«Навий день (СИ)»

Елена Малиновская НАВИЙ ДЕНЬ

Беда у Марфушки случилась. Ох, беда тяжкая. Матушка заболела. Сильно. Не сегодня — завтра умрет, кажись. Лежит, горемычная, стонет. Даже голову поднять и воды отхлебнуть тяжко. Так и поит ее Марфушка через соломку. А на еду уж силы и нет. Да и где эту еду взять? Бедная семья у девоньки, беднее, чем голь перекатная. Хотя, сильно сказано — семья. В семье защитник должен быть. У Марфуши в родных только матушка и осталась. Отца и не знала никогда. Вот потому-то и плюются соседи вслед. Как же. Родили ее невесть от кого. Только бранным словом и можно назвать. А ну с лешим мать согрешила? Ворота им дегтем мазали, красного петуха подпустить грозились.

Обошлось. Видать, хоть толика жалости все же осталось. Только по темну и по нужде страшно из избы выйти. Поймают молодцы местные, юбку задерут, и будешь грехи родительские всю ночь враскорячку отмаливать. А заступиться и некому. Ежели только прохожий какой сжалится, пристыдит похабников. Но маловато нынче этаких. Боятся — как бы самим от разгоряченных парней не получить. Правильно боятся, кстати.

Эх, была бы девонька косой да рябой. Может, не подступился бы никто. Побрезговали. Ан нет. И тут не свезло. Уродилась Марфа на славу. Невысокая, ладно скроенная. Зубки мелкие да белые, как жемчуг речной. Глаза ясные, голубые. Коса ниже пояса. Не удивительно, что охальники табунами округ дома пасутся, момент выискивают. Да что там молодежь. Мужик иной раз таким взглядом одарит, будто в помойное ведро с головой окунет. Но не трогают. Женушек боятся. А молодцам чего боятся? Наоборот, невесты еще спасибо скажут, что на брачном ложе не поленом лежал. Стыдоба-то какая случается. Отыграют свадьбу. А на утро, как простынь показывать честному люду время подойдет — молодые по разным углам кровати жмутся, друг к другу подойти не знают с какой стороны. Вот хохота на всю деревню. Поэтому даже девки на забавы эти смотрят сквозь пальцы. Эка невидаль. В каждой деревне такие сиротинки водятся.

Один раз подловили все же Марфушу. И ведь не поздно было еще. Солнце только-только верхушки деревьев позолотило. Повалили в горячую от дневного жара пыль прям посреди улицы. Чего стыдиться-то? Чай, никто супротив слова не скажет. А то и поможет. Рот ветошью заткнули, чтоб не пищала, зря от дела не отвлекала. Косу больно на кулак намотали. Чуть-чуть до постыдного оставалось. Благо, мать возню услыхала, с хворостиной выскочила. Так ближайшего к ней и вытянула поперек спины. Тот аж взвыл от боли. Отбила Марфушку. Кто же на мать, дите свое защищающее, руку поднять посмеет? Девонька шустро в дом нырнула. Домовой хоть и проказничать любит, но своих всегда обережет. Ночью обревелась. До икоты ажно. Мать не утешала. Рядом сидела, по голове гладила, сама тихонько слезы глотала.

Защитника Марфушке надо. Ой как надо. Был бы отец или брат. Пусть бы посмел кто едко над ней подшутить. Ежели мужчина в семье есть — он завсегда отомстить сумеет, постоит за честь девичью. А с бабы что взять? Волос долог, да ум короток. Поплачет-поплачет, и привыкнет. Там глядишь — сама постыдников привечать начнет. Все дома на кровати сподручнее, чем по лесам да полям траву приминать. Мало таких горемык, что ли, вокруг.

За любого бы Марфуша замуж пошла. Уж и время поджимает. Пока себя в целости держит. А потом — кто такую порченую в жены возьмет? Только не предлагает никто. Да и зачем утруждаться, ежели надобное и насильно взять можно.

Теперь и совсем дело плохо. Матери не станет — кто сироту защитит? Хоть день-деньской в избе сиди, коли не спалят заживо. Сунулась было девонька к знахарке местной. Куда там. Поганой метлой со двора погнала. И ведь не задаром Марфушка лекарство просила. Батрачить готова была по-черному. Никак. Чует, ведунья старая, что за помощь ей соседи спасибо не скажут. Воронами черными слетелись, ждут, когда поживиться можно будет.

Жаловалась сама себе Марфа, жаловалась. Сама не заметила, как задремала. И снится ей сон чудный. Будто скрипнула половица в сенях. Подняла девонька голову, спросонья хмельную. Стоит на пороге дедок. Страшный, сгорбленный. Разрешенья не спрашивая, шагнул за порог. Рядышком присел. Ухмыльнулся ртом беззубым.

— Тяжко тебе, красавица? — спросил.

— Тяжко, — согласилась Марфа. А сама ждет, что дальше будет. Домовой в углу не шебуршится, значит, зла от гостя незваного не чует.

— Как мать-то заболела?

— Не знаю, — понурила голову девушка. — С утра по воду отправилась. Долго не было. Потом еле приползла. Сразу на полати залезла. Стонала жутко. А теперь лежит — не шевелится. Только воды просит. На холод жалуется.

Скосил глаз дедок на женщину, тряпками укутанную. Вроде и жарко в избе, а ту все равно трясет в ознобе жутком. Подумал, почесал брови кустистые.

— Любишь мамку свою? — прошамкал.

— Люблю! — вскинулась Марфа. — Все ради нее сделаю.

— А замуж за меня пойдешь, коли вылечу ее? — хитро усмехнулся гость.

Пригорюнилась девушка. Кажется ей, что веет от дедка мертвечиной. Видно, не людских тот кровей. А только выхода другого и нет. Мамка умрет — так уж лучше сразу с обрыва в реку, чтоб гадостей над собой не терпеть. Но и это не поможет. Будешь у водяного тину из бороды вычесывать, утопленников обхаживать. Куда ни кинь — везде круто выходит.

— Пойду, — чуть слышно прошептала Марфа.

— Ну и ладненько, — обрадовался дедок. — Вот и по рукам. Но смотри, слово свое держи.

Глядь — а уж нет его. Словно и впрямь примерещился.

Вскоре и мать Марфы на поправку пошла. Потихоньку вставать начала. Только не помнит ничего, что случилось с ней около родника. А может, и не хочет вспоминать.

И еще что удивительно. Подкармливать кто-то семью несчастную начал. То полное лукошко грибов на крыльце оставит, то трупики птичек, аккуратно ощипанные, у порога найдут.

Шептались вокруг, что ворожбой черной, запретной дела эти попахивают. Пытались Марфу отловить, да не с приставаниями, а с разговором тяжелым. Колья осиновые за спинами еще не прятали, но при встрече лица рукавами утирать начали.

У первого же, кто вслед плюнул и обидное слово крикнул, наутро скотина передохла. Не вся, но лучшая часть. Ай как тяжко опосля такого удара вновь на ноги становится.

Побурлила деревушка, успокоилась. С нечистью связываться — себе дороже. Но от девушки отстали. На всякий случай. А Марфе другого и не надо. Успокоилась, плечи расправила. По деревне гордо вышагивает, глаза вниз не прячет. Лишь одна мысль грызет девушку: как про уговор с дедком вспомнит, так не по себе становится. Дело ли это — молодой и красивой заживо в могилу с нечистью укладываться.

Скоро ли, долго ли, но матушка у Марфы совсем поправилась. Забегала, захлопотала по хозяйству. А девушка все печальнее и печальнее день ото дня. Не выдержала мать ее, на разговор вывела. Та отпираться не стала. Обо всем без утайки Марфуша поведала. И про дедка странного, и про договор с ним. Закручинилась матушка. И хочется доченьке помочь, ан не знает, чем. Погоревали, бедолажки. Неделя обрядов уж не за горами. Самые нетерпеливые сватов рассылают. Вскоре и Марфе за уговор свой отвечать придется.

С утра Марфе неможилось. То в жар, то в холод бросало — сегодня гостей ждать. Не выдержала — в лес побежать вздумала. Там от неведомого схорониться решила. Но только за порог ступила — зазвенели бубенчики за околицей. Сваты приехали.

Красавец в избу вошел. Марфа ахнула. Косая сажень в плечах, высоченный — в притолоку упирается. Кудри светлые, а глаза — чернее ночи. Глянул на девушку — у той сердце затрепыхалось. А за спиной люди толпятся, дары в избу затаскиваются. И камни дивные, что сами в ночи горят. И обрезы тканей богатых. И наряды всяческие, в каких только знатным ходить пристало. Онемела от восхищения Марфа. А парень стоит, ею любуется.

— Пойдешь за меня? — наконец спросил.

Матушка кулаком в бок толкает — чего, мол, молчишь, соглашайся быстрее. А Марфа закручинилась. Посмотрела на богатство, у ног ее сваленное.

— Нет, — ответила. — Другому я обещана. С другим век куковать мне.

— Любишь его? — загневался парень.

— Как мужа уважать буду, — твердо сказала Марфа и украдкой носом шмыгнула. — О любви у нас уговора не было.

Улыбнулся молодец, от души рассмеялся. Раз — и нету его. Дедок знакомый стоит, кулаки в бока упер и хохочет. И сватов нет. И дары сгинули. Вместо самоцветов — гнилушки болотные валяются, вместо ткани — водоросли буреют, а про наряды и говорить не стоит. Мерзость склизкая какая-то под ногами чавкает.

— Дюже ты меня обрадовала, доченька, — говорит дедок. — Ежели бы от слова данного отказалась — уйти бы тебе вслед за мной, с кикиморами танцевать да жабам подквакивать. А так не трону я тебя. Более того — награжу. Коли обидит кто — меня кликай, дедку.

А опосля и сгинул. Год с тех пор прошел. Никто с тех пор Марфу с матушкой не мучил. Толки ходили, но на каждый роток платок не накинешь.

Влюбилась Марфушка. В сына деревенского старосты. Пригожий парень уродился. Да и ее никогда не задевал. Случайно с ним на роднике встретились. Словом за слово зацепились. Пока Луна на небе не появилась, не разошлись — все наговориться не могли. А там и вовсе неразлучными стали. Все Лар у Марфушки пропадал, по хозяйству помогал. Матушка нарадоваться не могла. И сплетни сами собой утихли. Даже кумушки язычки острые прикусили. Кому охота с будущей снохой старосты лаяться.

Марфа спать собиралась. Камешек тихонечко в окошко звякнул. Девушка подхватилась, шаль теплую накинула и на улицу к любимому выскочила. Стоит Лар — печальный. В сторону Марфы не смотрит совсем. За руку взял, за околицу повел. Смело за ним девушка пошла. Разве можно чего рядом с ненаглядным опасаться. Только дома жилые миновали — подкрался кто-то сзади, мешок на голову накинул. Дальше и говорить противно.

Многое пришлось в ту ночь Марфе пережить, да только честь свою навеки она потеряла. А уж слов каких в свой адрес наслушалась — и не пересказать. И про зазнайство ее несусветное, и про обычаи, которые не она придумала, но она нарушать вздумала. И про то, что негоже отрепью приличным людям перечить да на видных женихов заглядываться.

Светало уже, когда Марфу отпустили. Лишь напоследок волосы подпалили и тавро на плече выжгли, как скот метят, чтобы все ее позор видели. Завоняло горелой плотью, но девушка не вскрикнула даже от боли. Лишь губу до крови прикусила и на Лара в упор посмотрела. Тот смутился, но перед дружками бахвалиться начал — как ловко простушку вокруг пальца обвел. Встала Марфа, подол отряхнула, домой побрела. Шла — спину прямо держала, будто кол проглотила. Пришла — прямо у порога рухнула, зверем раненым завыла. Матушка кругами бегала-бегала, а потом рядышком опустилась, в голос зарыдала.

Неделю Марфа пластом лежала. Молчала. Глаза слезами горючими сожгла. Потускнели ее очи. Потом нож у матери потребовала. Та заартачилась сначала, за дочь испугалась.

— Радости такой нелюдям не доставлю я, — сухо кинула девушка.

Начисто косу опоганенную тупым ножом перепилила. В мужскую одежду переоделась, мать с пути отстранила да в лес ушла.

В Навий день, когда принято всех усопших поминать, прокатилась по деревне волна пожара. Все стихия на своем пути слизнула, уничтожила. Даже вода была против нее бессильна. Будто еще шибче костер подпитывала.

Только два дома огонь не затронул, по дуге обошел. Мать Марфы пожалел да семью старосты деревенского.

Много тогда народа погибло. В какой семье все сыновья сгорели, в какой — покалечились. Ох, горе-то какое. И еще странно — из животины домашней и кошка усов не опалила.

Ходил Лар чернее ночи. Все о Марфе пытался вызнать. Даже к матери ее с вопросами подходил. Плюнула та ему в лицо, тот лишь утерся. Потом сгинул.

Через пару дней его нашли. На осине повесился. Прямо у того места, где над Марфой измывались. Рядом берестянка валялась с одним лишь словом накарябанным: «Прости». После того случай староста матушку Марфы из деревни выгнал.

— Нечего нам нечисть приваживать, — сказал. Та и не расстроилась, вроде. На том спасибо, что на кострище живой не положили. Собрала узелок маленький и по тропке в чащобу побрела. Больше от нее ни слуху, ни духу не было.

Дурное быстро забывается. Отстроилась деревушка, бабы деток нарожали. Но пошла с той поры примета одна. Ежели обидит кто девицу невинную, надобно в канун Навьего дня на старое пепелище сходить. Там, под осиной, чьи листья даже в безветрие трепещут, костерок махонький разложить. Ладони в пламя окунуть да Марфу покликать. Коли сердце твое чисто, откликнется девонька на просьбу, покарает охальника.

И разгорится пожар возмездия.