«Приключения Зеркала»

Приключения Зеркала (fb2) - Приключения Зеркала 458K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгения Ивановна Хамуляк

Евгения Хамуляк Приключения Зеркала

Сборник

Приключения Зеркала

Вместо предисловия

Я сидела в темном зале популярного столичного театра, билеты на премьеры которого раскупались за год вперед, а цены на приличные места стоили выходных в Италии. Сидела и тоскливо наблюдала откровенную мерзость, происходившую на сцене, и как-то грустно вспомнилось известное мудрое изречение, что «жизнь наша — театр», и от этого стало совсем не по себе.

Во-первых, если то, что творилось на сцене по задумке заслуженного режиссера, было отражением современной жизни, то это ужасно. Отвратительно выглядели и декорации, и актеры. Во-вторых, если эта постановка должна была отражать и мою жизнь, а на это намекал автор, — то это был сущий мрак. Слава богу, сердце не верило ни сцене, ни актерам, ни тем более безумному создателю.

Покинуть этот ад, к сожалению, я не могла, меня пригласила уважаемая приятельница, интеллигентнейшая дама и театрал, любезно выкупившая билеты на респектабельный пятый ряд, и уйти, не досмотрев это безобразие, было бы крайне невежливо по отношению к ней. Изо всех сил стараясь сидеть ровно и с участливым видом наблюдать за происходящим на сцене, я вдруг пала духом, обнаружив, что прямо передо мною сидит собственно сам маэстро. Как нарочно, он сидел вполоборота, чтобы я к тому же могла лицезреть его непрезентабельную внешность и странный вид каждый раз, когда он после очередного лицедейства на сцене вставал и снисходительно кланялся стенающей публике. А вставал и жеманничал он не переставая. Я решила сидеть с закрытыми глазами, чтобы не видеть творящегося вокруг мракобесья, но, к сожалению, любопытство каждый раз пересиливало, и на крики и аплодисменты глаза непроизвольно открывались. А еще меня толкали в бок, чтобы я также упоенно-восторженно восхищалась «гениальным». В этот момент я пожалела, что у меня нет черных непроницаемых очков, которые, кстати, имел сам маэстро, чтобы не сидеть и делать вид, будто я разделяю взгляды прогрессивной интеллигенции и правильно трансформирую новую интерпретацию классики, но и в то же время не портить карму и настроение от постановки.

В какой-то момент моему терпению все-таки пришел конец, и я решилась на поступок: восстать против общества, возможно, навеки потеряв уважение всех театралов мира, и сбежать.

Подобрав подходящий момент, когда в очередной раз уважаемый мэтр встал для реверансов, я, сославшись на смертельные муки в животе, рванула в сторону выхода, обещая вернуться. В зале шипели и неодобрительно поглядывали, однако ничто не могло меня остановить. И каково же было мое удивление, когда в коридоре у стены я увидела с десяток таких же запыхавшихся и одуревших театралов, переводивших дух. Мы молча перекинулись выразительными взглядами о постановке, о самом маэстро и вообще о современной культуре, чьи мракобесье и вседозволенность завели нас в Содом и Гоморру, и, тяжело вздохнув, разошлись в разные стороны по своим делам.

Уже в дверях меня застал звонок давней знакомой, с которой за неимением общих тем мы давно перестали общаться. Я была удивлена, что ее номер вообще сохранился в телефонной книге. Мне показалось приятным увидеться через столько лет и обменяться последними новостями о событиях в жизни. Уже через полчаса мы сидели с ней в городском кафе, попивая горячие напитки.

Уже с первой минуты, а дальше больше, я поймала себя на мысли, что театральное мракобесье не закончилось: после стольких лет разлуки моя знакомая вдруг принялась рассказывать последние столичные новости про людей, которых я совсем не знала, но которые регулярно махали мне со всех глянцевых обложек. Я все порывалась расспросить про ее жизнь или хотя бы рассказать о своей, но разговоры упорно сводились к этим именам, накопленному ими имуществу, их любовным перипетиям и названиям модных ресторанов, где регулярно бывали они и она. Ей даже пару раз удалось помахать в объективы вместе с ними и попасть на последние страницы глянцевых фотоотчетов.

Пока я выслушивала «удивительнейшие приключения» моей знакомой, у ног которой, по ее словам, укладывались штабелями все эти звездные и не очень звездные светила, мне вспомнился момент нашего знакомства. Я сама себе удивилась, почему тогда заговорила с ней, а впоследствии продолжила общение. Ведь между нами никогда не было ничего общего, в душе меня всегда потешали ее легковесность, фальшивость, забавляли откровенные наряды; я тихо посмеивалась над ее манерами и простотой. И что самое скверное, я до сих пор делаю вид, что мне интересно ее общество. Мне стало тоскливо, во-первых, от неискренности и вранья самой себе и, во-вторых, от отсутствия смелости высказать всю правду этой, по сути, незнакомой мне душе напротив, которая своим примером и дружбой все это время благородно отражала мое бессмысленное существование.

И, когда моя приятельница отлучилась на секунду, я просто встала и ушла, на ходу забывая имена и лица ненужных людей и событий…

* * *

Был уже поздний вечер, и главная артерия города была пуста, только машины яркими кометами пролетали мимо, больше напоминая линии биения невидимого сердца мегаполиса… А оно было огромно и прекрасно! Я слышала его стук повсюду, его разрозненный пульс сливался в общий хор, создавая удивительную романтическую мелодию, звучащую в унисон с моим сердцем. Сегодня этот город был только моим и ждал только меня!

Подпрыгивая и размахивая своей сумочкой, будто старшеклассница, выпущенная из душного класса и освобожденная от скучных уроков, окрыленная этим чувством единения, я поскакала по пустому проспекту в поисках удивительных приключений. Город позволил мне увидеть свой истинный скрытый от всех лик, сказочный и волшебный, запрятанный в каждом переулке и каждом здании, по которым скользили яркие цветные тени гигантских птиц и зверей. Я чувствовала себя настоящей Феей!

На центральной площади, где стоял великий русский поэт, я увидела еще двух невероятно сказочных жителей, которые вели неведомые разговоры между собой. Два гигантских экрана, будто два огромных божественных ока, один напротив другого, сверкая и переливаясь, вещали то, чем жил волшебный город.

На одном выступали известные мужи, политические деятели, главы правительств и вожди. Их лица были настолько благородны и монументальны, мужественны и непреклонны, а речи суровы и правильны, особенно у главного ведущего, что я могла бы влюбиться в них во всех сразу. Хотелось встать за их спины, тонкими кистями обнять их широкие плечи и идти туда, куда поведет их грандиозный разум. Я даже не вдумывалась, что они говорили, но верила каждому их слову и жесту, только бы они не сожгли планету и не ввергли нас в то мракобесье, что творилось в театре, а в остальном — хотелось упасть в эти каменные железные объятия и раствориться в них.

Со второго вещала всемирно известная оперная дива с благородным лицом, разгневанная положением в области культуры и безобразием, которое позволяли себе современные художники, а по ее словам просто проходимцы всех мастей. Я еле удержалась, чтобы не подбежать и не расцеловать большой экран с пылающим образом прекрасной дамы. Она говорила ровно то, что чувствовало мое сердце, и я верила больше, чем самой себе открытому и доброму взгляду мудрой примадонны, чьи красота и нравственное величие вписывались скорее в образы прошлых веков. И я послала ей воздушный поцелуй за то, что она просто есть.

Два гигантских ока все еще переговаривались между собой, пылая ослепительным сиянием, а я уже попрыгала дальше, глядя в черное звездное небо, где горели звезды, с космической скоростью пролетали кометы, и проносились иные миры. И все это рядом со мною, надо мною и ради меня… И мне вдруг почудилось, что весь этот город накрыт каким-то волшебным куполом, который придумал Добрый Волшебник, под воздействием которого работают какие-то невероятные магические законы, каждому этот город дарит то, чего он захотел и заслужил.

Гадким занудам Волшебник раздает больные щелчки по задравшемуся вверх носу, от чего причин занудствовать и жаловаться становится только больше; завистникам и сплетникам он ставит хитрые ловушки, где они встречаются с такими же хитрецами, как они сами, — так они ходят по кругу, обманывая друг друга; подлым людям попадаются безжалостные судьи, и их жизнь походит больше на поле боя; благородным и открытым Волшебник дарит свободу творить чудеса и раскрашивать город в яркие краски вместе с ним, ибо сам Волшебник тоже очень благородный и добрый.

Ну а что же попросить мне?

Я задумчиво остановилась на перекрестке, где стоял другой великий поэт, тоже смотрящий на звезды в весьма задумчивой позе.

В голове вертелось что-то недосказанное, что-то недоделанное, какой-то маленький пунктик, какая-то малюсенькая черточка, что не давало забыть услышанное ранее.

Мне вдруг вспомнилось, что со мною вот уже тысячу лет никто не знакомился на улице, что никто не складывался штабелями у моих ног. И, подпрыгнув от неожиданности, я чуть не вскрикнула, когда прямо на меня чуть не наехала какая-то черная блестящая иномарка.

Из нее высунулись две бородатые косматые головы, лучезарно улыбаясь мне и желая познакомиться.

Это меня настолько позабавило и рассмешило, что не в силах сдержаться, я прыснула от смеха, а потом и вовсе расхохоталась, судорожно хватаясь за живот. Ребята были в недоумении, да и мне было не очень удобно смеяться в одиночку, поэтому я им честно рассказала предысторию этого безудержного смеха: о своих мучениях на театральном поприще и о подвигах приятельницы в области флирта. В конце концов, мы вместе стали смеяться над удивительнейшим совпадением и жизненными перипетиями, порой сказочным образом сталкивающих разных людей.

Вообще, ребята оказались веселыми, с чувством юмора и очень милыми; на прощание самый косматый и с рыжей бородой галантно поцеловал мне руку и все же выразил робкое желание пригласить на романтическое свидание в самый лучший русский ресторан столицы, где сохранились традиции и блеск любимого мною города.

Что я могла ответить? Я сказала, что уже безумно влюблена …

Глава первая Пробуждение

В этой главе сказка еще не совсем похожа на сказку, но порой жизнь нас подталкивает к чуду.

Аделина вышла из школы и уже закружила портфелем в ребяческом радостном порыве, как и все остальные школьники, выпущенные на свободу после душного класса, как вдруг неожиданно вспомнила, что особенной причины для радости не было, так как идти домой означало встретиться с пьяной мачехой, слушать ее оскорбительные слова в ожидании прихода, скорее всего, уже пьяного отца, который вначале бывал добрым, но потом под гнетом всех лживых наговоров ожесточался и тоже впадал в ярость, заканчивающуюся порой не просто угрозами.

А все-таки хотелось кушать.

И тогда Аделина уселась на перила и стала ждать своих подруг из параллельного класса, как это обычно бывало.

В родном классе Аделю не очень-то любили, называли замарашкой и нищенкой. А все от того, что донашивала она одежду своих подруг из параллельного класса или детдомовские одежды, которые таскала ей мачеха, работающая там поломойкой.

Она бы с радостью и не носила всех этих вещей: и из детдома, и от подруг, но, к сожалению, время было такое, особенно осенью и зимой, что выбирать или капризничать не приходилось; мороз так задувал под школьную юбку — аж до кончиков волос пробирало, поэтому без рейтуз никак не обойтись, даже чужих ношенных или старых.

К слову сказать, Аделину хоть и называли замарашкой, да напрасно, ибо лицом и фигурой это была самая красивая девочка в выпускном классе на всех трех параллельных курсах А, Б и В; и одежда ее вовсе не была грязная или какая-то неопрятная, ранняя смерть матери научила ее самостоятельно заботиться о себе: готовить, штопать, укладывать на ночь и будить по утрам. Поэтому выглядела Аделя порой даже опрятнее и дисциплинированней многих одноклассниц. Ее можно было бы назвать даже модной по меркам школьных советских правил, запрещающих носить все, кроме коричневых платьев и белых фартуков. Рейтузы, колготки, ботинки, резинки, галстуки, платья и даже нижнее белье доставались девушке от Лены, русской девочки — ее подруги из параллельного класса. Ее мама была очень добрая женщина. Родители баловали дочь, и каждый год папа-военный привозил из командировок обновки, а старые вещи, аккуратно постиранные и поглаженные, тетя Света отдавала Адели; там и штопать-то особенно было нечего.

И так уж распорядилась природа, что даже детдомовские коричневые колющие платья, приносимые мачехой тайком с работы, смотрелись на Аделине намного лучше, чем красивые кружевные фартуки и манжеты на несимпатичной Лене. Хотя это и не мешало Леночке водить шуры-муры с Тимуром из В класса, влюбляться в Игоря из А класса и, вообще, вести себя так, будто она и есть королева красоты.

Адели было не до любви, хотя порой ей на что-то такое намекали девочки, хихикая на переменках. Как только она вспоминала ненавистное лицо мачехи, суровое лицо отца, редкие фотографии мамы, то все мечты сдувало ветром в единую секунду; одна единственная мысль поселялась в ее красивой головке с пушистыми каштановыми волосами, подвязанными синей лентой, — быстрее, как можно быстрее уехать, сбежать из дома!

Далеко, через 2000 км, в далекой русской Москве жила ее тетя, двоюродная сестра мамы, когда-то давно побывавшая в гостях у них дома, как раз накануне смерти мамочки. Адели было всего 4 года, но она точно запомнила ее слова, что, если что-то случиться, девушка может приехать к ней.

Сколько раз порывалась Аделя ехать в далекую Москву, сколько бессонных ночей она провела в холодном подъезде или у чужих людей, соседей, побитая и голодная, в надежде найти то место, где она больше никогда не выслушает незаслуженных насмешек от мачехи и злых одноклассников, где она станет счастливой, где ей тоже захочется мечтать о будущем и влюбляться.

В один из таких тяжелых моментов порывалась Аделя поговорить с тетей Светой, мамой Леночки, целую неделю готовилась к разговору, хотела попросить денег и помощи в покупке билета. Но как только поднимала свои огромные необычного янтарного оттенка глаза с отчаянием и нагрянувшими слезами, не могла попросить, стыдно и страшно становилось до невозможности. Тетя Света волновалась тогда, и девушке приходилось врать, что болит голова.

Вот в таких раздумьях на перилах застали ее: требовательное урчание живота, прогремевший последний звонок и крики детей и подростков, выпущенных на свежий весенний воздух.

Леночка и Галя, подбрасывая вверх свои кожаные ранцы, шумно вылетели из дверей школы, сбивая и Аделю, и всех на своем пути. Выпускники школы порой вели себя немного бесшабашно, видимо чувствуя приближение конца учебного года, поэтому им иногда прощали такие выходки, уважительно расступались и благоговейно следили за каждым их движением, стараясь запомнить и почувствовать все эти ощущения приближения новой взрослой жизни, полной приключений и свободы. Ведь когда-нибудь они тоже станут выпускниками и больше не увидят эти ненавистные учебники и этих скучных строгих учителей, и тоже смогут позволить себе некоторые шалости.

Аделя свалилась с перил, хотела что-то спросить, но ее уже тащили веселые подружки в неизвестную даль, на ходу подсовывая бутерброд с докторской колбасой, который Лена не доела на большой перемене. Аделине после такого перекуса было абсолютно все равно куда идти или бежать, лишь бы не возвращаться до ночи домой.

А вели ее подружки ни куда-нибудь, а на гадание к одной ведьме. Аделина так изумилась, что даже не знала, как реагировать на такое: она никогда в своей жизни не гадала, а уж тем более не встречала ведьм.

— Она настоящая ведьма! — уверяла Леночка, — и всем-всем правду говорит. Я первая пойду! Пять копеек стоит, дорого конечно, но зато она предскажет будущее.

— Пять копеек? Ужас какой! У меня нет пяти копеек, — сказала Аделя.

— У меня тоже, — раздосадовалась Галя.

— У меня есть! — торжественно произнесла толстоногая Лена, раскрасневшись неестественным румянцем, в упитанной фигуре которой чувствовалась такая сила, от которой папа и мама девочки иногда сами впадали в стойку «смирно», когда она на чем-то настаивала. — Я из копилки достала. Лучше мы сходим к гадалке и узнаем, когда выйдем замуж, девочки, чем потратим эти деньги на дурацкое индийское кино.

Никто не смел возразить, но втайне Галя и Аделя подумали, что на кино все-таки было бы лучше попасть — там всегда так красиво поют и танцуют.

Но Леночка уже смело вела всех к старым баракам на выселках города, где протекала речка Арбайка, в народе прозванная Змейкой из-за извилистых порогов, и, наверное, еще потому, что там водились змеи.

Чем ближе они приближались, тем сильнее становилось не по себе.

Частный сектор, устроенный старыми избушками с высокими дощатыми заборами, из-за которых разевали пасти страшные клыкастые овчарки, и высовывали мохнатые медвежьи головы кавказцы, наводил ужас. Все было закрыто, спрятано, завуалировано. Кто жил за этими высокими заборами? Говорили, что там жили цыгане, которые прятали в своих домах украденных детей и золото.

И если бы не упрямая, быстро шагающая впереди фигура Леночки, которая, казалось, не слышала страшный лай вокруг, а продолжала свои размышления вслух о своей судьбе и любви всей ее жизни, стараясь перекричать собак, девочки бы никогда не решились на такой «подвиг».

Наконец, они остановились у небольшого деревянного домика с покосившимся забором, бывшим когда-то зеленым, и позвонили в колокольчик. Никто не отвечал, Лена позвонила еще раз и еще раз, пока из-за забора скрипучим голосом кто-то раздраженно не крикнул: «Ну, сейчас!».

Девочки оторопели, даже не верилось в такое форменное хулиганство, на которое они решились, — пойти к ведьме на прием. Если кто из учителей или комсомольской организации узнает, их будут ждать такие проблемы, такой выговор, такая темная слава! Мало не покажется!

Кто-то медленно приближался к калитке, кряхтя и на что-то сетуя последними бранными словами, от которых уши сворачивались в трубочку, и взлетали вверх бровки старшеклассниц. Когда дверцу, наконец, открыли, девочки чуть не взвизгнули от страха, однако им открыла дверь всего лишь пожилая хмурая женщина, которая, судя по всему, страдала радикулитом. Перевязанная в два или три оренбургских платка, словно неприглядная куколка бабочки, нещадно кашляя от бронхита, бабуля недовольно взглянула на посетительниц, моментально разгадав цель визита. Видимо, эту картину она видела часто. Икнув, она молча указала рукой, приглашая войти. Лена вошла первая, девочки последовали за ней.

Аделине, успокоенной обычным, хоть и больным видом женщины, подумалось вот что: откуда у Лены такая самоуверенность, почему ей не страшны все эти ужасные собаки, готовые вырваться и растерзать их, эти странные дома с огромными заборами, где прячут ворованное золото ужасные цыгане, откуда она знает чего хочет, где берет веру в себя и свою правоту? И почему она, Аделина, не знает чего хочет, кроме того, чтобы сбежать из этого проклятого места? Почему ей всегда страшно и больно, стыдно и неуютно за себя? И даже порой, глядя в зеркало, она не уверена, видит ли именно свое отражение?

Когда они увидели старый дряхлый дом, стало понятно откуда радикулит и бронхит: дом трещал по швам, отовсюду дул жуткий сквозняк, занавески развевались в разные стороны, будто ловя морской бриз, а полы ходили ходуном, словно бегущие по волнам.

Ведьма уселась на продавленный старый диван, видимо, свое коронное место. Напротив стоял круглый столик с павлопосадским платком вместо скатерти, на котором лежали старые, как этот мир, карты: длинные, с откусанными краями, потертые, почти потерявшие цвет и картинки. Леночка сразу же уселась поближе к столу, будто зная, что и как надо делать, и стала постукивать пухлыми белыми пальчиками по столу, формулируя в голове вопрос, пока бедная женщина с большим трудом и болью усаживалась поудобнее, бранясь и чертыхаясь.

И перед началом сеанса уже удобно усевшись на куче подушек, подложенных и под проклятую ноющую спину, и под мягкое место, она сердито спросила:

— Деньги-то принесли?

— Да, — деловито ответила Лена и выложила пятнадцать копеек на цветастый платок. Женщина собрала монеты длинными красивыми пальцами молодых женских рук, никак не сочетавшимися с образом ведьмы или старой колдуньи, а тем более бабули, и убрала быстро в жилет, видавший лучшие виды.

После этого она сухо плюнула себе в руки и, добросовестно растирая, наконец, приступила к раскладу.

Аделина внимательно посмотрела на ведьму, поначалу показавшуюся довольно старой и уродливой, и, несмотря на небольшой житейский опыт, а может быть как раз довольно приличный опыт общения с грубым миром взрослых, подумала, что эта женщина вовсе и не старая. Просто очень больная или уставшая от тяжелой жизни, особенно, учитывая условия проживания и этот сквозняк. При большем рассмотрении Аделине даже несколько жаль стало сгорбленную тетю. Высокая, сухая фигура женщины говорила, что была она в молодости статной и видной.

А лицо ее было настолько необыкновенным, что заслуживало особого внимания.

Крючковатый длинный нос вовсе и не был так ужасен, как показалось девушке в начале, наоборот, его можно было бы назвать орлиным носом, делающим ее лицо по-особенному привлекательным и необычным. Она могла бы сниматься в кино в роли коварной королевы или злой волшебницы из сказок, со смехом заметила про себя Аделина. Если присмотреться, ее нос даже шел этим большим глазам странного чайного цвета, от пронзительности взгляда которых, присутствующих пробирал холод и начинали бегать мурашки по коже. Вообще ее взор, казалось, жил своей отдельной жизнью. Глаза ненадолго задерживались на собеседнике, лишь мимолетно пробегали по лицам гостей, делая свои заметки и выводы, от чего морщился высокий лоб, и сдвигались вскинутые тонкие черные дуги бровей. А затем взгляд падал на карты. И с этого момента начиналось другое действо: карты полностью захватывали внимание глаз, от чего ведьме больше не было необходимости смотреть на живых людей, будто там, на столе, разворачивалось нечто захватывающее, волшебное, так сильно менялось выражение ее лица. И глаза ведьмы наливались особым светом, из чайного превращаясь в оранжевый янтарный. Что она слышала, что читала по старым рваным картонкам — неизвестно было никому. Но моментами она поднимала свой пронизывающий взгляд и уже совсем по-другому смотрела на своих собеседников, будто карты ей поведали их тайные секреты и в самом деле открыли будущее.

Гадание для Леночки тем временем стало затягиваться, и горячая печка, у которой устроилась Аделя, вовсе разморила девушку. Она периодически зевала, просыпаясь на той или иной фразе и отмечая, что в целом гадание идет правильным курсом, и пока ведьма почти ни в чем не ошиблась. Галина Витольдовна, так звали по-настоящему хозяйку этого полуразвалившегося дома, достаточно правдоподобно описала и характер Леночки, и семейную ситуацию. Далее Адель опять уснула и проснулась как раз на описании грядущего: что скоро Лена удачно выйдет замуж за темноволосого сверстника и будет счастлива по гроб жизни.

От бутерброда, от тепла старой печки и, вообще, от всей этой комичной сцены про грядущую большую любовь подруги, почему-то на Аделину напала такая тоска и дремота, что забылись рычание и вой овчарок, и она перестала бояться странноватую тетю, обвязанную оренбургскими платками. Аделя полностью успокоилась по поводу всяких там ведьм и гаданий, так как сделала для себя четкий вывод, что никакой мистикой здесь и не пахнет, а перед ними сидит хороший опытный психолог: эти бегающие глаза, сквозящий взгляд, да она сама лучше любой гадалки предсказала бы по дорогим сапожкам и пальтишку Леночки всю ее судьбу и дальнейшую жизнь, особенно, по бестолковым и одинаково повторяющимся вопросам самой же испытуемой. И, когда Галя отказалась идти второй, Адели спокойно и уверенно уселась на кресло напротив пророчицы большой любви, о которой потом напишут книги.

Пристальный взгляд, потирание рук — почему-то Аделине вдруг стало жутко любопытно и смешно, про какую неземную любовь станут вещать карты ей?!

Тетенька все раскладывала и раскладывала, при этом сохраняя молчание. Даже опытная Леночка, не выдержав, сначала присела поближе, а через 10 минут и вовсе потребовала объяснений.

Озадаченная ведьма пристально посмотрела на Аделину, а потом бесцеремонно схватила ее за подбородок, крутя лицо в разные стороны, от чего девочки прыснули, а Аделя, хоть и оторопела, но старалась не подавать виду, сохраняя спокойствие и хладнокровие. Эти дурацкие цыганские приемы знали даже малыши.

— Отец черный колдун, — наконец произнесла ведьма, — мать колдунья, — продолжала она, переводя взгляд с карт на девушку, — а тут полное отсутствие ауры.

— Чего? — смеясь, спросила Лена.

Аделя тоже насторожилась, такого словечка она еще не слышала.

— Полное отсутствие ауры, — строго сказала женщина каким-то врачебным тоном, — такое можно наблюдать, если… А сколько вам лет, девочки? — быстро спросила, привстав со своего места, женщина.

— Пятнадцать, — хором ответили старшеклассницы.

Женщина озадаченно тряхнула головой, будто разгоняя неприятные мысли, и стала собирать карты со стола.

Аделя немного растерялась от такого поворота событий и быстрого завершения предсказания и, немного насупившись и желая хоть как-то напомнить о себе, и узнать больше о своей судьбе, как это в течение двух часов вещалось Леночке, неожиданно произнесла:

— Вообще-то, мне шестнадцать, сегодня у меня день рождения, — обиженно вставила она. Наступило молчание, после которого случилось совершенно непредвиденное.

Сначала сзади с криками радости и поздравления набросились девчата, чуть не задушив Аделю в своих объятиях, и почти одновременно, видимо, совсем позабыв про свою боль в спине, с криком отчаянного ужаса Галина Витольдовна бросилась в сторону, сметая все на своем пути.

Упал стол с картами, нещадно сыпались вещи со шкафов, посуда с грохотом летела на дырявый деревянный пол в этой тесной комнате — так отчаянно махала и раскидывала руками несчастная. Цветастый платок, взмыв в воздухе, словно в замедленном кинокадре, повис посередине комнаты, еще более подчеркивая творившийся кошмар и безумие.

Стоял такой грохот, что девочки не успели даже испугаться, просто изумились происходящему: еще минуту назад перед ними сидела женщина с картами, которая хоть и была странновата, но вполне вписывалась в мироустройство своего жилища и в общую атмосферу вечера. Поэтому за эти считанные секунды в их голове не успело пробежать ни одной мысли, оправдывающей происходящий ужас и отчаяние ведьмы.

Галина Витольдовна, забившись в угол, где только что стоял старый холодильник, который теперь валялся у ног Адели и девочек с распахнутыми дверцами и источал неприятные запахи протухшей еды, с обезумевшими глазами твердила одно и тоже:

— Живое зеркало! Живое зеркало! Живое зеркало!

Девочки не могли пошевелиться. Как и положено, в их комсомольском сознании всплывали цифры скорой помощи и даже пожарных служб, но как действовать и помогать психическим больным, девочки из уроков БЖД не помнили.

Несчастная неожиданно вытащила из кармана жилетки монеты, быстро прыгнула в сторону Адели, бросила деньги ей в руки и вновь продолжила свои завывания:

— Уходи, уходи, я ничего не сделала тебе, уходи. У меня есть дети! Не делай нам зла!

Девочки, недолго думая, быстро собрали свои вещи и побежали к выходу.

— Очень странная женщина, — подумала Аделя на прощание, разглядывая замотанную в штору дрожащую фигуру Галины Витольдовны.

Черт его знает этих умалишенных, что они себе думают. Может быть, и стоило бы вызвать скорую, возможно, настоящий комсомолец именно так бы и поступил, но, во-первых, старшеклассницам было ужасно страшно, во-вторых, ни Леночка, ни Аделя, ни Галя не были круглыми отличницами, а значит, не сильно претендовали на роль героев комсомола, и в-третьих, узнай кто, зачем они сюда приходили, ух, держитесь голова и репутация на партсобрании.

Бежали и не оглядывались, а потом, видимо, от пережитого стресса начали смеяться, сначала тихо, а потом эмоции стали переваливать через край, так что пришлось остановиться, слезы лились ручьями, а живот болел от коликов. Они так хохотали, что даже собаки перестали на них лаять, видимо чувствуя, что страх у старшеклассниц окончательно растворился ото всех этих вечерних авантюр.

Однако смех прекратился, и это пьянящее чувство от приключений вдруг пропало, как будто его и не было, когда они дошли до момента расставания, и каждый должен был пойти домой.

* * *

Был уже поздний вечер, пора было возвращаться к ужину и делать домашнее задание, только Аделю, к ее несчастью, не ждали ни ужин, ни спокойствие для работы с учебниками.

Однако ничего не оставалось делать, как возвращаться; темнело, а с сумерками опускалась температура, присутствие весны все еще давало о себе знать холодными зябкими вечерами.

Она тихонько вынула ключ от квартиры, всегда висевший на груди на веревочке, и хотела было открыть им дверь, как та неожиданно распахнулась сама. Большая и широкая фигура отца стояла в проеме, словно он поджидал ее там весь вечер. Это насторожило Аделину и застало врасплох, она просто стояла, пока, наконец, он своей мощной рукой не втащил ее тоненькую фигурку в дом, смеясь над ее нерасторопностью и осторожностью. Вся эта веселость с сильным запахом спиртного очень встревожили девушку. Отец после смерти матери почти никогда не улыбался: он работал шахтером — это была тяжелая и мучительная работа, но весь достаток, а это было не мало по тем временам, они с мачехой быстро тратили на спиртное или что-то еще. В любом случае, ничего из этих денег Аделя не видела: одежда была либо из детдома, либо подаренная добрыми людьми, питались скудно и просто, зато дом с каждым годом наполнялся все большим и большим количеством пустых бутылок из-под водки, которые, словно его полноправные жители, стали населять все комнаты.

В целом отец Адели был хорошим порядочным человеком и желал добра дочери, но потери, тягостные обстоятельства жизни так изменили его, что он порой сам не узнавал себя в зеркале. Периодически он впадал в такое тяжелое состояние отчаяния, что было очень горько наблюдать за его мощной фигурой, сгорбленной и уныло сидящей на краю кровати, будто грустный великан, плачущий и убитый горем, сошел с картин известного художника. Поэтому, видимо, Адели не обижалась на него, в душе очень жалея и переживая его уныние, прощала за синяки и оскорбления. Когда он был трезв, то был добр с ней, даже втихаря, тайком от мачехи, совал рубли в карманы, иногда плакал об умершей матери и доставшейся Адели сиротской судьбе. Но приходил момент, когда он, словно его подменили, становился злой и агрессивный, черные глаза наливались кровью, он разговаривал сам с собой, и разговоры эти были страшные, гневные. Но даже в такие моменты девушка любила и жалела отца.

— Проходи-проходи, дочка. Сегодня хороший и радостный день! Наконец-то, мы сможем чем-то помочь твоей судьбе, и, снимая с плеч Адели ранец, он небрежно бросил его на пол, ведя ее за руку в зал, где, как оказалось, их ждали какие-то люди.

В комнате сидела мачеха, раскрасневшаяся и тоже в приподнятом настроении, видимо, от выпитых рюмок, которые горой стояли на столе вперемежку с какими-то закусками. Она радостно поприветствовала Аделю, блаженно расплылась в беззубой улыбке и стала что-то комментировать незнакомой женщине о том, какую красивую дочку они вырастили на старости лет.

Аделина ничего не понимала. Ее усадили за стол и представили на вид очень приличной женщине в цветастом платке, которая внимательно разглядывала девушку, и ее молодому сыну, тоже не отводившему от нее своего пристального взгляда.

— Да ты покружись, покружись, Деличка, — ни с того ни с сего стала выкрикивать мачеха, пытаясь встать и дотронуться до падчерицы.

— Да незачем, апа, мы с сыном и так видим — это настоящая красавица, как вы и говорили.

— А какая умница: учится хорошо, все сама по дому делает. Мы, к сожалению, ей в этом не помощники — все допоздна работаем, устаем, прибавил отец и положил на плечо дочери свою тяжелую руку.

— Хорошо учится или плохо — это теперь не важно, тепло сказала женщина и без разрешения стала гладить длинные каштановые волосы Адели, — замужем другое важно.

— Замужем? — распахнула от удивления свои глаза на отца Аделина, — о каком замужестве идет речь?

— А, что ты так смотришь? Когда-нибудь этот вопрос обязательно встал бы. А тут Галина Маратовна сама пришла, рассказала, где и как ты будешь жить, сына вон своего, богатыря показала. Хороший перспективный парень: работает, первый разряд уже имеет в двадцать лет-то! Как за каменной стеной будешь! А я — не вечный, да и сердце у меня за тебя болит, дочка. Жизнь, я знаю, у тебя не сладкая, — сказал отец и крепко прижал дочь к груди.

— А если понадобится разрешение родителей, мы подпишем, — резюмировал отец, не отпуская из объятий похолодевшую фигурку дочери.

— Я не собираюсь замуж, папа, — тихо простонала Адели.

— Пойдешь, родная, пойдешь, для тебя это лучше всего сейчас. Не ровен час, кто за тебя постоит, кто заступится? А тут семья приличная, с достатком. Я буду спокоен за твое будущее.

— Я не пойду замуж, папа, — твердо сказала Аделина, вырываясь из отцовских объятий. Он дал ей освободиться и с неудовольствием посмотрел на нее. — Ну зачем ты все портишь, дочка? Зачем свой характер показываешь? Я же говорю, это мое тебе благословение, такую свадебку сыграем — все помнить будут. Семья приличная, — и будто в подтверждение своих слов, он указал своей мощной рукой в сторону матери с сыном.

— Я не вещь какая-нибудь, чтобы за меня решать, когда мне замуж выходить, папа. Ты просто пьяный. Сам подумай, что ты делаешь!?

— Ну что ты такое говоришь, Деличка. Все уже решено. Парень-то хороший, я бы за плохого не дал согласия, — все повторял отец.

Аделя не могла поверить в происходящее, переводила взгляд с черных замутнённых глаз отца на осоловевшую мачеху, и волна отчаяния и безысходности медленно стала накрывать ее. Перед глазами поплыли, будто отражаясь в кривых зеркалах, темнеющие картинки праздничного стола в угаре, разливающихся рюмок, этих незнакомых ей людей, пьяных отвратительных гримас отца и мачехи, которые желали продать ее, словно скот. Сердце превращалось в черный тяжелый камень.

— Если бы жива была мама, — вдруг прокричала Аделина, — она бы такого не допустила! Что ты делаешь, папа?! Ты сошел с ума!

Отец привстал, желая схватить ее, но она резво рванула из его объятий в сторону выхода, от чего он неуклюже с грохотом свалился с табуретки.

— Домой придешь — убью! — помахала грозная фигура великана с пола.

— Ну что вы так строго! Одумается. Конечно, новость неожиданная, да в ее возрасте все мечтают замуж выйти побыстрее. Вот с подругами посоветуется — сама придет прощения просить. Не беспокойтесь! Мы все понимаем с сыном. Мы подождем.

Мачеха выпила еще одну рюмку, и ее раскрасневшаяся физиономия расплылась в неловкой улыбке:

— Бесстыжая … Своего счастья не понимает, — сказала она.

* * *

Аделя вылетела из подъезда и, сама себя не помня, побежала. Она не чувствовала головы, вместо нее была одна большая пустота, где поселилась ужасающая мысль, о которой девушка боялась даже подумать. Ее ноги убыстряли ход, будто убегали от этой отчаянной мысли, что она люто и страшно, от всей своей маленькой птичьей души ненавидит этих людей, сама даже не подозревая, что способна на такие сильные чувства. Это напугало ее и приводило в сильное отчаяние.

Горькие слезы текли по щекам, обжигая юное лицо, и она спрашивала себя, чем заслужила такие несправедливые испытания. Разве мало ей было этого сиротского существования, этих невзгод, лишений, этого безысходного нищенского положения, этих унижений и грубых оскорблений со стороны взрослых и одноклассников?! Так напоследок ее хотели лишить последнего, что грело ее в те ненастные дни одиночества и тоски по матери, по безвозвратно потерянным счастливым дням в кругу семьи, что робким ростком питало ее тонкую фигуру и нежную душу, — надежду любить и быть любимой.

Где ты, мамочка?! Как ты могла оставить меня одну? Зачем тогда ты меня родила? Зачем я? — кричало отчаянно сердце бегущей в темноте девочки.

От такого последнего крика души, от навалившегося горя, она и вовсе потеряла рассудок и опасно неслась куда-то с закрытыми глазами, полными слез.

А когда открыла их, к своему ужасу обнаружила, что стоит у калитки в дом недавней знакомой, выдававшей себя за гадалку. И про себя с упавшим сердцем отметила, что и тут ей не везет. Она могла попасть куда угодно, а ноги ее принесли в самое не благоприятное для нее сейчас место. И что она здесь делает?

Аделя оглянулась вокруг и почувствовала странную тишину: собаки не лаяли, на улицах ей никто не встречался. Как она добралась сюда так незаметно? Еще более странным было увидеть открытую дверь, как будто кто-то ждал ее. Или это случайность? Хотя какие тут могут быть случайности — открытые двери в ночной час да в таком жутком месте.

От усталости и удрученности своего положения Аделя не понимала что делать. А, так как возвращаться было еще страшнее, она решила-таки войти в дом. Однако ее никто не встретил, хотя было видно, что гостей здесь ждали. На столике с павлопосадским платком, который совсем недавно летал под потолком с другими вещами, лежали разложенные к ужину приборы. Вдруг знакомый уже голос, хриплый и простуженный, откуда-то из-под земли приглашал войти и подождать.

Аделина взяла кусок сыра со стола и неожиданно для самой себя быстро его съела. Весь этот ужасный день с его злоключениями не дал девушке ни единого шанса даже попить водички, только Ленин бутерброд, уже растворившийся в молодом организме, спас ее хрупкое тело от таких потрясений и удержал на ногах до поздней ночи.

Наконец, девушка услышала приближающиеся тяжелые шаги и напряглась, сама не зная чего ожидать и как объяснить свое присутствие.

Галина Витольдовна вошла в комнату, неся поднос, на котором дымились печеная картошка и мясо, и, увидев девушку, неожиданно всплеснула руками, уровнив горячий ужин, и опять, как днем, исполненная ужаса, упала на пол.

Аделя молчала. Это ужасная картина отчаянной реакции бедной больной женщины на девушку парализовала ее. В голове крутились слова извинений и какой-то ворох бессвязных оправданий на невероятные стечения обстоятельств. Несчастная вновь начала свои еле разборчивые причитания. Аделина хотела опуститься рядом с ней на пол и приобнять ее, но та резко вскрикнула, закрывая лицо руками, и бросилась в другую сторону.

— Что ты хочешь? Что ты хочешь? Я ничего плохого тебе не сделала! У меня есть сын, пожалей его! Он такой же, как ты, совсем юный. Не делай ему зла!

Эти слова Аделину окончательно скосили, и, упав на пол рядом с Галиной Витольдовной, она заплакала, цепляясь за уползающую на коленях женщину.

— Тетенька, ну что вы такое говорите! Меня зовут Аделя, я школьница, живу здесь недалеко, — в слезах проговорила девушка, разводя руки ведьмы, и пытаясь заглянуть ей в глаза, чтобы та убедилась, что она не представляет для нее никакой опасности. И вдруг, словно молнией пронзенная, Аделя невольно вскрикнула, увидев обезображенное лицо несчастной ведьмы. Не ожидая того, что предстало перед ней, девушка, хлопая глазами, была не в силах отвернуться, ошарашенно таращась на страшный свисающий, словно у индюка, нереально длинный нос.

Она еще долго не могла прийти в себя, и даже тогда, когда Галина Витольдовна в страхе убегала из дома, девушка все сидела и не двигалась, будто ее заморозили. Наверное, поэтому, спустя какое-то время, она встала, подошла к серванту, без труда нашла там деньги и спокойно вышла из этого проклятого места, направляясь к вокзалу.

Глава вторая Прозрение

Сказка, наконец, открывает свои волшебные двери, и девушка узнает, что она Зеркало.

Аделина сидела в зале роскошного ресторана, убранство и вид которого ежегодно становились Меккой всех туристов столицы, желающих увидеть блеск старорусской Москвы с ее барскими замашками, размахом русской души и гостеприимством.

Жители же Златоглавой заходили сюда просто вкусно покушать, пообщаться по делам в камерной обстановке с хорошим сервисом и, пожалуй, понаблюдать за туристами, не устающими восхищаться борщами и щами, неприлично кричащими на весь ресторан на разнообразных птичьих наречиях.

Аделина сидела у окна, за которым бушевала весна. Москва скидывала с себя серый зимний плащ, облачаясь в робкие зеленные расцветки. Яркое солнце, не скрывая своего безудержного фееричного настроения, дерзко отражало золотые купола церквей во всех маломальских лужах и немытых стеклах проезжающих авто.

Ее черные очки казались весьма кстати в такой яркий солнечный день, особенно в глянцевом блеске стеклянной веранды ресторана, где она расположилась. Солнце творило что хотело, отражаясь во всех начищенных серебряных чайниках и чашках беспрестанной игрой в зайчики, и порой официанты с подносами теряли равновесие, ослепленные зеркальными бликами. Однако вряд ли кто-нибудь из гостей или обслуги мог подумать, что очки Аделине были нужны вовсе не поэтому, а по другой причине. Вот уже полчаса она сидела с закрытыми глазами, с раскрытым в руках меню, в ожидании важного гостя.

Черные очки были в прямом смысле черными, через них не было видно ни единого предмета. Аделина всегда носила их в общественных местах в тех редких случаях, когда выходила из дома.

В животе урчало, голова кружилась, сердце неровно билось в груди, и Аделину то и дело бросало в жар. Меню слегка подрагивало в тонких руках, однако она продолжала напряженно сидеть, облизывая сухие губы, лишь изредка позволяя себе открывать глаза, чтобы посмотреть в черноту непрозрачных стекол.

Ресторан, как большой улей, наполнялся гостями перед обеденными часами; из-за популярности и престижности заведения сюда заходили именитые актеры, режиссеры, что вызывало шум и толкотню. Как, например, сейчас — шум в зале усилился, так как в ресторан прибыл настоящий табор, яркими красками влетевший в чуть тусклый зал с вековой лепниной старинного московского особняка. Алая рубашка барона и парчовые платки на крутых боках многочисленных цыганских жен вмиг раскрасили помещение в цвета ярмарки и праздника, привлекая всеобщее внимание. Туристы заохали, кто-то даже захлопал, казалось, только официанты сохраняли спокойствие и невозмутимость: может потому, что достопочтенная семья столичных цыган была здесь постоянным гостем, а может, идеальная вышколенность и безупречный сервис персонала сохранялись и соблюдались здесь также твердо и неотступно, как рецепты и качество русской кухни.

Аделина непроизвольно открыла глаза и тоже посмотрела в сторону возникшего шума. Однако, видя перед глазами черноту, ей пришлось только догадываться, что происходит в зале. Именно для этого и служили черные непроницаемые очки — на случай, если любопытство пересиливало, очки не давали ему ходу.

А зрелище было действительно прелюбопытнейшее, даже для видавшей разные чудеса столицы. Бородатый барон и его красивые, облеченные в золото чернявые жены неспешно рассаживались, щебеча и курлыча на своем языке.

Аделина, слушая этот непонятный гвалт, поняла, что с минуты на минуту ее мучительные ожидания прекратятся. Прибытие столь странной публики, завладевшей вмиг вниманием всех присутствующих, было знаком, что впереди ее ждет появление чего-то более удивительного. Поэтому девушка без страха сняла очки и, посмотрев туда, откуда доносились смех и шум, задержала свой взгляд на цыганском бароне, старательно контролируя чувства.

Будто почувствовав что-то, барон неожиданно встал и повернулся в ее сторону, выпуская ароматные клубы дыма из своей массивной цыганской трубки в поисках чего-то, что мешало ему спокойно усесться на свое место и приступить к обеду.

Достопочтенный хозяин цыганских судеб продолжил шарить черными глазами по залу, как вдруг его лицо дернулось, заметив прямой взгляд беловолосой девушки, одиноко сидящей за последним столиком на двоих. Он побледнел и замер в нерешительности, черные глаза округлились и стали часто помаргивать своими длинными пушистыми ресницами.

— Садись, кари, — потянула его за рукав одна из жен, однако он будто окаменел, глядя куда-то вдаль. Жена проследила за его взглядом и увидела, что он смотрит на молодую худосочную русскую женщину с белыми волосами, сидевшую далеко у окна. Цыганская жена фыркнула, но не переставала смотреть, напряженно наблюдая за дальним углом ресторана, а потом ее лицо тоже изменилось, и она побледнела.

Аделина, наконец, опустила глаза в меню и, поймав за рукав официанта, пролетавшего мимо, уже спокойно произнесла:

— Пожалуй, я закажу черный чай с бергамотом и ваши фирменные ватрушки с творогом. И принесите второе меню, пожалуйста, мой гость уже здесь.

Аделина попыталась представить себе эти знатные ватрушки, и желудок снова отозвался жалобными позывами.

Как же они напоминали те самые ватрушки, удивительные воспоминания из детства, что делала ее мамочка, когда еще была жива, и которые были ее любимым блюдом. Запивала она их, не торопясь, несколькими чашками горячего черного чая с бергамотом. Это было волшебным моментом для семьи, когда тесто, поставленное в теплое место с раннего утра субботы, разносило по всему дому аромат выходного дня. Все собирались дома и обедали, а в воздухе витали спокойствие и счастье.

* * *

Барон, выдохнув дым, озадаченно присел на свой стул, жена положила руку ему на плечо, и они удивленно переглянулись немыми взглядами. Однако решили успокоиться и оставаться на своих местах, видя, что худосочная блондинка с прямыми волосами за последним столиком больше не смотрит на них.

Аделина смотрела в меню, и в какой-то момент ее сердце ухнуло, будто провалилось в пропасть. Густая волна терпких женских духов сладким облаком накрыла тонкую фигуру девушки — кто-то молча усаживался напротив, удобно располагаясь. Краем глаза Аделина увидела, как в спешке семья цыган, быстро расплатившись, бегом направляется к выходу, бросая испуганные взгляды в сторону Аделины и гостьи напротив.

Официанты спокойно собирали стол после колоритных гостей. Эта привычка быть снисходительными к причудам посетителей была отличным качеством местного сервиса, за что и любили этот ресторан. Аделина попыталась сконцентрироваться на этой мысли, является ли данная черта естественным следствием правильно подобранных людей или же — это результат хороших навыков светских манер, достигнутых обучением и подготовкой кадров? Хотя одно вполне могло вытекать из другого …

Как вдруг ход ее мыслей, на которых она пыталась сконцентрироваться, был нарушен вопросом напротив.

— Вы себе уже что-то заказали, дорогуша? Сто лет здесь не была, — и гостья засмеялась, — тьфу, что я говорю, типун мне на язык, лет тридцать я думаю, не больше. Вот старость не радость — все исчисляю сотнями, — и приятный женский голос вновь хохотнул.

— Я заказала чай и ватрушки с творогом, — сказала Аделина и попыталась сконцентрироваться в двадцатый раз на строках меню, однако сердце так бешено билось, а тошнота так подкатывала к горлу, что в глазах стало двоиться.

— Чай — это хорошо, — добродушно сказали напротив, и изящная женская рука уверенно отодвинула меню. Аделина невольно взглянула на незнакомку.

— Да вы вся дрожите и такая бледная! — неожиданно вскрикнула гостья, и глаза ее необычного карамельного цвета испуганно округлились. Женщина приподнялась со своего стула и дотронулась приятно пахнущей рукой до горячего лба Аделины.

— Дорогая, да вы вся горите! — воскликнула гостья, глядя на уткнувшуюся в чашку чая девушку, — вы верно ничего не ели, — догадалась женщина и, нежно, но настойчиво взяв ее за подбородок, проникновенно посмотрела ей в глаза, будто желая заглянуть внутрь. Аделя пыталась отвернуться, но настойчивый пронизывающий взгляд притягивал к себе неудержимым магнитом. Не смея больше сдерживаться, Аделина взглянула на человека, которого страстно желала увидеть вот уже много лет, и единственного кто мог ответить на все ее томившие душу вопросы.

Но ничего ужасного или особенно страшного не произошло. К огромному своему облегчению, Аделина заметила, как стали растворяться ее страхи и опасения в этих прекрасных добрых глазах карамельного цвета, в которых играючи переливалась вся эта комната. Глаза дамы были похожи на зеркала, и в них, как отражениях, Аделина вдруг обнаружила себя, такую беспомощную и потерянную, уставшую от вечного непонимания и преследовавшего ее рока, что ее глаза стали наполняться слезами, и она была готова вот-вот разрыдаться.

— Понимаю, Зеркало Отчаяния, — печально кивнула милая дама, сверху вниз внимательно рассматривая Аделину и тоже отражаясь в ее больших раскосых глазах точно того же оттенка, что и у нее.

Внешность девушки действительно была необычной: многие бы отметили особенную красоту в худобе и бледности, находя сходство с идеалами прошлых эпох, когда ценились благородство, тонкость и изящество черт.

А вот другая часть человечества назвала бы Аделину чересчур бледной и даже болезненной. Платинового цвета волосы, аккуратно постриженные по одной длине, ложились на тонкие плечи, медленно переходя в такого же оттенка бледную кожу. Во всем теле чувствовалась какая-то внутренняя натянутость.

И только огромные живые глаза с восточным разрезом, будто два крупных прозрачных кристалла янтарного оттенка, горели и переливались, внимательно разглядывая окружающий мир. Все это было странно и необычно, будто девушка находясь в каком-то образе, была искусственной и даже жеманной. Будто бы она вообще прилетела с другой планеты и чудом оказалась здесь, в ресторане, среди всей этой веселой перемешанной публики.

В свою очередь, Аделина жадно всматривалась в фигуру напротив. Это была красивая дама средних лет, быть может сорока или пятидесяти. Благородство, самоуверенность, добрый нрав чувствовались во всем: в прическе, одежде, манерах. Прямой нос с широкими ноздрями говорил о сильном характере и эмоциональности натуры; румянец и продольные морщины от не покидавшей лицо улыбки делали его по-доброму открытым и располагающим к себе; глаза необычного, почти оранжевого цвета, будто подсвеченные изнутри, смотрели очень внимательно — это был взгляд старой учительницы на юного ученика. На каком-то подсознательном уровне, каждой клеточкой кожи чувствовала Аделина, что перед ней стоит кто-то очень сильный мудрый и добрый.

— Вы можете быть абсолютно спокойны, дорогая, смотрите на меня, это не опасно, — доброжелательно улыбаясь, сказала дама, отпуская подбородок Адели и усаживаясь напротив, давая время хорошенько разглядеть себя. — Называйте меня Елена Васильевна. А вас как величать?

— Аделина.

— Красивое и символичное имя для Зеркала. Вы татарка? Я вижу, у вас восточные корни.

Девушка кивнула.

— Вы хотели видеть меня, Аделина, я пришла, — тихо казала Елена Васильевна.

Все это было так странно и неожиданно, что девушка опешила и напрочь забыла все вопросы, что годами копились в ее голове.

— Пока вы размышляете, дорогуша, я закажу. А закажу я сегодня настоящий пир! Ведь у нас праздник! Не каждый день встречаются два Зеркала! Пельмени со свининой и жирной сметаной, котлету по-пожарски, щучью голову и… и черный чай с бергамотом, и мороженое. Вот! Гулять, так гулять! А потом коньяк! Могу я позволить себе праздник в такой волшебный день?!

— Зеркала? — не совсем понимая, переспросила Аделя.

Вдруг Елена Васильевна резко вскинула руку в сторону, перехватывая официанта на бегу и сильно притягивая к столику.

— Уважаемый, мы хотим все это и коньяку с сигарой.

— Да, но в нашем ресторане не курят! — воскликнул озадаченный официант, балансируя огромным подносом в руках, крепко захваченный в плен за полы пиджака.

Елена Васильевна повернула к молодому человеку свою аккуратную, уложенную в модную дамскую прическу голову, и внимательно посмотрела ему в глаза, в которых отражалось и яркое весеннее солнце, и купола церквей, и все лужи города, и сам официант с подносом, от чего молодой человек зажмурился от нестерпимого блеска в глазах.

— Сейчас сделаем, — услужливо и весело произнес он и полетел исполнять заказ.

— Елена Васильевна, почему вы так долго не отвечали на мои призывы? Извините, что начала сразу с претензий, — нервно рассмеялась Аделина, — я просто немного растерялась, у меня было столько вопросов, а теперь вы пришли, и … честно говоря, не ожидала, что Вы — это Вы.

— Аделичка, не переживайте, у нас будет очень долгий разговор, и я отвечу на все ваши вопросы. Советую вам перекусить — видно, что вы разнервничались, — рассмеялась дама, — температура тела как в кратере вулкана. Так долго не протянешь.

Аделина хотела что-то сказать, но потом вдруг умолкла. Действительно, чувства переваливали через край, настроение менялось так резко, что она не могла справиться с эмоциями.

— Вы должны мне верить, дорогая, я пришла к вам с абсолютно миролюбивыми намерениями, и чтобы наши разговоры никому не помешали, я поставила «Купол незримости». Мы в абсолютной уединенности и безопасности, как, собственно, и они, — махнула она красивой рукой с аккуратным маникюром в сторону других гостей ресторана, которые застыли словно в замедленной съемке.

Аделина посмотрела в зал и удивилась, что не обратила внимания раньше на то, как изменилась обстановка: зал стал похож на художественную картину, а люди замерли, будто нарисованные на холст. Девушка пожалела, что ей раньше не приходила в голову идея замораживать реальность, что было поизобретательнее черных очков. Да и для самих людей периодическая заморозка была бы полезней.

— Как вы это делаете? — тяжело выдохнула она, и ее бледное лицо немного расслабилось.

— Опыт, — сказала дама напротив, — я концентрируюсь на мысли, что нас нет, запускаю ее, словно мячик, туда, куда надо, и она превращается в центральную идею, будто накрывая меня куполом, все остальные мысли всего лишь вращаются и отталкиваться от него. Как бульон в супнице… — и Елена Васильевна рассмеялась, руками показывая, как помешивает бульон. — В супнице сказала, заметьте. Вот ведь голод не тетка — все мысли о еде.

— Так они нас не видят? — не могла поверить Аделина.

— А разве мы с вами существуем? Мы — это иллюзия, дорогая, не больше, чем этот купол. Стоит только об этом подумать — пфф! Да вы кушайте! Скоро я научу вас — все это очень просто.

— Я боялась, что мое волнение заставит меня слишком сильно желать получить ответы от вас, и, что хуже всего, они могут мне не понравиться. Я постаралась голодом отвлечь свое внимание, — тихо сказала Адели.

— Я знаю, это старые приемы. Лучше начните ваш рассказ, когда и при каких обстоятельствах вы почувствовали Это? — серьезно спросила Елена Васильевна, приготовившись внимательно слушать.

— Мне пришлось бежать из дома в шестнадцать лет, — тяжело вздохнула Адели, словно возвращаясь в прошлое, — это было не простое время, и его трудно вспоминать. Но прошел еще целый год, пока я поняла, что со мною что-то не так. Меня приютила моя тетя, и я думала, что, наконец, нашла ту тихую гавань, где смогу стать счастливой. Ведь я не требовала много от жизни — просто, чтобы меня любили и заботились обо мне, и я могла отвечать тем же. Конечно, в душе я продолжала мечтать и надеяться на чудо, но то, что стало происходить потом, перестало укладываться в моем сознании.

Начались другие чудеса… Сначала я четко не осознавала, что мои желания подвластны мне, но когда поняла, то очень испугалась. Любая мысль, в зависимости от силы желания и сложности, превращалась в реальность.

В общем, я не хочу сильно отвлекать ваше внимание на подробности. Думаю, они вам известны даже лучше, чем мне. Но с того момента, как я осознала истинную силу своих желаний, мой ум больше не принадлежал мне, и я перестала понимать и контролировать происходящее. Мне казалось, я схожу сума. Были, наверное, и забавные моменты, но в целом для меня это обернулось полной катастрофой.

Аделина облизнула сухие губы и продолжила.

— Моя тетя не дожила до того момента, когда я смогла бы помочь ей восстановить здоровье. В этом я виню себя. Если б раньше догадалась, что я не совсем человек, что могу управлять событиями и окружающими явлениями и спасать людей!..

Все стало рушиться на глазах, когда я стала понимать, что люди похожи на бабочек, неудержимо стремящихся к огню. И ни мои желания, ни мои просьбы не могут уберечь их от этого стремления, наоборот, приближают момент, — и девушка задрожала, будто перед ее глазами предстали картинки, о которых она рассказывала.

— С некоторых пор я боюсь людей и не понимаю их. А хуже всего, что я не понимаю себя и боюсь своих желаний. Я простая девушка, которая хотела быть счастливой, как многие другие, — и Адели провела тонкой рукой вокруг, — но все это мне недоступно: я не могу завести семью, не могу иметь друзей, я даже не могу завести котенка. Любая моя неконтролируемая мысль, любое недовольство, маленькая обида, невзначай произнесенное слово — все это материализуется и начинает жить собственной жизнью, будто проклятье, отражаясь на чужих судьбах. Я чувствую себя опасной для окружающих… — и Адели перешла на шепот. — Я — монстр… Я приношу несчастье… Какой во мне смысл? Я даже не могу умереть, как поняла. Мне осталось только тихо сидеть в своем прибежище и контролировать свои чувства и мысли, чтобы не стать причиной еще больших бед. И приблизившись к своей собеседнице, все это время очень серьезно ей внимавшей, Аделина скорбно произнесла: — Я ведь могу и убивать, это мне тоже доступно. Порой я именно так себя и ощущаю, чувствуя себя палачом и могильщиком в одном лице, которого зовут на свои похороны сами мертвецы. Я так устала от этого чувства, от себя, от людей. Елена Васильевна, кто я? — шепотом спросила Адели.

— Зеркало, — спокойно ответила дама напротив.

— Зеркало? — недоверчиво переспросила несчастная девушка.

— Зеркало Отчаяния, если точнее, — и Елена Васильевна грустно посмотрела на Аделину, давая время переварить информацию.

— Я не понимаю, — честно сказала Аделина, — какой смысл моего существования?

— Отражать реальность во всем его многообразии. Служить подлинным отражением всего сущего.

— Я не человек?

— В общем понимании Зеркала являются людьми, но, можно сказать, на следующем этапе эволюции. Это существа, способные управлять реальностью и материализовывать свой мир так, как хотят его видеть. И вот здесь каждый делает выбор сам. Вы, дорогая, стали Зеркалом отчаяния, и люди, потерявшие надежду, разуверившиеся в себе или разочаровавшиеся в других, стали приходить в вашу жизнь, чтобы еще раз удостовериться, что ничего изменить нельзя, что мир жесток, груб и несправедлив, тем самым оправдывая свое поведение, ошибки, жалкое существование и неудачи.

Глупо думать, что счастье заключается только в радости. Есть на свете люди, которые живут ради других идеалов. В современном мире вообще все перевернулось с ног на голову: для одних в почете подлецы, лгуны, мерзавцы всех мастей, а для других стало нормой жизни быть несчастным, жаловаться на судьбу и бояться быть самим собой. Вот где кроется замкнутый круг. Отчаяние притягивает отчаяние, отражает его и тем самым приумножает. Конечно же, все эти люди стремятся к тому, кто порождает этот поток.

— Вы хотите сказать, что я провоцирую их?

— Да, Аделина, Зеркала гуляют по улицам, Зеркала — наши соседи, Зеркала — наши друзья. Они встречаются повсюду. Их невозможно пропустить или миновать столкновения с ними. И человек отражается в них своей истинной сутью — всем тем, чем наполнен. А самое главное заключается в том, что он начинает видеть в отражении единственного виновника всех этих несчастий — себя. И вместо того, чтобы задуматься и изменить ход своей жизни, стать ответственным, открытым, понять и увидеть, где и как он делает ошибки, загоняя себя в это круг отчаяния, человек предпочитает обвинить Зеркало, пытается уничтожить, разбить отражение. И тут же этот несчастный, не понимая, что всего лишь говорит сам с собой, проклинает себя. Живое Зеркало, например, вот такая милая девушка, как вы, начинает чувствовать страх, боль, отчаяние, и вольно или невольно все эти чувства и проклятья возвращаются к тому, кто их послал. Так ситуация усугубляется, и каждый получает то, что заслужил, — и Елена Васильевна развела руками, ожидая новых вопросов.

— Но как? Почему люди не понимают? — воскликнула Аделина. — Что в таком случае они должны сделать, чтобы избежать столкновения со мною?

— Столкновение неизбежно. Но вот каково будет отражение — это вопрос. Будет оно похоже на пощечину или увесистый пинок под зад, — задорно улыбнулась Елена Васильевна, — или жизнь превратится в бесплатный круиз вокруг Солнца — это в нашей власти.

— Что делать, спрашиваете вы? Для начала нужно перестать врать самому себе. — На миг ее лицо стало серьезным и сосредоточенным. — Человек — это важная нота в общей космической мелодии, и каждый должен озвучить себя и оставить свой уникальный след в этой удивительной космической музыке. Но чтобы понять смысл и услышать правильное звучание своей ноты, нужно быть очень искренним и смелым.

Елена Васильевна откинулась в кресле и закрыла глаза, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя:

— Я покажу вам, как это работает.

Представьте себе, живет на свете одна девушка, вполне даже симпатичная и приятная, которая умеет быть веселой и жизнерадостной в компании, одним словом, любит жизнь, — Елена Васильевна открыла глаза и посмотрела куда-то вдаль, будто там она видела продолжение этой истории. — У нее есть семья, любящие родители, очень уважаемые и порядочные люди, которые от всего сердца давали ей все лучшее, вселяли веру в себя и в собственные силы, стремились воспитать ее достойным человеком. Легковесность ума и довольно скромные способности дочери они постарались восполнить хорошим образованием, всеми правдами и не правдами устроив в институт. И, несмотря на отсутствие желания учиться, что, конечно же, не укрылось от родительского мудрого взора, довольно легкое поведение и плохую успеваемость, она получила диплом. В надежде, что труд облагородит их чадо, родители добились для нее приличного места в уважаемой клинике. И до этого момента все шло хорошо. Но, к сожалению, все эти старания были предприняты не самой девушкой, а мнимые успехи были плодом настойчивых трудов родителей. И ее нота, извините за поэтичность, привычка эпохи, стала фальшивить. Стало неотвратимо проявляться истинное звучание. Сама девушка особо не скрывала своих настоящих желаний: жить легко и просто, не утруждая себя мыслями о цели своего существования. Любимым ее занятием было невинное разглядывание глянцевых журналов, а заветным желанием — однажды тоже сойти с их страниц в блестящем ореоле, — Елена Васильевна загадочно улыбнулась, но продолжала свою историю.

— В целом ей нравилась ее профессия. Но, если бы можно было заглянуть в эту симпатичную головку, вы бы с удивлением обнаружили, что по-настоящему она любит в своей работе то, как красиво смотрится в своем строгом белом халатике, как солидно вышагивает по коридору, строго поучая пациентов о неправильном образе жизни и командуя медперсоналом, как выписывает красивым почерком рецепты, как выдвигает свои глупые гипотезы о будущем науки, на которую, если честно, ей было абсолютно наплевать.

Она обожала в работе сплетни с другими врачами, порой неэтично распространяясь о чужих секретах, вмешивалась туда, куда ее не просили, любила хвастаться, вызывающе одеваться и флиртовать с мужчинами, а потом за общими посиделками привирать о своих победах. Но, конечно же, она никогда сама не призналась бы в этих бестолковых мыслях и поступках, ведь у нее было вполне приличное воспитание. Отдавала ли она себе отчет в том, что с годами так и не завела глубоких дружеских связей, что женщины все реже стали приглашать ее к себе в гости, а мужчины лишь пользовались ее легкостью и доступностью, умные и уважаемые быстро теряли интерес к легковесности, а вокруг оставались лишь зануды и дураки? Вряд ли… — бесстрастно ответила на свой же вопрос Елена Васильевна.

— Наконец, произошло то, что и следовало ожидать: больные начали жаловаться, коллеги стали недолюбливать, по городу гуляли обидные слухи и сплетни. Только уже пожилые родители были бессильны заступиться своим авторитетом и восстановить тающее на глазах уважение и рушащуюся на глазах карьеру.

Это были последние знаки судьбы, дающие ей шанс остановиться и присмотреться к своей жизни и своим поступкам, но для нее было проще обвинить других, предполагая, что все ее беды, эти жалобы и наговоры — все это сплетни и зависть коллег. И вообще, эти люди, и сам этот город слишком мелок и недостоин ее уровня и тех высоких идеалов, смотрящих с белых яхт в разноцветных купальниках, махающих ручками с веселых вечеринок.

И эта чудесная девушка покупает билет и едет в Большой город, где по ее мнению умеют оценить настоящий талант. Вот где фабрика звезд, способная исполнить ее мечты!

А ведь, Аделина, у нее действительно было одно большое качество — удивительная целеустремленность. С таким упорством, да во благо окружающих, можно было бы горы свернуть и тоже попасть на страницы журналов, и даже войти в историю. Но не за милую мордашку или сомнительные заслуги, а за работу, которая заслуживает уважения. — сделала паузу Елена Васильевна и отпила неустанно дымящийся ароматный чай, и с новым вдохновением продолжала.

— Итак, наша героиня стоит в самом сердце столицы у знаменитого памятника великому поэту и решает выпить чашечку кофе в лучшем ресторане города, там, где собираются все эти кумиры с глянцевых журналов. И стоит только правильно подвернуться в нужный момент, улыбнуться, взмахнуть ресницами, и ты уже на Олимпе.

Елена Васильевна хлопнула в ладоши, от чего слушавшая внимательно Аделина вздрогнула, а потом и вовсе ахнула: зал опять ожил, зашумели стулья-тарелки-вилки-ножи, и в ресторан вошла не кто-нибудь, а сама Леночка, подруга детства и одноклассница.

От внезапного удивления девушка привстала, но Елена Васильевна усадила ее назад. — Она ищет Зеркало, Аделина, ей обязательно нужно узнать правду о себе. Эта встреча — неминуема, — пророческим тоном произнесла Елена Васильевна.

Леночка уверенно вошла в ресторан и вместе с официантом стала искать удобное для себя место, как вдруг ее взгляд упал на Аделину. Она некоторое время рассматривала ее, а потом, узнав-таки подругу, радостно побежала в сторону столика.

Леночка изменилась, чуток прибавила в весе, похорошела, расцвела, одним словом, превратилась в настоящую женщину. Волосы уложены в романтичную небрежную прическу, яркий макияж, немного смелые даже для столицы длина юбки и разрез, все в целом было привлекательно, соблазнительно и смело, в духе Леночки, которую помнила Адели с детства.

Они тепло обнялись, и Аделина хотела представить Елену Васильевну, но вдруг поняла, что Леночка не видит гостью.

— Аделичка, какая ты стала теперь! — с восхищением воскликнула Лена. — Такая одежда, такой стиль! Недаром столько лет в столице. Конечно, она прививает вкус даже тем, у кого его никогда не было, — слегка ехидно подчеркнула девушка последнее предложение. — Ну, ничего, я наверстаю!

Аделя хотела что-то ответить, но подруга продолжала:

— Когда ты уехала и оставила этот ужасный город, я, по правде говоря, даже обиделась на тебя. Мне понадобилось много лет, чтобы понять, что там нечего ловить, а ты это сразу усекла. Знаешь, если честно, я ненавижу наш город, это захолустье с его грязными улицами и всяким сбродом. Я так рада, что вырвалась! В последнее время меня не покидало чувство, что я теряю там время, растрачивая себя, чего-то ожидая, на что-то надеясь. Там ведь совсем негде развернуться: все какие-то узколобые, держаться друг за друга, за какие-то традиции. А надо быть выше и шире! Ты меня понимаешь?

И Леночка принялась рассматривать часики на тонкой руке подруги, охая и ахая от восхищения. Аделина хотела что-то сказать, а потом взглянула напротив — туда, где только что сидела Елена Васильевна, и сама ахнула от неожиданности. Напротив нее теперь сидела она сама. Аделина заморгала глазами и фигура напротив сделала то же самое, а потом и вовсе стала двигаться сама по себе.

Вторая копия Аделины повернулась к Леночке, и та, будто не различая, с кем ведет беседу, стала говорить с ней.

— Скажи, а ты часто здесь обедаешь? — Часто. — А часто здесь видишь всяких знаменитостей? — Часто. — А ты любишь одеваться модно? Да кого я спрашиваю! Ты похожа на какую-то суперзвезду! А ты много путешествуешь? — Много…

И Лена прикусила губу, перестала спрашивать, удрученно опустила голову и надолго замолчала, рассматривая свои руки.

Вдруг глаза второй Аделины загорелись каким-то оранжевым пламенем, тем самым, которое подсвечивало глаза Елены Васильевны, и она заговорила каким-то грудным голосом непонятные заклинания, и Леночка, будто загипнотизированная, смотрела впереди себя и слушала, а потом стала отвечать, будто понимала:

— Я всегда знала, что ты везучая. Ты была самая красивая девочка в классе, тебе легко давались предметы, и даже то, что у тебя было трудное детство, ты обратила себе в плюс! Люди тебя жалели и любили… Это делало тебя какой-то благородной в их глазах. Но на самом деле, всего, что у тебя есть сейчас, Аделина, добилась не ты. Как ты могла добиться чего-либо, если ты всегда была неуверенной в себе замарашкой и нищенкой? Если ты была никем! Просто тебе повезло! Повезло больше, чем мне. Вот и все! Но мне тоже обязательно повезет. Я смогу и стану благородной! И меня тоже будут любить!

Аделина ошалело смотрела то на внезапно ощерившуюся от злости бывшую одноклассницу, то на пылающую неясным огнем колдовскую копию себя и не могла вмешаться. Происходило нечто магическое.

Леночка все говорила и говорила, и каждое ее слово будто наносило ей пощечины, от чего лицо как-то некрасиво кривилось, покрываясь неестественными пятнами, на глазах теряя привлекательность, которой она обычно располагала к себе. И хотя язвительные слова были направлены на других, на деле оскорбляли ее саму. Аделина никогда не думала, что в голове у подруги кроются такие недостойные мысли, большинство из которых были абсурдны, злы и просто глупы.

Аделина хотела было остановить словесный поток Лены, ведь каждое ее слово прямо сейчас образовывало невидимые нити преград, которые сама себе пророчила Лена, глядя в Зеркало и видя там просто свое отражение. Но Леночка отмахнулась, вскочила и рассерженно выбежала из ресторана.

Адели рванула вслед за ней, но ее крепко схватили за руку. Обернувшись, девушка увидела Елену Васильевну с горящим густо-желтым пламенем в глазах.

— Оставь ее, здесь мы сделали, что смогли. С ней все будет хорошо, не беспокойся. Она непременно найдет кому сесть на шею и отыщет своего кавалера из талера. Впереди у нее много работы, а, как она заметила, везет действительно не всем, кому-то придется очень потрудиться, ведь часики стоят дорого, — и Елена Васильевна усадила растерянную Адели на место.

— Теперь ты видишь, дорогая, как это работает. И это очень благородная миссия проявлять истинные отражения людей, чтобы они не заблуждались на свой собственный счет и узнали, кто они есть на самом деле. Кто-то же должен был поставить ее на место! Кто-то же должен быть плохим! Но и к тебе это имеет прямое отношение. Если у твоей подруги впереди долгая и довольно интересная жизнь с преодолением своей мелочной завистливой натуры, от которой страдает только она сама, то Зеркало Отчаяния — опасная фигура, впавшая в безысходность или злобу, может натворить таких черных воронок, такой мрак вокруг себя создать, что уж точно запахнет кладбищем.

Аделина ошеломленно слушала и не могла поверить и понять, как она может все это сделать, если у нее нет и никогда не было таких намерений и желаний.

— Это твой выбор, дорогая. Во время становления Зеркало само решает, кем хочет быть: Зеркалом Отчаяния или Зеркалом Возможностей, Зеркалом Надежды или Зеркалом Веры.

— Но разве я хотела им стать? Разве меня кто-то спрашивал? — растерянно спрашивала девушка.

— Понимаешь, когда тебе шестнадцать лет, тут все как у всех. Все в новинку и все страшно, новые сверхвозможности скорее пугают, чем вселяют надежду, и от страха наделать всяких глупостей. Но потом, когда ты понимаешь правила игры, пробуешь этот дар в жизни…

— Дар?! — неожиданно вскричала Аделина, — о каком даре вы говорите?! Да я чувствую себя чудовищем!

— Ну сейчас и проверим, — загадочно согласилась Елена Васильевна, и вдруг ее улыбка некрасиво поползла вниз, будто кто-то смазал уголки губ и растер их по лицу.

Аделина обескуражено уставилась на собеседницу, которая еще пару секунд назад была верхом изыска современной женщины, а сейчас стала превращаться во что-то несусветное.

— Какой ужас! — подумалось Аделине, и словно, в ответ на эту мысль, нос Елены Васильевны внезапно стал разбухать, увеличиваться в размерах, напоминая отвратительно огромный прыщ. Через какое-то мгновение этот кожаный прыщ достиг каких-то безумных размеров, стал плавиться и свисать с лица большими кожаными каплями, будто дьявольское тесто. С телом тоже стали происходить какие-то метаморфозы, от чего фигуру Елены Васильевны странно качало и болтало в разные стороны.

Стильный костюм стал трещать по швам, пуговицы отрывались и со свистом разлетались по залу, камни и жемчуг из ожерелья нещадно рвались и сыпались карамельным дождем на пол.

Под конец, неожиданно из-под разрывающейся на глазах блузки на стол вывалилось какое-то отвратительное месиво цвета человеческой кожи, огромное и чудовищно подвижное, будто живое.

Аделина ахнула и инстинктивно отпрянула назад, закрывая лицо руками. Ее стул, не выдержав, треснул, и она упала назад. Следом повалился стол, попадала посуда и еще какие-то предметы.

Девушка в ужасе пыталась закрыться руками от падающих на нее вещей. Со страхом глянула туда, где пару секунд назад сидела Елена Васильевна. То, что предстало ее взору, не поддавалось никакому описанию.

* * *

Перед лежащей на полу среди осколков посуды и обломков мебели Аделиной, под самый потолок старого московского особняка высилась огромная гора человеческой массы, без каких-либо признаков настоящее трепещущее живое тесто, которое бурлило изнутри.

Аделина была не в силах пошевелиться, ее сковало от ужаса, мозг не находил подходящего определения увиденному, и, будто компьютерная программа, завис.

Розовая масса, похожая на растущее как на дрожжах тесто, стала видоизменяться, на нем стали проступать какие-то очертания, а уже через мгновение в верхней части обозначились какие-то формы. Вдруг что-то ухнуло и рыкнуло изнутри, и жуткий, нечеловеческий дьявольский голос сказал:

— Ты хотела знать кто ты?

Аделина боялась пошевелиться, стало понятно, что человеческая масса настроена весьма агрессивно.

— Ты — монстр! Ты — кошмар! Ты — ужас, приводящий в отчаяние человеческие существа! Ты влечешь смерть! — проговаривая, будто прожевывая каждое слово, изрыгнула масса.

Вдруг что-то действительно исторгнулось из нее, и обозначилось некое подобие рта, точнее то, из чего исходили нечеловеческие звуки.

— Люди искали в твоем отражении надежду, но своими страхами ты гасила их, будто свечные огарки, — Аделина присмотрелась ближе и увидела, что рот представляет собой не что иное, как скрещенные человеческие руки. Вдруг одна из них выпала и повисла, изображая из себя подобие носа. Человеческая рука-нос сделала отчаянный рывок, будто желая дотянуться до перепуганной девушки на полу. Аделина завизжала и почти потеряла сознание от страха.

За неимением возможности передвижения из-за отсутствия ног живая говорящая гора теста оставалась на месте, но ее просто сотрясало из стороны в сторону, будто большой пудинг-желе. Но трансформация не закончилась… Из многочисленных рук и ног, которые формировались на теле этого существа, масса стала превращаться в некую сущность.

— Почему Лена такая самоуверенная? Почему ей не страшны ужасные собаки, эти странные дома с огромными заборами? Откуда она знает, чего хочет? Где берет веру в себя и свою правоту? — кривилось своими руками-губами месиво из человеческих рук и ног, — Почему Аделина не знает чего хочет? Почему ей всегда страшно и больно, стыдно и неуютно, и даже порой, глядя в зеркало, она не уверена, видит ли она там свое отражение? — вдруг из общей массы, будто по команде, стали отделяться человеческие лысые головы. В одно мгновение они все развернулись к Аделине лицом Леночки.

От такой жути Аделина потеряла дыхание и, не веря глазам, попятилась — поползла назад, а десятки Леночек заговорили, будто кукольный хор:

— Ты виновата в наших несчастьях! Ты решила за нас, что хорошо, а что плохо! Ты виновата в наших несчастьях! Ты!

— Это не правда! — вдруг крикнула Аделина, сама не веря, что отвечает монстру.

— Ты должна была помочь нам, ты должна нам, — монотонно повторяло чудовище с головами Леночки, а руки-ноги отчаянно размахивали в разные стороны, надвигаясь на Аделину.

— Это неправда! Я только и делала, что помогала всем! — вскрикнула, будто от боли, девушка. От сильного возбуждения она встала на ноги, зажмурила глаза и стала что-то говорить себе под нос, а тем временем монстр-руки-ноги все ближе подплывал к ней.

Вокруг потемнело, казалось, что резко опустилась ночь, и еще не успели включить свет. По стенам пробежал какой-то неясный рокот, и все предметы, и мебель вокруг, что еще остались целыми, стали скрипеть и трещать, будто началось землетрясение. По стенам побежали трещины, ломая штукатурку и цветные узоры фресок, ссыпалась лепнина, даже воздух, казалось, наэлектризовался и стал ощутимым, готовым вот-вот испустить молнии.

Неизвестно о чем думала Аделина, сильно сжав кулаки и судорожно зажмурив глаза, но вдруг потолок пошел по швам, и сверху неожиданно отвалился огромный кусок, который почему-то вдруг стал осколком зеркала, вместо него в дыре сияло черное звездное небо. Этот огромный осколок сначала повис в воздухе, а потом с невероятной силой и свистом полетел вниз и вонзился между тонкой напряженной фигурой Аделины и отвратительным монстром, ограждая девушку от него.

Чудовище, таким образом, отразилось в этом осколке и, издав нечто похожее на стон, резко схлопнулось, растворившись в пространстве. Аделина еще минуту стояла в защитной стойке, готовясь к нападению, но, так как ничего не происходило, открыла глаза.

Картина была по-прежнему ужасная и нереальная: обломки стен комнаты и кавардак после чудовищного погрома отражались в зеркальном куполе, накрытом, будто в ресторане, большим серебряным плато с дырой наверху, в которую проглядывало высокое звездное небо с пролетающими кометами.

— Зеркало отчаяния — одно из самых сильных существ, обладающее невероятной мощью и разрушительностью, — сказала Елена Васильевна, поправляя прическу в зеркале, уложенную так же идеально, как и в начале встречи.

— Я не понимаю, — вот уже в который раз жалобно произнесла Адели.

— Ты — Зеркало, девочка. Ты — явственное живое магическое продолжение беспредельного Бога на земле, последняя надежда, последняя инстанция, последний шанс для кого-то, счастливый или несчастный случай! Кто ты — теперь будет зависеть от тебя.

— Почему вы не убили меня?

— Зеркало нельзя убить, ты же знаешь, дорогая.

— Кто это был, этот монстр? Это я? — со слезами спросила Адели.

— Да, дорогая, так выглядит твое отражение. Это то, до чего ты довела себя, а также благодаря всем этим несчастным, которые отражались в тебе. И этот ком отчаяния растет и движется вперед. Я не могу позволить ему больше продолжать расти. Я пришла остановить тебя.

— Я так устала, Елена Васильевна, — плаксиво сказала Аделина, закрывая лицо руками.

— Да ты присядь, дорогая, — участливо сказала Елена Васильевна и обняла молодую дрожащую собеседницу. От этих объятий, от этих теплых слов слезы прорвались наружу и полились таким потоком, что Аделина надолго повисла на плече у Елены Васильевны. Но Мудрое Зеркало не торопило девушку, лишь похлопывало по тонкому изможденному плечику.

Наконец, Аделина успокоилась, открыла глаза и с удивлением обнаружила, что вокруг все преобразилось, хаоса и ужаса, как после землетрясения, больше не было, будто кто-то волшебной метлой вымел весь беспорядок.

* * *

Аделина внимательно посмотрела на собеседницу в ожидании объяснений. Как раз в этот момент подошел или, точнее сказать, подплыл официант с полным подносом дымящихся яств и стал озираться по сторонам, будто не видя сидящих за столом дам. Елена Васильевна провела рукой и слегка подтолкнула его к своему столику. Тот, как ни в чем не бывало, раскланялся и стал подавать заказанные щучьи головы и котлеты.

Когда он удалился, Аделина спросила:

— Если вы не хотели убить меня, тогда зачем все это было нужно? Как меня можно остановить?

— Ты кушай, кушай, дорогая, твоему молодому и, как я посмотрю, довольно сентиментальному организму нужно хорошо питаться.

— Цыгане убежали, потому что знали? — вдруг спросила девушка, не обращая внимания на шутливый тон и отвлекающие темы.

— Встреча двух Зеркал — это всегда битва с неминуемым исчезновением одного из них, — просто сказала Елена Васильевна, с большим аппетитом поедая жаркое. — Но, как ты уже смогла убедиться, Зеркало нельзя убить, лишь другое Зеркало может растворить его в пространстве, будто того и в помине не было. У нас это называют развоплотить. Эти «милые люди», издревле знакомые с разного рода чудесами, наверное, почувствовали опасность. В такую воронку затягивается все, что имеет силу Зеркал.

— Откуда вы все это знаете? — спросила Аделина, наконец надкусывая ватрушку с творогом и запивая неустанно дымящим горячим чаем, чудесным образом подогреваемый попеременно взглядами Елены и Аделины.

Елена Васильевна разрезала котлету по-пожарски и, задорно поддев вилкой, положила горячий кусочек себе в рот, и тут же заохала от удовольствия, прикрывая от блаженства свои удивительно красивые глаза.

— Ты что сказок не читала? — спросила она вопросом на вопрос.

— Сказки? — опять непонимающе посмотрела на свою мудрую собеседницу Аделина.

— Ну, конечно, а как ты думаешь можно оставить о себе хоть какую-то информацию, если тебя не существует? Сказки, рассказы, мифы разные.

— Я никогда не слышала, чтобы героями сказок были Зеркала.

— Ну, конечно, напрямую имен и адресов там не называют, но надо же читать между строк.

— И что же там написано?

— Ну всякие Приключения Зеркал, — повествовала Елена Васильевна, с аппетитом прожевывая пищу.

— Белоснежка была Зеркалом? — с некоторым скептицизмом спросила Аделя.

— Все заколдованные, заговоренные, зачарованные и прочие и прочие героини.

— Героини? — вскинула брови Аделя. — Зеркала — женщины?

— Да! Конечно! А как ты думала?! Представляешь, чтобы было бы, если такой силой владели бы мужчины?! Да если оставить их одних без контроля, — страстно вещала Елена Васильевна, — они все превратят в драку, перестрелки, партизанские заговоры, политические разборки, одним словом, во всевозможные ужасы войны.

— И кто же придумал женщин-Зеркал? — отложила пустую тарелку и чай Аделина и придвинула щучьи головы.

— Ну, в принципе все придумал Бог, если тебя устроит такой ответ. А вообще, я думаю, нас придумали сами люди, ну или мы произошли от лучших их представителей.

Ведь мы являемся сущностью и смыслом человечества. Все самое плохое и хорошее отображается в Зеркале. Ну как половина этого прекрасного мира находится на светлой солнечной стороне планеты, так другая, ровно такая же половина из чистых негодяев погружена во тьму. Поэтому и был создан Чистый Слепой Случай, который выравнивает шансы правильной стороны.

Стоит только человеку или группе людей решиться на особый негодяйский поступок, убийство, подлость, а в масштабах планеты — рабство, геноцид, тотальный контроль или, что еще хуже, попытка взорвать землю к чертям. Бывали, я тебе скажу, и такие смельчаки! Поэтому Зеркало, будучи в сущности человеком, а чаще всего доброй милой девушкой, в страхе и в предчувствии опасности автоматически концентрирует силу желания на устранение угрозы и обидчиков. И тут проявляется естественное волшебство, женское начало гармонично уравновешивает ситуацию, например, ни с того ни с сего на самые злые головы случайно падают кирпичи с крыш.

Они могут обмануть других людей, себя, но Зеркало не обманешь.

Возможно, с этим связано, что Зеркала рождаются в сложных социальных условиях, всегда на них выпадают тяжелые судьбы, чтобы с детства, вкусив страданий, ощущать и понимать боль, и жалеть страждущих. Золушка, Спящая Красавица, Белоснежка, — и Елена Васильевна задорно подмигнула Аделине.

— То, о чем вы рассказываете, слишком сложно для моего понимания. Я не могу себе представить, что влияю на мировой порядок, останавливаю или развязываю войны. Вы уж извините за недоверие, — сказала Адели.

— Сколько тебе лет, дорогая?

— 35.

— Аделина, по меркам жизни Зеркала ты только что родилась и сказала свое первое «агу». И для Зеркала Отчаяния у тебя невероятная сила, причем абсолютно разрушительная. Я решилась с тобой встретиться еще и потому, что тебя надо было срочно остановить. Тут ведь вот какая история… Безусловно, это не ты развязываешь войны, но своей безысходностью провоцируешь людей на отчаянные поступки.

— Но весь мой опыт, уважаемая Елена Васильевна, только и подтверждал, что люди сами стремятся к причинению боли и поиску проблем. И лучшее, что я могу сделать, — никак не вмешиваться в этот порочный круг, чтобы не создавать им еще больше трудностей.

— Аделина, ты, будучи новорожденным Зеркалом, пришла к точно таким выводам, что и Великие Зеркала всех времен и народов, но разными путями. Ответ совершенно правильный, да только знак не верный. У тебя он отрицательный. Пойми же, что своим узким взглядом на жизнь людей, ты ограничиваешь себя и тем самым мир. Ты видишь его через призму страха, боли и отчаяния.

А мир прекрасен.

— А как же войны, катастрофы, убийства?! — обескураженно выпалила девушка.

— А еще смертельные вирусы, атаки инопланетных цивилизаций, оживление роботов, вырождение наций, — Елена Васильевна аккуратно вытерла рот льняной салфеткой и отложила приборы.

— Инопланетяне? Да вы надо мною смеетесь! — хохотнула впервые за обед Аделина.

Однако Елена Васильевна не смеялась и, повернувшись в зал, совершенно серьезно стала кого-то высматривать. А потом хлопнула в ладоши, и мироустройство ресторана уже во второй раз закрутилось и завертелось в обычном ритме: зазвенели вилки-ножи, раздался чей-то смех, и послышались бурные обсуждения на разных языках, а официанты с подносами забегали, словно заведенные солдатики. В конце концов Елена Васильевна перестала искать глазами и прямо уставилась на фигуру, сидящую за общим столом из шести человек у камина.

Аделина проследила за ее взглядом и не нашла ничего особенного в том человеке: мужчина средних лет, в пиджаке и галстуке, довольно подтянутый, настолько обычный, что именно его было бы труднее всего выделить из всех сидящих за столиком. Но после всех этих превращений, чудес и ужасов девушка не могла не верить Елене Васильевне.

Будто мысленно подслушав их разговор, мужчина обернулся и посмотрел на обедающих дам. Ничего особенного — простой взгляд, но Аделину будто прошибло невидимой волной, она вздрогнула, и все ее тело покрылось мурашками.

Елена Васильевна что-то сказала, Адели не различила этот шепот, а гость ресторана все не отворачивался, будто прислушивался. И тут с ним стало что-то происходить: от него стало исходить какое-то сияние, на лбу, где секунду назад ничего не было, вдруг распахнулся еще один глаз. Именно распахнулся. Сначала он судорожно помаргивал, будто отходил ото сна, а потом очень уверенно сфокусировался на Аделине и Елене Васильевне. Девушка ошеломленно уставилась на третий глаз и единственное, что приходило ей на ум, что он чудесный, красивый и великолепный. Эта мысль крутилась в голове и успокаивала. Вдруг глаз стал увеличиваться в размерах, при этом как бы возвышаясь над фигурой мужчины, стал походить на голограмму, подсвеченную со всех сторон. Помаргивая пушистыми светящимися ресницами, сказал или точнее провещал совершенно отчетливо и ясно «Спасибо». И это спасибо было настолько красивым и чудесным для слуха, что дамы улыбнулись ему. Наступило умиротворение и какое-то благодушие.

— Во что ты еще не веришь, Аделина? — спросила Елена Васильевна, все еще глядя на Глаз-голограмму, который что-то продолжал вещать, но уже возвращался в свое обычное состояние на лбу среднестатистического мужчины в галстуке.

— Заметила ли ты, Аделина, что первой твоей реакцией на Великолепный глаз были страх и беспокойство. Ты все еще Зеркало Отчаяния, все еще транслируеешь вокруг страх, тем самым порождая отчаяние.

— Но как же мне переделаться? — недоуменно спросила девушка.

— Это очень просто сделать, дорогая. Перестань видеть вокруг плохое, сконцентрируйся только на хорошем, будто плохого просто не существует, а хорошее везде и повсюду. Сначала это придется делать как упражнение, но потом, когда войдет в привычку, увидишь мир другими глазами, и это будет по-настоящему Чудом!

Понимаешь, тебя выбрал Бог, он подарил тебе часть своего величия и могущества, ты можешь создавать миры и реальности. Создай свое собственное королевство, свое зазеркалье! И все его жители будут жить по твоим правилам. Тебе нравится ходить на голове — в твоем мире все будет вверх тормашками. Тебе нравятся клоуны — ты станешь королевой цирка. Нравятся улыбки и радость вокруг — раскрась окружающую реальность, стань художником своей жизни, и все твои поданные будут одеты как на карнавал. Карнавал каждый день!

Елена Васильевна провела рукой по воздуху и вновь выхватила из ниоткуда официанта.

— Уважаемый, принеси-ка нам из библиотеки сказки.

Аделина молчала, жадно следя за каждым движением Елены Васильевны. Ей вдруг стало так хорошо и тепло, как не было уже много-много лет, почему-то очень захотелось обнять свою собеседницу, положить свою голову на ее ароматную большую грудь и заснуть вечным сном.

Из ниоткуда вынырнул официант, неся в руках и поддерживая подбородком целую стопку из многообразных томов книг, на которых золотыми буквами были выведены великие имена сказочников всех времен и народов. Елена Васильевна кивнула ему на пол, и тот красивым столбиком сложил книги у ее ног и, будучи прилежным официантом, не уходил в ожидании еще просьб.

— И коньяк с сигарой «Ромео & Джульета», пер фаворе, — продекларировала Елена Васильевна с улыбкой, от обаяния которой бедный юноша совсем забыл о сервисе и этикете и, засмотревшись на красивую даму, не сразу побежал за заказом. Елена Васильевна по-женски рассмеялась этому робкому влюбленному взгляду и вновь обратилась к своей подопечной.

— Милая, вот проживешь триста лет и поймешь, что все это, — и она обвела вокруг своей красивой женственной рукой, — поистине глупости. Может быть, тебе даже откроются еще большие знания, чем предыдущим поколениям Зеркал. Ведь мы, как и люди, эволюционируем.

— Елена Васильевна, я не хочу быть Зеркалом, — грустно произнесла Аделина.

— Да ты не знаешь, о чем говоришь, милочка! Мы — волшебники! Мы — это золотые рыбки, волшебные палочки-выручалочки, щуки и царевны-лебеди. Ты сама не знаешь от чего отказываешься! — и она весело схватила верхнюю книгу с большой стопки, открыла на первой попавшейся странице и прочла:

Не волнуйся, всё будет в порядке. К счастью, розы и сами растут, Зайцы выполют быстро все грядки, А паркет нам медведи натрут. Кошки кофе намелют, а белки Стены выбелят, как маляры, Барсуки перемоют тарелки, Ну, а окна помоют бобры.

И тут случилось неожиданное. Елена Васильевна вдруг задорно подскочила на стуле, будто ее кто-то уколол снизу, и в руках у нее оказалась палочка, точнее сказать, бенгальский огонек, от которого во все стороны стали сыпаться яркие искорки, но в отличие от обычного бенгальского огонька, этот не гас, а только разгорался у основания.

— Ну что, тряхнем стариной, девочка? — и Елена Васильевна стала махать бенгальским огоньком вокруг своей головы, потом вокруг стола, приговаривая:

В руки палочку возьму, Волшебство я призову, Чудо в гости к нам придет, В старину нас унесет.

Неожиданно воздух стал наполняться каким-то дымом с ароматом вишни и зеленого яблока. Аделина подумала, что все-таки это были странные бенгальские огни, и однозначно, это искры подпалили парчу, из которой был сшит прекрасный костюм Елены Васильевны. Аделине стало немного не по себе, с одной стороны, надо было бы вмешаться, с другой стороны, перед девушкой сидела настоящая волшебница, в силе которой она с ужасом убедилась всего лишь полчаса назад. К тому же, в этой магии, в этом «куполе незримости», как назвала его Елена Васильевна, Аделину не слушались ее мысли. Поэтому, боясь что-то испортить, она просто сидела и напряженно ждала, что же будет.

А дым рассеялся также быстро, как и возник. И Аделине даже пришлось отпрянуть и зажмурить глаза — перед ней, сверкая и переливаясь сотнями и тысячами блесток и пайеток, сидела настоящая Королева.

А вскоре, когда глаза попривыкли, Аделина поняла, кого напомнила ей в этот момент ее собеседница — Фею из старой доброй сказки про Золушку, только с лицом Елены Васильевны, которая, казалось, побывала в черно-белом прошлом, и так оттуда и не вернулась. Аделина даже слегка потерла глаза, но черно-белое изображение Елены Васильевны в костюме Феи не исчезало и не окрашивалось, даже искры бенгальского огня стали какими-то неяркими, словно искаженными старой пленкой.

Палочкой волшебной В воздухе взмахнем, Волшебство появится В сказку попадем! —

опять стала водить зигзаги огнем Елена Васильевна и громко хохотать сама себе.

Аделина почувствовала движение по ногам и посмотрела под стол. Ее ноги обдало холодом, и на глазах обувь превратилась в хрустальные туфли невероятной красоты, будто сотканные из хрусталя, как у Золушки. От их блеска во все стороны побежали такие яркие лучики, подхваченные пробивающимся в высокие окна террасы ресторана солнцем, что пришлось прикрыть глаза. К слову сказать, хрустальные туфли были не из черно-белого кино, а наоборот. Казалось, туфельки специально были подсвечены изнутри волшебными разноцветными фонариками.

— Ты все еще не понимаешь, Аделина? Мы — Зеркала, мы не только отражаем то, что видим, слышим и чувствуем, как люди, но мы и создаем свои реальности. Хочешь быть Владычицей Морской — перед тобой откроются все моря и океаны! Хочешь быть Золушкой — получите ваши хрустальные туфельки! Ты можешь создать свой собственный мир, свою сказку. Просто ты не поняла правила игры. Ты испугалась, и твой страх вылился в мрачные краски отчаяния. Если хочешь помогать людям, раскрась свой мир в радужные цвета, и другие люди войдут в твою жизнь, даря тебе надежду и радость, а ты в свою очередь приумножишь их успехи.

Елена Васильевна взмахнула своей волшебной палочкой, и ее платье стало менять фасон, на глазах превращаясь в восточное. И уже через минуту на Аделину смотрела Шахерезада, мудрая и красивая, шелк скрывал смеющуюся Елену Васильевну, довольную удивлением и восхищением на лице своей новоиспеченной Золушки почти так же как настоящая Фея из сказки, превратившая тыкву в карету.

Это было не просто удивительно, это не укладывалось ни в какие законы физики!

— Кем ты хочешь стать? Новой Шахерезадой, Мэри Поппинс? А как насчет космических путешествий? Вакантно также место на Олимпе. Хочешь путешествовать во времени? Нет никаких границ, никаких преград для нас! Мы вне времени, вне пространства, вне законов! Ну, а если по душе всякие сентиментальности, может, напишешь свою сказку НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗЕРКАЛА.

Аделина внимательно посмотрела на Елену Васильевну и ничего не ответила, боясь прервать этот волшебный миг, в котором пребывало Мудрое Зеркало, где отражались стремительно проносящимися кометами все эти сбыточные и несбыточные реальности. Аделина почувствовала, как она тоже улетает вместе с кометами в неизвестные галактики и миры.

Елена Васильевна увидела смущение на лице девушки и, приняв его за смятение, торжественно села на стул, заскрипев золотом шелка и парчи. Волшебница подняла бокал с коньяком для торжественного тоста, но Аделина осталась неподвижно сидеть на месте. Удивленно вскинув вверх свои восточные, словно турецкая луна, брови, Шахерезада, продолжая держать на весу бокал с коньяком, отливающий своим необыкновенным цветом в ожидающих ответа глазах.

— Я не хочу быть Зеркалом, Елена Васильевна, — сказала просто Аделина.

— Но тебе понравится! — воскликнула женщина, шелк и парча слезали с нее шелухой и растворялись в воздухе.

— Но мне уже не нравится, Елена Васильевна.

— Дорогая, ну как же можно такое говорить не знаючи. Сначала надо книгу прочесть, а потом судить хорошая она или плохая, — и в сердцах Елена Васильевна залпом выпила остатки коньяка.

— Больше всего на свете я бы хотела обнять вас и заснуть в ваших теплых объятиях, больше никогда не просыпаясь, — огромные слезы потекли по бледному лицу грустно улыбающейся Аделины.

— Дорогая моя, все что хочешь, но только не это. Честно говоря, я пришла просить тебя о том же — заснуть вечным сном у тебя плече и сквозь сновидения видеть твои приключения, — и Елена Васильевна сама тихо заплакала.

— Но почему, если жизнь зеркала так чудесна? — растерялась Аделина такому повороту.

— Наша жизнь — игра, дорогая. Ничего нового. И мне наскучили эти правила игры, — старчески призналась помрачневшая дама.

— Как ты правильно сказала, мы не можем позволить себе иметь семью, даже Зеркало Возможностей представляет большую опасность для обычных людей. Я всегда хотела иметь одну дочь, а лучше трех. Но как ты сама понимаешь, для Зеркала это несбыточная мечта, — она подняла указательный палец вверх и грустно улыбнулась, — там свои правила игры. Кто-то же должен был остановить тебя — Зеркало Отчаяния.

Аделина не стала больше ничего говорить, только грустно опустила свои глаза.

Так молча и сидели они — чудеса закончились. А за окном менялась погода, набежали свинцовые тучи, и столицу накрыло проливным дождем. Терраса перестала блистать, превратившись за миг в обычную залу с большими окнами, где у столика на двоих тихо сидели две женщины; обе молчали, смахивая с лица тихие слезы.

Наконец, Елена Васильевна прервала затянувшуюся паузу:

— Есть один вариантик, — хмыкнула она носом и стала копаться в стопке книг.

— Вариантик?

— Ну да, как можно стать человеком. Хорошим человеком, — послышался приятный голос из-под стола.

Аделина решила не переспрашивать, мало ли что это могло означать, лучше дождаться нормальных разъяснений.

— Зеркало, как ты знаешь, дорогая, убить невозможно, на каждое разбитое рождается десять новых. Даже в битве двух Зеркал сила одного переходит к другому, таким образом, накопленный опыт и знания продолжают жить. Но был один или два случая на моей памяти, когда Зеркало желало развоплотиться в человека, лишаясь волшебства и дара.

— И что для этого нужно сделать? — оживилась Аделина, чье сердце бешено забилось, будто в этот момент решалась ее судьба.

— Найти свою любовь, дорогая, — ответил приятный голос из-под стола. — Обычное дело.

Аделина тоже переместилась под стол, не в силах более сдерживать поток волнения и любопытства.

— Любовь?

— Ну, честное слово, ты как девочка! — в сердцах рассмеялась покрасневшая от длительного пребывания вниз головой Елена Васильевна.

— Сколько, ты сказала, тебе лет?

Наконец, ее царственная осанка распрямилась, а в руках она торжественно держала достаточно внушительный том сказок Ганса Христиана Андерсона.

Аделина не смогла сдержать тревоги, граничащей с паникой. А еще ее стало подташнивать после того, как в руках у Елены Васильевны, откуда ни возьмись, материализовалась огромная дымящая сигара и бокал новой порции коньяка.

— Пока дождешься, — извинительно бросила Волшебница в сторону кухни.

— Случаев развоплащения Зеркала не так много, но есть на свете смельчаки, — рассмеялось Мудрое Зеркало, — тебе всего-навсего нужно найти свою любовь, влюбить в себя, и дело сделано! Любовь, как известно, творит чудеса и спасает мир, вот и вас двоих спасет. Будете жить долго и счастливо и умрете в один день, как в сказке, — Елена Васильевна от души затянулась сигарой, от чего в воздухе завис такой клуб дыма, что ее лицо на миг опять скрылось в нем, а когда дым рассеялся, перед Аделиной сидела уже другая Елена Васильевна, из прошлого века, быть может даже и больше.

Ее голову, еще минуту назад уложенную в модную современную прическу, уже украшал огромный диковинный белый парик со страусиными перьями. Вместо парчового костюма на ней было уже другое одеяние; на белые женственные плечи была накинута тончайшая вязаная шаль с изумительным рисунком, нежно прикрывающая пышную грудь в нежно-голубом шелковом корсете. Благородная грациозная Елена Васильевна преобразилась в молодую красивую женщину возраста Адели, так естественно предстала молодой хозяйкой этого старого московского особняка. От ее благородной красоты и особой утонченности трудно было отвести взгляд.

— Дорогая, в твоей жизни начинается новый этап — тебя ждет Большая Любовь. Каждая женщина в своей жизни обязательно должна ее испытать, — прозвучал приятный молодой голос Елены Васильевны.

— Как определить, что это именно та самая любовь, а не что-то другое? Это чувство не спутать ни с чем, дорогая.

Честно говоря, жизнь вынуждает и заставляет многих женщин терпеть и даже по-своему любить противного зануду, самовлюбленного эгоиста, скрягу или отъявленного негодяя. Впрочем, почему-то последних особенно тянет любить, — грустно рассмеялась аристократка, — но это все не то… Настоящее чувство, о котором я тебе рассказываю, меняет ход истории, делает двух людей лучше, красивее, добрее, благороднее. Истинная любовь двух сердец, созданных друг для друга, — это удивительное явление, побуждающее многих людей на подвиги, о которых потом пишут в книгах, — и она положила свою королевскую, украшенную нитями жемчуга и перстнями с мутными алмазами руку на тома сказок.

— Оно — единственное и неповторимое, его невозможно подделать. Возможно, поэтому его так легко отличить от всякой мишуры и подделок. Подвиг состоит в том, чтобы отважиться найти такую Любовь, без страха увидеть свое истинное отражение в чужом лице, полюбить его и раствориться в нем.

Это единственный шанс. И если кто-то скажет тебе, что тысячу раз был влюблен или столько же влюблялись в него — не верь этим болтунам! Если б это было так просто, они бы не прозябали в своем болоте, в то время как другие становились героями удивительных приключений.

Я вижу, что, как бы я не старалась, мои уговоры и чары не действуют на тебя. Я вижу в тебе Силу, Аделина, которая могла бы сделать тебя Великим Зеркалом, способным повернуть историю человечества и Зазеркалья в новое русло, превратив этот век в Великолепный, Блестящий и Совершенный. Но и на старуху бывает проруха. Сделай то, что должна сделать! Сделай это за всех нас! — тепло и проникновенно улыбнулась аристократка, глаза которой на миг стали грустными и наполнились нечаянными слезами.

— Новые испытания, новые приключения, новые надежды, новые сказки сделают мир лучше, как это было во все времена.

— Почему вы так говорите? — растерянно спросила Аделина, почувствовав в словах Елены Васильевны какой-то надрыв.

— Не сомневайся! Бог вовсе не ошибся, милая, что выбрал именно тебя быть Зеркалом. Теперь я вижу это ясно. Все эти люди, которые отражались в твоем отчаянии, искали в твоих зеркалах горькую правду, мучительные утешения, не зря приходили в твою жизнь. Они сделали тебя невероятно сильной, но при этом ты осталась той же девочкой, той же чувствительной Золушкой, что и была. Не сомневайся, Аделина, ты — отличное Зеркало, честное и правдивое! Найди свою любовь, найди Фея! Расколдуй его!

— Фея? — недоверчиво заморгала Аделина.

— Какое было твое последнее желание, которое ты загадала на свой день рождения? — улыбнулась Елена Васильевна, вставая.

Аделина чуть помолчала и потом неуверенно произнесла:

— Я хотела, чтобы моя жизнь была похожа на сказку, — смущенно произнесла она.

— Правильно, деточка. Отражением Зеркала становятся необычные существа: феи, волшебники, джинны, в общем, заколдованные принцы всяких тридесятых королевств.

С Аделиной что-то стало происходить: она все так же видела перед собой молодую Елену Васильевну в прекрасном царственном наряде королевы мушкетеров, но внутри нее рождалось какое-то необычное ощущение, которое вырывалось из груди неудержимым смехом и весельем, от чего все вокруг ожило и заискрилось, и она не могла сдержать себя, хотелось прыгать и скакать.

Страусиные перья на великолепной прическе Елены Васильевны стали подрагивать и развеваться, будто легкий ветерок коснулся их, кружа под ритм неслышимой легкой мелодии.

Цветы на стенах наполнились красками, будто невидимый художник провел по ним кистью, а на концах вьющихся стеблей вдоль по стенам распустились настоящие розы. Аделина даже почувствовала их чудесный аромат. Повеяло какой-то весной и чем-то таким теплым и добрым, зовущим в далекое путешествие. Это ощущалось на языке, как будто девушка лизнула сладкое мороженое, но она не могла определить его настоящий вкус.

— Это Любовь, Адели, слышишь? — и пальчики Елены Васильевны стали отбивать какой-то ритм.

Солнце выглянуло из-за туч и мощным потоком лучей ворвалось на террасу старого московского особняка.

— Слышишь? — спросила она.

— Пока нет, — сказала Аделина. Как вдруг откуда-то из-за угла вначале еле слышно, затем нарастая волной переливчатых перезвонов, в зал неудержимым потоком ворвалась волшебная музыка, завораживающая и притягивающая своим нежным, и в то же время ярким звучанием.

Аделина изумленно взглянула на Елену Васильевну, а потом догадалась.

— Так видит и слышит мир Зеркало Возможностей? Так его видите Вы?

— Да, дорогая, мир, где есть место цветам, весне и любви.

— Но как я его узнаю? Где мне его искать? — вопрошала Аделина, подбегая к стенам и вдыхая аромат роз, прикасаясь к бутонам, не веря, что все это происходит на самом деле.

— Там, где сказка началась, там она и должна закончиться.

Заиграла громко музыка, удивительно чудесные мотивы заполнили весь зал, от чего с лепных потолков стали срываться маленькие скульптурки, на ходу расправляя крылья, отряхиваясь от пыли и алебастра, превращаясь в ярких птичек невероятной красоты, которые начинали так громко чирикать и щебетать, что затмевали музыку.

Елена Васильевна продолжала что-то говорить, но Аделина уже не слышала. Зал словно ожил, краски, будто вырвавшись из невидимых тюбиков, смешались в пестрый ковер, оживляя все вокруг. Девушка просто не могла сосредоточиться, пораженно наблюдая за летающими ангелочками, которые хихикая и похрюкивая, швыряли друг в друга бутонами роз.

Аделина приблизилась к Елене Васильевне, чтобы лучше слышать ее. Из-за всех этих чудес и громкой музыки она потеряла нить разговора и, лишь читая по губам, могла с трудом различить что-либо из сказанного собеседницей.

— Если он полюбит тебя, чары рассеются, и свершится магия, — и Елена Васильевна положила одну руку Аделине на плечо, а другой взяла руку девушки и положила на плечо себе, внимательно глядя ей в глаза, Елена Васильевна сказала:

— Ничего не бойся.

Аделина посмотрела Зеркалу в глаза и поняла, что наступил миг прощания, и огромные слезы сожаления полились из ее глаз. Нежданно, в самый трудный момент своей жизни, найдя, возможно, единственного друга на земле, человека с большой буквы, она вынуждена будет с ним расстаться. Но эти несколько часов, проведенные в компании Великого и Благороднейшего из Зеркал, стояли дороже всех тех лет, отчаянно потраченных на бег от самой себя.

Глаза Елены Васильевны стали блекнуть, однако улыбка не сходила с ее красивого аристократичного лица.

Было ли больно Зеркалу, растворяющемуся в воздухе? Никто не знает. Вообще никто ничего не знает о жизни Зеркал. Аделина посмотрела перед собой и впервые увидела, как выглядит настоящее Зеркало без масок. Это было невероятное зрелище!

Елена Васильевна, или как ее зовут по-настоящему, была права, что Зеркала — это лучшая часть человечества. Огромный сияющий столб невероятной чистоты — вот, во что превратилась удивительнейшая из женщин, сумевшая остановить трагическое шествие Зеркала Отчаяния, пожертвовав собой, растворилась в пространстве, и вместе с ее исчезновением стали блекнуть цветы, и становиться тише музыка, лишь нежные волшебные нотки продолжали свое звучание.

Птички все также кружили в воздухе, садясь на алые и желтые бутоны роз, живыми кустами сошедших со стен. Купол незримости, превратившись в радугу, застыл в воздухе прямо над залом, люди вновь задвигались в своем обычном ритме. Аделина стояла посередине солнечной террасы с томом сказок Андерсона в руках. Открыв книгу на первой попавшейся странице, она прочла: «Если его никто не полюбит, останется он навеки заколдованным принцем в обличье монстра». В уголках ее глаз блеснули слезы.

— Значит Фей, говорите! — сказала Аделина, захлопывая книгу и на ходу останавливая пробегающего мимо официанта.

— Эй, уважаемый, счет, пожалуйста, — улыбнулась девушка невольному свидетелю ее удивительных превращений.

— Все ваши счета оплачены, сударыня, — услужливо произнес официант, засматриваясь на Аделину и лучезарно ей улыбаясь.

Глава третья Волшебный город Фея

Сказка возвратилась туда, откуда она началась. И все становится на свои места.

Возвращаться в родные пенаты было волнительно. Город за последние двадцать лет расцвел и так похорошел, что Аделина с трудом нашла улицу, на которой родилась и выросла. Когда-то она казалась ей мрачной и беспросветной дырой, утопленной в душистых кустах черемухи и сирени с ароматом неласкового детства, где должна была навеки остаться томиться ее светлая душа.

Но сейчас здесь все выглядело прекрасно, быть может, потому, что Зеркало Возможностей Аделины раскрашивало в чудесные радужные цвета в действительности неказистые улицы и дряхлые дома, все, куда бы не ступали ее ноги, на которых были хрустальные туфли — подарок Елена Васильевны.

Так видят мир дети или те, кто сумел сохранить свои «розовые очки» и вечно юное сердце, открытое для чудес и волшебства.

* * *

Аделина пошла туда, где началась ее сказка, ангелочки вплетали ей синие атласные ленточки в волосы, как в юности, и весна вернулась в ее сердце, которое весело подпрыгивало и напевало какую-то романтичную легкомысленную мелодию. Веточки сирени и душистой черемухи ласково касались проходящей мимо Адели, будто подружки невесты махали вслед белыми и сиреневыми платочками, провожая подругу в новую жизнь.

На месте когда-то самого темного и неприглядного частного сектора, располагавшегося на выселках и считавшегося захудалым районом, теперь громоздились и возвышались одна на другой гигантские башни-монстры, уходящие своими пиками вверх в облака, будто желая проткнуть ими небо. Своими конструкциями из стекла и бетона, они больше походили на заколдованный Изумрудный город, сверкающий издалека начищенными до зеркального блеска этажами тонких прозрачных линз.

— Должно быть, архитектор в детстве был страстным поклонником Страны Оз, — с иронией подумала Адели, рассматривая оскалившихся горгулий и древние символы на крышах небоскребов.

Сейчас это место считалось самым престижным районом города, где каждый мечтал иметь собственное жилье или офис. Жители города старались приезжать сюда хотя бы на выходные.

Изумрудный город, так прозвала эти внушительные стеклянные башни Аделина, был окружен красивым парком с искусно стрижеными кустарниками и деревьями в виде бегущих табунов диких лошадей, взлетающих стай лебедей, массивными живыми изгородями лабиринтов, которые по размеру и мастерству исполнения не уступали королевским, а парк скульптур и фонтанов восхищал своим размахом и живописностью.

Молодые парочки любовно пристраивались на резных скамейках у дивных поющих фонтанов, отовсюду слышался звонкий смех детей. Это было излюбленным местом отдыха, где жители могли совершать долгие спокойные прогулки.

Аделина присела на парковую скамейку с витыми чугунными лианами, как раз у небольшого фонтана в виде открытой книги, над которым от игры света и воды перевесилась чудесная маленькая радуга. Напротив этой сказочной картины раскинулась великолепная зеленая лужайка, на которой многим нравилось разбивать легкий пикник или просто посидеть и погреться на солнышке. Стеклянный ансамбль Изумрудного города был как на ладони с этой точки обозрения.

Вся эта живописная картина как нельзя лучше подходила под настроение девушки: солнце блестело, травка зеленела, хотелось снять туфли и побегать по пушистому газону. Адели улыбалась, подставляясь ярким лучам весеннего солнышка, а потом, достав свои черные непрозрачные очки, посмотрела наверх. И от увиденного еще больше развеселилась и даже хохотнула. Дело в том, что там наверху никакого солнца не было. В этот первый весенний денек, как ни странно, шел снежок и было морозно, многие граждане уже жаловались на то, что март совсем забылся и думает, что он январь. Но только не здесь. Снег, как и в другой части города, падал, но сваливался на невидимый купол, как на большой прозрачный воздушный шарик, внутри которого висело яркое солнышко-лампа, освещая и подогревая чудный парк с довольными людьми в легких платьях и костюмах, поющими фонтанами, радугами и хрустальным Изумрудным городом.

— Очень мне нравится! — восторженно произнесла Аделина и захлопала в ладоши. А потом ей вдруг захотелось, чтобы купол на миг рассеялся, и немного белого снежка упало и освежило ее.

Однако мысль огненным шариком застряла на ее ладони. Девушка настойчиво подтолкнула его вверх, чтобы он пробил брешь в куполе, но шарик виновато посмотрел на хозяйку и не тронулся с места.

Аделина погладила его по головке, если она вообще была у маленького сгустка пылающей энергии.

— Купол незримости, да такой большой! — и она со значением присвистнула, — Нас тут очень ждали, малыш. Ну что ж не будем задерживать гостеприимных хозяев.

Уже желая подняться, Аделина хотела растворить шарик в воздухе за ненадобностью, как вдруг тот сказал тонким голоском:

— А можно я останусь?

— Зачем? — удивленно спросила девушка.

— Мне очень нравятся сказки, я хочу увидеть чем закончится твоя, — робко пропищал голосок.

Аделине показалось трогательным иметь друга, в особенности, такого, как этот премилый шарик, которому небезразлична ее судьба.

Девушка взяла его в обе ладони и подула на него, от чего шарик вскружился и стал переливаться всеми цветами радуги, а потом вдруг обратился в малюсенького мальчугана, размером с попугайчика, с такими же яркими крылышками. Его рыжие волосики были такими умилительными, а выражение лица таким подкупающим, что Аделина, чуть не прослезившись, расцеловала малыша от всей души.

— Я назову тебя Кеша, ты не против? — тепло сказала волшебница.

— Это потому, что я похож на попугайчика? — кротко спросил мальчуган, похлопывая крылышками в радужных перышках.

— Ага, — добродушно кивнула Адели. — Ну что, мой малыш, узнаем, какие приключения ждут нас впереди, и чем закончится моя сказка?

— А тебе не страшно? — смущенно спросил Кеша свою хозяйку.

Аделина улыбнулась своему новому другу:

— Ну ты же будешь меня защищать?

— Я никогда тебя не оставлю, — очень серьезно заявил мальчик.

— Все будет хорошо, малыш, верь мне… — она посадила его к себе на плечо и в предвкушении чего-то удивительного, глядя на громадные стеклянные башни, на месте которых когда-то стоял дом, где она, шестнадцатилетняя девочка, открыла дверь в магический портал безграничных возможностей Зазеркалья, смело, с улыбкой на лице, пошла навстречу своей судьбе.

Глава четвертая Неожиданная встреча с прошлым

Глава, в которой Зеркало Возможностей отражается в Зеркале Войны и восстанавливает справедливость.

Аделина встала со скамейки и поправила свое весеннее платьице, в одно мгновение превратившееся в нежного цвета шелк, который окутал ее фигуру зеленым облаком и сам собой сел на талии, подвязавшись розовым пояском, а у нее оказалась белая атласная шляпа с огромными полями. Этот милый наряд был соткан из воспоминаний детства, и она почувствовала себя романтической героиней. Вот так прийти и настаивать на огромной и чистой любви было сверхнаглостью даже для волшебницы. Сердце волнительно трепетало в груди… Не каждый день ходишь на свидание с настоящим Феем.

И хотя ее переполняли надежды, но на секунду она стала очень серьезной и сосредоточенной. На одном из этих этажей ждал незнакомец, о котором она не знала ничего, но в этот самый момент он уже многое значил в ее жизни. От его решения зависела ее дальнейшая судьба. Аделина уже знала, что не желает жить тысячу лет, строить воздушные замки и сказочные королевства, спасать человечество и летать на другие планеты. Душа жаждала другой сказки. Может, кому-то покажется странным и даже глупым отказываться от всех сокровищ мира, от магических способностей и безграничной власти всего лишь ради такого чувства, как любовь между мужчиной и женщиной. Но впервые в жизни Адели знала, чего хочет, и, несмотря на множество неизвестных, эта вера и знание были ясными и шли от всего сердца. Елена Васильевна была права — такое не спутать ни с чем!

Больше всего на свете Адели хотела найти человека, которого смогла бы полюбить от всей души, подарить ему всю нежность, всю свою нерастраченную любовь, открыться и раствориться в этом чувстве, и в ответ получить взаимность. Ей не нужно было ничего особенного, только обыкновенная человеческая любовь, семейное счастье с домом и детьми, прогулками и путешествиями, домашним заданием и домашними животными, с пышным новогодним столом и посиделками с верными друзьями и добрыми соседями.

Не зная, что или кто ожидает ее там, она пошла туда, куда звало ее сердце.

* * *

Огромный мраморный холл, холодный и камерный, с высоченными потолками и искусными мозаичными стеклами, похожий больше на мавзолей, открыл свои величественные стеклянные двери, и ее тонкая фигура в белой шляпе с большими полями влетела зеленым развивающимся облаком в его просторы.

Большой штат одинаковых охранников и каких-то служащих одновременно повернули головы в ее сторону.

Видимо, сюда заходили только те, кого здесь ожидали увидеть. Однако Адели необязательно даже было смотреть на них, чтобы, как по команде, перед ней услужливо открыли двери.

Аделина еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Честно говоря, вся эта игра в поиски Фея, заколдованного принца, ей жутко нравилась. Она чувствовала волшебство повсюду: плотными театральными портьерами оно было развешено на каждом углу, и стоило ей лишь дотронуться до них, как они торжественно раздвигались и пропускали ее вперед, словно Золушку, идущую на бал.

Да, кто-то с большим вкусом обустроил свое королевство, — подумала волшебница, рассматривая удивительную игру света, проходящего сквозь прозрачные линзы стен.

Лифт все поднимал и поднимал Адели вверх; здание было выше, чем казалось изнутри, возможно, значительно выше, чем представляли его себе люди, гуляющие по парку.

Наконец, стальные бесшумные врата открылись, и услужливый лифтовой придерживая их, любезно указал Аделине направление. Она мило помахала ему рукой на прощание и послала ему воздушный поцелуй, и вместо служащего в строгом костюме, из лифта вдруг ей помахал романтичный мим, у которого из кармана распустилась алая роза. Мим удивленно посмотрел на свой карман, а потом широко улыбнулся Зеркалу.

* * *

Длинные белые коридоры с высокими потолками начинались и заканчивались такими же высокими белыми коридорами, уходящими лабиринтами в неизвестном направлении. Аделине понравилась эта игра, теперь она чувствовала себя настоящей Алисой из Зазеркалья, пожалуй, не хватало только Сумасшедшего Шляпника и Злой Королевы. Кто-то явно шутил и играл с ней. Это было настолько увлекательно, что сердце возбужденно прыгало в груди и хлопало в ладоши от восторга.

В конце лабиринта коридоры стали сходиться в один длинный тоннель, заканчивающийся ярким белым светом, в проеме которого стояла чья-то темная фигура.

Аделина готова была побежать ей навстречу, но темный силуэт вдруг сделал пасс рукой, и девушку будто сковали невидимые оковы.

— Интересные тут забавы, — подумала Адели и послала поцелуй розовой воздушной волной в сторону темной фигуры, которая в ответ что-то колдовала руками.

Адели нравилось происходящее — это было потешно, вот так перекидываться магическими приветствиями, и она усилила волну, которая с грохотом ударилась о нечто невидимое и разбилась хрустальной вазой об пол. Это неприятно кольнуло сердце волшебницы, и уголки ее губ поползли вниз. Девушка не в силах была больше находиться в неведении и решительно двинулась по тоннелю вперед; на ходу что-то стало цепляться за ноги и рвать зеленый шелк платья, но она не обращала внимания на преграды.

Буквально за несколько шагов от фигуры, которая напряженно стояла в проеме, твердый женский голос скомандовал:

— Остановись!

Лица Аделина не видела, но что-то смутно знакомое шевельнулось в памяти, и она повиновалась, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Ты пришла без приглашения, — вещал тот же голос, в тоне которого чувствовались раздражение и угроза.

— Я кое-кого ищу, и мне кажется, он будет рад меня видеть, — просто сказала девушка.

— Не будет! Здесь никто не рад тебя видеть! — отчеканили металлическим голосом.

Адели надоели все эти прятки, которые стали портить ей настроение и ощущение праздника, и, ослушавшись, она сделала решительный шаг вперед и тут же больно стукнулась о невидимую стену. Ахнув от неожиданности, девушка потрогала свой нос, из которого потекла кровь, некрасиво пачкая, итак немало подпорченное платье. Поморщившись и придя в себя, она по-настоящему разозлилась и решила прекратить эти надоевшие игры.

Закрыв глаза и представив себя легким перышком, способным пройти даже в ушко тонкой иглы, в одну секунду Аделина легко и воздушно сначала упала незнакомой фигуре на плечо, затем оттолкнулась от ее черной блестящей ткани, на лету расправляя свое прекрасное шелковое платье, теперь уже нежно-розового цвета, и оказалась прямо за спиной собеседницы.

Вышло ровно так, как и планировалось, но приземлившись и поправив шляпу, волшебница увидела перед собой не спину, а красивое строгое лицо с пронизывающим, леденящим душу взглядом знакомого пылающего цвета.

— Я всегда хотела узнать, почему Зеркала имеют этот необычный оттенок глаз? — шутливо спросила Адели, внимательно разглядывая таинственную незнакомку напротив.

— У Зеркал нет ни тела, ни облика. В сущности — это чистый сгусток энергии, его обычный цвет солнечно-оранжевый или янтарный.

— Или чайного цвета, — с улыбкой вспомнила Адели.

— Или чайного цвета, в зависимости от силы, — иронично кивнула красивая дама в черном костюме с накидкой, чьи блестящие полы нервно трепетали в воздухе, раздуваясь, будто живые, и становясь похожими на разъяренный капюшон разозленной и готовой к нападению змеи. Высокая стройная фигура незнакомки тоже не стояла на месте, а негодующе передвигалась по залу.

— Теперь понятно, — легко согласилась Адели. — Должно быть, передо мной предстало очень старое Зеркало, чтобы знать о таких подробностях жизни Зазеркалья, — и, разводя руками воздух, будто отодвигая ширму, Аделина посмотрела на собеседницу другим взглядом, ослепительно сверкнув белыми вспышками глаз. Воздух заскрипел и заныл тяжелыми глухими медными звуками, словно открывались древние врата, тысячу лет никем не тревоженные. И тут стало проявляться то, что и ожидала увидеть волшебница — перед ней стояла старая знакомая, у которой по-прежнему вместо носа свисала мерзкая кожаная индюшачья капля. Выглядела она так, будто только что вышла из Преисподней: серая кожа, седые космы, отвратительный горб, длинные когтистые руки с желтыми длинными когтями.

— Мне нужен Фей, Галина Витольдовна, или как вас зовут по-настоящему, — серьезно сказала Аделина, — вы знаете, я пришла за ним.

— Он мой, и я его никому не отдам! — зло прокричала ведьма, поддерживая свой ужасный нос, который некрасиво болтался и мешал говорить, — С чего ты взяла, что он ждет тебя?! С чего ты вообще взяла, что можешь вот так прийти и нарушить чужой покой?!

Адели задумалась. Действительно, с какого момента она начала верить в себя и свои возможности? Это случилось в тот момент, когда она узнала, что у нее есть надежда встретить человека, который создан только для нее… Шанс найти свою вторую половинку, без которой все чудеса для нее просто меркли, сделало Аделину твердо уверенной в себе, и никакие сомнения не могли развеять эту надежду. Девушка чувствовала, что какая-то высшая сила стоит за ее решением и толкает вперед, делает ее удивительно спокойной и сильной. Вот что ощущает человек, уверенный в своей правоте.

— Здесь тебя никто не ждет! Вообще ты представляешь, кто ты и кто Он?! — продолжала кричать ведьма, еще сильнее кривляясь и старея от злобы. — Ты хоть представляешь, что он великий маг и волшебник, у его ног целый мир, у него таких, как ты, тысячи! Тысячи! Одна лучше другой! — прохрипела ведьма, и черные зубы оскалились в желчной улыбке, над которой продолжал болтаться отвратительный серый отросток.

— Галина Витольдовна, откуда же мне знать, какой он и чего хочет? Я же его никогда не видела. Вот увижу и спрошу, — по-доброму парировала девушка.

На лице старухи отразилось нечто похожее на ужас, однако быстро собравшись с мыслями, она сделала руками какие-то движения, и будто зеркальная волна прошла по ее пугающему телу, вновь преображая его в красивое и молодое. И уже через мгновение перед Аделиной стояла прежняя холодная красавица, коварно сверкая ненавидящим взглядом.

— Я даю тебе последний шанс уйти. В прошлый раз у меня не было сил остановить тебя, но в этот раз, поверь, это будет твоя последняя битва, — и взгляд стал черным от злости.

— Ведь мы должны были повстречаться с ним еще тогда, — в задумчивости произнесла Адели, не реагируя на угрозы, — меня словно магнитом тянуло к вам. И я почти уверена, если бы он был свободен, то непременно сам нашел бы меня. Наша встреча была бы окончанием моих испытаний…

— Что ты знаешь об испытаниях, глупая девчонка?! — свирепо крикнула ведьма. — Тысячу лет мир смиренно лежал у моих ног, и миллионы судеб зависели только от одного моего желания! — и на миг лицо Галины Витольдовны стало поистине красивым, взгляд смягчился и устремился назад в прошлое. — Но по воле злого рока мое Зеркало разбилось, а я превратилась в уродливое создание, немощное и ни на что не способное, — бледнея от ярости, продолжала ведьма, — будто меня заперли в тюрьму и забыли там навеки. И единственный шанс восстановить силу и вернуть молодость — забрать жизнь и силу у другого, — сверкнула ожесточенным взглядом колдунья, и черный плащ угрожающе раздулся от возмущения хозяйки.

Аделина тяжело вздохнула, этот мрачный разговор забирал ее силы, но она не отчаивалась и продолжала:

— Никакая благая цель не может оправдать жестоких средств, коварства и лжи, — тихо и грустно сказала девушка, — нельзя быть счастливым за чужой счет — даже Зеркалу. Жизнь — это выбор.

— Жизнь — это война, дорогуша, и выигрывает ее тот, кто умеет правильно расставить ловушки и капканы. Война — это всегда выбор — или ты, или я, — зло усмехнулась колдунья.

— Галина Витольдовна, мне очень жаль, что именно я должна разрушить ваши воздушные замки. Вы ведь понимаете, что это неминуемо, даже если построить еще тысячу таких куполов, оградить его тысячами лабиринтов — судьбу не изменить. Нас тянет друг к другу с невероятной силой. А ваше Зеркало давно треснуло и безвозвратно разбилось, я не знаю почему, но восстановить его невозможно. Старое должно уступить место новому и уйти, как это ни печально, — грустно и серьезно продолжала Аделина. — Но я пришла не за тем, чтобы мстить или жаловаться, все случилось так, как случилось. Это было не потерянное время: оно принесло мне удивительный опыт, понимание жизни, подарило чудесные встречи. — Адели почувствовала тепло внутри себя, она говорила правду, а для этого не нужно было кричать или злиться, правда лилась спокойным сияющим потоком, — Посмотрите на меня, я есть Зеркало Возможностей! Узнайте причину своего краха, раскройте истинную свою сущность, оцените новые возможности, которые дарит вам жизнь, пусть даже в человеческом обличье…

— Не бывать этому! — прогремела колдунья. — Никогда!

Аделина хотела сказать что-то еще, но будто на секунду окаменела, в то время как злая волшебница, решительно шагнув вперед, положила руку ей на плечо, а ее ожесточенный, пылающий ненавистью взгляд, острым кинжалом стал проникать вглубь Зеркала Возможностей.

* * *

Битва двух Зеркал — это волшебное явление, точнее его можно было бы назвать битвой отражений. Принято считать, что такое можно встретить только в сказках, но на самом деле эти столкновения происходят каждый день, каждый час и даже каждую минуту в обычной жизни: отражаются люди, события, прошлое и будущее, желания и мечты, открывая друг другу свой истинный смысл. И если одному человеку удалось обмануть другого, скрыть, завуалировать свое коварство, то проплывающие мимо Зеркала, имеющие облик обычных людей, вскроют тайное, отразят зло, вернут подлецу его коварство и обман, только во сто крат страшнее. Так будет наказан преступник, так будет отомщена жертва; страх возмездия, словно судья, укажет место и меру наказания и, словно палач приведет в исполнение.

Жаждете славы и трясетесь над собственной важностью? Да будет талант ваш известней убогой и жалкой жизни его носителя.

Вы предали любимых? Так узнайте сами, чего стоит измена — вам отразится человек, чья профессия есть подлость и мерзость.

Вы мелочно обхитрили друга? Услышьте звук захлопывающихся врат больших сердец — быть вам навек запертым среди себе подобных, трусов и хитрецов.

Вы убили кого-то ради наживы? Вовеки ваши дети будут ненавидеть вас и станут в душе детьми тех, кого вы погубили.

Мудрые говорят: «Поберегитесь давать советы другим, не пройдет и дня, как вам самим предстоит проверить их на верность; не стремитесь критиковать или сравнивать — вам выпадет шанс побывать в той же самой шкуре; будьте добры к другим, будьте всегда снисходительны — ведь настанет момент, когда кому-то придется быть снисходительным и добрым к вам».

И Зеркало Возможностей Аделины приняло вызов судьбы напротив. Маски были сброшены. Назад пути не было. В считанные доли секунды окончательно раскрылась вся правда Древнего Зеркала Войны — Галины Витольдовны, для которой битвы и сражения были смыслом существования. Аделина явственно увидела, что Зеркало Войны говорит только на языке силы, и только полный крах может остановить его ход.

Воздух вокруг стал дрожать и плавиться… Два Зеркала, многократно умножившись, стали тысячами вспышек чьих-то лиц, однажды уже встречавшихся в каких-то далеких мирах и разных жизнях.

Кто и как решает, чье Зеркало должно раствориться в другом, по сей день не знает никто. Этот древний ритуал происходил не так часто и всегда завершался исчезновением одной стороны, а вторая предпочитала хранить его в секрете. Поэтому принято считать, что шанс есть у каждого, и высшие силы или слепой жребий решают чья жизнь ценнее для самого Зеркала и для будущего людей.

Мимолетные, мгновенные шансы от прошлых, настоящих и возможных будущих поступков и их последствий взвешивались на весах ценностей. Казалось, невидимые чаши наполнялись маленькими жемчужинами. И чаша древнего Зеркала Войны, которое обладало невероятно ценным опытом, стала тяжелеть. Напротив нее стояла чаша юного Зеркала Возможностей, познавшего величайшую силу отчаяния и сумевшего преодолеть его, желающего вырваться из плена Зазеркалья и взглянуть на мир другими глазами. Что могла подарить эта простая человеческая жизнь и какую пользу возложить на Алтарь судеб?

Аделина посмотрела глубже, растворяясь во взгляде напротив, и увидела, что эта встреча ожидалась Галиной Витольдовной: старая ведьма подготовилась задолго, так ловко были расставлены капканы для других Зеркал и для нее. Чтобы обеспечить себе перевес на весах Слепого Жребия, Зеркало Войны годами создавало сотни незаконченных дел, тысячи событий, где она была единственно важной фигурой, способной повлиять на ход судьбы других людей. Аделина увидела, как купол незримости покрыл город ее детства, и каждый житель зависел от воли его Злой Королевы. Тонкий хитрый план, искусная паучья сеть, из которой почти не было шанса выпутаться. Вот для чего ей нужно было свое собственное королевство со спящими счастливыми обитателями, и как еще одно оружие — Могущественный Джинн, исполняющий любое коварное желание своей матери.

Без каких-либо последствий Джинн мог сразиться с любым волшебником, не вступая с ним в битву и не тревожа Высшие силы. Его безграничная сила имела другую особую природу и могла противоборствовать любой магии за исключением единственного случая, как часто водится в сказках, когда он становился заложником одной чужой воли — своего отражения в лице Аделины, которое он не мог победить. Поэтому Галина Витольдовна рискнула выйти во всеоружии в бой сама.

Пока происходили магические превращения, которые то сливали два образа Зеркал в единый, то потом вновь разбивали их на мелкие осколки, каждый из которых имел чье-то лицо, чью-то прожитую жизнь и чей-то опыт, жемчужины неумолимо наполняли медную чашу Зеркала Войны, которая тяжелела на глазах.

Аделина тонко чувствовала, как фигура напротив плотнеет и наступает, а ее собственная превращается в нечто невесомое и прозрачное, и с сожалением подумала, что Елена Васильевна ошибалась — не существует никакого Слепого Случая; даже здесь на высоком суде хитрецы способны обойти правила, а коварство и зло торжествуют. Жаль, что Великое Зеркало Возможностей, пожертвовавшее собой и подарившее надежду Зеркалу Отчаяния, не видело происходящего. Чаша Аделины, взлетев в воздух, с треском лопнула, превращаясь в искореженные жестянки, а ее немногочисленные жемчужины одиноко рассыпались по невидимому мраморному полу.

Вдруг стало что-то происходить с телом девушки: Адели почувствовала чужеродное движение под кожей, нечто стало ворочаться, а потом покалывать, словно острые шипы розы ожили и желали прорваться через тонкий покров. Неожиданно жгучая острая боль пронзила тело, один особенно прыткий шип стал подниматься вверх, прорезая на пути себе дорогу. Девушка закричала, и этот крик повис в расплавленном воздухе, крепкие длинные руки торжествующей ведьмы цепко держали ее, чтобы она не потеряла равновесия.

— Сейчас мы узнаем, как выглядит твое зеркало на самом деле? — ехидно произнесла злая ведьма.

И в этот момент произошло неожиданное— от Аделины стала отделяться какая-то субстанция. Сама девушка подумала, что это ее душа и надежды на спасение нет — осколок стоял уже в горле и готов был вот-вот прорваться через тонкую шею, обнажив истинное лицо Зеркала Возможностей перед полным его растворением.

Однако это была не душа Адели… Уже через мгновение пораженная Галина Витольдовна смотрела в глаза другому человеку — перед ней стояла Елена Васильевна, строго и сурово глядя на давнюю знакомую …

От неожиданности злая ведьма попятилась назад и выпустила из своих крюков Аделину, которая упала на пол, хватаясь за омертвевшее горло. И если бы она была в состоянии повернуться в этот момент, то увидела бы, как Великое Зеркало Возможностей положило свою прозрачную руку на плечо Старому Зеркалу Войны. Правосудие свершилось быстро: чаша даже не успела наполниться жемчужинами и, заполыхав красным пламенем невероятной силы, растворилась в пространстве.

Огромные толчки сотрясали тело той, кто называла себя Галиной Витольдовной; ее нечеловеческий дикий визг взорвал воздух, но та, которая называла себя Еленой Васильевной, не останавливалась и, словно приговор, строго и четко проговаривала какие-то заклинания на незнакомом языке, уверенно глядя в горящие страхом и болью глаза разъяренной ведьмы. Вдруг изображение Галины Витольдовны криво покосилось и превратилось в настоящее зеркало, разбивающееся на большие осколки, в которых отражались отдельные части разъезжающегося тела женщины. Потом зеркальные части стали смешиваться, поглощая и закрывая друг друга, и прямо на глазах превращаться в большую остроконечную звезду из острых обломков, символичную для кончины Зеркала Войны — легендарное шестиконечное оружие в тяжелых боях.

Елена Васильевна повернулась к Адели и лучисто улыбнулась ей своей волшебной ободряющей улыбкой, и, обняв свою подопечную, стала растворяться в воздухе сияющим потоком.

Аделина радостно поддалась объятиям, к ней возвращалась сила и вера в себя, благодаря помощи ее покровительницы.

Оттряхивая свое вот уже второе испорченное платье, она с изумлением обнаружила, что оно превратилось в сверкающий сотнями зеркальных пайеток наряд. Девушка провела руками по воздуху, и огромная остроконечная звезда вспыхнула и превратилась в маленькую блестящую звездочку, которая медленно подплывала и оседала на ладони. Волшебница с сожалением посмотрела на звездочку и, собравшись с новыми силами, пошла туда, куда ее звало сердце.

Глава пятая Окончание

Сказка заканчивается, и каждый из героев выбирает для себя финал.

Аделина вошла в большую белую залу с футуристичными холодными мотивами, на стенах которой были развешаны зеркала всех возможных форм и размеров: от старинных венецианских со сложной резьбой и покрытых настоящим золотом до мозаичных, сотканных из сверкающих кристаллов. Гигантская люстра, словно фантастическая сфера, отражала и поддерживала ослепительную игру света, который шел от стеклянных стен, где отражалось реальное солнце.

Девушка-секретарь, что сидела за стойкой перед дверью, удивленно взглянула на гостью в переливающемся платье. Волшебница сделала в воздухе пасс рукой, и девушка замерла в позе.

Аделина посмотрела на затейливой формы зеркальную дверь, ведущую в заветный кабинет, где висела внушительная табличка с огромными золотыми буквами: Фролов Евгений Йосифович, президент.

Аделина хотела было расхохотаться, таким забавным, веселым и нереальным казалось все происходящее, но остановилась. Настроение праздника и сказки окончательно вернулось, но в этот момент она осознала лучше всего, что самое страшное осталось позади, а вот самое трудное — впереди, за этой дверью…

В кабинете кто-то говорил. Аделина прижалась спиной к двери Фея, внимательно прислушиваясь. Говорил он. От спокойствия и уверенности, исходивших от низкого тембра его голоса, ее сердце так разволновалось, что готово было вот-вот выпрыгнуть из груди и ворваться в зал.

Он говорил что-то про планы, какие-то перспективные стратегии увеличения влияния и т. д. Аделине вдруг стало ясно, что если она сейчас войдет туда с предложением руки и сердца, причем своего собственного, — это будет просто немыслимо и провально. Как потом писать сказки по таким вот мотивам? Да и кто в здравом уме влюбится в кого-то посередине совещания?

И тогда она мысленно хлопнула в ладоши, и вокруг нее из воздуха толпой стали собираться зеркальные пылинки, которые вмиг оборачивались в знакомых веселых херувимчиков, тоже желавших хлопать в ладоши за то, что им дали шанс сыграть роль в этой сказке.

Но Аделина быстро поднесла палец к губам, что было знаком тишины. Малыши понимающе закивали головками и стали молча подмаргивать глазами, обрамленными пушистыми желтыми ресницами.

Аделина вытянула ладонь, и, как по волшебству, на ней возник Кеша. Он радостно подлетел к лицу и бесшумно поцеловал ее в щеку, а потом почти неслышно прошептал:

— Я так волновался за тебя! Она была такая злая! — и ангелочки тоже бесшумно заохали и так запорхали своими крылышками, что подняли легкий ветерок в зале, от чего тонкие зеркальные пластины на большой замысловатой люстре заколыхались и зазвенели, ударяясь друг о друга. Возникла удивительная спонтанная мелодия, очень тонкая и нежная. Малыши полетели быстро унять разыгравшуюся в музыкальном порыве люстру. Эта музыка навела Аделину на одну замечательную мысль…

* * *

Нет, она не могла прийти к нему сама.

Она не могла сама рассказать ему всего того, что произошло.

Нет, она не могла просить его. Он сам должен был выйти из своего замка, сам подойти и посмотреть на нее. И решиться…

И тогда Аделина направилась к выходу, что-то весело приговаривая, а Кеша и ангелочки, читая по губам Зеркальной Хозяйки, в знак согласия кивали своими щекастыми золотыми головками, бесшумно похихикивая. От такого плана он сам выйдет куда угодно! Адели почувствовала, как в ней заиграли новыми гранями: азарт, опыт и умения Зеркала Войны. А завоевать предстояло не кого-нибудь, а настоящего заколдованного Фея, и что-то подсказывало Адели, что это будет не так-то просто…

Пухлощекая свита зашелестела крыльями, разлетаясь разноцветными бабочками по замку Фея, расставляя веселые музыкальные капканы…

Уж эти сделают все как надо!

* * *

Она в раздумье вышла из здания… Все эти платья и наряды, эти приготовления никуда не годились… Ведь для нее эта встреча была вопросом жизни и смерти, она не могла положиться на волю случая или всецело довериться решению Фея, иначе все эти пройденные испытания, потери и битвы были напрасными. Для нее он был ключом к заветной мечте и единственным шансом найти свою любовь и счастье. Один на миллион! И пусть заочно, но все-таки считался ее женихом. Правда, кандидатура Аделины, мягко скажем, не очень понравилась его матери, но не все было потеряно: любовь, как известно, прощает и не такое.

Что делает невеста в ожидании своего жениха? Что делает восточная невеста в ожидании своего будущего властелина? И что делает восточная невеста перед первой встречей в день своей свадьбы?

Она предстает перед ним во всей своей красе — танцующей…

Аделина шла по зеленой поляне, раскинутой перед Замком Фея, и не могла сдержать восторга: внутри все подпрыгивало и искрилось, перекатывалось приятными волнами. И она разрешила этим волнам выйти из себя. И те, будто атласные ленты, окружили ее всю безудержным потоком сверкающих красок, превращаясь тут же в звуки, в начале разрозненные, а затем, переплетясь между собой, слившиеся в мелодию, которую она когда-то уже слышала. И это воспоминание новой волной вылетело из нее и связало все остальные в единое целое.

Звучала восточная мелодия: свадебные барабаны и медные бубны отбивали звонкие ритмы. Под этот жаркий пульс все восточные невесты выходили из своих комнат — это был очень важный и волнительный момент, ведь зачастую они впервые видели лица своих женихов. Музыка придавала красавицам смелости раскрыться в танце и показать свою красоту, здоровье, страсть и силу. Никто не мог устоять на месте, и все начинали улюлюкать и аплодировать невесте, поддерживая ее. К этому дню готовились долго: с юных лет девочек воспитывали содержать себя в чистоте и красоте, учили быть умелой, мудрой и благовоспитанной, уважать своего мужа, чтобы он смог оценить ее достоинства. Каждый из родственников понимал важность этой первой встречи и старался внести свой посильный вклад в общее счастье, поэтому невесте дарили дорогие подарки, монеты и золото, чтобы жених не усомнился в том, что ему отдают бесценное сокровище. Золотые пояса и браслеты, камни и монеты, шелка и платки, что украшали главную героиню этого торжества, манили жениха и его сердце, которое, конечно же, не могло не отозваться страстным порывом, подгоняемым ритмом барабанов и соблазнительными скольжениями шелковых платков по телу невесты.

Аделина шла к центру поляны, на ходу облачаясь в наряды восточной невесты, из воздуха извлекая тонкие прозрачные покрывала и повязывая ими свою голову и талию.

Она остановилась и огляделась вокруг, что-то стало происходить с людьми на поляне: взрослые и юные посетители парка парами и по отдельности вставали со своих мест и, оборачиваясь лицами знакомых ей людей, шли навстречу. Уже через пару минут Аделя была окружена толпой народа, но гости все шли и шли со всех концов. В первых рядах она увидела счастливое и гордое лицо отца, он обнимал за плечи радостную маму; стояли ее бабушки и дедушки, тетушки и дядюшки, лица которых она уже подзабыла. Были и те, чье появление удивило ее, но в то же время растрогало: ее мачеха, тетя Лена, Леночка, одноклассники, все те, кто за эти годы успел пройти через ее жизнь. И каждый из гостей, не отрываясь, смотрел на ее триумф, на торжество силы духа, на проявленные терпение и достоинство, которые привели к реализации ее мечты. И она улыбнулась им всем, и было в этой улыбке столько тепла, столько радости и благодарности, что многие не смогли сдержать слез и плакали, как это часто бывает на свадьбе.

И каждый из присутствующих, заглянув Аделе в глаза, забыл свои обиды и претензии к ней, поняв, что все они были напрасны. В отражении Зеркала не было ни упреков, ни зависти, ни корысти, ни печали — лишь безудержный открытый поток счастья и радости. В этот момент каждый из гостей осмыслил невероятную цену этого успеха и осознал, что тоже смог бы достичь такого, если бы отказался от обид и страхов, отложил претензии и перестал жаловаться, и винить других в своих несчастьях, наконец, осмелился бы быть самим собой, и найти свой путь.

И не все были способны на такой поступок: у кого-то обиды закрались слишком глубоко в сердце и стали его частью, у других шанс вернуть прошлое был давно потерян. Но сегодня в этот праздничный день все твердо признали, что Зеркало поступило с ними справедливо, честно отразив их облик и смело выявив внутреннюю сущность. Гости благодарили Аделину за то, что она своим примером показала, что выбор есть у каждого, что надо идти к своей цели несмотря ни на что, при этом сохраняя веру, доброту и открытость. Кто вслух, а кто про себя желали ей большого счастья и всего того, что хотели бы иметь сами. Эти пожелания золотыми монетами чеканились на шелковых поясах Адели, расцветали дорогими браслетами и перстнями на ее изящных руках, переливались на тонкой стройной фигуре драгоценностями. Такой должен был увидеть ее Фей…

Глава шестая Встреча

В ней Аделина встречает своего принца, влюбляется и раскрывается перед ним как Живое Зеркало.

Все были на месте. Все было готово. Все было сделано и пройдено. Аделина посмотрела на гостей, на родных, поклонилась им и с их разрешения, хлопнув три раза в ладоши, закрыла глаза и, почувствовав себя настоящей невестой, стала танцевать …

Приказав себе не думать о том, что творится вокруг, доверив себя высшим силам и следуя своему выбору, она целиком отдалась танцу. Он придет, он не может не прийти. Призывными звуками музыки и благоуханием весны наполнились все залы и кабинеты здания, стены которого сотрясались в такт сердцебиению девушки, а по холодным стеклянным стенам Изумрудного города ветвились лозы, и распускались бутоны чайных роз.

Аделина была прекрасна, как бывает прекрасна только невеста на своей свадьбе. Казалось, музыка обволакивает ее со всех сторон, искусно раскручивает тонкую талию, берет за изогнутые кисти рук и гладит по голове. Барабаны пронизывающе отбивали ритм в такт музыки, словно аплодируя ей.

И город утонул в звоне сотен тысяч монет и в благоухающем розами аромате Любви, который источала влюбленная девушка. Сотни глаз были устремлены на ее дивную фигуру, переливающуюся в свете яркого солнца, от чего движимые в танце очертания ее тела стали размываться, превращаясь в дивный пламенеющий поток света.

В ее танце растворялись мечты всех присутствующих о любви, сердца которых наполнялись надеждой и бились в унисон с сердцем Адели. И девушка усилила ритм: движения стали стремительными, монеты, застыв на миг в воздухе, и затем волной синхронно спускались по телу и той же единой волной поднимались вверх. Каждый поворот плеча невесты отражался зеркальной зыбью, сотрясающей стеклянные башни Изумрудного города Фея, где начали биться зеркала и рушиться стены, вынуждая его выйти к ней. Купол незримости, замок, эта поляна — все здесь стало подвластно ее магии. Наконец, почувствовав сердцем, что он повиновался и вышел из своей обители, девушка открыла глаза и посмотрела.

Это был Он. Елена Васильевна была права — это был настоящий Фей. Ее фей — единственный, неповторимый, удивительный и вмиг любимый!

С того самого момента, когда все девочки в классе вошли в романтическую пору и заговорили о любви, душа Адели была в таком состоянии, что в ней не было места зародиться этому чувству — его унесла в могилу смерть матери, и долгое время оно было захоронено. И, как думала девушка, навсегда. Даже когда ее жизнь изменилась и тетушка на время возродила это теплое чувство единения с чем-то близким и родным, этого было недостаточно, чтобы суметь полюбить кого-то еще, например, мужчину. Все эти сказочные превращения, сделавшие Аделину Зеркалом Отчаяния, еще сильнее отмели хрупкие надежды на счастье. Первой ниточкой, первым лучиком веры стал разговор с Великим Древним Зеркалом, подаривший надежду на возможность встретить человека, который сможет полюбить Аделину и дать раскрыться ее заледеневшему от холода сердцу, жаждущему любить.

Глядя на приближающуюся фигуру Фея, она подумала, что ведь на самом деле, несмотря на серьезные преграды и мучительные ожидания, все идет именно так, как ей хотелось. И она улыбнулась ему. Вот ее сказка про Любовь.

Как определить настоящая ли она? И сердце, и разум, и тело должны одновременно склониться в едином порыве, тогда и в воздухе, и в мыслях, и в чувствах обязательно зазвучит музыка Любви. И не будет никаких сомнений, не понадобятся объяснения, будет ясно только одно — ты любишь… А Большая Любовь, которую воспевают в книгах — не заканчивается никогда…

Каким должен был быть ее мужчина? Она никогда серьезно над этим не задумывалась, но в одном она была убеждена — это должен быть необычный и очень сильный человек, чтобы она смогла полюбить его.

И Аделина перестала танцевать и остановилась в ожидании главного ответа, ради которого проделала весь этот дальний путь своего сердца.

Она всматривалась в мощную, сияющую в солнечном свете золотыми бликами фигуру приближающегося мужчины, облаченную в желтый сюртук с острыми углами в плечах. Ничего не утаилось от ее глаз: большой, грозный, строгий, холодный, мужественный, сильный, красивый, необыкновенный и великолепный. Это был настоящий принц!

Высокая могучая фигура в желтом сиянии приближалась, рука в кожаной перчатке, сжатая в твердый кулак, нервно покачивала тростью.

Он был хмур и зол: черные суровые тени заволокли сверкающий исподлобья ненавистью взгляд, знакомый орлиный нос раздувался в гневном дыхании, мохнатые рыжие брови грозно сошлись на переносице, а острые концы рыжих усов над длинной косматой бородой яростно подрагивали.

Фей выглядел намного старше и сильнее, чем представляла себе девушка. И эта могучая сила, чувствующаяся на расстоянии, делала его демонически привлекательным.

Он великолепен, — подумала Аделина, пристально разглядывая своего суженого. Настоящий Фей с волшебной палочкой в руке, — с улыбкой отметила она удивительной формы мощную трость, которая выделывала безумные пируэты.

Конечно же, она заметила его настроение и угрозу в его жестах и облике. Конечно же, она видела черное марево, струящееся за ним, от которого падали без чувств ее амурчики, на лету теряя барабаны и флейты. Конечно, видела, как выжигаются желтым пламенем вся поляна и ее розы, превращаясь в серый пепел, а невидимые крюки вырывают из земли все с корнями. Видела, как исчезают образы гостей во мраке, будто задушенные тяжелым и мрачным присутствием злого духа. Видела, как Фей нес своей невесте бездыханное цветное тельце милого друга, сжимая его в черном кулаке.

А также Аделина заметила, что он совсем не любуется ее красотой, не смотрит на ее наряд, на эти романтические приготовления и окружение, его не интересовали ее сокровища и не привлекало волшебство.

Он, будто заколдованный, смотрел только в ее глаза знакомого ему до боли ненавистного цвета, глаза, которые преследовали его всю жизнь, чьим заложником он был и которым привык повиноваться, словно раб. И он хотел испепелить их, уничтожить, разбить раз и навсегда. Хотел уничтожить Аделину…

Это устремление не укрылось от мудрого взора волшебницы, но она продолжала улыбаться ему. Потому что с первой секунды, как узнала, что он существует, поняла, что любит его даже больше, чем могла себе представить. Полюбила его до того, как впервые увидела и услышала. Полюбила так, что готова была повиноваться ему, словно своему повелителю: идти туда, куда скажет он, делать то, что пожелает он, и даже больше. Она верила в него и решила не сдаваться.

Он подошел и посмотрел ей в глаза, полные нежности, любви и надежды. И она посмотрела в его холодные, жестокие, привыкшие повелевать черные глаза.

И тут произошло неожиданное: Аделину будто хлестнули кнутом по спине. От внезапного сильного удара и от боли она вскрикнула и упала на землю, и тут же возникшие из ниоткуда мощные кандалы грубо скрутили ее руки и шею, и, как рабыню, приковывали к земле.

Кто-то сильно схватил ее за волосы, ожесточенно срывая шелка и украшения, которые разлетались в разные стороны золотым дождем.

Так плененная и беззащитная в своей наготе предстала она у ног Фея и услышала нечеловеческий чудовищный ор своего суженого, одним ударом разбившего все ее надежды. Это был его ответ.

Фей развернулся и той же властной твердой походкой направился к себе во Дворец.

Аделина, даже будучи в весьма неприятном для девушки положении, нагая и скованная по рукам и ногам, даже в свете такого грубого отказа все же подумала, что ей нравится эта сказка и улыбнулась.

Ну а кто сказал, что будет легко?

Да, если сказать честно, она искренне понимала Фея: с чего бы ему влюбиться в Аделину, после того, как она расправилась с его матерью, пусть и откровенно отвратительной и зловредной ведьмой.

Потом, она все-таки девушка — в этом отношении женская половина раньше предугадывает и тоньше чувствует приближение Любви, чем суровые мужчины.

Однозначно Фей был достоин второго шанса! И он это знал, раз оставил в живых свою отвергнутую невесту.

— Гостеприимство у вашей семьи — врожденный талант, — рассмеялась Аделина вслух, но никто не поддержал ее шутки, удаляющаяся широкая спина в желтом блестящем пиджаке продолжала свой тяжелый ход.

Аделина стала что-то весело нашептывать, и колючки на кистях рук и у шеи сначала расцвели розами, а потом и вовсе распались в стороны.

Волшебница встала. Ссадины рассасывались на глазах, расползаясь красивыми змейками и заживая на нежной коже. Что-то стало происходить с Аделиной, она сняла с себя остатки шелков и украшений, коснулась своих платиновых волос, которые в секунду обратились в невероятную волну каштановых волн. Целые копны этого когда-то забытого и спрятанного сокровища юности, которое она также нежно берегла, как и свое сердце, упали на ее плечи и раскинулись по земле. Она порозовела и расцвела другой красотой. Тихо нашептываемые слова любви вслед удаляющемуся принцу предназначались только ему, и девушка точно знала, что он ее слышит. Это были магические сокровенные слова, их говорят только единожды, открываясь одному человеку в жизни, только любимому и долгожданному. Она рассказывала ему, как долго его искала, через что прошла ради того, чтобы найти его, и ее ласковые слова, полные страстной неги, обещали нежные объятия и жаркие поцелуи, увещевали о мире и дружбе, вселяли веру и клялись в верности. В таких речах нет места скромности, в таких песнях нет места сдержанности, такие слова возносят влюбленных высоко в небеса…

Она стала танцевать, нагая и влюбленная, призывно распевая нежным голосом. И вдруг, как по волшебству, образ девушки стал множиться: на большой зеленой поляне за спиной Фея возникли четыре Аделины, их нежные девичьи тела, движимые под звуки своих собственных любовных напевов, стали окружать его, а их длинные пушистые волосы, сплетаясь в тяжелые каштановые косы, выстраивали колдовской барьер, не давая пройти заколдованному принцу.

Эта была по-настоящему сказочная картина… И куда бы он не посмотрел — видел ее: нагую и прекрасную, созданную кем-то только для него, с идеальным телосложением и красотой, которую мог лицезреть только он, с характером и качествами, которые могли сделать счастливым только его, с ароматом тела, который мог вскружить голову только ему. Даже ее капризы и женские прихоти обернулись бы для него наслаждением и радостью. Но он никак не мог оценить всего этого…

Перед собой он видел то, что ненавидел всю свою жизнь, чьим рабом и невольником был. Эта зависимость порождала в его заколдованном разуме чувство непосильной ответственности и вины, и он жаждал освободиться от этих оков, чтобы больше никогда ни от кого не зависеть…

Аделина слышала его и позволила его ответу дать ростки в себе, полностью доверяясь его воле.

Мощный удар вновь разбуженных зеркал поразил изнутри хрупкое женское тело, и четыре ее фигуры дернулись от нестерпимой боли. В Аделине рождалось Зеркало, прорываясь наружу, прорезая и пробивая человеческую оболочку, чтобы показать истинное отражение Фею.

Тысячи зеркальных осколков через крик и боль, подталкивая друг друга, прорезали на ее теле раны, прокалывали глаза и кожу и облепляли белыми с ослепительными вспышками зеркальными пластинками тонкую нагую фигуру, превращая в зеркальный живой манекен. Так выглядела Аделина в действительности, такова была ее суть — быть Живым Зеркалом, готовым отражать все, что видит…

Трансформации быстро прекратились, больше не было больно, и Аделина почувствовала себя удивительно, такого раньше она не испытывала, и этому состоянию не было описания; тому, кем она стала, не было места в человеческом мире, только в этом заколдованном замке она смогла позволить другим увидеть себя настоящей. Она посмотрела на свои руки и вместо кожи увидела большие и маленькие зеркала, а в них свое отражение: два огромных зеркала вместо глаз, и сотни других, формирующих ее лицо и тело. И каждый осколок был одновременно глазом и видел все и вся вокруг…

Теперь она понимала, почему Фей был ее отражением: перед его грозной фигурой стоял настоящий зеркальный монстр, и куда бы он не кинул свой раздраженный взгляд, везде встречал вспышки зеркал, с которых смотрело собственное злое лицо.

Он хотел было разорвать этот дьявольский круг танцующих тел, сотканный из зеркальных вспышек, желал сломить непроходимую стену, сплетенную из волшебных кос ненавистного монстра, но повсюду встречал Аделину. И он не верил своим глазам, обескураженно рассматривая свое собственное отражение в ее зеркальном облике вновь и вновь, как наваждение, крутился вокруг собственной оси, встречая лишь взгляд того, кому беспрекословно верил, кого любил и ценил больше всего на этом свете — Себя.

Она была его проклятием, она была его предназначением, она была тем, чего не хватало Фею — способности чувствовать.

* * *

Тем временем, глядя на муки Фея, Аделина заливалась звонким смехом, ее зеркальные губы смыкались и размыкались в безудержной улыбке. Она ловила каждый его взгляд. Ей так нравились его удивленный вид, растерянность и беспомощность, что она готова была навечно остаться с ним, растворившись в этой игре солнечных зайчиков, отказаться от себя и стать его отражением.

Глядя Живому Зеркалу в глаза, Фей не мог поверить своему счастью и наконец, улыбнулся — он встретил того, кто мог подарить ему долгожданное освобождение.

Между тем плотное кольцо из танцующих зеркальных женских тел и высокой живой каштановой изгородью, образовавшей нечто похожее на кокон, сжималось и закрывалось.

От переполнявших его чувств Фей выронил свою волшебную трость, которой тут же завладел живой кокон, упал на колени перед Аделиной, обнял ее и глядя глаза в глаза, сказал:

— Я люблю тебя…

С этими словами кокон окончательно закрылся, внутри него возник яркий свет, который расходился и разрастался, пока своим поразительным сиянием не ослепил все вокруг. Люди, здания, цветы и деревья на миг исчезли, а потом появились вновь там, где и были секунду назад.

На зеленой поляне оказались две фигуры, они будто свалились с неба, лежали и растерянно оглядывались по сторонам.

Аделина пришла в себя первая. Она лежала на траве, а ее пушистые каштановые волосы растрепались и были полны травинок, которые она пыталась вытащить. Евгений привстал и, осматриваясь и настороженно поглядывая на высокие башни, вдруг повернулся к ней и широко улыбнулся. Открытая улыбка шла его мягким губам и юношескому славному лицу, на котором уже очертились четкие мужские линии.

— А правда, у тебя было тысяча жен? — неожиданно спросила его Аделина.

Фей расхохотался.

— Ты обижаешься на меня? — со страхом спросила девушка.

Фей сделал суровое лицо, но потом опять расхохотался.

— А где ты живешь?

И тут молодой человек сделал ловкий быстрый прыжок и практически завис над Аделей, и перед тем как жарко поцеловать ее, тем самым голосом, в который она влюбилась с первой минуты, сказал:

— Тебе понравится!

Он крепко обнял ее, и в этих объятиях был его ответ, были вся страсть, нежность, доброта и благодарность за то, что она сделала для него.

И если в сказках все эти чувства передаются через магические заклинания и колдовские чары, то в обычной человеческой жизни — Поцелуй.

Влюбленные продолжали целоваться и совсем не замечали происходящего вокруг, например, как из-под каштановых волос вдруг вылетел разноцветный комочек, в воздухе расправляя крылья. Адели открыла глаза и, увидев Кешу, очень удивилась, ведь чудеса должны были закончиться, должна была начаться обычная человеческая жизнь…

Однако разноцветный мальчик сделал ей знак молчать, она моргнула ему в ответ пушистыми ресницами и закрыла глаза.

Так они продолжали целоваться, пока напротив не остановилась пожилая прилично одетая пара и, глядя на голубков, даже не подозревала, что всего минуту назад здесь в смертельной схватке любовь победила колдовство.

Наконец, женщина не выдержала и громко сказала:

— Дима, посмотри, молодежь совсем потеряла совесть! Я к вам обращаюсь, молодые люди! — сказала рассерженная дама в строгом костюме, — Здесь вам не клуб свиданий, а общественное место! Немедленно прекратите целоваться!

Женя и Адели оторвались друг от друга и растерянно взглянули на возмущенных посетителей парка.

А потом громко рассмеялись, и, взявшись за руки, убежали подальше от блюстителей морали.

Пожилой мужчина в твидовом костюме, глядя в след убегающим счастливым влюбленным и поглаживая руку своей рассерженной жены, по-доброму восхитился:

— Какая красивая пара!

Жена отвлеклась от преследования взглядом возмутителей спокойствия и взглянула на доброе лицо любимого супруга, окончательно забыв о беспорядке. Ее взгляд потеплел, а лицо озарилось счастливым сиянием.

Сказки Маруси Козы

Посвящается моему дорогому Иннокентию.

Я крепко люблю тебя и никогда не забуду.

Твоя М.

Жила-была на свете одна женщина, и было у нее восемь детей. Звали ту женщину Маруся Коза. А почему так звали — про то сказ еще будет. Читайте дальше. Жили они в большом доме на окраине большой деревни вдевятером: мать, семь дочек и один сыночек.

Маруся Коза — матушка.

Старшенькая Маня Глазок была не только самая прилежная да учтивая, но и самая красивая. Глаза у нее были большие и, как небо весеннее, голубые-голубые. А еще ее так звали, что она за всеми приглядывала, когда мамы дома не было. Самой большой подмогой матери была. Может, поэтому и наградил Бог ее такой красотой. Говорили, в деревне были красавицы, но эта слыла своей неписаной красотой.

Далее Клаша шла, в семье Воробушком прозвали, и была она такая шустрая и быстрая, что везде поспевала. Правда, иногда бралась сразу за несколько дел, не доводя толком ни одного до конца. Но если уж получалось хорошо, то цены ее талантам не было. Голова у нее стоумовая, говорили люди старые про нее. А те зря так не назовут.

Следом Людочка шла, доброй девочкой росла, хорошей. Много не скажешь про нее: больше слушала, чем чирикала. А это бесценное качество и в наши дни, когда все только как помелом и мелят.

Вера с Галей погодками были. И так уж повелось, что меж ними всегда ссоры случались, но любовь сестринская была выше всяких разборов. Обе смышленые, шустрые, а коли чего не понимали сразу, подзатыльники Мани и Клаши быстро на место ставили то, что беспорядок создало. Были они искусницы травы всякие собирать да косы плести. Ну и так понемножку по дому годились.

Нина с Лизаветой близняшками были, этакие худенькие две тростиночки. Кто на них смотрел, тот обязательно слезу добрую проливал. Не было в семье роскоши кормить детей конфетками да мармеладками, вот и были девицы тонюсенькими, будто березки молодые, с косичками да сережками… По две пары одинаковых глаз. И где бы они не появлялись — люди от умиления забывали куда шли, ибо зрелище было знатное: зеркало со своим отражением гуляет да в скакалки прыгает. Вот так конфетки и мармеладки нет-да-нет в доме и появлялись.

Ну и последним сынок шел, Иннокентием звали. Отец такое имя важное дал.

А вот самого кормильца у семьи не было, ибо времена были темные, и пропал он без вести вот уже как пять лет.

Но Бог, как известно, не оставляет детей своих без помощи и заботится о них, как умеет. И хотя мужа назад вернуть не смог, почему — нам не ведомо, на то, как говорят, Воля Божья, зато, чтобы не оставить семью без пропитания, одарил он эту женщину своей милостью — могла Маруся Коза лечить хоть зверушку, хоть человека от любой болезни. И сама семья ее не болела, в работе да заботах забывая о потере, стужах да голоде. Такосьма и жили.

Дети, хоть и малые были, по дому помогали кто чем может: кто поменьше — ему учали не сорить и зря мамку не беспокоить, а старшие друг за другом да за младшими ухаживали. Оно ведь как бывает — правду не поймешь, пока горе не придет. А здесь все понимали, что если маме не помогать, еще одно горе накликать можно… Похлеще да пострашнее. А может, просто были эти дети воспитаны сызмальства как положено, ибо родились все в большой любви, от любящих и уважающих друг друга родителей, несмотря на то, что жизнь суровая их разлучила.

И покамест мамка по домам ходила скотину на ноги поднимать и людей бедных врачевать, в энто время люди приходили и, кто чем богат, за добро добром платили.

Тяжело жилось этой семье, особенно без помощи мужской, которая порой в силе одной руки проявляется или во взгляде, надежды и благородства полного. Но жили — не тужили, жаловаться что есть забыли. Ибо каждый понимал, счастье ихнее было не в роскоши, а в совместном житье-бытье душа в душу. А любовь, которую мамка несла в дом, как молоко теплое разливалась каждому сколько надо было. Не все гладко было, да насущное сглаживало быт.

Маруся Коза с ночи или с утра раннего уходила, как кликать начинали ее на помощь, а, как известно, заварухи да напасти на ночь глядя приходят, все от того, что темень чертей кормит. А к рассвету, с петухами, солнце алое нечисть жжет и гонит прочь, и дает врачевать хори, если на то Бог волю свою разрешает.

Поэтому приходила Маруся Коза домой поздно, иногда за полночь, усталая и еле живая. Взрослые девочки уже собирали стол после себя и младших и накрывали стол для мамки своей.

Дом был большой, но жили все в малой комнате: служить и обогревать ее было сподручнее, да и умещались все, что зря жаловаться, в тесноте, да не в обиде, как говорится. Печки в те времена были большие и теплые, как руки и объятия мамины, беленые и пахли пирогами с морковкой. А остальные комнаты прибрали чисто и заперли до времен лучших, когда папка вернется, и все наладиться, как и раньше, и каждая из девушек свою комнату занять сможет.

Жили просто, и в суете сует забылось плохое; пироги с морковкой, правда, тоже забыть пришлось, из сладкого токашма печеные сухарики из свеклы водились, но зато сладкие — никто не жаловался.

Приходила мамка, садилась за стол большой дубовый, клала руки свои белые на стол, а голову на руки. Заходили сзади Маня с Клашкой, старшие девочки, и руками своими молодыми проворными расплетали косы ее русые, длинные, у корней чуть седые уже не по возрасту, по утрате своей и жизни непростой.

Работу, что Клаша с Маней оставляли, три другие, что помладше — Люда, Вера и Галя, быстро с ней справлялись: вмиг посуду перемыть, стол заново накрыть и по тарелкам, что Бог сегодня послал, разложить. Бывало, ничего не посылал. Ну так чай пили с травами, которые летом всей семьей собирали и под потолок вешали. Вкусный чай-то бывал, сладкий и горький от трав полевых. Две маленькие, что на лицо будто одна, Нина с Лизаветой ластиться да целоваться приходили, от поцелуев сладких, которых вся усталость материнская проходила.

Ну и, наконец, скромный до всех, последним с печки слезал Иннокентий, пятилетний сынок Марусин, которого в доме Кулей звали. Так его еще отец назвал в честь деда своего, а Куля по-доброму кликал, потому, как последний раз сына видел, когда его в кульке ему показали, будто пирожка. Так все его и стали привечать, по-доброму смеясь и радуясь. Куля обычно хмурился: в душе ему ни первое, ни второе имечко никак не оседали, но при людях не отнекивался, отзывался, раз отец так назвал — значит, хорошее имя, плохое б не дал.

Слезал с печки и к маме шел, медленно и нерасторопно.

Уж больно маму любил, что как видел ее издалека — плакать хотелось, так прижаться желал. Но отродясь помнил мальчик, что девки вокруг; мало ли что сестры — все равно бабы, нельзя, знал, слабеньким быть и выказывать слабость свою. Мало ли напасть какая, он один в семье мужик, только дай смолоду слабости разок выйти! Пару раз по неразумности дал, так такие ручьи слез вылились, самому страшно было, что в нем мокрости столько. И понял он, мокрость — тоже девка, нельзя ее расстраивать. Поэтому шагал медленно, чтоб не растрясти болото это.

Ну, а как к мамушке прижимался, забывал все: голова от запаха ее кружилась, тепло шло от нее, как от молока козьего парного вкусного, и так уж она его любила, что, словно девочку, целовала во все щеки и в затылок русый. Он не сопротивлялся, даже про окружение забывал и про мокрость. Чуток все-таки давал волю слезам, но тихо, как положено. И обязательно просил он мамушку сказку на ночь рассказать. И не могла Маруся Коза, хоть и мертвая от усталости бывала, отказать. Да только какие сказки, когда жизнь такая стала, что сама на сказку похожая, порой с такими поворотами, что самому Илье Муромцу не снилось. Поэтому, откушав, что люди добрые за день нанесли, тут же садилась и рассказывала что знала, что на душе за день накопилось, что навеялось, что думалось.

А порой с ног валилась, так и не начав сказку-то. Да дети не обижались, мамку жалко было, не будили, так и оставляли спать, укрывали только потеплее.

Но был день сегодня необычный — праздничный, предпасхальный. А, как водилось, перед Пасхой люди болели меньше: то ли Боженька жалился над народом, то ли в приготовлениях да в настроениях болели люди меньше, кто их разберет благочестивых.

Мамка обычно раньше вечера приходила, да тоже чего-то успевала приготовить, накрыть на стол что припасли, а на десерт, как говорили в городах больших, просили рассказать что-нибудь интересное: про папку, про любовь их большую, про то, как, кто и когда родился, про то, как Пасху празднуют в других городах да селах и про всякое разное.

Удивлялася Маруся детям своим, как они могут про одно и то же по десять раз расспрашивать и радоваться, словно в первый раз слышат, но соглашалася — других подарочков желанных на святой этот праздник у нее все равно для детишек своих не было.

— Скажи, мамушка, почему тебя козой называют? — спросила Верочка, кой одиннадцать лет недавно стукнуло, и прыснула от своего нежданного порыва.

— Ох, и давняя та история, — рассмеялась Маруся Коза.

— Расскажи, расскажи, — просили дети.

— Была я молода в свое время и горяча. А сурова была… Ох! Уж если обидит меня кто, такосьма обижалась, что из носа дым шел, и будто рога у меня отрастали, да хвост сзади камни в пыль сбивал. Вот какая была мать ваша! — и засмеялась сама от души, молодость свою вспоминая. — А если какая несправедливость творилась, так я первая в рядах за честный строй. И с парнями пару раз в драке батюшка ловил. Ловил и побивал, да не помогало. И прозвали меня Марусей Козой с тех пор. Да только дралась я не просто так, а всегда за честное дело; стали меня на подмогу звать дети малые или какие-нибудь немощные. И стали меня всякие люди недобрые побаиваться, а опосля одно лишь имя мое страх наводило на обидчиков. Одним словом, так и прижилось это прозвище, вовсе мне не обидное.

Да только нелегко жилось козушке. Не сидела я дома ни минуточки, егоза была та еще. И матушка уже не рада была характеру такому грозному, и батюшка не знал, как сладить со мною. И кто на мне, такой боевой, жениться захочет. А была я красавицей писаной, детушки: и стройна, и бела, а взор ясный, острый, ум цепкий, нрав веселый, характер — железо! Да отец как в воду глядел: смотрели на меня женихи, восхищалися, а подойти ни один не отваживался. И все вокруг пары создавали да женились, через костры прыгали да за ручку держались. Одна я окаянная, как русалка, все одна свои косы расплетала на глазах у грустных родителей, желавших мне добра и внуков хотеючи.

И не выдержал один раз отец, вывел меня на площадь ярмарочную, где в то время командовал и большим человеком был. Не побоялся насмешек и позора, взял меня за косу мою русую, накрутил на кулачище свой и спросил честной народ, желает ли кто его красавицу-дочь замуж взять. Отдавал самое дорогое, любимое, но предупредил, что я росла на воле, будто трава полевая, набралась силы так, что не каждый такую скосить теперь сможет. Долго люди стояли и смотрели, молодые посмеивались, старые жалели отца. Тут вышел кузнец наш Федор, которого в деревне Горынычем звали, и говорит: «Я возьму, привык с железом-то обходиться, оно в моей руке мягким становится».

И посмотрел на меня Федор Горыныч тогда так, от чего поняла я одну вещь важную: или живу, как и раньше, куда ветер понесет вольный, да всю жизнь одинокую и тоскливую, или пришел час меняться мне. И стало совестно, что раньше я этого в толк взять не могла. С тех пор называю я вашего батюшку не иначе как Федор Горыныч, чтоб не забыть мне урока того, и в честь дня того замечательного, когда повстречала своего любимого и суженого. И увез ваш батюшка меня на свою родину, чтоб без всяких кривотолков и смешков начать жизнь новую с чистого листа, чтобы люди злые больше своих языков не чесали про имя доброе моих родителей, мужа моего да семьи нашей.

* * *

— Скажи, мамушка, почему люди злые бывают? — спросила старшая из дочерей Манюша.

Сидела Маруся Коза у стола и заплетала дочерям косы узорные, чтоб завтра с утра спозаранку в церковь идти нарядными. И удивилась вопросу такому чудному. Кабы кто знал ответ на вопрос этот. Но знала она, ответить надо так, чтоб не просто в одно ухо влетело, а из другого вылетело, а задержалось малек в головке-то. Был бы Федор Горыныч здесь, сумел бы объяснить как следует, чтоб дочки не боялись зла, а сынок вырос славным мужем. Да вот пять лет завтра будет, как ушел муж Маруси Козы и семью оставил.

Вздохнула Маруся и отвечала:

— Понимаешь, доченька, не бывает злых-презлых людей-то.

Удивились дети, аж Клаша голову воротнула так, что коса распалась в руках у матери на волны русые, словно колоски пшеницы. Не выдержал Куля, подбежал и глаза в глаза спросил:

— Как же не бывают, мамушка?! А вот посмотри на злыдень этих Верку Сороку и сестру ее Люську Кроль, что каждый день не ленятся, дразнить нас прибегают. Кричат, что мы де-не здешние, козлята чужие, дети брошенные, прогоняют, камнями кидаться желают.

— Кинули хоть раз? — спросила матушка Кулю.

— Я б им кинул, я б им Курганову гору накидал во двор! — погрозил кулаком Куля в сторону, где жили неприязненные соседи. — Нет, не кидали, но грозились!

— Лает собака, да не кусается, Куля. Цена грош таким людям, но не злые они. Так вот собачки лают на тех, кто послабее, а кто их не слушают — на тех лаять побаиваются.

— Не понимаю, мамушка, — сказал раздосадованный Куля.

— Берите все подушки свои, да у печки раскладывайтесь по пирожку в руке. Вот и вечер наступил, расскажу я вам сказку сегодня про сестер Верку и Люську — злых заколдованных, как раз под сон хорошо, — сказала Маруся детям.

Ох, и крику-визгу радостного было, все свои подушки-сеновалки у открытой печки побросали, калачами увалились; сестры-близнецы спинки друг другу чесать давай, остальные косы заканчивать заплетать да пироги уминать, и ждать волшебный сей момент сказки.

Только Куля странным стал, чесал-чесал свой русый чуб и, встав с подушек, серьезно этак спросил:

— Мамушка, а можно ли про другое чего сказку? Коли тратить целое волшебство про каких-то Верку и Люську, противных вредин. Может, про другое сказ есть?

— Садись, Иннокентий, я про все расскажу, сегодня времени много — на все хватит. Смотри не усни!

Серьезно мамка сказала Куле, он ее тон фирменный знал; редко бывало, но знала она, как детям так сказать, чтоб более не переспрашивали. Ох, и чуб Кулин знал, и косы сестринские знавали иногда тон энтот. Присел сынок. Раз сказала — значит, сказала, на то она и мамка.

— Не бывает злых-презлых людей, ребятушки, — и посмотрела Маруся вдаль куда-то, будто бы там из-за печки кто-то стал с ней тихонечко разговаривать и сказки эти подсказывать.

— Злыми людей боль делает. Вот про нее окаянную и будет сказка.

* * *

Вот помню, как все начиналось, — подставила Маруся Коза руку свою беленую под лицо точеное и помолодела сразу на двадцать лет, — как мы сюда приехали, как быстро и складно дом этот большой построили, и был он самый большой и самый красивый в деревне в те времена. Батюшка ваш искусным мастером был, и не только по части железа, — рассмеялась она сама себе. — Мог из дерева или из какого другого материала красоту наводить. На каждом углу птичку какую деревянную вырежет-поставит, окошки резные с драконами по краям выставит, ярко-ярко крышу намастит… Аж издалека виден был наш терем-теремок. Одним словом, не дом — крендель сахарный! А я внутри старалась-расстаралась — коврики-полотенца-шторки-скатерти…

Так мы друг друга полюбили, что любовь наша стала вокруг чудеса творить: весна раньше наступала, а цветы в нашем саду зацветали аж в феврале. Чудо чудное! А как наши ягодки пошли… — и с большой нежностью стала она обнимать детей своих, сначала старших, а потом и младшим материнской ласки досталось. И так младшие дети стали умиляться рассказам, что прослезились, жалко им стало, что не застали они чудеса расчудесные и то времечко.

— Это потом деревня наша разрослась и понастроили хаток и теремков с целую гору Фудзияму, что в Японии стоит. Стали соседи к нам заглядывать, чтоб знакомиться. На нас посмотреть, себя представить. Охали да ахали, диву давались обычаям разным, одежде другой да красоте моей необычной для этих мест. Уж слишком бела и тонка я была.

Пришла однажды ко мне в гости тетенька одна. Не знала я тогда, что это Марыся Степановна, мамушка Верки Сороки и Люськи Кроль. И говорит мне: — Знаешь, мол, меня ведь тоже Марыся зовут. А я ей отвечаю: — Извиняйте, тетенька, да я — Маруся, матушка с отцом меня так назвали. Она мне в ответ: — Это у вас Маруся, а в нашем крае берез мало, вот буква «у» и потерялась, видать, поэтому всех Марысями кличут.

Я серьезная сделалась, как-то обидно на душе стало за буковку эту. А она мне в ответ: — Так ты не обижайся, буковка-то одна, она не виноватая, да и других букв много осталось, они, чей, главнее раз вместе. А вот что означает это все? — Интересное!

Вот пришла ты в наши края, и вспомнила я, что бабка моя тоже меня Марусей звала, это потом уж подзабыли про буковку ту потерянную.

Поняла я, что передо мною добрая соседка стоит, и стала я ее расспрашивать о своих терзаниях: — Скажи мне, добрая женщина, почему люди смотрят на меня, охать-ахают и руками на меня машут, может я делаю что-то не так?

Подумала женщина и сказала: — Ты, Маруся, красавица писаная, значит, Бог тебя любит, значит силушку тебе дарит, чтобы ты умом своим стоумовым смолоду понимала, где что хорошо, а где что плохо. Люди здесь так устроены, что если новое видят, то во всем беду чуять начинают. Такие уж мы тут. Давным-давно жили здесь люди на тебя похожие, так давненько — даже я не помню. А потом не стало их. Мы появилися, а вот раз — и ты опять. Не к добру. Уж извиняй ты нас за это.

Расплакалась я тогда, не ожидала такого поворота. Да спросить боялась, к чему беда-то, когда у меня в голове одно добро было. Но женщина та как в воду глядела. Стали с тех пор люди нас стороной обходить и, будто сговариваясь, не в нашу сторону дома строить стали, а в обратную. Были мы самыми первыми, а оказались самыми последними в деревне. По сердцу сказать, я даже обрадовалась: не люблю, когда народу вокруг много ходит, а уж тем более, когда охают и руками машут, — сказала Маруся Коза и посмеялась, улыбку в кулачке пряча, глядя на удивленные лица козлят своих, которые внимательно слушали, каждое слово в воздухе ловя, будто комариков на лету.

— Но женщина та, Марыся-Маруся Степановна добрая была, стала каждый день заходить и дочек своих маленьких приводить. Звали их Верка и Люська. Смешные были девчонки, одна — худая, как пакля, и крикуша страшная, другая — щекастая, будто крольчиха пузатая. Так к ним и прилипли имена эти. Стали их Веркой Сорокой звать и Люськой Крольчихою.

И приносила каждый день Марыся Степановна сладости мне, а взамен просила, чтобы я учила девочек языку своему и умениям края нашего холодного.

А больше никто и не приходил. Хотя муж у Марыси Степановны был человек знатный, гордый, большой, как гора, но суровый… Гадала я тогда, и как это вода с горой один язык нашли? А потом подумала, да также, наверное, как железо с кузнецом.

И много, и часто Марыся Степановна со мною разговаривала, уму-разуму и хозяйству учила. За все, что умею хорошо, — ей спасибо. Она мне матушкой второй стала, полюбила меня безмерно. Говорила часто, что мечтала бы меня вместо дочери иметь или вот замуж за сына выдать Николая. Да ни то, ни другое несбыточно было.

Рождались и росли дети наши с Федором Горынычем, и очень мне добрая соседка помогала, любила вас как родных. А чем больше ее дети росли, тем чаще я от нее слышала, что жалеет она, что не мы ее родня. Была у них семья большая, да нескладная. Тогда не понимала я, что по чем, от чего горе горемычное по земле рождается и в дома, словно в двери открытые, заходит. И вот пришло оно злосчастное в наш край.

* * *

Прибежала однажды Верка Сорока в слезах и давай, как обычно, причитать голосом своим смурфячьим, никак не понятным. Прошу ее: — Ясно скажи, что случилось, не курлыкай! Говорит: — Заболела мамка, тебя просит. Сердце мое тогда словно наземь упало и разбилось.

Еле дошла до дома соседей наших: на сносях я была Иннокентием. Пришла, смотрю, собрались все у кровати большой, на перинах белых лежит матушка моя вторая, белая, как подушки и простыни, и говорит голосом тонким: «Маруся, дочка, подойди и поклянись, если придет момент, и попросят дети мои помощи твоей, — не откажешь». Поклялась я всем святым, что имею: родителями моими, мужем моим любимым да деточками моими славными, что помогу.

На том и упокоилась добрейшая из матерей земли своей Марыся Степановна Радуга.

* * *

И настали времена темные, и почернело небо в тот год, будто и не было весны. Из далеких равнин стали вести нехорошие приходить, что неладно там. Стали мужики совещаться, кто что говорил: подождите, торопитесь, бегите… Одним словом — времена мутные. Ждать более нельзя было. И собрался ваш папка в один день и ушел, ничего не сказав.

— Он бросил нас? — спросил вдруг Куля.

— Он умер, мамушка? — спросили Нина с Лизаветою в один голос, как обычно они делали, будто песня с эхом разговаривали.

— Как он мог одних нас оставить без помощи? — вдруг спросила Люда, метнув отцовским взором, черным и суровым.

— Вот вернется — спросим… — сказала Маруся Коза, глядя в горящие глаза детей своих. — Ушел он, чтобы узнать, что творится там такое. Сильный муж, славный сын своей земли не мог оставаться дома как другие, когда взывает к помощи родная сторона. Должен был он сам пойти, глазами своими посмотреть, где несправедливость творится. Посчитал ваш батюшка, что достаточно вы да я крепки, чтобы одним остаться и долю разделить, какую Бог послал. Вот так и вышло ровно пять лет тому назад: увидел Кулю в кульке, а на следующий день ушел.

И пришло зло в наш край. Будто черным ветром выгорели сердца людей здешних. Озлобились они друг на друга: сосед на соседа, на нас, на Бога. И хоть был наш дом самым дальним, за речкой, стоял — никому не мешал, стали хаживать сюда люди; и больше они не охали и руками не махали, как раньше, а кричать стали, словно вороны. А громче прочих — Верка Сорока и Люська Кроль. Тяжелые времена пришли для нашей семьи, дети.

Пришел однажды Николай, сын Марыси Степановны, и позвал нас всех в свой дом на разговор. Пришли мы — а там свадьбу готовят. Верка Сорока — мяса копченные на стол режет, а сестра ее, Люська Кроль — капусты соленые достает из подвала. Выходит глава семейства и приглашает нас к столу, и заводит разговор, от которого мое сердце второй раз в жизни разбилось.

— Ты, Маруся, женщина умная, видная, здоровая и породистая: хорошая бы из тебя хозяйка получилась для нашего дома большого. А кроме дома, у нас полей и пастбищ не меньше, чем у князей, скотины — столицу прокормить можно. Меха да шубы! Да и в твоем положении мечтать не приходится, осрамил вас Федор, оставил и пропал без вести, погиб в чужих краях. Детей кормить нечем. Приданое дочерям где возьмешь, срок придет? Да и чужая ты здесь, а у нас чужаков не любят, со свету сживут тебя наши хозяюшки. Такое предложение ценнее ведра золота для тебя. Выбирай вот хоть меня, хоть сына моего Николая. За каждым из нас, как за каменной стеной будешь. Все тебе! Все богатства! И детей твоих не обидим, своими сделаем, никто не вспомнит, что курляки, никто косо не посмотрит, никто камнем не кинет, что вы не кровные здешней земле!

Как заплакали близняшки, как зарыдал Куля, всю волю мокроте давая, как охнули старшие девицы на такой сказ.

— А ты же что, матушка? — плача спрашивали дети-козлята, в страхе одеялом укрываясь.

Маруся незаметно в сторону кашлянула от смеха, что страх да ужас своими сказками на детей навела.

— Рассмеялась я в ответ: да разве я могу о свадьбе думать, когда я замужем.

Так капуста из рук Люськи на пол и повалилась, колбаса по полу покатилась, белое подвенечное платье Марыси Степановны, что мне готовили, на подушке лежать осталось не тронутым. Загорелись огнем зловещим глаза вдовца, побелели кулаки Николая, заходили желваки у сестер. Да разве Марусю Козу таким испугаешь. — Ну пеняй на себя, коза. Чужая ты здесь! Нет у тебя теперь заступников, уходи по добру по здорову, коли жить хочешь! — вот такое мне услышать довелось от соседей, что когда-то почти родными были.

— Ну как же мы чужие, мамушка! Мы здесь самые родненькие и есть! Разве не здесь родились, разве не с этих краев наш батюшка? — спрашивали Маня с Клашей, слезы роняя.

— Земля, родные мои, чьей-то не бывает: и везде она наша, и везде не наша. Гости мы здесь всюду. Просто люди забывают происхождение свое. А кто прошлое не помнит — того и будущее не ждет. Как наша деревня называется? Вечканово. А ли кто местный знает, почему такое название? Вы Маня с Клашей знаете? Нет. Смурфяшные названия — другие, крикливые, а это — теплое, как очаг домашний. Вот сейчас здесь один народ живет, свой язык и своя культура у него, но стоит дедов порасспрашивать, как вызнается, что пришлые они, нездешние. Нынешние боятся, что имя это куркулье, что здесь до них живали, да пропали потом. Поэтому в секрете держат рассказы стариков, а чужаков боятся. Жили здесь куркули, по домам видно, по дворам. Если новый дом — то смурфячный, а у кого дом старой стройки, сразу видно, как на куркульи терема похож. Но если спросить в моей деревне, скажут вам, что в этих лесах да полях всю жизнь тартары своих коней пасли, и какие они были варвары — всю дичь перебили. Осталась пара деревень тартарских в округе, что осели здесь, но и им Вечканово незнакомо, и язык их змеевидный выговорить не сможет это слово. А вот если порасспрашивать дедов тартарских, расскажут, что никогда тартары строить не могли, тому их научил другой народ, моры, что далеко за холмами живет. Предания их, оставленные на коже лошадей, что здесь паслись когда-то, рассказывают, как прогнали тартары моров с мест этих и как заняли дома их. А вот моров спросить, чьи деревни, хоть далеко, да сохранились, скажут вам сразу, Вечканово — это «любимое место» означает. Любовино, Люблино, Любимое. Вот и вся разгадка. И что получается, кто здесь ранее жил — тот и хозяин? Тогда надобно у моров грамоту на проживание спрашивать всем тут.

— И что ты матушка стала делать? — спросила Людочка, побледнев лицом.

— Не оставляет Бог детей своих, моя хорошая, и нас не оставил. Пришла подмога оттуда, откуда не ждали. Не было бы счастья, да несчастье помогло. В ту самую ночь, как хотели выгнать нас с деревни, начался страшный мор, скот стал падать, будто травленный. В каждом дворе, в каждом дому. Стали люди на подмогу друг друга звать и меня позвали; и туда, куда я ходила, чей скот водой поила да травами своими наговаривала так, как меня матушка в моей стороне учила, у тех беда уходила. А потом еще хуже зараза пошла — со скота на людей болезнь перепрыгнула. И стали люди словно свечи таять. Прознали соседи о том, что Бог мне помогает, и уже не до споров было, звали и днем, и ночью, да и по сей день зовут. Чем могу, тем помогаю; и мир не без добрых людей, будь их язык куркулий, смурфячий или тартарский — нам добром возвращается. Везде семьи, везде любовь, везде дети, везде боль…

— А как ты, мамушка, спасаешь болезных? — спросила Галя скромно.

— Не знаю, девочка, прихожу, смотрю внимательно я на того, кто болен, и он сам мне все рассказывает. Если внимательно смотреть и слушать, будто изнутри хворь со мною говорит. Хворь же как живая: она тоже чего-то хочет, зачем-то пришла. Вот я ее и слушаю. Порой одного этого и хватает.

— А почему тебя колдуньей называют? — спросила тихо Верочка.

— Если люди не понимают чего — все им колдовством черным кажется. Но кажется — не кажется, а когда твой ребенок заболел, так свою руку дашь отсечь или к черному колдуну попросишься в слуги, лишь бы спасли малютку.

И пришла в один из дней беда в дом соседей наших: весь скот повымер, в неделю полегли все. Много-много скотины — столицу накормить можно было бы. Но не звали меня. Николай с отцом да с сестрами и прислужниками день и ночь спасали, но не спасли. А потом хворь Николая выбрала и накинулась на него огненными стрелами. Но не звали и тогда меня.

Вот той ночью темной, помню, вышла я и сама пошла к их дому. Заглянула в окошки ихние и увидела, как он мечется-то: весь красный, то весь белый на тех самых перинах, где когда-то матушка его умирала. И видела я, дети, как через другое окно пришла та, которую никогда не зовут: высокая, худая и с длинной косой в руках. Ее хоть и не звали, да она позвала Николая с собой. И побелели сестры его от страха смертного, осиротели на братика своего любимого, искривились их лица от слез и рыданий отчаянных, исковеркались в муках, да так и остались косыми от боли. И я стояла, плакала. Ибо никто не знает, где найдет, где потеряет. Не пошел Николай с Федором Горынычем правды искать и помощь оказывать земле родной, думал, переждет времена темные в родительском гнезде, а вот и не переждал, не случилось.

И с тех пор боль поселилась в доме соседей наших, хоть и в хоромах жили, нужды не знали, да потерялся вкус хлеба-пива — потеряли вкус к жизни. Перекошенных сестер, чьи лица превратились в оскалы волчьи, никто в жены брать не хотел, даже с большим приданым. И от этого они еще больше ожесточились, еще злее стали. Отец их постарел вмиг и сгорбился, ему после потери сына более не нужны стали ни заботы, ни дело, ни мир людской.

И когда вижу я их на улице, вспоминаю ночь ту и горе безутешное. И знаю, что это боль их так разговаривает, а не злость. Злых людей не бывает, ребятушки. Бывает так больно, что человек человеческий вид теряет.

Стали детки плакать и жалеть Веру Сороку, худой костыль, да сестру ее Люсю Кроль, будто пчелами покусанную, никому в целом свете не нужных. Не насобирали за жизнь свою ни добрых друзей, не обзавелись семьи верной, не приобрели ни любви, ни уважения. Как тут не пожалеешь?! Теперь все ясно стало, как представили себя ребята на месте сестер. Не по себе им стало. Переглянулись меж собой и крепко-накрепко обнялись, поклялись никогда не ссориться и мирно жить.

— Поэтому, Куля, слушай матушку свою внимательно. Счастливый ты человек, у тебя аж семь сестер: одна красивей другой, добрые и прилежные, а любят тебя безмерно, единственного своего братика — другого у них уже не будет. Вот вырастишь да женишься, пойдут у тебя детишки, и сестры всегда тебе в помощь будут аль советом, иль делом. Да и вам, сестры, в заметку: брат ваш мужчиной вырастет, помочь ли, защитить ли — не знает никто, как жизнь-то сложится, а стенка крепкая всегда под плечом. И стенка эта — Иннокентий наш. Держитесь друг друга, помогайте!

— А папка, папка разве не вернется? — спрашивали слезно дети.

И молчала в ответ матушка, слезы сдерживала, чтобы не расстраивать детей своих накануне большого святого праздника.

— Скажи, матушка, а ты умрешь? — спросила Лизавета, а Нинка ее в плечо толкнула.

— Вернется папка или не вернется, а я еще твоих внуков женить буду, — говорила Маруся Коза.

И все дружно смеяться стали, слезки свои в стороны размахивая.

Как вдруг стук сильный в дверь разбил это мирное семейное веселье.

Кто-то пришел за Марусей Козой. Пошли Маня с Клашей дверь открывать, а Вера с Галей пошли за одеждою для матушки, Куля побежал за лукошком, что мамушка с собой брала всякий раз.

Открывают двери, а там Люся Кроль белая как смерть стоит, в слезах и немая от страха. Что случилось? Что приключилось? Молчит окаянная! Посмотрела матушка на нее внимательно, взяла ее руки холодные в свои белые теплые, погладила ее по плечу по-доброму и сказала:

— Скажи, Люся, скажи, оттай, не враг я вам.

И посмотрела Люся на Марусю Козу, ту, которую матушка любила больше, чем дочек своих некрасивых и злых, посмотрела на ту, что не спасла брата ее любимого единственного, который заботился и любил нежно, посмотрела в глаза ее ясные, открытые и добрые, набралась сил своих последних и сказала:

— Помоги, Марусенька, сестре моей Верке, помоги, пожалуйста…

* * *

И бежали они быстро-быстро, и Куля сзади всех бежал лукошко нес, и плакал по дороге тихонечко, так ему злыдню Верку, которую никто никогда не любил, окромя мертвого брата, жалко стало, а за себя бестолкового стыдно: как он ей в ответ рожи строил, обзывал уродиной и оглоблей, костылем, камнями хотел кидаться.

Прибежали в дом соседский и увидели, что Верка в два раза тоньше стала и лежит на высокой кровати, где когда-то брат лежал, а до него матушка их Марыся Степановна.

Притихли все у кровати, девочки вполголоса плакали, старшие Люсю за плечи тепло держали.

Смотрела на Веру Маруся-Коза, смотрела и ничего не говорила. А Верка в забытьи была, как тут с болезнью поговоришь, как спросишь что не так? Как помочь в молчаньи-то? И тогда взяла тетя Маруся Веру на руки, будто дочь свою родную, и стала ее укачивать, да песни родительские колыбельные петь, и сказки свои рассказывать про то, как познакомились они, про житье-бытье, про посиделки совместные, про мать ее Марысю Степановну, какая она была добрая да хорошая, как про Верку хорошо говорила и добра желала, как внуков надеялась Веркиных и Люськиных понянчить, да не удалось при жизни-то.

И что-то стало происходить вдруг с больной девицею: задышала Верка, закашляла, да с кашлем тем хрипучим вышло из нее облако темное. И лицо посветлело враз, распрямилось, освежилось и больше не кривилось. И хотя бледна была да худа, не в моду этим краям, больше на куркулей похожая Верка стала, похорошела на глазах, на белого лебедя стала похожа с тонкой шеей гордой. И приподнялась на подушках, и взяла Марусю Козу за руку, прижав ее к губам своим бледным, и заговорила вдруг.

— Пожалуйста, — сказала Верка, — будь моей второй матерью. Скажи, как зовут тебя полным именем, хочу тебя отныне уважительно величать.

Удивилась Маруся и чуду выздоровленья, и словам.

— Любимова Мария Ивановна я, — сказала Маруся Коза и, обняв крепко девушку, погладила ее по волосам светлым. И не похожа была Верка больше на сороку крикливую, чисто лебедь благородный стала, точно вторая копия Марыси Степановны.

— Теперь знаю я, почему моя матушка тебя так крепко любила, Мария Ивановна. Было за что. Спасибо тебе за все! За то, что ты есть, за то, что матушке моей дружкою была, нас любила и учила, не попрекала за глупости. Век тебе благодарна буду, что не отказала и слово свое сдержала. И если можешь, стань мне покровительницей. Плохо нам с сестрой одним сиротинушкам, потерялись мы, двери открыли свои настежь, да не тому, чему матушка учила, а всем ветрам на растерзание. Счастье было — да все на пустое растратили. А вместе, чей, легче жизни радоваться. Забудем плохое, Мария Ивановна!

И кинулась Люся к живой сестре на плечи, и целовала ее в щеки розовые, в глаза посветлевшие, и сама осветлялась и освежалась, и, превращаясь в милую девушку круглолицую, с носом вздорным и нравом веселым. И тоже целовала новую нареченную матушку и просила прощения.

А когда поутихли слезы да объятия, сказала Вера Марии Ивановне, что давеча вернулся с войны один вояка знакомый и сказал, что война закончилась, победили люди верные, и что видел он Федора Горыныча живым и здоровым, и возвращается тот домой в стан свой родной, к жене и детям любимым.

Вот и в третий раз упало сердце Марии Ивановны, да только не разбилось больше, а взлетело выше вышнего.

— Матушка, а давайте загадаем в ночь эту волшебную все вместе, чтобы завтра наш батюшка вернулся живым-здоровым, и устроим пир на весь мир! — задорно сказал Куля и хлопнул в ладоши свои.

А Мария Ивановна вдруг посмотрела опять за печку, и образ ее стал раздваиваться: одна осталась так сидеть, как и ранее, счастью радоваться, вновь обретенным друзьям и фамилии, а другая ее половинка незаметно, будто ветер шальной, будто облако быстрое, из дверей и из дому вылетела, и по полям побежала, по лесам полетела сквозь ветки, траву, ночь и время обгоняя. Летела и увидела, как идет в ночи по траве высокой, при звездах больших муж ее Федор Горыныч, живой-здоровый; окрепчал, омужал, огрубел, поседел совсем, но образ его благородный, любимый, желанный только краше стал, только ценнее для жены его преданной.

И он будто почувствовал, остановился вдруг, воздух свежий родной носом внимая, понял, сердце Марьюшки-красавицы проведать его прилетело, и улыбнулся звездам. А в ответ его сердце мужицкое верное ответило, что вот теперь все хорошо будет как в сказке.

Оглавление

Приключения Зеркала

  Вместо предисловия

  Глава первая Пробуждение

  Глава вторая Прозрение

  Глава третья Волшебный город Фея

  Глава четвертая Неожиданная встреча с прошлым

  Глава пятая Окончание

  Глава шестая Встреча

Сказки Маруси Козы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg