«Заговор конца света»

Заговор конца света (fb2) - Заговор конца света 559K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Константин Павлович Максимов

Константин Павлович Максимов Заговор конца света

А может быть <…> будет он тихо корпеть над нашими каракулями и искать, где, в какой точке пересекаются выводы из теории М-полостей и выводы из количественного анализа культурного влияния США на Японию, и это, наверное, будет очень странная точка пересечения, и вполне возможно, что в этой точке он обнаружит ключик к пониманию всей этой зловещей механики…

А. и Б. Стругацкие

Глава 1 Рубеж

Под бременем седин

Я чувствую впервые,

Что мир сей посетил

В минуты роковые.

Б. Чичибабин

Мы живем в переломное время.

Будущее все сильнее «запускает щупальца в сердце сегодняшнего дня»{1}. Все стремительнее меняется мир. И все чаще вспоминается известное китайское проклятье насчет «эпохи перемен».

В этом смысле все мы проклятые. Нам выпало оказаться сразу на рубеже веков, тысячелетий и эпох. Точнее, на бруствере, за которым — Неизвестное. Согласно абсолютному большинству традиций близится конец человеческой истории. Конец прежнего видения мира. Глобальная смена парадигм.

Привычная реальность вдруг начинает расплываться, утрачивать прежние очертания. Сдвигается коллективная «точка сборки». Усиливающиеся мистические настроения уже не удается списать на сопутствующие эффекты круглой даты (хотя «магия нулей», безусловно, играет определенную роль). Сама наука — этот некогда несокрушимый бастион атеистического материализма и механицизма — в последние годы интенсивно осваивает совершенно иные принципы и подходы, во многом совпадающие с эзотерическим (то есть доступным только для Посвященных) знанием древних{2}.

Наступающая эпоха рискует превзойти самые смелые фантазии. Недаром С. Лем, знаменитый фантаст и футуролог, именно фантастике отдает первенство в отношении достоверных прогнозов. Обратимся к ней и мы: фантастическая литература станет одним из основных предметов нашего исследования. «В частности, такая, в которой надежды и страхи настоящего уже нашли свое отражение в будущем. Такая, в которой особенности грядущих перемен уже подмечены: они либо художественно осмысленны, либо грамотно доказаны, либо высмеяны и доведены до абсурда»{3}.

В прошлом году появилось сразу несколько романов, удовлетворяющих данному требованию: «Все способные держать оружие…» А. Лазарчука, «Заговор Посвященных» А. Скаландиса и «Год Лемминга» А. Громова (вместе с другим, более ранним романом «Мягкая посадка» составивший дилогию). Все они описывают первые десятилетия XXI века. Мир «полнейшего благополучия и высочайшей стабильности», по сравнению с двадцатым — подлинный Золотой век. Но это благополучие — лишь затишье перед бурей, неизбежным концом света.

«Есть конкретная дата: в ночь на двадцать четвертое декабря две тысячи двенадцатого года»{4}.

В романе Лазарчука кровожадные майя, вторгшиеся из параллельного мира, практически полностью уничтожают человеческую цивилизацию. Не сразу бросается в глаза, что «старые меха» изрядно затасканной со времен Уэллса идеи здесь наполнены новым содержанием. Лазарчук — писатель весьма эрудированный в вопросах эзотерики. И майя он использует главным образом в качестве знаковой фигуры, символе грозных и неотвратимых перемен. Дело в том, что в календаре майя окончание «Великого цикла» (в последней стадии которого максимально обостряются все традиционные межцикловые катаклизмы) как раз приходится на 2012 год{5}. До этого момента Земля должна быть полностью очищена, включая сердца людей. В результате появится, по сути, совершенно новая цивилизация, никак не связанная с нынешней[1].

Более глубокий подтекст обнаруживается при сопоставлении романа с рассказом Б. Лемана «Окно». Своеобразное окно в другой мир открывает совершенно идиллическую, на первый взгляд, картину, как бы вбирающую все неосознаваемые мечты по идеальной жизни. Но пастораль здесь только маска, скрывающая ужасную истину. Милая семейка, искусно сыгравшая на одной из самых чутких человеческих струн, — вечной тоске по Золотому веку, — оборачивается сборищем людоедов в поисках новых пищевых ресурсов. Примечательна вот эта связь самого прекрасного и самого жуткого, идущих рука об руку.

Герои рассказа Лемана, как и «Всех способных держать оружие…», не собираются сидеть сложа руки в ожидании момента, когда «в один кошмарный день миллионы этих тварей одновременно выпрыгнут из таких же окон по всему миру, внезапно заполняя его, словно облако гигантской хищной саранчи»{6}. Ключевой момент выбранной ими стратегии нашел отражение уже в самом заголовке романа Лазарчука.

«Мы знаем, когда проклятое окно становится проницаемым, это время нам известно с точностью до секунд. Нашему начальству необходимо предупредить весь мир — через ООН или как-то иначе. В каждом населенном пункте планеты нужно установить систему предупреждения, и в опасный момент она должна подать сигнал сиреной или колоколом. И когда раздастся сигнал, все должны хватать оружие и ждать»{7}.

Громов так же ассоциирует завершение человеческого цикла с физическим концом человечества. Только в роли безжалостных убийц у него выступает грядущая раса адаптантов — «новая нечеловеческая раса Земли». Нашествию адаптантов полностью посвящен роман «Мягкая посадка», для героев которого профессиональные навыки владения оружием оказались необходимейшим условием выживания.

У Скаландиса Последняя Русская революция происходит в августе 2017 года — прямая отсылка к двум самым громким переворотам в российской истории XX века. (Интересно, что и у Лазарчука, и у Скаландиса в самом начале XXI века в России восстанавливается монархия.) И тоже ничто не предвещало каких-либо потрясений, да еще во всемирном масштабе.

«Как раз начиналась новая эпоха стабильности, когда человечество подводило жирную черту под всеми страшными катаклизмами минувшего века, и опять была ясна перспектива, и не нужно стало бояться завтрашнего дня, потому что в принципе он будет таким же, как сегодняшний, только лучше, и покатятся вперед годы и десятилетия. Жить в таком мире удобно, тепло и уютно — здорово, но писать и читать о нем — скучно. Вот почему опять резко поднялся рейтинг фантастических сочинений: космических опер, эзотерических триллеров, мудреных раздумий киберпанков и романтических фантазий современных сказочников»{8}.

Эзотерический триллер — так, по видимому, можно определить и жанр самого романа «Заговор Посвященных». Его действие разворачивается в двух временных плоскостях, до самого финала независимо друг от друга (хотя и объединенных общностью целого ряда героев, освободившихся от власти земного времени).

Симон Грай, жандармский штабс-капитан, живет в удобном, теплом и уютном мире Российской Империи XXI века. Впрочем, преступников как будто меньше не стало (по какой-то странной прихоти полиция здесь именуется жандармерией, и наоборот), да и работу начальника отдела убийств легкой никак не назовешь. И как раз в канун вожделенного отпуска штабс-капитану неожиданно поручают — причем на самом высоком уровне — очень странное дело, связанное с Всемирным Братством Посвященных…

Каскад дальнейших событий, закрутивший в своем вихре бравого капитана, вызывает в памяти фантасмагорический роман Г. К. Честертона «Человек, который был Четвергом». Даже имя честертоновского героя, полицейского-философа Сайма, созвучно Симону. Будучи самым обыкновенным человеком, он внезапно удостаивается особой миссии: «Дело обстоит так: глава нашего отдела, один из лучших в мире сыщиков, давно полагает что самому существованию цивилизации скоро будет грозить интеллектуальный заговор»{9}. Символом этой угрозы являются анархисты. «Существует могучее философское движение, и состоит оно из внешнего и внутреннего круга. Можно бы назвать внешний круг мирянами, а внутренний — жрецами». Вполне естественно, что эффективно противостоять великому заговору способны люди, сами не чуждые философского (анархического) склада ума: «обычный полисмен не может обнаружить ересь».

Как и честертоновские анархисты, «Посвященные — граждане Вселенной»{10}. «Внутренним кругом» можно счесть Владык — Посвященных высшего ранга, «избранных среди избранных». Еще более высоким статусом обладают Избранные Владыки и Демиурги.

Сайм успешно внедряется в Центральный Совет Анархистов (чаще именуемый Советом Дней, поскольку он состоит из семи членов, зовущихся по дням недели), предварительно пройдя испытание в подземелье лондонской ветви Совета, где получает звание Четверга. Симон встречается в резиденции Братства с его главой, Владыкой Урусом, который выносит свой вердикт: «это возможный Номер Три». В итоге новоявленный Посвященный становится членом Избранной Семерки, призванной решить судьбу мира.

«Никогда не попадал в такое глупое положение. <…> Значит и вести себя надо глупо» 8. Хотя бы для того, чтобы сохранить рассудок. В череде самых невероятных происшествий логики и психологической достоверности не больше, чем во сне (не случайно честертоновский роман имеет подзаголовок «Страшный сон»). Вокруг не лица — маски, и маскараду нет конца. «Да, Петр Глотков — полковник Главного разведуправления Генштаба, и он же — Роджер Трейси, полковник Агенства национальной безопасности США. И все-таки прежде всего он — боевой шарк Черной гвардии Шагора»{11}.

Сайм постепенно приходит к убеждению, что его противником является не кто иной, как сатана собственной персоной. Симону прямо сообщается об этом факте: «Ты знаком с Демиургом, лично знаком. Догадался? Нет? А почему спрашивал об имени Шагора? Так вот знай: у него много имен, очень много. Наиболее известные такие: Ариман, Иблис, Мара, Самаэль, Вельзевул, Яньло, Люцифер, Шайтан…» Обыденная реальность рассыпается окончательно.

Напротив, описание жизни Давида Маревича, второго главного героя романа Скаландиса, буквально перенасыщено характерными приметами времени. Давид, Посвященный-экстрасенс, представляет портрет типичного «восьмидесятника». Традиционная российская черта — позднее психологическое взросление — в этом поколении нашла особенно яркое воплощение. Такие люди легко увлекаются (как правило, потребляя только готовые истины), пылко чему-то служат, разочаровываются, ищут новых кумиров… Но все страсти и увлечения совершенно не затрагивают душу, в которой царит пустота. Серьезная душевная работа просто не ведома «вечным мальчикам». (Давида можно отождествить с Грегори — экзальтированным поэтом-анархистом из честертоновского романа.)

Начало Перестройки стало для «восьмидесятников» звездным часом. Их энтузиазм (на первых порах) не знал границ. Правда, политика мало интересует нашего героя, хотя каким-то боком он уже успел приобщится к диссиденскому движению. Совсем другое дело — предпринимательство. Именно в первые перестроечные годы те, кто пошустрее, сколачивали гигантские состояния. Предприимчивость Давида уступает только его восторженной наивности, а вместе эти качества привели его прямиком в Группу, одну из первых коммерческих организаций «нового типа».

Истории создания и деятельности «Группы спасения мира» посвящены, пожалуй, наиболее интересные страницы романа. Ведь тогдашняя реальность превосходила самые гротесковые выдумки. Скажем, «безумный коллектив: половина евреев-диссидентов, половина чекистов-„отставников“», образующий костяк Группы, воспринимается в лучшем случае как остроумное наблюдение. (Кстати, в учредительных документах Группы фигурировали в том числе и «анархисты» — эвфемизм «антикоммунистов».) Сохранить внутреннюю порядочность перед внезапно отрывшимся океаном соблазнов удалось считанным единицам. Вчерашние непримиримые идеологические противники оказались объединенными идеей выживания, ставшей их единственной идеологией. Выживания любой ценой.

В результате у Скаландиса получился едкий пасквиль на перестроечную эпоху «первоначального накопления». Обыграны практически все ее основные мифологемы (тут и заговор спецслужб, и сакраментальное: «идеи сионизма в нашей стране всегда шли рука об руку с идеями демократии»). Лукавое предупреждение о случайности возможных совпадений с реальными событиями и людьми вряд ли способно ввести в заблуждение. Словно специально дразня, автор наделил известных личностей весьма прозрачными псевдонимами. Так появляются режиссер-предприниматель Ромуальд Коровин (Ролан Быков), академик-футуролог В. Е. Ладинский-Пестель (И. Бестужев-Лада)… Кто скрывается за личиной модного писателя-фантаста Грегора Шунтикова, мы предоставим догадаться читателям.

Немаловажен и тот факт, что Скаландису лично довелось поучаствовать в издательском бизнесе, и со спецификой торгово-коммерческих структур он знаком не понаслышке. Видимо, по этой причине описание эволюции Группы получилось таким наглядным, словно предназначенное для иллюстрации цикла Адизеса[2]. Одновременно ее можно рассматривать как печальную метафору всего переходного периода: от начального этапа романтических идей до заключительного состояния «прогнившей насквозь конторы со всеми ее дрязгами и интригами», когда все заявленные цели свелись к «одной, главной — извлечению сверхприбыли».

Идентичную эволюцию претерпевает и Давид Маревич. От романтических увлечений он избавляется на удивление быстро, и вот уже оскаливает зубы мелкий, но опасный хищник. «Он и мечтал-то теперь прежде всего зарабатывать деньги — побольше и побыстрее». Как известно, решающим этапом в судьбе отечественного бизнеса стал августовский путч. Только Давид исчез из нашего мира чуть раньше — у него была собственная судьба. Судьба Посвященного.

Глава 2 Дуализм

Абсолютная безжалостность — такое же неотъемлемое свойство Мира, как и Его бесконечная милость.

А. Сидерский

Строго говоря, назвать триллером роман Скаландиса нельзя. Хотя некоторое количество погонь, перестрелок, трупов и «расчлененок» там и наличествует, но вся эта атрибутика имеет откровенно второстепенный характер. Держать сюжет она не в состоянии, и вообще смотрится инородным телом (скорее играя роль товарного ярлыка).

Под «триллеровской» оберткой скрывается самый настоящий «роман идей». В полном соответствии с духом времени, главенствует у Скаландиса столь модная ныне тема эзотерики, приобщения к Высшему Знанию.

«Посвящение есть процесс обретения Знания. Все Посвященные получают Знание в очень компактной, но ограниченной форме. Мгновенно узнают, что будут жить вечно, что смерть — это не смерть и что они не одиноки в мире»{12}.

В перспективе перед Посвященными открывались два пути: «одни рвались всегда вперед и вверх и называли себя Белыми Птицами, а другие призывали к покою, порядку, неизменности и стремились от века только вглубь, в глубь себя. Они назывались Черными Рыбами».

Так появились две основные конфессии Посвященных — Белые и Черные. Обе интенсивно вмешивались в земную историю. «Белые — чтобы создавать все новые и новые религии. Черные — чтобы скупать людские души и мешать движению человечества вперед. И так было всегда. Но в целом Вселенная находилась в равновесии».

Их представителей можно без труда распознать в неразлучной парочке из романа А. и Б. Стругацких «Отягощенные злом». Агасфер, Вечный Жид, Искатель и Ловец Жемчуга Человеческого — безусловно Посвященный, причем из разряда Избранных. Его напарник-оппонент имеет еще более высокую степень Посвящения. Подобно Владыке Шагору он вправе сказать о себе: «У меня много имен. Меня зовут Гончар, Кузнец, Ткач, Плотник, Гефест, Гу, Ильмаринен, Хнум, Вишвакарман, Птах, Яхве, Милунгу, Моримо, Мукуру…»{13}. Или попросту — Демиург.

Хотя маски и роли здесь поменялись местами (по классификации Посвященных Агасфер должен быть отнесен к Черной Конфессии, а Демиург, в свою бытность человеком породивший новую религию — к Белой), сохраняется полярность противостоящих друг другу стихийных сил Вселенной. Это заложено уже на уровне наиболее базовых инстинктов, регулирующих поведение любого живого существа. «Врожденной является преследуемая цель. Классификация инстинктов — это классификация генетически определенных целей каждого индивидума в популяции» 10.

Цель эволюции одна — выживание. Как показал еще Н. В. Тимофеев-Ресовский, единицей естественного отбора является не отдельный индивид, а популяция в целом. Но выживание популяции возможно только за счет выживания ее представителей. Поэтому в каждом из них сосуществуют две противоположные программы поведения: инстинкт самосохранения индивидуума (эгоистическое поведение или Е-поведение) и инстинкт сохранения собственной популяции (альтруистическое поведение или А-поведение). Комбинация Е- и А-поведения дает инстинкт половой любви и как его прямое продолжение — материнский (родительский) инстинкт (сохранение собственного потомства).

Не менее важно, что генетически закреплен и ответный инстинкт — в надежде на альтруистический инстинкт популяции — обобщенный инстинкт ребенка. Религия (вера в Спасителя) появилась на самых ранних этапах человеческой истории в значительной мере благодаря этому инстинкту, уже как взрослое повторение детского опыта. Его мифологизированным символом является идея Бога. «Взывая к Богу, мы на самом деле взываем к социуму, к заложенному Природой в генах общественному фонду А-поведения»{14}.

Если Бог — символ абсолютного альтруизма, то Люцифер (Дьявол) — символ абсолютного эгоизма. Реальному человеку присущи черты обоих типов поведения, каждый из которых жизненно необходим. Разумеется, в случае конкретного индивида может демонстрироваться мера эгоизма или альтруизма, значительно превышающая среднее значение. Тогда мы говорим о законченном эгоисте или выдающемся альтруисте, хотя ни один из них при всем желании не в состоянии явить стопроцентно чистый тип. Существует вполне очевидный порог выживания, лимитирующий степень обоих качеств.

Отсюда проистекает цикличность практически всех процессов, возникающих в социуме. Усиление любого из указанных начал нарушает равновесие и ведет к увеличению деградационных тенденций: доминирование А-поведения приводит к застою, Е-поведения — к поляризации и нестабильности. Противоположное начало в этом случае играет роль отрицательной обратной связи, своим нарастанием компенсирующее негативные последствия. Но вследствие неизбежной инерционности любого процесса происходит отклонение от точки равновесия уже в другую сторону…

Таким образом, мы получаем простейшую автоколебательную систему, главным достоинством которой является динамическая устойчивость. «И организм, и популяция — такие динамические системы. Стационарное их состояние — это процесс колебаний вокруг равновесной точки. Жизнь — это процесс. И сохрани Бог (или Люцифер побери), чтобы система остановилась в точке равновесия. Это и есть смерть. Организма, популяции, социума. И в символическом, и в прямом смысле слова»{15}.

Не составляют исключения и наши Посвященные. «Для ясности проведу аналогию: религиозные фанатики и боги — это бунтовщики, революционеры, а так называемые „слуги дьявола“ — обыкновенная служба безопасности, Вселенский КГБ»{16}. Правда, в интерпретации Скаландиса с Богом соотносится Е-поведение, тогда как за стабильность социума отвечает Люцифер (один из псевдонимов Шагора), но сути дела это не меняет. И Бог, и Люцифер здесь не имеют никакого отношения к символам Добра и Зла, являясь внеэтическими категориями. Более всего им соответствует китайский символизм Инь-Ян — высший архетип всех полярных оппозиций.

Насколько нелегко поддерживать баланс противоположных сил, показывает эволюция уже знакомой нам «Группы спасения мира». Возникнув первоначально как благотворительный фонд (приоритет А-поведения), она быстро трансформировалась в группу индивидуалистов, заботящихся лишь об удовлетворении собственных интересов.

Еще более парадоксальным образом оба типа поведения воплотились одновременно в главном герое «Года Лемминга» — функционере Михаиле Малахове. С одной стороны, он обладает врожденным «чутьем правильного пути» — личным «демонием», который безошибочно сигнализирует (внезапной головной болью) о всех угрожающих опасностях. По этой причине физическая выживаемость Малахова близка к абсолютной, ему просто невозможно причинить хоть какой-то значительный вред. С другой стороны, в роли функционера он обязан заботиться об общем благе. Но высокая степень социальной ответственности подразумевает и высокую степень личного риска: ценой ошибки, измеряемой, как правило, человеческими жизнями может оказаться собственная жизнь Малахова.

«„Демонию“ наплевать на человечество — он заботится лишь о хозяине. Функционер, чтобы выжить, должен не щадить себя в служении людям. В этом странном мире все взаимосвязано. Благо функционера есть общее благо, и никуда ты от этого не денешься, хоть тресни»{17}.

Симон Грай, по-видимому, также обладает подобным «демонием». Слишком часто у него в моменты, требующие принятия решения, болит голова… Только, в отличие от Малахова, он решительно отрицает наличие здесь какой-либо причинно-следственной связи. «Этого не может быть, — убеждал он себя. — Боль не может отвечать на мои мысли. Так не бывает»{18}. Следует учесть и широкое распространение в мире Симона хэдейкина — препарата, подавляющего головную боль.

«Между тем Бог обладает двумя абсолютными функциями: не только Спасителя — но и Создателя»{19}. Бог-Создатель — символ еще одного инстинкта. Назовем его исследовательским. Один из важнейших инстинктов с точки зрения выживания: знание окружающей среды дает неоспоримое преимущество его обладателю. Однако знаний, как правило, недостаточно, аппарат для их обработки слаб, а Природа в очередной раз демонстрирует свою непостижимость… Но ответный инстинкт в генах требует объяснимости происходящего, поэтому появление фигуры Создателя становится неизбежным. Все, что непонятно, что не вписывается в имеющиеся представления — от Него.

Обратим внимание, что функции Спасителя и Создателя практически не пересекаются. Ведь они воплощают противоположные типы поведения (исследовательский инстинкт входит в комплекс базового инстинкта самосохранения). Только на этапе появления монотеистических религий произошло «великое объединение», ставшее важнейшим рубежом в эволюции человеческого сознания. Абсолютное всемогущество здесь тождественно обретению целостности человеческой психики, и тем самым — власти над инстинктами. В историческом масштабе это произошло совсем недавно, а во всей своей полноте и вовсе доступно единицам. До сих пор сохраняет актуальность более древняя (гностическая) модель, когда в роли Создателя выступает один из богов, по определению лишенный всемогущества.

«Мир создали Демиурги. Или один Демиург, что несущественно, как станет ясно из дальнейшего… Просто Великий Скульптор, он же Демиург, создал мир, далекий от совершенства, чтобы людям тоже осталось с чем повозиться»{20}. Примечательно, что Демиурга из «Отягощенных злом» отличает «измученное, но неутолимое любопытство» — тот же исследовательский инстинкт! И в обоих произведениях Демиурги ограниченно совершенны (как и созданные ими миры).

«Стремление изменить мир в конечном счете ведет к его гибели. Во всяком случае, это один из законов, которым наделил свой мир Демиург, когда создавал его… Но люди истолковали все по-своему, то есть с точностью до наоборот: мир погибнет, если не будет меняться»{21}.

Вся история жизни может рассматриваться как не прекращающая борьба против энтропии.

Поддержание внутреннего гомеостаза — первейшая задача любого организма. Оборотной стороной становится отношение устойчивого неравновесия с физическим миром, для сохранения которого необходима постоянная работа, противостоящая давлению среды. Для ее совершения требуется энергия, высвобождаемая при разрушении каких-то других систем (гомеостатов). То есть созидательный процесс всегда оплачивается разрушением, что в принципе исключает плавный характер эволюции. Вот почему «на смену плавному движению пришла последовательность скачков: накопление критической массы — взрыв, опять накопление критической масс…»{22}.

Согласно неравенству Клаузиуса-Бриллюэна, выработка информации и полезной энергии неизбежно сопровождается ростом энтропии окружающей среды, причем деградационные процессы в ней не могут быть компенсированы с использованием тех же самых источников полезной энергии и информации.

«И уже природа обнаруживает контуры того порочного круга, который в полной мере реализовался на социальной стадии: кризис неравновесия преодолевается системой за счет повышения уровня неравновесия. Ведь суть конструктивного ответа в том, что внутренняя стабилизация достигалась очередным усложнением организации, а в результате биосфера последовательно удалялась от наиболее вероятного состояния с физической средой, отношения между ними становились все более напряженными и чреватыми будущими кризисами»{23}.

В полной мере это относится к одному из самых сложных биологических объектов — человеческому мозгу, «гомеостату второго рода».

Внутренний конфликт — основная движущая сила человеческого поведения. Сейчас психология вплотную подошла к идее, что конфликт есть всегда, но становится явным лишь в тех случаях, когда психологической защиты недостаточно. Поэтому правильнее говорить не о «конфликте», а о проявлениях здоровой полярности человека, переживание которой, несмотря на всю дискомфортность процесса, ведет человека к большей цельности.

Этот процесс, обычный и универсальный для всех людей, сопровождает любое нормальное развитие, не говоря уже о личной эволюции сознания. На архетипичном уровне он воплощается опытом «смерть — воскресение» («новое рождение»).

В масштабе человечества извечным источником розни между отдельными человеческими сообществами являются этнические фобии. «Ведь если вдуматься, любая религиозная, кастовая, клановая, профессиональная и даже придуманная Марксом классовая нетерпимость — это лишь другая сторона, следствие или уродливое отображение нетерпимости этнической»{24}.

Попытка сгладить этот конфликт (подавить этническую нетерпимость в глобальном масштабе) в «Заговоре Посвященных» привела к неожиданному результату. Наряду с макроинтеграцией, когда все страны объединились в две супердержавы[3], возникло «неожиданно острое противостояние двух половинок Ойкумены». Исчез прежний объект для ненависти, но не сама ненависть в душах людей. Слишком прочны ее корни: «какая-то гадость, лежащая на генетическом уровне. Или еще глубже».

Глава 3 Инверсия

Когда-то темный и косматый зверь,

Сойдя с ума, очнулся человеком, —

Опаснейшим и злейшим из зверей…

М. Волошин

Все, что имеет начало, имеет и свой конец. Это утверждение справедливо и для человеческой цивилизации. Но прежде чем говорить о завершении, следует выяснить природу ее возникновения, что напрямую связано с появлением самого вида Homo sapiens.

У животного вся необходимая для нормального существования информация заключена в генах. Врожденные программы жизнедеятельности требуют лишь незначительной коррекции посредством обучения. В случае же человека включение природных механизмов вообще не происходит в «автоматическом» режиме. Не пройдя курса социализации, ребенок заведомо нежизнеспособен.

Приходиться констатировать, что «человек наследует биологические потребности, но не наследует информации о том, как их удовлетворить, — инстинктов способа деятельности, образа жизни. Эта самоочевидная истина и дает нам ключ к тайне происхождения человека. Приматы — не венец эволюции. Прачеловек — это очень пластичное, слабо специализированное, т. е. как и другие приматы относительно низко стоящее на лесенке биологической эволюции, существо, в отличие от других обезьян утратившее достаточно надежную коммуникацию с природной средой и себе подобными: инстинктивную видовую программу жизнедеятельности»{25}.

Подобная утрата (или резкое ослабление) стала причиной первоначального отчуждения — исключения прачеловека из природной целостности. Библейское «изгнание из рая»: трагедия вида, внезапно обретшего свободу от любых видовых запретов, но не имеющего позитивной программы существования.

Ф. Ницше был прав: прачеловек — действительно «больное животное». Компенсировать свою ущербность он мог единственным способом — за счет подражания «нормальным» животным, заимствуя у них необходимые для выживания программы. Соответствующие животные виды оказывались будущими тотемами: «образами, но существующими не идеально, в голове, а вовне, реально и объективно»{26}. Как паразит использует чужой организм, так прачеловек использовал чужие программы, носителем которых для него отныне являлся образ — задаток прамышления.

Едва не состоявшаяся катастрофа, «частичный регресс» в эволюции одной из биологических линий, на деле оказался источником принципиально новых приспособительных реакций. Но могло ли быть иначе? Одно только усложнение путем чисто количественных накоплений не способно дать переход в новое качество. Всегда необходим какой-то скачок, разрыв непрерывности в цепи эволюции. Его может дать только инверсия.

Профессор Б. Ф. Поршнев одним из первых использовал этот подход для объяснения загадки антропогенеза: «Последовательный историзм ведет к выводу, что в начале нашей истории все в человеческой натуре было наоборот, чем сейчас (если отвлечься от того, что и сейчас мы еще влачим немало наследства древности): ход истории представлял собой перевертывание исходного состояния. А этому последнему предшествовала и к нему привела другая инверсия: „перевертывание“ животной натуры в такую, с какой люди начали свою историю. Следовательно, история вполне подпадает под формулу Фейербаха „выворачивание вывернутого“»{27}.

Нашим предком было животное-паразит, лишенное своей экологической ниши и поэтому вынужденное довольствоваться чужой, вступая в симбиоз с ее хозяином. Чаще всего ими становились хищники (в те времена как раз переживающие период расцвета), в биоценозе которых троглодитиды занимали роль падальщиков и некрофагов. Для добывания костного и головного мозга им приходилось прибегать к подручным инструментам — «орудиям труда», столь долго вводивших палеоантропологов в заблуждение. Хотя неизменность примитивной технологии обработки каменных обломков на протяжении миллионов лет уже одним этим фактом должна поставить жирную точку на «трудовой» гипотезе антропогенеза…

Гораздо более важным фактором был информационный паразитизм, — рабская зависимость от поведенченских программ хозяина-кормильца, — который достигался посредством доминирования подражательного инстинкта, подавляющего и блокирующего остальные. Поскольку план отношений прачеловек также заимствовал у животных, предчеловеческое стадо по своей природе являлось бесструктурным и хаосоподобным образованием. В свою очередь, способность последовать, не раздумывая, импульсу коллективной воли, рождало совершенно уникальное образование — Пратолпу{28}.

Особенно ярко это проявлялось в минуты опасности. В нарастающем темпе происходила унификация жестов и выкриков, устанавливался единый ритм действий. Каждый индивид превращался в автомат, повторяющий движение Пратолпы. Одновременно нарастало эмоциональное возбуждение до той пороговой отметки, когда индивидуальные сознания окончательно сливались в пароксизме экстаза…

Фактически это была огромная Сверхличность, действующая и чувствующая как один индивид. По скорости реакций и мощи Пратолпы с ней не могло сравняться ни одно живое существо. Когда же опасность миновала, она вновь распадалась на отдельных членов с зачаточным самосознанием. Любая современная толпа до сих пор, пусть в значительно ослабленной форме, воспроизводит это рудиментарное ощущение первобытной свободы от всех социальных связей и запретов.

«Даже толпа умников — все равно единый бестолковый организм с животными инстинктами»{29}. Явными признаками Пратолпы обладают стаи адаптантов в «Мягкой посадке».

Чем глубже мы погружаемся в прошлое, тем сильнее проявляется подчиненность людей коллективному сознанию. На самой ранней из зафиксированных стадий развития общества инстинкты вообще были полностью вытеснены внешними нормативными регуляторами. У подобных племен этнографы всегда отмечали крайний, какой-то «антибиологический» альтруизм. Готовность пожертвовать индивидуальными потребностями ради интересов племени, иногда просто по требованию ритуала (вплоть до ритуальных самоубийств): абсолютное торжество А-поведения.

«Жизнь по чужому плану порождала множество запретов, ограничений, совершенно бессмысленных для человека как природного существа, не имеющего никаких биологических оснований. Таковы, например, половые табу, синхронизировавшие, как можно предположить, брачные отношения в сообществе с течками и брачными играми у тотема»{30}. Но табу не распространялись на членов других тотемов, что послужило одной из причин возникновения экзогамии — способе обхода запрета. В свою очередь, практика экзогамии в значительной степени повлияла на биологию вида, «расшатав» его изнутри. «Опасность вырождения — всего вероятней — следствие, а не причина инцестных табу. Она появилась из-за того, что в результате инцестных табу человек сохранял и накапливал рецессивные признаки, становясь биологически неустойчивым существом»{31}. Селекционерам хорошо известен этот эффект: элитные породы растений и животных особенно подвержены опасности вырождения.

Не здесь ли причина исчезновения, одного за другим, десятков видов гоминид, не объяснимого никакими природными катаклизмами? В условиях противоестественного отбора не всегда помогали даже исключительные адаптивные возможности. К тому же «вывернутость» животной природы открыла дорогу аномалиям, не имеющим аналогов в животном мире (по крайней мере, среди высших млекопитающих). Например, современная антропология все больше склоняется к тому, что каннибализм являлся непременным атрибутом практически всех прачеловеческих сообществ.

Симбиоз с животным-тотемом был для прачеловека не только спасительным с точки зрения выживания, но одновременно крайне тягостным и мучительным в плане повседневного существования. Жизнь по искусственному шаблону требовала подавления собственных инстинктов (которые, пусть в ослабленном виде, но все же сохранились), что порождало сильнейшее напряжение психических структур. Иными словами, наши предки пребывали в состоянии хронического психоэмоционального стресса. С целью блокирования автоматических реакций возникали особые тормозные императивы, переносящие внешнюю активность на нейтральный объект. Подобное демонстративно неестественное поведение (неадекватные рефлексы) послужило основным материалом для появления знаковой системы — языка.

«Психология человека — это физиология нервной деятельности на уровне существования второй сигнальной системы»{32}.

Более того, взаимосвязь психологии и физиологии обнаруживает вполне материальную подоплеку невероятно быстрого формирования генотипа Homo sapiens. В этом отношении крайне любопытна гипотеза академика Д. К. Беляева. «Совершить подобное чудо, по мнению академика, может лишь действие механизма гормональной, нейроэндокринной регуляции функциональной активности генов. Фактором, включающим этот механизм, является психоэмоциональный стресс»{33}.

Извечная мука селекционеров — сцепленность признаков — резко снижает число необходимых мутаций, поскольку за целый набор изменений отвечает гиперфункция одного типа клеток. То есть опять же болезнь — аномальное действие нейроэндокринной системы. Впрочем, на сходство микроцефалов с троглодитидами обратили внимание еще в прошлом веке. Еще поразительнее внешнее сходство больных акромегалией (гормональное заболевание, обусловленное развитием опухоли гипофиза) с реконструированным обликом неандертальцев.

Минус на минус дает плюс: источник стресса и критерий отбора порождаемых им генетических аномалий взаимосвязаны необходимостью существования по чужому «образу и подобию». Но по мере развития коры больших полушарий (морфологической базы компенсирующей стрессы второй сигнальной системы) дестабилизирующая роль гормонов неуклонно снижалась. Человеческий вид обретал некое подобие призрачной автономности от природной среды, что в итоге обернулось невозможностью существовать вне условий искусственных (то есть противоестественных для любого из животных).

Потребность преодолеть отчуждение, нарушенное единство с природой — одна из важнейших для ущербного существа. Заменой утраченной инстинктивной связи стала особая форма деятельности, «поиск образа», породившая такой феномен, как творчество. Подобное «возвращение» на самом деле означало еще большее удаление, завершившееся созданием «второй природы» — культуры. Этот импульс никогда не ослабевал: на протяжении всей человеческой истории за право на творчество (создание собственных образов) люди готовы были жертвовать самым необходимым. Ведь в моменты творческого подъема человек преодолевает ощущение отъединенности, переживая ни с чем не сравнимое чувство гармонии с миром. Не случайно пещерная живопись первых кроманьонцев даже по сегодняшним меркам считается гениальным произведением искусства.

Но преодолеть «первородный грех» отчуждения можно было и другим путем. Стрессовое состояние, вызванное необходимостью подчиняться системе искусственных регуляторов, разряжалось в невротической реакции разрушения. Во вспышке безумия человек крушил все вокруг (предметы материальной культуры, как и культура вообще, бессознательно воспринимались им в этот момент в качестве источника отчуждения), переступал самые страшные табу и получал величайшее наслаждение — «потерянный рай» животной естественности.

Гениальность и безумие всегда шли рука об руку[4]. Стремление к разрушению — изнанка творческого вдохновения, преступный путь в «рай». Исток же обоих состояний, их первоначальный движущий импульс порождается одной общей — первой человеческой — потребностью. Примером этой амбивалентности служит эффект катарсиса (очищение трагедией), одновременно задействующий противоположные регистры на шкале чувств. Впечатляющее свидетельство того, что уже в самых началах человеческой природы присутствует какая-то неразрешимость, неизменный источник трагедии, которую безуспешно пытается преодолеть культура…

Золотой век человечества всегда будет в прошлом: развитие цивилизации не приближает, а лишь воспроизводит на все более высоком уровне антиномию отчуждения-освобождения, извечный дуализм человеческой природы (скрытый за множеством масок греховности-святости, преступления-подвига, зла-добра и т. п.). Поэтому коллективное бессознательное хранит не только память об утраченном блаженстве, но и неимоверный ужас «вывернутого» состояния.

Именно подобное мрачное наследие вдохновляло гениальные интуиции Г. Ф. Лавкрафта, запечатлевшего шок современного человека от столкновения с чем-то совершенно запредельным. Он просто был заворожен темами вырождения, дегенерации, каннибализма… Вновь и вновь на страницах его произведений возникают монстры — странные и страшные существа, «которые передвигались на двух ногах, но при этом не были людьми». «Жуткая доисторическая традиция», вездесущий и всемогущий «Дух Зверя» у него пугающе реальны. Лавкрафт словно ощущал всю безмерную хрупкость нынешнего человеческого состояния, за эфемерной оболочкой которого дышит бездна — пропасть в миллионы лет, скрывающая изначальное безумие.

И что особенно примечательно, практически все его произведения либо основаны на сновидениях, которые у Лавкрафта с детства отличались исключительной яркостью, либо включают в себя их образы. Остается добавить сильное чувство ностальгии — часто возникающее ощущение, что он находится не в своем времени. Лавкрафт был буквально очарован прошлым, отдавая особенное предпочтение Англии восемнадцатого века. По сравнению с наступающей эпохой всеобщей механизации она олицетворяла в его глазах настоящий пасторальный Золотой век.

Глава 4 Агрессия

…ибо человеческое существо одинаково способно на людоедство и на критику чистого разума.

Р. Музиль

Есть глубокий символизм в том, что из всех безусловных рефлексов у человека в коматозном состоянии последним угасает агрессивно-оборонительный рефлекс. Впрочем, человечество всегда привлекал феномен агрессивности, обуздание которой уже в архаичном обществе считалось одной из самых сложных проблем. И до сих пор эта проблема не имеет удовлетворительного решения, несмотря на огромное количество разнообразных методик и рекомендаций.

Исследователи социальной психологии давно пришла к выводу, что склонность к агрессивному поведению досталась нам в наследство от наших животных предков. С точки зрения общей тенденции эволюции (повышение уровня неравновесия) это является закономерной платой за интеллектуальный потенциал. Усложнение условий существования требовало соответствующих моделей поведения: выживание в нестабильной системе, как правило — весьма нетривиальная задача. Имеется вполне определенная зависимость между сложностью организации (то есть оперированием более емкими информационными моделями) и эффективностью использования энергии, что предполагает ее добывание и защиту от притязаний извне.

По известному выражению А. Сент-Дьерди, мозг — такой же орган выживания, как когти или клыки. И чем выше располагается вид на «лестнице агрессии», тем более развитый интеллект ему необходим для поддержания гомеостаза со средой. Таким образом, «интеллект по одной из своих первичных функций — инструмент агрессии. Но вместе с тем — инструмент экономии агрессии, поскольку он обеспечивал достижение целей активности меньшими энергетическими затратами»{34}.

Интеллектуальные способности и уровень агрессивности хотя и связаны между собой, но зависимость эта носит нелинейный характер. В дикой природе наиболее развитый интеллект демонстрируют не «профессиональные» хищники, а неспециализированные виды (дельфин, обезьяна, ворона), которые не имеют жесткой фиксации в экологических нишах.

Как мы знаем, в эволюции гоминид очередной кризис неравновесия практически разрушил природные регуляторы вида. На новом витке эволюционной спирали поднялась во весь рост проблема формирование искусственной — «культурной» — среды обитания. Вышедшую из-под контроля инстинктов агрессивность (подстегиваемую постоянно действующими стресс-факторами) можно было уравновесить только железной уздой внешнего принуждения. В этом отношении наш предок более всего напоминал жутковатого уродца из уэллсовского «Острова доктора Моро». Уже не животное, но еще не человек — переходное существо, мучительно балансирующее между звериным естеством и огромным количеством табу, полностью регламентирующих его жизнь. «Не охотиться за другими людьми — это Закон. Разве мы не люди?»

Внутренняя солидарность предчеловеческой стаи достигалась переносом агрессии на представителей других сообществ. Причем в первую очередь — на себе подобных. Оценивая чужака, мы бессознательно «примеряем» его образ на себя (остаточное влияние популяциоцентрического инстинкта). Априорная негативная установка в случае близости обоих образов — собственного «Я» и чужака — ведет к внутреннему конфликту. Надо ли напоминать, насколько людям свойственно проецировать внутренние проблемы вовне? Самые жестокие войны — гражданские…

Доминирование А-поведения внутри стаи уравновешивалось Е-поведением в междустайных отношениях. Геноцид, дополненный каннибализмом, в прачеловеческой истории был скорее нормой, чем исключением. Самый характерный тому пример — полное истребление неандертальцев нашими предками кроманьонцами. Ни один из этих из видов, как сейчас установлено, не имел бесспорного преимущества, что сделало конкурентную борьбу особенно жестокой.

Исчезновение неандертальцев стало тем рубежом (переходом от среднего к верхнему палеолиту), за которым началась эпоха бурного развития вида Homo sapiens. Однако «образ врага», похоже, навечно вошел в арсенал культуры. По мнению Поршнева, именно в верхнем палеолите до крайности обострилось ощущение враждебности всего чужого — наследие смертельной войны с неандертальцами.

Это древнее наследие и поныне с нами. Любой этнический конфликт способен разбудить злобного джинна, сеющего смерть, и тогда толпой овладевает безумие. Причем для каждого этноса характерен свой «стереотип жестокости», автоматически всплывающий из глубин подсознания в моменты обострения межнациональной розни: «Если в Средней Азии принято сдирать с пленного живьем кожу, то в Молдавии можно столкнуться с распиливанием на циркулярной пиле захваченного в плен казака. Обоженные паяльными лампами трупы, выдавленные глаза, вспоротые животы сопровождают в повстанческих войнах действия определенных этнических групп»{35}.

Вполне естественно, что с устранением главного конкурента жертвой накопившегося агрессивного потенциала стали сначала соседние племена, а затем и сами соплеменники. Резко повысился уровень стресса — основной мутагенный фактор. Период в 15–25 тысяч лет, когда шло формирование второй сигнальной системы, можно определить как своеобразный филогенетический мост: «на протяжении этого отрезка макроморфология мозга еще менялась, позже — не менялась»{36}.

Человек как биологический вид вышел из-под влияния целого ряда прежних форм естественного отбора, но во многих отношениях так и остался незавершенным. Слишком стремителен был последний этап биологической эволюции, чтобы успеть естественным путем разрешить накопившиеся противоречия. Так проблема контроля избыточной агрессивности стала важнейшей функцией культуры: «клетку для себя человек должен соорудить сам, ибо больше некому»{37}.

Гераклит назвал войну (вражду) «отцом вещей». Действительно, вся история человеческой цивилизации является непрерывной борьбой против энтропии, следовательно — против равновесия. И столь же непрерывен процесс совершенствования нормативных регуляторов. За преодоление каждого экологического или социального кризиса приходится расплачиваться растущей нестабильностью, которая компенсируется дальнейшим усложнением социума.

Социальный прогресс — это тоже средство выживания. Можно сформулировать своеобразный закон техно-гуманитарного равновесия: чем выше потенциал производственных и боевых технологий, тем более совершенны культурно-психологические средства сдерживания агрессии{38}.

С другой стороны, из теории систем известна закономерность: в кризисной ситуации устойчивость пропорциональна внутреннему разнообразию. Вид Homo sapiens — настоящий рекордсмен по выживаемости, а исключительное внутривидовое разнообразие всегда являлось его отличительной чертой. И даже из самых общих соображений очевидно, что между профессиональным убийцей и праведником должна быть какая-то принципиальная разница.

«Мы очень мало знаем об эволюции тонкой структуры мозга. Нам известна приблизительная одинаковость анатомического строения мозга у людей, но это — не основание для вывода об одинаковости тонкой структуры, об одинаковости элементов унаследованных мозговых сетей, ответственных за те или иные способности и склонности, за силу тех или иных инстинктов»{39}.

Поршнев прямо говорит о «таинстве дивергенции, породившей людей». Расхождение признаков тогда достигло своего апогея. При колоссальном давлении неодолимой потребности в подражании и высочайшем градусе агрессивности из аморфного материала предчеловеческой психики выкристаллизовывалось «диковинное диво» Природы, величайшая из ее драгоценностей — Разум. Генезис «человека разумного» остался навсегда запечатлен в предзаданности определенных характеристик, расщепивших изначальное видовое единство пралюдей.

Современное состояние науки позволяет лишь очень незначительно приблизиться к пониманию механизма этой видовой дифференциации. Сам термин «вид» применительно к человеку практически лишен биологического содержания и используется нами скорее в смысле «видовое поведение» (некоторые базовые характеристики которого как раз определяются морфологической спецификой мозга).

Нельзя не признать, что идея врожденной неравноценности людей относительно эволюционной вертикали в наше время не пользуется особой популярностью. Для современной «либеральной» идеологии, например, она вообще относится к числу наиболее табуированных тем. Впрочем, даже «либералы» сочли бы за банальность сентенцию: «мало человеком родиться, нужно им стать». Просто некоторым из нас сделать это гораздо сложнее…

Во всяком случае, в эволюционном плане становление человека было длительным и многоступенчатым процессом. Если прибегнуть к языку библейской символики, то Первый День творения — отделение света от тьмы — соотносится с исходной сингулярностью антропогенеза. Утратив инстинктивную видовую программу, прачеловек поистине познал тьму (отчуждение от природной тотальности) и свет (блаженство нового воссоединения).

Следующий этап — таинство «разделения вод» Второго Дня. «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделит она воду от воды» (Быт. 1, 6). В эзотерической интерпретации это соответствует началу трехчастной кристаллизации Проявленного, трем космическим планам, трем мирам.

Первый мир — Небо, уровень Духа.

Второй мир — Атмосфера, уровень Души (промежуточное состояние между Небом и Землей).

Третий мир — Земля, уровень Тела.

И напрасно иронизирует Давид Маревич: «Очень мутно описан второй день творения в каноническом тексте Книги Бытия. Какую-то непонятную воду отделял Бог от воды же, посередине зачем-то твердь заделал…» На самом же деле речь идет об установлении границы между первым миром и остальными. Проявленная Субстанция (Вода) разделяется на две неравные половины: мир чистого Света «Верхних Вод» и миры «Нижних Вод». На их границе («И назвал Бог твердь небом») происходит «рождение душ», обретающих здесь свою индивидуальную форму.

В предчеловеческом стаде роль самого сильного регулятора поведения играла имитативность реакций. Пожалуй, имитативные рефлексы составляли единственное исключение в инстинктивной сфере прачеловека. Они не только избежали ослабления, но, наоборот, усилились до чрезвычайности. Способность к гипнотическому суггестирующему влиянию была оборотной стороной внушаемости. В этом заключается секрет огромных адаптационных возможностей гоминид, позволяющий им сосуществовать как с животным-тотемом, так и друг с другом.

Однако неравноценность особей по агрессивности неизбежно приводила к образованию между ними отношений соподчинения. Иерархия ослабляла горизонтальные связи первобытной общины, основанные на внушаемости. Между тем агрессивность прачеловека существенно отличалась от обычной животной агрессивности, всегда находящейся под контролем инстинктов. В самом широком смысле любое воздействие на окружающую среду можно интерпретировать как агрессивный акт по отношению к ней. Поэтому воспользуемся более нейтральным (и более общим) термином «воля», рассматриваемой здесь в качестве меры жизненной активности человека, регулируемой мозгом.

Объем воли — интегральная характеристика, куда входит и «информационный суррогат воли — знание того, когда и как ее проявлять»{40}. Иерархия первых человеческих объединений — это прежде всего иерархия воль. Контроль со стороны коллективной воли сообщества до поры успешно заменял регулирующую роль инстинктов.

Последний этап биологической эволюции оказался в чем-то подобен первому. «Выворачивание вывернутого», но уже по ту сторону животной природы, также сопровождалось частичным регрессом. Наряду с возникновением предпосылок перехода к новой эволюционной ступени появился комплекс признаков, свойственных более ранним — дочеловеческим — стадиям эволюции головного мозга[5]. Важнейшей среди них была устойчивость к внушению.

Способность противостоять коллективной воле дает значительное преимущество в борьбе за место в иерархии. Разумеется, если сохраняется суггестирующее влияние на внушаемых членов сообщества (в противном случае подобная генетическая мутация была бы нежизнеспособна). Так возникает расщепление на два вида — манипулируемых и манипуляторов, приводящее к поляризации шкалы воли. Причем уровень «личной харизмы» для каждого человека задан от рождения, а его среднее значение для «внушаемых» и «невнушаемых» отличается, по крайней мере, на порядок.

Не позавидуешь судьбе особи, находящейся в полной власти манипулятора-палеоантропа. Образ злобного магического существа, не отличающегося умом и охочего до человечины, сохранился в легендах многих народов (взять хотя бы нашу Бабу-Ягу). Выход из антибиологической зависимости беспрекословного повиновения заключался в формировании еще более искусственных отношений: «у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, т. е. не сообщение чего-либо от одного к другому, а особый род влияния одного индивида на действия другого — особое общение еще до прибавки к нему функции сообщения»{41}. Язык можно рассматривать как максимально опосредованный способ коммуникации, окончательно выделивший человека из животного царства.

Третий День творения — создание первых земных биоценозов. «И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду ее, и дерево, приносящее плод, в котором семя его по роду его» (Быт. 1, 12). Язык как самоорганизующая система — тема для отдельного разговора. Мы же отметим очередной эволюционный этап: прорыв в особую семантическую вселенную, управляемую по собственным законам.

Глава 5 Логос

Именем и словами создан и держится мир.

А. Лосев

Феномен Посвящения предполагает наличие единой универсальной основы Мироздания, соразмерной человеческой природе. Ее символом можно считать Сверхобраз, включающий в себя все возможные смыслы: «пищаль, гравилет, ТВЭЛы, питекантроп, мутант, гомункулус, партеногенез, Линия доставки, протуперанец, многомерное пространство, инкунабула, Москва, бумага, бронепоезд, капитализм, нуль-Т, римско-католическая церковь, магнитное поле, Облачный город, лазер, инквизиция…»{42}.

Слово, что было прежде мира.

Для средневековых индийских философов, например, Брахман — сущность Слова, проявляющий себя через объекты мира, а Речь — сам процесс творения 18. Современные исследования подтверждают, что именно мысль является продуктом слова, а не наоборот (в мозге человека отсутствуют выделенные центры мысли, в отличие от центров речи).

Самый, пожалуй, загадочный этап антропогенеза — обретение вот этого особого (сакрального) измерения, где только и возможны сознательные акты мышления. Генерация определенных структур, которые не имеют природных оснований, хотя возникают на основе естественного процесса — структурации психической материи. Эти структуры первичны (наподобие «врожденных идей» Декарта), то есть в принципе невыводимы эмпирическим путем из доступного человеку конечного опыта. Скажем, невозможно вывести таким образом идею бесконечности, требующую бесконечное число элементарных актов восприятия. Все первичные понятия обладают подобным свойством: сознание здесь сводится к своему содержанию — тождеству с бесконечным объектом (атрибутом Бога на религиозном языке).

«Свобода — это структурированный горизонт»{43}. Реальные возможности лимитированы наличием определенных условий, предполагающих самого носителя этих возможностей. Истинное сознание всегда имеет свои пределы. На символическом уровне это отражено в понятии «логоса» — верховного закона природы.

«Закон, которым природа живет. Закон, который не имеет ни начала, ни конца; закон, который одинаково успешно работает и в целом, и в любой частности. Мы соприкасаемся с логосом на ничтожно малом отрезке, и каждое такое соприкосновение фиксируем словом»{44}.

Проявление логоса на человеческом плане (структурация человеческой формы) и есть тот самый «нравственный закон», столь удивлявший и восхищавший Канта. Человек оказывается соразмерен Космосу, в отдельном человеческом существе претворяется бесконечность Целого — это ли не чудо?! Простая нравственная очевидность, которая неизмеримо выше рассудка, поскольку изначально «вплетена» в непостижимые для него взаимосвязи мира. И эта очевидность непосредственно дана в ощущениях, по крайней мере потенциально доступна для любого «человека разумного».

«Врожденные идеи», сопряженные с бесконечным Универсумом, являются своеобразными матрицами, на которых происходит кристаллизация особых внеприродных состояний. Их можно назвать «высшими состояниями» или «высшими функциями» — истоком любой этической или религиозной системы. Подлинный разум всегда нравственен, в отличие от рассудка.

С точки зрения физиологии мозга за «высшие функции» отвечают наиболее тонкие его структуры (возможно, лишь частично связанные с материальным субстратом), о которых в настоящее время почти ничего не известно. Но только благодаря их наличию человеку открыто знание «нравственного закона» — особого рода интуиции, позволяющей безошибочно соизмерять этичность событий внутреннего и внешнего мира. Причем законы этики не менее объективные и строгие, чем физические законы, управляющие движением звезд.

«И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы» (Быт. 1, 16–18).

Сайм, «человек, который был Четвергом», может служить воплощением Закона, данного Четвертым Днем творения. Лишь следуя «пути с сердцем», внимая голосу нравственной интуиции (который нередко звучит на пределе слышимости) человек имеет шансы действительно стать Человеком.

Однако верно и обратное. Врожденная нравственная глухота, едва уловимая генетическая аномалия не позволяет чувствовать мир вне его материального, самого грубого плана. И тогда единственное, что может быть противопоставлено разгулу страстей — страх, самый ненадежный из всех внутренних ограничителей. Но для нейтрализации этически ущербного индивида может оказаться недостаточно даже всего накопленного человечеством богатого опыта подавления инстинктивных влечений, идущих из доисторических слоев бессознательного. Наряду с духовной эволюцией существует и прямо противоположная тенденция — духовный регресс. Превращение в не-человека.

«Природа задала нам мучительную загадку. Мы действительно начинаем догадываться, что среди нас есть нелюди. Но мы еще не знаем, как быть с этим открытием»{45}.

Для наших далеких предков эта проблема была гораздо актуальней, и она была решена еще тогда, много веков назад (раз человечество вообще сумело выжить в те времена). В качестве примера воспользуемся блестящим рассказом Р. Силверберга «Костяной дом».

Современный исследователь, отправившись в прошлое на двадцать тысяч лет назад, когда только-только сформировался человек современного типа, с удивлением обнаруживает, что эти люди ничем не уступают ему самому. «Они знают, и знают абсолютно точно, что человек — венец творения»{46}. Вымирающие неандертальцы («плохие охотники и едят всякую падаль, если найдут, или же крадут добычу у других») являются в их глазах олицетворением давно пройденного этапа. Язык — вот что служит объединяющим началом. Причем не обычный разговорный, есть второй — тайный — язык, который дозволено знать только соплеменникам.

И прежде, чем героя рассказа допустят до изучения этого тайного языка, ему предстоит нелегкое испытание. Племени необходимо удостовериться, насколько в нем «силен дикарь». Иными словами — измерить глубину его человечности. Проверка самая элементарная, и каждому из нас не мешало бы задаться вопросом: «Способен ли я на сочувствие, смогу ли я обращаться с незнакомцем так, как обращались со мной?»{47}. Действительно ли я человек?

Знание «нравственного закона» становится тем признаком, который позволяет безусловно отнести данного индивида к представителям Homo sapiens. Мы же получаем еще одну шкалу, разбивающую человеческое сообщество на две несводимые категории. Горизонтальное деление «внушаемые — невнушаемые» («слабые — сильные») теперь дополняется вертикалью естественной нравственности.

В некотором роде эти шкалы взаимосвязаны. «В чистом виде суггестия есть речь минус контрсуггестия»{48}. Само возникновение языка рождено необходимостью противостоять нежелательному внушению. На новом витке спирали эволюции регрессивный комплекс признаков (асуггестия) трансформировался в качественно новый механизм физиологии высшей нервной деятельности — контрсуггестию.

«Все-таки люди очень различны. Как любил говорить один мой знакомый патологоанатом с призванием инженера, человеческий организм являет собой классический пример не доведенной до ума конструкции, впопыхах пущенной в серию на кое-как отлаженном конвейере»{49}.

Человек вышел из эволюционного отбора, в плане физиологии имея весь необходимый набор нейромеханизмов для нормального развития высших функций. Но наряду с новейшими образованиями в человеческом геноме продолжали сохраняться архаические механизмы, обеспечивающие чисто биологическую функцию выживания. Какие же конкретно признаковые комплексы (определяющие характер поведения) воплотятся в человеке — зависит исключительно от капризов генетической лотереи. Можно лишь гарантировать, что в масштабе популяции будут реализованы все мыслимые комбинации признаков. Как и в любой лотерее, крупный выигрыш составляет незначительный процент от общего числа участников, откуда и возникает ощущение «недоработанности» человеческой природы.

На Пятый День творения появились животные виды, освоившие такие различные стихии, как водная и воздушная (основа последующего разделения на Черных Рыб Глубин и Белых Птиц Высот). Для Природы сам факт участия в игре (эволюции) важнее выигрыша: максимальное разнообразие служит наиболее надежным залогом выживания.

Выше мы определили два наиболее базовых качества, выделяющие человека из животного мира. Поскольку каждое из этих качеств имеет две градации, в результате получаются четыре возможных комбинации — четыре типа поведения. Четыре основных вида, составляющих человеческую популяцию. Подробные характеристики большинства из этих видов приведены в работе Б. Диденко{50}, на «кардинальную типологию людей» которого мы будем опираться в дальнейшем.

Незнание «нравственного закона», соединенное с невнушаемостью, способно породить настоящего монстра. Агрессивность такого человека в принципе не знает границ, а огромная витальность делает его прирожденным харизматическим лидером. Единственный закон, который он признает — желание собственного Эго. По классификации Диденко обладатели подобных качеств, «предельно близкие к своему дорассудочному предшественнику, „биологическому прототипу“, подавлявшему волю людей и убивавшему их», относятся к хищному виду палеоантропов.

«В английском языке слово human, „человек“, состоит из приставки „hu“ и слова „man“. Приставка „hu“ этимологически происходит из египетского языка и означает „тигр“. Поэтому понятие „human“ буквально означает „человек-тигр“»{51}.

В Африке до сих пор существуют тайные общества «людей-леопардов», практикующих ритуальный каннибализм. В то же время в «цивилизованных» странах пресс социализации значительно повлиял на внешние формы проявления агрессивности. Определенное «смягчение нравов» объясняется также частичным истреблением на протяжении веков наиболее хищной части популяции (то есть уменьшением удельного веса генов хищников в общем генофонде). Их современные потомки зачастую даже не подозревают о собственном агрессивном потенциале, настолько глубоко он вытеснен в бессознательное. Тем не менее, они безошибочно узнаются по неодолимому стремлению к доминированию в любой ситуации и характерной «толстокожести» в этическом плане.

Диденко рассматривает хищный подвид, — суггестора, — который уступает настоящему хищнику в агрессивности и бесстрашии, зато превосходит его коварством. Это псевдолюди — оборотни, способные имитировать поведение всех прочих видов. В суггесторах вообще много «обезьяньего», регрессивные приматогенные качества здесь особенно усилены (от цинизма, проистекающего из совершенного внутреннего бесстыдства, до неконтролируемой похоти), как и стремление урвать, ухватить из доступных благ и удовольствий кусок пожирнее. Их мораль сводится к единственному: жизнеутверждение любой ценой. «Бога нет и все позволено». Самая, пожалуй, преуспевающая категория людей, в любые времена занимающая лучшие места у кормушки. (Сплошь из суггесторов состоит руководство «Группы спасения мира», да и сам Давид Маревич отмечен характерными суггесторскими «талантами».)

«Коварное и мрачное существо это владеет силами человеческого ума. <…> В его власти изменять свой вид, являясь, как человек, с руками и ногами, в одежде, имея лицо, глаза и движения подобные человеческим и даже не уступающими человеку, — как его полный, хотя и не настоящий образ. <…> Им благоприятствуют мор, голод, война, наводнение и нашествие. Тогда они собираются под знаком таинственных превращений, действуя как люди, и ты будешь говорить с ними, не зная, кто это. Они крадут и продают с пользой, удивительной для честного труженика, и обманывают блеском своих одежд и мягкостью речи. Они убивают и жгут, мошенничают и подстерегают; окружаясь роскошью, едят и пьют довольно и имеют все в изобилии»{52}.

По данным Диденко, хищные особи в «цивилизованных» странах составляют около 15 процентов: «каждый седьмой может стать истинно жестоким». Именно среди представителей этого вида встречаются откровенные нелюди (как сейчас стало модно говорить — «отмороженные»), демонстрирующие полное равнодушие к чужим человеческим жизням. Они только внешне напоминают людей, человеческая же душа у них не развилась вследствие какой-то врожденной патологии. Ведь «такие феномены, как „совесть“ и т. п., возникают в пространстве бесконечных объектов, того, что дано, но мы не знаем откуда»{53}.

Приобщенность к порядку, который срабатывает независимо от человека и его намерений, — порождается структурой на ее собственных основаниях, — отличает собственно «человека разумного». Вот только на практике реализовать действительно разумное поведение многим из его представителей весьма затруднительно. Подверженность внушению оказывается палкой о двух концах. С одной стороны, она обеспечивает гарантированную социальную адаптацию, но с другой — делает легкой добычей стадных инстинктов.

Самое же главное, внушаемый человек, пусть даже «разумный», неизбежно пасует перед агрессивным напором и харизматическим (суггестирующим) обаянием хищников: «крепких, лоснящихся, алчных, невероятно цепких и живучих, типичных какократов, вознесенных наверх, как капелька гноя в кратере чирья, сдавленного невидимыми сальными пальцами, легко швыряющих себе под ноги целые поколения»{54}. Они занимают ключевые посты во всех властных структурах (включая маргинальные), получая таким образом практически неограниченные возможности по навязыванию собственных хищнических ценностей и представлений.

Диффузный вид (то есть допускающий проникновение любых влияний и, соответственно, способный принимать любую форму) составляет абсолютное большинство человечества. Чисто количественный перевес — едва ли не единственное, что он мог противопоставить на протяжении тысячелетий зарвавшимся хищникам. Этот поведенческий архетип давно стал элементом массовой культуры: в любом из произведений «криминального» жанра на одного социально опасного агрессора приходятся десятки полицейских, олицетворяющих закон.

Но «нравственный закон» является лишь необходимым условием становления человека. Нередко только недюжинная воля способна превозмочь власть стадных инстинктов — непреодолимое препятствие для подавляющего большинства диффузных. Немногочисленным исключением из их массы стала особая категория людей, в которых счастливым образом соединилась верность «категорическому императиву» Канта и устойчивость к внешним влияниям, способным поколебать эту веру.

Диденко назвал их неоантропами — «людьми в истинном, насколько это возможно смысле слова», а в качестве главного видового отличия отметил генетически закрепленную способность к самокритическому мышлению. Благодаря ей неоантропы могут не только, наперекор хищному воздействию, самостоятельно реализовать вертикаль духовной эволюции, но и увлечь за собой других. «Возможно, именно в том заключается отличительный признак человека, что он может быть предводителем толпы дубоцефалов, а дубоцефал — нет…»{55}.

Медленный, но неуклонный нравственный прогресс человечества в целом так же свершается в результате героических усилий подобной горстки подвижников-неоантропов. К этому виду принадлежали все великие духовные учителя, с максимальной полнотой воплотившие тот Образ, по которому и был создан Человек на Шестой День творения.

Глава 6 История

Расти в высоту, измотай зверя, дай умереть обезьяне и тигру.

А. Теннисон

«Запомните, что если вы действительно в рамках духовной традиции хотите стать работниками, то прежде всего вы должны быть эффективны на уровне обыкновенного человека в социуме. Конечно, это трудно, потому что над нами Закон, мы не имеем права его нарушать. В этом смысле мы более ограничены в выборе средств, чем люди, не имеющие никакого внутреннего закона. Но зато мы имеем знания, которых нет у людей, над которыми нет Закона»{56}.

Обладатели такого знания образуют своего рода тайное братство, где каждый с полным правом может повторить знаменитый киплинговский пароль: «Мы одной крови — ты и я». Киплинг здесь упомянут вовсе не всуе. Его не менее знаменитый Закон Джунглей, давно ставший синонимом «беспредела», на самом деле символизирует именно подобное сверхличностное Откровение. Вопреки устойчивому заблуждению, этот Закон равно защищает как хищников, так и их жертв, ограничивая произвол животных инстинктов. Ведь только очень наивный или невнимательный читатель не увидит, что звериное сообщество, представленное на страницах «Книги Джунглей», является очевидной аллегорией человеческой цивилизации. В галерее характерных образов, мастерски изображенных Киплингом, мы без труда обнаружим представителей каждого из видов, составляющих человечество.

Большинство героев книги объединены принадлежностью к Свободному Народу. Свободный Народ — это народ, следующий Закону, то есть признающий приоритет высшего начала. Но так было не всегда. Согласно легенде, первым Господином Джунглей стал Тигр, совершивший первое убийство. Ему на смену пришла Серая Обезьяна, однако даже незаурядная подражательная способность оказалась не в силах заменить подлинные ум и талант. И тогда Первый из Слонов — воплощение Мудрости — постановил:

«Первый ваш Господин принес в джунгли Смерть, второй — Позор. Теперь пришла пора дать вам Закон, которого вы не смели бы нарушать. Теперь вы познаете Страх и, увидев его, поймете, что он господин над вами, а все остальное придет само собой».

Владычеству людей-тигров и людей-обезьян положило предел появление Человека. Никто из Народов Джунглей не в состоянии выдержать взгляд Маугли, даже Шер-Хан, Большой Тигр, самый свирепый хищник. Оправдалось древнее пророчество: «Ты научил человека убивать, а он все перенимает быстро». Но «каинов грех» — дар Первого из Тигров — на долгие века отравил людское существование.

Об этом свидетельствует вся история человечества: «кровавая и удивительная, великая и бесчеловечная, потрясающая воображение взлетами мысли и падениями в глубочайший мрак, под удары грязных дубин, в костры, в лагеря, в ужас войн, в мир тупоумно-наглого человека жрущего, в генезис пыжащихся ничтожеств»{57}.

«История человечества» — так называется повесть Л. Шепарда, описывающая мир, который может служить символом человеческой цивилизации после Великой Катастрофы (страшного открытия первоубийцы). Миром правят Капитаны — бессмертные клоны, за столетия безраздельного владычества выродившиеся в окончательно лишенных человеческих чувств существ. Эти «кукловоды» смотрят на людей как на сырье для жестоких и кровавых забав, таким образом взбадривая свои угасающие инстинкты.

Диффузный вид в своем большинстве, загипнотизированный (в прямом смысле) могуществом Капитанов, безропотно сносит хищнический произвол. «Плохие Люди сжигали наши дома и крали наших женщин. Обезьяны крали наших детей. Тигры смущали нас своей красотой и силой…»{58}.

Уолл, звероподобный лидер Плохих Людей, возглавляет восстание против Капитанов. Утонченному садизму деградировавших властителей он противопоставляет ярость берсерка, сеющего смерть. Но откровенный восторг от возможности безнаказанных убийств вызывает ужас и отвращение даже у его ближайших соратников. «Он был с ног до головы покрыт небольшими ранами, его рубаха и лицо были залиты кровью, и он выглядел героем, однако такого героя мы — жалкие последователи законов, написанных другими героями несколько тысяч лет назад, — уже не хотели превозносить».

Совершенно очевидно, что по своей природе Уолл ничем не отличается от прислуживающих Капитанам хищных антропоидов. «Наружу вырвалось все его безумие. Он боролся за то, чтобы мир оставался диким и отвратительным, ему под стать». Хищников всегда выдают глаза, характерный взгляд адаптанта в критические моменты: «такого исступленного выражения безграничного бешенства не могло быть в глазах существа человеческой природы — на бешенство такой силы человек просто не способен»{59}.

Но за притчевой основой повести Шепарда скрываются и более глубокие планы. Взять то странное волнение, которое испытывает главный герой при виде тигра — ощущение прикосновения к бесконечности, когда за обликом самого могучего существа на Земле открывается первозданная мощь Творца[6]. «Даже если Капитаны несли ответственность за то, как все в мире обернулось, тигры — не их вина; я был уверен, что либо тигры, либо еще какие-нибудь твари вроде них существовали всегда, чтобы люди не забывали, на каком они свете».

Слово «агрессия» происходит от латинского «adgradi»: «gradus» — шаг, «ad» — на. То есть на-ступать, наступление, экспансия. Одной из самых характерных черт человеческой цивилизации является непрерывное отодвигание границ освоенной Ойкумены. Импульс, который лежит в основе поведения агрессора, всегда выходящего за пределы дозволенного, может одновременно стать источником исследовательского инстинкта. «Между прочим, психологи знают, что высокий творческий потенциал личности часто сочетается с высоким уровнем агрессивности» 12.

Свобода, в том числе и свобода познания — всегда риск. И нужно обладать незаурядной смелостью, чтобы сделать хотя бы первый шаг по территории Неизвестного. В повести Стругацких «Пикник на обочине» ее символизирует Зона — загадочная область пространства, полная смертельных ловушек и ошеломляющих открытий. Она находятся в фокусе интересов самых разных людей, в первую очередь — сталкеров, тех «отчаянных парней, которые на свой страх и риск проникают в Зону и тащат оттуда все, что им удается найти»{60}. Сталкерство может служить олицетворением этой неуемной жажды, подвигающей человечество к взятию все новых и новых рубежей, не задумываясь о последствиях.

Профессиональный сталкер — всегда хищник, больше полагающийся на животное чутье, чем на следование моральным нормам. В этом смысле наиболее показателен Стервятник Барбридж, сталкер-патриарх, чья жизнь стала воплощением принципа: «Пусть мы будем здоровы, а они пускай все подохнут». Рэдрик Шухарт, главный герой повести, следует той же проторенной дорожкой. Мы видим, как с годами у него исчезают последние запреты, связанные с самим негласным кодексом сталкера. Сейчас он готов на поступки (вынести из Зоны «ведьмин студень» или хладнокровно использовать поверившего ему человека в качестве одноразовой «отмычки»), на которые был способен только Стервятник. «Их слишком много, Стервятников, почему и не осталось ни одного чистого места, все загажено…»

«Ни для кого не секрет, что человек делает с планетой то же самое, что раковая опухоль с пораженным ею организмом»{61}. Как известно, раковая клетка отличается от нормальной отсутствием внутреннего регулятора, ограничивающего число делений. (Поэтому хищников, в свою очередь, можно сравнить с раковой опухолью на теле человечества.) Ничем не сдерживаемая экспансия крайне неэффективна и в стратегическом плане, поскольку любое серьезное достижение требует умения сдержать свои порывы — не распыляя своих сил, сосредоточиться на главном. Вот почему все действительно важные открытия совершают не охотники за скальпами (или хабаром), а люди, способные совместить нечеловеческую свободу и человеческий закон — неоантропы по приведенной классификации. «Человек рожден, чтобы мыслить». Из героев «Пикника на обочине» к этой категории относятся Кирилл Панов и доктор Валентин Пильман, лауреат Нобелевской премии по физике. Для них жажда познания мира поистине стала «одной, но пламенной страстью» (при этом не перерастающей в фанатизм!).

Только узы культуры могут ввести разгул индивидуалистической энергетики (не уступающей энергии атомного распада) в приемлемое русло. Если человеческую цивилизацию сравнить с атомным реактором, то законопослушное большинство диффузных, знающих, что такое право и мораль, будет играет роль графитовых стержней-поглотителей. Как только не обличали их хищные лидеры, какими только обидными прозвищами не наделяли: «молчаливое большинство», «люди термидора», могильщики революций… Но именно благодаря им цивилизация до сих пор не полыхнула Чернобылем, а революции, согласно известному парадоксу Горького, в конечном счете оказываются средством для избавления от революционеров — наиболее агрессивной части человеческой популяции. И все это время, в сердцевине активной зоны, своим чередом идут процессы ядерной трансмутации (то есть антибиологического отбора) — рождаются элементы, не существующие в природе…

Интересно, что уже в самом начале повести мы становимся свидетелями успешной кооперации представителей всех основных человеческих видов. Исследовательский отряд, отправляющийся в Зону, составляют Кирилл (неоантроп), Шухарт (хищник) и Тендер (диффузный). Причина успеха столь разнородной по видовому составу экспедиции кроется в распределении функций среди ее участников. Самое главное, что отряд возглавляет Кирилл. Шухарт (в качестве проводника) и Тендер (на подхвате) находятся у него в подчинении. Пусть Шухарт, один из лучших сталкеров, способен пройти по Зоне намного дальше своих попутчиков, но только Кирилл знает, куда необходимо идти и зачем. В результате сделанное им открытие принадлежит к тем немногим достижениям человеческой мысли, каждое из которых «разом зачеркнуло целое поле недавно процветавших теорий и вызвало к жизни совершенно новые идеи».

К сожалению, на протяжении человеческой истории гораздо чаще реализовалась совсем другая модель видового взаимодействия. В финале повести экспедицию к Золотому Шару, исполняющему желания, ведет непосредственно Шухарт, а ее идейным вдохновителем выступает сам Стервятник Барбридж. Кирилл давно мертв, тогда как Стервятник процветает. Шухарт небезосновательно полагает такой расклад нормой: «Я всю свою жизнь только и вижу, как умирают Кириллы да Очкарики, а Стервятники проползают между ихними трупами…»

Неожиданная, но закономерная катастрофа подстерегает его буквально в нескольких шагах от вожделенной цели. Страшное осознание: «Я животное… У меня нет слов, меня не научили словам, я не умею думать…» Лишенный направляющей воли «человека разумного», этот совершенный механизм по достижению цели любой ценой разваливается на глазах, не выдержав минимальной рефлексии. Что же касается знаменитого пассажа о «счастье для всех», — чужих слов, механически повторенных Шухартом, — то в свете реальной практики по принудительному осчастливливанию, ныне слишком хорошо известной, он вызывает не столько умиление, сколько ужас. Ведь это «счастье» уже основано на крови: молодой Артур, сын Стервятника, хладнокровно принесен Шухартом в жертву золотому Молоху. Жертва является здесь непременным условием исполнения желаний, поэтому и заказывать их могут одни лишь убийцы…

«…а в горах отверзаются пещеры, и выходят из них, держась за руки, карлики и уроды, ночь добра, кричат они, ночь добра, всем добро, всем, вам, вам, и вам, и вам!»{62}.

Утопическое сознание восходит к наиболее архаичным пластам коллективного бессознательного, воскрешающих образ тотального А-поведения — абсолютного стадного инстинкта. Недостижимый идеал, на который неявно ориентируются любые проекты переустойства общества. В том числе и самые современные, апеллирующие к новомодным демократическим свободам, что превосходно продемонстрировано в «Годе Лемминга».

Вечные ценности не стареют. «Население любит стабильность и уверенность в завтрашнем дне»{63}. И любит, заметим, гораздо больше «такой размытой материи, как свобода». Поэтому диффузное большинство чувствует себя вполне комфортно даже под колпаком могущественных Служб, формально контролирующих все возможные вредоносные факторы. Ради заботы о себе любимом можно простить многое… Хотя на практике под разнообразными благовидными предлогами контролируется вообще все, что поддается контролю.

Чем-то общество, описанное Громовым, напоминает мир Шепарда. Обыватель в нем получает возможность играть в народную демократию, сколько его душе угодно — и полезно (повышается социальная адаптация, а, следовательно, и управляемость), и безопасно. Какой бы оборот ни принимали события, Службы, пекущиеся о физическом и духовном здоровье нации, не дадут им выйти за социально приемлемые рамки. В свою очередь, Службы находятся под полным контролем Кардинала, их создателя и бессменного координатора. За Кардиналом нет никого, и сам он — едва ли не символическая фигура, подобно бессмертным Капитанам существующий лишь в виде изображения на экране: «за последние двадцать лет он нисколько не изменился. Лыс. Бодр. Вечен».

Меняются только окружающие его люди, на суету которых Кардинал взирает в лучшем случае с любопытством, как на игры глупых хищников: «Их жизнь смешна и ничтожна, и они изо всех сил делают ее еще смешнее и ничтожнее, а вот поди ж ты — боятся. Дрожат, но упрямо лезут вверх, работают локтями — и потеют…»

Глава 7 Власть

Волкодав прав, а людоед — нет.

А. Солженицын

«Любая власть есть преступление, она является им автоматически, хочет она того или нет»{64}. Лучше кого бы то ни было это понимал сам Кардинал, только вот истинную причину предпочитал не афишировать. Все же его рассуждения о невозможности абсолютно благого действия на ответственном посту и т. п. банальности — лишь лукавые отговорки прожженного интригана. Тщательно скрываемая тайна Кардинала заключалась в полной нелегитимности его собственной власти.

Подлинная личность человека, более известного под прозвищем Кардинал, навсегда осталась тайной. «После его смерти не было обнаружено никаких записей личного характера». По сути анонимность — крайняя степень самозванства, не случайно оно оказалось заложено в основание пирамиды власти, выпестованной Кардиналом. Почти все ее функционеры были сиротами, помнящими родителей. Причем среди родителей, как на подбор, преобладали известные люди, проявившие себя на государственной службе. Только Малахову Кардинал открыл тайну: «Фамилию ты получил в детдоме, гипновнушение — в интернате». Подобным образом скрывалось сомнительное происхождение подавляющего большинства функционеров, судьба которых в точности соответствовала поговорке: «из грязи да в князи».

Существуют два радикально отличных типа властных отношений, отражающих «этическую несводимость» основных человеческих видов — хищников и диффузных. Природа «хищной власти» коренится в неоднородности индивидов по параметру воли. В соперничестве за место в иерархии хищники (люди «длинной воли») получают неоспоримое преимущество, так как они в минимальной степени связаны социальными нормами. Табельные пистолет и мозгокрут, положенные каждому функционеру во властной структуре Кардинала, одновременно символизируют ее непременные атрибуты: убийство и гипнотическое внушение.

Любая кризисная ситуация, ведущая к дезорганизации прежних социальных институтов и, как следствие, к размыванию социальных норм, особенно благоприятствует хищникам всех разновидностей. Наступает их время — период тотальной аномии, регрессия к древнейшим, докультурным формам существования. Борьба за выживание в этом случае ведется по законам животного мира, и побеждает в ней не человек, а сверхживотное — суперагрессор («крысиный король»). «Хорошую я систему сделал, когда все здесь летело вверх тормашками, — не без недостатков, но работающую… Вовремя понял, что есть уникальный шанс, свернул шеи всем, кто мешал и слишком рьяно помогал…», — ностальгически вспоминает Кардинал.

Но насильственный захват власти одновременно ставит ей предел, вытекающий из ограниченности личной воли узурпатора. (Коль скоро нет других оснований, помимо «воли к власти».) Поэтому власть может принадлежать лишь на определенных условиях, диктующих создание властного режима. Устойчивость последнего обеспечивается путем создания различных механизмов сдерживаний и противовесов в отношении потенциальных конкурентов, что ведет к дальнейшей дифференциации власти. Структуры, подчиненные лично Кардиналу, «которых и нацбез боится», ограничивают всевластие Служб.

Логическим завершением становится формирование разветвленной системы, подавляющей в зародыше любые разрушительные импульсы. Вся мощь высшего аппарата власти теперь затрачивается исключительно на поддержание существующего баланса — равновесие сил пауков в банке. Как следствие, в обществе наступает стагнация (в «Годе Лемминга» изящно именуемая «научно-технической депрессией»). Первый же серьезный кризис, влекущий неизбежное обострение всех внутренних противоречий, может стать для такого общества последним. Подобная ситуация описана в «Мягкой посадке»: в жестокой борьбе за выживание снова возобладают законы стаи, и человечество вновь двинется по тому же порочному кругу…

Если режим «хищной власти» можно сравнить с вавилонской башней, то существование в рамках определенных сакральных норм вернее всего уподобить «лестнице Иакова», соединяющей косность Земли с чистотой Неба. На социальном плане знание Закона (высшей реальности) воплощается в форме Священной Империи. Иерархия здесь имеет «спасительный» характер — как проекция надприродной вертикали человеческой эволюции на социальный организм. При этом даже самый обычный (диффузный) человек естественным образом, вовлекаясь в социальную практику, приобретает все возможности для духовного роста, вплоть до наиболее высоких, надличностных сфер.

Энергия поступательного движения возникает уже вследствие самого давления организованной массы, дающей необходимый начальный настрой. «Кто приходил к проповеди, разумеется, искренне верил, что все дело в проповеди, и очень удивился бы, а может, и возмутился, разъясни ему кто-нибудь, что величина аудитории возбуждает его больше, чем сама проповедь»{65}. В любом «традиционном» обществе полнота власти достигалась за счет вовлеченности масс в совокупный процесс трансляции сакрального опыта («священной тайны власти»), персонифицированного фигурой Императора — посредника между Землей и Небом. Космическая гармония, по законам которой упорядочивалась социальная среда, служила залогом максимальной стабильности социума.

Что касается неоантропов, то потенциал сознательной воли позволяет им осуществлять духовное восхождение без внешнего научения и даже наперекор хищному воздействию. В этом смысле каждый из них сам себе Император. Поэтому в плане социальной эволюции на данный вид возложена особая миссия. Эволюционные кризисы цивилизации неизбежны, что вытекает из неумолимого физического закона возрастания энтропии. Рано или поздно возросшая напряженность экологических и социальных конфликтов потребует достаточно радикальных реформ, корректирующих привычную картину мира. Только неоантропы обладают необходимой степенью независимости (от диктата власти любого типа) и уровнем рефлексивного мышления, чтобы принять этот вызов.

И только неоантроп способен на равных противостоять хищнику, преодолеть гипнотический страх жертвы. «Человек не должен терпеть того, чего он боится» 8. Внушающий ужас агрессор — не менее достойный вызов, чем любая задача, требующая предельного напряжения сил. А стремление «прорвать горизонт» — самый надежный критерий реального духовного роста, постоянного расширения границы возможного. В «Человеке, который был Четвергом» Сайм приводит замечательную притчу: «Помните старый рассказ об английском священнике, который исповедовал на смертном одре сицилийского разбойника? Умирая, великий злодей сказал: „Я не могу заплатить тебе, святой отец, но дам совет на всю жизнь — бей кверху!“ Так и я говорю вам, бейте кверху, если хотите поразить звезды».

Сближение священника и разбойника, чей символизм наиболее полно соответствует образам неоантропа и хищника, кажется странным только на первый взгляд. Ведь по своей природе неоантроп — удачный гибрид, пример полноценного синтеза качеств, присущих как хищникам (волевой потенциал), так и диффузным («уменье верить и повиноваться»). И у обоих антагонистических видов он наследует самое лучшее. Но сочетание данных комплексов мозговых структур, влекущих наложение противоположных психологических ориентаций, редко происходит без накладок. Гораздо чаще результатом гибридизации становятся различные патологии рассудка. Как утверждает математическая теория катастроф, из всех изменений в сложной самоорганизующей системе лишь 25 процентов идут ей на пользу. Но это цена, которую приходится платить за саму возможность появления более совершенного существа: «Вульгарный человек не сходит с ума»{66}.

В видовом отношении на каждого неоантропа приходится его несовершенный двойник (и не один!) — гибрид, вынужденный балансировать между хищной агрессивностью и одновременным ее неприятием. Нередко такие гибриды демонстрируют повышенную активность, направленную в том числе и на благие цели. Вот только нравственное чувство, единственный надежный ориентир в том хитросплетении добра и зла, которым является наш мир, у них оказывается одним из наиболее уязвимых мест. Слишком уж они поглощены достижением цели, не особенно задумываясь о цене. Результатом подобной неистовости нередко становится полная «этическая невменяемость».

Поскольку зло всегда активнее и агрессивнее добра, любая попытка заигрывания с ним заканчивается поражением добра. Но избежать этого соблазна гибриды, как правило, не в состоянии. Проблема заключается еще и в том, что по многим параметрам гибриды значительно превосходят средний уровень. Ввергнутые в борьбу за Кольцо Власти, они имеют все шансы победить… Искушение, которое постоянно испытывает Румата в средневековом Арканаре, для гибрида в конце концов становится реальностью. Разумеется, не сразу — в этом его отличие от хищника, которому просто нечем рефлексировать. Терзания совести могут быть весьма мучительными, не случайно Румата цитирует знаменитый монолог «Быть или не быть?» За арканарскими декорациями явственно проступают стены Эльсинора…

Андрей Тарковский, всю жизнь мечтавший поставить свою версию «Гамлета», так охарактеризовал замысел: «Трагедия Гамлета состоит для меня не в обреченности его на гибель физическую, а в падении нравственном и духовном, в необходимости, прежде чем совершить убийство, принять законы этого мира, действовать по его правилам, то есть отказаться от своих духовных притязаний и стать обыкновенным убийцей»{67}.

Начав мстить, Гамлет уже не может остановиться. Более того, в глубине падения он намного превосходит врагов. Необходимость убивать становится маниакальной, а убийства — все изощренней… И это при том, что одновременно он — интеллигент, выпускник Виттенбергского университета. Человек, обогнавший свое время, которому доступна совсем иная система ценностей нового, гуманного сознания. Доведенный до предела дисбаланс противоположных устремлений завершается окончательным распадом личности, срывом в пропасть безумия.

С другой стороны, в мире, пронизанном хищническим влиянием, сама проблема хищников также мыслится в категориях агрессии и насилия. Поэтому для борьбы с Терминатором (персонажем одноименного фильма, символизирующего сверхагрессора) берется такой же Терминатор, только запрограммированный на противоположные цели. Авторам подобных идей, похоже, невдомек, что цель определяют в конечном счете именно средства. По крайней мере, в фильме «Терминатор 2» был отыгран ряд моментов — забавных казусов, возникающих вследствие наложения противоположных программ поведения. Бедолага Терминатор там честно пытался соответствовать облику «настоящего» героя…

Аналогичная ситуация, но уже доведенная до гротеска, возникает в рассказе Л. Уотта-Эванса «Один из парней». Его главный герой, Капитан Космос, словно сошел со страниц комиксов о Бэтмене или Супермене. Он наделен всеми традиционными достоинствами Супергероя, но имеет весьма смутное представление о типичных человеческих чувствах. Последнее обстоятельство автор дополнительно усиливает: Капитан Космос в биологическом смысле вообще не человек (впрочем, о своей инопланетной природе он так же знает очень мало). Поскольку полноценная социальная жизнь ему не доступна, роль суперборца с преступностью становится едва ли не вынужденной. Ведь «игра в героя» ведется по очень простым правилам: «Всегда знаешь, кто плохой, а кто хороший»{68}. Настолько простым, что собственно человеческую природу можно без труда вынести за скобки.

Чем проще идея, тем она привлекательнее. В Школе, созданной Кардиналом для выявления потенциальных функционеров, формально ставка делалась на харизматических лидеров: «не воспитание особых — отсев неособых». Однако в результате сверхжесткого отбора оставались лишь те из них, «кто горд, но ради дела языком сортир вылижет». Функционер должен быть управляемым, иначе не обеспечить стабильность. Кардинал все рассчитал точно: хищником (который вообще не признает законов) или неоантропом (который следует «нравственному закону») управлять невозможно. Остается гибрид, который занимает неустойчивое промежуточное положение и по этой причине вполне доступен для внешнего программирования.

К числу подобных гибридов относится и Малахов: «генетически ты не дворянин, ты — дворняжка…» Характерный дисбаланс сознания у него четко выражен и не может не бросаться в глаза близким: «Незабвенная Юлия, ушедшая со скандалом жена, сказала однажды, что он умеет быть либо джентльменом, либо зверем, третьего состояния ему не дано, — и он подозревал, что это правда». От полного распада Малахова предохраняет железное чувство долга, за годы обучения в Школе намертво вбитое в подкорку. Следование закону для него стало абсолютным императивом, но это — внешний, писаный закон, специально придуманный такими, как Кардинал, для таких, как Малахов.

«Я не причиню вреда никакому человеку, если этого не потребуют интересы Службы…» (Из Клятвы выпускника Школы). Людоедский режим сменился «людоохранным», только цена его осталась прежней — человеческая жизнь. «А бога никакого нет, уж ты мне поверь», — убеждает Кардинал. «Нравственный закон» как символ и атрибут Бога оказался заменен архаическим символом А-поведения: для истинного функционера «индекс социальной ответственности выше тяги к справедливости». Между тем в архаическом обществе человек вообще не имеет, строго говоря, права на жизнь. И если он живет, то не по праву, а по обязанности, как часть целого, которое обязан поддерживать. В противном случае он исчезает, и все его возражения на этот счет не принимаются во внимание…

Финал, к которому пришел Малахов, по-своему закономерен. Подобно Рэдрику Шухарту, у него в руках оказались ключи от рая, вот только ситуация изменилась на противоположную. Утопический «мир честных, активных, умных людей» — формальная цель деятельности Служб — вдруг забрезжил совсем рядом, становясь реальностью завтрашнего дня. В отличие от Золотого Шара, информация на спецдискете, оказавшейся у Малахова, наоборот, закрывала туда дорогу[7]. Но мучений выбора это отнюдь не облегчило. Шухарту и в голову не могло прийти (из-за отсутствия склонности к отвлеченным размышлениям), что за достижение рая на Земле придется заплатить жизнями двух третей всего населения.

Тарантула из «Всех способных держать оружие…» можно рассматривать как предтечу Кардинала. В качестве руководителя Отдела особых операций («Три-о») он предпочитает набирать «дурачков, мечтателей, молчунов». С трудом вписывающихся в обычную жизнь девиантов путем специальных тренировок и психологической обработки превращают в «надежные и трудноуязвимые боевые машины» — те же Терминаторы, у которых вместо сердца «атомный мотор» (причем в случае главного героя романа — в буквальном смысле слова). Они призваны охранять закон и ради его торжества готовы идти на любое преступление — в этом отношении им дается полный карт-бланш. «Только во сне мы боимся крови»{69}.

Но чем неуязвимей противник, тем больше требуемая для победы над ним свобода действий. Логика подобной эскалации — «бей кверху!» — неизбежно расшатывает власть закона над личностью, что парадоксальным образом можно рассматривать в качестве закономерности более высокого порядка.

«Первое, фундаментальное оскорбление, которое закон наносит человеческому интеллекту, заключается в утверждении: „Перед законом все равны“.

Это истинно для закона, но не для жизни. В жизни мы все различны; жизнь есть результат непрерывной гениальности, которая может позволить себе роскошь создавать всех людей непохожими друг на друга и по-своему заботиться о каждом»{70}.

Глава 8 Типология

Человек рождается как бы заклейменным особым знаком, и уж этот знак ни вытравить, ни смыть, ни переделать нельзя, а видимые изменения, которые в человеке происходят, есть лишь случайности, временное, наносное, — то, что ложится поверх знака.

Ю. Трифонов

Разнообразие является неотъемлемой чертой человеческой природы. Ни один животный вид не наделен этим свойством в такой мере и на таком глубоком уровне, как человек. Обобщая отмеченные нами отличительные особенности вида Homo sapiens, попробуем взглянуть на человеческое разнообразие сквозь призму типологического подхода.

Типология — наука о типах, где под типом понимается система свойств и качеств, присущих объекту. Таким образом, типологический метод исследования человека — это, прежде всего, качественный анализ сходства и различия человеческих типов.

За основу возьмем концепцию личности, разработанную известным польским психологом и психиатром А. Кемпиньским{71}. В современной психологии принято большее значение придавать внешним (социологическим) факторам, тогда как прежние конституционные школы делали акцент на генетической предопределенности. Кемпиньский попытался нащупать золотую середину, объединяющую обе точки зрения. Ключевыми в его концепции становятся два понятия: система ценностей (система приоритетов, определяющая поведение человека) и программы действий (реализованные и потенциальные).

Основная проблема любой самоуправляемой системы, по мнению Кемпиньского, это проблема выбора. Выбор существует всегда и производится на основе конкретной системы ценностей. Возможные варианты при данной процедуре ограничены общим числом имеющихся потенциальных программ действий. В свою очередь, программы действий, как и ценностные приоритеты, делятся на предзаданные и приобретенные. Личность по Кемпиньскому имеет сложную многоуровневую структуру, среди наиболее базовых пластов психики которой он выделяет биологический, эмоциональный и социокультурный.

На биологическом (животном) уровне все в человеке подчинено сохранению своей жизни и жизни вида. И в зависимости от того, какой из двух типов Е- и А-поведения в индивиде оказался генетически подкреплен, его поступки будут отмечены печатью явного эгоизма или альтруизма. На шкале элементарных инстинктов (обеспечивающих выживание) это соответствует одному из крайних положений.

Эмоциональный уровень, как явствует из его названия, связан с природой чувств. С ним мы соотнесем видовое разнообразие людей — именно здесь проходит граница, отделяющая человека от животного.

Декарт был первым философом Нового времени, кто поместил страсти в центр своих антропологических изысканий. Именно в них он видел характерное выражение человеческой (духовно-телесной) жизни. Пусть животные обладают широчайшим спектром чувственных восприятий, страсти им не доступны по причине отсутствия самосознания.

«Отсюда становится ясным значение, приписываемое Декартом страстям. Они суть основной феномен, третий наряду с мышлением (волением) и движением и самый важный из них. Ум и воля возможны только в духовной природе, движения — только в телесной, а страсти — только в человеческой, соединяющей в себе дух и тело. Чтобы мыслить, нужна только духовная субстанция; чтобы двигаться, нужна только телесная субстанция; напротив, чтобы иметь страсти, необходимо соединение обеих субстанций»{72}.

Душа здесь понимается как промежуточная инстанция между Духом и Телом (вспомним трехчастное деление Проявленного). Страсти — движения души, средоточие всех импульсов, движущих человеком. Они равно могут стать как орудиями духовной жизни, так и препятствиями для нее. Поскольку сущность духа по Декарту состоит в мышлении, истинное познание заключается в ясном и отчетливом мышлении. А достигнем мы его или нет, зависит от нашей силы воли и ее направления.

Способность к мышлению (знание «нравственного закона») и объем воли — две стороны духовной природы — фактически определяют характер духовной жизни человека. В зависимости от степени наличия каждого из этих качеств, всех людей можно разделить либо на безнравственных и нравственных, либо на слабых и сильных. Знакомое нам деление: аналогичные шкалы качеств мы использовали для выявления основных человеческих видов. Две оси координат разбивают плоскость на четыре квадранта, две шкалы эмоционального уровня дадут четыре возможные комбинации человеческого духа.

Наделенный нравственным чувством, но не отмеченный волевыми качествами, тип диффузного человека составляет основную массу человечества. По праву его можно назвать «человеком массы», легко увлекаемым толпой (а также становящимся жертвой собственных инстинктов и страстей). В силу гипертрофированного конформизма диффузным людям крайне редко, без внешнего принуждения, удается самостоятельно преодолеть неблагоприятные обстоятельства. Поэтому, опять же, в своей массе, они духовно гибнут, если не найдут поводыря, знающего «путь наверх».

Не отягощенные «нравственным законом», зато в избытке имеющие волевой потенциал, хищники с успехом берут на себя функции лидеров толпы диффузных. Как правило, огромную силу воли они реализуют единственным образом — ее полной трансформацией в хищную «волю к власти». «Стимулом к Власти для нас должна была стать сама Власть»{73}.

Шакал Табаки из «Книги Джунглей» служит примером вида, не попавшего в классификацию Диденко. Это деграданты, от природы лишенные как нравственного начала, так и воли. Вечные «шестерки» при хищном «пахане».

И только для неоантропа, благодаря счастливому сочетанию силы воли и ясности мышления, всегда открыта дорога к вершинам духовной свободы. «Истинная свобода воли ищет истинного познания и поступает сообразуясь с ним: этим завершает человеческий дух свое существо и назначение»{74}.

Однако синтез этих качеств не всегда успешен и нередко приводит к различной патологии рассудка. Так возникает, например, поистине «гремучая смесь» пассионарности. Вслед за Л. Гумилевым мы понимаем под ней необоримое внутреннее стремление к деятельности, направленной на осуществление какой-либо (часто иллюзорной) сверхцели, которая для пассионария ценнее собственной жизни, не говоря уже о жизнях окружающих. В подобной зацикленности без труда распознаются признаки шизофренических и параноидальных синдромов, отягощающих сознание гибридов.

Если неоантропы в целом «ответственны» за нравственный прогресс человечества, то пассионарии предпочитают не объяснять мир, а изменять его (часто с противоположным результатом). Но в любом случае благодаря их совокупным усилиям история действительно движется, а не идет по кругу.

Наше деление на четыре категории людей (с приданием особого статуса последней категории) любопытным образом пересекается с наблюдениями ведантиста Гаудапады{75}. Будучи одним из самых знаменитых представителей индийской средневековой философии, он, подобно Декарту, отличался несомненной склонностью к исследованиям человеческой психики. В своих классификациях Гаудапада неизменно придерживался принципа четырехчленности, причем четвертый член у него всегда располагался особняком по отношению к трем остальным, как бы охватывая их[8].

Вообще идея подобного деления стара, как и само человечество. В идеальном государстве Платона общество подразделялось на несколько сословий. К высшему из них относились мудрецы-философы, управляющие государством. Далее следовали воины, трудящиеся и рабы. На практике этот подход наиболее глубоко был разработан в индуистской традиции, где принадлежность к определенному типу людей — кастовая система — возведена в ранг социального института. Предполагалось, что по качеству своей внутренней природы все люди принадлежат к одному из следующих типов: жрецы — брахманы, воины (профессиональные военачальники-аристократы) — кшатрии, свободные общинники-производители — вайшьи и «обслуживающий персонал» — шудры.

Брахманы и кшатрии, две высшие касты в индуизме, одновременно символизируют центробежные и центростремительные тенденции социума. Люди жреческого типа (неоантропы) и люди воинского, бойцовского типа (хищники) — люди Слова и люди Дела — равно необходимы для его нормального функционирования. Способность нарушать установленные правила, когда наступает кризис прежней формы самоорганизации общества (меняются правила игры), дает хищникам неоспоримые преимущества в плане адаптации к изменившимся условиям. С задачей физического выживания они справляются превосходно, тем самым обеспечивая выживание хотя бы части популяции. Но неизбежно наступает этап, когда необходимо начинать играть по правилам (по новым правилам). Разработка более гибких и надежных механизмов компромисса — удел неоантропов, только им это по плечу. В противном случае общество обречено на саморазрушение, что и фиксирует закон эволюционных корреляций.

«Мягкая посадка» А. Громова может служить наглядной тому иллюстрацией. Идеология гуманизма, бывшая господствующим мировоззрением Нового времени, с приближением следующей исторической эпохи все сильнее обнаруживает свою несостоятельность. И трагедия, постигшая у Громова человечество в XXI веке — это прежде всего результат непреодоленности идеологического кризиса. Не в том была беда, что две напасти — климатическая катастрофа и биологическое вырождение — обрушились одновременно. С точностью до наоборот: проблему физического выживания герои романа пытались решать в отрыве от создания новых оснований этики. А ведь в культурном вакууме человек просто не может состояться (оставаться) человеком… «Может быть, человечество выиграет борьбу за выживание, но мы не знаем, какое это будет человечество…» 26. В итоге Землю наследуют адаптанты, хищные нелюди, словно сошедшие со страниц произведений Лавкрафта.

И биологический, и эмоциональный пласты психики в значительной мере принадлежат историческому прошлому, их влияние неуклонно снижается. Наиболее активно индивидуальное сознание включается на третьем, социокультурном уровне, где потребности человека принимают социально одобряемые формы. Законы коммуникации в социуме изучает специальная наука — соционика. Основы соционической типологии были заложены еще К. Г. Юнгом и усовершенствованы литовской исследовательницей А. Аугустинавичюте, построившей систему, содержащую 16 типов информационного метаболизма. «Всякий человек как тип является специалистом в области приема и обработки информации по определенному аспекту»{76}. (Кстати, понятие «информационного метаболизма» для обозначения неоднородность людей в плане информационного взаимообмена было введено именно Кемпиньским.)

Поскольку соционику интересует преимущественно коммуникация между соционическими типами, ее еще называют социально-психологической типологией. Социотип — энерго-информационный «каркас» личности, который закладывается в самые ранние периоды жизни человека и в дальнейшем остается неизменным. Определяющие его признаки — биполярные шкалы — «являются параметрами управления психическими процессами, а не прямыми свойствами самих процессов. Следовательно, искать их строгую локализацию просто не имеет смысла»{77}. Всего существует 15 таких шкал («признаков Рейнина»), из которых традиционно выделяют базовую четверку. Каждая шкала представляет оппозиционную пару — имеет только два значения-полюса без промежуточных состояний. Здесь прослеживается определенная закономерность уже более высокого порядка: наряду с увеличением (удвоением) числа шкал на каждом последующем уровне одновременно возрастает их поляризация[9].

Любая из базовых соционических шкал фиксирует принадлежность к одному из пары элементарных (бинарных) типов. Их названия приведены по Юнгу и Аугустинавичюте:

«1. Ю. ощущающие — интуитивные; А. сенсорики — интуитики.

2. Ю. мыслительные — эмоциональные; А. логики — этики.

3. Ю. экстравертированные — интровертированные; А. экстраверты — интроверты.

4. Ю. иррациональные — рациональные; А. циклотимы — шизотимы»{78}.

Эти четыре элементарных пары признаков дают 16 возможных комбинаций — 16 типов интеллекта, которые предопределяют столько же видов интертипных взаимодействий[10]. Однако социотип можно понимать не только как структуру, но и как процесс поддержания равновесия личности со средой. Поскольку в основе любого типа всегда присутствуют асимметрия (выражен только один из полюсов биполярной шкалы), в одиночку поддерживать равновесие довольно сложно. Устойчивость достигается лишь за счет кооперации с дополняющими социотипами.

«Человек — общественное существо не только потому, что производство является общественным, но и потому, что из-за определенным образом одностороннего развития психики ему необходимо психическое дополнение, которое он получает в своем социальном окружении при общении и сотрудничестве с лицами, имеющими другие психические структуры. Несколько сообща действующих людей действуют более целенаправленно, более решительно и результативно, когда они имеют психическую опору в людях с другим психическим складом»{79}.

С точки зрения кибернетики, каждый представитель социотипа здесь выступает в качестве элемента системы «социон» — гомеостата более высокого порядка. Причем последний уже относится к категории самоорганизующихся систем, наиболее характерной чертой которых является непредсказуемость поведения. Даже если отдельные элементы такой системы имеют заранее известные характеристики, достаточно большое их количество может породить объект, по своим свойствам выходящий за пределы доступного горизонта прогноза.

Классическим примером подобного феномена служит «туча» из романа С. Лема «Непобедимый», образованная множеством металлических кристаллов с элементарной структурой. Сами по себе кристаллы обладают минимумом возможностей: «Это просто кирпичики, из которых в зависимости от потребности строится то, что необходимо»{80}. В том числе и такой грандиозный объект как «туча», способная по энергетической мощи соперничать с природными катаклизмами и обладающая зачатками разумного поведения.

Согласно Кемпиньскому, человека отличает от животного не способность к выбору, а его разнообразие. Действительно, крайне незначительная часть решений принимается на сознательном уровне. Большинство импульсов, исходящих со всех трех слоев личности, лежат ниже порога сознания. Но в их взаимодействии рождается «реальная система ценностей» — те критерии выбора, которые человек использует в реальной практике социализации.

Сформированная система ценностей эквивалентна определенному набору потенциальных программ действий. Далеко не все они могут осуществиться. Каждое принятое решение сужает поле выбора: у реализованной программы гораздо больше шансов повториться, чем у потенциальной. Так появляются «принципы» — устойчивые шаблоны поведения. Но утрата способности к риску (под которым понимается обращение к новым, еще не использованным программам поведения) — худшая из утрат, прямая дорога от гордого самоназвания Homo sapiens к «человеку системы». Впрочем, выбор есть всегда, и никуда не уйти от вечной необходимости постоянно приспосабливаться к меняющимся условиям существования.

Глава 9 Иерархия

Создают и формируют человека три силы: наследственность, среда и неизвестный фактор Икс. Вторая сила — среда — самая ничтожная из трех, а третья — фактор Икс — самая важная.

В. Набоков

Обратим внимание, что из всех пластов психики, составляющих фундамент личности, только на эмоциональном уровне («уровне страстей») типизация имеет четко выраженную иерархичность. Она напрямую связана со стадиями человеческой эволюции по пути «оразумления» и поэтому имеет естественный характер, абсолютно свободный от социального контекста. Учитывая целостность психики, можно предположить существование определенной корреляции с видовым делением и на остальных уровнях.

Начнем со шкалы элементарных инстинктов. Диффузные не отдают явного предпочтения ни одному из полюсов, в своей массе проявляя оба типа поведения: «они способны на любые крайности, на самую крайнюю степень тупости и мудрости, жестокости и жалости, ярости и выдержки»{81}. Впрочем, самые крайние степени демонстрируют «хищники» (Е-поведение) и гибриды-пассионарии (А-поведение). Деградантам, наоборот, крайности не свойственны (не хватает «пороха»), как и альтруизм, поэтому они концентрируются где-то перед «хищниками» в районе Е-полюса. Что касается неоантропов, то они максимально свободны от власти биологических инстинктов. Как говорил Конфуций: «Благородный муж в душе безмятежен. Низкий человек всегда озабочен». Место «благородных мужей» — в самом центре, вдали от обоих полюсов.

Принципиально иная ситуация на социокультурном уровне, где наличие шестнадцати типов уже предрасполагают к делению на четыре группы по четыре типа в каждой. Для подобного деления достаточно всего двух соционических шкал, выбор которых будет определять характер деления. В нашем случае интерес представляют так называемые стимульные группы, поскольку внутри каждой из них социотипы мотивируются сходным образом.

«Эти группы образуются при разбиении социона на четыре части осями экстра/интроверсия и сенсорика/интуиция:

1. Сенсорные экстраверты. Успешно реализуют себя в деятельности практического характера с расширяющимся кругом контактов. Включаются в работу стимулом статуса: престижное положение в обществе, успешное продвижение по службе, власть и влияние, внимание и уважение.

2. Сенсорные интроверты. Успешно реализуют себя в деятельности практического характера с постоянным кругом контактов. Включаются в работу стимулом благосостояния: хорошим материальным обеспечением, уверенностью в завтрашнем дне, порядком и комфортными условиями жизни и работы. <…> За счет сенсорных интровертов формируется так называемый „средний класс“ (middle class) — социальная основа любого процветающего общества. Если им хорошо, то и все общество будет развиваться стабильно, без экстремизма.

3. Интуитивные экстраверты. Самоактуализируются в нетрадиционных или постоянно обновляющихся сферах деятельности с расширяющимся кругом контактов. Включаются в работу стимулом уникальности: необычностью, перспективностью задачи, ее интеллектуальной сложностью и увлекательностью, далекоидущими и масштабными последствиями предлагаемых проектов в случае их осуществления.

4. Интуитивные интроверты. Самоактуализируются в нетрадиционных либо обновляющихся областях деятельности с постоянным кругом контактов. Включаются в работу фактором самоценности, т. е. предоставлением возможности заниматься тем, что значимо лично для них и в привычном для них темпе. Внутренний мир идей — это самое дорогое, что у них есть и ради чего они, собственно, только и станут тратить силы»{82}.

Не правда ли, приведенные описания на редкость точно соответствуют традиционным индийским кастам? В самом деле: кшатрии — сенсорные экстраверты, с их стремлением к власти над окружающими; вайшьи — трудолюбивые сенсорные интроверты; брахманы-жрецы — интуитивные интроверты, настроенные на восприятие объективных закономерностей в окружающем мире и собственной душе… А мы уже отмечали, что кастовая система в символической форме отражает многообразие человеческих видов. Разумеется, данное соответствие имеет исключительно статистический характер. Хищник, например, в общем случае может иметь любой из шестнадцати социотипов, но при этом центр тяжести всех наличных хищников будет приходиться на группу сенсорных экстравертов.

Если продолжить кастовый символизм, то деление касты на высшие и низшие проходит по шкале воли: высшие касты соотносятся с категорией «сильных». В «Заговоре Посвященных» шестеро из семерых претендентов на власть «в этой стране, на этой планете — да чего там мелочиться! — в этой Вселенной» не просто Посвященные, но Избранные.

Они настолько избранные, что могут даже не считаться с Высшим Законом. Прежде всего, это трое Орлов, основные исключения из Высшего Закона: Номер Один (Анна Неверова), Номер Два (Давид Маревич) и Номер Три (Симон Грай). Все они типичные хищники, для которых не существует никаких внутренних и внешних запретов. Особенно показательна в этом смысле Анна Неверова, Номер Один, «самое первое и главное исключение из правил»: «Женщиной я стала в четырнадцать. Бисексуалкой — в пятнадцать. Садисткой — в восемнадцать, а в девятнадцать — убийцей. Зарезала очередного слишком наглого и противного партнера».

Убийствами отмечены и остальные Номера. Давид прямо называет Симона «профессиональным киллером» (действительно, тот как-то подозрительно ловко управляется с подосланными убийцами). Но и сам Давид как минимум одного человека убил только потому, что бессознательно хотел этого. Воспользовавшись своим даром внушения, он принудил к самоубийству не в меру ревнивого бывшего мужа своей любовницы. В дальнейшем, уже получив возможность самому выбирать конкретные обстоятельства своего земного воплощения, он почему-то предпочел оказаться в роли одного из боевиков группы поддержки Симона. Недаром Анна заявляет им обоим: «Все вы для меня на одно лицо: бандиты, охранка, военные. Одно слово — людоеды».

Владыку Шагора объединяет с Борисом Шумахером озабоченность общественным благом. Это единственные члены Избранной Семерки, кто пытался повлиять на земную цивилизацию в глобальном масштабе. Судьбы отдельных людей мало волнуют этих пассионариев, ради осуществления своих идей готовых пойти на самые страшные преступления (как Владыка Шагор). У Шумахера гибридность проявилась даже в его статусе: «Избранный не-Владыка. Первый и последний в истории». А собственный опыт позволил довольно точно обозначить сущность пассионарности: «Светлая голова достается тебе от природы, а родители дают воспитание и образование. Но еще кто-то третий вкладывает в тебя представление о смысле жизни, об идее, о сверхзадаче. Этот кто-то дает и силы, и хорошую злость для достижения цели. Или не дает. Тут уж кому как повезло».

Только Владыка Урус среди них — нормальный Посвященный, награжденный особыми привилегиями «за образцовое честное служение Высшему Закону». Причем Закон он меряет по собственной душе: «Посвященным бояться нечего, в этом их преимущество. Поэтому наш долг — тащить за собой других». Поэтому неизбежны со стороны ортодоксов обвинения в излишне либеральной интерпретации Канонических Текстов. Ведь по своей природе любой неоантроп — всегда еретик с точки зрения Системы. Если продолжить аналогию «Заговора Посвященных» с «Отягощенными злом», то Владыку Уруса можно сопоставить с Г. А. Носовым — оба они Учителя от Бога (в которого сами они, впрочем, не верят).

Остается Микис Золотых, шеф Первого отдела Императорской канцелярии. Он вообще не Посвященный, но в Канонических Текстах говорится по поводу состава Семерки: «один из них, возможно и такое, от высшей касты будет в стороне…» Самое время вспомнить о шудрах, низшей из каст. По нашей классификации им отвечают интуитивные экстраверты, что на первый взгляд может показаться весьма странным: стимул уникальности как-то плохо вяжется с нашими современными представлениями о функции слуг. Но в индуистской традиции к шудрам относилась, говоря нынешним языком, «творческая интеллигенция» — танцоры, актеры, декламаторы. В унизительную категорию деградантов обладатели этих профессий попадают так же небезосновательно. Сразу оговоримся, что мы не имеем в виду немногочисленную группу подлинных интеллигентов, преимущественно неоантропов. Достаточно сравнить масштабы личности Б. Окуджавы или В. Высоцкого с представителями современной «попсы». Беспринципность и продажность работников СМИ и шоу-бизнеса давно уже стала их наиболее отличительной чертой.

Как заявил один из подобных деятелей: «Я не продаюсь, я нанимаюсь». Что ж, удел деградантов в том и заключается, чтобы обслуживать господствующие тенденции. Поэтому все социальные роли, связанные с посредническими функциями — передачей и обменом информации — наиболее отвечают природе шудр. И перечень этих ролей не менее разнообразен, чем характер циркулирующей в социуме информации: от биржевого маклера до тайного агента. Обратим внимание, что до самого начала XX века в массовом сознании профессии ростовщика, журналиста-папарацци или комедианта воспринимались как «грязные», недостойные порядочного человека.

К сожалению, в том же массовом сознании до сих пор имеется весьма смутное представление о разнице между информацией и знанием. Очень упрощенно можно сказать, что информация способна считываться напрямую (то есть процесс поддается практически стопроцентной автоматизации), тогда как овладение знаниями требует специальной работы понимания. Своего пика усилие понять достигает в творческом акте, открывающем подлинный смысл человеческого существования.

Уникальность каждого индивидуального сознания предполагает изначальную уникальность смыслов, которую можно рассматривать как персонализируемый семантический вакуум. Математическая модель этого явления была разработана В. В. Налимовым{83}. Аналогичный подход используется в современной физике, когда материальный мир рассматривается как проявление потенциальности, заложенной в вакууме физическом. Близость обоих подходов позволяет использовать для описания семантического поля готовый аппарат понятий, разработанный для теории элементарных частиц.

Все возможные смыслы существуют изначально и как-то соотнесены с линейным континуумом Кантора — числовой осью, на которой в порядке возрастания расположены все вещественные числа. «Иными словами, смыслы Мира спрессованы так, как спрессованы числа на действительной оси. Спрессованность смыслов — это нераспакованный (непроявленный) Мир — семантический вакуум»{84}. При таком подходе воспринимаемый нами Мир становится совокупностью текстов, и сам человек, его Эго — тоже превращается в особый текст. Смысловой континуум преобразуется в дискретные структуры — слова, за которыми скрыто множество смыслов. Язык можно рассматривать как инструмент, при помощи которого из смыслов рождаются конкретные тексты.

Обычная аристотелевская логика здесь не подходит. Необходима особая процедура, позволяющая опрерировать размытыми смыслами — вероятностное взвешивание смысловой оси. Проще всего сравнить ее с фильтром, из всего спектра состояний смыслового поля выбирающим конкретные значения. Смысл текста при этом сужается, зато выбор фильтра всегда индивидуален. Но самый важный момент заключается в спонтанности — основе вероятностной логики. Уже сама включенность в новую ситуацию порождает свой, уникальный фильтр понимания.

«Отбор Посвященных производится согласно Закону Случайных Чисел, и руководят этим процессом Розовые Скалы — некая высшая сущность, находящаяся на верхнем уровне бытия (в современной трактовке Розовые Скалы представляются, по существу, гигантским компьютером или нечеловеческим супермозгом, то есть вместилищем информации, функционирующим вне зависимости от воли конкретных людей)»{85}.

Современная физика насквозь математична. Как теперь выясняется, восприятие человеком окружающего мира организовано сходным образом. Кстати, в древнегреческом языке среди значений слова «логос», помимо собственно «слова», имелось и «число» («исчисление»). «Таким образом, греческие мыслители, глубоко понимавшие роль числа в Мироздании, могли бы воспринимать начало Евангелия от Иоанна примерно так: „В начале было число, число было у Бога, и Бог был исчислением“»{86}.

— А вот скажите, Владыка Шагор, почему так непреклонен великий Закон Случайных Чисел? <…>

— А я объясню вам, друг мой Борис! — молвил Шагор, поднимаясь. — Однако позвольте мне перейти на греческий. Так понятнее будет.

Как и у Налимова, в модели, представленной Шагором, самоорганизация задается отбором системы числовых значений. «Спонтанно происходящий отбор естественно считать творческим процессом, поскольку он является механизмом создания Универсума на всех уровнях его существования»{87}. Так же естественно постулировать наличие особого квазисознания — субъекта творческого начала Мироздания, которое у Скаландиса воплощают загадочные Розовые Скалы.

По отношению к семантическому континууму нам придется расширить нашу концепцию личности, добавив трансперсональный уровень: «Метаэго — творческое начало личности» 42. Отсюда происходит способность к спонтанному генерированию фильтра, порождающего новые смыслы. В зависимости от того, насколько человек развил в себе эту способность (обычно ее называют талантом), его можно поместить в одну из трех групп людей. Каждой группе соответствует определенный уровень развития души, или диапазон на шкале самореализации:

«Нижний диапазон — человек существует; его цель — самосохранение.

Средний диапазон — человек живет с удовольствием, но он бесплоден.

Верхний диапазон — человек живет созидая»{88}.

Так появляется еще одна иерархия людей: рабы, потребители и созидатели. Но только в режиме созидания сознание человека по настоящему свободно от причинно-следственных связей и открыто для творчества: верхний диапазон разомкнут в бесконечность. И только гении — одна из высших категорий созидателей — способны выходить на контакт с логосом, действуя на границе Неизвестного. Благодаря их усилиям формируется ноосфера. «Это — уже познанный, освоенный, культивированный логос. Культурная оболочка Земли. <…> Энергией ноосферы пользуются все: раб — чтобы строить раковину, потребитель — чтобы получать удовольствие, созидатель — чтобы заряжаться. Значит, раб берет из ноосферы стереотипы, потребитель — гармонии, созидатель — задачи»{89}.

В то же время редуцирование смыслов до состояния стереотипов (по определению исключающих работу понимания) ведет к образованию инфосферы — вместилища «мертвых слов». А если учесть, что на уровне рабов находится не менее 80–90 процентов всех людей, то по своему влиянию инфосфера должна намного превосходить ноосферу.

В результате, по аналогии с тремя планами Бытия, мы получаем три оболочки человеческой цивилизации:

— материальная (Земля)

— информационная (Атмосфера)

— культурная (Небо)

Глава 10 Голем

Размножившееся человеческое стадо поневоле приобретало в своей самоорганизации черты жизни муравейника или пчелиного улья.

И. Бродский

После классических работ К. Шеннона, использовавшего понятие «информация» применительно к передаче сигналов по каналам связи, это слово побило все рекорды по количеству приписываемых ему значений. Попробуем взглянуть на природу информации сквозь призму соционического подхода. «В диалектике есть понятие связи как отношения между двумя объектами (системами), когда изменение одного из них с необходимостью предполагает изменение другого. Под информацией следует понимать то, что реализует связь, конкретизирует ее. Информация — это отражение во второй системе процессов, происходящих в первой» 36.

Жизнь по чужому плану наших далеких предков явилась предпосылкой дальнейшего усложнения и развития информационного взаимообмена со средой. Решающим для социализации фактором стало формирование коммуникативного пространства на основе второй сигнальной системы. Тем самым уникальный опыт отдельного индивида получил возможность для беспрепятственного адаптирования и тиражирования в пределах социума.

Коммуникативные состояния человека лимитированы его социотипом. Сразу уточним, что здесь не имеется в виду непосредственный контроль поведения. В качестве «гомеостата второго рода» индивид в состоянии самостоятельно руководить своими коммуникативными изменениями, то есть «вести» себя. За пределами сознания остаются гораздо более тонкие моменты. «Характер поведения человека со временем тоже изменяется, значит, способ управлять своим поведением все еще человеком сознается. <…> Но с этого места обратная связь — условие, без которого самим собой управлять нельзя, — обрывается. Практически можно утверждать, что человек не способен эффективно отслеживать изменение способа управления изменением своего поведения. Содержание подобных рекурсивных фраз обрабатывается психикой человека с большим трудом или вовсе не усваивается»{90}.

По отношению к отдельной личности социум в целом представляет гомеостат третьего рода (гомеостат гомеостатов второго рода) — следующий уровень самоорганизации. Возникает естественный вопрос о возможности зарождения сознания в этой сверхсистеме. Значительные на первых порах успехи кибернетики привели к появлению расхожей метафоры сознания — компьютеру. Согласно этой точке зрения, «любая функционирующая система, способная получать и использовать информацию, идущую от среды, или вносить ее в среду, может быть квалифицирована как обладающая сознанием»{91}. Например, академик Н. Моисеев предполагает создание в будущем коллективного разума в виде общепланетного мозга, где отдельные индивидуумы оказываются в роли нейронов{92}. (Справедливости ради отметим, что намного раньше аналогичная идея была высказана в романе С. Лема «Магелланово Облако».)

Но проблема заключается в том, что подобное квазисознание может и не обладать смыслами. В давнем фантастическом рассказе А. Днепрова описан эксперимент, превосходно иллюстрирующий данный тезис{93}. Кибернетическое устройство там образуют люди, каждый из которых совершает лишь элементарный набор действий, моделирующий простейший электронный элемент. В результате организованный таким способом «виртуальный компьютер» выполнил процедуру, — перевод фразы с португальского языка на русский, — относящуюся к числу сложнейших интеллектуальных операций.

А теперь представим, что у нас есть огромная, многомиллионная масса людей, задействованных в обработке информации — управленческий аппарат одной из крупнейших стран мира. Централизованная, многоступенчатая и иерархическая система, где упрощение и специализация функций исполнителей — «информационных ячеек» — доведена до предела. Осталось добавить, что этот аппарат обладает монополией на всю циркулирующую в обществе информацию и полностью лишен контроля со стороны последнего.

Впечатляющий образ «гигантского нечеловеческого интеллекта, имя которому — Голем», вызревшего в недрах советской бюрократии, возникает на страницах статьи А. Лазарчука и П. Лелика «Голем хочет жить»[11]. Такое имя он получил не случайно: для элементарного квазисознания существование сводится исключительно к питанию, безопасности и росту. Фактически это жизнь на инстинктивном уровне, причем среди инстинктов преобладает агрессивно-оборонительный.

Конечно, отождествление деятельности чиновников с работой триггеров в некоем примитивном счетно-решающем устройстве не следует понимать буквально. Достаточно сказать, что моделирование низших (витальных) функций для кибернетики, как ни парадоксально, оказалось гораздо более сложной задачей, чем освоение операций логического исчисления. «Даже мозг пускающего слюни имбецила, который едва способен говорить и почти не понимает, что ему говорят, этот мозг как система, в которой функционируют значения, с информационно-приспособительной точки зрения несравненно более универсален, чем вычислительная машина, работающая со скоростью миллиона операций в секунду»{94}.

Если современная наука не располагает подходящим инструментарием для исследования индивидуальных подсознательных процессов, то что уж говорить о такой тонкой материи, как общественное подсознание! Позитивистский подход предусматривает последовательное конструирование все более сложных и более общих моделей окружающего мира. Постижение является успешным в той мере, в какой удается исключить из постигаемого процесса влияние Наблюдателя (то есть свести к минимуму субъективный элемент восприятия). Но это условие в принципе не выполнимо, когда в качестве объекта исследования выступает само человеческое сознание. И все попытки решения «проблемы Наблюдателя» в рамках позитивистской науки связаны со значительными модельными искажениями. «Тем самым мы точную картину физических явлений в мире покупаем ценой нашего непонимания сознательных явлений» {95}.

Однако существует развитая методология, которая позволяет успешно преодолеть данное противоречие. Эзотерический подход отличается от научного тем, что вектор постижения в нем направлен не снизу вверх (от простого к сложному), а наоборот, сверху вниз. Можно сказать, что в роли Наблюдателя здесь находится Бог. А поскольку человек сотворен «по его образу и подобию», собственно «человеческое» при этом вполне открыто для самого пристального рассмотрения. Но взгляд из такой головокружительной высоты — удел немногих избранных, сумевших преодолеть ограниченное человеческое Эго. Их опыт уникален и не доступен рядовым последователям. Приходится довольствоваться теми сведениями, которые они выносят из своих «погружений». Впрочем, магия старше науки, и подобных сведений накоплено достаточно, чтобы получить относительно цельную картину.

Из трех планов Мироздания нас будет интересовать тонкий мир — область, промежуточная между Богом и плотным (физическим) миром. Изучение его свойств составляет основной предмет эзотерики, а инструментом восприятия служит человеческая психика. Все плюсы и минусы субъективного подхода хорошо демонстрирует одно из самых масштабных описаний тонкого мира, созданное поэтом и визионером Д. Андреевым{96}.

Закон аналогий Гермеса Трисмегиста утверждает: «То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу». Любому объекту физического мира соответствует объект тонкого мира — эгрегор. Причем вначале происходит создание прототипа на тонком плане, и только затем — материализация на плотном. Концепция эгрегоров была подробно разработана российским эзотериком А. Тихомировым, чьи работы в этой области стали классикой отечественного оккультизма{97}.

Каждый, кто пытался воплотить какую-либо идею на практике, хорошо представляет степень возможного отклонения от намеченного идеала. И чем больше людей вовлечены в процесс по его достижению, тем больше вносится искажений. Не так уж редка ситуация, когда рядовой член коллектива просто не владеет информацией о подлинной цели, преследуемой лидерами. Но это еще полбеды. Поскольку первопричина создания коллектива принадлежит тонкому миру, она непосредственно не доступна даже его организаторам. Последние могут лишь догадываться, что же побудило их задаться именно такой целью и выстраивать собственные версии (с точки зрения эгрегора — обычно весьма далекие от истины).

Эгрегор — основная структурная единица тонкого мира. Свои эгрегоры есть у любой организации и даже просто группы людей. Главное условие — наличие объединяющего начала. Участие в коллективной деятельности обычно не воспринимается как насилие над собой. Человек чувствует себя на своем месте и делает то, что приносит удовлетворение. Оккультист скажет, что у данного человека открыт канал в соответствующий эгрегор (чаще всего активировано сразу несколько каналов — с эгрегорами семьи, школы, организации, где человек работает, своей нации, государства и т. д.).

«Эгрегор программирует человека двояко: внешним и внутренним способами, т. е. снаружи, жизненными обстоятельствами и событиями, и изнутри, генерируя в нем определенные мысли, эмоции и желания. Уровень свободы человека зависит от степени связи с эгрегором (ширины канала), духовного (эволюционного) уровня человека и от уровня эгрегора: чем ниже уровень эгрегора, чем ближе он к эгоистическому, тем меньше свободы оставляет он человеку»{98}.

Из всех тонкоматериальных объектов самым «плотным» является государственный эгрегор — уицраор в терминологии Андреева. Его функции сводятся к простейшим: поддержание стабильности человеческого сообщества в пределах государственной границы.

«Как и все живое, эгрегор возникает, растет, видоизменяется и через некоторое время умирает или трансформируется в новый эгрегор совершенно другого вида; последнее можно приравнять к смерти»{99}. Сравнительно недавний по времени и впечатляющий по масштабу пример такого рода — смерть государственного эгрегора — демонстрирует новейшая российская история. Фигурально выражаясь, в течение трех августовских дней 1991 года уицраор России, эгрегор великодержавной государственности, был пожран эгрегором новой власти. В итоге государственная власть качественно изменила свой характер, но не природу. Пока жива государственность — будет жив и Голем.

Из писателей к этому образу впервые обратился сам Лазарчук. Будучи одним из соавторов оригинальной концепции, он использовал ее в качестве сюжетообразующей идеи в своей фантастической повести{100}. Серьезное, даже трагическое освещение «големической» темы у Лазарчука подверглось ироническому переосмыслению в позднейшей повести Н. Ютанова «Орден Святого Понедельника». Написанная «по мотивам Стругацких», она представляет попытку продолжить летопись славных деяний сотрудников НИИЧАВО, начатую «Понедельником…» и «Сказкой о Тройке». На этот раз маги взялись за Великую проблему Ауэрса, практическим решением которой оказался не кто иной, как Голем.

«По идее, голем суть овеществленный приказ, овеществленная информация, а посему он относится к епархии теории информации в целом и кибернетики — в частности. Поэтому големов можно вполне именовать кибернетическими роботами.

Но два французких ученых — Андрэ ля Зарча и Пьер ле Лик — опубликовали труд, резко и принципиально расширяющий классификацию големов. Ля Зарча и ле Лик утверждали, что понятие „голем“ применимо не только к одноэлементным системам (каменный/глиняный болван), но и к многоэлементным („много болванов“). Человечество вполне можно рассматривать как многоэлементную систему»{101}.

Обращение к подобной теме в столь неожиданном контексте по-своему оправданно. Как заметил в отношении «Сказки о Тройки» С. Переслегин: «Строго говоря, в повести нет или почти нет столкновения личностей. Взаимодействуют между собой — строго в рамках установленных взаимных обязательств — информационные структуры административной государственности и сетевой науки. Перед нами конфликт Големов, а не людей»{102}. В «Ордене Святого Понедельника» мы получаем возможность наблюдать этот конфликт, что называется, воочию. «Овеществленные» в виде глиняных уродцев («Микеланджело и Сидур в одном флаконе»), научный и административный големы выясняют отношения между собой на кулаках: «Они визжали, катались, дубасили друг друга по мослам, грызли глиняные жилы, в общем, вели себя безобразно».

Несмотря на формальную отсылку к работе Лазарчука и Лелика[12], големы у Ютанова имеют явно эгрегориальную природу. Об этом же свидетельствуют и излагаемые в повести законы големотехники. По аналогии с азимовскими законами роботехники их тоже ровно три. Мы рассмотрим только первый, самый важный:

«Голем — это воплощенная система достижения поставленной цели».

Поставленной кем? Ответ на этот вопрос, как ни странно, совсем не очевиден. Начнем с самого появления в данной формулировке термина «система». Почему-то одних причинных связей для описания взаимодействия сознания с окружающим миром оказалось недостаточно, и понадобилось ввести системно-причинные связи.

«Многосложность, многоуровневость или многопротяженность сознания порождает такие эффекты взаимодействия этих протяжений или многоразличных слоев, что мы сами эти эффекты не можем расположить в непрерывную цепочку в реальном пространстве и времени, в том числе в реальной последовательности причинной связи. <…> И вот то измерение, в каком мы их располагаем, и называется „системой“, т. е. мы эти действия приписываем действию некоторых целостностей и вводим понятие „эффект системности“, „целостное проявление“»{103}.

Причина кроется в особом свойстве сознания — одноканальности работы души. «Одноканальность замечательна тем, что обеспечивается минимальными затратами энергопотенциала, да и то один раз — на формирование цели. Едва канал „я — цель“ образовался, все процессы в нем текут без помех, без трения; по сути, это канал сверхпроводимости для чувства и мысли» 20. Реальный путь к цели в принципе неосознаваем. Невозможно взглянуть на этот процесс со стороны, так как формирование нового (аналитического) канала повлекло бы исчезновение прежнего, а тем самым — прекращение процесса.

Отсюда мы получаем важное следствие: содержание опыта и факт извлеченности содержания опыта — разные вещи. Нельзя актом ума стать на место жизненного акта. «Допустим, ты бросаешь камень, и мозг твой мгновенно производит довольно сложные баллистические расчеты — хотя заставь тебя эти расчеты сделать на бумаге, ты провозишься неделю»{104}. Поэтому образ реальности, доступный осмыслению, всегда будет искаженным. В свою очередь, степень искажения зависит от того, насколько качественно отрефлексирован личный опыт.

Как гласит эзотерическая истина, мир определен только на втором шаге.

«Принцип неопределенности мира» тесно связан с другим существенным моментом — двойственностью человеческого сознания. В этом смысле все наши утверждения о мире принадлежат сразу двум существам — физическому и познающему. Физическое существо здесь символизирует непосредственное переживание какого-то опыта — чистое восприятие, ограниченное доступным диапазоном имеющихся у нас органов чувств. В то же время процедура познания предполагает наличие «врожденных идей», изначальных идеальных или интеллектуальных различимостей мира, свидетельствующих о понимании. Иначе говоря, требуется особое познающее существо, для которого первичные различимости обеспечивают принципиальную возможность физической включенности в мир. И только единство обоих существ может привести к синтезу — непосредственному знанию о мире. Поэтому традиционное деление на мир и сознание, отражающее мир, следует признать заблуждением. Любому событию человеческой реальности на деле уже предшествует первопонимание, которое одновременно является элементом физических событий.

В результате мы приходим к необходимости постулирования некоего минимального уровня, в пределах которого способно существовать описание явлений, включающих в себя сознание. Своего рода лимит предупорядоченности мира, где характеристики бытия и сознания нераздельны и неразличимы — семантический континуум. Но для того, чтобы реализовать включенность познающего существа, так же необходимо какое-то минимальное усилие. Причем нет никакой гарантии, что оно окажется доступным для конкретного индивидуума. Ведь подлинный акт познания — распаковка смыслов — представляет нормальный творческий процесс, для инициирования которого необходима определенная степень развития души.

Мир устроен таким образом, что любое нетривиальное знание невозможно чисто механическим путем, без специального усилия познающего, пересадить из одной головы в другую. Не случайно в эзотерике основное внимание уделяется «преобразованию себя», то есть соответствующим изменениям сознания. Однако «информационный паразитизм», когда-то послуживший фундаментом предчеловеческой истории, не только никуда не исчез, но, наоборот, развился до невероятных масштабов в эпоху информационного бума. Наглядные знаково-предметные сообщения уже сами по себе создавали иллюзию понимания. Кроме того, они легко подвергались кодированию, что до предела упрощало их дальнейшее распространение. Фактически на смену процессу понимания пришло программирование сознания, не требующее никаких дополнительных усилий со стороны объекта программирования.

«Они всегда подменяли понимание какими-нибудь суррогатами: верой, неверием, равнодушием, пренебрежением. Как-то всегда получалось, что это проще всего. Проще поверить, чем понять. Проще разочароваться, чем понять. Проще плюнуть, чем понять»{105}.

Поскольку реальный опыт оставался в большинстве своем «нераспакованным», его заменял опыт «универсальный» — продукт абстрагирования (усреднения) совокупности массового опыта. Картина мира, достроенная на его основе, существовала в совершенно ином измерении, чем реальный мир. Следует так же учесть обратное влияние носителей массового сознания, что приводит к дальнейшему надстраиванию сознательных явлений, над которыми уже окончательно утрачивается рациональный контроль. В результате возникает феномен бессубъектной информации — автономные образования сознания, воспринимаемые как конечная точка отсчета.

«Такого рода процессы, позже открытые у Фрейда, стали уже называться в психоанализе рационализацией. Все это типичная идеологическая процедура: явление сначала перевернулось, осталось непонятым, стало двигаться в других слоях сознания и подсунуло под себя некоторое высшее оправдание, чтобы самому стать якобы выводом из этого высшего основания»{106}.

Эгрегор можно рассматривать как очень точную метафору подобных объектов-призраков. («Но ведь не доказано, что големы существуют»{107}.) А сам тонкий мир тогда оказывается моделью коллективного бессознательного, невероятно сложным по структуре вместилищем всех мифов, когда-либо созданных человечеством.

Глава 11 Селекция

Человечество будет разделено на две неравные части.

«Меморандум Бромберга»

Единое психополе человечества, описанное в романе «Год Лемминга», больше всего напоминает некий супер-Голем. Причем степень его влияния, начиная с определенной критической численности вида Homo sapiens, скачкообразно возрастает.

«Как это ни фантастично звучит, можно предположить, что единое информационно-эмоциональное поле, или аура, есть первый робкий шаг на пути превращения человечества в единый суперорганизм, еще не обладающий сознанием и тем более разумом (если это вообще возможно, то произойдет естественным путем не раньше, чем через миллионы лет), но уже способный воспринимать действия раздражителей и отвечать на них приспособительными реакциями, чисто рефлекторно»{108}.

Голем, как известно, хочет жить, поэтому его рефлекторные реакции направлены в первую очередь на поддержание собственного гомеостаза. Соответственно, требования к адаптивному поведению клеточек-индивидов со стороны коллективного поля резко ужесточаются. Внешне это проявляется в виде пандемии «экзотического суицида»: производится безжалостная выбраковка элементов, непригодных для успешного функционирования в составе будущего суперорганизма.

В животном мире подобное явление хорошо известно, его можно назвать инстинктом прореживания популяции. Ему отвечает тип коллективного поведения, диаметрально противоположный А-поведению — Т-поведение («Танатос»). При достижении критической плотности популяции животное сообщество меняет свою психологию (а иногда даже физиологию) — исчезают запреты, контролирующие рост агрессивности, и прежде совершенно мирная особь вдруг начинает убивать ближних, убивать потомство, убивать себя… Эпидемия массовых самоубийств охватывает как мелких грызунов — леммингов в Северной Европе, так и гигантов-китов. Массовые убийства и самоубийства в человеческом сообществе свидетельствуют, что оно не является исключением из общего правила.

«Кроме общего роста численности человечества, происходит то, что и является предметом и смыслом цивилизации, — накопление информации и ускоряющийся темп ее поступления к каждому.

По-видимому, человек не смог (пока?) адаптировать себя к информационным потокам такой мощности. Индивидууму — даже подсознательно — эта излишняя информация мешает, он чувствует себя дискомфортно в этом потоке автомобилей и лиц, телевизионных мельканий и призывной рекламы. Отсюда дистресс (именно патогенный дистресс, а не благотворный стресс, как показал Г. Селье), депрессии, психические расстройства, стимулирующие, как известно, затем и соматические. Именно этот переизбыток информации изменяет характеристики психики людей, делая ее в целом, усредненно по нашей общей больнице, более агрессивной по отношению к окружающим. Это и есть адаптация общества к самому себе.

И у крыс все так же. Слишком много усов и хвостов в поле зрения каждой, вполне миролюбивой исходно мышки. И на каждый хвост инстинктивно, рефлекторно даже — какая-нибудь реакция. К этому избыточному информационному потоку крысы при большом их скоплении на малой площади адаптируются изменением психики. На агрессивную»{109}.

Однако Громов идет дальше и делает неожиданное предположение, что Т-фактор действует далеко не на всех людей: «отбор прежде всего и даже прицельно косит подлецов, преступников, наркоманов, выжиг, безмозглых пустышек, тупых исполнителей со стерильной совестью и прочую накипь человеческую»{110}. Исходя из классификации человеческих видов, в «группу риска» попадают исключительно хищники и деграданты. Иначе говоря, отсев ведется по шкале нравственности.

«Практическая евгеника. Сама собой. Без всякого участия конкретного человека, но приводимая в действие всем человечеством, желает оно того или нет»{111}. Оказывается, для наступления Золотого века достаточно просто ничего не делать… Заманчивая перспектива, но, к сожалению, при более пристальном рассмотрении устроить она может лишь деградантов. Как справедливо замечает Борис Шумахер, при селекции «по любым самым возвышенным и изысканным религиозно-философским, морально-этическим, романтично-поэтическим и сексуально-идиотическим критериям — результат один: медленное, но верное вымирание вида»{112}. Не говоря уже о том, что нравственный критерий — слишком неуловимая и неопределенная вещь (даже для самих людей), чтобы служить эффективным фактором отбора.

Между тем есть достаточно оснований полагать, что с момента выделения вида Homo sapiens из природной среды эволюции человеческого мозга отнюдь не прекратилась. Только теперь эволюционировали наиболее тонкие его структуры, связанные с усвоением и обработкой информации. Про выраженный антибиологический характер этой «практической евгеники» уже говорилось.

«Выживали с большей вероятностью не биологически более приспособленные, а социально приспособленные. Этот новый вид приспособленности включает качества весьма необычные по сравнению с тем, что ценится при отборе биологическом. Это, например, способность быть в тени, когда убивают ярких, быть слабым или притвориться слабым, когда убивают сильных, быть умным, когда дерутся глупые. Вместо отбора по физической силе и по способности эту силу применять, т. е. отбора по объему собственно воли, столь обычного в животном мире, псевдоискусственный отбор приводил преимущественно к выживанию людей слабых, покорных и при этом способных к овладению культурой»{113}.

К числу дополнительных механизмов, обеспечивающих победу слабых, можно отнести запрет гомосексуальных отношений, характерный для многих цивилизованных обществ. Любые сексуальные аномалии свидетельствуют о явных сбоях генетической программы. Так предусмотрено природой: невозможность (затрудненность) участия в нормальном репродукционном процессе автоматически исключает носителей дефектных генов из популяции. Но пассивно-гомосексуальная предрасположенность у мужчин представляет особый случай, поскольку связана с пониженной агрессивностью. Большинство из лиц с преобладанием «женского начала» вполне способно к гетеросексуальным отношениям, то есть к передаче своей предрасположенности потомству. Запрет принуждал их участвовать в размножении, и тем самым смягчал агрессивность популяции в целом.

Приступы беспричинной ярости по отношению к окружающим испытывает временами практически каждый человек. Обычно эти вспышки сразу же подавляются, благодаря наличию в мозгу особых сдерживающих центров. Прирожденных агрессоров отличает патологическая слабость этих центров, делающая проявления их страстей столь разрушительными. Поэтому во многих обществах, особенно архаических, практиковалось употребление препаратов, позволяющих либо заглушать страсти и снимать внутреннее напряжение (большинство легких наркотиков, к которым также следует отнести табак и алкоголь), либо переключать внимание с агрессивных импульсов на новые необычные ощущения (галлюциногены).

«Следует отметить один очень существенный и неучтенный фактор массовой антисоциальности. Исследователи обнаружили среди уголовников в тюрьмах необычайно высокую частоту наследственного дефекта в чтении и правописании»{114}. То есть люди, не способные освоить общепринятые способы информационного взаимообмена, автоматически оказываются вне общества. Это направление социального отбора выявилось только на протяжении последних веков, но именно оно сейчас заняло главенствующее положение. Неуклонный рост объема информации повышал требования к уровню развития интеллекта. Точнее, к способностям совершенно определенного рода.

Американский психолог Ч. Спирмен еще в начале XX века обнаружил, что интеллект имеет сложную структуру, определяемую целым рядом независимых факторов. Конкретный человек мог проявлять исключительно высокие способности к одним из них, и в то же время быть совершенно неуспешным по отношению к другим. Сам Спирмен выделял три основных фактора — три составные части интеллекта.

Во-первых, это математический (формальный) интеллект — абстрактное, логически формализованное мышление, умение извлекать связи из абстрактного материала.

Вторая часть общего интеллекта — пространственный интеллект, с помощью которого сознание оперирует с пространственными образами. И, наконец, третья часть — семантический интеллект, который определяет успешность «метафорического» мышления, непосредственное обращение к смыслам.

При дальнейших исследованиях выяснилось, что в целом по популяции наиболее слабо представлен математический интеллект, у большинства людей его уровень невысок. Однако все традиционные формы массового обучения ориентированы именно на него, практически не используя пространственную и семантическую составляющие. Дело в том, что формальный характер обучения, без учета личных особенностей развития и структуры интеллекта, как нельзя лучше подходил для новой эпохи, связанной с переходом от ручного к машинному производству. С этого момента формализация и алгоритмизация начала определять поведение самых широких слоев населения.

«Промышленный переворот был апофеозом неолитического индивидуализма, но и началом его кризиса. Продуктом трех великих столетий оказался идеологизированный человек, утративший личность, передоверивший суверенитет группе (обычно классу или государству) и объявивший себя винтиком организующей системы. Индустриальный мир, увы, стремится стать миром тоталитарным»{115}.

Подразумевая грядущую индустриализацию в Советской России, В. Ленин особо подчеркивал: «неграмотный человек вне политики». Иными словами — вне идеологии. Для «винтика» участие в слаженной работе огромного государственного механизма (Голема) в принципе невозможно без способности грамотно прочитать и выполнить приказ. Тоталитарное общество и в самом деле напоминает гигантский компьютер, управляемый заложенной в него программой (например, Программой КПСС).

Подобный принцип распространяется и на все остальные социальные структуры. Та же история образования сводится, по сути, к периодической замене одного стандарта на другой. По данным Института Гэллапа, все современные школы — от Японии до США, включая страны СНГ — учат с одинаковым эффектом. Только максимум десять процентов ее выпускников могут справиться с задачей из учебника, которую они когда-то решали. Этот поразительный вывод до сих пор как следует не осмыслен: «сегодняшняя десяти-двенадцатилетняя, многопредметная, вооруженная новейшими стандартами и технологиями „школа-сервис“ дает по-прежнему только основы грамоты и счета — ровно столько, сколько давала триста лет назад двухклассная церковно-приходская „школа грамоты“ Коменского!»{116}.

Таким образом, «пропускная способность» среднестатистического современника относительно колоссально возросшего информационного потока находится на том же уровне, что и триста лет назад. Подавляющее большинство просто не в силах противостоять этому информационному урагану, стремительно «выдувающему» из сознания все, что не поддается кодированию в принятых стандартах.

«Человек теперь утверждает себя путем постоянного заполнения информационного вакуума, превращаясь в интеллектуальную сущность, которая взаимодействует со своим окружением. <…> Поведение становится все более конформным. Происходит сдвиг в сторону повторяющихся ритмов жизни, признания пользы и удобства общепризнанных тривиальностей»{117}.

Самодовлеющая инфосфера превращается в непроницаемый экран, наглухо перекрывающий доступ к культурной оболочке. Один за другим блокируются каналы в область высшего бессознательного, — Метаэго, — постепенно сводя к нулю возможности для творческой самореализации. Поскольку для созидателей жизнь тождественна творчеству, они становятся главной мишенью губительного воздействия. Данная драматическая коллизия исследуется в повести Стругацких «За миллиард лет до конца света». Каждый из шести ее персонажей, подвергшихся загадочному «давлению» — высококлассный специалист, стоящий на пороге какого-то незаурядного открытия в своей области. Разнообразие этих областей свидетельствует о том, что истинной причиной необъяснимого и тотального прессинга является сам творческий процесс.

Еще одно важное наблюдение, содержащееся в повести: только один-единственный герой из шести оказался способен на противостояние безликой силе. Как истинный неоантроп, Филипп Вечеровский готов взять на себя всю ответственность: «За мою работу они меня лупят уже вторую неделю. Вы здесь совсем не при чем, бедные мои барашки, котики-песики». Действительно, врожденный конформизм диффузных заставляет их пасовать и перед менее серьезными проблемами. «Жизнь надо выбирать! Что же еще? Не телескопы же ваши, не пробирки же… Да пусть они ими подавятся, телескопами вашими! Диффузными газами!»{118}. Глухов, столь темпераментно ратующий за «философию жизни», сам давно превратился в диффузный газ. А ведь когда-то и он подавал большие надежды.

— Ну, так когда это было… — сказал Глухов. — Бароны, знаете ли, стареют…

— Бароны также и воюют, — сказал Вечеровский. — Не так уж давно это было.

Информационное давление среды на новом витке развития вновь обозначило проблему, актуальную для самых архаических сообществ. «Страх общины перед независимыми индивидами, игнорирующими общие структуры поведения, не случаен. Индивид, следующий лишь своим личным устремлениям, своей воле, способен привести к гибели всю общину, принести ее себе в жертву»{119}. Гомеостатическое Мироздание в повести Стругацких моделирует незримое, но от этого не менее сильное усредняющее влияние массового общества, ведущее к снижению индивидуальности как самостоятельной ценности. Напрашивается вывод, что подлинная граница отбора проходит по совсем другой шкале — шкале воли. Неоантропы и хищники, наиболее яркие и независимые личности среди всех человеческих видов, являются и наиболее нежелательными элементами информационной цивилизации ближайшего будущего.

Сходные обстоятельства, вынуждающие лучших и худших представители Homo sapiens оказаться по одну сторону баррикад, возникают в романе Д. Дилэни «Новые неприкасаемые». Открытие особого фермента, чье присутствие в крови предполагалось связанным с потенциальными преступными наклонностями, разделило людей на две категории — обычных и «ферм-позитивов» (то есть имеющих позитивную реакцию при прохождении теста на наличие этого фермента). Но что могла определить примитивная химическая реакция? В лучшем случае она оценивала характеристику волевого потенциала, фиксируя его какое-то пороговое значение. Позитивов же однозначно отождествили с хищниками — людьми, которые не в силах контролировать волевые автоматизмы. Они были существенно ограничены в правах и фактически составили касту «неприкасаемых».

Но вместо ожидаемого благоденствия в американском обществе, где происходит действие романа, едва не разразилась гражданская война. Ведь хищники главным образом концентрируются во властных структурах, поэтому в категорию позитивов наряду с настоящими преступниками попало немало высокопоставленных чиновников. Общая беда заставила сплотиться и образовать подпольную организацию с целью захвата власти. «Позитивы в большинстве своем умны, со средним коэффициентом интеллекта 125, а у многих он впечатляюще выше». А если учесть, что многие из них, благодаря высокому положению, сумели скрыть результаты тестирования… И вообще, по меткому наблюдению Диденко: «Весь вопрос в том, кто кого будет идентифицировать!»{120}.

Не миновать Америке социальной катастрофы, если бы на помощь героям романа не пришли неоантропы, также числящиеся среди «новых неприкасаемых».

— …Человечество уже столько раз стояло на пороге гибели, но каждый раз у людей хватало сил продержаться, пока разум не выводит их к спасению. Сейчас система сработала безотказно.

— А сработала она по той причине, что множество людей, которым сказали, что они сумасшедшие, в это просто не поверили{121}.

У Громова, если присмотреться, Т-фактором отмечены не только заведомые негодяи. Прежде всего, это сам первооткрыватель единого психополя Филин и его соратник Кручкович. Здесь прослеживается определенная параллель с Вечеровским, на что указывает, в частности, сама фамилия Филина (дружеское прозвище Вечеровского — Фил). Оба они — математики, специалисты экстра-класса, вплотную подошедшие к разгадке фундаментальной тайны Мироздания. (Странный же смех Кручковича — «как будто ухала лесная сова» — напоминает «марсианское» уханье Вечеровского.)

Кручкович поразил Малахова способностью противостоять воздействию мозгокрута: «никогда еще я не видел человека, пытающегося по собственной воле ползти даже при минимальной интенсивности подавления»{122}. Незаурядная воля свойственна и Малахову, к финалу романа обнаружившего у себя все признаки Т-поведения. Подобно позитивам, он не собирается покорно дожидаться «самовыбраковки», предпочитая бороться за свою жизнь до последнего вздоха. Но вытеснение из популяции наиболее волевых ее представителей в данном случае — объективный процесс, что исключает возможность счастливой развязки в духе Дилэни[13]. Человечество ожидает период глобальной смуты — «последние конвульсии отсекаемой гангренозной массы».

Символом этой тенденции во «Всех способных держать оружие…» служит деятельность «корректировщиков истории», разжигающих все мыслимые конфликты. Невозможно найти внятное объяснение атмосфере «жути, наползающей на мир — густой иррациональной жути скорой неизбежной войны, которой никто не хочет, но которая все равно намерена начаться»{123}. И, словно по заказу, во всех наиболее развитых странах (где плотность информационного потока максимальна) за последние десятилетия произошла инверсия социальных механизмом, обеспечивающих снижение агрессивности. Имеется в виду легализация гомосексуализма и непрекращающиеся попытки запрета всех мало-мальски наркосодержащих препаратов.

В «Годе Лемминга» упоминается связь Т-фактора с нарушением баланса гамма-аминомасляной кислоты в клетках мозга. С целью нейтрализации давления поля наиболее логичным было бы создание препарата, этот баланс восстанавливающего… Для справки: химическое соединение GABA (гамма-аминобутират, в отечественной литературе известный как гамма-аминомасляная кислота — ГАМК) относится к числу нейромедиаторов, ответственных за обмен сигналов между нервными клетками. Тридцать лет назад французкий ученый Лаборит синтезировал вещество под названием GHB (гамма-гидроксибутират), близкое по свойствам GABA, но при этом обладающее целым рядом совершенно новых фармакологических эффектов.

«В последние годы GHB снискал себе репутацию легкого наркотика, который вызывает состояние эйфории, похожее на опьянение, но без неприятных эффектов на следующее утро. На протяжении более чем двух десятков лет медицинские статьи, посвященные GHB, в один голос восхваляли его положительное влияние на психику при низкой токсичности и отсутствии ярко выраженных побочных эффектов»{124}. Симптоматично, что в настоящее время в США и Канаде развернулась компания по его запрещению. По нашему предположению, нужда в подобных препаратах возникнет не раньше, чем завершится предварительный отбор — «максимум выживания агнцев при минимуме козлищ». Зато на следующем этапе, не исключено, GHB (или его аналог) получит повсеместное распространение, подобно хэдейкину из «Заговора Посвященных».

Кстати, по признанию Шумахера, в качестве ширмы главного воздействия хэдейкина обезболивающий эффект был выбран не случайно: «Наверное, тут повлиял мой российский менталитет. Ведь в студенческие годы я за компанию со всеми баловался портвешком и очень хорошо помнил, как мерзко по утрам раскалывается голова». Ему бы наверняка понравился GHB, который вдобавок ко всему «снижает проявления похмельного синдрома».

В свое время именно таким представлял себе идеальный наркотик О. Хаксли: «Он должен быть менее токсичным, чем опий или кокаин, менее социально опасным, чем алкоголь или барбитураты, менее вредным для сердца и легких, чем сигаретные смолы и никотин»{125}. А самое главное, он должен обеспечить каждому индивидууму максимально комфортный выход за пределы своей личности. Миллионы сознаний, слившихся в пароксизме восторга, дадут качественно новое состояние человеческого психополя. Возможно, произойдет пробуждение его самосознания…

Глава 12 Ускорение

Но чем дальше, тем будет быстрей…

Б. Гребенщиков

Даже если мы объединим всех хищников, гибридов-пассионариев и неоантропов в одну группу, она никак не составит две трети населения — численность «группы риска» в романе Громова. Сама необходимость столь массовой гекатомбы попахивает абсурдом. Тогда какой же смысл в этой цифре?

А. Тоффлер, автор интеллектуального бестселлера начала семидесятых «Футурошок», предложил оригинальный критерий деления людей — в зависимости от их реального темпа жизни. В первом приближении все население Земли можно разделить на три группы.

Большая часть наших современников — 70 процентов — до сих пор существует в условиях доиндустриального общества, их жизнь почти не изменилась за последние столетия. Они принадлежат прошлому человечества, поэтому для них грядущие перемены могут иметь самые катастрофические последствия.

Обитатели промышленно развитых центров — чуть более 25 процентов — ведут образ жизни, сформированный достижениями индустриальной цивилизации. «Это продукт первой половины двадцатого века, смоделированный механизацией и всеобщим образованием. <…> В результате, они — люди настоящего»{126}.

Наконец, остаются несколько процентов мировой популяции — люди, которые в своей жизни воплощают тенденции завтрашнего дня. Основным отличительным признаком «агентов будущего» является ускоренный темп жизни. Они максимально открыты новым переменам, немедленно становясь их активными проводниками и адептами. «Они — авангард человечества, пионеры мирового постиндустриального общества, которое только нарождается»{127}.

Учитывая скорость происходящих изменений, человечество рискует оказаться перед серьезнейшим кризисом, в чем-то даже превосходящим ситуацию «Года Лемминга». Основная проблема обозначена уже самим названием исследования Тоффлера.

«Тезисом этой книги является утверждение, что существует некий лимит изменений, которые может вынести человеческий организм. При бесконечном увеличении изменений без соблюдения этих границ мы можем начать требовать от масс того, чего они не смогут вынести. Мы находимся под угрозой поставить их в такое положение, которое я называю шоком будущего»{128}.

Весьма симптоматично, что повесть «Улитка на склоне» — одно из наиболее глубоких произведений Стругацких — появилась едва ли не одновременно с книгой Тоффлера[14]. Как позднее признавался Б. Стругацкий: «„Улитка“ — это тоже повесть о будущем. Вся символика этой вещи — и на это дается намек эпиграфами — заключается в том, что Управление — это мы, сегодняшний день, а Лес — это будущее. В „Улитке“ мы впервые, по-моему, высказали предположение, даже опасение, что будущее может оказаться совсем не таким, каким мы его себе представляем. <…> Будущее будет просто абсолютно чуждо нам… То есть до такой степени чуждо, что мы даже не сможем сказать про него, хорошее оно или плохое»{129}.

Казалось бы, Управление — типичный административный голем. «Оно очень любит так называемые простые решения, библиотеки, внутреннюю связь, географические и другие карты. Пути, которые оно почитает кратчайшими, чтобы думать о смысле жизни сразу за всех людей…»{130}. Но в этом отлаженном механизме все чаще появляются какие-то непонятные сбои: «позавчера не было директивы, вчера не было директивы… Как ты думаешь, сколько времени может стоять Управление без директив?»

«Как отмечал Макс Вебер, до наступления индустриализации на Западе бюрократия не являлась доминирующей моделью человеческого управления. <…> Тремя основными чертами бюрократии были и являются стабильность, иерархия и разделение труда. Эти черты сформировали людей, которые заняли позиции в организации» 61. Гигантские управленческие бюрократии, достигшие к середине XX века пика своего могущества, теперь начинают разрушаться под собственной тяжестью. Ускорение производства, вызванное автоматизацией, привело к нарастающему потоку изменений во всех сферах жизни. Отношения человека и организации также утратили стабильность, решающими факторами отныне стали объем информации и скорость ее обработки.

«Было время, когда табель о рангах (table of organization) — более известный как ТО — представлял собой аккуратные ряды папок, каждая из которых означала какого-либо служащего и обязанности, за выполнение которых он нес ответственность. Любая форма бюрократии, будь то корпорация, университет или правительственный отдел, имела такого рода ТО, обеспечивавший управление с помощью подробной географической карты учреждения. Эта карта являлась неотъемлемой частью правил и оставалась в употреблении долгие годы. Сегодня же организационные отношения меняются так часто, что такая таблица трехмесячной давности становится историческим памятником, своего рода свитками Мертвого моря.

Учреждения меняют внутренний строй с головокружительной частотой и стремительностью. Должности, работа и обязанности изменяются день ото дня… Отделы и филиалы возникают за ночь на пустом месте, чтобы раствориться в других»{131}.

«Так это всегда так, — сказал Тузик. — Кто ж в этом лесу по карте ездит? Во-первых, карты все враные, а во-вторых, и не нужны они тут. Тут ведь сегодня, скажем, дорога, а завтра река, сегодня болото, а завтра колючую проволоку нацепят и вышку поставят»{132}.

Лес можно рассматривать как образец сверхмобильности, там даже деревья — прыгающие… Огромное неповоротливое Управление изо всех сил пытается приспособиться под бешеный темп изменений. Идет непрерывная чехарда перестановок и переездов, так что ничего не подозревающий рядовой сотрудник, придя утром на работу, рискует обнаружить свой кабинет… в туалете. Причем соответствующие приказы могут быть изданы в любое время суток: «В четыре утра всем объявили, что нас переведут на второй этаж, — сказал Ким. — А ты где был?»

Тоффлер специально оговаривает: «Для общества высоких технологий, в особенности, для тех, кого я охарактеризовал как „людей будущего“, ежедневные поездки, путешествия и постоянная перемена места жительства стали второй натурой». Без этих качеств сложно выдержать непрерывные организационные перемены, поэтому в мире Управления они котируются весьма высоко. Косвенным свидетельством является анкета, которую необходимо заполнить для получения «допуска в лес». Первый вопрос там такой: «Какие расстояния вы преодолели в промежуток между двадцатью пятью и тридцатью годами: а — на ногах, бэ — наземным транспортом, це — воздушным транспортом?»

В плане межличностных связей «люди будущего» вынуждены ограничиваться частичными и поверхностными контактами. Для глубоких и длительных отношений у них просто нет времени. Все подчинено сугубо частным и локальным задачам, определяемым спецификой конкретного момента. Зато в управленческом плане такой человек — Тоффлер называет его Ассоциативным Человеком — обладает неоспоримым преимуществом. Деятельность человека администрации предопределена правилами организации, с которой он связан, тогда как Ассоциативный Человек реализует себя за ее пределами. Его удел — «ассоциации», временные объединения, где каждый раз возникает новая задача, требующая индивидуальных навыков и способностей. Такое поведение можно сравнить с движением свободного электрона в проводнике, легко проходящего между узлами кристаллической решетки.

«В каком-то смысле, быстротечность — это свобода»{133}.

Поскольку Управление пытается подобные ассоциации формировать в принудительном порядке (заведомо обреченная попытка угнаться за требованиями момента), то и люди в них попадают совершенно случайные. Вчерашний официант становится механиком, а шофер Тузик отправляется в лес старшим лаборантом… Кстати, о Тузике. Если мы присмотримся к этому колоритнейшему персонажу, то с удивлением обнаружим Ассоциативного Человека собственной персоной.

Даже его профессия шофера приобретает знаковый характер. Перед нами типичный «перекати-поле», кочевник по природе. На волосатой руке татуировка: «только вперед». В любых условиях он каким-то непостижимым образом оказывается на своем месте и уже изыскивает возможности для получения удовлетворения «от проделанной работы». На фоне растерянных, замороченных от постоянных реорганизационных перестановок людей Тузик выделяется откровенным довольством своим текущим сиюминутным положением. Для него законы существуют, чтобы с их помощью получать желаемое. И не только для себя: Перецу он подробно объясняет, каким образом можно найти лазейку в законодательстве Управления и вырваться на Материк.

«У Тузика, кажется, две судимости, и почему-то совсем не за то, за что следовало бы. Первый раз он попал в колонию за кражу почтовых наборов соответствующего предприятия, а второй раз — за нарушение паспортного режима». В Управлении на него также сыплются жалобы и взыскания, причем по совершенно посторонним поводам. Люди администрации не могут не чувствовать его внутренней чужеродности, бессознательно их раздражающей. Поэтому Тузику приходится выступать в роли местного диссидента, что он делает опять же не без удовольствия.

«Все время этот Тузик, что за елки-палки? Свет на нем клином сошелся, что ли? То есть в известном смысле сошелся… Кефироман, бабник отвратительный, резинщик…» Добавим, что он хороший рассказчик и вообще артистичен от природы. «Красивый, наглый, точный в движениях и пахнущий ногами». «Плебейская» профессия служит подсказкой: перед нами характерный представитель касты шудр, маргинал и деградант.

Его антипод Перец — не менее выраженный неоантроп. Это единственный человек в Управлении, кто пытается думать. Неудивительно, что, подобно Вечеровскому, он находится под сильнейшим давлением. «Тоска по пониманию, вдруг подумал Перец. Вот чем я болен — тоской по пониманию». Но смыслы давно ушли из мира Управления. Директивы следует выполнять, по возможности не вникая, «потому что вникание порождает сомнение, сомнение порождает топтание на месте, а топтание на месте — это гибель всей административной деятельности»{134}.

Тем не менее, Управление все ощутимее топчется на месте. Традиционные иерархические структуры, идеально подходившие для решения рутинных проблем, теперь захлебываются под лавиной новой информации. На ее прохождение через все ступени бюрократической иерархии тратится недопустимо много времени. А в эпоху всеобщего ускорения темпов жизни любое запаздывание с принятием решений имеет фатальные последствия. В «Улитке» мы застаем фактически уже агонию административного голема. Тотальная дезорганизация приводит к тому, что на директорском месте оказывается самый неподходящий человек — Перец. По крайней мере, никому другому из бесчисленных сотрудников не могла бы прийти столь крамольная мысль: «А Управление-то зачем? Я зачем? Распустить Управление, что ли? Ему стало весело и жутко».

Разумеется, никто ему распустить Управление не даст, но показателен сам позыв. Нарастающий хаос уже невозможно просто игнорировать. На борьбу с ним брошены все наличные ресурсы, делаются даже попытки включить хаотическую составляющую в сам процесс административной деятельности. С этой целью специально привносится элемент случайности в циркулирующую по Управлению информацию. Для всех расчетов, например, используются испорченные арифмометры, а руководящие указания рекомендуется интерпретировать при помощи разнообразных стохастических методов… Наконец, готовится «Директива о привнесении порядка», ставящая целью «упразднение случайностей, производящих хаос». Но она так и остается не подписанной: времена изменились, и магия Большой Круглой Печати утратила прежнюю силу.

Возможно, что назначение Переца Директором Управления не так уж абсурдно. Только человек, могущий представить вид на Управление «сверху», способен решиться на его действительную реорганизацию. Со стороны административного голема это, безусловно, акт отчаяния. Чтобы снизить информационное сопротивление, необходимо максимальное сократить количество промежуточных звеньев и предоставить свободу самостоятельного принятия решений на низшем уровне. Впрочем, неофициально подобные процессы идут полным ходом: «С утра уже сегодня неразбериха: какие-то люди ходят везде и меняют перегоревшие лампочки, ты представляешь?» Каждому работнику Управления положено иметь личную телефонную трубку, по которой он получает руководящие указания. Но дежурные механики никогда не работающего лифта простодушно сообщают Перецу, что свои телефонные трубки они обрезали. Видимо, за ненадобностью.

«Примечательно, что можно удалить именно вертикальные ступени» 61. Попав в кабинет Директора, Перец обнаруживает там отчетливые следы запустения. В современном мире эта тенденция приобретает все более тревожный размах. Героиня «Всех способных держать оружие…» вспоминает сон, где она со своими друзьями летит на огромном самолете. «И вдруг оказывается, что кабина пилотов пуста. Там никого нет, понимаешь?»

Основным достоинством бюрократической структуры всегда была способность подчинить множество человеческих воль для достижения единой цели, неуклонного движения вперед. «Это подобно прокладке шоссе по трассированному участку. Там, где кончается асфальт, и спиной к готовому участку стоит нивелировщик и смотрит в теодолит. <…> Воображаемая линия, идущая вдоль оптической оси теодолита, есть неовеществленный административный вектор»{135}. Деятельность по его овеществлению и составила сущность эры индустриализации, породившей само понятие «прогресса».

Теперь наступает новая, постиндустриальная эра, требующая более оперативных способов управления. Ведь для подавляющего большинства традиционных големов оптимальное время реакции уже не доступно в принципе. Поток решений, как река из берегов, давно вышел за пределы человеческого контроля. Эпоху прогресса сменила эпоха дрейфа{136}.

«Вектор истории не застыл, но расщепился. <…> В близящемся к концу столетии мир подошел к некоему кардинальному рубежу, за которым история, по-видимому, круто меняет свое русло»{137}. Мир пока еще движется на автопилоте, но что произойдет, когда шоссе резко свернет в сторону от воображаемой линии, задающей направление движения?

Тоффлер пророчит наступление спецнократии: «быстрой, насыщенной информацией, подвижной организации будущего, состоящей из мобильных ячеек и людей». Ключевые посты в ней займут уже знакомые нам специалисты-профессионалы, лишенные всех видов привязанностей (даже собственно профессиональных, поскольку решение новых задач часто лежит за пределами узких дисциплин). Искатели приключений, которых не беспокоят перемены — следовательно, и их последствия…

«Но ты знаешь, есть такое мнение, что для того, чтобы шагать вперед, доброта и честность не так уж обязательны. Для этого нужны ноги. И башмаки. Можно даже немытые ноги и нечищенные башмаки…»{138}.

Тем временем абсолютное большинство национальных, государственных и социальных эгрегоров переживают сильнейший за всю свою историю кризис. Чем обернется их крушение — глобальной катастрофой человеческой цивилизации или ее переходом в качественно новое состояние? И вообще, «что за Левиафан намерен всплыть к концу века?»{139}.

Глава 13 Инфосфера

Итак, все в сборе, не хватает только Эдварда Келли, шарлатана с отрезанными ушами, искусителя, медиума — того, кто сейчас, в нашем веке, тысячекратно размножился, превратившись в злокачественную раковую опухоль, которая продолжает давать ядовитые метастазы, несмотря на то, что уже утратила свое Я.

Г. Майринк

Тенденцию, окончательно обозначившуюся в 90-е годы, английский историк и социолог Г. Паркин назвал Третьей революцией. Две революции человечество уже пережило. Это неолитическая (земледельческая) революция и промышленная революция XVIII–XIX веков. Третью революцию обычно называют информационной.

Но технологический аспект тесно связан с социальным. «Господствующей технологии соответствует социальный слой, контролирующий наиболее важные для нее „редкие“ ресурсы. В земледельческом обществе таким ресурсом была земля. В промышленном обществе — „материальные фонды“, то есть машины и оборудование. В ходе Третьей революции главными ресурсами становятся интеллектуальные мощности и экспертиза, то есть „человеческий капитал“»{140}.

Профессиональная элита — высший слой специалистов-профессионалов — в развитых странах уже сейчас демонстрирует свое социально-культурное единство. Эти люди свободно перемещаются между всеми наличными сферами руководства, причем профессионалы из разных сфер работают вместе. Подобная частно-корпоративная олигархия по существу является тоффлеровской спецнократией в чистом виде.

Тоффлер упустил лишь один важный нюанс. Если всего несколько процентов населения обладает устойчивостью к информационной перестимуляции, то рано или поздно данная категория людей займет лидирующее положение во всех областях, связанных с управлением информационными потоками.

«Примерно с начала шестидесятых годов в США началось расслоение общества, выделение из него двух мало смешивающихся групп — с высоким и с низким IQ. В эти годы в Америке повысилась роль образования — переход к более сложным технологиям и системам управления, к всеобщей компьютеризации, что сделало высокую образованность не только престижной, но и необходимой для почти всех видов успеха»{141}.

IQ — коэффициент интеллектуальности, оценивающий умственные или познавательные способности. По числу основных поддиапазонов на шкале интеллекта общество можно разделить на пять классов: от первого, куда входят люди с очень высоким значением IQ (125–150), до пятого, где это значение минимально (50–75). Поскольку оценка производится по тем критериям, которые приняты в качестве показателей успеха в развитых демократических странах, основным объектом измерения выступает формальная составляющая интеллекта. А мы уже отмечали, что выраженными способностями в этом направлении обладает не более 10 процентов населения — потенциальный резерв, из которого формируется группа супер-интеллектуалов. «При высокой наследуемости IQ это создает своего рода самовоспроизводящуюся касту из людей, принадлежащих первому классу»{142}. Аналогично обособляется пятый класс — группа «новых бедных».

«Можно говорить о перспективе разделения единого вида Homo sapiens на два вида, различия между которыми на определенном этапе примут и биологический характер. Можно прогнозировать у „верхних 10 %“ большую физическую силу и выносливость, возможно, высокий рост, остроту зрения и слуха, повышенный обмен веществ, гормональную активность. Не исключены проявления экстрасенсорных способностей»{143}.

Мир Леса в «Улитке на склоне» служит примером подобной перспективы. В нем одновременно сосуществуют как «жестокие и самодовольные повелительницы леса», наделенные паранормальными способностями, так и окончательно отупевшие деревенские жители — реликты, обреченные на постепенное вымирание. «Но не расовые корни лежат в таком разделении, а генетическая неоднородность людей, которая начинает проявляться и усиливаться, когда демократическое общество достигает высокого уровня науки и технологии»{144}.

Ускорение ритма жизни, словно гигантский сепаратор, выносит на самый верх наиболее «легкую» фракцию человеческого материала. На ее основе прямо у нас на глазах зарождается новый биологический (точнее, антибиологический) вид, — Homo Intelligense (Человек интеллектуальный), — как бы подводя своеобразный итог всей человеческой эволюции. Хотя с точки зрения последней возвышение вида деградантов является вполне закономерным процессом: чем менее естественными становятся условия окружающей среды, тем больше преимуществ получают обладатели «антибиологических» качеств. (Тот же Тузик, например, в лесу чувствует себя как дома).

Вспомним деление на стимульные группы. Ранее мы выяснили, что типичный деградант по своей природе экстраверт и интуитив. Теперь обнаруживается глубинный смысл этого соответствия. Экстраверты в интеллектуальном плане отличаются от интровертов большей скоростью инфообмена, масштабностью замыслов и широтой кругозора (хотя количество здесь чаще всего идет в ущерб качеству). С другой стороны, интуитивы отличаются от сенсориков способностью к абстрактному мышлению. Если сенсорики живут прошлым и настоящим днем, то интуитивы ориентированы на будущее социума. В основном именно интуитивные типы предлагают и первыми подхватывают все значительные инновации. Таким образом, с соционической точки зрения интуитивный экстраверт выглядит практически идеальным «человеком будущего».

В прежние века традиционной социальной нишей для деградантов являлась богема (в самом широком смысле). Когда-то презренное ремесло шудр со временем превратилось в весьма влиятельное и прибыльное занятие. Но творчество — спонтанный, следовательно — свободный акт самореализации, часто не совпадающий с принятыми представлениями о мере дозволенного. Моральный кодекс (как и уголовный) призван оградить общество от нежелательных и опасных возможностей, поэтому конфликт творца и общества (Е- и А-поведения), скорее всего, неизбежен. Богема же откровенно паразитирует на этом конфликте. Она просто абсолютизирует тот факт, что искусству действительно свойственна определенная апология многих «теневых» сторон человеческого природы. По существу, богемный образ жизни подменяет подлинное творчество имморализмом, логическим завершением которого является нигилизм. Не случайно именно в богемной среде зародились все нигилистические учения, направленные на разрушение окружающего общества.

К началу XX века была перейдена некая грань в плане обратного влияния маргинальных слоев на социум в целом. Тогда же возник и упрочился парадоксальный симбиоз богемы с государственными службами безопасности. Впрочем, ничего странного в этом нет, поскольку абсолютная безопасность возможна только при полном контроле над ситуацией.

«Некоторые не понимают, что такое контроль, представляют его себе в виде толстых стен, колючей проволоки, всевидящего ока и отстрела непокорных. А на самом деле контроль — понятие чисто информационное. У кого больше знаний, тот и контролирует ситуацию»{145}.

В свое время комиссар госбезопасности Ильин, начальник третьего отдела секретно-политического управления НКВД, ведавшего работой с творческой интеллигенцией, сделал любопытное наблюдение. «В политическом сыске, считал Ильин, важно определить ту социально-профессиональную группу, которая концентрирует информацию, ускоряет ее, через которую наиболее интенсивно бегут информационные волны. В СССР в 30-е годы наиболее информационно насыщенной и раскованной группой, в контакте с которой находили вдохновение партийные вожди, наркомы, военные, наши и иностранные дипломаты, была богема: писатели, поэты, музыканты, актеры и прежде всего актрисы»{146}.

В качестве проводников информации деграданты имеют столь неоспоримые преимущества, что их социальные роли отходят на задний план. Тайные агенты и плейбои сливаются в одну неразличимую массу… Микис Золотых, например, не только сотрудник ОСПО (Особая Полиция: разведка, контрразведка, идеологический сыск), но и завсегдатай Политпроса — так официально именуется Школа секса в системе ОСПО (и по совместительству — «бордель для избранных»). Причем «сильнее всего прочего его заводило чужое возбуждение <…> и чем больше участников процесса, тем мощнее волна восторга».

Паразитизм вообще является глубинной сущностью данной категории людей. Пожалуй, единственный реальный талант большинства «звезд» массовой культуры — выходцев из богемной среды — заключается в способности быть резонаторами желаний толпы. Простейшим примером резонатора может служить пустая высушенная тыква, при помощи которой племена, обитающие в прибрежных зонах, узнают о приближающемся шторме. Низкочастотные звуковые колебания, им вызываемые, опережают движущуюся массу воды на много километров, заставляя тыкву звучать… Аналогичным образом, купаясь в лучах зрительского внимания, «звезды» светят отраженным светом. Но сфокусированная энергия множества отдельных воль вполне реальна, чем и объясняется «магнетизм» поп-кумиров.

В принципе, объектами паразитирования могут служить информационные потоки любого рода. Нетрудно догадаться, что в эпоху господства информационных технологий для деградантов открываются особенно грандиозные перспективы. Словно пауки, получившие доступ к уже готовым сетям, они упиваются обретенной властью — «информационным суррогатом воли». Теперь для достижения собственных целей уже нет необходимости рисковать собственной головой. Достаточно, находясь в полной безопасности, дергать за нужные ниточки… Недаром лазарчуковский шеф «Трио» полковник ВВС Крестовиков, «по-простому — Тарантул», имеет столь говорящее прозвище.

В «Годе Лемминга» Служба духовного здоровья населения, в компетенцию которой входит информационный контроль, больше всех остальных Служб, вместе взятых. Как признается возглавляющий данную Службу функционер, ее отличает еще одна особенность: «никто, ни один человек не хочет, чтобы его делали духовно здоровым. Вдобавок никто в точности не знает, что это за явление такое — духовное здоровье, и в чем оно должно выражаться… Тут уметь надо». Подобным умением как раз и обладает «прослойка интеллигенции» (правильнее сказать, группа интеллектуалов), чья социальная функция заключается в сертификации нормы. Ведь большинство людей не склонно рефлексировать по поводу своих поведенческих программ, сформированных на основе социально принятых стандартов. Поэтому причастность к их утверждению означает потенциальную власть над умами всех социализированных граждан.

Конечно, по отдельности интеллектуалы-деграданты не в состоянии соперничать с влиянием хищников во властных структурах. Однако в своей совокупности они образуют в современной системе власти одну из самых влиятельных групп, уже претендующую на роль Капитанов грядущей информационной цивилизации. Их специализация — это власть идей, проводниками которых деграданты являются едва ли не «по определению». Причем именно проводниками, а не создателями, поскольку господствующая идеология — прерогатива Голема. Но зато не найти более чутких, чем они, ретрансляторов големических импульсов. «В каждой деревне есть свой слухач…»{147}

Вчерашний «мелкий, незаметный чиновник, угодливый, бледненький, даже какой-то синеватый» вдруг начинает слышать зов, повинуясь которому делает головокружительную карьеру. Пусть сам по себе он никто, но его голосом отныне говорит Голем… Среди крайне немногочисленных образов подобных креатур, созданных фантастами, особо отметим инфернальную личность дона Рэбы[15]. Исключительно точное описание феномена «человека-резонатора», хотя по своей сложности эта задача сравнима только с попыткой Шухарта описать «пустышку»: «Можно туда просунуть руку, можно и голову, если ты совсем обалдел от изумления, — пустота и пустота, один воздух».

Требуется лишь достаточно насыщенная информационная среда, и вот уже нелепая тощая фигура Клавдия-Октавиана Домарощинера из «Улитки на склоне» незаметно начинает играть ключевую роль во всех делах Управления. А в «Годе Лемминга» Малахов покрывается холодным потом от одной только мысли, что где-то может существовать человек еще более могущественный, чем безобидный лысый старичок по прозвищу Кардинал. Который сразу же вызывает в памяти образ дона Рэбы, особенно когда демонстрирует свою «фирменную» улыбку доброго дедушки. «Улыбка в сетке мелких морщин висела на лице Кардинала, как приклеенная маска. Мелькнула шалая мысль: „А если она отклеится, а там — ничего?..“»

Но уже во второй половине XX века был достигнут естественный предел централизованного управления: «объем накопленной на Земле информации, скорость ее обработки и разветвленность сетей стали сопоставимы с аналогичными параметрами Розовых Скал. Тут-то все и началось, тут-то все и посыпалось…» 7. Из «исторической справки», заключающей «Год Лемминга», мы узнаем, что Кардинал умер через два года после описанных событий, а спустя еще несколько лет была расформирована и созданная им система Служб.

«Если старый Демиург ни бельмеса, пардон, не петрит, значит, родился новый и готов творить…»{148}.

Третья революция отменила монополию на информацию. Более того, информация стала самостоятельной ценностью, то есть — товаром. И чем быстрее она обновляется, тем выше ее ценность. Обязательная для всех Норма, чье существование обеспечивал целый комплекс запретов, уже принадлежит прошлому. Ведь исчерпанность любой области информационного пространства — лишь вопрос времени. Поэтому установка на новизну в конечном счете неизбежно ведет к разрушению прежде незыблемых границ.

Наступила эпоха political correctness — прямое следствие «права на информацию», возведенного в ранг обязательного закона. Любая норма — некорректна, поскольку она ограничивает в правах ненормативные вещи. Также некорректен личный выбор, выделяющий выбранное из всего остального. Корректным здесь является только непрерывный процесс выбора сменяющих друг друга новинок, главный движущий механизм потребительского общества.

«Если раньше истина определялась характером религиозного откровения или принципами разума, то теперь она зависит от того, в каком информационном поле оказывается человек.

Под информационным полем следует понимать то пространство, в котором действуют носители информации, способные вызвать ее восприятие, индуцировать тип образа жизни и направленность действий. Индивиды теперь узнают друг друга и определяют свое внутреннее тождество по типу информационного поля, в котором они находятся»{149}.

На смену идеологам приходят теоретики постидеологического сознания. Претензии на некое универсальное описание реальности объявляются ими как заведомо несостоятельные. Но даже идеология, понимаемая как система идей, рационализирующая конкретные интересы власти, не отказывалась от разделения явлений на истинные и неистинные. Теперь же под предлогом критики идеологии утверждается потенциальная равнозначность всех явлений: при соответствующем социальном контексте абсолютно любая ситуация мыслима как адекватная.

Действительно, на уровне инфосферы невозможно найти критерий, выделяющий одно из информационных полей по отношению к другому. Отныне все определяет чисто утилитарный подход. «Быть или не быть?» подменяется более корректным «что делать?», и затем — «какова последовательность действий?» Причем рациональная аргументация воспринимается как пережиток идеологического сознания: когда отсутствуют нормативные константы, в пропагандистских целях гораздо эффективнее обращаться к бессознательному напрямую. «Пропаганда как рациональное манипулирование иррациональными элементами заменила собой ведущие формы политической идеологии»{150}.

Роль поставщиков информации в постиндустриальном мире изменилась радикально и бесповоротно. Если раньше было достаточно простой механической трансляции предзаданного набора стереотипов (идеологических клише), то сейчас требуется удовлетворять непрерывно растущие «индивидуальные» запросы «человека массы». В США, например, около 80 процентов работающих заняты в сфере услуг и производства информации. Для деградантов поистине наступил Золотой век. «Четвертая власть», всегда бывшая их удельным княжеством, ныне переживает период беспримерного расцвета, не без оснований претендуя на роль «первой». Соответственно, меняются и идеологические клише.

Весьма показательно, что теория смены элит, разработанная В. Парето к началу XX века, долгое время оставалась невостребованной. Все-таки идеалы либеральной демократии плохо сочетаются с элитарностью. Лишь во второй половине века появилась компромиссная демо-элитарная концепция, согласно которой в демократическом обществе элиты объективно занимают командное положение, хотя их власть ограничена «снизу». Довольно точное отражение нынешней ситуации, когда интеллектуалы пробуют себя на роль правящей элиты: с одной стороны, они призваны быть проводниками господствующих интересов, а с другой — сами обрели господство.

Однако подобное господство, при отсутствии внутренних целеполагающих установок, на деле создает больше проблем, чем помогает их разрешить. К тому же элита, сплошь состоящая из деградантов, просто не имеет достаточной политической воли для осуществления сколько-нибудь долгосрочных проектов. Реально они вообще не управляют, идя на поводу у «человека массы». В этих условиях все более значительную роль начинают играть средства массовой коммуникации — основной инструмент власти. «Сетевые информтехнологии — поистине чудище обло, озорно, стозевно…» 11. Монстр, порожденный инфосферой, функционирует по своим собственным законам, о которых пользователи-интеллектуалы имеют крайне смутное представление. По этой же причине невозможен и контроль за его эволюцией.

В мире Леса мы можем наблюдать, как лиловый туман, когда-то служащий обычным средством коммуникации, с равным успехом окутывает не только деревенского слухача, но и саму «повелительницу леса». Вывод очевиден: «лиловый туман здесь везде хозяин»{151}.

Глава 14 Виртуальность

Ведь мы играем не из денег,

А только б вечность проводить!

И. В. Гете

В «Улитке на склоне» подлинный смысл «гигантской возни в джунглях», составляющей сущность загадочной цивилизации Леса, закодирован в ряде символических образов. «Все эти Великие Разрыхления и Заболачивания», к которым почему-то причастны исключительно женщины, «жрицы партеногенеза», на редкость точно соответствуют природе современных господствующих тенденций. И можно только поражаться интуиции Стругацких, сумевших описать то, для чего еще не были придуманы слова.

Мифологическая подкладка этих символов наиболее очевидна. Мрак и хаос изначального состояния мира во всех преданиях ассоциируется с Великой богиней, Матерью всего сущего. Но вне централизующего мужского начала она остается бессмысленной потенциальностью, чем-то наподобие лесной клоаки, периодически извергающей случайные, незавершенные формы. Так Гея рождает хтонических чудовищ.

Факт, хорошо известный биологам: организмы всех без исключения млекопитающих начинают развиваться как женские. Лишь к концу второго месяца внутриутробного развития плода, при наличии нормального гена мужского пола, происходит переключение на мужское развитие.

«С древнейших времен женская магия знает секреты деторождения без всякого участия мужского начала. Здесь, разумеется, можно сообщить много пикантных подробностей, но нас в данном случае интересует только философская сторона вопроса: тайные женские культы лишь имитируют великую мать — богиню, которая благодаря бесконечной своей потенции вечно рождает многоликие формообразования. Мужчине остается роль раба, почитателя или жреца, поскольку научное познание есть не что иное, как способ ухаживания или дань восхищения»{152}.

Любой метод познания несовершенен. Но табу не случайно составляют первооснову культуры. Ограничения, внешние или внутренние, зачастую являются для личности единственными ориентирами в дебрях бессознательного. Поэтому деятельность, направленная на постепенное ослабление («разрыхление») запретов, далеко не безобидна. Впуская коллективное бессознательное на территорию сознания, человек должен быть к тому, что рано или поздно гость займет место хозяина — слишком не равны их силы. А когда новоявленный оккупант вытеснит на периферию последние остатки самосознания, человек окончательно превратится в биоробота.

Из лилового тумана выходят только «мертвяки»…

Именно подобная «оккупация» служит истинной причиной роста иррациональных настроений, выражающихся в немотивированной агрессивности, тотальной подозрительности и неуверенности. Наряду с культурной интеграцией наблюдается прямо противоположное явление — мультикультурализм. Множится мозаика культурных анклавов, искусственно воздвигаемых барьеров против грядущего «одержания». Правда, эффективность такого противостояния сравнима с попыткой деревенских жителей в «Улитке на склоне» сопротивляться наступлению леса.

Не произошло и ожидаемого выравнивания уровня жизни. Пропасть между абсолютно благополучным «золотым миллиардом» и абсолютно обездоленным «голодным миллиардом» продолжает расти. На этом фоне все отчетливее виден кризис гуманизма, который в новую эпоху начинает проявляться как антигуманное мировоззрение. Под предлогом сохранения привычного уровня комфорта, соответствующего современным стандартам и достоинству человека, уже звучат «слабо завуалированные предложения о стабилизации положения посредством „коррекции“ численности населения планеты»{153}.

Наибольшие шансы выжить в будущем информационном обществе, как уже отмечалось, имеют люди с высокими интеллектуальными способностями. Что касается остальных, то их судьба печальна: вспомним отупевших, ведущих чисто растительное существование обитателей лесных деревень. У подавляющего большинства людей «информационная перегрузка ослабляет способность „думать“»{154}. Здесь имеется в виду обыденное значение этого слова, которое сводится все к тому же процессу обработки информации.

А вот если под «думанием» понимать обогащение ноосферы новыми смыслами, то даже самые высоколобые интеллектуалы-деграданты будут вынуждены признать свою несостоятельность. Впрочем, подобная способность блокируется инфосферой в первую очередь.

«Я всегда очень интересовался лесом, но ведь в лес меня не пускают. И вообще, я попал сюда совершенно случайно, ведь я филолог. Филологам, литераторам, философам нечего делать в Управлении», — приходит к выводу Перец. Он и не подозревает, что это только начало. Своеобразный двойник Переца ученый Кандид[16], волею судьбы оказавшийся в мире Леса, даже на элементарную мыслительную деятельность теперь затрачивает неимоверные усилия. И если Перец сетует всего лишь на непонимание («я здесь не могу никого научить тому, что я знаю»), то Кандид с трудом вспоминает, кто он вообще такой: «Мозг зарос лесом».

В любом случае подобное будущее — не для неоантропов. В «Заговоре Посвященных» Владыка Урус принципиально отказывается от участия в делах Избранной Семерки. Так же закономерно возрастает влияние Микиса Золотых — «последнего, ставшего первым».

«Не будучи Посвященным, Микис Золотых оказался способен адекватно воспринимать всю, подчеркиваю, всю доступную нам информацию. Он из тех людей, которые в любые времена понимали, что самая надежная и сильная власть — не диктаторство, основанное на страхе, не манипулирование стадом, основанное на слепой вере и любви; настоящая власть — это доступ к информации и рычаги контроля за ее утечкой». Иными словами, Микис Золотых проявил себя настоящим спецнократом. Вполне естественно, что именно его руками осуществляется Последняя (Третья?) революция.

Самое интересное начинается потом. Вроде бы происходит всеобщее разоружение и объединение планеты, но этот процесс практически не затрагивает гигантский аппарат спецслужб, большинство из которых также объединяется — во Всемирную Службу Безопасности, начальником которой становится, разумеется, Золотых. То есть возникает знакомая нам по «Году Лемминга» система Служб с Микисом Золотых в роли Кардинала.

Как известно, Кардиналу так и не удалось разрешить главное противоречие на пути превращения людоедского режима в «людоохранный». «Рвешь, понимаешь, пуп, пыжишься, чтобы в идеале сделать их активными, мыслящими, неагрессивными, такими-то и сякими-то распрекрасными, а потом вдруг оказывается, что все это абсолютно несовместимо с управляемостью, без коей не сделать их такими-то и сякими-то», — жалуется упоминавшийся руководитель Службы духовного здоровья населения. Сразу вспоминается совет из известного анекдота: «А дустом не пробовали?» Кстати, идея использования химических препаратов лежит, что называется, на поверхности.

«Если психологи и социологи определят, что же есть идеал, можно быть уверенным, что невропатологи и фармакологи найдут пути, как <…> подойти к нему намного ближе, чем в винно-хмельном прошлом и одуревшим от виски, обкуренном марихуаной и наглотавшемся барбитурата настоящем»{155}. Вот почему соратником Микиса Золотых в его нелегком труде по защите человека от самого себя становится Борис Шумахер, создатель хэдейкина — «великого умиротворителя».

На первый взгляд, перед нами еще один вариант лемовской «бетризации», однако Скаландис находит в избитом сюжете оригинальный поворот, вполне достойный лемовских парадоксов. «Видите ли, хэд оказался не просто химическим веществом — но чем-то, больше напоминающим живой организм. Хэдейкин воспринял поставленную перед ним задачу глобально и сам приноровился к новым обстоятельствам». Правда, тут не обошлось без толики магии, добавленной в химическую формулу хэдейкина, что пока находится за пределами возможностей современной химической индустрии.

В этом плане гораздо перспективнее развитие информационных технологий, все шире используемых для контроля и управления обществом. Но общество слишком сложная система, чтобы поддаваться однозначному моделированию в рамках какой-либо из существующих теорий. В кибернетике известна теорема Маккалока — Питса, которая утверждает, что промоделировать некую сложную самоорганизующуюся систему может только система, на порядок более сложная. Поэтому эффективное управление социумом будет означать для информационных систем качественный скачок: переход на более высокую ступень развития, чем уровень человеческого сообщества. Говоря языком Канонических Текстов, появится новый, уже нечеловеческий Демиург…

Среди средств управления сознанием так же первостепенное значение приобретают компьютерные масс медиа. Именно благодаря им в мир вошло одно из ключевых слов новой парадигмы человеческого мышления — «виртуальная реальность» (ВР).

1984 год, отмечавшийся по всей Европе как «год романа Оруэлла», был ознаменован выходом романа У. Гибсона «Neuromancer», сделавшим понятие ВР («cyberspace» в терминологии автора) достоянием массовой аудитории[17]. В настоящее время, когда сбылись многие из пугающих предсказаний американского фантаста, символическая перекличка со знаменитым романом-антиутопией вызывает вполне обоснованную тревогу.

Например, совсем недавно известный критик и писатель У. Эко в связи с бурным распространением компьютерных сетей счел необходимым заявить: «У меня велико опасение, что мы движемся в сторону условного 1984 года, где место оруэлловских пролов займут пассивные, телезависимые массы, не имеющие доступа к этому новому инструменту и не умеющие им пользоваться, даже если возникнет в том необходимость. Над ними располагается класс мелкобуржуазных пассивных пользователей — конторских служащих, диспетчеров в аэропортах и т. п. И, наконец, пирамиду увенчивают хозяева игры — номенклатура, в самом советском смысле слова. Это уже не будет класс в его традиционном марксистском виде; в номенклатуру могут входить как хулиганы-хакеры, так и чиновники с высоким положением. Одно у них будет общим: знание, обеспечивающее контроль»{156}.

В самом общем виде ВР можно рассматривать как особое психическое состояние, которому соответствует определенный уровень реальности. Согласно оккультным представлениям, существует целая иерархия этих уровней, причем обычный мир (то есть обыденное состояние сознания) представляет в ней наинизшую ступеньку.

Впервые тему многоуровневости Мироздания Скаландис затронул еще в рассказе «Скажите там, чтоб больше не будили». Изобретатель Геннадий Бариков, окончательно разочаровавшись в нашем, таком несовершенном мире, решает найти другой. Он создает УАН, — «универсальный агрегат наслаждений», — который погружает его в виртуальный мир, сильно напоминающий «полуденную» утопию Стругацких. «Какие-то диагностеры, глайдеры, флаеры, какие-то микропогодные установки… Начитался фантастики, идиот!»{157}.

Мир, в котором счастливы все.

Смерть в нем вообще составляет предмет негласного табу: ничто не должно омрачать атмосферы всеобщего счастья. В виде исключения один из местных гениев, физик и философ Ланьковский, так объясняет Геннадию общепринятую здесь модель вселенной: «после смерти в Первом мире люди попадают сюда, во Второй, точнее, в один из миров Второго Уровня, а после смерти здесь — в один из миров Третьего Уровня. И так далее до бесконечности. Жизнь вообще бесконечна, что очевидно и было очевидно для многих даже в Первом мире. Смерть — лишь переход из мира в мир. А главный закон — это Закон Луча <…> то есть: движение из мира в мир допустимо лишь в одном направлении, обратное невозможно, как невозможно повернуть вспять время. Вот такой абсолютный закон».

К сходной идее параллельных миров приходит (в Первом мире) профессор Кэрол Д. Джойс[18]. Он полагает, что после смерти тела информация, записанная в мозге, перезаписывается «в некий параллельный мир, где души вновь обретают тела». Барикову известно о самоубийстве профессора, который таким экстравагантным образом решил доказать собственную правоту. Теперь, оказавшись в мире Второго уровня, он вместе с Ланьковским занят поисками метода «обратной перезаписи» — способа возвращения в Первый мир.

Таким образом, уже в этом рассказе мы находим все основные моменты Канонических Текстов. Только количество миров позднее было ограничено девятью уровнями, к тому же замыкающимися в кольцо. Механизм, сохраняющий информацию о личности, стал называться Розовыми Скалами, а Закон Луча превратился в Главную Заповедь: «Помни, величайший из грехов — возвращение назад…»

Геннадий Бариков был шокирован известием, что во Второй мир попадают «хоть те же люди, да не все. Сюда попадают, как правило, изобретатели, художники, поэты…» Творческая элита, одним словом. Тот самый «мир честных, активных, добрых людей», ключ к которому находился, по мнению Малахова, на дискете Филина. Ключ, запирающий дверь в утопию. Или, наоборот, широко распахивающий «двери восприятия»?

Похоже, дискета в качестве традиционного атрибута информационных технологий перейдет в XXI веке. В «Заговоре Посвященных» даже на Втором уровне кабинет главного компьютерщика завален грудами дискет. Разумеется, ВР достижима при помощи «химии» или специальных психологических приемов. Просто компьютер в период Третьей революции гораздо более доступен, чем любое другое средство.

Но даже будь эта доступность всеобщей, остается различие между людьми (врожденное или социальное). Поэтому в отношении ВР неизбежно расслоение общества, тождественное описанному Эко. Посвященные, как мы помним, составляли незначительный процент от общего числа всех людей. В свое время над случайным характером Посвящения ломал голову Давид Маревич: «Отец вот Посвященным не стал, спился и просто умер. Валька, золотой человек Валька — тоже не Посвященный. А туповатый Прохоров, выдающийся слесарь и книжный спекулянт с инженерным образованием — пожал-те!» Что бы сказал Маревич, предложи ему найти общие качества у хулигана-хакера и чиновника с высоким положением?

«Отказ от стабильности информационных объектов (внесоциальных образовательных ячеек) стабилизирует информационное поле в режиме генерации и породит принципиально новую систему воспитания. Основной целью этой системы станет создание личности, которая не может быть интегрирована ни в одну из существующих социальных структур, в том числе и в структуру, сформировавшую личность»{158}.

Возникает своеобразная «мерцающая» личность, лишенная глубинного начала, зато способная без труда «настраиваться» на любую область информационного пространства. Словно бабочка, свободно порхающая среди самых разных информационных полей и поддерживающая тем самым необходимый уровень инфообмена.

Homo Intelligence одновременно оказывается, по выражению Й. Хейзинги, Homo ludens — Человеком играющим{159}.

Но игра игре рознь. «Можно разыгрывать встречу с Богом (пододвигая игрой к действительной встрече) и можно (сознательно или бессознательно) разыгрывать встречу с бесами»{160}. Фантазия — одно из ценнейших человеческих приобретений, катализатор творческого процесса. Для многих именно творчество становится наиболее доступной «божеской игрой». А если человек надежно изолирован от «верхних этажей» личности? Творчество при этом подменяется симулякром, то есть виртуальностью в чистом виде, когда среди бесконечного разнообразия недовоплощенных форм нет ни одной жизнеспособной. К тому же источником фантазмов всегда является бессознательное, и коль скоро путь «наверх» (на уровень Метаэго) закрыт, произойдет постепенное соскальзывание вниз, на самое дно человеческой (вернее, дочеловеческой) природы…

Любое из средств, обеспечивающее уход в ВР, — будь то компьютер, УАН или вакуумный тубусоид, — таит в себе потенциальную опасность. «Это машинка, которая будит фантазию и направляет ее куда придется, а в особенности туда, куда вы сами бессознательно — я подчеркиваю: бессознательно — не прочь ее направить. Чем дальше вы от животного, тем слег безобиднее, но чем ближе вы к животному, тем больше вам захочется соблюсти конспирацию. Сами животные вообще предпочитают помалкивать. Они знай себе давят на рычаг»{161}. Не отсюда ли проистекает такое болезненное отношение Посвященных даже к самой незначительной утечке информации, связанной с «погружением»? Скажем, ради уничтожения книги, содержащей подобные описания, они «готовы идти на смерть, на пытки — на все». Среди немногочисленных исключений — Владыка Урус, который всегда предпочитал действовать открыто. Как и положено человеку, свободному от животных страстей.

«На первом уровне человек давит в себе зверя. На Втором — бессмертный сверхчеловек давит в себе человека, и при этом зверь (частично) возвращается»{162}.

Так как хищники в ряду человеческих видов расположены к животным ближе всех, то средства ВР в их случае можно с полным правом назвать «хищными вещами». Например, чем конкретно заняты Посвященные на Втором уровне? Из рассказа Анны Неверовой создается впечатление, что они, словно крысы с вживленными электродами, «знай себе давят на рычаг», то бишь усиленно занимаются сексом. Действительно, «хочется» им почти всегда, стесняться чего-то даже в голову не приходит, а секс там, сами понимаете, божественный… По признанию самой Анны, она не занималась им разве что в купели с кровью.

Когда-то, наблюдая за нравами Страны Дураков, Жилин пришел к выводу, что для большинства из обитателей постиндустриального «рая» мир просто скучен. Отсюда и стремление к максимальной яркости переживаний, недоступных в обыденной жизни. Однако, как показывает реальная практика, в мире сверхбыстрых изменений именно скука становится несбыточной мечтой.

Нет сомнений, что «безблагодатное» в духовном смысле существование порождает особый внутренний дискомфорт, могущий довести чувствительные натуры до тяжелой формы депрессии. Но одно лишь «томление духа» неудовлетворенного обывателя не в состоянии объяснить современные масштабы эскапистских тенденций. Помимо субъективного фактора, не меньшую роль здесь играют и совершенно объективные обстоятельства. Ведь требуемый уровень мобильности в информационном обществе может быть достигнут только за счет своевременного изменения характера поведения. А мы уже отмечали, что такого рода изменения находятся за пределами контроля со стороны человеческой психики. С другой стороны, свои пределы имеет скорость психических процессов, поэтому слишком большое количество сигналов дезорганизует работу сознания. «Наше представление о реальности искажается. Это может объяснить, почему испытывая сенсорное перенапряжение, мы чувствуем замешательство и находимся на грани между иллюзией и реальностью»{163}.

Интенсивное выталкивание масс в виртуальное пространство рано или поздно приведет к тому, что они окончательно потеряют контроль над ситуацией в реальном мире. В «Заговоре Посвященных» Давид вполне целенаправленно стремится сделать Посвященными всех поголовно. «А это неможно»{164}.

«Люди, ушедшие в иллюзорный мир, погибают для мира реального. Они все равно что умирают. И когда в иллюзорные миры уйдут все — а ты знаешь, этим может кончиться, — история человечества прекратится…»{165}.

Вот и еще один вариант «конца света»…

Глава 15 Инициация

Неужели я настоящий,

И действительно смерть придет?

О. Мандельштам

Логическим завершением «тотальной виртуализации» становится полная атомизация социального пространства. Общество распадается на совокупность игроков, каждый из которых играет «на своем поле». В свое время Жилина подобная перспектива приводила в ужас, но за прошедшие десятилетия отношение к ней существенно изменилось.

Вполне респектабельные людены, появившиеся в последнем романе «полуденного» цикла Стругацких, меньше всего напоминают опустившихся «слегачей». Римайер оказался прав: «Раз наука дала нам слег, она позаботится и о том, чтобы слег стал безвреден». Да еще и многократно увеличит его эффективность. Скажем, Тойво Глумова уже не возьмешь, как Римайера, под локотки. Недавним начальникам теперь приходится чуть ли не хоровод водить вокруг бывшего подчиненного. (По аналогичной причине Микис Золотых откровенно подобострастничает перед своим же сотрудником Симоном Граем, узнав о его новом статусе среди Посвященных. Но перед Орлами пасует даже Владыка Шагор…)

Максим Каммерер, шеф Тойво, вынужден констатировать: «Нам теперь придется привыкать к совершенно новой ситуации. Не мы теперь определяем время бесед, не мы определяем тему… Мы вообще потеряли контроль над событиями»{166}.

Особенно трудно привыкнуть к тому, что игровым полем становится твоя собственная Служба. Поначалу сотрудники «Трио» грешат на ставшие давно привычными происки соперничающей службы, хотя факты свидетельствуют о совершенно несопоставимой по масштабам информационной диверсии: «оказалось, что не только нас — и их, и военную каэр, и каэр флота — вдруг завалили дезой. Прекрасной дезой! Сверхидеальной дезой! В результате все подозревают всех. Никто не знает целей» 4. На самих же Игроков выйти практически невозможно. Достаточно вспомнить о печальной судьбе спецотдела КГБ, занимавшегося Посвященными…

Когда Римайер в «виртуальном» споре с Жилиным предрекал скорый конец человеческой истории, это выглядело в лучшем случае очередной антиутопической страшилкой. Сейчас, с легкой руки Ф. Фукуямы, «конец истории» стал общим местом. «Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, — вместо всего этого экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителей. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории»{167}.

Зато, ответили бы людены, начинается история сверхчеловечества. Такая уж специфика у прогресса, особенно «вертикального» (или «виртуального»). «Что поделаешь! За спиной — шесть НТР, две технологические контрреволюции, два гносеологических кризиса — поневоле начнешь эволюционировать…»{168}.

Между тем еще Хейзинга, автор знаменитого исследования об игровом начале в человеке, предупреждал об опасности его абсолютизации. Здесь такая же ситуация, как и с богемой. По существу, игровой импульс у Хейзинги выступает в качестве синонима спонтанности, основе любого подлинно свободного сознательного акта. Но в сверхдозах игра начинает подрывать свои же основы: естественная спонтанность подменяется искусственно генерируемым хаосом. Хейзинга изобретает даже специальный термин «пуэрилизм» (от латинского «puer» — ребенок), обозначающий не столько детство, сколько сознательное ребячество, инфантильный балаган, в который, по его мнению, постепенно погружается современная цивилизация.

В рамках аналитической психологии Юнга становление здоровой, зрелой, целостной личности происходит в процессе индивидуации{169}. Или не происходит. Но только таким путем возможно для людей одного и того же вида, типа и т. п. обретение подлинной (а не наигранной) уникальности.

Юнг рассматривал бессознательное как вместилище архетипов: Эго, Персона, Тень, Анима (Анимус), Самость… Захват личности любым из этих архетипов интерпретировался им как состояние одержимости — источнике наиболее глубоких психических комплексов. Скажем, пресловутый западный индивидуализм, порожденный индустриальной эрой, может служить примером одержимости Эго. Абсолютизация формального интеллекта привела человека западной культуры к отрыву от собственного бессознательного. В результате данный архетип, представляющий центр сознания, оказался в роли единоличного диктатора, узурпировавшего работу психического аппарата. Лишь немногие люди, по наблюдению главного героя из «Всех способных держать оружие…», понимают, «что человек вначале принимает решение, а потом объясняет его себе и посторонним».

«Если индивидуализм есть болезнь, то индивидуация есть исцеление»{170}. Индивидуация тесно связана с Самостью — архетипом Целого, объединяющего сознательное и бессознательное. Самость — это Бог внутри нас, некая императивная сила, которая «принимает решения». В этом смысле Эго и Самость соотносятся между собой как движимое и движитель. Но по своей природе Самость внеморальна и бессознательна, и одержимость ею ничуть не лучше прочих комплексов. Этический выбор требует зрелого Эго, в противном случае человек, даже будучи господином своих тайных и явных желаний, совершенно утрачивает внутренние ориентиры. Он оказывается в положении первых обитателей Эдема, которые, при всей их самодостаточности, начисто лишены понятий добра и зла.

Для наступающей постиндустриальной эры, как уже отмечалось, характерно прямое обращение к бессознательному, минуя сознательный контроль. Чтение мыслей, похоже, скоро станет рутинной технической процедурой. «Любого можно заставить делать все. <…> Не нужны уже ни пытки, ни наркотики: сажаешь парня перед экраном, сканер ему на глаз, сенсоры на пальцы — и на экране возникает то, что он больше всего хочет скрыть»{171}.

Но самые радикальные перемены поджидают нас впереди. Все громче звучат обвинения в адрес рациональной и техногенной культуры Запада — наследии патриархальной цивилизации. Она объявляется исчерпавшей себя: заря новой культурной парадигмы отныне восходит на Востоке. Разве не заманчиво научиться жить в гармонии с природой и самим собой, окончательно раствориться в нирване коллективного бессознательного? «Будда выше всех и всяческих богов, товарищи. Буддизм есть материализм и эмпириокритицизм в высшей своей стадии»{172}. Во всяком случае, подобный вывод напрашивается при чтении «Заговора Посвященных». Чувствуется, что учение Сиддхартхи Гаутамы автор для себя открыл совсем недавно и не в силах сдержать неофитского восторга. В финале романа Будда вообще появляется собственной персоной — напутствовать Давида и читателей.

А поскольку женщина, по сравнению с мужчиной, ближе к природе, — больше открыта для бессознательного, — то ей и карты в руки. На протяжении всего патриархального периода человеческой истории женское начало подвергалось всевозможным репрессиям и едва не было искоренено окончательно. Но тут, на женское счастье, история кончилась, а экология с феминизмом оказались в числе важнейших цивилизационных приоритетов Нового мира. Единственно мыслимая утопия в постутопическую эпоху — обретение Самости в масштабе всего человечества. «Завтра и навсегда спокойствие и слияние…»

Мир Леса является превосходной иллюстрацией того, куда может завести одержимость подобными идеями. Или, на местном наречии — «одержание». Остается только позавидовать уверенной поступи хозяев (точнее, хозяек) этого общества. Настоящие амазонки, равнодушные и властные. Креатуры лилового тумана, окончательно освободившиеся от «химеры, называемой совестью».

Однако «венцом индивидуации типа является не сила Самости (центр психики в целом, центр как отношение сознательного и бессознательного), а Ось Эго — Самость, такое ее состояние, при котором Самость исцеляет Эго от односторонности сознательного, а Эго исцеляет Самость от бессовестности целого»{173}. Иными словами, в фундаменте подлинной самореализации всегда лежит внутриличностный диалог — балансирование между двумя крайними состояниями психики.

Но нет никакой гарантии, что человеку хватит собственных сил и знаний, чтобы благополучно избежать многочисленных ловушек-одержимостей. Уже во всех без исключений архаических обществах существовала особая — инициатическая — практика, открывающая перед социализированной личностью возможность Быть, а не Казаться. Инициация и есть Посвящение в его первоначальном смысле, основа эзотеризма[19]. Чтобы разобраться в природе этой связи, обратимся к трудам Р. Генона — одного из немногих квалифицированных исследователей «священной науки», кто сам имел реальный опыт Посвящения.

Согласно Генону, любые известные религии, традиции и т. п. являются следствием различия качеств человеческой и исторической среды, в которой преломляется Изначальное Предание. Вся совокупность сакральных знаний, восходящих к сверхчеловеческому источнику, именуется Традицией, в которой можно выделить две стороны: внешнюю (экзотерическую) и внутреннюю (эзотерическую). Экзотеризм представляет «внешний закон», обращенный ко всем без исключения членам традиционного общества. Эзотеризм, напротив, подразумевает «избранных» — духовную элиту, способную освоить традиционные знания в полном объеме.

Соответственно, существует и два варианта вхождения в сферу Сакрального. Первый, наиболее распространенный, предполагает отсутствие каких-либо радикальных изменений сущности индивидуума, а тем самым — и скорых результатов. Все происходит максимально естественно, практически не требуя от неофита каких-либо сверхусилий. Главную роль здесь играет специально организованное социально-психологическое пространство, ориентирующее человека в «благом» направлении (что, впрочем, не исключает и обратного движения). Примером может служить религиозная община любого из ортодоксальных вероисповеданий, этот островок Традиции в океане современного профанического мира.

Альтернативный вариант и есть собственно инициация. Процесс, который мгновенно погружает неофита в особую реальность, где открывается возможность духовного пробуждения «здесь и сейчас». Но этот путь сопряжен со значительным риском, так как направлен против всей логики внешнего (падшего) мира. В нем нет места, как в случае экзотерика (не говоря уже о профане), неизбежному компромиссу с Системой. Даже сам религиозный закон частично отвергается инициацией, так как он рассчитан на постепенное, «эволюционное» улучшение индивидуальных качеств.

Реальная трансформация человеческой природы сопоставима только с физической смертью. Именно таким образом воспринимается субъектом отказ от привычной «картины мира» (в юнговской терминологии — «потеря души»). В некоторых ритуалах данная процедура сопровождается самой настоящей потерей рассудка, причем без всякой гарантии, что безумие окажется временным.

«Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Мф. 10, 39). За инициатической смертью следует «новое рождение» — человек обретает новую сущность (а зачастую — и новое инициатическое имя). Отныне его диапазон восприятия включает более тонкие уровни бытия, теоретически — весь тонкий план. Это и составляет первый этап инициации, называемый в традиционализме «Малыми Мистериями».

Теперь становится понятной убежденность Посвященных из романа Скаландиса в собственном бессмертии. Ведь Посвящение означает реальный опыт встречи со смертью и последующего воскрешения. Подобное уникальное переживание накладывает неизгладимый отпечаток на психику человека: инициация «придает получившим ее особое качество, которое не может быть утрачено или отнято, и которое дается раз и навсегда» 78. Необратимость Посвящения так же особо подчеркивается в романе: «это как национальность или физическое уродство — дается пожизненно». Наконец, получает объяснение странный посвятительный ритуал: «Стоит семи Посвященным собраться вместе в Особый день, как они узнают имя нового». На самом же деле — ничего странного, поскольку «инициация может совершаться только в присутствии тех, кто ее уже получил»{174}.

Вновь вернемся к традиционной картине мира, разделявшей бытие на три плана: плотный (физический, телесный), тонкий (психический, душевный) и высший (небесный, духовный). Посвященные на Втором уровне озабочены исключительно переходом на следующий и т. д. Это уже чисто «техническая» проблема, которую каждый из них решает в индивидуальном порядке. Девятым уровнем исчерпываются миры «Нижних Вод». «Но Татхагатой становятся на следующем»{175}. Оказывается, пройти весь тонкий план — еще только полдела. Необходимо преодолеть точку «разделения вод», чтобы проникнуть в высшую, небесную реальность «Верхних Вод».

В приведенной космологии индивидуальная душа имеет совершенно четкие границы существования, а вовсе не наделена, как ошибочно полагали Джойс и Ланьковский, однонаправленным «лучевым» бессмертием. Эта тонкая форма, созданная из субстанции Атмосферы, действительно способна на некоторое время пережить смерть тела («первую смерть»), однако путь на Небо ей заказан. Мир «Верхних Вод» по определению бесформенен, поэтому его граница представляет абсолютную преграду для всех сущностей, наделенных формой — так называемая «вторая смерть» (Откр. 20, 6). У Скаландиса число жизней Посвященных так же ограничено (предполагается, что их всего девять), после чего следует стирание информации об индивидууме из памяти Розовых Скал.

Второй этап инициации — «Великие Мистерии» — как раз и связан со своеобразной «инициатической смертью» души, то есть ее слиянием с духом. Переход на сверхиндивидуальный уровень Татхагаты означает полную трансценденцию личности. Окончательное и бесповоротное обретение когда-то утраченного на долгом эволюционном пути состояния единства со всем сущим.

Обратим внимание, что Посвященные двигаются к финальному этапу двумя путями. Большинство предпочитают постепенный переход с уровня на уровень, как и предписано Законом. В то же время Тристан с Изольдой (инициатические имена Давида и Анны) «путешествуют по уровням бытия с небрежностью обезьяны, перелетающей с ветки на ветку». Напрашивается прямая аналогия с двумя составляющими движения любой саморазвивающейся системы — эволюционной и инволюционной.

Как мы уже знаем, любое развитие идет через последовательное нарушение и восстановление гомеостаза. Циклическая повторяемость процессов, основанных на внутреннем ритме системы, соответствует горизонтальному, круговому движению материи. Латинское слово «evolution» хорошо передает этот путь постепенного количественного роста, развертывания имеющегося потенциала. Вертикальная составляющая, отражающая качественный скачок — переход системы в новое равновесное состояние — получила свое обозначение от противоположного по смыслу слова «involution»: свертывание, накопление критической массы.

«Таким образом, эволюция раскручивает спираль развития в линию, а инволюция, наоборот, скручивает ее, закладывая тем самым качественно новые рубежи роста системы»{176}.

Не составляет исключение и развитие социума. По признаку «левые — правые» все социотипы разделяются на две группы (наподобие левых и правых форм изомеров) — в полном соответствии с двумя возможыми типами прогресса. Не будем углубляться в природу этого деления, нам важен следующий вывод: «нарушать гомеостаз призваны левые типы, а восстановление его ложится на плечи правых типов»{177}. По этой причине в соционике правые типы называются эволюторами, а левые — инволюторами.

Два типа соцпрогресса — правый и левый — в кибернетической трактовке непосредственно связаны с понятиями отрицательной и положительной обратной связи. При этом эволюция соотносится с отрицательной обратной связью: правый прогресс означает консервацию, повторяемость и старение, ведущие к окончательной стагнации. Инволюция — это движение от старого к новому, скачкообразный переход на новый виток спирали. Бесконтрольный левый прогресс ведет к экспоненциальному росту инноваций, взрывающему внутрисистемную целостность — характерная черта положительной обратной связи. Заодно открывается истинный смысл деления Посвященных на Черных Рыб Глубин (поддерживающих status quo) и Белых Птиц Высот (приветствующих инновации).

Неустранимый антагонизм между этими двумя группами Посвященных объясняется, в частности, различными психологическими установками эволюторов и инволюторов. Эволюторы предпочитают существовать в простой и однозначной среде, тогда как инволюторы хорошо себя чувствуют в зоне конфликтов, где внешняя среда изменчива и труднопрогнозируема. Данная особенность нашла свое воплощение и в традиционалистской доктрине, допускающей две стратегии духовной реализации: «путь правой руки» и «путь левой руки». Уже их названия говорят сами за себя. «Путь правой руки» — «правильный», то есть по правилам. Плавное и равномерное развитие — «путь тишины». «Путь левой руки» — буйство и экстаз, яростное стремление к Богу любой ценой. Его еще называют «путем героев». Ведь герои предпочитают идти напролом, используя запрещенные (левые) приемы.

Поскольку психологические установки в значительной степени детерминированы видовой спецификой, между признаком «левые — правые» и делением на «сильных» и «слабых» существует вполне четкая корреляция: «путь левой руки» словно специально придуман для хищников и пассионариев, а «путь правой руки» — для диффузных и деградантов. Недаром Владыка Урус вполне определенно покровительствует Орлам, в то время как Шагор выделяет Микиса Золотых.

В «Гадких лебедях» Диана замечает своему «бойфренду» Виктору Баневу: «Если у тебя отобрать талант, а у меня — злость, то останутся два совокупляющихся нуля». Творчество и ненависть роднит спонтанность, даже иррациональность их общего источника, неподконтрольного нивелирующим усилиям Системы. «Если в этой стране и есть люди, ненавидящие слег, то это интели. Интели не гангстеры, это отчаявшиеся люди, патриоты… У них одна задача — расшевелить это болото. Любыми средствами. <…> Они вызывают огонь на себя, пытаются возбудить в городе хоть одну общую для всех эмоцию, пусть хотя бы ненависть…»{178}.

Эту тему Скаландис развивает в повести «Вторая попытка», представляющей своеобразный сиквел «Гадких лебедей». Прежний христианский Бог, который «есть любовь», «либо отвернулся от нас, либо мы сами про него забыли. <…> А сегодня возник Новый Бог, и имя ему Ненависть. И новые люди молятся Новому Богу. И они понимают толк в ненависти»{179}. Впрочем, ненависть тоже бывает разная. Скаландис упоминает «Ненависть Созидающую» — парадоксальный синтез ненависти с творчеством. «Делание добра из зла» характеризует самую суть «пути левой руки».

Сам Виктор Банев повторяет вслед за хемингуэевским героем слова, наиболее точно отражающие его собственное нравственное кредо: «Ирония и жалость!» Человек слишком слаб, чтобы противостоять давлению Системы — XX век это с блеском доказал. «Лечь бы на дно, как подводная лодка…» Остался лишь один шаг до глуховской «философии жизни», но, к чести Виктора, он его не сделал.

Если в период господства Големов процесс индивидуации для диффузных был значительно осложнен, то в эпоху распада големических структур и вовсе стал невозможен. «Иными словами, по мере дегенерации традиционных консервативных институтов — таких, как монархия, церковь, социальная иерархия, кастовая система и т. д. — наиболее актуальными становятся особые, опасные и рискованные, инициатические практики, связанные с „путем левой руки“»{180}.

Глава 16 Конспирология

Мы считаем, что каждое подлинное правительство должно оставаться необнаруживаемым и невидимым.

Ф. Бэкон

— Ну вы же книжку до конца прочли?

— До конца.

— Что там про заговор написано?

— Не помню, — растерялся Симон.

— И я не помню, — странно ответил Шумахер.

Так что же такое на самом деле «заговор Посвященных»: выдумка или реальность? Ведь на совещании Избранной Семерки по поводу этой проблемы «из двух возможных ответов на вопрос присутствующие выбрали три разных варианта — три варианта из двух возможных!»

Начнем с того, что «теория заговора» в качестве универсальной концепции, приложимой практически к любой из общественных наук, на протяжении последних двух веков пользовалась исключительной популярностью. А если множество людей верит в реальность некоего объекта (процесса), то он существует, по крайней мере, на эгрегориальном уровне. «Для обученного необходимой методологии человека ничего не стоит придать реальность как еврейскому заговору, так и, например, троцкистско-зиновьевскому блоку, и хотя эта реальность будет временной, но на период своего существования она будет непоколебимой и вечной»{181}. По сходной причине конспирология, безусловно, является лженаукой: «Мы совершенно убеждены, что наличие или отсутствие самого „заговора“ ровным счетом ничего не изменило бы в данной проблематике»{182}.

Однако сам факт наличия неких бессознательных архетипов, несущих невнятное послание об «опасности мирового заговора», вполне заслуживает полноценного исследования. Напомним, что ослабление рациональных индивидуализированных структур сознания (которое в любой кризисный период имеет массовый характер) неизбежно активизирует глубинное содержание психики.

«Схематически можно сказать, что начальной аксиомой конспирологии является идея о существовании тайного общества, члены которого стремятся подчинить себе весь мир и создать совершенно новый порядок, в котором они будут занимать ключевые позиции и безраздельно властвовать. При этом важно, что сам предполагаемый порядок будет не безразлично каким, а прямо противоположным тому, который имеется сейчас или который был „вчера“, то есть „естественному“»{183}.

Миф о тайном мировом правительстве с полным правом можно назвать мифом Нового времени. Поздний, уже разложившийся эзотеризм естественно вошел в союз с нарождающейся европейской наукой, также превыше всего ставившей знание. Объединял их и общий пафос — будущее в руках самого человека. Изрядно замутненный сокровенный источник, соединившись с научной рациональностью, дал удивительно стойкую мутацию. Возникла новая, оккультная (от латинского «occultus» — тайный) традиция, чьей отличительной чертой являлись тайные, строго законспирированные общества.

Первые манифесты розенкрейцеров появились в Германии между 1614 и 1615 годами. Самый известный среди них — «Слава Братства», — провозглашающий «всеобщую реформу целого мира» от имени загадочного «Братства Розы и Креста», скорее всего был простой сатирой на реформаторские идеи, которыми тогда бредили европейские интеллектуалы. Несколько мечтателей и энтузиастов объединились с целью организовать ludibrium — «благочестивый розыгрыш». Но зерно упало на подготовленную почву.

Именно в начале XVII века, по хронологии Андреева, Запад окончательно и бесповоротно перешел на путь научно-технического прогресса. Материализм и механицизм сменили прежнее целостное восприятие мира, а его познание превратилось в формальную процедуру. «Окончательный разрыв между духовным и интеллектуальным рядами становится незыблемой реальностью»{184}.

Человек в такой картине мира — всего лишь элементарный объект социального пространства, который легко поддается управляющему воздействию. Поэтому «благо человека» здесь неотделимо от целесообразности, понимаемой исключительно в материальном плане (например, с точки зрения справедливого распределения материальных благ). Соответственно, разумное устройство земной, материальной жизни представляется единственной достойной альтернативой.

«Что из этого следует? Подводные идеологические течения восемнадцатого столетия принесли желанный ответ: следует попытаться построить земной парадиз, избавить человечество от болезней и голода и пролонгировать жизнь до неопределенного предела. В таком прогрессивном смысле розенкрейцеры и масоны интерпретировали христианскую алхимию и спагирию. Человечество как исходный материал (наподобие свинца, materia prima и т. п.) путем нравственного совершенства и с помощью естественных наук надо превратить в деятельное, свободное и светлое содружество. Только тогда можно будет „делать, что хочешь“, а пока надо делать, что тебе велят умные реформаторы»{185}.

На всем протяжении XVIII и XIX веков за стремительной поступью прогресса, словно тень, следовал не менее бурный рост самых разнообразных, уже вполне реальных тайных обществ (в том числе и розенкрейцерских!). Они действительно преобразили мир, — оккультисты стояли у истоков коммунистических, демократических и фашистских движений XX века, — хотя и не совсем так, как замышляли легендарные основатели «Братства Розы и Креста»[20].

А начиналось все с игры, казалось бы, невинной забавы… Так во «Всех способных держать оружие…» главный герой, решив в центре стратегических прогнозов «поиграть» в мировые заговоры, делает поразительное открытие: «нужно шестьсот человек на весь мир, чтобы всего за один год реализовать любое самое абстрактное построение, причем рядовому гражданину будет казаться, что все идет… ну, почти естественным путем». Число «шестьсот» подозрительно напоминает апокалиптическое «число Зверя» — шестьсот шестьдесят шесть. Весьма уместный в данном случае символизм.

Есть только одна загвоздка. Для успешного достижения цели необходима «четкая координация, отсутствие внутренних расколов в руководстве и внешнего противодействия. До сих пор ни один из мировых заговоров из стадии болтовни не вышел — именно в силу расколов, изменений целей и так далее…»{186}. Но это же идеал индустриального общества: отлаженный социальный механизм, функционирующий наподобие гигантского компьютера! Мечта «умных реформаторов», которым оставалось бы только вложить в него необходимую программу.

«План управления должен выйти готовым из одной головы, потому что его не скрепишь, если допустить его раздробление на клочки во многочисленных умах»{187}. «Протоколы сионских мудрецов», появившиеся в самом начале XX века, как бы подводят итог трехвековым играм в заговор. Причем, как и в случае с розенкрейцерами, в основе «Протоколов» оказалось откровенно сатирическое произведение — малоизвестный памфлет на Наполеона III французкого писателя Мориса Жоли. Его книга называлась «Диалог в аду»: Макиавелли, воплощавший циничного диктатора, ведет спор с Монтескье о природе деспотизма. И большинство доводов Макиавелли едва ли не слово в слово послушно повторяет безымянный «Сионский Мудрец».

Следует отдать должное Жоли: «в своих размышлениях о дилетантском деспотизме Наполеона III он достиг таких высот предвидения, которые сохранили свою актуальность по отношению к различным авторитарным режимам нашего времени. Более того, некоторые предвидения Жоли ожили вновь, когда „Диалог в аду“ был превращен в „Протоколы сионских мудрецов“, и это является причиной того, <…> почему „Протоколы“ часто кажутся предсказанием авторитаризма XX века. Но, в конце концов, это незавидное бессмертие, и жестокая ирония судьбы заключается в том, что блистательная, но давно забытая защита либерализма послужила основой для кошмарно написанной реакционной галиматьи, которая ввела в заблуждение весь мир»{188}.

Не обошлось в этом деле и без царской тайной полиции. В фабрикации «Протоколов», как теперь считается установленным, замешан П. Рачковский — начальник охранки за пределами России, прирожденный интриган и провокатор. Надо сказать, секретные службы всегда испытывали определенное тяготение к тайным организациям, объясняемое их генетической общностью. А так же видовой общностью их агентуры. По выражению известного диссидента П. Григоренко: «В подполье можно встретить только крыс».

Взять хотя бы С. Нилуса. Из всех публикаций «Протоколов» именно его вариант оказал влияние на мировую историю. Но сам Нилус был типичным «агентом влияния» и, по-видимому искренне, верил в подлинность доставленной ему рукописи. Этот бывший интеллектуал-атеист, в молодости растративший свое немалое состояние за границей, даже обратившись в глубоко верующего православного мистика не утратил склонности к авантюрным похождениям. В разгар неудачной для него интриги (его прочили на место духовника царской семьи) он и получил материалы, могущие помочь в борьбе с опасным конкурентом.

Активный интерес к спецслужбами проявляли и сами оккультисты. Подобные контакты давали им возможность реально влиять на события, самим оставаясь в тени. По крайней мере, в подобных намерениях подозреваются многие оккультные лидеры. В «Заговоре Посвященных» две самые могущественные российские спецслужбы — ГРУ (в XXI веке переименованное в РВР — Российскую военную разведку) и КГБ (тогда же превратившийся в ОСПО) — представлены как инструменты Черной Конфессии Посвященных.

Вообще идею Сверхправительства, осуществляющего незримый контроль над каждым из своих подданных, следует признать базовым архетипом индустриальной эпохи. Только высшее руководство (функционеры Служб), элита из элит, может обладать Планом, реализация которого принесет пресловутое «счастье для всех». Но технологический уровень индустриальной цивилизации ставит естественный предел механизмам регулирования. Наиболее совершенным среди них по-прежнему продолжает оставаться человеческий мозг. Поэтому раздробления любого первоначального плана «во многочисленных умах» избежать практически невозможно. Фигурально выражаясь, единственная голова, способная контролировать социальные процессы, принадлежит Голему. Именно его и скрывала маска «Сионского Мудреца» («Великого Розенкрейцера»).

Фантастические слухи, ходившие об оккультных обществах, произвели впечатление даже на такого убежденного технократа, как А. Беляев. Речь идет о его последнем романе «Ариэль», где подробно описаны изощренные эксперименты, проводимые «оккультистами новых формаций». Вновь обратимся к Нилусу: «Если верить газетным сообщениям, то у теософов в Индии, где находится неподалеку от Мадраса их главная штаб-квартира, существует школа особого оккультного воспитания»{189}. Далее, со ссылкой на «Биржевые Ведомости», следует подробное описание Мадрасской школы «Дандарат», практически дословно воспроизведенное в «Ариэле»[21].

Но развитие информтехнологий привело к качественно новому состоянию социума. Все больше людей исключалось из непосредственного участия в его управлении, что нарушало функционирование прежних големических структур. Коллективное бессознательное откликнулось на эти изменения скорректированной версией «мирового заговора».

И вновь в качестве его «агентов» выступили оккультисты. Синхронно с наступлением постиндустриальной эпохи оккультизм так же радикально изменил свой характер: впервые за свою историю он стал по-настоящему массовым движением. Все мыслимые его течения соединились в одно могучее русло, имя которому — New Age («Новый век»).

Больше всего это движение напоминает, по выражению одного из идеологов «Нового века», блошиный рынок или сельскую ярмарку: «Кругом шуты и трюкачи, фокусники и шаманы, знахари и мистики и, конечно же, ловкачи, которые норовят поскорее всучить тебе товар и смыться куда подальше»{190}. Безграничный ассортимент духовных ценностей и откровений всех времен и народов, включая новейшие достижения самих оккультистов, выставлен на продажу, словно в какой-нибудь эзотерической лавке. Наличие ценника уравнивает в правах йогу и христианство, экстрасенсорику и восточные единоборства, спиритизм и церемониальную магию. Прямая аналогия с Всемирным Виртуальным Интерактивным Супермаркетом — интернетовской Паутиной, наиболее характерной приметой Третьей революции.

Само название «Новый век» связано с астрологической символикой. Новая астрологическая эпоха наступает, когда точка весеннего равноденствия из-за сложной солнечно-лунной прецессии земной оси перемещается из одного зодиакального знака в другой. Полный оборот вокруг Зодиака она делает за так называемый Великий год Платона, равный 25 620 обычным годам. Один месяц Великого года, продолжительностью в 2160 земных лет и есть астрологическая эпоха. По всем признакам знаменательное событие, связанное с переходом точки весеннего равноденствия из знака Рыб в знак Водолея, произойдет где-то на рубеже XX и XXI веков. Иначе говоря, новый космический век будет «веком Водолея»[22].

«Новый век» поэтому можно сравнить с огромным плавильным котлом, где рождается парадигма новой, информационной (водолейской) цивилизации. Свободолюбивый Водолей органически чужд любого рода барьеров, разделяющих людей. Не составила исключение и посвятительная элитарность. Радикальное переосмысление тайноведческой традиции привело к парадоксальной концепции «открытого заговора»: желаемых социально-политических перемен предполагалось достигать только «политически корректными» средствами. Именно в таком ключе следовало понимать заголовок появившейся в 1980 году книги активистки движения Мэрилин Фергюсон «Заговор Водолея», ставший синонимом оккультного «заговора нового типа». Не зря сетует Владыка Шагор: «Называется, дожили: телевидение по всей планете трещит без умолку о совершенной нами революции».

«„Нововековцы“ не признавали никакой мессианской избранности, коллективизма, централизма и примата материи над сознанием. Ровно наоборот, они ратовали за демократизм (заговор открытый), индивидуализм, децентрализацию и власть сознания над косной материей. Отсюда отсутствие лидеров, единого центра и фиксированного членства. Социальная трансформация должна была осуществиться через создание иерархичных свободных сообществ (networks), связанных между собой только общим (хотя и бесконечно разнообразным) набором средств преображения сознания»{191}.

Сразу вспоминаются мокрецы из «Гадких лебедей», собирающиеся строить новый мир, не разрушая старого. Но приглядимся к ним более внимательно. Это люди, которые живут будущим. «Да они, собственно, и живут-то уже в будущем… на островках будущего, которые возникли вокруг них в настоящем…» 1. К тому же «они чертовски умны — в отличие от большинства людей». В конце повести Виктор Банев переживает настоящее озарение: «Внутри вида зарождается новый вид, а мы это называем генетической болезнью»[23].

Теперь нам известно, внутри какого из наличных человеческих видов мог бы зародиться вышеописанный «Homo Intelligence». Пока же, благодаря его нынешним представителям, большинство «нововековских» начинаний отличает откровенно балаганный, игровой характер. Пестрая толпа шарлатанов и медиумов уступает только многочисленному отряду гуру всех мастей и оттенков. Но ведь и мокрецы создавали «новый прекрасный мир» отнюдь не своими руками: «намотав черные тряпки на шелушащиеся физиономии, стоят за сценой и дергают ниточки…»

Глава 17 Апокалипсис

Был зов трубы, зловещий звон металла,

Но знаменье последнего Суда

Нам ровно ничего не доказало —

По-прежнему отходят от вокзала

Согласно расписанью поезда.

Ларьки торгуют, бьют часы на башне,

Дождь моросит, а я домой бреду

В осенней мгле дорогою всегдашней,

Не ведая, что Суд свершился Страшный

И это все уже в аду…

Н. Стефанович

«В целом „Новый век“ больше женская, нежели мужская затея. <…> По имеющейся статистике, число женщин в „Новом веке“ примерно в два раза превышает число мужчин, и они являются активным организующим началом»{192}. Так и напрашивается сравнение с матримониумом, царящим в мире Леса. А в недавнем романе Д. Апдайка «Эс» именно женщины, теснящиеся вокруг самозванного «гуру», с нечеловеческой энергией осуществляют строительство города будущего в Аризонской пустыне.

Тревога, связанная с деятельностью энтузиастов «открытого заговора», имеет под собой реальные основания. Ведь повышенный интерес к психических феноменам в данном случае совершенно не подкреплен необходимой квалификации, дающей возможность различать «душу» и «дух» (тонкий и высший планы). «Слишком очевидны досадные последствия, которые могут проистекать из подобного состояния вещей: распространения этого смешения, в особенности в современных условиях, означает, хотят того или нет, вовлечение человеческих существ в безвозвратное погружение в хаос „промежуточного мира“ и в действие в интересах, впрочем, часто не осознанно, „сатанинских“ сил»{193}. Не случайно в аналитической психологии Юнга под «духами» понимаются автономные комплексы бессознательного, контакт с которыми порой способен привести к полной дезинтеграции психики «контактера».

Между тем поступь прогресса неумолима: научное мировоззрение индустриальной эпохи должно уступить место паранаучному. Данной задаче подчинена, по сути, вся деятельность «Нового века». «Расширенное», «космическое» сознание человека «эпохи Водолея» идеально подходит для обитателя информационной цивилизации. (В этом смысле строительство нового мира действительно никак не затрагивает старого, поскольку ведется в информационном пространстве.) Инфосфера обладает всеми характерными чертами тонкого (промежуточного) плана, куда так рвутся современные оккультисты, главная из которых — особый «внетелесный» опыт, связанный с погружением в ВР.

Необратимость подобного опыта (подмеченная в «Хищных вещах века»), по крайней мере, для определенной части людей, роднит его с инициацией. Разумеется, абсолютное большинство пользователей Сети даже не подозревают о каких-то изменениях в своем сознании. Тем более они не подозревают о разнице между инициацией «виртуальной» и «эффективной» (реализованной).

Посвящение — это дорога в один конец. «Ступивший на путь да пойдет по нему вдаль и еще дальше». Но если процесс посвящения является мгновенным, то его полная реализация во многом зависит от личных усилий Посвященного. Нет никакой гарантии, что «инициатическая работа» («Великое Делание») будет доведена до конца, а новообретенные способности найдут применение исключительно с целью достижения высших духовных состояний. Поэтому полученная инициация рискует навсегда остаться лишь «виртуальной», то есть не использованной возможностью. В романе Скаландиса немало Посвященных, достигнув Второго уровня, вместо дальнейшего движения наверстывают упущенное на Первом: «путешествуют, жадно поглощают знания, предаются всем плотским радостям — от спортивных игр, поедания деликатесов и пьянства до галлюциногенной наркомании и взаимных, а также самоистязаний. Особняком стоят радости секса». К слову, 60 процентов ресурсов Интернета носят порнографический характер.

Таким образом, мы приходим к важному выводу: средства ВР являются оперативным инструментом по передаче «виртуальной инициации». Ее олицетворением может служить Микис Золотых. Хотя по главному признаку — способности адекватно воспринимать более тонкий (в данном случае — информационный) план — он не уступает Избранным Владыкам, однако так и не удостаивается «настоящего» Посвящения.

Но остающийся открытым доступ к бессознательному превращается в потенциальную лазейку для инфильтрации «духов» (а в перспективе — и внешнего манипулирования сознанием). И даже если инициируемый не стремится к дальнейшей реализации — назад дороги все равно нет. Причем это еще меньшее из зол. Гораздо опаснее пытаться самому, без опытного проводника, пройти сквозь тонкоматериальные «джунгли». Велика вероятность, что такой путешественник вместо восхождения сквозь мир психический в мир чисто духовный (сверхиндивидуальный) двинется путем «сплавления» с миром психики (растворение в «Нижних Водах») вплоть до окончательной утраты индивидуальности в океане бессознательного. Целенаправленное движение в этом направлении, прямо противоположному цели нормальной инициации, в традиционализме именуется «контринициацией».

Как и подлинная инициация, контринициация дает своим адептам паранормальные способности по отношению к низшему, материальному плану. А согласно традиционалистскому варианту конспирологии, контринициация и есть «движущая сила прогресса». Именно ее представители тайно направляют развитие человеческой цивилизации по пути материализации и духовного вырождения, готовя плацдарм для вторжения демонов коллективного бессознательного — «орд Гогов и Магогов». В это русло хорошо укладывается деятельность Бориса Шумахера, «перевернувшего мир вверх тормашками», и Симона Грая, сделавшего процесс необратимым.

Вообще сам исторический процесс, с точки зрения традиционализма, представляет собой движение по пути деградации — от Золотого века к Железному. Поэтому естественно предположить наличие определенных «корректировщиков истории», объективно способствующих такому движению.

Любопытно сопоставление основных этапов традиционной историософской схемы с ведущим типом деятельности в каждом из них, связанным с доминированием людей определенной касты:

золотой век — брамины, жречество;

серебряный — воинство, цари;

бронзовый — купечество, крестьянство;

железный — «царство шудр».

Сверхзакрытые традиционные общества постепенно трансформировались в направление открытой системы, становление которой пришлось на индустриальную эпоху. Сейчас идет формирование нового, «сверхоткрытого» общества — устойчивой, но неравновесной структуры «организованного хаоса».

Биржевую игру можно считать фундаментом нынешней виртуальной неоэкономики — пародии на индустриальную экономику, — когда задействуются механизмы сверхприбылей, не обеспеченных реальным производством. «Происходит перераспределение властных полномочий от политических структур к экономическим центрам силы (наподобие МВФ или Мирового Банка)»{194}. Разнообразные международные неправительственные организации, транснационациональные корпорации и банковско-финансовые сети образуют собственную систему частного капитала — своеобразный «экономический Интернет». Демократия как власть людей уступает место новой форме правления — неодемократии как власти денег. Причем последние все больше «развоплощаются», уже практически ничем не отличаясь от циркулирующей по Сети прочей информации.

Отчуждение человека от им же созданных орудий, приближающееся к своему логическому пределу, лишает смысла и тайны любой вид деятельности. Заговорщик здесь рискует уподобиться нарисованной фигурке, бегущей по лабиринту, которая «почему-то решает, что это она глядит в монитор, хотя она всего лишь бежит по его экрану»{195}.

Заговор контринициатических сил служит прекрасной метафорой всех совокупных усилий, превращающих наш мир в подобие виртуального лабиринта. Вне всякой зависимости от того, какая цель преследовалась в каждом конкретном случае. Примечательно, что ни Борис Шумахер, ни тем более Симон Грай даже не подозревают об отдаленных последствиях своих поступков. А бойко рассуждающий об информационных технологиях Давид Маревич почему-то забыл упомянуть, что еще на заре кибернетики Дж. фон Нейман доказал: чисто количественное наращивание мощности и быстродействия ведет к непредсказуемым и неподконтрольным эффектам.

Ничего не поделаешь, такова плата за прогресс. Вектор человеческой истории с самого начала оказался направлен в сторону удаления от «естества». Стадия информационной цивилизации лишь завершает этот процесс. Но особо выбирать не приходится. В последнее десятилетие XX века «зримо проявилась вероятность глобальной альтернативы цивилизационному процессу — выхода на поверхность и легитимации „мирового андеграунда“, возможность распечатывания запретных кодов мира антиистории, освобождения социального хаоса, последовательной деградации человека и неоархаизации общества»{196}. И в обоих случаях ведущая роль принадлежит «шудрам» — людям игры.

«Позднее ставшие светскими развлечениями, игра на музыкальных инструментах, пляски, поэзия, театральные представления и т. д. изначально были инструментами магических и теургических ритуалов. Их исполняли специальные категории жрецов или пророков (вспомним кельтских „бардов“ и „ваттов“, бывших членами жреческой иерархии друидов). До сего времени некоторые примитивные народы, у которых распространен шаманизм, сохраняют подобное отношение к искусству»{197}.

Место шамана, когда-то вводившего себя и слушателей в состояние транса, ныне заняла едва ли не карикатурная фигура поп-идола. Но древние психотехники, хранящие инициатические секреты, продолжают работать, даже если современные «шаманы» напрочь о них позабыли. Со всеми вытекающими отсюда последствиями неквалифицированного доступа к «потустороннему». Пуэрилизм, как известно, способен послужить катализатором социального распада: в Польше, например, в свое время скоморохи подняли мощное народное восстание. Тоффлер прямо предсказывает создание «определенных антисоциальных культур досуга — компактно организованных групп людей, которые будут разрушать работающее общество не ради материальной выгоды, а ради чистого развлечения „разрушения системы“»{198}.

«В итоге доминирующей реальностью на планете может стать Мир Игры, страшащийся и стремящийся реализовать свою высшую ставку — возможность выпустить на волю Мир Распада»{199}.

Облик грядущего Нового мира оказался неведом даже для самого Великого Скульптора нашей вселенной (Великого Архитектора розенкрейцеров) — Владыки Шагора. И его смерть символизирует конец прежней, индустриальной эпохи. Впрочем, древние авторы Канонических Текстов, судя по всему, догадывались о многом…

Впервые в печатном виде священный свод законов появился в XX веке. Казалось бы, обычная книга с подзаголовком «Фантастический роман» обладает одним очень интересным свойством. Она не только имеет то же название, — «Заговор Посвященных», — что и сам роман, но и описывает все происходящие в нем события. Поэтому в третьей, заключительной части романа возникает забавная ситуация, когда Давид читает о Симоне (первую часть), а Симон, соответственно, о Давиде (вторую часть). «Это не книга. Это какой-то хитрый прибор», — подводит итог Давид.

Данный психотронный (оккультный) инструмент, возможно, способствовал Революции Посвященных не меньше, чем хэдейкин. Не смогли помешать даже грозные наставления: «Прочти и сожги. Это грех — хранить такие книги». (Вполне логичное требование техники безопасности: кто знает, какие последствия на психику окажет длительное воздействие этого «прибора»?) Сравним с аналогичным предостережением в другой книге: «Изучение этой Книги запрещено. Будет благоразумным уничтожить сей экземпляр тотчас же после первого прочтения. Кто бы ты ни был, пренебрегая вышесказанным, ты поступаешь так на свой страх и риск. Это самое страшное. Тех же, кто будет обсуждать содержание этой Книги, будут сторониться, как больных чумой»{200}.

Алистера Кроули, автора знаменитой «Книги Законов», можно смело назвать самой экстравагантной личностью среди оккультистов XX века. В его жизни оказались тесно переплетены эзотеризм и авангардное искусство, психоделика и радикальная политика. Не было в европейской культуре таких табу, которые бы не переступил этот тантрист-экспериментатор, идущий «путем левой руки». Для добропорядочных обывателей (и большинства своих же собратьев оккультистов) он навсегда остался черным магом, сатанистом и сексуальным извращенцем.

Кроули действительно любил шокировать окружающих своим нарочитым «антихристианством». Достаточно сказать, что своим инициатическим именем он выбрал «To Mega Terion» — «Великий Зверь» Апокалипсиса. Но он не хуже Маревича понимал: «Сатанисты тоже дураки. Не было и нет никакого Мирового Зла». Откровение, полученное им в 1904 году во время пребывания в Каире от «демона Айвасса», легло в основу оригинального учения — телемизма (от греческого слова «thelema» — воля). Отныне Кроули становится глашатаем нового эона, «эона Гора», до самой смерти выполняя возложенную на него миссию — распространение нового знания.

«Книга Законов», продиктованная Айвассом, составила сердцевину этого учения. Первый из трех ее основных законов: «Делай то, чего ты хочешь — таков будет Закон». Фраза, восходящая к девизу Телемского аббатства из романа Ф. Рабле (текст которого имеет несомненную эзотерическую подоплеку). Речь в ней идет, разумеется, не о профаническом желании, а о глубинной магической воле, доступной лишь немногим Избранным, способным на прямой контакт с Розовыми Скалами — главным компьютером Вселенной. «Какие могут быть запреты для абсолютно свободного духа, обладающего полной информацией обо всем?»{201}.

Эпоха Рыб в рамках египетской традиции отождествлялась Кроули с «эоном Осириса». В наше время астрологический цикл Осириса заканчивается и наступает «эон Гора» — эпоха Водолея. На место религии «умирающего и воскресающего бога» приходит новый сакральный тип «коронованного и побеждающего ребенка», а вместе с ним — новая религия и новая культура, основанные на новой этике. (Хороший тому пример — дети, воспитанные мокрецами.)

«Любопытно вкратце проанализировать метафизический характер провозглашенной Кроули „Эпохи Гора“. <…> Если „эон Осириса“ был, по Кроули, эрой двойственности („бог умирает и воскресает“), эрой строгой морали, отделяющей добро ото зла, благие поступки от дурных, дозволенное от запретного, мужское от женского и т. д., то „эон Гора“ должен стать, по его мысли, „эрой снятия противоположностей“, эпохой синтеза, в котором двойственность более не сохраняется — добро и зло, запретное и позволенное, активное и пассивное сливаются в нераздельном экстатическом силовом единстве»{202}.

Теперь «божество» будет внутри человека, а не вне его. «Каждый мужчина и каждая женщина — это звезда», — гласит другой важнейший закон телемизма. Отсюда и восьмая заповедь Посвященных: «Не верь в богов людских, ибо един бог твой и нет его». А на вопрос об источнике Истинного Знания следует интуитивный ответ: «От звезды». Единство божественной природы человека и мира находит свое воплощение в символе играющего ребенка — Puer Ludens, для которого не существует никаких внешних ограничений. Истинные Игроки сами устанавливают правила игры…

Наиболее полно и глубоко реализовать принцип тождества всего проявленного позволяет половая сфера, где, хотя бы на краткий миг соития, преодолевается граница между отдельными существами. По этой причине в центре учения Кроули оказалась сексуальная магия, главный закон которой формулируется так: «Любовь есть закон, любовь, послушная воле».

«Кроули считает легитимными все виды полового акта, включая гомосексуализм, зоофилию, соития с духами, ангелами и демонами, суккубами и инкубами. Единственным условием является сакрализованность полового акта, вскрытие в нем внутреннего, трансцендентного, „звездного“ измерения»{203}. Подобным путем идет Анна Неверова, увлекая за собой Давида (а затем и Симона). Посвящение через оргазм — типичная тантрическая инициация. Тот самый «божественный секс», для которого и была рождена Анна. Весьма существенно, что тантрист не улучшает своих человеческих качеств и не расширяет психических и физических возможностей. Поэтому на Первом уровне у Тристана и Изольды едва ли не единственное преимущество — прямой доступ к любой информации.

Отличительная черта Тантры — особый парасексуальный опыт, при котором Посвященный отбрасывает человеческую оболочку, мгновенно переходя к сверхчеловеческой реальности. В конце романа Анна сравнивается с механической куклой, которая «сыграла свою роль — и все, завод ее кончился». Дух окончательно переселился в компьютер Розовых Скал.

Между двумя эонами существует особый зазор, когда рушатся и рассыпаются прежние структуры, уступая место новым. Это время Кроули называл «бурей равноденствий»: эпоха торжества хаоса, революций и войн. Христианство — религия старого эона, что объясняет антихристианские мотивы «телемитского эсхатологизма». С точки зрения Кроули, в Апокалипсисе описаны реальные события, связанные с периодом смены эонов (которые по понятным причинам христианскими мистиками воспринимались в качестве безусловно негативных). И сам он, как провозвестник нового, постхристианского эона, сознательно отождествлял себя с «антихристом», «зверем 666» и т. п. «лжепророками» христианской традиции.

«Не удивительно поэтому, что Кроули поддерживал Ирландскую Республиканскую Армию, симпатизировал раннему фашизму и национал-социализму, активно сотрудничал с анархистами <…> Все радикальные революционные течения были для Кроули воплощением „бури равноденствий“, силами хаоса, призванными смыть останки разложившейся цивилизации, подошедшей к своему логическому и циклическому концу» 90. Возможно, именно здесь находится разгадка подлинного смысла деятельности «корректировщиков истории» из романа Лазарчука?

Но и перспективы грядущего у Кроули напрочь лишены инфантильного оптимизма «нововековцев»: «это будущее было холодным, безжалостным, ему было наплевать на все заслуги прошлого — истинные или мнимые»{204}. Египетский символ Гора — сокол, «жестокая и кровавая птица». Здесь уместно вспомнить игру по форме «сокол» из репертуара «Трио»: «Суть формы заключалась в том, что группа, выполнившая задание, не эвакуировалась, а ликвидировалась на месте». Но еще Виктор Банев, так и оставшийся «прекрасным утенком», понимал: «Будущее создается тобой, но не для тебя».

В призрачном, хаотическом мире инфосферы гении информационных игр окажутся абсолютно вне всякой конкуренции и контроля — подлинные Демиурги, играючи создающие целые виртуальные вселенные. «Короли Земли будут королями вечно, а Рабы будут служить», — сказано в «Книге Законов». А в Запретной части Канонических Текстов говорится про «Иглроуд, он же Путь Орла». Миссия оставшихся членов Избранной Семерки — Микиса Золотых, Симона Грая и Бориса Шумахера — как раз и состоит в том, чтобы подготовить путь («Eagle Road», хотя правильнее было бы — «Falcon Road») будущей расе господ-Посвященных.

Кроули умер в 1947 году в нищете и безвестности, как и положено пророку. Однако в последние десятилетия наблюдается нарастающий интерес к идеям телемизма — «ибо время близко» (Откр. 22, 10).

Двадцать первый век на пороге.

Полночь.

«Этой ночью начнется конец света»{205}.

Август, 1998 г.

Примечания

1

Вскользь у Лазарчука упоминается еще одна реальность американского континента, как источник возможного вторжения: «пересечение ее с основной осью времени ожидалось в конце третьего тысячелетия». Основой для соответствующего пророчества на этот раз послужила христианская традиция. Утверждение о том, что миру на существование отведено 7 тысяч лет, получило исключительно широкое распространение в средние века (в частности, его разделял Нострадамус). Дело оставалось за малым — установить точную дату сотворения мира. Имели хождение несколько версий, причем одна из наиболее распространенных склонялась к 4004 г. до н. э. В этом случае Страшный суд приходится как раз на конец третьего тысячелетия.

(обратно)

2

Ставшая чрезвычайно популярной теория жизненных циклов деловых организаций была предложена американским исследователем И. Адизесом в конце 1980-х. Его описание эволюции типичной частной фирмы опиралось на методику, которая используется в возрастной психологии для описания биографии человека (включая возможные патологии и болезни роста).

(обратно)

3

Стоит отметить, что деление мира у Скаландиса на Российскую и Британскую Империи безупречно с геополитической точки зрения. Оно полностью соответствует диспозиции основных планетарных сил, традиционно ассоциируемых с образами библейских монстров — Бегемота (континентальные силы, евразийство, «Срединная Земля») и Левиафана (морские державы, атлантизм, «Мировой Остров»).

(обратно)

4

Тему «гений и безумие» развивали многие виднейшие ученые и искусствоведы. Пожалуй, самым значительным исследованием, призванным подтвердить тезис о взаимосвязанности гениальности и сумасшествия, является работа итальянского невропатолога Ч. Ломброзо «Гениальность и помешательство».

(обратно)

5

Еще одно подтверждение универсального метафизического принципа «высшее не стоит без низшего». Невольно вспоминается танцмейстер Падетруа из шварцевской «Золушки», чья профессия была настолько возвышенной и изящной, что для поддержания душевного равновесия ему приходилось время от времени разражаться потоком ругательств.

(обратно)

6

Образ, уже ставший хрестоматийным и восходящий к гениальному стихотворению У. Блейка «Тигр».

(обратно)

7

Все эти «волшебные» предметы роднит общее свойство: обладание ими наделяет огромной властью над миром. Кольцо не исчезло бесследно в Ородруине, оно распалось на множество осколков, принимающих самые разные обличья.

(обратно)

8

К. Г. Юнг пришел к аналогичной формуле «3 + 1» как общем для Homo sapiens количественном архетипе. Действительно, коллективы с подобной структурой чрезвычайно популярны — будь то «мушкетерская четверка» (три мушкетера и д'Артаньян) или «ливерпульская четверка» (три гитары и ударные).

(обратно)

9

Частный случай хорошо известного в теории систем закона иерархических компенсаций (закона Седова), который гласит: в сложной иерархически организованной системе рост разнообразия на высших организационных уровнях обеспечивается ограничением разнообразия на предыдущих уровнях.

(обратно)

10

Интересно, что еще в средневековой Индии на основе логико-философского подхода «ньяя» рассматривались описания «шестнадцати систем мысли».

(обратно)

11

Хотя сама статья была написана в 1987 году, она все еще дожидается официальной публикации.

(обратно)

12

В «Ордене Святого Понедельнике» также упоминается и некий Перес де Лега…

(обратно)

13

Наиболее оптимальным вариантом, по мнению Громова, могла бы стать космическая экспансия, так и не состоявшаяся альтернатива развития человеческой цивилизации: «Куда уйти людям? Если бы сто лет назад человечество начало вкладывать безумные деньги в космические программы, ходило голое и босое…»

(обратно)

14

«Улитка на склоне» была написана в 1965 году и публиковалась по частям во второй половине шестидесятых. Лишь в 1988 году повесть вышла целиком.

(обратно)

15

Справедливо усматривая в арканарских реалиях «новое средневековье», устроенное фашистским режимом в Германии, критики почти не задаются вопросом о возможных прототипах дона Рэбы среди высшего руководства Третьего Рейха. На наш взгляд, существует удивительное сходство между королевским министром, вынырнувшем «из каких-то заплесневелых подвалов дворцовой канцелярии», и рейхсляйтером Мартином Борманом, возглавлявшим партийную канцелярию в ранге министра (фактически заместитель Гитлера по партии). На общем патологическом фоне гитлеровского окружения «секретарь фюрера» отличался редкостной безликостью. Никакими особыми достоинствами он не блистал, массы его практически не знали, а партийная элита воспринимала как выскочку. Даже внешность у него была совершенно не запоминающаяся, словно специально усредненная. Но благодаря деловым способностям и умению лавировать в хаосе партийных интриг, «этот цепкий, беспощадный гений посредственности» постепенно оттеснил всех прочих нацистских бонз, став бессменным «серым кардиналом» при постепенно теряющим рассудок фюрере. А после смерти хозяина именно Борман оказался полновластным регентом нацистского государства. Правда, его триумф был недолог — всего 36 часов. Роль «ангела возмездия» (которую в случае дона Рэбы невольно сыграл Румата) взяли на себя советские танки…

(обратно)

16

С точки зрения соционики они оба типичные интуитивные интроверты и различаются только по шкале «логика — этика». Если Перец — этико-интуитивный интроверт, то Кандид — логико-интуитивный.

(обратно)

17

Еще одно совпадение связано с тем, что Гибсон родился в 1948 году, когда Оруэлл закончил свой роман.

(обратно)

18

Возможно, прототипом Джойса послужил философ Д. Данн, автор книги «Серийное мироздание».

(обратно)

19

Эзотерическое в данном случае означает не тайное, но сокровенное. Особенность сокровенного опыта в том, что он открыт для всех, но реализуется не каждым.

(обратно)

20

Одновременно они заложили и основы гуманистического мировоззрения. Гуманисты ведь убеждены, что человек по своей природе добр. Просто ему свойственны некоторые заблуждения и ошибки, но мы поможем ему их подкорректировать. Мы научим его жить так, чтобы он не испытывал ни малейшего дискомфорта в обществе. Превратим в социализированное, прирученное, адаптируемое существо, и тем самым добьемся главного: мы сделаем его счастливым!

(обратно)

21

Сама же история главного героя романа является отражением реальных событий, развернувшихся вокруг Кришнамурти (который, по мнению Нилуса, был воспитан в одной из подобных школ). Руководство Теософского общества считало его воплощением «Учителя Мира», поэтому с детских лет Кришнамурти готовили к роли Мессии. Это было довольно своеобразное воспитание, но ученик оказался мудрее своих учителей, предпочтя мессианскому ореолу одиночество и свободу.

(обратно)

22

Современные астрологи интерпретируют этот знак следующим образом: «В мире под управлением Водолея находятся такие стороны социального, как общество в целом, в особенности же демократии и демократические правительства, коллективы единомышленников. Водолей поощряет разнообразие общественных групп при их взаимной терпимости. Он же отвечает за новейшие технологии, космические исследования, компьютеры и все виды информационного обмена на их основе…»

(обратно)

23

Настороженное отношение к мокрецам со стороны обычных (диффузных) людей практически не отличается от аналогичного отношения к Посвященным после их выхода из «подполья». Свежему взгляду Анны, оказавшейся в XXI веке, предстал «мир возрожденной империи, где для Посвященных, словно для больных проказой, выделили специальный охраняемый загончик».

(обратно)

Комментарии

1

Стругацкие А. и Б. Гадкие лебеди. — В кн. Стругацкие А. и Б. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя; За миллиард лет до конца света; Гадкие лебеди. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

2

Капра Ф. Дао физики. — СПб., 1994.

(обратно)

3

Бабенко В. Летопись будущего. — В кн. Мирер А. Мост Верразано. — М., 1998.

(обратно)

4

Лазарчук А. Все способные держать оружие… — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

5

Аргуэльес Х. Фактор майя. — Киев, 1996.

(обратно)

6

Леман Б. Окно. — «Если», 1997, N 3.

(обратно)

7

Леман Б. Окно. — «Если», 1997, N 3.

(обратно)

8

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

9

Честертон Г. Человек, который был Четвергом. — М., 1989.

(обратно)

10

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

11

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

12

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

13

Стругацкие А. и Б. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя. — В кн. Стругацкие А. и Б. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя; За миллиард лет до конца света; Гадкие лебеди. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

14

Кошкин В. Инстинкт веры, или Чего жаждут боги. — «Октябрь», 1996, № 7.

(обратно)

15

Кошкин В. Инстинкт веры, или Чего жаждут боги. — «Октябрь», 1996, № 7.

(обратно)

16

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

17

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

18

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

19

Кошкин В. Инстинкт веры, или Чего жаждут боги. — «Октябрь», 1996, № 7.

(обратно)

20

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

21

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

22

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

23

Назаретян А. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры. — М., 1996.

(обратно)

24

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

25

Вильчек Вс. Прощание с Марксом. — М., 1993.

(обратно)

26

Вильчек Вс. Прощание с Марксом. — М., 1993.

(обратно)

27

Поршнев Б. О начале человеческой истории. — М., 1974.

(обратно)

28

Ачильдиев И. Власть предыстории. — М., 1990.

(обратно)

29

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

30

Вильчек Вс. Прощание с Марксом. — М., 1993.

(обратно)

31

Вильчек Вс. Прощание с Марксом. — М., 1993.

(обратно)

32

Поршнев Б. О начале человеческой истории. — М., 1974.

(обратно)

33

Вильчек Вс. Прощание с Марксом. — М., 1993.

(обратно)

34

Назаретян А. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры. — М., 1996.

(обратно)

35

Бахтияров О. Повстанец и смерть. — «Элементы», № 7.

(обратно)

36

Поршнев Б. О начале человеческой истории. — М., 1974.

(обратно)

37

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

38

Назаретян А. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры. — М., 1996.

(обратно)

39

Чалидзе В. Иерархический человек. — М., 1990.

(обратно)

40

Чалидзе В. Иерархический человек. — М., 1990.

(обратно)

41

Поршнев Б. О начале человеческой истории. — М., 1974.

(обратно)

42

Стругацкие А. и Б. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя. — В кн. Стругацкие А. и Б. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя; За миллиард лет до конца света; Гадкие лебеди. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

43

Исаева Н. Слово, творящее мир. — М., 1997.

(обратно)

44

Акимов И., Клименко В. О природе таланта. — М., 1994.

(обратно)

45

Гуревич П. Рукоплескания казни. — «Независимая газета», 1998, N 9.

(обратно)

46

Силверберг Р. Костяной дом. — «Если», 1996, № 9.

(обратно)

47

Силверберг Р. Костяной дом. — «Если», 1996, № 9.

(обратно)

48

Поршнев Б. О начале человеческой истории. — М., 1974.

(обратно)

49

Кошкин В. Инстинкт веры, или Чего жаждут боги. — «Октябрь», 1996, № 7.

(обратно)

50

Диденко Б. Цивилизация каннибалов. — М., 1996.

(обратно)

51

Марез Т. Возвращение Воинов. — Киев, 1997.

(обратно)

52

Грин А. Крысолов. — В кн. Грин А. Ночью и днем. — М., 1994.

(обратно)

53

Мамардашвили М. О сознании. — В кн. Мамардашвили М. Необходимость себя. — М., 1996.

(обратно)

54

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

55

Громов А. Мягкая посадка. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

56

Калинаускас И. Духовное сообщество. — СПб., 1996.

(обратно)

57

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

58

Шепард Л. История человечества. — «Если», 1996, N 10.

(обратно)

59

Громов А. Мягкая посадка. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

60

Стругацкие А. и Б. Пикник на обочине. — В кн. Стругацкие А. и Б. Пикник на обочине; Отель «У погибшего альпиниста»; Улитка на склоне. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

61

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

62

Лазарчук А. Все способные держать оружие… — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

63

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

64

Кошкин В. Инстинкт веры, или Чего жаждут боги. — «Октябрь», 1996, № 7.

(обратно)

65

Канетти Э. Масса и власть. — М., 1997.

(обратно)

66

Честертон Г. Человек, который был Четвергом. — М., 1989.

(обратно)

67

Суркова О. «Гамлет» Андрея Тарковского. — «Искусство кино», 1998, № 3, 4.

(обратно)

68

Уотт-Эванс Л. Один из парней. — «Если», 1997, № 4.

(обратно)

69

Лазарчук А. Все способные держать оружие… — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

70

Менегетти А. Система и личность. — М., 1996.

(обратно)

71

Познанская Н. Рисунок личности по Кемпиньскому. — «Знание — сила», 1996, № 10.

(обратно)

72

Фишер К. История Новой философии. Декарт. — СПб., 1994.

(обратно)

73

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

74

Фишер К. История Новой философии. Декарт. — СПб., 1994.

(обратно)

75

Исаева Н. Слово, творящее мир. — М., 1997.

(обратно)

76

Седых Р. Информационный психоанализ. — М., 1994.

(обратно)

77

Гуленко В. Тайна пятого измерения. — Киев, 1993.

(обратно)

78

Седых Р. Информационный психоанализ. — М., 1994.

(обратно)

79

Аугустинавичюте А. Дуальная природа человека. — В кн. Аугустинавичюте А. Соционика. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1998.

(обратно)

80

Лем С. Непобедимый. — В кн. Лем С. Собрание сочинений в 10 т. Т. 3. — М., 1993.

(обратно)

81

Стругацкие А. и Б. Улитка на склоне. — В кн. Стругацкие А. и Б. Пикник на обочине; Отель «У погибшего альпиниста»; Улитка на склоне. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

82

Гуленко В., Тыщенко В. Юнг в школе. — Изд-во Новосиб. ун-та; М., 1997.

(обратно)

83

Налимов В. Спонтанность сознания. — М., 1989.

(обратно)

84

Налимов В. Спонтанность сознания. — М., 1989.

(обратно)

85

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

86

Налимов В. В поисках иных смыслов. — М., 1993.

(обратно)

87

Налимов В. В поисках иных смыслов. — М., 1993.

(обратно)

88

Акимов И., Клименко В. О природе таланта. — М., 1994.

(обратно)

89

Акимов И., Клименко В. О природе таланта. — М., 1994.

(обратно)

90

Гуленко В. Тайна пятого измерения. — Киев, 1993.

(обратно)

91

Налимов В. В поисках иных смыслов. — М., 1993.

(обратно)

92

Моисеев Н. Человек и ноосфера. — М., 1990.

(обратно)

93

Днепров А. Игра. — В кн. Днепров А. Мир, в котором я исчез. — М., 1962.

(обратно)

94

Лем С. Сумма технологии. — М., 1968.

(обратно)

95

Мамардашвили М. Классический и неклассический идеалы рациональности. — М., 1994.

(обратно)

96

Андреев Д. Роза Мира. — М., 1992.

(обратно)

97

Тихомиров А. Общественное подсознание. — В кн. Тихомиров А. Трактаты. — Воронеж, 1993.

(обратно)

98

Тихомиров А. Общественное подсознание. — В кн. Тихомиров А. Трактаты. — Воронеж, 1993.

(обратно)

99

Тихомиров А. Общественное подсознание. — В кн. Тихомиров А. Трактаты. — Воронеж, 1993.

(обратно)

100

Лазарчук А. Зеркала. — В кн. Лазарчук А. Зеркала. — М., 1990.

(обратно)

101

Ютанов Н. Орден Святого Понедельника. — В сб. Время учеников 2. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1998.

(обратно)

102

Переслегин С. «Полдень…» начинается в субботу. — В кн. Стругацкие А. и Б. Понедельник начинается в субботу; Сказка о Тройке (2 экз.). — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

103

Мамардашвили М. Классический и неклассический идеалы рациональности. — М., 1994.

(обратно)

104

Лазарчук А. Зеркала. — В кн. Лазарчук А. Зеркала. — М., 1990.

(обратно)

105

Стругацкие А. и Б. Улитка на склоне. — В кн. Стругацкие А. и Б. Пикник на обочине; Отель «У погибшего альпиниста»; Улитка на склоне. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

106

Мамардашвили М. Классический и неклассический идеалы рациональности. — М., 1994.

(обратно)

107

Ютанов Н. Орден Святого Понедельника. — В сб. Время учеников 2. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1998.

(обратно)

108

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

109

Кошкин В. Инстинкт веры, или Чего жаждут боги. — «Октябрь», 1996, № 7.

(обратно)

110

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

111

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

112

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

113

Чалидзе В. Иерархический человек. — М., 1990.

(обратно)

114

Эфроимсон В. Генетика этики и эстетики. — СПб., 1995.

(обратно)

115

Переслегин С. Место, которого нет. — В кн. Переслегин С. Око тайфуна. — СПб., 1994.

(обратно)

116

Зверев А. 10 и 90 — новая статистика интеллекта. — «Знание — сила», 1997, № 5.

(обратно)

117

Скворцов Л. Общество и насилие. — «Октябрь», 1997, № 11.

(обратно)

118

Стругацкие А. и Б. За миллиард лет до конца света. — В кн. Стругацкие А. и Б. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя; За миллиард лет до конца света; Гадкие лебеди. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

119

Скворцов Л. Общество и насилие. — «Октябрь», 1997, № 11.

(обратно)

120

Диденко Б. Цивилизация каннибалов. — М., 1996.

(обратно)

121

Дилэни Д. Новые неприкасаемые. — «Если», 1997, № 1.

(обратно)

122

Громов А. Год Лемминга. — В кн. Громов А. Год Лемминга. — М., 1997.

(обратно)

123

Лазарчук А. Все способные держать оружие… — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

124

Попов М., Гордиенко И. GHB — снова себя по голове. — «Компьютерра», 1997, № 16.

(обратно)

125

Хаксли О. Врата восприятия. — В кн. Хаксли О. Остров; Врата восприятия; Небеса и ад. — Киев, 1994.

(обратно)

126

Тоффлер А. Футурошок. — СПб., 1997.

(обратно)

127

Тоффлер А. Футурошок. — СПб., 1997.

(обратно)

128

Тоффлер А. Футурошок. — СПб., 1997.

(обратно)

129

О настоящем во имя будущего: Беседа с Борисом Стругацким. — «Студ. меридиан», 1988, № 11.

(обратно)

130

Стругацкие А. и Б. Улитка на склоне. — В кн. Стругацкие А. и Б. Пикник на обочине; Отель «У погибшего альпиниста»; Улитка на склоне. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

131

Тоффлер А. Футурошок. — СПб., 1997.

(обратно)

132

Стругацкие А. и Б. Улитка на склоне. — В кн. Стругацкие А. и Б. Пикник на обочине; Отель «У погибшего альпиниста»; Улитка на склоне. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

133

Тоффлер А. Футурошок. — СПб., 1997.

(обратно)

134

Стругацкие А. и Б. Улитка на склоне. — В кн. Стругацкие А. и Б. Пикник на обочине; Отель «У погибшего альпиниста»; Улитка на склоне. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

135

Стругацкие А. и Б. Улитка на склоне. — В кн. Стругацкие А. и Б. Пикник на обочине; Отель «У погибшего альпиниста»; Улитка на склоне. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

136

Померанц Г. Способы существования в дрейфе. — «Континент», N 92.

(обратно)

137

Неклесса А. Конец цивилизации, или Зигзаг истории. — «Знамя», 1998, № 1.

(обратно)

138

Стругацкие А. и Б. Улитка на склоне. — В кн. Стругацкие А. и Б. Пикник на обочине; Отель «У погибшего альпиниста»; Улитка на склоне. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

139

Ютанов Н. Орден Святого Понедельника. — В сб. Время учеников 2. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1998.

(обратно)

140

Кустарев А. Профи среди нас? Нет, бери выше. — «Книжное обозрение», 1998, № 16.

(обратно)

141

Нейфах А. Интеллект: проблемы, проблемы… — «Знание — сила», 1996, № 9.

(обратно)

142

Нейфах А. Интеллект: проблемы, проблемы… — «Знание — сила», 1996, № 9.

(обратно)

143

Переслегин С. Место, которого нет. — В кн. Переслегин С. Око тайфуна. — СПб., 1994.

(обратно)

144

Нейфах А. Интеллект: проблемы, проблемы… — «Знание — сила», 1996, № 9.

(обратно)

145

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

146

Макаревич Э. Плейбой Советского Союза. — «Совершенно секретно», 1998, № 4.

(обратно)

147

Стругацкие А. и Б. Улитка на склоне. — В кн. Стругацкие А. и Б. Пикник на обочине; Отель «У погибшего альпиниста»; Улитка на склоне. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

148

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

149

Скворцов Л. Общество и насилие. — «Октябрь», 1997, № 11.

(обратно)

150

Ровнер А. Феномен постидеологии. — В кн. Ровнер А. Третья культура. — СПб., 1996.

(обратно)

151

Стругацкие А. и Б. Улитка на склоне. — В кн. Стругацкие А. и Б. Пикник на обочине; Отель «У погибшего альпиниста»; Улитка на склоне. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

152

Головин Е. Приближение к черной фантастике. — В кн. Майринк Г. Кабинет восковых фигур. — СПб., 1992.

(обратно)

153

Неклесса А. Конец цивилизации, или Зигзаг истории. — «Знамя», 1998, № 1.

(обратно)

154

Тоффлер А. Футурошок. — СПб., 1997.

(обратно)

155

Тоффлер А. Футурошок. — СПб., 1997.

(обратно)

156

Эко У. Под Сетью. — «Искусство кино», 1997, № 9.

(обратно)

157

Скаландис А. Скажите там, чтоб больше не будили. — В сб. Парикмахерские ребята. — М., 1992.

(обратно)

158

Переслегин С. Место, которого нет. — В кн. Переслегин С. Око тайфуна. — СПб., 1994.

(обратно)

159

Хейзинга Й. Homo ludens. — В кн. Хейзинга Й. Homo ludens. — М., 1997.

(обратно)

160

Померанц Г. Способы существования в дрейфе. — «Континент», № 92.

(обратно)

161

Стругацкие А. и Б. Хищные вещи века. — В кн. Стругацкие А. и Б. Хищные вещи века; Чрезвычайные происшествия; Полдень, XXII век. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

162

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

163

Тоффлер А. Футурошок. — СПб., 1997.

(обратно)

164

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

165

Стругацкие А. и Б. Хищные вещи века. — В кн. Стругацкие А. и Б. Хищные вещи века; Чрезвычайные происшествия; Полдень, XXII век. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

166

Стругацкие А. и Б. Волны гасят ветер. — В кн. Стругацкие А. и Б. Парень из преисподней; Беспокойство; Жук в муравейнике; Волны гасят ветер. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1996.

(обратно)

167

Фукуяма Ф. Конец истории? — «Вопросы философии», 1990, № 3.

(обратно)

168

Стругацкие А. и Б. Волны гасят ветер. — В кн. Стругацкие А. и Б. Парень из преисподней; Беспокойство; Жук в муравейнике; Волны гасят ветер. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1996.

(обратно)

169

Юнг К. Структура психики и процесс индивидуации. — М., 1996.

(обратно)

170

Гуленко В., Тыщенко В. Юнг в школе. — Изд-во Новосиб. ун-та; М., 1997.

(обратно)

171

Лазарчук А. Все способные держать оружие… — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

172

Лазарчук А., Успенский М. Посмотри в глаза чудовищ. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

173

Гуленко В., Тыщенко В. Юнг в школе. — Изд-во Новосиб. ун-та; М., 1997.

(обратно)

174

Генон Р. Христианство и инициация. — В сб. Конец Света. — М., 1997.

(обратно)

175

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

176

Гуленко В., Тыщенко В. Юнг в школе. — Изд-во Новосиб. ун-та; М., 1997.

(обратно)

177

Гуленко В., Тыщенко В. Юнг в школе. — Изд-во Новосиб. ун-та; М., 1997.

(обратно)

178

Стругацкие А. и Б. Хищные вещи века. — В кн. Стругацкие А. и Б. Хищные вещи века; Чрезвычайные происшествия; Полдень, XXII век. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

179

Скаландис А. Вторая попытка. — В сб. Время учеников. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1996.

(обратно)

180

Дугин А. Тамплиеры Пролетариата. — М., 1997.

(обратно)

181

Пелевин В. Оружие возмездие. — В кн. Пелевин В. Синий фонарь. — М., 1991.

(обратно)

182

Дугин А. Конспирология. — М., 1992.

(обратно)

183

Дугин А. Конспирология. — М., 1992.

(обратно)

184

Мамардашвили М. Классический и неклассический идеалы рациональности. — М., 1994.

(обратно)

185

Головин Е. Франсуа Рабле. — В сб. Unio Mistica. — М., 1997.

(обратно)

186

Лазарчук А. Все способные держать оружие… — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

187

Нилус С. Близ есть при дверех. — М., 1996.

(обратно)

188

Кон Н. Благословение на геноцид. — М., 1990.

(обратно)

189

Кон Н. Благословение на геноцид. — М., 1990.

(обратно)

190

Фаликов Б. «Новый век». — «Континент», № 94.

(обратно)

191

Фаликов Б. «Новый век». — «Континент», № 94.

(обратно)

192

Фаликов Б. «Новый век». — «Континент», № 94.

(обратно)

193

Генон Р. Царство количества и знамения времени. — М., 1994.

(обратно)

194

Неклесса А. Конец цивилизации, или Зигзаг истории. — «Знамя», 1998, № 1.

(обратно)

195

Пелевин В. Принц Госплана. — В кн. Пелевин В. Синий фонарь. — М., 1991.

(обратно)

196

Неклесса А. Конец цивилизации, или Зигзаг истории. — «Знамя», 1998, № 1.

(обратно)

197

Пелевин В. Оружие возмездие. — В кн. Пелевин В. Синий фонарь. — М., 1991.

(обратно)

198

Тоффлер А. Футурошок. — СПб., 1997.

(обратно)

199

Неклесса А. Конец цивилизации, или Зигзаг истории. — «Знамя», 1998, № 1.

(обратно)

200

Кроули А. Книга Законов. — В сб. Конец Света. — М., 1997.

(обратно)

201

Скаландис А. Заговор Посвященных. — М., 1997.

(обратно)

202

Дугин А. Учение Зверя. — В сб. Конец Света. — М., 1997.

(обратно)

203

Дугин А. Учение Зверя. — В сб. Конец Света. — М., 1997.

(обратно)

204

Стругацкие А. и Б. Гадкие лебеди. — В кн. Стругацкие А. и Б. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя; За миллиард лет до конца света; Гадкие лебеди. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

205

Лазарчук А. Все способные держать оружие… — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Рубеж

Глава 2 Дуализм

Глава 3 Инверсия

Глава 4 Агрессия

Глава 5 Логос

Глава 6 История

Глава 7 Власть

Глава 8 Типология

Глава 9 Иерархия

Глава 10 Голем

Глава 11 Селекция

Глава 12 Ускорение

Глава 13 Инфосфера

Глава 14 Виртуальность

Глава 15 Инициация

Глава 16 Конспирология

Глава 17 Апокалипсис Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg