мудрости набраться. Вон ты до каких лет дожила, а дитем глупым так и осталась, сколь тебя не учила.

— Да ладно тебе, мам, мне ж не дано, сама говорила, а то что уразумела, так своей головой дошла.

— Дошла она. — Передразнила бабка Олеся. — Кабы дошла, так понимала бы, что время совершеннолетия у каждого свое, думаю, нашей Катерине оно так годкам к двадцати с хвостиком и подойдет. Там поглядим, а пока спрячь в сундук, подальше от глаз любопытных, и спать давай, утро оно, говорят, мудреней вечера.

Свечи бабка погасила, а вот лампадку у образов оставила, так на всяк случай, мало ли еще что Катерина захочет сказать, пущай до утра горит. Кряхча, стала укладываться в постель. Соня уже легла, но сон все никак к ней не шел. Взглянув в окно, подумала, вон уже и светает, поспать бы хоть часок, завтра работы невпроворот, надобно с утра Клавдию проведать, а то Федька на минуту заскочил и убег, так ничего толком и не сказал. Ох уж эта молодежь, совсем о завтрашнем дне не думают. Так, думая о дочери и о своей маленькой только что родившейся внучке, Соня незаметно для себя уснула. И снился ей сон.

Видит она реку, а на берегу простоволосая в рубахе стоит дочь ее Клавдия и руки тянет к реке, что-то кричит, лицо все в слезах. Повернулась Соня и ужаснулась, прямо посредине реки стоит маленькая девочка, волос длинный распущен, воды касается, ножки маленькие босые, ручки в стороны растопырены, а за руки тянут с одной стороны ангелы в белых одеждах, а с другой существа в черных одеждах. Вода все больше и больше поглощает в свои объятия девочку, а по лицу ребенка слезы крупные как горошины катятся. С криком кинулась Соня к воде, на этом и проснулась.

— Соня, ты чего так кричишь, аль приснилось что? — Тут же кинулась к ней старуха.

— Ой, страшный сон приснился. — Все еще пытаясь стряхнуть остатки неприятного сна, сказала Соня. — Что-то мне тревожно, надо Клавдию проведать, как бы там чего не стряслось.

— Страшного ничего не стряслось, я бы узрела, а сон мне свой расскажи.

Соня мигом пересказала сон.

— Да… — задумчиво, после некоторого молчания, протянула бабка. — Вот тебе Соня еще одно доказательство того, что нас ожидает. Даже на небесах предсказать не могут. Но будем надеяться на наше вечное авось, глядишь, может и пронесет. Ладно, подымайся, пора тебе в больницу, посмотреть что там и к чему. Может, чего Клавдии надобно принести, да и к Федору загляни. Сегодня у него выходной, гляди и переговоришь, авось послушает.

— Ой, мам, ну сколько мы уже говорили. Видишь, как уперся. Домой ребенка везти будет и все. Захотите, говорит, проведать приходите. Ты его тоже пойми, он же отец. Ну как люди посмотрят на него, когда он дите, первенца своего, к двум старухам повезет. Он мне так и сказал, мол, не хочу, чтоб люди засмеяли. Это что же, говорит, при живых родителях ребенка на воспитание двум старухам с предрассудками оставить. Хватит мне Клавдии. Вон, по любому поводу, а что бабка скажет, вроде своего ума нет. Живем в стране, где всеми ударными темпами к… как его, слово-то такое мудреное, все забываю.

— Вот-вот. Прав твой зятек, что темные старухи, если ты даже не помнишь, что при комунизьме живешь. Соня, ну заучи ты его что ли, а то даже мне за тебя стыдно.

— Мам, ты не так понимаешь. Клавдия мне растолковывала, что к комунизьму мы идем, еще к нему не пришли, а вот живем мы при сализму, нет при социлизму, вот при социлизме мы живем, понимаешь?

— Ой, дочка, оно может и так, да вот Бога что в твоем социлизме нет, что в комунизьме. А как они жить без Бога в душе и без Царя в голове дальше будут, как раз только Отцу нашему небесному и известно. И как он допустил этих нехристей дьявольских на землю? Мабудь, в командировке був, вот тут и воспользовались души черные да окаянные. Говорила Катерина матери, что страшные времена наступят и разуверяться в Бога, и будет гоненье на люд верящий. И придется им молиться, спрятавшись, да почитать Бога молча. Вот и дождались.

— Ну, мам, это вы зря. Тут Клавдия сказала, что может нужно новому ход дать. Это мы все по старинке, а молодежь по-своему жить хочет, свои праздники иметь. Вон смотри, на площадь выходють и каждый показывает что у него лучше, чем у соседа.

— Это как? Что, перед соседями хвалятся?

— Вот, мама, говоришь, что я темная. Ты когда из дому выходила?

— А зачем? Кому я понадоблюсь, так те сами приходють. А кто приходит, сама видела?

— Ага, тихонько, да все по ночам, чтоб не углядели остальные.

— Говорят, у них за это с партии выгоняют, вот они и бояться, а шо им та партия дает, ума не приложу.

— Да ты чего, не знаешь?! Их партеец, говорят, что царь в Расее со своими придворными, им все в первую очередь. К себе они тоже не всякого примут. Вон Федьке-то отказали.

— Чего это ему отказали?

— Дак, сказали, что с несознательными породнился, мол, значить не достоин.

— Это что ж он натворил? Мне почему не сказали?

— Ой, мам, ничего он не натворил. Просто женился на нашей Клавдии.

— Дак мы значит несознательные и для их комунизьму не годимся, так что ль получается?

— Видно так. — Вздохнула Соня. — Клавдия просила тебе не говорить, лишний раз расстраивать не хотела. Вот Федька после этого собрания и взбесился, говорит, предложили ему как образованному и верящему в коммунистическое будущее бросить и отказаться от несознательных элементов, и ему партия простит ошибку, мол, она, то есть, партия, все понимает, что молодой еще, неопытный и на первый раз простит. А он отказался. Сказал, что любит нашу Клавдию. Потому теперь он у нас как все, беспартийный.

— Соня, а что наш Федька так коммунистом хочет стать?

— Мам, я не знаю, но Клавдия говорила, что если он станет коммунистом, так там и на работе повышение получит, и квартиру им дадут в первой очереди, мол, все лучшее коммунисты получают. А он теперь так и будет долго в инженерах простых сидеть, как несознательный элемент.

— Значит, Соня, нужно получить их пропуск, а то, не дай Бог, без него Катерину в люди не выведем. Сама ведь сказала, что без него ты человек второго сорта будешь, я то знаю что скоро все от этого открещиваться стануть а пропуска этого стыдиться будуть, как сечас в церковь ходить и в Бога верить, да только учиться ей всеодно прийдеться при этой самой власти бандюг иноверцев, покарай их господь, отщепенцев этаких.

— Ну и как ты это сделаешь?

— Есть тут у меня задумка. Помнишь давеча на днях, дама вся замотанная приходила?

— Та, с которой ты даже встретиться не захотела?

— А что с ней, нехристью, встречаться. Она только на нашей улице показалась, а я уже знала, что ей нужно. Бог ей дитяти давать не хочет. Везде дамочка побывала, вот и до меня добралась. Да душа у нее черная. Муж ейный в нашем городе самый первый человек. А детей у них нет, вот он ей и сказал, мол, не будет детей, мне партия даст добро на развод. Вот она и бегает кругом. А куды им дите. И так заполонили отродьями окаянными все вокруг, вот я и отказала.

— А теперь-то как? Ты ж отказала.

— Она придет, Сонечка, я знаю. Потянет ее просить еще раз, вот мы и поменяем этот, как ты говоришь, билет в их светлую жисть на дите для нее.

— Ой, мама, как-то это не по христиански-то получается.

— Знаю. Что ж, буду просить прощения, да только это и в его интересах. — Бабка подняла палец к потолку. Соня машинально посмотрела вверх. Надо ж как-то помогать Катерине. Уж коли нам приходится жить в таком обществе, будем жить пока по их законам. Выходу нету. Ну да ладно, заболтались мы с тобой, давай собирайся, да гляди, Клавдии не слова, а то они опять со своим Федькой все испортят, знаю я их.

Влад и Куман, повесив головы, плелись по черному царству. Каждый думал о предстоящей поездке в Запределье сватами к Черной Анис. Под ногами поднималась и тут же осаживалась пыль. Время от времени тишина нарушалась воплями новоприбывших с подземных катакомб. На это никто не обращал внимания, привыкаешь ко всему, как-то выразился один земной философ, по ошибке прибывший не в тот пункт назначения. Когда разобрались, то забрали его домой. Вот только и остались слова его умные.

— Куман, — нарушил молчание Влад. — Ты как думаешь, а вдруг она откажется выйти замуж за нашего осла?

— Ну ты думай, что говоришь. Тут ведь кругом уши. Забыл, где находишься и о ком говоришь? Захотел в разнорабочие в горячий цех? Но тут тебе как на земле тариф по горячей сетке не сделают и молоко за вредность не дадут, и вообще, мне твою голову второй раз совсем примерять не хочется, так что живи по понятиям.

— Остынь, развыступался. Ему сейчас не до нас. Ему бы свою задницу как-нибудь перед Люциком прикрыть, лучше давай думать, как эту королеву красоты убедить отдать свою руку и сердце нашему принцу.

— Ты Куман у нас хороший стратег, вот и разработай тактику убеждения старой девы, да не забудь, девы. У них свои понятия о мужчинах, чего не скажешь, к примеру, о проститутке. Вот с кем хорошо дела вести. — Мечтательно протянул Влад. — Никаких тебе напрягов. На все своя цена.

— Ладно, мечтать будешь опосля. — Оборвал его Куман. — А пока гоним да побыстрее к этой нашей девственнице.

— Слушай, Куман, а на границе с Запредельем как быть? Я что-то выпустил из головы с последними-то событиями. Ведь у нас с ними никакой договоренности нет. Как бы нас без пропуска назад не вернули, тогда нам точно головы не сносить.

— Не боись, как скажем, что приехали их принцессу сватать, так она сама на таможню примчится. Самое главное до поры до времени не говорить кто мы. Ну значит, так дипломатично помалкивать. Ну а там уже по обстоятельствам.

— Слушай, я все спросить тебя хочу, ты на земле кем был, уж очень ты в тонкостях дипломатии разбираешься, я вон сколько веков служил пока эту должность получил, а ты не успел прибыть, раз два и в дамках.

— Ты когда последний раз на земле был?

— У… Дак я уж и не припомню.

— А ты не думал, почему тебя туда в командировку не отправляют?

— Ну, наверное, пока нет необходимости, да я вроде и тут не плохо пристроился.

— Да потому что там теперь пить кровь как ты это делал варварским методом не получится, высчитают с их техникой в две секунды и в психушку загремишь как душевно больной. Думаешь, тебе поверят, что ты там служишь своему повелителю. Они там сейчас только в научно доказанные теории верят, так что, дружек, убедить их, что существует Бог или Дьявол тебе не удастся, и сойдешь ты за обыкновенного преступника. Наподобие Джека Потрошителя.

— Слушай, это тот, что гальюны, в цехе чистит?

— Он самый.

— Ну ты брось. Я лорд, я аристократ, в своем деле я не подбирал нечисть, не опускался до примитивного утоления жажды. — С пафосом начал Влад Протыкатель.

— Остынь, аристократ. Вот потому тебя и держат здесь. На земле от тебя толку-то никакого. Сейчас на земле все дипломатично, врать нужно тоже уметь.

— А чего там уметь? Вот я, например, враньем коварно завлекал в замок к себе жертву, по началу беседовали. Знаешь, столько лет в одиночестве, временами хочется с кем-то словцом перекинуться. Ну а как видел, что глуп, так сразу и упивался до конца кровушкой. Но если попадался интересный собеседник, то даже как-то жалел. Давал ему по возможности больше пожить, но потом все-равно приходилось испить его кровь, сам понимаешь, не выпускать же его обратно.

— Вот и я говорю — варвар. Теперь на земле так не делают, все дипломатично, со вкусом. Выбирая президентов — врут, и все знают об этом. Одни с верящими лицами хавают эту ложь, другие же с честными мордами эту ложь впихивают. И все довольны. Этикет соблюден. Так что, милый друган, тебе туда соваться не стоит. Двух шагов сделать не успеешь, захомутают и в психушку. Да ты возьми пол литры и сходи как-нибудь на досуге в ведомство Кобы, он тебе под бутылочку все и расскажет. Лютик-то наш в их ведомстве сухой закон ввел, говорит этим прибывшим из России вообще водки не наливать, а то всю преисподнюю коммунистами сделают. У них там знаешь политика какая? Кто не сними, тот против них, а значит враги партии и Кобы. Так что, друган, нам еще с тобой крупно повезло, как никак, а выпивки и закусона у нас пока вдоволь, с подполы не достаем. Так что секрет я тебе открыл, как информацию у них выкачивать.

— Ну, ты монстр. Я, конечно, помучить тоже не прочь, но бить так ниже пояса. Это как же? Вот меня, без сто грамм оставь, да я себя продам. А тут сухой закон. Ну, тут Лютик переборщил. Как бы они революцию не затеяли, опыта у них хоть отбавляй, по тому, что я о них слышал.

— Да ты не боись, они как тараканы, куда не запусти, выживут. Слушай, дружище Протыкатель, мы, кажется, такими темпами успеем лет так через сто к этой мадам. Нужно придумать, где достать средство быстрой доставки, что-то на подобие ракеты что ли.

— Где ж ты у нас ракеты видел? Разве что грымз летучих… — Задумался Влад, но потом опомнился. — Ты че, вообще белены объелся? Кто ж тебе их взять разрешит?

— Слушай, Влад, я чего-то не понял, ты как эту должность, говоришь, получил?

— Ну, как, служил верой и правдой повелителю нашему.

— Ну, ты даешь, у господина служил верой и правдой? Теперь понятно, что тебя только перед пенсией заметили, и то повышение, видимо, дали по выслуге лет.

— Ты это к чему клонишь? — Принимая бойцовскую позу, огрызнулся Влад. — Ты на кого наезжаешь?! Без году неделя на новой должности, а нюх совсем потерял! Ты чего, потерял список, кого бояться?! На меня Влада Протыкателя наезды устраиваешь?

— Да остынь ты, — миролюбиво хлопнул по плечу своего сослуживца Куман, — нужно мне на тебя наезжать, мы сейчас в одной упряжке, так что пыль поднимать нам с тобой не с руки. Если не выполним указ дражайшего нашего господина Азазело, то гореть нам в его камине вместе, а не пить твои сто грамм. Ты понял мою мысль?

— Ну.

— Что нукаешь? Небось, не внуздал? Ты меня слушай, горе-кровосос, и всегда в дамках будешь. Давай дружек поворачивай, и чешем к дворцу Лютика.

— Ты чего, офигел совсем? Да они же подчиняются непосредственно только ему, и, вообще, ты как охрану пройдешь? Он же принимает только по понедельникам и то, прошение на аудиенцию заранее подавать надо.

— Ну, совсем как на земле. Что не ЖэК, то и очередь.

— Какой Жек?

— Да это я так, к слову. Охрану ты будешь отвлекать, пока я проскочу.

— А как? Что я им скажу?

— Да что хочешь. Спроси у них как пройти в поликлинику к венерологу.

— Что?

— Вот ты задумался, они так же задумаются, а я в это время проскочу. Вон видишь, с той стороны холм? — Махнул рукой в обратном направлении Куман. — Как я пройду, сразу разворачивайся и беги, там за ним и будешь меня ждать, если не появлюсь, значит, сложил буйну головушку за дело верное. — Скорчил унылую физиономию Куман. — Не забудь помянуть и выпить пол литры.

— Ну, ты это, может, так обойдемся? — Увидав на лице сослуживца страдание, стал успокаивать Влад. — Ну этих грымз, подумаешь, мы че-нибудь другое придумаем.

— Нет. — Театральным голосом, преисполненным решимости, выкрикнул Куман. — За правое дело и на соловки пойду.

— Чего? — Не понял Влад.

— Да так, не обращай внимания, пошли, а то мы и так задержались.

Повернувшись, они направились в сторону маячившего затянутого черной пеленой громадного сооружения больше походившего на шахту по добыванию ядерного топлива, чем на дворец повелителя.

— Да уж, — почесал меж рог Куман, осматривая вблизи сооружение. Уверенность его в миг испарилась. Скосив глаза в сторону своего напарника, увидел в его зенках немой вопрос. Делать нечего, подумал Куман, сам напросился, да и без этих грымз им все-равно не попасть быстро в Запределье, а время не ждет. — Давай иди к воротам. — Обратился он к Владу.

— Слушай, а может ну его, как-то боязно, что-то даже копыта дрожат.

— В котелке Азазело твои копыта сварятся. — Напомнил Куман.

— А если Лютик узнает, что мы его слуг обманом взяли, он же нас… Брр… Представить страшно.

— А ты не представляй. Запомни, победителей даже у нас не судят. А для достижения цели все средства хороши. Ты лучше подумай, что будет, если мы Тинея не доставим. Так что давай вперед, не дрейфь, двум смертям не бывать, а одну не миновать, в принципе мы и не миновали. И вообще, дальше Запределья не сошлют, вот мы на всяк случай и разведаем по чем там фунт соли.

— А зачем тебе соль? — Не понял Влад.

— Слушай ты, дерево баобаб, хватит задавать вопросы. Вперед.

Соня, выйдя из дому, подняла глаза к небу. Светило солнышко, но для утра было немного зябко. Передернув плечами и плотнее закутавшись в легкую шаль, шагнула за ворота. Сегодня выходной, на улице тихо и пустынно, все отдыхали после рабочей недели, и торопиться подниматься с мягких постелей никому не хотелось. Вот и ладненько, думала Соня, глядишь, быстро добегу к Федьке, никто не остановит, да и расспрашивать не будет. Очень уж она не любила попусту молоть языком как некоторые соседки. А уж если соберутся у колодца, да еще в выходной день, так до вечера стоят и чешут языком, кто у кого родился, кто где женился, кто к кому под юбку заглянул, а уж если чужую жену кто где прижал, так тут хоть беги не оглядываясь, а то заклюют сообща. Как начнут расспрашивать, что и как, так и хочется схватить коромысло да всех разогнать. Нет, вообще она с соседями жила мирно, ни с кем никогда не сорилась, в разговоры не вступала, а как спросят о чем, так и ответит, но уж сильно не любила всех этих бесед. Да и ее редко задевали. Хоть и посмеивались в спину, а все ж таки побаивались. Знали, что ожидать можно всего от них, еще не забыли Катерину, хотя многое приврали к правде. Так думая обо всем, Соня и не заметила, как оказалась перед воротами дома, где Федор с Клавдией снимали комнату. Соня поначалу просила их жить вместе с ними, да Федор воспротивился, говорит, в приживалы не пойду, сами заработаем. Каждая попытка уговорить их оканчивалась отказом зятя. Так порешили снимать жилье. Что ж поделаешь, молодежь хочет самостоятельности. Больше Соня об этом не заговаривала. Приоткрыв калитку, позвала:

— Федя. — Подождала, никто не вышел. Наверное, спит еще. Да оно и верно, чего там ни свет ни заря подниматься, цельную неделю как белка на своей работе крутился, подходя к двери, думала Соня. Дернув двери, увидала, что не заперты и прошла в сени, там было темно хоть глаз выколи. Нащупав ведущую в светелку дверь, Соня приоткрыла её и тихонько позвала. — Фёдор, ты дома?

В глубине довольно большой и светлой комнаты с двумя выходящими в палисадник окнами что-то зашевелилось на постели. Приподнявшись и протирая кулаками глаза, Федор хрипло проговорил:

— Мамаша, что-то вы рановато.

— Да я вот, Федор, — проходя к стоящему у стены стулу и присаживаясь на краешек, сказала Соня, — в больницу с утречка решила сходить, Клавдию проведать, да спросить, может чего ей принести надо. По пути вот к тебе завернула. А я смотрю, ты тут уже отметил рождение дочери? — Кивнув головой на стол, где стояла початая бутылка водки и две рюмки.

— Да вот вчера вечером сосед зашел, я на радостях и рассказал, что дочь родилась. Он говорит, что грех такое дело не обмыть.

— Да ты, Федя, не волнуйся, я ничего против не имею. Дитё не кажен день появляется. Только вот кушать надо, а то что же это? — Соня указала рукой на лежащие в тарелке соленые огурцы и открытую банку с остатками кильки в томате. — Это ж пока Клавдия с больницы выйдет, так ты на скелета похож будешь. Вон погляди на себя, одни кожа да кости.

— Ну и теща у меня, что курица-наседка. — Пошутил Федор.

— Ты, Феденька, на нас с бабкой не обижайся, мы ведь вам с Клавдией не чужие люди, добра только и желаем. Оно ведь, как говорят, мудрость и старость рука об руку идут. Может и прислушаетесь к нашим-то советам. Я ведь с тобой, пока Клавушка в больнице, поговорить хотела.

— Так, мама, даже не начинайте. Знаю я, о чем разговор будет, а посему сразу же и закончим его, мое слово нерушимо. Клавдию я домой заберу, а так как наш дом пока здесь, так и разговор короткий, сюда и привезу.

— Ты послушай меня старую, я ведь не против, только ты о дитяти подумай. Девочку кажин день выкупать нужно, и воды наносить, нагреть, вы же не в квартире живете, а ты с утра до вечера на работе, кто жене твоей подсобит, как не мать родная. Получите вы вашу квартиру, так, пожалуйста, никто ж насильно оставлять не будет. Мы ж не нелюди какие, чтоб дочери своей единственной, кровинушки, поперек ее воли стоять.

— Вы, мама, не обижайтесь, но другие же как-то живут. Ничего и мы как все, до годика дома, а там ясли буду на работе просить, ничего мне дадут, не откажут. Клавдии нужно на работу выходить, да в институт поступать, а то, что же это получается, при ученом муже жена неуч. А, вы, пожалуйста, милости просим, приходите в гости, когда пожелаете.

— Оно может и так как все, да только ребенок у вас не как у всех. — Попыталась подойти с другой стороны Соня.

— Это я тоже слышал, Клавдия мне все уши прожужжала за вашу Катерину, только я в эти небылицы не верю. Почему-то в больнице врачи не обнаружили у девочки отклонений. А врач так и сказал, поздравляю папаша, девчонка-богатырь, четыре килограмма двести грамм. — И Федор весь аж подтянулся, но под взглядом тещи как-то резко сник.

— Что ж, Феденька, — поднимаясь, сказала Соня — Бог сам рассудит, там видно будет. Ну, я пойду.

— Да вы бы, мама, не ходили так рано. Все одно там проведывать разрешают не раньше двенадцати. А в это время я пойду, а на обратном пути зайду и скажу, что да как. Зачем вам почем зря ноги-то бить? Все ж таки не близкий свет.

— Да уж пойду, собралась коли. А там подожду, все спокойней будет. Да и бабка говорит, сходи.

— Ну, смотрите сами, а Клавдии передайте, что я наведаюсь часам к двум. Она мне тут список дала, что купить надо, так я пойду искать. Прочел, испугался. Где ж все это найти? В наших-то магазинах хоть шаром покати, ну нечего, пойду искать. — Провожая тещу к калитке, без умолку болтал Федор, да Соня его уже не слушала. Думы ее были далеко от этого места, рядом с дочерью.

Влад, сидя за холмом, трясся, что заяц-русак гонимый гончими. Где ж этот дипломат хренов, пора бы вернуться, неужели взяли с поличным. Точно взяли, а то бы давно прибыл. Все хана, и зачем я согласился на эту авантюру? Теперь уж точно, камин горящий и вертело с электромотором, жарить будут вечность. Вот урод, лапши навешал мне, а я как последний осел на поводу пошел. Теперь и меня сдаст, точно сдаст, ему одному срок тянуть не захочется, возьмет и меня за компанию. А ведь еще и за паровоза зараза пустит, ему то что, он в нашем деле новенький, недавно преставился. А я осел старый, мог бы и догадаться, кому отдуваться, лихорадочно размышлял Протыкатель. Но тут невысоко послышался звук реактивного двигателя. Влад перепугано задрал голову и увидел пикирующих прямо на него двух огромных, похожих на саму смерть чудовищ. Смрад изрыгающийся из пасти чудовищ, казалось, заполонил ближайшие несколько миль, и до того любимый нежный серный запах испарился под этим натиском.

— Ну, ты чего стоишь как истукан? Прыгай. — Крикнул Куман, приземлившись на холм, хотя приземлением это можно назвать с натяжкой. Впечатление было такое, будто с высоты нескольких миль сбросили атомную бомбу. От поднявшейся пыли хотелось чихать. Грымза, опустив свою морду, в упор смотрела на Влада. Вонь исходящая из открытой пасти заставляла плакать навзрыд. Так близко любимиц Люцифера ему не доводилось видеть, а уж прокатиться на этих чудищах вампир даже и не «мечтал».

Хорошенького мало, еле передвигая копытами от страху, думал Влад. Протягивая свою когтистую лапу к птичке-бомбардиру, он еле слышно пропищал:

— Утю— тю.

Птица удивленно окинула его взглядом и повернувшись к Куману спросила:

— Он что, дурак?

— Есть маленько. — Кивнул тот.

Влад ошарашено уставился на это чудовищное произведение преисподней.

— Я не знал, что они говорить умеют.

— Ты залезешь когда-нибудь или так и будешь пялиться на меня, словно я тебе голая баба? — Теряя терпение, вновь заговорило чудное создание.

— Да, да, конечно. — Очнулся Влад и полез на птицу-монстра. Трясущимися руками ухватился за выступы на спине у грымзы, закрыл глаза, приготовившись к самому страшному. Но птичка на удивление мягко взмыла вверх и быстро набрала скорость. Влад почувствовал, что его клонит вперед. Приоткрыв один глаз, он увидел перед собой клубящийся туман, поднимающийся высоко вверх.

Птицы опустились недалеко от линии, разделяющую черноту от клубов пара.

— Ну вот мы и прибыли, — заговорила одна из монстров, — дальше нам путь закрыт. Куман с легкостью съехал с птицы.

— Ты что же, так и будешь на ней сидеть? — Обратился он к Владу. — Приехали, дальше поезд не идет, просим освободить вагоны.

— Слушай, да он у тебя ко всему прочему тормознутый. — Стряхивая со своей спины седока проговорила грымза.

— Ладно, птички не обижайтесь, это он малость с бодуна. — Вступился за своего брата по несчастью Куман. Плюхнувшись вниз как с пятиэтажного дома, Влад признаков присутствия жизненных функций не подавал, да и внимания на него больше не обращали.

— Ты, друган, если чего, так зови, мы своих не бросим, ты только свисни. — Обратилась одна из монстрих к Куману.

— Спасибо, девочки, век не забуду. Но теперь давайте домой, а нас дела ждут.

Птиц дважды просить не пришлось, через секунду вверху только две точки светились. Повернувшись к лежащему Владу, Куман произнес:

— Ну ты, долго лежать в позе йога будешь? Это тебе не пляж «Золотые пески» в Болгарии, а граница Запределья. Так что подымайся и айда принцессу нашему принцу добывать, а если повезет так, может, умыкнем мы этого Тинея, да побыстрячку домой.

— Послушай, Куман, — поднимаясь и принимая вертикальное положение, спросил Протыкатель. — Ты этим «ракетам» формулу красоты открыть пообещал или…

— Или…

— Что или?

— Что ты на одной из них, женишься, а на которой, пускай решают сами.

— Чего?! — завопил Влад. — Да я тебе, дипломат хренов, кровь всю без остатку выпью, голову оторву, да в Запредел вместо футбольного мяча кину!

— Ну, разошелся, а чем ты лучше нашего хозяина? А? Вот он ради дела на какие жертвы идет, вон какую горгону в свою постель укладывает. А ты? Что, не хочешь породниться с самим Люцифером? Это ж какие тебе перспективы открываются. — Хлопнул стоящего и обалдевшего грозу всех вампиров Куман.

Открывшиеся Протыкателю перспективы повергли его в ужас. На секунду представив своей женой одну из грымз, он почувствовал сильное головокружение. А первая брачная ночь…

— Ладно, не дрейфь, пошли. Шутка. Ну че стоишь? Сказал тебе, шутка это была.

— Где шутка была? — Спросил всё еще качающийся от пережитого потрясения Влад— Кровосос.

— Не, а ты и впрямь тормоз. Да не одна красавица за тебя не пойдет, они ведь себя неотразимыми считают, куда тебе со свинячим рылом да в их калашный ряд. — Заржал Куман.

— Так тогда, чем же ты их взял?

— Эх, темнота вы, ваше вампирское высочество. Это же все-равно бабы, хоть и с крыльями, на лесть, как и все остальные падки. Пару комплементов, что так мол и так, на что пошел, чтоб их красоту узреть. Голову на плаху готов положить, а только они того стоят. Ну, девки и раскисли, головки опустили, да и давай глазки мне строить, пришлось малость приударить. Вот и задержался потому малехо.

— Ну, ты жук! — Восхищенно проговорил Влад.

— Чего уж там. — Махнул рукой Куман. — Ради общего дела ведь стараюсь. Ну давай вперед, на приступ Запределья.

И подойдя вплотную к клубившемуся туману, сваты нырнули внутрь.

В канцелярии Петра все было тихо и спокойно, в окно ярко светило солнышко, снаружи пели райские птички. Разомлев в своем любимом кресле, Петр дремал. Казалось, ничто не может нарушить этой послеобеденной идиллии… Крик раздавался уже в прихожей. Громовой голос Мефодия не могли заглушить даже литавры.

— Брысь, негодяи, подхалимы! Громы и молнии на ваши головы! Подать мне Петра, да поскорее.

— Так, не велели они беспокоить, почивают они… — Пытался оправдаться еще не освоившийся со своими обязанностями новый секретарь Петра. Но его возражений Мефодий слушать не стал. Дверь с грохотом распахнулась и в проеме, закрывая весь проход, стоял со всколоченной бородой вечный соперник Петра во всех баталиях за лучшее место под солнцем.

— Ну и чего ты тут устроил переполох? Это учреждение, а не шинок. — Поднимаясь с кресла, начал говорить Петр.

— А я смотрю, ты тут прохлаждаешься в тиши своего кабинета. — С сарказмом перебил его Мефодий.

— А тебе что, запрет на отдых наложили? — В тон ему ответил Петр.

— Гляди, как бы нам обоим епитимью не наложили.

— Ты можешь толком сказать, какая муха тебя укусила?

— Так ты что ж, не знаешь?

— Ну и что я должен, по-твоему, такое знать?

— Внизу зашевелились. Тинея пытаются с Запределья выдернуть.

— Эка невидаль, а ты чего ожидал? Ты что же думал, что там не прознают о выдачи нам Клеандры. Естественно будут шевелиться. Вот только вряд ли у них получиться. Кому как не тебе знать, что мы подписали с Запредельем пакт о совместном невмешательстве в дела наши. Хаос теперь нейтралитет держать будет. Так что зря ты погром в моей канцелярии устраиваешь, сотрудников моих заиками делаешь.

— Да ты, осел старый, точно не в курсах.

— Эээ, ну ты, потише, петух бесхвостый.

— Зато ты у нас перья страуса распустил, а голова твоя в песке зарыта. Вот, на, смотри, молния от моих разведчиков, оттуда доставлена.

Мефодий поднял свою белую накрахмаленную по последней моде рясу и долго что-то выискивал в ее складках. Петр молча наблюдал за тяжкими попытками что-то найти в этом необъятном куске ткани, но вот непомерные усилия увенчались успехом, и на столе, прямо перед глазами Петра, оказался черный лист.

— Фу, нечисть какая. Ты что разведку белой бумагой снабдить не можешь? — Не удержался Петр.

— А ты ручки свои испачкать боишься, так это, давай я. Мы люди не гордые, ради дела и не такое в руки берем. — Протянул к листу свою большую крепкую волосатую руку Мефодий.

— Ну, ты, чего так сразу все в штыки, я к тому что у тебя в канцелярии писари есть, вот пускай переписывают, а уж потом к тебе на стол. Что ж это получается? А получается неуважение к вышестоящему начальству. А все-то от тебя зависит. Кто как не ты обязан подчиненных научить порядку? Так сказать, привить к себе уваженье.

— Вот, вот, теперь понятно, чего это мы там на земле прошлую битву с нечистью проиграли, боялись лишний раз ручки замарать. Я так думаю, когда прочтешь эту грязную, как ты говоришь, бумажку, забудешь о переписке.

Петр заинтриговано и с брезгливостью взял черный лист, но уже через несколько секунд спесь с него слетела, как ветром сдуло.

— Так это что ж получается?

— То и получается.

— Ну и чего мне делать?

— Не тебе, а нам.

— Ты то здесь причем? Эта работа моего ведомства. — Став в позу, запротестовал возмущенный Петр. — Ты со своими агентами внедренными, да разведчиками разбирайся, а ко мне свой длинный нос не суй.

— Я бы и не сунул, больно мне хочется с тобой работать, да вот только это… — Мефодий ткнул своим большим похожим на сосиску пальцем на другой лист. — Указание от Самого пришло. Где черным по белому написано, срочно создать группу немедленного реагирования и наши ведомства на время операции соединить воедино. Понял, олух? Так что заканчивай прохлаждаться, да подключайся к работе.

Петр стоял посреди канцелярии, держа в руках бумажку, и пытался переварить услышанное.

— Да уж. — После некоторого молчания протянул он. — И давно мы не слышали о Черной Анис, почитай тысчонку лет уж точно.

— Да, последний-то раз размолвка ее с Люциком нам на пользу пошла. — Подержал Мефодий.

— Говорил я, не следует такое серьезное дело бабе доверять. Изъян у этой Клеандры слишком уж велик. Что греха-то таить, любвеобильная она у нас женщина. И куда только стратегическая канцелярия смотрела? Как они просчитались с этой Анис? Сто лет им дали на разработку плана, ан нет, не учли, что эта полоумная Анис простит Люцика да по новой замуж попросится. Они как всегда в стороне, а нам разгребай всю эту кашу. — Не успокаивался Петр.

Мефодий оглядел кабинет бывшего своего противника, а теперь напарника по работе, и удовлетворенно хмыкнул:

— Сойдет на первый случай. Будем у тебя здесь штаб организовывать.

— Чего?

— Того, штаб делать будем.

— Ну ты, поосторожней. В моей канцелярии решил переворот устроить? Не позволю! Достаточно, что ты у себя развел бардак и анархию. Хочешь мое образцовое заведенье забегаловкой сделать? Не дам!

— Понимаю. — Ехидно сказал Мефодий. — Это мы крестьянского племени, а вы у нас голубых кровей, забыл, премного извиняюсь. Будем учиться. Но если вы, сэр, пожелаете, то можем и в моей забегаловке расположиться, уж сделайте милость, не побрезгуйте.

— Да перестань ты. — Стушевался Петр. — Сам знаю, есть за мной этот грешок. Но ты уж помягче как-нибудь. Ну давай мой кабинет оформим на время операции, я ж не против.

— А раз не против, то резину тянуть нечего.

— Ой, да куды ж ты так торопишься? Дай хоть освоиться с новыми условиями.

— Осваиваться, любезный, будешь во время операции, а то у нас время дорого. Куман, этот жид хитрый, быстро выбился там, вот этот уж точно выдернет Тинея. А пока мы будем прохлаждаться, он его и на землю отправит. Чтоб его черти забрали! — В сердцах высказался Мефодий. — Мало нам на земле от него неприятностей было.

— То-то и оно. Опять же меня не послушали. Говорил вам, таких как он нужно под замками волшебными держать, или сразу эту душонку на ликвидацию пустить. Так нет же, доброта наша нас и погубила. Все кричали, шанс дать, шанс дать. Окромя меня. И кто прав оказался?! Опять же я!

— Ну мы что, будем умничать, али работой займемся? Ты мне лучше скажи, как с Клеандрой связываешься?

— Вот до твоего радостного появления сидел и соображал на эту тему.

— Чего?! Так у тебя что же, даже связи с ней нет?

— А ты не ори на меня, тоже умник нашелся. Как всегда, мне в последнюю минуту сообщают, что мое ведомство непосредственно будет работать с этой дамочкой. И что же ты хочешь, чтоб я за секунду все вопросы решил? Да одно ее появление тут чуть до инфаркта меня не довело. Думал в Запределье хоть немного характерец ей сгладят, да видимо этой дамочке хоть кол на голове теши, все одно, дурой останется. Не исправимая бабенция.

— Да, веселенькое дельце. Слушай, в прошлый ее приход, как связь поддерживали?

— Да тогда на земле проще было. Люди доверчивые да верящие были. Пошлешь через какого-нибудь пророка приказ, тут же исполнят все. А теперь они там все слишком умные стали. Эта нечисть все вверх дном перевернула, видно уж и сами не рады. Воли людишкам много дали, а те быстро смекнули, что и как. Зачем им боги или пророки? Зачем им кому-то подчиняться или кого-то бояться? Вот и решили, не будет у них ни Бога, ни дьявола. И объявили себя хозяевами, вот так-то дорогой. Это пока ты там в разведчики с Преисподней играл, на земле полнейший переворот произошел.

— Ты на меня не дави, мы свое дело четко выполняем, и чужих собак на нас вешать не надо. — Встал в позу Мефодий.

— Ладно уж, раздухарился. Я тут ему положение дел на данный момент объясняю, а он в позу становится.

— Вот и объясняй, а мое ведомство задевать не дам. Мы там жилы рвем, а вы тут демагогию, Петечка, разводите. Ты мне скажи, связь в первые минуты появления ее на земле у вас была?

— Была, если это можно назвать связью. Эта дамочка больше огрызалась, чем слушала.

— Ну и то хорошо.

Мефодий задумался. Молчал и Петр. Слышно было, как за дверью тихонько шушукаются писари. Давно в канцелярии не видели такого переполоха, а уж чтоб Мефодий сам пожаловал к своему заклятому врагу на беседу, не помнят даже старожилы канцелярии. Точно гроза надвигается, предавали друг другу. Каждый пытался, прислонившись к двери, услышать хоть обрывок разговора. Но Петр знал громовой глас Мефодия, потому быстро смекнул, чем это может грозить, и в мгновения ока над кабинетом повисла защита. Услышать, о чем говорят два ближайших помощника самого Владыки Небесного, не могла даже муха.

— Тут у меня есть одна задумка. — После некоторой паузы произнес Мефодий. — На днях донесения просматривал от молящихся с земли.

— Я что-то не слышал, чтоб просьбы с земли через твое ведомство проходили. Перебил его Петр. — Это с каких же пор ты занимаешься прошениями верующих?

— С тех самых как на земле все кувырком пошло. Между прочим, с этих прошений можно составить представление о происходящем на земле.

— Да я смотрю, ты ничем не брезгуешь, готов информацию и в туалетах добывать.

— Да-с, работа у нас такая, можно сказать, не очень чистая. Но что поделаешь, на этом стоим. Так вот, прошу не перебивать. У вас, дорогой друг, насколько я понял, идеи поддержания связи с Клеандрой на земле иссякли, так, может, мои выслушаешь. — Язвительно произнес Мефодий.

— М… м…

— Вот и договорились. Так вот, дамочка одна, молясь, просила помочь ей родить ребенка, а то, говорит, если ты Господь не поможешь, к бабке знахарке пойду или к другому какому-нибудь колдуну.

— И что? Идея-то в чем?

— Ты можешь не перебивать, а послушать. Давай выберем ей на земле вещунью и будем ее к ней, когда нужно отправлять.

— Ты что, ополоумел? Забыл, что у нее весь род — вещуны и колдуны.

— Так-то оно так, но это ж свои, а к своим с ее характером вряд ли она прислушается, а вот со стороны…

— Забудь, эта красавица кроме себя никого не слушает, да и себя только по понедельникам.

— Тогда остается последнее средство. — Мефодий в упор посмотрел на Петра и замолчал.

— Неее! Ааа! — Попятился Петр. — Только не это! Только не я! Да я за все небесные вознаграждения на это не пойду. Был бы кто угодно, но только не она. Хватит, плавали, знаем, чем это закончиться.

— Ну давай тогда попробуем вести ее знаками, давать направление жизненных приоритетов.

— Давали в прошлый раз знаки и направление тоже. Мужика из-за нее на каторгу отправили, лишь бы ей дорогу очистить. Так она так истолковала наши знаки, что чуть весь город не сожгла, по сию пору люди в городе на ее же потомков косо глядят. Отпадает, сразу говорю. Мне хватило того выговора с занесением, да еще не известно как она сейчас наши знаки истолкует, воображения у нее хоть отбавляй. С их продвинутой техникой эта дама планету сотрет за здорово живешь. Нет уж, тут я пас.

— Ну, тогда только это средство и остается.

— На меня не рассчитывай, сразу говорю, уж лучше перемирие с сатаной. Ему сейчас тоже не сладко. Если на земле вера иссякнет, то они так же уйдут в небытие, как и мы. Все мы живем за счет веры человечества, в добро или зло, но все ж таки веры. Уйдет вера, уйдем и мы, как ненужный хлам. Мы за души на земле борьбу ведем, но если дальше так пойдет, и люди ни в Бога, ни в черта верить не будут, то вся наша борьба яйца выеденного не стоит.

— Слушай, Петр, если я тебя правильно понял, — легкое недоумение отразилось на лице Мефодия, — ты хочешь сказать, что наше время прошло? Настал черед новых богов?

— А ты посмотри вокруг. Ты не задумывался, почему наш Отец Небесный договор с Хаосом заключил?

— Ну так это, чтоб Клеандру высвободить.

— Это не самое главное, это просто еще одна пилюля, для безнадежно больного. Задумчиво потирая переносицу, и вытирая капельки образовавшиеся на лбу, продолжил ставить свой неутешительный диагноз сложившейся ситуации Петр.

— Долго я думал, и понял, что это наш последний шанс дать землянам измениться, а нам существовать. Не используем последнюю возможность, а то что, возможность последняя, подымая палец к верху, тем самым показывая что в этом он совершенно уверен, и говорит подписанный с хаосом договор. Так вот! Он то с нами церемониться не будет, все одним махом перечеркнет и начнется по новой схеме отстраивать землю обетованную, а мы вслед за Атлантидой сгинем как не оправдавшийся эксперимент, ему то что ломать не строить, одной цивилизацией больше одной меньше, он для этого и существует, можно сказать, скальпель хирурга, когда лечения простыми средствами все исчерпано а болезнь остается, средство одно удалить больной орган. А мы на данном ветке, как раз и стали тем больным органом, который практически не подается лечению, усек. Это нам нужно крепко подумать, как успеть повернуть и направить землян так что б сохранить цивилизацию, и вылечить эту опухоль на теле земли.

— Да откуда у тебя такие сведения? Уж не мысли ты нашего Отца Небесного читаешь?

— Зачем? Ты ни разу не задавал себе вопроса, почему сатана пытается Тинея достать с Запределья, а не другого взять, да и отправить на землю?

— Да потому, что Тиней ненавидит нашу Клеандру. Это всем известно.

— А почему Господь наш решил в такой момент на землю Клеандру отправить? Ведь для этой роли у нее душа уж слишком несовершенна.

— Ну…!

— Вот тебе и ну! Слишком ты молод. Ты новый здесь, как и многие другие помощники Отца нашего. Вам бы все скорей.

— К чему ты клонишь? Что-то я понять тебя не могу?

— А к тому Мефодий я тебе все это говорю, что мы та горстка из древних, усек? И сказал я тебе это лишь потому, что работенка нам предстоит не простая.

— Ты хочешь сказать, что ты и Клеандра хранители?!

— Ой! Не прошло и недели как мы разобрались.

— Погоди, не ерничай. Я что-то не пойму. То есть ты… — Мефодий ткнул пальцем в направлении Петра, — …и Клеандра пришли из старого мира, то есть вы уцелели в последней битве?

— Ну не только мы, Азазело между прочим с Тинеем тоже из древних. Вот поэтому сатана и доверил Азазело вытянуть и отправить Тинея на землю. Новым не под силу. Уяснил теперь, с чем дело имеешь? Вот почему Клеандру и вернули, она хранительница белой магии на земле, а Тиней ее обратной стороны — черной, а в данный момент, прислужников у него на земле столько что почитай бери любого не ошибешься, много черных душ, а сколько ходят на краю между добром и злом так тех и не счесть, хватит одной монеты, для подкупа. Душонка даже не задумается что ждет ее на страшном суде господнем, все на потом оставляют. Как только в командировку на землю попали так сразу и забыли, кто они и для чего посланы туда, не понимают, словно дети малые, что Земля временное пристанище, куда она отправляется для конечного совершенствования, и вернуться домой обогащенной и наполненной, это как снять номер в гостинице на одну ночь, а дом то как раз здесь, только вспоминают об этом стоя у самых врат, когда ответ держать приходиться. Вот тут и понимают, что врата то не для всех открыты, и начинают выть да прощения просить, а отец наш небесный все прощает и прощает, пока некоторые совсем уж на голову не садятся, да напрочь забывают где их дом уж тут он не чего поделать не может вот и приходится ему разводить руками и уступать сатане А, тот на расправу быстр, и скор, ему только дай власть. И тут же тебе весь ассортимент, от жарки на сковороде до золотистой корочки, до печи с гиеной огненной, ну уж если и ему не удается, так тут, и нужен хирург. Душонку за барки да и хаосу на переделку. Он то быстро из втор сырья новый сосуд вылепит, и господу передаст, чтоб заполнил, вот Г осподь по новой заполняет и на землю отправляет. Как хороший коньяк, выстаивается годами, и получается дорогим. Так и душа получив тело на землю отправляется, мудрости набираться. Пройдет испытание да не расплещет сосуд души своей, за отпущенный срок жизни на земле, да закаляться в испытаниях, и вернется полным, значить быть ему в Раю. Да уж слишком много последнее время на земле соблазнов, что б вернуться оттуда полным и совершенным, и чем дальше, тем больше пустых сосудов с земли возвращается. Злато и серебро, драгоценные каменья, вот что правит душами там. Им поклоняются, на них молятся, и те кто их имеет, на земле царь и бог. И теперь подумай, легко нашей Клеандре там будет, даже с ее не столь ангельским характерцем. Хотя, задумался Петр, именно потому наш отец небесный и выбрал Клеандру. Он лучше нас знает, с чем ей придется столкнуться, может только она и справиться, раз мы не знаем, что от нее ожидать можно, и какой финт девица выкинет, то внизу и подавно. Говорят там, где она жить собралась, новый божок объявился, ты не слыхал случайно? — поворачиваясь к Мифодию, спросил Петр. Они его Авось зовут, и говорят многим помогает.

— От тебя в первые слышу, злобно прошипел Мефодий, доберусь до своих в департамент. Головы снесу! В должностях понижу! Это что же, получается, по земле новый божок гуляет, а в моем департаменте не кто и не слыхивал. Это что же, у меня за разведка такая, что все новости я от посторонних узнаю. Все больше распаляясь Мефодий и не заметил что кричит на всю канцелярию. Я им устрою вальс белых лебедей, продолжал ругать своих нерадивых подчиненных, понося их в пух и прах. Будут у меня плясать его вечно не останавливаясь, без передыху в большом театре на подмостках. Петр наблюдая, как с каждой секундой заводиться все больше его партнер, ухмыльнулся.

— Да уж нервишки у тебя шалят, не по годам, еще такой молодой а нервы у тебя не к черту. Ух прости Господи спохватился Петр, склероз что ли наступает, ты это погодь кипятиться, я еще сам толком не знаю, что к чему. Я то сам краем уха слышал от своих, мол на земле по любому поводу говорят, — Авось поможет, Авось вывезет, Авось проскочет, и говорят, проскакивает и провозит. Кто он и откуда взялся не ведомо, а вот если силу имеет то нам сам понимаешь, нужно не упустить такой шанс, в бою любая помощь пригодиться там не спрашиваешь кто да откуда. За тебя значь друг, против, враг. Петр тяжко вздохнул.

— Слушай, Петр, вывел из задумчивости собеседника Мефодий, — а почему ты все время молчал, да и Клеандра тоже?

— А что говорить? Чем гордиться? Загубили в ненависти своей все сотворенное Отцом Нашим, души ненавистью горели а глаза затуманенные злобой закрыты, только жажда мщения пылала в сердцах. Вот тогда он так же подписал пакт с Запредельем о невмешательстве до поры до времени. Давал нам шанс, да мы его упустили. И сейчас стоим у этого придела. Вот наша первоочередная задача — Клеандру разбудить, чтоб там на земле она вовремя вспомнила, кто она и для чего призвана. И не допустить до того момента и близко к ней Тинея.

— Но они его еще даже и не отправили на землю, а значит, у нас есть время. Ему ведь тоже нужно вспомнить, кто он и для чего послан в этот мир.

— Ты не думай, что шансы у нас одинаковы. Ему проще, связь с землей у сатаны налажена, будь здоров. Целая армия, нечисти, топчет землю. Ложь, ненависть, зависть, алчность и корысть гуляют безнаказанно. На каждом углу, в каждой подворотне встретишь, их черную душенку. Да что там, в подворотне, сама власть их людская зиждется на воровстве, убийстве, продажности. Закон подлости и разврата там в цене. Сколько душ для нас потерянно безвозвратно. Это те чистые создания, отправленные нами на землю нести добро и справедливость, были развращены властью, испачканы кровью в погоне за удовольствиями и наслаждениями. Порок правит миром. Так что Тиней там как рыба в воде, среди своих. А нашей прийдеться через весь этот хлам пробиваться, да еще и самой постараться не испачкаться в этих нечистотах. Правда, там сейчас не в моде, за нее и пострадать можно, да не каждому этого хочется. И если он раньше будет разбужен и доберется до спящей Клеандры, то можно складывать чемодан и пытаться унести ноги. Только чует моя душа, на этот раз нам не пережить катастрофу. Сатана то наш на авось, видимо решил проскочить, повезло мол, раз повезет и другой. Ему начхать, на человеческие души.

Мефодий в задумчивости теребил свою рыжую бороду. Видно сказанное Петром его сильно задело, уж очень не хотелось так быстро уйти в небытие. Подняв голову и посмотрев в глаза Петру, спросил:

— А что будет, если все-таки он раньше нас доберется до Клеандры и разбудит ее? Петр посмотрел на Мефодия, как на несмышленого младенца.

— Ты еще и спрашиваешь?! Он не ее разбудит, а только пороки, которые существуют даже в самой чистой и незапятнанной душе. Нет на земле как чисто белых душ, так и чисто черных, всегда есть смесь. Только в одной душе весы на одну сторону больше перетягивают, а в другой на другую. Слишком в нашей Клеандре много всего намешано. Ненависть и месть у неё стоят в один ряд с любовью. Вот и представь, что будет, когда она вспомнит Тинея как злейшего своего врага, а суть упустит. И устроят они на земле бойню, где вместо разума будет жить ненависть, а в место совести — месть. Тогда уж точно нам к ней даже с духовым оркестром не достучаться. Потому как ненависть делает глухим любого, к кому она заглянула в гости.

— Слушай, Петр, а может мы с тобой упрячем куда-нибудь Анис, а с остальными тихо-мирно разберемся, как думаешь? Тиней так и останется в Запределье, помогать его вытаскивать не кому будет.

— Да ты что, очумел! Это ж международный скандал. Как бы в случае неудачи нас Хаос за свою доченьку раньше времени по ветру не пустил. Ну, удумал, так удумал. Ты это, Мефодий свои цейрушные замашки «упрятать», «умыкнуть» брось. Тут нужна тонкая дипломатия. Так сказать, шахматная партия, ход, шаг и мат, понял?

— Понять-то я понял, вот только где нам с тобой эту дипломатию взять, и в какие ворота с ней тыкнуться?

— Ну вот этим мы с тобой перво-наперво и займемся. — Похлопав по плечу Мефодия, сказал Петр.

— Ну че стал? — Толкнул Влада Куман. — Приглашения ждешь, али как?

Но сам он тоже не очень торопился покинуть свое хоть и темное, но все же привычное царство. Что там впереди никто из них не знал, а неизвестность всегда пугала. Так они и стояли в нерешительности на границе Запределья и Преисподней, подталкивая да подначивая друг друга. Влад и Куман уже были мертвы, вроде бояться больше нечего, но дикий страх перед тем, что им предстояло, мало по мало наполнял их чёрные души, закрадываясь в самые отдаленные уголки и прочно там устраиваясь. Это был тот страх, когда невозможно понять жарко или холодно, когда руки становятся влажными и скользкими, когда противный комок холодных нервов поселяется где-то внизу живота и доводит до тошноты. Но страх перед господином, вернее перед тем, что он сделает с ними, если задание будет не выполнено, пересилил. Тряхнув рогами и попытавшись прогнать наваждение, Влад, не двигаясь с места, произнёс:

— Ты ж у нас главный, вот и давай, будешь первооткрывателем, а я уж как-нибудь на вторых ролях. Ты ж у нас дипломат, а я вампир отсталый, неученый.

— Ну что ж, где наша не пропадала, а я хотел тебе честь оказать — первым быть. — Все еще топчась на месте, говорил Куман.

— Ну уж нет. Не желаю я такой чести. Уж лучше дома остаться, да потягивать кровушку праведников под мурчание моей курочки с нежными рожками. — Мечтательно произнес Влад.

— Ну, смотри, а то потом скажешь, что я тебя не пускал, да все почести для себя оставил. — Все еще надеясь, что дружок передумает и пойдет первым, ждал Куман.

Но вампир стоял не шевелясь. Вздохнув, Куман сделал шаг по направлению к пределу, и, не став больше мешкать, вступил в облако тумана. Не пройдя и нескольких шагов, он услышал приказ остановиться. Куман просить дважды себя не стал и остановился как вкопанный, тут же ощутив удар в спину. Влад, не ожидав такой резкой остановки, налетел на друга.

— Кто вам позволил нарушать границу предела?! — Голос, рычащий откуда-то сверху, гремел как из трубы. Куман, задрав голову, пытался рассмотреть говорившего, но нечего кроме тумана не увидел. Колени стали выбивать мелкую дробь. Где-то рядом выбивал чечётку зубами Протыкатель. Так дело не пойдет, решил Куман, нужно показать, кто здесь реальный авторитет, а то ведь в фарш перекрутят, коли поймут, что боимся. Распрямив плечи и нагло помахав хвостом, Куман широко зевнул.

— Вам задан вопрос! Или хотите отправиться к Хаосу на сырье для новых душ?

— Ничего себе приемчик сватов. Это ж где у вас учат так относиться к дипломатам, чья миссия состоит в том, чтобы просить руки и сердца вашей несравненной принцессы Анис? — С пафосом на одном дыхании проговорил Куман. Хотя вокруг стояла сырость и мгла, он в миг покрылся испариной.

Воцарилась тишина, видно такого поворота событий и такой наглости стражи границы не ожидали. Что теперь делать с дерзнувшими проникнуть через границу Запределья, они не знали.

— Ну и долго вы собираетесь нас тут держать? — Набравшись смелости снова заговорил Куман. — Глядите, мы можем и передумать, вот только что с вами сделает Анис, узнав, как вы обошлись с ее сватами?

Тут и Влад осмелел, увидев, что с ними все в порядке и на мыло их еще не пустили. Выдвинувшись из-за спины Кумана, он заорал, что будет жаловаться в вышестоящие инстанции за неуважение к их дипломатической миссии.

— Умолкни, гнида. — Раздавшийся сверху голос был уже не таким грубым, как вначале, а больше просящим. Мол, замолчи, батька думу думает, а ты мешаешь. Влад снова быстро нырнул за спину Кумана.

— Ты че лезешь? — Тихо прошипел Куман Владу. — Я ж тебе давал шанс, ты отказался, так какого хрена ты мне всю малину портишь, кровосос недорезанный?

От этих слов великий вампир совсем приуныл и тихо пропищал:

— Ну что ты наезжаешь, Куман? Я помочь тебе хотел, че это они все молчат да молчат, так мы тут до первого пришествия стоять будем.

— Дак, ты не стой, — огрызнулся Куман, — вон вперед иди, я тебя за твой ослячий хвост не держу, отпрысок пьяной мегеры.

— Я ж и обидеться могу, и не посмотрю, что ты мой товарищ.

— Тамбовский волк тебе товарищ. — прорычал Куман. — А теперь усохни и без моего ведома даже не пукай. Понял?

Отвернувшись от Влада, Куман всем своим видом показал, что разговор исчерпан. Тут, видимо, после долгих прений решение было найдено, и к ним обратился совсем другой голос:

— Наша милейшая Анис рада принять вас в своем дворце после его приготовления, а до этих пор вас разместят прямо на границе в казармах, где вам, как представителям другого государства, будет оказан подобающий прием.

Если такой прием, как в тронном зале Азазело, так хай менэ казнять, подумал Куман. В этот момент из тумана стал образовываться тоннель, в середине которого стояла фигура в длинном сером плаще с наброшенным капюшоном. Молча взмахнув рукой в приглашающем жесте, фигура поплыла в глубь тоннеля. Вздохнув и пожав плечами, следом отправился Куман, наступая ему на пятки, поплелся и Влад. Фигура то исчезала, то вновь появлялась. Тоннель шел по спирали, поднимаясь вверх и тут же опускаясь вниз. Через некоторое время Куману надоели эти американские горки, и он обратился к плывшему в нескольких шагах от него привидению (так он про себе окрестил их попутчика).

— Эй, братан, тебя как зовут?

Но ответа не последовало. Пройдя молча еще какое-то расстояние и не видя конца их путешествию, Куман решил повторить попытку:

— Слушай, меня Куманом кличут, а этот… — махнул он рукой на шагавшего позади себя Влада, — …гроза вампиров, наш знаменитый Протыкатель. А тебя?

Но ответом ему опять было молчание.

— Может он глухой, — предположил Влад, — и не слышит тебя?

— Ну и долго мы будем в этом метро блудить? — Все не мог угомониться раздраженный Куман. — Знаешь, ты, наверное, прав, видимо, слух у этого монстра напрочь отсутствует.

— А чего ты хотел, глухой слуга — это просто находка для хозяина. — Начал рассуждать вслух Влад. — Вот ты подумай, при нем можно говорить, что угодно, и быть уверенным, что он никому ничего не расскажет, ведь он же не слышит, а вот если он слышит…

— Ты можешь заткнуться? — Перебил разглагольствования Влада Куман.

— Зря ты наезжаешь на меня, — надулся вампир, — мне что уже и слово молвить нельзя?

— Можно, только когда тебя об этом попросят. Ясно?

Дальше снова продолжали путь в полном молчании. Тоннель закончился так же внезапно как и начался. Они очутились в большой комнате. Повернувшись, Влад заметил, что их провожатый исчез. Куман во все глаза рассматривал помещение.

— Влад, ты ничего не ощущаешь?

— А что?

— Посмотри, секунду назад это была квадратная комната, а сейчас, смотри, вытянулась как кишка.

Постояв с минуту, они заметили, что все вокруг них находится в постоянном движении. Мебель: столы, диваны стулья — все меняло форму не останавливаясь ни на секунду. То, что было минуту назад стулом, сейчас больше напоминало шкаф, шкаф становился столом.

— Что за хрень?! — Не удержался Куман, поворачиваясь к Владу. Тот только плечами пожал.

— И что, тут все так и находится в вечном движении?

— Посмотри. — Прервал его Влад.

— Куда? — Не понял Куман.

— Под ноги посмотри, видишь, там, где мы с тобой стоим, все так же стоит на месте. Вот смотри, я ступаю к стулу и опять там, где я стою теперь, ничего не меняется.

— А ну попробуй сесть вон туда, — махнул рукой в сторону образовавшегося стула Куман. Влад, недолго думая, с разбегу плюхнулся уже на диван.

— Ну? — Глядя на Влада, спросил Куман. — Что чувствуешь?

— Мягко.

— Что мягко, дубина?! Я спрашиваю, он изменяется под тобой?

— Сам дубина. — Огрызнулся вампир. — Если тебе интересно, сядь и попробуй.

— Ладно, не злись. Я понял, тут нужно успеть вовремя схватить то, что тебе нужно, а то можно не рассчитать и вместо стула плюхнуться на какой-нибудь штырь. Это тебе повезло, что стул принял форму дивана, а не йоговского ложа.

— Какого ложа? — Не понял Влад.

— Ложа йога. Это тот, который вбивает в доски гвозди, а потом на них ложится и кайфует.

— А знаю таких. Они Люцика на Хеллоуин развлекают, разные там стекла глотают, видел я один раз — противно, но интересно. Знаешь, а я как-то не подумал, когда прыгал на этот стул.

— А ты что, еще и думать умеешь? — притворно удивился Куман.

— Ну да, это ты у нас гигант мысли, куда уж мне. — парировал Влад.

— Слушай, хватит пререкаться, давай лучше подумаем, как выбраться отседова.

— А куда ты выбираться собрался? — Устраиваясь поудобней на диване и глядя снизу вверх, на стоящего Кумана, спросил вампир.

— А ты что, собрался до скончания веков приглашения Анис в замок дожидаться лежа на этом диване? А, может, она нас специально сюда заманила, чтобы Люцику насолить, ты не думал об этом? И замуж совсем за него не собирается, а мы как два осла будем дожидаться. Тут может время так же изменяется, как и все это. — Взмахнув рукой, сказал Куман. — Эх, остограммиться бы сейчас, а то на сухую мозги плохо соображают.

Куман почесал себя между рог, как бы стимулируя работу своих хваленых мозгов, и зевнул. Потом огляделся в поисках посадочного места и для своей пятой точки, но наткнувшись взглядом на перекосившуюся морду вампира, забыл о своем желании дать отдых ногам.

— Ты чего? Тебе плохо? — С дружеской заботой поинтересовался он у Влада.

— Гляди.

— Куда?

— Туда. — Ткнул когтистой лапой за спину Кумана Влад. — Развернись и посмотри.

Куман резко обернулся. От удивления у него отвисла челюсть, и пока он соображал, стол, на котором стояла запотевшая бутыль и два граненых стакана с закуской, сталрасплываться, меняя форму.

— Держи! — Завизжал Куман, кинувшись к столу, но было поздно — на месте стола с бутылкой образовалось корыто, доверху наполненное водой.

— С горя можно утопиться. — Глядя на воду, пробормотал Куман.

— Эх, не успели. — С сожалением произнес Влад.

— Если бы ты меньше тормозил, так успели бы.

— Ну да, вали все шишки на меня, сам-то тоже хорош, разинул варежку.

— Слушай, — задумчиво произнес Куман, — а, может, у них все наши желания приобретают материальное воплощение?

— Чего? — Не понял Влад.

— Того. Вас что, совсем в школе не учили? — С сарказмом спросил Куман.

— Где?

— Ясно. Ты Платона читал? У него так и написано, что вверху, то и внизу, или может не так. Ну, в общем, не важно. Ты смотри, я только подумал о выпивке, как она и появилась.

— И чего?

— И того. Темный ты вампир. Значить будем экспериментировать.

— Что делать.

— Ставить на тебе эксперименты.

— Сам, дурак! — Воскликнул Влад, отворачиваясь.

— Причем тут дурак, деревенщина? Ты сейчас пожелаешь, а мы посмотрим, исполнится твое желание или нет.

— А че пожелать?

— Да че хочешь, но… — поднял вверх когтистый палец Куман, — …в пределах разумного желай, а то я тебя знаю. Ну, давай.

Влад сосредоточено нахмурил лоб.

— Ну! — Нетерпеливо, переминаясь с ноги на ногу, торопил Куман. — Все? Пожелал?

— Неа, подожди еще чуток.

— Да ты что, это ж так просто, возьми и пожелай.

— Ага, тебе хорошо говорить, а мне вся самая тяжелая работа, ну что я могу сделать, если не желается. Ага, придумал, все пожелал.

Они напряженно прислушивались и вглядывались во все углы многоликой комнаты, но ничего не появилось. После некоторого ожидания Куман спросил:

— А ты что пожелал?

— Ну, — смущено запинаясь, проговорил вампир. — Чтоб здесь появилась моя сладенькая вампирочка.

— Ты бы еще Боинг пожелал. Ну все самому приходится делать.

— Так сам же сказал, что хочешь желай, а теперь орешь. Вот бери сам и желай.

— И пожелаю, тебя забыл спросить.

— И пожелай. — С обидой сказал Влад. — Посмотрим, как у тебя это получится.

— Получится. Желаю бутылку водки с закуской. — Не совсем уверено произнес Куман и тут же от неожиданности отпрыгнул. Прямо перед ним сформировался стол, на котором стояли, вожделенные пол-литра.

— Хватай! — Срывающимся на визг голосом, вскакивая с дивана и прямиком падая на стол, заорал Влад.

Глядя на лежащего вампира, прижимающего ценный сосуд, Куман перевел дух:

— Ух, успели.

— Ну да, успели бы, не подоспей я вовремя. — С гордостью сказал Влад, откупоривая бутылку.

— Желания нужно заказывать умеючи. — Потирая когтистыми руками, с радостной улыбкой на морде, придвинулся ближе к столу Куман.

— Желание желанием, а быстрота в нашем деле необходима, — разливая по стаканам, наставительно произнес вампир. — Тут как получается, кто не успел, тот опоздал, а еще говорят, кто успел, того и тапки.

Подобревший от предвкушения выпивки Куман рот своему напарнику закрывать не стал, пусть болтает. Ободренный Влад, увидев, что ему не затыкают рот, продолжал.

— Я, брат, так тебе скажу, ты у нас человек ученый, тут я с тобой спорить не буду, Но! — Он торжественно поднял стакан вверх. — И без такого как я тебе не обойтись. Это я тебе говорю, и не просто говорю, а балакаю, усек?

— Слушай, я давно усек, только давай не задерживай тару, уж больно горло пересохло. А то пока ты тут мне лекцию читать будешь, мой нежный организм взбунтует, и мне твою голову точно захочется оторвать.

— Ну-ну, без рук, пожалуйста. — Резко дернулся назад Влад, прикрывая рукой голову как бы защищаясь. — Я не знаю как там у вас пьют, но у нас вот помню…

Но Куман дальше слушать не стал, а залпом влил в свою бездонную глотку стакан горючей жидкости и даже не поморщился.

— Эх, — выдохнул он, — хороша то водочка, ну точно, как у нас за углом в магазине продавали.

Влад, продолжая держать свой еще не опустошенный стакан, уставился на своего собеседника.

— Ну че зенки вытаращил, наливай.

— Слушай, Куман, а ты случаем не из России будешь, я слыхивал они бутылку на одном дыхании выпивают, даже не замечая.

— Фу бутылку, ты, брат, скажи, — подобревший Куман подключился к разговору, — что такое бутылка для настоящего мужика? Да это ж тьфу. Я тебе вот что скажу, у нас в России настоящего богатыря вот этим (он ткнул когтем в бутылку) не удивишь. Ему энтого пойла ведро подавай, да что там ведро, цистерны мало. Ну че, ждешь, наливай. — Придвинув свой стакан поближе, потребовал Куман. Влад протестовать не стал, а быстренько наполнил тару до самых краев. Одобрительно посмотрев на стакан, Куман тут же пустил его за первым. Выдохнув, он продолжил:

— У нас, дружище, после первой и второй перерывчик небольшой, так уж заведено, но сам понимаешь, где вторая там и третья, так что не тяни, наливай.

Влад, забыв о своем стакане, налил другу по новой.

— А ты чего не пьешь? Ждешь, пока закипит?

— Зачем? — Удивился Влад.

— Слушай, ты не заморачивайся, а давай пей.

Влад послушно опрокинул горячительный напиток и тут же весь скукожился, словно репа вареная. Ну и пробирает, немного отдышавшись, подумал вампир.

— Теперь я понимаю, чего ты у нас так быстро освоился. Гляжу я, ваша Россия от преисподней совсем не отличается, а ваша водка, что огненная вода, которой мы грешников поим. А я-то, дурак, все понять не мог, почему русские веселятся, когда остальные плачут. Вот он, наш хозяин, вас и продвигает по быстрому на высокие должности.

— Дурак ты Протыкатель, ничего-то ты не понял. Мы просто лучшие, нас в какую дыру не засунь, мы вылезем, практика выживания у нас огромная, уяснил?

— Угу, только вот зря ты так обо мне, — заговорил захмелевший Влад. — Ты вот меня всякими словами называешь, а я ведь, дорогой Куманчик, аристократического роду-племени. Мой дед, как и мой прадед, верой служили справедливости.

— Ага, читал на досуге как-то о тебе, сам ты из-за бабы погорел. Все беды от баб, это я тебе точно говорю, вот и сейчас одной дуре замуж приспичило, а другая землю спасать решила. А кто, скажи на милость, страдает?

— Ну …

— Что ну? Мы с тобой Владик страдаем. Они там баталии устраивают, а нам за них отдуваться.

— А почему нам? — Не понял Влад, покачиваясь из стороны в сторону. — Что-то мой вестибулярный аппарат скис. Слушай, Куман, может, он не рассчитан на такие перегрузки?

Дружок это замечание должным вниманием не удостоил, и продолжал беседу сам с собой.

— Вот смотри, хозяин наш сам в Запределье лезть не захотел, а отправил нас. Ты со мной согласен? — Хмель, ударившая Куману в голову, развязала язык, и бравого слугу черного мира потянуло на философию. — Запомни друг, генералы воюют, а погибают рядовые в окопах.

— Точно. — Шмыгая носом и размазывая пьяные слезы по морде, поддержал своего собутыльника Влад. — Нам с тобой в первую очередь все шишки на голову сыплются. Вот так разобраться, в чем мы с тобой провинились в последний раз? За что он нам при наших же подчиненных головы поменял? Ты со мной согласен, Куманчик, ведь так?

— Твоя, правда. — Икая от новой дозы горючего и положив свою заросшую шерстью лапищу на плечо собутыльника, согласился и ним Куман. — Не ценят они нас. А что бы без нас родимых делали? Вот ты мне скажи, Протыкатель, что бы они делали?

— Да пропадут они без нас. — Махнул рукой Влад, при этом не удержав равновесия, кубарем скатился под стол.

— Ты куда? — Не понял Куман, свешиваясь со стола и пытаясь мутным взглядом разглядеть ползающего вампира, очередная попытка которого встать, снова закончилась неудачно.

— Чего ты там говоришь? Я тут плохо слышу, погодь. — Пьяный вампир снова сделал усилие восстановить равновесие и подняться, но безрезультатно.

— Я говорю, зачем ты меня так рано покинул?

— А? — Снова падая в очередной попытке подняться, откликнулся Влад. Видимо, говорить и восстанавливать равновесие одновременно для вампира оказалось не под силу. И потому, плюнув на это дело, Влад растянулся под столом и захрапел.

— Я говорю, водка в наших закромах еще имеется, а ты компанию ломаешь. Так что давай еще по стопочке опрокинем. Кстати, — Куман хлопнул себя по рогам ладонью, будто что-то вспомнил, — теперь я понимаю, почему нам Тинея отседова трудно вытянуть. Кто ж с нормальной памятью и в здравом рассудке такое место по своей воле оставит. Вот если б я был на месте Тинея, то ни за какие коврижки этот райский уголок на все дары земные менять не стал бы. Там, на этой земле, на халяву тебе наливать не станут, там всё больше по принципу волка ноги кормят. А тут скажи, хочу родимой, и на тебе, как заказывал. Вот с женским полом тут напряг, я смотрю. Раз тебе отказали, видно этот товар у них не предусмотрен прейскурантом для дипломатических миссий.

Куман продолжал свой монолог, даже не замечая, что говорит сам с собой, что собеседник его уже давно спит под столом, видя пьяные сны. Горючие граммы сделали своё дело. Кумана потянуло на размышления о своей горькой судьбе. Нет, ну не то, чтобы он был не доволен страной в какой ему выпало жить, но всё же… Где-нибудь в Швейцарии было бы получше, определенно, решил он. А как же тогда хваленая выдержка, смекалка? Нет, только в России. Да, определенно. Хотя, опять-таки, в Швейцарии, может, был бы добрым и порядочным, и сейчас был бы не здесь, а там. Куман задрал голову и уставился пьяным взглядом полным слёз в потолок, хотя постоянно меняющиеся очертания трудно было так назвать. Нет, это что ж получается, страна виновата в том, что души такие? Чушь. Правительство? Уже теплее, но все-равно не то. Они сами там с черными душами испорченными. Им-то кто-то или что-то тоже испортило. Но, что значит испортило? Души изначально такие. Изначально. Где это изначально? Где нужно его искать это изначально? Найти и там по быстрому можно все исправить. Нет, по быстрому не получится. Хорошо, пусть будет по долгому. А зачем исправлять? Хотят ли они сами этого исправления? Вот я хочу? А зачем? Будет лучше? Но мне-то, зачем лучше? Я же плохой, злой, ужасный. Страна меня таким сделала, или правительство, или что там еще… а, да, изначально такая душа была. И что это значит? Нет надежды на исправления? Да пошли вы! А кто пошёл-то? Кто виноват? Одни вопросы.

— Ты как думаешь Влад? — Но ответом было мерное похрапывание вампира.

— Ты чего там уснул? — Свесившись со стола и разглядывая спящего вампира, проговорил Влад. — Умаялся бедненький, вон даже копыта откинул.

Влад во сне шелохнулся, будто показывая, что еще не совсем отбросил копыта.

— Ну что ж поспи, а я тут покараулю, чтоб нас с тобой тепленькими эта мегера в свои клешни не заграбастала, а то с нее станется. — Так под свое мерное болтание Куман и не заметил, как уснул.

— Зинка! Зинка! — Орала на весь двор баба. — Вот стерва, опять подворотни со своими хахалями протирает. Чтоб тябя черти потаскуху энтакую забрали. Ночь на дворе, а энтой шлюхи дома нету.

— Чаго орешь? Тябя мамаша на другом конце дяревни слышно. — Закрывая калитку на запор, ответила молодая девица лет двадцати. Ее рябое лицо, казалось, даже в сумерках вечера отливало краснотой, на нем резко выделялись белые, словно брошенные в отбеливатель, брови с ресницами. Только тонкий вздернутый носик как-то скрашивал неприглядность внешности. Посторонний человек, взглянув со стороны на эту девушку, скорее всего, пожалел бы ее. С такой внешностью дальше этой деревни и рыпаться не стоит, подумал бы кто угодно, но только не наша девица. В свои двадцать лет она была довольно опытная женщина в делах амура, могущая заткнуть за пояс любую умудренную жизнью старуху. Поняв довольно рано все недостатки своей внешности, девица обреченно вздыхать не стала, а решила сама о себе позаботиться, так сказать взять быка за рога. Прозябать в этой забытой богом удмуртской деревеньке всю жизнь наша красавица отнюдь не собиралась. Ей было ясно, что у ее многодетной матери, не имевшей при этом мужа, разжиться деньгами для переезда в большой город не удастся, а заработать в колхозе, где зарплату платят трудоднями, вообще не реально. Выход был ей ясен как белый день. Помочь могут только мужики, которые не прочь время от времени покинуть под покровом сумерек свою благоверную женушку, расплывшуюся до невероятных размеров от постоянных родов, да кричащих неугомонных чад, вечно снующих под ногами, и за небольшую плату позабавиться, молодым, хотя и не очень привлекательным телом. Чем занимается любимая дочурка, мамаша знала, ее больше злило то, что оная деньгами с матерью делиться не хочет, а в доме еще девять босоногих ртов, и все требуют пожрать. Деревенские бабы давно обходили их дом стороной, и в деревни Зинка прослыла гулящей. Часто по утрам, выходя на улицу, видела её мать обмазанные дегтем свои ворота. По первых она старалась удалить этот изобличающий знак, но со временем смирилась и оставила все как есть. Деревенские бабы даже как-то собрались и устроили ее дочери темную, долго потом отлеживалась на печи Зина, зализывая раны, и боялась выйти за ворота.

— Ну, я вам устрою всем темную. — Повторяла она с ненавистью, глядя на свои синяки и ссадины. — Дяревенщины.

— Ну да ты на себя погляди, — пыталась вразумить свою дочь мать. — Чаго ты от них хочешь? Ты их мужиков в свою постель тягаешь. Так вот получай.

— Молчала бы, а сама-то какая? Вона наплодила, смотреть на них страшно. Да по ним определить можна с каким мужиком ты спала. Вот тут, на твоих полатях, пол дяревни сидит. — Огрызнулась Зинка на слова матери.

— Ах ты тварь безмозглая! — Схватив ухват, кинулась мать на дочь. — Тябе ли, шлюха, меня судить?!

Зинка, вскочив с печи, схватила стоявший в сенях топор и закричала:

— Не подходи, убью!

Дети постарше увидав, что сейчас будет драка, похватали меньших и забились под полати пока минует гроза. Мать и дочь стояли в борцовской позе, сверля, ненавидящими, глазами друг друга. Увидав, что дочь не шутит и топор бросать не собирается, мать поставила ухват и процедила сквозь зубы, чтоб духу её завтра в этом доме не было.

— Уйду, когда пожелаю. — Парировала девица.

С этой стычки прошло уж годик. Но дочь уходить пока не планировала. А мать от греха подальше за ухват не бралась. Теперь все потасовки заканчивались словесно, но ненависть матери к дочери и наоборот от этого не убавилась. И нельзя было сказать, что в этом играло большую роль. То ли зависть матери к молодости, то ли злость на то, что та не делится деньгами, то ли на то, что позорит семью. Хотя, говоря по совести, в последний аспект Зинка привнесла не много. Мать и сама по молодости была гулящая баба, вот и наплодила, а мужа как-то не случилось у неё. Она бы и сейчас не прочь, да кто ж её возьмет-то с таким выводком. Все в деревне знают её, а если случалось заезжему мужику в деревне быть, там мигом ему добрые соседи нашепчут на ухо, что да как. Так все и обходили их дом стороной. Конечно, в лицо не плевали, бывало иногда и парой слов у колодца перебросятся, но и в гости не звали. Так и жили худо-бедно.

— Ты где шляешься? — Зашипела мать, глядя в сторону дочери.

— Не тваво ума дело.

— Лучше бы ты сдохла, пока маленькой была. — Послала вслед уходящей в дом дочери проклятье мать. Но Зинка на все материнские ругательства давно не обращала внимание. Хлопнув дверью, она прошла в дом, где в натопленном помещении снег на тяжелых не по размеру больших валенках стал таять, оставляя на деревянном полу лужицы. Усевшись за грубо сколоченный деревянный стол и достав старый потрепанный от многоразового чтения журнал «Огонек», Зинка начала его перелистывать. Ей казалось, что вся жизнь и все эти красивые женщины, которые смотрели на нее с обложки журнала, были сказочными персонажами. Ей так хотелось хоть одним глазком взглянуть на такую красочную жизнь и хотя бы на минуточку стать одной из этих красоток. Но, увы, перелистывая и закрывая последнюю страницу журнала, приходилось возвращаться в настоящую действительность, от которой она так стремилась убежать. Каждую ночь, когда все кругом спали, она доставала свой заветный узелочек, и, раскрыв его, пересчитывая наличность. Мечта оказаться за пределами этой вечно грязной и холодной избы заставляла все больше и больше измываться над своим телом, зарабатывая деньги. Моральная сторона Зинку интересовала меньше всего. Три класса — вот и все её образование. Интеллектом бог обидел ее, как и внешностью. Зато честолюбием награждена она была сполна. В остальным девица преуспела еще в раннем возрасте, и какую выгоду можно извлечь, расставляя ноги перед мужиками, она поняла еще тринадцатилетней девочкой, когда соседский парень предложил ей за небольшую услугу, оказанную ему недалеко в лесочке, новую блузку, украденную у собственной мамаши. Первый опыт, как оказалось, был удачным, и с тех пор она была частым гостем этих кустов. Отказывать девица не умела, и потому через год в деревне не осталось ни одного мужчины, окромя древних старцев, которые бы не испробовали молодое тело Зинки.

Мать на это смотрела сквозь пальцы. Времени караулить дочь, у нее не было. Замученная непосильным трудом и суровым климатом она больше походила на мужика, все время думая о том, как прокормить эту ораву. Дети росли сами по себе, и каждый делал, что хотел. Не грамотная, вечно скандалящая мать дать своим детям кроме брани и подзатыльников ничего не могла и поэтому дети, подрастая, отвечали ей той же монетой.

Услышав открывающуюся дверь и увидев стоявшую на пороге с полными ведрами воды мать, Зинка спросила:

— Чаго это ты сягодня как с цепи сорвалась? Орешь непонятно зачем.

— Ты бы лучше валенки сняла, стерва, а то воды в дом натащила, хоть купайся.

— Тебя что, с колхоза поперли, че ты орешь? — Не сдвинувшись с места, проговорила Зинка.

— Тебя у давно нада с дома выпереть, чтобы младшие на весь этот позор не смотрели. И так им проходу не дают, пальцем тыкают. Вчера вона брата тваво избили за то, что он заступился за тебя, дуру. Вона, погляди на ребенка.

— Не надо, мам. — Отворачиваясь к окошку, проговорил тот.

— А я че, просила мою честь отстаивать? — Даже не взглянув в сторону брата, проговорила Зина.

— Слушай, дочка, последний раз прошу, — ставя ведра на скамью у стены и присаживаясь с другой стороны стола, проговорила мать, — уезжай ты отседова, оставь ты нас в покое. Здеся тебе делать уже нечего, ни один порядочный парень в твою сторону не глянет. Вон твои одногодки, все замужем, а некоторые и на сносях, тебя сторонятся. Какой порядочной девке с тобой общаться захочется, да ни один муж своей жене даже говорить с тобой не позволит. Останешься одна, тябя никто брать не захочет. Мало что красотой Бог обделил и ума не дал, так еще гулящей слывешь. Молва уже за пределами нашей округи гуляет, тебе мужа и в отдаленных дяревнях не найти. Так вот тебе мой сказ, собирай вещички и мотай подальше отседова. Гляди, мож, в городе какой дурак и сыщется, не зная тваво прошлого, возьмет тебя, дуру, замуж.

— Возьмёт, можешь не сомневаться, еще как возьмет. Была бы моя воля, давно б уехала, да деняг маловато, вот еще маненько подкоплю и поеду, уж будь уверена, здеся и лишняго дня не задержусь.

— Гляди, как бы поздна не было.

— Не будет. Я там сябе такого мужика завяду, вы все от завясти лопните.

— Да уже лопнули от завясти. Годков тебе уж не мало, дождешься, что и в городе всех розбярут.

Зинка, зыркнув на мать, поднялась и полезла в свой угол, где вперемешку со старым и грязным тряпьем, сброшенным прямо на деревянный пол, валялась всякая всячина, и в этой куче старья она прятала нечистоплотно заработанные деньги. Развязав грязную замусоленную тряпку, она начала пересчитывать свои сбережения, долго копошилась, шевеля губами вздыхала, снова пересчитывала, и, приняв решение, сказала:

— Знаешь, мамаш, не могу я ехать в город. Ты сама подумай, меня сразу за дяревенщину примут, что же мне в валенках ехать, да и пальта у меня нету, не в этом же сюртуке твоем старом там ходить. Вот ты погляди, как там одеваются.

И, схватив лежащий на столе «Огонек», раскрыла его, тыча матери под нос.

— Видала я. — Оттолкнув дочь, проговорила та. — Да только здеся ты на такое пальто в век не заработаешь, сотрешься, милая.

— Ты, старая безмозглая дура! — Взорвалась Зинка. — Вон, наплодила ораву, а че с ними делать, сама не знаешь, а я не такая. Я хочу гарадской стать, а без пальта не станешь.

— Гляди, пока на пальто копить будешь, так мужиков и в городе всех разберут.

Зинка уставилась на мать и долго молчала. В доме стало тихо, мать со страхом и напряжением ждала решения дочери.

— Ладна, согласна. — После некоторых, видимо тяжелых для Зинкиной головы вычислений, произнесла она. Последний аргумент матери перевесил. Вздох облегчения, вырвавшийся у старой женщины, разрядил атмосферу в доме.

— Ну, чаво сидите, давайте баню топите, я грязной что-ли в город поеду?

Мать вскочив с табурета рыкнула на сына:

— Чаво сидишь, бягом топить баню. Не слышал, что сестра сказала?

— Угу, — отрываясь от окна и натягивая валенки, ответил тот.

Через секунду во дворе были слышны шаги, удаляющиеся по направлению к бане. Скрипнула дверь старой давно покосившейся и окном ушедшей по самую землю бани. Не прошло и получаса, как над баней заструился дымок. В доме поднялась суета, мать бегала, доставая из погреба какие-то соленья, шикала на путавшихся под ногами младших детей. Зинка, сидя у окошка, перебирала свои вещи, припрятанные на этот самый случай.

— Я вот эту кофту брать не буду. — Рассматривая ярко-желтую в черный цветочек блузу, недовольно сказала Зинка. — Там таких, наверна, давно не носят.

— И не бери, доченька, — сразу подобрела мать, — я вон младшенькой перешью, а то уж совсем пообносилась.

— Ну да, совсем все отобрать хочешь, а я в город голой поеду.

Мать остановилась и посмотрела на дочь.

— Ты ж сама говоришь, что не носят там таких. А у нас ведь все носят.

— Ладно уж, пусть забярает и помнит мою доброту. Голая поеду, все вам оставлю. Ничаго мне не надо. — Бурчала себе под нос Зинка.

Мать старалась не обращать на ее слова внимание. Единственная мысль, застрявшая в её голове и как молитва, постоянно повторяемая, была о том, лишь бы дочь не передумала и не осталась, пущай едет в свой город.

— Ну чаво расселась? — Недовольным голосом спросила Зинка мать.

— А чаво делать, вон банька уже истоплена, а чаво еще?

— Как чаво? Я, по-твоему, на станцию пять верст пяшком пайду? Бяги к дядьке Семену, пущай кобылу свою утром запрягет и меня на станцию вязет.

— Я мигом. — Вскочила мать, набрасывая на ходу тулуп. — Я быстренько. — Уже в дверях оглядываясь на дочь, повторила она и выскочила на улицу, завязывая платок. А мороз то крепчает, заметила женщина, как бы Зинка не заартачилась, по утру выйдя на улицу. Уж лучше бы снег пошел, теплей бы стало. Ну да ладно, глядишь, Бог поможет нам избавиться от гангрены этакой. Снег скрипел под ногами, мороз хватал за нос и пытался проникнуть пот тулуп. Замотавшись покрепче и опустив голову пониже, пряча от ветра лицо, Зинкина мать вышагивала по наезженной санями колее. Дом дядьки Семена стоял в другом конце деревни. Деревня состояла из одной улицы, растянувшейся как кишка по берегу реки. Для многих поселян река эта была хорошим кормильцем. Рыбу ловили для себя и на продажу, да позволить себе это мог не каждый, а лишь те семьи, у кого была лодка, с берегу-то много не на ловишь. Вот и дядька Семен, к которому так торопилась Зинкина мать, был мужиком зажиточным. Единственный в деревне имел свою лошадь, да еще двух коров, а лодка у него одна из лучших на всю деревню была. Сам он на лов выходил редко, в основном те мужики, у которых не было своей лодки, просили одолжить на время, вот они и рыбачили. А половину улова хозяину лодки отдавали. Да и лошадь в хозяйстве прибыль хорошую давала. Кому огород вспахать, кого отвести куда. К нему все и обращались, но только в крайней нужде, так как крутой нрав мужика многих отпугивал, мог и матерным словом послать, а уж если в цене с ним не сойдешься, то лучше и не подступать. Вот и думала старая женщина, чем умаслить хозяина, чтобы дочь на станцию отвез, жалостью не возьмешь, одна надежа, что по делам самому туда нужно, так и возьмет не дорого. Скажу ему, что отработаю, может и согласится. Уж лучше в хозяйстве Семена отработать, лишь бы от Зинки избавиться, всю кровушку выпила стерва, глаза б мои ее не видели. Так думая о своей тяжелой судьбе, Зинкина мать и не заметила как пришла. Ворота заперты на засов, свет в доме не горел. Спать легли, что-ли? Подумала она, но тут залаяла собака, и в крайнем окошке загорелся свет. Кто-то выглянул из-за занавески и снова спрятался. Потоптавшись на месте, женщина услыхала как скрипнула дверь, и мужской голос заорал:

— Кого по ночам тут черти носят?

— Я это, Семен. — Отозвалась мать Зинки.

— Ты что ль, Кирилловна?

— Я, Семен, я, открой, поговорить надо.

— Случилось что?

— Ага.

— Ну подожди, я сейчас спущусь.

Слышно было, как Семен возится с собакой, прикрикивая и пытаясь закрыть её в будке. Но вот ворота приоткрылись, и в них показался хозяин — здоровенный мужик в накинутом на голое тело тулупе.

— Ну чаго тебе? Быстро говори, не май месяц на дворе. — Похлопывая себя по бокам, недовольно произнес Семён.

Кирилловна быстро, словно боясь, что Семен, не дослушав ее, развернется и уйдет, оставив ни с чем, заговорила.

— Тут вот какое дело, мне бы завтра дочку на станцию отвязти надо. Я отработаю, Семен, ты ж меня знаешь. — Быстро добавила женщина.

— Ну, знаешь, что ж мне по-твоему все дела отложить, чтоб твою э…

— Знаю, Семен, знаю, да только прошу тебя, помоги, все соки она с меня выпила, еле уговорила ее уехать, боюсь, как бы не передумала, спасу от нее нет. А я тябе сколько скажешь, столько и отработаю.

Семен задумался.

— Оно, конечно, мне работница сейчас к коровам нужна. Моя-то хозяйка уже как два дня в городе, мясо на рынок повезла, а сам-то я не успеваю по хозяйству. Сама ведь знаешь, как оно.

— Ты только отвязи, — взмолилась женщина, — а я завтра по утру и прибягу.

— Да сам не могу, занят я, вот если сын согласится. Лошадь мне завтра без надобности. Погодь, спрошу. — И что есть мочи заорал на весь двор, зовя сына. — Гришка!

— Ну чаго тебе? — Высунувшись спросил сын.

— Гришка, ты завтра на станцию Кирилловны дочь не связешь?

— Зачем?

— Я спрашиваю, связешь, али как? — Прикрикнул отец.

— А что, наша гулящая в город решила податься?

— Не твоего ума дело. — Разозлился и заорал на сына Семен.

— Ладно уж, связу, чего там. В дяревне спокойней будет. — Заржал Гришка, скрываясь в доме.

— Ну вот, Кирилловна, — чувствуя себя неуютно перед Зинкиной матерью за сказанное сыном, проговорил Семен. — Но гляди, завтра чтоб пораньше пришла.

— А как же! Ты, Семен, не беспокойся, к пяти часам и подойду.

Кирилловна развернулась, направляясь домой, услышала за спиной, как хозяин снова запирает ворота, выпуская во двор своего злющего пса.

Шустренько добежав обратно, она увидала в окошке бани горящую лучину. Моется, паскуда, ну пускай, лишь бы уехать до утра не передумала, а то с этой гадины станется, подумала мать, переступая порог собственного дома, где на старых матрасах, брошенных прямо на пол покатом спала ребятня мал мала меньше. Она тихонечко направилась за печь, где из грубо сколоченных досок стоял лежак, на котором она спала, чаще всего не раздеваясь, и легла спать.

— Так, так, наша дипломатическая миссия совсем распоясалась на службе.

— Своим голосом, мадам Анис, вы горы перевернете и реки вспять пустите. — Протирая трясущимися руками глаза, заикающимся голосом произнес Куман. — Услышать с утра боевой марш порядочным служителям люциферовской Фемиды просто не позволительно.

От таких слов Анис, стоявшая посреди постоянно изменяющегося помещения, не нашлась, что ответить и только растерянно моргала выпученными глазищами.

— Будьте, мадам, так любезны не изменяться, а то у меня не получается сфокусировать зрение, почему-то вы у меня куда-то плывете.

— Ну вы посмотрите на этих негодяев. — Всплеснула толстыми, что бревна, руками Анис. — Нажрались как, как …

— Не надо, мадам, в приличном обществе неприличных слов.

— Может ты, урод поганый, на колени опустишься перед принцессой самого Запределья?

— С большим удовольствием, мадам, но думаю, после вчерашнего гостеприимного приема в нашу честь мне это не удастся, а проявить столь неучтивое падение в присутствии столь высокородной особы мне не сойдет с рук, так уж лучше давайте обсудим все в горизонтальном положении.

— Я только за. — Раздался хриплый голос Влада Протыкателя из-под стола, откуда оный видимо и не собирался вылазить.

— Вы поглядите на них! — Наливалась от злости кровавыми пятнами по столь и так не приглядной роже Анис. — Да кажется вы, государи мои, еще пьяны.

— Просим прощения, мадам, но точное время аудиенции вашего высочества нам не доложили, а посему взятки с нас гладки. — Хлопнув себя по лбу Куман. Видимо он думал поставить мозги на место, но удар оказался настолько сильным или сам Куман оказался настолько пьян, что голова нашего предводителя дипломатической миссии откинулась назад, стукнувшись при этом об стол так, что гул стоял как в звоннице у звонаря.

— Ой! — Вскрикнул Влад, высовываясь из-под стола. — Что наших уже бьют?

— Нет, ваших уже лечат! — Заорала Анис. — Через час доставить их ко мне во дворец. — Приказала она своим до сих пор молчавшим слугам. — А вас за недосмотр этого отребья пущу на сырье моему папашке.

— А мы тут не причем! — Упали те на колени, так что на лица опустились забрала шлемов. — Это ваш отец доставку товара делал. То есть, — запнулся говорящий, — наш повелитель. Это он им бутылку-неопусташенку подсунул, посмотреть сколь эти дураки выпить смогут, а мы тут не причем.

— Что это за неопусташенка такая? — Спросил трагическим голосом Куман. — Слышишь, Влад, нас потравить хотели. Нас, парламентариев. Мы к ним с предложением, а нас, словно последних крыс…

Начал причитать Куман.

— Прощай, друг. — Раздался из-под стола загробный голос Влада. — Если чего не так, не поминай лихом. Я буду помнить твое дружбу.

— Заткнитесь! — Заорала принцесса Хаоса. — Кому вы нужны, уроды недоделанные. Вам отец честь оказал, бутылкой с нескончаемым напитком дал попользоваться.

— Чего?! — Встрепенулся Куман, отрывая от стола свою гудящую на все лады голову.

— А ничего, бутыль эта сколько не выпивай, всегда полной остается.

— А ну-ка-ну-ка, с этого места поподробней. — Забыв о том, что только что прощался с бытиём, заинтересованно попросил Куман. — Ты чего, хочешь сказать, что сколько я водки с нее не выпью, она все время полной будет?

— Причем тут водка? Что нальешь в эту бутыль, то и будет.

— А если кровушки молодого ребеночка? — С любопытством высунул свою помятую физиономию вампир.

— Так все. Аудиенция ровно через час во дворце. — Повернувшись всей своей необъятной тушей, Анис вмиг исчезла.

— Не баба, а скоростной локомотив какой-то. — Держась за голову, взвыл Куман. — Тут бы полечиться приличному человеку, а она прет со своей аудиенцией, что твой танк на врага.

— И не говори. — Выползая из-под стола, откликнулся вампир, пытаясь встать на задние конечности.

— Башка, что мотор гудит, так и гляди, как бы не заклинило. — Не переставал выть Куман. — Опохмелиться нужно, а то прощайте парламентарии, погибнем за правое дело, и никто о нас даже не вспомнит.

— Не вспомнит. — согласно подвывал Влад, сидевший на полу и покачиваясь в разные стороны, словно убаюкивая свой кипящий котелок.

— Ну че уставились? — Заорал на стоявших служак Анис Куман. — Наливай, что ли. Долго просить? Видите, народ погибает, водки просит, во рту праведное пламя бушует, а вы уставились, словно бараны на апельсины.

— Дак, мы что? Мы не против, только вот, Анис…

— Что вам Анис, она там, а мы здесь. Вы бы ребятушки, не мешкали, — продолжал Влад, — а то когда я нервничаю, то вот он (Влад указал на восседающего посредине стола, словно на троне, Кумана) становится ядерным реактором, приведенным в действие.

— Чего?

— Того. И, вообще, вам думать по статусу не положено, для этого существует вышестоящее начальство.

— Во загнул. — От удивления Куман даже забыл о своей голове.

— А то. — С гордостью произнёс Влад. — Я же тебе говорил, да ты мимо уха пропустил, что ученик с меня на все сто.

— Вот это я понимаю, вот господа ублюдки, тунеядцы, учитесь. При хорошем руководстве и подчиненные аки птахи сокола. — Выпятился от удовольствия за своего ученика Куман. — Всего-то один задушевный вечер, а результат, что десять лет университета. Ну за это надо выпить.

Повернувшись на столе к тому месту, где накануне оставалась бутылка, Куман завизжал.

— Обокрали, гады, обокрали, все нажитое непосильными трудом, все сволочи напрочь унесли. Самое дорогое, последнюю отраду нашу. Влад, нас киданули что лохов в обезьяннике. Друг, глянь, может, пока мы спали сном праведника, твои детородные органы ушли к ним на сырье?!

— Чего?! — С перепугу хватаясь за причинное место и обнаружив оное на месте, Протыкатель с облегчением вздохнул. — Порядок.

— У тебя порядок, а на столе не порядок! — Продолжал вопить Куман.

— Так ты это, не волнуйся. — Беря инициативу в свои руки, произнес Влад. — Ты, Куманушка, погодь, я сейчас быстро вора найду, я сейчас этим ворюгам поганым устрою личный досмотр или же пущай вернут товар добровольно, коли и дальше хотят службу нести. Я никому не позволю оскорблять нашу миссию…

Вампир разошелся не на шутку, так, что даже Куман открыл рот. То ли Владу хотелось угодить другу, то ли у самого душа горела, но эффект его выступление произвело незамедлительный. Перепуганные слуги Запределья кинулись, было, в рассыпную, но тут, выйдя из ступора, Куман заорал во всю глотку:

— Всем оставаться на своих местах, уход с места преступления подтверждает виновность ушедшего.

Толпа резко остановилась и неуверенно переглянулась. Было видно, что важных дипломатов побаиваются. Неизвестно, что эти ненормальные еще выкинут, а места своего хлебного потерять никому не хотелось.

— Ну вот, уже теплее. — Потирая волосатыми ладонями, проговорил вампир. — Ну-с господа бандиты, с кого-с начнем-с? Или сами признаетесь? Добровольно отдавшего, обещаю, забивать на смерть не будем, а только так, попинаем копытами для профилактики, чтобы другим не повадно было. И еще, в конечном итоге последнее ваше место жительства будет у меня на родине, то бишь, в преисподней, а я там не последний человек. Подтверди, Куман.

— Подтверждаю.

— А посему заявляю вам, официально добровольная выдача неоконченки…

— Неопусташенки. — выкрикнул кто-то.

— Спасибо, подсказка зачтется за желание сотрудничать. Итак, приступим к дознанию.

Видимо, играть следователя нашему Протыкателю показалось очень забавным, что он даже, забыв о своей больной голове и дрожащих конечностях, вскочил с пола, обходя выстроившихся по струнке служак Запределья.

— Ты это, не сильно. — Предостерег его Куман со стола. — А то нам пришьют статью о диверсии. И вышлют из страны, а государю нашему ноту протеста отправят. Тады нам с тобой не то что головы, а что-то другое поменяют местами.

Куман даже содрогнулся, представив себе это, и непроизвольно прикрыл это место ручищами. Влад как то резко сник и, включив заднюю передачу, ринулся за спину своего непосредственного руководителя.

— Может, Куманчик, это… Ты сам с ними? — Заискивающе глядя в морду Куману, проговорил Влад.

— Ладно уж. — Спрыгивая со стола и подходя к стоявшим воинам, согласился он. — Смотри, салага, и учись, пока я жив, тьфу, то есть мертв.

— Бойцы, — голосом генерала начал речь Куман, — проявите к двум несчастным милосердие и сострадание, и вам это зачтется в начале жизненного пути. Родина вас не забудет, то бишь мы. И вообще, мужики, дайте водки, сгорим с братаном от гнева праведного, и вам же хуже будет, за каждую потерянную единицу перед самой Анис отвечать придется.

Тут в рядах вояк прошелестел вздох облегчения и вышедший вперед огромных размеров детина, видимо, старшой сказал:

— Ну вы бы, мужики, сразу так и сказали, так мол и так, опрокинуть хотите. Что ж мы, по-вашему, уроды какие, не понимаем? Быстро выпивон с закусоном организовать для наших гостей.

Два воина, выйдя из шеренги, исчезли за дверью помещения.

— А то сразу наезды. — Продолжал старшой. — Пойми, разбери, чего да как. Мы ж люди служивые, нам что прикажут, то и выполняем, а то как меж двух вражеских огней, наливай, не наливай, а нам что, нам скажут, наливай так того, нальем, скажут не налива…

— Слушай, умник, мы все поняли, давай по быстрячку наливай, а то заливать и я умею, что твой соловей. — Куман от нетерпения помахивал хвостом, вглядываясь за спину старшого.

— Несут, несут. — Зашумели солдаты, провожая к столу завистливыми взглядами бутыль с мутной жидкостью.

— Вот. — Водружая на стол и отходя, ответили двое бравых солдат.

— Что-то не так? — Принимая молчание гостей за недовольство, суетился старшой.

— Вы не волнуйтесь, вот и закуску несут.

Влад с Куманом повернулись в сторону двери, где под тяжестью бочки с огурцами шествовал здоровый воин. Подойдя к столу, и опрокидывая бочку с плеч, он произнес: — Готово, как и заказывали, похмелится да закусить.

— Мужики, вы чего? — Оторопело разглядывая принесенное, спросил Куман. — Мы ж только опохмелиться попросили.

— Ну так мы и принесли. — Не понимая в чем дело, удивлено уставившись на дипломатов, проговорил старшей.

— Нет, ну мы, конечно, могем и столько выпить, но работа прежде всего. — Немного подумав, сказал Куман.

— Ну, это ж не страшно. — С облегчением вздохнул предводитель воинства. — А я то думал, что маловато будет. Вчерась вы в два раза больше навернули, мы еще ставки делали, кто кого перепьет. Я выиграл, на вас ставил.

Указав пальцем в сторону Кумана, гордо произнес начальник.

— Ты слышал, Влад? А мне и невдомек, откуда с утра с бутылки да такой бодун, а оно видишь, какие дела творятся. Вот не зря говорят, не суйся со своим уставом в чужое ведомство. Вот тебе и расслабились.

Влад рассеянно пожал плечами, плотоядно уставившись на холодную, с испариной водочку и маленькие хрустящие огурчики.

— Это сколько же мы с тобой, друган, вчера усосали? — Почесывая рукой затылок, недоверчиво спросил Куман. — Если на опохмелку ведро принесли.

— Да брось ты. — Влад подошел к столу и откупорил бутыль, с наслаждением втянув в себя её аромат. — Лекарство принесено, а, значит, болезнь побеждена, давай наливай.

Служивые не забыли и про граненые стаканы.

— Ну, друг, за удачу в нашем безнадежном деле. — Произнес тост Куман, опрокидывая стакан.

— Куман. — Тихо позвал Влад.

— Чего тебе?

— Посмотри. — Указывая на стоящих с горящими глазами солдат, сглатывающих слюну, произнес он.

— Понял. Мужики, вам что, особое приглашение надо?

— Так мы это… — переминаясь с ноги на ногу, сказал старшой, — вроде как на службе.

— На Матушке-Земле есть прекрасная поговорка «солдат пьет, а служба идет».

— Спит. — Вставил вампир.

— Не умничай, у вас спит, а у нас пьет.

Дважды бравых вояк приглашать не пришлось. Застучали невесть откуда взявшиеся стаканы, и полилась горячительная водопадом в здоровые глотки, захрустели в разных концах стола огурчики, снова перемеживаясь водочкой. Утолив, как путник, первую жажду, захотелось нашим друзьям задушевной беседы, и потянулась она по началу немного боязливо, но с каждым вновь опрокинутым стаканом все более задушевная. И полетели жалобы солдат на свою горькую службу.

— Вот ты меня послушай, — обнимая за плечи и уткнувшись чуть ли не в самое ухо Куману, жаловался старшой. — Никому никогда не говорил, а тебе как самому близкому другу скажу, эта старая жаба, мнящая себя красавицей неописуемой, всех здесь довела. Я уже трижды прошение подавал на землю отправиться, уж лучше неизвестность там, чем служение здесь.

Куман, кивая головой, поддакивал, да друг понимаю.

— Ты мне скажи, нет, я ее, конечно, понимаю, здоровый женский организм требует. Но почему за неудовлетворенность нашей принцессы, черти бы ее побрали, — выругался служивый, — должны отдуваться мы?

— Не боись, скоро поберут. — Тихо на ухо произнес Куман. — Скажу тебе по секрету, мы ее сватать приехали.

— Чего? — Присвистнул старшой так, что даже с другого конца стола на них обратили внимание.

— Но это пока секрет. — Быстро добавил Куман, поняв что взболтнул лишнее.

— Все, друг, могила. — Произнес старшой, прикрывая рот рукой и давая понять, что дальше него секрет не распространится. — Не переживай, уйдет со мной на землю, никому не раскрою тайны этой. — Убеждал Кумана старый служака, светясь от гордости за оказанное ему доверие. — Ты вот если чего надо, только скажи, расшибусь, а для тебя все сделаю, д…д…друг.

Старшой начал уже заикаться. Веселье за столом продолжалось. Суровые стражники расслабились и травили анекдоты, панибратски обнимаясь с Владом и Куманом. Хрустели огурцы, плескалась водка…

— Это что ж здесь творится?! Я, значь, как дура сижу в троном зале ожидая парламентариев…

— А почему, как? — Икнув, вставил Влад и, спохватившись, прикрыл ладонью рот.

— Что?! — Покрывшись пятнами, возмущенно заорала барышня.

— Одну минуту. — Решил исправить промах своего дружка Куман. — Почему принцесса в ярости? Мы, как видите, знакомимся с вашими подданными, мадам принцесса. Я бы на вашем месте только порадовался, что к вашему государству (указывая на солдат рукой и пытаясь удержать равновесие, продолжал он) такой интерес, а интерес к неинтересному государству никто не обращает.

В зале воцарилась тишина, все уставились на Кумана, пытаясь понять сказанное.

— Куман, ты это чего? — Глядя с другого конца стола на своего дружка, проговорил Влад. — Ты хоть сам-то понял, что сказал?

— А зачем мне понимать, это должна принцесса понимать, так ведь, ваше величество? Вас ведь обучали тонкостям дипломатии?

Растерявшаяся Анис, увидав дюжину направленных в ее сторону глаз и почувствовав, что сказать нет, значить показать себя полной дурой, приняла надменный вид и проговорила:

— Ну да, и что тут непонятного? Все ясно как божий день.

А про себя подумала, доберусь я до тебя, сучий потрох. Все облегченно вздохнули. Куман тут же подошел к Анис, низко так по-холуйски поклонился и, поцеловав ручку, будто прикоснувшись к холодной жабе, проговорил:

— Ваше высочество, может, ну его, этот ваш дворец. Мы и тут неплохо устроились. Так зачем же портить интим? Присоединяйтесь к честной компании. — Разворачивая и не отпуская пальцев Анис, Куман попытался подвести её к столу.

— Правда, ваше высочество. — Со всех углов зала послышались солдатские приглашения. — Не побрезгуйте разделить трапезу бедных подданных вашего высочества.

— Ну право же это неудобно. — Зажеманилась Анис, приятно удивившись такому повороту событий. — Я девушка приличная, — продолжала она, приближаясь к столу, — а потому в компании мужчин без свиты своих дам находиться не могу.

— Так за чем вопрос? — Тут же вклинился вампир. Все, что касалось женского пола, мимо его ушей не проскакивало. — Вы прикажите им присутствовать, чтобы защитить вашу честь, а мы уж поухаживаем. Ради того, чтоб лицезреть вас, наша ненаглядная и всеми любимая, мы готовы пойти на любые жертвы.

— Да что вы. — Совсем растаяла дочка хаоса.

Куман, обведя комнату взглядом и заметив формирующиеся в углу кресло, быстро ухватил его и направился к принцессе. Совместными усилиями усадили туда толстый, необъятных размеров зад Анис. Пристроившийся рядом Влад продолжал масленым голоском петь дифирамбы.

— Вы наша надежа и защита всех угнетенных, милости просим к солдатскому столу. Не побрезгуйте питьем и харчем, преподнесенным честной рукой ваших подданных. — Протягивая полный стакан водки принцессе, продолжал свой монолог вампир.

Со всех концов стола неслась хвала разомлевшей девице. Под громкое «пей до дна» принцесса махом опустошила стакан, как заправский солдафон, крякнула от удовольствия и, похрустывая огурцом, сказала:

— Чего-то стол у моих вояк пустой, али батюшка совсем паек урезал? — Подобревшая и раскрасневшаяся дама вопросительно оглянулась на старшого.

— Никак нет! — по военному гаркнул тот. — Мы, ваше высочество, всем довольны и благодарны за столь великую честь служить вам и нашему несравненному хозяину. Ура!

— Ура, ура, ура! — Подхватили воины, опрокидывая в глотки горючку.

— Я, конечно, очень тронута столь приятным отношением к моей особе…

— Чтоб ты в тартарары провалилась. — Тихо сказал старшой, наклоняясь к Куману.

— Тсс, не хватало еще, чтоб эта мегера нас услыхала, тогда нам обоим без головы быть, а я уже такое проходил, больше не желаю. — Шепотом произнес Куман.

Но Анис, расплывшаяся после выпитого и ублаженная обхаживаниями Влада, совсем потеряла бдительность. Она с легкой улыбкой слушала мурлыканье словоохотливого вампира. Зря, что ль говорят «женщина ушами любит». Влад, бегая вокруг девицы, все вещал:

— Какое счастье для того государства, которое украсит этот бриллиант…

— Во дает. — Ухмыльнулся Куман, поворачиваясь к старшому. — Гляди, моя школа.

— Ну да, вижу, тот еще угорь.

— Ну как поет, как поет, я бы, наверное, лучше не смог.

— Дорогая вы наша, мне оказана большая честь, — продолжал вещать Протыкатель, — стоять у истоков начала новой эпохи восхождения на престол такой сиятельной особы, как вы. А может и не восхождения, а просто приезда в наше государство тьмы.

— Чего? — Рука Анис, подносившая стакан ко рту, остановилась на пол пути. Дама с угрозой начала сверлить взглядом Влада. В воздухе запахло скандалом. Поняв промах помощника, Куман кинулся на выручку.

— Ваше высочество обратило внимание на тупого вампира?! Негоже столь высокородной особе слушать глупости недостойного раба. — Оттирая Влада подальше от неприятностей и занимая его место, продолжал спасать положение Куман. — Тут дело тонкое, политическое, не мне вам, несравненная вы наша, объяснять. Это вы нам с вашей проницательностью и знанием дипломатических тонкостей должным образом можете донести всю политическую обстановку. Так я говорю, бойцы невидимого фронта?!

Куман обернулся к стражникам в поиске поддержки.

— Так точно! — Гаркнули во всю луженую глотку солдафоны.

— Вот видите, прекрасная принцесса, сколь сильна любовь и доверие ваших подданных вам. Так зачем же прислушиваться к недостойному, тупому недоумку в лице этого. — Ткнул рукой в сторону Влада Куман.

— Ну, я это… — Заёрзала Анис, видя какой оборот приняла беседа. — Я и сама все поняла, только вот не успела, — опрокидывая в себя стакан водки, словно это была вода, продолжала она, — а я даже и не думала обращать.

Вздох облегчения прошелестел в зале, давая понять, что гроза миновала и веселье снова закипело на полную катушку. От греха подальше Влада отправили за другой конец стола.

— Вот и ладненько. — Умащиваясь рядом с толстой Анис, продолжил Куман. — Тут, принцессочка, дело такое, — наклоняясь к заросшему, как у лесного зверя, уху бабенции, продолжал заливать жиденыш. — Я тут своим скудным умишкой покумекал на досуге и думаю, ваше просвещенное высочество, выслушает недостойного.

От таких фраз Анис подбоченилась, выпучила необъятную грудь, милостиво взмахнула ручищей и произнесла.

— Говори, парламентарий, разрешаю.

— Ага, ну так вот я, Анисочка, узнав, что ты замуж нацелилась за нашего Люцика, нет я конечно же руками и ногами, то есть всеми копытами за, только вот думаю со стратегической точки зрения этот союз слишком хлипок.

— Ты чего?! — Приподымаясь в кресле и нависнув над бедным Куманом, зарычала недовольная дама.

— Ты погодь кипятиться. — Тут же ухватил Куман за руку взбешенную бабу. — Сама ведь толковала, что отомстить желаешь, так?

— Ну так. — Опускаясь обратно в кресло, согласилась принцесса.

— Ну так вот, выйдешь ты замуж за Лютика, и что?

— Что-что, в бараний рог этого черного недоноска шакальей мамаши скручу, на изнанку весь потрох выверну, да на вертело подвешу, и сама шашлык буду делать. — Все больше распалялась принцесса.

— Хорошо, дорогая вы наша, хорошо. — Поглаживая толстую ручищу, продолжал говорить Куман. — Вот только в законодательстве заковырка есть нам с вами неугодная, а я решил служить верой и правдой своей будущей королеве.

— Правильно решил. — Перебила засиявшая, что начищенный самовар, дочь Хаоса. — Дак что там за заковырка у тебя?

— Не у меня, а в законодательстве.

— Ну не тяни кота за яйца, говори.

— Я и не тяну, я и говорю, что после первого вашего выкрутаса его величество возьмет развод, а вас обратно к папашке отправит, и это еще хорошо, если к папашке, а не в монастырь на перевоспитание.

— Чур тебя! Ты чего пугаешь, это как разведется, да я его, да я ему…

— Вот, вот, лучше всего хитростью да изнутри подтачивать, но не мне же вас, несравненная, интриганству учить.

— Ясно, что не тебе, да ладно уж выкладывай, что придумал, коли что стоящее, то озолочу, по правую руку посажу, советником первым при мне будешь. — Уже видя себя хозяйкой Преисподней, раздавала титулы Анис.

— Премного благодарен. — Расшаркался Куман. — Ваша милость для меня заменит все награды и почести.

Гляди, как врет, не знай я своего дружка, сам бы уверовал, подумал Влад, наблюдая за Куманом с другого конца стола. Тем временем наш гигант мысли все ближе подбирался к основному, как умыкнуть без последствий для своей шкуры Тинея.

— Так вот, на чем мы остановились?

— Ты сказал, что меня царевной сделаешь.

— Мадам, ну вы как бур прете, не остановишь. Так вот, чтобы вас не выслали из Преисподнего государства али хуже всего, не подвергли заключению с последующими исправительными работами, я предлагаю отказаться от брака с королем Преисподней.

Все застыли в немом молчании, уставившись на Кумана, как на умалишенного. Первой пришла в себя Анис.

— Слушай, или ты дурак или слишком умный, одно из двух. Но пообщавшись с тобой я поняла, что ты далеко не дурак, а раз так, то объясни, как, не выходя замуж за Люцика, я стану хозяйкой в Преисподней.

— Ну вот, вижу перед собой умную женщину.

— Ты мне зубы не заговаривай, а давай говори, если есть что сказать.

— Есть, несравненная Анис. — Напыщенно произнес Куман, вскидывая при этом руку как на параде. — Ну, чего уставились?! — Прикрикнул он на стоявших и занемевших солдат. — Что уши-то развесили, не вашего это ума дело, а государственная тайна нашей дипломатической миссии. Так что наливай и пей, гуляй братва, а мы с вашей принцессой погуторим, так сказать, тет-а-тет.

Вокруг все зашевелились, снова зазвенели стаканы, захрустели огурцы, полилась беседа пьяная.

— Вот это правильно. — Удовлетворено хмыкнул Куман. — Значить так, для начала нужно мужа вам попроще выбрать, чтоб не на виду был.

— А выгода тут какая? — Не поняла принцесса.

— Да самая прямая для вашего высочества, во первых, вас без разрешения мужа из государства нашего темного даже сам Люцик не сможет турнуть, а под покровом опять же таки вашего суженого можно будет отомстить обидчику. Да если еще и суженого привлечь в свои ряды, так вообще проблем не будет. Многие настроены супротив диктатора, а там и до революции не долго. — Понизив голос до шепота, говорил Куман.

— Ой ты! — Выдохнула принцесса. — Это же переворот!

— А что, наша принцесса испугалась? — Ехидненько спросил Куман.

— Чего? Я?! Да ты, сопливый пес, с кем так говорить смеешь? — Вспыхнула примадонна. — Да чтоб я бояться, это пускай меня боятся! — Потрясла поднятыми над столом кулачищами Анис.

— Ну вот, теперь я вижу женщину, горящую праведным огнем за справедливое отмщенье поруганной чести. Приклоняю колено и салютую. Вот, посмотрите все на нового предводителя нашего бесовского государства.

— Ладно тебе, совсем барышню засмущал. — Поднимая и забрасывая, словно шавку себе на колени Кумана, кокетливо воркотала Анис. — Гляжу я на тебя, парень ты смышленый, далеко пойдешь. Мне такие поданные нужны, так что вот тебе мой сказ, слушай меня, и я тебя выведу в люди.

— Рад служить вашему высочеству. — Гаркнул Куман. — Вот за это я предлагаю выпить.

— Нет и еще раз нет. — Всплеснула руками дама.

— Почему? Вы хотите обидеть самого верного вашего подданного? — Театральным голосом произнес Куман и отвернулся, всем своим видом показывая обиду.

— Ну что вы, милый мой. — Притягивая к себе упирающегося хитреца, продолжала вещать интимным голосом Анис. — Просто я хотела за такое дело и для скрепления нашей дружбы предложить выпить на брудершафт.

— Я?! — Застыл в позе соляного столба Куман, одни глаза бешеным взглядом обшаривали комнату, взывая о помощи. Такого поворота событий даже изворотливый жиденок не ожидал. А тем временем принцесса требовательно приказала доставить из ее опочивальни два кубка, из которых они, то есть ее величество желают пить. Видя, что помощи ему оказано не будет, Куман обречено вздохнул, надо так надо. Кубки незамедлительно были доставлены, и, как понял Куман, отсрочки исполнения приговора не предусмотрено. Оказаться на его месте охочих не нашлось. Какой ужас, думал хитроумный парламентарий, целовать это чудовищное создание на глазах у всей честной компании. Но даже с его талантами ускользать от неприятных ситуаций из этого положения не выкрутишься. Оскорбить мадам в тот момент, когда с такими усилиями налажен столь нужный контакт, нельзя не при каких обстоятельствах. Да, в любой работе есть свои недостатки, зажмуривая глаза и наклоняясь к жирной заросшей бородавками морде Анис, подумал Куман.

— Э… погодь. — Оттолкнула его королева красоты, поняв этот жест по-своему. — Не так быстро, для начала поднимем кубки и выпьем до дна, а уж потом… Ишь ты. Помахав кокетливо толстой сосиской, называемой пальцем, кокетливо произнесла она. — Шустрый ты малый, я девушка воспитанная, а ты сразу на мою честь без подготовки покушаешься, — кокетливо поигрывая кубком, жеманно продолжала наша дама.

— Эй, господа солдаты, — поворачиваясь к публике и требуя внимания, завопила пьяным голосом принцесса, — нальем бокалы и выпьем же за наш с Куманом крепкий союз.

Со всех сторон посыпались шутки типа, ты что, друг сердешный, у самого Люцифера решил невесту украсть.

— Заткнитесь, — заорала дама, — у нас с этим джентльменом, — указывая на Кумана рукой и потрепав его за ухо, продолжала она, — слияние двух политических партий в один блок.

Отразившееся недоумение на рожах поданных даму только подхлестнуло.

— Ах, тупой народ. Чего уставились? Вам думать не положено, ваше дело наливать и пить, а думать за вас ваша принцесса будет. Уяснили, тупоголовые?

— Так точно, наливать и пить, ваше высочество.

И приказ был исполнен моментом.

— Что за тупые морды. — Поворачиваясь к Куману, пожаловалась Анис. — никакой тебе политической грамотности.

В этот момент она быстро схватила за шкуру оторопевшего свата, просунула свою лапищу под его руку, отчего бедный Куман повис на даме, что тряпка на бельевой веревке. Чтоб быстрей со всем покончить, он залпом осушил бокал, отчего в глазах зажглись стрелы, указывающие направление в преисподнюю, то бишь, домой. Принцесса, откидывая ненужный кубок, ухватила несчастного, впиваясь своими толстыми губами в похолодевшие губы Кумана. Но этого даме показалось мало. Вскрикнув, она прижала несчастного полуобморочного гостя к своим необъятным грудям, бедный мог только трепыхать руками. Влад, наблюдавший за всей картиной, понял, друга нужно срочно спасать, еще минута и спасать уже будет нечего. Перемахнув через стол, ухватив трепыхающегося за ногу, он стал тянуть. Старшой пришел на помощь, видя, что бедному Владу одному с бабищей не совладать. И понеслось как в сказке. Бабка за дедку, дедка за репку… С большим усилием, при помощи еще нескольких подоспевших солдат, вырвали несчастного с рук, ничего не заметившей пьяной бабищи.

— Ох, хорош, нечего сказать, — блажено посапывая, мурлыкала Анис.

Сидевший на полу в обморочном состоянии оглушенный Куман, водил по комнате бессмысленным взором.

— Эй, — помахав рукой у морды друга, окликнул его Влад.

— Эй, ты где, Куман? Вернись, друг я все прощу.

Видя, что реакции никакой, вампир заехал несчастному между рог. Отчего голова последнего опрокинулась назад, но во взгляде появилась осмысленность, и хриплый голос возвестил о его возвращении из небытия.

— Ты, троглодит, чего руки распускаешь, щас как двину меж зенок, сразу услышишь ангельское песнопение.

— Ну вот, с прибытием, — облегченно вздохнул вампир. — Узнаю напарника.

— Милый, ты чего это расселся на полу? — Голос Анис довершил начатое Владом привождение в норму Кумана.

— Дак я это, думу тут думаю, — быстро сориентировался он, вскакивая с пола и отходя на безопасное расстояние.

— Давай, ходь ближе, вместе думать будем, но только больше не приставай к даме, а то как бы мой будущий супруг тебя на дуэль за столь сильное увлечение его суженой не вызвал. — Кокетничала Анис.

— Что вы, ваше высочество, — снова упал на колени несчастный, — как я могу столь высоко ценимое мной ваше доверие разрушить столь низменным желанием.

— Во, гляди, — шепотом, наклонившись к старшому, сказал Влад, — наш пострел в норме.

— Да уж, это как на войне, промедление грозит поражением.

— Это точно, я вон чуть ли не все дело завалил, ох и влетит мне опосля от Кумана.

— Да чего уж там, — успокаивал старшой, — и генералы ошибаются. Думаю, за спасение своей шкуры он тебя наградить должен.

— Гляди, этот наградит, догонит и еще раз наградит, я его знаю.

Но тут послышался грохот отодвигаемого кресла, и пьяным голосом встававшая Анис возвестила об окончании аудиенции. Мол, рабочее заседание переноситься на завтра, а сегодня все свободны, могут отдыхать и набираться сил перед трудным рабочим днем. Подхватив падающую принцессу, воины водрузили ее на свои широкие плечи и унесли из зала.

— Караул! Караул! — Орал бежавший в канцелярию Петра Мефодий, не обращая внимания на отскакивающих с дороги ангелов, с испугом смотревших вслед убегающему. Летящие херувимчики побросали свои луки и спрятались в райских кущах, дрожа всеми крылышками.

— Чего случилось? — В страшном недоумении вопрошали одни.

— Видимо, только отец наш небесный знает. — Пожимали плечами другие.

О том, что Мефодий устроил в раю переполох и несется прямиком в канцелярию Петра, размахивая свитком, сам Петр был извещен еще часом раньше своими крылатыми любимицами, райскими певуньями. Эти всегда знали все новости в раю первыми. Задыхающийся Мефодий заорал прямо в открытое окно, даже не утруждая себя заходом в кабинет.

— Петя, Петенька, катастрофа, погибли, обскакали…

— Чего так орать? — Невозмутимо произнес Петр. — Вон, погляди, весь рай всполошил. Вот сейчас и пойдут слухи гулять, а через полчаса небылицами обрастут. Не ори в окно, а заходи, спокойно поговорим.

— Ага, сейчас, — все еще тяжело дыша после такого кросса, торопливо согласился Мефодий, ставя ногу на подоконник и собираясь залезть в окно.

— Ты чего делаешь? — Повысил голос Петр.

— Как чего, ты ж сам сказал заходить.

— Вот и заходи, для этого двери и придумали. Окно для других целей существует. Ты чего-то, Мефодий, последнее время совсем уж голову потерял, какой ты пример подчиненным подаешь?

Мефодий быстро обогнул угол и влетел на крыльцо, не переставая теребить в руках пергамент.

— Ну заходи. И чего было так орать, теперь все уши рая будут слушать нашу беседу.

— Петенька, ну как тут не заорешь, вот на, погляди, сам прочти, я от такого чуть было дара речи не лишился.

— Лучше б ты этого дара лишился, все б поспокойней у нас было. — Пробормотал Петр, беря из рук сослуживца донесение.

— Вот, гляди, — не успокаивался Мефодий, — гляди хорошенько. Нижайше про… так не это, вот это читай и …оный субъект.

— Да не мешай, — отходя к стоящему в углу креслу и присаживаясь, продолжал читать Петр.

Мефодий бегал из угла в угол и все никак не мог успокоиться, пытаясь вставить свое слово.

— Вот гад ползучий энтот Куман.

— Да ты можешь хоть пять секунд помолчать? — Оборвал его Петр.

— Да, да, ты Петенька читай, я помолчу, понимаю, я все понимаю, — продолжая бормотать, бегал Мефодий.

— Вот и помолчи, несовершенство ты наше. — Тихо бормоча себе под нос, продолжал чтение Петр. — …и оный субъект, втершись в доверие дамы нечистым способом, а то бишь, споив несчастную, дьявольским зельем, зовущимся на земле водкой, и при всем честном народе соблазнил, что и подтверждается дюжиной свидетелей. Затем заключил с вышеуказанной дамой союз о взаимной помощи.

— Ну и чего ты так орешь? — Закончив чтение, спросил Петр.

— Как чего? — Уставился в недоумении Мефодий. — Ты что шутишь? Сам говорил, что не удастся этому прохвосту вытянуть Тинея, а что же получается, не за горами бой?

— Ну допустим, друг мой, до боя еще есть время, будем исправлять положение, а тебе мой совет, отстранись от этого дела прямо сейчас.

— Чего это? — Возмутился Мефодий.

— Того, мой друг, что когда наступит конец, твою душу можно будет отдать на сырье хаосу как пришедшую в негодность.

— Да это мы еще посмотрим, — наливаясь праведным негодованием, произнес Мефодий, — чья душа крепче.

— Вот я и смотрю. Не успели поступить первые плохие новости, а ты уже кипишь устроил.

— Кого устроил, какой такой Кипишь, я никакого Кипиша не знаю, это наговор, и никуда его не пристраивал, ложь это и провокация завистников.

— Правильно говоришь, — рассмеялся Петр, — ложь это. Кипиша ты и правда не знаешь.

— А чего ты зубы скалишь? — Обиделся Мефодий.

— Не обижайся, — все еще трясясь от смеха, выговорил Петр. — Тебе бы не мешало успокоиться, денек предстоит жаркий и работенки много, а нервишки твои уж сильно пошаливают. У меня на такой случай есть малость лекарства.

Петр поднялся с кресла и направился в другой конец комнаты к резному, ручной работы шкапу. Открыв дверцу, он долго копошился среди свитков и всякой всячины и наконец извлек небольшой хрустальный графинчик, внутри которого бултыхалась желтоватая густая жидкость.

— Неужели амброзия?!

— Она самая. — С гордостью ответил Петр, рассматривая графин на свет.

— Да откуда у тебя такое чудо? Давненько я не видывал у нас этого божественного напитка. Мало кто и запах его помнит, а уж вкус и тем паче. — Сглатывая слюну и пожирая графинчик глазами, говорил Мефодий.

— В этом я с тобой полностью согласен. А знаешь, сколько времени я храню этот драгоценный напиток?

— Да думаю, не мало.

— Ты даже представить не можешь, сколько. — И посмотрев по сторонам, будто опасаясь, что их может кто-то слушать, Петр наклонился к самому уху Мефодия и произнес. — Он со мной пришел оттуда.

— Да ты чего? Правда?! Ты сумел его сохранить из древности. Я слышал, ходили легенды о том, что древние унесли рецепт с собой, не оставив потомкам. А остатки запасов только у Самого (Мефодий многозначительно поднял палец) и есть. Я, правда, мало верил, что даже у Него есть, а тут на тебе! Дай хотя бы посмотреть на это чудо древних.

— Не только посмотришь, но и попробуешь, — разливая в хрустальные рюмки напиток, произнес Петр.

— Ну давай за нашу удачу, она нам ох как нужна.

Отпив глоток, Петр поставил на стол рюмочку. Мефодий все не решался испить напиток и разглядывал его в солнечных лучах. Пить он не торопился, пытаясь продлить минуту наслаждения.

— Чего тянешь? — Улыбнулся Петр. — Прикоснись к блаженству.

— Знаешь, держать его в своих руках уже блаженство.

Нежный аромат, исходящий от напитка, затмил не только другие запахи, но и звуки. Вздохнув, Мефодий отпил напиток и зразу ощутил его бодрящее прикосновение. Казалось, из небытия поднимается целый фонтан ощущений, унося все невзгоды. Мефодий стоял, боясь шевельнуться, дабы не потревожить это сладостное ощущения бытия. Из этого состояния его вывел голос Петра.

— Ну как?

— Ох. — Только и смог выговорить Мефодий.

— То-то! Это единственное сокровище, оставшееся у меня с тех мрачных дней. Не зря я говорил, что такое загубить мы не имели право. В те времена он был в каждом доме, и мы не отдавали себе отчета, что можем потерять. А сколько исчезло прекрасного, сколько загублено ценного, лишь потому, что вовремя не оценили, что имеем. Да уж, на земле существует хорошая поговорка — «Имеем, не ценим, теряем жалеем». Прекрасное уступило место всему грязному. Гармония убежала, закрыв глаза, в беспредельное пространство, не смогла видеть все то, что она с таким трепетом создавала для людей, пытаясь обучить их видеть прекрасное, в себе, вокруг. Да как оказалось, напрасно старалась, человеческое существо с его внутренним животным началом не смогло постичь этой науки, и потому лишилось такого блаженства. Ему ближе грубое и грязное, ведь для этого не стоит сильно напрягать извилины, оно вливается в него массой нечистых отходов и, не успевая перерабатываться, так же выходит.

— Выпив этот напиток, — грустно произнес Мефодий, — приходишь к мысли, что нам есть за что сражаться, хотя бы ради того, чтоб еще раз ощутить такое блаженство.

— Тут ты прав. Но как говорится беседа беседой, а дела нас зовут.

— Эх, — вздохнул с огорчением Мефодий, глядя как уносит и прячет напиток счастья до лучших времен Петр. — Как жаль уходить из мира счастья и эйфории. Ну теперь давай о деле. Значит так, нам нужно предупредить Клеандру, что ее ненавистный дружок вот-вот покинет Запределье и отправится на землю.

— Вопрос, как? — Поворачиваясь к Мефодию и отряхивая невидимые пылинки с безупречно чистой белой мантии, проговорил Петр.

— Я думаю, нужно связаться с бабкой Олесей.

— Если она еще портал не закрыла, ведь все основные указания она получила.

— Так давай попробуем.

— Сейчас не получится, придется ждать, пока на земле не наступит переход от дня к ночи. Сам ведь знаешь, в другое время пробиться опасно, ведь нас могут уже поджидать и перехватить сообщение, да и всякое другое, так что рисковать не будем. А пока займемся Синай.

— Ты чего, думаешь, Синай нам поможет?

— Если я получил достоверную информацию, то Синай стала лучшим другом нашей Клеандры.

— И ты уверен, что она ради дружбы с Клеандрой будет нам помогать и пойдет против сестры Анис. Что-то берут меня сомнения. Да и как отец ее посмотрит, если Синай попробует вмешаться в дела своей сестры.

— Единственно в чем я могу сейчас быть уверен точно, то это в невмешательстве отца в дела своих дочерей, и ты самое главное упустил из вида, Синай его любимая дочь. Как никак она родилась от Хесед, царицы любви и сострадания, в отличие от Анис, появившейся на свет из ненависти и порока властительницы самой грубой части миров Исхет, правящей всеми низменными желаниями. Это она истребительница всего новорожденного, произрастающего в царстве хаоса. Ведь Анис является обратной стороной Синай. Они неотъемлемые части всего сущего. Синай рождающая жизнь и Анис сеющая смерть и разрушение. Хаос, являющийся той золотой серединой, уравновешивающий и не вмешивающийся в этот процесс до тех пор, пока весы не будут перевешивать в одну или другую сторону. Его царство и есть царство равновесия. Так что, дорогой Мефодий, у нас с тобой есть шанс выровнять эти весы.

— Может ты и прав. — Почесывая задумчиво бороду, согласился Мефодий. — Ну и кого мы отправим вести столь сложные переговоры с Синай. Тут я понимаю, кому-либо это дело и не поручишь, дело ведь деликатное и тонкое.

— Вот в этом я с тобой, Мефодий, соглашусь, а потому ехать на переговоры нам с тобой, да нужно соблюсти правила секретности. Что-то я смотрю у нас много заинтересованных душ тут без дела шляется, все что-то вынюхивают да выспрашивают. Так что, — понизил до шепота голос Петр, — поездка должна пройти в строжайшей тайне, и не одна живая и мертвая душа не должна о ней узнать, тебе ясно?

— Оно-то ясно, только как ты себе это представляешь? Ты думаешь, не зададутся вопросом, куда это два самых ближайших помощника батюшки в такой разгар событий укатили.

— А для чего твоя тайная канцелярия нужна? Чтоб штаны в ней протирать?

— А мы что? Мы свою работу знаем, слухи собирать и перерабатывать.

— А теперь поступишь наоборот, будешь слухи распускать. Пустишь своих ищеек, пускай ведут по ложному следу. А мы с тобой под шумок и смотаемся.

— Тоже мне, смотаемся. — Буркнул недовольно Мефодий. — Близкий свет нашел. Это тебе не на пикник с ангельскими созданиями вылететь.

— Поэтому и надо устроить неразбериху, пускай теряются в догадках, что мы задумали.

— А что за слухи распустить?

— Мефодий, мне ли тебя учить, как закинуть дезинформацию в массы. Перво-наперво скажи по приходу в свою канцелярию, что не сработался, мол, со мной и решил взять отпуск. Пошли в мираж фирму, пущай тебе там секретарь путевочку подберет куда-нибудь в тихое местечко, безоблачное, может даже к соседям с других миров.

— Ты чего, совсем с глузду скатился, да откуда ж у меня столько выслуги, да на эту путевочку батюшка сам раз в сто лет себе позволяет раскошелиться, а я на санаторий в мин. водах на земле только и могу рассчитывать, и то в бархатный сезон.

— Тебе ли плакаться, — ухмыльнулся собеседник. — Знаю я твои мин. воды, ты это своим балбесам расскажи, а не мне, я ж тебя насквозь вижу. Ты что же думаешь, у тебя одного на весь рай осведомители работают. У меня тоже кое-что в рукаве припрятано. И о том, какой ты своей ненаглядной луноокой серенушке последний трофей в подарок преподнес, мне известно. У многих слюни текли, что молочные реки, после ее игры. Арфа-то отменная. И как ты умудрился заполучить столь редкую вещицу, работы самого Фимиами. Почитай, их в нашем раю я только две и знаю, и одна из них у твоей сладкоголосой, не так ли?

— Ну… это, мне просто повезло. Так случайно подвернулась, ну я и взял.

— Про случайность ты мне не говори, такую вещь по случаю даже на райском аукционе не найдешь, хоть сто лет посещай. Так что думаю, путевочку ты, наш везунчик, найдешь. Уверен, у тебя все получится.

Зинка, открыв глаза, уставилась в закопченный потолок. Вылезать из нагретого за ночь одеяла совсем не хотелось. Натопленная вечером печь остыла, отчего в доме было холодно. Мать, уходя из дому, печь не топила, пыталась экономно расходовать дрова, «до лета еще далеко, а дров мало», все время бурчала она на нытье своих чад. Старый дом давно требовал ремонта, облупившаяся печь покосилась и почернела от постоянной копоти, а расхлябанная дверь тепла не держала, вечно скрипела, гуляя ходуном. От блуждающей в трубе тяги завывал ветер. Да и подворье Кирилловны глаз не радовало. Покосившийся сарай с прогнившими бревнами, залатанный кусками старого железа, и пришедшими в негодность кожухами, напоминал больше клоунский костюм. Во дворе от хлама, натасканного самой Кирилловной и ее детьми по принципу «в хозяйстве все пригодится», ходить было довольно опасно, в любой момент не увиденный занесенным снегом крюк мог стать виновником очередной шишки или хуже того. Но жильцов подворья такие мелочи не пугали. Ворота и забор, завалившийся в сторону улицы и подпертый бревнами, угрожал при сильном ветре сложиться как карточный дом. Кругом требовалась мужская крепкая рука, которой отродясь здесь не водилось. Сама мать Зинки замужем никогда не была, то ли не хотела, то ли охочих не нашлось. Откуда столько детей наплодила, знала вся округа. Грубую, что мужик Кирилловну, от которой схлопотать меж глаз было делом одной минуты, бабы старались обходить стороной. И в кого удалась Зинка, вопросов не возникало. Вот только мать в отличие от дочери была женщина работящая, не гнушалась никакой работы. Когда нужно, так и вместо лошади в борону впрягалась, что б вспахать свой земельный надел. Говорила мало, а все больше криком брала да матерными словами, других она отродясь не знала.

Вздохнув с сожалением, Зинка выскочила с нагретой постели и, прыгая на месте пытаясь согреться, быстро натягивала холодную одежду. Мать чуть свет убежала отрабатывать Зинкин отъезд, поэтому криков и проклятий в доме слышно не было, остальные обитателе столь негостеприимного подворья спали крепким детским сном. Посмотрев на стену, где висевшие ходики показывали семь часов, Зинка, схватила заплечный мешок и тихонько притворила за собой дверь, оставляя свою старую и столь сильно невыносимую для ее молодой неугомонной натуры жизнь. На улице шел снег, задрав голову, увидала тяжелые темные тучи, низко висевшие над землей. Пасмурная погода придавала унылый вид всей окружающей природе.

— Точно сягодня метель будет.

Приставив руку козырьком к глазам, пытаясь рассмотреть нет ли в дали саней, но так ничего и не разглядев, она решила пойти навстречу. Не стоять же на месте как дуре и мерзнуть, направляясь в сторону Семеновского подворья, раздумывала девица. Пройдя совсем немного, она услыхала скрип саней и звон колокольчика.

— Ну наконец-то. — Обрадовалась Зинка, прибавляя шаг.

Вскоре за поворотом легко перебирая ногами показалась лошадь, которой управлял огромный детина с нахлобученной чуть ли не до самого носа шапкой ушанкой. Огромные деревенские руки, покрытые рыжими волосами, крепко держали поводья. Увидав деваху, парень прикрикнул на лошадь.

— Стой, неугомонная. — И повернувшись к Зинке, похабно скалясь, крикнул. — Ну что, Зинуль, к новой жизни в город податься решила, к благородным кавалерам?

— А тебе-то какое дело? — Окрысилась Зинка.

— Ты чаго, Зинуля, я ж просто так спросил, для подержания беседы. — Наклоняясь ближе и обнимая ее за плечи, продолжал парень. — А может мы с тобой на прощанье того, через отцовское зимовье махнем?

— А деньги есть? — Не растерялась местная королева.

— У меня, Зиночка, на такой случай всегда для тебя золотишко имеется. Ну так как?

— Ну ладна уж, только гляди чтоб мы на поезд не опоздали. И бялет мне до города купишь. — Удобно устраиваясь на соломе в санях, дала согласие Зинка.

— Не боись, будем как часы. — С хохотом погоняя лошадь, веселился Гришка. Резво бежавшая по натоптанной колее кобыла, все дальше увозила Зинку из родных мест в далекий, незнакомый ей город. Зинка уже видела себя прогуливающейся по улицам большого города, между спешащих, красиво одетых людей. Мечтающая улыбка не сходила с ее некрасивого лица. Гришка погонял нетерпеливо лошадь, повернувшись к Зинке, он истолковал улыбку на свой лад.

— Че, милая, горишь желанием? Скоро, скоро поворот, а там по лесной дорожке чуток. — Облизывая от предвкушения наслаждения Зинкиным телом губы, болтал Гришка.

Дорога и правда вскоре вывела сани к развилке. Под нависшими ветвями столетних сосен показалась занесенная снегом просека, уводившая в зимовье отца Гришки. Сейчас там было пусто, так как охотой отец в такое время не занимался, ну а если и остановился какой-нибудь охотник, так это не страшно, можно будет и попросить прогуляться на несколько часов. Так думал молодой парень, сгорая от не терпения. Дорога все больше углублялась в лес, ехать становилось тяжелее, но желание придавало больше упрямства молодому парню. Выскочив из саней, Гришка ухватил лошадь под уздцы и повел ее, утопая по колено в снегу. Потревоженные тяжелые от снега ветви деревьев еще больше затрудняли проезд падающими пластами снега. Но вот показался небольшой сруб, где часто останавливались охотники.

— Я ж говорил, недалече — Указывая в сторону сруба рукой в теплой меховой рукавице, сказал Гришка. — Видно, давно в нем никто не останавливался, вишь, сколь снегу намело, чуть ли не до крыши, даже окошка не видно. Ты тут посиди, я мигом. Привязав к дереву лошадь, парень метнулся к домику, на ходу ногами раскидывая снег.

Зинка, лежа в санях, наблюдала за усилиями Гришки открыть занесенные снегом двери. Но вот все было готово, дверь со скрипом открылась.

— Ну чаго сидишь? — Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, крикнул Гришка. — Я че, по-твоему, тута да ночи стоять буду? Давай подымайся и заходи.

— Гриш, а помочь даме? — Спрыгивая с саней, кокетливо спросила «дама», пытаясь раздразнить желание парня.

— Ну ты чаго, кобылица, совсем голову потеряла от радости? Сама слезешь.

Зинка надула губы, но спорить не стала, а, пробираясь по снегу, направилась в избу. В избушке было холодно и темно.

— Гриш, может, печь затопим?

— Не сахарная, не раскиснешь, да и времени нет.

Ну и ладно, лишние деньги мне не помешают, так что можно и холод потерпеть, подумала, зажмурившись, девушка.

Покидая зимовье, Зинка заметила, что снег усилился.

— Ну я же говорила, сегодня вьюга начнется. Не опоздать бы на поезд.

— Быстрее будешь шевелить ногами, не опоздаем. — Рыкнул Гришка, на ходу застегивая бушлат.

Лошадь, стоявшая на привязи у дерева, нетерпеливо пофыркивала в ожидание хозяев. Усиливавшийся снег все больше и больше заносил сани.

— Ну вот, тяперь придется еще и сани выталкивать. — Пробурчал Гришка.

Увидав хозяина, лошадь радостно заржала, перебирая копытами.

— Ты давай становись сзади, толкать будешь, а я лошадь поведу. — Распорядился парень.

— Ну да, я тябе че, нанималась? — Заартачилась Зинка.

— Можешь и не толкать, это ты у нас в город собралась, а не я. Не успеем на поезд, так и останешься, мне-то че.

Поняв, что спорить бесполезно, Зинка уперлась обеими руками и стала что есть силы налегать на тяжелые сани. Общими усилиями, вытолкав и усевшись, они двинулись в обратный путь. С горы лошадь бежала резвей, и вскоре показался тракт. Тучи сплошь закрыли небо, снег валил не переставая, и Гришка ясно осознал, что успеть к поезду им не удастся. Что делать с Зинкой он не знал, а потому угрюмо смотрел на дорогу. Станция вынырнула из завесы снега, когда уже начало смеркаться. Зинка тревожно вглядывалась в домик с вывеской «Вокзал», надеясь увидеть народ, но на перроне было пусто.

— Слышь, Гришань, мне кажется мы того, опоздали.

— Давай слазь с саней. — Не поворачиваясь к Зинке, хмуро произнес Гришка.

— Дак куды я? Поезд ушел.

— А мне какое дело? — Спрыгнув с саней, подошел к Зинке. — Мне велено тебя на станцию привезть, а дальше не мое дело.

— Вези обратно. — Заартачилась дивица, держась за сани.

— Такого уговора не было. — Хватая за воротник Зинкиного кожуха и выкидывая с саней, рявкнул парень.

— Ты че, совсем очумел?! — Упав лицом в снег, перепугано визжала девица. — Дяревенщина! Лапотник!

Гришка не долго думая вскочил в сани, ухватив поводья, крикнул «но, родимая» и сорвался с места.

— Мяшок, мяшок отдай! — Орала, все еще валяясь в снегу, Зинка.

Сани притормозили и оттуда прямо на лежавшую в сугробе девушку полетели все ее пожитки.

— А обещанные деньги? — Поднимаясь и отряхиваясь, зло спросила дамочка.

— Не заработала. — Похабно, словно лошадь, заржал Гришка.

Сани тронулись, увозя мужика, но смех еще долго стоял, в ушах озлобленной девицы.

— Сволочь! Мужичье немытое! — Стоя посреди дороги, орала взбешенная Зинка.

Продолжая сыпать бранными словами, направилась в сторону вокзала больше напоминавшего избушку. Наблюдавший за всей этой картиной дежурный по вокзалу долго не мог взять в толк, что происходит.

— Ну че, до поезда долго ли?

Присмотревшись повнимательнее, дежурный узнал Зинку, и тут же ему все стало понятно.

— Что, милая, — улыбаясь и причмокивая языком, поинтересовался — опять жизнь не удалась?

— Да вот, уезжаю я отседова, надоело, кругом одно мужичье поганое. — Кипела готовая взорваться в любой момент девица.

— Давай, мешок помогу донесть. — Предложил свои услуги дежурный, в предвкушении проведенного в объятиях девицы рабочего времени. Деваться ей все одно не куда, а следующий поезд через сутки.

— Вы мне так и не ответили. — Перебила его размышления девушка.

— Что? А поезд, так этот, уже того, час назад укатил, а до следующего сутки, Зиночка.

— А вы что, мяня знаете? — Удивилась Зинка.

— Мы с тобой с одной деревни, я сын бабки Агафьи, Антоном зовут.

— А, — протянула Зинка, вспомнив старуху. — Так вы, значит, здеся работаете.

— Угу, так что если не возражаешь, поработаем вместе. Я как раз только и заступил на смену, думаю, вдвоем нам будет чем занять время, а Зинуль? — Антон недвусмысленно подмигнул девице.

— А че, в зале вокзала никого нет?

— А кто ж там будет? Все кому надо сегодня уехали, а кому надо завтра ехать, так те завтра и придут. Вот мы с тобой и будем вдвоем дожидаться. Вон, видишь окошко, светится, там мое, так сказать, царство. Тепло и уютно, так что поторопись, а то совсем в сосульку превратилась. Ухватив мешок и поддерживая за руку девицу двинулись в направление здания.

Ветер усиливался с каждой минутой, и потому так вовремя поданная рука смотрителя была принята с благодарностью. Опустив голову, Зинка ускорила шаг. Антон открыл дверь и пропустил девушку вперед. Сняв рукавицы, он указал в дальний угол небольшого зала ожидания, уставленного вдоль стен струганными на быструю руку из сосновых досок скамейками.

— Проходи, в том углу дверь, ведущая в мою коморку, видишь?

В полумраке зала светящаяся полоса света из-под неплотно прикрытой двери была хорошо видна. Девушка направилась в указанном направлении и, приоткрыв дверь, оглянулась.

— Не стесняйся, заходи, я мигом, вот только дверь запру.

Пройдя в жарко натопленное помещение, Зинка окинула взглядом коморку. Не большой стол, стоявший у окошка, на нем черный телефон, рядом лежали журналы, в углу незамысловато сбитый узкий топчан, накрытый одеялом. Вот и вся обстановка. Весело потрескивали в маленькой печке дрова, а сверху в чугунке что-то булькало. Запах, распространившийся по всему помещению, откликнулся в животе недовольным бурчанием. Заходя следом и плотно прикрывая дверь, Антон перехватил взгляд девушки.

— Что, голодна?

— Угу, с утра маковой росинки во рту не было.

— Ну так это поправимо. — Снимая заснеженный плащ и отряхивая валенки, Антон подошел к столу, нагнулся, вытянул ящик, перебрал внутри какие-то свертки, и вскоре на столе показалась краюха черного хлеба, соленые огурцы и бутылка, наполненная мутноватой жидкостью. — Вот, личного производства, сейчас немного выпьешь и сразу согреешься.

Время, проведенное у гостеприимного Антона, пролетело незаметно.

— Ну вот и поезд. — Услышав гудок, сказал Антон и выглянул в окошко. — Давай собирайся, а то опять опоздаешь.

Хихикая, Антон вышел из коморки. Зинка натянула чулки, подвязав их резинкой, быстро надела юбку и свитер, посмотрела в висящий на стене осколок зеркала и охнула. Торчащие в разные стороны волосы, припухшее от бессонной ночи с впалыми глазами и до того некрасивое лицо сделалось еще уродливей. Наспех пригладив волосы и повязав сверху теплый платок, взяла свой мешок и направилась к выходу. В зале было безлюдно, собравшийся народ толпился на улице, нетерпеливо поглядывая в сторону приближающегося поезда. Выйдя на платформу, Зинка поежилась от резкого порыва ветра и поплотнее застегнула кожух, затем, не попрощавшись с Антоном, быстро направилась в сторону ближайшей открывшейся двери вагона.

— Подъем! — Идя по вагону, будила пассажиров проводница. — Подъезжаем! Недовольно бурчали разбуженные проводницей пассажиры. Зинка выглянула в окошко и увидела, что поезд стал медленно притормаживать. Вскоре он совсем остановился. Огромный вокзал, увиденный ей впервые, поверг девицу в смятения. Город, в который она так стремилась, оказался намного больше, чем она себе представляла. Выйдя на перрон, Зинка остановилась в смятении, кто-то ее толкнул, недовольно крикнув: «Что, места другого не нашла остановиться?!» Кругом толкались и кричали люди, кто-то кого-то звал, встречающие обнимали приезжающих, только одна Зинка одиноко стояла посреди перрона, даже не зная, куда ей податься. Отойдя в сторонку, что бы не мешать двигаться народу, впервые девица задумалась, что ей делать. Но так ничего и, не придумав, она побрела прочь с вокзала в неизвестном ей направлении. Подумаешь куда идти, все одно не знаю, решила она. Пожилой мужчина, стоявший в дверях выхода из вокзала, посмотрел на девицу и спросил:

— Что, деревенская? В город на заработки прикатила?

— Ага, вот только куды податься и не знаю.

Мужчина улыбнулся.

— Давай знакомиться, я Николай Васильевич. Тоже из деревенских. Лет двадцать как с родной деревни укатил, вот прижился уж. А тебя как, красавица, зовут?

— Ну, тоже мне, нашли красавицу. — Улыбнулась довольно девушка. — Меня Зиной зовут.

— Так вот, Зинаида, запомни, молодость всегда красива, уж я это точно знаю. Так куда думаешь пойти работать?

— Мать говорила, чтоб на завод шла.

— А на какой же завод ты пойти хочешь?

— А че, он не один? — Удивленно спросила Зина.

Новый знакомый засмеялся.

— Тут, милая девушка, весь город сплошные заводы.

— Так тогда я даже и не знаю. — Растерялась она.

— А к нам на завод пойдешь? Нам девушки нужны, автомобильное строение развивается, и рабочие руки ой как нужны, тем более такой симпатичной молодой девушки. Ну так как, по рукам?

— По рукам. — Не раздумывая, согласилась Зинаида.

— Ну тогда поехали.

Николай Васильевич показал на стоявший у обочине новенький москвич.

— Прошу, юная леди. — Открывая дверцу, произнес новый благодетель.

Зинка боязливо подошла к автомобилю, потрогала его руками и восхищенно сказала:

— Ух, красотища! — И уставившись на мужчину спросила, — ваш?

— Нет, Зиночка, этот автомобиль принадлежит нашему заводу, он служебный, вот такие машины мы выпускаем.

— А вы кто?

— Я водитель этой машины, вожу главного инженера нашего завода, вот приехал сегодня его встретить, он в Москве, в министерство вызвали, так видимо задержали. Так что назад поедем вдвоем, я тебя сразу в отдел кадров отвезу.

— А у вас много деняг платят? Я хочу сябе новое пальто купить, а еще сапоги. Вы знаете, я такие сапоги на картинке в журнале видела. — Зинка продолжала болтать, неугомонно вертев по сторонам головой. Все ей было интересно, и машины снующие в разные стороны, и люди, идущие по своим делам, все в ней вызывало восторг. Водитель поглядывая на деревенскую девчонку, грустно улыбался, видимо, вспоминая как сам первый раз приехал в город.

— Ну вот мы почти и добрались. — Указывая рукой на огромные уходящие в небо трубы, сказал Николай Васильевич, остановившись у высотного здания. — Вот и контора, пойдем, сведу тебя в отдел кадров.

Зинка послушно пошла следом за Николаем Петровичем. Поднявшись на второй этаж и поплутав по коридору, остановились у двери с надписью «отдел кадров». Постучав в дверь, попутчик Зины спросил разрешения войти. Женский голос ответил утвердительно, после чего Николай Васильевич пригласил Зину пройти.

— Вот, Наталья Леонидовна, привез на завод пополнение, на вокзале подобрал. Наталья Леонидовна пристальным взглядом посмотрела на девушку.

— Ну что, будем знакомы, — после некоторого молчания произнесла женщина. — Так вы, значит, хотите у нас работать?

— Угу, — тихо проговорила Зинка.

— А делать вы что умеете?

Зина на минуту задумалась, пожала плечами и ответила:

— Да вроде бы все.

Николай Васильевич и Наталья Леонидовна засмеялись.

— Я же вам говорил, что хорошего работника привез. — Отсмеявшись, сказал водитель.

— Ну ладно, учеником в малярный цех пойдешь?

— А скока там платить будут? — Поинтересовалась девушка, чем вызвала улыбку у находящихся там людей.

— Она у нас мечтает пальто и сапоги новые купить. — Встрял в разговор Николай Васильевич.

— Ну, милая, — улыбаясь, произнесла Наталья Леонидовна, — считай, что пальто с сапогами у тебя уже в кармане.

Уход горе помощников спокойствия Азазело так и не добавил. Отчет перед сатаной придется держать скоро, а дело практически не сдвинулось с места. В кромешной темноте тронного зала слабо светился лишь трон да горящий на каменной стене факел. У ног хозяина лежали две его любимицы, слепые, но быстрые на расправу с непокорными, гиены. Лениво потягиваясь и прислушиваясь к хозяину, они чувствовали бурлящее в нем бешенство. Рык гиен, раздававшийся время от времени, только больше усугублял и без того мрачное расположение духа хозяина. Немного поодаль у стены, почти слившись с темнотой, сидела нежить с головами шакала, близкая родственница пса, получившего травму от пьяной выходки двух его ближайших слуг. Она все время порывалась подойти к трону, но видя мрачный вид Азазело, никак не могла решиться на это. Сидевший в троне хозяин этого угрюмого дворца, с его черными и грубыми слугами, снующими словно немые тени вокруг, казалось уснул. Но знавшие его помощники понимали, что это не так. Тронуть его в такую минуту решился бы только безумец. Все ожидали, даже сам дворец застыл в немом ожидании. Даже ветер, обычно снующий по пустым темным залам, застыл в страхе.

Нужно было что-то делать, а что, несчастный Азазело придумать не мог. Жениться на уродине Анис он страшно не хотел, да и мало шансов, что эти два недоумка доберутся до Запределья. Нужно самому что-то предпринимать, срочно с кем-то посовещаться, но с кем? Ответ напрашивался сам собой, в этой ситуации помочь может только Ваал. Кто же как не он, дух вероломства и главнокомандующий адских легионов, может лучше разобраться в этих хитросплетениях и найти выход из создавшейся ситуации?

— Я прав! — Резкий голос Азазело всполошил всю нечисть, со всех сторон послышалось шипение и карканье. Поддакивающая нечисть ползла поближе к трону и на все лады восхваляла хозяина.

— Я отправляюсь с визитом к Ваалу. — Громко, чтоб слышно было во всех концах зала, заговорил Азазело. — Отправить моих летучих вестников с прошением об аудиенции и сразу доложить мне о результате.

От темного потолка, словно две огромные тени отделились и замерли в ожидании указаний два летучих существа. Низко склонив головы, они стали на колени и разложили на каменных плитах свои перепончатые с присосками крылья, ожидая вручения им просительной депеши, которую быстро составлял секретарь Азазело суккуб своими выделяющимися железами, капающими на спину разложенного на плитах грешника. Ядовитые железы, разъедая спину, оставляли знаки — депешу. Крики несчастного никого из находящихся в зале не трогали, к такому виду составления депеш, посланий и писем все уже давно привыкли. А что? Дешево и быстро. Окончив свою работу, суккуб передал депешу вестникам, те подхватили обездвиженное тело несчастного и исчезли так же незаметно, как и появились.

— Ну вот, теперь будем ждать. — Потирая когтистые лапы от удовольствия, проговорил хозяин. — У кого какие предложения?

Азазело окинул взглядом стоящих, сидящих, лежащих и висящих во всех концах зала. Разношерстная публика оживилась в предвкушении хозяйских милостей.

— Меня, меня! я, я! — Расталкивая стоящих у ног трона и застывших от такой наглости ближайших подданных Азазело, к трону, опираясь на дубинку и оставляя за собой мокрый с пятнами зеленой слизи след, подползла нежить. Головы, торчащие из одной тонкой шеи, все время дергались в разные стороны, отчего хозяйка постоянно колотила их дубиной, требуя повиновения.

— Ну чего тебе, мерзость этакая? — Уставившись на стоящую спросил Азазело. Распластавшись на полу, нежить просящим голосом завыла.

— Повелитель, что ж это твориться? Ты мне скажи, куда простой нежити податься? У кого просить защиты? Это ж какая сволочь допустила такой беспредел? — Голосила нежить, не переставая стучать себя время от времени дубинкой. — Житья от них нет, развалили гады спокойную жизнь, суют свой нос в дела простой нежити, из дому выйти нельзя, того и гляди зашибут. Кем ты, наш родимый, править будешь, когда истребят твое княжество черное?

— Ну и чего ты, дура, раскаркалась? — Перебил ее раздосадованный хозяин. — Говори ты толком к чему эти причитания или убирайся.

Подступившие слуги схватили просящую, но она тут же вывернулась, укусив ближайшего, и снова рухнула перед троном.

— Ну говори, чего тебе?

— Нижайше прошу вашего величественного согласия на выплату мне причитающегося морального ущерба. — Извиваясь, словно змея во время охоты, продолжала просительница. Две смотрящие в разные стороны головы дергались, как будто исполняли танец, во время которого высматривали подходящую жертву для укуса. Но, видимо, желающих больше не нашлось, потому как все держались подальше от истеричной нежити. Укушенный слуга, лежащий рядом с просительницей, извивался в страшных судорогах и быстро покрывался зеленой слизью, наглядно показывая присутствующим радость теплых объятий красавицы.

— И за что ты просишь моральный ущерб? — С ехидцей в голосе спросил Азазело.

— Как это за что? — Удивлено закатив головы, переспросила нежить. — Я бедная несчастная нежить, мало нас осталось в вашем царстве, истребляют все кому не лень, жаловаться нам не велено.

— Пока что я вижу обратное, — мотнул головой в сторону обездвиженного слуги Азазело.

Дама повернула одну из голов, посмотрела и сказала:

— А что, пускай не лезет, я же его не трогала. Это другим урок. Нас нежити мало осталось, все нас обидеть стараются, а защиты просить не у кого.

— Ты это, воду тут не мути.

— Дак я и не мучу, — не растерялась нежить, — я за братца сводного просить пришла, сам-то он у нас парень гордый, а мне что, я ведь натура жалостливая.

— Это ж что, тебя сам цербер просил ко мне наведаться, так что ли?!

— Ну, не совсем, — замялась нежить, — просто уж слишком плох наш несчастненький, кабы совсем по инвалидности не отправили, а он-то добр к нам был, когда не когда, а кусочек лакомый да и подкинет.

— Ясно говоришь. — Тоном, не обещавшим ничего хорошего, заговорил Азазело.

В зале снова наступила тишина, каждый попытался отойти на безопасное расстояние от трона, видя, как над головой хозяина сгущается злобная тень. Но в этот момент в зале появились и молча приклонили колени вестники, держа в своих лапах ответ на просьбу об аудиенции. Вскочивший с кресла Азазело нетерпеливо посмотрел на знаки на распростертом теле и отшвырнул его за ненадобностью. Щелчок пальцем, и через секунду хозяин зала исчез в небольшом закрутившем его вихре.

Резиденция Ваала была больше похожа на казармы, в которых черные крылатые создания, напоминавшие телом лошадь, а головой дракона, обтянутого чешуей, топтались вперемешку с лежащими прямо посреди комнат воинами. Визги девиц столь определенного назначения раздавались со всех углов. По большим, похожим на бесконечные катакомбы тоннелям, шлялась пьяная солдатня. Главноначальствующий сам больше напоминал животное, только на двух конечностях. С огромной головой, заросшей шерстью вплоть до самых глаз, туловищем, обтянутым кожей пойманных им самим грешников, закованный в латы, Ваал смахивал больше на деревянный сундук, заклепанный железом. Любитель веселых попоек и кровавых баталий, с правилами им же самим установленными. А это значит, никаких правил. На то он и есть бог вероломства. Между пьяными развлечениями затевал войны абы с кем для развлечения своих легионов. Вот к этому духу и пожаловал Азазело искать помощи.

В главном зале на большом помосте вокруг сложенного из камня камина заседали военачальники. Крепкая ругань нередко заканчивалась потасовкой и выяснением отношений, после чего из зала вытаскивали уродливые остатки заседавших, а ожидавшие быстро занимали места выбывших, и все продолжалось дальше. Ваала это вполне устраивало, так как тысячелетний закон гласил: «выживает сильнейший», и отменять этого никто не собирался. Пополнение поступало с земли регулярно, без задержки. Подонков и сволочей в армейских рядах на земле было предостаточно. Так что легионы Ваала были переукомплектованы.

По всему залу валялись пустые разбитые бочки из-под вина, разбросанное между обездвиженных тел оружие. Азазело объявился в самый разгар очередного нескончаемого застолья. На секунду в зале стало тихо, но тут же, не увидев ничего интересного, толпа вернулась к своим занятиям. Азазело посмотрел на стоявших в углу закованных в разного вида броню солдат, некоторые были в форме последних лет, некоторые в форме постарее и так вплоть до средневековых доспехов. Разношерстная публика жарила на вертеле очередного попавшего в их лапы солдата легиона, так сказать, проходящего проверку. Несчастный, привязанный к вертелу, вопил и изворачивался. Хохот стоял неимоверный. Переступив через лежащего под ногами, Азазело направил свои стопы к помосту.

— О! Кого я вижу! — Громогласный вопль подвыпившего Ваала разлетелся по всему залу и резанул по ушам. — Неужели наш незабвенный дух астрального света пожаловал в мой ничем не примечательный двор?

Ваал гостеприимно взмахнул своей огромной лапищей, приглашая Азазело присоединиться к их веселой попойке. Тут же быстренько вскочили несколько сидящих рядом с военачальником прихлебателей и уступили место Азазело.

— Ну, вижу, беда тебя ко мне привела. Давненько наши с тобой пути не пересекались. — Похлопывая Азазело по плечу, проговорил Ваал.

— А ведь ты знаешь, по какому делу я к тебе пожаловал.

— Ну, на то я и есть царь вероломства, не так ли? Слыхивал я о твоих неприятностях. И как это тебя угораздило с Анис связаться. А архаровцы твои, я тебе скажу, молодцы. Не ожидал, не ожидал, это ж надо до чего додумались, Анис споить, вот это работа и я понимаю, тонкая почти ювелирная, ты со мной согласен?

Удивленный Азазело уставился на Ваала, пытаясь вникнуть в только что сказанное. Ваал, увидав растерянную харю Азазело, заржал так что содрогнулись стены.

— Чудненькое дело получается, у тебя правая рука не знает что делает левая. Ты, я смотрю, в Аду один не знаешь, о чем все гуторят. А наш бедный, великий канцлер всей преисподней Андромелих за голову хватается, на доклад к сатане идти боится. Это ж какой международный скандал твои недоумки устроить могут, похлеще последнего потопа на земле. Да, давненько у нас такой шумихи не было.

Новый взрыв хохота вокруг стола совсем добил несчастного. Посмотрев молящими глазами на Ваала, Азазело тихо спросил:

— Так они что, все-таки попали в Запределье? А мне не доложили. И я практически на волоске…

— Ну ты даешь, на каком волоске? Считай, что его нет, и ты уже не держишься. Думаю, ответ тебе завтра если не сегодня держать придется. Ты меня понял, жених?

— Кто?! — Вскочил с места перепуганный Азазело.

— Как кто? Жених. Все об этом знают, засватали тебя твои архаровцы в обмен на Тинея. Так что встречай невесту. — Ухахатывался Ваал вместе со всеми находящимися в зале. — Вижу, от свадьбы тебе не отвертеться, готовь пиршество и встречай свою ненаглядную.

— А как же Тиней? — Только и смог выговорить прибитый такими новостями несчастный.

— А что Тиней? Он и там не плохо пристроился, в объятиях неугомонной Алчности и нашей красавицы Жадности, уж они ему скучать не дают.

— А я-то думал, где они пропали. Давненько в наших местах не показывались.

— А что им тут делать? У этих двух работенка что на земле, что в аду, отлажена на совесть. Сам сатана премию выписал за заслуги перед адом. Вот они и подались на курорт к Тинею, немного поразвлекаться. И ему хорошо и девушкам польза. Только твоя ненаглядная на чемоданах сидит, ждет назначенного часа. Мальчики твои ей с три короба наобещали, все в таких красках расписали, что не выполни ты теперь обещания жениться, то засудит она тебя как миленького. Папашка-то у нее, сам понимаешь. Сам сатана ему перечить не будет, сдаст тебя с потрохами. Да, скажу я тебе, ситуация больше чем пикантная.

— Слушай, Ваал, помоги. Я тебе век благодарен буду.

— Зачем мне твоя благодарность в течение века, что я ее к штанам пришью? А вот жениться тебе все ж придется. Потому как за свою дочурку нам Хаос так вломить может, что всем Адом не отбрыкаемся. Кто ж тебя, идиот, надоумил помощи просить у прохвостки Анис? Вот теперь и получай. Думаешь, ее приезду шеф рад будет? Да она тут устроит почище кубинской революции на земле. Но вот что я тебе скажу, сделанного не воротишь, и на попятную идти тебе сейчас нельзя, а вот как дальше быть, нужно крепко подумать. Одно все же хорошее обстоятельство в этом прискорбном деле есть. Дура эта едет со всем своим барахлом, а в приданое тебе Тинея привезет.

— Ну хоть одна новость радует.

— Ты радоваться-то не спеши, лучше скажи, на земле у тебя все готово для отправки нашего мальца? Родители подобраны? Не рядового посылаешь, сам должен понимать.

— Дак я того, еще как-то и не думал.

— Советую тебе задуматься, время не терпит. Стерва небесная уже там пальчики сосет, а ты еще места для Тинея не подготовил. Как могли доверить такое дело штатским? Здесь нужна военная стратегия. А все это канцелярия Андромелиха с его подхалимами. Вот теперь пускай кусает локти, а я наслаждаться буду, посматривая со стороны. Клеандра крепкий орешек, вам ее голыми руками не взять, пальчик сунешь, с головой откусит, сталкивался с ней, знаю. Она тебя заглотит и не подавится. Анис даже рядом с ней не стояла. В небесной канцелярии ставку знали на кого делать, а вы тут лопухнулись. Ты посмотри на себя, тебе даже Анис не по зубам оказалась, а ты на Клеандру замахнулся.

— Дак и помог бы. Думаешь, я сам напросился, чтоб мне это дело всучили? — Обижено проговорил Азазело.

— Ты не дуйся, раз уж так вышло, то выкарабкивайся, а неча тут нюни распускать, это тебе не в бирюльки играть. Надо было тебя определить на время ко мне, в моих войсках службу прошел бы, может, и вышел бы толк, но мое предложение сразу отвергли. Видите ли, не прилично богам в услужении быть. Вот теперь пусть расхлебывают. Говорил я, такую задачу нужно ставить перед военными, а штатским это не под силу, так нет же, видите ли, ты ближе связан с земными силами. И что вышло?

— Как видишь, хорошего мало. — Обреченно вздохнул Азазело. — Но ты же знаешь, что меня-то никто не спросил. Вызвали, поставили задачу, а решение сам ищи.

— Вот тебе мой совет, забери пока не поздно тело у Клеандры. Новое подобрать время нужно, а пока там неразбериха закончится, наш Тиней уже землю топтать будет.

— Ну и хитро ты придумал, — заулыбался Азазело, — и как я сам не догадался. Вот тебе и выход. Вот сейчас вижу настоящего царя вероломства.

— Ты идиот, Азазело. Я тебе дал совет, а ты себя уже в победители определил. Ты что ж думаешь, тебе будет легко к ней на земле подобраться? Или ты думаешь, что вверху олухи сидят и не позаботятся о своей жемчужине? Да они стеречь ее пуще ока своего будут. И еще открою тебе тайну, тут ко мне новости сверху дошли, этим делом сам Петр с Мефодием непосредственно занимаются. Надеюсь, это тебе о чем-то говорит.

Азазело недоверчиво посмотрел на Ваала.

— Да ну, чтоб сам Петр. Может, это враки?

— Не сомневайся, информация проверена, так что никакой лажи. Говорю тебе на полном серьезе. Теперь понимаешь, что противники у тебя не слабые. А Петр, между прочим, из древних.

— Он что, с нашим хозяином того, оттуда?

— Угу, умненький мальчик, сам догадался али подсказал кто? — Съязвил Ваал. Расстроенный Азазело потянулся за кубком, выделанным из черепа древнего животного и доверху наполненным вином, опрокинул его не глядя, и, удручено поглядывая на своего собеседника, спросил:

— Ну и что же мне делать в таком случае? Я даже не знаю, где они ее на земле спрятали.

— Ну, это не проблема. Дамочка наша ненормальная весь свой род определила безвыездно сидеть в одном месте, в широких Украинских степях. Помню, бывал я там, правда, давно это было, я тогда во главе янычар на горячих скакунах топтал те места. Могу тебе сказать, веселенькое время было. — Замечтавшись, Ваал и не заметил, что вокруг все притихли, прислушиваясь к беседе. — А девицы все как на подбор, хватай любую, не ошибешься. Дорого продать можно было, ходовой товар. Платили золотом. Вот в тех местах и надо искать Клеандру. Я слышал, Сам спускался на землю место рождения проверить.

— Да не уж-то Сам?

— Угу, я его след унюхаю не выходя из своего замка, знаешь, ведь запах неба трудно с чем-то спутать. А какой он своим исчезновением переполох устроил, только Петр и смог след его в пустыне отыскать. Вот, паря, с какими силами столкнешься.

Ваал схватил стоящий рядом кубок с вином, поднялся во весь свой огромный рост и, с криком: «за нашу победу!» осушил его до дна, кинув затем в кучу костей. Азазело задумчиво наблюдал за действиями Ваала и раздумывал, как ему поступить дальше.

— Подумай, на твоем месте отобрать тело Клеандры самый легкий способ от нее на время избавиться. — Голос захмелевшего Ваала вывел его из задумчивости.

— Да как же мне это сделать? — Чуть ли не плача, проговорил несчастный дух астрала.

— Иди к Лилит, это по ее части истребление новорожденных. Если она не поможет, то тогда сразу можешь забыть о своем царстве астральном. Победа Клеандры означает потерю нами всего могущества, и будете вы царьками без царств. Добрые духи заселят все пространства, насаждая свои законы добра и справедливости.

Раскатистый хохот Ваала, которому вторила солдатня, заполонил все пространство вокруг, и отдавался в ушах Азазело нескончаемой насмешкой. Когда несчастный покидал зал, праздник у духа вероломства продолжался. В этом нескончаемом угаре пьяного веселья, где потоком лилось вино, слышалась солдатская брань и визги девиц, орущих непотребные песни, его ухода никто и не заметил.

Лилит, одна из четырех жен Самаэля, была женщиной вздорной и скандальной. Глава суккубов и ламий, страстно ненавидевшая младенцев, не упускала случая расправиться с любым, в отместку за то, что сама не могла иметь своих. Любимый муженек обходил свою супружницу и ее обиталище стороной. От такой напасти уродливая бабенка бесилась, вымещая все зло на новорожденных. Посылала им всяческие напасти и болезни. Зная хитрый и гадкий характер оной дамы, другие жены Самаэля старались с ней не сталкиваться, а на приемах у Сатаны держались на безопасном расстоянии от ее ядовитого, раздвоенного как у змеи языка. Менявшая своих ухажеров из вновь поступавших грешников, проталкивая их на тепленькие местечки по служебной лестнице, Лилит закрепила за собой репутацию местной попечительницы убогих неудачников. Вот к этой особе и направился Азазело просить содействия.

Пещера Лилит находилась на задворках Адского государства, даже в этом государстве нечисти недолюбливали истребительницу младенцев. Все, кто все ж таки решился обратиться за помощью к Лилит, вскоре сильно сожалели о содеянном, потому как платой она брала половину души грешника себе в услужение на века, и шансов на исправление у них практически не существовало. Так и бродили вокруг ее пещеры оторванные половинки, прося в своих завываниях вернуть им потерянные части. Коварству Лилит не было границ, единственное удовольствие которым она наслаждалась, это изобретение все новых болезней для младенцев. Полученный результат удовлетворял ее больше, чем обладание новой душой. Думая обо всем этом, Азазело неуклонно приближался к пещере Лилит. И какую цену потребует за помощь оная дама у него, Азазело знать не мог. Но как говорится, чем черт не шутит, попытка не пытка, раз другого выхода нет.

То, что к ее пещере приближается царек астрала, Лилит знала заблаговременно. Половинки душ работу свою исполняли исправно, и потому доклад, висевший в темной туче серы, был прочитан ею до прихода Азазело.

— Ну, — удовлетворенно оскалилась пустой, как яма, темной дырой вместо рта охотница за младенцами. — Вот и пожаловала моя удача, тут-то я и возьму свое. Главное, не продешевить. Редко ко мне такие гости наведываются.

Каркающий смех глухо отозвался в подземелье. Сидя на деревянном видавшем виде табурете и вытирая шишковатые наросты на своей испещренной оспинами харе, Лилит уставилась на вход. Квакающие у ее ног спутницы, похожие на толстоголовиков с лапами жирных жаб и головами, напоминающими один большой глаз, вертящийся на тонкой спиралевидной шее, облепили все расстояние до входа. И этот шевелящийся ковер двигался в такт скрипящему голосу хозяйки. Азазело долго себя ждать не заставил, нарисовавшись в дверях в тот самый момент, когда хозяйка жилища что-то мешала в кипящем котелке. Вонь, исходившая из него, могла убить на месте любого мало-мальски несведущего прохожего на расстоянии мили.

— Какие к нам гости пожаловали. — Хрипящим карканьем приветствовала гостя хозяйка. — Да не уж-то заблудился наш истребитель женских сердец. Ну что ж, походи, коли пришел, гостем будешь. Я тут и ужин приготовила. — Показывая на кипящее варево, сказала хозяйка.

— О, нет. — Быстро замахал когтистыми лапами Азазело. — Я, знаешь, только пообедал с Ваалом на его банкете. Так что премного благодарен, сыт по горло.

— Ну-ну, — то ли захрипела, то ли засмеялась Лилит, — тогда проходи, рассказывай, каким ветром Ада тебя ко мне занесло.

Стряхивая ползающих червей с ближайшей скамейки и предлагая гостью присесть, Лилит сама умастилась на прежнее место, облизывая текшую жидкость с огромной деревянной ложки.

— Ох, Лилит, и хитра же ты. Знаешь, какая меня привела к тебе участь, а все-то стараешься с боку подойти. Давай уж напрямки. Чего хочу, знаешь, вот только что за услугу попросишь, мне бы узнать.

Лилит опустила свою лысую, всю в шишках голову, задумалась, потом произнесла:

— Сам знаешь, о чем просишь. Не простая ведь душонка. Погубить такую мне, конечно, с большим удовольствием, да боюсь, противников много. Одной мне не совладать.

— Да ладно, цену набивать, тебе ведь не с душой биться придется, это уж мне оставь, а лишь тело младенческое загубить.

— Ты только забыл, какой душе это тело принадлежит. Его не меньше, чем душу твою охраняют.

— Тут ты верно подметила, — вздохнул Азазело. — Но все ж таки возьмешься али как?

— Взяться-то я возьмусь, вот только результат положительный обещать не могу. Давай так, я пробую, а о цене после работы по результату столкуемся, идет?

Азазело уставился на Лилит, пытаясь понять, в чем подвох. Зная коварство этой дамочки, было ясно, что цена для него слишком велика.

— А может того, цену сразу обговорим? — Пытался подойти с другого бока Азазело. — Предупреждаю, если и ты за меня замуж собралась, заявляю официально, мне уже одну мегеру сосватали, двоих не потяну.

Хохот Лилит, квакающий и скрипящий, эхом блуждал в пещере. Она долго тряслась всем телом, словно замороженное желе. Немного отсмеявшись и все еще всхлипывая, сказала:

— Ну ты, Азазело, и юморист. Тебе бы в театр Сатаны подмостки топтать, а не царьком быть, там бы все лавры тебе достались. Ишь, женишок отыскался. Ты что забыл, что я уже жена этого недоумка Самаэля, а как ты знаешь, я против многомужества, от них одни неприятности. Так что твоя лапа без сердца мне и в помине не нужна. Успокойся, тебе бы с Анис совладать, боюсь, как бы ты не попросился в самое пекло заводское на очистку чанов для грешников, лишь бы подальше от возлюбленной держаться.

Подняв крючковатый палец, Лилит сказала свое последнее слово:

— И торга не будет. Отдашь все, что попрошу после сделанной работы, а нет, так давай уходи. К тебе уже полетела депеша из канцелярии Сатаны, на ковер вызывают. При последних словах Лилит, шерсть на коже Азазело дыбом встала. Он представил, чем закончится для него выволочка начальства. И больше ни о чем не задумываясь, он согласился с условиями Лилит.

— Вот и ладненько. — Удовлетворено проговорила дама. Тут же в облаке серы возник двусторонний договор. — Вот здесь и поставь свою подпись.

Выхода несчастный Азазело не видел, кроме как расписаться, что он незамедлительно и сделал, лишь бы поскорее избавиться от ненавистной Лилит и убраться восвояси. Дом, родной дом, там он хозяин, там и стены греют. Азазело с нежностью вспомнил свой огромных размеров дворец с неприступными воротами, окруженный большим рвом с наполненной темной маслянистой жидкостью, затягивающей любого, кто осмелиться без разрешения хозяина к нему проникнуть. Любимый зал с троном, стерегущих его драгоценную душу молчаливых любимиц гиен. Там он хозяин, там он одним взглядом может казнить и миловать. Да, скорее домой. Азазело поднялся и брезгливо окинул последним взглядом жилище Лилит, затем не попрощавшись исчез. Громкое, похожее на скрежет давно не смазанных ворот, ржание убийцы младенцев догнало его в пороге собственного дома. Стоя у ворот и отряхивая свой камзол, расшитый золотыми нитями на фоне ярко-красной, словно свежая кровь ткани, Дух астрала прошипел:

— Сучка. — Но в ответ услыхал еще более унизительный хохот ненавистной дамы. Проходя по коридорам замка, тянувшихся словно кишка, Азазело почувствовал, что неприятности только начинаются, уж слишком тихо вокруг и спокойно. Только стук его собственных копыт, отдававший эхом в пустых безлюдных коридорах его дворца, нарушал гробовую тишину. За все время ему на глаза не попалась даже вечно кишмя кишащая куча просителей, от которых в былые времена даже в собственном дворце не было покоя, всем от него было что-то нужно. А сейчас сложилось такое впечатление, что все разом куда-то исчезли. Это еще больше убеждало Азазело в неотвратимости новых неприятностей, сыпавшихся на его голову в последнее время как из рога изобилия. Вот последний поворот, а там еще метров сорок и вход в тронный зал, но что-то ему подсказывало, что не следует торопиться, приятного там мало. Замедлив шаг как нашкодничавший ребенок, который знает, что дома его ждет порка, Азазело потихоньку направился в зал. Открывая огромные с вырезанными устрашающего вида звериными мордами двери, он сразу наткнулся на горящую в центре зала огненными буквами депешу, которая требовала несчастного на отчет к канцлеру Андромелиху. Ясное дело, не для награды и воздания почестей. Правда, хоть и ожидал несчастный чего-то подобного, но все ж таки где-то на задворках его черной душонки теплилась надежда, что минует его столь ужасные последствия, но горящая депеша все его надежды развеяла в пух и прах как истлевшие кости. Не замечая вокруг ничего, царь астрала направился к своему любимому трону.

Два его недоумка с пропитыми харями лежали тут же на ступенях у трона, мирно похрапывая. Видно, поездка в Запределье удалась на славу. Взбешенный хозяин подошел к спящим и заорал не своим голосом:

— Встать!!!

От крика в зале каменный пол заходил ходуном. Эхо от крика еще долго гуляло по дворцу, вторя своему хозяину. Куман, приподняв голову, пьяным голосом спросил:

— У нас что, землетрясение? — Видно еще не совсем протрезвев и плохо соображая, где он находится и кто перед ним стоит, Куман обвел мутными глазами зал и перевернулся на другой бок, поудобней уложив голову на товарища.

От такой наглости Азазело совсем перестал что-либо соображать, не говоря уже о том, чтоб что-нибудь делать. Он все еще тупо смотрел на двух недоумков, лежащих как ни в чем не бывало и продолжающих храпеть без зазрения совести. Чем бы все это закончилось для путешественников не известно, но разгоревшаяся депеша, пылающая кровавыми знаками, обратила на себя внимание хозяина замка, по совместительству неудачника. Горящие знаки призывали не откладывая срочно явиться в канцелярию. Еще раз глянув на лежащих болванов и решив больше не испытывать терпения вышестоящего начальства, Азазело щелкнув мохнатой когтистой лапой и исчез.

Канцелярия Андромелиха кишела всякой разновидностью нечисти. Длинная очередь из стоящих, сидящих, висящих, просителей, анонимщиков, злодеев средней руки, шантажистов, убийц, ждущих своего часа, тянулась далеко за пределы приемной. Клерки ловко лавируя между столь разношерстной массой, бегали с одного кабинета в другой, согласовывая какие-то бумаги, подписи и просьбы. Хлопанье дверей через каждую секунду, крики недовольных, сидящих в общей очереди и веками ждущих назначения, все это создавало неимоверный шум и гам. Вот в это, столь не любимое божками место, и пришлось направить свои стопы несчастному. Божки ада старались обходить это заведение стороной, а если уж и приходилось решать с канцелярией какие-то делишки, то старались перенести беседу в более подходящее место, так сказать, более располагающее для обоюдного согласия, в каком-нибудь престижном ресторанчике, которым и сам сатана не побрезгует, а вам будет прислуживать какая-нибудь земная знаменитость вроде Вовки Ульянова. Ах, как приятно, и самолюбие пощекочешь и делишки порешаешь. Так сказать, совмещение приятного с полезным. Но уж если сюда, да повесткой, тогда можно сказать, дело дрянь. Даже твоя неприкосновенность высокого ранга не поможет.

Вот с этими черными мыслями и открыл в казенный дом двери Азазело, что его ждет за этим порогом, знал только сатана. Казнить или миловать, вот в чем вопрос. Теперь-то Андромелих и отыграется на нем за все свои неудачи прошлых веков, долго ждал шакал, но дождался, сейчас точно выслуживаться будет перед сатаной, лишь бы самому в сторонке остаться, скользкая тварь. Угрюмые мысли, словно червоточины, копошились в воспаленном мозгу Азазело. Поднимаясь по лестнице и минуя общий зал канцелярии, он повернул в левое крыло второго этажа и двинулся в сторону двери с надписью «Приемная Андромелиха». Не успел он подойти к дверям, как обе створки, словно акулья пасть, распахнулись, ехидненько поскрипывая, будто насмехаясь, и пригласили войти. Немного помедлив, как будто сомневаясь, не повернуть ли обратно, Азазело переступил порог.

В помещении огромных размеров даже по меркам тронного зала Азазело, было темно и прохладно. Вот гад, выкрутил себе кондиционеры, последний писк моды, пришедший с земли вместе с изобретателями и быстро понравившийся служителям адской фемиды, за что и получили эти души лучшее местечко без очереди. Даже в такой момент дурацкие мысли лезли в голову несчастному. И о чем я думаю, через секунду мне может уже ничего не нужно будет, а я свой и без того перегруженный мозг, всякими глупостями забиваю, осматриваясь по сторонам, рассуждал приговоренный к экзекуции Азазело. Но, видимо, в приемной или никого не было или же за ним просто наблюдали. Пройдя к стоящему вдоль серой выложенной из нетесаного камня стены жесткому дивану, Азазело уселся, не дожидаясь приглашения. Он крепко задумался и не заметил, как тихо появившаяся тень все больше склонялась над ним. Казалось, еще минута и она накроет его. Но Азазело даже не пошевелился. С другого конца зала тихо, словно крадучись на встречу к сидящему приближался не кто иной, как канцлер Андромелих. На нем была черная накидка, подбитая мехом редкого животного, на которого даже для таких как Азазело распространяется запрет на отлов. Водится эта диковинка в кипящих болотах черных лесов тьмы, далеко за приделами центральной части пекла, и зовут его криктаус. Взрослый криктаус достигает больше двух метров в высоту, весит не меньше тоны, с длинной, не горящей даже в огне шерстью, меняющей окрас от ярко-красного до желтого. Он получил свое имя от громкого раздающегося на многие мили крика, предупреждающего, что это его территория и чужих он не потерпит. И вот в накидке, подбитой столь драгоценным мехом, щеголял перед всеми злой гений канцелярии Андромелих. Интересно, за какие такие заслуги этот железный конь получил столь большую награду, не к месту подумал Азазело. Но тут подошел хозяин накидки и, обойдя вокруг стола, стоявшего посреди канцелярии, уселся в кресло, которое немилосердно заскрипело под огромной массой, втиснутой в него. Колючий взгляд маленьких, словно щели, глаз на огромной роже с синюшной кожей, оптимизма не добавляли к этой и так недоброй встречи. Долго так продолжаться не могло и, ерзая на твердом диване, словно на сковороде разогретой до тысячи градусов, Азазело первый нарушил молчание:

— Ну, как дела? — И увидев ползущие вверх брови Андромелиха, понял, что сморозил самую что ни на есть глупость. Но то ли от страха, то ли просто на несчастного напал истерический словесный понос, но остановиться Азазело уже не мог. — Почему молчим? Почему не отвечаем? Или что вы, господин Андромелих, зазнались после получения взятки накидкой из шкуры криктауса? А, вижу, рыльце в пушку, значь, все-таки взятка. А не очень я вас обижу, если спрошу имя столь высокопоставленного взяткодателя или у вас это под грифом совершенно секретно?

Сам не понимая что делает и видя как багровеет рожа канцлера, готовая взорваться что атомная бомба, Азазело ничего уже поделать с собой был не в силах. Он вскочил с дивана и, мельтеша перед столом, брызгая слюной в разные стороны, продолжал свой испепеляющий монолог.

— Вы что же, думаете, что вы все можете, а нам только объедки с вашего стола? Да вам, значь, шубы дорогие, а нам куцые сюртуки? Вам деликатесы, а нам помои? Нет, так дело не пойдет, мы не дадим по нашим костям топтаться, и надсмехаться над нами не позволим! — Приняв позу великого мученика за идею, орал Азазело.

Притих даже Андромелих, ничего не понимая в происходящем, лишь зенки его бегали из угла в угол за божком астрала, который разошелся не на шутку, видя, что никто ему рот не затыкает. Возле дверей, услышав такие крики, начала собираться толпа любопытных. Повыходили служащие из других кабинетов, побросав свои дела. Ожидающая очередь приникла к приемной Андромелиха. Азазело продолжал кричать еще громче.

— Вот мы выведем вас оборотней государственных на воды справедливости сатаны! Откроем мы глаза его закрытые на все ваши делишки, гиблые для государства оного! Да потекут реки слез мучителей и палачей душ ему принадлежащих, и узрите вы гнев душ всенародных!

От такого бедлама, устроенного Азазело в канцелярии, Андромелих сидел в ступоре, лишь изредка поглядывая сквозь горящего праведным гневом божка за его спину. Если бы Азазело не был так увлечен собственной тирадой о праведном гневе, в которую и сам, кажется, поверил, то обратил бы внимание на взгляд Андромелиха, да обернулся, и, может быть, вовремя успел бы заткнуться. Но увы, оратор кроме себя и своего палача вокруг никого не видел. Столь изысканная публика давно не прислушивалась к его речам, и потому Азазело решил, что настал его звездный час. Но увы, тихое хлопанье за его спиной и резко рассосавшаяся публика, заставила его посмотреть назад и застыть с открытым ртом, словно бетон высшей пробы, моментально и навсегда.

Из ниши, находившейся прямо за диваном и хорошо замаскированной от посторонних глаз, показались знакомые до боли очертания самого сатаны. Властитель Ада принял подобающий для столь «непринужденной» беседы облик, больше походивший на человеческое тело с небольшими, как бы сказали на земле, аномалиями. Но не узнать владыку царства мертвых душ в любом из его обличий было просто не возможно, так как злобная сила, окутывающая его, подавляла и заставляла трепетать любого. Эта же сила завораживала своей лживой добротой наивных, расставляя сети так, что не угодить в них было просто не возможно. Все как на земле во время выбора очередного правителя, доброта на роже и нож за пазухой. Многих доверчивых отправляли прямиком на гильотину.

Подходя ближе к своей жертве и ухмыляясь, от чего стало еще ужасней, сатана негромко заговорил, но сквозящая сталь голоса проникала очень глубоко в сознание.

— Твоя правда, плохой Андромелих, вор и взяточник, а взятки дорогими шубейками берет, сволочь такая. А я это знаю. И знаешь что интересно, он берет, а я не только разрешаю, но и поощряю, потому как мне это на руку и я в этом свой интерес имею. Потому-то он мой канцлер, а ты божок захудалый. Я президент, а он мой вице, ты понял остолоп? И ты решил мне жаловаться?! Ты что же, урод, не знаешь поговорки, что рука руку моет? Ты пришел волчице жаловаться на ее волчат? Ты, Азазело, дурак, если таких простых истин не понимаешь. От его воровства и мне польза есть, а вот от тебя, урода, одни неприятности.

В воздухе от взмаха руки сатаны возник свиток, с каждой секундой знаки на нем пылали все ярче.

— Читай!

Перепуганный Азазело попятился, но подняв глаза и встретившись взглядом с хозяином, быстро опустил взгляд и посмотрел на горящие знаки. Пробежав глазами первую строчку, он пробубнил:

— Нота протеста государства Запределья, начала всех начал.

— Вот именно, урод, ты не ошибся, из Запределья. Нота протеста, в которой говорится, что «некие души проникли на территорию их государства под видом сватов и, споив состоящих на службе по охране границы воинов, устроили пьяный дебош, не прекращавшийся на протяжении всего времени находящихся там индивидуумов. Но, не ограничившись этим, они втянули в свои гнусные, развратные, пьяные делишки принцессу Анис, оскорбив тем самым правителя всего оного государства, отца ее. А наивной девушке, опоенной горячей жидкостью зеленого змия, наобещали при этом золотые горы, что ее введут в высший свет царства сатаны, где ее ждет, не дождется жених, царек астрала Азазело. После всего этого напоенную дочь Хаоса оттащили в замок, где и пытались совратить. Но благодаря неусыпности ближайших помощников акт совращения был остановлен. А посему в своем предписании и по личной инициативе заявляю, что ваши разведчики в лице сватов были выдворены восвояси. Наши требования таковы:

1 в трехдневный срок опозоренная невеста, то есть моя дочь Анис, должна стать женой вашего царька Азазело;

2 ввести мою дочь в подобающее для ее высокого происхождения общество, а значит приближенное к твоему, сатана, величеству…» Ясно тебе, что в этой ноте написано? — Шипел яростью владыка ада. — К моей персоне добрый батюшка опозоренную дочь пристроить хочет, а ты, недоумок, мужем на века бородавчатой красавицы станешь. Допер, тугодум, какие последствия ты нам приготовил, благодаря твоей с Анис сделке?

Прибитому Азазело сказать в свое оправдание было нечего. Он уставился на камни, основательно протертые в некоторых местах многими стоящими здесь до него. В канцелярии повисла гнетущая, вязкая тишина, готовая в любой момент засосать и напрочь связать все чувствительные члены, так, что освободиться будет уже не возможно. Молчавший до этого Андромелих улучил минуту и как-то пугливо произнес:

— Может, мы его к невесте в Запределье отправим и делу конец? А его вотчину другому передадим, у меня здесь есть на примете один…

Но договорить ему так и не удалось, под злобным взглядом сатаны канцлер осекся и замолчал. Услыхав, куда дует ветер, Азазело резко выпрямился и закричал, словно ему собираются тупым ножом отнять руку.

— Караул! Наших бьют! Измена! Я самый достойный и преданный делу дух, а меня как последнюю шавку великий канцлер хочет сделать стрелочником! Не позволим умереть свободе! — Ползая в ногах сатаны, орал перепуганный Азазело. — И это за все мои вековые труды, за всю мою преданность?! Подсидеть меня хочешь, — подбежал он к стоящему и наблюдавшему весь этот спектакль Андромелиху, — мое место кому-то приготовил и взятку взял! Случаем, не эта накидочка тебе за мое местечко предназначена? А?!

Взбешенный канцлер пытался вырвать свою накидку из рук ополоумевшего божка, но это ему не удавалось, так как Азазело, ухватившись железной хваткой, продолжал дергать своего обидчика и орать.

— Значит, решил одним выстрелом двух зайцев убить?! Да ты, урод долговязый! А вот это ты видел?! — Ткнул он очумевшему канцлеру прямо под нос сложенный мохнатой рукой кукиш и потряс им. Последний решил, что с него достаточно, и, не долго думая, поднял свою похожую на кувалду конечность и что есть силы приложился прямо между рог ничего неожидающего Азазело. Такого хода от сдержанного и всегда безразличного к любым критическим ситуациям канцлера, тот не предвидел. Моментально наступила тишина, только звук упавшего как мешок тела нарушил безупречное спокойствие.

— Вот так. — Потирая ушибленную конечность, проговорил удовлетворенный Андромелих.

Не принимавший до сих пор участия в столь конкретных переговорах сатана с усмешкой наблюдал исход со стороны. Только теперь, видя что его поданный лежит без движений или хотя бы поползновений, он подошел к распростертому Азазело и, ткнув копытом, произнес, глядя на канцлера:

— Ну, прям Тайсон, одним ударом и в нокаут. Ты, дорогой мой, если таким способом решать наши дела будешь, то за столом переговоров только мы с тобой сидеть и останемся. Я понимаю, что и такие меры нам нужны, но в данный момент большой необходимости я в этом не видел. Пускай бы выпустил пар, а ты сразу в харю. Гляди, молва пойдет, что у нас хватают, да без суда и следствия, вот так одним махом на переделку. Ты где этого набрался, а? Гляжу замашки у тебя как у вновь прибывшего, как его, грузина этого, Сталин, кажется. А ведь прав видно Азазело, не ему ли ты место взамен на новые действенные методы пообещал? Вот посмотри, пять минут назад к тебе зашел полноценный фрукт, а что ты с ним сделал? Взял нам женишка подпортил. Ему невесту через сутки встречать, а ты ему остатки мозгов вышиб.

Пройдя мимо канцлера, сатана направился к креслу, где минутой раньше до разыгравшийся драмы восседал хозяин канцелярии Андромелих. Посмотрев на лежащего Азазело, властитель Присподней зло бросил Андромелиху:

— Ну чего уставился? Сам отправил сам и возвращай. А то только зря время теряем. Может, ему в отключке эротические сны снятся, а мы должны тут сторожами стоять, ожидая пробуждения еще одного идиота.

Выслушивая упреки своего хозяина, Андромелих понимал, что совершил промах, и, пытаясь как-то оправдать свои действия, начал бормотать, что, мол, плохо спал, кошмары снились, и что все неудачи последнего времени привели к столь плачевным результатам…

— Ты мне тут брось демагогию разводить, — прервал его излияния сатана, — если не справляешься со своими обязанностями, то давай дуй в отставку, найдем замену.

Вольготно развалившись в кресле, хозяин положил копыта на стол, которым так дорожил канцлер, сдувая с него даже незаметные пылинки. Уж очень дорогой антиквариат, несколько веков назад приобретенный хозяином кабинета при очень странных обстоятельствах. Увидав такое кощунство, Андромелиха даже перекосило, но, сдерживая порыв, он молча попытался привести в чувство Азазело. Ухмылка на роже Сатаны говорила, что от его взгляда не ускользнуло выражение лица канцлера. Он, как и все остальные, знал маленькую слабость оного к этому произведению искусства, и, получая еще больше наслаждения от страданий Андромелиха, поерзал копытами по гладкой, почти зеркальной полировке стола. Канцлер, видя столь кощунственное издевательство над объектом своей страсти, стал изо всей силы трясти бесчувственного Азазело, вымещая всю свою злобу на несчастном. Видимо, усилия увенчались успехом, и лежащий начал подавать все признаки возвращения.

— Что, очухался? — Грозный голос, раздавшийся прямо у самого уха, заставил все еще находящегося в полуобморочном состоянии Азазело поднять звенящую голову. Мутный взгляд блуждал в пространстве, пока не наткнулся на склоненного над ним канцлера.

— Изыди, нечисть поганая!

— Чего?! — Заорал оторопевший канцлер, отскакивая, словно от прокаженного. — Ты в своем уме? Ты чего несешь?

— Оставь его. — Поднимаясь с кресла и, наконец, оставляя любимый стол канцлера в покое, произнес владыка всей преисподней. — Ты что, не видишь, наш полудурок совсем после твоего удара мозгов лишился. Он себя, видимо, возомнил правой рукой Бога. Пущай немного остынет и вспомнит, что родина у него одна и ждет от него помощи.

Смех, заглушивший последние слова, окончательно привел Азазело в чувство, и он тут же бросился в ноги хозяину, вымаливая прощения.

— Встань, червь, и запомни, я сегодня добрый. Хорошее представление вы мне тут с канцлером устроили. А посему даю тебе еще один шанс. Как уж ты со своей невестой разберешься, твои проблемы, но чтобы через несколько дней у меня доклад был, в котором огненными знаками на черном фоне горело: «Тиней на земле», другого ответа не приемлю. А ты, — резко повернувшись в сторону склоненного над столом канцлера, который забыв обо всем на свете кроме своего стола, искал на нем царапины и зализывал их, — ты должен проследить за этим, а то я заберу сию мебель (показал на стол пальцем) и отдам своим солдатам в казармы, доносы на нем строчить.

Шутка, видимо, ему очень понравилась, так как смех, раздавшийся вслед за словами, громовым эхом разнесся над застывшими, словно соляные столбы, подчиненными.

— Все будет сделано, как вы велели. — Заикаясь, ответил канцлер. — К выполнению приступаем незамедлительно.

Ухмылка на лице хозяина говорила, что другого ответа он и не ожидал. Уход хозяина по-английски (приходить и уходить не прощаясь) давно уже никого не удивлял. Посмотрев по сторонам и убедившись, что они с Азазело совершенно одни, канцлер сказал:

— Ты это, за удар не обижайся, сам понимаешь, ситуация вышла из-под контроля. Контуженный Азазело, уяснив для себя, что гроза миновала, быстро поднялся с пола и, усевшись на диванчик, еще раз с подозрительностью оглядел канцелярию. Видимо, решил перепроверить, нет ли еще какого-нибудь подвоха. Не найдя ничего подозрительного, он почувствовал себя уверенней и огрызнулся:

— У тебя, брат, блядство получается, а не ситуация, и прошу не путать, ситуация это у меня.

Андромелих в упор посмотрел на зарвавшегося божка астрала, и, видимо, решив что пререкания к хорошему не приведут, молча направился в свое любимое кресло, тем самым давая время остыть своему посетителю. Не зря же он славился железной выдержкой, ну не в учет сегодняшнему случаю. Говорят, и на старуху бывает проруха. Разумно решив не усугублять и до того шаткое, доведенное до абсурда состояние переговоров и выдержав полагающую в таких случаях паузу, канцлер спросил:

— Ну, так с чего мы начнем?

Все еще потирая шишку между рог и злясь на канцлера, божок огрызнулся:

— Ты свой стол спасти хочешь, вот и решай с чего начнем. Я свое уже получил. Завтра невесту встречу и закачу с ней после свадьбы в путешествие, а ты разгребай все это дерьмо, хоть на землю командировку оформляй и сам к Клеандре в мужья набивайся. Мне то что, я все, пас, свою порцию дерьма отгреб и схавал, теперича твоя очередь, любитель антиквариата.

Терпение Андромелиха судя по всему обещало закончиться через секунду. Прерывистое сопение и менявшийся цвет толстой рожи немного остудил Азазело. Поняв, что снова может оказаться в нокауте, божок замолчал. Прошлый удар еще напоминал о себе звоном колоколов в его башке.

— Ладно, замнем. — Пошел на попятную Азазело. — Сам понимаешь, не очень приятно, когда тебе каждая собака норовит в нос заехать, даже не попросив прикурить.

— А ты ж у нас не куришь. — Не понял юмора канцлер.

— Поработаешь с вами, так не только закуришь, а и сопьешься как два моих помощничка. И все кричат вредное производство, вредная работа, теперь-то и мне понятно, что работа-то и в правду вредная на этот раз попалась. Тут хотя бы кости на месте сохранить, не то что о вредности курения думать.

— А, это ты юморишь, — наконец-то дошло до канцлера, — а я то думал ты серьезно.

— Ну ты, братан, дурак. Когда я говорю серьезно, ты за юмор принимаешь, когда юморю, ты наоборот. И как же ты с такими плоскими мозгами до такой должности дослужился. Вот уж точно, как на земле в Англии, должность по наследству передется, а не по умственным способностям.

— Ну ты это, совсем нюх потерял, забыл, где находишься. Да я тебя ща за такие речи упеку так далеко, что…

— А ты меня не пугай, не пугай. Забыл, что дальше ада, только ад? И куда же ты меня упечешь? Остальные места просто морские курорты. — Перебил Андромелиха окончательно пришедший в себя дух Астрала. — Давай для начала отбросим угрозы и создадим полюбовный союз на время военных действий за владычество над землей, а опосля и решим, кто кого куда отправит. А то с такими разговорами ты не только стола, а и канцелярии лишиться можешь. Вот будет здесь Клеандра свои порядки устанавливать, а нас в исправительную колонию куда-нибудь к Макаренкам отправит.

— Ну ты это чего? — Зашипел, озираясь по сторонам, Андромелих. — Ты говори да не заговаривайся, понял?

В голосе канцлера явно чувствовался испуг.

— Ты это брось тут пропаганду проводить, а то нам обоим от таких бесед место в застенках пекла на горящих кольях обеспечено. Ты не забывай, что и у стен есть уши, понял философ хренов? Ладно, на сегодня все. Иди, готовься, невеста, видимо, на подъезде к нашим границам. Пойди харю поэстетичней сделай, а то даже на меня твоя шишка между рог тоску наводит.

Андромелих поднялся с кресла, тем самым, давая понять, что их столь милая беседа на сегодня окончена. Затем, словно что-то вспомнив, он обернулся и с ухмылкой глядя на несчастного божка астрала, потирающего шишку на лбу, посоветовал:

— Слушай, Азазело, ты бы домой не через двери, да не по улицам, видок у тебя тот еще.

— А чем тебя мой видок не устраивает? — Тут же привычно огрызнулся Азазело.

— Не кипятись, уж очень ты непрезентабельно выглядишь. Такое впечатление, что тебя только что из котла вытянули, а не с уважаемого учреждения вышел. Ты уж исчезни, как всегда, сразу к себе во дворец. В порядок свою внешность приведи, как никак, а невеста у нас не простого племени, а сама дочь Хаоса будет. А ты в таком несуразном свете, того гляди, откажется в мужья тебя взять.

Шутка канцлеру, видимо, так понравилась, что он не долго думая заржал что есть мочи на всю необъятную канцелярию, от чего хором захлопали двери всех ближайших кабинетов.

— Сам ты черт от котлов оторванный да случайно в высшее общество ада попавший! — Заорал возмущенный Азазело и хлопнул в ладоши и исчез, оставляя в недоумении канцлера. Тот даже не успел опомниться и достойно ответить.

— Дурень, — Андромелих пожал плечами, оглядел свой кабинет, где только что стоял посетитель и смачно сплюнул. Лишь маленький закрученный спиралью вихрь напоминал о только что состоявшейся аудиенции. — Ну и дьявол с тобой.

Канцлер все никак не мог успокоиться после последних слов Азазело:

— Посмотрим, как ты свой гонор будешь показывать после женитьбе на этой жабе древней.

Представив себе это зрелище, Андромелих сразу же почувствовал себя намного лучше, и даже стал насвистывать какой-то мотивчик из новой похабной песенки, вроде бы совсем недавно поступившей с земли в их распоряжение вместе с её исполнителем.

С каждой минутой настроение Азазело ухудшалось все больше и больше, лицо было мрачнее тучи. Мысль о предстоящей свадьбе с уродиной всех времен и народов не добавляла радости. Его бросало в дрожь только при одном упоминании о том, что ему придется пройти весь ужас свадебной церемонии. Плюс от путешествия новобрачных в каком-нибудь круизе по подземным водам Стикса в милой компании страхолюдины, называющей себя его женой, вряд ли удастся отвертеться. Если уж сам сатана решил поприсутствовать на этом веселеньком шоу, чтобы заключить союз с Хаосом и закончить так долго длившееся противостояние ада с Запредельем, то нужно ждать, что церемония будет по всем правилам. Да уж, шеф-то наш молодец, сам двух зайцев убил: от этой дуры избавился за счет меня несчастного, да еще и мировую подпишет со всеми вытекающими привилегиями в виде получения Тинея. Да и, опять-таки, можно рассчитывать на нейтралитета Запределья в нашей войне с небесами. Так думал несчастный, проходя по длинным мрачным коридорам своего полупустого замка. Все живущие и служащие понимали, что их хозяин сейчас не в милости у владыки ада. Слухи распространяются не чуть не хуже, чем на земле, может, даже и лучше, да еще с большим количеством вранья. Ну может даже и не с большим, тут уж я загнул, там на земле их переплюнуть вряд ли кто может. Взять хотя бы недавний случай в России. Как они ловко-то народ одурачили, даже я до такого додуматься не смог. Да что там я, сатане и то не под силу заставить весь сброд преисподней работать на себя за так, на халяву. Это ж надо, одними лозунгами «все общее», и «все на благо обществу», типа «земля крестьянам, заводы рабочим», а какое действо возымело, — восхитился Азазело. — Толи у них там на земле волшебство по-другому на умы воздействует. Фиг его знает. Попробуй тут скажи, что на благо преисподней работать надо, так они тебя так далеко пошлют, что дорогу тысячелетиями назад искать будешь, никакой поводырь не поможет. Скажут: «Ты где дураков найдешь на халяву работать? Вот сам и покажи пример».

— Странно. — Остановился Азазело. Мысль, посетившая его, казалась настолько неожиданной, что он не сразу нашелся что ответить. — А правда ведь, я и сам за так фиг кому-нибудь что-либо сделаю.

Это просветление добавило ему настроения. И уже не очень расстроено мысли потекли сами собой, укладываясь в нужную и довольно понятную схему.

— И как я раньше до этого не дошел? Это ж какое счастье, что я не на земле живу, это ж мне крупно повезло. Ну и что, что жена уродина, ну и плевать, что смеху не оберешься. Ничего, посмеются и заткнутся, а накрайняк и любовниц завести можно. Зато я не на земле. Я туда ни ногой, пускай сами на халяву работают, а мы уж как ни как и здесь проживем. И какого финта я в это дело ввязался? Что мне спокойно не жилось? Так нет, гордыня взыграла. Как так, ведь такое дело, а я в стороне. Ну, в принципе и в этом свой плюс есть, уж коли победим, то награда меня ждет от сатаны непомерная, и имя мое поставят рядышком с сатаной на одной строчке.

Азазело так размечтался, что и не заметил как очутился в троном зале, где на ступенях возле его царского места возлежали два самых приближенных помощника и в пьяном угаре что-то бормотали во сне. Видимо, уход, так же как и приход своего шефа, им удалось благополучно проспать.

Поглядев на своих подопечных и решив, что будить оных в данный момент смысла нет, Азазело молча переступил их и уселся на свой любимый трон, предаваясь радужным мечтам о почестях, которые совсем скоро должны были свалиться ему на голову.

После ухода Азазело Лилит долго раздумывать не стала, а сразу принялась за дело. Такой лакомый кусочек, как убийство этой проходимки Клеандры, давал ей, наконец, шанс получить все привилегии, которыми она, как ей казалось, была незаслуженно обделена. Взять хотя бы место проживания. Разве она не заслуживает самого престижного столичного района преисподней, чем это она хуже этой страхолюдной девицы Анис, на которой женится Азазело. Ну и что, что она дочка какого-то там князя соседнего с ними королевства, подумаешь. «Я-то чем хуже? Взять хотя бы то, что я являюсь основной женой Самаэля, и как ни как, а все ж таки повелительница суккубов и ламий, самых отъявленных негодяев этого мира. А где должна жить царевна бандитов и проходимцев? Естественно в палатах царских. Как же иначе? Вон на земле все по закону. Все бывшие зеки в Кремле живут. Взять хотя бы проходимца Кобу, так тот вообще всю власть под себя загреб, и все на него горбатятся, а еще и здравия желают. Вон, чем больше он их к нам в ад отправляет (и не просто телегами, а целыми эшелонами), тем больше его уважают, батюшкой родным называют. А чем я хуже? А меня, гляди, стороной обходят, а я всего-то младенцев приканчиваю. Так им, видите ли, это не нравится. Ну так вот я вам теперича и устрою, будете у меня на цыпочках ходить, а коли что не так, так вслед за Клеандрой отправлю. Эх, жалко государство маловато, развернуться негде, ну да ладно, есть еще и ближайшие сопредельные с преисподней государства. Вон, хотя бы мусульмане, а там и буддистов подтяну».

— Ишь размечталась. — В проеме пещеры стояла самая близкая подруга Лилит, одна из ламий.

— Ты это чего в мои мечты, как без приглашения на свадьбу врываешься? — Заворчала незлобно на подругу Лилит. — Или тебе лишние ноги мешают, так я это быстро поправлю.

— Ну давай, побурчи, — переставляя одновременно две ноги, а двумя другими отталкиваясь, стала то ли вползать, то ли входить ламия. — Я гляжу, тут у нас большие дела затеваются, а меня стороной обойти хотят. Негоже так с приближенными поступать.

Ламия подошла к ближайшему табурету, на котором возлежало создание напоминающее кота. Только вместо лап у него были клешни, раздваивающиеся на концах в виде ножниц.

— А ну брысь, пошла, дай ламии место. — Проговорила гостья, скидывая существо на роящихся тварей, ползающих по полу пещеры.

От такой фамильярности существо клацнуло клещами, но промахнулось, треснулось мордой об ножку табурета и недовольно зашипело, отползая под стол подальше от ламии. Умащивая свой желейный зад на поверхность табурета, гостья не переставала возмущаться:

— Распустила ты тут свою живность, вон сидят, где хотят, гостям места не уступают, беспредел да и только.

— А ну быстро заткнись и рассказывай по существу, зачем явилась в столь неурочное время? От дел нужных отрываешь.

Лилит знала, что если сейчас же ламию не остановить, то слушать ее можно до скончания веков. Самый большой недостаток этих существ это словесный понос, не прекращающийся не днем не ночью. Остановить и закрыть отверстие, приблизительно напоминающее рот, можно было двумя способами. Один из них — это отключить ударом по отростку, который заменял им голову, или же грозно пообещать харакири, что не медля готова была сделать Лилит со своей ненаглядной ламией. Зная крутой нрав хозяйки пещеры, та быстренько закрыла пасть и повернувшись всем своим белесым желеподобным телом к подруге быстро зашептала:

— Слухи ходят, что ты с Азазело взаимовыгодную сделку заключила. Ведь вся столица шумит о скорой драке между тьмой и светом, и, как я вижу, ты не в последних рядах, так ведь?

Лилит уставившись на ламию взбешенно прошипела:

— И кто это у нас такой быстрый слухи распускает?

Ламия поняла, что взболтнула лишнего и теперь ей не отвертеться. Она задергалась на табурете, отводя в сторону свои глаза, как два мяча на выкате.

— Я что-то не слышу ответа на свой вопрос, — наседала Лилит, — или мы забыли слова, а ну давай выкладывай, откуда у тебя такие точные сведения. Кто тебе нашептал?

— Ну чего вскипела? — Пошла на попятную испуганная такой настойчивостью Ламия. — Я-то что, сама знаешь, шила в мешке не удержишь.

— Ты мне мозги не пудри, я сама могу запудрить любому.

— Это мы знаем, — прокаркала, перебивая подругу, Ламия, — если уж тебе удалось вокруг пальца Азазело обвести, этого проходимца, то куда уж мне с тобой тягаться. И не ори на меня, если тебе так интересно, то от любовника своего узнала я.

— Чего? — Ухмыльнулась Лилит, — у моей ненаглядной ужасной ламии любовник появился? Это что ж получается, ты себе слепого евнуха откопала?

— А почему слепого, да еще и евнуха? — Обиделась та.

— А какой же зрячий на тебя польстится? Ты хоть раз на себя в зеркало смотрела?

— Да хоть бы и так, я может не такая красивая как ты, но в обаятельности тебе не уступаю! — Вспыхнула, защищая свою честь, Ламия.

— Ты мне не уступаешь! — Вспылила Лилит. — И как ты, вошь необъезженная, посмела сравнивать себя со мной, со своей хозяйкой, с великой Лилит!

Злость пылала на сморщенной роже, крючковатый нос пытался забодать обидчицу прямо сейчас на месте, не давая никаких шансов к отступлению. Испуганная в конец неимоверной злостью своей подруги, бедная ламия пыталась сползти с табурета и расплыться на полу кисельной лужей, но Лилит быстро оценила тактику ламии и, не долго думая, сыпанула в сторону сидящей щепотку черного порошка при этом сотворив заклинание. Убедившись, что чары подействовали, удовлетворено хмыкнула:

— Вот так-то лучше будет. Что съела, дура болотная? Против кого ты свой отросток вместо мозгов поднимать вздумала? Она, видите ли, мне в обаянии не уступает, да на тебя без слез взглянуть не возможно. Да увидев тебя мужик сразу импотентом станет. Ишь ты, любовника она завела, тоже мне красавица.

Ламия не могла пошевелить своими конечностями, только голос и остался. По опыту она знала, что чары, наложенные хозяйкой, будут действовать пока та не сменит гнев на милость. Ламия завыла, прося пощады:

— Ну, сладкоголосая ты наша, чего ж так разошлась?! Не уж-то обиделась за любовника, да если хочешь, забирай, он то мне вовсе не нужен, взял сам, да привязался, я тут причем. Я тебе его за так отдам, только смени гнев на милость, сама ведь говоришь, мозгов у меня нет. Так за что же меня казнить, помилуй душенька.

— Нужен мне твой дурак, — уже более миролюбиво проговорила Лилит, — я что, себя на помойке нашла, если он на тебя позарился, то, видимо, вкус у него совсем отсутствует или он из твоего племени, а таких как ты мне и даром не надо. На тебя одну глядеть, так после этого неделю депрессия посещает по ночам. Мне и этого с головой хватает. Ладно забудем. Теперь все выложи, кто, откуда и зачем.

— А ты меня отпусти.

— Отпущу как посчитаю нужным, а пока давай не тяни, чем быстрее выложишь, тем быстрее освободишься. И не вздумай юлить, я чары наложила, так что если врать будешь, то в камень превратишься, а коли правду скажешь, чары сами рассыплются и освободят тебя, усекла?

— Да, — быстро заговорила ламия, боясь как бы опять Лилит не вспылила, — ну значить так, я была в казармах Ваала, ну ты сама знаешь, там помочь-прислужить всегда нужно, ведь жить как-то надо, сама понимаешь, не у всех горы золота припрятаны…

Ламия многозначительно посмотрела на Лилит.

— Ты на меня так не смотри, не разжалобишь. — Перебила ламию Лилит. — И в моих закромах золото не считай, я его кровью и потом добилась, и делиться ни с кем не собираюсь.

— Конечно, конечно, — быстро заговорила та, боясь, что опять взболтнула лишнее. «Ну что у меня за привычка, все время страдаю за свой длинный язык», подумала ламия, продолжая свой рассказ. — Ну так вот, когда меня один воин в зал затащил, где у Ваала пир горой шел, я меж воинством и заприметила сидящего рядом с хозяином Азазело. Ну я не дура, решила послушать, о чем беседа. Ты ведь знаешь, я же всегда о тебе думаю. Мало ли какие сведения тебе пригодятся.

— Ты не подлизывайся, знаю, о чем ты подумала, как с меня больше за эти сведения денег слупить. Ну так ведь? Признавайся и не забывай, что врать тебе в твоем положении резона нет, а то в глыбу каменную превратишься. А мне потом тебя в порошок стереть придется, что бы из дому-то убрать. По буркалам вижу, что дошли слова мои по назначению, так что я слушаю дальше.

— Дак ведь жить как-то надо, — начала гнусавить ламия.

— Надо, надо, ныть перестань, и давай дальше говори, а то у меня терпение на исходе, того и гляди ненароком зашибу.

— Дак ты слушай, а то все норовишь меня с мысли столкнуть, я и говорю, что по началу-то услыхать никакой возможности не было, ведь они там на троне, а кругом шум да гам, музыка гремит на все лады, но вот когда Ваал тост произнес за удачу в большой битве, так тут-то и пошел шумок меж солдат, что скоро бой настанет меж тьмой и светом. Ну я, значь, и пристала к солдатику своему, расскажи да расскажи, а он, подлец, за тайну потребовал честь мою, но, сама понимаешь, ради такого дела куда ж денешься, пришлось пойти на такую жертву, — захныкала ламия.

— Ой, только нытья мне твоего здесь не нужно, — тут же оборвала ее Лилит, — Знаем мы твою честь, в болоте оставленную несколько веков назад, не велика потеря. Давай продолжай, и прекрати мне здесь шоу устраивать.

— А я и не устраиваю, сама ведь просишь, чтоб все без обману рассказывала да по порядку, вот я и говорю всю правду, а ты меня вон как, все норовишь обидеть. И это меня-то, самую преданную тебе душой и телом?!

— Хватит, мое терпение иссякло.

— Нет, нет, — заторопилась, увидев подымающуюся Лилит, ламия, и продолжила, — вот он мне и сказал, что Ваал дал совет Азазело к тебе идти, и уж если кто и сможет ему помочь, так это ты. Ну я и заторопилась обратно, да только вижу он меня опередил, да оно и понятно, с вашим умением исчезать и появляться в разных местах.

— Вот теперь мне понятно твое расстройство. Что, поживиться не удалось? Азазело тебя обошел да и раньше прискакал. Я права, а, подруженька?

Уязвленная ламия опустила свой нарост, заменяющий ей голову, и тут же поняла, что чары Лилит рассыпались. С облегчением вздохнула и, решив, что на сегодня с нее приключений достаточно, быстренько слезла с табурета и, шустро переставляя всеми своими конечностями, двинулась к выходу на ходу, обещая как-нибудь заглянуть, коли будут новости. Лилит о чем-то думала и не обратила внимание на прощание ламии. Все, что хотела выяснить, она выяснила, эта дура ламия, сама того не осознавая, выстроила последние недостающие кубики головоломки. Ведь она все ломала голову, кто же надоумил обратиться к ней этого астрального божка. Ситуация и в правду пошла совсем по другому руслу, если сам Ваал пожалел Азазело и дал ему совет. Этот грубый вояка жалостью сильно не отличался. Все ж таки в этом деле он так же имеет свой интерес.

— Ну да ладно, об этом можно подумать и в другое время, а теперь за дело. Уж я своего не упущу. Когда еще такая удача сама тебе в руки приплывет?

Лилит задумчиво уставилась на полки, где в ряд стояла всякая всячина, начиная от порошков с причудливыми названиями типа соки зорянки (только вот почему в порошке, известно было лишь хозяйке этих сокровищ) до баночек с душными червями. Стоящие большие и маленькие посудины были заткнуты промасленными, видавшими когда-то может быть и лучшую жизнь, кусками грубой ткани. В них хранились созданные на протяжении многих веков ее сокровища. Разглядывая и перебирая каждый горшок, открывая и принюхиваясь, Лилит снова ставила их на полку. Закончив инвентаризацию, хозяйка недовольно пробурчала:

— Нет, это все не то. Скарлатины, кори, желтухи, все это для простых младенцев, этой же надо придумать что-то такое, от чего весь ад содрогнется.

Соня, выйдя от зятя, направилась в сторону родильного дома. Городок был хоть и не очень велик, но все ж пешком не близкий свет. Взглянув на небо, она улыбнулась.

— Да, погодка сегодня замечательная, ни одной тучки. Хорошо, у народа выходной день. Город будет практически пустой, через час-два солнышко начнет припекать, и все кинуться ближе к реке, купаться и загорать.

Но тут же вспомнила о дочери и на лицо набежала легкая тень. Как она там? Соня ускорила шаг. Жили они на окраине, до больницы пешком нужно было пройти чуть не до самого центра города. Старый особняк, в котором находился родильный дом, когда-то принадлежал знатному купцу и стоял на ряду с другими богатыми особняками прямо у берега реки. После революции хозяева сбежали, побросав роскошные дома на произвол, а новые быстро экспроприировали, да и устроили в них всякие нужные новой власти учреждения. Вот одно и досталось родильному дому. Это через много лет город стал расти в разные стороны словно паук, оплетая своей паутиной все дальше и дальше. А в те времена всего и было несколько улиц, растянутых вдоль реки с одной стороны. А другая сторона была сплошь затянута лугами и болотами. Основателями города казаки были. Да и не город это вовсе был, а крепость для защиты границ России от набегов шляхты и всякой нечисти. До сих пор в центре у самой реки насыпь осталась, так и не стали разбирать, а понастроили сверху домов да разных лавок. Вот и получилось, что город как на две части поделен этой насыпью. Только название и осталось — Казацкий вал. Сейчас вон как много новых современных зданий понастроили, и все-то мало, все строят. Вон там за рекой, Соня еще помнит, как сама пацанкой бегала купаться, да травы матери собирать. А теперь болота осушили и на их месте высотки построили, и растут они как грибы, только вот не чувствуется в них той добротности и души. Уж больно все их квартиры напоминают инкубатор с клетками. Нет, мне и за даром такой квартиры не надо, подумала Соня и вспомнила свой милый ее сердцу дом, в котором она родилась, и мать ее и бабка. Прадед еще срубил, а вот какой добротный и просторный. И дворик с садом свой, сколько у них деревьев, есть и старые, прабабкой сажены, да теперь все больше новых, Соня сама садила. Старые уж и плодоносить перестали, Клавдия все возмущается, выкорчевать, говорит, нужно да новых посадить. Оно, конечно, нужно, а все рука не подымается. Жалко, память, ее беречь надо. Молодежь, она что, она вперед смотрит, жить спешит, куда ей назад оглядываться. Оно, может, и правильно, да, видимо, нам старикам этого не понять. Вот и Федор говорит: «Получим квартиру, вот тогда и заживем», а что в этой квартире, только и того, что по нужде сходить, не выходя во двор, да вода из крана бежит. По мне, так и к колодцу сходить можно, не велика беда, а вот сидеть в четырех стенах, словно в клетке, нет уж спасибо. Вот хотя бы взять эти старые особняки, им уж лет почитай по более самых древних старух. А вот они большие и прочные, строившиеся не на год или два, а на века, каждый хозяин в него душу вложил, и стоять они будут, когда от этих новеньких высоток и пыли не останется.

Так за размышлениями Соня и не заметила, как оказалась у стен больницы.

— Вот тебе и раз, как быстро добежала.

Взглянув на окна второго этажа, где находились палаты, Соня вошла в открытую кованую причудливой формы калитку. Видно забор так и остался еще со времен хозяев, ограждавших когда-то свои личные владения. Тропинка вела через большой парк, в котором росли огромные каштаны, прямо к дверям с вывеской указывающей статус заведения. Соня, проходя в дверь, мимолетом подумала, что не мешало бы ее подновить, а то уж совсем скоро с петель спадет.

— Ох, не по хозяйски тут все, — начала было она, но тут же вспомнив зачем явилась, стала осматриваться по сторонам, решая, куда идти дальше.

В холе больницы было тихо и прохладно, в столь ранний час посетителей не было.

— Вам чего? — Голос, раздавшийся прямо за спиной Сони, был не очень любезный. От неожиданности она вздрогнула.

— Здравствуйте, — сказала Соня.

— Вы что-то хотели? — Уже более миролюбиво спросила сидящая за столом пожилая женщина, разглядывая стоявшую с авоськой в руках Соню. — Я вас слушаю, гражданочка.

— Да мне это… — Стушевалась от столь официальной фразы Соня. — Я дочь пришла проведать.

— У нас прием посетителей начинается в двенадцать часов, сейчас обход. Вы рано пришли.

— Да я ничего, я подожду. — Быстро проговорила Соня, испугавшись что ее выгонят.

Видимо сидевшей за столом было, так же скучно, и она предложила присесть посетительнице в холе, упомянув, что на улице становиться жарковато, а ждать ей придется не меньше часа. Поблагодарив, Соня присела на краешек стоявших у стен длинных скамеек, задумалась.

— А вы к кому? — Снова спросила женщина, — может, я знаю. У нас сейчас не столь много рожениц, оно и понятно, кому в такую жару в больнице лежать захочется.

Сидящая за столом продолжала говорить, видно от скуки ей захотелось хоть с кем-то перекинуться словцом, глядишь, и время пробежит незаметно.

— Да я к Черенковой Клавдии, — встрепенулась Соня, — может, слыхали? Два дня тому как привезли, дочь родила, я ее мама, а теперь уж и бабушка.

— Вот это да! — Воскликнула сидевшая, даже не пытаясь скрыть удивления. — Никогда бы не подумала.

Соня приподнялась, встревожено посмотрев на говорящую.

— Вы что-то знаете? У нее что-то случилось? Ну не молчите, скажите мне, пожалуйста.

— А что тут скажешь, ну и девка у вас, с гонором. Да только вы тогда зря сидите. Ее ночью в инфекционное отделение отвезли вместе с девочкой.

— Как? Зачем? — Соня не верила сказанному, — может, вы что-то путаете.

— Ну да вот еще, вы что ж думаете, я сижу вот на этом месте зря?

— Нет, нет, вы извините, я не хотела вас обидеть.

— Вот еще новость, я и не думаю обижаться, только вот ваша Черенкова устроила нам ночку ту еще. Из-за нее весь этаж на карантин закрыли, а всех рожениц, которые с ней в контакте были, сейчас под наблюдением на целый месяц в больнице оставили. Вот так вот. А вы говорите перепутала. Вон ночью за главным врачом домой машину посылали, он лично девочку осматривал и заключение дал. Так ваша Клавдия наотрез ехать отказывалась, все просилась домой, чтоб ее выписали, мол, бабка вылечит. Оно может и так, да только кто ж на себя такую ответственность возьмет, выписать. У нас тут не частная лавочка.

Женщина продолжала говорить, но Соня уже не слушала. Быстро развернувшись, она выскочила из здания больницы. Пересекая парк, старалась о плохом не думать.

— Ничего, все будет хорошо, — успокаивала она себя, — разве может внучка умереть? Нет, не может, мы слишком долго ее ждали. Мать что-нибудь сделает. Надо было слушаться ее, и рожать Клавдии дома. Ну что ж, все уже свершилось, назад не воротишь, нужно быстро действовать. Ехать к Клавдии в инфекционную больницу. Нет, поеду домой к матери, она знает что делать… — Мысли Сони путались, она тут же передумала. — А что я ей скажу? Что ее перевезли в другое место? Даже не узнав, что с малышкой. Нет, поеду сначала поговорю с Клавдией, если удастся, поговорю с врачами, а потом уж домой.

На том и порешила. Выйдя за калитку, Соня быстро прошла в сторону остановки. Автобуса, по-видимому, не было давно, и потому скучающие люди ходили взад-вперед, выглядывая — не едет ли. Соня подошла к остановке, посмотрела в сторону, откуда должен был ехать автобус, и вздохнула. Рядом стояла полная женщина, одной рукой она держала над головой газету, солнце уже поднялось высоко и припекало достаточно сильно, в другой руке держала полную авоську с продуктами.

Наверное, с утра на рынок ходила, а теперь домой возвращается, подумала Соня.

— Ну и глупые мысли мне в голову лезут, не об этом думать сейчас надо. Вы не скажете, автобуса давно не было? — Спросила она.

— Давненько, уж пора бы ему и приехать. О! Вон идет.

На остановке все зашевелились, подходя ближе к проезжей части. Каждый норовил первым зайти и занять свободное место. С трудом втиснувшись в автобус, Соня взялась за поручень.

— И куда можно в такую рань в выходной день ехать? — Услышала она рядом с собой ворчащий голос пожилого мужчины.

— Правильно дедушка, и куда вы в такую рань можете ехать? — Ответил ему с противоположной стороны молодой голос.

Соня тихонечко, стараясь никого не задеть, стала у самой двери. Как же она не любила ездить городским транспортом. Везде старалась ходить пешком. Но только не сейчас. Сейчас ей очень нужно побыстрее попасть в эту больницу и выяснить все.

Лилит стояла над кипящим чаном, время от времени дуя на поверхность и что-то бурча.

— Вот теперь возьмем немного под ручкой, ах какая розовенькая кожица у этой девчонки. Посмотрим, что скажут после моего врачевания псы твои охранные. Я тебе, Петр, устрою райское наслаждение, будешь ты у меня за голову хвататься. Я твою звездочку небесную к себе в услужение возьму, будет у меня горшок выносить, если от нее что-то опосля моих чар останется. Вот теперь головку и животик, ну вот и все.

Каркающий хохот эхом отразился от стен пещеры.

— Вот так, — потирая руки, самодовольно ухмыльнулась Лилит. — Ух я и молодец, ух я и умница. Теперь пусть попробует супротив меня кто-то что-то сказать. Завтра все прибегут ко мне в ноги кланяться. Ведь я их задницы перед сатаной прикрыла. Вот теперь моя очередь просить. Ну уж я и попрошу, будьте готовы. За все платить надо.

Лилит на радостях пританцовывала вокруг котла и гнусаво пела.

— Вот так вот, Петька, тебе ли со мной тягаться! — Она подняла вверх свои сухие, похожие на тонкие высохшие прутья с длинными узловатыми пальцами, руки и потрясла ими. — Меня, видимо, никто в расчет из вас не взял, но теперь все под мою дудку плясать будете. Посмотрим, как ваша Клеандра выскочет, что кипятком ошпаренная, из этого теперь уже никчемного тельца. Другое-то вы не скоро найдете.

Ненависть, пылавшая в каждом слове, выскакивавшем из черной пасти Лилит, могла испепелить не хуже атомной бомбы. Но все же сомнения были, хоть совсем маленькие, но были. И виновника этих сомнений она знала. Только один человек на земле, эта старая кобыла, бабка Клеандры могла испортить столь прекрасно задуманный и исполненный замысел. Вот уж живучая псина, со злостью подумала Лилит, и чего это Бог ихний до сих пор ее к себе на отдых не забрал, пенсионерку хренову. Шустрая бабенка оказалась. Какое противодействие заклятию поставила в виде оберега, а я, глупая, не сразу разобралась, что к чему, но кто же от земной деревенщины этого мог ожидать? Да уж, сильна бабенция. Эх жаль, теперь придется ждать пока подействует. Если бы не этот чертов оберег, то сразу, раз два и в дамках. Оно, конечно, в дамки, только вот если бабка доберется к ребенку и сможет помочь, что же тогда?

— А ничего, — после некоторого раздумья пришла к выводу Лилит — просто эту старую грымзу нужно держать на расстоянии от этой их больницы. Вопрос, как это сделать, она там, а я здесь. Думаю, самое время приставить надзирателя младенцу со всеми вытекающими полномочиями. И в этом мне поможет Ламия. Лучшей кандидатуры не сыскать, правда, мозгов нет, но их с лихвой заменит исполнительность. Придется этой дуре втолковать всю важность возложенной на нее миссии. Ну а если надо, то откорректируем по ходу.

Лилит повернулась ко входу в пещеру и, протянув руки, хрипящим голосом завыла заклинание, призывая ламию.

Поднявшийся ураган смахнул несколько плошек стоявших на столе, через секунду все стихло, на пороге из неоткуда брякнулась Ламия.

— Мягкой посадки, — ехидно сказала Лилит, глядя в выпученные глаза прибывшей.

— Транспорт более удобный не могла прислать, — пробурчала та, потирая желейное тело и пытаясь принять вертикальное положение, что ей с трудом удавалось.

Лилит задумчиво разглядывала этот белесый мешок, шевелившийся у входа, и смутные сомнения овладели ведьмой: «Да уж, не лучший экземпляр на столь важное дело. У этой в голове место мозгов труха. Но уж ладно». Вздохнув, решила, что времени искать что-то более подходящее нет, придется пользоваться подручными средствами.

В этот момент ламия все же умудрилась принять подобающее положение и недовольно спросила:

— Ну и чего тебе опять приспичило? Нет, ну никакой личной жизни, никакого уважения к одинокой престарелой даме. Ни тебе отдохнуть, ни тебе…

— Заткнись! — Тут же послышался голос хозяйки, не терпящий возражения. — Жалобу на меня подашь канцлеру Андромелиху, гляди, и удовлетворит, коли глазки ему построишь, а пока слушай внимательно. В командировку собирайся.

— Куда?

— Не кудыкай, а слушай, вопросы все потом. На землю отправишься, ребенка охранять. Нужно сделать все, чтоб к нему раньше времени не добралась бабка Клеандры.

— Ой, повеселимся, — подпрыгнула от радости ламия, но тут же сникла под злобным взглядом ведьмы.

— Ты мне свою похоть затолкай к сатане в штаны. Забудь. Работенка предстоит не из легких. Тебе будет не простая деревенская знахарка противостоять, а правнучка Клеандры. А эта, будь уверена, свое дело знает хорошо, вон какую защиту на оберег поставила, даже я чуть силы своей не лишилась, еще бы мгновение и от меня один пепел остался.

— Да что ты?! — Испугано вскрикнула ламия, — и ты меня, свою лучшую подругу, хочешь ей на растерзание отправить? Ну уж нет, — поднялась и тем самым дала понять, что не согласна участвовать в этой авантюре, горе-помощница. — Я, конечно, все понимаю, но не принимаю. Вы все с этого выгоду имеете, а бедная ламия страдать будет. Конечно, кому бедная ламия нужна, о ней даже никто и не вспомнит.

— Я тебе слово давала, нечисть болотная?! — Заорала Лилит так, что со стен словно град посыпались пауки, а живой квакающий ковер, покрывавший пол пещеры, всколыхнулся, угрожая выплеснуться на объект такой тревоги.

Гнев ведьмы возымел свое действие. Перепуганная ламия шмякнулась с табурета в объятия шевелящегося ковра и застыла.

— Вот, вот, а теперь слушай, через секунду ты будешь в их больнице, тело, в которое ты вселишься, я тебе приготовила. А дальше действуй по обстоятельствам. Но, — тыкнув прямо в глаза ламии крючковатым пальцем, продолжила, — подпустишь бабку к ребенку, сварю тебя в своем котле, а остатки суккубам на съедение отдам. Ты меня хорошо уразумела?

— Я-то уразумела, — боясь шевельнуться, сказала ламия. — Только вот мне не понятно, что это за больница, куда ты меня отправляешь. Это что, таверна у них или город?

— Эх, темнота, — вздохнула Лилит, — это место, где тела ремонтируют. Большой дом, куда их свозят и латают. Это у них называется людей лечить.

— Вот это да! Здорово. А мужчины в этих домах имеются? Ну я хотела сказать, — осеклась, посмотрев на ведьму, ламия, — как там вообще?

— Вообще разберешься на месте.

Лилит махнула в сторону сидящей рукой, пробурчала скороговоркой себе под нос заклинание и удовлетворенно вздохнула.

— Вот уж трандычиха, хоть кол на голове теши, а она свое. И как я ее еще терплю, — все бурчала и бурчала ведьма, оставшись одна, — кабы она мне всю малину не испортила. Тело я ей неплохое подобрала для вселения. Медсестра эта так себе, ничего, смазливая, уж думала другую искать, а как этой заглянула в душонку, так сразу поняла, наш человечек. Молодая, а сколько же внутри черноты, тьма тьмущая, а скрывает-то как здорово, и не подкопаешься, коли внутрь не посмотришь. Счастье этих людишек в том, что видят лишь оболочку, а внутри душ читать не могут, а то бы многое узнали друг у друге интересного. Вот эта с виду такая вся тихая и скромная, всем мило улыбается, каждому услужить готова, а внутри злоба как у меня, если уж не больше, зависть прямо наружу так и прет, только не кричит человеческим голосом. Душонка, что яблоко, червоточинами изъедена. Думаю, она появления ламии в своем теле и не заметит, эти две души как сестры-близняшки. Вот одного я в толк взять не могу, насмотрелась я на эту их землю и к выводу пришла, что у нас в аду все ж получше будет, так зачем нашему сатане эта земля? Тут бы в аду маломальский порядок навести. Эх, дали бы мне, я бы быстро всех к ногтю, да давила, давила…

Размечтавшаяся Лилит очнулась от шипения и пара исходившего из котла.

— А, добралась, значит, до места посланница, вот и добренько, — потирала ладони и наклонилась над котлом Лилит, на поверхности которого появилось словно в зеркале изображение.

Соня летела домой, ног под собой не чуя, слезы застилали глаза. Ей все казалось, что она может не успеть, и девочка умрет, так и не дождавшись помощи. Ужас увиденный в полных муки глазах дочери, стоявшей у окна и смотревшей на мать, говорил больше, чем могли сказать слова врачей. И она подгоняла сама себя. Вот еще один поворот, несколько домов, и наш дом. Но, Боже, почему так далеко?! В этот момент ей хотелось, чтоб дом был намного ближе. Ну вот, повернув на свою улицу, она увидала дом, вот забор, крашеный синей краской, и ворота. Схватившись за ручку калитки, Соня дернула с такой силой, что калитка обижено заскрипела. Не пытаясь даже закрыть ее, вихрем пронеслась по двору.

— Мама! Мама! — Крикнула Соня, открывая дверь и влетая в дом. — Мама! Беда!

И больше сил у нее не осталось, упала на стоящий возле порога стул. Мать стояла у алтаря на коленях и что-то шептала, кругом горели свечи.

— А я вам что говорила? Чтоб дома рожала. Не послушали меня, а теперь в колокола бьете.

— Мам, ты о чем сейчас говоришь? — Переводя дыхание и немного успокаиваясь, проговорила Соня. — Ребенок при смерти, врачи руками разводят, говорят, что не понимают, что это за болезнь. Такой у них в практике не было.

— Знаю, что не было, и не будет. Не по их мозгам болезнь. Домой срочно надо Клавдию с ребенком доставить, а то завтра поздно будет.

— Мам, — уставившись на старуху, Соня долго испытывающе глядела, — это что же получается, ты все знала и молчала, так что ли?

Старуха поднялась с колен, подошла к дочери и присела рядом, взяв ее за руку, посмотрела прямо в глаза. Соня этот взгляд помнила с детства и боялась ужасно, знала, что за этим последует очень серьезный разговор. Вот и сейчас, она смотрела так, как будто лучом прожигала насквозь. И после некоторого молчания произнесла:

— Вот что, Соня, точно знать я не знала, но догадывалась. Ты сама пойми, не уж-то там внизу будут просто сидеть и смотреть. Поэтому я до сих пор и жива. Кто-то должен за девочкой присмотреть. Мы тоже не лыком шиты. Я заранее подготовилась к чему-то подобному, а потому-то мне и нужно, чтобы девочка рядом была, здесь у меня. И вот тебе мой сказ. Беги к Федору, пущай в больницу едет, да привозит Клавдию с ребенком домой. На расстоянии я не могу ей помочь.

Соня поднялась, плохо соображая. Страх за внучку полностью овладел ее мыслями, думать о чем-то другом она не могла. Бабка, наблюдавшая за действиями дочери, только вздохнула.

— Ну чего ты мечешься? Что тебе это даст? Вот присядь, поговорим и решим, как лучше ее вытащить с этой вашей больницы без лишнего шума. Ты, дочка, пойми, если подымут переполох, пока я успею что-то сделать, нам всяческие преграды ставить будут. Я так кумекаю, в энтой вашей больнице есть соглядатай оттуда, — ткнула пальцем в низ старуха, — и в какой он личине, знать не можно. Это может быть кто угодно, и врач, и санитарка, и он уж постарается оставить девочку в больнице до самого конца, чтоб быть уверенным в ее смерти. Вот здесь нам и нужно сообразить, как их хитростью обвести, чтоб не кинулись до утра. А мы за ночь успеем. Как хочешь, а без помощи Федора нам не обойтись. Вот только как нам этого великовозрастного балбеса убедить в этом?

— Мам, постой, — встрепенулась Соня, — ведь Федор еще ничего не знает, он ведь по магазинам отправился какие-то покупки делать. Там что-то Клавдия ему написала, а я и не стала расспрашивать, в больницу торопилась.

— Ты сядь, на подходе твой Федька, скоро войдет.

— Ты что, его слышишь?

— А как же. Попробуй тут не услышать. Он как радиола на всю громкость орет. Тут его и мертвый услышит.

— Он что, кричит? — Удивленно спросила Соня.

— Ага, душа у него кричит, и кому дано, тот слышит, будь здоров, за много верст. Там внизу веселятся, слушая его вопли. Но нам это на руку. Пускай радуются, усыпим пока их бдительность.

Бабка еще не успела договорить, как Соня услыхала быстрые шаги во дворе. Через минуту в дверях стоял весь бледный с трясущимися губами Федор. Он смотрел на женщин глазами полными слез, и, казалось, еще секунда и этот здоровый и сильный молодой человек расплачется слезами младенца. Бабка сразу же взяла его в оборот, понимая, что, дав слабину, остановить поток мужских слез сложнее истерики избалованной девицы. Мужчины они ведь не плачут, все в себе хранят, слез своих стыдятся, но уж если доведется уронить слезу, то считай, пропало. Нужно будет здорово попотеть, останавливая мужские излияния. А времени на все эти проблемы не было, вот она, не долго думая, прямо в лоб сходу и заявила:

— Что, милок, допрыгался, неужто так сложно было старой бабке уступить. Я хоть и темнота, как ты говоришь, и институтов ваших не заканчивала, а все ж мудрости за прожитую жизнь по более вас, молодых, набралась.

Соня с Федором уставились на бабку широко открытыми глазами, в которых читались и злость, и недоумение, как она может сейчас думать о таких вещах, когда там в больнице умирает их девочка. И в этот тяжелый для час лезть в их души со своими нравоучениями и обидами просто кощунство какое-то. Бабка, глянув на Федора, убедилась, что речь ее возымела свое действие, а, значит, истерики со слезами не будет, и теперь можно приступать к обстоятельной беседе.

— Чего уставились, как в первой увидали? Что, не ожидали от старой таких слов? Вы что же, дорогие мои, думали я вас жалеть буду, да по головке гладить? Нет уж, забудьте. Жалости моей не дождетесь. Ишь, стоят тут как два кота нашкодившие. Ты, Федор, проходи и присаживайся, в ногах правды нет, а дверь-то прикрой, нечего другим уши греть.

— Да какие ж тут уши? — Оглянувшись вокруг, удивленно спросила Соня.

— Глупая ты женщина, хоть и дочь моя. Кому требуется, те стоять у тебя на пороге не будут, им и открытой двери хватит. А дверь, если ее правильно закрыть да заклятие наложить, мысли твои от чужих ушей убережет. Беда к нам в дом серьезная пришла и коли мы так по глупости проворонили малышку и до беды такой до пустили, то теперича нужно осторожней мыслями и словами разбрасываться, чтоб не дать им нас опередить. Лишний раз и поостеречься не грех. Кумекай головой, она ведь тебе не только для красоты дана, а еще временами и думать, чтоб мозги совсем не заржавели.

Федор недоверчиво посмотрел на старуху, думая, что от этой новости, та совсем рассудком помутилась, но спорить не стал. Дверь за собой прикрыл, прошел в глубь дома и присел на стул, стоявший рядом с большим столом прямо у окошка.

— Так-то оно лучше, — тут же одобрила действия Федора старуха. — Соня, пойди принеси Федору квасу, а то, я смотрю, жара на вас слишком сильно действует, пора мозги остудить.

— Не надо мне квасу, — буркнул Федор.

— А я говорю, надо, пока дух переведете и мне все обстоятельно расскажете, а я вас послушаю. А там видно будет. Такие дела сломя голову не делаются, так что рассказывай, что там узнал в этой больнице, да все по порядку.

Соня так и стояла посреди комнаты, теребя передник, пока оклик матери не вывел ее из ступора.

— Ну чего стала, как девица на выданье, я тебе что сказала, иди в погреб и принеси квас.

— Дак он же не хочет.

— А тебя не спрашивают, хочет он или нет, тебе мать сказала принеси, вот и ступай. Ишь, взяла моду матери перечить.

Соня опрометью выскочила за порог.

— Ну и дался ей этот квас, — недовольно пробурчала она, направляясь в глубь двора, где стоял сарай, совсем недавно крытый железом. А до этого солома была, да с годами в негодность пришла. Спасибо зятю, помог, и железо на заводе выписал, и сам все выходные на крыше пропадал, никому не доверил делать. Рядом с сараем находился погреб, и был он гордостью рода Зимородков. Строить еще прадед начинал. Мать говорила, что сам куда-то в карьер за камнем ездил, а потом уж этот самый камень год вручную во дворе обтачивал, да так, что камни как один монолит выложены. Вот он и получился на славу, ни тебе сырости, ни плесени, все, как и положено: летом прохлада, а зимой тепло. Овощи до самой весны сохраняются, что на грядке. Вон соседи прошлой весной еле успели урожай вынести, когда снег таять начал, весь погреб затопило. Соня зажгла свечу, открыла дверь и начала спускаться по ступенькам.

— Ну чего молчишь, как в рот воды набрал, говори, что там тебе врачи напели?

— Вы, бабка, и без меня все хорошо знаете, — огрызнулся Федор.

— Что я знаю, это при мне и останется, а ты давай рассказывай, лишний раз послушать не грех, глядишь, что-то нужное и прояснится. Тебе, Федя, как отцу младенца врач, может, что-то и сказал, больше, чем Клавдии, а ты мог и не обратить в расстройстве на это внимания, а для меня может оказаться важным. Так что не томи старуху, а говори все, как там есть.

— Да что там есть. Сегодня утром стал выходить из дому, там Клавдия мне список написала, что купить надо, вот я, было, решил утречком пробежаться по магазинам, а потом и в больницу. Да что-то внутри как заныло, ноги сами и повернули в сторону больницы, иду и думаю, к чему бы это, да списал все на приход мамаши. Но уж, чтоб совсем успокоиться, и решил заглянуть в больницу. Там-то я и узнал, что Клавдию с ребенком отвезли в инфекционное отделение. Ну, думал ничего страшного, ведь всякое бывает. Не без этого, понятно ведь, ребенок. Вон у нас на работе у Николая жена недавно родила, так желтушку подхватила, но ничего обошлось. Вот я и думал, что ничего страшного. Да только приехал туда, а меня сразу в кабинет к врачу их главному, ну который заведует этим инфекционным отделением. А он рассусоливать не стал, а сразу с порога мне и сказал, мол, крепитесь папаша, вы еще молоды, будут у вас еще дети. Я так и обмер, какие, говорю, дети, у меня есть уже дочь, к вам привезли ночью. А он меня усадил и стал говорить, мол, девочка скорее всего не выживет, так как температура, поднявшаяся у нее ночью, до сих пор держится на критической отметке, хотя мы всеми силами пытались ее сбить, и если так дело дальше пойдет, то организм ребенка не выдержит и просто сгорит. Я, конечно, начал спрашивать, что да откуда, ведь вчера вечером я был, проведывал жену, и врач меня сам поздравил и сказал, что девочка богатырь, а теперь что же получается? «Да вы выслушайте меня, сказал врач перебивая. Этот случай уникален, мы и сами не знаем, в чем дело и никогда с таким агрессивным заболеванием не сталкивались. Сегодня уже с Москвой связались, пытались уточнить, анализы девочки мы в столицу поездом отправили вместе с соскобом». У них там, говорит, лаборатории самые современные, да и профессора, как никак.

— А что за соскобы? — Перебила Федора бабка.

Федор молчал. Он, видимо, на столько ушел в свое горе, что даже не мог сообразить, о чем его спрашивают.

— Федя, ты сказал, что анализы вместе с соскобом посылают, так что это за соскобы? — Повторила вопрос бабка.

— Ну да, я же вам не сказал, у ребенка все тело пошло какими-то нарывами в виде язв, да только они лопаются, а оттуда вылазят тонкие белые щупальца, как у осьминога, и растут. Говорит, тело ребенка все сплошь укрыто этими шевелящимися щупальцами, я-то сам не видел. И Клавдия девочку не видит, ее у нее отобрали и держат в каком-то герметичном помещении. Меня тоже к Клавдии не пустили, сказали, что контакт запрещен до выяснения болезни. Я ее только и видел через окно. Вот, кажется, и все, что мне удалось выяснить.

Дверь открылась. На пороге стояла Соня, держа в руках кувшин. Она глядела то на Федора, то на бабку.

— Ну чего застыла, — заворчала на дочь старуха, — давай ставь на стол и чашки с буфета достань.

И тут же повернувшись к Федору, продолжала:

— Так ты говоришь девочка отдельно от всех, в закрытом помещении. Это уже хорошо.

— Да чего ж тут хорошего? — Не понял Федор.

— А то, милок, что нам будет легче ее похитить.

— Да вы что, с ума сошли, бабуся?! Это что же вы удумали, дитя воровать. В тюрьму меня поса….

Бабка посмотрела на Федора так, что тот на полуслове язык прикусил.

— Это не я с ума сошла, а вы все на этой земле грешной его лишились. Собственное дитя у него гибнет, а он тюрьмы испугался. Я тебе вот что, милок, скажу, выбор твой. Только запомни, испугаешься, не видать тебе опосля Клавдии. Погибнет дите, она тебе никогда этого не простит.

Федор задумчиво крутил в руках пустую чашку. Посмотреть в глаза старухе было стыдно. Ведь права, старая, думал он. И поделом ему, ослу этакому. Ведь если есть хоть один шанс, то нужно его использовать. И если бабка может помочь (а что-то в душе Федору подсказывало, что если не она, то никто другой) нужно хвататься и делать, а потом будь, что будет.

— Мам, — подала с дальнего угла голос Соня, до этого тихо сидевшая в углу и не во что не вмешивавшаяся, — а может не нужно Федора во все это впутывать, ведь они молодые, у них вся жисть впереди. Может, мы с тобой сами совладаем?

— Тебя, Соня, сейчас никто не спрашивает.

— А может все-таки спросят, ведь я не чужая, и речь идет о моей внучке. — С обидой в голосе воскликнула Соня.

Бабка посмотрела на дочь, и в глазах ее появилась искорка, но тут же быстро погасла. Не время сейчас раскисать и жалеть, это на потом оставим, подумала она про себя. И голосом, не терпящим возражения, произнесла:

— Ты, Соня, ее бабушка, а он, — указывая пальцем на Федора, — ее отец. А кто, по-твоему, как не отец первым должен заботиться о своем дитяти. Ты что же собираешься до смерти задницу им подтирать?

— Ну зачем вы так, мама. Сама ведь говорила, молодо-зелено. А смотри, как не получиться, и что ж, в тюрьму хлопца отправят? Уж лучше мне.

— Что тебе лучше, мне решать, а ты подумала, если мы куда с тобой денемся, кто тогда за них заступаться будет? Нет уж. Пущай сейчас учиться за дочь горой стоять. Знаешь, поговорка: маленькие дети — маленькие беды, чем больше дети, тем больше беды. Вот на маленькой пускай и тренируется.

— Вы так говорите, будто меня и вовсе здесь нет. — Встрял в разговор двух женщин Федор. — Я вот что вам скажу, ты меня бабка прости, вспылил малость, но я не дурак. Так вот, вы правы, и если есть хоть какая-то надежда, я согласен все для этого сделать. Только одного в толк взять не могу, как мы это сделаем. Штурмом, что ль больницу возьмем?

— Зачем штурмом? Не надо штурмом. Для этого я у вас есть.

— Чего?! — В один голос закричали Соня и Федор.

— Уж не хотите ли вы сказать, — продолжил Федор, — что сами пойдете в больницу?

— Вот как раз это я и хочу сказать.

— Мам, ты когда последний раз за порог дома выходила? Ты хоть знаешь, что сейчас в мире творится?

— Ты меня не пугай, то, что мне надо знать, я знаю, а вот вы там без меня точно провалите все. А так как ходить мне уже на такие расстояния трудно, то ты, Федя, должен придумать, как меня доставить вечером к больнице и назад с дитем. Так что подымайся и не теряй время, иди, ищи машину. У нас оно, время-то, на исходе, а сделать еще ой как много надо.

— Мам, а мне чего? — Тут же спросила Соня.

— Вон зятя проводи, да будешь дом к приезду внучки готовить. Да уж, — вздохнула бабка, — не так я собиралась встречать нашу Катерину. Ну тут уж ничего не попишешь. Мы предполагаем, а Бог располагает. Ну, чего стоите словно истуканы. Федя, давай, иди думай, где машину найти, а мы тут приготовлениями займемся.

— Да иду я уже, иду. Вы мне лучше скажите, в котором часу за вами заезжать.

— Не за вами, а за мной, — перебила его старуха. — Соня дома останется, ей с нами делать нечего, а меня заберешь часов в десять, ясно? И еще, Клавдии ни слова, пусть лежит в больнице.

— Мам, ну как же так, — возмутилась дочь, — она же там с ума сходит, а ты говоришь не слова.

— Ты вот что, не лезь туда, где у тебя мозгов не хватает. Скажи мы Клавдии, что ребенка заберем, так она следом кинется. Поднимет переполох, и нам не поможет, и всех погубит. От ее прихода проку мало, а неприятностей добавится. Вот пусть до утра спит спокойно, а завтра, даст Бог, все и образуется.

— Смотри, уснет она, как же, — проворчала Соня, — ты бы уснула?

— Не беспокойся, доверься мне, будет наша Клавдия спать, аки младенец, до утра, уж я расстараюсь. Ну а теперь за дело. Ты чего до сих пор еще здесь? — Повернувшись к двери и увидав стоящего Федора, недовольно спросила старуха. — А ну быстро давай, и смотри не опаздывай, чтоб к десяти часам как штык у ворот стоял.

— Все, бегу, — закрывая за собой дверь, крикнул Федор.

Бабка, стоя у стола, о чем-то напряженно думала. Соня тихонечко села с краю, боясь потревожить мысли матери.

— Ну и чего ты расселась, — уже через минуту буркнула бабка.

— Так я жду твоих указаний, — с перепугу, подскочив со стула, ответила Соня.

— Ты вот что, давай иди в сарай и достань купель детскую, надо воды нанести и печь в доме затопить.

— Мам, а печь-то зачем? На улице вон какая жара стоит, не продохнуть.

— Доченька, делай, что тебе велено. Нет у меня времени отвечать тебе.

И отвернувшись, она направилась в кладовую, где было только ее царство. Доступ туда был запрещен, и вход без разрешения наказывался тут же на месте, очень сурово. Соня знала, если уж мать отправилась в кладовую, то лучше ее не беспокоить, пока сама не позовет. Быстро сняв чистый передник и повязав домашний, пошла в сени, где на большом, вбитом с незапамятных времен, гвозде висела связка ключей, среди которых был и от сарая.

Молоденькая медсестра катила по огромному коридору больницы тележку, всю уставленную разнообразными бутылочками, на каждой из которых красовалась надпись названия лекарства и номер палаты. Тишина на этаже нарушалась легким поскрипыванием колес тележки. Как же ей надоела эта больница, эти вечно ворчащие и жалующиеся больные, запах лекарств, приказы начальства. Вечно приходиться всем улыбаться, утешать, мерить давление и строить из себя душечку, чтобы выслужиться хотя бы до старшей медсестры. Резко остановившись, Галина с испугом уставилась на стену, увидав, как от неё отделяется белесая тень существа и направляется прямиком к ней, говоря человеческим голосом: «Ну что, повеселимся?» От страха Галина стояла как вкопанная. Крик застыл у неё внутри, даже не успев вырваться. Через секунду тележка покатилась дальше, колеса продолжали так же скрипеть, но что-то в походке и в лице медсестры изменилось.

— Галина. — Окликнул медсестру мужской голос.

Остановившись и оглянувшись назад, она увидала, как ее догоняет врач.

— Оо, это ты, мой сладкий.

Врач удивленно остановился и внимательно посмотрел в лицо медсестре.

— Галочка, с вами все в порядке? — Спросил он.

— А ты как думаешь? — Вульгарно глядя на врача, ухватив его за отворот халата, она притянула к себе и жадно впилась губами ему в рот.

От неожиданности врач даже не успел отстраниться. Страстный поцелуй все затягивал и затягивал. Галя распахнула дверь кладовой, увлекая очумевшего врача за собой в комнатушку. Сладострастно хихикнув, захлопнула дверь, и в коридоре вновь воцарилась тишина. Только одиноко стоящая тележка была свидетелем этой сцены.

Через какое-то время дверь снова открылась и оттуда, поправляя на себе халатик, показалась медсестра. Похабно хихикнув и оглянувшись по сторонам, Галина снова взялась за тележку, но в последний момент, словно что-то вспомнив, вновь заглянула в кладовую и бросила находящемуся в эйфории доктору: «Фу, я-то думала на земле посильнее в этом плане». Тут в голове у неё зашумело, и она услышала голос Лилит, орущий в дикой злобе: «Дура, ребенка ищи!»

— Да ищу я, ищу. — Буркнула Галина-ламия. — Вот уже и в кладовой поискала.

— Ты что в штанах доктора ребенка искала?!

— Да, ладно, что ты шуток не понимаешь? Ну небольшое приключеньице. Не ори, найду сейчас я твоего ребенка.

Мефодий стоял задумавшись посреди кабинета, после разговора с Петром ему нужно было время хорошенько все обдумать, и разложить в своих мозгах по полочкам. Уж очень много информации, сразу на его плечи свалилось. Он прекрасно понимал, что Петр ему не все говорит ну и того, что было сказано, хватило с лихвой.

— Это что же у нас выходит, Клеандра и Тиней из древних, Петр и Люцик так же. Сила у них огромная и мне с ними не тягаться. Но мое ведомство все ж подключили ко всей этой заварухе, а почему? Вот ведь загвоздка, вроде бы и рассказал мне все Петр, а ответа на этот вопрос я так и не услыхал, а, может быть, плохо слушал. Ну ладно, давай еще раз пройдемся. Значить так, Клеандра. Да уж сталкивался я с этой девицей, тот еще фрукт. Глаз и глаз нужен, вечно вляпывается в такие переделки, что другому давно бы крышка была, а с этой как с гуся вода.

Размышления прервал его личный секретарь, ввалившийся в кабинет без разрешения. Мефодий было повернулся отчитать да, взглянув на красную вспотевшую физиономию секретаря, тут же передумал. Видимо, что-то случилось из ряда вон выходящее. И нравоучения сейчас бесполезны.

— Ну и что в нашем ведомстве опять стряслось?

— Петр меня к вам послал, просил отложить все дела и срочно прибыть.

— Так я совсем недавно как ушел от него.

— Не могу знать, только что-то там уж очень серьезное стряслось, вся канцелярия на ногах, всех секретарей до одного в архив отправили что-то искать.

— Чего искать? — Удивлению Мефодия не было границ. — Опять Петр что-то затеял? инвентаризацию, что ли?

— Не могу знать.

— Ну что ты все заладил, не могу, да не могу, а кто может?

— Вы! — Указал секретарь на Мефодия. — Петр так и сказал, беги к Мефодию и скажи, чтоб бросил все и ко мне. Плохие новости поступили с земли.

— Ну так чего ж ты сразу не сказал!

Мефодий на ходу схватил свой посох и выскочил за дверь, чуть не сбив секретаря. Малый оказался не промах, быстро сообразил, что к чему, и опрометью бросился вон, чтоб ненароком не зашибли.

Петр бегал по кабинету, хватаясь за голову, причитал:

— Вот, дождались! Прохлопали!

— Кого прохлопали? — Заорал, вбегая, Мефодий.

— Все, не сносить нам наших голов, Мефодюшка, — чуть ли не плача, сказал Петр. — Погубили Клеандру.

Мефодий так и застыл с открытым ртом. Крылья обвисли, он даже не попытался их сложить, эта новость ошарашила как гром среди ясного неба. В голове уже прокручивались последствия этого провала, за ним последуют отставки, хорошо, что еще только отставки, а не более крутые последствия, типа понижения в ранге или еще чего хуже, например, лишения всех льгот и наград, заработанных кропотливым трудом за прошедшие тысячелетия. А человечество…?!

— Ты мне толком можешь объяснить, что здесь происходит? Недоросля мне прислал, который двух слов связать не может. Мы что, войну уже проиграли, али как?

— Какая война, Мефодий? Мы даже и не начинали, а первые потери на лицо.

Мефодий отдышался, подошел к стене, где стояла подставка для посохов, поставил свой рядом с посохом Петра, направился к стоящему у окна креслу для посетителей и чинно уселся. Окинул взглядом кабинет, который покинул всего каких-то пару часов назад, и посмотрел на Петра. Петр во время всех действий Мефодия стоял и молча за ним наблюдал.

— Ну? — Удобно умастившись в кресле, спросил Мефодий, — давай рассказывай, чего у нас опять не по плану.

Петра от такой наглости обуяла злость, глядя, как этот самодовольный петух уселся и спокойненько прохлаждается, словно новый русский в ресторане.

— Клеандре гаплык пришел. — Как ушат с ледяной водой вывалил новость Петр на голову Мефодия.

— Чего?! — Подпрыгнул тот в кресле.

— Того, что слышал. Этот урюк сатанинский, такой фортель вымочил, что на голову не налезет.

— Какой урюк? — Не понял Мефодий.

Петр аж руки поднял от возмущения, видя тупость своего напарника.

— Ты что и вправду настолько глуп, не понимаешь, о ком речь идет, или прикидываешься?

— Это ты у нас такой умный, — обижено произнес Мефодий, — а мы супротив вас пацанва желторотая, вот и объясняй нам не смышленым, конкретно, по существу. А то бегает, словно ему одно место семьдесят шестым бензином российского производства намазали, и орет белиберду. Нет чтоб все по существу и с расстановкой, как подобает умудренному опытом хозяину этой вот, — махнул вокруг себя рукой, — канцелярии. Ты что же забыл, как несколько часов назад меня учил быть уравновешенным и спокойным. А то я так, чего доброго, и не доживу до конца битвы. И что же получается, стоило мне тебя покинуть на какой-то час и ты за это время успел умом тронуться?

Петр молчал, ведь Мефодий прав. Дай только повод усомниться в своих способностях руководителя столь высокого ранга и неспособностью управлять ведомством, то тут же начнутся склоки и неразбериха. Найдутся и доброжелатели, которые давно приглядываются к его местечку, тут уж будет не до борьбы за порядок на земле, а война за право остаться в этом кресле. А вот этого допустить нельзя. Не то время, чтоб у нас на небесах междусобойчик устраивать. И придя к определенному решению, уже более спокойно посмотрел на Мефодия.

— Вот так-то лучше. — Наблюдавший все это время за Петром, Мефодий понял, что верх взял рассудок. — А теперь садись и расскажи по порядку, что стряслось, и мы объективно и трезво решим, что делать дальше, ну или не делать.

— Делать, делать, — тут же словно опомнившись, заговорил Петр. — И делать срочно, депеша от наших агентов снизу пришла, что за дело Лилит взялась. Уж как Азазело умудрился ее уболтать, того никто не ведает.

— Что-то нашему Азазело последнее время с прикупом везет, тебе не кажется. Кто-то ему сильно помогает. Ты посмотри, что получается, невесту ему эти два его недоумка сосватали, в добавок с хорошим приданым в виде Тинея, вот тебе раз, — начал загибать пальцы Мефодий. — Кто-то подсказал просить помощи этой ненавистной детоубийцы, вот тебе и два.

— Не кто-то, а Ваал. Этому отморозку без чести и совести, который даже по понятиям не живет, лишь бы войну начать, да своим дебилам, вволю дубинками дать помахать. Вот он, гад, и надоумил этого безмозглого Азазело к Лилит пойти за помощью. А мы с тобой теперь в дерьме, прости Господи, сидим. Когда снова такая возможность будет, и все предпосылки к рождению нового тела Клеандры, может нам еще сто лет или более ждать придется.

— Знать бы точно, — задумался Мефодий, — какую штуку выкинула с телом младенца Лилит, гляди, что-то бы и придумали. Конечно, мы узнаем и очень скоро, вот только Клеандра тут появится.

Мефодий аж вздрогнул, представив встречу с этой взбалмошной дамой. Вот она им устроит взбучку за то, что не уберегли ее тело. Да уж час от часу не легче. Все надежды развеялись в пыль.

— А ты зачем это всех своих крыс канцелярских в архив отправил? Что готовишься кому-то место освободить, решил документики подчистить? — Язвительно спросил Мефодий.

— Ну да вот прямо все брошу и освобожу, — в тон ему ответил Петр, — не ты ли на мое место метишь?

— Мне бы на своем теперь удержаться, — миролюбиво, видя, как снова заводится его горе-напарник, ответил Мефодий. — А, правда, зачем? Ты мне так и не ответил.

— А что тут отвечать, заставил их в старинных манускриптах поискать, что же это за гадость, которой Лилит воспользовалась. Может что-то похожее и найдут, заодно и способ избавления от этой заразы.

— Так ты что, знаешь симптомы?

— Ага, решила эта грешница Лилит, нашу Клеандру в осьминога превратить. Вот так-то.

— И какого мы тут сидим, — встрепенулся Мефодий.

— А ты что, хочешь к ним присоединиться поискать? Так милости просим. — Петр сидел за своим столом и смотрел в окошко, на лице его явно читалась апатия ко всему происходящему вокруг.

— Да ты, Петя, олух царя нашего небесного, у тебя в руках козырь, а ты сидишь и ворон считаешь.

— Не богохульствуй, — слушая в пол-уха собеседника, лениво отвечал тот. — Какие там козыри, одна труха.

— Да ты что ж, не понимаешь, — пытался достучаться до сознания Петра Мефодий. — Ведь тогда получается еще можно попытаться все исправить.

— Ну и как? — Уже заинтересовано спросил, поворачиваясь от окна, Петр.

— Ну думай, башка опилочная, кто держит связь с Клеандрой и готов кинутся ей на помощь и притом имеет огромную власть над всем изначальным, а?

— Синай! — Восторженно прошептал Петр.

— Вот-вот, друг мой Петя, и нужно незамедлительно отправить гонца с молнией о просьбе принять нас и выслушать.

— Какие к черту гонцы?! Нет у нас на всю эту дипломатию времени. Так что хватай посох и погнали, — с нетерпением проговорил Петр.

— Ты это куда лошадей гонишь, а как же секретность? Если мы сейчас по нашим столичным улицам рая галопом пролетим, так вся секретность мигом испарится. Нужно что-то придумать, — задумавшись, Мефодий замолчал.

— Какой там думать, вот если мы опростоволосимся с Клеандрой, тогда нам точно несдобровать, и секретность не понадобиться, усек? Уж лучше пускай языки почешут и домыслы построят, все ж какое-то занятие. А нам с тобой во что бы то ни стало нужно найти Синай. Да я думаю, она все уже знает, и нам долго объясняться не придется. У нас с тобой, как на земле говорят, или пан или пропал.

Последнее убедило осторожного Мефодия окончательно. Старцы стали собираться в дорогу.

Во дворе послышался шум мотора, и бабка Олеся засуетилась, собираясь в дорогу.

— Ты, Соня, готовься, уж постарайся голубку нашу встретить, как подобает. Все запомнила, как я сказала?

— Да, мам, ты не волнуйся. А может я все-таки там нужнее, может мне все ж поехать с вами.

— Нет, Сонечка, ты дома. Все как нужно приготовь, да не перепутай. Сложная нам ночка предстоит, дай Бог, не последняя.

И покряхтывая Олеся, пошла в сени. Накинув на себя старый пуховой платок, стершийся от времени, перекрестилась и вышла на улицу.

— Ой, батюшки-святы! — Всплеснула бабка руками, выйдя во двор. — Это что ж такое-то? Совсем убить меня решил, да как же я сяду-то в это чудо-юдо?

Посреди двора гордо рычал старенький мотоцикл с коляской. Федор с нетерпением поглядывал на бабку.

— Садитесь, садитесь. Хороший мотоцикл, сосед одолжил. Домчимся быстро, а то что старый не смотрите, он у него метеор. — Федя поправил огромный красный шлем и достал такой же из коляски, протянув его бабке. — Нате, вот еще очки, это для безопасности.

— Ты видно, Федя, решил угробить меня с дитятей. А как отвалиться эта люлька по дороге? Грешно, Федька, так издеваться над старыми и малолетними.

Еще немного побурчав себе под нос, Олеся с трудом натянула и застегнула шлем, надвинула на глаза очки и, подхватив подол старой юбки, перевалилась в коляску. Не дав бабке устроиться, как следует, Федор завел мотоцикл и выехал со двора. Все затряслось перед взором старой пассажирки, поняв, что лучше не двигаться, она замерла и постаралась сосредоточить мысли на внучке.

Ярко светила луна и было отчетливо видно каждую звездочку. В эту пору улицы были пустынны, не было видно даже бездомных собак. Это хорошо, подумал Федя, меньше народ языком трепать будет. И если бы кто-то в этот момент увидел ночных ездоков, то обсудить увиденное уж точно захотелось бы. Трясущийся и подскакивающий на ухабах мотоцикл, напряженный водитель с надувшейся пузырем рубашкой и старческий зад с развевающимся подолом, торчащий из коляски, действительно создавали страшную и вместе с тем юмористическую картину. Но на улице никого не было, чтобы оценить сей странный этюд, и ездоки спокойно добрались до больницы, никем не замеченные.

— Приехали, бабуля. Вылезайте.

— Да помоги ж ты, окаянный.

Бабка закряхтела еще сильней и постаралась пошевелиться, но ей это удалось с большим трудом — все тело затекло от неудобного положения, в котором она находилась на протяжении всей дороги. Федька бодро соскочил с мотоцикла, на ходу снял шлем и очки и повесил их на руль. Подойдя к коляске, он в нерешительности остановился, не зная с какой стороны схватить старуху. Махнув рукой, он обхватил ее за зад и одним рывком поставил на землю.

— Ну как, бабуль, живы?

— Да, жива я, жива, что мне сделается. Стара стала, да не сахарная. Вот это что-ль ваша больница? — Бабка указала рукой на трехэтажное здание, угрюмо темневшее за кованной оградой.

— Оно самое. — Кивнул помрачневший Федор.

— Ну пошли. Все взял, что надо?

Не отвечая, Федя отвязал от сиденья небольшой лом и уверенно зашагал к металлической калитке. Бабка по мере своих сил поспешила за ним. Тихо подойдя, Федька ломом сорвал задвижку на калитке, и та со скрипом отворилась. Так же тихо они подошли к зданию. В окне приемного покоя на первом этаже слабо мерцал свет, видно дежурная медсестра читала книгу при настольной лампе. Подойдя к двери, бабка уверенно постучала в нее и ободряюще кивнула Федьке, с опаской озирающегося по сторонам. Через минуту за дверью послышались шаркающие шаги и сонная женщина в примятом белом халате приоткрыла окошечко в дверях.

— Чего вам? Что-то случилось? — Недовольно спросила она, пытаясь разглядеть ночных гостей.

— Ничего не случилось. Ты, милая, проведи нас в палату, где дитё Черенковой лежит, и дальше занимайся своими делами. — Спокойно, но настойчиво произнесла бабка.

— Да вы что, совсем с ума сошли?! Уходите, а не то милицию вызову.

Бабка близко придвинула лицо к окошечку и пристально посмотрела в глаза медсестре.

— Не спорь, проведи. — Голос вроде бы обычный, твердый, немного приказной, но что-то было с ним не так. Какие-то стальные звенящие нотки наполняли его. Пугающие нотки, вызывающие дрожь в спине. Федор встряхнул головой, отгоняя наваждение.

— Гражданка, я вызываю мил… Дочка Черенковой лежит на втором этаже в отдельной палате, я вас проведу.

Послышался шум отпираемой двери, и через секунду она гостеприимно распахнулась перед старухой и молодым человеком.

— Следуйте за мной. — Произнесла медсестра ровным, лишенным всяких эмоций, голосом.

Федька не мог поверить своим глазам, как будто кто-то управлял разумом молодой женщины. Прикрыв дверь, он пошел за медсестрой и бабкой, все еще сжимая в руках лом. Миновав темный коридор, они достигли широкой лестницы, ведущей на второй этаж.

— Туда. — Указала медсестра и стала подниматься наверх.

Бабка, тяжело дыша, старалась не отставать. Видно было, что старухе подъем на крутую лестницу давался с трудом. Федор подхватил ее под руку и помог подняться. Остановившись на площадке перед входом на второй этаж, бабка сделала знак рукой всем остановиться.

— Баб, ты чего? — Тихо спросил Федор.

Медсестра стояла как вкопанная, не двигаясь и не говоря, казалось, что впереди стоит управляемый робот, а не человек.

— Тихо, — шепотом ответила бабка, — кто-то там есть.

— Да кто ж там будет в такой час. Гляди дежурная медсестра с нами.

Не успев договорить, Федор замолчал на полуслове, увидав, как из коридора выглянула вполне симпатичная медсестра и, уставившись на бабку, моментально изменилась в лице. Немая сцена длилась секунду, после которой симпатичное личико как в замедленной съемке исказилось, превращаясь в уродливый отросток с выпученными как у жабы глазищами. С рычанием, на ходу сметая стоявшую перед бабкой дежурную сестру, словно тряпичную куклу, кинулась на старуху. Федор ахнул. Он с трудом поборол желание броситься вон. Из дрожащих рук выпал лом и с грохотом покатился вниз по ступеням, эхом отдаваясь во всех уголках больницы. Все происходившее вокруг больше напоминало кошмарный сон. На них с бабкой неслась злобная тварь, недавно бывшая такой симпатичной девушкой. Крик ужаса, зародившийся где-то там в глубинах его легких, снежной лавиной готовый выплеснулся наружу, застрял в горле. Бабка застыла на месте, быстро выбросив перед собой руки, речитативом запела. Непонятные слова, лившиеся из уст старухи, становились все громче и громче, заполняя собой все пространство. Тварь выскочила из тела медсестры и зависла в воздухе, словно пойманная в невидимую сеть. Злобный вой бессильной ярости исходил от твари, пытающейся дотянуться своими щупальцами до ненавистной ей старухи. На Федора она не обращала никакого внимания, видно, не считая его за опасную преграду. Злость, охватившая Федора, вывела его из ступора, и он кинулся на помощь к старухе. Но, не успев сделать и шага, почувствовал сильный удар в живот и, хватая ртом воздух, начал оседать. Недоумение — «кто же его ударил?» — было последним, о чем он подумал, проваливаясь в небытие.

— Тебе не уйти от Лилит, и твоему младенцу предстоит служить сатане! — Продолжала изрыгать проклятия, кидаясь из стороны в сторону, тварь, но невидимые стены так же крепко продолжали ее сдерживать.

Бабка стояла словно постамент, песнь лилась не прекращаясь, и через какое-то время из тела старухи полилось яркое свечение, все больше разгораясь. Лучи простирались все дальше и дальше, пытаясь настигнуть тварь. Душераздирающий вопль, раздавшийся в коридоре, эхом отскакивал от стен. Казалось, тысячи разных голосов визжали и орали на все лады. Через мгновение на месте мечущейся твари осталась кучка пепла. Свечение медленно угасало, и уже через минуту в его очертаниях стали угадываться контуры человеческого тела.

— Вот так-то, — устало, вытирая рукой лоб, пробормотала бабка, — возвращайся в преисподнюю, тварь, где тебе и место. Можешь от меня Лилит пламенный привет передать.

Повернувшись, она взглянула на лежащего Федора, похожего на брошенный, ненужный мешок. Бабка наклонилась над ним, пытаясь привести его в чувство, и похлопала по щекам.

— Ох, и зятек нам попался. Ну что тебе кисельная барышня. Ладно, ладно, поднимайся.

Очумевший Федор открыл глаза, стеклянным взором взглянул на бабку и тихо пробормотал.

— Чего это здесь было? Я грешным делом подумал, что умом тронулся, — пытаясь встать, но снова оседая от резкой боли в животе, поморщился Федор.

— Бабуль, — немного отдышавшись снова заговорил, — ты часом не видала, кто это так мне приложился. Вот ведь сволочь, так не заметно, что я даже и среагировать не успел.

— Я. — Не поворачиваясь, ответила бабка, — прости старуху, пришлось тебя маленько отключить, чтоб не мешался мне тут под ногами.

— Ну, бабуль, ты и даешь, я не знал, что в вашем тщедушном теле силы, что у табуна лошадей вместе взятых.

— Вот, милок, тебе урок — внешность может быть обманчива.

— Бабуль, а с этими-то что? — Кивнув в сторону лежащих тел, спросил Федор.

— А ничего. — Махнула старуха рукой, семеня дальше по коридору. — Пущай, до утра оклемаются, а утром и помнить ничего не будут. Ну чего разлегся? Пошли что ль, времени нет разлеживаться. Ты у нас молодой, давай вперед беги. Последняя дверь справа, там и найдешь ребенка.

Федор с трудом поднялся и настороженно поглядел на старуху.

— А может там еще кто-то нас поджидает?

— Не боись, там-то чисто. Хватай ребенка и давай быстро возвращайся. Проблемы у нас посильнее, чем я думала. Тут сама Лилит свои руки приложила. А она у нас спец по умерщвлению младенцев.

Федор опрометью кинулся по коридору. Быстрые шаги гулко отдавались в тишине. Отворив указанную бабкой дверь, он зашел в полумрак палаты и окинул взглядом пустую комнату: возле стены сиротливо стояла детская кроватка, рядом на пеленальном столе тускло отсвечивал ночник. Наклонившись над люлькой, он схватил клубок из пеленок. Только нос и губы, торчащие из вороха ткани, говорили о том, что внутри находится ребенок. Не задерживаясь больше ни секунды, Федя выскочил в коридор, где нетерпеливо махая рукой, его ждала бабка.

— Давай, Федя, дите и беги подгоняй транспорт, — на ходу выхватывая из рук ребенка, продолжала командовать бабка.

Перечить старухе он не стал, а, отдав драгоценный сверток, кинулся вниз, перескакивая через несколько ступенек. Уже через секунду хлопнула входная дверь. Бабка так же мешкать не стала, а, осторожно прижимая ребенка, торопилась вниз, тихо бормоча что-то под нос. Дойдя до двери, открыла, увидала стоящий у самих ступенек мотоцикл. Федор огляделся по сторонам и поторопил бабку.

— Иду я, иду, — бурчала старуха, спускаясь по ступенькам крыльца.

Не глуша мотор, Федор вскочил с мотоцикла, помог бабке сесть, и со словами: «держитесь!» рванул с места. Бабка поглядывала на небо, все больше хмурилась и причитала:

— Давай, Федя, скорей, скорей, сынок, время уходит, как бы нам успеть.

— Да стараюсь я, бабусь, стараюсь, — кричал, наклоняясь к старухе и прикрываясь от ветра, Федор.

Скорость была превышена, по всем законам мотоцикл работал из последних сил, орал и стонал под требовательной рукой водителя, выжимавшего из него все мыслимые и не мыслимые возможности. Дома мелькали один за другим, как узоры в калейдоскопе. Центр пролетели, и показались низкие крыши частных домов.

— Еще несколько минут и дома, — постарался перекрикнуть шум мотора Федор.

— Вижу, не слепая, — ответила волнующаяся бабка.

Последний поворот, и вот уже видно покатую крышу дома. Федор сбросил скорость, подкатил к воротам. Соня стояла и ждала их у ворот. Увидев, кинулась навстречу. Федя соскочил с мотоцикла, выключил мотор и закатил его во двор. Соня, подбежавшая к коляске, взяла ребенка.

— Маме помоги, Федя, — попросила она зятя, но тот уже стоял и ждал, пока старуха будет подыматься. Ухватив ее словно пылинку, поставил на землю. Старуха, покряхтывая, одернула юбки и, не теряя времени пошла в дом, но, увидав двинувшихся за ней домочадцев, остановилась. Она посмотрела на них очень тяжелым, пронзительным взглядом:

— Вы это куда собрались?

— Так мы это… — начала, было, Соня, но осеклась.

— В дом не ногой! — Перебила ее старуха, — во дворе ожидайте, пока не выйду. Чтобы не случилось. Я понятно сказала? — Переводя взгляд с одного на другого, спросила старуха.

— Хорошо, мама, — ответила Соня.

Федор, пытавшийся протестовать, только махнул рукой, глянул на старуху и направился под увитый виноградной лозой навес, служившей в течение всего лета импровизированной столовой. С приходом весны обветшавший за зиму навес обновляли и поправляли. В жаркие дни он давал прохладу, а в пасмурные прятал от дождя. Усевшись на скамью, стоявшую рядом со столом, Федор озабочено уставился на дверь дома, все еще надеясь, что она откроется и его позовут. Летом в доме практически никто не жил, лишь на ночь приходили спать. Все время проводили в построенной прямо во дворе летней кухне. И этот уклад жизни не менялся на протяжении долгих лет. Казалось, время перемен обходило стороной этот дом и его обитателей, боясь нарушить мерное течение такой простой и добротно налаженной жизни. Соня с жалостью посмотрела на зятя, тихонечко подошла и присела рядышком, пытаясь его приободрить. Федор довольно хорошо держался в сложившейся ситуации, лишь круги под глазами говорили, насколько он устал и как сильно переживал за дочь.

— Ты, Федя, потерпи, — взяв его за руку, тихо сказала Соня, — верь, все будет хорошо, это я точно знаю. Коли мама взялась за дело, то своего добьется. Уж поверь мне. Она у нас упрямая. Да и дочка у тебя не простой ребенок, выкарабкается. Не зря же мы столько лет сидели в этой Украине, ожидая ее возращения. Сердце мне подсказывает, что мы победим в этой битве.

— Да опосля того, что я видел, уж и не знаешь, чему верить. Расскажи мне кто другой, не поверил бы, подумал бы, что у человека с головой не все в порядке, а тут собственными, вот этими глазами, — тыкая пальцем себе в лицо, продолжал в захлеб говорить Федор, — видел все.

Переведя дыхание, он снова продолжал говорить, отчаянно жестикулируя:

— А бабка-то какова, вы бы, мама, видели. Не испужалась, застыла словно столб соляной и не с места, тварь страшная к ней, а она … Ну я страху натерпелся, все, думаю, гаплык нам с бабкой пришел, аж глаза закрыл, а она …А я к бабке… Думал, помочь… А она меня так приложилась, что, когда в себя пришел, думал умер. Вот, мам, как было. Опосля этого и верь, что нет ни Бога, ни черта. Врут нам все, сам видел, есть. И тварь эту окаянную видел и слово божье слышал.

Соня понимала, что в такой ситуации парню нужно выговориться, поэтому молча внимательно слушала и не перебивала. Федор продолжал говорить, присев рядышком у ног Сони прямо на землю, склонив на колени тещи голову. Та тихо поглаживала его по голове словно маленького ребенка, успокаивая. Речь его становилась все тише и бессвязней, и через мгновение Федор уснул, забрав весь груз произошедших событий в свои сновидения.

Бабка, зайдя в сени, закрыла входную дверь на щеколду для пущего спокойствия, зная, как трудно оставаться в двух шагах и не войти в дом. Пройдя в светелку, окинула все строгим взглядом: натопленная печь, стоявшая рядом детская купель, наполненная на ширину ладони святой водой и выложенная травами так, как того требовалось для обряда, свечи, горевшие во всех углах светелки, расставленные в строгом порядке.

— Молодец, ничего не напутала, — удовлетворено себе под нос пробурчала старуха.

Не разматывая, она уложила ребенка прямо на алтарь перед горящими свечами. Те ярко вспыхнули и тут же недовольно зачадили. Не обращая внимания, бабка покряхтывая, опустилась на колени.

— Да уж, года не те, — подумалось не к месту, но она тут же отогнала невеселую мысль. Трижды наложив на себя крестное знамения и выспрашивая у высших сил твердости духа, принялась читать молитву. Над телом младенца появился сгусток черного тумана, который все больше уплотнялся и ширился в разные стороны. Смрад, исходивший из младенческого тела, становился невыносимым, забивал дыхание. Резь в глазах и текущие слезы застилали все вокруг. Плачь ребенка перешел в скулеж с завыванием, словно у раненого волка. Но бабка, не останавливаясь, продолжала на распев произносить молитву. Черный вязкий туман распространился по всей горнице, пытаясь дотянуться до старухи, но, приближаясь, снова откатывался, словно натыкался на невидимый барьер. Рык исходивший из гортани малышки, словно вой шакала все громче звенел в ушах. От напряжения тело вибрировало что натянутая струна, готовая в любой момент лопнуть. Ноги одеревенели. Все труднее и труднее было сдерживать барьер. Силы зла все с большей яростью накатывали на старую женщину. Все чаще отчаяние овладевало Олесей, заползая в самые глубокие уголки души. Сколько времени длилось противостояние, старуха не знала. В голове был полнейший хаос, только слова, слетавшие с губ, мерно продолжали звучать. Пот и слезы текли ручьем, застилая все вокруг. Напряжение переходило допустимые границы человеческого организма. Она почувствовала, как внутри взорвалась тысячи бомб.

— Это конец, — промелькнуло в опустошенной голове старухи, и она завалилась на бок.

Синай с холма наблюдала несущееся на всех парах небольшое облако. Через мгновение увидала двух сидящих богообразных старцев, о чем-то увлеченно спорящих. Да, это были Петр с Мефодием. Озабоченность на лицах и вид транспорта, выбранный путешественниками, говорил о многом. Еще задолго до прибытия Синай знала, почему эти двое, минуя все дипломатические каналы, решили прибыть в царство хаоса. Встретить старцев у границы своего владения девушка решила по двум причинам. Первая состояла в том, чтобы дорогие гости в назначенный час спокойно пересекли рубеж ее владений без проволочек и заминок. Другой причиной было время, а его-то у них практически не осталось. Зная, с какой сатанинской силой придется вступить в сражение (а ведь не обошлось и без помощи ее ненаглядной сестрицы Анис, помогающей тьме по своей прихоти), она не осталась сторонним наблюдателем, а кинулась на помощь. Понимая, что не спаси они сейчас тело Клеандры, тьма будет править еще много веков на земле. Синай стояла на холме и думала о сложившемся положении вещей, вглядывалась в горизонт, туда, где заканчивались владения рая, и начиналось государство Запределья — вотчина всемогущего бессмертного хаоса, ее отца, древнего правителя всех начал: небесного, земного и подземного мира. Он исток, творящий жизнь, и его же уничтожающий, то начало, в котором нет ни добра, ни зла, одно лишь равновесие.

Облако опустилось рядом на холм, двое старцев молодцевато спрыгнули, направившись к девушке.

— Рады приветствовать дочь всемогущего Хаоса, — поклонившись в пояс хором произнесли старцы. — Мы прибыли к тебе, несравненная повелительница …

Резко замолчав, уставились друг на друга.

— Ты это чего? — Начал сердито Петр. — Лезешь поперед батька в пекло.

Мефодий как петух, готовящийся защищать свой курятник от непрошеного гостя, принял бойцовскую позу. Сразу же позабыв о том, где они и для чего здесь, принялись оспаривать право первенства вести переговоры.

— Ты, Петя, помолчал бы, хватит нам твоих идей, слишком часто из-за них мы впросак попадаем. И не мешай мне. Это мое ведомство занимается внешней политикой, так что отойди в сторонку и не мозоль глаза нашей Синай своим глупым видом, — отодвигая стоящего Петра, сделал шаг вперед Мефодий.

От такой наглости Петр стоял с открытым ртом. А Мефодий, не давая опомниться другу, продолжал:

— И чего согласился взять тебя с собой, сидел бы ты в своем кабинете и дальше разглагольствовал.

Вид остолбеневшего Петра вызвал на лице Синай улыбку.

— И надо мне было тебя с собой тащить, сам бы управился.

Этого Петр стерпеть не смог и, кинувшись в след, схватил обидчика за белоснежную тунику и дернул. Мефодий, не ожидавший подвоха, беспомощно взмахнул руками и начал оседать. Вовремя пришедшая на помощь девушка избавила старца от казуса.

Петр воспользовавшись заминкой, взял девушку под локоток, предлагая пройтись, и продолжал как ни в чем не бывало:

— Простите моего друга за столь глупое поведение, молод еще. Я его, отрока, учу хорошим манерам, да туго у нас наука некоторым дается.

Мефодий, оглядываясь по сторонам, стряхивал несуществующие пылинки со своей туники.

Синай, с улыбкой наблюдавшая за перебранкой, решила помочь горе дипломатам выйти из создавшегося положения, не задев их гордости. Не зря же говорят, что млад, что стар, и те и другие дети. Нежно освободив свой локоток из руки Петра, она повернулась к обоим старцам и заговорила:

— Я рада приветствовать в своем государстве двух столь уважаемых гостей. — Звенящий мелодичный голос разом остановил перебранку двух бойцов.

Приосанившись, старцы смущено извинились, за столь некорректное поведение. Синай, махнула рукой, остановив поток словоизлияний. предложив всем отправится во дворец. Старцы с благодарностью посмотрели на девушку, столь корректно помогшей им выйти из создавшейся ситуации, и хором изъявили желание принять приглашение.

— Ведите нас, дорогая принцесса, — тут же забыв о перебранке, сказал Петр, — мы ваши гости и последуем за вами.

— Нам нужно поторопиться, времени осталось совсем мало. Ребенок в руках у бабки Олеси.

— Как!? — Снова хором воскликнули старцы, — неужели старухе удалось похитить ребенка?

— Да, и сейчас от нас зависит, что мы успеем предпринять. Проклятие, насланное Лилит, последний раз использовалось во времена древней войны.

Петр остановился как вкопанный, идущий за ним Мефодий от неожиданности налетел на друга.

— Значит, мои опасения были верны?

— Вот именно, — поторапливая своих гостей, на ходу объясняла Синай, — вы были правы.

— Вы можете мне сказать, о чем идет разговор? — Останавливаясь и поглядывая на собеседников, спросил Мефодий.

— Как, разве вы не знаете о проклятии сколопендры? — Удивленно спросила девушка.

— Но я думал это миф, читал в старинных манускриптах, что вроде бы этим проклятьем воспользовались силы тьмы, чтоб выиграть сраженье, изведя под корень все живое на земле, и установить царство смерти. Но такого быть не могло, вот поэтому я и принял все за миф.

Синай горько улыбнулась.

— Если бы это было так, но на наше несчастье, это не миф, а настоящая, правда. В последнем сражении темные силы, почувствовав, что проигрывают, решили превратить землю в пепел, а людей в тварей, напоминающих их самих. И это проклятие, насланное на род человеческий, быстро делало свое дело. Огромные орды превращенных в бездумные существа людей нападали на оставшихся в живых, поглощали невинных детей и заставляли храбрых воинов света становиться трусливыми шакалами. От безнадежности и отчаяния перед лавиной тварей, катившейся по всей земле, род человеческий сник. Тогда еще никто не знал, как с этим бороться. Ужас заставлял целые армии Господа дрогнуть и отступить. Солдаты света пали духом и бросили оружие. Потеряв веру, они бежали с поля битвы. Они не понимали, что смерть все равно настигнет их. Жизнь, покупающаяся трусостью и предательством, спасения не приносила, а превращала в таких же тварей. Вот так-то. — Закончила свою горькую повесть Синай.

Дальше шли молча, задумчиво поглядывая по сторонам.

— И что же получается, — первым нарушил молчание Мефодий — мы не сможем помочь Клеандре. И она…о Господи!!! — Возвел руки к небу старец, во всех красках увидавший в своем воображении весь тот ужас, который может произойти на земле, не прими они срочных мер. — И она будет той первой тварью, принесшей не по своей воле погибель всему живому на земле?! И в этом в первую очередь виноваты мы с Петром! Ой! Ой! … Отец наш небесный, да зачем ты двух олухов на такое серьезное дело отправил?! — Голосил Мефодий, теребя себя за бороду и размахивая посохом.

Синай, приблизившись к старику, успокаивающе произнесла:

— Еще не все потеряно, я владею секретом снятия заклятия, но нужно поспешить, время уходит.

— Да, да, конечно, нужно поспешить, — тут же успокоившись и взяв себя в руки, прибавил шаг Мефодий, обгоняя стоявшего и молча наблюдавшего за происходящим Петра.

— Ну, чего стоишь, не слышишь, что тебе девушка говорит? Торопиться нужно.

И быстрым шагом, опираясь на посох, Мефодий двинулся вперед. Петр хотел что-то сказать, но передумал и, лишь махнув рукой, двинулся следом.

Тропинка вывела к большому окруженному голубыми деревьями озеру. Не далеко, у самой воды, стояла запряженная колесница. Тут же на траве отдыхали то ли звери то ли птицы. Учуяв хозяйку, они разом подскочили и нетерпеливо перебирали огромными лапами.

— Ах! Ох! — В один голос воскликнули старцы.

— Ну, уважила нас, красавица. Много наслышаны о лайнах твоих, да вот не думали, что доведется увидеть. Красота, да и только! — Не переставали восхищаться гости.

— Что вы, — смущено произнесла девушка, зардевшись от похвалы, — они, как и все волшебные создания добра, прекрасны, жаль только жить без создателя не могут, погибают.

Животные больше напоминали оживший памятник, сделанный из хрусталя. Красавцы с изгибающимися длинными, похожими на лебединые, шеи, с огромными крыльями выглядели величественно. В ярком солнечном свете их сильные прозрачные тела переливались брильянтовым блеском. Казалось, тронь, и они осколками упадут на землю. Большие лапы, с крепкими мышцами, натянутыми словно канаты, демонстрировали силу зверя, готовящегося к прыжку. Зрелище это, увиденное единожды, в памяти оставалось навсегда.

— Ну и чего мы стоим? — Спросила Синай, подбадривая старцев. — Вперед, нас ждут большие дела.

Мефодий, оглянувшись на Петра, осторожно засеменил к дверцам, предусмотрительно открытым Синай. Она ожидала их уже внутри, держась за перильце колесницы. Петр последовал примеру друга.

— Дворец. — Выкрикнула хозяйка волшебных существ, тут же взмывших в небо.

Старцы прикрыли глаза и приготовились к долгому путешествию. Но, не успев как следует умоститься, услыхали приглашение выходить.

— Вот мы и дома.

Немного качнувшаяся колесница мягко опустилась на твердую поверхность. Синай открыла дверцу и легко спрыгнула на землю, помогая выйти Петру и Мефодию.

— Прошу вас пожаловать в мою обитель, — в приглашающем жесте указывая на замок, улыбнулась Синай.

Дворец, под стать своей хозяйке, был столь же прекрасен и утончен. Принимая руку Синай, Мефодий восторженно причмокнул. Не стесняясь, он восхищенно крутил головой по сторонам. Ступени, поднимаясь в высь и переливаясь в солнечных бликах словно зеркальные, заканчивались огромным хрустальным плато. Арка высотой в три человеческих роста, вместо таких привычных ворот, как бы приглашала войти. Под сводами тенистых стен мозаичный пол переливался всеми цветами радуги, одним видом заставлял все невзгоды оставлять за порогом. Стены были с постоянно изменяющимися картинами великих деяний человеческих, уходящих в далекое прошлое, где герои праведных дел становились легендами и провозглашались святыми. Все в замке постоянно изменялось, неизменным оставался лишь образ добра. По-другому быть и не могло, ведь его хозяйка Синай, само совершенство, создание, не имеющее изъянов, не подверженное порочным страстям, сама добродетель, лучшее творение Хаоса. Она являлась тем истоком, из которого все выходило и вновь поглощалось, уступая место вновь всему новому. Повелитель вечного течения, не стоящего на месте. Достойная дочь своего отца, в отличии от ее родной сестры Анис, той, которая вобрала в себя все самое порочное, что есть в существовании всего сущего: все пороки человечества.

Добро и зло всегда идут рука об руку, в каждом из них есть частица другого. Вот так и Синай с Анис несут в себе эти зачатки, это закон, а уж от души зависит выбор пути. Путь добра тернист, тяжек, и не каждому он по плечу. Вот и сейчас, идя под сводами прекрасного дворца с его хозяйкой, Петр думал о злобной сестрице Синай, ставшей причиной стольких неприятностей лишь потому, что замуж захотелось, словно простой деревенской бабе. И плевать за кого, хоть за черта лысого…

Звон колокола неожиданно ворвался в размеренные мысли Петра, вернув его моментально к делам насущным.

— Что это? — Удивленно воскликнул Мефодий, вертя головой в поисках исходившего звука.

Но, увидев, как в одно мгновение осунулось и посерело лицо Синай, понял, произошло что-то очень плохое. Девушка, не удостоив ответом, метнулась к неприметной двери в боковой стене, крикнув на ходу:

— Скорее за мной!

Старцам дважды объяснять не было нужды. Быстро развернувшись, словно лихие мальчишки, устремились следом. От прикосновения руки дверь бесшумно распахнулась, впуская хозяйку. Мрачноватый зал, в котором они оказались, был совсем не похож на все увиденное ими ранее в замке. Стены выложены тесаным камнем, потолок нависал сплошной глыбой. Взглянув в центр зала, Петр опешил. Там на возвышении семи ступенек находился алтарь, на котором стояла каменная чаша с огнем. Огонь, исходивший, казалось, из глубины самого камня, ярко горел голубым мерцающим пламенем. Петр с Мефодием заворожено уставились на него, не в силах оторвать взгляд.

— Это то, о чем я думаю? — Шепотом спросил у девушки Петр, указывая в сторону огня. — Или мне это снится?

Синай взглянула Петру прямо в глаза и так же тихо прошептала:

— Это вам, дорогой Петр, не снится. Вы правы, перед вами огонь жизни. Я удостоена чести ему служить. Так же как Анис служит пламени смерти. Она разрушает, я созидаю. И пока эти два огня горят, жизнь и смерть будут существовать. Это весы, держащие равновесие всего сущего на земле.

Помолчав, она добавила:

— Вы первые, удостоенные чести его созерцать.

Старцы преклонили колени, воздавая почтение священному огню.

— Но что мы тут делаем? — спросил Мефодий.

— Хороший вопрос. Естественно, что я не из праздного любопытства вас сюда пригласила. Только огонь жизни может противодействовать заклятию сколопендры. И я испросила разрешения взять его частичку для отправки на землю.

Повернувшись к Петру, Синай долгим взглядом посмотрела на старика.

— Нет, что ты, доченька, я не могу. — Поняв, что от него требовалось, тут же отступил назад, протестуя, Петр.

— Я знаю, это не легко, — поднимая руку и прося выслушать, продолжала Синай. — Я понимаю, что вы хотите сказать. Но дорогой Петр, по этой же причине мы не сможем отправить и Мефодия на землю. Он из молодых, а, значит, нести огонь жизни ему не под силу. Вы единственный, кто остался у нас из древних, и только вам под силу пронести частичку огня на землю. Пока огонь будет у вас, враги нам не страшны. Ответ за вами, только знайте, время на исходе. Колокол возвестил о том, что силы бабки Олеси на исходе. Да прибудет с ней Бог и укрепит ее веру, — добавила Синай.

— Да что тут думать?! — Засуетился Мефодий, — говори Синай, что нужно делать. Он согласен. Тут нечего думать.

— Ну да, — возмущенно перебил Петр, — это не тебе в осиное гнездо лезть. От нечистой силы отобьешься, так от Клеандры огребешь. Да тут еще и поспорить можно, кто хуже.

— Не хнычь, — накинулся Мефодий, — Чего раньше времени нюни распустил. Я что? Я завсегда готов, но сам ведь слышал, что Синай сказала, нельзя мне, слаб я. А то что ж думаешь, не пошел бы? Пошел бы, еще как пошел бы. Дело прежде всего. Но тут, друг, результат важен, а у тебя, как ты понимаешь, шансов из этой заварухи выйти сухим больше.

— Знаю, как бы ты пошел. — Негодующе произнес Петр, но всем уже стало ясно, какое решение принял старец.

Недовольное бурчание было лишь для проформы. За пререканиями никто из них не заметил, как в руках Синай оказался предмет, очертаниями с виду напоминавший человеческую фигурку. Только посмотрев внимательно, Петр понял, что держит Синай. Эту вещицу ему пришлось видеть единожды и то мельком, когда молодым служкой помогал своему учителю разбирать древние магические фолианты. В руках Синай находился символ власти перемещения душ. Говорили, что в древней войне он был уничтожен, и только его описание редко встречалось в некоторых старых магических рукописях. Сила магического амулета сама по себе ничего не значила, только посвященный, знавший формулу, мог использовать силу талисмана. Петр посмотрел на девушку, как бы не веря.

— Все будет хорошо Петр, — уверено глядя в глаза старца, сказала Синай, развеяв его последние сомнения.

Мефодий тихонечко отошел в сторонку, как бы ненароком его не зацепили, и наблюдал за приготовлениями. В зале стояла давящая тишина. Казалось, что даже стены понимали огромную важность происходящего. Синай подошла к алтарю, опустилась на одно колено, склонила голову и тихо запела. Звенящий голос полился вдоль стен, заполняя собой все пространство вокруг. Сначала такой тихий, грустный, голос все крепчал, становясь более громким и сильным. Вот уже можно было разобрать слова, произносимые на древнем языке. Тут девушка резко поднялась с колен, выставив перед собой символ власти. Петр, не отрываясь, уставился на амулет, разгоравшийся с каждым словом все сильнее. Вскоре смотреть на него становилось невмоготу, но он словно магнитом притягивал взгляд, не давая возможности отвернуться. Петр почувствовал, как весь напрягся, превращаясь в сгусток энергии. Последним ощущением был сильный толчок, словно ядро выпустили из пушки. Только слова власти звенели в голове:

— О, божественный отец! Тот, что создал небо и земли, поднял горы и сотворил все, что над ними, создал воду! Тот, что натянул оба горизонта как занавес и поместил там души святых. Кто порождает свет и вызывает наступление тьмы. Твоим именем я, дочь твоя знающая и владеющая словом магическим, повелеваю…

Дальше Петр не слышал, чувство беспредельного свободного полета, овладело им.

Лилит металась в своей конуре, изрыгая проклятия на голову стонавшей в углу ламии.

— Я тебя, шлюха, подзаборная зачем, посылала?! Ты что же думаешь, в санаторий за заслуги тебя определили?! Чего молчишь?! Недоносок болотный, дитя несчастий человеческих.

— Ты меня погубить захотела! — Скулеж исходил из темного угла, где зализывала боевые раны ламия. — Ты почему не сказала, что эта старая грымза такой силищей владеет?

— А ты думала тебе там встречу с духовым оркестром устроят? Я тебе, безмозглое существо, награду по заслугам обещала?! Так знай, слово мое кремень. Котел тебе обеспечен. Сама полезешь или мне помочь?

— Смилуйся, Лилит, ведь я еще пригожусь. За что же ты так со мной? Сама же говоришь, без мозгов. А если нет мозгов, так и котел не поможет. Давай уж лучше в ссылку, по этапу.

— Какому этапу, дура? — Расхохоталась Лилит, поворачиваясь к Ламии. — Запомни, плесень, все этапы ведут к нам, в преисподнюю. Других этапов для таких как ты и я не существует. Ты что же на земле пять минут была, а жаргон как у зека, отсидевшего пожизненку.

— Ну, значит, к тебе по этапу, — услыхав квакающий смех Лилит, ламия приободрилась, понимая, что самое страшное позади. — Ты вот разоряешься на меня бедную, несчастную, всеми обиженную, а нет, чтоб немного понимания к моей участи. Такого страху натерпелась, такого страху…

— Заткнись, дура, — снова заорала Лилит, — ты хоть понимаешь, гнилушка болотная, чего меня лишила? Я самого Азазело могла поймать в свои сети и с его помощью вырваться в мир снов человеческих. А уж там бы зажила, — мечтательно задрав лысую голову, продолжала говорить Лилит. Но тут же вспомнив, кто был причиной ее неудач, с новой силой набросилась на свою жертву:

— Чего расселась? Давай в котел полезай, или так расплющу, что соскребать нечего будет.

— Лилитушка, — завыла болотная тварь, подползая к ведьме, — ты ведь сама говорила, что заклятье твое очень сильное, так, может, не все еще потеряно, а?

Лилит призадумалась. «А ведь, правда, не все еще потеряно. Чего я испугалась. Ну похитила старуха дитя, и что дальше? Не совладать старой перечнице с магической силой проклятья сколопендры. И не такие пытались, да не вышло ничего у них». Зловещая улыбка заиграла на роже Лилит:

— Смотри, бабка, как бы пупок не развязался.

И уж совсем позабыв о незадачливой помощнице, занялась своими делами. Ламия, увидав потерянный к ней интерес хозяйки, кинулась на утек.

Соня с ужасом наблюдала, как подворье вместе с домом обволакивает густой черный туман. Она боялась пошевелиться и старалась не потревожить уснувшего на ее коленях зятя. Все, что находилось внутри двора, будто пропиталось липким страхом. Смерть ощущалась в каждом вибрировании воздуха. Хотелось закричать, но крик застыл комом в горле. В этой черноте лишь блестевшие глаза женщины выдавали присутствие живого. Соня перевела взгляд на окошко, светившееся в глубине двора тусклым мерцающим светом, но разглядеть ей ничего не удалось. Внутри все протестовало, наполняющее чувство катастрофы сковало все тело. Казалось, что жизни больше нет, лишь пугающая пустота вечного страдания наполняла этот заброшенный всеми островок земли. Неожиданно звук колокола, как гром среди ясного неба, разорвал тишину. Соня, вздрогнув, посмотрела на небо. Яркая звезда стремительно летела, разрывая в клочья темный густой туман. И мгновенно все стало меняться. Ужас, недавно сковавший все вокруг, стремительно покидал завоеванное им пространство, освобождая место всему живому. Женщина почувствовала как медленно, будто с неохотой, освобождается от невидимых пут ее тело. В воздухе снова послышались голоса ночных птиц, пение сверчка где-то там в траве. Жизнь возвращалась, неся с собой радость и надежду.

Белое облако тумана тихо покачивалось над алтарем, все больше уплотняясь и приобретая человеческие черты. Через мгновение парящий Петр в прекрасной белой мантии со своим неизменным посохом пытался привести в чувство старую женщину. Ощущение легкости разлилось во всем теле, возвращая старуху к жизни. Она тихо лежала, не двигаясь и наслаждаясь покоем. Ей так хотелось растянуть эти минуты на целую вечность.

— Олеся, ты меня слышишь? Олеся. — Тихий голос проникал внутрь ее сознания. Старуха не хотя открыла глаза и вслушалась в звук голоса, доносящийся от куда-то с потолка.

— Слава Богу, успели.

Олеся с любопытством повернула голову в сторону говорящего.

— Батюшки!!! — От неожиданности забыв про свои болячки, старуха резко вскочила на ноги. — Да не уж-то сам первый ангел к нам пожаловал?! — Всплеснув руками, восхищенно разглядывала парившего под потолком Петра, продолжала балаболить Олеся, не давая тому вставить словечко. — Спасибо Господу!!! А я уж грешным делом подумала, оставили нас, забыли.

— Олеся, — теряя терпение повысил голос Петр, — ты можешь помолчать хоть минуту? Неужели страх помутил твой разум до такой степени?

— Ой, батюшки каюсь! — Смирено опустившись на колени произнесла старая женщина.

— Ну так-то лучше. Ты прости, что пришлось повысить голос, у нас с тобой времени совсем нет. Слушай меня внимательно. Распеленай ребенка и отойди в сторонку.

Старуха быстро кинулась исполнять указание. Через минуту на алтаре лежало голое тельце малышки, покрытое страшными щупальцами. Бабка вовремя отскочила, увидав кинувшийся в ее сторону отросток.

— Какая мерзость! — С брезгливостью отряхивая руки о передник, пробормотала старуха.

Побеспокоенные отростки слепо выстреливали в разные стороны и, хватая воздух, снова возвращались в тельце. Смотреть на это было не возможно, и старуха отвернулась, шепча охранительную молитву.

Петр опустился рядом с ребенком, направил посох к сердцу малышки и произнес: — Я, наделенный словом власти и огнем жизни, повелеваю, выйди отродье смерти из тела ребенка и упади наземь. И пусть земля содрогнется, раскрыв свои объятия, и поглотит тварь противную взору человеческому, унеся проклятье сколопендры до скончания веков. Да будет человеческий ребенок, да погибнет тот, кто нанес этот удар. Вселяю, Клеандра, в тело твое частичку огня жизни, и возродится тело.

Яркая вспышка на мгновение ослепила старуху, заставив ее прикрыть глаза. В доме наступила тишина. Открыв глаза, Олеся огляделась: в горнице никого не было, лишь исцеленный младенец являл собою доказательство присутствия Петра. Молча уставившись на девочку, мирно посапывающую на алтаре, женщина почувствовала как сильно она устала.

— Ну вот и твоя жизнь начинается в мире людей, — беря на руки и опуская в купель ребенка, проговаривала бабка.

Голос петуха, кричавший вдалеке, возвестил о наступлении нового дня. Бабка, вымыв и замотав в пеленку ребенка, направилась к двери. Во дворе нетерпеливо ожидали, сгорая от страха, близкие ей люди. Не успела она приоткрыть задвижку, как почувствовала, что с другой стороны уже тянут дверь на себя.

— Да погодьте вы, неугомонные, силу свою прикладывать, — недовольно крикнула старуха.

Соня по ворчанию матери уже догадалась, что беда их дом хоть на время, но миновала, и на том спасибо. Старуха вышла на порог и, улыбнувшись, протянула молодому отцу его первенца. Федор, рвавшийся еще секунду назад в дом, застыл, глядя перепуганными глазами на бабку. В этих глазах читалось все: и страх за малышку, и надежда на исцеление.

— Ну чего встал, папаша? Аль испугался? Ишь, совсем недавно героем был, а тут испугался. Бери дитя.

Соня, видя нерешительность зятя, подтолкнула его.

— Ну, Федя, бери, ты у нас герой.

Папаша аккуратно, словно хрупкую вещь, взял на руки ребенка. Малышка, почувствовав неуверенные руки, тут же проснулась и заплакала сильным звонким голоском.

— Плачет! — Радостно воскликнул новоиспеченный папаша.

— Конечно, плачет, — тут же выйдя вперед и на правах хозяйки забирая из рук неопытного папаши ребенка, проговорила Соня.

— Мама, ты как хочешь, а я малышку в больницу больше не отдам.

Бабка, взглянув на Федора, произнесла:

— Вот он пусть и решает, сам же говорил, их жизнь, они у нас самостоятельные.

Соня с мольбой повернулась к зятю. Федор стоял, переминаясь с ноги на ногу, понимая, что решение за ним. Но как поступить, он не знал. Сердце подсказывало, что в больницу малышку отвозить не стоит. Но как быть с законом, ведь по закону он преступник, укравший ребенка. Под внимательными взглядами женщин, терпеливо ожидающих его решения, Федор совсем растерялся. Бабка понимала и не торопила, знала, что выбор не из легких. Тяжело вздохнув и окинув взглядом женщин, он обреченно произнес:

— Я сейчас поеду в больницу и привезу жену, а потом пойду и сдамся в милицию, а вы тут ни при чем. Меня пусть судят, но ребенка не отдам, — развернувшись, он направился к мотоциклу.

Старческий смешок, раздавшийся за спиной, удивил Федора, он остановился и вопросительно взглянул на бабку Олесю.

— Вот это мужик, сразу видно орел. — Протянула старуха, отсмеявшись. — Знай наших. Так, Федор? Ты что думаешь, как Павка Морозов посмертно медаль за храбрость получить? А кто, по-твоему, дите воспитывать будет? Клавдия одна? Позволь тебе напомнить, что ей не только мать, но и крепкая рука отца пригодится.

— Так что же делать, — совсем растерялся парень, — меня все одно найдут и посадят, вы бабуль может не в курсе, но по закону я преступник, укравший младенца. А на остальное им наплевать, сильно разбираться не будут, в бобик и в тюрьму.

— Ну, допустим, в бобик своего зятя мы не отдадим, а вот Клавдию, сынок, нам пора привезти домой, тут я с тобой полностью согласна, — все еще улыбаясь, продолжала говорить старуха, — и тут медлить нельзя, так что заводи своего громкого коня и вперед за нашей девочкой.

— Вы что опять собрались со мной? — Удивленно спросил Федор.

Соня молча, держа на руках ребенка, переводила взгляд с одного на другого.

— А ты как думал? Сколько раз тебе говорить, что одна голова хорошо, а две лучше. И, пожалуйста, не спорь, а то время только теряем. Малышку скоро кормить нужно.

При взгляде на спокойно сопящего на руках у тещи ребенка, лицо молодого папаши просветлело. И больше не споря, он кинулся заводить мотоцикл. Взглянув на небо, Соня забеспокоилась, новый день полным ходом вступал в свои права.

— Ничего, успеем, рассвет только начался, — проследив за ее взглядом, успокоила бабка. — Мигом домчимся, а там уж положитесь на меня, детки.

В тишине раннего утра звук заведенного мотора раздавался, казалось, во всех уголках спящего района, Соня быстро зашла в дом, чтоб не проснулась девочка. Федор молча посмотрел на умостившуюся в коляске бабку и выехал со двора. На улицах было ни души, город крепко спал. Говорят, что самый крепкий сон перед рассветом, невольно пришло в голову молодому человеку, но он тут же отогнал эту мысль и, сильнее нажав на газ, покатил в сторону больницы. Добрались быстро и без происшествий. Бабка выбралась из коляски и, кряхтя, разминала затекшие ноги. Федор, заглушив мотор, молча уставился на старуху и ждал ее приказаний.

— Ну, чего стоишь как пень? — Недовольно пробурчала старуха, — Давай вперед, жену похищать.

Они двинулись в направлении больницы. Бабка, остановившись, прислушалась. Одобрительно хмыкнув, указала на дверь.

— Пошли. Видимо, наши враги еще не очухались после столь лестной встречи на земле, так что мы можем спокойно заходить.

— А как же медперсонал? Они ведь могут тревогу поднять?

— Не подымут, наши дамочки все еще мирно посапывают.

— Да откуда вы знаете?

— Раз говорю, то знаю, — перебила бабка, — а ты не спорь, а показывай, где наша красавица отдыхает.

Взявшись за ручку входной двери и потянув, Федор убедился, что не заперта. Хороший знак, облегчено вздохнул он и уже более уверено шагнул в тусклый холл больницы. Боксы располагались по обе стороны длинного коридора. Федор уверено направился в самый дальний угол, где по его подсчетам находилась палата Клавдии. Бабка, семеня следом, остановилась у стола дежурной. Тускло горевший ночник круглым пятном освещал сиротливо лежащую в центре стола книгу. Федор, не задерживаясь проследовал в направлении палаты и, дернув дверь, удивленно остановился. Все еще не веря, дернул еще раз — с тем же результатом. Большая, выкрашенная в неизменный белый цвет дверь только тихонько скрипнула.

— Гляди, как в карцере все заперто, — пробормотал Федя, направляясь обратно.

Бабка по хозяйски выдвигала ящики стола и целенаправленно что-то искала.

— Дверь заперта, — полушепотом сказал Федор.

Старуха, не отрываясь от поисков, буркнула:

— А ты чего ожидал? Сам же говорил, в энтих ваших больницах режим как в тюрьмах. В правом углу верхнего ящика ключи лежат с номерками, возьми.

— Ага, — тут же засуетился парень.

Он с грохотом отодвинул ящик и нащупал тяжелую связку ключей, которые громко звякнули в тишине пустого коридора.

— Тише ты, оболтус, всех больных перебудишь.

Парень, не дослушав, кинулся обратно к палате, на ходу ища нужный ключ. Подойдя, тихонько вставил в замочную скважину, провернул. Чуть слышный щелчок вызвал вздох облегчения. Толкнув дверь, Федор огляделся. В предрассветном свете, падающего с огромного окна, палата вызвала угнетающее чувство. У стены стояла железная койка с провисшей панцирной сеткой и ничем не уступающая ей по давности тумбочка с отвалившейся дверцей, весящей на одной петле. На ней стояла пустая алюминиевая миска, изогнутая в разных местах, видимо, прошедшая не одну сотню рук. На кафельном полу у постели стояли огромные и совсем уж не по размеру ног Клавдии кожаные шлепанцы с нанесенным белой краской номером. Видимо, чтоб не позарились, мелькнуло в голове у Федора. Пройдя ближе к накрытой чуть ли не с головой застиранным, потерявшем лет сто назад цвет, байковым одеялом женщине, тихонечко потряс.

— Клав, проснись, — спящая недовольно пошевелилась, что-то шепча во сне, и натянула тонкое одеяло выше.

Федор потряс сильнее. Разбуженная женщина недовольно повернулась, уставившись сонными глазами на стоящего перед ней мужчину. Мотнула растрепанной рыжей головой, все еще не понимая, как он тут оказался. Федор оторопело смотрел на сидящую в довольно преклонном возрасте женщину, не зная, что предпринять.

В этот момент женщина завопила. Крик, вырвавшийся из мощной груди, отскакивая от стен и покидая палату, эхом прокатился по всем этажам мирно спящей больницы.

— Пожалуйста, замолчите, я вам все объясню, — пытался успокоить вопящую Федор.

Но чем больше он старался, тем сильнее орала бабища.

— Заткнись, дура, — не выдержал Федя и, сам от себя не ожидая, опустил свой кулак на голову вопящей женщины, от чего та, захлебнувшись собственным криком, повалилась снова на подушку.

Потирая кулак, он услыхал за спиной смешок. Повернувшись, тут же увидал укоризненный взгляд старухи.

— Вот, — разводя руками и опуская глаза, словно провинившийся ребенок, тихо произнес, — Вырубил… Случайно.

Бабка, подойдя ближе к оглушенной, хмыкнула:

— Не зять, а Штирлиц какой-то. Клавдию иди ищи, случайность ходячая, да не методом тыка. А я тут немного за тобой подчищу.

Дважды парня просить не пришлось. Облегчено вздохнув и положившись на старуху, он вышел в коридор. Оглядываясь по сторонам, Федор пытался припомнить дверь палаты Клавдии. Проведывая ее, он подходил к последнему окошку, значит, внутри это должна была быть крайняя угловая палата. И как же случилось, что он, инженер, просчитался. А может ее перевели, размышлял он, стоя посреди коридора и окидывая взглядом все двери. Но тут услыхал с противоположной стороны шорох, как будто бы кто-то скребся. Федор прислушался, и тут же хлопнул себя ладошкой по лбу.

— Ну и дурак же я. Все верно, окно последнее, но с другой стороны, ведь мне приходилось обходить здание.

Подойдя вплотную к двери, Федя торопливо зашептал:

— Клавдия, родная, я здесь, подожди, — быстро перебирая ключи с номерами палат и найдя нужный, открыл дверь. Навстречу ему кинулась в объятия всхлипывающая жена. Не давая опомниться, торопливо спросила:

— Что с нашей девочкой? Где она?

Федор нежно поглаживал длинные волосы любимой и успокаивающе шептал.

— Все хорошо, не волнуйся, девочка жива и здорова, дома с матерью.

— Ворковать, голуби, продолжите дома, а пока быстро выметаемся отсюда подальше. С минуты на минуту в больнице начнет собираться толпа врачей, и, думаю, встреча с ними нам не сулит большого счастья. Я права, зятек? — Веселым голосом спросила старуха.

Клавдия оторопело посмотрела на родную бабку, все еще не понимая, что здесь происходит. И как старая женщина, не выходящая из дому, казалось, тысячу лет, оказалась вместе с ее мужем в больнице. В глазах девушки читалась уйма вопросов. Но бабка, быстро взглянув на внучку, оборвала сразу все.

— Клавдюшка, все вопросы оставь на потом. Это, я думаю, не то место, где мы должны беседовать. Давайте, ребятушки, смываемся. — Беззлобно продолжала бубнить старуха, подталкивая молодежь к выходу.

— Бабуль, а если нас начнут искать? — Обратился к старухе Федор.

— Не начнут, они просто о ней не будут помнить. Не было у них такой пациентки, так что ль говорится? — Радуясь своей смекалке, удовлетворено хихикая, продолжала подгонять молодых бабка.

Выйдя на крыльцо, Клавдия вдохнула полной грудью свежий воздух.

— Ах! — Воскликнула восхищенно девушка, всматриваясь в даль, где слышалось пение соловья. Трава, переливаясь бриллиантовым блеском в утренних лучах восходящего солнца, заставляла хотя бы на время забыть перенесенные невзгоды. Клавдия счастливо улыбнулась, приклонив голову к крепкому плечу мужа. Обняв молодую женщину и крепко прижав к себе, Федор увлекал ее подальше от столь неприятного им обоим места.

Лилит, визжа во всю свою страшную пасть, кубарем каталась на грязном полу, сшибая все на своем пути. Летящие с полок сосуды, набитые разными снадобьями, падали, тут же разбиваясь и смешиваясь в одну кучу. Вся нечисть, прижившаяся возле хозяйки, кинулась на утек спасать свои мерзкие душонки от ужаса, творящегося внутри пещеры. Лилит, не замечая вокруг себя ничего, пыталась оторвать щупальца, покрывшие и до того неприглядное тело ведьмы. Проклятие, посланное ею же самой, обернулось для нее крахом. Вросшие щупальца все глубже проникали, отвоевывая для себя жизненное пространство в чужом теле. Словно грибы-паразиты они высасывали соки для продолжения своего существования. Противостояние ведьмы с паразитами заканчивалось не в ее пользу. Все реже двигалась горе-ведьма, крики перешли в слабые стоны, и последний хрип, вырвавшийся из глотки, окончательно поставил точку в существовании скандальной старухи. Вскорости пещера стала превращаться в кучу пепла, из которой потянулись с радостным завыванием освобожденные половинки душ. Страшный вихрь закружился на этом месте, унося в разные стороны осколки черной душонки Лилит. О полном провале и крахе самой ведьмы уже через мгновение в кабинете у канцлера Андромелиха секретарь делал доклад во всех подробностях. Постукивая нервно когтями о свой любимый стол, канцлер и не заметил окончания доклада. Секретарь замолчал, согнувшись в поклоне и ожидая приказа. Отношение канцлера к столь печальному концу скандальной бабы было двояким. Эту дамочку терпеть не могли все, начиная от последнего черта-кочегара и заканчивая правящей верхушкой ада. Нет ни одной душонки в преисподней, куда бы эта дамочка не засунула свой поганый нос. С другой стороны Лилит была могущественной особой, весьма могущественной. И уничтожение такай дамы обычной смертной может сильно повлиять на репутацию сильных ада сего.

— Сама на свои же яйца наступила, — пробормотал канцлер.

— Вы изволили что-то заметить? — Тут же вставил ожидавший секретарь.

Канцлер очнулся, злобно глядя на секретаря.

— Я, придурок, изволил заметить, что некоторых идиотов пора разжаловать в кочегары, если у них под носом такие дела творятся.

— Я с вами совершенно согласен, — тут же скукожившись сильнее, поддакнул секретарь и еще ниже опустил голову, моля сатану уменьшить гнев начальника.

Андромелих поднялся из-за стола и, нервно цокая копытами, заходил по кабинету. Раздражение его росло с каждым сделанным шагом. Ежесекундно он с ужасом ждал вызова на ковер. Как бы сатана не терпел Лилит, но разрешать врагам ада калечить их подданных, это уж слишком. Не ровен час, они скоро доберутся со своими законами к нам. От этой мысли шерсть стала дыбом. Андромелих, остановившись, взглянул на секретаря и рявкнул:

— Азазело ко мне мигом!

— Дак он к свадьбе готовится.

— К какой такой свадьбе? — Не понял канцлер, наливаясь злобой.

Перепуганный вконец секретарь, заикаясь, проблеял:

— Дак… к… к… к… то… то… той, что вы при п…п…приказали, с этой бабищей из Запределья. Анис, кажется.

— Ты, идиот неотесанный, какая свадьба?! У нас ЧП вселенского масштаба. Такую шишку завалили! Через минуту тут вся шушера ада будет. Нас линчевать начнут, а он «свадьба». Да нам бы задницы в креслах уберечь, а то, гляди, как бы на сковородах в подземелье ада до скончания жариться не пришлось. — Брызжа слюной во все стороны, орал Андромелих, бегая взад и вперед. — Пулей к Азазело, чтоб сию секунду у меня, вот на этом месте, — тыча лапой у своих копыт, — стоял, усек, кретин не доделанный? — Закончил свою тираду выдохшийся начальник канцелярии.

Помолчав, он продолжил:

— Работы не початый край, надо принимать контрмеры, а мы толком и не знаем, кто эту бабищу завалил. Ты что еще здесь? — Поворачиваясь и видя мнущегося секретаря, злобно спросил Андромелих.

— Сию же секунду, ваше-с превосходительство-с, — постоянно кланяясь и пятясь к двери, повторял прислужник.

— Что б тебе сатана задницу до золотой корочки поджарил, — прикрывая дверь, злобно прошипел секретарь.

Подготовка свадьбы шла полным ходом. Челядь невесты, посланная впереди всего обоза, на правах будущих хозяев готовила залы дворца к предстоящему веселому событию. Как не крути, а сам сатана почтит своим присутствием вечеринку, уйма гостей приглашенных со всех концов Ада приедет в назначенный час. Лишь Азазело, сопротивлявшийся предстоящему событию, теперь махнув когтистой лапой, отстранено наблюдал за творящимся переворотом. Неудачи последних дней совсем доконали несчастного жениха. Слуги, узнав, кто поселится на правах жены и хозяйки замка, кинулись сломя голову искать другое место работы. Попасть под горячую руку злобной бабенки, желающих не нашлось. И потому извинившись перед хозяином и попросив увольнения, один за другим покидали насиженные места. Многие посмеивались над горе женихом, некоторые даже жалели, если жалость уместна в таком месте, как государство ада. Лишь два существа остались преданы своему хозяину, то ли по лени, то ли в силу привычке. Да и крутая на расправу Анис к этим двум оболтусам питала слабость.

Единственное место, нетронутое перестройкой, оставался любимый тронный зал Азазело. Спрятавшись от происходящих внутренних катаклизмов перестроечного периода, трое горемык, пригорюнившись, сидели на ступеньках, ведущих к трону, и ожидали новостей из вне. Прибывший крылатый вестник канцелярии еще больше разочаровал унылую троицу. Вызов к Андромелиху радости не прибавил.

— Ну чего тебе? — Недовольно проворчал Азазело.

Посыльный, сложив крылья, подошел ближе к сидящей компании и громовым голосом произнес заученную фразу:

— Вас, господин Азазело, незамедлительно требуют прибыть в канцелярию.

— Для какого рожна? Не уж то Андромелих мне орден выписал за заслуги? — С сарказмом произнес несчастный демон.

Посыльный развернул свиток, державший в руках, пробежал его глазами и, снова уставившись на Азазело, произнес:

— Тут насчет ордена не сказано, и я такой информацией не владею, — свертывая свиток и опустив лысую голову, терпеливо продолжал доклад посланник канцелярии.

— А дураки никакой информацией владеть не могут, ты просто тупая, безмозглая машина, — взорвался, вымещая злобу на посыльном, Азазело.

— Не могу знать, это не в моей компетенции, — все так же бесстрастно произносил словно заведенный посланник.

— Брось, батяня. Видишь, он только исполняет свою работу, ну чего ты взъелся? Это то же самое, что требовать у стены пододвинуться на другое место, и то, результативней получится.

— Ты бы, умник, придумал, что нам делать, а не советы давал, — перекинул свой гнев на встрявшего собеседника хозяин.

— Дак может того, послать всех к ядреной фени! — Вставил словцо молчавший вампир.

— Ага, и напиться, — дополнил Куман.

— Хорошая идея, — мечтательно произнес Азазело, облизывая шершавым языком сухие губы.

И тут же, из воздуха возникла запотевшая пол-литра с хвостиком селедки на блюдце.

— Тьфу ты, черти окаянные, на что меня толкаете, — с сожалением в голосе при виде исчезающей пол-литры вскричал взбешенный демон.

Куман, дернувшись за бутылкой и практически ухватив ее за горлышко, с укоризной взглянул на шефа, все еще сжимая пустой кулак.

— Ну и чего ты, батяня, делаешь?! Чего народ изводишь?! Коли не хочешь, не пей, у нас демократия, насильно не заливаем. Но другим не мешай! Весь кайф обломал! Кто ж так делает? — Все больше заводясь, обижено вещал несчастный, в надежде на снисходительность демона. Гляди расщедрится и вернет вожделенный товар на место. Но не тут то было. Азазело поднялся и, вздохнув, произнес:

— Все, мужики, отчаливаю к вышестоящему начальству. Сиди, не сиди, а валить надо. Посмотрим, какую новую пакость, преподнесет Андромелих.

— Ты, батяня, не расстраивайся, большей пакости, чем твоя невеста, придумать не возможно, остальное все семечки. — Тут же уколол хозяина все еще обиженный Куман.

— Для меня да, — отпарировал Азазело, — но вот для вас это может оказаться лишь цветочками, коли не по месту свой хавальник открывать будете, усекли доброжелатели? Увидев налитые ненавистью зеньки хозяина, помощнички тут же присмирели.

— Переборщили малость, просим прощения, ваша милость.

— Вот так-то лучше будет, — направляясь к ожидавшему посыльному, миролюбиво сказал демон.

— Вы бы это, — встрял вампир, — указаньице насчет козявки на всяк случай оставили, а то глядишь, мы чей-то перепутаем.

— Какой козявки? — Не понял Азазело, останавливаясь.

— Ну, невесты вашей, а то нагрянет ненароком раньше времени и свои порядки заведет, вас не дожидаясь.

— Нет, ну вы только гляньте на эту скотину, — зашипел Азазело. — Ты что же, кровосос поганый, меня списать решил? Не рановато ли? Да я тебя, гад, еще на землю отправлю, чтоб ты у меня там кровь их поганую выискивал. Да я с тебя донора для собственных нужд сделаю, пиявка болотная.

Все больше распаляясь, орал то ли от злости, то ли от безысходности демон. Видя накаляющуюся обстановку, Куман вскочил на ноги и, стуча копытами, кинулся к хозяину.

— Ну че ты, шеф, разошелся, словно тебе копытом яйца отдавили. Нас и так единицы остались, хоть в красную книгу заноси, как один из исчезающих видов. Но не зря же говорится, — Мало нас, но мы в тельняшках. Будь спок, хозяин, прорвемся, гарантию даю. Ты же меня знаешь. За этим вот, — повернулся в сторону сидящего вампира Куман, — я присмотрю. А невесту встретим как следует, приголубим красавицу нашу. Ты только потерпи там чуток, Андромелиха не зли, обещанье дай все исправить.

— Ага, — не выдержал и влез в разговор вампир, — он гарантию дает, как в армянском автосервисе. Колеса только до ворот доедут, а там собирать устанешь.

— Слушай ты, кровосос поганый, — накинулся Куман на вампира, — если голова твоя только на сытый желудок соображает, то не сунь пустую в чан с кипящим маслом. Ожоги двадцатой степени получишь.

— А такой нет, — удивленно сказал Влад, что-то прикинув в уме.

— Если нет, так будут, я тебе обещаю, урод доисторический. Слушай, шеф, дай на пол-литры, — не выдержал Куман, обращая последнее предложение к Азазело, — как можно работать в таких условиях? Ты только посмотри, кто у меня в напарниках. Он же без сугреву ни одной мысли толковой не выдаст. Дай горло оросить, будь другом. Мы тебе верой и правдой служить будем!

— Дай начальник, — поддержал дружка Влад. — Не режь на корню, силы не те. Старые мы стали, без лекарства не возможно. Вон на земле пенсионерам со скидкой дают.

— Так не на водку же скидка. Вроде на лекарства какие-то.

— Так мы на лекарство и просим. Не оставляй горемычных на попрание бабы бешеной, — завыл словно попрошайка на паперти вампир.

Азазело смотрел на стонущих подчиненных, затем лишь махнул рукой и отвернулся.

— Кажись, у вас последняя стадия алкоголизма. Ну и че мне с вами делать? С кем работать? О каких военных действиях речь может идти, коли они за бутылку мать родную продают?

— Начальник, выбор невелик, остальные сбежали, — напомнил вампир, — а за мать родную ты зря, мы даже тебя в трудную годину не бросили, хоть и алкаши, как ты говоришь. А вообще, знаешь, не надо нам твоей водки, обидел ты нас, самых преданных тебе душ.

Отвернувшись, Влад уставился на стену, обиженно постанывая. Куман молящими глазами сверлил растерявшегося шефа.

— Ай, делайте, что хотите, — видимо приняв какое-то решение, произнес Азазело и вышел из зала следом за посыльным.

Хлопнувшая дубовая дверь возвестила глухим эхом об уходе начальника. В зале воцарилась мертвая тишина, действовавшая Куману на нервы. В рогатой башке стучала лишь одна мысль, где бы опохмелится. Близлежащие на милю вокруг таверны резко захлопывали дверь при виде этой парочки, а надпись «Закрыто» горела ярким пламенем, освещая пространство далеко за пределы питейного заведения. Буйный нрав пьяных дебоширов испытали на себе все хозяева ближних и дальних рестораций. Молва разлетелась молниеносно даже в отдаленные уголки Ада. И кредит для них закрылся безвозвратно. Последнее событие, устроенное ими в одном из таких заведений, закончилось реанимацией любимого пса сатаны, охранявшего вход в адское государство и до сих пор не оправившегося от дружеских ухаживаний подопечных Азазело.

— Ну и чего будем делать? — Угрюмо нарушил молчание Влад.

— Есть тут у меня одна мыслишка, вот только как провернуть это дельце, надо подумать. — После некоторого молчания произнес Куман.

— Дак мне скажи, вдвоем и подумаем, — сразу же, с интересом глядя на дружка, засуетился вампир, — одна голова хорошо, а две лучше. Сам знаешь.

— Ну да, две лучше, если одна из них не твоя, — все еще о чем-то усиленно думая, огрызнулся Куман.

— Да брось ты, — обижено произнес Влад, — в мое время академий не было, может я и не такой умный, но мудрее тебя на несколько сот лет, так что давай не выпендривайся, а выкладывай свою мыслишку.

— Дело вот в чем, сам знаешь, у нас на носу великое событие.

— Ну и что, кто об этом не знает?

— Слушай, осел, и не перебивай. А то вообще ничего не скажу.

— Молчу, говори.

— Так вот и молчи. Я и говорю, событие важное, вон, сколько жратвы везут подводами, ворота не закрываются.

— Давай ближе к делу, — не выдержал Влад.

— Заткнись и слушай, — вспылил Куман, — в подвалы бочки сгружали, я даже со счету сбился, сколько. Нам самое главное в подвал проникнуть, ну а там, сам знаешь, если мы и отольем себе небольшую бутылочку, литров этак на пять, никто и не заметит.

— Ну, ты даешь, забудь. Там эта мымра, правая рука Анис, за главную. А у нее не то что пол-литра, у нее и воды не выпросишь. Сразу тебе говорю, тут мы пролетаем.

— А я тебе говорю, что есть возможность проникнуть в подвалы.

— И как же мы туда пройдем? У тебя что же, шапка невидимка в наличии имеется? А, может, владеешь секретами телепортации, как хозяин? Так вроде бы нам по рангу это не полагается.

— Дурак, ты Влад, — сердито глядя на собеседника, произнес Куман, — и на какого хрена мне твоя телепортация, коли я и грузчиком могу поработать.

— Ты чего белены объелся? Или думаешь, тебе за погрузку водкой заплатят? Ага, держи карман шире.

— Слушай, Влад, тебя разве в детстве не учили правильным манерам? Али с детства в ряды критиков готовили?

— Ты чего обзываешься?

— Ой, не могу, — падая в кресло хозяина, заржал Куман, — нет, вы только посмотрите на него, он у нас не знает, что такое критик, — задыхаясь от смеха, хохотал Куман, глядя на обалдевшего вампира. — Ты, Влад, доисторическое существо. Критик это первое, что появилось из всего сущего.

— Тогда почему я об этом не знаю?

— Потому, друг мой, что в твоем ранге на земле критика по отношению к тебе каралась. За каждое противодействие твоему сану все попадали на кол.

— Врешь, ублюдок поганый! — Бешено вскричал, кидаясь на обидчика, вампир.

— Ну ты, кровосос, потише. — Вырывая свой видавший виды пиджак из цепких лап вампира, уже без смеха сказал Куман.

— Ну а ты чего? — поднял рогатую башку вампир, поняв, что погорячился.

— Я ничего. А вот ты, дружек, сам и ответил на свой вопрос. Разве можно критиковать таких как ты без ущерба своему здоровью? Поэтому ты и не знаешь, кто такие критики.

— А в твое время они что, не боялись головы лишиться?

— Извини, но я все ж таки в век просвещения жил. И варварские средневековые отношения в мое время канули в лету. Лишь в исторических романах можно было прочесть о буйных недоумках типа тебя. И, вообще, мы с тобой отклонились от темы.

— Ну.

— Не нукай, не запрягал. Так вот, о чем это я? А ну, значь, о подвале. План такой, подходим незамеченными к подводе, а потом как откроют погреба что-нибудь заносить, мы тут же хватаем первый попавшийся мешок и тянем внутрь. Вот видишь, все очень легко и просто.

— У тебя всегда все легко и просто, а потом перед шефом отдуваемся. Ну а если засекут?

— А если засекут, то не опохмелимся, — злобно прервал Куман, — а что, есть предложение получше? Так давай, выкладывай, не стесняйся.

— Да в принципе нет, — задумчиво протянул вампир.

— А коли нет, то и не вякай, принципиальный наш. Можешь сидеть и дальше скулить.

Куман поднялся и направился к двери, положив тем самым конец спору.

— Чего взбеленился? — кинулся след за дружком вампир. — Я же не сказал, что против, просто предостеречь хотел, а ты сразу в штыки. Я тебя понять не могу, Куман, с чего ты такой вспыльчивый? Ни тебе подумать, ни помыслить, ни взвесить все за и против. — Идя следом за дружком, продолжал разглагольствовать вампир.

— Тише ты, — цыкнул Куман, — ща заметят, дойти не успеем.

Выглянув в мрачный серый проход длинного коридора, он прислушался. Стояла полнейшая тишина, казалось, все вокруг вымерло, только где-то вдалеке доносились голоса перекликающейся челяди. Осторожно ступая, заговорщики двинулись по проходу, прячась в тени ниш, расположенных вдоль всего коридора. Выглянув в небольшое отверстие, выходящее во двор, Куман прищелкнув языком.

— Чего там? — Не удержался Влад, пытаясь заглянуть через плечо.

— Да стой ты, не дергайся, а то заметят. Хорошего, скажу тебе, мало, — отворачиваясь произнес Куман.

— Так и чего делать будем? — Нетерпеливо спросил вампир.

— Слушай, ты можешь помолчать, дай подумать.

— Думай, — буркнул недовольно, устраиваясь поудобнее в нише, вампир, — придумаешь, разбудишь.

Куман, казалось, не слышал последних слов обидевшегося вампира. Он о чем-то сосредоточено думал. Прошло не так уж много времени, прежде чем он спросил:

— Слушай, а ты не знаешь, где можно подводу с лошадью достать?

— Знаю, — озадачено глядя на дружбана, сказал вампир. — А зачем тебе подвода?

— Тогда вперед, — дернув за лапу Влада и устремившись вниз по каменным ступеням, крикнул Куман.

Перепрыгивая на ходу по несколько ступеней, он остановился у выхода и шепотом сказал:

— Послушай, вопросов не задавай, а делай все как скажу. В разговор не встревай, понятно?

— А что…

— Ты все понял? Объяснять нет времени, давай шевелись.

Выйдя вразвалочку во двор, друзья медленно направились в сторону ворот. Кругом кипела работа, и на двух праздношатающихся никто внимания не обращал. Стражник, сидевший у ворот, даже не взглянул в их сторону. В суматохе последних событий стража совсем отбилась от рук и выполняла обязанности спустя рукава, просиживала тут же у ворот и резалась в карты, коротая свое дежурство. Спокойно проследовав вместе с толпой крестьян-вурдалаков, тащившихся пешими и на повозках, друзья покинули территорию замка.

— Ну и теперь чего? — Выйдя за ворота, тут же поинтересовался вампир.

— Вперед, исполнять другую часть задуманного плана.

— Какого плана?

— Влад, у тебя что, мозги перегрелись?

Вампир обижено посмотрел на дружбана, повернулся и вновь направился к воротам.

— Ты чего? — Хватая за шиворот Влада, удивился Куман. — Мы с таким трудом покинули замок, а ты вновь туда суешься? Чего там забыл?

Выдернув свой загривок, вконец обозленный Влад, заорал:

— Ты мне можешь объяснить, куда мы направляемся?

— Как куда? Туда, где повозка.

— Какая повозка?

— Идиот! Кретин! Вампир-недоучка! Вражья морда! — Все больше наливаясь злобой орал Куман. — Ты же мне сам сказал, что знаешь, где повозку взять.

— Знаю, в замке, на конюшне. Там на ней дрова привозят.

— Дак чего ты молчал?! — Опешивший Куман вмиг забыл о злобе.

— А ты спросил? — Все еще недовольно отвечал Влад. — Орешь, словно тебя вместо жаренного поросенка на стол подают. А нет, чтоб по порядку, объяснить. Ты же сам заткнуться велел мне, да делать все как скажешь, вот я и делал. Знаешь, Куман, ты как баба во время течки, сам не знаешь, чего хочешь. То заткнись, то говори. Ты уж, дружок, определись, молчать мне или говорить.

— Слушай, вамперюга немытый, помолчи, будь так добр. Мне подумать надо. — Усаживаясь на обочине, обреченно сказал Куман.

Влад, посмотрев на несчастного дружка, сразу же оттаял. Тихонечко примостившись рядом, тяжело вздохнул.

— Ну и что ж это получается, — сказал задумчиво Куман. — Вернись мы обратно в замок, какой-нибудь соглядатай нас заметит и донесет этой мымре, тогда уж точно плакали наши подвалы.

— Это точно, — тяжело вздыхая, поддержал друга вампир. — Донесут, как пить дать, и к ведьме не ходи.

— Ладно, проехали. Назад нам дороги нет, но зато впереди нам может и светит.

— Ты что-то придумал? — Взглянул недоверчиво на друга Влад.

— Посмотрим, — неопределенно махнул рукой тот.

— А мне расскажи, — не отставал Влад, — я хочу знать, что ты придумал.

Куман остановился, оценивающим взглядом окинул вампира, как будто что-то прикидывая в голове.

— Ну и чего? — Нетерпеливо переминаясь, спросил Влад.

— Нет. — Вынес вердикт Куман.

— Что нет?

— Не подойдешь.

— Куда не подойду? Ты толком можешь мне сказать?

Куман молча продолжал идти, следом топал Влад, поняв, что объяснение ему не светит. За поворотом показалась деревенька крестьян— вурдалаков, принадлежавшая Азазело. Куман остановился и посмотрел в даль.

— У тебя монета имеется? — С надеждой спросил он, поворачиваясь к Владу.

— Ты чего, белены объелся? Откуда у бедного служащего деньга? Мы с тобой еще за последнюю командировку не отчитались. А там у нас, милый, страшный перерасход.

— Ладно, не ной, вот как выполним нашу миссию, так нам все долги спишут.

— Ага, выполним. Мы пол-литра достать не можем, а ты за миссию говоришь.

— Влад, что у тебя за мания скулить в самый неподходящий момент. Так, раз денег у нас нет, а выпить нужно, будем действовать исходя из обстоятельств.

— Каких обстоятельств?

— Наших, ясно?

— А что мы будем делать? — не отставал Влад.

— Экспроприировать.

— Чего?

— Темная личность ты, Влад, деревня. Ты что же не знаешь, что такое экспроприация.

— Не-а.

— Ну вот, я и говорю, деревня. Это мой друг, — обнимая за плечи вампира, продолжал просвещать Куман. — Экспроприация — это государственный рэкет.

— А рэкет, это что, закон?

— Ну, — задумался Куман, — можно и так сказать. Закон, только не писаный, но зато действенный. Вот мы по этому закону и попросим дать нам повозку.

— Оно, конечно, понятно, вот только мне непонятно действие этого закона.

— Слушай, Влад, понимать тебе не нужно, а только исполнять. Происходит это довольно просто. Мы приходим в деревню. Я, как лицо при исполнении, подхожу и требую на нужды хозяина временно одолжить нам повозку с пустой бочкой.

— Это ясно, а при чем тут твоя эта экспоприэмция.

— Да не экспоприэмция, а экспроприация.

— Ну а я что говорю экспро…

— Молчи и слушай, если мне поступает отказ, то ты просто бьешь в морду. Вот и вся твоя работа.

— Не-а, я не согласен. Давай так, я прошу, как при исполнении, а ты бьешь в морду.

— Ой, и хитрюга ты, вампир, значит как грязную работу, так мне, как головой думать, так тоже мне. Вот объясни, а ты мне тогда зачем?

Влад надолго задумался, шествуя рядом с другом. Вот уж и первая нора, вырытая в кучи черной как смоль глине, показалась. Рядом стоял, опиравшись на здоровенную дубину, вурдалак, неприязненно окидывая злобным оком непрошеных гостей. Друзья, остановились, затоптавшись на месте, и поглядели друг на друга.

— Давай, — тихо шепнул Куман, — говори.

— Не буду, ты смотри, у него дубина с меня ростом. Пришлепнет, и имени не спросит.

— Трус!!!

— Я не трус, — возразил испугано вампир, — но я боюсь.

Поняв что от вампира толку мало, Куман вздохнул и вышел вперед. Посмотрев на вурдалака, он заговорил:

— Мы от имени государственного комитета по правам человека.

— Чего? — Насторожился вурдалак, подтягивая ближе дубину и обхватывая ее двумя лапищами.

Вампир попятился, ухватив за рубаху Кумана.

— Пойдем, видишь, ему баба с утра не дала, вот он и злой, гляди, зашибет.

— Не зашибет, — пытаясь вырвать подол рубахи, отмахнулся Куман, и снова двинулся на вурдалака. — Ты мне тут не чегокай, а слушай внимательно, дрын тебе в задницу. Я тебе кто? Нежить болотная али представитель власти? А ну быстро на колени перед гением мысли. Или… Ну, в общем, ладно, не столь важно. Ты это, дубинку-то свою брось и делай дело, коли начальство велит. — Наступал на растерянного деревенского жителя Куман. — А то гляди, доложу начальству, что бунт супротив власти устроили, так быстро бригаду быстрого реагирования вызовут, и гаплык всему вашему крестьянству придет. Всех вас в колхозы будем объединять, кулачье недорезанное, разжирели тут, коммунистов на вас не хватает. — Разошелся не на шутку Куман.

Вампир на всякий случай отошел в сторонку. Гляди не разберет где свои, а где чужие, и всех метелить пойдет. Перепуганный насмерть вурдалак бухнулся в копыта новой власти и завопил так, что со всех нор высунулись головы местных жителей узнать, что за напасть к ним в деревню пришла.

— Не бейте несчастного работника плуга и бороны, все, все берите. Ничего не жалко, все за власть отдам, коли нужду имеете.

Ошалевший деревенский народ потихоньку приближался к троице, шушукаясь меж собой.

— Что здесь происходит? Говорят, всех на каторгу отправят. — Вставил один крестьянин стоявший недалеко.

— Да нет, всех под ружье собирают, — послышалось с другой стороны.

— Вот энти, говорят, рекрутов набирают.

— Да не мели чепуху, энто представители нашего босса Азазело ищут предателей, вот первого и допрашивают, а потом, говорят, бить будут.

Толпа загудела. Каждый пытался перекричать другого, доказывая свою правоту. Вскоре шум стоял невообразимый. Более горячие головы кинулись выяснять отношения на кулаках. Ситуацией тут же воспользовался Влад, бегая меж толпы крича во все горло:

— Делаем ставки, еще секунда и ставки брать заканчиваем, поторопитесь.

Быстро образовался круг, в котором два здоровенных вурдалака-сельчанина мутузили друг друга. Послышался свист и улюлюканье. Толпа сразу разделилась на два лагеря, каждый пытался поддержать своего бойца. Куман, глядя на прыткого дружка, увлеченно подначивал народ.

— Бежим, — подбегая к стоявшему у самого круга Куману крикнул Влад, — пока не очухались.

Дважды повторять не пришлось, два мошенника ломанулись в кусты и скрылись.

— Постой, — тяжело дыша, крикнул Влад, — кажись, погони нет.

— Ну ты и молодец, — двинул Влада в бок дружок, — это ж надо придумать, ставки собирать.

— Ага, — весело подмигнул вампир, пересчитывая добытое состояние. — Слушай, да тут на хороший банкет с бабами хватит.

— Бабы нам не нужны, — отбирая деньгу, наставительно сказал Куман, — от них, друг мой сердешный, одни беды и никакой пользы. Если бы эта толстозадая Ева не совратила нашего дурака Адама, не мучились бы мы с тобой в поисках лучшей жизни. Ты ведь, насколько мне известно, из нашей земной истории, так же из-за бабы погорел.

Влад с яростью взглянул на Кумана и тихо прошипел:

— Ты мою историю не трогай, я, может быть, любил по-настоящему.

— А как это по-настоящему? — Невозмутимо глядя на кипящего в злобе напарника спросил Куман.

— Хватит кривляться, что ты можешь понимать в любви? В твое время на земле слово «любовь» означало спустить штаны. Вы даже в смысл этого слова не вдумывались. Любовь, она ведь возвышает…

— Возвышает, — перебил пафосную речь вампира Куман, — вон меня как возвысила, что я здесь, вот на этом месте стою с тобой и думаю, где опохмелиться. Тоже мне любовь. Все бабы курвы и стервы. Ты вон вампиром из-за возвышенности стал? Кровь людскую от злобы непомерной или от любви высокой высасывал? Да ты просто за бабенцию свою всему роду человеческому мстил, умник. Так кто из нас еще хреновей, просто на глазок не скажешь. Тут тщательная экспертиза нужна. Я, оно, как, — разглагольствовал Куман, — сам тихонечко, никого не трогая, попивал беленькую. А ты бегал по крышам словно олень в задницу раненый, людишек пугал, да к утру трупы опосля тебя находили. Нечего сказать, лябовь у него. Плюнь и забудь такую лябовь, это тебе мистер Куман говорит, правая рука самого Азазело.

— Ну ты заткнись, ишь, раскудахтался, сейчас любая ищейка туда, — ткнув когтистой лапой в даль видневшейся канцелярии Влад, — донесет, так ты не правой, а нижней конечностью второго помощника кочегара служить будешь, и то, если тебе позволят.

— Да ну тебя, — резко затыкаясь, все ж оглянулся Куман. — Я с ним может, как с лучшим другом по душам поговорить решил, а он…

— Я что-то не пойму, — перебил Влад, — вроде бы и не остограмились, а ты уже душещипательные беседы завел.

— А и правда, чего это я, — встрепенулся Куман, вспомнив что еще и грамма не опрокинул. И быстро осмотревшись по сторонам, прикинул, куда направить свои копыта.

— Ну и чего тебе снова от меня понадобилось? — Раздался голос еще не совсем проявившегося Азазело. — Давно не виделись. Чем на этот раз порадуешь?

— Порадую, — злобно произнес канцлер. — Ты к Лилит за помощью обращался?

— Ну.

— Что ну? Ты договор с ней заключал?

— И чего? Мне же расплачиваться, не тебе? Так чего наезжаешь?

— Ты брось свои замашки, не с подчиненными беседуешь, — уже более миролюбиво ответил канцлер.

Что-то в голосе Андромелиха показалось странным Азазело, и он вопросительно посмотрел на канцлера.

— Чего стряслось?

— Чего? Чего? Нет больше нашей дуры Лилит. А уж если совсем по душам, то я и не очень убиваюсь. Но, — подняв палец с длинным черным когтем и понизив голос, продолжал канцлер, — она, сам знаешь, не простого звания, скоро все пронюхают. И тогда пиши, пропало. Нас в порошок сотрут. Как так, рука света проникла в наше государство? Это что ж мы все можем оказаться на месте Лилит? Я уже вижу на первых страницах заголовки в метр высотой. Вот так-то, друг мой горемычный Азазело, вляпались мы по самые яйца.

— Вы, дорогой канцлер. А мы тут никаким боком не клеимся к вашим делам.

— Да если начнется расследование, а оно начнется, будь уверен, наша общественность поднимет такую шумиху, что и на небесах услышат. Эти пронырливые журналюги быстро все на изнанку вывернут. Сам знаешь, к нам добродетельных не присылают, а отпетых прохвостов, коих никакой гиеной огненной не запугать. Такие и сами в состоянии тебе жару под хвост пустить, и глотку мы им вряд ли закроем. Я сам с секунды на секунду жду вызова на ковер.

— Ах вот ты чего испугался, — ухмыльнулся Азазело, — теперь сам в моей шкуре оказался, да забеспокоился.

— Ты не сильно скалься, я тебя следом потяну, выгораживать не стану.

— Вай, я даже и не сомневался. Хочешь меня снова козлом отпущения сделать? Вот тебе фиг! — Скрутил кукиш и ткнул его в самую морду остолбеневшему Андромелиху божок астрала. — Сам выкручивайся.

— Да ты хоть понимаешь, что мы все загремим в тартарары? — Подавив свое самолюбие, пытался договориться Андромелих. — И вообще, я ведь о твоих действиях не был поставлен в известность.

— Ага, — невозмутимо согласился демон, усаживаясь на тот же диван, где несколько часов назад трепетал при виде самого сатаны, — вот теперь иди и доложи, что не был, не в курсе, и не знаю. Думаю, тебя за это по рогам не погладят. Ведь, насколько мне известно, твоя задача была мне помочь.

— Слушай, давай не будем устраивать поединков. Давай договоримся. Ты поможешь мне, а я прикрою тебя.

— И как я тебе помогу? На голгофу за тебя сходить, лишний раз хвост свой зажарить?

— Ну зачем так круто, просто скажешь, что сам виноват, в известность начальство не поставил, а действовал самовольно. Ну, договорились?

— Не договорились. — Азазело встал и дал понять, что разговор окончен.

— Не спеши, Азазело, я, кажется, тебя еще не отпустил.

— Чего еще, простите? — С издевкой произнес демон.

— А вот ты мне скажи, когда нам Тинея предъявишь?

— А что? — Чувствуя какой-то подвох, с осторожностью спросил Азазело.

Андромелих отвечать не спешил. Он поудобней умастился в кресле и предложил собеседнику последовать его примеру.

— У нас тут такое дело, молния с земли пришла. Девица-то наша созрела, а вот ты задерживаешь все дело.

— Неужели от нее так просто небесная канцелярия отступилась? — С удивлением спросил, снова опускаясь на диван, Азазело.

— Представь, да. А самое главное, никаких усилий с нашей стороны не потребовалось. Она клятвопреступница, не считая тысячи более мелких грешков.

— Как?!

— Да так, на кресте поклялась. Сама себя нам подарила, даже не подозревая. Так что лучшего экземпляра на роль матери для Тинея не найти. Благочестивым уж точно она его не сделает, так что с этой стороны мы застрахованы. Да и папашка под стать мамаше оказался. Да, как раз в данное время она к нему в лапы и направляется. Так что дело за тобой, не справишься, перед сатаной сам ответ держать будешь.

После этих слов демон почувствовал себя словно жарившимся в кипящем масле на сковороде, а не сидящим на мягком диване в кабинете Андромелиха.

— Ты слышишь? — Теперь настала очередь канцлера издеваться.

Спесь моментально покинула Азазело.

— А может тебе на всех наплевать? — С удовольствием добивал несчастного канцлер. — Или ты решил на сторону небесной канцелярии перейти, там что, больше жалование?

Азазело затравлено глядел в одну точку, понимая, что если раньше и был хоть какой то шанс избежать позорной свадьбы, то вот сейчас выпавший жребий ему точно не миновать.

— Ну я что-то не слышу тебя. Мне как доложить, будет исполнено, али …

— Завтра после получения приданого доставлю Тинея к тебе в канцелярию.

Поднявшись, Азазело моментально испарился не прощаясь, так сказать, ушел по-английски. Андромелих посмотрел на тающий вихрь, оставленный исчезновением, и ехидно рассмеялся. Все ж таки удалось хоть как-то прищучить этого проходимца, давно мозолившего глаза канцлеру. Его злило, что сатана испытывает к этому несовершенству какую-то маленькую слабость, уж слишком часто он спускал промахи Азазело, чего никогда не позволялось Андромелиху. Вот поэтому он и не упускал случая хоть чем-то нагадить Азазело. Сегодняшняя сцена даже на фоне всех неприятностей сильно подняла настроение канцлеру.

Зинка сидела на диване, нежно поглаживая край шелкового халата. Совсем не давно приобрела по знакомству. Если бы любимый муж узнал, сколько его жена отвалила за это «чудо», наверное, откачивать пришлось бы в реанимации. Благо ее муженек редко интересовался куда и на что она тратит заработанные им деньги.

— Зинусь, ты меня слушаешь? — Словно издалека донесся голос приехавшей из деревни старой подруги, державшей в руках рамку с фотографией.

— Ну да слушаю, а чяго?

— А он у тебя красавец, словно артист, зовут как?

— Кого? — Не совсем понимая о чем речь, спросила Зинаида.

— Как каво, — махнув снимком, удивленно проговорила девушка. — Мужа твоего, естественно, каво же еще?

— Глеб. Вообще-то его величают Вахреев Глеб Леонидович.

— Во как, и не выговоришь, — ставя на тумбочку фото продолжала Галина, — ну так о чем это я, а ну да, о мамке твоей. Так вот, она мне велела передать…

— Галь, мне совсем не интересно, че там мать тебе велела. И вообще, ты знаешь, я ведь не сильно распространяюсь, откуда я и че там у меня было. Тем более, о своей дурацкой семье.

— Слушай, Зин, но там же твоя мамка, — с упреком глядя на бывшую подругу, а теперь на такую напыщенную даму, сказала Галя. — Я, конечно, понимаю, тябе прошлое вспоминать не хочется, но и помочь ведь тоже нужно. Она вся больная, еле ходит. А стока ртов, и всех кормить надо. Ты вона, в какой одёже сидишь, наверна, полгода работать нужно, чтоб такой халатик купить.

— А ты мои деньги не считай. Я у тябя их не брала, — вспыхнув, рявкнула Зинка. — Я, мож, чтоб сейчас такой халатик одеть, знаешь, сколь вынесла. Ты что же думаешь, мой благоверный под венец со мной просто с любви большой пошел? Да ты хоть можешь представить, на че я пошла ради вот этого халатика? — Дернула себя за полу халата, как бы в доказательство, Зинка. — Я, можно сказать, сваго Глеба в загс на ошейнике оттащила.

— Да ну! — Даже привстала подруга. — Слушай, Зин, расскажи. И вообще, как тябе удалось такого мужика в мужья заарканить? Это ж надо, инженер цельного завода. Да еще и красавец. Ты то у нас, ну это, прямо скажем… — замялась Галина.

— Ладно тябе, не жмись, знаю, чяго сказать хотела, не красавица. А я, дорогуша, и не отрицаю, как говорится в пословице, не родись красивой, а родись счастливой. Я всегда знала, моя звезда скоро проявится. Самое главное, вовремя ухватить и не проспать нужный момент. Вот как он подвернулся, я тут же и скумекала, что пора силки расставлять. Главное, Галь, все правильно рассчитать. — Поучала подругу Зинка. — Он-то у нас порядошный, антиллегент. Вот я и воспользовалась его антиллигентностью.

— Слушай, Зин, я чет не поняла, он че, не русский?

— Почему не русский?

— Ну ты ж сама сказала, антиллегент.

— Слушай, ну и темнота ты Галька, — покатилась от смеха на диване Зинка.

— Ну че ржешь яко лошадь, — обиделась на подругу и отвернулась Галина.

— Ладно, не обижайся, я сама как приехала в город, така ж была, многому училась. Тут все учены. Тут не учены только такие как ты, деревенщина. Я вот тоже учена, а тяперичи еще и горадская, вот так. — Подняв для солидности палец, продолжала Зинаида. — Так о чем это я. А ну да, антилигент эта такой человек, который всегда говорит правду, понимаешь?

— Не-а. Он у тебя что идиот? Где же это видано, чтоб всегда правду говорили.

— Ну почему же сразу идиот. Просто у них так в семье заведено, воспитанием это у них кличется.

— Это, Зинка, больше на хрень похоже, а не на воспитание. Это ж если все время правду говорить, так можно и по мордасам схлопотать. Представляю, кабы я мамаше-то своей ушат правды на голову вылила, давно бы без головы осталась.

Подруги громко засмеялись, представив такую картину из их деревенской жизни. Зинка сквозь смех сказала:

— Давай я лучше тебе расскажу, как я это выяснила. Ну и хохма. Так вот, как-то раз опоздала я на работу, захожу в цех, а он мне на встречу идет и мимоходом спрашивает, почему, мол, вы задержались, а я возьми да и брякни первое, че на ум пришло, в больницу, мол, ходила. Стою и зырю на него, ну думаю, сейчас справку от врача потребует, а он тока говорит, вы, мол, Зина если плохо себя чувствуете, то непременно идите домой, я вам поставлю выходной, а завтра коли станет лучше, то приступите к работе. Вот это и называется антиллегентность.

— Слушай, Зинусь, — было видно, что девицу разбирает любопытство, — а как же ты воспользовалась явойной антилегентностью?

— Фу, — махнула та рукой, — проще простого. Ты кофа будешь?

— Че? — не поняла подруга.

— Кофа, говорю, будешь?

— А че это?

— Чай хоть знаешь?

— Ага.

— Ой, Галька, — всплеснула руками и поднялась с дивана Зинка, — тябя нужно еще учить и учить, чтоб в нормальном обчистве показать. Ты, конечно, не обижайся, но тут сразу поймут, что дяревенская. Тут нужно родиться с антиллегентностью внутрии.

— А ты что же с нею родилась? Чей-то не говорили, что с тобой антиллегентность рядом лежала. — Обиделась подруга.

— Ладно, — махнув рукой Зинаида и прошла в кухню.

Галина вскочила и устремилась следом.

— Вот это да! — восхищенно ворочая головой, разглядывала квартиру приехавшая девушка. — У тебя тут, что в царских палатах. Ах, красотища кака! Мне бы так жить.

— Заслужить надо, — гордо вскинув голову, ответила Зинка.

— Ну да, а ты у нас заслужила, случайно не этим местом? — Указывая рукой между ног, злобно окрысилась Галька. — Так мое от твого ничем не отличается.

— Еще и головой думать надо. Вот этим местом, — постучала себя по лбу, ставя чайник, Зинка.

Галина на последние слова подруги никак не отреагировала, увлеченно разглядывая в окно улицу. Такое количество народа для деревенской девушки было в новинку. Зинка, поглядывая украдкой, вспомнила, как три года назад сама приехала в первый раз. Всего три года прошло, а, казалось, вечность. Целая пропасть разделяла ее между настоящим и прошлым. Прошлым, в котором осталось то безрадостное, проведенное в забытой глухой деревушке детство и юность с вечно озлобленной матерью и еще десятком таких же как она голодных ртов. Все это осталось позади, где-то там, на задворках скудной памяти Зинаиды. И вот как гром среди ясного неба прошлое вернулось в виде деревенской подруги, разыскавшей ее в этом большом городе. Она так до конца и не поняла, как ей это удалось. Все ж таки не деревенька с тремя домами, а огромный многотысячный город. Но, видимо, то ли Богу, то ли дьяволу было так угодно. И вот стоит теперь это прошлое, рассматривая летний пейзаж за окном. С одной стороны понятно, думала Зинка, всем интересно как это мне удалось стать хозяйкой трехкомнатной квартиры в центре столицы, пускай не России, а Удмуртии. Но с другой стороны, ведь она сама решила выбросить всех из своей новой жизни. Но, видно, не так то и просто это сделать. Зинаида пребывала в смятении, не зная как поступить с подругой, то ли выставить за порог, то ли… Многое огорчало молодую женщину, как муж отреагирует, да и эта коли что прознает, так на всю деревню ославит. Зинаида ведь хорошо осознавала, что так и осталась приживалкой, хотя и официальной, штамп-то ведь стоит. Но не помог этот штамп в паспорте войти в семью мужа, где ее принимали холодно, смотря сверху вниз, как на приблудившуюся овцу без роду и племени. Можно сказать, терпели, из-за Глеба. При этих воспоминаниях и без того некрасивое лицо перекосило в злобной маске.

Попляшут они у меня, в бараний рог все это семейство скручу, злобно думала Зинка. До сих пор в обществе мужа, куда она так стремилась, ее за свою и не приняли. Да и муженек не слишком настаивал. Зинка чувствовала, как благоверный стыдиться своей необразованной и некрасивой жены. Дома последнее время совсем редко появляться стал. Все больше на работе засиживался. Но зарплату приносил регулярно, будто бы откупался. Самое обидное было то, что спали в разных постелях. Он так и не смог простить ей обмана. Зинка сказала, что ждет от него ребенка, да еще и поклялась неродившимся младенцем. А он поверил и сразу женился. Но кто же знал, что не дано ей стать матерью. Видно, Бог наказал, за вранье и подлость. Как ни старалась, скольких врачей ни обходила, а все только руками и разводили. Нет, говорят, у вас видимых причин бесплодия. Муженек так и сказал ей однажды, не по больницам тебе бегать нужно, а грехи замаливать. Хотел на развод подать, да она заартачилась, предупредив, что по всем инстанциям пойдет, коли бросит. Вот он и махнул рукой, но к ней опосля так ни разу и не прикоснулся. Но с другой стороны, если бы не эта ложь, он на ней никогда бы не женился, и не видать ей отдельной, богато обставленной квартиры лет, этак, двадцать, а то и вовсе никогда. Но говорить подруге всего этого Зинка не собиралась. Пусть завидует, ведь этой тюхе деревенской такого и в самых больших мечтах не иметь.

— Слушай, Зин, — вернула ее из воспоминаний в реальность подруга.

— Чего тебе? — недовольно буркнула та.

— Ты че, обиделась? — Не поняв резкого тона, спросила Галина.

— Да нет, — отворачиваясь к холодильнику и не желая показывать озабоченное воспоминаниями лицо, пожала плечами Зина, — просто задумалась малость. Ты, может, поешь, а то я как-то за разговорами и не предложила тебе перекусить. — Все еще держась за ручку открытого холодильника, поинтересовалась хозяйка дома.

— Ой, и вправду, — кинулась в прихожую Галина, где так и стояли ее пожитки. — Я совсем забыла, тябе ж тут гостинцев передали. Вот, — волоча по полу в кухню тяжелый баул, щебетала подруга.

Зинка безучастно наблюдала, как на стол извлекались разные соленья, картошка свежие овощи.

— А это твоя мамка просила лично вручить зятю. Огромная бутыль мутного самогона была бережно поставлена на середину стола.

— Какая гадость, — брезгливо сморщилась Зинаида, — он таких вещей не употребляет.

— И чего? — растерялась Галина, не зная как поступить со стоявшей, словно памятник бутылкой.

— А ниче, — вдруг резко махнула рукой Зинка, выключая кипевший чайник, — он антиллегент у нас, пущай пьет свои вина, а мы с тобой по старинке за встречу опрокинем. Давай вываливай все че привезла.

Подруги быстро засуетились, и через минуту стол ломился от деревенских закусок.

— Ну, за встречу, — произнесла короткий, но емкий тост Галина.

— За ее родимую, — поддержала Зинка.

Не прошло и получаса, как две подруги пьяным голосом затянули песню.

— Ты мене скажи, — вдруг оборвав пение, спросила Зинаида, — какова черта в город приперлась?

— Как какова? Ну ты, Зин, и даешь, сама вона как живешь, и мне так же хочется. Вот за этим, — обвела вокруг рукой Галина, — я и приехала. Хочу так же удачу за хвост поймать.

— Ну ты дура, Галька, что думаешь тута инженеры на дорогах валяются? Не, милая. Это случай.

— Ну ты же поймала, а чем я хуже тебя? А если ты хорошая подруга, так изволь и мне помочь. Уж верь, я в долгу не останусь. — Стукнула себя в грудь и чуть не свалилась, не поддержи ее вовремя Зинка, Галина. — Я ж тябе до конца своих дней самой преданной буду. Да я за тебя в огонь и в воду полезу, ты ж мне веришь? — Пьяным голосом убеждала Галина.

— Ну да, полезешь, — думая о своем, согласилась Зинаида. — Тока смотри не утони.

— Во гляди, — достав из-за пазухи висящий на веревке медный крестик, Галина поднесла его к губам и поцеловала.

— Ты мне еще честное пионерское пообещай, — ехидно усмехнулась Зинка.

— И пообещаю! — Ударила кулаком по столу так, что рюмки подпрыгнули, рявкнула пьяная девица.

Зинаида долго и упорно о чем-то думала, пока не услышала храп. Брезгливо глянув на подругу, уснувшую прямо мордой в тарелке, хмыкнула:

— Тебе на конюшне место, в деревне коровам хвосты крутить, а не в королевы метить. Фиг тябе, быдло деревенское, завтра же у меня и укатишь, а уж как тябя выпроводить, придумаю.

С этими словами Зинаида поднялась и направилась в спальню. На пороге еще раз оглянулась:

— Ладно, и за столом поспишь, невелика цаца, таким как ты, не привыкать, да и не горю я желанием постель чистую стелить.

Все еще бурча себе под нос и держась за стенку, захмелевшая женщина медленно вышла из кухни и прикрыла дверь. Усевшись на диван, она тут же уснула.

Щелкнувший замок разбудил Зинаиду. Поднявшись с головной болью и неприятным запахом изо рта, она, все еще плохо соображая, высунулась в прихожую. На пороге стоял муж.

— А, это ты, а сколь времени?

Приглядевшись повнимательней к жене, Глеб понял, опять прикладывалась к бутылке. Не ответив, прошел в кухню и остолбенел, на столе, уронив голову в тарелку, храпела незнакомая баба. Недопитая бутылка с остатками мутноватой жидкости валялась тут же на полу, источая сильный сивушный запах по всему помещению.

— Кто это? — Поворачиваясь к жене, строго спросил Глеб.

— А тябе-то че? — Тут же стала в позу Зинаида.

— Мне в полном смысле ничего, но ты моя жена и будь так любезна создавать хоть видимость приличия.

— Видимость, а на хрена мне твоя видимость?! — Словно повернули ручку приемника на полную громкость заорала Зинаида. — Ты у нас антиллегентный…

— Интеллигентный, — машинально поправил резавшую ухо ошибку жены Глеб.

— Как хачу, так и говорю! — Заверещала, срываясь на фальцет, Зинка. — Так вот, заруби на своем антиллегентном профиле, что я хозяйка здеся. И каво хочу, таво и зову.

Глеб молча глянул на разбушевавшуюся супругу, прикрыл дверь на кухню и направился к себе в комнату. Сегодня он слишком устал на работе и не испытывал ни малейшего желания разговаривать с еще не протрезвевшей женой. Она-то и трезвая все понимала через раз. Но Зинаиде этого показалось мало и, ворвавшись следом, она продолжала орать. Глеб молча уставился в окно: ночь полностью вступила в свои права, кругом царила тишина, и лишь ярко освещенная фонарями улица говорила о том, что город живет. Видя такое безразличие мужа, Зинка замолчала.

— Ты все сказала? — Поворачиваясь к жене, спросил Глеб.

— Нет, не все, я завтра уезжаю.

— Куда это мы собрались?

— В дяревню, мать проведать.

— Неужто в моей ненаглядной проснулось чувство долга по отношению к родителям? — с горечью произнес Глеб. — Нам даже на эту тему и говорить запрещено было, а тут на тебе, сами и такую новость. Ты бы, Зиночка, пожалела меня, а то, гляди, ненароком от столь бурных переживаний сердце остановится. Кто же тогда тебя кормить и вот эти шмотки покупать будет? Хотя я не прав, ваше высочество, снова на охоту выйдет, — помолчав минуту, словно что-то обдумывая, он продолжил, — но теперь уж не инженера, а на директора. И правильно, зачем мелочиться, инженер это пройденный этап.

— Денег давай, — перебила мужа Зинаида.

Она никогда не понимала его манеру изъясняться, да и вообще редко вникала в смысл беседы, уж больно мудрено. И ломать над этим голову считала глупым, «так и кондрашка хватить может», однажды сказала Зинаида, еще в начале совместной жизни, когда он ей что-то попытался объяснить.

— Нет вопросов, дорогая, — Глеб подошел к столу, выдвинул ящик и, вытащив пачку, не пересчитывая, отдал жене.

— Вот, Зинаида, возьми и поезжай на родину, а по приезде, я думаю, мы еще раз сделаем попытку объясниться.

— Не будет никаких объяснений, — категорическим тоном заявила жена, повернувшись к двери.

— Запомни, золотце, насильно мил не будешь, а ты пытаешься удержать мираж…

— Чаво? — Повернувшись «золотце» с подозрительностью посмотрела на мужа. — Все враки, не было у меня Мяража. Кто тебе это сказал? Никакого Мяража я не знаю. Пусть он мне сам в глаза скажет, что со мной был. Я-то ему все зеньки-то и повыцарапываю. Все это наговоры. А ты всех слушаешь. Знаю я, как ненавидят меня твои родственнички.

Зинка все ближе поступала к мужу, сжимая крепче кулаки. Глеб, сидя на диване, сдерживался из последних сил. Тупость и ограниченность этой женщины всегда вызывали в нем раздражение, граничащее с бешенством, но сейчас, смотря на эту полупьяную бабу, готов был хохотать до слез. Он сам себе поражался, как у него, вроде бы неглупого мужчины, хватило ума жениться на этой женщине. Все в ней вызывало отвращение, и эта мужицкая тяжелая поступь, словно у старой клячи, запряженной в телегу, и лицо, карикатурно разукрашенное косметикой, так, что больше походило на маску с редкими зубами. Вечно помятая, непричесанная. Не о такой жене мечтал он по ночам в полном одиночестве. Как же далеко стоял его идеал женщины от жены. Он даже глаза прикрыл в надежде, что это нечто куда-нибудь испарится.

— Послушай, Зина, отпусти меня, — слова вырвавшиеся против его воли, казалось, шли из самой глубины сердца, в них было все: и отчаяние, и тоска, и безысходность.

Он попытался еще раз убедить свою благоверную дать ему свободу.

— Зинаида, послушай, я все тебе оставлю. Все, будь уверена, и квартиру, и машину, и все деньги наши, которые лежат на сберкнижке, поверь, я еще и ползарплаты тебе отдавать буду, я обещаю, ты не будешь испытывать нужды. Только прошу, отпусти меня.

— Ну опять завел ту же песню, тябе что еще не надоело? Я сказала, чтоб и не просил. Мене без мужа нельзя. Как люди обо мне думать будут? А я порядочная, мяне потом прохода давать не будуть, и тыкать пальцем будут, что вот, мол, брошенная пошла. Не-а, и не проси.

— Так найди себе другого мужа, — не сдавался Глеб.

— Где жа я его искать буду? — Удивилась Зинаида.

— Да уж, и где ты его искать будешь, дорогая. Ладно, иди спать, я очень устал, отложим разговор к твоему возращению. Думаю нам нужно побыть врозь, а там решим, может и придем к консенсусу, — Глеб поднялся с дивана, давая понять, что разговор окончен, и подошел к ночнику.

Зинаида, громко хлопнув дверью, направилась к себе, не упустив возможности оставить последний аккорд за собой.

— Да уж последнее слово всегда за тобой, — пробормотал Глеб, выключая ночник.

Зинаида кипела от злости.

— Это ж надо, опять за свое. Развода он захотел, а дулю с маком тябе не надо, — шипела словно гадюка, направляясь в спальню.

Войдя, она плотно прикрыла за собой дверь и полезла в шкаф, где за всякими тряпками была спрятана бутылка. Усевшись на постель, зубами вытянула пробку и глотнула прямо с горлышка, наслаждаясь ощущением горячительной жидкости, заполнявшей все внутри.

— Эх, хорошо, — крякнув с удовольствием, Зинка поставила бутылку и задумалась. Действие спиртного сказалось моментально. Не расстилая постель, она тут же отключилась.

— Зин, а, Зин, — услыхала Зинка будто из далека.

Кто-то сильной рукой тряс ее за плечо. Нехотя открыв глаза, она увидала склонившеюся над ней Галину с опухшей рожей. Та неистово тормошила ее, пытаясь разбудить.

— Ну чаго тебе? — Буркнула Зинаида, скидывая со своего плеча руку Галины. — У нас че, землетрясения?

— Чаго? — Оглядываясь вокруг, переспросила та. — Не-а, с чего ты взяла?

— Так какова хрена ты меня дергаешь так, словно вокруг пожар? — Злобно спросила Зинаида, садясь на постели.

— Да я, Зин, понять не могу, щас вечер, али как? Твой-то с работы пришел?

— Уже ушел! Ты дорогая дрыхла что убитая до утра.

— А мне показалось, я на мянуточку веки смежила, а тут…

— Давай собирайся, — перебила Зинка подругу, прогоняя остатки сна.

— Куды?

— Мы с тобой в дяревню уезжаем.

— Зачем? — Все еще не понимая, спросила Галина.

— Поедем мать мою проведать.

— Не-а, я не поеду, — заартачилась та. — Мне эта дяревня вот тут сидит, — махнула ладонью у горла, — да и денег у меня нету, мать тока на билет в город и насобирала. Я лучше здеся побуду.

— Интересно, и где это здеся? — С издевкой в голосе спросила хозяйка.

— Ну… — запнулась незадачливая гостья, — хотя бы у тебя здеся, по хозяйству пригляжу, а ты поезжай.

— Я что-то тебя не понимаю, — сменила тактику Зинаида, сообразив, что так просто ее в деревню обратно не затянешь.

— А чаво тут понимать. Ты сама подумай, я оттуда улепетывала с такими трудами, а ты меня хочешь назад отвезть. Ты бы сама поехала? Да я тябе уже говорила, деняг у меня нету.

— За деньги не волнуйся, — доставая пачку сложенных пополам купюр из кармана халата, успокоила подругу Зинка. — За все плачу я. Да и вообще, ты мне вчерась в преданности клялась, али нет?

— Ну, клялась, — после некоторого молчания, помявшись, словно что-то пыталась припомнить, сказала Галя. — Ну…

— Ну вот — не давая опомниться подруге, продолжила Зинаида. — По приезду обратно я, так и быть, посодействую тебе в поисках суженого. Да и на примете у меня один есть.

— Да ну! — Восхищено воскликнула та, но тут же, словно в чем-то засомневавшись спросила: — А кто таков?

— Кто-кто, конь в пальто, — теряя терпение, рявкнула Зина. — Друг мужа мояго, он к нам часто с Москвы в гости приезжает, у них на заводе дела какие-то общие. И, между прочим, у няго два достоинства. Первое, он холостяк, второе, не женат. Ясно тябе? Так как? Последний раз спрашиваю, поедешь со мной в деревню?

Та все еще с сомнением в голосе потребовала:

— Поклянись!

— Честное комсомольское.

— Не пойдет, давай на кресте клянись, — полезла за пазуху, доставая крест, Галька. — Вот, на святом кресте клянись и целуй.

— Да ты что! — Опешила Зинка. — Ты чавож это, первый день меня знаешь?

— Потому и требую, чтоб на кресте поклялась. Слишком хорошо тебя знаю. Так как, будешь клясться?

— Ну ладно, давай свой крест.

Быстро чмокнув медный крестик, скороговоркой произнесла:

— Пусть меня черти заберуть, коли совру.

— Гляди, на святом кресте поклялась, соврешь, гореть тебе в Аду.

— Иди-иди, собирайся святоша, а то мы так на поезд опоздаем.

Галина метнулась на кухню собирать сумки. Зинка сидела, уставившись на закрытую подругой дверь. Что-то внутри екнуло:

— Вот и поедешь назад в ад. Большего ада, чем ваша деревня, на всем белом свете не сыскать, там тябе и место, подруженька. А меня не запугаешь засаленным крестиком.

Но настроение почему-то испортилось. Поднявшись, она подошла к телефону, набрала номер мужа и услыхала длинные гудки.

— Алло?

— Мне машина нужна, — без предисловий, тут же беря быка за рога, заявила Зинка.

На другом конце ответом было молчание.

— Чего молчишь? — завелась с пол-оборота женщина. — Ты что, оглох за ночь?

— Хорошо.

После чего пошли гудки отбоя. Видимо, решив не усугублять положение и так ненужными разговорами, тут же согласился Глеб. На заводе всем было известно про этот брак. Многие сочувствовали Глебу, и все поголовно ненавидели Зинку. Эта мадам славилась плохой репутацией еще в бытность работы на заводе.

— Вот и ладненько, — кладя трубку на рычаг, удовлетворенно прошептала Зинаида.

— Зин, к нам кто-то пришел? — Донесся из кухни голос Галины.

— Нет.

— А я вродяб-то слышала, как ты разговаривала, — появляясь в дверях, сказала подруга.

— Это я по телефону мужу звонила, чтоб машину за нами прислал на вокзал отвезть, не в трамвае же ехать.

— Да ну! Нас, значь, как больших начальников с камфортам повязут?! Вот что значить быть женой начальника, — восхищенно воскликнула Галина. — И тябе дамой принесут, и машину нате к подъезду, просим пожалуста, Зинаида Пятровна. Эх, и счастливая ты, Зинка.

— Ты собралась? — Оборвала подругу «счастливая».

— Угу, че опять взъелась?

— Говорю тебе, времени нету. Вот сядем в поезд и мячтай до самой дяревни.

Зинка присела у зеркала. Увидев свое отражение, нахмурилась. И до того не блиставшее красотой лицо, после вчерашней попойки выглядело совсем ужасно.

— Не рожа, а полное г… — вынесла она вердикт своей внешности.

Придвинув поближе тюбики с тенями, тушью и помадой, принялась за дело. Пять минут малярных работ на лице доставили огромное удовольствие. Получившийся образ полностью сочетался с ее понятиями красоты. Ярко синие тени, нанесенные на веки, стрелки, наведенные вокруг глаз черным карандашом и много-много туши превратили лицо в маску а-ля Арлекин.

— Вот так-то лучше, — улыбнулась своему изображению дама.

Такое понятие как чувство меры Зинке было не присуще.

В дверь раздался звонок. Подруги кинулись открывать.

— Здравствуйте, Зинаида Петровна. — На пороге стоял водитель ее мужа, тот самый человек, который года три назад подобрал на вокзале эту вертихвостку.

— А, ты уже приехал, — глядя на пожилого человека стоящего в дверях ее квартиры, протянула Зинка и быстро скомандовала — Галька, тащи чемоданы.

В дверях появилась девушка с двумя груженными под завязку баулами.

— Вот, — грузно опустила она их на пол.

— Да вы никак надолго собрались? — Рассматривая увесистые баулы, спросил водитель.

— Бери да неси в машину, — не удостоив ответом, проговорила Зинка, — нам ехать пора.

До вокзала домчались быстро.

— Ну вот и приехали, Зинаида Петровна, — поворачиваясь к женщинам, сказал Николай Васильевич.

— Вы билеты мне забронировали? — Все еще думая о чем-то своем, спросила Зинаида.

— Да.

— Ну так чаво сидите? Идите и выкупите.

Николай вышел из машины и направился к зданию вокзала. «Ну и сука, — думал он на ходу, — как таких свет носит? Вот уж не думал, что буду причиной всех бед Глеба Леонидовича. Такому мужику свинью подложил. Нужно было ее там, на вокзале, оставить тогда. Скольких неприятностей избежали бы. Чтоб тебе, собака, там в своей деревне до скончания веков остаться.» Ругался про себя в сердцах Николай, идя к кассам.

Загрузившись в поезд, Зинка сразу же уснула, приказав проводнице разбудить на нужной станции.

— Слушай, ку-ку.

Влад сквозь пьяную пелену высматривал стоящего на столе и размахивающего хвостом дружка, пытаясь привлечь к себе его внимание. Но сквозь хохот и крик никто его не слышал. Тогда он потянулся и дернул пьяного напарника за копыто. Куман нетерпеливо брыкнулся, угодив лапой неповоротливому вампиру прямехонько промеж рог, отчего оный увидел всю россыпь звездного неба в глазах. Обижено потирая лоб, Протыкатель ухватил блюдо с остатками жаркого и запустив другу в харю. Блюдо, пролетев над столом, звонко брякнуло по рогам и съехало вниз. Куман недоуменно огляделся, злобным взглядом выискивая обидчика.

— Кто?! — Грозно заорал получивший по рогам блюдом.

В зале притихла вся нечисть. Музыканты перестали играть. Все ждали развития событий. Влад поднялся и, все еще почесывая лоб, сказал:

— Ну я, и что ты меня за это под суд отдашь?

Куман, шатаясь, уставился непонимающим взглядом на напарника.

— Ты чего, Влад, анаши объелся, али как? Чего на своих кидаешься?

— А ты чего? Я его, значь, зову, а он брыкается. Копытом меж рог, думаешь, приятно?

Куман, глядя на обиженного друга, заржал на всю пивнушку. Разом прошелестел вздох облегчения.

— Кажись, обошлось, — шепотом обратился дородный оборотень-хозяин к своему перепуганному слуге, — гляди за ними в оба, а то, не ровен час, разнесут тут все в пыль и прах.

— С них станется, — кивнул согласно тот, хитрый малый с головой змеи. — Тут давеча встречал у лысой горы земляка, так он мне порассказал, как они того, — тут он наклонился ближе к хозяину, чтоб их никто не расслышал, — пса до белой горячки чуток не довели.

— Вот я и думаю, чегой-то они так далеко забрели?

Вдруг из угла гужевавшей компании послышался пьяный окрик:

— Это кто ж там шепчется, напраслину на честной народ наводит? — Влад стоял на столе рядом с дружком и смотрел в сторону говоривших.

От неожиданности хозяин питейного заведения вздрогнул.

— Ага, я прав. Гляди, Куман, на этих пиявок, испужались народного гнева. Кровопивцы, всю деньгу выкачивают. А ну, робяты, хватай империалистов, вешать будем! — Разошелся, подзадоривая публику, Влад.

Испуганный хозяин питейного заведения кинулся прочь из зала, видя как к нему со всех сторон двинулась пьяная толпа.

— Ату его, братцы, ату! — С боевым кличем бросился вдогонку улепетывающему со всех ног хозяину, Куман.

Влад схватил со стола недопитую бутыль и кинулся вслед.

— Стой, Куман, стой, — догнав друга, задыхаясь орал Влад. — Куда ты так разогнался? Он же в другую сторону побег, — махнув лапой в обратном направлении, указал он, — туда все и ломанулись, а ты чего?

— Дурак ты, Влад. Им туда, а нам сюда. Ты, молоток, гляди, сообразил бутылец прихватить.

— Ну так я подумал, может пригодиться.

— Пригодится, — утвердительно кивнул Куман.

— Слушай, нам на службу не пора? А то, как бы в карцер не загреметь.

— Карцер нам уже обеспечен, коли хозяин дома, друг мой сердешный. Тут, брат, подумать нужно.

— А че тут думать, ща приходим и хозяину, приносим, вот, — поднял бутыль как вещественное доказательство вампир.

— И сразу, дружек, прямехонько в карцер, — пытался растолковать, словно младенцу последствия сегодняшней попойки Куман. — Тут, друг, похитрее придумать нужно. Вот, если мы с тобой что-то совершим стоящее, тогда нас хозяин простит. — Немного помолчав, добавил, — может быть.

— Нет, не простит, — категорично заявил Влад.

— Есть идея! Сейчас мы поедем с тобой Анис встречать.

— Ты чего, мозги в кабаке оставил? — Протыкатель вопросительно посмотрел на Кумана как на умалишенного.

— Это ты без них родился, а я тебе говорю, идея блеск. Представь себе, какой фурор произведем. Скажем, что нас как личный эскорт ввперед выслали встретить столь высокую особу и доставить без происшествий на место. Усек?

— Нет, — с подозрением все еще ожидая подвоха, не согласился Влад. — Объясни, я чего-то не понимаю, ты что же за этой бабищей соскучился? У вас лямур? Так почему лучший друг в известность раньше не поставлен?

— Дурень, ты сам подумай, когда с ней приедем, то до нас ли хозяину будет?

— Ну так сразу бы и сказал, а че ругаться? Теперь понятно, что и для чего.

— Девочки, подъем, подъезжаем, — постучалась в купе проводница, — ваша станция.

— Хорошо, — буркнула через дверь Зинка, недовольно поднимаясь.

— Че, уж приехали? — Протирая сонные глаза переспросила Галина.

— Прибыли, давай сползай. Родина мать зовет.

Поезд тихо притормаживал. Зинка, выглянув в окно, быстренько засобиралась: стоянка всего две минуты, а надо успеть вынести вещи.

— Ну че возишься? — Недовольно прикрикнула на подругу. — Щас до следующей станции покатимся.

И все еще бурча себе под нос, двинулась к выходу. На этой станции выходящих пассажиров кроме них никого не оказалось, да и кому придет в голову ехать в эту богом забытую дыру. Выйдя на перрон, она огляделась.

— Да уж, тут и через сто лет все будет по-прежнему.

— А ты думала, что без тябя здеся Москву построили, — в тон подруге произнесла Галина.

Утро нового дня встретило приехавших ясной солнечной погодой. Зинка, всматриваясь в даль, вспомнила как три года назад или даже больше покидала родные места. И вот она снова стоит на этом же перроне, но совсем другая, хорошо одетая и при деньгах. Та, которая покидала родные места, канула в далекую Лету.

— Слушай, Зин, гляди.

— Что? — Не поняла Зинаида, стряхивая груз воспоминаний.

— Говорю, гляди вон туды, никак Гришка из нашей дяревни.

Скалясь всеми зубами, прямо к ним шел Григорий. Тот самый, выбросивший Зинку много лет назад в сугроб у этого же перрона.

— Ай, какие люди. Не уж-то наша Зинуля к нам пожаловала? Какова, ах какова дама! — Разглядывая Зинаиду продолжал скалиться Гришка. — И каким ветром нам таку красу задуло.

Зинка вскинула голову, вся подтянулась и с призрением посмотрела на бывшего ухажера.

— Ой, гляди, да они нами простыми дяревенскими парнями тяперь брезгуют, да, Зинуль?

— Для кого Зина, а для кого и Зинаида Пятровна, ясно тябе? — Злобно отшила бывшего хахаля Зинаида и демонстративно отвернулась.

— Ну как хотите, мадама, у нас тут таксев не ездяют, до дяревне пяшком почешешь.

Развернувшись, Гришка пошел от них прочь, видимо, все ж задели его мужскую гордость.

— Ты чаго? — Тут же встряла Галина, до этого молча наблюдавшая за перебранкой.

— Пусть топает, козел, — злобно зашипела Зинка, видно так и не простившая той давней истории.

— Ну ты как хочешь, можешь тут и дальше стоять, но, я думаю, другого транспорта до завтра мы тутыча не увидим, так что ряшай.

Зинаида глядела вслед удаляющемуся Григорию и понимала, подруга права. Топать в деревню с тяжелыми баулами им придется не меньше суток, а потому умерив свою гордость сказала:

— Иди договаривайся, скажи, что заплатим.

— Обязательно нужно заплатить, я этого кобеля знаю, за так не повезет, — сплюнув в сердцах, Галина кинулась догонять Григория.

Зинка осталась стоять на перроне и наблюдала из далека, как Григорий, размахивая руками, кивал в ее сторону и громко ругался. Галина пыталась его в чем-то убедить. Наконец, Гришка успокоился и сложил руки на груди, видимо, придя к какому-то решению. Затем окинул еще раз оценивающим взглядом Зинку и что-то проговорил. Галина сорвалась с места и прямиком направилась к Зинаиде.

— Ну? — Тут же нетерпеливо спросила запыхавшуюся подругу Зинка. — Что он сказал?

— Зин, он того, ни в какую не хочет нас везть домой, говорит, ты сама попроси.

— Я! — Та от злости чуть не подпрыгнула. — Да как эта дяревеньщина посмела. Да ему должно быть за счастье рядом со мной ехать. Козел он безрогий!

Видя злость Зинаиды, подруга лишь пожала плечами.

— Что ж, — обреченно вздохнула она, — значь, придется идтить пяшком.

— Ты чаго, с ума сошла. Да так мы и за месяц с энтими сумахами не дойдем.

— А чаго ты предлагаешь. Просить ты не хочешь, пяшком ты тоже не хочешь. Так давай сядем и будем ждать, мож, кто другой нас заберет.

Зинка топталась на месте, обдумывая ситуацию. Кланяться в ноги этому мужлану ей совсем не хотелось, но, похоже, выбора не было. Вздохнув, она направилась к стоявшему у телеги Гришке.

— Че, ножками-то, того, не ходится, разучились на городских улицах, все на машинах, — встретил ее с издевкой парень.

— Ты это… — проглотив обидные слова, начала Зинаида, — возьми нас до дяревни, я того, заплачу, сколь скажешь. Знай, не обижу.

Григорий пристально посмотрел на Зинаиду. Под этим взглядом она почувствовала себя раздетой.

— Так ты точно дашь плату за проезд ту, что я попрошу? — Чеканя каждое слово и не сводя тяжелого взгляда с груди молодой женщины, оскалился Гришка.

— Сказала тябе, точно, — даже не подумав, ответила та.

Ей лишь хотелось поскорее избавиться от столь унизительной роли просительницы.

— Хорошо, договорились, деняг мне твоих не надо, тябя хочу.

— Чаго? — Опешила Зинаида.

— Таго. Твоя лябовь на мой извоз.

Зинаида в упор посмотрела на Григория, и ей стало ясно, по-другому не повезет. Немного подумав, она согласилась, предложив свое условие.

— Ты до дяревни довязешь, а вечером я с тобой встречусь. Уговор?

— Добро. Домчу с ветярком, но гляди, вечером чтоб вышла.

— Угу, помоги Гальке баулы донесть, а то надорвется ненароком, — рассматривая согнувшуюся под тяжелыми сумками подругу, проговорила Зинка.

— Ничаго, ей не привыкать, она-то у нас городской стать не успела. Чаго ж так быстро назад, аль город ей не приглянулся.

— Эта она ему не приглянулась, — захохотала Зинка.

— Я вижу, вы договорились, — запыхавшись и опусктив на землю тяжелые баулы, встряла в разговор Галина.

— Ну и чаго стали, долго мне тута стоять? — Григорий взял в руки вожжи.

Быстро закидав сумки Галина прыгнула в телегу и умостилась рядом с Зинкой.

— Но, пошла, родимая, — крикнул Григорий.

Лошадь резко рванула с места и не удержавшись девушки с хохотом покатились в телеге.

— Тише ты, неугомонный, — вскрикнула Зинаида, — не дрова вязешь.

— Ага, понял, че злиться-то, исправлюсь к вечеру, обещаю, — хохоча, ответил Григорий.

Лошадь резво бежала по лесной дороги, все дальше увозя от станции своих седоков.

— Куман, душенька, — канючил Влад, семеня рядом с другом по дороге, — может, транспорт какой найдем, а то, чувствует душа моя окаянная, не дойти.

— Ну и где мы, по-твоему, на пустом тракте транспорт найдем? Сам знаешь, в этом направлении нет ни одной пропащей души, они, гады, все ближе к столице селятся. А рядом с Запредельем фиг кого найдешь, так что топай, не канючь. Я сам не прочь на ком-нибудь проехаться.

— Слушай, ты вроде в нашей компании самый умный?

— Угу, это точно, — с удовольствием кивнул Куман.

— Так, может, остановишься и выслушаешь, умник.

— Чего тебе, говори.

— Чего! Чего! — Передразнил вампир. — Ты скажи, на хрена мы пешком топаем?

— А ты предлагаешь полететь? Так, сейчас сообразим, вот только бутылку допьем, и, думаю, нам хватит для улета.

— Ну а я тебе, о чем талдычу? Зачем нам идти, если мы можем вот на этом месте сесть и подождать, тем более, ждать не на сухую будем, — встряхивая булькающую жидкость как основное доказательство, авторитетно произнес Влад.

Куман остановился, обдумывая все за и против. По-видимому, пол-литра оказались весомым аргументом.

— Ай, — махнул он рукой в знак согласия и уселся по среди дороги, облизывая пересохшие губы Куман, — временами, брат вампир, и у тебя башка варит не хуже моей, но только временами.

— Я ж плохого тебе не посоветую, — радостно воскликнул Влад, подсаживаясь рядом. — Чего нам переться, если птичка все равно мимо не проскочит.

— Тут ты прав, одна ей дорога в Ад, и только через нас. Вот ты мне скажи, Влад, — Куман взял из лап друга бутыль, вытянул затычку и продолжил, — чего этой дуре у родного папаше не жилось? Я вот тебе честно могу сказать…

Влад не удержался и засмеялся.

— Ты чего ржешь, словно кобыла? — Хмуро спросил Куман.

— Ну ты даешь, — смеясь, проговорил вампир. — это ж надо ляпнуть, он мне честно скажет. Да ты что, родной дом с небесным эдемом попутал? Точно скажу, ты, Куман, вот от этого зелья, — он постучал когтем по бутылке, — все мозги подрастерял.

— А у тебя их отродясь не было, — огрызнулся Куман.

— А я на интеллектуала и не претендую. Да ты не обижайся, ты где же тут честных видел? Они, брат, к нашему ведомству никакого отношения не имеют. Тут другой сорт душ. Вот хотя бы взять нас с тобой, — отхлебывая из горлышка, продолжал вампир, — ты как там жил?

— Ну как? Как все.

— Врешь, не как все. Те, кто как все, те с крылышками музыкой в Раю наслаждаются. Травка там у них зеленая, солнышко ярко светит, ну там райские птички щебечут, в общем, лепота.

— А ты откуда знаешь? — С подозрением глядя на друга, спросил Куман. — Ты что там был?

— Тише ты, чего орешь? — Шикнул вампир, оглядываясь по сторонам. — Ишь, разорался. Ты что же в застенки захотел? Я тебе секрет один открою, только чур, никому не слова.

— Во, гляди, зуб даю, — нетерпеливо проговорил Куман. — Рога спилю и сам отдам, если проговорюсь.

— За рога благодарю, верю. Да только они тебе тут еще пригодятся, нам же без них никак. Так что уж лучше побереги. Чей-то в горле пересохло, дай хлебнуть.

— Давай, не томи, рассказывай, — нетерпеливо проговорил Куман.

— Так вот, была у меня на земле дева, слыхал, небось? Краса неописуема, и любила меня страсть как.

— Ладно, это мы знаем. Она ждала тебя с похода. Руку и сердце для тебя берегла, ну там честь девичью, а ты, кобеляка, ни одной юбки в походе не пропускал. Знамо дело, природа свое берет. Вот ей и донесли на тебя, каким местом ты веру насаждаешь. А она, дура, с башни кинулась, измену не простила.

— Да ты чего, совсем опупел?! Это ж какой осел про меня такую легенду сочинил?! Подать его мне, разорву на части как тузик грелку! — Вскакивая, заорал взбешенный Влад. — Это что же получается, меня, Влада Протыкателя, меня, графа Дракулу, в простого Казанову записали? Сволочи, всех на кол! — Все больше заводясь и бегая кругами, орал вампир. — И совсем я не загулял, ты веришь мне?! — Он схватил за лацканы пиджака Кумана. — Предали меня, сказали моей ненаглядной, убит, и она не смогла жить без меня, потому-то покинула землю, чтоб со мной соединиться. Да промахнулась малость, не туда попала. А может… — остановившись, задумался Влад, — может, она-то туда попала, это я не туда попал? Как ты думаешь, Куман? Вот так дело было.

— Да знаю я, как дело было, — высвобождая из крепких лап свой пиджак, сказал Куман, — во всех книгах написано, я это, просто пошутил, а ты…

— Крысятник ты, Куман, — обиделся Влад.

— Ну ладно, давай мировую, это ж просто шутка.

— Шутки у тебя козлиные.

— Ну ты, думай что говоришь, а то за козла по рогам схлопотать можно.

— А ты чего городишь? Я тут, значит, на изнанку вывернулся, все ему выложил, а он меня в казановы записал.

— Ну все, будя тебе, — потрепал за плечо друга Куман, — давай дальше рассказывай.

— Не буду, — все еще дулся вампир.

— Ну что мне тебя уговаривать, словно девицу на секс. Чего ерепенишься? Сказал же, шутка. Я и не знал, что ты у нас девица обидчивая.

— Эй, потише, я бабой не был и не буду, а еще раз…

— Все, мир, — поднимая лапы вверх, предложил Куман.

— Ты лапищи-то опусти, а то, чем черт не шутит, бутылец разобьешь, — нервно крикнул Влад, пытаясь отобрать тару.

— Я скорей пятак себе разобью, чем смысл своей никчемной душонки, — поглаживая предмет вожделения, проговорил Куман. — Так все ж таки, ты мне расскажешь свой секрет, или и дальше будешь кота за яйца тянуть?

— Да тут дело такое, — со вздохом начал вампир, — я когда прибыл по месту распределения, ну немного огляделся, сам знаешь, новые места, новые условия существования, все ж как-никак, а на земле немало веков вампиром оттрубил, свыкся. А тут опять все по новой. Нужно как-то устраиваться, притираться к новым условиям. Прошло время, я пообвыкся и решил свою земную любовь отыскать. Думал, по всем правилам где-то здесь обитает. Сам ведь понимаешь, по канонам земной церкви грех взяла на душу непоправимый, руки на себя наложив. Стал я потихоньку справки наводить, оказывается, нет такой. Сказали мне, нет на ней греха. Все что там на земле святоши в сутанах придумали, бред сивой кобылы. Грех-то он как? Сознательно совершаешь — грешен. А коли по принуждению или от отчаяния, то грех ложиться на тех, кто на это толкнул несчастного, кто вынудил косвенно, али умышлено. Вот так-то. А стало быть, она перед Богом чиста.

— Ну а тех подонков видел?

— Каких? — Не понял Влад.

— Те, что предали тебя и наговорили ей всего.

— Знаешь, по началу думал, увижу, загною, как-нибудь в Запределье отправлю. Да когда увидел, понял, что они мало, чем от меня отличаются. Сколь мной-то душ загублено было, когда от Бога я отрекся.

— Ну так ты же по началу верой и правдой ему служил.

— Служил, согласен. Только вот в самом конце промазал. Мне-то испытание Он на преданность души моей устроил, а я, как ты понимаешь, провалил экзамен. Разум помутился, гордыня взыграла. А в законе Божьем так и написано: «Служить предано должен, и все возложить к стопам его, коли попросит.» Я вот с мечом служил, а как душу мою забрал (она, любимая, для меня душой моей была, все помыслы земные в ней), так вот тут я и заартачился. Ну, в общем, ты читал и знаешь всю мою дальнейшую карьеру. А она у него осталась, как незапятнанный ангел. Я уже смирился с уготованной мне участью и влачил свое жалкое существование, как несколько сот лет назад позвал меня курьер из канцелярии самого Андромелиха. Ну, думаю все, гаплык мне, может еще какие земные грехи откопали. Взял котомку и приготовился к новому путешествию. Теперь, думаю, Запределья не миновать. Вон как государство переполнено отпетыми негодяями. В Раю скоро пусто будет. К нам вагонами с земли поступают. Решили, думаю, нас самых отпетых на переделку пустить.

— Ну чего замолчал? — Подсаживаясь ближе, с нетерпением встряхнул задумавшегося Влада Куман.

— А, ну да. Ну так прихожу я в канцелярию, сажусь в уголок, думаю, понадоблюсь, сами заметят, жду. Не прошло и пяти минут, как ко мне подходит поверенный Андромелиха и говорит: «Вас, господин Дракула, требует незамедлительно к себе наш канцлер.» У меня душа в копыта спряталась. Задрожал, подняться не могу. А он с удивлением на меня посмотрел и говорит: «Поторапливайтесь, вас ждут». Ну, думаю, была не была, чему быть того не миновать, поднялся и пошел. Захожу, а там Азазело, батяня наш, с Андромелихом сидят и о чем-то шепчутся. Стою, смотрю, а рта раскрыть не могу. Обошел меня Азазело, посмотрел и говорит: «В услужение ко мне пойдешь, али как? Принуждать не буду, но советую». Я обрадовался, даже и думать не стал, сразу согласие свое дал. «Вот и ладненько, говорит он, бери свои вещички и ко мне в замок». Выскочил я, даже попрощавшись, а вечером был уже у Азазело.

— Слушай, Влад, я так и не понял, а причем тут твоя земная пассия, она-то каким боком в этой истории?

— А, так это она выпросила мне помощь там по своим каналам. Это уж потом мне Азазело по секрету сказал, мол, ходатайствовали за тебя чины высокие. А так как грехов у меня много, то не о каком Рае разговора идти не может, но вот улучшить мне условия здесь они могут. Только ты мне слово да, никому.

— Ясно, будь спок, никому.

— Слушай, Куман, как думаешь, невеста наша скоро прибудет?

— А это уж как даме заблагорассудится, — почесав ухо, ответил Куман.

— Все, бабы, приехали, — тормознув лошадь, крикнул Гришка, — вот и деревня. Надеюсь, дом свой не забыла? — Поворачиваясь к задумавшейся Зинке, ухмыльнулся извозчик.

— Забудешь, гляди, — хмуро посматривая в сторону своего жилища, буркнула Зинаида.

— Ну чего стал, — обратилась Галина к стоящему словно памятник на телеге Григорию, — давай подвози. Кстати, не знаешь, мать моя дома?

— За мать не знаю, а вот братана тваго утром видел. Тпру… негодная, ишь разогналась.

Остановившись возле Зинкиного дома, Гришка осадил лошадь, и нагнувшись к женщине, тихо произнес:

— Так до вечера, Зинуль, гляди, буду на выезде с дяревни ожидать, договорились?

— Хорошо, — спрыгивая с телеги и вытягивая сумки, ответила та.

Лошадь сорвалась с места и понеслась дальше, оставляя лишь пыль на дороге. Зинаида посмотрела на покосившийся дом, давно требовавший ремонта, и вздохнула. Открыв уныло заскрипевшие ворота, вошла во двор.

— Так ничего здесь и не изменилось, — оглядывая подворье отметила Зинка, все еще не решаясь зайти в дом.

— Батюшки, кто к нам приехал! Зинуля, доченька моя ненаглядная, мать приехала проведать.

Зинка обернулась и увидела выходящую из коровника мать. Время ее не пожалело. Женщина, идущая к ней, еще больше походила на древнюю старуху. Дать ей можно было не меньше восьмидесяти лет. Немного прихрамывая на правую ногу, она на ходу вытирала черные, сморщенные от тяжелого труда руки о засаленный, подранный фартук. Видя все еще стоящую на месте дочь, улыбнулась и спросила:

— Чаго стоим? Пойдем в дом. Я, правда, не ждала тебя, так что тама не прибрано. — Подталкивая дочь и хватая сумки, приговаривала мать.

Где-то в глубине Зинкиной души проснулось что-то, похожее на жалость.

— Не надо, я сама, — забирая у матери тяжелые баулы, она уверенно направилась к крыльцу. — Ну как вы здесь?

— Да как, доченька, сама видишь, дом надо ремонтировать, да деняг нету. Да и я уже в работе не та, что раньше. Болею вот часто. Нога болит, скрутила. Наверное, рявмотизм, будь он неладен. Ты заходь, — открывая дверь, без умолку болтала мать.

В доме, как и раньше, был полнейший бардак. В разных углах валялись грязные тряпки, пол не метеный, бегали мыши. Зинка огляделась в поисках места, куда можно было все поставить и присесть, но, так и не найдя места, поставила сумки по среди комнаты и, стряхнув рукой с табурета мусор, уселась.

— Ты ж, наверное, с дороги проголодалась? — Рассматривала мать сидящую перед ней дочь.

— Нет, я не хочу, тут вот… — ткнула дочь на сумки, — я подарков привезла, так что ты розбяри что кому, а я пройдусь па дяревне.

Зинка поднялась и быстро вышла из дому, боясь, как бы мать не успела ее остановить. Ей было тяжело и противно находиться в этом хлеву. Выйдя за ворота, она вздохнула полной грудью и осмотрелась, решая куда пойти. Встречаться ей ни с кем не хотелось, и так вечером вся деревня сбежится на нее посмотреть. Пройдя немного в сторону дороги, она направилась через лес к реке. Там ей всегда нравилось, еще сызмальства, ребенком, она часто сбегала туда от бранившейся матери. Там же, в ближнем леску, и девичество свое оставила. Как давно это было, думала Зинка, приближаясь к берегу.

— Зинусенька!

От неожиданности девушка вздрогнула.

— Чаго испугалась, это ж я.

— Гришка, а чаго ты здеся делаешь? Ты же домой поехал?

— Ну да, поехал. Гальку завез, тама столько криков было, когда я отъезжал, Мать Богородица! Ты бы слышала, какими славами ее встретили. Я бегом оттуда удирать, думал, и мне на орехи припадет, — засмеялся Григорий.

Помолчав, он продолжил.

— Так и думал, что ты придешь в это место. Потому и решил тябя здеся обождать.

Гришка подошел ближе и, обвив руками Зинкину талию, зашептал:

— Ты бы, Зинуля, рассказала как твое житье в этом городе. Говорят, ты богатая стала, мужа хорошего имеешь.

— Ничаго, грех жаловаться, живу хорошо, вот погляди, — она ткнула пальцем в свое платье, — все импартное, заграничное. Квартира, у меня хорошая.

— Ну ты молодец, — все ближе наклоняясь, томно шептал Григорий, — и муж, наверно, богат.

— Очень богат. Он главный инженер завода. Вот так. — Все больше бахвалясь, продолжала девушка. — Да и машина у нас — новенький москвич, еще в гараже стоит, мы никуда на нем не выезжаем, а зачем? Ведь у нас водитель с машиной еще есть, он к мужу на заводе приставленный, и деньга у меня на книжке имеется. Так что, Гришань, я не жалуюсь, — все больше возбуждаясь от горячих ласк и жгучих поцелуев, шепотом закончила Зинаида.

Гришка похотливо ощупывал Зинку, оставляю слюнявые следы на пышном теле. Девушка для виду продолжала ломаться:

— Ой, Гришань, дак святло еще. Люди увидят, че скажут? Может, до вечера подождем?

Зинка сама все крепче прижималась к парню. Григорий, обхватив девушку, потащил ее в тень леса. Густые кусты скрыли от посторонних глаз парочку, предающуюся сладострастным увеселениям.

Солнце уже начинало садиться. Дневная жара потихоньку спадала, уступая место приятной прохладе вечера.

— Ну, Зинка, ты даешь. Ты что там в городе совсем мужиков не видела, ровно с цепи сорвалась. Тябя что, муж твой не ласкает совсем?

— Дурак ты, Гришаня, — лежа у него на груди, сладостно вздыхала девушка, — оно-то может и ласкает, да, видимо, ласки не такие.

— А что, в наших мужицких отличается что-то? — С ухмылкой поинтересовался Григорий, глядя в голубое небо.

— У нас другие, Гриш, ласки. Тут чувствуется сила и характер, а там антиллегентство. Взять с них нечаго окромя денег.

— Это что ж, они не того, не могут? — с удивлением привстав и посмотрев сверху на свою подругу, спросил Гришка.

Зинка засмеялась.

— Ну и темный же ты. Почему не могут, они могут, но как-то не так. Пресные они какие-то.

Зинаида скорчила недовольную мину, видимо, вспомнив своего суженого.

— Слушай, эта что же и бабы у них пресные как и мужики?

— Не знаю, — все еще смеясь, ответила Зинаида.

Но вдруг лицо ее резко сделалось серьезным, и она поглядела в глаза Григорию.

— Ты чаго? — Не поняв ее взгляда, встрепенулся Гришка.

И тут Зинаиду словно прорвало, видимо все накипевшее разом выплеснулось на поверхность.

— Скажи, Гришань, ты в лябовь веришь али нет?

— Ты чаго, Зинуль?

— А таго. Ответь мене прямо, веришь али нет?

Григорий снова лег на траву и задумался. Зинаида ждала. От этого ответа зависела сейчас ее будущая жизнь. Если бы ей удалось убедить Гришку уехать с ней в город, мечтательно думала она. Муж ведь все обещал оставить. Поженились бы они, да и жили вместе, уж очень ей Григорий приглянулся, тогда еще, давно, только ведь раньше она ничего не могла ему предложить. А сейчас может, ведь может, убеждала себя Зинаида, еще больше загораясь этой мыслью. Гришка и хозяйственный, и статный, одно загляденья, не то, что ее муженек. Тот вечно что-то болтает и болтает. Слова какие-то непонятные говорит. А этот весь свой. Как бы мы зажили, замечталась Зинаида.

— Я, конечно, могу так сказать, — нарушил молчание Гришка, — лябовь дела хорошее. Да только какой в ней прок, когда в карманах ветер гуляет?

Зинка, восприняв это как согласие, быстро зашептала:

— Не гуляет ветер в карманах, Гришань. У меня все есть, все мое. Поехали со мной в город. Ты у меня что король будешь, одет и обут. На собственной машине ездить будяшь, в квартире жить. Там воду носить не надо, там с крана и горячая и холодная бяжит. И дрова колоть не нада, там паровое отопление. Ты у меня, что кот в смятане будешь купаться. Только поехали.

Григорий долго и упорно смотрел на Зинаиду. Он все еще не мог поверить в то, что она говорит.

— Ты в своем уме Зинаида? А как же муж?

— А что муж? Да я его на порог не пущу. Да он и сам уйдет, как я скажу.

— Ну да, смотри, так и ушел, все тябе оставил, — недоверчиво проговорил Гришка, — и машину и квартиру.

Но в голове у самого уже крутилась мысль, как бы и правда вырваться из этой деревни от отца своего деспота, который только и знает, если что-то не так, то сразу по загривку кулаком. Вечно одно и тоже: Гришка туда, Гришка сюда. А там бы, в городе, сам себе хозяин. Посмотрев на Зинаиду, парень тут же нахмурил брови. Эх, кабы еще и внешность к ее деньгам, а то чучело чучелом, и как с такой всю жизнь прожить?

— Ну что, Гришань? — Перебила его размышления Зинаида.

— Ну, Зин, я не знаю, отец, конечно, и говорить нечаго, не отпустит. Да и муж твой вряд ли тябе все оставит, а так, сама понимашь, уеду, не спросясь, так он меня лишит наследства, и там ничего не будет, что же тогда делать будем?

— Слушай, Гришь, — уговаривала Зинаида, — мы с мужем, того, давно не живем, он у меня давно развода просит, только я не даю. Он мне так и сказал, дашь развод, все тябе оставлю. Понимаешь, у нас с тобой поболее, чем у твояго отца будет. Вот как прикатишь на новеньком москвиче, так он сразу тябя простит.

— Ну … — все мялся Григорий, — я, конечно, могу подумать, может и соглашусь.

Зинка, схватив на радостях Гришку в объятия, крепко прижалась к нему.

— Гришань, давай завтра уедем, тихо утром сбяжим, пока все спят. Вот увидишь, простит тябя отец.

— Ну лады, договорились, — отрывая от себя вцепившуюся Зинаиду, согласился Гришка. — Толька у меня одно условия есть, — поднимая для убедительности палец, продолжил он, — так как я из дома сбегу, и отец мне этого не забудет, то ты, как моя жена, после свадьбы все на мяня перепишешь: и машину и квартиру, — загибая пальцы, продолжал перечисления Гришка, — и деньги в сберкассе.

— Дак, Гришань, оно ведь и так наше общее станет. Чаго тябе бояться? — Удивленно посмотрела на парня Зинка.

— По-другому не согласен, — махнул, словно отрезал, рукой Гришка.

— Если желаешь, то пожалуйста, — боясь, что откажется, быстро согласилась Зинаида.

— Ну тогда по рукам, и давай розбягаться, а то ненароком и, правда, заметют.

Гришка поднялся, огляделся и отряхнул штаны.

— Чей-то не видать пассии нашего батяни, — всматриваясь в даль, пьяным голосом заметил вампир, — мо…может, мы того, упустили ее? Куман, ты меня слышишь?

Влад толкнул друга, свесившего рогатую голову и мирно сопевшего прямо на дороге.

— Эй, Куман, проснись.

— Где?! Кто?! Чего?!

— Я говорю, может она того, п…п…проскочила у нас под но…но…ногами.

— Кто? — Все еще не понимая, о чем идет речь, переспросил Куман.

— Как кто? Ну та, которую мы с тобой ждем.

— А мы кого-то ждем?

— Я не знаю. Мне, казалось, что мы кого-то ждем.

— М-да. Нужно подумать. Влад, мы где?

— Не знаю. Если смотреть вокруг, то на дороге, — оглядываясь сказал Влад.

— А раз на дороге, то, значит, мы куда-то шли. Ты со мной согласен?

— Безу…безусловно.

— Осталось выяснить, куда мы шли?

— То…точно.

— И куда же мы направлялись?

— В… встречать Аниську.

— Вот мы и выяснили. А где же она? — осматриваясь кругом, спросил Куман.

— Сбежала, точно сбежала! Куман, ее нужно догнать!

— Догоним, как пить дать, догоним. У нас там осталось, чем догнаться?

Влад всколыхнул бутыль, на дне что-то плеснулось.

— Все, догоняемся, и вперед.

— Догоняемся и в пе…перед, — поддержал друга вампир.

— Чур, я первый, — Куман вырвал бутыль из рук пьяного друга.

— Ти…тише! Ты слышишь?

— Чего?

— Звук барабанов.

— Где?

— Вон там, — Протыкатель указал когтистой лапой в сторону Запределья.

— Точно, вон смотри и пыль столбом, значит, едут. Слушай, Влад, ты молчи, я говорить буду. А то опять подпортишь нам все.

— Я и не напрашивался. Сам веди переговоры. С этой дурой я бы и за деньгу не говорил.

Через минуту на дороге показалась процессия. Впереди на огромном звере, напоминающем вола с крокодильей головой, восседала сама Анис. Следом двигалась челядь, груженная всякой всячиной для будущей новой жизни хозяйки. Колонна растянулась на много миль, и конец ее терялся где-то в клубах черной пыли. Два пьяных объекта, стоявшие посреди пути, мешали ее дальнейшему продвижению. Недовольно подозвав слугу, хозяйка процессии потребовала освободить дорогу. Подбежавший к ним слуга замахал лапами, требуя уйти.

— Уйдите, несчастные. Преклоните колени, перед вами сама Анис, следующая к своему будущему супругу.

— Не-а, — вышел вперед Куман, — ты лучше, особь ходячая, преклони колено перед бойцами передового фронта. Ты что же не видишь измотанных боевыми действиями, истекающих в собственной черной крови несчастных?

— Я вижу двух напившихся идиотов.

— За идиотов отдельно получишь. А сейчас мигом к хозяйке. Да скажи, Куман с Владом Протыкателем для приватной беседы к ней прибыли.

Несчастный испугано попятился назад, услыхав имена стоящих перед ним объектов. Слухи о визите этих двух в Запределье разлетелись словно ураган. Всем до последней щепки было известно о подвигах героев. И о том, как они умудрились до умопомрачения напоить их повелительницу, и о маленьких шалостях оной в этом состоянии. Хотя, говорить вслух об этом не разрешалось, но подробности были известны всем и каждому. Резко развернувшись, слуга сломя голову кинулся к хозяйке, на ходу во все горло что-то крича и размахивая лапами.

— Слушай, может он того, не в себе малость? — Подозрительно спросил вампир.

— А хрен его знает, — пожимая плечами, ответил Куман, вглядываясь в переполох, образовавшийся возле Анис.

Бегающая вокруг челядь что-то накрывала, устанавливала шатер, носила коробы, разворачивала тряпье хозяйки. Двое слуг, уложив животину, на которой передвигалась Анис, помогали спуститься ей на дорогу. Через минуту все тот же слуга подбежал к стоящим парламентерам и подобострастным голосом пригласил следовать за ним:

— Они вас ждут — пятясь назад и все время кланяясь, оповестил слуга.

— Слушай, малый, у тебя с головой все в поряде, али ты что-то растерял? Куман, ты глянь, кто у Анис в услужении, — наклоняясь к самому уху друга, прошептал Влад, — теперь ясно, почему у этой дуры вечно все вверх тормашками.

— Я полностью с тобой солидарен, — топая вслед за слугой, ответил Куман.

Приблизившись, они увидали, как подперев ручищами словно двумя стволами дуба свои бока на них с подозрением смотрела Анис. Куман, выйдя вперед, бухнулся ей в ноги и запричитал:

— Дорогая повелительница сердец несчастных, Несравненная краса, мы, рабы твои несчастные, преподаем к стопам твоим, ища защиты и покровительства слабых и сирых. Не отталкивай нас от глаз твоих несравненных.

Анис от неожиданности попятилась. Всякого ожидала от этих двух проходимцев, но только не этого.

— Встаньте, — ошарашено произнесла дамочка, не зная как ей поступить, — подойдите ко мне и как на духу расскажите все. Будет вам моя защита и покровительство.

— Точно будет? — Приподняв голову, хитро спросил Куман.

— Куман, дружочек, али я тебе отказывала в участии? Ты же знаешь свою Анис?

— Во-во, знаю, поэтому и уточняю, — Куман поднялся и деловито отряхнул коленки.

— Иди ко мне, поделись своими бедами.

Анис протянула свои жирные ручищи и попыталась обнять, но прыткий дружек легко увернулся от неповоротливой дамы и произнес:

— Ты бы нас сначала накормила да напоила. Видишь, голодные и холодные стоим перед тобой. Страху натерпелись, от каземат увернулись. Бредем тебе навстречу, чтоб спасти твою драгоценную шкуру. А ты нас у дороги держишь и разговоры говорить требуешь. Али так друзья поступают?

— Быстро стол для гостей приготовить, да все самое лучшее! — Хлопнув в ладоши, заорала грубым голосом Анис и пнула ножищей зазевавшегося слугу.

— Ани…Анисочка, — с трудом выговорил вмешавшийся в разговор Влад, — и п…п…прикажи, дорогая, за встречу, малость горло промочить, бутылочку твою волшебную принести.

— А что это с нашим Дракулой случилось? Заикой что ль стал?

Куман, закатив глаза, горестно вздохнул. Выдержав причитающуюся такому случаю паузу, он страдальческим голосом тихо произнес:

— Анис, дорогая, ты не знаешь, что нам пришлось выдержать, через что пройти, прежде чем тебя узрели, дорогую и всеми любимую, — не преминул польстить Куман. — Наш бедолага не только заикой стал, но и немного того, умишкой тронулся, — покрутив пальцем у виска, Куман продолжил, — не выдержала нежная психика вампира того давления, что было оказано на нас после возвращения. Ну, точно, как тридцатые годы России. Нас с несчастным вампиром объявили врагами народа, на нас устроили гонения, а мы все молчали, ни словом не обмолвились о тебе, нас пытали каленым железом в застенках ЧК.

— Чего? — не поняла внимательно слушавшая Анис.

— Прости, дорогая, видишь, как пытки на разуме сказались. Так вот, пытали нас в подвалах сатаны, — понизив до шепота голос, в самое ухо женщины говорил Куман.

Остановить его было уже не возможно. Идущий следом Влад моментально протрезвел, слушая бредовую речь дружка, Для поддержания легенды он лишь тяжко вздыхал, скромно потупив глазки. На секунду представив, что будет с ними, дойди вся эта бредятина до ушей сатаны, Протыкатель вздрогнул. Впечатлительная Анис с жалостью посмотрела на Влада. Когда компания подошла к шатру, Куман услыхал легкий шорох внутри. Навострив уши, он подозрительно посмотрел на шедшую рядом Анис.

— Слушай, Анис, а кто это там скрывается от глаз публики почтенной? — Вытянув голову, он попытался заглянуть внутрь через жирное плечо женщины.

— Ах, это, — махнула рукой Анис, — так это мой главный подарочек будущему супругу, Тиней. Я надеюсь, вы не возражаете против его компании. Он скрашивает в дороге мое одиночество, — хихикнула засмущавшаяся Анис.

— Да ну, — глядя на покрасневшую дамочку, многозначительно хмыкнул Куман, — нам доставит огромное удовольствие быть представленными столь легендарной личности всех времен.

И не дождавшись разрешения, он приподнял полог и первым шагнул внутрь. В сумраке шатра, развалившись в кресле, сидел тот, из-за которого был устроен такой переполох в Аду. Он поднялся навстречу вошедшим, представился и принялся в упор рассматривать их. Его черные глаза, казалось, прожигали насквозь, словно рентгеновские лучи. Роста он был не намного выше самого Кумана, но чувствовалась в нем какая-то звериная злобная сила. Когтистые лапы были стремительны, как движения кобры перед укусом. Длинные словно смоль вьющиеся волосы ниспадали на плечи, огибая огромные крепкие рога. Человек — не человек, зверь — не зверь. Он был силен, но между тем, казалось, вышел из глубин ледяного мрака тысячелетий. Куман чуточку попятился, рассматривая стоявшего перед ним. Он вдруг со всей ясностью осознал, почему так яростно шла борьба за его возвращение. Это будет достойный противник Клеандры. И если уж кто и сможет противостоять ей, так именно он, и никто другой.

— Вот это да, — восхищенно протянул Куман, — вот это мужик, и я понимаю. Рад, очень рад нашему знакомству.

Немного прейдя в себя, он дернулся вперед и ухватил за лапу Тинея, яростно ее потрясая.

— Чего? — не понял Тиней.

— Да я говорю, что ты настоящий мужик, — как глухому повторил Куман.

— Да я смотрю, ты тоже не из трусов, — усмехнулся он и впился взглядом в глаза Кумана так, что у того поджилки затряслись.

— Ладно, не трусь — заметив испуг, с улыбкой, больше напоминающий оскал голодного зверя, сказал Тиней.

— Да есть малость, — отпуская руку, подтвердил тот.

Выступившая вперед Анис пригласила всех сесть и подкрепиться. Влад быстро уселся по левую руку от Тинея и без приглашения ухватил увесистый ломоть хорошо запеченного мяса и впился в него зубами.

— Да вы, я смотрю, проголодались не на шутку, — наблюдая за вампиром, с ухмылкой произнесла Анис. — Ну, давай разливай, — обратилась к Тинею она.

Куман, наблюдая за Анис, отметил, как подобострастно поглядывает в сторону Тинея эта ведьма. Складывалось впечатление, что не она, а он является хозяином положения.

— А Куман тем временем поведает нам историю о происходящем в государстве Адовом. Что-то мне все это не очень нравится, — продолжала хозяйка, прихлебывая водку словно простую воду.

— Ну, Куман, чего медлишь, рассказывай.

— Может для начала хозяйка мне насытится разрешит? А то как-то на казенных харчах отощал малость, — беря с Влада пример, ухватился за окорок Куман и впился в него клыками.

— Чего уж там, жрите, на всех хватит, — милостиво разрешила Анис.

— Ты наливай, Тиней, мы за знакомство еще с тобой не пили, — подставляя огромный кубок, вырезанный из черепа какого-то животного и наполняя его до краев, произнес Куман.

— Ну, значь, за знакомство.

— Будем знакомы, — тихо, почти не разжимая губ, проговорил Тиней, с легкостью опрокидывая кубок в пасть.

— Да уж, чувствую я, что последний раз вот так сидим мы, — горестно вздохнул Куман, продолжая налегать на окорок.

— Это чего ж последний? — Нахмурилась Анис. — На свадьбе моей за меня и рюмки не опрокинешь?

Куман закатил глаза и тяжко вздохнул, затем снова наполнил кубок до краев.

— Выпьем же за гостеприимство Анис, коим мы сейчас пользуемся. Да поплачем за будущее еще не ставшей хозяйской женой, а уже почти овдовевшей женщины.

Одним махом проглотив содержимое, оратор крякнул с удовольствием:

— Хороша! Жаль что мало.

— Да чего ж мало, пей сколь влезет, — охваченная любопытством, сказала Анис.

— Вот и я говорю, — глядя осоловевшим взглядом на дамочку, продолжал Куман, — как приедешь во дворец, сразу все у тебя и отберут.

— Это как же отберут?

— А так и отберут, то есть конфискуют. Прости за прямоту, но ты теперь у нас будешь невестой врага народа и власти.

— Чего?! — Анис от злости покрылась красными пятнами. — Ты чего мелешь, срань сатанинская? Это кто же у нас враг?

— А ты, дорогая, кто же еще. И не кричи на нас. Мы, может, шкуру твою спасти ценой собственной жизни решили, — ударяя себя в грудь для большей убедительности, продолжал врать Куман без зазрения совести.

Все больше входя в роль, он уже и сам верил в то, что говорил.

— А ты на нас несчастных еще и голос повышаешь. Да если хочешь знать, так нас вместе с Азазело приехали ночью на воронке брать. А у нас на брата по одному патрону. Я и говорю Владу, мол, прощай, друг, не поминай лихом, и кинулся к хозяину на защиту. Скажи, Влад!

— И… и… ик и скажу, Куман, — качаясь, поддержал друга вампир.

— Вот, слышала! Вы все слышали. Вот она, правда. — Наполняя кубок, продолжал вещать трагическим голосом Куман. — А нас волокли под покровом ночи, а мы сопротивлялись…

— И скажу, — снова встрял Влад, перебивая друга и даже не слушая, о чем речь.

— Хорошо, друг, только пока заткнись, — злобно цыкнул Куман, теряя нить повествования.

— Ну чего там дальше было? — Нетерпеливо торопила Анис.

— Так я и говорю, что взяли нас тепленькими. Крот среди нас завелся, да мы не смогли вычислить сволочь эту.

— Подожди, — удивленно перебила Анис, — ты же говорил, что у вас по патрону было и…

— Ну чего перебиваешь, я же и говорю, волокли, значь, нас. А наш любимый Азазело, извернувшись, как закричит: «Прощайте, друзья! Передайте Анис моей ненаглядной, пусть не приезжает». Мол, пропал несчастный, предали и отдали на растерзания врагам. Так выпьем же, друзья, за несчастных, погибших от руки предательской. — И Куман снова потянулся к заветной бутыли.

— Постой, а дальше то что?! — Испуганным голосом проговорила Анис.

— А что дальше? Дальше мы смогли перехитрить наших сторожей и умотать, пока шум да гам кругом стоял. Не о себе дума была, а о тебе ненаглядная Анис.

— Да подожди, ты. Не за это спрашиваю, — снова перебила ведьма, — ты мне поясни, за каким чертом они нас врагами объявили?

— А чего здесь не понятного? Все это происки, — Куман оглянулся по сторонам, словно убедился, что никого из чужих рядом не было, и торжественно прошептал, — врагов.

— Каких? — Так же шепотом спросила Анис.

— Сама подумай, кто твои враги?

Анис молча уставилась на Кумана, губы ее зашевелились, видимо, считала своих врагов. Но через некоторое время тяжело вздохнула и сказала:

— Не знаю, Куман, кого не возьми, все по эту категорию подходят. Между прочим, и ты подпадаешь.

— Ну, — захихикал Куман, — ты мне льстишь, дорогая. Я, конечно, может, и попадаю, да только откуда в моих руках столько власти? Слишком маленькая пешка. Ты повыше бери, власть имущих, которым на больной мозоль наступила. Чтобы тебе долго не гадать, так и быть, скажу.

— Ну! — приподнялась Анис, нависнув жирной горой над Куманом.

— Так слушай, Андромелих нашептал сатане, что сговорились вы с Азазело свергнуть господина нашего, что не можешь ты ему простить прошлого, вот, мол, и подговорила его на свадьбу в обмен на Тинея, чтоб прописку постоянную в Аду получить. Мол, так тебе легче с сатаной будет справиться. Разошелся тогда повелитель наш и приказал схватить Азазело, заточить в гиену огненную на вечные муки, но тебе до поры до времени не говорить, чтобы в замок заманить, а там схватить и вслед за Азазело в пучину огненную, да все концы спрятать.

— Подлец! Ну, пройдоха! — Анис ударила кулачищами по столу так, что шатер, словно от урагана зашатало.

— Вот ублюдок! Узнаю сатану. Беспредельщик хренов! Решил со мной не по понятиям обойтись. Всё, мужики, наливайте, выпить надо, пока меня кондрашка не хватила. К папашке пойду, пусть сходку соберет. Я ему покажу! — Потрясая кулачищами, продолжала орать Анис.

— А че… чего ты ему покажешь? — Робко спросил доселе молчавший вампир.

— Все покажу! — Накинулась на несчастного Влада, словно перед ней сам сатана стоял, Анис.

Куман понял, что пора исправлять ситуацию, иначе эта расходившаяся мегера ненароком зашибет кого-нибудь не разобравшись толком.

— Ну и чего орать? — Встрял он. — Тут криком не поможешь. Давай присаживайся, Анис, сейчас мы с тобой выпьем хорошенечко и на трезвую голову все обсудим. Я правильно мыслю? — Поворачиваясь к молчавшему все это время Тинею спросил Куман.

— Мыслит он, — злобно хмыкнул поднимаясь Тиней, — ты мне вот что скажи, дорогая, а зачем тебе я понадобился? Ты мне пела, что я с тобой на свадьбу веселиться еду. Мир с сатаной подписывать.

— Не твоего ума дело, — огрызнулась сразу присмиревшая дамочка.

— Не моего?

Словно изморозью повеяло от его слов. В шатре наступила мертвая тишина. Куман с Владом застыли мраморными изваяниями. Тиней встал и прошелся, словно лев на охоте, окинув всех пронзительным взглядом. Затем снова повернулся к ведьме.

— Что же, девица ты наша на выданье, как жареным запахло, так ужом на сковороде закрутилась?

— Ничего я не закрутилась, — вспыхнула Анис, — вот скажу папаше, какую свинью сатана преподнести хочет, так он быстро усмирит этого зарвавшегося короля мрака.

— Так уж и усмирит? — Ехидно вставил Тиней. — Да он скорее всю власть в белы ручки твоей сестренке передаст, но престиж не уронит.

— Я ведь что хотел сказать, — трусливо поглядывая в сторону возвышавшегося Тинея, вставил Куман.

— Чего ты еще забыл нам сказать? — Спокойным голосом, даже не удостоив взглядом говорившего, спросил Тиней.

— Это, как его, ну… — заикаясь от страха лепетал Куман, — ты ведь на землю должен отправиться.

Стон, вырвавшийся из уст Анис, словно скрип не смазанных створок, разнесся по всему шатру. Взглядом ведьмы, подаренный Куману, не предвещал ничего хорошего. Куман сник, опустив рогатую голову. Он словно наяву почувствовал запах ярости, разметавшей все вокруг.

— Вот какую сделку ты с сатаной заключила, а я, значит, твой козырной туз в рукаве?

Мрачный голос Тинея коварной змеей медленно, но яростно, сжимал кольцо вокруг шеи своей жертвы.

— Ты, значит, своими плоскими мозгами решила вступить в игру, даже не понимая, сможешь ли ты справиться с имеющимся у тебя оружием?

— Тиней, неужели ты не понимаешь, что мы оба выигрываем в этой ситуации? — Решила подойти с другой стороны Анис. — Я получаю свое, а ты свое. Дак в чем же дел…

— А ты что же, знаешь, что мне надо? — Перебил ее Тиней, все ниже наклоняясь и вонзая когтистые лапы в желейное плечо ведьмы. — Ты, результат неудавшегося эксперимента своего папаши, решила тягаться со мной, существом ледяного мрака тысячелетий, увидевшего времена сотворения и гибели тысяч цивилизаций? И ты решила сделать меня разменной монетой в своих меркантильных интересах? Я правильно тебя понял? — Сжимая когтями жертву, словно пытаясь услышать звук рвущихся сухожилий и ломающихся костей, продолжал Тиней. — Неужели ты думаешь победить сатану? Тебе наука прошлого, видимо, на пользу не пошла. Ты решила на один и тот же кол насаженной быть два раза?

— Ну и что ты мне прикажешь делать? — Вырываясь из цепких лап Тинея, умоляюще спросила Анис.

— Разворачивай свой обоз и домой мотыляй.

— А как же свадьба? Мне что же, еще тысячу лет без мужа? Когда снова такой случай подвернется? — Завыла Анис, словно сука, которой в самый ответственный момент хвост прищемили.

— О, дорогая, — встрял Куман, — тебе ли горевать, времена летят быстро, не успеешь и раны зализать, как снова появится шанс.

— Угу, появится, — размазывая по жирной роже текущие ручьями слезы, ревела Анис. — Вот если тебя решат упечь в Запределье к нам, — мстительно смотря на Кумана, продолжала ведьма, — то будь уверен, от меня не уйдешь.

— Чур меня! — отскакивая, словно от прокаженной, заорал Куман.

Злобный хохот разорвал тишину ночи.

— Ну а ты чего скалишься? — Обиженно повернувшись к Тинею, накинулась Анис, — давай, командуй, пускай поворачивают, я больше и минуты в этой дыре оставаться не собираюсь.

— Вот ты и командуй, — все еще зло хохоча, ответил Тиней, — я к тебе слугой не нанимался.

— Но ты же принадлежишь нашему государству. Тебя же из Ада поперли без права на возвращение. Так что не очень выпендривайся, ты все еще подданный Запределья, забыл? Тебе ж в Аду депортацию вкатали, — все больше наливалась злобой, Анис чувствовала, что теряет контроль.

— Тут ты, милая, не права. Насколько мне стало понятно, я снова желанный гость в Аду. Видишь ли, — словно издевался над ведьмой-неудачницей Тиней, — на данном этапе происходящих политических предпочтений нашего государства, то есть Ада, твоя персона, как говорят, нон грата. И я бы на твоем месте быстро покинул территорию, даже не дожидаясь истечения двадцати четырех часов.

Анис окинула компанию испепеляющим взглядом. С сознанием проигранной битвы она выскочила из шатра. Кипя ненавистью, в слепой злобе, покидала ведьма эти места, уводя с собой весь жуткий выводок своих слуг и прихлебателей обратно. Возвращалась она, как говорится, не солоно хлебавши, давая зарок вернуться и отомстить.

В тусклом свете зловещей луны стояли на тракте три молчаливые фигуры, смотрящие вслед удалявшегося обоза. Вот и скрылась последняя повозка за поворотом, унося своих седоков.

— Вижу я, — нарушил мертвое молчание Тиней, — время течет, изменяется, лишь потребности остаются прежними. Даже способы их достижения, и те по-старинке.

— Чего? — В один голос спросили друзья, глядя на Тинея, как на божественное откровение.

— А то, умники, что ваша сказка мне очень понравилась, но теперь рядом нет Анис, так что выкладывайте все на чистоту, да без выкрутасов. Могу, ведь, и не оценить.

— Слушай, Тиней, — с уважением в голосе проговорил Куман, — ты что же видел, что я вру и мне подыграл?

— А ты что ж думал меня провести словно бабу можно?

— Ну у одной бабы такое уже однажды получилось, — вставил Влад.

Тиней кинул быстрый взгляд на вампира, и тот сразу же прикусил язык.

— Слушай, Тиней, может мы тебе того, не нужны. Так ты бы отпустил нас, — пытаясь разрядить обстановку, встрял Куман.

— Ну, уж нет. Сначала вы мне все выложите, а потом я решу, что с вами делать.

Куман молчал, соображая с чего начать. И, видимо, придя к какому-то решению, начал:

— Дело было так. Сидели мы втроем, я, значит, вампир и батяня, ну, то есть, шеф наш, Азазело.

— Ага, значит, вы в услужении Азазело.

— Мы находимся у него на службе, — обижено поправил Куман.

— Ладно, будем считать вас служащими. Так сказать, работающими на частное лицо.

— Вот это ты в точку попал. Так вот, сидим мы и думу думаем, что нам с этой свадьбой делать. Азазело ни в какую жениться не хочет, а выхода нет, давление сверху. Как хочешь, а Тинея возьми да и выложи на блюдечко с золотой каемочкой. А эта дама услуги возьми и предложи, только плату непомерную потребовала, то бишь, руку и сердце.

— Да уж, я его понимаю, — улыбнулся Тиней.

— Теперь то ты знаешь, в какую мы переделку попали, а тут как назло шефа на ковер к Андромелиху потянули. Ну, мы с горя с Владом немного решили расслабиться, пока суд да дело. Вот и расслабились, сам видишь, — уныло закончил Куман.

— Это я все понимаю, только одного понять не могу, какого дьявола вы к Анис поперлись?

— А что тут непонятного? — Взглянул на Тинея, словно на несмышленого младенца Куман, — ты сам подумай, как бы нам отдуваться пришлось, явись мы на рабочее место в таком виде. Вот и решили у Анис содействия попросить. Чтоб словечко за нас перед ним замолвила. А, вообще-то, мы думали, ему и вовсе не до нас будет, когда невеста появится. Только дернул меня черт за язык всю эту ахинею нести. Кто же думал, что она улепетывать надумает. Кажись, я перестарался.

— Да, молодцы, нечего сказать. Повезло Азазело с помощниками. Это ж надо было все так повернуть. Ну что же, давайте вперед, пора мне со старыми друзьями и врагами повидаться.

— А ты нам друг или враг? — Спросил Влад, насторожено глядя на Тинея.

— Вот у тебя и будет время подумать по дороге в замок, — сказал Тиней, направившись в сторону владений адовых.

Синай, стоя на коленях, всматривалась в бледное лицо Петра. Увидев, как дрогнули его ресницы, она вскочила и попыталась помочь ему подняться.

— О-хо-хо, — покряхтывая, опираясь на руку девушки, Петр встал.

Мефодий смотрел на компаньона, пытаясь уловить в нем хоть какие-то изменения. Как никак, а совершенное было не легкой прогулкой, давно таких фортелей не выкидывали. Оно, конечно, по молодости, всяко было, но теперь года не те, и с этим хочешь, не хочешь, а считаться приходится.

— Ну и чего ты пялишься? — Недовольно произнес Петр.

— С тобой все в порядке? — С сочувствием, не обращая на тон Петра никакого внимания, спросил Мефодий.

— А что со мной станется? Не сахарный, небось, не растаю.

— Друзья, — перебила с улыбкой Синай, — теперь, я думаю, нам пора подкрепиться. Передышка, хотя и не надолго, но обеспечена.

— Твоя правда, красавица, — радостно покидая святая святых, поддержал Мефодий. Он чувствовал себя в этом месте не очень уютно, ему казалось, что он вор, забравшийся в чужой дом. Хотя его и пригласили, но, ведь, только лишь из-за исключительных обстоятельств. Негоже чужим гостеприимством злоупотреблять. Выйдя в зал, он вздохнул полной грудь, с восхищением рассматривая ломящийся от разных блюд, поджидавший их стол. Чего тут только не было, не каждый день увидишь такое разнообразие. Одних только фруктов, собранных казалось со всех уголков матушки земли и доставленных специально в Светлое Запределье для гостей дорогих, было немереное количество. Гроздьями янтарными сверкал виноград из далекой солнечной Испании, оранжевые апельсины — дар Греции, — словно маленькие огоньки притягивали взгляд, казалось, тронь и выплеснуться соком. А вот и русские пироги, будто только что из печи вынуты, завлекали боками с золотистой корочкой. Икра, горкой уложенная на серебряном блюде, источала прекраснейший аромат. Куличи, всех стран мира земного выстроились в ряд посреди стола. Пирожки, пирожные, заливные, муссы, салаты, мясные блюда, не было счета всем этим вкусностям.

— Батюшки, вы только поглядите на этот шедевр, — воскликнул Мефодий, всплеснув руками, — да это ж знаменитая севрюга под мятным соусом.

— Вот-вот, запустили козла в огород, — незлобно пошутил Петр, наблюдая за Мефодием, — тебе бы только брюхо набить. А о душах людских кто думать будет? Гляди, Мефодий, проиграем битву, не увидишь больше даров земных, глаз красотою радующих. Потому как не кому будет руки приложить, чтоб в любви и заботе вырастить.

— Давайте разговор за трапезой продолжим, — вступила в беседу двух старцев Синай, первой подавая пример и направляясь к столу.

— Я с вами, дорогая, совершенно согласен, — Мефодий тут же отодвинул резное кресло от стола, приглашая даму сесть. — Ты, Петя, у нас пессимист, токмо пугать и умеешь, а я тебе так скажу, доколе хоть одна благородная душа в теле человеческом существовать будет, дотоле и будет красота энта, — указывая на стол рукой, продолжал Мефодий.

— Ох, друзья мои, чувствует душа, скоро начнется. Видел я, какие силы тьмы над домом Клеандры нашей собрались, думал не пробиться мне, да спасибо, Синай, подарку твоему. Спас он меня.

— Ты лучше скажи, Олеся сможет еще внучку защищать, али нам нужно подумать, кого в помощь отправить?

Петр тяжело вздохнул:

— Сильна старушка, сразу видать, род Клеандры, да только и она не выдюжит против целой армии зла. Ты, Синай, вовремя меня отправила, еще бы чуток и мы проиграли бы битву. Смотрю я, изменилась земля. Да и людишки все больше в свои силы верить стали, а не на мать природу полагаться.

— Не рано ли зашевелилась нечисть, как думаешь, Синай? — Обратился к девушке Петр.

— Не хотела я вас раньше времени расстраивать, — задумчиво произнесла девушка, — только пришло время услыхать вам новость, да вместе нам подумать, как дальше быть. Тиней в Ад прибыл. Так что на земле он окажется очень скоро.

— Ну не так уж и скоро, вот мы, к примеру, сколь выжидали пока все звезды сошлись для нужного младенца, почитай лет пятьсот и прошло. Им еще найти на земле подходящую кандидатуру надо для такого младенца. Так что передышка у нас есть, — оптимистично произнес Мефодий.

Синай задумчиво мяла в руках салфетку.

— Ты нам чего-то, девочка, не договариваешь? — Внимательно посмотрев на Синай, спросил Петр.

— Зинаида у них готова, — выпалила на одном духу Синай.

— Не может быть! — В один голос воскликнули старцы. — Ведь она у нас в канцелярии под вопросом была. Мы же хотели приставить ей ангела-наставника, чтобы малость подучил, да на путь истинный наставил.

— Слушай, Мефодий, это твоя недоработка, чем там в твое отсутствие служащие твои занимаются? Ведь отправить охранного ангела на землю в твоей компетенции. Как ты мог проморгать? — набросился Петр на Мефодия.

— Тише, друзья, не будем сориться. — Встряла Синай, видя как накаляется обстановка, — мы все не могли знать.

— Точно, не могли, — вскакивая, кинулся оправдываться Мефодий. — Ты же сам, Петр, знаешь, в какой спешке мы Рай покидали, даже щеток зубных не прихватили. Сам говорил, что все дела по боку, Клеандру нужно выручать, говорил али нет?

— Ну, говорил, — буркнул хмуро Петр.

— Видишь, Синай, он говорил. А теперь на меня всех собак хочет спустить. Я ведь тоже не сидел, сложа руки. Думал, слетаем по быстренькому в командировку, а по возвращению вплотную и займусь Зинаидой, научу уму разуму. И кандидатуру ангела-охранителя подобрал, сами понимаете, к такой молодого да неопытного не отправишь, а то она его сама испортит в два счета, вот и пришлось искать более опытного. Ну кто же думал, что канцелярия Андромелиха так быстро отреагирует? У них ведь раньше, как было, масса бумаг и подписей требовалась, пока раскрутится бюрократическая машина. А тут гляди, как все быстро провернули, воспользовавшись моим отсутствием. Гром и молнии на их головы, — продолжал возмущаться Мефодий, чувствуя вину за свое упущение.

— Да не переживайте вы так, Мефодий, — грустно произнесла Синай, — вы тут совсем не виноваты.

— Как же так? — Удивился Петр.

— Дело в том, что канцелярия Андромелиха и пальцем для этого не пошевелила.

— Как! Кто тогда?

— Просто глупость на земле всегда ходит рука об руку с тупостью.

— Синай, дочка, ты можешь уважить стариков, рассказать нам все по порядку? — обратился к девушке Петр.

— Насколько я разобралась в этой истории, могу сказать только одно, на земле в данный момент люди совсем лишены многих качеств, присущих человечеству в прошлом. И наша ошибка в том, что мы пытаемся прогнозировать по старинке, в расчете на прошлые ценности человеческой души, не делая сносок на новое обновленное человечество. Вот поэтому нам не удалось избежать печальных последствий в этой ситуации.

— Я что-то не совсем понимаю, может ты попроще объяснишь.

— По последним сводкам, поступающим с земли, я сделала вывод, предсказать долгосрочный прогноз, куда пойдет развитие человечества, практически не возможно.

— И с чем это связано? — Спросил Мефодий.

— Человечество вновь оказалось у рубежа, как и много тысячелетий назад, перед древней войной. Петр помнит, я права? — Обратилась к задумчиво сидящему старцу девушка.

Петр, вздрогнул, словно очнулся ото сна. Рассеянно кивну, он снова погрузился в свои размышления. Улыбнувшись, Синай продолжила:

— Грядет новое тысячелетие, начало новой эры, а это значит, что сейчас идет посев зерен, будущих всходов. Это понимают и в канцелярии Андромелиха. Кто будет править землей ближайшую тысячу лет? Какие ценности установятся на земле? Где окажется грань человеческих возможностей? Мы уже сейчас можем наблюдать продукт новой цивилизации в лице Зинаиды, и, заметим, не лучшей. Духовные ценности замещаются материальными благами. Все больше человечество склоняется к мысли о своем превосходстве над силами божественным. Если в древние времена люди чтили законы Божьи и клятвы для них были священны, то что мы видим сейчас? Молодая девица с легкостью клянется, заранее зная, что не собирается сдержать клятву, и угроза наказания ее не страшит.

— Так вот в чем причина кроется! — Воскликнул Петр, наконец уяснив, как удалось силам тьмы с такой легкостью заполучить душу девушки.

— Вот именно, — согласно кивнула Синай, — она стала клятвопреступницей. Но самое страшное в том, что девица даже не удосужилась задуматься над этим, а продолжает все дальше закапывать себя в порок и ловушки, расставленные дьяволом. Если и дальше так пойдет, то души человеческие в слепой гордыне пойдут по пути самоуничтожения, преклоняясь не перед духовностью, а перед техническим прогрессом, заменившим им Бога и живую природу. Тогда проклятие сколопендры покажется лишь легкой простудой. В новом обществе душа в теле ребенка будет отмирать на самой ранней стадии как ненужный элемент. Нетрудно представить, что произойдет через каких-нибудь сто лет. Я думаю, в Раю образуется много вакантных мест. Чистая, незапятнанная душа станет как вымирающий вид в красной книги на земле.

— Позвольте, друзья, — молчавший до сей минуты Мефодий привстал, требуя к себе внимания, — я в чем-то с Синай могу согласится, а в чем-то и нет. Вот вы говорите, Зинаида. Да, согласен, душу этой несчастной мы потеряли, о чем я сильно сожалею. Обрати мы вовремя ее на путь истинный, может, некоторые проблемы ушли бы сами собой. Но согласитесь со мной, что Отец наш небесный никогда не перестанет вести борьбу, даже если среди огромной толпы нечестивцев будет хотя бы одна чистая душа. И я верю, что бой только начинается, и мы достойно встретим противника, в каком бы обличии он к нам не нагрянул.

— Вы забываете, дорогой Мефодий, что противник наш на этот раз может оказаться слишком прозрачным. Грань между добром и злом на земле сейчас очень тонка и призрачна. Люди нашли новый способ заботится о себе, подчинив машины, они почувствовали в себе силу и практически объявили себя богами.

— Но вы забыли, что законы природы существуют, и, даже научившись летать, они не смогут отменить рассветы и закаты, пустить весну после лета. Это все в руках Господа, Отца нашего небесного, только он может решить, как дальше развиваться человечеству, отдать его в руки Хаоса, отца твоего, начать все сызнова али дать им еще один шанс. И как раз для второго варианта мы тут с вами и собрались, помочь им выжить в столь смутное время. И я уверен победа будет за нами! — Поднимая кубок, с пафосом закончил Мефодий.

— Значит, друг, ты готов отправиться на землю вместе со мной в помощь Клеандре, я правильно понял? — С усмешкой спросил Петр.

Мефодий, не донеся до рта кубок, застыл, уставившись на Петра.

— А это что же, обязательно?

— Думаю, другого выхода у нас просто нет. Одной ей не справиться. А тело бабки, заметил я, уж сильно поизносилось. Недолго осталось землю обетованную топтать старухе, пора и на покой.

— Ну раз такое дело, надо в порядок дела привести и замену себе на время в канцелярии оставить, и уж потом отправляться.

— Вот поэтому нам пора, — произнес Петр.

Поднявшись, он поблагодарил за гостеприимство хозяйку.

— Желаю вам удачи, — провожая дорогих гостей, грустно произнесла Синай.

— Да уж, — ответил Мефодий, — она-то нам очень сильно понадобится.

И старцы двинулись в обратный путь.

— Где эти черти необразованные?! — Бегая из угла в угол, орал бледный Азазело.

В зале не было ни одной твари. Мертвая тишина эхом вторила его шагам. Выскочив в мрачный холл, он выглянул во двор: непривычная тишина и никакого движения.

— Ну и чего здесь происходит? — Недоуменно разглядывая окрестность, прошептал растеряно Азазело.

— Гм, гм, гм. Мой господин, можно вас оторвать от созерцания? — Раздался за спиной чей-то настороженный, напоминающий рык раненого зверя голос.

Азазело мгновенно повернулся, разглядывая стоявшего.

— Ты кто?

— Дак, я слуга ваш.

— Врешь, я знаю своих слуг, они все перед свадьбой словно шакалы сбежали.

— Ну дак я из новых, помощниками вашими набран, да представить еще не успели. Тут в ваше отсутствие такое началось.

— Где эти кретины ты мне скажи? Почему во дворе пусто? Где челядь, которая должна невесту гребанную встречать?

— Вот об этом я и хотел вам доложить.

— Так докладывай, стоишь словно истукан.

— Докладываю: невеста приезжать отказалась.

— Чего?!!!

— Невеста, говорю, приезжать отказалась.

— Я не глухой, слышал. Почему, спрашиваю, отказалась?

— Не могу знать, только прискакал взмыленный поверенный Анис, пошептался с ее ставленницей, коя тут всем руководила к прибытию госпожи своей, и никому ничего не объяснив, они в один миг покинули замок. Вывезли все подчистую, и то, что привезли, ну и кое-чего вашего прихватили.

— Чего прихватили? — Непонимающе глядя, спросил Азазело.

— Ну, так, по мелочевке, вина с погребов, несколько сундуков с посудой золотой да серебряной, да подарки для невесты, вами приготовленные… — перечислял, загибая когтистые пальцы, слуга.

— А стены они не разобрали? — С сарказмом в голосе спросил хозяин.

— Стены? — Не понял слуга и посмотрел по сторонам, словно хотел убедиться в их целости, и, найдя объект поиска стоящим на месте, облегченно вздохнув, — нет, стены на месте, да вы и сами оглянитесь, мой господин.

— Уже оглянулся, — отодвигая в сторону слугу, поплелся в тронный зал несчастный с опущенной головой.

— Дак я еще не закончил, — вслед ему озабочено произнес слуга.

— Чего не закончил? — Повернулся Азазело.

— Доклад не закончил. Еще я хотел сказать, что в тронном зале вас ожидают.

— Кто ожидает?

— Ну два ваших помощника, да субъект какой-то.

— Дак с этого и нужно было начинать!

Развернувшись, разъяренный Азазело что было духу понесся обратно в зал. На ходу, он придумывал наказания двум своим горе-помощникам.

— Да я вас… — влетая, заорал Азазело, но тут же резко остановился, натолкнувшись на предмет своих долгих поисков.

Тиней и Азазело долго стояли молча, разглядывая друг друга. В этот момент из-за широкой спины Тинея высунулись две головы.

— А мы его доставили, — тихо и боязливо произнесла одна из голов, принадлежащая Куману.

— Они меня доставили, — со смехом проговорил Тиней, — распустил ты своих подчиненных, Азазело, — проходя к трону хозяина и усаживаясь на него, продолжал он, — валяются они у тебя на трактах как ненужный мусор.

— А вот и неправда, — возмутился Куман, осмелев от вида хозяина, стоявшего в ступоре и позабывшего закрыть пасть, — мы вас встречать вышли, как и полагается, все по уставу.

— Куман, друг, закрой рот, когда старшие говорят, — цыкнул Тиней и обратился уже к Азазело, — ну и долго ты столбом собираешься стоять?

— Ты? — Только и произнес Азазело.

— Я, друг мой любезный, а ты кого ожидал? Я думал, ты мне обрадуешься, по крайней мере, пожрать предложишь.

— И выпить тоже, — тут же встрял вампир, — а то наш гость пристал с дороги.

— Слушай, ну и ушлые у тебя помощники, — захохотал Тиней, — может, мне их подаришь, уж больно приглянулись.

— Может, и подарю, — немного оправившись, подходя к Тинею, радостно проговорил божок астрала.

— Вы мне можете хоть что-то объяснить?

— Что-то можем, коли угостишь, — уяснив, что гроза миновала, с ухмылкой вышел вперед Куман.

Азазело махнул когтистой лапой и сказал:

— Тогда пойдемте искать кухню. Тут, Тиней, такое дело, от меня вся челядь сбежала, узнав о моей свадьбе. А сегодня и та, что Анис встречать должна была, и та покинула. Лазит там по замку один, да и тот недоумок. Эти выбрали под стать себе, — махнул рогатой башкой в сторону помощников Азазело, — но, думаю, мы справимся. Эти два урода может хоть на готовку годятся.

— Я бы на твоем месте не стал так рисковать, — ухмыльнулся Тиней, — врать они у тебя мастаки, прям тандем профессиональный сложился, а вот насчет готовки, что-то меня сомнения гложут.

В этот момент с грохотом открывшиеся огромные двери заставили говоривших повернуть головы. С порога, работая всеми частями тел, в зал ломилась нечисть, жившая ранее при дворе Азазело.

— Ты гляди, как быстро пронюхали, — наблюдая хлынувшую волну прихлебателей, беззлобно произнес хозяин.

— Услыхали мы, господин наш, — вышло вперед существо с кирпично-красной морщинистой рожей, опиравшееся на клюку, — что оставили тебя все в одиночестве, что ходишь ты покинутый и раздавленный горем тяжким…

— Давай, кончай завывать, — перебил его, выходя вперед, Куман, по хозяйски окидывая взглядом толпу, — крысы с тонущего корабля бежали без оглядки, а почуяв, что гроза миновала, так обратно приползли?! — Все больше расходился Куман, видя, как за ним с одобрением наблюдает хозяин.

— Как думаешь, — обратился Азазело к Тинею, — чего заслуживает этот проходимец, кнута аль пряника?

— Смотри, выслуживается, значит, на пряник рассчитывает. Разгоняй ты этот балаган.

Азазело поднялся, и в зале моментально наступила тишина. Он молча обвел взглядом толпу, ни на кого особенно не заглядываясь, собравшиеся в ожидании хозяйского решения, все ниже склоняли головы, боясь встретится с хозяином взглядом.

— Ну и чего встали? Быстро все разбежались, и за работу, — грозно прикрикнул Азазело.

Удовлетворено вздохнув, он обвел взглядом моментально опустевший зал.

— А тебе чего? — Увидев одиноко стоящего у распахнутых дверей слугу, рявкнул божок астрала.

— Я хотел спросить, господин чего-нибудь изволит?

— Жрать господин изволит, и быстро!

— Сию секунду, — кинулся выполнять указание слуга.

И снова все стало как прежде. Висящие на стенах крылатые мыши тихо, словно тени, передвигались по потолку, наполняя залу дворца легким шелестом. Нежить сновала без дела по коридору. Разнообразная нечисть заняла все темные углы и закоулки дворца, мирно посапывая себе под нос.

— Да уж, смотрю я вокруг и понимаю, ничего не меняется. Ложь и подхалимство, ненависть и шантаж так и остались самым ходовым товаром, работают как хорошо смазанный механизм.

— В более обновленной форме, — перебил Азазело, — тут, Тиней, появились свои нюансы. Это очень хорошо, что ты ко мне первому заглянул, я тебя введу в курс дела. Эти два охламона, надеюсь, суть объяснили?

Тиней посмотрел на сидящих немного поодаль помощников и ухмыльнулся.

— Видишь, как удачно объяснили: я здесь, Анис удрала, а ты теперича снова холостой и свободный мужчина, — и он громко захохотал.

— Мне бы не мешало узнать, как вам удалось змею эту подколодную провести.

— Дак ты, батяня, сам был против свадьбы, — выступил вперед Куман.

— Он, я смотрю, в этом тандеме мозг? — Кивнул на Кумана Тиней.

— Какой там мозг, — махнул лапищей Азазело, — пропили они его еще в начале своей карьеры. Мне их подбросили, вот я и мучаюсь с двумя недоумками.

— Не скажи, Азазело, такое дело провернуть с невестой твоей, тут бы даже я не додумался состряпать такую легенду.

— Знаешь, вот этот — указал когтем на Кумана хозяин, — к нам с земли поступил, когда в России эта их революция произошла. Вот он там жару давал. Я как дело прочел, сразу подумал — проходимец, наш человек.

— В досье допущены погрешности, — кинулся на свою защиту Куман, — если бы в чистилище на суде более внимательно изучили дело, может, я бы на небесах нектар божественный пил.

И Куман обиженно отвернулся. Взрыв хохота, последовавший за его словами, обескуражил несчастного.

— Ну и чего вы ржете? — Поинтересовался он.

— Тебе бы, друг, в адвокаты податься, вот там бы твой талант и раскрылся. Блестящую карьеру загубил, — сквозь хохот проговорил Тиней.

— А почему бы и нет, ты вот, Тиней, сам посуди, за что мне такой срок в аду впаяли? За то, что я мстил за родимых мать и отца? Вот ты там в Запределье срок тянул, что, разве справедливо?

— Ну ты в мои дела не лезь, мал еще, — резко оборвал его Тиней, — подрасти.

— А я вот тебе так скажу, — не обращая внимания на тон Тинея, продолжал все больше заводиться Куман, — не справедливо меня осудили на муки вечные.

Снова взрыв хохота.

— Смейтесь, смейтесь! Мне там не до смеха было. Вот ты послушай, Тиней, а потом и рассуди. Батька мой на всю Малороссию известен был. Заводов сахарных тьму тьмущую имел, больницы для бедных строил. Вот и скажи, не богоугодное дело он делал?

— Ты потише, — шикнул Азазело, — хочешь всех нас под монастырь, тьфу ты, под гиену огненную, подвести?

— Не хочу, да только не по понятиям сейчас у нас. Не поймешь, где праведник, а где грешник. Да я смотрю, что и там, — Куман показал лапой наверх — тоже подрастерялись. Старые законы совсем к нынешним временам не годятся. Менять все надо. Давно их конституция устарела, а уж тем более, процессуально-уголовный кодекс.

— Божественное, дурень, не может стареть, — начал было Азазело, но тут же замолчал, испугавшись того, что ляпнул.

— Я говорю, в адвокаты ему надо. Он быстро все по местам расставит, — усмехнулся Тиней, — ну давай, паря, продолжай, уж очень мне твоя линия защиты нравится. Так что у нас там с папашкой произошло?

— Так я и говорю, — ободренный поддержкой Тинея продолжил Куман, — мальцом я, значь, тогда сопливым был. Как-то приехал к нам в город писатель, довольно известный по тем временам, говорят, он еще и художником был.

— Кто ж таков, я знаю?

— Нет, Тиней, ты не знаешь, тебя уже по этапу в Запределье срок мотать отправили. А там, видимо, не слишком информацией баловали.

— Ну ладно, что дальше-то было? — Нетерпеливо перебил Тиней.

— Так вот, звали его, если мне память не изменяет, Антон Палыч или Иваныч, нет все ж Палыч, — задумался Куман, восстанавливая в памяти события.

— Не важно как его звали, он у нас?

— Ну ты и загнул, к нам такие, как он к нам не попадают. Он там, — снова ткнул лапой вверх рассказчик, — приехал, значит, этот писака к нам на лето из столицы, уселись они с матушкой да отцом в беседке чаевничать, а нас малых спать уложили. Да я в окно вылез и мимо кустов к беседке шасть, уж больно интересно было новости столичные узнать, нечасто к нам из самой столицы приезжали. Забился так тихонечко за кустом да и притих. Долго они о том, о сем говорили, уже и маман спать отправилась, попрощавшись с гостем, думал и самому уйти, но только я решил отправиться восвояси, как слышу, наш гость к отцу пристал, расскажите мне о Зимородках. У нас в городе о них в то время вполголоса говорили, да двор их крестясь обходили. Мне и интересно стало. Отец мой отнекиваться стал, да уж очень убедительно гость просил.

— Ты говоришь, Зимородки, — потемнело лицо Тинея, и мрачные глаза уставились прямо на Кумана, готовые прожечь насквозь.

— Ну да, а Зимородки эти незнамо откуда объявились, но много шума в нашем уезде наделали. Вот мой отец мягкого характера человеком был, не смог отказать и раскрыл ему одну тайну.

— Тайну, говоришь? — Наклонившись, переспросил Тиней.

— Ну, тайну не тайну, а предсказание.

— Кому? — Снова перебил Тиней.

— Отцу моему. Тиней, не сбивай меня. Так вот, был он, папашка мой, в моем возрасте, когда одним раним утром столкнулся на безлюдном пляже с Зимородихой. Не помню уж, как ее звали, — задумался Куман, — кажется, Олеся. Так вот, она тогда отцу его судьбинушку несчастную и предсказала.

— Ну и чего она ему предсказала? — Нетерпеливо подгонял Тиней.

— А предсказала она ему смерть в чужих краях. А коли останется на родине, то не сносить ему головы. Он все гадал, да думал, что же должно случиться? А когда грянула эта революция, так и полетели головы. Мои кинулись бежать, да поздно, до Крыма добежали, да кругом красные стреляют. Пули летят, все куда-то бегут. Я и потерялся в этой суматохе и давке. Вот с этого момента и началась моя горемычная судьба. Вспомнил я тогда разговор этот, подслушанный летом в беседке, сбылось предсказание Зимородихи. А о своих я больше не слыхал. Куда подевались? Выбрались или нет с той бойни? Побегал, значит, я, поплакал, куда податься не знаю. Решил домой возвращаться. Думал, может, они меня там ожидать будут. Сколь шел, не помню. По дороге воровать и попрошайничать научился, пропали барские замашки. Никто бы не смог узнать в отощавшем, угловатом парне в сюртуке с чужого плеча, подаренном сердобольной старушкой, того барского сыночка. Вот в таком виде одним прохладным осенним утром увидал стены родного города. Ступаю рваными ботинками, перемотанными старой бечевкой, по замерзшим лужам улиц и признать не могу, как все изменилось. Мужики-лапотники, которые вчерась по пивнушкам да по кабакам последний пятак пропивали, все в фуражках черных кожаных ходят так важно по улицам. На домах барских надписи странные, словно шифр какой-то, типа КПН или НК. И люди непонятные как муравьи туда сюда заходят и выходят. Посмотрел я и дальше к отчему дому направился. Подхожу, и «о, батюшки!», ворота кованые совсем снесены, окна повыбиты да досками заколочены. А у парадного входа парень в лаптях соломенных с винтовкой стоит. Гляжу, у всех какие-то бумажки смотрит и по ним пропускает, а у кого нет, то тех прогоняет. Покрутился я, значит, дай, думаю, через окно залезу, ну, вот тут-то меня за чуб кто-то и ухватил.

Куман на секунду замолчал, казалось, он сейчас не здесь, а где-то там, в своих воспоминаниях. Вот он, голодный растерянный мальчишка, смотрит испуганными глазами на окружающий мир. Он никому не сделал ничего плохого, так почему мир относится к нему так враждебно. Вдруг его увидел лапотник, в глазах его отразилось злобное торжество. Откинув винтовку за спину он со змеиной улыбкой направился к оборванцу.

— Смотрите, кто к нам пожаловал, змееныш вражеский! Ах ты отродье звериное, вот я тебя сейчас здесь на этом самом месте раздавлю, чтоб светлое будущее не мешал народу строить.

Схватил застывшего от неожиданности мальчишку за волосы и несколько раз больно дернул. У бывшего барчонка брызнули из глаз слезы.

— Дяденька, больно отпусти, Христа ради!

Казалось, слезы мальчишки еще больше раззадорили лапотника. Еще сильнее схватил он того за волосы и несколько раз встряхнул так, что у мальчика голова запрокинулась, словно у тряпичной куклы.

— А ну отпусти мальца, — послышался чей-то резкий оклик.

Рядом стоял высокий хмурый дядька в черной кожаной куртке. Лица его не было видно из-за картуза, натянутого почти до самого носа. Мучитель мальчишки перестпл дергать его за волосы, но чуба из ладони не выпустил.

— Дак я же врага советской власти поймал, — попытался оправдаться он, — посмотри, как этот волчонок глазищами сверкает, пристрелить его и дело с концом.

— Я тебе пристрелю. Давай тебя за чуба потаскаю, посмотрим, как ты глазами засверкаешь. Он ведь еще ребенок. В сиротский дом его нужно сдать, а там пускай решают, как с ним быть.

Отстранив от мальчика человека с винтовкой, темный картуз крепко взял парнишку за руку и куда-то повел, да тот по дороге вырвался и убежал.

Куман замолчал и посмотрел на притихших слушателей, никто и не думал его перебивать, он продолжил свой рассказ:

— Думал, гнаться за мной будет, поворачиваюсь, а он стоит на месте да улыбается. Как дальше жил, рассказывать уж не буду, всякого навидался. По стране находился вдоль и поперек, но прошли годы, и потянуло меня обратно на родину. И что думаете, первым, кого я встретил, оказался мой мучитель. Никогда о нем не забывал, слова его «пристрелить, да и дело с концом» всю жизнь помнил. А он до большого чина дослужился, сволочь. Вижу, с машины выходит, пузо как у бабы на сносях. Тут меня словно громом поразило. Вот, думаю, гнида, и настал твой час. Выследил, где он с семьей обитает да и вырезал всех под чистую. А потом уж и остановиться не мог, каждую ночь кого-нибудь из таких же, «строящих светлое будущее», убивал. Стали меня бояться, облавы устраивать, да все впустую, я в ночи появлялся, делал свое дело и сразу же исчезал.

— Ну и как же тебя взяли?

— А, — вздохнул Куман, — по глупости, баба сдала.

— Мог бы и не спрашивать, — многозначительно произнес Тиней и задумался.

Вспомнил он, как Клеандра с ним на земле обошлась.

— Ну и что дальше было?

— А что было? Ничего не было, взяли тепленьким прямо в постели, ну и как по писанному, суд чекистов, и пуля в лоб.

— И ты прямехонько к нам?

— Вот именно, прямехонько, хотя и обидно. Пострадал ведь за правое дело.

— Насколько я понимаю в нашей политике, твои враги тут же. Я прав Азазело? — Спросил Тиней.

— Прав, — кивнул божок астрала, — они все особняком держатся, диаспору свою по политическим убеждениям создали. Андромелиху одно беспокойство. Листовки разные печатают, на митинги всех агитируют, работать мешают. Ну, пока у них там меж собой грызня за власть идет, мы не вмешиваемся, по принципу: чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. Пускай дергаются, одной партией меньше, одной больше. Там у них есть один маленький-плюгавенький, все время кричит: «Маман, мы пойдем дугим путем. Товагищи, вся власть советам, землю кьестьянам, заводы, фабьеки ябочим». Тоже, кажется, за братана мстил. Видишь, как круто получилось, до сих пор расхлебывают, смешно, право. А другой, тот совсем уж интересен, мы к нему еще на земле присматривались, не кричит, а только ходит, не вынимая трубку изо рта, да так мило всем говорит: «Вы, товарищ, враг народа, вас расстреляют, и всех расстреляют». Потешен, я вам скажу. Хороший образчик для нас, этот горный орел. А какие на него надежды в поднебесной возлагали, он семинарии земные заканчивал. А вот и не оправдал надежд праведных, — хихикнул Азазело, — мы поначалу сами растерялись, а когда присмотрелись, успокоились, поняли, наш человек. И зажили хозяевами.

— Агент ваш что ли? — Не понял Тиней.

— Да почитай и агент наш. Мы на землю как на лучший курорт отправлялись, попов в подполье загнали, храмы под хозяйственные постройки определи, чтоб без пользы не стояли. Орел этот горный нам души с земли вагонами поставлял. Эх, житуха была. Нас боялись, и тихо в кулуарах земных шептались, мол, страна Советов большое зло. А мы только радовались, раскинули свои щупальца далеко за пределы одного государства. Уже почти победу по всей земли праздновали. Да тут наверху зашевелились, и как мы упустили момент этот, до сих пор не возьму в толк. Видно, расслабились, опьяненные превосходством, а нас возьми и обойди, стерву эту втихую на землю отправили.

— Кого отправили? — Слушая, с ухмылкой спросил Тиней.

— А, ты же еще не в курсе. Вражину твою злейшую на землю отправили.

— Клеандру?! — Подался в кресле вперед Тиней, еще до конца не веря в свою догадку.

— Ее самую, — со вздохом произнес Азазело.

— Уроды! Да как вы смогли допустить?! Вам что же, прошлое не пошло на пользу?!

— Еще как пошло! — Злобно сверкнул глазищами Азазело. — А тебе не приходило в голову, почему ты здесь? Думаешь, тебя за хорошее поведение вырвали из лап придурковатой Анис? Тогда после вашего возвращения даже с небесной канцелярией на временное перемирие пришлось пойти. Это вы, между прочим, свои амбиции превыше всего поставили, да беспредел устроили. Вами и пришлось пожертвовать только лишь ради дальнейшего будущего всего сущего. Это же вы открыли Хаосу доступ на землю. Сколько крови и нервов было потрачено в переговорах с Запредельем о невмешательстве. В итоге вас и отдали Запределью в обмен на последний шанс для земли. А что, таково требование Хаоса было, мы не могли пойти против.

— И ни одна сволочь не запротестовала?! — Взбешенно заорал Тиней.

— Представь, ни одна. Все понимали, так лучше будет.

— Нас, как кость голодному псу, а сами тем временем задницы спасали, — горько усмехнулся Тиней, — значит, стрелочниками мы оказались?

— Ты уж меня извини, но тут еще и поспорить можно, кто стрелочники. Мы на такие жертвы пошли. Это ж надо, сесть за один стол переговоров с небесной канцелярией, смотреть на их добродетельные постные рожи и, скрепя зубами, подписывать унизительный договор.

— Ладно, не ной, давай говори, зачем я вам понадобился? — Подлив себе горячительного в кубок, перебил излияния Азазело Тиней.

— А ты сам-то как думаешь?

— Что я думаю, не твоего ума дело. Мне интересно знать, чего такие умники как вы с Андромелихом придумали. Снова джина из бутылки выпустить решили, не боитесь последствий?

— Последствия будут, если не принять контрмер, — философски произнес Азазело и достал другую бутылку.

— Господин, к вам пожаловали из канцелярии, прикажете пропустить? — В дверях в ожидании приказа стоял дворецкий, низко опустив рогатую голову.

— Гляди, Тиней, и там уже пронюхали о твоем возвращении, даже угостить по настоящему не дадут. Давай зови, — повернувшись к ожидающему слуге, бросил Азазело.

— У тебя здесь не замок, а постоялый двор, — недовольно пробурчал Тиней, — завел бы часы приема для всех без исключения.

— Не те нынче времена, — вздохнул хозяин замка, разливая по кубкам водку.

Влад и Куман немедленно подставили свои то ли кубки, то ли ведра, облизываясь в предвкушении очередной дозы спиртного. В зал вошел посыльный и, поклонившись, произнес:

— Вас срочно вызывает канцлер, и просил гостя вашего также незамедлительно пожаловать.

— Ну что я тебе говорил, пронюхали, — радостно воскликнул Азазело, как будто нашел решение сложной задачи.

— Пойдем, — поднимаясь с кресла, сказал Тиней, — порадуем Андромелиха собственной персоной.

— Зинка, ты опять за свое взялась?

Не успев войти в дом, девушка услышала недовольный крик матери.

— Ну чаго тябе надо?

— Мне ничаго не надо. Я думала, ты человеком стала в своем городе, парядошности набралась, да видно, горбатого и могила не исправит.

— Какая тябя муха укусила? — Злобно глядя на мать, спросила Зинка.

— Мяня укусила?! Эта ты не успела в дяревню приехать, как по кустам шастать начала.

— Чаго?! Да я на речку ходила, — покраснев, кинулась оправдываться Зинаида.

— И водяного там нашла? Ты зачем с Гришкой связываешься? Он тябя первый на дяревне ославит.

— С чего ты взяла?

— С того, эта тябе не город, тут все как на ладони, али забыла? Шила в мяшке не утаишь. Мать Галькина прибегала, видела вас с ним в кустах.

— А ей-то чаго надо?

— Деняг за билет требовала. Ты зачем девчонку назад привезла? Она ее туда с таким трудом отправила, а ты?

— Что я? — Вскричала взбешенная Зинка, размахивая руками, — мне что, по-твоему, всю дяревню у себя в городе поселить? Так знай, у меня квартира не рязиновая, всех не уместит. Сначала Галька, потом и все остальные? Нет уж, дудки, вот это видели? — Скрутила кукиш разъяренная девица и ткнула его под нос матери.

— Ты мне не тыкай, думаешь, богатой стала, так тябе все позволено? Вот она благодарность за то, что растила, ночей не спала, — запричитала обиженная женщина.

— Ой, она растила. И это ты называешь, растила? В хлеву наплодила, как кошка. Ты что такого сделала, чтоб я тябе благодарной была? А ничаго, — все больше расходилась Зинаида, вымещая накипевшее на матери, — я у тябя необразованная, муж мой так и сказал, что мозгов не хватает. И я за это тябе благодарна должна быть? Я все сама для себя сделала, у вас не просила. Так и вас прошу, не суйте свой грязный нос в мои дела. Уяснила?

Мать молча долго разглядывала дочь. Спорить не было смысла, она с самого детства делала все по-своему, так, как ей заблагорассудится, так, как захочет.

— Делай, как знаешь, — смирившись, махнула рукой старая женщина.

— Ты бы вместо того, чтоб мораль мне читать, поесть хоть предложила, — уже более миролюбиво произнесла Зинаида.

Мать молча поднялась и направилась к печи. Ухватив котелок, вытряхнула в миску сваренный в кожуре картофель.

— Вот картошка. — Видя недовольное лицо дочери, усмехнулась, — что, не нравится?

— Я тябе там привезла гостинцев, ты что же, даже и не посмотрела, али брезгуешь?

— Ничаго я не брезгую, только время у меня не было еще, все по хозяйству ходила.

— Так сейчас доставай. Там я и колбасы и всяких делякатесов тябе привезла.

Не удержавшись, Зинка сама кинулась к сумкам и стала доставать оттуда всякую всячину. На стол легли завернутая в бумагу копченая колбаса, сыр, банки с икрой, рыбные консервы. Мать, наблюдая за всем, только тихонечко вздыхала.

— А вот это, — разворачивая сверток, Зинка принюхалась, — осятрина копченая, вкуснятина, пальчики оближешь.

С довольным видом девушка передала сверток матери.

— Батюшки, как пахнет, ажно слюнки бягут, — принюхалась мать.

К ногам женщины стала ластиться старая кошка, прибежавшая на запах. Мурлыча и облизываясь, она с кротким видом выпрашивала кусочек.

— А ну брысь, чертовка, не по тябе еда, — прикрикнула женщина, ложа сверток на стол, — ишь, чаго вы там едите.

— Это, мама, не все едят, — с гордостью сказала Зинаида, — ты думаешь, это всем по карману? Фигушки.

— Эх, доченька, я так за тябя рада, все у кровинушки моей есть, чаго душа пожелает.

Мать натруженной рукой погладила сидевшую у ее ног дочь. Обе как-то сразу замолчали, и в доме стало тихо, лишь жужжания бившейся о стекло мухи, нарушало покой.

— Я не хотела тябе говорить, — прервала мать затянувшееся молчание, — но, видно, придется.

Зинка поднялась, уселась на скамейку и вопросительно посмотрела на мать. Старуха вздохнув, произнесла, как выдавила из себя клещами:

— Гришка твой обручен.

— Ну…

— Погоди, — не давая дочери договорить, продолжила та, — я знаю, ты по нему с детства сохла, это никому не секрет. Но ты выросла, он тож парень ничаго стал. Отец его и засватал. Сама понимаешь, долго парню холостым ходить негоже, забалует.

— Кто ж она? — Тихо спросила дочь, пытаясь не зареветь.

— Дочка нашего предсядателя, Верка.

— Верка? — Недоверчиво посмотрев на мать, переспросила Зинка. — Так она же еще совсем рябенок.

— Пока ты в городе жила, рябенок вырос и стал нявестой Гришке. Вот так, доченька.

— Не бывать этому! — Вскочила Зинаида, больно ударив кулаком по столу.

— Замолчи, — испугано посмотрела на дочь старуха, — не гневи бога, не лезь. Уж лучше уезжай в свой город. Накличешь бяду на свою и нашу голову, — уже чуть ли не плача, убеждала Зинаиду мать.

— Я тябе вот что скажу, — глядя куда-то вдаль, злобно засверкала глазами Зинка, — не будет этой свадьбы!

— Доченька, ну для чаго тябе это нужно? Ты замужняя жена. У тябя там есть все, чаго душенька желает…

— А чаго она желает, ты знаешь?! — Заорала сквозь брызнувшие слезы девушка. — Я, может, тоже любви хочу, а у меня ее нету, любви-то. Мужа своего враньем заарканила, он со мной даже в постель тяперь не ложится.

— Доченька, побойся бога, ты чего такое говоришь? — Отшатнулась мать от дочери.

— Ты хотела знать правду, так вот это и есть правда. Я его обманула, сказала, что дите жду, вот он на мне и женился, да только как выяснил, что нет дитя, так сразу и возняновидел. Да что ты можешь понять, темнота дяревенская.

Хлопнув дверью, Зинаида выскочила во двор. Спрятавшись в сарай, она долго рыдала, жалея себя, да так незаметно и уснула, прислонившись к стене.

— Зинка.

Тихий окрик разбудил женщину. Через приоткрытую дверь сарая она увидела ночное небо с россыпью звезд, значит, уже ночь. В проеме показалась темная фигура.

— Ой, — вскрикнула от испуга Зинка, но присмотревшись успокоилась, — тебя чаго здеся черти носят?

— Да ты, я смотрю, пугливая стала, — тихонько засмеялся Григорий.

— Совсем не пугливая, — хмуро огрызнулась девушка, — просто неожиданно.

— Ишь ты, неожиданно. Так ты, значь, меня не ожидала, а как же уговор наш?

— Какой уговор? — рассеяно спросила Зинка.

— Да ты что ж, на попятную пошла? Мы ж с тобой в город вдвоем бяжать ряшили, али память у тебя девичья? Сама же мне предложила.

— А как же нявеста твоя? — Язвительно поинтересовалась девушка.

— Я ее себе не выбирал, это отец ряшил, вот пусть и берет ее замуж.

Зинка счастливо улыбнулась, и, проворно вскочив, прижалась к парню.

— Гряшаня, милый, знала, что меня любишь, а не Верку.

— Ну ты это, давай поторопись, — отрывая от себя льнущую девицу, поторопил парень, — а то как бы нам не помешали. Ты ж меня не обманяшь, помнишь, что обящала?

— Чаго, Гришаня?

— Опосля все на меня оформить, каждую бумажку, деняжки на книжке, чтоб я себя хозяином чувствовал.

— Согласна, на все согласна, — радостно обнимая объект своего вожделения, махала головой, словно пустой болванкой, Зинаида.

— Ну так поторопись.

Гришка развернул и подтолкнул к дверям дома счастливую девицу. Сам, стараясь не шуметь, направился в сторону ворот, где в тени забора остановился дожидаться Зинаиду.

— С возвращением в чертоги адовы, — поднимаясь навстречу вошедшим, поприветствовал хозяин канцелярии.

Тиней усмехнулся и сдержанно кивнул.

— А ты все тот же, — разглядывал Тинея Андромелих, — даже, смотрю, похорошел в своем забвении. Кому-то, видно, и заключение на пользу идет, вон как шерсть переливается, и взгляд все тот же, зоркий.

— Чего не скажешь о тебе, — в тон ему ответил Тиней.

— Да уж, — протянул канцлер, — согласен с тобой, все дела, да дела. О себе подумать нет времени, только о делах голова и болит. Ну да ладно, — посерьезнел Андромелих, — любезности в сторону, обстоятельства наши таковы, что времени прохлаждаться не осталось. Зинка тяжелая, скоро тело твое созреет, пора в дорогу собираться.

— Ну а ты у меня, случайно, не забыл спросить? — Перебил Тиней, усаживаясь на мягкий диван.

— Дорогой, нам сейчас не до расспросов. Мы в полном дерьме, у нас аврал, катастрофа. Сатана вне себя от бешенства. Я сам только что от него, еле рога сохранил. А ты говоришь, спросить. Да сейчас все наше существование под угрозой.

— Ваше, — хмыкнул Тиней, — насколько я понимаю, это вы умудрились Клеандру прошляпить, а я тут каким боком?

— Но мы же столько усилий приложили, вытаскивая тебя оттуда! — Возмущенно заорал Андромелих.

— Ты на меня не ори.

Тиней вскочил и подошел к канцлеру. Склонившись над самым его ухом, злобно прошипел:

— Вы меня сначала туда упекли, а теперь я должен тебе копыта целовать за свободу?! А не пошел бы ты на…

— Он пойдет туда тогда, когда я этого пожелаю.

Раздавшийся голос, заставил всех вздрогнуть. Резко обернувшись, собеседники склонили рогатые головы в поклоне перед хозяином.

— Я смотрю, ты такой же строптивый.

Отделившаяся от стены тень принимала обличие зла. В канцелярии мгновенно наступила мертвая тишина.

— Азазело! — Тень повернулась к молчавшему все это время астральному божку.

— Да, хозяин, слушаю, — склонившись еще ниже дрогнувшим голосом произнес демон.

— Ты передай своим двум остолопам, в следующий раз, когда соберутся от моего имени врать, пусть вначале у меня попросят разрешения.

Громкий взрыв хохота, раздавшийся так неожиданно из уст владыки тьмы, заставил стоящих удивленно посмотреть на хозяина.

— Будет сделано, хозяин, — мгновенно опомнившись ответил демон, — накажу по всем понятиям.

— Если уж по понятиям, то их наградить надо. Как думаешь, Андромелих?

— Да, господин, надо. Ответственные работники, свое дело знают исправно, — стараясь задобрить хозяина, согласился канцлер.

— Вот и подумай о награде.

Замолчав, сатана бесшумно повернулся к Тинею, пристально посмотрел ему в глаза и усмехнулся: тот лениво на него поглядывал, не отводя взгляда.

— Я смотрю, Тиней, ты решил со мной торг вести, — тут же без предисловий начал сатана, — ну так давай поторгуемся.

Он отодвинул кресло и уселся, тихо продолжая свою речь. Сквозившее в словах лукавого холодное презрение не оставляло его жертве ни малейшего шанса.

— Я люблю, когда со мной торгуются. Надеюсь, мы с тобой заключим сделку.

— Мне хо…

— Постой, я еще не все сказал, — грозно остановил Тинея сатана, — что грозит не выполнившему условия договора? Не слышу ответа.

Тиней молчал.

— Ну так я смотрю, ты передумал торговаться со мной, или, может, ты забыл свое унижение там? — Увидев злобный блеск в глазах Тинея, владыка продолжал, — или ты не желаешь взять реванш?! Твое время пришло! Так чего же ты ждешь?!

Громко орал владыка ада. Злобные молнии брызнувшие в разные стороны со стоном разбились о стены канцелярии. Ненависть, клокотавшая в устах сатаны, словно кипящий лава, заполнила брызгами злобы весь зал, распространяясь все дальше по грозному зданию дворца.

— Так что, будем торговаться? — Подойдя вплотную к Тинею, прошипел сатана.

Тиней молчал.

— Я вижу, мы и договорились, — усаживаясь обратно в кресло хозяина кабинета, захохотал сатана, — Андромелих, у нас все готово для отправки нашего мальчика на землю?

— Да, хозяин, все готово, — выскочил вперед Андромелих.

— А теперь всех прошу удалиться, кроме Тинея, у меня с ним приватная беседа состоится.

Второй раз повторять смысла не было, кабинет мгновенно опустел.

— Чего стоишь столбом, присядь, разговор у нас будет долгим.

Тиней молча повиновался. Сатана долго и пристально смотрел на Тинея, потом медленно произнес:

— На земле сейчас наше время, и тебя много удивительного ожидает. Мы потрудились на славу, перевернули закон и порядок так, как нам нужно. Зло правит миром. Бог в душах людишек отринут и заменен знаниями, добро и справедливость не в почете, честь и совесть отсутствуют с рождения. Деньги и властолюбие, вот мои самые надежные помощники, за них они душу продают, не задумываясь, за них они мать родную забудут и убьют, ограбят и изнасилуют. При виде золота душонки их трепещут, оно для них бог и сатана. Им наплевать кто ты, а звон монет заставляет забыть, кто они. Мир принадлежит мне до последней гнилой душонки! Вот к чему я стремился!

Разбросав когтистые лапы, сжатые в кулаки, с глазами полными ненависти и злобы вещал сатана.

— Вот на какую землю ты отправишься. Я не позволю уничтожить свое творение. Я хозяин земли, я!

Горящие злорадным огнем яростные глаза сатаны метали молнии. Тиней, не сводя взгляда с хозяина, все больше попадал под власть безумной ярости, наконец, он выкрикнул:

— Я готов, повелитель мой! Я готов служить тебе с преданностью до последней капли яростного огня, горящего ненавистью в моей груди. Веди меня, и пусть трепещет небо!

— Да, я поведу тебя, — сатана обнял Тинея и усадил рядом, — божественная власть на земле, как зыбучий песок ускользающий меж пальцев. Людишек сейчас карой небесной не испугать, впрочем, как и гиеной огненной.

— Неужели все так изменилось? — Еще не мог поверить до конца Тиней.

— Сам увидишь, но дело сейчас в другом. Я знаю, какой враг выпущен небесами на наши головы. Глупцы, которые от своего же оружия и погибнут. И ты мне в этом поможешь.

— Я готов.

— Не спеши, мой дорогой, — хватая железной рукой и усаживая обратно на место, продолжал сатана, — в наше время твои прежние навыки не нужны. Только хитрость и коварство заставят небеса склонить головы. И потому ты не сделаешь ни одного шага без моего ведома. Ты меня понял?

Тиней молча кивнул рогатой головой в знак согласия.

— Я тебе открою одну тайну. Не ты, не Клеандра не сможете выстоять в битве на земле.

— Но тогда я не вижу смысла в этой битве! — Захлебываясь злостью, заорал Тиней, — или, может, появился кто-то, кого я не знаю, готовый сразиться на земле и на небесах, в аду и в Запределье? Так где он?! Пусть попробует поиграть со мной в коварство.

— Ты недалеко ушел от сути. Да эта душа должна появиться, и по всем признакам наступил тот час. Этот ребенок будет зачат от твоего семени в лоне Клеандры. Много веков назад, — уже тихо продолжал свой рассказ сатана, — еще до того как я был свергнут с небес и оставался поверенным в делах Господа, мне удалось видеть один манускрипт. В этом манускрипте речь шла о вас с Клеандрой.

— Но ведь это получается, — недоверчиво глядя на сатану, произнес Тиней, — было до появления на земле всего сущего.

— Верно, подметил, — оскалился тот, — до появления. И речь там шла о вашем ребенке. И родится это дите на земле в смутное время после вашего заточения. И не несет оно в себе ни зла ни добра, лишь тот, кто сможет завладеть ребенком полностью, тот и будет иметь самое грозное оружие в борьбе с противной стороной. И тому принесет оно победу.

— Значит, мы победим?

— Ну ты и быстрый. Думаешь, Клеандра не знает о пророчестве. Когда вас в Запределья отправляли, то скажу тебе по секрету, мы долго с ним, — ткнул пальцем вверх сатана — беседовали тет-а-тет, как лучше вами распорядиться. Все ж таки пророчество это лакомый кусочек обеим сторонам. Да вы нас поставили на грань, пришлось отказаться от вас ради сохранения равновесия на тот момент, ну и забыть про пророчество. Пытались мы после вас обломки собрать. Но вы, как оказалось, и там выжили. Значит, пророчеству суждено сбыться. От нас с тобой зависит, чтоб ребенок в наши руки попал, — схватив Тинея за лацканы сюртука и притянув к себе, прошипел сатана, — запомни, в наши руки.

— Я все сделаю, господин мой. И сын мой будет со мной, я обещаю.

— А может и дочь, ведь я не сказал, что этот ребенок будет мальчиком.

— Мне все-равно, кем он будет. Мой ребенок — твой ребенок, господин. Я принесу его к твоим ногам.

— Я знаю, что так и будет, а если нет, не будет твоей души Тиней ни в царстве небесном, ни в земном и, тем более, подземном. Хорошенько запомни мои слова. А теперь тебе пора.

Не сказав больше ни слова, владыка ада исчез так же внезапно, как и появился. Лишь эхо его последних слов стучало молотом в голове Тинея.

— Вот мы и приехали, — сказала Зинаида, направившись к выходу с вокзала.

Гришка плелся позади, кидая недовольные взгляды по сторонам. Для парня, привыкшего к просторам полей и лесов, город показался огромным муравейником. С грохотом проносившиеся трамваи, заглатывающие в свои пасти десятки людей и тут же уносящие в разные стороны, гудки сигналящих машин, требовавшие проезда, спешащие во всех направлениях люди, то и дело налетавшие на Григория, все это было так чуждо.

— Гриш, постой вот здесь, — взглянув на смущенного парня, сказала Зинка, — я пойду договорюсь с таксистом.

— Чаго ты с ним договоришься? — Недовольно пробурчал Григорий.

— Чтоб нас домой отвез, чаго ж еще?

— А, ну ладно, иди, договаривайся, да смотри у мяня, — грозно прикрикнул Гришка.

Зинаида засмеялась, истолковав все на свой лад.

— Гришань, ну ты чаго, я ведь тебя люблю.

И развернувшись, она направилась в сторону стоящих машин. Гришка угрюмо наблюдал за своей подружкой. Зинка села в машину, хлопнув дверью, через секунду заурчал мотор включенного двигателя, и машина подкатила к стоящему парню.

— Давай, садись, — открыв дверь, позвала Зинаида.

Григорий недоверчиво окинул взглядов водителя и уселся на заднее сиденье. Машина тронулась, устремившись в самое сердце огромного города. Чем дальше они удалялись от вокзала, тем сильнее Григорий ощущал сосущий внутри страх. Вокзал для него был той чертой, за которой остается такое привычное прошлое, и начинается неизвестное будущее. Этот внутренний страх становился все сильнее с каждым новым отрезком пути. Зинка, назвав адрес, уселась поудобнее и мельком посматривала на Григория, но, погруженный в собственные мысли, он совсем не замечал происходящего вокруг. Его все больше одолевали сомнения в правильности сделанного выбора.

— Приехали, — сказал водитель, останавливаясь у крыльца многоэтажного дома.

— Выходим, Гриш, — словно сквозь туман услыхал он голос Зинаиды.

Гришка молча вышел из машины и осмотрелся кругом.

— Ну как, нравится? — Гордо спросила Зинаида.

— Что? — не понял тот.

— Как что, дом. Мы здяся с тобой будем жить. Вон видяшь, наш балкон, — указала куда-то вверх рукой Зинаида.

Григорий поднял голову и пробежал взглядом уносившиеся в небо ряды аккуратненьких окон и балконов.

— Высоко, — хмуро проговорил он.

— Да ну, Гриш, брось, совсем не высоко, вот в центре новый дом строят, так там этажей тьма тьмущая, даже голова может закружиться, когда вниз глянешь, — подталкивая парня к подъезду, болтала Зинаида, — наша квартира, Гришань, невысоко, всего лишь на пятом этаже, да и лифт у нас ездит, пяшком ходить не надо.

Нажав на кнопку лифта, Зинаида повернулась к молодому человеку, пытаясь растолковать все как младенцу.

— Вот видишь эту кнопку, надо на нее нажать, и лифт приедет.

В этот момент дверцы кабины лифта распахнулись. Войдя в кабинку, Зинка втащила Гришку.

— А вот и наш этаж.

Девушка направилась к обитой черным дерматином двери. Достав из сумки ключи, открыла дверь.

— Ну, входи, хозяин, — отодвинувшись от прохода, сказала Зинка.

Григорий все так же молча, с тяжелым сердцем переступил порог квартиры. Зинаида захлопнула дверь, сняла на ходу туфли и прошла на кухню. Уже через секунду оттуда доносились звуки льющейся из крана воды, грохот открывающегося холодильника, и голос напевающей Зинки. Григорий стоял в прихожей, разглядывая богатое убранство квартиры. Все привлекало его внимание, и ковровая дорожка, убегающая по длинному коридору прямо в комнаты, и большое зеркало, весящее в золоченой раме рядом с вешалкой и полкой для шляп. На вешалке висел мужской пиджак. Григорий смотрел на него как зачарованный, все больше ощущая себя вором, ворвавшимся в чужую для него жизнь и пытавшимся ее украсть.

— Ты там на долго застрял? — Вырвал его из задумчивости голос подруги, — давай заходи, будем кушать. Я тута нашла в холодильнике колбасу и картошку, через десять мянут все готово будет. А ты проходи, осмотрись.

Григорий прошел на кухню, в восхищении окидывая взглядом просторную, выложенную белой кафельной плиткой кухню. Зинаида стояла у раковины, чистя картофель. Рядом на плите закипал чайник. У самого окна уместилось последнее чудо технического прогресса — огромный белый холодильник ЗИЛ. С другой стороны окна стоял накрытый белой скатертью стол с конфетницей посередине. Табуретки, словно малые дети, облепили его со всех сторон. К нему и направился Григорий.

— Ну и как тебе здеся? — Поворачиваясь, спросила Зинаида.

— Ничаго, хорошо, — выговорил все еще немного растерянный Григорий.

— Ты еще в комнаты не заходил, пойди, осмотрись, там и зала, и спальня. У мяня кровать, знаешь, какая, ух, мне ее по большому блату доставали, прям с базы, — хвасталась Зинаида, — тябе, Гришенька, со мной хорошо будет, вот увидишь. У твоего папаши такого нет. Мы с тобою так заживем, что нам все завидовать будут.

«До чего же этой дуре Зинке повезло, думал, не слушая ее болтовню, Григорий, живет как королева. Ну почему такому страшилищу все это добро в руки пришло? Эх, жаль. Ну ничего, я ей быстро-то рога пообломаю, в бараний рог скручу. Вот тогда-то мы и заживем», размечтался Григорий, представив какую красавицу приведет на место Зинки. «А этой дуре место в психушке». Он уже видел себя этаким богатым дяденькой, разъезжающим на собственной машине в окружении красавиц, приезжающим к отцу в деревню с новой женой, краше которой на всем белом свете нет. Теперь ему с такими деньгами все нипочем. Одна картина рисовалась краше другой. Резкий трезвон, раздавшийся в ушах Гришки, заставил его от неожиданности вздрогнуть.

— Это, Гришань, теляфон, — видя испуг на лице парня, засмеялась Зинка и упорхнула из кухни.

Гришка с ненавистью в глазах проводил взглядом удаляющуюся женщину. Услышав долетающие отрывки беседы, он поднялся и, тихонько подойдя к открытой двери, прислушался.

— Не надо мне больше ничаго, — услышал он голос Зинаиды, — я тебя отпускаю. У меня теперича другой муж.

Молчание.

— Хорошо, можешь свои вещи забрать вечером.

Молчание.

— Да буду, буду я дома.

Щелчок. Молчание.

— Ой, — вскрикнула Зинаида, наткнувшись на стоящего у двери Гришку, — а я думала ты на кухне.

— Я должен все знать, с кем ты говоришь, что делаешь, тябе ясно?

— Хорошо, Гришань, я тябе все буду говорить. Это мой муж звонил, спрашивал, почаму я так быстро вернулась, ну я ему все и сказала, да ты и сам слышал, верно?

— Слышал, — отстраняя Зинку, прошел в комнату парень.

Уже более освоившись, он по-хозяйски окинул взглядом зал.

— А чаго это он с моей квартиры забрать хочет? Ты что же, собираешься моим добром разбрасываться? — Строго спросил Гришка, — ты запомни, сама мне говорила, что на меня все оформишь, а, значит, я тяперь всем распоряжаюсь и брать ничаго не дам.

— Дак он это, — засуетилась, оправдываясь, Зинаида, — он хочет книжки свои забрать да вещи, там, костюмы, рубашки.

— А книжки дорого стоят? — Рассматривая стоящие в глубине шкафов тома, поинтересовался Гришка.

— Да зачем они нам нужны, Гришань? Толька пыль собирают.

— Я спрашиваю, сколько они стоят? Ты что ж, Зинаида, глухая стала?

— Ну, не знаю, он все деньги на них тратил. Я так ругалась, это ж надо на макулатуру столько деняг тратить.

— Значь, дорого. Чтоб книжек не отдавала, ясно?

— Хорошо. Гришаня, как скажешь.

— А теперича я хочу увидеть машину, — все больше входил в роль хозяина Григорий.

— Ключи в прихожей на полке ляжат, а гараж… — Зинка подвела его к окошку и указала на стоящие в ряд кирпичные постройки, — наш под тринадцатым номером.

— Хорошо.

Гришка взял с полки ключи и, хлопнув дверью, отправился осматривать машину. Зинаида прошла в кухню, увидев кипящий вовсю чайник, выключила газ и уселась на табурет. Призадумалась. Внутри будто кошки скребли, чувство вины перед мужем ее не оставляло. Словно предупреждение, неожиданно раздался звонок в дверь. Зинка встала и направилась в прихожую. «Видимо, Григорий не смог найти гараж», подумала на ходу она, но, открыв дверь, увидела водителя мужа. Она вопросительно уставилась на него.

— Я приехал забрать вещи Глеба Леонидовича, — угрюмо сообщил о цели своего приезда водитель.

— Дак он же сам хотел вечером приехать.

— Он решил не беспокоить вас своим присутствием. Вот, — вытянул из кармана брюк ключи и протянул их Зинке водитель, — от квартиры.

— Подожди, я скоро.

Захлопнув перед носом мужчины дверь, Зинка помчалась в комнату. Вытянув из-под дивана чемодан, она принялась складывать туда вещи Глеба. Сборы много времени не заняли, уже через десять минут набитый чемодан стоял у порога.

— Вот.

— Премного вам благодарен, Зинаида Петровна, — со злостью произнес водитель, беря чемодан, — и запомните, не видать вам счастья в жизни, не тем путем вы к нему стремитесь.

— Не тябе меня учить! — Злобно крикнула Зинаида и хлопнула дверью.

— Да уж, не мне, — бурчал, спускаясь по лестнице, Николай Васильевич, склонившись под тяжестью чемодана, — да только жизнь тебя, Зинаида, уж точно научит.

— Чаго прешь, как танка! — Услыхал чей-то голос задумавшийся водитель.

— Простите, не заметил, задумался, — стал он извиняться.

— Не заметил он, так зеньки протри, — грубо ответил тот, проходя в подъезд.

Николай Васильевич опустил чемодан и внимательно посмотрел в спину удаляющемуся парню.

— Точно, новый Зинкин хахаль. Да уж, под стать себе нашла, — водитель улыбнулся и, подняв чемодан, направился к машине.

— Я совсем этих городских не пойму, они ходют, а по сторонам не смотрют, — заходя в квартиру, пожаловался Григорий.

Не услышав ответа, он прошел на кухню. Зинаида сидела, подперев руками подбородок, и хмурилась. Увидев вошедшего Григория, она вопросительно взглянула на него.

— Ты чаго расселась? — Недовольно спросил Гришка, — где еда? Ты что ж, меня голодом решила заморить?

— Что ты, Гриш.

Зинка тут же вскочила и кинулась накрывать стол. Быстро достала из холодильника колбасу и сыр, положила в тарелки жареной картошки, порезала салат и налила чай.

— Я тябе вот что скажу, Зинка, у меня не побалуешь. Так что старайся мужу угодить, Ясно тябе?

— Ну чаго ты завелся? Лучше скажи, ты машину посмотрел?

— Посмотрел, только там ко мне один сосед, наверное, подошел и спрашивает, мол, где это хозяин. Я ему и говорю, что, мол, я хозяин, а он так удивленно, а что, мол, Глеб Леонидович машину продал?

— А ты что же ответил?

— Я сказал, что, мол, не его это дело. А ты, Зинка, значь, должна всем сказать, что я тяперь хозяин. Поняла?

— Хорошо, Гришань, — вздохнула женщина.

— А чаго это ты так вздыхаешь? Али чем-то не довольна? — Гришка с подозрительностью посмотрел на Зинаиду.

— Да нет, все хорошо. Тут только водитель мужа приезжал, вещи забрал и ключи привез.

— Ну и че ты недовольна? Радоваться должна, а ключи мне давай, — тут же потребовал Григорий, — так, это я, значь, с ним столкнулся в подъезде.

— Наверно, — пожала плечами Зинаида.

Из головы у нее все не выходили слова о счастье, сказанные Николаем Петровичем. Как-то тревожно было на душе. Казалось, все, что она делала, было не правильно. Страсть к хорошей жизни привела ее к накопительству все большего и большего количества денег и материальных благ. Это не позволяло глубоко задуматься над нравственной стороной этого вопроса. Пригласив Григория за стол, сама сказалась больной и отправилась в спальню прилечь. Червоточина подтачивала изнутри, настроение от прихода водителя было безвозвратно испорчено. Григорий задерживать новоиспеченную жену не стал, в голове у него созревал план действий на сегодня: нужно было все просмотреть, пересчитать, оценить. И потому уход Зинаиды для него был как раз к месту.

— Ты, Зин, иди, отдохни, а я тут осмотрюсь, как чего, — ласково сказал он вслед.

Зинаида ушла к себе в спальню, прилегла и задумалась. Почему ее все так ненавидят? Ну что она такого сделала? Ведь ничего страшного не произошло? Ну обманула она мужа своего, выходя замуж, так многие девушки стремятся любым способом поскорее выскочить замуж. А чем она хуже? Ну повезло ей больше других, так и усилий для этого она больше приложила. В чем же тогда ее вина? Нет мне просто завидуют, решила, засыпая, Зинаида. И приснился ей сон. Идет она домой в деревню со станции. Снег и пурга заметают все вокруг, дороги не видно, холодина жуть, пробирает до самой последней косточки, а она в старом кожушке с материнского плеча и в валенках на два размера больше, топчется посреди дороги, чтобы согреться. Кругом темень, хоть глаз выколи, и тут откуда ни возьмись, лицо старухи в клубах снега вырисовывается. Смотрит на Зинку. Испугалась и застыла на месте Зинаида, даже пошевелиться боится.

— А что, Зинаида, нажилась на чужих бедах? — Услыхала она скрипучий голос старухи.

Глянула Зинаида и обмерла, на нее смотрели два глаза, красных, горящих огнем ненависти, прожигающие до самого сердца. И кинуло испуганную насмерть девицу от этого взгляда в жар.

— Что, страшно? — Заревело вокруг на тысячи голосов существо. — А чего ты боишься?

И хохот, раздавшийся в ушах, звоном тысячи барабанов заглушил все вокруг. Оцепенела девица, язык к небу приклеился, пошевелить им не могла. А лицо старухи тем временем продолжало вещать голосами матери, мужа, Гришки, знакомых. От какофонии звуков хотелось закрыть уши и кричать, но намертво приросла к снежной дороге Зинаида, слушая тварь мира подземного.

— Не захотела ребенка Богова, так получишь от сатаны подарок. Скоро дите понесешь, отныне ты наша. Служи сатане, и взойдет на тебя пламя огня его.

Взорвался мир перед глазами девушки, затянулось пеленой кровавой все вокруг. Раскрылась перед взором ее погибель земли, и увидала она в пламени дьявольском души, извивающиеся в агонии и протягивающие руки в позднем раскаянии к Богу.

— Ааа!

— Зинка, ты чего орешь?

Зинаида открыла глаза и, все еще прерывисто дыша, мутным взглядом уставилась на Гришку.

— Ну и чаго ты орешь как припадочная?

— Я что, кричала?

— Еще как, словно тябя ножом резали.

— Ну и приснится же такое, — пробормотала Зинаида, — ладно, Гриш, ты иди, я тут маленько посижу. Сон просто страшный приснился.

Григорий внимательно посмотрел на девушку, но, махнув рукой, вышел и прикрыл за собой дверь. Зинаида поднялась, подошла к зеркалу и долго разглядывала себя, не найдя ничего особенного, снова лягла в постель.

— Смотри, Федя, смотри быстрей, — радостно вскричала молодая женщина.

— Что там? — Из кухни послышался недовольный голос.

— Федь, ну, пожалуйста, ты можешь хоть на минутку оторваться от своей работы? — Спросила жена.

— Ну оторвался, чего нужно, ты же знаешь, Клавдия, конец месяца, план горит, а это, между прочим, наша зарпл… Батюшки, — зашедший в комнату мужчина выронил из рук газету услыхав, как его дочь с беззубой улыбкой четко и внятно произносит: «ма-ма». В руках у ребенка была погремушка, которой она потряхивала и улыбалась, словно маленькая старушка.

— А скажи па-па, — просила счастливая мать, прыгая у кроватки.

— Слушай, Клавдюшка, а не рановато ли она говорить начала? Может, это отклонение какое-то? Надобно с доктором посоветоваться. Ты так не думаешь? — С тревогой в голосе проговорил Федор.

— Да ну тебя, — отмахнулась жена, — чего это я с доктором советоваться буду. Ты лучше порадуйся за нас, — щебетала, бегая вокруг малышки, счастливая, женщина. — Уж коли надо будет, то с бабкой посоветуюсь, она у нас не хуже любого доктора.

— Да, — задумчиво произнес Федор, разглядывая дочь, — она у нас похлеще любого врача будет. Ты знаешь, Клав, я же тебе забыл новость сообщить, просто в суматохе дня вылетело из головы, меня сегодня к себе директор завода вызывал…

— Что-то нехорошее случилось? — перебила жена, встревожено взглянув на мужа.

— Нет, наоборот, только знаешь, я все в толк взять не могу, чего это он так ко мне мнение изменил? Раньше только и слышно было на всех собраниях «Черенков не справляется», «Черенков политически неграмотный», а тут..

— Ну чего тянешь, говори, что там такое стряслось? — нетерпеливо перебила Клавдия мужа.

— Вот нам к новому году квартиру выделяют в две комнаты.

— Чего?! — Не веря своим ушам, подошла ближе Клавдия.

— Квартиру выделяют, а еще он мне предложил в партию вступить. Вот так, берет меня под руку, как лучшего товарища, и так, знаешь, тихо и говорит: «Почему бы вам, Федор Иванович, в партию не вступить, вы у нас молодой перспективный специалист». Так я, говорю, заявление писал, отказали же. А он мне: «Ах да, была одна неувязочка, но теперь уж давайте поторопитесь, а то как-то нехорошо получается, талантливый инженер, а не в партии. Я вам сам рекомендацию и подпишу». Похлопал меня по плечу. Стою я, значит, и не знаю, что мне сказать, то ли поблагодарить, то ли спросить, что так повлияло на его мнение. А он увидел, как я мнусь, и, видимо, по-своему все воспринял. Да и говорит мне, мол, благодарностей не надо, я, мол, вижу, что вы работник хороший, вот мы вас и будем продвигать. А теперь, говорит, идите работайте, и жене вашей от меня здоровья пожелайте.

— И что ты? Надеюсь, не стал как всегда отказываться? — С дрожью в голосе спросила Клавдия. — Я знаю, ты у меня самый принципиальный, но, может, Феденька, хоть раз уступишь? Ну сделай мне подарок. — Все еще видя в лице мужа сомнения, она продолжала убеждать. — Ты ведь очень хороший работник. Почему ты думаешь, что не заслужил квартиру?

— Постой, Клавдия, а нет ли в этом руки твоей бабки? Что-то я сразу об этом не подумал.

— Ну вот, ты еще скажи, что моя бабушка до твоего директора в гости ходила, — вспыхнув, обиделась на мужа Клавдия.

— Да нет, дорогая, — успокаивающе бросился к жене Федор, — это я так просто предположил. Ну, конечно же, мы с тобой заслужили.

— Значит, ты не будешь отказываться?

— Да я и не отказался. Вот и тебе хотел сказать, чтоб готовилась к новоселью.

— Как же я тебя люблю! — Обняв мужа, прошептала Клавдия.

Тиней сидел в задумчивости. Состоявшаяся беседа с сатаной разожгла в нем пламя ненависти ко всему живому. Обида, гнев и боль, утихшие за время пребывания в забвении, с новой силой запылали в груди. Появление в приемной Андромелиха и Азазело, лишь подстегнуло его желание поскорей отправиться на землю.

— И где вы пропали, недоумки? — Встретил он яростной вспышкой вошедших.

— За дверью стояли, как два дурака осиротевших, — в тон ему ответил Андромелих.

Азазело предпочел деликатно промолчать.

— В своем кабинете сам себе не хозяин, — бурчал раздосадованный канцлер, — и зачем я здесь нужен, коли все серьезные беседы ведутся в обход меня? Что ж, если я больше не нужен, то будьте здоровы, я подаю в отставку и ухожу на покой.

— Ух ты, неужели наш Андромелих так сильно расстроился, — с сарказмом спросил Азазело.

— Что ты, он не расстроился, он просто вне себя от гнева, — усмехнулся Тиней, — его гордость пострадала, задета, разбита и раздавлена. Нашего Андромелиха опустили на уровень клерка.

— Скальтесь, вам никто не запрещает, я только посмотрю, как вы там на земле без моей помощи обойдетесь. Вот и пусть вам Клеандра задницы надерет, а я отсюда ржать буду.

— Не получится, дорогой наш канцлер, — уже серьезно сказал Тиней, — нам всем хорошо придется попотеть. Так что хватит в пустую время тратить, пора.

— Опаньки, — воскликнул канцлер, — не уж-то пробрало Тинея, и он самолично изъявил желание отправиться на землю обетованную.

— Угадал, друг по несчастью, думаю, тебя так же проберет, когда я тебе кое-чего открою.

Азазело с Андромелихом примолкли, с любопытством поглядывая на Тинея. Тот пересказал суть беседы с сатаной. С удовольствием поглядывая на ошарашенных новостью собеседников, он удовлетворенно хмыкнул.

— Ну и чего рты расскрыли? Давайте шевелите мозгами, коли они у вас еще существуют. Время не терпит, с чего начинать будем?

Канцлер в задумчивости шевелил ушами, то и дело поглядывая на Тинея, будто все еще не веря в сказанное им. Такое не сразу проглотишь, можно с непривычки и подавиться.

— Да ты нас случаем не решил разыграть? — Посмотрев подозрительно на сидящего, произнес Андромелих.

— А ты пойди и у него сам спроси, — коварно улыбнулся Тиней, — думаю, он тебе более доходчиво объяснит.

От столь лестного предложения канцлер передернул плечами. Больше доводов ему не понадобилось.

— Ну и что будем делать? — встрял в беседу Азазело, — как я понимаю, с меня теперь взятки гладки, я свою часть сделки выполнил, Тиней, вот он здесь. Ну я тогда пойду, что ли? Да и вам мешать не буду.

Азазело поднялся, кивнул находящимся в кабинете и развернулся к выходу.

— В штаны наложил? — усмехнулся Тиней, — нет уж, дружок, повязаны мы одной веревочкой, так что сядь и не рыпайся.

— А я и не рыпаюсь, — снова опустился на место демон.

Тяжко вздохнув, он принялся раздумывать над создавшимся положением. Трюк с уходом не удался, а, значит, в стороне его не оставят. Придется и дальше эту кашу расхлебывать.

— Я вот что думаю, Тиней, — после некоторого молчания произнес Андромелих, — ты сегодня же покинешь ад и отправишься на землю.

— А разве она уже того? — Не к месту спросил Азазело.

— Того, дурак! Он у нас раньше времени появится, на несколько месяцев.

— Зачем? — Не понял Тиней.

— Да затем, что эта дура до конца не выносит. Тут справка с наблюдательно центра поступила, по их данным, муженек ее приготовил ей подарочек. Уж очень она ему осточертела. Решил помочь ей раньше времени к нам на поселение отправится.

— Вот это мужик, и я понимаю, — восхищенно заметил Азазело, — быстрый оказался перец, все под себя в такой короткий срок заграбастал, хи-хи-хи. Крутой у тебя, Тиней, папанька, ты уж у него подучись, хи-хи-хи.

— Чего ты все ржешь, словно мерин на кобыле, — взбесился Тиней, — ты лучше думай кого на землю послать мне в помощь, а то самого командирую.

— Ну чего ты? Уже и пошутить нельзя.

— Будешь шутить, когда Клеандра подо мной стонать и извиваться будет.

— Понял, чего ругаться, — промямлил Азазело, поднимая руки в честь примирения, — ну и нервный ты, Тиней, подлечился бы перед работой, а то уж чего доброго на земле кондрашка хватит, и раньше срока опять домой присвистаешь.

— Смотри, Азазело, как бы тебе при твоем отношении к судьбоносному моменту на землю не усвистеть. И с кем все время приходиться работать? Ни одной личности, отвечающей требованиям поставленным целям и задачам.

— Совершенно с тобой согласен, Тиней, — подхватил канцлер, — теперь можешь представить, с кем приходится работать, просто голова кругом идет, глядя на этих идиотов.

— Точно! — Воскликнул Тиней, — как же я мог забыть?!

— Ты о чем? — Не понял канцлер.

— О двух премиленьких идиотах, находящихся в услужении проходимца Азазело.

— Нет, нельзя! — Кинулся на защиту своей собственности Азазело.

— Кажется, я знаю, о ком идет речь, — ухмыльнулся Андромелих, предвкушая радость от того, что хоть чем-то насолит несчастному Азазело, — о, эта известная своими подвигами неразлучная парочка. Думаю, ты прав Тиней, пора этих двух собачьих извращенцев к серьезному делу пристроить.

— Собачьих? — Удивился Тиней.

— А, так ты еще не в курсе о нашем несчастном псе?

И Андромелих со всеми подробностями пересказал о бедах сторожа врат в мир мертвых, любимце сатаны, трехголовом псе, и о всех несчастья, преследующих любого, кто попадается на пути этой парочки проходимцев.

— Слава об их подвигах разлетелась на много тысяч миль вокруг. Моя канцелярия превратилась в склад макулатуры от поступающих на них жалоб со всех точек Ада, ну и не только Ада, с недавних пор и Запределье присоединилось, — закончил невесело Андромелих.

— Хороша парочка, — успокаиваясь от хохота, проговорил Тиней, вытирая выступившую слезу, — думаю, они мне как нельзя лучше подойдут в помощники.

— А как же я? — Скорбно произнес Азазело, — мне без них никак, привык, сроднился.

— Значит, сам отправишься, — злорадно вставил Андромелих, сверля несчастного злобным взглядом.

Увидев, как отчаянно замотал рогатой головой Азазело, канцлер удовлетворенно кивнул и стукнул деревянным молотком о подставку на столе. В тоже мгновение перед ним стоял посыльный.

— Доставить из дворца нашего астрального божка двух его помощников, сию же секунду.

— Как думаешь, Куман, — подняв голову с тарелки, пьяным голосом произнес вампир, — а зачем нам двух посыльных прислали?

— Ну, наверное, — глядя на стоящего мутным взглядом, ответил Куман, — по одному на брата, я так думаю.

— А что им надо?

— А ты у них спроси.

— Спрашивал, вон гляди, руками машут как близнецы-братья. Ну умора прямо.

— Ну и чего вам от нас надо? — Спросил Куман, пытаясь вылезть из-за стола, но тут же рухнул под него.

— Ты чего там ищешь? — Наклонился под стол Влад, — потерял чего?

— Ты можешь дать мне спокойно подумать, — пытаясь поудобнее умоститься под стлом, гаркнул Куман.

— А чего кричать, я думаю, нам с тобой крышка, вот поэтому их за нами и прислали.

— Точно, справедливо сказано, вон и Азазело, батяня наш бедный, пропал. Сгинула буйна головушка, — последние слова утонули в оглушительном храпе.

— А может все еще обойдется, — рассуждал, сидя с недопитым кубком, Влад, — мы же Тинея привели, ты как думаешь? — Но не услышав ответа, продолжал, — а может нас наградить хотят, тогда нам нужно поскорей в канцелярию. Вот я сейчас поднимусь, и мы с тобой отправимся, — сделанная попытка уложила вампира в ряд с Куманом, где он благополучно уснул, обнимая дружка.

— Как это ты не смог их доставить?! — Заорал на посыльного Андромелих.

— Они не транспортабельны, — последовал лаконичный ответ.

— Ты хочешь сказать, что они не могут двигаться? — Пытаясь разобраться, спросил канцлер.

— Вот именно, двигаться они не могут в связи с употреблением энного количества выпитой горючей смеси.

— Ой, блин, голова моя дубовая! — Воскликнул в сердцах Азазело, — это моя вина, уходя, забыл запасы убрать, пустил козлов в огород без пастуха, вот они и нажрались как свиньи.

— Видишь, Тиней, как он своих подчиненных распустил. Они у него в стакане тонут, — злобно сказал канцлер, кинув недовольный взгляд на Азазело.

Повернувшись к посыльному, Андромелих с угрозой произнес:

— Доставь мне их хоть на носилках, а не то…

— Ладно, — поднявшись и хохоча, произнес Тиней, — мне пора, а этих потом дополнительным рейсом на землю пришлете.

Сжав руки в кулаки, поднял их вверх и, грозно потрясая, заорал сильным, наполненным ненавистью и злобой голосом:

— Я иду! Трепещите небеса!

Казалось, от его слов даже воздух превратился в кусочки льда.

— Встречай меня, земля, к вам сам Тиней направляет свои стопы. Клеандра, мы скоро встретимся!

Его словам вторил набат, возвещая о пришедшем моменте. Густой мрак, словно тягучая слизь, затягивал кабинет канцлера. Радостным блеском наполнялись глаза провожающих. В предвкушении победного шествия по земле, облизнулись Азазело и Андромелих. Они уже видели себя царями, королями и владыками над всем сущим. Тьма поглотила их.

Зинка брела по мокрому тротуару. Истоптанные туфли поскрипывали в такт ее шагам. Углубившись в свои тяжелые мысли, она не заметила, как забрела в парк и остановилась прямо посреди тротуара. Чей-то недовольный голос попросил отойти с тротуара и не мешать прохожим. Осмотревшись по сторонам, она увидала скамейку. Направившись к ней, присела на краешек. Девушка все еще не могла прийти в себя от услышанной полчаса назад новости.

— Вы, Зинаида Петровна, в положении. И срок у вас большой, почему так поздно пожаловали?

Тоже мне, вопросик, подумала Зинка, вот тебе и сон. Значь, в руку-то сон. Подарок сатаны.

Слезы так и брызнули из глаз несчастной женщины. Сколько же она обходила врачей, когда так мечтала получить младенца, а они только руками разводили, а тут, чего, мол, так поздно? Да если бы не соседка, так и думала, что поправилась. А эта стерва все примечает, зло думала Зинаида, везде свой нос сует. Вы, говорит, Зинаида ребеночка, что ль ждете? Словно обухом по голове огрела. Как же мне Гришке сказать, ума не приложу, с болью в сердце думала Зинаида. Кажется, что сто лет прошло с тех пор, как они поженились, а не какой-нибудь год. Какое она блаженство испытывала первый месяц их совместной жизни. А потом в одночасье все полетело вверх тормашками. Изверг стал, а не муж. На работу погнал, денег, говорит, нет, чтоб тебя корову дома держать. Сколько стыда претерпела, придя снова на завод, за спиной насмешничали. А Глебу-то как в глаза стыдно было смотреть, да он и не замечает меня. Сейчас летает по заводу, а не ходит. Жена, говорят, у него красавица, глаз не оторвать, и любят они друг друга без ума, скоро и ребеночек появится, говорят, на сносях. А водитель его, тот совсем уж на меня зверем смотрит. Вначале как увидел на заводе, так думала, разорвет на части. А он подошел да и говорит: «Вот, Зинка, слово мое помяни, начнешь Глебу жизнь портить да воду мутить, так сам собственными руками разорву, машиной перееду, пусть лучше посадят, а хорошему человеку не дам больше жизнь испоганить». Ты, говорит, меня хорошо поняла? Да как уж тут не понять. Долго он еще на меня косо посматривал, а потом вроде бы и успокоился. А Гришка совсем с цепи сорвался. Ты, говорит, у меня в приживалках живешь, так и подчиняйся, не то поедешь в деревню коровам хвосты крутить. А куда же мне теперь в деревню? Меня там и куры заклюют. Да и деньги все заработанные отбирает до копейки, другой раз пешком до завода добираться приходиться. А сам училище закончил и сидит себе в чистенькой мастерской цепочки да колечки делает, домой совсем приходить за полночь стал, все от него духами женскими несет. А как спросишь чего, так сразу в крик, не твоего, говорит, ума дело. Сам, как права получил, на машине ездит, а мне, говорит, не положено. А тут в деревню съездил и Гальку притащил, да у нас поселил. Я уж и не пойму, кто жена у него, то ли я, то ли Галька. Только и слышишь от нее, подай, принеси, убери, а как не сделаешь, так она ему сразу жаловаться бежит, гадина ползучая. А он сильно не разбирается, сразу руки распускает. Вон вчера так огрел кулаком по спине, что до сих пор болит так, что мочи терпеть нет, а мне еще на работу в ночную смену дойти бы.

Все эти мысли вместе со слезами текли у одиноко сидящей в дождливом парке женщины. Мимо спешили люди, не обращая на нее никакого внимания. У каждого своих забот хватало. Вечер вступал в свои права, все быстрее подгоняя спешащих людей к своим домам. Лишь Зинаиде не куда было торопиться, в ее доме никто ее не ждал, никому она не была нужна. Вот и наступил расчет за прошлую жизнь, за принесенные несчастья и боль другим людям, за ложь и хамство, за предательство и бесчестность.

Вдруг в ушах Зинаиды раздался громкий голос старухи:

— Он идет! — Безумно хохоча, закричала старуха, — встречай и склонись! По купцу и товар, — на тысячи голосов со всех сторон парка доносились и сливались в одной голове грохочущие звуки.

Потемневший в одно мгновение парк стал безлюдным, пустым и враждебным. Резко вскочив со скамейки, Зинка не удержалась и начала заваливаться на землю. Теряя сознание, она услышала чей-то встревоженный голос:

— Скорее врача! Вызовите скорую! Тут беременная женщина, и она, кажется, рожает.

Дальше кромешная тьма.

В ласковых лучах утреннего солнца под раскидистым дубом тихо беседовали три женщины. Казалось, дуб приютил под своей пушистой кроной прошлое, настоящее и будущее. Бабка Олеся с дочерью Соней и внучкой Клавдией влюбленными глазами смотрели за бегающим, словно утенок, ребенком. В этих глазах было столько доброты и нежности, что хватило бы на целый мир. Девочка носилась взад и вперед по берегу речки. Брызги, словно яркие бриллианты, поднимались из-под бегущих ножек, осыпались и снова взлетали.

— Вы посмотрите, как заразительно она смеется, — с восхищением наблюдая за дочерью, произнесла Клавдия.

Бабка внимательно посмотрела на внучку. Да уж, Клавдии любви не занимать, она в ней струится по всем частичкам ее тела. Может, потому ей и выпала честь быть матерью Катерины. Когда столько любви, то становишься больше, чем ты есть на самом деле, и тебе не нужна сила. Любовь становится твоей силой, она ее молитва и жизнь. Она проведет ее через все невзгоды, боль и слезы, и не даст сломаться и упасть. На великом жизненном пути, им встретятся множество соблазнов, лжи и пороков, и только силой любви можно все это пройти, не запятнав себя. Что-то внутри бабки говорило, что волноваться нет причин, их надежда, их будущее в надежных руках. И сила эта в любви!

— Все верно, — усмехаясь, прошептала старуха, — я могу спокойно готовиться в дальнюю дорогу.

— В какую дорогу? — Услышав последние слова матери, удивленно спросила Соня.

Клавдия тоже повернулась и вопросительно посмотрела на бабку.

— Ты чего это вздумала, бабуль? Куда это ты собралась на старости лет?

Старуха ласково улыбнулась самым близким и дорогим для нее существам.

— Туда, мои дорогие, где нас ждут и любят. В свой последний путь.

— Мам, ты чего это? Опять у нас что-то случилось? — Озабочено глядя на мать, произнесла Соня.

— Соня, деточка, вот тебе мой последний совет, не жди никогда беды, не зови ее в дом, но уж если пришла, то не бойся. Беда смелых стороной обходит. А я готова к своему создателю на отдых вернуться. Пора, мои милые.

— Бабушка, не надо так говорить, — чуть не плача, сказала Клавдия, — как же мы, нам без тебя не справиться, мы не имеем твоей силы, а ты сама говорили, что ребенок не простой.

Бабка успокаивающе похлопала внучку по плечу старческой, но еще крепкой рукой.

— Послушай меня дорогая, Клавдия, только не перебивай, а вникни в мои слова. Я когда-нибудь тебе врала?

— Ну что ты, бабушка! — Возмутилась Клавдия.

— Ну а коли так, то слушайте. Радуйтесь, мои дорогие, а не плачьте. Бог меня к себе призывает. Всю жизнь я служила Господу нашему, а уж как получалось, то узнаю, представ на суд его праведный. Долго я пожила на белом свете, многое повидала, пора и на покой. И вам мой наказ, — повернувшись к застывшим женщинам, старуха окинула их строгим, но любящим взглядом, — пуще глаза берегите девочку. А силу тебе, Клавдия, твоя любовь огромная заменит, да сердце подскажет. Ведите ее путем просветления и веры в Бога, будьте ей добрыми учителями, помогите постичь истину. Это не легко, но и не трудно. Она доступна видящему и слушающему. У этого ребенка внутри две личности, они будут, как два врага, все время пытаться уничтожить друг друга. Я вижу на ее пути слишком много душевной боли. От вас будет зависеть, чем для нее эта боль обернется, познанием и нахождением верного пути, или же ненавистью и разорением. Но я в вас верю, и потому ухожу с легким сердцем.

Женщины сидели притихшие, понимая, что спорить с бабкой бесполезно, ее слово закон, так уж повелось, и не им это менять. И раз она так сказала, значит, так тому и быть.

— Катерина, — нарушив молчание, позвала ребенка Клавдия, — а ну скорей к маме.

Девочка засмеялась, подбегая к сидящим женщинам. Клавдия взяла на руки ребенка и крепко прижала к груди. Женщины переглянулись, поняв друг друга без слов. Бабка счастливо улыбнулась.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg