«Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа»

Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа (fb2) - Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа 1194K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Катя Абель

Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа Это правдивая история Катя Абель

© Катя Абель, 2015

© Дарья Дроздова, фотографии, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Предисловие

Пока писалась книга, я всё время возвращалась к вопросу: имею ли право её выпускать? Учитывая, что в ней нет ни одной придуманной истории, что большая часть её героев – публичные, а то и известные на всю страну люди?

Да и зачем самой так обнажаться перед чужими глазами?

Мне не стыдно за себя, это, наверное, главное.

Имею ли я право писать о чужой жизни?

Да, потому что эти люди так или иначе явились частью моей жизни, писать о которой мне никто запретить не может – ни по каким этическим нормам.

Я проживаю свою частную уникальную биографию, и она, благодаря тем, о ком я пишу, получилась вот такой. Это – моя молодость, какой бы прекрасной или уродливой она не казалась, и я хочу сохранить её, не искажая рисунок.

В этой книге нет виноватых и правых. Больше всего мне хотелось бы, чтобы после её прочтения не выносились вердикты, не ставились бы оценки, ситуации не загонялись бы в привычные нашему пониманию шаблоны. Это – жизнь, она течёт каждый день, видоизменяется и не укладывается в рамки, придуманные нами, подгонять её под стереотипы – ограничивать пространство вокруг себя и себя в пространстве.

Я попыталась отразить прожитый мною временной кусок через призму своего, крайне субъективного восприятия, я имею на это право, как живописец имеет право написать на холсте рассвет, за которым он наблюдает.

Для того, чтобы не зарабатывать свои очки на чужой популярности, я изменила все имена. То, что герои моей книги – известные люди, имеет значение только для внутреннего контекста. Не более того.

Ещё раз делаю акцент на полной субъективности всего рассказанного. Спасибо вам.

Сентиментальные записки счастливой блудницы.

Все имена вымышленные.

Истории настоящие.

Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа

Как вы о нём заботитесь, когда он не со мной, хорошо ли? Следите ли за тем, чтобы он не уставал? Чтобы принимал лекарство, которое ему прописал врач? Чтобы не нервничал по пустякам? Не давайте, пожалуйста, ему нервничать по пустякам, а то он и так много тратится, а если ещё – по пустякам, так что же от него останется? Знаете, я очень на вас надеюсь. Надеюсь, что вы его любите и бережёте. И не трепете ему нервы. Что вот эти семейные скандалы и разборки – они не про вас. Так мне хочется думать. Потому что мне надо знать, что, когда он не со мной, с ним всё в порядке. А, следовательно, вы тоже можете на меня надеяться, когда он не с вами.

Хотя, я ему сама нервы здорово треплю. Причем сознательно. Утверждаюсь таким образом. Потому что – будь его воля – я была бы покорной и безмолвной. В смысле – куда показали, туда и встала. Что сказали, то и сделала. Дали знак – замолчала. Но это – его мечты заоблачные, потому что я по природе своей – не такая. Я бунтую и говорю ему: ага, а не пойти ли тебе? И мы ссоримся постоянно. И он меня любит. Ту, какая я есть.

Любит. Вас резануло слово? Глупости. Если я – не ревную к вам, то какой смысл вам – ревновать ко мне? Я у вас его не отбираю. Это он декларирует себя как свободного человека. Так что если что – разбирайтесь с его самомнением.

Есть в наших с ним отношениях один трудный момент. Два. Ну, во-первых, он мне не пишет, когда он с вами. И я его понимаю. И даже уважаю: не хочет быть двуличным. Но, если смотреть в целом, двуличия его от того, что он не пишет мне, когда приезжает домой, не намного меньше, чем, когда он отвечает вам на сообщения, лежа со мной рядом. Я просто чувствую себя одиноко, когда от него нет вестей, вот и всё.

И второй трудный для момент. Любить человека, зная, что придется от него отказаться. Не то, чтобы я очень на него рассчитывала в будущем, я вообще по своей практике ни на кого не рассчитываю, но знать, что настанет момент, когда придется отрезать от себя – ножницами – по живому – любимое и дорогое – вот это непросто.

«Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец! Слава безумцам, которые живут себе так, будто они бессмертны!»

И пусть это вас со мной примиряет. А в остальном – все вопросы к вашему мужу.

Часть первая. Начало

Разговоры в машине

Мы с моей подругой Яной ездим по утрам на йогу. На интимную йогу. Укрепляем мышцы, тренируем чувственность, раскрываем женский потенциал. Нам с подругой свойственна тяга к совершенству. По понедельникам и средам. Мы ездим на большой красивой машине. На нас смотрят прохожие и думают: вот сучки… Хотя мы – не сучки. Но приятно знать, как они заблуждаются. Машина подарена моей подруге её любимым мужчиной. Женатым любимым мужчиной. Молодец – женатый любимый мужчина, я считаю. Хорошо, что подарил машину. Более того. Хорошо, что подарил хорошую машину. Красивую и дорогую.

От своего женатого любимого я подарков не жду. Мой любимый непросто расстается с деньгами. Это видно каждый раз, когда, уезжая от него утром, я прошу 500 рублей на такси. Вернее, прошу не каждый раз. Только, когда слишком надоедает ходить ногами километры от метро до дома. Моего и его. Тем более по ночам.

Он дает мне эти 500 рублей, но чувствуется, как они ему дороги. Хотя гонорар его за один рабочий день в два раза превышает мою месячную зарплату. Тем более, сейчас я не работаю. Но это всё пустяки. Я же с ним не из-за денег.

Когда мы ездим с подругой Яной на йогу, мы говорим о любимых. И о нелюбимых. И о посторонних. Мы говорим с ней о разном, но чаще всего – о мужчинах.

– Яна, – предлагаю я тему, – я выявила главную мужскую черту в отношениях с женщиной.

– Какую? – охотно отзывается она.

– Страх.

Даю несколько секунд на осмысление.

– Вот для меня понятие страха в отношениях отсутствует. Я не боюсь. Вообще не боюсь. И ты не боишься.

– Не боюсь.

– А они – боятся. Боятся – всего. Ты не замечала, что у женщин, когда они между собой обсуждают мужчин, в ходу одни и те же фразы: «не делай этого, ты его напугаешь», или «ну всё ясно, он испугался» или «он испугается и убежит». И все понимают, о чём речь. А представить, что один мужчина говорит другому о своей любовнице «и тут она испугалась» – практически невозможно. Потому что сразу возникает вопрос: что же он ей такое страшное показал, что она испугалась?

– Брррр! Катя!..

Смеёмся. Мы вообще много смеёмся. Даже в те моменты, когда ничего кроме как плакать не остается. Это нас и сближает.

– Получается, напугать женщину – это абсурд, – продолжаю я, – а испугать мужчину – суровые будни. Вот у меня есть Миша. И у нас с ним все хорошо. Он мне всё время говорит, какая я прекрасная, водит меня в кино, кормит в ресторанах, балует и не перестаёт мною восхищаться. И вот завтра, предположим, после секса, который, между прочим, был хорошим, я, целуя его, скажу: «Я Тебя Люблю». Что будет?

– Он убежит.

– Ты представляешь, как далеко он убежит? До самого метро. А до метро от моего дома, между прочим, две остановки. Он добежит до метро и в этот момент вспомнит, что на метро уже десять лет не ездит, и что около моего подъезда у него стоит машина.

– Но за ней он вернется поздно ночью. Чтобы не встретить тебя.

– Нет! Он попросит ее забрать кого-нибудь из знакомых. Яна! Они боятся всего. Боятся, что ты их женишь на себе, боятся, что ты их заставишь жить вместе…

– Вместе с кем?

– А просто – вместе! Ты не чувствуешь, какое слово страшное – «вместе»!

– Да, «вместе» – это уже страшно!

– Господи, ребята, не бойтесь! Зайцы дорогие, да кому вы нужны?

– А еще они боятся любви. И в этом сами признаются.

– Да! И это самое главное. «Почему ты решил с ней расстаться?» – «Я испугался, я почувствовал, что она мне стала слишком дорога!» Ты понимаешь? Яна! Ты понимаешь, что они – дураки? Господи, какие они все дураки!..

Миша

Мы сидим в кафе с моим женатым любовником. Не с женатым любимым, а с женатым любовником. Прошу их не путать. Оба женаты. Но одного я люблю, а с другим мне весело и интересно. Вот такая разница. Я не виновата, что они женаты.

Значит, с Мишей мне весело и интересно. И легко. С любимым – трудно. То яма, то канава. Но я сейчас про Мишу. Мы сидим с Мишей в японском кафе после кино, едим суши. Смотрим в окно на ночной дождливый Невский. Пьём вино. И я завожу ту же пластинку, что и с Яной. Чего боится мужчина? Хорошее, кстати, название для учебника по психологии. И Миша мне, сразу же, не моргнув глазом, отвечает: любви.

Мужчина боится любви.

Тут я просто взлетаю от восторга (так честно и точно ответил!) и возмущения, и разражаюсь минут на семь высоким монологом о том, какая редкость – любовь. О том, какое счастье – любовь.

О том, что она дается так редко, а живём мы все – для неё, ради неё, потому что единицы – живут ради дела, из-за которого стоит жить, у остальных лишь – суета и пустота, и, если нет любви, все бессмысленно, что только любовь наполняет и осмысляет жизнь, но ее так мало, так мало вокруг, что если ты ее встречаешь, если она к тебе приходит, то как ты можешь, сволочь такая, топтать ее сапогом, когда ее надо ловить, прятать в ладонях, согревать дыханием, не моргать и говорить шепотом.

А когда она полетит от тебя, хватать за хвост, пытаясь продлить, ещё чуть-чуть, последние мгновения: «ещё понравься!» А когда уже ушла, совсем, безвозвратно, быть счастливым от того, что это с тобой случилось, ты это чувствовал.

Потому что, если ты не чувствуешь, то тебя – нет.

Как любви можно бояться?

– Катенька, – отвечает мне Миша, – я с тобой совершенно согласен. Я подпишусь под каждым твоим словом. Но я не буду с тобой разговаривать на эту тему.

– Но почему, Миша, почему? Давай поговорим! Мне очень нужно знать! Скажи мне! Это безотносительно! Безотносительно тебя и меня! Давай поговорим отвлечённо, чисто теоретически, ответь мне: как можно бояться любви?

– Я не буду, Катенька, говорить с тобой на эту тему, прости, – отвечает мне Миша.

И пропал после этой ночи недели на две.

Разговоры в машине

– А почему женщины не боятся?

– А потому что женщина всегда сможет разрулить ситуацию. Напугать нас активностью – довольно сложно, мы к ней привыкли и умеем с ней справляться.

– Знаешь, что я отвечаю, когда мужчина говорит мне: выходи за меня замуж?

– Что?

– Я говорю: хорошо, я выйду за тебя замуж.

– И он пугается.

– Да. И он пугается.

– Женщина всегда сможет разрулить ситуацию.

В ночи

Я еду к любимому в ночи. Выхожу из дома, голосую на дороге.

Почему я не заказываю такси к подъезду, я не знаю. Наверное, из-за того, что не хочу ждать машину и не хочу, чтобы машина ждала меня. Не хочу быть готовой к определенной минуте. Потому что время, когда я собираюсь к нему, течет в другом измерении: воздух становится плотным, наполненным предчувствием, предощущением счастья, я – это уже немножечко не я, а – женщина, которую ждёт мой любимый, и я чуть-чуть как будто со стороны за ней наблюдаю, и действия мои – такие повседневные – высушить волосы, одеться, накрасить глаза – подчинены звучащей во мне музыке и обретают почти ритуальный смысл.

И когда я выхожу в ночь, вокруг меня звенят колокольчики.

Я ловлю машину на дороге, и в пути отсылаю ему сообщение:

«Я – в такси, буду через сорок минут, не засыпай без меня …)))».

По моим сияющим глазам, блуждающей улыбке и аромату духов, а, может быть, по звуку колокольчиков, водитель понимает, что я еду на свидание и проникается важностью момента. Это чувствуется в особо уважительной интонации, когда он в пути уточняет адрес, или мы говорим с ним о каких-нибудь пустяках.

Я разговариваю с водителем, а сама отсчитываю улицы, которые нам осталось проехать. Напряженная как стрела, улыбаюсь на шутки, шучу сама, тетива натягивается, натягивается и замирает перед мгновением…

Останавливаемся около его дома. Через темноту мрачной арки выхожу в двор-колодец, затем налево, к подъезду, сердце стучит. Вот в который раз подхожу, а сердце каждый раз – как в первый – выпрыгивает из груди. Набираю две цифры в домофоне, звоню. Как всегда без слов дверь открывается.

Поднимаюсь пешком на четвертый этаж.

От ступенек наверх становится жарко.

Перед последним лестничным пролетом останавливаюсь на две секунды: восстановить дыхание.

Подхожу к квартире.

Дверь открыта.

Захожу.

Закрываю.

Попадаю в темноту прихожей.

В комнате работает телевизор.

Он выходит ко мне.

Улыбаюсь ему. Улыбается мне.

Обнимает меня, не давая времени на то, чтобы снять пальто. Пальто само падает на пол.

«Ну, здравствуй…» – целует он моё лицо…

«Здравствуй…» – отвечаю я своему любимому.

У морали две стороны

Мир делится на жён и любовниц. Так мне иногда начинает казаться.

Жёны живут напоказ, любовницы – тайно. Жёны демонстрируют миру, что все хорошо, держат лицо в любой ситуации. Любовницы тоже держат лицо и то, что все хорошо, от мира скрывают.

Иногда жёны сами становятся любовницами. Иногда любовницы становятся жёнами.

Но в основном эти статусы не переплетаются.

Жёны ненавидят любовниц, любовницы не жалуют жён.

У тех и других – отдельная правда и общий интерес – мужчина.

Я – женщина по ту сторону морали. Со мной мужчины изменяют жёнам.

Моя мама переживает за то, что у меня нет стабильных отношений. Она не знает, что я сплю с чужими мужьями. Но чует: что-то неправильное происходит с ее дочкой.

Неправильное стало происходить, когда в моей жизни появился первый несвободный мужчина. Мне было двадцать два. Я знала, что это временный момент, я шла на компромиссы с громкоговорящей во мне совестью, и считала, что все происходящее – нонсенс. За прошедшее с той поры время нонсенс превратился в норму, и я к ужасу своему поняла: что-то неправильное происходит со всеми.

С теми, кто изменяет. С теми, кому изменяют. С теми, с кем изменяют.

Девять из десяти семейных жизней имеют оборотную сторону. Об этом не говорят. Но об этом все знают. Знают мужья, знают жёны, знают друзья семьи, знают соседи, знают прохожие, знают случайные люди. Знают все, но все скрывают. Семья окутана облаком мнимого благополучия. Или не в верности счастье.

Я знаю точно, что счастья нет, когда люди врут.

Это мое понимание, которое я никому не навязываю.

Когда начинается враньё, уходит доверие. Доверие – самая хрупкая, самая эфемерная, безвозвратно утрачиваемая ценность. Совравший раз соврёт и вновь. Предавший раз предаст меня снова.

Что такое предательство? Подстава под удар.

С момента первой подставы человек живет в ожидании ее повторения. В ожидании нового удара, который по нему нанесут, если тайное вновь станет явным.

Трудно быть счастливым, если постоянно ждёшь минуту, когда по тебе врежут.

Итак, значит, я – любовница. Это не мой выбор. Я хотела бы быть женой. Той, которой не изменяют. Я хотела бы любить своего мужчину и жить с ним в чистоте душевной.

Это – мечта моя давняя, пока несбывшаяся.

Хотела бы я поменяться местами с жёнами, которым изменяют мужья в моей постели?

Я думаю, что нет.

Надеюсь ли я, что мужья оставят своих жён, женятся на мне, и мы заживем с ними чистой и безгрешной жизнью?

Я думаю, что нет.

Знаю ли я мужчин, которые не изменяют своим женщинам?

Я думаю, что знаю. Двоих.

Я знаю о мире очень мало. Мое знание субъективно и строится на собственном опыте. Мой опыт смешон по сравнению с мировыми масштабами.

Но я знаю точно, что любое явление в этой жизни имеет не две, не три, а гораздо больше сторон, с которых ему можно дать оценку. Ничто в мире не является однозначным.

Я делаю шаг навстречу женщине, с чьим мужем я сплю.

Что-то случилось со всеми нами, запуталось, натянулось. Не выйти, не выбраться из этой паутины, перебираем лапками, перебираем, запутываемся еще больше, делаем друг другу больно. Все тщетно.

Я говорю ей: прости меня, что забираю его у тебя.

И я прощу тебя за то, что он останется с тобой.

Лёша. Мой первый женатый мужчина

Лёша. Актер. Мне 22, ему 33.

У меня большая несчастливая любовь. Мой избранник мотает мне нервы полгода: мы не вместе, но далеко от себя он меня не отпускает. Я измучена неизвестностью. Я не понимаю, что от меня хотят и хотят ли. Мне 22 года. Я в силу возраста вообще ничего не понимаю.

И появляется мужчина. Высокий, взрослый, уверенный в себе. Он заезжает ко мне на работу, чтобы провести со мной пару часов, накормить ужином, а потом отвезти домой, хотя сам живет на другом конце города. Он активен в своей заинтересованности во мне.

У него есть жена и десятилетний сын. Сын – в Харькове, у бабушки, жена – в Болгарии на гастролях.

Мы целуемся у него в машине. А за окном – май, солнце и ярко зелёные деревья. Обо мне давно никто не заботился. Там – мне играли на нервах как на скрипке, здесь – предупреждают любое желание. Он приезжает ко мне каждый день. По выходным мы ездим на залив. Гуляем в обнимку по песчаному берегу, заходим в ресторанчики, пьем вино и едим вкуснейшие шашлыки. Нам интересно друг с другом.

Через двадцать восемь дней это кончится. Через двадцать восемь дней вернётся его жена, и мы перестанем встречаться. Вообще. Я это знаю. Мы как-то сразу выяснили, кажется, на втором свидании, что у нас есть всего двадцать восемь дней.

Почему я на это соглашаюсь? Потому что нервы у меня вымотаны другим, и мне очень нужно, чтобы меня любили. Пусть даже в строго ограниченные сроки.

Я живу с мамой и сестрой.

Мы ночуем у него, больше негде. Мы спим в его супружеской постели.

По утрам я выхожу из квартиры первая, прохожу мимо соседей у подъезда, заворачиваю за угол, не спеша иду по тротуару с независимым видом. Иду вперед, куда глядят глаза. Через пару минут он догоняет меня на машине, я заскакиваю на переднее сидение, и мы едем завтракать.

Меня немного тошнит от происходящего. От этих утренних проходок. От двухкомнатной хрущевки, где за стеклами доисторического серванта поставлены портреты его жены и сына, от белья, на котором он год за годом выполняет супружеский долг. Но я знаю, что всё это – временно. Что я никому не причиняю вред. И что мне очень нужно, чтобы меня любили.

Однажды ночью нас разбудил звонок в дверь. Сердце моё выскочило из груди и запрыгало по полу. Я поняла, что с гастролей вернулась раньше времени жена. В голове метались мысли: сейчас она зайдёт в квартиру, включит свет и увидит меня, голую, в своей постели, под своим одеялом. Что мне делать? Что делать? Ничего не сделать!

Не знаю, что думал он, когда шёл открывать, но ужас и стыд, что я пережила за те секунды, если не полностью, то в большей части наказали меня за этот адюльтер.

Это звонила какая-то алкашка, которая ошиблась дверью: квартира была на первом этаже.

В наш последний вечер он привез меня к дому. Накрапывал дождь. Капли бежали по стеклу. Он сказал: «Эти капли похожи на слезы…». Это было очень романтичное высказывание к тому моменту.

Перед тем, как навсегда расстаться, мы послушали мою любимую песню: «Давай разожжём костер и согреем хоть одну любовь…»

Была у нас такая своя традиция, мы всегда ее слушали, прежде чем я выходила из машины.

Потом он сказал: а чёрт с ним! Поехали на озера! И мы поехали на озера, и целовались еще лишних два с половиной часа в машине. А потом он уехал.

Из двадцати восьми дней мы встречались двадцать шесть. После расставания было очень трудно привыкать к тому, что меня бросили.

От меня ушёл друг. Хочется плакать, но слезы не идут. С каждым днем становится все больнее. Я не думала, я не ждала, что это будет так трудно. Как можно выбросить живого человека? Внутренняя катастрофа. Очередная внутренняя катастрофа. От меня ушёл друг. И опять эти пустые бесполезные дни. Попытка распределить себя на множество бытовых забот, чтобы потихоньку, по капельке выпускать эту боль наружу. Я смеюсь, когда говорю с людьми. Почему я смеюсь, когда хочется плакать? Потому что нельзя по-другому, нельзя без жертв. Потому что, если не я, то – другие. Но в жертву принесли меня. И нет выхода. Самое главное тут – нет выхода. Я в любом случае не могу быть с ним. Но без него – так пусто! От меня ушёл друг. Надо научиться жить без друга. Почему в жертвах именно я? Потому что я сама и в мыслях не допускаю других жертв. Следовательно, сама себе еще и враг. Слёзы, где мои слёзы? От меня ушел друг.

Чтобы отвлечься, я уехала работать вожатой в детский лагерь. Иногда приходила к телефонной будке, из которой пионеры звонили родителям, набирала знакомый номер, слушала его «алё» и клала трубку на рычаг. Мне надо было знать, что он где-то есть.

Через месяц я вернулась. Он позвонил. Сказал, что у него случилась беда, спросил, могу ли я с ним встретиться. Я ответила: конечно.

Мы поехали на залив. По дороге он рассказал, что ехал ко мне с максимальной скоростью и думал: хорошо бы сейчас врезаться в какой-нибудь столб, так, чтобы один момент – и всё было кончено.

Три дня назад он узнал, что у его жены на гастролях был любовник. Узнал до банальности просто. Любовник не заморачивался с конспирацией, а взял и позвонил к ним домой, и, когда на его звонок никто не ответил, он оставил сообщение чужой жене на автоответчике: люблю, скучаю, жду приезда…

Когда сообщение было обнаружено, дома состоялся грандиозный скандал, в результате чего жена заявила, что хочет развода. Лёша такой подлости от нее не ожидал и совсем пал духом. Даже пошёл к психологу. Увидел телефон в газете: «Психологическая помощь в трудные моменты вашей жизни». Момент в жизни был трудный. Он позвонил и поехал.

По адресу выяснилось, что это – обычная квартира.

Встретил его мужичок в спортивном костюме, пригласил пройти в комнату. Сели за стол, друг напротив друга.

– Ну, рассказывайте, – попросил мужичок.

– Понимаете, – начал Лёша, с трудом подыскивая слова, – мне изменила жена…

В этот момент зазвонил телефон. Мужичок снял трубку. Ответил кому-то, хорошо знакомому:

– Пошли маленькие пузырьки? Замечательно. Когда сахар растворится, максимально увеличь огонь. Как только сильно закипит, добавить сок из лимона и засеки восемь минут. Да, хорошо.

Он повесил трубку.

– Извините, – повернулся к Лёше, – так что у вас случилось?

Лёша вздохнул, собираясь с мыслями.

– Понимаете, от меня ушла жена. Оказалось, что у нее есть любовник.

– А вы сами жене изменяете? – заинтересовался мужичок.

– Ну, как сказать… – Лёша замялся, – по-разному бывало. Но дело не в этом. Если у меня что-то было, она об этом никогда не знала. А тут, выяснилось, что у нее – любовник…

Снова зазвонил телефон.

– Извините, – сказал мужичок и снял трубку, – Алё. Да. Закипело? Максимально увеличь огонь. Сколько минут прошло? Как пройдет восемь, снимай кастрюлю с огня, капни чайной ложкой на блюдце. Если варенье растекается, надо доваривать еще три минуты. Если нет – выключай. Хорошо, всё, давай.

Леша посмотрел на мужичка повнимательнее.

– Извините, – снова сказал тот, – так что там у вас произошло?

Леша помолчал. Потом захотел проверить:

– У меня жена к любовнику ушла.

– Неприятно, неприятно. Ну а вы-то сами как, жене изменяете?

«Я имею дело с сумасшедшим» – подумал Лёша. В этот момент снова зазвонил телефон. Мужичок ответил.

– Растекается? Отлично. Вари еще три минуты. Потом сними с огня, капай еще раз. Надо, чтобы варенье не растекалось, было тугим. Да, звони, как станет тугим. Я не могу сейчас, у меня пациент.

«Может, это способ терапии такой? – подумал Лёша, – чтобы пациент расслабился, почувствовал себя в домашней обстановке, где всё хорошо, где варят варенье…?»

От мужичка он все-таки ушел, оставив деньги за прием. О жене поговорить не удалось.

О жене говорила с ним я. Раскладывала ситуацию по полочкам. Давай посмотрим с этой стороны, теперь – с этой. Теперь посмотрим на нее снизу. Затем – сверху. Может быть, так. А может – этак. И то, и другое – нормально. Жизнь продолжается, Лёша. У тебя есть сын, это главное.

Я работала с ним часов шесть. Именно – работала, потому как, почувствовав, что ему внемлют, жалеют и любят, Леша разошёлся на всю катушку и уже не считал нужным казаться сдержанным, сильным и мужественным. И когда он снова и снова начинал гнуть линию «какая она тварь, жить из-за нее не хочу» возвращать его в состояние «да, неприятно, но жизнь на этом не заканчивается» требовало неимоверных эмоциональных затрат.

– Какой я дурак! – говорил Лёша, – Зачем я пошёл к этому дебильному дядьке, деньги ему платил? Надо было сразу позвонить тебе! Ты – лучше любого психолога, нет, честное слово…

К концу нашей прогулки я выдохлась окончательно. Когда мы подъехали к моему дому, Лёша сказал:

– Я не могу сейчас оставаться один. Мне нужен кто-то. Пожалуйста, поехали со мной.

– Хорошо, – вздохнула я, – только зайду домой за зубной щеткой.

И мы поехали к нему. И снова я работала психологом.

Взбунтовалась лишь поздней ночью, когда к эмоциональному утешению Лёша потребовал еще и физического. И сильно удивился отказу:

– Ты что? Тебе жалко, что ли? Поверь, мне это сейчас очень нужно!

– Но мне это, Лёша, совсем не нужно. Это ведь тоже важно, правда?

– Да, это тоже важно, – обиделся на меня Лёша.

Так закончился мой первый роман с женатым мужчиной.

P. S.

Лёша развелся со своей женой. В течении года он иногда заходил ко мне на работу. Общаться с ним было тяжело, почти невыносимо. Из-за пережитого стресса он превратился в удивительного зануду, доказывающего на каждом шагу, что все женщины – гулящие, и верить ни одной нельзя. О том, чтобы возобновить наш майский роман, не могло быть и речи.

Любимый

Я убираю квартиру. Почему-то думаю про Яну и ее мужчину. О том, что он вчера ей звонил. Мысль – она невесомая, что откуда берётся, что за что цепляется, трудно проследить. Думаю о том, что никогда не слышала голоса мужчины Яны. Интересно, какой он у него? Может, я услышу и подумаю: фи, ерунда… Я – голосовая маньячка. Я определяю голоса почти безошибочно. Я не смогу пропеть вам услышанную мелодию, но узнаю людей, звонящих мне по телефону с незнакомых номеров. Я называю актёров дубляжа почти безошибочно. Я улавливаю малейшие изменения тембра и интонации. Кстати, моя сестра с абсолютным музыкальным слухом, никогда ничьих голосов не узнаёт. А мы с мамой – всегда. Для меня мужчина – это 50 процентов его голос. Если брутальный красавец говорит в не принимаемой моим ухом тональности, у него нет шансов. И наоборот, если у плешивого незнакомца – красивый низкий бас, то случайная встреча может обернуться большой симпатией. И вот я думаю про мужчину Яны: какой голос у него? И тут же: а какой голос у моего любимого? И понимаю: у моего любимого нет голоса. Нет голоса, который бы мне нравился. Вот то есть, совсем. Это на сто процентов НЕ МОЙ голос. НЕСОВПАДЕНИЕ ВО ВСЕМ. Это НЕ МОЙ МУЖЧИНА по всем показателям.

Но, Господи, как же я его люблю.

Миша

Если рассказать о Мише одним словом, это слово будет «хороший».

Разговоры в машине

9 утра. Яна ищет нужную радиостанцию.

– Здесь у них тема, как женить мужчину.

Меня от этой формулировки слегка передёргивает. Дано: один мужчина. (Или не один?) Требуется: женить. Решение:…

– И вывод по статистике… ну, или не по статистике, по звонкам, по сообщениям, в общем, вывод один: сам по себе мужчина жениться не хочет. Только если женщина особо постарается.

– То есть, забеременеет?

– Ну, не обязательно. То есть, если очень захочет его на себе женить, и приложит максимум усилий…

Ее перебивает ди-джей из динамика:

– …и вот пришло новое сообщение. «А мой муж женился на мне из-за того, что я ему дорога. Потому что одному ему было бы лучше: и места больше в квартире, и денег… А он – взял и женился».

Я перебиваю ди-джея из динамика:

– Какой мужественный. Вот знаешь, я, например, совсем не уверена, хочу ли я замуж. Мне кажется, что не хочу. Мне трудно представить, как я вообще с кем-то жить вместе буду, не то, что замужем. Вот я пришла вчера вечером домой, усталая как собака. Носило меня весь день по городу, и все ножками, ножками. Пришла домой с пакетами из магазина. Тяжёлыми. Голодная. И прежде чем себе борщ готовый разогреть – просто на плиту кастрюлю поставить, я минут пятнадцать потупила, глядя в монитор компьютера, пока в себя не пришла… Так вот если представить, что я в таком состоянии возвращаюсь домой, и вместо «потупить 15 минут» мне надо тут же волчком завертеться, чтобы ужин на семью приготовить, носы подтереть, посуду помыть, штаны постирать… Так гори оно знаешь, каким огнём?

– А я тебе скажу, что со временем привыкаешь, и все это делаешь почти автоматически…

– Не уверена. Вот мне 33 года, я живу одна. И мне – хорошо. Я сама на себя зарабатываю. На еду, на развлечения, на путешествия. И я никому ничего не должна. Я не говорю уже про настроение плохое, когда приходишь домой и – так, отошли все, меня не трогать, вообще – сейчас – меня – не трогать. Тебе в этот момент напишет кто-нибудь в интернете, не то, что позвонит – так ему мало не покажется. А тут кто-то будет лезть с вопросами, разговорами, заданиями, приставаниями… Да у меня, как я это представлю, фобия совместного существования развивается! Просто жить вместе – трудно! А – замуж? Какой замуж?! «Здравствуйте, это – мой муж!»

Янка смеется.

– Ха-ха! «Мой муж!»

– Ужас! Мой муж! И что – всё, тупик? Я же всю жизнь ищу СВОЕГО мужчину. А тут, получается, я его НАШЛА? И что же дальше? А как жить без этого прекрасного поиска?

– Вот поэтому люди и уезжают на раскопки.

– Куда?

– Ну, археологами, например, становятся. Потому что поиск закончен, а привычка искать осталась.

– А очередь из прекрасных и пока неизвестных мне любовников? Что с ней делать? Я ведь не буду мужу изменять… Куда их девать?

Опять смеемся.

– Короче, замуж ты не хочешь.

– Не хочу. Получается. А все считают, что хочу. Все вокруг смотрят на меня и думают: ей 33 года. И она не замужем. Да она за любого пойдёт. К каждому – с ножом к горлу: ЖЕНИСЬ НА МНЕ!!! Понимаешь?

– И тетки жалеют: бедная, никто не берёт…

– А мужики все время начеку, все время в оппозиции внутренней: сейчас, сейчас она меня в оборот будет брать. Потому что ей 33! И она ХОЧЕТ ЗАМУЖ!!! Да кому ты нужен? Джо Неуловимый! Неуловимый потому, что тебя давно уже никто не ловит! Кто ты такой, чтобы мне за тебя замуж хотелось?

Когда он мне не пишет

Иногда приходят дни затопляющего отчаяния. Когда молчит телефон. И не ясно, то ли работы много, то ли жена приехала, то ли я перестала быть нужной. Хочется спрятаться под одеяло, закрыться с головой и замереть, свернувшись калачиком: не трогайте меня, не трогайте… Работы много – простить можно, жена приехала – можно понять. Но то, что ты меня больше не любишь – это преступно. Это всё. Крах. И мне надо возрождаться из этого пепла. Потому что я – красивая, умная и талантливая. И нужна большому количеству людей. И то, что ты не входишь в их число – это твое упущение, а не моё. Ты мне тоже больше не нужен.

И если в этот момент придет такое долгожданное смс: «Как ты, котя-кэт?», то в ответ можно и по голове получить. Я отвечу что-нибудь пренебрежительное, или не отвечу вовсе. Но смс не приходит. И тогда я думаю о себе: господи, ну что ты за дура. Человек работает сутками, подумаешь, два дня не пишет. Что такое два дня? Вспомни, как ты работала на износ, доползала до дома и падала… И, если смс придет в тот момент, когда я так думаю, я отвечу: «Скучаю по тебе, милый. Как ты поживаешь?».

Если пропустить и эту стадию, то следующим состоянием будет «приехала жена». Я понимаю, семья – это всё. Почему, кстати, я так полноценно и добровольно приняла это за аксиому? Почему я – это чуть-чуть, а семья – всё? Ладно, семья – всё. Но почему я – чуть-чуть? Почему я НА ЭТО соглашаюсь?

Я – совсем не чуть-чуть. Я – в своей системе координат – центральная точка, и не надо отправлять ее куда-то, в сторону заполярного круга, даже временно.

Хорошо, к тебе приехала жена. Так скажи мне об этом, чтобы я на стенку от своих догадок не лезла. Как скажи? Я не знаю, как скажи! «Катя, ко мне приехала жена, поэтому у тебя есть свободных пять дней» – меня не устроит. Я не знаю. Видимо, меня вообще не устраивает то, что к мужчине, которого я люблю, приезжает жена. Видимо, меня вообще не устраивает, что у мужчины, которого я люблю, – есть жена.

Надо выбираться из этого, надо, надо… Ты не пиши мне вообще больше, ладно? Всё, всё, всё. Всё, вообще не пиши. Не надо. Я как-нибудь без тебя. Я смогу. Потому что нельзя больше так. Нельзя так со мной.

И вот после этого я знаю, что будет. Три чёрных дня. Когда не хочется ничего: ни есть, ни пить, ни спать. И очень страшно оставаться одной, потому что сразу накатывает такая безысходность, что выть хочется. И воешь. Небольшими дозами выпуская из себя боль. Тихим протяжным звуком. И кот на это смотрит потрясённый.

Потом приходит период осмысления. А что собственно такого случилось? Чего ты сорвалась? Ну, приехала жена. Ну, уехала жена. А ты здесь одна сейчас, воешь от боли. А могла бы быть с ним. В его руках. Под его одеялом. Просто пока в моей жизни идёт тот период, что я – не могу без него. Надо дождаться периода, когда – смогу, и тогда уже уходить. Но как отмотать всё обратно? Как сделать так, чтобы не было произнесено слова «всё»? Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю. И снова – в яму отчаяния. Все кончено. Больше ничего не будет. Он больше никогда мне не напишет. Как жить дальше?

И когда вдруг через неделю приходит смс: «Как ты, italian girl?», сердце бьет в груди чечётку, темнеет в глазах, и горят кончики пальцев.

И я минуты три просто сижу, замерев, пытаясь успокоиться.

И потом спокойными, не дрожащими руками набираю ответ: «Соскучилась по тебе».

Любимый

Если рассказать о моем любимом одним словом, это слово будет «трудный».

Миша

Мишу я знаю сто лет. Вернее, не сто, а тринадцать. Тринадцать лет назад, учась на четвёртом курсе факультета искусств, я пришла на практику в театр.

И сразу же влюбилась. Не в Мишу, в другого. Нервного, издёрганного, сутулого, с тревожными глазами. Влюбилась навзрыд, на разрыв аорты, с абсолютной уверенностью: это мой мужчина. Только он и больше никто. Мы расстались с ним тогда, тринадцать лет назад, после двух свиданий. Довольно удачных, кстати. Почему расстались, я не знаю до сих пор. Через полгода была третья встреча, окончившаяся резким и бесповоротным разрывом.

После нее, задыхаясь, я много лет находилась на привязи надежды, что всё-таки когда-нибудь сойдется этот пасьянс. Не сошёлся. Невидимый поводок, на котором я существовала, натягивался, натягивался и оборвался в тот момент, когда я поняла, что любимый для меня теперь важнее этого издёрганного, с тревожными глазами мужчины.

Мой любимый – лидер в моей жизни по несовпадениям со мной – внутренним, внешним – любым, оказался нужнее человека, единственного из всех, ради которого я, быть может, и была сделана.

Но речь не об этом. Речь о Мише, об актёре, работающем в театре, в который я пришла на практику 13 лет назад.

Он был голосист, высок и красив. Но зомбированная своей любовью к издёрганному и сутулому, я не видела никого другого. Все остальные мужчины были для меня тенями. Я проходила мимо с неизменной улыбкой и через секунду о них забывала. Иногда эти тени, к моему удивлению вдруг отделялись от стен, обретали плоть, и зажимали меня в различных театральных закоулках. Но обескураженные моим безразличием в самом начале атаки, бывали нейтрализованы всего парой движений, которыми я отстраняла их от себя. Одним из них был Миша.

Однажды на гастролях поздно ночью он пытался поцеловать меня в коридоре гостиницы. Этот поцелуй был настолько неуместен для меня в то время, что я без всякого труда увернулась от стремящихся ко мне губ и пошла незамутнённая дальше.

Миша то мое безразличное отстранение запомнил. И много лет подряд во время случайных алкогольных встреч на банкетах кидал мне ненароком, с улыбкой: а помнишь, как ты меня тогда отшила?

Я удивлялась никчемности повода для столь долгой памяти.

Прошло тринадцать лет. За это время он успел жениться и родить двоих детей. О чём я узнавала из его интервью и фотографий на страницах телевизионных программок.

Жене изменял во все стороны.

Об этом рассказывали общие знакомые. Изменял постоянно, почти патологически. От долговременных любовниц, которых знали в лицо, до случайно снятых в баре женщин. Сначала я удивлялась этим рассказам, потом приняла как факт.

Однажды летом, муторным жарким днём, мы встретились в кафе Ленфильма. Он забежал туда после съемок, я – ради встречи с очередным продюсером: «как хорошо вы пишите, пришлите нам свои сценарии». Сценарии присылаю, но дальше разговоров о том, как они хороши, дело почему-то не идет.

Я сидела за столиком с продюсером и увидела входящего в кафе Мишу. Он рванулся было навстречу, но, заметив, что я не одна, тактично изменил траекторию, не желая мешать. Послал воздушный поцелуй и уселся с кофе за дальний столик. Я ответила светлым взглядом и продолжила разговор.

Мы не виделись с ним лет пять. А может, шесть.

С момента его появления, я не переставала чувствовать на себе тепло его глаз. Поворачиваясь в его сторону, улыбалась в ответ.

Вскоре у моего собеседника зазвонил телефон, ответив на звонок, он отвлёкся от нашего разговора. Я сделала знак, что скоро вернусь, и пошла поздороваться с Мишей.

Миша обрадовался шумно, почти восторженно. Я тоже была по-настоящему рада ему. Расцеловались. Перекинулись парой фраз о том, кто как живёт, и что здесь делает, проверили наличие телефонных номеров друг у друга, они были, и через пару минут я, извинившись, вернулась к продюсеру. А Миша, допив кофе, отправился по своим делам.

Минут через пять от него пришло сообщение.

В сообщении говорилось, какая я прекрасная.

Я ответила каким-то кокетливым «спасибо».

Он написал что-то ещё на ту же тему.

Я ответила в том же тоне.

Продюсер к этому моменту уже закончил говорить о моих сценариях и попросил прислать что-нибудь ещё. На этом мы с ним распрощались и направились каждый в свою сторону: он в – кабинет, я – на выход.

Третье сообщение от Миши поймало меня уже на проходной. Он предлагал встретиться на днях, выпить кофе и пообщаться. Сообщение заканчивалось фразой «жду привычного отказа». Это показалось мне смешным, так как за все тринадцать лет знакомства Миша меня никуда не приглашал, а я, соответственно, не отказывалась.

Я посмотрела на часы, было пять. Дел у меня никаких не осталось, домой ехать не хотелось.

Я написала: можем встретиться сейчас, я уже освободилась.

Оказалось, что за минувшие полчаса он успел уехать домой, на другой конец города, но это ничему не мешает, он вернется через тридцать минут, если я соглашусь его подождать.

Я согласилась.

Я вернулась на Ленфильм, вышла во двор, уселась на лавочку и стала ждать.

В ожидании возник вопрос: какого, собственно, рожна я всё это затеяла, зачем я сижу и жду Мишу, зачем я с ним куда-то поеду, если все это снова закончится его фиаско, потому что мне от него ничего, ну вот прямо совсем ничего, не надо?

Миша приехал с цветами и повез меня в ресторан.

В ресторане через несколько бокалов вина, которое я пила одна, так как Миша был за рулем, выяснилось, что мне с ним легко и весело. Что я говорю, не задумываясь, обо всём, о чём хочется, что тем для разговора хоть отбавляй, и, не закончив одну, я часто перескакиваю на другую, что случается со мной только в компании с близкими людьми, когда сказать надо так много, что боишься об этом забыть. Неожиданно оказалось, что Миша мне – близкий человек.

Так мы просидели часов шесть. Как только у меня заканчивалось вино, и я собиралась перейти к «ну что ж, спасибо за вечер», Миша сразу подзывал официанта и передо мной появлялся новый бокал. Сначала я вела им счет, потом перестала. Когда выходили из ресторана, было уже совсем темно.

В машине, по дороге домой разговорчивость моя усилилась. Каким-то ветром нас занесло на тему супружеской неверности, и я заявила к ней свое резко негативное отношение. Приводя в пример фигуру известного кинодеятеля, прославившегося не только ролями, но и тем, как цинично он снимает девиц на каждом углу, я высказала удивление его женой, которая за тридцать лет не только не ушла от него, но продолжает разыгрывать семейную идиллию, в то время как её супруг сам же и рассказывает в интервью о своих любовных приключениях.

Предположила, что причиною тому – деньги, которые кормилец неизменно приносит в семью, превратив свою квартиру по количеству собранного антиквариата в малый филиал Эрмитажа. Потому что будь он при всех своих кобелиных вылазках беден, мне было бы крайне трудно понять причины, удерживающие женщину рядом с ним.

Миша с неожиданной прытью вдруг бросился на защиту народного любимца.

Тут мы крепко задискутировали, пока я не вспомнила рассказы знакомых о похождениях самого Миши.

– Ой, Миша, что же я с тобой спорю, – спохватилась я, – ведь ты же сам – известный ходок налево…

– С чего это ты решила? – зарделся вдруг Миша.

– Ой, ладно! – махнула рукой я, – Мир слухами полнится. А о тебе такие слухи ходят, что картина вырисовывается вполне ясная. Как же это я забыла, с кем разговариваю?

– Что-то тебе наговорили про меня несуразное… – пробормотал Миша.

– Ну, да. Несуразное. Но очень реалистичное.

– Это все неправда…

– Миша, это могло бы быть неправдой, если бы мне об этом насплетничал кто-то один. Знаешь, сколько людей мне про тебя рассказывало?

Миша был крайне смущён.

Мы подъехали к моему дому. Машина встала в нескольких шагах от подъезда.

– Спасибо за чудесный вечер, – сказала я, посмотрев на Мишу, – было интересно.

– Подожди, я тебя провожу.

«Так, значит, придется целоваться» – подумала я, пока он обходил машину, чтобы подать мне руку. Целоваться не хотелось.

Миша помог мне выйти из машины, несколько секунд до подъезда мы шли молча. Встали под светом фонаря. Миша спрятал руки за спину.

– Пока? – спросила я.

– До свидания, Катенька, – ответил Миша, держа руки за спиной.

«Чтобы не обнять меня ненароком, – подумала я, открывая тяжелую дверь подъезда, – как я, однако, его напугала своим осуждением внебрачных связей…»

Целоваться не пришлось.

Когда я зашла в свою квартиру, на душе было тепло и беззаботно.

Разговоры по телефону

– Меня вот знаешь, Яна, что удивляет: как они не боятся? Почему мужчины считают, что женщина, с которой они изменяют, автоматически становится их союзницей? Что этой женщине мешает из бабской солидарности или из желания попортить сопернице кровь позвонить жене и сказать: здравствуйте…?

– Они, мне кажется, нутром своим чуют и выбирают тех, кто на такое не способен. Таких как мы с тобой, например… Ты же не станешь с этим связываться?

– Не знаю. Я за себя поручиться не могу. Смотря, до какой степени взвинченности меня доведут…

– Не станешь. Я тебе стопроцентно говорю: не станешь.

– Я не стану этого делать не потому, что я – союзница. А потому что женщина, которой изменяет муж со мной, ни в чём передо мной не виновата. А удар, если я ей сообщу о своем существовании, придется прямо по ней. Я не могу наносить удар по невинному и беззащитному передо мной человеку.

– А мужчины – могут. Потому что не все женщины рассуждают, как мы с тобой. Многие набирают номер и говорят: здравствуйте.

– Ты мне скажи, Яна, вот, предположим, Миша. Если все вокруг знают о его изменах, если я – человек, который его не видел шесть лет – знаю, о том, как он веселится в ресторане с одной, и как вторая рыдает на чужих плечах, когда он ее бросил, если об этом знают все, то неужели не знает жена? Ведь это же бред!

– Значит, жена предпочитает не знать.

– И он, не заботясь о конфиденциальности своих похождений, выставляет свою жену в чужих глазах абсолютной дурой. Потому что к женщине, от которой муж прилюдно гуляет на 360 градусов, ничего, кроме унижающей ее жалости люди не испытывают…

Миша

Прошло какое-то время. Через неделю Миша снова объявился. С предложением поужинать вместе. Я, вспомнив всю непринуждённость нашего общения, подумала: почему бы и нет? В конце концов, у меня так мало знакомых, с которыми мне непринуждённо.

На этот раз цветы были пошикарнее и ресторан побогаче.

Мы поехали далеко за город, где на берегу лесного озера в закрытом посёлке разместился между сосен уютный ресторан, работающий исключительно «для своих».

Нас посадили на просторную стеклянную террасу, с видом на берег, укрыли пледами и принесли вкусную еду. Газовые фонарики зажглись, когда спустились сумерки, а фоном к разговору служила ненавязчивая музыка. Кроме нас на террасе никого не было.

Все казалось таким чудесным и необычным, что напоминало сцену из романтического фильма, а не реальную жизнь.

Хотелось остановить мгновение: давно меня так красиво не выгуливали. Давно за мной так нежно не ухаживали.

Я опять пила вино, Миша, опять за рулём, оставался трезвым.

По дороге домой, в машине, я, разглядывая его за разговором, подумала: а он симпатичный. Ему идут очки, которые он надевает, когда ведёт машину. Они придают ему интеллигентность, что незаметна, пока он без них. От Миши веет какой-то надежностью.

Смешные мысли, если не забывать, что он – закоренелый бабник.

Пожалуй, я могла бы влюбиться в такого мужчину, если бы он был свободен.

Поздно ночью, провожая опять до подъезда, Миша поцеловал меня. Не скажу, что я при этом что-то особенное почувствовала. Ну, поцеловались, и что? Поцелуй еще не повод для романа. Домой я его не пригласила.

Через пять минут после того, как разошлись, от него пришло восторженное сообщение. Что-то вроде того, что вкус моих губ для него незабываем, и он ждёт не дождётся следующей встречи. Что я ответила, не помню. Я не была в него влюблена.

Следующие два-три дня на меня обрушился поток сообщений. Пришло время для выяснения отношений. Миша настаивал на романе, я отвечала, что романа не будет.

Крепость бралась штурмом. Я держала оборону.

На самом деле я колебалась.

Последние отношения, не считая короткого испанского романа, у меня начинались три месяца назад, и, не начавшись, закончились тем, что… как бы это поточнее сказать?

Тот мужчина захотел прогиба.

Долгое время я не давалась ему в руки, в смысле не шла с ним в постель по первому зову, и, когда мне понадобилась помощь, а точнее, деньги на лечение, потому что я ложилась в больницу на серьёзную довольно-таки операцию, он эти деньги дать обещал – в долг, естественно – но потребовал, чтобы я попросила. Как-то по-особенному попросила, как именно – я не поняла, но уточнять не стала. И осталась без денег и без мужчины. То есть, деньги нашлись от другого человека в тот же вечер, но мужчина был для меня бесповоротно зачеркнут.

Так вот. Последние отношения закончились, не начавшись, три месяца назад.

А тут Миша – такой внимательный и романтичный.

Единственный момент, женатый.

Женатый мужчина – это табу.

Ну их на фиг, этих женатых мужчин.

…

– Отойдите от меня, женатые мужчины! Уйдите! Не трогайте! О-той-ди-те! – смеялась и размахивала руками, пьяная, в ночи, во дворе гостиницы, когда женатый режиссер Андрей в первый раз пытался меня поцеловать.

Через месяц после этого у меня начнётся роман с женатым Мишей.

Через полтора месяца – я впервые останусь на ночь у женатого любимого.

А за несколько дней до этого меня бросил женатый Иван.

***

– Яна, Миша пишет мне такие смс-ки, что я прямо в растерянности…

– А ты подинамь его слегка, – зло отвечает мне Яна.

– В смысле «подинамь»?

– Ну, не отвечай ему и всё.

– Ну, как это – не отвечай? Человек мне пишет от всего сердца… Он меня ничем не обидел. Что же я буду его динамить?

– А вот чтобы знал. Чтобы много о себе не думал.

У Яны в этот момент конфликт с ее женатым мужчиной. Поэтому ей хочется наподдать всем женатым мужчинам. Чтобы много о себе не думали.

Потом, когда мне понадобится помощь в отношениях с любимым, совет, как поступить, Яна будет оправдывать все его действия, уверяя меня в неспособности адекватно оценить ситуацию. Будет говорить, что он прав тысячу раз, а я – дура, которая себе напридумывала чёрт знает что. Возможно, в этом есть немалая доля истины, но на тот момент у нее будет полная гармония со своим женатым мужчиной, и ей захочется, чтобы у всех женатых мужчин была в жизни полная гармония.

Любимый мой будет оправдан.

***

А сейчас мне Миша пишет в сообщениях, что наш роман начинается.

Я протестую: ничего не начинается, роман с женатым мужчиной – пишу ему я – это добровольная яма, в которую я себя загонять не намерена.

«Кто тебе вдолбил эти глупости?» – отвечает мне Миша, – «Какая яма? Это – радость, это счастье, это удовольствие, которое мы друг другу подарим…»

Ну, да, удовольствие, – думаю я. А когда ты от меня поедешь домой к жене – яма.

Я не соглашаюсь на роман с Мишей, хоть он и красиво ухаживает. Пусть он лучше снимет какую-нибудь очередную женщину в ресторане, а меня не трогает.

Я с головой ухожу в работу. Начинаются репетиции.

– Здравствуйте, меня зовут Катя. Я – помощник режиссера.

– А меня зовут Иван, здравствуйте, – говорит красавец из кинофильма и одаривает меня своей фирменной улыбкой.

Иван

Звезда. Красавец. Баловень судьбы.

За четыре года до нашей встречи. Одна актриса – глядя на меня – другой: «Я поняла, на кого Катя похожа. На Иру Дмитриеву, жену Ивана Кузнецова. Правда?».

Другая актриса: «Да, похожа».

За полтора года до нашей встречи. Летним вечером сидим киношной компанией в сквере на Петроградке. Пьем вино. Мимо проходит какая-то пьяная гопота. Один останавливается. Всматривается в меня. Кричит: «Вы – актриса! Я вас узнал! Вы снимались в фильме «Завтра будет вчера!» Все мои смеются: «Да из Дома-2 она! Ее только вчера выпустили!»

В фильме «Завтра будет вчера» главную роль сыграла Ирина Дмитриева.

За десять дней до нашей встречи. Незнакомая мне актриса, идущая по театру: «А вы похожи на Ирину Дмитриеву, да? Одно лицо» Я, смеюсь: «Не знаю. Вот появится на репетициях её муж Иван Кузнецов, мы у него спросим».

На самом деле – не похожа. Но то, что трижды меня с ней сравнили, воспринимаю как-то знаково для всей этой истории.

Знала о нём не много. Снимается в хороших фильмах. Получал за свои роли престижные премии. Счастливо женат на актрисе Ирине Дмитриевой. Растит с ней двоих детей. Идеальная семья.

***

Иван. Звезда. Красавец. Баловень судьбы.

Приехал очень худой издёрганный человек. Совершенно не похожий на свои фотографии. Глаза тоскливые. Лицо серое, измождённое. Видно, что пьющий. Сильно пьющий.

Когда улыбается, тебя озаряет солнце. Такая улыбка – Божий Дар. Знает об этом. Поэтому иногда кажется, что солнце в себе включает автоматически. Путем нажатия внутренней кнопки.

Как-то надо вообще объяснить, с чего все началось, кто я такая. Я – пишу сценарии для фильмов. Сценарист – называется моя профессия, терпеть не могу, когда про меня говорят «сценаристка».

Я работаю дома, и, когда сатанею от отсутствия воздуха, новых людей и свежего общения, подряжаюсь на работу в театр. В качестве помощника режиссёра. Выхожу в социум. Общаюсь. Репетирую. Выпускаю спектакль. Потом с него ухожу. Передаю коллегам. И снова сажусь придумывать истории для фильмов.

Эту работу мне обещали с ноября. Она состоялась в августе. То есть, девять месяцев ожидания. До этого я два года сидела дома, сочиняла истории.

«Чайка» Чехова. Грандиозный проект. Выделены большие деньги. Известный режиссер. Новое прочтение. Вся история рассказывается через Тригорина. Все герои – через его глаза.

Тригорин – популярный писатель, модная в обществе персона, живет с известной актрисой Аркадиной. К своим сорока пяти годам понимает, что больше того, что он делает, он сделать не сможет. Его беллетристика, его популярность и его женщина – вот стены той комнаты, в которой он останется до конца жизни. Трагедия человека, который выше головы не прыгнет. Разлад мечты с действительностью. Конфликт потенциала с результатом.

Константин Треплев, сын Аркадиной – начинающий писатель – задуман режиссером как отражение Тригорина, его парафраз и антагонист одновременно, как надежды, с которых все начинается и крушение этих надежд. Попытка выйти за пределы комнаты, которая не удалась.

Тригорин и Треплев – две центральные фигуры постановки.

Треплев – Иван Кузнецов, Тригорин – московская знаменитость.

Знаменитость перевозят на репетиционный период в Питер, снимают квартиру в центре города, платят большой гонорар.

Репетиции продлятся полгода.

Знаменитость

Начало сентября, еще лето, вокзал, 8 утра.

Я встречаю московскую знаменитость у вагона поезда.

– Здравствуйте, меня зовут Катя. Я – помощник режиссёра.

Веду к машине.

Рядом со мной идет невысокого роста, щуплый, сдвинувший кепку на глаза человек. Глаза – тревожные. Бегают по сторонам. Движения нервны, отрывисты. Дергается. Я – чувствуя его нерв – подчеркнуто ласково вещаю про то, что все – хорошо. Уже полным ходом идут репетиции, спектакль получается, погода у нас хорошая, режиссёр чудесный…

– Когда квартиры будем смотреть? – перебивает меня резко.

– Сегодня. Вот сейчас в гостиницу вас отвезу, вы отдохнёте немного и поедете с администратором смотреть квартиры…

– Покажешь? – жестко хватает меня за локоть, заглядывает в глаза, – квартирку-то покажешь? Заедешь сама? Навестишь, а?

Локоть убираю.

– Думаю, что… нет. Нет, спасибо.

– Что ж так? Приедешь, может, вечерочком?

– Еще раз спасибо, но вряд ли.

Так, проблема, подумала я. Придётся ставить на место.

***

Едем в машине. Он – на заднем сидении, я – рядом с водителем.

– Ну что, – спрашивает он меня, сверкая жёсткими глазками, – понабрали в проект питерских дешёвых артистов?

У меня аж дыхание перехватило, как будто дубиной пополам перешибли. Смотрю на него внимательно, обернувшись: это кто вообще такой?

– Вы считаете, что в Питере – дешёвые артисты?

– Ну, а как? Московских артистов им не потянуть, решили сэкономить. Не зря спектакль в Питере-то ставят. Назови-ка мне у вас хороших артистов, а? Не знаешь? Правильно, потому что все хорошие артисты давно в Москву переехали…

Я, растерявшись от этой наглой, прущей на меня дури, всё еще не могу дать ему отпор. Начинаю как курица вспоминать имена.

– Хорошие артисты?…

– Ну, давай!

Все имена вылетели из головы напрочь. Называю столпов.

– Алиса Фрейндлих…

– Ещё!

– Олег Басилашвили.

– Он разве питерский? Не знал…

– Ну, привет. Конечно, питерский. БДТ. Михаил Боярский. Михаил Светин. Сергей Мигицко. Юрий Ицков. Андрей Краско, царство ему небесное. Георгий Штиль.

Я разозлилась.

– Артур Ваха. Игорь Дмитриев, покойный. Андрей Толубеев. Светлана Крючкова. Игорь Скляр. Наталья Данилова. Андрей Зибров. Наталья Суркова…

– Ну ладно, ладно… Ладно, говорю.

Сделал паузу.

– Я к вашим питерским хорошо отношусь. С Хабенским дружим, эти выходные у меня дети, между прочим, у Пореченковых дома проводят…

– Это уже не питерские, это как раз московские артисты.

Смотрю на него внимательно: надо же с этим типом кто-то дружит, кто-то ходит в гости к нему, приятные беседы за чаем водит… Кому-то он в жизни нужен. Жена, наверное, его любит. Трудно поверить. Жена-то у него вроде нормальная…

– А вы сами-то – московский артист, да? – в моей интонации столько сарказма, что он слегка теряется.

– Я? – пожимает плечами, – Да как сказать? Я вообще-то со Львова, режиссуре учился в Одессе, Щуку окончил в Москве… Вот и думай: московский я или какой?

Голос уже компромиссный, миролюбивый, назад откатывает, понял, какую дрянь сморозил, тем не менее, слово не воробей, ложечки нашлись, но осадочек остался…

Иван

Звезда. Красавец. Баловень судьбы.

Я, честно сказать, расстроилась, когда узнала, что Треплева будет играть Кузнецов. Новый проект – это всегда волнующие перспективы. Роль Треплева – хороший материал, о нем грезят многие. На нее могли бы пригласить красивого, успешного, харизматичного интеллектуала. Не женатого. В моей личной жизни была бы открыта новая страница. Кузнецов со своей женой и двумя детьми – это не страница, это закрытая книга с дамским романом, абсолютно меня не волнующая. Я не читаю дамских романов.

Что же касается московской знаменитости, приглашенной на роль Тригорина, то это даже не книга, это талмуд на монгольском языке, понимаешь, что может быть и интересно – какому-нибудь специалисту, но ты это читать никак не собираешься.

Так что проект волнующими перспективами не блистал изначально.

Сначала была тема женатого режиссёра Андрея. Целый месяц в театре – до появления двух главных актеров – работал, что называется, эмоциональный контакт. Долгие, волнующие взгляды. Глаза – голубые озера, в которых солнце играет лучами.

Красивый. Умный. Женат уже много лет.

Его старшему сыну – пятнадцать, младшему – год и семь.

Зачем мне режиссёр Андрей? Мне режиссёр Андрей не нужен.

Но как он на меня смотрит! Сердце томится волнующими перспективами…

Появился Иван.

В первый же день опоздал на репетицию. Когда пришёл, стало ясно, что пил, гулял, не выспался. Тело перетряхивает в похмельном ознобе. Пьёт много кофе. Курить выходит одну за другой. Позже выяснилось, что это обычное утреннее состояние.

Во второй половине дня пришёл в себя. Разговорился. Заулыбался. Обаяния – море. Застревает на мне своими глазами, смотрит долго, внимательно, как будто удивляется. Просто налюбоваться на меня не может.

У меня внутренний ступор: это что? Зачем? Или мне кажется?

Я повторюсь: для меня этот дамский роман – с женой-красавицей и двумя детьми – неинтересен в принципе.

Может, он на всех так смотрит, может, у него привычка так на людей смотреть, а я тут себе воображаю, бог знает что?

Тем не менее, забирает. Хочется чаще попадаться ему на глаза. Чтобы больше на меня смотрел. Вот ведь, а!

После окончания первой репетиции решено устроить маленький банкет. В ресторан, который заявлен – из театра мне надо как-то добираться. Потом – как-то добираться из ресторана до дома. Рабочий день длился двенадцать часов. Завтра рано утром – опять в театр. Я звоню Ивану, который переодевается в гримерке, даю информацию, говорю, что есть машина, которая его отвезёт в ресторан. Он спрашивает, еду ли я. Отвечаю, что нет. После пары секунд размышлений он сообщает: тогда я тоже не поеду.

Это что? Какая связь? Я не знаю.

Но домой возвращаюсь почему-то счастливая.

На следующий день, у него в гримёрке, во время перерыва. Я, Иван и режиссер Андрей.

Иван:

– А давайте сегодня после репетиции ко мне поедем? Камин затопим, вина выпьем… У меня дома – обалденный камин… Катя, поедешь?

Режиссер Андрей:

– Но-но-но! Ты Катю не трогай.

Иван:

– Понял.

Я смеюсь. Но хочется протестовать: чего это ты тут раскомандовался? Пусть трогает…

Каждое утро, проснувшись, звоню ему: по будильнику он не просыпается, поэтому опаздывает на репетиции. Трубку тоже не берёт. Звоню раз, звоню два. Звоню уже двадцать минут. Долго-долго слушаю гудки, прижав телефон к уху, умываюсь, одеваюсь, готовлю завтрак. Неудобно собираться на работу и одновременно слушать гудки.

Начинаю злиться: какого чёрта, я не обязана это делать, пусть сам просыпается, как хочет, это его проблема, а не моя.

Неожиданно слышу его глухое «Алё!».

Я, выдыхая: «Ванечка, доброе утро. Просыпайся, пожалуйста».

Почему – Ванечка? Потому что хочется приласкать. Хочется, чтобы просыпаться ему было тепло…

Заглядываю в гримерку, зову на репетицию. Они сидят с режиссёром Андреем. Иван:

– Вот Катя заходит, а я удивляюсь: как можно с каждым разом быть всё красивее и красивее?…

То есть, идет уже откровенный флирт.

Жена снимается в Белоруссии, младший сын – с ней, старший – за городом, у родителей. Иван живет один. И будет жить один еще несколько месяцев.

Разговариваю с директором театра. Тема – Иван пьет, опаздывает на репетиции. Директор объясняет: бухает из-за жены, они разводиться собираются, он уже давно об этом говорит. Я потрясена: как разводиться?

– Да года два уже. Находятся в состоянии перманентного развода. Только это не причина, а – оправдание. Ему просто нравится бухать.

Так, ребята. Это все меняет. Собираются разводиться – это уже не дамский роман, это уже драма. А драма – жанр многогранный, интересный.

Мы много разговариваем. Он рассказывает о Китае, где был два месяца назад, о съемках в кино, о своих друзьях. Рассказывает о детстве, о сложных отношениях с отцом, о том, что хочет снять фильм про это. О том, как подростком попал в дурную компанию, все дни проводил на улице, чудом не оказался в тюрьме. Он много говорит, я много слушаю.

Я понимаю, чем больше он мне расскажет, тем ближе мы друг другу станем.

Ощущение покинутого мужчины. Мужчины, оставленного женщиной. Мужчины, на которого забили болт. Это так не вяжется с его звездным имиджем. С образом избалованного жизнью красавчика.

Я вижу, как он несчастен. Как после репетиций он не хочет возвращаться в пустую квартиру. Квартира – съемная, очень большая. Детей – нет, жены – нет, он бродит по ней один. Через месяц или два они переедут: закончился договор аренды. Часть вещей уже вывезена, остальная – упакована. Ваня ходит вечерами по огромной квартире, захламлённой коробками, и не может найти себе места. Неприкаянность свою заливает коньяком до трех ночи.

Иногда к нему приезжают друзья-актеры и устраивают попойки.

Каждое утро – не может встать. Каждое утро – похмелье. Каждое утро – проклятье. Литр кофе и пельмени на обед.

«А что такого? Пельмени – это всегда вкусно».

Хочется сварить ему геркулесовую кашу.

Отвечай за меня

Вечер. Начало сентября. Мы идем по Невскому с режиссёром Андреем. Мы выпили вина после репетиции, Оля-гримёр отмечала день рождения.

После вина нам легко и свободно, и как-то немного задиристо.

Все пустяки кажутся пустяками.

Недавно был дождь. Машины играют огнями на мокром асфальте. Он провожает меня до метро. Предлагает зайти к нему на чашку кофе: жена с детьми уехали на юг. Я отказываюсь: нет. Стоим у входа.

– Ну почему, почему? Объясни, почему? Что тебе мешает?

– Год и семь.

– Что-что?

– Год и семь. Твоему ребенку. И еще мешает твоя жена.

– Но к тебе-то сейчас какое это имеет отношение?

– Прямое.

– Какое, скажи, какое?

– Я не хочу, чтобы потом мне было плохо от того, что ты не со мной.

– А ты не влюбляйся. Тогда не будет плохо.

– Ты хочешь, чтобы я осталась к тебе равнодушной? Переспала с тобой чисто механически?

– Нет, я так не хочу.

– Не испытывая ничего, просто технически, ради галочки?

– Нет, нет.

– Тогда возьми себе проститутку. Так честнее будет.

– Нет! Я так не хочу!

– А как ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты влюбилась. Но чуть-чуть. А ты не можешь влюбиться, но не очень сильно?

– Нет. Извини. Здесь – либо влюбиться, либо не влюбляться. Одно из двух. Мы не на рынке: любовь не измеряется в граммах. Если я влюбилась, неси за меня ответственность, будь добр. Если не готов – не трогай меня.

***

– Ну почему, почему, почему я всё время должен нести за кого-то ответственность? – возопит через год один мой знакомец, рассказывая о только что начавшемся своём романе, – Ты знаешь, сколько этой ответственности я несу по жизни? Я устал, я ни за кого не хочу больше отвечать.

– Ты должен отвечать за свои поступки. Никто тебя от этой ответственности не избавит.

– Ну, за какие поступки? У нас была-то с ней пока всего одна ночь! За что я должен отвечать?

– За то, чтобы человеку, который пошёл за тобой, не было плохо.

– Да, – неожиданно соглашается он, – я должен за это отвечать. За это должен отвечать каждый.

Такое кино

– Катя, что ты будешь делать в выходной день? – спрашивает меня Иван во время перерыва.

– Спать буду. У меня за две недели образовался недосып как за целый год.

– А потом?

– Потом – не знаю.

Улыбаюсь ему.

– Приезжай ко мне, – предлагает Иван, – посидим, поболтаем. Я тебе какой-нибудь фильм хороший поставлю.

– Тогда, может, лучше сходим в кино?

– Хочешь в кино? Хорошо, давай в кино.

В выходной день я сплю до полудня. Проснувшись, жду звонка. Звонка нет. Прождав часа три, сама набираю его номер. Он не отвечает. Еще часа три жду, что он перезвонит.

Он перезванивает через четыре. Страшно извиняется: весь день спал.

Кино? Хочешь в кино? Ну, пойдём.

Я смотрю на часы: семь вечера. Пока соберусь – будет восемь. Час – в пути. Надо найти хороший фильм на девять вечера. В одиннадцать он закончится. Час – в пути. В двенадцать я дома. Завтра – на работу. Нет, в кино уже поздно.

– Приезжай ко мне, – говорит Иван, – чёрт с ним, с кино. Пожалуйста, приезжай. Я затоплю камин. Что ты пьешь? Вино? Налью тебе вина. Мы просто посидим. Мне это очень нужно.

В голове у меня сумбур. Если ехать – значит, оставаться. Просто так мы не посидим, это ясно. Если оставаться – значит, делать шаг. Делать шаг – я не готова. Я не знаю, что там дальше за этим шагом, женатым и с двумя детьми. Обрыв?

– Нет, Ванечка, я все-таки не поеду. Поздно.

– Приезжай, прошу тебя, приезжай.

Мы препираемся еще минут пять. Он уговаривает, я пытаюсь удержать равновесие. Он уговаривает. Я побеждаю. Кладу трубку. Никуда не еду.

И думаю: а почему?

Потому что боюсь.

Вспоминаю один из самых важных и ярких романов в своей жизни. С очень известным человеком. В два раза старше меня. Там тоже было страшно делать шаг. Я сделала. Пожалела об этом хоть на секунду? Нет. Потому что это был один из самых важных и ярких романов в моей жизни. Быть может, не надо бояться?

Думала-гадала, но в глубине души понимала: от меня уже тут мало что зависит.

Я в игре по самую маковку, мне уже не выпрыгнуть.

И закрутилось.

Мы ходим по театру как ни в чём не бывало. Но между нами теперь – невидимый провод, по которому бежит электричество. Когда встречаются глаза – загорается лампочка.

Ток бежит от одного к другому, и легкие разряды прорезают воздух.

Далеко не разойтись – провод не растягивается – сразу возвращаешься обратно, боишься потерять подпитку. Оборачиваешься, а там – глаза. И лампочка включается.

Были еще какие-то люди. Администраторы, техники, осветители, декораторы, гримеры, костюмеры, художники, актеры и актрисы, режиссёр Андрей, московская знаменитость. Немало было людей вокруг. Но все они уже не играли никакой роли.

– Когда возвращается Ира? – спрашиваю у Ивана.

– Через два месяца.

Значит, моему новому роману отпущено два месяца. Ну что ж, не так уж и мало.

Знаменитость

Режиссёр Андрей продолжает стрелять в меня глазами. Но выстрелы его теперь не достигают цели. Какой мне теперь режиссёр Андрей? Куда мне теперь режиссёр Андрей? Он, чувствуя охлаждение, усиливает атаку. Мне это мешает. Меня раздражает, что он все время норовит втиснуться между мной и Иваном. Отойдите, режиссёр Андрей, не видите – вы лишний?

Лишний и московская знаменитость. Он постоянно отвлекает меня от основной темы – Ивана. Требует внимания, капризничает, ругается по пустякам. Знаменитость, успокойтесь уже. Вы здесь – самый главный, вы здесь – самый талантливый. Не мешайте мне, пожалуйста, роман крутить.

Знаменитость – и вправду – талант. В совместных сценах он делает Ивана как мальчишку. Органичный как кошка, смотришь, как он играет – и чувство восторга захватывает. Легко, непринуждённо – выходит человек на сцену – и моментально становится другим. Иван долго мучается, хмурится, ходит из угла в угол, пытаясь сосредоточиться, ищет зерно. Знаменитость зерна не ищет, знаменитость – сам есть зерно.

Когда он на сцене, кажется, от него идет свет.

Биополе какое-то создается, новая энергия. Уникальный случай.

– Аня, – говорю я по телефону подружке Аньке, – я тринадцать лет работаю с актерами, дружу с ними, общаюсь, наблюдаю, хожу на спектакли… Я видела самых разных – от Машкова до Абдулова, от Хабенского до Джигарханяна. Но такого я никогда не встречала. Это самый талантливый человек из всех, кого я знаю. Я готова под этими словами подписаться. И этот талант он абсолютно видимый, ощущаемый, кажется, его можно даже потрогать…

Я подхожу к нему, когда он выходит со сцены. Я его немножко побаиваюсь, потому что знаменитость – человек непредсказуемый, настроение у него летает как качели, вверх-вниз, может и по голове ненароком вдарить.

Я побаиваюсь, и потому с трудом подбираю слова:

– Знаете… Я хотела вам сказать, что вы – супер. Честное слово. Вот смотришь, что вы делаете, и понимаешь: это просто здорово. И хочется потом подойти, и погладить вас… чтобы вам хорошо было…

Робко глажу его по рукаву театрального пальто.

– Просто погладить вот так, прикоснуться к таланту…

Улыбаюсь.

Смотрит на меня, вижу, что доволен. Это хорошо. Потому что я искренна.

Знаменитости – 50 лет. У него жена и двое детей. Что же у вас у всех по двое-то, сговорились?

Знаменитость – ростом с меня, худенький, кепочку на самый лоб надвигает, глаза из-под нее бегают по сторонам, быстро сканируя окружающих. Подходящее слово – «шустрый». Похож на небольшого норного зверька. Говорит быстро, сквозь зубы, неразборчиво. Ощущение, что язык у него гуляет сам по себе, живет отдельной жизнью. Понять из всего, что говорит, можно процентов двадцать. От этого необычайно внимательно слушаешь. Каждый раз при разговоре задаюсь вопросом: почему он так? Не знать, что большую часть из сказанного мне просто не разобрать, он не может. И ведь умеет же говорить по-другому: на сцене, как и в кино, вся эта невнятность исчезает. Единственный ответ, который приходит на ум: ему плевать. Плевать слышит его кто-нибудь, понимает ли. Он – говорит. Понимать – не его задача. Ради тебя он стараться и выговаривать согласные не намерен, велика честь. Ну, на то он и знаменитость.

Его амплуа – целая вереница всевозможных мерзавцев. Что-то знает он про них такое, что позволяет ему делать их особо изощрёнными. Уникальными подлюгами, от которых мороз по коже. Прищуром глаз, изгибом брови, особой интонацией. Все настолько тонко, на полутонах, изысканно точно делается, что сыгранные злодеи народом любимы больше, чем побеждающие их герои.

Злодеев много, злодеи – все разные. Сыгранные чудаки и неврастеники в этой веренице меркнут, в силу своего малого количества. Хочется из противоречия прикинуть на него что-то совсем иное, на первый взгляд вообще несвойственное. Трудно представить его героем-любовником: внешность не романтическая. Так написать бы ему какую-нибудь серьезную драму, трагическую любовь маленького человека, такую, чтобы на разрыв. Без всяких там чудачеств и комедийных ноток. Ну, или хотя бы загнать в какой-нибудь «Осенний марафон», пусть бегает от жены к любовнице, разрываясь между чувством и совестью… Вот что я ему написала бы, думаю. Он бы здорово это сыграл.

Знаменитость и Иван

Знаменитость представляет для меня чисто экспериментальный интерес. Я пытаюсь нащупать – пока вслепую – что за фрукт. Умён или нет, глубокий или плоский, смешной или пошлый, откуда – все эти капризы, перепады настроения, от внутреннего надлома или от плохого воспитания. Иногда бывает резок, иногда кричит, выплёвывая слова. Иногда на него находит благодушие. За талант прощается многое. Бездарность – никому неинтересна, даже если все буквы выговаривает и ведёт себя адекватно. А тут – как с маленьким: хочется ему поворчать – пусть поворчит, ничего, мы бурю переждём, а там гляди – снова солнышко.

Ну, солнышко – это сильно сказано: тишина, безветрие – и то хорошо.

Знаменитость с Иваном – работают давно. Вместе снимались, вместе премии за фильмы получали, вместе в антрепризе играют, теперь вот – «Чайку» вместе репетируют.

– Ты на него не сердись, если что – шепчет мне Иван, – он не такой простой как кажется.

Лично мне он может казаться каким угодно, только не простым. Но желание Ивана объяснить мне знаменитость, как бы извиняясь за него, меня умиляет.

Иван подшучивает: мол, знаменитость ко мне неравнодушен. Я смеюсь: да нет, ты все перепутал, неравнодушен ко мне режиссёр Андрей, знаменитости на меня плевать. Уж я-то понимаю в этом что-то, я же читаю посылаемые мне сигналы.

Знаменитость меня намного старше, большая часть волос на голове утеряна, ростом не высок, не плечист, не брутален. Интерес у меня к нему – сугубо личностный. Женская заинтересованность – тут и мимо не проходила.

Недели через две после знакомства он учит меня разговаривать с ним «на ты». Пытается сократить дистанцию. Мне это сокращение – ни к чему. Я в дружбу к известным и богатым не набиваюсь, мне такое самоутверждение не нужно.

Знаменитость пишет мне сообщение:

«А что это ты мне все время „выкаешь“? Может, хватит уже, а?»

Я отвечаю:

«Исключительно из глубокого уважения. И во избежание фамильярности».

Я фамильярность как явление презираю. С чего это я с человеком – не равным мне ни по статусу, ни по возрасту – буду общаться запросто, по-приятельски? Меня тошнит, когда кто-нибудь из осветителей, звуковиков, монтировщиков вставляет в разговорах: «А, Мишка Боярский? Нормальный такой чел, я с ним работал…»

«Разницу в возрасте хочешь подчеркнуть?» – пишет мне знаменитость.

Я смеюсь. Но «на ты» еще несколько дней не могу перейти. И за каждое «вы» получаю от него щелчок. С трудом себя пересиливая, говорю ему «ты»:

«У тебя все хорошо?» «Может, кофе тебе принести?»

И каждый раз меня передёргивает.

Мне преодоление этого барьера совсем неинтересно.

Моя заинтересованность – Иван. Каждый вечер, когда мы расстаёмся после репетиции, мне жаль, что закончился день. Он целует меня на прощание, и я думаю: как хорошо, что мы завтра снова увидимся. Каждый вечер он говорит мне: не забудь меня разбудить, Катюша. Каждое утро я звоню и говорю ему: доброе утро, Ванечка…

Он дотрагивается до моей руки и смотрит в глаза.

Господи, я и в восемьдесят лет буду покупаться на эти дешёвые трюки, если найдется какой-нибудь желающий их на мне проверять!

Отступать некуда

Я еду в метро после репетиции. Мне не хватило дня, проведённого с Иваном. Мне нужно больше. Больше нельзя? Больше, нельзя. Вернётся жена, приедут дети. Я влечу в этот утёс своей распахнутой грудью и опаду вниз ошалевшей от боли птицей.

Я это знаю. Но два месяца у меня есть. Я целый год жила без любви. Мужчины, которые у меня ночевали, были случайны и мне не нужны. Я целовалась с ними и думала: что бы такого поделать завтра, чем бы развеять скуку?

Я боялась, что по-другому уже не будет.

Два месяца любви. «Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец! Слава безумцам, которые живут себе так, будто они бессмертны!»

Мне очень хочется послать ему сообщение. Не по работе, просто написать что-нибудь теплое, чтобы он лишний раз подумал обо мне. Я торможу себя: нет.

Нельзя.

Прихожу домой. От усталости падаю. Сил не хватает даже ужин себе приду

мать.

Насыпаю корм коту в миску. Жую кусок хлеба, чтобы избавиться от голода.

Держу в руках телефон: написать или нет? Нет.

Дисплей в моих руках светится входящим сообщением: Иван.

«Катюша, ты в городе или уехала уже?»

Сердце выпрыгивает из груди.

«Дома. Котика кормлю. А ты как, согрелся?»

Весь день его знобило. После репетиции собирался пойти в баню с друзьями.

«Нет. И в баню почему-то не пошел».

«Почему?»

«Честно?»

«Только честно». Ставлю смайлик.

«Хочу, чтобы ты приехала, разбудила поцелуем, сделала кофе. Тогда, может, согреюсь».

Пауза. Я сижу, не двигаясь, пытаюсь взять себя в руки. Сердце колотится. Набираю текст.

«Я не смогу тебя завтра разбудить: мне в театре надо быть на час раньше».

Тут же приходит ответ.

«Давай я тебя заберу».

Точно понимаю уже, что не поеду. Нельзя. Нереально. Пишу:

«Ванечка, мне вставать завтра очень рано».

«Приезжай. До театра от меня ближе. Согрею, сделаю массаж. Обещаю холить и лелеять. Одни плюсы».

Я молчу.

Он ждет.

Я молчу.

Через десять минут:

«Давай я тебя заберу».

Не отвечаю. Дальше – тишина.

Ложусь спать. В полудрёме слышу звук входящего смс. Как лунатик с полузакрытыми глазами встаю, иду на ощупь, спотыкаясь в темноте, в другую комнату, где оставила телефон, читаю от него сообщение:

«Прости, не хочу стоять в очереди среди твоих поклонников. Хотя ничем от них уже не отличаюсь».

Улыбаюсь. Кладу телефон. Иду спать.

***

На следующий день ведем себя, как ни в чем не бывало. Только чертики в глазах пляшут. Ближе к вечеру захожу к нему в гримёрку.

– Ваня, зовут на сцену.

Он закрывает за мной дверь. Стоим друг напротив друга в полутьме комнаты. Близко.

– Идём?

Он, глаза в глаза:

– А поцелуешь?

Пауза. Глаза в глаза.

Я делаю шаг.

Целую его в губы.

Он обнимает меня, я обнимаю его. Стоим, целуемся самозабвенно.

Слышно, как по трансляции в коридоре объявляют:

«Иван Кузнецов. Нам нужен Иван Кузнецов. Катя, где Иван? Он нужен на сцене!»

Я, пытаясь от него оторваться:

– Ваня, зовут, надо идти…

Он:

– Сейчас…

Целуемся. Я, решительно:

– Надо…

– Идем.

Смотрит на меня. Глаза сумасшедшие.

Я открываю дверь. Идём вместе по коридору, на сцену.

Конец репетиции. Все расходятся по гримёркам. Иван переоделся, стоит в коридоре. Я прохожу мимо. За мной – водитель Ивана, Лёня:

– Иван, машина стоит во дворе. Можем ехать.

Иван смотрит на меня, останавливает. Кивает Лене:

– Лёнь, ты иди пока. Мы тут с Катей еще пару вопросов должны решить.

Лёня послушно уходит по коридору. Иван за руку тащит меня в свою гримёрку, я не сопротивляюсь.

Заходим. Закрывает дверь. Не включая свет, целуемся в темноте.

Целуемся.

Целуемся.

Целуемся.

– Поехали ко мне, прямо сейчас. Я отпущу Лёню, возьмем такси…

Я из последних сил приказываю себе: «держись!».

– Я не могу, Ваня. Честно, не могу.

Поцелуй.

– Мне надо домой.

Поцелуй.

– У меня там кот.

– Давай сначала к тебе, потом ко мне…

– Я на Просвете живу, это час туда, час обратно… Поздно будет совсем.

– Когда ты ко мне приедешь?

– В выходной.

– Значит, послезавтра.

– Значит, послезавтра.

Дверь распахивается, мы отлетаем друг от друга. В дверях стоит Юля, костюмер, с фраком наперевес:

– Ой, я думала, Ваня, ты уже уехал, – замечая меня, – а чего это вы в темноте сидите?

– Лампочки перегорели… – отвечаю.

Выхожу в коридор. Слышу за спиной Юлин голос:

– Лампочки перегорели? Так надо электрику сказать…

Я иду от метро до дома под проливным дождем. Зонта нет. Мокрая насквозь. До краев наполненная счастьем.

Разбудить поцелуем

Наутро проснулась с жесточайшей простудой. Глаза слезятся, из носа текут ручьи. Набираю целые карманы салфеток.

Главная проблема: как я с ним сегодня целоваться буду?

Утром в театре Ивана нет. Все ждут. Ищут, звонят. Бесполезно, одни длинные гудки в трубке. Начали репетицию без него.

Через час, когда стало понятно, что без него не обойтись, ко мне подошел администратор:

– Кать, надо ехать будить Ваню.

– Это как?

– У Лёни, водителя, есть ключи. Ваня ему сам дал на случай, если его будет не добудиться.

– Так пусть Лёня зайдет и разбудит.

– Лёня зашел. Ваня его не слушает. Не хочет просыпаться.

– Как это не хочет?

– «Сейчас, сейчас», – говорит, и дальше спит. Бухал, видимо, всю ночь.

– А от меня ты что хочешь?

– Съезди, разбуди ты. У тебя получится.

Хорошо. Я даже не спрашиваю, почему у Лёни не получается, а у меня получится. Я быстро соглашаюсь.

– Дай мне машину.

– Она во дворе. Ждет тебя.

Выхожу во двор, сажусь в машину к водителю директора, едем к Ивану.

Приезжаем. У подъезда спит Лёня в машине. Я стучу ему по стеклу, он просыпается, выходит.

Вместе с ним мы заходим в огромный подъезд старинного дома. Поднимаемся на лифте. Лёня оправдывается:

– Я его будил, но ты пойми, я ведь тоже не могу там как-то резко… Я вообще-то по другому профилю.

– Совсем просыпаться не хочет?

– Совсем.

Подходим к квартире. Лёня достает из кармана ключи, открывает дверь.

Я прохожу, оборачиваюсь на него:

– Вы идите, Лёня, я сама…

– Хорошо, я в машине жду.

Лёня уходит.

Я оглядываюсь по сторонам.

Огромный коридор, уводящий вглубь квартиры. Гигантский зеркальный шкаф. Я снимаю обувь. Иду босиком по холодной плитке.

Заглядываю в гостиную, которая попадается на пути. Таких больших комнат в жилых квартирах я еще не видела. Метров пятьдесят, не меньше. Камин в стене. Раскинувший ветвями фикус на полу. Два кресла. Стеклянный столик с недопитой бутылкой коньяка. Все остальное пространство в коробках. Больших и маленьких, наставленных, взгромождённых друг на друга.

Холодно. Темно. Почему-то сыро.

Ивана тут нет.

Иду по коридору дальше. Сворачиваю направо.

Спальня.

На большой кровати спит в одежде, спрятав лицо в подушку. Осторожно сажусь рядом, на краешек. Глажу его по спутанным волосам. Поворачивает ко мне лицо, но продолжает спать. Откликается на ласку.

Я – тихо-тихо – целую его в губы.

– Ваня, вставай…

Открывает глаза. Увидев меня, подскакивает от неожиданности.

– Ты! Здесь! Ты как?

Обнимает, утыкается лицом мне в плечо.

Сидим так около минуты. Потом отодвигается, смотрит в глаза:

– Как ты здесь оказалась?

– Я приехала из театра. Меня послали с важным поручением тебя разбудить. Лёня будил-будил, ты не просыпался…

– Прямо из театра приехала?

– Ну да, прямо из театра.

– Бр-р-р-р!

Он пытается прийти в себя.

– Давай, Ванечка, умываться, чистить зубы и поехали.

– Да! – подскакивает с кровати – Поехали!

– А умыться?

– Так я уже умывался! Лёня, когда будил, просто я спать опять завалился…

Выходим с ним в коридор.

– Ты квартиру видела?

– Да я особо не смотрела.

– Ну, ладно, я тебе потом её покажу.

Замечает мои сапоги, стоящие в коридоре.

– Ты снимала обувь? Зачем? Здесь так грязно… так давно никто не убирался… Надо уезжать с этой квартиры. Плохо здесь.

Выходим с ним на лестницу. Заходим в лифт. Целует меня в губы.

У меня заложен нос, я делаю резкий вдох. Он отодвигается:

– Что такое?

– Я простужена. Вдрызг. Не боишься заразиться?

– Не боюсь. Я тоже простужен.

Целует меня. Двери лифта раскрываются. Мы выходим на улицу.

Пока мы едем до театра, Иван спит на заднем сидении.

Приезжаем. Никто ему слова не говорит: одевается, гримируется, выходит на сцену.

Вижу, как ему плохо. Глаза отсутствующие, руки дрожат, озноб перетряхивает плечи. А ведь надо ещё и текст какой-то произносить. И реакции какие-то отыгрывать.

Ловит меня в темноте за сценой, воспользовавшись минутной паузой:

– Катя, мне срочно нужно водки выпить. Мне плохо. Очень.

– Вижу, Ванечка, но где же я водку найду?

– Найди. Мне очень нужно. Буквально сто грамм.

Иду к декораторам:

– Ребята, у вас водки нет? Сто грамм всего нужно…

– Похмелье, Катенька?

– Да ну вас, я серьезно! Очень надо!

– Откуда? Сухие сидим третий день…

– А где достать можно?

– Зайди к монтировщикам.

Иду к монтировщикам.

– Ребята, сто грамм водки нужно позарез! Достаньте, а?

– А в магазинах что, уже не продаётся?

– Да мне из театра не выйти, я всё-таки работаю, как ни странно…

– И что, без сугрева уже не работается?

– Это не мне.

– А, бедолаге синему?

– Он не бедолага. Подумаешь, с кем не бывает.

– С кем не бывает, только не с ним. Каждое утро у него бывает. На, для болящего не жалко.

Протягивают мне бутылку, на донышке плещутся остатки.

– Спасибо большое, вы очень выручили!

– Куда ты по театру с бутылкой? На вон, пакет возьми!

– Ой, спасибо большое, честное слово, очень помогли!

Иду по театру с бутылкой, завёрнутой в пакет. Чувствую себя шахидкой, проносящей бомбу в салон самолета. Захожу в его гримёрку, открываю тумбочку, ставлю бутылку на полку. Закрываю. Выхожу.

Иду на сцену, он стоит за кулисой, стаканчик кофе пляшет в руках.

Подхожу, говорю тихо:

– У тебя в гримёрной, в тумбочке.

– Спасибо.

Горячая благодарность в глазах, легкое касание руки, быстро уходит в сторону гримёрной.

Вот такая теперь у меня любовь.

Не думай, а прыгай

На следующий день – выходной.

Мне нужно успеть переделать тысячу дел, в том числе доехать на велосипеде до подружки Аньки, отдать ей ключи от квартиры, чтобы вечером она пришла ночевать к моему коту: меня ведь не будет.

Кот сходит с ума от моей работы: сидит один дома по четырнадцать часов. Когда я прихожу, он ходит за мной следом и кричит, а у меня разрывается сердце, но нет сил даже погладить его лишний раз. Я не могу оставить его одного больше чем на сутки.

Я прошу Аньку приехать к нему: у меня любовь.

Все последние дни я хожу такая шальная, что в редкие минуты возвращения к реальности удивляюсь, насколько она идет вразрез с моим существованием в ней.

Приезжая к дому Аньки в тридцать второй раз в своей жизни, я вдруг включаюсь, что забыла, где она живет.

Кружу на велике по дворам, не могу найти ее дом.

Понимаю, что голова моя болеет всерьёз, потому что и дворы эти, и Анькин дом, я знаю преотлично.

Наконец, созвонившись с ней и получив конкретные инструкции, выруливаю к нужному месту. Отдаю ключи, объясняю про замки.

Анька смотрит на меня:

– Сама на себя не похожа. Студентка какая-то на велике…

Я даже не улыбаюсь, настолько всё происходящее кажется мне серьёзным.

Почему?

Потому что понимаю: делаю шаг в пропасть. Падать – долго, возможно, с кайфом, с иллюзией полета, но разбиваться о землю – придётся. Будет больно, дышать не смогу. Плевать. Я делаю шаг.

«Только о двух вещах мы будем жалеть на смертном одре. Что мало любили и мало путешествовали».

Марк Твен.

***

Мы созваниваемся, Иван говорит мне:

– Катюша, бери такси. Так будет быстрее. Приезжай в центр, к отелю «Новый Свет», я тебя встречу, мы пообедаем. Здесь прекрасная кухня.

– Хорошо.

– Позвони мне минут за десять как будешь подъезжать, я выйду к тебе.

– Хорошо.

Вызываю по телефону такси. Насыпаю коту в миску двойное количество корма, проверяю воду: вдруг Анька забудет и не придет к нему? Или не сможет открыть дверь? Или случится что-то ещё, и мой котяра, моя барбацуца, останется один. По крайней мере, голодать не будет…

Я еду в такси. Я нервничаю. В очередной раз напоминаю водителю:

– Вы мне только не забудьте за десять минут сказать, что мы подъезжаем…

Украдкой от него смотрюсь в зеркало: хороша ли? Подкрашиваю губы.

– Через десять минут будем.

Я набираю номер:

– Я подъезжаю. Буду через десять минут.

– Понял тебя, Катюша. Жду.

Подъезжаем через три минуты. Иван уже стоит на улице, тревожно высматривает мою машину.

Вот так просто, стоит на дороге кинозвезда, лауреат госпремии, мечта школьниц и студенток, ждёт, когда я приеду.

Замечает. Подбегает. Спешит, чтобы я не успела достать кошелек:

– Сколько?

– Пятьсот рублей.

– Спасибо.

Дает водителю семьсот.

Подает мне руку. Я выхожу из машины, падают все мои сумки, пакет с бумагами, пьесой, документами, завтра же мне на работу, все так нелепо, неловко, я ведь королевой должна к нему приехать, а не менеджером с бумажками.

– Ух ты, сколько у тебя всего…

Чувствую себя тёткой с кошёлками.

Идём в гостиницу. Проходим холл с администраторами:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте.

Сияющие улыбки. Только меня они все тут и ждали.

Гостиница маленькая, почти домашняя. Но очень дорогая.

Иван проводит меня на террасу, где размещена часть ресторана. Потолок и стены из стекла, диковинные пальмы, комната залита предзакатным солнцем, не хватает только пения заморских птиц.

– Пообедаем здесь, ты не против?

– Нет, конечно, здесь хорошо.

Кроме нас в зале никого нет. Садимся. Девушка с лицом фотомодели несет меню. Вторая фотомодель приносит пледы: на террасе не топят. Иван заботливо меня укрывает. Листаю меню: цены заоблачные. Заказываю какой-то несусветный салат, бокал вина, Иван просит принести ему пельмени…

Пока нет еды, ведёт меня по гостинице, показывает причудливые интерьеры.

Все очень дорого, сделано с отменным вкусом.

Каждый маленький зал – отдельная страна, со своей стилистикой, красками, полутонами. Вот Италия, дальше – Англия, Германия, Испания…

– Нравится?

– Очень!

– Я здесь часто бываю. Мы тут жили два месяца, когда с квартиры на квартиру переезжали.

Про себя думаю: неплохо вы жили…

– Меня тут все знают, я часто сюда обедать приезжаю…

Возвращаемся за столик. Садимся рядом.

Вместо несусветного салата мне приносят много-много травы в тарелке, слегка приправленной креветками и черри.

Сижу, пережёвываю траву.

Запиваю вином. Иван смотрит на меня, глаза – светятся.

Тянусь к нему сама, он меня целует.

Целоваться неудобно: официантки-фотомодели мимо шарятся.

Обнимает меня, сидим как престарелые супруги на пенсии: в клетчатых пледах, обнявшись, с видом на природу.

Неожиданно стало не о чем говорить друг с другом.

Какие-то натяжки возникают.

Рассказывает мне что-то.

Не понимаю ничего.

Думаю про другое.

Киваю и улыбаюсь.

Давай, уедем ото всех

– Давай уедем на день раньше? – говорит мне Иван.

Через несколько дней мы едем на гастроли в Череповец. Везем антрепризу, спектакль режиссёра Андрея, который Иван со знаменитостью играют уже несколько лет.

Помреж, ведущая эту постановку, неожиданно слиняла в Таиланд. Ещё две недели назад ко мне подошел продюсер спектакля и попросил ее заменить.

Я согласилась.

– Зачем – на день раньше? – спрашиваю я Ивана.

– Сбежим от всех. Только вдвоем. Поедем на моей машине.

– А как я это объясню директору?

– Никак. Мы никому не скажем.

– А где мы ночевать будем? Гостиницу нам раньше не дадут.

– Мы сами снимем номер. Соглашайся, устроим своё небольшое путешествие.

Своё путешествие. Я и Иван. Сутки вместе. Мне снится всё это, что ли?

– Хорошо, – улыбаюсь ему, – поехали.

Он целует меня.

Любовь, болезнь и новые трудности

Расплатившись за обед, выходим на улицу.

Оба простужены до соплей.

Течёт из всех щелей, хлюпаем, сморкаемся, пытаясь делать это как можно незаметнее.

– Знаешь, куда мы теперь поедем?

– Куда?

– В аптеку. Купим нам с тобой лекарства.

Не такая уж плохая мысль, думаю я. Очень даже романтично.

В аптеке девушка-провизор тут же обалдевает от присутствия звезды. Теряется, роняет медикаменты, всё время возвращается глазами: действительно, он?

Иван покупает нам лекарства: капли от насморка, перцовый пластырь, таблетки, порошки, сироп от кашля, леденцы, микстуры… Все в двойном количестве.

Я пытаюсь сопротивляться: куда мне столько? – Бери, лишними не будут.

Получив деньги, аптекарша, краснея, просит автограф.

Иван улыбается: лишний рубль в его копилку.

Едем к нему домой.

Я сижу в его белом джипе и чувствую себя супер-женщиной. С целым пакетом лекарств в руках и кинозвездой на соседнем сидении.

Еще бы высморкаться как следует…

Квартиру, в которой я уже была, теперь мне показывают вдумчиво и подробно.

Огромная, бессмысленная, холодная площадь. Как здесь можно было жить два года? Только уезжая со съемок на гастроли и с гастролей на съемки. Успокаиваю себя тем, что разгуливаю не по семейному гнезду, а по уже оставленному жилищу.

В какой-то момент Иван меня обнимает, разворачивает к себе.

Глаза в глаза.

Губы в губы.

Сшибая попадающиеся на пути коробки, мы движемся к спальне.

Мне неловко, как всегда это бывает в первый раз. Я преодолеваю застенчивость.

В моих действиях больше механики, чем чувства.

Он что-то прекрасное шепчет мне на ухо, я улыбаюсь.

И тем не менее, неловко.

Даже сейчас, когда вспоминаю.

Ближе к утру просыпаюсь от того, что его колотит. Просто трясёт в ознобе рядом со мной. Осторожно целую его лицо, оно мокрое, точно его поливали из лейки. Он не просыпается.

Иду на кухню, ставлю чайник, размешиваю в чашке лекарство, остужаю, несу в спальню. Бужу его, прошу выпить.

Пьёт как ребенок, потому что надо, потому что сказали, пообещали, что станет легче.

Пьёт и через секунду засыпает. Проваливается в небытие.

Через два часа звонит будильник.

Встаю, иду под душ, выхожу, одеваюсь, крашусь, иду на кухню. В холодильнике – бутылка водки и черствая горбушка хлеба. Не густо. Нахожу на полках пачку кофе, сахар, чашки. Не пропадём. Варю кофе в кастрюльке.

Потом возвращаюсь к нему. Бужу осторожно, боясь испугать спросонья.

– Ванечка, вставай, милый. Пора в театр.

Открывает глаза. Глаза больные.

– Я сделала кофе. Есть у тебя нечего, позавтракаем в театре.

– Хорошо.

Глажу его тихонько по плечу. Какая страсть? Только нежность…

– Как ты себя чувствуешь?

– Я сейчас встану.

– Может, отменим репетицию? Ты заболел…

– Нельзя. Я сейчас встану.

Встаёт. Идёт в душ.

Пьём кофе на кухне. Молчим. Тягостно.

Вызываем мне такси.

За Ваней заедет Лёня. Мы должны приехать в театр на разных машинах.

Уезжаю раньше. Целую его:

– Увидимся через двадцать минут.

– Увидимся.

Выхожу из квартиры.

Тревожно

Выхожу и понимаю: меня саму колотит в ознобе. Только не из-за простуды, а из-за осознания: случилось. Ну-ну. Шаг сделан. Звоню Аньке. Кричу ей, сонной, в трубку:

– Попадос! Аня… По-па-дос!

Она подскакивает в моей кровати:

– Что случилось?

– Все случилось! Я влюбилась, дура!

– Сама дура, я испугалась! Разве так можно? Девять утра…

– Я и говорю, что я дура! Ужасная дура, но как прекрасно, Анька, хоть иногда позволить себе быть ужасной дурой…

…

Весь день ему плохо. Я готовлю для него горячий чай, растворяю порошки от простуды, напоминаю, что пора пить таблетки…

Сегодня они репетируют сцену объяснения в любви с Ниной Заречной. Нину играет молодая симпатичная актриса. Меня примиряет с ней то, что она – замужем и любит своего мужа.

Актриса и сама по себе недурна, но над ней работает целая команда профессионалов. Её одевают в чудесное платье, два часа укладывают волосы, штукатурят щеки и красят глаза… А ты тут носишься целый день взмыленной лошадью по коридорам, в зеркало-то взглянуть некогда, а надо держать конкуренцию. Это что, честно?

Как он плачет на сцене от любви к ней! Прямо сердце разрывается. От ревности. Что это он разыгрался сегодня? Никак из-за температуры?

Вот надо же, чтобы такая сцена репетировалась после первой нашей с ним ночи! А на меня он сегодня почти не смотрит…

На меня смотрит московская знаменитость:

– Что-то ты сегодня грустная какая-то, да?

Надо же, заговорил человеческим голосом, заметил кого-то рядом с собой…

– Да, поругалась с начальством…

– Вот я и вижу: что-то с тобой не то…

С благодарностью смотрю на знаменитость.

Это важно, когда рядом кто-то чувствует, что с тобой происходит.

Вечером разъезжаемся по домам. Сталкиваемся с Иваном в коридоре.

– Ну ты как?

– До дома бы доехать…

Ранним утром у него самолёт. Улетает на съёмки в Москву, завтра его не будет.

– Держись, давай. Не проспи завтра, а то не улетишь…

– Я уже попросил Лёню, чтобы он меня растолкал…

– Ну, ладно, пока.

– Пока.

Сухо целует меня в щёку.

Я слегка раздосадована. Во-первых, что с собой не позвал. Во-вторых, что в щёку поцеловал, а не в губы. И вообще, попрощался не так как нужно. Плохо попрощался.

Но он болеет. Что с него взять.

Отпустите, у меня любовь

Возвращаюсь домой поздно вечером, застаю у себя дома Аньку. Открываю бутылку вина, меня трясёт, мне надо выплеснуть всё то, что во мне накопилось за прошедшие сутки.

Анька вина не пьёт. Она сидит на кухне, за столом, напротив, и меня слушает.

Я говорю, говорю, говорю, я просто фонтанирую эмоциями. Останавливаюсь, когда вино у меня заканчивается. Я выпила всю бутылку.

– Анька, – кричу, – мне надо ехать к нему! Он там сейчас один в этой страшной, холодной квартире! Он больной! Ему надо, чтобы рядом с ним был кто-то! Я поеду!

Анька останавливает меня:

– Ну куда ты, в ночь? На часы посмотри…

– Я поеду! Просто буду рядом! Нельзя, чтобы больной человек оставался один! У него температура 39!

– Никуда тебе ехать не надо. Когда человек болеет, ему меньше всего нужно, чтобы рядом с ним крутился кто-то, требующий внимания…

– А я не буду требовать внимания, – почти прошу её я, – я просто рядом полежу… Вдруг ему плохо станет?

– Успокойся уже. Сама спать ложись. Смотри, сколько времени, а у него самолёт завтра рано, дай ему выспаться…

Я даю ей уговорить себя, а ему даю выспаться.

Я никуда не еду.

Хотя, если бы поехала, может, всё было бы по-другому?

Нет. По-другому бы не было.

На следующий день его нет в театре.

День пустой. Он мне звонит из Москвы:

– Как ты, Катюша?

Я расцветаю. Как яблоня с грушей вместе взятые.

– Скучно тут без тебя…

Смеётся.

– Завтра вернусь.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ты знаешь, лучше. Лёня меня сегодня еле разбудил, я чуть на самолёт не опоздал, но к счастью успел…

– Я вот так и знала, что это будет нелегко. Что с температурой?

– Температура в норме.

– Как там погода?

– Погода чудесная. Как твои дела?

– Дела мои прекрасны. Жду тебя, возвращайся скорее.

– Завтра буду.

Молчим.

– Целую тебя нежно, меня в кадр зовут.

– И я тебя целую.

– До завтра.

– До завтра.

Завтра

Назавтра я лечу на работу как на крыльях

Вот я вхожу в метро, до Ивана мне еще сорок минут.

Вот я еду в вагоне, смотрю на хмурые лица вокруг, и внутри у меня всё поёт: до Ивана двадцать девять минут.

Иду по улице, солнце мне светит в глаза, я щурюсь: до Ивана мне пять минут по проспекту и две минуты коридоров.

Я захожу в театр. Прохожу мимо вахты, иду через зрительское фойе, поднимаюсь по лестнице, бегу по коридору.

Первая, кого я вижу на своём пути – Ира Дмитриева, его жена.

Стоп. Всё внутри меня падает. Я дервенею.

Она дежурно улыбается:

– Здравствуйте.

Я тоже улыбаюсь:

– Здравствуйте.

В нашем театре принято здороваться с незнакомыми людьми. Как и в любом другом театре, наверное.

Из гримёрки выходит Иван. Смотрит на меня с испугом. Чуть-чуть заикается.

– В-в-вот, хотел вас познакомить. Это – Ира, это – Катя…

– Очень приятно.

– Мне тоже.

Я улыбаюсь из последних сил, быстро ухожу вперёд.

Пристрелите меня кто-нибудь…

Какого чёрта, какого чёрта… ее же ещё два месяца здесь быть не должно…

Встречаю на пути своем водителя Лёню.

– Лёня, а откуда здесь Ира взялась?

– Так они вместе из Москвы сегодня приехали…

– А дети с кем?

– Дети с родителями, наверное… Не знаю.

– Неожиданно так… Я её увидела сейчас, удивилась.

– Я сам удивился, когда они из вагона вместе вышли. Мы с ними еще в церковь перед театром заехали…

– В какую церковь?

– К Ксении Блаженной, на Смоленском кладбище…

Ну всё, держите меня семеро. Они в церковь поехали за благословением Божием, раскаялись в грехах былых и начали жизнь с чистого листа… А меня – за окошко. Прекрасно.

– Аня! – кричу я в телефон, – Аня, я в шоке! Меня трясёт всю! Я смотреть на них не могу, что мне делать?

– Успокойся. Всё нормально. Ну, приехала жена, он сам, наверное, в шоке, ну и что теперь? Он же не виноват…

– А кто виноват?!

– Да никто! Ну, приехала жена, а ты здесь причём?

– А я причём?! А я с ним спала позавчера!

– И что?

– Да ничего!

– Но он же не виноват…

– А кто виноват?!

– Ты ведь сама к нему поехала и знала, что он женат.

– Я знала, что они на грани развода, и её не будет здесь два месяца! Если ты возвращаешься домой с женой, значит, нечего других женщин в свою постель тащить!

– Ну, он же не знал…

– А кто должен это знать?! А если я подойду к ней сейчас и скажу: здравствуйте, я – любовница вашего мужа?!

– Ну, ты же этого не сделаешь…

– А с чего он решил, что я это не сделаю?!

– Не сделаешь.

– Да почему?!

– Да потому что не сделаешь.

– Ладно. Не сделаю. Хорошо. А если я сейчас из окошка сигану, потому что меня до смерти достало, что все используют меня по своим надобностям, кто будет отвечать?!

А настроение такое – из окошка самая пора.

Всё время вне сцены они проводят вместе, заперевшись в гримёрке.

В той самой гримёрке, в которой я почти уже месяц чувствую себя как дома.

Теперь, когда мне надо позвать его на репетицию, я стучу, и не захожу сразу же, как было всегда, а жду, пока мне откроют дверь.

Дверь открывают.

Я стою на пороге, не смотрю на него, говорю спокойным голосом:

– Иван, тебя зовут на сцену.

Все нормально, только не смотрю на него. Не могу.

– Сейчас иду.

Разворачиваюсь, ухожу.

Я понимаю, что веду себя неприлично. Нельзя быть такой деревянной, Ира, если она не дура, моментально поймёт, что здесь что-то не чисто, но я не могу заставить себя посмотреть на него. Я физически не могу. Я смотрю в сторону, когда говорю с ним.

Однажды набралась мужества, посмотрела на неё. Очень красивая. Улыбается мне. Прекрасно. Лучше ничего не придумать. Улыбнулась ей в ответ. И шарахнулась куда-то в сторону. А ведь при всём при этом надо еще и работать. И лицо как-то держать, чтобы люди окружающие ничего не поняли.

Через три дня начинаются гастроли в Череповце. У нас с Иваном должно было быть свое маленькое путешествие: «Давай, уедем ото всех на день раньше…»

Через три дня я пойму, на каком я свете.

В пути

Через три дня мы выехали в Череповец всем спектаклем.

У Ивана – отдельное купе, как у режиссера Андрея и московской знаменитости.

Ирина Дмитриева в Череповец не поехала – а, впрочем, могла бы. Отдельное купе, номер-люкс, все условия. Этого я боялась больше всего. Еще на вокзале, перед отходом поезда вглядывалась в толпу: с ней он придёт или без неё?

Если с ней, всё, я умру на месте.

Появился один. Заперся в своем купе. Купе – не в нашем вагоне.

Мы едем своей шумной компанией: Юля костюмер, Наташа – помощница художницы, Оля – гримёр. У нас весело, к нам стекается потихоньку народ: актёры, осветители, декораторы. Всем не уместиться. Гуляем одновременно двумя купе, потом тремя. Потом – всем вагоном. На столах появляются бутылки, быстро придумывается закуска. Звучат первые тосты. Смех. Анекдоты.

Я все думаю: придёт он за мной или не придёт?

Ну, должен ведь хоть немного дёргаться: что там со мной происходит?

Приходит режиссёр Андрей, присоединяется к пьянке.

Я спрашиваю у него: где Иван?

– Иван? Сказал, что сейчас будет.

Значит, придёт.

От усталости и стресса я напиваюсь с бокала вина.

Меня несёт, я много смеюсь, говорю всем, какие они замечательные люди, откровенничаю с первым встречным. Я всегда так себя веду, когда пьяная. Потом вспоминать страшно.

В коридоре поезда встречаю знаменитость с бокалом в руке. Удивляюсь про себя: он же не пьющий? Говорю ему, какой он прекрасный. Вспоминаю его лучшие фильмы, сильные сцены, восхищаюсь талантом. Кажется, даже глажу его по плечу от нахлынувших чувств. Совсем обалдела уже, дура. Знаменитость улыбается, потягивая из бокала вино.

Ивана нет.

Что же это он? Заперся сычом в своем купе и нос не кажет? Боится меня, маленький… Ну, пусть боится. Не пойду же я его убеждать, что не собираюсь кидаться ему на шею и закатывать истерику на весь поезд?

Я переполнена внутренним сарказмом и пофигизмом.

Мне плевать. Понятно?

С кем-то на брудершафт. Кому-то про хорошее кино. Кто-то приглашает меня на танец. Смеюсь. Отказываюсь. Смеюсь. Выпиваю. Танцуем прямо в коридоре. Благодарю. Смеюсь.

Выхожу в тамбур. Ветер из всех щелей, стук колес, мелькание огней в чёрном окне.

А может выпрыгнуть сейчас с поезда? – думаю я.

И больше не будет у меня в жизни всей этой дряни.

Никакой больше дряни в моей жизни не будет.

Дверь вагона открывается. Оборачиваюсь. В тамбур заходит Иван.

Смотрим друг на друга молча несколько секунд.

Я отворачиваюсь к окну, как и стояла.

Он нервно щёлкает зажигалкой, стоит, курит.

Молчим.

Я, мысленно: ну, скажи, скажи, скажи хоть что-нибудь…

Молчим.

Смотрю на бегущие фонари за окном, но вижу только его напряженное отражение.

Скажи, скажи, скажи…

– Катя… – говорит он.

Я поворачиваюсь.

Смотрим в глаза друг другу.

– Во сколько репетиция завтра, не знаешь?

– В пять.

Он резко стряхивает пепел.

Дверь открывается. В тамбур заходит режиссёр Андрей:

– А я тебя ищу повсюду. Ты чего здесь? Тебя там не хватает…

– Да я проветриться вышла, шумно. И жарко очень.

– Ваня, ты чего не идёшь? Я там виски хороший поставил, иди, а то он тебя не дождется.

Иван, загасив сигарету, недокуренную и до половины, выходит в вагон. Андрей подходит ко мне вплотную. Глаза в глаза.

– Я весь вечер хочу остаться с тобой наедине…

– Правда?

– Пойдем ко мне в купе. У меня тихо. И не жарко.

– Нет, Андрюша. Я спать уже. Завтра работать.

– Тебе там спать не дадут. Пойдем ко мне.

Я усмехаюсь:

– Нет, я сегодня к себе…

Он вжимает меня в стену, пытается поцеловать:

– Ты же знаешь, как давно я тебя хочу…

Я уворачиваюсь от его губ:

– Ты женат. Хватит. Не надо. Хватит, я сказала! Всё. Ты женат, Андрей.

В тамбур вваливается пьяная команда монтировщиков. Андрей отступает. Я улыбаюсь монтировщикам, быстро ухожу в вагон.

Бокал, второй, третий. Я не помню, как шла умываться, как падала, споткнувшись о ковер в коридоре, как зависала на каком-то анекдоте у соседей, как добиралась до своих и с шуточками-прибауточками прыгала на верхнюю полку.

Проснулась посреди ночи с чувством внутренней беды. Тишину спящего купе разбавляли остатки пьяных голосов за дверью.

Лежала два часа в кромешной тьме, глядя в потолок.

Колеса выстукивали в моей голове: не думать, не думать, не думать…

Потом всё пропало.

А знаешь, всё ещё будет

По приезду выяснилось, что артисты будут жить в отеле рядом с театром, а вся техническая часть спектакля – то есть, мы – в придорожной гостинице, за тридцать километров от города.

Сей невиданный факт дирекцией был объяснен просто: именно в дни наших гастролей в городе Череповце проходят съезд любителей пчеловодства и сбор общества ценителей хохломы, поэтому все места в нормальных гостиницах выкуплены за месяц.

Это был удар.

Пьяная кутерьма совместного проживания и череда случайностей, которые могли бы меня вновь соединить с Иваном, теперь были исключены. Даже если бы он захотел возобновить то, что так и не было закончено, вереница трудностей, которая вставала на нашем пути, была почти непреодолима.

Надо было определиться с тем, что творилось в моей голове.

Итак. Он меня добивался.

Не надо ухмылок: он – добивался. Я отказывала. Он добивался. Я сдалась, всё случилось. На следующий день приехала жена.

Я получила в поддых, всё закончилось. Самый короткий роман в моей жизни.

Но.

Я ведь не блядь, не шлюшка, которая загуляла на одну ночь. Если я к нему пошла, значит, я что-то чувствую к этому человеку, и вот так – топором по мне – наискосок – нельзя.

Я всё еще не могу поверить про топор, что всё, перерубил.

Мне происходящее кажется каким-то диким недоразумением.

Жена – недоразумение? Нет, жена – разумение. Это я – недо…

Но я-то ведь – живая, нельзя по мне топором, мой дорогой товарищ…

Что делать? Что делать? Что-то надо делать…

И в первый вечер я его ждала. Репетиция закончилась рано, часов в семь вечера, так, пошатались по сцене, выяснили, кто откуда выходит, и решили, что хватит. Встал вопрос, что делать дальше. Иван посмотрел на меня:

– Ну что, в ресторан пойдём?

Я просияла как начищенный пятак:

– Пойдём…

Пока он переодевался, планы изменились.

Вышел из гримёрки хмурый. Я проходила мимо:

– Ну что, идём?

– Голова болит. Не сегодня.

– Ну, как знаешь.

Пошла дальше.

На улице собирали автобус из тех, кого поселили у чёрта на рогах. Надо было садиться. Если не ехать сейчас, потом возникнут трудности, как добираться. Иван с горизонта пропал, я не знала, где он. Не веря, что вечер вот так глупо заканчивается, я шагнула в салон автобуса.

Гостиница для технической части, то есть, нас, оказалась забытым в лесах санаторием, построенным в 60-е годы прошлого века. Душ и туалет – общего пользования – находятся в коридоре. Номера – не номера, а бывшие палаты. Стенки покрыты масляной краской, двери тяжёлые, грязно-белые, на ключ не запираются. «От кого запираться? – спросила дирекция, – здесь все свои». Чужой, и правда, в такую глушь не полезет. Если только специально – за нашими чемоданами.

Стали селиться по двое. Я оказалась одна. Почему-то на меня не хватило пары.

Оно и к лучшему – подумалось. Если Иван захочет меня забрать к себе, это будет менее заметно для окружающих. И кроме того, в отдельной комнате не надо держать лицо, можно выпустить печаль через глаза.

Огляделась. Кровать железная, на которой спала в детстве в пионерском лагере, стол, покрытый клеенкой, фанерный стул, заимствованный из столовой, в углу – умывальник (моя привилегия – у других не было) и огрызок зеркала над ним.

За окном – унылый октябрьский пейзаж.

Не забалуешь, прямо скажем.

Чемодан я решила не распаковывать: вдруг Иван за мной приедет. Подумает-подумает, представит, как я здесь одна, без него, в комнате-тюрьме маюсь, да и приедет.

Я только умылась после рабочего дня и переоделась в легкую удобную одежду. Открыла купленную в местном ларёчке бутылку вина. Стаканчика не было, глотнула из горлышка.

За дверью номера хохотали люди. К людям идти не хотелось.

Были слышны голоса, обрывки музыки, шло веселье, театр пил за начало гастролей. Громкость задверного гула стремительно нарастала.

Я вставила в уши наушники, включила музыку. Ту, что всегда выдёргивала меня из самых глубоких ям отчаяния. Глотнула еще вина, легла, не раздеваясь, на кровать, закрыла глаза. И стала ждать.

Всё это ерунда, – подумала я спустя полбутылки.

Разве я раньше не знала, что у него есть жена? Ну, приехала Ира. Ну, уехала Ира. Что я так распсиховалась? Главное ведь то, что сейчас. Сейчас её нет. А есть он. И я есть. И мне здесь так одиноко, что просто волком вой. Криком кричи. В окно выпрыгивай. Пусть он приедет ко мне, такси из города стоит копейки, и я больше не буду думать про окно.

Я набираю ему смс:

«Все ерунда. Приезжай за мной».

Отчёт о доставке приходит: получено.

Я жду.

Ответа нет.

Через два часа вино закончилось.

Я смываю косметику с глаз, надеваю пижаму, выключаю свет, прячусь под сырое санаторное одеяло. Холодно. За дверью слышен пьяный гогот.

Он не приедет.

Просыпаюсь в шесть утра, за дверью тихо, в комнате темно. Сна нет. До завтрака еще три часа. Спрятав лицо в подушку, вою во все горло. Минуты две.

Потом затихаю.

Вставляю в уши наушники, включаю музыку. Ту, что всегда выдергивала меня из самых глубоких ям отчаяния. Закрываю глаза. Три часа тянутся бесконечно долго.

Для чего я здесь

Встречаемся с ним днём в театре. Первое, что он мне говорит:

– Я у телефона звук забыл включить и прочитал твоё сообщение только утром.

– Ничего, – отвечаю, – я так и поняла.

Расходимся в разные стороны.

– Представляете, – говорю знаменитости, – вы-то живёте в приличной гостинице, а нас поселили за тридцать километров от города, в ужасной дыре.

– Ну, Кэтси, ты же взрослая девочка, сама решаешь, в какой гостинице тебе жить.

О чём это он, думаю. К себе в номер, что ли, приглашает? Ну-ну. Странный человек, ей-богу.

***

Все гастроли Иван существует сквозь меня.

То есть, он говорит со мной, и на меня смотрит, иногда даже в глаза, но ощущение, что он недосягаем, он в стеклянном колпаке, и нет возможности не то чтобы поговорить, а просто дотронуться, потому что видишь: стекло.

Выполнять свои прямые обязанности, проявлять заботу о его комфорте и приносить горячий кофе стало невыносимым. Что я делаю? Почему я это делаю? Неужели я вот так ещё полгода – до самой премьеры – буду подавать ему чай?

Для чего я здесь?

***

Я говорю с Яной по телефону, меряя шагами пустой коридор. Рассказываю, как мне живётся. Я не плачусь в жилетку, я предпочитаю ругаться – едко, колко и смешно.

Я много смеюсь, когда хочется плакать. Мы с Яной смеёмся вместе.

Иван выходит со сцены. Чтобы попасть в свою гримёрку, ему надо идти мимо меня. Он останавливается, это осознав.

Несколько секунд мы смотрим друг на друга.

Он резко разворачивается, уходит обратно на сцену. Там есть выход в другой коридор.

– Яна, – смеюсь я в трубку. – Он меня боится! Он идёт в большой обход, только бы не сталкиваться со мной нос к носу.

В моем смехе звучат высокие истеричные нотки.

Все пути предначертаны

Мне позвонил продюсер из кинокомпании, с которой я работала весь прошлый год, и сказал, что моя сценарная заявка на полнометражный телевизионный фильм утверждена на одном из центральных каналов. Мне выплачивают небольшой аванс – сумму, равную двум моим зарплатам в театре, и за сорок дней я должна написать сценарий.

А я тут готовлю кофе для Ивана Кузнецова, который ходит мимо меня в стеклянном колпаке.

Уходить, уходить с этого проекта. Садиться дома, закрываться на все на замки и писать.

И гори все синим огнём.

Но как уйти? Как бросить всё это?

Я хожу к знаменитости в гримёрку пить кофе. До отъезда на гастроли он попросил принести ему мои сценарии. Теперь он их прочитал, у нас есть тема для разговоров.

Я благодарна ему очень за внимание. За то, что мне есть куда приткнуться на этих гастролях. За то, что меня видят и слушают.

И когда меня долго нет, он шлёт смс:

«Кэт, иди кофе пить, сценариусы обсуждать, про искусство туда-сюда…».

Он сам готовит мне кофе, и у нас даже появилась примета: как только мой кофе готов, его сразу же зовут на сцену.

Я греюсь здесь своей скулящей душой, своим озябшим от одиночества сердцем.

Мы много говорим про кино, про театр, про жизнь.

Общаться с ним легко. Потому что есть какая-то общность позиций, интересов, понимания. Разговаривать – трудно. Диалог строится в основном в форме монолога, часть из которого я не разбираю из-за его плохой дикции. Он сердится, если я перебиваю его каким-то вопросом: «Ты никогда не слушаешь! Если неинтересно, я могу и не рассказывать…» – «Нет-нет, очень интересно, простите, пожалуйста, продолжайте…» Улыбаюсь самой безоружной своей улыбкой: он прав, я действительно часто перебиваю, из-за того, что в голове моей творится полный разлад. Он бурчит себе что-то недовольное под нос, но продолжает.

Иногда обижаюсь я, когда он обрывает меня на втором слове: «Вот то, что ты сейчас хочешь сказать, это всё сто лет как известно…» – «Да? Ну, тогда вообще, может, со мной не разговаривать, если всё, что я хочу сказать, вам сто лет как известно?» – «Ты опять говоришь мне «вы»… – «Ах, простите!»

Иногда он мне рассказывает какие-то театральные байки-побасенки, и я хохочу до слёз, потому что отыгрывает он их мастерски, и это безумно смешно. Он смеётся вместе со мной и становится совсем детским.

Иногда рассказывает про себя, какие-то очень личные вещи.

Иногда внимательно меня слушает. Правда, редко.

Мы много спорим. Доказываем друг другу что-то на пальцах. Переспорить его, конечно, нет никакой возможности, просто в силу бешеной энергетики. Это как против пожара с брызгалкой выступать. Потом, на моё «Мне трудно…» – с удивлением: «Тебе со мной трудно?» – «Ну, конечно, вы же давите всё вокруг своим пылающим темпераментом…» – «Да? Это плохо…»

Но пару раз, на следующий день после спора, он подходил ко мне, легонько касаясь плеча: «То, о чём ты вчера говорила, девочка, ты в этом права, конечно…» И я потрясённая застывала от неожиданности, а когда обретала дар речи, его рядом уже не было. Большая редкость – умение признавать чужую правоту, и заявлять об этом после спора, ради какой-то чистой справедливости.

Мне хочется, чтобы Иван увидел мою востребованность. Не приревновал, нет. Смешно ревновать меня к знаменитости, в наших отношениях – ни грамма секса.

А увидел, что я – нужна кому-то, кому-то интересна, кому-то хорошо рядом со мной.

И не кому-то – а умному, успешному, знаменитому и талантливому человеку.

Как же мне уходить с проекта? Как остаться без знаменитости?

Вопрос КАК разрешается жёстким конфликтом.

В каждой человеческой судьбе есть эта тема: кто-то за нас всё давно решил, а мы только реагируем на те углы, которые в правильной траектории расставлены на дороге и, набивая о них шишки, поворачиваем в нужную сторону. С точки зрения сегодняшнего дня я абсолютно уверена: мой уход с проекта был предопределен с самого начала, как и моё на нем появление. Не было возможности у меня миновать этот роман с Иваном Кузнецовым. Не было возможностей и у этого романа. Не зря внезапно приехала из Москвы Ирина Дмитриева. Не зря нас поселили в разных гостиницах. Не зря мою сценарную заявку утвердили именно в этот момент, и потребовали сценарий, хотя снимать его начнут только через восемь месяцев. Не зря случился у меня конфликт с дирекцией. Всё не зря. Не было у меня шансов остаться работать на этом проекте. Все кусочки данной мозаики теперь сходятся, все фишечки стоят на своих местах, всё ведет меня к встрече с моим любимым.

Неожиданно выясняется, что директор театра в один из вечеров перед самым отъездом, пребывая в алкогольном опьянении, не передал администратору мою заявку на покупку билетов в Петербург. Билеты не купили.

Выяснилось случайно, в телефонном разговоре.

Директор, обозвав меня последними словами, сказал, что заявки от меня не поступало.

– Даже если бы вы были правы, – кричу ему я в трубку, – и я забыла отправить вам заявку, почему вас до последнего не насторожил тот факт, что билеты до сих пор не куплены?

– Да потому что я – директор, а не администратор! – кричит он мне в ответ наипротивнейшим своим голосом, – Я не должен покупать билеты!

– Но ведь все заявки проходят через вас! Вы их сами подписываете!

– Ты не отправляла никакой заявки!

Мы носимся по кругу в этом крике словно бешеные лошади по арене. Ни конца, ни края. Он бросает трубку.

С горящими щеками, как будто меня хлестали по ним долго и с упоением, я звоню продюсеру спектакля. Срывающимся от волнения голосом объясняю, что заявка на билеты была подана. В этом можно убедиться, просмотрев мой почтовый ящик, письмо, отправленное по электронной почте, сохранилось.

Продюсер разговаривает со мной спокойно, но строго. Он не уверен в моей невиновности, и, если окажется, что я вру, публичной казни с вычитанием убытков из моей скудной зарплаты мне не избежать.

Через двадцать минут, добравшись до интернета, я демонстрирую доказательства своей правоты.

Я – невинно пострадавшая. Директор – врун и пьяница. И подлец к тому же.

Добро – в моем лице – оправдано. Зло – обнаружено.

Теперь злодей-директор вынужден поднимать все свои железнодорожные связи, чтобы отправить актеров домой вовремя. Это нелегко, все билеты раскуплены вчистую.

На следующий день я ему позвонила. Ровным голосом сообщила, что работать с ним больше не буду и после возвращения в Петербург ухожу с проекта. Он положил трубку. Вопрос с моим уходом для меня был решен.

Болезнь

Все вечера, отыграв спектакль, Иван пил так, что наутро его было не добудиться.

День уходил на то, чтобы прийти в норму. Вечером, опохмелившись, к семи часам, оживал. Отыгрывал свои сцены, после чего снова отправлялся в кабак.

Я захожу к нему в гримерку с программками спектакля.

– Иван, подпиши, пожалуйста, бабушки-билетерши попросили…

Протягиваю ему программки, показываю, где подписать.

– Как их зовут? – спрашивает.

– Не знаю, они не сказали, а я не спросила.

Берёт ручку, кладёт программку поудобнее, рука застывает над бумагой. Думает.

Я жду.

Думает.

Я не выдерживаю:

– Да напиши просто: «Здоровья и счастья».

– Да? Хорошо…

Пальцы, зажавшие ручку, на секунду дергаются, потом опять застывают над бумагой.

Мне становится весело, я улыбаюсь. Понимаю, что процесс затянулся, сажусь на диванчик.

Иван смущается:

– Да-да, сейчас, просто сосредоточиться не могу…

– Ничего-ничего, – говорю, – я подожду.

Пытаюсь понять: что происходит? Любой автограф для неизвестного лица подписывается в секунды, почему он тянет время?

– Да, да, смешно, – говорит Иван, – что же им написать?

– Может, что-нибудь в стихах? – предлагаю я.

– Да… Смешно.

– Нет, нет. Ты подумай, это не лишнее.

– Да… Меньше надо курить, Ваня, меньше надо курить, – говорит он сам себе.

Так. Значит, не только алкоголь, значит, еще и гашиш, – понимаю я.

Лирическое отступление

Я ненавижу его жену.

Не выпуская из рук телефона, он пишет куда-то бесконечные смс. Руки трясутся, самого колотит в ознобе. Судя по выражению его лица, в ответах, которые он получает, хорошие вести отсутствуют.

Где ты находишься, Ира? На съемках? Что ты пишешь ему такого, что от прочитанного его бьёт током, и он гасит свои эмоции в водке?

Слепому видно, что ему уже не справиться в одиночку с этой бедой. Ты – единственная, кто может помочь, и тебя нет рядом. Где ты находишься, Ира, когда отец твоих двух детей горит у всех на глазах ярким пламенем?

Я хотела бы помочь, но я не могу.

Я ухожу

– Я ухожу с проекта, – говорю я знаменитости, заходя к нему в антракте.

Теперь, когда я точно это знаю, я считаю часы до возвращения домой.

Дома – Анька и Яна. Дома кот Филя. Дома меня любят и ценят. Не выкидывают меня за окошко. До дома надо продержаться совсем немного.

– Я знал, что ты уйдёшь, это был вопрос времени – отвечает мне знаменитость.

– Ну, да, наверное, – соглашаюсь с ним.

– Но ты же не уходишь совсем? Ты же будешь появляться?

– Конечно. Я буду приходить в театр. Я буду очень скучать.

Он не спросил причину. Просто что-то свое про меня понял.

Последняя гастроль

В последний день, сразу же после спектакля мы столкнулись с Иваном в коридоре.

– Виски хочешь? – спросила я его.

Два дня назад я купила бутылку виски, половину которой мы выпили минувшим вечером с Наташей в моей комнате. Оставшуюся часть я принесла в театр.

– У тебя есть?

– Есть.

Он улыбнулся:

– Хочу.

– Сейчас приду, – пообещала я, – иди в гримёрку.

Он улыбнулся ещё раз, лампочка – впервые за все гастроли – включилась.

Повернулся, пошёл к себе.

Через десять минут я пришла с бутылкой. Разлил по стаканчикам.

Чокнулись с легким шелестом пластика в руках, глаза в глаза. Выпили.

Он с большим интересом углубился в ноутбук, где листал фотографии до моего появления. Фотографии давние, с отдыха в Китае, он листает их с начала репетиций.

Я их знаю все наизусть. Повисла напряженная тишина.

«А вот фиг тебе, – подумала я, – тебе тяжело со мной, но я не уйду».

Молчим.

– Ещё? – тянусь я к бутылке.

– Наливай, – отвлекается он от ноутбука.

Наливаю. Чокаемся. Молча выпиваем.

Он отворачивается к фотографиям. Я встаю у него за спиной. Смотрю.

– Видишь, – показывает он мне картинку, – это район в Шанхае, где мы жили.

– Интересно… – реагирую я.

Молчим.

Я не хочу говорить ему, что ухожу с проекта.

Пусть будет так: он придёт на репетицию в Питере, а вместо меня – другой человек. Хорошо бы еще сменить номер телефона, думается мне, чтобы, если он захотел позвонить, то не дозвонился бы. Вот так: пропасть без следа, насовсем, навсегда.

Ну, это я, конечно, размечталась. Менять номер, которым пользуюсь уже десять лет из-за какого-то… женатого поганца – слишком большая честь.

Разливаю по стаканчикам виски.

– Еще пьём?

– Давай.

Мы молчим.

Ах, какая неловкость!

Мне смешно. По-горькому смешно, немного истерично. Но я глотаю смех.

Ему, наверное, очень хочется, чтобы я ушла. Но я не ухожу.

Терпи, милый, терпи.

Что мне нужно? Трудно сформулировать. Мне нужны простые человеческие слова.

«Прости за то, что всё так вышло…» – меня вполне устроит. Я пойму, что меня всё-таки держат за человека, и учитывают, что проехались по мне катком, и даже испытывают какое-то подобие вины за это. Я отвечу: «Хорошо». И пойму, что тоже имею дело с человеком.

Мы молчим.

В гримёрку заглядывает костюмер Юля: ей надо забрать костюм. Иван обещает переодеться через три минуты. Юля выходит.

Я отворачиваюсь в сторону: переодевайся. Это нормально в театральных кругах, ничего криминального. Продолжаю тянуть из стаканчика виски.

Неожиданно гаснет свет, какие-то перебои с электричеством. Иван, успевший снять рубашку, шагает к двери. Я поднимаюсь со стула пощелкать выключателем. Мы сталкиваемся в темноте вплотную.

Некоторая неловкость, суета. Я кладу руки на его голые плечи, он обнимает меня.

Смотрю ему в глаза, глаза у него бешеные.

– Соскучился по мне, зараза? – шепчу.

Глаза у него бешеные.

Целую его в губы как тогда.

Руки скользят по его плечам.

Его пальцы оказываются у меня под свитером.

В коридоре слышен голос Наташи:

– Катя! Вы не видели Катю? Катя, тебя зовут…

Я смотрю на Ивана:

– Я сейчас приду.

Выхожу в коридор. В коридоре светло, видимо, у Ивана в гримёрной просто перегорела лампочка. Сталкиваюсь с Наташей.

– Что случилось?

– Зайди к знаменитости, он тебя искал.

Захожу через дверь по коридору в соседнюю комнату, там со светом тоже всё в порядке. Значит, действительно, лампочка.

Знаменитость стоит по центру с собранной сумкой:

– Я тебе тут оставил кое-что.

Сказал, и пошёл, перекинув сумку через плечо.

Ничего не понимая, подхожу к столу. На столе лежит белый альбомный лист, беру его в руки, переворачиваю. На обратной стороне тонкой чернильной линией нарисован грустный человечек в длинном колпаке. Рядом стоят заглавные буквы автографа.

Две недели назад я узнала, что он рисует, и мне понравились его работы. На следующий день я попросила:

– Нарисуйте, мне, пожалуйста, картинку на память.

Он замялся, ответил что-то невнятное. И вот теперь, спустя полмесяца, у меня в руках этот рисунок. Я счастливо прижимаю его к груди. Он сделан для меня. Сердце мне заливает горячей благодарностью. Казалось бы: ну что здесь такого – картинка и картинка? Но меня накрывает волной любви к знаменитости. Не забыл про меня. Чувствует.

Возвращаюсь к Ивану. В гримерке горит свет. Юля собирает раскиданный по частям театральный костюм. Ивана нет.

– Где он? – спрашиваю её.

– Ушел. – отвечает, – Выскочил как ошпаренный. Даже деньги забыл. Вот три тысячи. На столике лежали. Отдай ему.

Юля протягивает мне купюры. Меня душит смех.

– Может, это чаевые? – веселюсь я, – нам троим – тебе, мне и Оле?

– Может быть! – смеётся Юля, – Но ты все-таки спроси!

Я беру деньги, выхожу в коридор, спускаюсь по лестнице, попадаю во двор.

Вижу, как Иван заскакивает в машину. Машина отъезжает. Деньги остаются у меня в руке, я смотрю ему вслед. Такого еще не было: ни до свидания, ни прощай. Вообще-то нам надо было ещё обговорить время отъезда, номер поезда, выезд из гостиницы…

Сбежал после поцелуя как последний заяц.

Я смеюсь в голос, пытаясь сдерживаться.

Монтировщики грузят декорации, если я начну хохотать тут во всю ширь, придётся что-то объяснять.

Я всё еще не могу поверить в то, что он вот так от меня удрал.

Чума, просто чума.

Из театра во двор выходит с большой сумкой знаменитость. Не заметив меня в темноте, проходит мимо, к машине.

Я, всё еще продолжая смеяться, кидаю ему в спину:

– Вот так и уйдёте, не попрощавшись? Целоваться не будем?

Мне становится еще веселее: всё-таки три порции виски во мне играют, плюс сбежавший Иван. Мне все происходящее кажется гомерически смешным.

Знаменитость останавливается. Возвращается ко мне. Резким движением захватывает мой затылок, с силой прижимает к себе, жёстко целует в губы. От неожиданности я немею, сжав плотно рот, дёргаюсь от него в сторону. Он отпускает меня, уходит молча к машине.

Я стою потрясённая в центре двора с деньгами и его картинкой в руке. Мимо меня монтировщики носят декорации. Начинается дождь.

Не уходи

– Не уходи с проекта, – просит меня режиссёр Андрей в поезде, – Катя, я тебя очень прошу: не уходи с проекта.

– Я не могу, Андрюша, – говорю ему, – у меня конфликт с директором. Я не могу работать с таким человеком, я не хочу работать под его руководством.

– Плюнь на него. Ты же не с ним работаешь, а со мной. Хочешь, я его на место поставлю? Хочешь, он к тебе вообще не подойдёт больше?

– Ты же знаешь, что это невозможно. Я вынуждена с ним общаться по множеству вопросов.

– Ну, не уходи, я тебя прошу. Очень прошу, по-человечески просто.

– Я не могу, Андрюша. Уже всё решили. Уже нашли мне замену.

– Мне плевать на замену. Знаешь, ты кто? Ты дезертир.

– Мне очень жаль, что я ухожу. Честно. Но у меня нет другого выхода, поверь мне.

Занавес

По приезду домой мне сказали, что на мое место нашли замену, но я должна буду выйти на работу, чтобы этой замене всё показать и рассказать. Я попререкалась, но согласилась, понимая всю правоту своих работодателей. Таким образом, красивое исчезновение без объяснений для Ивана кардинально срывалось. Я должна буду представить ему нового помрежа, следовательно, лично сообщить о своём уходе. Сюрприза уже не получится.

Через три дня, отданные после гастролей на выходные, я встретилась в театре с девушкой Васей. Полное имя ее было Василиса, но в миру ей суждено было быть Васей, что совершенно понятно. Мы поговорили минут десять, из разговора стало ясно, что девушка не только симпатичная, но и сообразительная.

Ревность змеёй заточила мне сердце.

Приехал Иван, прошел в гримёрку. Мне сказала об этом Наташа. Я предложила Васе пойти познакомиться.

Подошли к двери. Я постучала. На «Войдите!» открыла. Стою на пороге. Смотрю на него. Он на меня. За моей спиной Вася.

– Привет, – говорю. – Ты оставил свои деньги после спектакля в гримёрке. Вот, возьми.

Кладу купюры на стол.

– Спасибо.

Его потряхивает. Видимо, вчера опять была ночь возлияний. Смотрит на меня напряжённо. Расслабься, я тебе больше не угроза.

– Познакомься, пожалуйста, это Вася. С сегодняшнего дня она будет работать вместо меня. Я ухожу с проекта.

Замер как вкопанный. Смотрит во все глаза.

– Здравствуйте, – говорит ему Вася.

Иван не отвечает.

В наступившей тишине можно услышать, как прокручиваются колесики в его голове, обрабатывая информацию.

В гримёрку шумно заходит режиссёр Андрей, ущипнув меня за ногу.

– Доброе утро всем! Ваня, я тут что подумал насчёт этой сцены…

– Ты знаешь, что Катя уходит? – перебивает его Иван.

– Да.

– Все уже знают, – поясняю я.

– Она дезертир, – говорит режиссёр Андрей, – я ей давно сказал об этом.

Я закрываю снаружи дверь. Мы с Василисой уходим.

– Вот и познакомились, – говорю я ей.

Но сама знаю, что это еще не всё. Через два дня у режиссёра Андрея день рождения. Будет много людей, будет Иван, будет знаменитость, буду я. Меня пригласили.

К Ивану я больше не захожу, отправляю к нему Васю. Объяснив ей суть работы, посвятив в детали, оставляю её у руля, а сама ухожу пить чай и вести беседы об искусстве к знаменитости. Мы с ним уже почти друзья.

– На меня сейчас Кузнецов наорал, – говорит мне перепуганная Вася, когда мы сталкиваемся с ней за сценой.

– Что случилось?

– Пьеса была открыта не на его сцене!

Прости меня, незнакомая девочка Вася, тебя обидели за то, что ты – не я.

В конце дня, собираясь уходить, я наталкиваюсь на Ивана, курящего в коридоре. Коридор длинный и пустой. Иван – стоит в одном конце, я иду с другого. Мне надо пройти мимо, в сторону не свернуть. Он смотрит на меня с тревогой. Я нахожу в себе силы посмотреть ему в глаза. И улыбнуться. По-настоящему, без сарказма, без подковырки.

Все закончилось. Я ухожу из-за тебя. Потому что у меня нет больше сил выносить твоё предательство. Потому что я – не вещь, которую можно выкинуть на помойку за ненадобностью. Потому что нельзя так обращаться с людьми, тебя любящими. Нельзя потреблять их, разрывая на куски их душу. Ты, мужчина, ты должен отвечать за свои поступки. И за чувства тех, кто пошел за тобой. Ты – человек, в конце концов. Ты должен отвечать. У тебя это не получилось.

Я ухожу не в ненависти. Я ухожу с горьким осознанием того, что ты есть.

Я знаю, что ты – болеешь, что сердце твоё издергано, и всё происходящее с тобой происходит от слабости и истощённости внутренней. Я вижу, как тебе плохо. Мне очень жаль, честно. Я улыбаюсь, потому что хочу закончить эту историю светом.

Будь счастливым, Иван Кузнецов, если это возможно. Я улыбаюсь тебе.

Он улыбается мне в ответ во всю ясность своего лица, и обдает таким жаром, что у меня начинают гореть щёки, словно от раскрытой печи.

Я смотрю на него какое-то время, но не хватает выдержки, лицо мое пылает всеми пожарами, я отвожу взгляд и прохожу мимо.

Закончился мой последний рабочий день на этом проекте.

Я выхожу на улицу и набираю полную грудь воздуха.

Всё!

Пролог

Как началось? Когда? Я знаю, когда началось у меня. Прямо вот до минуты. Не было ничего и в помине, вообще. Потом вдруг раз – и включилось. Что включилось, кто включил? Я не знаю.

А сначала, значит, ничего не было.

На следующее утро после дня рождения режиссёра Андрея мне было очень плохо.

Во-первых, от количества алкоголя выпитого за ночь.

Во-вторых, у меня украли мобильный телефон.

Не то, чтобы вытащили из кармана, нет. Я оставила его в такси, в котором возвращалась домой. Вот до того, как я села в машину, телефон был. А в тот момент, когда вошла в квартиру, его уже не было.

В пять утра, возвращаясь с банкета, трудно контролировать каждую мелочь, вроде минуты, когда телефон выпадает из сумки. Тем более, если учитывать, что в силу некой внутренней своей неспокойности я запьянела в этот вечер со второго глотка. Но есть внутри меня некая сила, которая включается в тот момент, когда ничего уже не работает, и заставляет меня доехать до дома, умыться, надеть пижаму и лечь в постель чистой, незамутнённой девочкой. Эта сила надоумила меня по приезду проверить наличие в сумке телефона и зафиксировала его в ней отсутствие.

Бросившись к стационарной трубке, я начала названивать на свой номер в надежде, что таксист еще далеко не уехал и, обнаружив мой телефон на заднем сидении машины, обязательно вернётся, чтобы мне его отдать. На два моих звонка ответа не последовало, а на третий телефон отключили. Я билась еще некоторое время в конвульсионной надежде, что это – недоразумение, и телефон мне вернут, но проснувшись утром с дикой головной болью, осознала всю тщетность своих ожиданий.

И трудно было определить, чего жаль больше: сам телефон, который стоил мне некоторую сумму, фотографий с Иваном во время репетиций или сообщений от знаменитости, которые в нем хранились.

С неторопливым, но крайне болезненным осознанием себя в пространстве осторожно двигалась по квартире. Постепенно стала оживать память, и те разговоры, которые я вчера вела, неумолимо восстанавливались до деталей, вылезая на свет своими уродливыми углами, полной своей неуместностью.

Вспомнилось, как ввязалась в дискуссию с известным когда-то артистом, как уверяла его, размахивая руками, в том, что зря он открещивается от популярного фильма, который сделал его знаменитым: фильм замечательный и работа его в нем хорошая. Артист, сам неслабо поднабравшийся, обнимал меня по-мужски за плечо – это когда не по-братски, а со значением – и повторял одну и ту же фразу: «Это потому что я – актер очень хороший».

«У, – подумалось мне, – не знаю, как насчёт актера, но дурак ты, по-моему, отменный».

Дальше вспомнилось, как я увидела главного продюсера спектакля, которая, выпив коньячку, смеялась в какой-то компании как девочка. Понаблюдав за ней пару минут и умилившись, я подошла и сказала: «Вот смотрю на вас, Оля, и удивляюсь вашему искреннему смеху. Ведь вы же в кои-то веки на человека похожи. Вы ведь сейчас настоящая. А что с вами происходит на работе? Почему вы все время хамите людям?»

Главный продюсер поперхнулась и покраснела.

Потом всплыл в памяти фрагмент, как я снова гладила по рукаву пиджака московскую знаменитость, повторяя, что он – удивительный талант, но у меня к нему – только НЕЖНОСТЬ… Знаменитость улыбалась.

Потом я снова отвечала режиссёру Андрею, почему мы не будем с ним спать.

И, наконец, в финале я послала сообщение Ивану:

«Забери меня сегодня с собой».

Опять же надо отметить мое нежелание мириться с очевидным. То есть, с его равнодушием. Или малодушием. Хотя причем здесь малодушие? Мне все ещё не давало угомониться мое самолюбие. Или моя любовь к Ивану. Я не знаю, что именно. Я была пьяная.

На сообщение он, впрочем, не ответил. Я расценила этот факт как плевок в душу, что, в общем-то, было недалеко от истины, и подошла к нему в зале. Мы стояли с ним один на один. Оба довольно пьяные. Терять мне было уже нечего. Ну, кроме собственного достоинства. Когда ты пьян, терять достоинство не страшно. Страшно становится, когда ты трезвеешь.

– Я послала тебе смс, – нагло заявила я, глядя ему в глаза.

– Я его не читал, – нагло соврал он, – звук выключен.

– Забери меня сегодня с собой, – продублировала я содержание.

Он засуетился:

– Не могу… я не могу… Ира, когда приезжала, увидела на столе женскую заколку…

– Я тут не причём, – перебила его я, указывая на свою короткую стрижку.

– Но она закатила скандал, так что я не хочу больше проблем…

В принципе, всё сказано, дальше – неинтересно. Мне дали чёткий отворот поворот.

– Значит, нет? – зачем-то уточнила я.

Он промолчал.

– Хорошо, – подвела я черту, – Тогда я ухожу к другому.

Он неловко засмеялся, как будто закашлялся. Я повернулась, чтобы пойти к другому.

– Погоди.

Он тронул меня за плечо. Опять – глаза в глаза.

– Почему ты ушла из театра? – спросил он.

«А с чего я буду тебя жалеть? – подумала я, – Пусть у тебя совесть немного поноет, если она у тебя есть».

– Из-за тебя, – ответила, не отводя от него взгляда.

Он снова глупо засмеялся:

– Из-за меня?

– Из-за тебя.

Сказала и пошла прочь. Как раз к тому артисту, который хорошо сыграл в популярном фильме.

Когда всё это вспоминалось наутро, было до противности не по себе. Ну, что казалось бы такого? А вот почему-то не по себе. Вспомнилось также, что, когда ехала в машине с режиссёром Андреем, оплатившим мне такси, пьяна была уже в умат, веселилась без умолку и несла полнейшую ересь. Было стыдно. И ещё жалко телефон.

Днем мы поехали с Анькой на великах в сервисный центр восстанавливать мою сим-карту. Вставив новую карту в старый телефон, получила доступ к своему номеру. В тот же момент мне пришло сообщение: «вам звонил абонент». И номер Ивана. Абонент мне звонил час назад. То есть, на трезвую уже голову. Что он хотел мне сказать после всего сказанного и сделанного? Я этого не знаю. Я не стала перезванивать.

Самый простой способ избавиться от неловкости, рассказать о ней кому-нибудь и посмеяться. Весь день в легком похмельном ознобе я рассказывала всем о своих неловкостях и смеялась. К вечеру как будто отпустило.

В одиннадцать часов, когда я была уже в пижаме – на следующий день после хорошей пьянки всегда ложишься спать рано – пришло сообщение от московской знаменитости:

«ЧЕЛОВЕЧИКУ ЧМОК!»

«Человечик» – это я. И мне – чмок.

Миша

Мне всегда трудно перейти эту грань, когда вот – оно, еще между нами ничего нет, а через полчаса – уже есть, и он лежит рядом голый, я целую его, и он как будто уже немного и мой, как будто уже и родной, раз я его целую.

Вот этот переход от чужого к родному дается мне всегда нелегко.

Я медлю, оттягиваю этот момент, не могу на него решиться.

Чем дольше я знаю человека, тем, как ни странно, меньше шансов на то, что я лягу с ним в постель. Трудно объяснить, но это факт.

У всех моих друзей-мужчин на роман со мной шансов просто нет. Потому что все они мне как бы немного родственники, и секс между нами – это уже некий инцест – в моем не самом здоровом восприятии.

К чему я вдаюсь в такие подробности? К тому, что секс с женатым Мишей, которого я знаю сто лет, никоим образом не входил в мои планы. Ну, вот просто совсем не входил.

Если уж это не произошло десять лет назад, то не было никаких вариантов, что это произойдет после.

Вариант, как выяснилось, был.

Вариантом, который привел меня к Мише, оказался Иван Кузнецов.

Вернее, тот факт, что меня кинули через колено, и я ушла из театра.

Когда уходишь с шумного, многолюдного, каждый день наполненного событиями проекта в пустую одинокую квартиру из-за того, что тебя бросили, а за окном – холодный октябрь плачет дождем, девяносто девять процентов из ста, что тебя накроет с головой такая беспросветная депрессия, что утро от вечера будет не отличить.

Единственное, что может помочь в данном случае не превратиться в тоскливого зомби – срочный роман.

Я – девушка из серии «сделай себя сам», меня с роду никто никогда из депрессий не вытягивал, никто мною не занимался, по пятам с уговорами собраться с силами за мной не ходил. Сама себя за шкирку по примеру барона Мюнхгаузена из любого болота, потому что если не я, то никто, а тонуть в вязкой тине – пока не по мне.

Если роман с другим мужчиной – это единственное лекарство, значит, будет роман. Других способов лечения нет. А есть Миша.

И тут как раз пришло от него сообщение.

Два месяца после разборок про яму, куда я не хочу падать, и прочие прелести женатого романа – тишина, не писал ничего, а тут на тебе:

«Как твои дела, Катя? Как театр?»

Нет никакого театра, отвечаю ему, я ушла с проекта.

«Значит ты теперь свободна?»

Абсолютно.

«Я так и знал, что ты уйдешь, ты – другая, тебе трудно».

Ничего мне не трудно, хоть я и другая, вернее, трудно, конечно, но ушла я не из-за этого, а потому что мозгов хватило влюбиться в женатого алкоголика.

Но я это Мише не пишу, а ставлю улыбочки и многоточие…

«Значит, пойдем в кино?» – спрашивает меня Миша.

«Значит, в кино», – отвечаю я.

Про племянника Чикатилло

Московская знаменитость шлет мне по двадцать, тридцать смс в день. Эти сообщения смешные, они меня радуют, я на них отвечаю. Зачитываю то Яне, то Аньке. Мне кажется наша переписка забавной. Ну, и, конечно, мне немного лестно.

Так говорите театр? И где чего?)))

Мы договорились пойти на спектакль моих друзей, который я ему очень хвалила. Это было продолжением разговора на тему «питерских дешевых артистов». Осадочек все еще во мне бурлил.

Я уточню чуть позже. Ты 12-ого выходной или нет? Своди меня в кино на Вуди Аллена…

Я готова идти в кино когда угодно, только выдерните меня из пустой холодной квартиры.

Знаменитость

Пошли сегодня?

Я

У меня сегодня с 16.00. ламинат кладут и плинтуса крепят

Знаменитость

До ночи будешь плинтус класть?

Я

Судя по тому, что еще не начали, до ночи

Знаменитость

Ну жаль. И 12-ого у меня уже рабочий день…

Я

Вот это действительно жаль.

– Знаменитость тебе не просто так пишет, – говорит мне Анька, – Он явно на тебя виды имеет.

– Да ну, – отмахиваюсь я, – ерунда. Никакие виды он не имеет.

Мне хочется так думать, хотя внутри что-то все-таки ёкает: ну что, неужели имеет?

Все так здорово и забавно у нас с ним происходит, я уже так привыкла к его незримому присутствию в моей жизни, что хочется думать, что у него есть какая-то внутренняя потребность в общении со мной.

Неужели опять все сводится к неизменному блядству? Со мной что, нельзя просто как с человеком общаться? Обязательно трахаться надо?

Меня знаменитость с мужской точки зрения не волнует никак. Значит, опять вдаваться в подробности, отказывать, изворачиваться от неловкости, объяснять, извиняться…

Ну, фу просто.

Знаменитость

И все? И конец нежности твоей пришел?

Я

Нет, твои выходные на мою нежность не влияют:)

Знаменитость.) КОГДА ПОЯВИШЬСЯ, НЕЖНАЯ?)

Я

Ну, может быть, ты 12-ого не целый день будешь занят?

Знаменитость

Это вряд ли, думаю… Невыгодно ж!.)

Я

И когда же теперь выходной?

Знаменитость

А сегодня!

Я

Что ж ты меня раньше в кино не позвал? я бы рабочих не звала…

Знаменитость

Мне сложно проявлять инициативу – сразу инкриминируется бог знает что! Побаиваться начал, знаете ли… Вы ж во мне исключительно носителя тестостерона видите! Если не внучатого племянника Чикатилло…

Был один момент в нашей переписке, в мой последний рабочий день, когда стал меня в сообщениях в гости звать, а я ответила, что не пойду.

«Пятеро детей и жена не позволяют мне вольностей в вашу сторону» – что-то такое изящное написала ему, а он обиделся страшно и начал мне строчить сообщения, что ничего «ТАКОГО» он не имел в виду. Детский сад.

Я

Мне кажется, внучатые племянники за дедов не отвечают:) если выходного не дождаться, значит, я приеду в театр:)

Знаменитость

Да нет, я могу и через кого-нибудь твои тексты передать, если Вы об этом, мэм.

У него лежат мои сценарии, было бы неплохо забрать их.

Я

Нет, я не о текстах, я о совместном кофе:)

Знаменитость

В театре??? Я совсем перестаю тебя понимать, по-ходу… Сложновато больно все как-то ты выстраиваешь и, непонятно… А зачем? Ты сама себя еще не перехитрила, а, Кэт?

Я

По-моему, все просто: соскучилась – приехала. В чём ты видишь подвох?:)

Знаменитость

Вообще-то я тебя уже приглашал… Но в театр-то зачем?.. Ты сама-то оцениваешь то, что говоришь?.. ты можешь со мной встречаться только при наличии глаз кругом? Ты это серьёзно?..

Я

Вот о чем я думаю в последнюю очередь, так это о наличии глаз:) в театр я так и так как-нибудь приеду. А на кофе – жду тогда от тебя персонального приглашения, когда у тебя будет время.

Знаменитость

Пугаешь меня ты… Взаимоисключающие слова постоянно… Может тобой движет просто корысть – как бы развести потенциального работодателя аль связующее звено с акулами кино? Так тут проще! Циничней надо – я, например, заинтересовался и все равно буду двигать тебя, как творческую единицу! Отделяй зерна от плевел – нежность в зачет тут не пойдет, прости, никак. Сорри! прагматизьм.

Читаю и офигиваю. По-другому не скажешь. Тут же приходит еще одно.

Знаменитость

Нежнота и теплота тут тока помешают, моя хорошая! Дело будет страдать. Так что – не нервничай, все хорошо. Это все нормальды, и не надо ко мне ничего особенного испытывать! Крайне необязательно!

Надо же, как его вставило.

Я

Вот так взяла и ни за что получила напоморде. Хорошо.

Знаменитость

Да никакой морды, ты че? Нормальды. Я всегда пытаюсь что-то сделать для талантливых людей – их мало! – да и в свое время мне тож помогали. Это только бездарности через sex пытаются чего-то там. Но это все на раз, на два. Настоящее все приходит трудно.

Я

Я только одного не поняла: за что мне сейчас врезали?

Знаменитость

Ну… Вижу не находим общего языка. Жаль. Еще раз, для особо одаренных: по работе мы можем общаться где угодно, как угодно, в театре, кстати, не лучший вариант. А то, что ты мне нравишься как красивая женщина – вынеси за скобки. Я уж и жалею, что дал тебе это понять.

Ого! – подумала я, – Это что-то новенькое. Что-то мы об этом еще не говорили.

Я:

А общаться – и по работе, и без работы – и не спать при этом друг с другом, мы можем?

Знаменитость

Вот хамло-то… Да я когда это тебе предлагал-то?? Бредишь? Аль мания величия?

Вот после этого меня накрыло. Я смеялась долго и до слёз. Самое лучшее сообщение, которое когда-либо я получала.

Я:

Тогда я еще раз удивляюсь: я за что по мордам получила?

Знаменитость

Где?

Молчу.

Знаменитость

Нет. Не получается у нас общение, ну никак!!. Ладно. Надумаешь свидеться – звони, пиши. Человеку – чмок.

Ну, уж нет, – сказала я, – безнаказанно ты мне хамить не будешь. Придется отвечать.

Я:

В ответ на мои слова об уважении и нежности ты уличил меня в корысти и желании добраться через тебя к акулам. Не получается у нас общение!

И тут же следом:

Я:

Ты забыл еще про банкиров упомянуть. У тебя же есть друзья-банкиры? К ним я тоже через тебя хочу добраться!

Знаменитость

))) Ну как хошь!

На этом я посчитала разговор исчерпанным. Но часа через два пришла новая весточка.

Знаменитость

Ну, вот – полбутылочки вина и исправил настроение. Умеешь ты все испортить. Талант – он во всем талант.

Я:

Теперь осталось только мне бутылочку открыть…

Знаменитость

Змея ты… Вот что… Коварная… Вероломная…

Я:

«Варвара самка ты, тебя я презираю, волчица подлая и мерзкая при том».

С этого момента пошли цитаты из романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок».

Знаменитость

«ГРАФИНЯ ИЗМЕНИВШИМСЯ ЛИЦОМ БЕЖИТ ПРУДУ»…

Я:

Грузите апельсины бочками. Братья Карамазовы.

Знаменитость

«Я к вам не шел навеки поселиться».. хоть и есть у меня зеленые карпетки..

Я:

Я, конечно, не херувим. Но я чту уголовный кодекс. Это моя слабость.

Знаменитость

«Вы нежная и удивительная..»

Я:

Вы не в церкви. Вас не обманут.

На том и распрощались около часа ночи.

Межвременье

Время, когда я не понимаю, на каком я свете. Я ушла из театра. Мне теперь не надо ходить на работу, я сплю, сколько могу, и сижу по ночам в интернете.

Я потихоньку разгребаю домашние дела, которые накопились за время работы. В частности – ищу рабочих, чтобы постелили мне пол в коридоре. Предыдущие труженики, взяв у меня аванс, на работу больше не вышли и на звонки телефонные отвечать перестали. Два месяца я ходила по бетонному коридору, переодевая тапочки перед дверью в комнаты.

Я начинаю писать заказанный мне сценарий. Это всегда трудно после большого перерыва. Тем более, сюжет я придумывала полгода назад.

У меня внутри болевой комок. Я плохо сплю. Я худею. Я забываю о встречах и времени, я путаюсь в пространстве. У меня лезут губы. В прямом смысле: каждый день по несколько раз я снимаю слезающий с них слой кожи. Авитаминоз на почве стресса. В уголках рта затаились уродские болячки.

Надо что-то с этим делать, у меня ведь скоро начнётся роман с Мишей, как я буду целоваться?

Я пять раз в день смазываю их специальной мазью, это уже третье лекарство, назначенное мне врачом, но они всё не проходят. Мне стыдно за мой вид перед знакомыми.

Я каждый день просыпаюсь в семь утра без всякого будильника, хотя ложусь в два часа ночи. Нет сна.

Я сжигаю пластмассовый чайник на электроплите. Я не в маразме, мне не 80 лет. Просто у меня на кухне пока нет мебели, а потому не хватает для чайника места и периодически он стоит на плите, когда она не работает. А, когда она работает, его надо снимать. Но я забываю это сделать. И чайник плавится. Я замечаю это, когда беру его за ручку и понимаю, что подставка похожа на жевательную резинку и накрепко прилипла к керамической поверхности. У меня хватает ума выдернуть шнур чайника из розетки и под свежим впечатлением я бегу звонить маме:

– Мама, представляешь, я сожгла чайник!

Чайник – любимый, дорогой, такой красивый, тёмно-бордовый. Мама сочувствует, но в то же время пугается: как бы сошедшая с ума на творчестве дочь не устроила дома пожар. Она не знает, что дочь сошла с ума не на творчестве.

Разговаривая с мамой, взбудораженно хожу по квартире, возвращаюсь на кухню. И понимаю, что шнур чайника из розетки я выключила, а плиту – нет. Конфорка включена по-прежнему, и чайник уже кипит на ней красивыми бордовыми пузырями.

Так я живу весь месяц. Больно жить, когда тебя бросают через колено.

Театр

Театр – другой, не тот, где идут репетиции. А тот, где играют спектакль мои друзья. Я в них уверена, это мой любимый спектакль, раз девять мною просмотренный, но всё-таки я волнуюсь: кто знает, что за вкус у этой знаменитости? Может, ему не понравится?

Я веду его на спектакль в продолжение того самого разговора. Пусть он увидит этих «дешёвых» артистов и офигеет. Потому что, на мой взгляд, они – лучшие.

Глупо доказывать, что в Петербурге живут талантливые люди. Вопрос в том, что мерилом таланта не является телевизионная популярность. Вот и всё. И нечего тут пузыри пускать и пальцы гнуть.

Он едет в машине с репетиции, стоит в пробках, нервничает, что опоздает, пишет мне раздражённые смс-ки с требованием указать в точности место, где я его буду ждать.

Я отвечаю ему: кафе «Белый Кот», через дорогу, сразу напротив театра, не нервничай, время есть. Он злится: буду я ещё искать какое-то кафе, иди встречай к театру.

Думаю: во, дела. Я все ещё обслуживающий персонал.

Что это за тон? «Иди встречай»! Надо это искоренять как-то: кто здесь женщина?

Иду и встречаю. Бросаю недопитый кофе, выскакиваю на улицу нараспашку, бегу к дверям театра.

Приходит сообщение: «Я в кафе. Почему тебя нет?»

Твою мать. Возвращаюсь от театра в кафе.

– Будешь вино?

Мы стоим перед барной стойкой. Вообще-то, знаменитость – не пьющий, потому что запойный. То есть, вот ни капли в рот не берет. Но. Я видела его с бокалом вина на гастролях. И на дне рождения режиссёра Андрея. Значит, вино допускается.

Тогда почему бы не выпить вина?

– Буду.

Мы сидим за столиком у большого окна, смотрим на хмурую серую улицу. Я рада его видеть. Замашки, правда, еще королевские, тон – командный, но это ничего.

Говорим о чём-то. Не помню, о чём. Люди на нас оборачиваются, пальцами друг другу показывают: смотри, знаменитость…

В театре нам протягивают контрамарки: первый ряд. Мои друзья очень уважают московскую знаменитость, и хотят нам дать лучшие места. Но спектакль идёт в малом зале, сидеть в первом ряду – всё равно, что сидеть на сцене среди артистов.

Каково им играть, если на них в расстоянии полуметра пялится московская знаменитость?

И каково знаменитости, когда артисты со сцены оценивают каждую его реакцию: улыбнулся? Засмеялся? Заскучал?

Я прошу поменять нам места. При полном аншлаге это сделать непросто, но их меняют. Да, у меня здесь свои связи. К моим просьбам прислушиваются. Я немножко красуюсь перед ним. Немножко.

Он смотрит спектакль как ребёнок. Чуть подавшись вперёд, проигрывая все происходящее внутри себя и потому реагируя повышенно эмоционально. Если смешно ему – он радуется. Если грустно – переживает. Я смотрю на него исподтишка: ну, детский сад, честное слово. Я такую реакцию в театре видела только раз, когда сидела рядом с другим известным и народным. Может, они специально всё это отыгрывают – своё маленькое представление из зала? Мол, посмотрите, насколько я в процессе?

После спектакля выходим довольные. Он – потому что ему понравилось, я – потому что ему понравилось. К нам подходят незнакомые люди. Признаются ему в любви и уважении. Просят его сфотографироваться. Он фотографируется. Я отхожу на несколько шагов: меня это не касается. Один из поклонников обращается ко мне: а можно с вами двумя сфотографироваться? Это на всякий случай, если я окажусь вдруг известной актрисой, а он меня в силу серости не признал. Я улыбаюсь: нет, с нами двумя фотографироваться нельзя. Отхожу подальше. Смотрю, знаменитость тоже машет головой: нет-нет, с двумя нельзя. Нарушение границ частной жизни. Вдруг жена увидит.

Я прошу подождать его две минуты: друзья знают, что я здесь, что я привела московскую знаменитость, я не могу к ним не зайти и не сказать, что спектакль был как всегда хороший, играли они замечательно, и знаменитости – понравилось.

– Я пойду с тобой, – говорит он мне.

Идти за кулисы, к незнакомым тебе актерам, говорить какие-то слова, формулировать впечатление… И всё это – добровольно? Либо ему очень понравился спектакль, либо он не хочет отпускать меня к ним одну. В любом случае, я рада. Моим друзьям будет приятно.

Мы заходим, и я вижу, как они счастливы. Не из-за меня. Из-за московской знаменитости. Потому что он – хороший актер. Зашёл к ним, хорошим актерам, не поленился, после хорошего спектакля, чтобы сказать несколько хороших слов. Мне они, конечно, тоже рады. И даже говорят, что я отлично выгляжу. Я смущена, но улыбаюсь самодовольно: знаменитость, вы слышали?

Выходим из театра. Темно. Поздно. Ветер холодный. Я настроена посидеть в кафе, выпить ещё по бокалу вина, поговорить об искусстве. Домой мне совершенно не хочется.

– Ну что? – смотрит на меня знаменитость, – Поехали ко мне? Выпьем вина?

Привет. Нет, к тебе мы не поедем.

– Нет, – говорю, – может, лучше куда-нибудь в кафе?

Он злится. Просто даже видно, как злится. Бормочет под нос себе что-то невразумительное.

Я уверена, что к нему не поеду. Знаем. Бывали. Потом руками-ногами надо отмахиваться и убегать посреди ночи. У меня на знаменитость никаких планов нет. Ну, вот то есть, абсолютно. Я и он – в моем сознании – несовместимы. Я и целоваться-то с ним не хочу. Не то, что в гости…

– Нет, – говорю, – прости, но я к тебе не поеду.

– Как мне добраться домой? – спрашивает он меня злобно.

– Надо поймать такси, – отвечаю невозмутимо, – Как же ещё?

– Я что, знаю, в какую сторону мне ехать?!

– Ну, пойдем, я тебя посажу в машину.

Ну, действительно, просто дитя. Дитя, которому полтинник.

Ловлю ему такси, называю водителю адрес.

Думаю: «Интересно, а как я доберусь до дома, никого не волнует? Поздно, вообще-то. И темно».

Он садится в машину, на заднее сидение. Он всегда садится только назад, это последствие аварии, в которую когда-то попал. Смотрит на меня:

– Поехали.

Я думаю: «Ну, блин, как же не хочется домой…»

– Поехали, – отвечаю, – Только ненадолго. Минут на сорок. Мне ещё до дома добираться надо.

Предупреждён – значит, вооружен. Я еду ненадолго, минут на сорок. Выпить бокал вина, поговорить о спектакле. Еду к нему домой, потому что он – гость, потому что он – известный человек: ему может быть некомфортно ночью в ресторанах, где все на него пялятся, а он даже не знает, в какой части города находится.

В темноте машины он тихо, сквозь зубы, скороговоркой, так, чтобы не услышал водитель, говорит мне:

– Будет все, как ты захочешь. Хочешь вино – будет вино, про искусство поговорить – поговорим об искусстве. Никто тебя насиловать не будет. Пообщаемся, и, если захочешь, уедешь домой.

Я успокаиваюсь. Произнесено. Теперь у меня есть гарантия неприкосновенности.

В гостях

– Квартира у меня такая, немного девочкина… Но они ничего лучше не предлагали, я с ними уже не стал ругаться…

Квартира находится в центре, в самом что ни на есть козырном месте. Чуть повернуть от Фонтанки и тихая улочка, напротив – светлая церковь, от нее – стрелою – идут дома старинные, офисами не облагороженные, куда взгляд не кинешь – сплошная красота.

Просторная прихожая, коридор. Проходим мимо спальни в гостиную. Гостиная отделена от кухни барной стойкой-столом.

Знаменитость суетится, я вижу, как он волнуется. Прямо-таки сильно волнуется. Убирает на ходу какую-то небрежно кинутую одежду со стульев, хватается за грязные чашки.

– Ты извини, у меня тут не прибрано, я утром быстро собирался…

Не прибрано – сильно сказано, порядок – почти идеальный. Вот у Ивана Кузнецова – было не прибрано.

Быстро заправляет постель на разложенном диване, поясняет:

– Так-то вообще кровать в спальне, но там нет телевизора, поэтому я здесь сплю… Ты куда сядешь?

Я выбираю удобное кресло. Он садится на разобранный диван. Тут же подскакивает.

– Что ты будешь? Есть хочешь?

– Ну, было бы неплохо, что-нибудь к вину.

– Сыра?

– Сыра и фруктов. Есть фрукты?

Стоит, режет яблочки.

– Может, тебе помочь?

– Не надо. Сиди.

Возвращается с тарелкой. Открывает бутылку, разливает вино.

Садится напротив меня. Чокаемся бокалами, улыбаемся, пьём.

Говорим о том, что в голову приходит. Вино развязывает язык.

Разговор снова заходит о том, что я не буду с ним спать.

– Да Бога ради! – кричит он мне, – Да и не надо!

Я радуюсь: это хорошо, что не надо. Но считаю себя должной пояснить:

– Я не могу. Я не хочу женатого мужчину. Я хочу своего. Я хочу спать со своим мужчиной. Вот так. И я хочу быть его женщиной. Без всего этого вранья, без лицемерия. Чтобы у меня на душе было чисто.

– Ты имеешь на это право. Я тебя понимаю, – говорит он мне.

Я расслабляюсь. Ну, наконец-то меня понимают и принимают. Я не вру тут ни секунды.

– Мне так надоели женатые мужчины. Мне так надоело, что меня используют. Всем надо только одно: трахаться, трахаться, трахаться. Никто не задумывается, а что нужно мне? Может, во мне все-таки можно и человека увидеть?

Я уже пьяна довольно сильно, меня несёт.

– Гости… Вот ты говоришь, гости. Я что не знаю, чем эти гости заканчиваются?

– А чем они заканчиваются?

– Да тем, что не отмахаться. Заваливают тебя на диван, а ты потом выкарабкиваешься из-под него…

Он сидит на диване.

– Ну, иди сюда, покажи, как тебя заваливают…

– Не пойду. Нашел дурочку…

Про себя думаю: фу, на какой дешёвый понт вы меня берете, знаменитость…

– Ты знаешь, – говорит он мне, – Я тебя понимаю. И даже сочувствую. Только вот уверяю тебя: выйди на улицу и спроси: кто хочет поменяться со мною местами? 98 процентов поменяются. «Ах, я вся такая несчастная, что же мне делать, меня все хотят!»

Я смеюсь. Он смешной, этот знаменитость. А когда открыт в разговоре – вообще чудесный.

Замечаю, что ноги у него слегка подрагивают. Обращаю его внимание на это:

– Что это ты? Нервничаешь?

– Нервничаю.

Да его всего трясёт просто.

– А ты что? – показывает мне на мои ноги, закинутые одна на другую, и скрещенные на груди руки, – Защищаешься от меня?

– Защищаюсь.

И тут происходит та самая минута. Откуда? С чего?

Я смотрю на него, сидящего напротив, и вдруг мысль – сама по себе – неизвестно откуда прилетевшая: «А может быть остаться?» И тут же – про себя: «С ума сошла?!»

Я смотрю на него и чувствую электричество. Он что-то говорит, а по мне бегут токи. Бред. Какие токи? Это же – знаменитость. Я его не хочу. А по мне бегут токи. Я думаю: «Наверное, он классный любовник…» Почему вдруг я так думаю?…

Пьяный разговор неожиданно сворачивает на странную тему. Речь заходит о работе. Я рассказываю про артистов-идиотов, которые несут себя за кулисами также как по сцене. И считают, что все окружающие должны им служить. Знаменитость вспыхивает как спичка, подозревая, что такими рассуждениями мы и до него через пару минут доберёмся. Защищает артистов-идиотов. Утверждает, что люди, обслуживающие творческий процесс, должны молча исполнять свои функции. Я соглашаюсь, что должны. Но требую должного отношения к ним. Я горячо утверждаю, что уважение к обслуживающему персоналу – первый признак ума и внутренней культуры человека. Говорю о том, что в двадцать шесть лет парень сам может подойти к буфетному столику и налить себе чай, а не ждать, когда это сделает помощник режиссера, освободившись от своих основных обязанностей. Привожу в пример известного артиста, который – из-за хорошего ко мне отношения – не только не гонял меня за чаем, но и сам мне его приносил, когда видел меня, замотанную.

Тут со знаменитостью что-то происходит – алкоголь плюс нервное перевозбуждение – и он начинает кричать, что меня подпускать нельзя близко к профессии помрежа, что я – другая, и должна сидеть дома за своими сценариями, что слышал бы меня сейчас московский продюсер, да он бы мне за такие рассуждения голову оторвал и в асфальт бы меня закатал.

Я слышу последнее. Понимаю, что так со мной разговаривать я никакой знаменитости не позволю.

– Так, – говорю, – разговор зашел тупик. Видимо, мне пора. Всего хорошего.

Встаю с кресла, беру сумку, выхожу в коридор.

В коридоре натягиваю сапоги, снимаю с вешалки пальто, залезаю в рукава, медленно застегиваю каждую пуговичку. Из комнаты не раздается ни звука. Мне смешно. Из-за такой ерунды поругались. Напускаю на себя независимый вид. Иду в комнату. Останавливаюсь на пороге. Смотрю.

Он лежит на диване, закинув в колене ногу на ногу, смотрит в потолок. Весь такой неприступный и безразличный. На мое появление не реагирует.

– Ты меня не проводишь? – спрашиваю весело.

И бровью не ведет.

– Понятно. Не проводишь.

Иду в коридор, выхожу на лестницу, прикрыв за собой дверь.

Ну, ребята, это уже хамство.

Стою в ночи одна, ловлю машину на Фонтанке. Гнусно, будем уж честны.

Еду в такси, когда приходит смс от актера моего любимого театра, на спектакле которого мы были этим вечером. Спрашивает, действительно ли знаменитости понравился спектакль. Отвечаю: действительно.

«Передай ему привет – пишет мой знакомый, видимо тоже принявший на грудь, – мы все его очень любим». – «Передам» – отвечаю, вспомнив закинутую в колене ногу, полную ко мне личностного презрения.

«Скажи ему, что он очень крутой» – не может успокоиться мой товарищ. «Обязательно» – отвечаю. «Приводи его к нам на другие спектакли!» – «Непременно».

Больше мы в театр вместе с московской знаменитостью не ходили.

Извините, был неправ

На следующее утро меня разбудила смс-ка:

«Kat! Морнинг! Как добралась?)))»

«Нормально. Спасибо, что беспокоитесь»

«А как же! Ну слава богу! А то ушла, хлоп дверью – топ ногом! – мало ли?…) Как следующий спектакль будет называться, коварная?»

Ну, думаю, так легко от ответа за вчерашнее ты не уйдешь.

«После того, как ты сказал, что меня в асфальт надо закатать, я собственно решила, что пора домой. Мой вопрос, не проводишь ли ты меня, ты проигнорировал. Так что выбора особо не было»

«Нда… Выпили, поговорили!.. за жизнь в искусстве?..) Понятно, ну так и должно ж было быть».

Нет, милый, не выйдет так быстро.

«Мне кажется, что должно быть по-другому. По крайней мере я не должна одна в ночи ловить машину на Фонтанке. Ну, мне так кажется»

«Поп Гапон русского искусства – вот ты кто! НЕ! Попадья! Все подковырки, все кусь да кусь! Раньше хоть гладила… иногда…»

«Я хотела вчера погладить, а мне по руке – хлоп! И как теперь быть?»

«А я как хотел… А мне как теперь… Коварная, вероломная… Как же теперь нам?..))» —

«Вот не знаю теперь!»

«Сегодня куда идем? В кино, не?»

Нет, милый, мне и театра хватило. Мне работать надо, а не вино по ночам со знаменитостями пить.

«Мне сценарий 15-ого сдавать окончательно, а у меня еще конь не валялся. Я два дня безвылазно работаю дома. Надеюсь».

«Ладно, Kat, захотите увидеться – сигнальте!)))»

«Хорошо»

«Ну и чмок тогда тебя!»

«И тебя»

«А я тебя еще больше „КУ“!!.)))»

Все-таки он смешной, этот знаменитость. И хороший.

***

На всех журнальных обложках, на каждом рекламном плакате я вижу её лицо. Ира Дмитриева улыбается мне отовсюду. Я понимаю, что у меня паранойя, потому что при ближайшем рассмотрении это оказываются совсем другие барышни. Образ жены Ивана Кузнецова преследует меня как навязчивый фантом. Поэтому я вздрагиваю, и сердце уходит куда-то вниз, когда в переходе метро на газетном лотке я вижу её фамилию на обложке. На этот раз не галлюцинация. Беру журнал со стенда, быстро пролистываю интервью, покупать его – много чести. Лучезарная красавица, идеальная семья, образец благополучия. Неожиданно к концу интервью Ира признается, что бывает в курсе интрижек Ивана на стороне: «Ну а кто бы против него мог устоять?».

Рассказывает, как на премьере нового фильма ловила на себе горячие взгляды красавицы актрисы, с которой снимался Иван.

Мне становится тошно, и я закрываю журнал.

***

Несколько дней прошли за работой. Но я твёрдо запомнила ту минуту, когда неожиданно для себя вдруг подумала: «А может, остаться?» Эта минута волновала меня, будоражила своей неуместностью. Стало ясно: что-то поменялось в моем отношении к знаменитости. Но откуда? С чего вдруг?

Мы перекидывались смс. Я стала от них зависеть. Если, проснувшись, с утра не находила в телефоне его привета, день начинался неправильно.

Мы всё время говорили о встрече. Он звал к себе. Я тянула время. Не понимая сама, надо ли мне это, поеду ли. Да и на самом деле было не до свиданий, я работала.

С каждым днем его сообщения становились все теплее. Я грелась о них сквозь своё октябрьское одиночество, и брошенность моя не так остро скулила во мне.

Миша

Про Мишу я совсем забыла. А он и не напоминал.

Межвременье

«Мы пойдем завтра в кино?»

Это я пишу. Я знаю, что в театре завтра выходной, а мы так давно собираемся в кино. Мне надо знать заранее, как планировать свой день.

«Ээээ… Не знаю, КАТ, не уверен…»

Значит, сегодня вечером он уезжает в Москву.

«Что ж так?»

Это уже провокация с моей стороны.

«Жизнь сложная штука, I mean»

«Сложная – не то слово:) не вопрос».

Мне немножко обидно. Чего обидно? Не знаю чего, но немножко обидно.

«Вопрос… А был ли вопрос, КЭТ?»

«Был. Насчет кино. Теперь нет вопроса»

«Да жаль как-то…»

«Тебе чего жаль?»

«Хочется, чтоб погладили…»

«Даже не спрашиваю, чем ты завтра занят…»

Это еще одна провокация. Скажите мне: я уезжаю завтра в Москву, к жене и детям. Я, Катя, женат, если ты не забыла. И я вам отвечу: «Вот и прекрасно. Вот и езжайте к своей жене, на этом, давайте, закончим». Давайте расставим все точки над «i», знаменитость.

«И… Все?.. Все слова?.. И все эмоции?..»

Провокация не прошла. Но тон уже задан.

«Мы прощаемся?»

«Думаешь, да?»

«Ну, как – по твоим смс мне стало так казаться».

«А мне по твоим. Да и ты вела себя всегда так – не встретивши, прощаясь».

«Ну, жаль».

«Все?..»

«Это ты мне скажи».

«Нет. Только начало»

«:-)»

«Пустое?»

«С улыбкой:)»

«Гладишь?)»

Я все время его гладила по рукаву пальто… Потому что устал. Потому что талантливый. Потому что хорошо ко мне относится.

Никого никогда я по рукавам столько не гладила…

«Нежно:)»

Никому никогда я столько не писала сообщений. На каком-то этапе мужчины всегда звонили, и письменное общение переходило в вербальное. Здесь же – только сообщения. Ни одного звонка. Сначала меня это удивляло. Но не звонить же было самой.

Потом я привыкла, и даже втянулась в эту игру…

Знаменитость приближается

«Мне не хватает тебя сегодня почему-то»

Пришло без пятнадцати пять утра. Я не спала. Писала до ночи сценарий, а после пропала в интернете, переписываясь с одним малознакомым режиссёром. Сообщение знаменитости удивило, но не застало врасплох.

«А мне тебя» – ответила я, все-таки пять утра провоцируют на откровенность. К тому же я действительно по нему соскучилась. Мы не виделись уже четыре дня.

«Ты же знаешь, я буду с тобой…»

Оп. Вот это неожиданно. Я-то всё пока по дружбе с ним общаюсь… Хотя, какая дружба между мной и знаменитостью? Кого ты обманываешь, Катя?

Но эк его пробило в пять утра-то…

«Нет, пока не знаю».

Я честна. Была, конечно, эта минута, когда я подумала: «А не остаться ли?»

Но это была лишь минута.

Она до сих пор меня немного волнует, но это совсем не значит, что я собираюсь с ним спать. Мне Ивана Кузнецова за глаза и за уши хватило. К тому же на горизонте снова замаячил Миша.

«Я не нападаю, зачем ты защищаешься… Обидно чутка…»

Я не защищаюсь. Я просто пишу, как чувствую.

Но вспомнилось вдруг мое одиночное возвращение. Ты мне тут сейчас говоришь, что будешь со мной, а сам нисколько мной не дорожишь…

«А кто меня одну отпустил в ночь, не заботясь, что дальше со мною будет? Тебе на меня все равно…»

«Ты обидно от меня уходила».

Обидно ему, значит…

«Ты обижаешься, а я до дома могла не доехать».

«А я думал, ты вернешься».

Да, конечно. Погуляю в ночи вокруг твоего дома и вернусь. Как собачка.

«Нет, если я ухожу одна в ночь, я не возвращаюсь»

«Ну вот, видишь… А может – зря?»

«Нет, не зря. Я ухожу, когда оставаться дальше уже невозможно».

«Да зачем ты так… Гонишь. А у меня к тебе тепло только… Но! как хочешь! не хочу навязываться – досвидос».

Господи, опять детский сад… А главное, я уже целиком погружена в эти страсти.

«Ты спрашиваешь, почему я защищаюсь. Потому что всем на меня все равно».

Ответа не пришло

Миша

Позвонил Миша, и позвал на свидание. Я надела своё новое красивое пальто, встретила его после съемок, и мы пошли в кино. Вернее, сначала мы пошли в ресторан. А потом в кино. А потом опять в ресторан. И разговаривали до пяти утра. Потом он повёз меня домой, и мы целовались у моего подъезда. А потом он поехал к себе, а я пошла спать одна.

Предвестия

«Я больше ничего не доказываю. Жизнь одна, и для того, чтобы положить ее на войну с невежеством, нужно иметь психику декабриста. Или хотя бы жены декабриста. А я – обыватель, проживающий свою частную биографию. И желающий прожить её без споров до хрипоты и прыжков по баррикадам. И втянуть себя в эти дрязги не дам.

И с годами круг все уже, а критерии выбора собеседников все жестче».

Автор мне неизвестен.

Прислала письмом ему на почту цитату неизвестного мне автора, как продолжение нашего давнего разговора о вмешательстве и невмешательстве, о гражданской активности и личностном суверенитете. Он был в Москве.

На следующее утро откликнулся смс:

«Приехал! И был обрадован pismom Вашим – thanks, шо не забываете!»

Я спала.

«Спишь, теплыша?..))»

Тут я уже дошла с полузакрытыми глазами до телефона, прочитала и разулыбалась от нежности.

«Сплю:) Милый, я еще чуть-чуточку посплю:)»

«Спи, мой хороший… Спи, девочка… Чмок везде…»

«И я тебя чмок:)»

Еще немножко и я напишу «Люблю тебя»… Конечно, застал врасплох, с постели, сонную, накрыл ласковой волной, я и поплыла от благодарности… Много ли сердцу одинокому надо…

«Здравствуй, милый:)»

Пишу ему сама через час. Я проснулась, умылась, пришла в себя, но все еще нахожусь в лучах согревшего меня утром солнца…

«Я увижу тебя сегодня?»

Нет, мой хороший, не увидишь. Кто сценарий за меня писать будет?

«Завтра:) Сегодня работаю целый день».

«Это грустно, Kat…»

«Я тоже скучаю:)»

Прошло три часа. Я работаю. Периодически улыбаюсь натянутой между нами ниточке. «девочка…», «мой хороший…», «чмок везде…» Надо же, какие нежности… Представляю себе это «везде»…

Телефон отзывается на мои мысли новым сообщением:

«Ну не молчи, а?»

«Вспоминаю твои утренние сообщения, улыбаюсь:)»

Ответ не приходит. Занят, наверное. Но мне уже этого мало, мне уже хочется большего.

«Как у тебя денечек?»

Ответа нет. Я жду. Ответа нет. Ответа нет час, ответа нет два, ответа нет целый день. Довольно неприятно, когда тебе не отвечают на заданный вопрос. Довольно неприятно, когда на гребне бархатной волны тебя впечатывают в бетонный столб равнодушия.

Часов в восемь вечера пишу ему:

«Плохо, когда ты не отвечаешь на мои сообщения».

Так у нас с вами ничего не получится, знаменитость. Ни любви, ни дружбы.

Ответа нет. День закончился.

Нет вестей все следующее утро.

Я голову сломала на вопросе: что произошло? Откуда вдруг бетонный столб? Где? Что? Чем обидела? Что там ему про меня наговорили? Кто посмел?…

А что, собственно, голову ломать? Пусть сам выскажется…

«Может, ты расскажешь, что случилось?»

Ответ приходит через три часа. За это время я девятнадцать раз успела мысленно послать его на фиг.

«Где?..»

Что «где»? Отдыхайте, знаменитость, с вашей скоростной реакцией. Не отвечаю.

«Не понял?.. Ты мне смс?»

Раздражает меня.

«Четыре смс».

«Нехорошо себя чувствую слегка…»

А вот не надо, Катенька, связываться с возрастными дяденьками. У них, когда давление подскакивает, им не до нежностей. А еще прихватывает сердце, мучает радикулит и отдышка. Выздоравливайте, знаменитость, я не буду вам мешать.

Следующим утром, в половине десятого приходит:

«Как ты?»

Я дошлепала босиком до телефона, взяла его с собой в постель, но отвечать не стала. Отвечать – это просыпаться. А просыпаться – после вчерашнего – много чести. Через сорок минут пришло новое сообщение:

«А ты чего молчишь?»

Какая детская непосредственность. Тут уже пришлось проснуться.

Некрасиво не отвечать на два сообщения подряд.

«Спала…»

Лежу, улыбаюсь с закрытыми глазами: все-таки он волнуется там насчет меня.

Думаю о нём. Был бы сейчас рядом, я бы обняла его крепко, уткнулась бы ему в плечо лицом, и мы бы так лежали долго-долго.

Никакого секса. Просто обняться.

Набиваю в полглаза по кнопкам:

«Ты по мне скучаешь?..»

Тут же приходит:

«Да!.. И даже снишься…»

Я прячу нос под одеяло, плыву от любви и нежности… Новое сообщение:

«Sexy совсем… Тебе неприятно это?..»

Отвечаю:

«Приятно:)»

Я не знаю, приятно ли мне, что я снюсь знаменитости голой, но мне приятно, что я снюсь знаменитости.

«Чмок тебя!. Везде!»

Прям вот так уж и везде!

«И я тебя целую:)» – отвечаю ему.

«А когда ж?…»

Все, хватит ужом вертеться. Конец динамо.

«Завтра я приеду в театр, а после выпьем с тобой вина и поговорим об Альмодоваре, которого я два дня назад посмотрела»

Он так ругал последний фильм Альмодовара, а я посмотрела его с Мишей, и мне он очень понравился.

«Как скажешь!»

Никакого секса, знаменитость, только вино и интеллектуальные разговоры.

У меня тут Миша без секса после кино остался, хотя всё к тому располагало: и количество выпитого вина и поцелуи в пять утра.

Не пустила, домой отправила.

Езжай, говорю, к жене и детям, нечего тут со мной в пять утра целоваться.

Не хочу я. Не могу.

Я не хочу больше романов с женатыми мужчинами.

Миша

Миша ведет себя безупречно.

Я чувствую себя рядом с ним настоящей принцессой. Ему нравится во мне всё: от родинки на щеке до кончиков моих пальцев, он неустанно об этом говорит и смотрит с абсолютным обожанием.

– Наконец-то, – сообщаю Яне по телефону, – хоть один умный мужчина на моём пути. Всё ведь просто, как дважды два: дай почувствовать женщине рядом с тобой себя королевой, и она не сможет без тебя обходиться. У меня выработалась потребность, чтобы на меня смотрели так, как смотрит Миша. Я не говорю уже о том, что он не жалеет денег, мы за ночь прогуливаем какие-то невероятные суммы: выполняется любой каприз, надо только показать пальцем. Эх, Яна, не был бы он женат, какой бы это был красивый роман…

Роман

Я иду по улице с тяжёлыми пакетами, возвращаюсь домой из магазина. В кармане джинсов пиликает телефон. Я обожаю эту светлую лаконичную трель, она оповещает меня о том, что знаменитость думает обо мне. Пакеты ставлю на асфальт, лезу в карман за телефоном, читаю новое сообщение:

«А чего ты делаешь?»

Стою посреди улицы, набираю ответ. Прохожие обтекают меня с двух сторон.

«Заплатила кредит, купила еды, иду домой, работать. Думаю о тебе. А ты?»

«Тебе пишу, хочу тебя видеть, слышать, обнимать!»

Ой, ну всё. Прямо роман-роман. Стою, счастливо улыбаясь в пространство.

«И я:)»

«Ждать?..»

Ну, ведь договорились уже: завтра…

«Завтра. Мне и так из-за тебя работать трудно»

Сценарий пишется мучительно. Из последних сил. Все мысли – о знаменитости.

«А мне как…»

«Тебе – не верю, что трудно: ты органичен ВСЕГДА…:)»

«Не к Вам!»

Работать, Катя, садись работать. Если завтра ты хочешь пить вино со знаменитостью, тебе сегодня надо еще написать как минимум семь страниц.

На следующее утро сообщения не было. В начале двенадцатого я, разочарованная, написала сама.

«Нет утреннего привета? А мне так сладко просыпается от твоих сообщений… Здравствуй, милый:)»

«Здравствуй, милая моя».

Вот мы, женщины, конечно, падки на слова. Чуть-чуть нас по голове погладишь, найдёшь пару нужных оборотов – «девочка», «теплыша», «мой хороший» – плюс регулярность переписки – и всё уже, мы в зависимости… Мужчины, подсказываю вам безупречную тактику. Настойчивая ежедневная атака, а потом – хлоп! – внезапное молчание. Пропадите на пару дней. Без объявления войны. И всё, женщина тут же сама к вам стучится: а что случилось, милый, а что, ты меня больше не любишь…?

Ты меня не любишь больше?

И тишина. А мы вроде бы вчера договорились о встрече. И что?

А ничего. Я решила жить по плану, составленному вчера. А по плану у меня был маникюр на другом конце города, и затем приезд в театр – под вечер, чтобы репетиция к концу подходила…

Пара красивых проходок перед Иваном Кузнецовым, чтобы заплакал от того, какая я прекрасная, потом ужин со знаменитостью в каком-нибудь близлежащем ресторане. А потом – по домам. Хороший такой план был, я решила его придерживаться.

Поехала на маникюр. На метро – час пути.

От метро до салона оказалось полчаса ходьбы.

Район – отвратительный, на самом краю города. Занесла меня туда нелегкая: в салоне обещали хорошую скидку на дорогую французскую процедуру.

На пути к красоте люди перестали мне попадаться минут через двадцать после выхода из метро. Расстояние между угрюмыми многоэтажками с каждым новым перекрестком увеличивалось: местность данная была обжита людьми слабо, а может, и вовсе, судя по невостребованности, для нормальной жизни была непригодна.

Быстро темнело. Все семь ветров продули меня насквозь, лицо горело, волосы метались по сторонам. Стало ясно, что, если идти мне обратно этой дорогой и этой погодой, не так уж горько заплачет Иван Кузнецов от досады, что я – такая красивая… Разве что маникюр французский выручит.

Телефон из сумки возвестил о приходе нового сообщения. Я с радостным волнением стала искать его, перебирая озябшими пальцами всю дребедень, что постоянно ношу с собой.

Сообщение было от Миши. Знаменитость молчала.

Миша горячо приглашал меня на очередное свидание.

По вчерашней договоренности в моем плане, несмотря на отсутствие вестей, все еще стоял вечер со знаменитостью. Я натыкала кнопочками Мише какой-то левый ответ, и зашагала по темноте дальше, прячась в высокий воротник от октябрьской дряни, моросящей мне по лицу.

Салон находился в последнем подъезде последнего дома, за которым простирались хмурые пустыри. В очередной раз отметив, как удачно у меня получается экономить, я нажала на кнопку звонка рядом с дверью.

Маникюр мне делали три часа. Я в своём плане закладывала на него втрое меньше. Когда вышла из салона, тьма стояла уже непроглядная. В театр ехать не хотелось. Хотелось тепла, вина и доброго взгляда знаменитости.

Так как мы вчера не единожды обговаривали нашу встречу, я, несмотря на то, что инициатива от него сегодня не поступала, не считала возможным ее переносить.

«А во сколько примерно ты планируешь освободиться сегодня?» – спросила его, послав сообщение во время маникюра.

Ответ пришел через час, когда я уже подходила к метро.

«Не знаю ваще»

Информативно.

«Я сегодня в театр не приеду: поздно уже и замерзла…»

«Где ты?»

«На краю города. Мне до центра полчаса ехать».

Ответа не было. Я покрутилась немного у метро, не заходя, так как надо было определиться, куда и во сколько мне подъезжать. Ответа не было. Зато по-прежнему было холодно. Недалеко от входа я увидела сияющий огнями торговый центр и тут же поняла, насколько я голодная.

Не убирая телефон в сумку, чтобы не пропустить сообщение, я двинулась в сторону манящих перспектив.

В кафе было уютно. Грея пальцы о чашку с горячим чаем, я посматривала на молчащий телефон. Ответ не приходил уже сорок минут.

Собственно, может, это и нормально, если учесть, что он находится сейчас на сцене, но в то же время не совсем нормально, потому что-я-то по нашей договоренности его тут жду, почти в ночи, не понимая, как поступать дальше.

«Мне либо тебя ждать, либо домой ехать…» – напомнила я о себе.

Ответа не было.

Я закончила есть, достала из сумки зеркальце, накрасила губы, намотала на шею платок, надела пальто, застегнулась, повесила на плечо сумку, подумала: «Да пошел ты…» и двинулась к выходу, твердо решив ехать домой, что бы он мне теперь не писал.

На втором этаже, проходя мимо витрины с нахальными манекенами, я остановилась. Витрина звала. Почему бы не зайти, когда уже тепло и неголодно?

Очнулась я спустя два часа, после двух десятков примерок. В руках у меня болтались пакеты с нарядами под названием «Смерть Знаменитости», настроение было улучшено, глаза светились боевым огнём. Устоять против меня теперь у него не было шанса.

Мне захотелось это проверить. Переодевшись в примерочной в тонкий, полупрозрачный шифон, я, позабыв о студеных ветрах и твердом решении ехать домой, набрала новое сообщение:

«Ну что, ты очень устал? Вино не пьем сегодня?»

Было девять часов вечера. Репетиция должна была уже закончиться.

Ответа не было.

– Мать твою, да что ж за хрень такая, – сказала я вслух, запахнула потуже пальто и шагнула в промозглый холод.

***

В метро поняла, что прощения ему не будет.

Потому что так по-хамски вести себя не только знаменитостям, но и самому папе римскому нельзя.

В этой уверенности я провела остаток вечера.

Уже поздно, в глубокой ночи, набрала ему сообщение:

«Возьми, пожалуйста, книжки с собой, я завтра приеду в театр, заберу».

Это вместо «Какого, собственно, черта ты себе позволяешь?»

Я приеду завтра на репетицию, заберу у него книги, которые дала на прочтение месяц назад, и забуду, как звать его. Пусть живет себе дальше и не парится. Но книжки мои отдаст.

Ответа, естественно, не было, да я и не ждала его в два часа ночи. Зная, что он видит уже девятый сон, и прочитает мой сдержанный посыл только завтра, я умылась и спокойная в своем гневе отправилась спать.

А что случилось

Назавтра, в десять утра пришло:

«Не взял. Не принял смс.»

Что это значит, я толком не поняла.

Что значит «не принял»? Ты на телефон посмотрел, когда встал с постели? Или только на репетиции увидел мое сообщение?

А может, телефон вчера оставил в театре, потому и не отвечал весь вечер? Бред. Есть же еще и московский номер, и, если ты один телефон оставил в гримерке, значит, можно написать с другого, написать человеку, девушке, в конце концов, с которой ты договаривался о встрече, и она ждёт от тебя сообщения в холодной ночи на краю города.

Значит, книги не взял. Это плохо. За книгами придется еще раз заезжать.

Книги – это моё всё. Когда в силу широты души и желания делиться с человечеством лучшим я даю свои книги людям, а они их теряют или самоуправно оставляют у себя – подумаешь, книжка! что она – золотая, что ли? – я скриплю зубами до порошка и отчаянно пытаюсь их вернуть.

Мои книги – это святое. Они собираются одна к другой.

Лучшие – из светлых порывов – я даю почитать. А кто-то это лучшее – принимает за пачку прошитой бумаги и считает нелепыми свои обязательства по её возврату.

Возмущение тогда меня сводит до самых ногтей. Пусть лучше вы будете должны мне денег, чем не отдадите мою книгу.

Так вот, знаменитость, в театр я приеду сегодня, а книги свои заберу в следующий раз. Но заберу обязательно. Заберу и забуду про вас.

Теперь, внимание, вопрос. А что случилось? Почему? Почему на меня так открыто, я бы даже сказала, демонстративно, по-хамски забивают?

Мир – это цепочка, в которой одно следует из другого. Любая жизнь, любой поступок, любое дерево на этой планете имеет причину своего существования, потому что из ничего – ничего не рождается. Другой вопрос, что эту причину надо понять.

Человек настолько самоуверенное существо, что думает своим слабым умишком объяснить всё, что происходит вокруг. Я – человек, и я – в этом смысле самоуверенное существо. Я постоянно пытаюсь анализировать происходящее, редко, когда удачно. Я не понимаю очень многого, и жизнь без устали бьет меня абсурдом по голове.

Как туповатый ротозей, которого в очередной раз обвели вокруг пальца, я испытываю благоговейный трепет, когда мне раскрываются секреты фокуса.

Конечно, после того, как вылечу пострадавшую голову.

Первое неотвеченное сообщение – три дня назад. Следом – неотвеченные еще два.

Потом «нехорошо себя чувствую» – как объяснение.

Предположим, прихватил знаменитость радикулит, напали на него магнитные бури, так что до телефона не дотянуться.

На следующий день – прилив нежности – «хочу тебя видеть, слышать, обнимать». Договорились о встрече и – тишина.

А потом – игнор. Нежелание этой встречи.

Женщина может отказаться от свидания, если у нее неудачная прическа, отсутствует маникюр или молния на платье не застёгивается. Почему отказывается от свидания мужчина? От свидания, так давно выпрашиваемого и ожидаемого?

Ну не 15 лет ему, чтобы он закомплексовал перед встречей!

Он злится на меня за что-то. Я его чем-то обидела. Но чем?

Перечитываю свои сообщения. Бред какой-то.

Или ему сказали про меня что-нибудь гадкое. И он не хочет меня больше видеть.

Иван Кузнецов, похабно посмеиваясь, рассказал, как переспал со мной.

И тогда знаменитость понял, что я – поверхностная девица, которая спит со всеми известными актерами за автограф.

Автограф решил не давать, а забыть меня как недоразумение, отодвинуть в сторону со своего пути, чтобы не маячила перед глазами.

Прекрасно.

Я разозлилась страшно. Если Иван Кузнецов треплет мое имя в кулуарах, рассказывая, как очередная дура была им облапошена, мало ему не покажется.

Знаменитость тоже хорош. Поверил вульгарной байке, меня не спросив, что же это такое было.

Просто он меня любит очень, и тяжело переживает сам факт своей вторичности для меня. Я приеду в театр и все ему объясню.

Так или иначе, пришло время расставлять точки.

В театре

Я приеду в театр, весёлая и безупречная.

По дороге от метро заряжаю себя музыкой, прогоняя мороку вчерашнего дня, обретаю легкость, свободу и свет. Это состояние – обманное, кратковременное, так трудно достигаемое, так быстро исчезающее…

В театре я планирую провести только час, так как собираюсь в кино на хороший фильм со своим давним приятелем Куликовым. Так я подстраховываюсь, чтобы никому не позволить испортить мне в этот день настроение. Я приеду на часок, покручу хвостом и уйду, только вы меня и видели, оба.

Прошлась по коридорам, расцеловалась с костюмерами, гримерами, звуковиками… Обменялась парой новостей, высказала мнение, спросила, посмеялась над шуткой, пошутила сама. Все просто, с улыбкой, почти на автомате, с четкой внутренней устремленностью: где он?

Подошел Иван Кузнецов. Я, не меняя настроения, расцеловалась и с ним. Улыбнулись друг другу. Глаза у него бегающие, голос искусственный. Отметила для себя с удивлением: сегодня в этом театре он для меня не главный герой.

Пошла дальше, в поисках главного.

Главный был на сцене.

В правой кулисе стоял монтировщик Володя. Я подошла к Володе, тихонечко поздоровалась, встала рядом. Отсюда удобно смотреть на репетицию. И знаменитость увидит меня, когда будет уходить со сцены.

Репетировалась сцена, когда Тригорин целится из пистолета в Треплева.

У Чехова в пьесе такой сцены нет, у Чехова, наоборот, Треплев пытается вызвать Тригорина на дуэль, а тот вызываться не хочет. Но в спектакле режиссёра Андрея именно Тригорин видит в Треплеве антогониста, а потому, не то чтобы стреляет в него, а прицеливается слегка, да и то не в реальности, а в своем воображении.

У них получается хороший дуэт на сцене: у Ивана и знаменитости, только знаменитость Ивана иногда за пояс затыкает. Иван мучается, не поддается, а всё равно оказывается за поясом, потому как талант явление штучное, встречается редко, и в угоду партнёрству от зрительского глаза его не спрячешь. Рядом с очевидным талантом талант вымучиваемый смотрится бледно, и это не вопрос одеяла, которое иногда артисты на себя натягивают, это вопрос индивидуального дарования.

Вместо Треплева под прицел Тригорина неожиданно попадаю я.

Я вижу бешеные глаза знаменитости. Уверенным шагом он идет в мою сторону, в правую кулису, смотрит на меня яростно, не отрываясь, и целится мне в лицо.

Иван Кузнецов стоит чуть поодаль, его знаменитость проходит, не заметив, направляясь ко мне. Ощущение, что сейчас выстрелит, настолько реально, что я прячусь за плечо Володи, который стоит рядом, и говорю «ой!».

– Куда ты, куда? – кричит из зала режиссёр Андрей, – Давай прямо на Трепелева, давай, вплотную к нему подходи…

Знаменитость останавливается от меня в трёх шагах.

– Да? Промахнулся маленько, извиняйте…

– Давай заново, с последней реплики! – командует Андрей.

– Еще чуть-чуть и пальнул бы в тебя, – говорит мне Володя.

– Тебе тоже так показалось? Я подумала, может, у вас мизансцена такая странная…

– Да нет, на тебя впрямую шёл.

Володя хохотнул. Я нервно улыбнулась.

Надо же какая страстная знаменитость. Чем же это я тебя разозлила?

И пошла со сцены за кулисы. На всякий случай. Чтобы мне декорации на голову не упали.

Стою в коридоре, глазею на расписание. Жду, когда выйдет ко мне гримёр Оля, и мы пойдем пить кофе в буфет, у меня есть еще немного времени.

Пятнадцатиминутный перерыв в репетиции. Мимо проходит знаменитость.

Мы встречаемся глазами.

– Здравствуйте, – говорю ему.

– Здравствуйте, – театрально расшаркивается он с натянутой улыбочкой и проходит мимо.

Не пойду к тебе в гримёрку, – думаю я, – ничего выяснять не буду. Ни о чем тебя не спрошу. То, как ты себя ведешь – это твои заморочки, не мои.

Беда

– Ну, как у вас дела? – спрашиваю у Оли за кофе, сидя в буфете.

– Да, нормально. Движемся потихоньку, не ясно, правда, куда.

– Ну, это никогда не ясно. Я ни одного хорошего спектакля не припомню, когда во время репетиций кто-нибудь был бы доволен. Вот, когда спектакль плохой, так почему-то все за кулисами ходят и кричат друг другу «гениально!» … А потом на премьере, куда глаза девать не знают…

– Да, есть такой принцип, – улыбается Оля.

– Ну, а что веселого происходит? Как любимый себя ведет? Балагурит?

«Любимый» – это знаменитость. Я его так стала называть на третий день начала репетиций. Тут и сарказм за излишние капризы, и признание таланта. Весь театр знает, уже все привыкли.

– Любимый твой? Да нет, не балагурит.

– Как не балагурит? Почему?

– Мрачный ходит. Как туча. Ни с кем не разговаривает. Да мы его почти и не видим. Он из гримёрки – сразу на сцену, со сцены – сразу в гримёрку. Запирается и сидит там один.

Вот это для меня новость. Раньше общения не чурался. Всегда с шуточкой, прибауточкой, зрителей вокруг себя собирает, байки рассказывает, положительной энергией заряжается.

– Вот это новость, – говорю я Оле, – а что это с ним случилось? Никогда вроде за словом в карман не лез, всё время, с большим удовольствием…

– Да пьёт он.

– Что?

– Пьёт. Запой у него.

– Как это – запой?

– Ну, вот так. Запой.

– Давно?

– Да дней семь.

– Вот это дела.

– Он как неделю назад сходил на какой-то спектакль, с тех пор и пьёт.

Вот это дела. На спектакль мы ходили вместе. И вино пили вместе. Бокал до спектакля, потом еще дома…

Да он приехал ко мне уже с половиной бутылки. Достал из сумки, показал: «А ты что думаешь, артисты во время репетиции не пьют? Сегодня Димка Петренко зашёл, выпили с ним немного за встречу. У Кузнецова только крепкие напитки, виски, там, водка. У Андрюхи-режиссёра тоже. Я вот винишко с собой таскаю…»

Я подумала: человек знает, что делает. Это же не водка.

Тем более, я видела его с вином на гастролях: цедит потихоньку себе из бокальчика и всё в порядке с ним совершенно.

Эти же полбутылки у него оставались, когда мы приехали к нему. Для меня в магазинчике у дома купили еще одну. Выпили по бокалу. Дальше он мне хаманул, и я уехала домой. Осталась моя бутылка плюс его половина. Может, еще дома были заначки.

Значит, он выпил всё это после нашей ссоры, а потом не смог остановиться. Алкоголь взял своё, начался запой.

Запой – это привет. Запой – это всё, это беда, из неё не выбраться. Я наслышана об этом. Он если пьёт, то его днём с огнём найти не могут, телефоны выключены, теряется в городе бесследно. Срываются съёмки, летят спектакли, он пьёт до бесчувствия, до больницы, до «белочки»…

Я оглушена этой новостью, я не знаю, что делать.

Иду к нему.

Стучу.

Долго не открывает.

Жду.

Выглядывает в щелку. Видит меня.

– Здравствуйте, к вам можно? – спрашиваю с тревожной улыбкой.

Пропускает, закрывает дверь.

Страшно смущён, не смотрит на меня. Глаза слезятся, ощущение что у него высокая температура. Кривится в улыбке:

– Заходите уж…

Отходит от меня, ложится на кушетку.

Подхожу, сажусь в ногах, смотрю на него.

Все обидные слова, которые заготовлены были вчера, ушли. Стало вдруг пронзительно жалко его, как ребенка, который заболел и лежит перед тобой в жару. Глажу его по руке.

У него в глазах стоят слезы.

– Ты заболел, да?

– Да, я заболел.

– Как же ты так, милый?

– Не знаю, так вышло.

Молчим.

– Дай, я тебя поцелую.

Тянусь к его щеке, он отворачивается, не хочет, чтобы чувствовала запах.

Я целую его в голову.

– Чем мне помочь тебе?

– Ничем.

Я смотрю на часы: из театра я должна была выйти десять минут назад. Меня ждет Куликов, который посреди дня оставил работу и приехал в центр ради того, чтобы сходить со мной в кино, я не могу его кидать.

– Мне надо уходить, прости, пожалуйста, меня ждут…

– Ну, вот видишь, какая ты коварная…

– Ты выздоравливай, я очень тебя прошу.

– Да, да…

– Я не знаю, что сказать. Я ужасно расстроена.

Молчит.

– Милый, выздоравливай, пожалуйста, я пойду.

Опять наклоняюсь к нему, чтобы поцеловать, опять отворачивается, опять целую в голову.

Куда я ухожу? Мне надо быть с ним. Сидеть здесь и гладить его по руке. Я никогда не видела его таким. У меня сердце на куски разрывается.

Я встаю и выхожу из гримёрки. Он провожает меня больным взглядом.

«Я очень тебя люблю» – хочется мне сказать.

Это для меня еще одна новость

Я люблю московскую знаменитость

Значит, я люблю знаменитость. Но ведь любовь – это необязательно роман.

Мы что уже простые человеческие чувства – такие как симпатия, дружба, сопереживание, восхищение, внутреннюю необходимость в человеке – не учитываем?

Да, я люблю знаменитость. Но я не собираюсь с ним спать. И этот факт не мешает мне любить его. Все очень просто. Что тут не ясного?

Я болею, я переживаю за него.

Думаю, о нем всё время. Я очень хочу, чтобы всё у него было хорошо.

Разве это не любовь?

Я люблю знаменитость.

«Доброго утра тебе» – пишу ему на следующий день.

«И тебе, котя!» – ответ приходит через двадцать минут.

Я вздыхаю с облегчением, может, все еще наладится? Поболит-поболит и пройдет?

«Я соскучилась».

«Когда ж?»

«Я дважды уже хотела к тебе приехать, и ты дважды этого не хотел. Так что это ты мне скажи: когда же»

«Жду тебя всегда!»

«Ты больше не болеешь?»

«Болею сильно»

«Как же тебя лечить? Я расстраиваюсь очень. Поэтому ты и на мои сообщения по вечерам не отвечаешь, поэтому я к тебе и доехать не могу…»

Ответа не пришло.

Избавиться от мысли о нём я уже не могла. Мне надо знать, что с ним всё хорошо. Ну, если не хорошо, то хотя бы в порядке. Ну, если не в порядке, то хотя бы… хотя бы удовлетворительно.

«Давай поужинаем сегодня вместе?» – пишу ему через три часа.

«Давай!!!» – ответил тут же. Значит, на данном этапе все в порядке.

«Скажи мне: во сколько и куда приехать».

«Да ко мне ж!.»

К тебе – значит, к тебе. Тут не до торгов уже. Приеду к нему, посмотрю, что с ним всё в порядке. Побуду рядом, может, помощь какая нужна, поговорим немного, и поеду домой.

«А во сколько?»

Ответа не было.

Еще одна слабая попытка была предпринята вечером.

«Ну как твои дела?»

Ответа не было.

Через час позвонила, не взял трубку.

Миша

Вместо него позвонил Миша и предложил встретиться. Я не могла больше сидеть дома, одна в квартире, наедине со своими тревогами. Я сказала: хорошо, приезжай, забери меня.

Он приехал поздно вечером, после съёмок. И мы поехали в ресторан, где должен был быть концерт какой-то популярной звезды, но на звезду мы не остались, потому что встретили Мишиного друга, и в сумбурном веселье поехали на вокзал провожать его в Москву.

Потом мы опять пошли в ресторан.

А потом поехали ко мне.

В эту ночь он впервые остался у меня ночевать.

И я перешла тот рубеж, когда вот он, совсем еще чужой, а через полчаса – уже почти родной, под утро, когда была сильно пьяная.

Не так трудно всё и оказалось.

Беда

Не спали до пяти утра. В семь Миша ушел, под окнами его ждала машина, чтобы отвезти на съёмку.

Я досыпала одна, раскинувшись по ширине кровати, улыбаясь во сне минувшей ночи.

Проснулась от входящего сообщения:

«Я болен».

Сразу же слетела сонная умиротворенность, и заныло в груди.

«Милый, я знаю. Чем я могу помочь тебе?»

Ответа не было.

«Я болен» – это констатация факта. «Я болен» – это объяснение происходящего.

«Я болен» – это просьба о помощи.

Я должна как-то помочь… Как я могу помочь?

Ему надо продержаться один день. Сегодня ночью, после репетиции (Господи, какие репетиции? отменять всё надо, отменять…) он уедет домой. У Ивана неделя съёмок в Москве, об этом было известно еще месяц назад. У всех – неделя выходных. У любимого – неделя на реабилитацию. Он приедет домой, его жена знает, что делать. Она позаботится о нём, она его вылечит, главное, доставить его домой, чтобы он сел в поезд, чтобы не потерялся в Питере, чтобы с ним ничего не случилось по дороге…

Пишу ему:

«Когда ты в Москву уезжаешь?»

Он отвечает:

«Откуда знаешь?.. Уезжаю 7го!»

Путает все, седьмого начинаются репетиции, седьмого он должен быть здесь.

«7-ого из Москвы, обратно, наверное. А домой когда? Сегодня? Завтра?»

Нет ответа.

Я выбралась из постели, пошла в ванную, встала под душ.

Надо ехать в театр. Я не знаю, зачем, я не знаю, что я могу, но мне надо быть с ним.

Я просто буду сидеть рядом, ничего не говорить. Буду гладить его по руке, буду воду ему подавать, буду кормить его с ложечки, если потребуется. Не дам ему больше пить, буду сидеть возле, пока он спит, просто буду с ним в беде, которая случилась. Когда человеку плохо, надо чтобы рядом был друг. Так должно быть.

Меня слегка потряхивает после бессонной ночи, но душ мало-мальски приводит в норму: можно ехать.

Это будет странным для всех окружающих: то, что я так часто наведываюсь в театр. Мне плевать на окружающих, я еду к любимому. Но лучше бы, конечно, чтобы меня не видел Иван Кузнецов. Вообразит себе, что я из-за него каждый день сюда таскаюсь, а я этого никак не хочу. Много чести.

Никуда не захожу, никого не вижу, иду сразу к любимому в гримёрку, на удачу.

Стучу. Он открывает. Слава Богу. Пропускает. Захожу.

Смотрит на меня испуганно, как на приведение.

– Можно? Как ты поживаешь?

Молчит. Глаза бегают, как у загнанного в ловушку.

Тянусь, чтобы его поцеловать. Уворачивается.

– Уйди, сделай милость. Уйди. Я прошу тебя, уйди.

Я не верю своим ушам:

– Почему? Хороший мой, не гони меня, пожалуйста…

– Уйди, уйди! Не хочу, чтобы ты видела меня таким! Тебе нельзя меня видеть! Слышишь, уйди, говорю тебе!

Понимаю, что все это всерьёз, выставляет меня, подталкивая к выходу. Пугаюсь, что действительно придётся уйти, что не даст мне возможности побыть с ним:

– Пожалуйста, не гони меня, я специально приехала к тебе, я соскучилась так, пожалуйста, не гони, ты поспи, если хочешь, я рядом посижу, мешать тебе не буду, только не гони меня…

– Уйди говорю… мать твою… Да что же мне сделать, чтобы ты ушла? – переходит вдруг на крик. – Уйди! Уйди, пожалуйста, блять! Да куда же мне спрятаться? Я прошу тебя! Уйди! Я тебе руки буду целовать…

Хватает меня за руки.

– Я ноги твои целовать буду!.. только уйди сейчас, тебе нельзя меня таким видеть, только не тебе… ты не можешь… только не ты…

Почти плачет. И снова кричит:

– Да уйдешь ли ты, наконец?!

Я понимаю, что мне не остаться:

– Дай я тебя обниму, поцелую.

Обнимает меня, пряча лицо. Тут же отталкивает, распахнув дверь:

– Да уйди же ты, ради Бога!

– Выздоравливай, пожалуйста, милый. Я очень за тебя переживаю.

Выхожу в коридор. Спускаюсь по лестнице, ничего не вижу, от слез расплываются ступеньки под ногами.

Выхожу из театра. Иду бродить по городу, потому что некуда больше идти.

Пишу ему через двадцать минут:

«Я тебя целую нежно. Выздоравливай, милый».

Ответа нет

Звоню в колокола

Звоню водителю Коле, который повезёт его сегодня ночью на вокзал.

– Коля, я волнуюсь за любимого. Я только что была у него, он совсем больной…

– Да я знаю…

– Коль, у него во сколько поезд сегодня?

– В два ночи с копейками.

– А репетиция закончится в десять. В одиннадцать ты его, предположим, привезёшь домой. Вот бы в эти три часа его проконтролировать? Чтобы он дверь тебе открыл, когда ты за ним приедешь. Потому что, если он не попадёт на этот поезд, то будет все ну очень плохо…

– Да не волнуйся, Кать, решим что-нибудь.

– Коль, я очень волнуюсь. Как же сделать так, чтобы он за эти три часа до поезда не пропал окончательно?

– Ну, я с ним договорюсь. Не переживай.

– Да, и на вокзале его не отпускай. Его до купе надо довести, потому что он на вокзале один потеряется. Коля, это очень важно…

– Да все нормально будет, посажу я его на поезд.

– Только обязательно, до самого купе, ладно? Коль, можно я тебе завтра позвоню с утра, узнаю, что и как?

– Да звони, без проблем.

– Спасибо большое. Просто я волнуюсь очень. Сам понимаешь: любимый…

Пишу любимому еще одно сообщение:

«Пришли мне завтра смс, пожалуйста, как приедешь в Москву, что ты дома и у тебя все хорошо».

Нет ответа.

Есть, конечно, вариант поехать ночью вместе с Колей, чтобы посадить его на поезд, но что это даст? Погонит меня опять вон, будет кричать и нервничать.

Господи, Коля, не подведи, посади его, пожалуйста, на поезд…

Если он не поедет домой, он пропадёт в Питере.

Звоню театральному офис-менеджеру:

– Маша, привет! Ты ведь знаешь, какие возникли проблемы с любимым?

– Да уж, знаю.

– Скажи, пожалуйста, а его в Москве будут встречать с поезда?

Так как продюсерский центр, спонсирующий постановку, находится в Москве, то из главного офиса организуется машина, чтобы встречать любимого на вокзале и везти до дома, это оговорено в его контракте.

– Ну, будут, наверное, как всегда.

– Машенька, позвони в Москву, скажи их офис-менеджеру, что есть такая проблема, пусть водитель прямо у вагона его встречает, а еще лучше забирает из купе.

– Думаешь, до такой степени это всё? На телефонный звонок он не ответит?

– Я не думаю про степень, я просто знаю, что его встречать надо завтра в купе. И за руку отвести к машине. По-другому нельзя. Позвони, пожалуйста, в Москву.

– Ну, хорошо, я позвоню…

– Спасибо, Машуня. Позвони прямо сейчас, ладно?

Ночью сижу дома, смотрю на часы.

Вот, без трёх минут час. Коля должен подъехать к его дому.

Двадцать минут второго. Они должны уже выезжать, иначе могут не успеть.

От дома до вокзала по ночному городу – максимум минут десять, но ведь еще и по вокзалу надо пройти, и дойти до поезда…

Без десяти два. Должны уже идти по платформе. А вдруг не идут?

Два часа пять минут. Всё. Он должен сидеть в купе. Поезд отправляется.

Может, позвонить Коле, узнать, как все прошло? Нельзя. Неприлично звонить постороннему человеку среди ночи, контролировать его действия.

Позвоню ему завтра. Всё равно сегодня уже ничего не изменить.

Либо любимый едет сейчас домой, либо я завтра буду искать его по всему Питеру.

И скорее всего не найду.

Следующим утром высчитываю минуты, когда будет удобно звонить Коле. Когда можно звонить так, чтобы не разбудить его? Он ведь работал ночью, сегодня отсыпается.

Пишу любимому сообщение:

«Милый, ты дома? Ты в Москве?»

Нет ответа.

Звоню Коле в одиннадцать, нет больше сил находиться в неизвестности.

– Коля, привет, это Катя.

– Да, Кать… Привет.

Голос бодрый, значит, не спит, значит, ничего, что я звоню.

– Ты уж прости меня за беспокойство, просто я волнуюсь…

– Да всё нормально, посадил я его!

– Правда? Ой, как здорово! Как же тебе удалось, Коленька?

– Да всё нормально, мы с ним сговорились ещё с вечера, он мне дверь открыл.

– Ну, слава Богу! А ты до купе его довёл?

– До купе. Пришлось там его закрыть на замок, я с проводником договорился…

– Как закрыть?

– Да весь вагон полез к нему в купе за автографами. Увидели, что пьяный вдрыбадан, стали фотографировать, на телефоны снимать… А он сделать ничего не может. Ну, я их поразгонял слегка…

– Вот сволочи какие… – защемило сердце, – вот что за зараза…

– Не говори! Видят, что плохо ему, и прут на него своими камерами… Ну, я проводника попросил, он его закрыл в купе, чтобы к нему никто не входил. Так он и поехал, закрытый, до самой Москвы.

– А если ему выйти надо было?

– Не надо! Он спать сразу лег. Всё нормально, Кать, не переживай.

– Ой, Коль, ну спасибо тебе огромное, какой ты молодец.

– Да нормально всё.

– Ты меня обрадовал, прямо камень с сердца, что всё в порядке. Пока, Коль, до связи. Еще раз спасибо.

– Да не за что, счастливо тебе, не волнуйся.

Ну, собственно, волнения мои вполне адекватны. Если бы я оставалась работать, это были бы мои профессиональные обязанности. Ну, а так – нормальное человеческое отношение. Всё в порядке. Я не позволяю себе лишнего.

Звоню офис-менеджеру Маше:

– Машунь, привет! Ну что там слышно про любимого? Его встретили в Москве?

– Сейчас позвоню, узнаю.

Перезванивает через пять минут.

– Да, всё в порядке. Водитель его у вагона встретил, домой привез.

– Отлично, Машунь, спасибо тебе.

– Да не за что.

– Когда они репетиции возобновляют, через неделю?

– Да, седьмого.

– Ну, надеюсь, к седьмому он выздоровеет.

– Мы тоже так надеемся…

Через два часа от него приходит сообщение:

«В Москве, дома».

Всё. Это главное. Остальное неважно. Держись, мой любимый. Я в тебя очень верю.

Миша

Прошла неделя. Я не помню, как прожитая.

Наверное, был Миша, были свидания, какие-то походы в кино, разговоры до утра. В моём доме круглосуточно открыт японский ресторан, мы приезжаем в него часа в два ночи, после кино или театра, заказываем свою любимую еду – по меню уже с закрытыми глазами, бутылку вина для меня, и разговариваем.

Потом забираем с собой вино, и десерт, на который не хватило сил, поднимаемся ко мне, на шестой этаж. Я, не включая большой свет, зажигаю лампу с красным абажуром, ставлю свою любимую музыку, показываю Мише какие-то фотографии, и, лежа у него на коленях, рассказываю, опять рассказываю ему что-то взахлеб. Всё не наговориться. А он гладит меня по волосам.

Уже в постель идти пора, потому что завтра вставать спозаранку, а жалко этих бесценных минут пьяного трёпа, когда говорится, как дышится, обо всём на свете.

Про любимого я помню всегда.

Я не перестаю про него думать.

Просто они существуют в разных реальностях – любимый и Миша.

Прошла неделя

Я отсчитываю последние часы. Вот сейчас он садится в московский поезд. Сейчас он в дороге, смотрит из окна своего СВ на бегущие в темноте огни, думает о чём-то своём. Возможно, завтра я его увижу. Или, по крайней мере, узнаю, как он.

Утром просыпаюсь рано, смотрю на часы. Вот пришёл поезд, любимый идёт по платформе. Вот встречается с водителем Колей, садится в машину, Коля везёт его домой закинуть сумку, принять душ, выпить кофе перед репетицией.

Встаю с постели, иду завтракать. Смотрю на часы.

Вот сейчас, наверное, любимый пьет кофе. Минут через пять, максимум через десять ему надо выходить. Он здесь, рядом, в Питере, всего в каких-то сорока минутах дороги от меня, мы дышим с ним одним воздухом.

Как благостно дышится, когда знаешь, что любимый рядом.

Мою посуду, кормлю кота, включаю компьютер, смотрю на часы.

Сейчас он уже в театре. Переодевается в своей гримёрке. Вася стучится в дверь, чтобы поздороваться. Минут через двадцать начнётся репетиция.

Пожалуй, можно позвонить Коле, узнать, как дела.

– Коля, привет! Это Катя. Ну как там, любимый? Как он себя чувствует?

– Да я его не встретил!

– Как не встретил?!

– Так он не приехал!

– А ты был на вокзале?

– Был. И на вокзале, и к поезду подходил, он не вышел.

– И в купе заходил?

– И в купе.

– Как же так? Почему он не приехал?

– А вот не знаю!

– Чёрт. Коля, плохие новости. Ладно, спасибо…

Кладу трубку.

Значит, не приехал, значит, все настолько серьёзно. Звоню офис-менеджеру Маше.

– Машуня, привет, это Катя. Что там с любимым?

– Не приехал твой любимый!

– Как такое может быть? Вы в Москву звонили?

– Да звонили, и в Москву, и на питерский номер ему звонили, он всю неделю не брал трубки. Вчера смс-ку ему Вася отправила с номером поезда и вагона, надеялись, что приедет, не приехал.

– А связь с ним какая-то есть? Жене его вы звонили?

– Нет. Ни у кого нет ее номера.

Идиоты. Жена – завлит одного из ведущих московских театров. И не найти ее номера?

– Маш, что значит, не нашли номера? Позвоните к ней на работу, в театр, вам там скажут ее мобильный, что за бред?

– Ну, вот сейчас будем звонить, выяснять…

– Хорошо. Я тебе перезвоню через час.

Час сижу, делать ничего не могу, сижу жду. Звоню.

– Маш, ну как дела? До жены дозвонились?

– Нет. Она не берёт трубку.

– А гудки есть?

– Гудки есть. Трубку не берёт.

– А в театре сейчас что делается?

– Ну, репетируют без него что-то, вроде. Но вообще, сегодня его сцены стоят целый день.

– Да, я видела расписание. Ладно, Маш, спасибо. Я тебе еще позвоню, хорошо?

Значит, жена не берёт трубку.

Как мне узнать, что с ним всё в порядке? Как мне хоть что-нибудь про него узнать?

Полдня проходит в неизвестности. Снова звоню Маше.

– Маш, ну что, есть новости?

– Да. Дозвонились до его жены.

– И что?

– Сказала, что он в больнице, в реанимации, и чтобы больше ей не звонили.

– А что с ним, сказала?!

– Да. Вчера был кризис какой-то.

– Какой кризис?

– Я не знаю.

– А сегодня что?

– Пока непонятно.

– Он в Питер вернётся? Она сказала об этом что-нибудь?

– Сказала, что ни о каких репетициях сейчас речи быть не может.

– Что-нибудь ещё?

– Нет, это всё.

– Ясно. Спасибо большое, Маш. Ты извини, что я тебя целый день дёргаю, просто я волнуюсь очень. За любимого. Сама понимаешь.

– Да. Мы тут тоже за него все волнуемся.

– Если вдруг будут какие новости, позвони мне, пожалуйста, ладно?

– Да, хорошо.

Кладу трубку. Значит, кризис, капельницы, реанимация.

А если он умер?

У меня все внутри останавливается. Нет. Господи, пусть я его больше не увижу, пусть мы не встретимся с ним больше никогда, только бы он был жив и здоров. Господи, сделай так, чтобы у него всё было хорошо, молю тебя, Господи, всем сердцем тебя молю, помоги ему выкарабкаться, дай ему силы.

Пишу ему сообщение:

«Хороший, дорогой, выздоравливай. Я держу за тебя кулаки».

Отчета о доставки нет. Сообщение не доходит.

Набираю смс своему давнему знакомому, Самому Известному в Стране Артисту.

Он служит в театре, где работает завлитом жена моего любимого. Он может что-то знать про него.

Мы не общались уже лет десять. Когда-то этот человек для меня был очень важен.

Я спрашиваю его в сообщении, не знает ли он, как чувствует себя в реанимации мой любимый. Я не называю его любимым, называю, как все: по имени и фамилии. Мне приходит ответ. Самый Известный в Стране Артист говорит, что находится сейчас на съемках в городе Урюпинске, и как чувствует себя мой любимый в реанимации, понятия не имеет.

Я пишу новое сообщение. Я очень прошу его узнать об этом по своим каналам, потому что, пишу ему, я места себе от волнения не нахожу.

Что ему стоит? Один телефонный звонок… Они дружат семьями.

Ответа не приходит.

Я жду сорок минут. Потом пишу снова.

Пишу, что мне очень важна хоть какая-то весточка, потому что я не знаю, жив ли он вообще, и я очень прошу мне помочь.

Ответа не приходит.

Через час я набираю третье, полное отчаянной просьбы сообщение.

Нет ответа. Твою мать.

Самый Известный в Стране Артист, что происходит? Тебя выключили? Ты не знаешь, что такое от волнения за близкого человека на стену лезть? Когда сердце колотится, разрывая грудную клетку? Когда от неизвестности предполагается самое худшее и темнеет в глазах?

Нет, ты знаешь, что это такое. У тебя это было.

Ты ничем мне не обязан. Ты не обязан и пальцем шевелить ради меня. Все мои претензии к тебе – пшик. Но ты ведь человек, Самый Известный в Стране Артист. Как же ты не слышишь чужие страхи, которые бьются в этих присылаемых тебе сообщениях? А, если слышишь, как ты можешь их игнорировать?

Набери из своей тьмы тараканьей один телефонный номер, задай два вопроса, в конце концов, вы приятельствуете, вы общаетесь с его женой, ты – крёстный отец его сына, я пишу тебе, что он в реанимации, обеспокойся этой проблемой хотя бы из вежливости по отношению к этой семье.

И потом одно сообщение мне: «С ним всё в порядке». И мне через несколько тысяч километров от тебя станет легче. Я о большем тебя не прошу.

Нет ответа.

Я больше не хочу знать человека, который раньше был так важен для меня. Мне неинтересны атрофированные собственной значимостью люди.

Через пару дней мне позвонила Маша.

– Дозвонились снова до жены. Она сказала, что ему уже лучше. И он будет в больнице по меньшей мере двадцать дней. Мы остановили репетиции. Будем ждать.

– Спасибо тебе, Маша, большое.

Двадцать дней. Главное, чтобы он выздоровел

Через неделю в телефоне пришла информация о том, что мое сообщение любимому не доставлено.

Через двадцать дней он не приехал.

В неизвестности, на удачу, я послала новое смс:

«Соскучилась ужасно. Когда же ты приедешь?..»

Отчета о доставке не было. Сообщение не дошло

Миша

Сообщение пришло в двенадцать ночи. Я была с Мишей.

– Как там ваша знаменитость? – спросил меня Миша, – Пришел в себя?

– Да вроде завтра должен приехать.

В этот момент в телефон постучалось смс.

Я, открывая, не сдержалась от комментария, уж больно вовремя пришло:

– А вот и он. Легок на помине.

Читаю.

«Как сама, человечка?..»

Первое сообщение от него за целый месяц. Живой. Здоровый. Едет в Питер.

Мне неудобно при Мише писать другому мужчине. Я набираю быстрый ответ:

«Сама хорошо. Как твои дела?»

«Спасибо, что живой!..))))»

«Спасибо!»

Я – моногамный человек. Я не могу, когда моя голова лежит на коленях одного мужчины, писать сообщения другому.

У знаменитости всё хорошо, это главное. Но я уже с Мишей. Это тоже немаловажно.

Я не могу вечно кого-то ждать. Я хочу любить. И хочу быть любимой.

Моя жизнь без любви проходит как песок сквозь пальцы.

Через тридцать минут приходит новое смс.

Миша напрягается. Он не очень понимает, что это за ночные такие сообщения.

«Спишь?»

Я смотрю на Мишу, вижу его потемневший взгляд.

– Я не буду ему отвечать, – говорю я.

– Ответь.

– Не буду.

– Ответь, он ведь ждет.

– Не буду. Я сплю. Сплю. Да, я сплю.

И тяну Мишу в спальню.

– Идём. Спать, спать, спать…

Возвращение

Проснулась в 8 утра от звука входящего сообщения.

Потянулась за телефоном:

«Морген, Кэт? аль ты мне не рада уж?»

Миша уехал под утро, восторженно страстный. Я растянулась одна, поперек кровати. Кутаюсь в полудрёме в пуховое одеяло. Мой любимый приехал. Живой и здоровый. У меня была прекрасная ночь. Холодильник полон вкусной еды из японского ресторана. Солнце ноябрьское пробивается ко мне сквозь занавески.

Господи, как прекрасна моя жизнь.

«Рада очень. Соскучилась очень. Сплю и думаю – теперь – про тебя».

Сплю и думаю. Сплю и улыбаюсь.

Проснулась в одиннадцать. Тянусь за телефоном. Комната залита солнечным светом.

«Как же хорошо, что ты приехал!»

Жизнь прекрасна и удивительна. Здравствуй, мир.

«Да, нарвался таки на комплимент, да?.. Старый коккет.)) В гости жду?»

Ну вот, опять гости…

Делай шаг, Катя. Либо туда, либо сюда.

Да ну его, этот шаг. Гости, пусть будут гости. Главное ввязаться, а там посмотрим, – так, кажется, говорил Ленин перед началом революции. Я не Ленин, но позиция эта сейчас мне близка. Я никому ничего не должна. Миша – не мой мужчина. Миша сегодня ночью будет обнимать свою жену в постели. У меня нет перед ним никаких обязательств.

«Приеду, если позовешь:) а где вот это, самое скромное „я тоже скучал по тебе, детка“? Или хотя бы „мне тоже тебя ИНОГДА не хватало“?»

Прозаичный ты мой.

«Рвусь видеть, вас, моя красавица! Немедля ж! Сегодня вечером, а? А то умру с тоски… как чудище в АЛЕНЬКОМ ЦВЕТУЕЧКЕ…»

Ой-ё-ё-ё-й. Только не сегодня. Голова моя раскалывается от минувшей ночи…

«У тебя сегодня репетиция допоздна, а ты – с поезда, всю ночь в дороге. Давай, я лучше завтра приеду…»

«Да, давай подумаем!»

«Подумай, подумай:)»

«Но ведь и завтра репетиция допоздна! Тогда послезавтра, а?»

Ну, до послезавтра я двадцать раз передумаю насчет «гостей»…

«О, ну я так далеко не заглядываю:) ты уж сам реши, когда тебе меня не хватать будет…»

«Сегодня!!!)))»

Значит, сегодня. И вот какое-то чувство удовлетворения от того, что настоял всё-таки на своем, от того, что – всё-таки – сегодня.

«Как скажешь:)»

Таблеток болеутоляющих еще никто не отменял. Выпью парочку и буду как новенькая.

Как новенькая я, конечно, не стала.

Как поднялась с постели звенящей струной – шаг влево, шаг вправо – точно мешок иголок в голове встряхивают, так и проходила весь день в лёгкой болевой дымке, с приторможенными реакциями и трудно формулируемыми предложениями.

Ездила в центр на деловую встречу, держалась из последних сил.

Бокал пива по её завершению, на который меня уговорили («легче станет!») немного сфокусировал реальность. Возвращалась домой вечером, в темноте уже, с томной надеждой на свою теплую постель…

«Мы встречаемся сегодня?»

Пишу ему в девять вечера.

«Да!. Я жду тебя!»

Ой… Значит, все-таки.

«Вы закончили уже?»

«Да, Кэтси, я домой тебя ждать – скучать за тобой».

Назвался груздем, поезжай в гости.

«Хорошо. Я приеду через 1,5 часа где-то…»

Я понимаю, что я делаю? Что тут уже не будет разговоров об искусстве?

Да, я понимаю.

«Ой, беги быстрей, умру с тоски?!»

«Нет уж, дождись меня, пожалуйста:) Далековато от тебя живу:)»

Душ контрастный. Выхожу другим человеком. Точным в движениях, собранным, острым. Перетряхивает слегка, но это уже от нервов. Бокал красного вина из вчерашней бутылки. У любимого пить не придется, хватит уже, повыпивали. Зеркало. Пудра, карандаш, тени. Помада. Фен. Белье новое. Платье. Колготки. Джинсы. Джинсы с платьем? Да, джинсы с платьем. Духи. Сапоги. Пальто. Проверить еду у кота. Вода. Ключи. Дверь. Лифт. Улица.

Без пятнадцати двенадцать. Захожу в аптеку по пути в метро.

Продавец – парень лет двадцати пяти – смотрит на меня тревожную, парадную, в облаке парфюма – улыбается:

– Счастливого вам вечера!

Усмехаюсь в ответ:

– Спасибо!

Еду в метро. Повсюду висит реклама с его новым фильмом. На рекламе – его лицо.

Я еду к любимому.

Первая ночь

Ноябрь, половина первого ночи. Центр – пустой, точно вымерший. На Невском течет жизнь в слегка приторможенном ритме, как только сворачиваешь в сторону – два человека на всю улицу. Ветер дрянной задувает в пальто, фонари почти не светят. Неуютно. Неприятно. Боязно.

Десять минут по промозглой темной улице и вот он, его дом.

Захожу, двор-колодец, кручусь среди подъездов, пытаясь вспомнить, какой же из них. Подсвечиваю телефоном таблички с номерами квартир. Нахожу. Набираю две цифры домофона, звоню. Долгие трели, дверь открывается без единой реплики.

Захожу. Поднимаюсь по лестнице.

Слегка притормаживаю перед нужным мне этажом. Быстро гляжусь в зеркало, еще можно поправить то, что нужно поправить. Поправляю. Испуганные, тревожные глаза. Так, надо успокоиться. Я же не на расстрел иду, а на свидание.

Подхожу к квартире, дверь приоткрыта.

Захожу.

Сердце – тык-дык, тык-дык.

Закрываю за собой дверь.

Коридор, полутьма.

Стою на пороге, молча. Не снимая пальто.

Выходит ко мне, в футболке и штанах домашних.

Подходит. Обнимает. Целует в губы.

Стоим, целуемся.

Снимает с меня пальто, отрывается на мгновение, смотрит:

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй.

В темноте не видно, как он постарел за этот месяц. Я увижу это в комнате через две минуты, и сердце сожмется болевым комком.

Он дает мне возможность раздеться, снять сапоги, осмотреться.

– Проходи в комнату. Как ты, человечка?

Тон повышенно бодрый, нервничает сильно.

Я смотрю на него и вижу усталое тяжелое возрастное лицо с глубокими дорожками морщин. Я знала его другим.

– Я – хорошо. Как ты себя чувствуешь?

– Да ты знаешь, спасибо, что живой!

Повторяется.

– Спасибо!

Повторяюсь.

– Вино будешь?

Цепенею моментально.

– Нет, спасибо.

– Давай, я тебе налью…

– Тебе ведь нельзя?…

Подходит ко мне близко, смотрит в глаза, взгляд моментально становится жёстким.

– Ты… это… давай не будешь говорить, что можно, а что нет? Я что сказал, я себе? Я сказал, что тебе налью, да? Так вот и не надо.

Защищается.

– Хорошо. Налей мне вина, пожалуйста.

– Ну, вот так бы сразу.

Тон меняется, становится мирным.

– Но как же ты? – не могу я успокоиться.

– А я от тебя немножко попробую. Вот так.

Целует меня в губы.

Я никак пока не могу привыкнуть, к тому, как плохо он теперь выглядит. Когда открываю глаза, внутренне стопорюсь от этой разительной перемены – после больницы.

– Ты уколы делать умеешь? – спрашивает меня.

Ну, привет. Какие уколы? Нет, конечно. Хотя вспоминаю: я же делала уколы собаке, колола ей инсулин. Все ставят на этом такой акцент: «умеешь ли делать уколы?» Выяснилось, что уметь нечего: протыкай и нажимай.

– Я делала уколы собаке, на людях не пробовала.

– Значит, сумеешь. Мне тут уколоться надо, поможешь?

– Я даже не знаю. Ну, попробую, если надо.

Идём в спальню. На столике у кровати целая гора таблеток. Он достаёт шприц, набирает лекарство, ложится на кровать, оголяя мне пространство для иглы.

Я слегка теряюсь, мы пока только целовались, чужой голый зад так открыто я еще не готова лицезреть. Да ладно, лицезреть. По-моему, я совсем не готова колоть чужой голый зад.

– Как-то я боюсь. Что нужно сделать? Просто уколоть?

– Просто коли!

– А куда?

– Да сюда!

Он начинает раздражаться. Эх, была – не была! Колю. Вздрагивает. Надо же, проколола. Жму на шприц. Его передергивает от этого нажатия.

Всё. Натягивает обратно штаны. Забирает шприц из моих онемевших рук.

Романтика, прямо скажем, слегка подрастеряна.

Возвращаемся в гостиную, в темноте мерцает телевизор, какая-то тетенька рассказывает про свеженайденные окаменелости… Я сажусь на краешек дивана, тянусь к бокалу с вином, делаю пару внушительных глотков. Ставлю бокал на столик. Оборачиваюсь к нему.

Он придвигается ко мне близко-близко. Притягивает к себе.

– Пойдем в спальню…

Выключает телевизор, становится темно, лишь фонари с улицы отсвечивают в большие окна. Мы идём по узкому коридору, заходим в спальню, он меня целует, падаем на кровать…

***

– Ты скучал по мне?

– А как же…

Говорим шёпотом, точно услышать может кто.

– А мне приснился сон, что ты не скучал. Так и приснилось. Мы с тобой встретились, ты меня целуешь, обнимаешь, я тебя спрашиваю: «Ты скучал?», а ты мне прямо отвечаешь: «Нет». И я понимаю, хорошо, что ты мне правду говоришь, плохо, конечно, что не скучал, но что поделаешь…

Он целует меня в висок. Мы лежим в темноте на разбросанной постели, смотрим друг на друга в свете уличных фонарей. Я глажу его постаревшее лицо.

– Как же все это случилось с тобой?

– Мне ещё летом один экстрасенс сказал: ноябрь для тебя переломное время. Выкарабкаешься – будешь жить, нет – всё, кранты… Выкарабкался. Значит, побарахтаюсь еще.

– А что с тобой было в больнице?

– Приступ. А потом рука стала отниматься. Вдруг раз! – и перестал чувствовать. Я попросил, чтобы мне принесли эспандер, и каждый день по несколько часов сжимал-разжимал, сжимал-разжимал, разрабатывал ладонь.

– Я так испугалась за тебя, когда ты не приехал…

– А я же в Индию летал, на съемки…

– А я знаю, мне сказали. Ты там тоже пил?

– Еще как! Восемь часов лететь! Я там пол-дьюти-фри скупил! Затарился основательно! А прилетел когда – смена поясов, акклиматизация такая… Я поплыл моментально.

– Господи, как ты выжил, это чудо какое-то…

– Обратно летели – в зону турбулентности вошли, самолёт так болтало, как давно уже не было. У меня давление под двести! Думал, всё, вот тебе и кранты…

– Господи, зачем ты туда полетел…

– Я из самолета на улицу вышел в Москве – в шлёпанцах, в футболке… А там – минус семь, – смеётся.

– И как же…?

– А меня прямо у самолета скорая встречала. Они позвонили, еще во время полета. На каталку и – в реанимацию.

Лирическое отступление

И вот тут я хочу немного отвлечься. Маленькое лирическое отступление.

Я ничего не знаю про его жену. Кроме того, как она выглядит – я видела её фотографии, и того, что она говорит разумные вещи – я читала её интервью. Выглядит она хорошо, красивая такая жена, без этой кукольной смазливости и налета гламура, стильная интересная женщина. Судя по интервью, умная. Я горжусь выбором моего любимого, мне нравится женщина, которую он взял себе в союзницы.

Мне активно не нравится жена Ивана Кузнецова.

Жена моего любимого – на мой взгляд, другое дело.

Мы никогда с ним о ней не говорили. Я никогда не спрашивала. Если бы начал рассказывать – остановила бы: я не хочу о ней ничего от него знать. Больно.

Я как-то взяла себе за основу тот факт, что у него счастливая семья. Что его в этой семье ценят, любят, берегут. Что все тылы прикрыты, и есть куда в случае необходимости отступать. Что всё – на том берегу – у него хорошо.

Но вот спустя какое-то время, раз за разом возвращаясь к этому нашему послереанимационному разговору про Индию, про то, что чуть не умер в этом самолёте, я задаю ей мысленно один и тот же вопрос:

Как в том состоянии, в котором он находился, его было можно отпускать в Индию?

Не куда-нибудь в Подмосковье на автобусе, хотя и в Подмосковье нельзя, а – в Индию!!!

Я понимаю, что не могу судить, потому что не знаю. Не знаю количество больниц, совместно пройденных за семнадцать лет, количество ночей, проведённых в слезах у больничной койки, не знаю уровень пьяных скандалов, всю степень отвратительности поведения запойного человека. То есть, весь тот набор, который она год за годом получает заново. Я не знаю. Я не могу судить.

Но я понимаю одно. В том состоянии, в котором он вернулся в Москву из Питера, а я его видела, ни о какой Индии с ее жарой тридцатиградусной в ноябре, ни о каком восьмичасовом перелёте с вольным заходом в дьюти-фри не может идти речи, если ты не хочешь потерять этого человека. Костьми лечь поперек дороги, не пустить. На замок, в больницу, в кладовку, куда угодно, но никакой Индии. Вы живёте вместе семнадцать лет, ты знаешь, как управляться с ним в таком состоянии.

И здесь всплывает один момент. Срыв съемок. Срыв съемок не наших, заграничных. Это неустойка, это попадание на крупную сумму.

А состоявшиеся съемки – это гонорар. Это крупная сумма в плюсе. Сомневаясь между плюсом и минусом, выбираем плюс. Отправить зарабатывать деньги в любом состоянии. Машина не должна давать сбои.

Я не имею права судить.

Я имею право судить.

Потому что я люблю его очень, и для меня очевидно, что та Индия, могла стоить ему жизни. И деньги, которые он в результате за неё получил, могли бы пойти не на новый дом в Подмосковье, а на оплату похорон народного артиста.

***

Мы лежим в постели под светом уличных фонарей, четыре утра. Мы притворяемся, что спим, на самом деле нет. Я слышу, как он дышит. Слышу, как переворачивается с боку на бок. Я пересчитала всех овец и слонов, каких только знала, но сон не идет.

Он поднимается с постели, я открываю глаза.

– Ты спи, спи… я пойду, посижу. Что-то мне совсем не спится.

Ночь в поезде. День работы. Ночь со мной. И не спится.

Уходит. Я моментально проваливаюсь в глубокий тревожный сон.

Выплываю на поверхность, слышу грохот работающего в гостиной телевизора. Закрываюсь одеялом с головой, пропадаю. Звуковая волна снова выносит меня на поверхность. Голос, такой навязчивый, диктаторский, заполняет сознание, проедает мне мозг. Не уйти, не спрятаться.

Почему он там? Сколько времени? Шесть утра, я выпала в небытие примерно на час… Сидит один перед телевизором, не спавши ни минуты, слушает этот ужасный монотонный зомбирующий голос…

Соскакиваю с постели, стучу голыми пятками в гостиную.

Сидит на диване, локти на коленях, подбородок в ладонях, смотрит на сине-белый экран. Я забираюсь к нему за спину, обнимаю, прижимаюсь, целую… обволакиваю его собой.

– Почему ты здесь? Почему не идёшь ко мне?

– Иду, котя. Сейчас иду. Не спится чего-то.

Встаю, возвращаюсь в спальню. Он выключает телевизор, идёт за мной. Ложится рядом.

Молчим. Смотрит на меня:

– Иди ко мне…

Обнимаю, сплетаю за спиной у него сонные руки. Он целует меня.

С ним не так как с другими. С ним все по-иному.

Горячо становится. Жарко.

С семи до восьми нам удается поспать.

В восемь завопил будильник. Пора.

Еще не проснувшись, он снова тянется ко мне.

Первое утро

Ноябрьское утро – утро серое, утро безликое. После первой ночи – утро неловкое.

Мой душ. Его душ.

– Будешь что-нибудь есть?

– Нет, спасибо.

Собирается, одевается. Закидывает в себя горсть таблеток. Засыпает порошками. Запивает отваром.

Одеваюсь, собираюсь.

Ухожу первая, минут за двадцать до его выхода.

Целует меня в дверях.

Целую его в дверях.

Выхожу.

Мне кажется, у меня крылья.

Через три моих отдельных минуты в сумке поёт телефон. Достаю, открываю сообщение, читаю:

«Чмок тебя в походку!)))»

«И тебя чмок:)»

Мне кажется, у меня крылья.

Я еду домой спать. Как он будет сегодня работать целый день?

Меня заносит на поворотах, в голове поют райские птицы. Ноги на каблуках отказываются идти. Но включаются какие-то неведомые ресурсы, мне трудно, но я существую. К тому же, за спиной у меня крылья.

Я иду домой от метро и всматриваюсь в витрины еще не открывшихся магазинов. Мне надо купить какую-то мелочь, безделицу, знак. У меня должно что-то остаться на память от этой ночи. От моей первой с ним ночи.

Прохожу мимо цветочной лавки, за стеклом расставлены сувениры. Указываю продавцу на меховой брелок – маленького, смешного, неразбуженного мишку. Это то, что мне нужно. Прячу его в сумку, теперь у меня есть залог того, что эта ночь мне не приснилась.

Прихожу домой, скидываю сапоги, платье, джинсы, вылезаю из одежды как змея, вот она, свобода, вот моя постель… Кот довольный жмурится, на меня глядя: явилась, блудница… Все внутри у меня плавится от моей любви. Набираю ему сообщение:

«Вспоминаю некоторые моменты этой ночи, и сердце бьется сильнее».

Он отвечает мне:

«Моя девочка…»

Его девочка. С этой фразой я ложусь в постель и засыпаю.

Первый день

Следующим утром в электронном ящике нахожу письмо от него: «Скинь мне сценарии свои, я в Москву отправлю».

Четко и ясно. Без лишних деталей. Вместе со сценариями отправляю комментарий:

«Да, у нас теперь без нежностей, все строго лаконично. Без всей этой ерунды, без „доброго утра“, без „как спала, крошка?“ …:)))»

Ответа он уже не видит, уезжает на репетицию.

Весь день молчит, ни звука.

Когда у меня случается любовь, я не могу ничего делать. Я могу думать только о любимом. Когда думаешь о любимом целый день, то каждую единицу проживаемого времени ждёшь от него звонка. В моем случае – сообщения. Часы тянутся бесконечно долго, когда сообщений нет. Да, я понимаю, что он работает. Да, я понимаю, что он мужчина, а мужчина не опускается до подробностей, до всяких там муси-пуси, в них это природой не заложено, а если заложено, то они это скрывают. Но прислал бы мне хоть поцелуй воздушный в перерыве, и было бы мне счастье.

Чтобы день уж совсем не был потерян, я поехала встречаться с подружкой Олесей. Мы не виделись с ней три месяца, новостей накопилось много.

Мы сидим в ресторане, я рассказываю, не называя имен, о том, как случился роман у меня с Иваном Кузнецовым, самый короткий роман в моей жизни, о том, как нежданно вернулась его жена, и я ушла из театра, как начинались мои отношения с человеком, о котором я и помыслить не могла, про то, как он заболел, и как трудно я жила без него, о том, что я люблю его как последняя школьница, и теперь не свожу с телефона глаз в ожидании сообщений.

– Всё, что ты рассказываешь – это сумасшествие какое-то, честное слово. Я на твоем месте села бы книжку писать, – говорит мне Олеся, – нет, серьёзно, напиши об этом!

Я улыбаюсь: какая книжка, ерунда всё… Но мысль, заложенная в меня, помолчав какое-то время, даст знать о себе в нужный момент, и спустя месяц я пойду в канцелярский магазин в итальянском городе Римини, куплю тетрадку в линеечку, открою бутылку вина, лягу на кровать в ледяном номере и напишу первую фразу:

«Здравствуйте, я – любовница вашего мужа».

Вечером пришла от любимого смс-ка.

«Кэт! Ты мне выслала сценариусы на почту?»

Какие сценариусы? Я тут люблю тебя до слез, а ты мне про сценариусы…

«Да» – отвечаю.

Четко и ясно. Без лишних деталей. Я гордая.

«Спасибо, мой хороший CAT!»

«Тебе спасибо».

Больше не звука. Пошли уже третьи сутки

Страх

Я очень боюсь, что он меня бросил. Что повторится та же ситуация, что и с Иваном Кузнецовом. Получив меня, меня выкинут за окошко. Завоёванные вершины перестают быть вершинами, впереди открываются новые горизонты.

Я просыпаюсь рано утром и не в состоянии больше оставаться с этой мыслью один на один, иду к столу, беру ручку, пишу на бумаге слова, выплёскиваю свои страхи, своё одиночество в буквы, пишу быстро, словно меня подгоняют, точно боюсь не успеть выговориться.

«То, что сейчас есть у меня к тебе, то с чем я живу уже целый месяц, может перейти в настоящее, а может быть прихвачено за горло, и остаться мелкой интрижкой, пошлой историей моего в очередной раз перебитого лба.

Шишка на лбу, полученная из-за того, что я снова перепутала стену с дверью – разве это не смешно? Новый анекдот на старую тему, рассказанный подружкам.

Шишка на лбу, полученная из-за того, что я снова перепутала стену с дверью – разве это не смешно?

То, что сейчас есть у меня к тебе, может расти и развиваться только при твоем участии. Только, если ТЕБЕ это надо. Потому что ОДНОЙ мне не надо это точно. БЕЗ ТЕБЯ я эти чувства придушу в зачатке грязной веревкой и пойду туда, где я буду нужна.

Очередное отчаянье приходит оттого, что то, что дается так трудно и так редко, а потому подпитывается каждой каплей, взращивается по миллиметру, с тревожной проверкой – растет ли? не чахнет? оно ли? – это снова надо отнести на помойку, утрамбовать и похоронить под крышкой мусорного бака.

Я переживу, если ты меня бросишь. Справлюсь с болью. Я свожу ее к доктору, и доктор скажет: боже мой, сколько мудаков на этом свете, а потом нальет вина и позовет ко мне друзей.

И каждая мысль, возникающая о тебе, будет встречать стальную, бьющую ее по морде дверь – НЕЛЬЗЯ! И будут опускаться решетки. И будет звучать «Fack!» – короткое и емкое. Я научилась с этим справляться. Реабилитация проходит быстро и действенно.

Очередной рубец на сердце, наспех зашитый грубыми нитками, когда-нибудь разойдется, потому что сердце в результате не выдержит их количества. Но это будет еще не скоро. Пока – пока – у меня все в порядке. Если не считать твоего предательства.

То, что встреченный мною человек отморожен, беда не моя, а его. Моя беда в том, что кроме отмороженных я никого не встречаю».

Я останавливаюсь. Перевожу дух.

Набираю в телефоне ему сообщение.

«С каждым новым часом твоего молчания уходит нежность. Взамен ей приходит неверие и желание защититься от тебя».

Нет ответа.

Нет, значит, нет.

Через сорок минут замечаю в почтовом ящике новое письмо. От любимого.

«Кэтик!!! Девочкамояумненькаяразумненькаякрасивенькаяталантливенькая!!! Что ж такое ты говоришь несуразненькое??? Не сходи с ума, умоляю! У меня сейчас такая куча навалилась – кошмар! Всем все должен, все топ ногом – телевидение требует присутствия моего в Москве, – а как??? Две картины забирают выходные на озвучку! – а когда??? Сама знаешь – из-за меня – мы с репетициями на месяц встали! Плюс съемки, на которые подписался еще с лета! А если вспомнишь, что я и сам после гип. криса и весь на таблетках и уколах… Может, ты таки изменишь свое мнение о Вашем покорном слуге????? НЕСПРАВЕДЛИВО, КОТЯ!!!!!»

Я снова и снова перечитываю эти строчки. Все хорошо. Он есть. Мне глупой с перепугу показалось. Дело в том, что в предыдущий раз, когда меня бросили об асфальт, мне отбили все внутренности, так что дышать не могла и отплевывалась кровью, и теперь я, оглушенная этим опытом, придумываю от страха разную ерунду, а он даже и не знает об этом, как хорошо, что он не знает, мой любимый, он со мной, пусть и не рядом, главное, что он меня любит, все остальное не имеет значения.

Я складываю листок с написанным от руки воплем, прячу его в стопке бумаг, глубоко-глубоко, чтобы не попадался, чтобы был похоронен, чтобы любимый никогда не прочитал мою истерику.

Я отвечаю ему по почте:

«Просто холодно. И ноябрь. И небо серое. И я так долго жила без тебя, с мыслями о тебе, со страхом за тебя: как ты, что с тобой… И сейчас – снова без тебя. И чувство самосохранения говорит о том, что нельзя так, с сердцем нараспашку, что снова будет больно, что надо укладывать все вниз, глубоко, утрамбовывать, запрятывать, засмеивать и обесценивать. И все внутри противится этому: не хочу, нельзя, преступно. Но, когда тебя нет, когда ты молчишь, вся эта дрянь заволакивает меня…

Ты мне хотя бы письма пиши».

Он прочитает это только вечером, когда вернется домой с репетиции.

А днем от него приходит смс-ка, он не знает, что я получила письмо, волнуется:

«Ты в компе бываешь, котя Кэт? А я тебе писал…»

«А я – тебе. Как ты поживаешь?»

«Да я ж написал, не читала еще?))»

«Да я же тебя про сейчас спрашиваю, про настроение твое, про мысли, про то, что тебя радует, а не огорчает…»

«Радует, что ты где-то рядом, и не совсем подзабросила еще меня!.)) А так ща с продюсерами решали-делили, как жить дальше, ну и т. д.»

«Значит, поводов для радости у тебя больше, чем для огорчения!..:)»

«Чмок тебя! Везде!»

«Скучаю без тебя».

«Тож хочу к тебе! Чуть оклематься надо, а то плыву немного от лекарств, знаешь. Не бросишь меня за несколько дней?»

«Нет, я с тобой:)»

Все хорошо. У меня в жизни все хорошо. В кои-то веки, у меня в жизни все хорошо.

Если позабыть о том, что мой любимый оставит меня.

Разговоры в машине

Из радиодинамика звучит старая попсовая песня с идиотскими словами: «Что, что мне делать сегодня, со своею любовью? Что мне делать сегодня?»

Я:

– Важная тема. Я тоже себя спрашиваю: что мне сегодня после йоги делать со своей любовью, пока моя любовь в Москве тусует? Ты знаешь, что тебе сегодня с любовью делать?

Яна:

– Мне про мою любовь не говори. Я на нее зла очень.

Нарушенная идиллия

Вчера к Яне приезжал ее любимый мужчина

Но сначала он, конечно, позвонил: «Можно я загляну на пять минут?»

Ошибка номер один. «Какие пять минут, твою мать? Я тебе кто – пункт пересадочный с сексуальными услугами? Что ты сюда всё время на пять минут – по дороге домой – заглядываешь?» – это про себя. Вслух, сухо: «Да, конечно заглядывай».

Приехал. Обнялись, поцеловались. Яна показывает ему спину, поцарапанную о каркас кровати во время их предыдущей встречи. Я видела эту спину: на позвоночнике огромная, с монету, болячка. Яна стонет от неё вторую неделю. Все подружки цинично смеются. Яне хочется тепла и сострадания. Всё-таки она потерпевшая.

Показывает ему. Он: «Ого! Между прочим, у всех проституток это больное место…»

Ошибка номер два. Вопиющая. С двумя вытекающими из нее вопросами. Во-первых, откуда ты знаешь про больное место ВСЕХ проституток? Во-вторых, ты кого с кем сравниваешь?!

Яна: «Тут у меня зубы-то и заскрипели, но я опять сдержалась».

Ошибка номер три была банальной. Но последней за этот вечер. За сигаретой и кофе, он, рассказывая о ресторане, который недавно купил, сообщил между прочим: «Взяли туда официантку новую, ничего себе такую, грудь у нее… ну, я не знаю, размер пятый, наверное…» Тут Яна встала. Так, что на пол упала табуретка. И сказала. Вернее, спросила. Ты зачем сюда заглядываешь на пять минут? О проститутках и о титьках поговорить? Я тебе кто здесь, девка портовая? Или собутыльник из бара?

Так как ни на один вопрос она вразумительного ответа не получила, то вышла из кухни, хлопнув дверью. Идиллия пятиминутного заезда была разрушена.

Куда мне деть свою обиду

Яна:

– Ну, хорошо. А дальше-то как? Об меня нельзя вытирать ноги. Я не хочу это так оставлять.

– И нельзя это так оставлять.

– Я собираюсь его поигнорить слегка. Пусть думает, что мне не до него. Что у меня и другие есть интересы.

– Это ошибка, Яна. Самое смешное, что он ничего не понял. То есть, понял, что ты разозлилась, но не понял почему. Ему надо объяснить. Спокойно, доходчиво, ласково: вот так нельзя говорить, милый, это меня обижает. Портит мне настроение. Мы же хотим, чтобы настроение у меня было хорошее? Нам обоим от этого будет только лучше. Поэтому, пожалуйста, следи за тем, что ты говоришь.

– А куда мне деть свою обиду, чтобы ласково и доходчиво с ним разговаривать?

– Сама знаешь, куда. Если ты ему продемонстрируешь обиду, у него автоматически сработает чувство вины. А так как он не знает, в чем виноват – ну, не хватает у него мозгов на то, чтобы понимать, что можно говорить, а что нет! – то вина выльется в раздражение. А очень не хочется приходить туда, где виноват, и всё тебя раздражает. Это как со щенком. Нельзя наказывать его спустя два часа после того, как он сделал лужу. Он просто не поймет за что наказан, и следствием твоих действий будет нарушение психики, а не извлеченный урок.

– Но он же – не щенок…

– Он – не щенок. Но здесь работает общий закон. О том, что вы не нашли нужным мне объяснить, я счел возможным не догадываться.

У жены счастье всегда под боком

Яна:

– Я не знаю, я была такая злая, что если бы он мне в тот момент сказал: я остаюсь, вот мои трусы, вот мои носки, давай жить вместе, я бы тридцать раз подумала: а нужно ли мне вообще такое счастье?

– Да, а у жены права на такой вопрос нет. Счастье неминуемо с ней, независимо от того, насколько оно ей нужно. А ведь он приходит домой каждый день. В разном настроении. И, если с тобой он ещё как-то пытается соблюдать этику общения, то жена – свой человек, ради неё стараться не надо. На неё можно и рявкнуть. И послать подальше. И вообще с ней не разговаривать. Потому что надоела.

– Он говорит, что они с женой не общаются в принципе.

– Вот и я про то же. Счастье всегда рядом.

Днём

«Что-то мне тут взревновалось: а кто там тебе уколы делает???!:)»

«А насобачился, знаешь – ас, просто!.. Вообще без проблем, с утра только зад побаливает…»

«Тогда ладно…:) тогда целую больные места:)»

«Ooops… Аж „небольные“ места зашевелились…))»

«Те, которые зашевелились, целую тоже:)»

Вечером

«Как ты – Кэтти?»

«Укольчик не поставите, девушка, а?»

«Ты же сам справляешься?..:)»

«(((… Ну… Спасибо по-любому. Чмок».

«Не за что совершенно:)»

«Ну да – в общем».

Ночью

«А ты сегодня в Москву уезжаешь?»

«Нет. Блин, неудачно впорол себе укол, кровищи столько. Разозлился слегка».

«Ну все, меня затопило чувство вины:)»

«А. Бывает. Ладно. Гуд найт».

«Ты что, сердишься на меня???»

«Так получилось. Дурь, мурь. Я спать».

Ничего себе! Он обиделся. На что? На фразу: «Ты же сам справляешься?…»

– Сделаете укольчик, девушка? – Ты же сам справляешься…

Что на это надо было ответить? «Без вас – никак», «Требуется ваше вмешательство», «Необходимо ваше присутствие» – и всё. Я вернулась домой, прыгнула в душ, нарядилась – накрасилась и мчусь к тебе в такси. Вместо этого – реакция: «(((ну, спасибо по-любому…»

«А почему ты на меня сердишься?»

«Как-то не поняли друг друга, видать, я не очень адекватен иногда. все нормально. спи».

«Не поняли друг друга».

«Да, как и всегда».

«А ведь если бы сказал: приезжай, соскучился, я бы приехала и была бы сейчас рядом с тобой».

«Да. Глупо все».

«Ну ладно я, девица дурная с шальной головой, но ты-то – взрослый и мудрый, на тебя в этой истории вся надежда…:)»

Утром

«Что-то я сегодня слишком счастливая от того, что ты есть».

«Коварная! Вероломная – обескуражила меня вчера наглухо!)»

«Я???…»

«))) Ты!..»

«Нееет, я не вероломная, я жизнеутверждающая!:)»

«Ну-ну… Ладно, ты не теряйся давай, я все равно тебя найду!.»

«И ты не теряйся».

Тут я немножко подрастерялась. Что это значит – не теряйся? Какая-то фигня, извините.

Вечером, вернувшись домой после разных дел-сует, подумала о том, что пора бы и свидеться. Ладно, вчера неразбириха с этими укольчиками дурацкими вышла, очередной детский сад, ей-богу, но вообще-то с момента последней встречи уже пять дней прошло, пора бы и повидаться, хватит уже одними уколами заниматься…

Пишу ему:

«А может быть, сегодня?»

«Сегодня никак, котя. Живи нормально, я найдусь».

«А ты потерялся? Я просто не знала».

«Не дави»

«И мысли не было. Не вопрос»

Первая ссора

«С разбегу об телегу», вот как это называется. Я вообще не поняла ничего, кроме того, что меня отшили. Неожиданно и категорично. «Не дави». Да кто на тебя давит-то, красавец дорогой? Ты с ума там на своих лекарствах сошел? Я-то, сентиментальная дура, расписалась: слишком счастливая, видите ли, от того что он есть… И его сразу не стало. Ветром снесло.

Почему? С чего вдруг мне показали дулю?

Я обиделась сильно.

Я сварила картошку, достала полбутылки водки, оставшиеся после Миши, потому что Миша пьет водку, а я ее не пью никогда, и поставила любимый фильм с самым, что ни на есть, счастливым финалом. Когда фильм закончился, поставила другой, с еще более счастливым финалом. Когда закончились кино и водка, поняла, что – трезвая совершенно и злая.

Пошел ты, – думаю, – на фиг. Надоело всё. Один какой-то нескончаемый абсурд в моей жизни. Не буду больше. Не хочу. Устрою бунт. Идите все в жопу.

На следующий день в моей голове возникло единственно разумное объяснение.

Приехала жена из Москвы.

Приехала жена, и мой любимый, не нашёл ничего лучше, как не сообщая причину своего исчезновения, заверить меня в том, что он «найдётся».

Это все прекрасно, конечно, что жена его навещает, детей привозит, смотрит, как он тут обустроился после больницы, не принялся ли за старое. Я только поддерживаю. Но меня-то при этом можно как-то не отпихивать в канаву? Я, знаете ли, девушка вменяемая, к жене знакомиться не пойду: «Здравствуйте, я – любовница вашего мужа…» Меня тут с одной женой познакомили – два месяца на лекарствах живу после этого. Мне с вашими жёнами знакомиться – себе дороже.

Так что переведи дух, досчитай до шестидесяти и удостой меня комментариями насчёт временно возникающей в общении паузы. Я с пониманием отнесусь к этому вопросу, мой тонкий дипломат, гений по коммуникативным связям.

Но следует отметить, как вовремя приехала жена! Может быть, все жёны приезжают сразу, как только я пересплю с их мужьями? Может, срабатывает какая-то неведомая мне сигнализация, на которую поставлен мужчина? На ком бы еще проверить, чтобы закрепить?

Пишу Яне:

Если вы хотите, чтобы к вам из Москвы приехала жена, вам надо переспать с Катей Абель.

Яна – мне:

Проверено. Гарантированно.

При желании это дело можно поставить на конвейер. Я из Москвы могу целые вагоны жён поставлять. Даже тем, кто их в Москве не имеет. Главное, чтобы спрос был.

В молчании прошло четыре дня.

Я решила плюнуть на всё и уехать на море. За окном сереет дождливый декабрь, от любимого не приходит ни слова, может, и не жена тому причина вовсе, может, забросил меня любимый на антресоли, Миша тоже знать о себе не даёт, увяз в семье и работе – не высовывается. Сценарий мой дописан. Деньги получены. Уеду-ка я от вас всех подальше, к солнышку, к жгучим веселым мальчикам, лечить свое сердце морскими прогулками. Сначала – в Египет с подружкой Дашкой, а потом в Италию.

А вдруг я встречу неженатого принца, мы полюбим друг друга, поженимся и я забуду про всю эту непутевую чехарду? Поехала в офис и купила путёвки.

На пятый день постучалось сообщение:

«Morning, honey!))) Как ты, душа моя, поживаешь?»

Я не ответила. Пиши Емеля, твоя неделя.

Через час появилось снова:

«Ой… Сорри, похоже, не вовремя?»

Не отвечаю. Дышите глубже. Через тридцать минут:

«Месть, что ли? Ненавистен стал?)))»

Не отвечаю.

«Ну вот, тока я разгреб все свои беды, как ты мне новую организовала – не будешь общаться, я правильно тебя понимаю?)))»

Не отвечаю. Сержусь на тебя. На твое отношение ко мне. Нельзя меня отпихивать в канаву.

«Погоди. А ты сама-то в порядке, ничего не случилось?»

Я сдаюсь. Когда меня спрашивают, в порядке ли я, я не могу не отвечать. Я вообще не могу не отвечать. Мне это стоит неимоверных усилий. Потому что я – вежливый человек, меня мама хорошо воспитала.

«Не случилось».

«А, ну хорошо!.. А то ты как-то „тык-мык“. А вообще… У всех свои проблемы, тараканы и болезни, разве нет?.. И у тебя выше крыши, не, не так что ль??? Так что зря ты, глупо как-то. Я все равно в кайфе от тебя, дурында».

Интересно, думаю, к какому разряду ты приезд своей жены относишь – к проблемам, тараканам или болезням? Не отвечаю.

Я тебя люблю

Ты все-таки есть. Ты со мной. Потому что нужна.

А ты нужен мне. Пусть даже коммуникативные связи – не самая сильная твоя сторона.

Я – дурында. И ты от меня в кайфе.

Вечером, дома, пишу ему сама. Он отвечает мне.

Люблю его.

«Мне без него дышать одним лёгким…»

Я приехала в театр. В театре подтвердили мои догадки: да, приезжала жена, была на репетициях со старшим сыном, сын – замечательный такой мальчишка, лет двенадцати, гримёры ему усы-парики показывали, реквизиторы – пистолеты… Стало на сердце тепло. Значит, я не ошиблась. Все объяснимо, значит, в порядке.

Пришла к нему в гримерку. Ничего выяснять не стала. Подошла близко-близко.

Стояли, смотрели друг на друга. Потом он меня целовал.

А ночью я поехала к нему.

И утром уезжала счастливая.

«а утром жалко застилать постель. Так жаль переворачивать страницу, когда на ней – такое, так… и медлишь, и нянчишься с подушкой, как с младенцем, и одеяло держишь на весу…»1

Разговоры в машине

Стоим в пробке. Яна:

– Вот тебе, пожалуйста, 9 утра.

Я думаю, как подойти к вопросу. В лоб, без предисловий. Рублю.

– Вот скажи мне, Яна.

– Скажу.

– Понятно, что все мужчины отличаются друг от друга. В сексе.

– Отличаются.

– Начиная от физиологии – размер и все такое… Вот, кстати, – уносит меня от главного, – кто им соврал, что размер не имеет значения? Кто та добрая дура, которая их дезинформировала? Потому, что размер – это главное. Не обязательно, что большой. Потому что большой размер – это больно…

– Большой, это фу.

– А когда маленький? Когда вообще не чувствуешь его внутри себя? То есть, вот что-то происходит, человек наверху трудится, старается, а ты думаешь: он уже внутри или еще нет?

– А ты думаешь про обои…

– Да, а ты думаешь, вот если бы обоих сюда…

Смеемся.

– А потом по каким-то определенным признакам понимаешь: да, внутри, вот блин! И тут становится ясно, что сцены в фильмах, когда женщины засыпают во время секса – это не выдумка!

– Это горькая правда!

– Вот именно. Поэтому не важно, большой или маленький. Важно, чтобы размер был твой. Чтобы тебе подходил. Вот у меня с любимым – идеальное совпадение в этом вопросе. Мне иногда кажется, что он изначально был во мне. Что это просто часть меня, которую когда-то вынули. И слава Богу, что она в меня возвращается…

Счастливо улыбаюсь, отдаваясь воспоминаниям.

– А что ты хотела спросить?

– Так вот, – возвращаюсь к теме, – все мужчины разные. Размер, техника, интенсивность, отношение к партнерше… И от этого всего такой разный результат. С одним тебе – плохо, с другим – никак, с третьим – хорошо, а с кем-то ты просто улетаешь… А как у них?

– Так же. Все зависит от партнерши.

– Да. Но у них всегда процесс заканчивается удовольствием. Значит, им по-любому хорошо.

– Ну, разница в ощущениях.

– Ну, разница, это понятно. Но мы все женщины устроены приблизительно одинаково.

– Не, ну мы тоже разные… Одна – пышка, другая – вобла.

– Возьмем схожее телосложение. И что, нет никакой разницы?

– Есть. Есть женщины, которые лежат доской и не проявляют никакой активности.

– Ты таких женщин знаешь?

– Нет.

– Вот и я не знаю. Может, это – легенда, а не женщины?

– Надо спросить.

– Меня вот что волнует. Когда он мне говорит: «Как мне хорошо! Как хорошо! Улет просто!» Это он всем так говорит или только мне? Потому что мне – ТАК хорошо – только с ним… И дело – не в финале, а в процессе. Когда мы вместе – это абсолютное счастье.

Молчать или говорить

Яна:

– Я вообще сексом занимаюсь молча.

– Ты не говоришь во время секса? Вообще ничего?

– Если я вдруг заговорю – неожиданно для себя – это ого-го, значит, какой у меня мужчина…

– А я с детства знаю: во время секса надо разговаривать.

– Че-го?

– Ну, это не значит, что надо ему пересказывать сюжет фильма, который ты вчера посмотрела…

– Ты просто ему рассказываешь, какие дела ты переделала, а какие – еще надо сделать…

– Примерно. У меня еще в школе книжка была Рут Диксон «Что мы будем делать в постели», и она там советует: не будьте рыбой, разговаривайте с партнером. Говорите, что вы чувствуете, чего вам хочется, хвалите его… Вот я это с детства и запомнила.

– Надо будет попробовать.

Я тебя люблю

Ты очень странный для меня человек. Про адекватность не приходится говорить. Это – не маска твоя, это природа инаковая от меня. Как так случилось, что я тебя люблю?

Был проблемой. Потом интересом. Потом раздражением. Потом помехой. Потом спасением. Стал Любимым.

Иван

Я сижу в театре на репетиции

Пока любимый на сцене работает над материалом, разговариваю с Олей, гримёром. Оля – такая стопроцентно хорошая девочка – понимаешь это с первого взгляда. Со второго – понимаешь, что нельзя до 34 лет оставаться стопроцентно хорошей девочкой, что за этой картинкой обязательно присутствует какая-то червоточинка. Но за всё время нашего общения червоточинка ни разу не дала о себе знать. Так что я с Олей разговариваю как со стопроцентно хорошей девочкой.

Я приезжаю в театр вроде как и своя, но на 80 % уже чужая. Я много улыбаюсь, шучу, иронизирую. Для меня эти люди уже как праздник, и я для них тоже уже – явление: ко мне подходят, со мной разговаривают, я чувствую на себе гораздо больше внимания, чем когда работала с ними, это нормально.

Оля рассказывает мне, как идут дела в общем. Я спрашиваю у неё про Ивана. Почему-то о нём мне теперь спрашивать гораздо легче, чем о любимом. Я задаю ей главный вопрос о Кузнецове: пьёт или не нет?

– С утра никакой вообще, – отвечает Оля. – потом догоняется, приходит в норму. Ну, и вечером, после репетиции едет бухать.

– Каждый день?

– Каждый день. Знаешь, как его у нас за глаза называют?

– Как?

– Мистер Кокс.

До меня не сразу доходит.

– Ты хочешь сказать, что он еще и на кокаине сидит?

– Я хочу сказать, что его так называют.

Значит, ежедневный коктейль: водка, гашиш и кокаин.

Ира Дмитриева, где ты сейчас находишься?

– Когда жена приезжает, он держится, – продолжает Оля, – Или когда сына старшего с ним оставляет.

Старшему сыну 6 лет.

– А как только они уезжают, Ваня сразу в отрыв идёт. По полной программе.

– Почему же они уезжают?

– Не знаю. У нее съемки где-то в Белоруссии… Её тоже можно понять.

***

Мы сидим в буфете на Ленфильме с моим знакомым режиссёром. Режиссёр – всем известный алкоголик, не единожды балансирующий в своих приступах на грани между тем и этим светом, пьёт коньяк. Я – кофе. В буфет заходит Иван Кузнецов. Замечает меня, подходит к нашему столику. Улыбается.

– Привет! Ты что здесь делаешь?

– Я работаю здесь, – улыбаюсь, – Как дела?

– Хорошо, хорошо, репетируем, движемся потихоньку к финалу… Ну всё, не буду мешать, – кивает он на режиссёра и отходит к буфетной стойке.

Режиссёр смотрит ему вслед:

– Ты давно его знаешь?

– Не очень. Мы работали вместе, недолго, – отвечаю.

– Он всё время на коксе?

– А тебе кажется, что он на коксе?

– А ты не видишь?

– Я в этом ничего не понимаю.

– Он на коксе.

***

Где ты снимаешься, Ира Дмитриева?

***

– Как ты можешь судить, – обрушивается на меня Яна в телефонном разговоре, – ты не знаешь, что такое муж-алкоголик!

– Я могу судить! – взрываюсь я, – потому что я вижу, что происходит! Если этого не видит она, значит, она – слепая! А если видит, и она не рядом, значит ей на него плевать!

– Ты не знаешь, может, она годами с ним мучается и сделать ничего не может!

– А что здесь делать? Его в клинику класть надо! Вязать по рукам и ногам и класть в клинику!

– Ты думаешь, это так легко?

– Я не думаю, что это легко! Я думаю, что это необходимо! Потому что при том ритме жизни, который он ведёт сегодня, ему остался год-два, понимаешь? Не больше! А дальше – остановка сердца. Он себя уничтожает каждый день! С бешеной скоростью! И, если ей хоть немного дорог отец её двоих детей, ей надо быть рядом с больным человеком, а не сниматься в дешёвых белорусских сериалах! Она карьерой своей занимается, понимаешь? Са-мо-ре-али-зацией! Потому что у него всё с кино сложилось, а у нее – нет! И вот она теперь снимается… А он себя в это время подрывает на мине! Вот и всё!

– Ты слишком резка…

– Я резка. Потому что человека скоро не будет. А помочь может только она. И её нет рядом.

***

Где ты снимаешься, Ира Дмитриева?

***

– Он собаку себе завёл, – говорит мне Оля гримёр, – немецкую овчарку.

– Как это – себе? А семья как?

– Семья – не знаю как. Ира в Белоруссии, дети у родителей. А Ваня – с собакой.

– Зачем она ему? Разве он может за ней ухаживать?

– В том-то и дело, что нет. Он по двенадцать часов в театре проводит, после репетиции ему хочется поехать выпить куда-нибудь, а дома – собака. Он приходит поздно ночью, она ему все полы описывает – он два часа с тряпкой в руках лужи за ней вытирает…

– Собаку нельзя оставлять так надолго одну, щенок ведь. Он же с ума от одиночества сходит.

– Ему говорили: Ваня, ну куда тебе собака? Тем более, овчарка. Отдай, пока не поздно… Он – ни в какую – не отдам: мне без нее плохо.

Плохо без собаки. Я понимаю. Нужно, чтобы дома тебя хоть кто-то живой встречал. Встречал и радовался тебе.

***

Где ты снимаешься, Ира Дмитриева? Что ты думаешь о своём муже, когда рассказываешь на страницах очередного глянца о вашей семейной идиллии?

Улетаю

– Знаешь, – говорю любимому, лежа на его плече, – я улетаю завтра на море.

Молчит. Долго молчит. Думаю: может, не услышал? Поворачиваюсь к нему.

– Куда?

– Сначала в Египет, потом в Италию…

Смотрю на потолок. Пауза. Думает о чём-то своём.

– Это надолго? Месячишко, да?

– Неделя в Египте, возвращаюсь в Питер ненадолго, потом восемь дней в Италии.

Молчит.

– Скучай по мне.

– Да уж.

Поднимаюсь, смотрю в его глаза.

– Зато я прилечу загорелая и красивая.

– Упс… Еще шибче?.. Это как? Это куда уж больше? Это нестерпимо ж будет совсем?!

Переворачивает меня на спину.

– Ура! – шепчу ему на ухо, – Это будет нестерпимо!!!

Египет

Это было нестерпимо.

Я даже не догадывалась, как бесполезны морские прогулки, если любимый остаётся на другом берегу. Нет, всё было неплохо: и море, и бассейн, и ромовые коктейли, и поездки по городам и сёлам египетским, но я считала дни, когда его увижу. Отсчитывала часы, сколько мне еще тут без него осталось. И каждые двадцать минут смотрела на телефон: нет ли от него сообщения. Иногда бунтовала и не брала телефон в руки по часу, а когда обижалась – вообще по полтора. Бросала на дисплей подчёркнуто случайный взгляд, как будто он меня может видеть, и сердце заходилось вопросом: а вдруг – письмо?

«Ну как там? Жара, пальмы, море?»

«Бассейн, коктейли и сплошные предложения руки и сердца…:)»

За всю неделю написал мне пять сообщений.

Думала о нём постоянно. Лежу себе рано утром на лежаке возле бассейна, подружка Дашка спит до обеда в номере, я на солнышке жмурюсь, наушники в уши, а из наушников музыка – лирично-драматическая, преимущественно шедевриальная, специальную подборочку такую перед отлётом сделала, лежу и думаю: какое счастье, что он дышит сейчас где-то там, на другом материке.

Пока дочка спит

Однажды днём перед обедом, когда подружка Дашка уже проснулась, позавтракала и улеглась на соседний лежак, к нам подошла девочка лет пяти.

– А у меня лопатка, – заявила она мне, – а у тебя что?

– А у меня – книжка, – показала я ей томик Акунина.

– Меня зовут Вероника.

– А меня – Катя.

– Ты пойдешь на зарядку в бассейн?

Каждое утро, как и в любом другом египетском отеле, аниматоры проводили аква-аэробику. Публика была преимущественно женская, солидного возраста.

– Нет, не пойду. Я загорать буду.

– А мы с папой пойдём.

– Ну, здорово.

– А ты в каком номере живешь?

– Я? В двухместном, на втором этаже.

– А мы на первом. И у папы кровать скрипит.

– Да? А у нас – все нормально.

– Ну, ладно, я пойду к папе. Пока.

– Ну, пока.

Она побежала в другой ряд лежаков с криками:

– Папа, папа! Она не пойдёт в бассейн!

Мы с Дашкой прыснули: заслал папа казачка…

Минут через десять папа прошёл мимо нас – высокий статный красавец лет тридцати семи, с полотенцем через плечо:

– Привет!

– Привет.

– Ну что, не пойдёте в бассейн плясать?

– Да не, мы позагораем… спасибо.

– Ну, смотрите, если что – мы с Вероникой там.

– Хорошо, мы будем иметь это ввиду.

На следующее утро, когда я вышла к морю, а Дашка спала в номере, с одного из лежаков мне активно замахали. Присмотрелась: мне ли? Ба, да это вчерашний красавец-папа, и рядом Вероника со своей лопаткой. Пришлось подойти.

– Доброе утро.

– Доброе утро. Устраивайтесь, я вам занял лежак.

Отказываться было неудобно, хотя я предпочитала провести это утро, как и все предыдущие, с музыкой наедине и мыслями о любимом. Правда, скромную попытку отделаться от ненужной мне компании я всё-таки предприняла.

– Спасибо большое, но здесь слишком ветрено. Я пойду туда, где я вчера лежала.

– Да? Ну, тогда и мы с вами, Веронике нельзя простужаться.

Подхватив свои нехитрые пожитки, Вероника с папой двинулись к моему лежаку.

Через пять минут мы были на ты. Папа Вероники рассказал, что прилетели они из Тюмени, бывают в Египте в год по пять раз, преимущественно дней по двадцать, а то и по сорок, так как ребенку полезен морской воздух, а в садике ей не нравится. Летают папа с Вероникой вдвоём, а мама дома деньги зарабатывает. Раньше было наоборот: деньги зарабатывал папа, но сейчас накопился небольшой капитальчик, который вполне можно промотать в Египте, потому что для здоровья ребенка никаких денег не жалко. На мой вопрос, не обижается ли мама, что её не берут с собой, папа сказал, что маме нравится её работа, а семья у них дружная, поэтому никаких обид и недопонимания не возникает.

Через час к нам присоединилась проснувшаяся Дашка.

А через полтора меня все-таки уломали на зарядку в бассейне.

Причём, Вероника осталась играть на пляже, а прыгать под убойную музыку мы отправились с папой вдвоём.

Тот, кто когда-либо принимал участие в аква-аэробике, знает о чём идёт речь. В нежно-бирюзовом бассейне, на глубине примерно по пояс, прыгают, с визгом задирая ноги, шестидесятилетние тетеньки, а темнокожий мальчик-аниматор с пластикой пантеры управляет этой яркой командой под залихватские диско-ритмы.

Я согласилась на это безобразие по единственной причине: система «все включено», которая царствует в египетских отелях, крайне губительна для фигуры и требует хоть какой-то физической нагрузки. А меня, между прочим, дома ждёт любимый мужчина. Поэтому я поднялась со своего лежака и отправилась в бассейн дрыгать ногами.

Конечно, это было смешно: наша знойная пара в компании бабушек. Конечно, это было нелепо: махать в воде ногами, теряя равновесие. Конечно, эта зарядка активно нарушала границы дозволенного: руки соседу на плечи, руки соседке на талию, держим соседку за пятку и т. д. Но было весело, и я много смеялась.

Когда зарядка закончилась, и я вынырнула из хлористых вод, папа Вероники спросил, во сколько мы собираемся сегодня ехать в город. Я подумала, что он хочет напроситься с нами:

– Сразу же после обеда, а что?

– Может, зайдёшь до обеда ко мне в номер, Катюша?

Я остолбенела, не поверив своим ушам. Видимо, лицо мое от удивления вытянулось, потому что с его лица улыбка тоже пропала.

– Нет. – сказала я резко и поплыла от него прочь как перепуганная девственница.

Нет, конечно, меня по-разному в этой жизни клеили, честное слово, я в этих играх совсем не новичок. Я понимаю, вечером, под пальмами, после распития спиртных напитков лезть ко мне с поцелуями под шум прибоя… Но вот так, посреди бела дня, через два часа после знакомства: зайдёшь ко мне в номер?! Он в своём уме-то? За час разговора со мной можно было сообразить, что я не хожу по номерам в египетских отелях?

Естественно, я тут же рассказала об этом Дашке.

– Вот козлина-то… – сказала Дашка.

Надо было возвращаться к лежаку, там оставались мои вещи.

В конце концов, козлина из нас двоих – он, так что я-то чего волнуюсь?

Подошла. Он лежит рядом, спрятавшись за тёмными очками. На мое появление – привстал. Я – незамутненною девою – легла на свое полотенце. Закрыла глаза.

Это тебе сейчас неловко. У меня-то – все в порядке.

– Я хотел бы уточнить один момент.

– Да?

– Ну, чтобы больше к нему не возвращаться…

– Да?

– Ты точно не пойдешь в мой номер?

Я открыла глаза, внутри меня все клокотало от смеха.

– Абсолютно точно, ты можешь быть в этом уверен.

То, что вы – идиот, мужчина, я уже поняла. Но никак не думала, что такой круглый.

– Зря. Ну, ладно, мы пошли обедать.

– Приятного аппетита.

– Вероника!!! Мы уходим!

…

Назавтра, когда я появилась на пляже, мне снова активно махали. Я не поверила глазам: после вчерашнего позора не только соседство на лежаках, но и общий пляж, на мой взгляд был неуместен. Тем не менее, я подошла. Из спортивного интереса.

– Ложись рядом, вместе веселее загорать, – сказал он небрежно.

– Доброе утро, – ответила я.

Какое-то время мы лежали молча, жмурясь на африканском солнышке. Потом он заговорил.

– Вчера такая страстная попалась, так кричала, я боялся, Вероника проснется…

– Что, прости?

– Страстная, говорю, вчера очень попалась…

– Кто попался?

– Девчонка. Из Москвы.

– У тебя вчера была страстная девчонка из Москвы?

– Ну да. Беленькая такая, домой улетела сегодня утром.

Мне стало безумно весело.

– Ну, я тебя поздравляю. Повезло.

– Так кричала, что Веронику чуть не разбудила…

– А Вероника где была?

– Спала.

– Где спала?

– Ну, у себя на кровати.

– А вы где с беленькой были?

– На моей, на соседней.

Бред какой-то. Поверить не могу.

– Ты водишь в номер девиц, когда твоя дочь спит на соседней кровати?

– Ну да.

– А если она проснётся?

– Я что, своего ребенка не знаю? Да при ней хоть из пушки пали, она спит как убитая.

– Ну, а если все-таки проснётся?

– Да не проснётся, говорю тебе.

– И часто ты девиц в номер водишь?

– Ну, за двадцать дней эта, московская, пятая была… Ну, а что ты хотела? Я – здоровый мужик, мне женщина необходима. Веронике – морской воздух, а мне – женщина…

– А жена тебе изменяет?

– Жена? Нет. Нет, не думаю. Я, когда в Тюмень приезжаю, я ей тоже не изменяю. У нас идеальная семейная жизнь, я вообще не гуляю…

– Почему?

– Потому что это важно, это же какая семья получится, если мы друг другу изменять будем? А на отдыхе – это не считается. Ты, кстати, зря вчера отказалась.

– Да, я уже поняла, что упустила свою удачу. Вместо меня повезло беленькой. И всё-таки… Если твоя дочь проснётся, когда ты рядом кувыркаешься девушками, пить, к примеру, захочет, или писать… Ты понимаешь, что с ней дальше будет?

– Да говорю тебе, она спит! Сколько раз проверял…

– То-то она мне рассказывает, что кровать у папы скрипит, ну-ну…

– Ты что, осуждаешь меня?

– Я не осуждаю. Мне просто отвратительно. Не более.

***

– Ну, козлина, ну козлина… – говорит Дашка, когда я пересказываю ей этот разговор.

– Надо учитывать, конечно, что про беленькую он, скорее всего, сочинил. Потому что рассказать о том, как он быстро нашел мне замену, для него было делом чести. Он меня для того и позвал к себе снова… Но вот – в главном – то, что он девок водит в номер, где спит его пятилетняя дочь, я думаю, он не соврал. Потому что придумать такое – это надо быть удивительным извращенцем.

Боже, какое количество ущербных, искалеченных людей в этом мире… Пожалей их, Господи…

К любимому

По возвращении домой, я знала, что он уехал на три дня в Москву.

Значит, день прилета не в счет. И еще два дня подождать. Это не долго.

А потом будет счастье.

Когда садились в самолет, пришло сообщение:

«Ну как ты, Нефертити? Дома уже?»

Волнуется за меня. Скучает.

Если бы он был сегодня в Питере, я с самолета заехала бы к маме, забрала бы кота, потом – домой, потом под душ, потом – среди ночи, потому что была бы уже ночь – в объятия к любимому. И никакая усталость, смена поясов и акклиматизация меня бы даже не коснулись, потому что я соскучилась до спазмов.

Беда

«Что-то я в этот раз слишком оголодал по тебе! Бойся!:))»

Он приехал из Москвы через два дня. А я два дня назад прилетела из Египта. Загорелая и красивая. Через несколько часов он будет меня обнимать.

Подружка Дашка, с которой мы путешествовали по пятизвездочному отелю и египетским деревням, соскучилась по мне за два дня разлуки (потому что я – клёвая, любимый, ты слышишь – я – клёвая!) и позвала на вечеринку, что устроила для друзей – с восточными угощениями и фотографиями. Мне кроме любимого ничего не надо, но я поехала на вечеринку, потому что, во-первых, я тоже соскучилась по Дашке, во-вторых, одной дома в ожидании конца репетиции мне не усидеть, а в-третьих, потому что мужчинам нравятся востребованные женщины. Я – востребованная женщина, у меня есть друзья, которые ценят мое общество и приглашают на вечеринки, а я, посидев с ними с часок, удираю к любимому, потому что он для меня – самый главный.

Я посидела на вечеринке с часок, а потом написала ему, что выхожу. И буду в его объятиях через двадцать минут. Сердце прыгало от восторга до самого горла, когда я, распрощавшись с подружкой Дашкой и её гостями, садилась в такси, называя адрес.

Фонари играли бликами на мокром асфальте, зимы в декабре в тот год совсем не было.

Я вышла из машины, прошла во двор, зашла в подъезд, поднялась по лестнице, открыла дверь, вошла в квартиру и попала к нему в руки.

Он стал немножечко чужой. Я отвыкла. Что-то поменялось, наверное. После разлуки смотрю на него точно впервые. Нет ощущения своего, всегда – немножечко инородный. Руки должны его вспомнить, глаза. Точно барьер какой-то преодолеваю, смену температур. Откуда эта неловкость?

А потом было счастье.

А потом я увидела на простыне длинный белый волос, сантиметров в двадцать. У меня – короткая стрижка, у любимого вообще три волоса и они сегодня все на месте.

Откуда у него в постели длинный белый волос?

Длинный белый волос попал мне на лицо, я содрогнулась от отвращения и без огласки сняла его. Он ничего не заметил. Ничего. Только я перестала чувствовать. Вообще.

Я еще продолжала что-то делать, что-то делал он, но всё происходящее стало напоминать фильм, идущий по телевизору после того, как ломается звук. Актеры – всё те же, и на экране происходит то, о чём ещё можно догадываться, а ты – уже не в процессе, понимаешь, что всё пропало, всё уже – мимо, и в этом качестве тебе фильм на фиг не нужен.

Верните звук.

Ни о чём кроме длинного белого волоса я в тот момент не могла больше думать.

СКАЗАТЬ НЕЛЬЗЯ ПРОМОЛЧАТЬ.

Где ставить запятую?

Я поняла, что если не скажу, меня будет тошнить до утра. А может, всю неделю. Или всю жизнь.

Когда он вернулся из душа, я сказала противным бесцветным голосом:

– Я нашла у тебя в постели длинный белый волос. Он прицепился с простыни на мое лицо. Откуда он?

Он засмеялся по-дурацки, как-то суетливо захихикал:

– Откуда же я знаю, что за волос? Какой такой волос? Вы что, девушка, Шерлок Холмс, что волосы здесь ищете? Я не знаю. Может, он ваш?

– Длинный белый волос.

Мне стало омерзительно. Он продолжал хихикать.

– Может, хозяйка квартиры оставила? Может, он из стиральной машины прицепился, откуда же я знаю…

– Сколько женщин кроме меня бывает в этой постели?

– Какие вы вопросы задаете, девушка, может вы – следователь, а не Шерлок Холмс?

– Перестань хихикать.

С его лица моментально слетела придурковатая маска.

– Я задаю тебе вопрос, ответь мне. Сколько женщин кроме меня с тобой спит?

– А имеешь ли ты право задавать этот вопрос? – спросил меня резко.

– Когда я задаю вопрос, я не думаю, имею ли я право или нет. Это ты мне скажи.

Щёки мои загорелись, голос предательски дрогнул.

– Не имеешь.

Сказал спокойно.

– Это тоже ответ.

Посмотрела ему в глаза.

– Такси? – спросил он.

– Такси, – ответила я.

Встала с постели, дрожащими руками нашла своё разбросанное по постели бельё. Старалась на него не смотреть. Кол железный застрял где-то между горлом и ключицей.

– У меня нет телефона питерского такси … – проговорил он где-то у меня за спиной.

– Я поймаю машину на улице.

Оказалась в прихожей, надела пальто, сапоги, сумка, открыла дверь, вышла на лестницу. Действия какие-то всё очень размеренные, никакой суеты, тишина и спокойствие.

Мёртвая тишина.

Вот и всё.

Встала на дороге, выкинула в сторону руку, ветер распахивает незастегнутое пальто. Ощущение, что всё не со мной, все нереально. Не может со мной всё время быть так плохо, всё время настолько плохо, одна какая-то беспросветная дрянь.

Это всё фильм дурацкий, без звука, идёт и идёт, надо выключить телевизор.

В машине поняла, что оставила у него свои часы. На кресле, около кровати. Часы для меня дорогие, мамой подаренные, просто забыть про них я не могу. Морщусь как от зубной боли: неужели придётся еще раз с ним встречаться? Не хочу. Чёрт.

Пишу ему сообщение:

«Я оставила у тебя часы. Найди их, пожалуйста, я заеду за ними в театр».

Приходит ответ:

«Ок».

Меня передёргивает.

***

Приехала к дому, на перекрестке зашла в ларек.

– Продайте мне, пожалуйста, бутылку вина. Мне нужно очень.

Южная женщина смотрит на меня перепугано:

– После одиннадцати нельзя. После одиннадцати не продаем.

– Продайте, пожалуйста. Я с любимым мужчиной сейчас рассталась. Мне очень нужно выпить вина.

– Нет-нет, не можно…

– Вы что, не знаете, что такое расстаться с любимым мужчиной?!

Голос становится истеричным, еще немного, начну визжать.

– Нет-нет, после одиннадцати нельзя…

Пришла домой. Ни слезинки. Включила компьютер. Всё пусто. Жизнь стала плоской как фанера. Музыка вся – вранье беспросветное.

Куда себя деть? Как отключить? Кот зыркает на меня своими круглыми глазами, не подходит.

Ночью проснулась от того, что захлебываюсь в рыданиях.

Ору во всю глотку, схватившись за подушку.

Серый день

Следующий день – снова кино. Серое, совдеповское, опять без звука.

Ездила в офис, забирать путевку в Италию. Было удивительно, что двигаюсь как-то, сама по себе, без усилий особенных, ноги идут по дороге, точно ничего не произошло, еду в маршрутке, только на людей не могу смотреть, приезжаю в офис, говорю что-то, улыбаюсь, кажется, даже шучу, забираю путевку, выхожу, подходит троллейбус, сто лет не каталась в троллейбусе, захожу, берусь за поручень, билет у кондуктора покупаю, смотрю через большое грязное стекло на размазанную желтыми огнями улицу, удивляюсь себе: всё это не со мной…

Вечером пришла Анька с бутылкой виски. Мы договорились, что я расскажу всё монологом, только я, её реплик, комментариев, советов не надо. Что бы она мне на это не сказала, все будет неверным.

Я расскажу, что случилось, и мы больше не будем об этом говорить.

Напилась в улёт. В пять утра, оставшись одна, танцевала в комнате под какие-то песни из школьного детства, веселилась, кокетничала в интернете с мальчишками, сломала оконную защёлку в спальне, балкон перестал закрываться, стала в ночи писать смс-ки другу Пашке, который ставил мне окно, починить не смогла, пришлось стелить в гостиной на диване. Спала как младенец. Сны снились добрые, нежно розовые.

На следующий день в отвратительном настроении улетела в Италию.

Италия

Пять городов за семь дней. Римини. Венеция. Сан-Марино. Равенна. Болонья.

Рождественская Италия, залитая солнцем. С цветочных балконов свешиваются на гирляндах надувные Санта Клаусы. По утрам пар идёт изо рта, плюс пять градусов, в декабре это вам не Египет. В отеле нет отопления. В номерах нет одеял, только пледы. Хозяин понимает по-английски, только когда считает это для себя полезным.

Я живу в номере одна, у меня стоит две кровати, вместо одного пледа я накрываюсь двумя, затем двумя полотенцами и сверху набрасываю куртку. Сплю в водолазке и в колготках, свернувшись в клубок. Мне повезло, у всех остальных по одному пледу и по одному полотенцу. Я иду на рецепшен и прошу батарею. Для внушительности помогаю своему английскому активной жестикуляцией. Человек за стойкой мне улыбается и кивает. Вечером у меня стоит радиатор. Как позже выясняется – единственный на весь отель.

Я познакомилась с двумя фантастическими тётушками. Вечерами мы пьём красное вино у них в номере и хохочем как школьницы до изнеможения.

Я влюблена в Италию. Каждую секунду я говорю, как здесь красиво. Говорю тётушкам, сообщаю маме, кричу об этом Аньке по телефону… Мне нравится все: зелёные поля, брусчатые мостовые, средневековые площади, католические храмы, классика, барокко, виллы за старыми соснами, люди, которых я встречаю, поезда, пляжи, магазины, набережная, шишки сосновые на асфальте, пицца, вино, цвет домов, чистое небо, ширина улиц… Каждую секунду я восхищаюсь не знаемой до этих пор гармонией. Я хочу здесь жить. Почему, если здесь мне так хорошо, я должна жить где-то в другом месте?

Вечером хожу по сувенирным лавкам, выбираю подарки для всех своих.

Неожиданно пришла мысль: хочу купить ему какую-нибудь безделицу. Я ведь всё равно поеду в театр забирать часы, вряд ли он сможет мне их передать через кого-то, всё равно увижу его, я куплю какой-нибудь сувенир, ерунду, пусть ему будет приятно, что я привезла это специально для него. Так, какой-нибудь магнитик на холодильник. Ни к чему никого не обязывающий. Ни о чём не говорящий, кроме того, что я подумала о нём в Италии.

С этого момента начинаю выбирать. Я и не знала, что на свете так много дурацких магнитов. Все они мне совершенно не подходят. Мне нужно что-нибудь особенное, без банального упоминания топографии, но в то же время знаковое именно для Италии. И чтобы смотрелось. Чтобы не вульгарно. Не пошло. Не дёшево. Чтобы ему понравилось. Где мне отыскать такой магнит?

Через пять дней поиска выбираю венецианскую серебряную маску с несколькими цветными камушками, самое лучшее, что удалось найти.

Один магнитик – как-то куце. Тривиально. Вроде как отделалась. Покупаю маленького керамического ангела на золотой веревочке. Златоглавый, в красном платьице, держится ручками за звезду, улыбается, смотрит ласково. Пусть бережет ангел моего любимого.

«Дорогой Ангел! Храни моего любимого от всех бед и невзгод. И пусть жизнь у него будет красивая и счастливая. Пусть счастливы с ним будут его родные и близкие».

Пишу записку на листке, вырванном из купленной тетради. Я вложу ее вместе с магнитом и ангелом в бумажный пакетик, это будет мое пожелание ему на Новый Год.

Я переписываю своё пожелание в пятый раз, потом в седьмой, текст остается тот же, меняю наклон и ширину букв. Это очень важно, как будет смотреться записка. Не открытка, а именно записка. Это тоже очень важно. Чтобы на клетчатом листке бумаги, чтобы как можно проще всё было.

Сан-Марино

В Сан-Марино выпал снег. Местные жители говорят, это случается раз в пять лет. Они видят особый знак, что снег выпал накануне Рождества, радуются ему как доброму предзнаменованию. Кактусы в горшках стоят на улицах под снежными шапками. Цветочки на балконах присыпаны белой пылью. В декабрьском Петербурге снега нет, зато он есть в Сан-Марино.

Страна на горе. Семьсот сорок метров в высоту. Солнце слепит глаза, сердце прыгает от счастья. Первым делом нас отправили на дегустацию местных ликёров, в количестве двадцати пяти наименований. Когда после ликёров мы вышли на улицу, чувство нереальной красоты вокруг зашкаливало. Одно сплошное внутреннее ликование.

Я не могла держать это в себе, мне срочно надо было поделиться этим счастьем.

«А я в Сан-Марино, как же здесь красиво! Горы, снег, старый город, и солнце слепит глаза! И понимаешь, какая ерунда все остальное…»

«Ну и маладэс тэбе, што панымаешь, э, шайтан-девка, э! Лучше поздно, чем… Рано!)»

Он уже в четвёртый раз за время нашего общения прячется за этой шуткой.

«Не, „шайтан-дэвка“ – это не про меня, Белла-Донна, пер фаворе, грацио миле, синьор. Piacere».

«О боже… Опять все не так…»

«Все так: стены 15 века, солнце, горы, снег, лазанья и красное вино:)»

«Да с лазаньями понятно!. Может, тебе просто перестать улучшать и воспитывать других, котя?.. я не стану лучше, умней, добрей – с возрастом это стало все более и более ясно».

«Мне столько есть, что сказать тебе, но это не уместить в смс. Формула одна: нужна или не нужна. Если нужна, то надо искать компромисс».

Мне столько есть, что сказать тебе. Что я тебя люблю. И надо понять, важно ли это для тебя или нет. Если важно, тогда решись на меня. Позволь себе меня любить. Нельзя устраивать из своей постели проходной двор. Если ты не можешь отказаться от других женщин, я не буду тебя ограничивать, я действительно не имею на это права.

Я просто не смогу быть с тобой. Это не вопрос свободы или несвободы. Это вопрос чистоты отношений. Потому что я с тобой не просто так. Пусть ненадолго, пусть на время, я всё знаю, я принимаю, я буду потом вырезать тебя из груди вместе с сердцем, но это потом, а сейчас у нас ещё есть время.

Я могу быть с тобой. Если у тебя не будет других женщин.

Дома

Я вернулась домой. Дни темные потянулись, молчаливые. Он не ответил мне, нужна ли я ему, он вообще ничего не ответил на мое последнее сообщение.

До Нового Года осталось три дня.

Никакого настроения. Что б его, этого Нового Года совсем не было. Вот так, проснулся однажды, а на дворе уже десятое января. Я понимаю, что у большинства людей все так и проходит, как выпил тридцать первого, так десятого и очнулся, но у меня всё по-другому.

Под Новый Год я обычно остаюсь без денег, почему не знаю, так выходит год за годом, и все мои надежды, все мои не утвержденные заявки, поэпизодники, сценарии повисают числа до двадцатого, потому что люди, которые мне платят деньги, просыпаются после тридцать первого только двадцатого.

Двадцать дней я сижу без копейки и мучаюсь, что, когда вся страна веселится, я так бездарно провожу время. И работать – не работается, хотя – кто мешает, садись и пиши гениальные произведения, ан нет – не сажусь, и пить уже невозможно, и на ватрушках со мной никто не едет кататься.

А ещё я не хочу оставаться на Новый Год одна. Я уговариваю себя: ну, ерунда, ну, предрассудок ведь, ей богу, что такое этот праздник, что обязательно отражает твоё одиночество, твою тоску, твоё опять несбывшееся. Е-рун-да.

И все-таки, не совсем ерунда. Если быть честной, я на дух не выношу Новый Год. После того, как двенадцать лет назад самый важный для меня человек женился в Новый Год на другой девушке. Старая история. А я до сих пор не могу отделаться от этого диссонанса окружающего меня истеричного веселья и пронзительной внутренней тоски.

В общем, не мой это праздник. Зато первого – день рождения Яны.

И это единственное, что меня примиряет с ситуацией.

Когда тебе указывают адрес, необязательно туда идти

Яна рассказывает мне, что вчера её любимый мужчина оставался у неё ночевать. Это событие в их общей жизни за два года случилось в третий раз.

– Вчера сидим с ним на кухне. Двенадцать ночи, между прочим. Приходит смс. Он смотрит, не отвечает, убирает телефон. Через пять минут – опять. Он читает, не отвечает. Пять-десять минут – снова смс. Не читая, отключает у телефона звук. Объясняет. Одна девица, с которой были какие-то шуры-муры, давно. Уже года два как он с ней не спал. Иногда её вдруг включает, и она начинает смс-атаку. Я его спрашиваю: а ты? А он говорит, что посылает её матом. Но она не реагирует.

– Ну, правильно, чего реагировать, когда тебя матом посылают? Реагировать надо, когда в любви признаются…

– Сидим дальше. Телефон вибрирует: звонок. Звук-то отключен. Он смотрит. Даёт мне трубку: на, ответь ты, вдруг поможет. Я отвечаю: «Алё». Она мне: «Позовите Александра Сергеевича». Я ей: «Александр Сергеевич не хочет с вами разговаривать, девушка. Не пишите ему больше, пожалуйста, и не звоните сюда» – «Это уж мы сами с Александром Сергеевичем разберемся! Я не вам звоню! Позовите его к телефону!» Я протягиваю ему трубку: тебя. Он берет. Говорит: «Пошла на хуй, дура. Я говорил тебе больше не звонить?» Слышу, как она отвечает: «Говорил…» – «Я говорил тебе: пошла на хуй?» – «Говорил. Только, Сашенька, ну что же ты ругаешься? Я не хочу конфликтов…» А он ей: «Так вот. Пошла на хуй, дура». И вырубает её.

– Круто.

– Тут же приходит смс. «Я ненавижу её! А тебя я – люблю, люблю, люблю!» Вот так за пять минут, Катя, меня кто-то возненавидел.

– Яна, не дай Бог, нам с тобой также поехать головой…

– Да ну, я не думаю…

– Знаешь, дорогая, не зарекайся. Ведь эти женщины – среди нас. Ты считаешь, они – инопланетянки? Нет. Они сидят в кафе за соседними столиками, покупают в магазинах духи, и ходят по улицам. Когда-то мамы водили их в детский сад и завязывали им бантики, а в первом классе они получали пятёрки. Ничто не предвещало, что в тридцать лет они превратятся в маниакальных идиотических сук, забывших себя и названивающих бывшим любовникам по ночам.

– Женатым бывшим любовникам.

– Женатым бывшим любовникам.

Мужчина Всё Могу

– Я не думаю, что эта сумасшедшая барышня – жертва большой любви к твоему мужчине.

– А что же тогда?

– Скорее всего, она запала на его деньги. Ну, это если смотреть в корень. Если чуть более поверхностно – стала заложницей его имиджа.

– А какой у него имидж?

– Имидж называется «Мужчина Всё Могу». У него есть одна прекрасная черта: он не жадный. И в период ухаживания тратит на женщину деньги, не считая. Вспомни, как он тебе подарил телефон. А потому купил телевизор. «Что делаешь?» – «Иду телевизор покупать» – «Отлично, я с тобой». Хоп! И купил телевизор. Дорогой, между прочим. А ты с ним еще даже не спала на тот момент. Красиво? Красиво. Предположим, у этой маньячки сломалась стиральная машина. И срочно нужна новая. Она сразу же: о, я знаю, кто купит! И ну ему смс наяривать….

– Дело же не в телевизоре и не в стиральной машине…

– Конечно. Дело – в возможностях. Для него якобы не существует трудностей.

– Он так и говорит. «У меня не бывает проблем».

– Вот! Это, конечно, поза. Но доли истины здесь есть. Когда рядом такой мужчина, кажется, что и у тебя не будет проблем. Он все решит. И отказаться от этого состояния души и тела – очень трудно.

В новое счастье без старых проблем

До Нового Года осталось три дня. Через день он уезжает в Москву. Если я не хочу перетаскивать старые проблемы в новое счастье, за которое скоро выпью шампанского, надо ехать в театр, забирать часы, смотреть в глаза и разговаривать. Или не разговаривать.

Все эти дни с момента последней встречи, всю Италию, я прокручиваю в голове случившееся, ищу ему объяснение. Это какая-то бесконечная рулетка: то красное, то черное, то зеро.

Он – женатый мужчина. Жена его в интервью говорит: конечно, я думаю, что время от времени в его жизни появляются другие женщины… Следовательно, тема не единожды в семье поднималась, следовательно, даже в семье он отстаивает свои интересы на стороне как часть внутренней свободы. Тут появляюсь я – без году неделя – и заявляю на эту свободу свои права. А он, простите, не мальчик. Он так жил всю жизнь, тусовал своих женщин как колоду и менять привычки не намерен. Он хочет спать, с кем захочет.

А не пойти ли ему с такими привычками? Пусть спит, не вопрос. Пусть спит, с кем хочет, просто я с ним спать не буду. Проще пареной репы. Жена терпит – её выбор. Я – не жена. Я, простите, человек брезгливый, блядство мне отвратительно по природе своей, а любимого мужчину я должна уважать. Я не хочу, чтобы меня потом от него всю жизнь тошнило.

А если не было никого? Если действительно волос – хозяйки – из стиральной машины пристал. А я – закатила скандал. Потребовала объяснений, а он из гордости оправдываться не стал. Кто я такая, чтобы ему оправдываться? Он сказал – не знаю, и этого довольно. Серьёзные мужчины (а мой любимый – серьёзный) никогда не оправдываются. Это ниже их достоинства.

Он заявил мне, что я не имею права спрашивать о его женщинах. Указал моё место. Ты – никто, транзитный пассажир. Девочка с улицы. Сегодня пришла, завтра – ушла. Ты вообще тут рот не раскрывай и вопросы лишние не задавай.

Нет, извините, я вам не шалава случайная. Ко мне нельзя так относиться, я, простите, человек. Мне, простите, бывает больно. Я, простите, люблю его. Тут решение простое. Тут надо запрятать свою любовь куда подальше и идти, идти прочь, не оглядываясь. Вот и всё.

Да. Но было бы уместным вспомнить, что мой гений коммуникативных связей не всегда с легкостью выражает вслух то, что думает. Не всегда находит верные формулировки. То, что порой слетает с его языка – я ещё по работе с ним знаю – приводит в откровенное замешательство. Достаточно вспомнить про асфальт, в который меня закатает московский продюсер, о чем было заявлено в романтической обстановке во время первого свидания. А тут я его к стенке прижала, он и выдал первое, что в голову разумную пришло: а имеешь ли ты право задавать такие вопросы?

Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю.

Надо приехать, увидеть, что-то понять. Расставить всё по местам.

«Возьми, пожалуйста, завтра с собой мои часы, я приеду за ними».

«Ок».

Ненавижу «Ок». Ненавижу и все

Какой мне быть

Какой я должна завтра приехать? Есть несколько вариантов.

Самый простой для меня – приехать чужой. Я всегда чужая и весёлая, когда меня обижают. Когда мне делают больно, я кокетничаю напропалую со всеми подряд. Я сверкаю новогодней гирляндой, и на свет моих лампочек сбегаются мотыльки, жучки, червячки, в общем, все, кому не лень. Задача – чтобы локти кусал себе от досады. Так я показываю своему обидчику, что я востребована, а он – в пролёте. Причем, увлекаюсь настолько, что если обидчик подойдёт – с извинениями, вопросами, предложениями, то действительно пролетит мимо. Я его не замечу, я буду с ним холодна, я пошлю его на фиг. И уйду с кем-нибудь под ручку, у него на глазах. Так уже было со мной двести сорок восемь раз. Спина прямая, остроумия – море, улыбка тридцать два зуба.

Вот тут бы меня за локоток отвести в сторонку и надавать по башке как следует, сказать, что ты делаешь, дура, ты зачем все рушишь своими руками?

Но никогда не было у меня такого обидчика, чтобы надавал по башке. Мои обидчики всегда наблюдали за мной с отвисшей челюстью, провожали мой выход с кавалером под ручку недобрым взглядом, а потом напивались в хлам.

С кавалерами, кстати, всегда после торжественной проходки мы отправлялись в разные стороны, кавалеры тут же, за углом¸ отшивались категорично и бесповоротно, не до них было.

Есть второй вариант. Не быть гирляндой, приехать только чужой. Забрать часы и уехать домой. И больше его никогда не встречать.

Есть третий. Поговорить. Я не знаю, как начать. Как об этом можно говорить? Начинать всё сначала: ты спишь с другими женщинами? Посмотри мне в глаза: спишь? На меня, я сказала, смотри…

Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю.

Я боюсь, что с перепугу начну вести себя как гирлянда. И всё испорчу.

Вечером я смотрю кино про девушку, которая знала все правила поведения с мужчинами. Первой не звонить. Свидания не назначать. На звонки не отвечать. Быть загадочной. Недоступной. Непредсказуемой. И очень занятой. Придерживаться создаваемого образа. И тогда мужчина захочет только тебя.

Девушка соблюдала все эти правила и к концу фильма истерила от одиночества, размазывая тушь по щекам. В финале оказывалось, что её избранник не прочувствовав всю тонкость стратегии, принимал ее реакции за чистую монету и был уверен в том, что этой взбалмошной идиотке он просто не нужен. Сама идиотка, кстати, была ему нужна. В результате все недоразумения, конечно, прояснились, и герои нашли друг друга.

Фильм оказался лёгким, чистым, с прекрасным чувством юмора. Он ответил на главный вопрос моего вечера: какой завтра быть? Настоящей.

После бури

Ну, и погодка под новый год. Дождь со снегом, мокрый вихрь хлещет по лицу, выворачивая наружу зонтик – смешную игрушку, которая только рвёт руки. Вот-вот, и я как Мери Поппинс улечу на нем ввысь, в самую хмурую высь, из которой извергается все это безобразие. В такую погоду люди дома сидят, а не ездят выяснять отношения с любимыми.

Я – должна быть – для него – красииивой… Я не могу быть красивой в такую погоду. У меня тушь по красным щекам растекается.

Завтра он уезжает в Москву. До пятнадцатого января. Либо сегодня, либо никак.

Приехала мокрой мышью. Только тушь под глазами в коридоре смыла. Остальное уже не поправить.

Постучала. Открыл мне. Улыбнулась.

– Привет.

Улыбнулся.

– Заходи.

Зашла.

– Садись. Кофе будешь?

Волнуется. Волнуясь, суетится.

– Буду.

Помогает мне снять пальто.

– Я замёрзла как жучка. Там такое на улице делается, апокалипсис. Лучше вообще не высовываться. Можно я руки под горячей водой погрею?

– Ты без зонта, что ль?

– Как без зонта? С зонтом. Только смысла от него никакого. Я его на полу у тебя посушу, ладно?…

Раскрываю зонтик, ставлю в угол.

Он готовит мне кофе. Отогревшись у крана с горячей водой, сажусь за столик. Садится напротив. Смотрит на меня, улыбаемся.

Первой спрашиваю:

– Ну, как твои дела?

Он рассказывает что-то о репетициях. Радуется, что пошёл разговор в невинную сторону.

Я почти ничего не слышу. Смотрю на него, пока он говорит, и думаю: нужен ли мне этот человек? Характер – ужасный. Сварливый, капризный, непредсказуемый, как погода в Питере. Возраст – 50 – прямо скажем, не мальчик. Бывший алкоголик. Алкоголиков бывших не бывает. Жена, двое детей. Неплохой наборчик. Материальной выгоды, ладно выгоды – минимального плюса – никакого. Подарков, цветов, ресторанов – ноль. Помощи в жизни – ноль. Ко всему этому – другие женщины. То есть, блядство.

Я о чём вообще думаю, головой своей прекрасной?

Он расспрашивает меня про Италию. Рассказываю ему, как влюбилась в эту страну. Говорю заученными уже предложениями, потому что рассказывала об этом маме, Аньке, Яне, и еще парочке знакомых. Смотрю на него, пока говорю, и думаю: как же я по нему соскучилась.

– Ты взял мои часы?

– Взял.

– Дай мне их, пожалуйста, чтобы я не забыла.

– Что ты так о часах своих беспокоишься? На, держи.

Отдаёт мне часы. Я вытаскиваю из сумки итальянского ангела, ему привезённого. Записку так и не вложила: струсила. Записка лежит в сумке, в специальном кармашке, на тот случай, если в последний момент вдруг передумаю. Не передумала. Отдаю без записки.

– Я тебе привезла из Италии сувенир.

Показываю ему ангела. Он доволен. Честно, вот просто видно, как доволен. Сияет, точно свет внутри включили.

– Спасибо тебе большое. Очень приятно.

Убирает ангела к себе. Продолжаем говорить ещё о чём-то. По-моему, о том, сколько стоят в Италии продукты, и вообще насколько дорога там жизнь. Я говорю, что хочу там жить. Не насовсем переезжать, а просто пожить – полгода, год, сменить обстановку. Попробовать на вкус другую страну. Он говорит, что всё в моих руках. Что идея не плоха. Что дай Бог. И, если я хочу, то почему бы и нет.

Наконец, я не выдерживаю. Показываю ему свежий маникюр, вчера сделанный, красный лак, новое колечко из Италии:

– Смотри, какие ручки у меня красивые.

Он берёт мои руки в свои.

– Очень.

Бережно целует каждый пальчик.

– И сама ты очень красивая…

Стук в дверь. Молниеносно выдергиваю руки. В гримёрку заглядывает Вася. Видит меня:

– О! Привет…

Смотрит на него.

– На сцену зовут…

– Сейчас иду.

Вася уходит. Я тянусь за пальто.

– Я тоже пойду.

Одеваюсь, складываю зонтик. Застёгиваюсь на все пуговицы, готовясь к уличной буре. Стоит, смотрит на меня.

Подхожу к нему, глаза в глаза, нет никаких сил больше. Осторожно целую в губы. Сама.

Он проводит пальцами по моим коротким волосам. Стоим, целуемся. Расстегивает пуговицы на приготовленном к буре пальто.

– Когда тебя ждать?

Не отвечаю. Целуемся. Его пальцы гуляют под свитером по моей голой спине.

– Когда ты приедешь?

Мотаю головой. Целуемся. Тихими, отдельными поцелуями покрывает моё лицо.

– Так когда же?

Я молчу.

– Всё. Я больше не буду спрашивать.

Вася опять стучится в гримёрку, уже не заглядывая.

Я отхожу от него, надо идти.

– Пока, – говорю.

– Пока.

Он идёт по коридору, за ним Вася, за Васей я. Плетусь постоять за сценой, хоть немного ещё на него посмотреть.

Стоим с Васей за кулисами. Треплемся о чём-то. Говорит, что сегодня репетиция с задержкой началась, что-то из костюмов было не готово. А с любимым моим – только сейчас будет первая сцена, а время уже пять часов.

– А чего вы его в театр привезли так рано? Мы сейчас с ним часа полтора в гримёрке сидели, разговаривали…

– Так он сам настоял. Все телефоны оборвал, чтобы его из дома забрали. Говорю ему: рано ещё, мы сегодня поздно начали. А он через пять минут опять звонит: пришлите за мной машину…

Я иду домой от метро, улыбаюсь сквозь бурю.

Все телефоны оборвал, боялся меня пропустить.

Любимый мой.

СМС-битва

Это все прекрасно. Но как нам жить дальше? Ни слова не было сказано о том, как мы будем теперь. «Когда ты приедешь?» Это – то же самое, что «Давай сделаем вид, будто ничего не было. Будто ты не находила волос крашеной девицы у меня в постели, не уходила из моего дома в отчаянии, не просыпалась по ночам от собственного крика…»

Мы, конечно, можем сделать вид. Только я теперь боюсь тебя, любимый, как огня. Боюсь, что ты меня снова подставишь под этот удар.

Ты ведь свободный мужчина. Можешь спать с каждой, на кого взгляд упадёт.

Поздно вечером пишу ему сообщение:

«Я не могу и не хочу ставить тебе условия. Но есть вещи для меня невозможные. Я знаю, что у тебя есть семья, и я это принимаю, хоть это и непросто. Но еще какие-то женщины – я не смогу это принять. И понять – тоже не могу. У нас с тобой так мало времени, и кто-то еще?…»

Ответ мне приходит рано утром, когда я еще сплю.

«Итальянка!.. Можешь просто жить?. Дышать?. Есть? Пить? Любить?..) TAKE IT EASY, HONEY!..»

«Я хочу любить тебя, не путаясь в чьих-то волосах, не думая, что при мне ты пишешь кому-то смс „я тоже скучаю, детка“, хочу знать, что я не застану тебя с другой женщиной, и мне не разорвет сердце на куски…»

«Да живи спокойно, мы ж взрослые автономные особи, КЭТТИ…»

«Автономная особь, я задам тебе простой вопрос. Ты не будешь против, если я одновременно с тобой буду спать с Иваном Кузнецовым?»

«Не, я не против!. Мы с ним давно дружим, парняга нормальный, хоть и непростой, как ни странно…»

«Я рада, что ты не против».

«А ты была замужем?»

«Нет. И детей у меня нет. Только любовники. Я автономная особь».

«Ну тада понятно. Вот тебе и не хватает этих „семейных“ разборок! социальная функция недовыполнена!))) да не парься, все будет у тебя! Красивая, молодая, талантливая итальянка!. Не грузись только. И не грузи!..)»

«Может, тогда еще и режиссер Андрей? Он давно на меня глаз точит…»

«Да любой каприз, Кэтти-cat!»

«Не вопрос. Значит, будет Андрей».

«Чмок!»

Щеки горят у меня от бешенства. И руки трясутся.

«В общем, спектакль „Чайка“ для меня знаковый. Буду как анекдот потом рассказывать. Действительно смешно. Никакой Нине Заречной не снилось».

«Зачем так про За-Зу… (… Ей всякое снилось!. Не поверишь!. давняя подружка моя ж, хорошая девка».

Я глазами щелкаю по этой смс-ке, ничего понять не могу: какая За-За, какого чёрта? Потом озаряет: это он про Эльзу Бриус, известную московскую актрису, она лет десять назад сыграла Нину в фильме «Чайка». Фильм был не очень удачным, Эльза слегка переросла свою героиню, лет на пятнадцать-двадцать, я думаю, это как-то бросалось в глаза. Там же мой любимый играл Дорна, врача.

Значит, они снимались вместе. Снимались вместе – вместе спали. Кстати, это – не единственный фильм, где они вместе.

Он мне зачем сейчас об этом говорит?

Лепит по морде, со всей дури, в ответ на Кузнецова и режиссёра Андрея. Значит, обиделся. Значит, задело. Тебе можно с кем ни попадя спать, а мне – нельзя?

Я замираю на время, ослепленная этой За-Зой… Твою мать.

Отлично. С чего мы начали, и куда мы пришли.

«Дорогой Ангел! Храни моего любимого от всех бед и невзгод. И пусть жизнь у него будет красивая и счастливая. И пусть счастливы с ним будут его родные и близкие». Записка, кот. я вчера не передала с подарком. И уже, видимо, никогда не передам. Другой уровень теперь. С Наступающим тебя, любимый!»

«Не дави. На ШЕЮ не дави!. На шею НЕ ДАВИ!..» Карлсон. Эсквайр. Искренне Ваш».

Опять подкатывает к горлу тошнота. И перед глазами все плывет от безысходности.

***

До Нового Года остается два дня. Я решила, что буду веселиться. И точка.

Новый Год

Говорят, что в Новый год сбывается всё, что ни загадаешь. Я терпеть не могу эти слова. У меня никогда ничего в Новый год не сбывается. Иначе по моим сценариям давно бы уже снимали фильмы лучшие режиссёры, я получала бы за них кинопремии, и жила бы где-нибудь на морском берегу рядом с любимым мужем.

Всего этого пока не случилось, но я каждый Новый год, не теряя надежды, все загадываю и загадываю.

Итак.

Дед Мороз, первое.

Я хочу, чтобы мне позвонил мой любимый, часов в десять вечера, тридцать первого числа, и закричал в трубку: «Котя, я в Питере! Срочно бери такси и приезжай ко мне!» И я бы приехала. И мы сидели бы с ним вдвоем у телека, ели бы какие-нибудь салаты, пили бы шампанское (он – апельсиновый сок) и занимались бы любовью прямо на полу, под бой курантов…

Я понимаю, что это – криминальное желание. Оно загадывается за счет других людей, как минимум, трёх. Его жены и двух сыновей. Которых я хочу обделить в этот праздник. Я понимаю, что оно не сбудется. Ни за какие коврижки он не бросит семью в Новый Год ради того, чтобы заниматься со мной любовью под бой курантов, а, если бросит, я же первая кину в него камень. Потому что так поступать с родными и близкими нельзя ни при каких условиях. Если он вдруг прилетит ко мне в Новый год, это будет означать лишь одно: он так сильно поссорился с женой, что от обиды пошёл на крайние меры. Я не хочу, чтобы он ссорился с женой, и не хочу, чтобы использовал меня в качестве мести. Но ведь Новый Год – волшебный праздник. Поэтому я загадываю встретить его со своим любимым.

Так. Хорошо. Дед Мороз, второе.

Если он не прилетит ко мне в Новый Год, я хочу, чтобы он позвонил мне. И сказал, что меня любит. Сказал бы: дурища моя родная, все ерунда, никого, кроме тебя у меня нет, я приеду к тебе пятнадцатого и зацелую с головы до ног. Всё очень просто. Гораздо проще, чем лететь в Питер тридцать первого. Я иду на компромиссы, вы видите.

Дед Мороз, третье.

Если он мне не позвонит и не скажет эти замечательные слова, то пускай напишет. Да, хорошо, я очень сговорчива. Пусть он напишет мне: «Люблю. Никого нет кроме тебя». Пять слов. Мне не надо больше. Я буду прославлять Новый Год до конца дней как самый чудесный и волшебный праздник в своей жизни.

Уважаемый Дед Мороз, ты все записал? Три простых желания. Исполни, пожалуйста, хоть какое-нибудь.

***

Новый Год я встречаю с семьёй. С мамой и сестрой. У них нет никого, кроме меня. А у меня – никого кроме них.

Мы сидим за праздничным столом, пьём шампанское, жжём свечи и смотрим бездарные новогодние программы.

От любимого вестей нет.

В половине второго ночи я срываюсь с места и еду на Невский. Я обещала себе, что буду веселиться. Самое весёлое веселье в Питере – это на Невском. Я еду в самую гущу событий.

На Невском мы встречаемся с моим друганом Вовкой. Когда-то я была влюблена в Вовку, очень недолго, и однажды в Новый Год мы с ним переспали. Это было один раз и чуть не скосило нашу дружбу под корень. Но всё как-то выправилось само собой, моя влюбленность прошла, а Вовкина – в меня – осталась, но она уже давно никого не тяготит – ни меня, ни его, не мешает ему влюбляться в кого-то другого, а служит приятным фоном для нашей дружбы, этакой пикантной ноткой.

Вовка приходит на Невский со своими друзьями. Город шумит, взрываются петарды, люди хохочут и пьют шампанское. Вокруг идёт восторженная истерия.

Мы с Вовкой полгода не виделись и шумно радуемся друг другу. Для нас двоих – это особенный праздник, ведь когда-то давно в Новый Год мы переспали с ним.

Мы шагаем по Невскому, пьём шампанское прямо из бутылки и несём околесицу. Его друзья шагают впереди, мы отстали от них специально. Мы идём и смеёмся ни о чем. Просто от того, что на душе хорошо. Я обещала себе, что буду веселиться. Я держу обещание.

В шесть утра я возвращаюсь домой. Счастливая, что вопреки всем моим несбывшимся желаниям, я всё-таки встретила этот Новый Год. И даже не одна. Теперь он позади. И я могу вздохнуть спокойно.

Первое

Первое января – мой любимый день. Во-первых, Новый Год – позади, и теперь у меня новое счастье, с которым меня вчера все поздравляли. Во-вторых, можно спать до четырёх часов без зазрения совести, и никто тебе слова не скажет, а потом встать и пойти прямо в пижаме к холодильнику, достать оттуда оливье, сесть за стол, налить бокал вина и таким образом начать день. А в-третьих, первого января – день рождения Яны. И надо ей позвонить, объяснить, почему тридцать лет лучше чем двадцать девять, а потом – через освежающий душ – начать собираться – одеваться, наряжаться – и спустя три часа, после двух бокалов шампанского, снова ощутить в себе потерянную утром лёгкость и способность хохотать без умолку. Вот такая у меня программа первого января. Обожаю этот день.

«С НОВЫМ! ВСЕГО ВСЕГО! УРА!:-) В-); – )»

Сообщение пришло в половине седьмого вечера.

Обойдется. Подождёт часок, пока я ему отвечу.

Часок не выдерживаю. Отвечаю через сорок минут.

«Ура!!!:) с Новым Годом, милый!»

Пусть не думает, что я на него, поганца такого, сержусь за позднее, безликое, безымянное поздравление. Я вообще не заметила, что оно – безликое. Я, любимый, веселюсь тут безотрывно, с мужчинами, между прочим, мне на тебя обижаться некогда.

Я продолжаю собираться, одеваюсь, крашусь, с прищуром скептика смотрю на себя в зеркало, но всё это делаю уже по-другому, нежели десять минут назад. Мир изменился. Мой любимый думает обо мне. Я несу в себе какую-то ценность, ценность для него.

С этой ценностью внутри я продолжаю существовать – внешне все так же, но внутренне – уже по-иному, с большим уважением к себе, нежели прежде.

Я тоже тебя очень люблю.

Мне надо прожить без него еще четырнадцать дней. Чем заполнить свое время?

Кино, друзья, театр, коньки, суши, вино, вино, вино, шампанское, бестолковые попытки работать, какие-то разговоры, смех, встречи, люди, всё ерунда, какая всё ерунда…

Воздух набит одиночеством, точно подушка ватой.

Рождество

На Рождество, не справившись с тоской, я сама написала Мише: «Приезжай».

Он приехал.

Легкий укол совести, что забрала его в светлый праздник у семьи, сучка.

С другой стороны: не мог бы – не приехал бы.

Всё было как всегда: кино, вино и домино.

Но вдруг стало скучно. Тоска не ушла. Говорить не хотелось. И ничего другого тоже не хотелось. Безвкусие. Атрофирование рецепторов.

Потом был чисто технический процесс.

Потом он ушёл. И я вздохнула свободно.

Больше мы с Мишей не встречались.

Любимый

«Morning, italien-girl!:-D Чмок! Везде!:-D»

Когда через четырнадцать дней он вернулся в Петербург, я приехала к нему, и он целовал меня. И это были мои единственно живые часы за прожитый месяц.

Часть вторая. Андрей Васнецов. мой второй женатый мужчина

Когда ещё ничего не было

Октябрь.

Точка отсчёта. Знакомый моего знакомого ищет соавтора для совместного написания киносценария. У меня нет работы, нет возлюбленного, у меня только что закончились отношения с человеком, которого я разлюбила.

Мне двадцать шесть лет. Я вернулась с курорта, красивая и загорелая, брожу по осеннему городу с ясными глазами, меня здесь еще очень мало, смена реальности пока не накрыла: я все еще болтаюсь по берегу, слушая музыку ласковых волн…

Будущий соавтор требует встречи: он прочитал мой первый, всем понравившийся, но никому ненужный сценарий, и хочет со мной работать. Он кричит мне в трубку, что познакомился с известным режиссёром Андреем Васнецовым, пока не очень ясно, что именно он снял, но как актер он вроде бы работал в БДТ, потом играл в сериале, поставил спектакль, а сейчас будет снимать кино. Нашел спонсоров, деньги есть, нет только сценария, и мы ему этот сценарий должны написать.

В тот же вечер мне попадает в руки телевизионная программка с большой статьей об Андрее Васнецове. Приехал из Москвы, снимался в фильмах, поставил спектакль, живет в центре города в огромной квартире. Имеет жену и двух детей. Старшему – двенадцать, младшему – два года. На фотографиях счастливое семейство в гостиной, в детской, в спальне… Постановочные снимки: Андрей с маленьким сыном катает по полу игрушечный паровоз, Андрей читает книгу старшему мальчику, Андрей поёт жене романсы под гитару… Необычная история знакомства: был на гастролях в Самаре, заглянул на спектакль местного театра, увидел на сцене актрису, влюбился. После спектакля сделал предложение, через неделю увёз в Москву. Она сказала: «Хочу жить в Петербурге», он, пожав плечами, купил квартиру на Сенной Площади.

Через два дня прочитала о том же самом в другой газете, история романтического знакомства описывалась в тех же тонах. Подумала: какой-то бум на Андрея Васнецова, надо же… Эти статьи были единственными, что я прочитала о нём в прессе за все время нашего знакомства…

Пришел мужчина, худой, лет под сорок, довольно высокий, в вельветовом пиджаке, подчёркнуто элегантный. При первой встречи впечатления не произвёл. Сильно редеющие серые волосы зачесаны назад, тонкие черты, раздражение на коже, дорогие очки в черной оправе. Как-то сразу стало ясно, что герой – не моего романа. Единственное, что к нему притягивало – голос. Очень низкий, спокойный, обволакивающий уверенностью. Каждое слово, произнесенное таким голосом – значимо. Поэтому и первое ощущение от Васнецова, продержавшееся не один месяц – весомость. Все, что он говорил, имело смысл, было важно.

Мы работаем над сюжетом втроём: я, мой соавтор и Васнецов. Каждый день встречаемся в кафе, ведём шумные разговоры, кидаем идеи в воздух, спорим, фонтанируем, заходим в тупик. Вечером я уезжаю домой писать. Почему-то соавтор решил, что из нас двоих писать должна я, а он будет фонтанировать. Васнецов часто берет вместе с кофе коньяк. Иногда угощает меня. Я не люблю коньяк, я не умею его пить, он обжигает мне горло. Но вместе с кофе он начинает мне нравиться. Васнецов за меня платит. Мне не очень удобно, мы всё-таки чужие люди, но моих денег хватает лишь на чашку чая, даже кофе для меня роскошь. Я зарабатываю скудные копейки на различных интервью в театральных журналах, других источников дохода у меня нет. Я пишу сценарий. Я вкладываю себя в будущее, на настоящее средств почти не остаётся.

Когда устаём, травим байки. Васнецов рассказывает о семье: о младшем сыне, обожающем его безмерно, о старшем, успевшем сняться в сериале, о жене – актрисе, скучающей по вечерам. Скучающая жена звонит часто. Раз в десять минут. Из трубки долетает обиженный голос: «Ну, где же ты?… Скоро?… Купи сегодня чего-нибудь вкусненького… Серёжа без тебя не ложится…» Васнецов на это отвечает примерно одно и тоже: «Скоро буду… Не скучай… Уже выхожу… Куплю… Дай мне его к телефону…», и когда говорит с младшим сыном, голос плавится от любви.

Мне неловко от того, что я слышу эти семейные разговоры, точно подглядываю за ними. Неловко от того, что делаю выводы и даю оценки, на которые не имею права, потому что меня это совсем не касается.

Но я делаю правильные выводы: у Андрея Васнецова идеальная семья, уютный дом, любящая жена и два замечательных сына. Я понимаю, что он должен быть сейчас – там, а он сейчас – здесь, это неправильно, и чувствую себя немного виноватой.

Васнецов мне нравится в роли отца. Васнецов мне нравится в роли мужа. Мне нравятся по рассказам его дети и дом. Я хотела бы, чтобы у меня была такая семья. Хотела бы безотносительно Васнецова, вне Васнецова, просто теоретически, хотела бы, чтобы у меня было нечто похожее.

Минут через восемь раздается новый звонок. Жена интересуется, вышел ли он. Он отвечает, что выйдет сразу же, как только допьёт кофе. Убаюкивает, уговаривает её своим бархатным тембром. Телефонный динамик слишком сильный, и я слышу её голос. Это голос маленькой девочки, позволяющей себе капризничать с обожающим ее родителем: она тянет слова, уходит в детские интонации и задаёт наивные вопросы. Он ласков и терпелив. У меня создается впечатление ее лёгкой невменяемости.

Закончив увещевать, Васнецов прячет телефон в карман без лишних комментариев. Спрашивает меня, буду ли я еще кофе. Я удивлена: разве мы не уходим? Он говорит: посидим ещё, время есть. Идет к бару, чтобы сделать заказ.

Спустя десять минут, вернувшись к столу, отвечает на новый звонок. Ни одной нотой в своем голосе не выказывает раздражения. Убеждает, обещает.

Мы продолжаем пить кофе.

Говорить о работе уже трудно: сбит настрой. Мы просто треплемся.

Телефон звонит снова. И снова. И снова. В пятый или шестой раз за последние полтора часа она, как ни в чем не бывало, просит купить еще какое-то мороженое, или взбитых сливок, интересуется, скоро ли он придёт. Васнецов отвечает, что уже в дверях. Спрятав телефон в карман, продолжает неторопливо потягивать кофе за светской болтовней. Все делают вид, что ничего странного не происходит.

– Мама, – говорю я поздним вечером, устроившись у нее на постели в ногах, – она какая-то нездоровая… Она звонит ему каждые пять минут, её совсем не смущает, что мы всё это слышим… Даже мне неловко… Какой-то абсурд просто…

После кафе мы все вместе выходим на улицу. Васнецов предлагает пойти куда-нибудь ещё, выпить кофе… Звонит жена. Он не берет трубку. Мне становится интересно, чем всё это закончится. Количество выпитого Васнецовым кофе превысило ежедневную норму уже раза в три. Мой соавтор говорит, что знает на Восстания очень приличную кофейню.

Я соглашаюсь продолжить вечер из любопытства, мы идём в кофейню. В противоположную от дома Васнецова сторону. Долго блуждаем по каким-то переулкам. Темно. Холодно. Обещанной кофейни не видно. Бесконечно звонит телефон Васнецова. Он отстает на пару шагов, я не слышу, что он говорит, но знаю о чём.

Я уже отказываюсь что-либо понимать. Думаю, что каждая семья играет в свою, придуманную, только им понятную игру. И посторонним лучше не лезть с расспросами.

Закончив разговор, Васнецов распахивает передо мной дверь вожделенной кофейни: «Давай, посидим полчаса, погреемся…».

У него звонит телефон.

Ноябрь.

В ноябре из нашей троицы выпал соавтор. Расхождения были исключительно творческие, уровень критинизма, вносимых им предложений, стал зашкаливать. Все закончилось громкой публичной ссорой, в результате которой стало ясно, что отныне с Андреем Васнецовым мы работаем только вдвоём. Так как 90 процентов готового материала было придумано и написано мною, мы легко отказались от не нужной нам доли.

Декабрь.

В декабре у меня умер отец. В эти черно-белые дни я ни с кем не встречалась.

Январь.

В январе выяснилось, что я по уши влюбилась в Андрея Васнецова. А он в меня.

Январь, февраль, март, апрель.

Мы продолжаем встречаться по пять-шесть раз в неделю, хоть сценарий уже практически закончен. Жена больше не терзает его звонками. Мы часами сидим в облюбованных нами кафе, пьем кофе с коньяком, иногда держимся за руки. Поздно вечером разъезжаемся по домам.

Всё.

Фрагменты романа с женатым мужчиной

Мы встречаемся с ним каждый день. Пишем сценарий для фантастического фильма. Вернее, пишу я, а он со мной разговаривает. Это не много. Но и не мало.

У меня гибкая психика, из чувства самосохранения я могу пойти на компромиссы с совестью, я могу сама с собой договориться. Не будь у него двухлетнего сына, я могла бы с ним спать, потому что обвал уже случился, дорогу назад для меня уже засыпало. Я бы мучилась, переживала, ненавидела бы его, и ушла бы сама, но потом, когда усталость от неразрешимости ситуации перевесила бы необходимость друг в друге, это случилось бы рано или поздно… Но незнакомый мне двухлетний человек, каждый вечер высматривающий его в окне и орущий во всю силу лёгких, когда он уходит из дома, вяжет меня по рукам и ногам, не дает мне на него никакого, даже самого малого права.

– Але? Анюта, привет, это Катя.

– Привет, Катя.

– Позови, пожалуйста, Андрея…

– Папу-ля… тебя!

Это ужасно, что каждый раз, когда я звоню и попадаю на его жену, я должна говорить с ней. Я ненавижу себя за это ласкательно-заискивающе «Анюта». Каждый раз, когда я набираю номер, я настраиваю себя: «Аня, Аня… говори ей просто – Аня…», иногда мне это удается, иногда нет… Я хотела бы отделываться вежливо-отстранённым: «Здравствуйте, позовите, пожалуйста, Андрея…», я вообще хочу отстраниться от всего, что касается его семьи, чтобы меня в ней не было, не существовало вовсе. Но я звоню ему и попадаю на его жену.

Записки на салфетках

Сидим в кафе. Смотрит на меня внимательно, чуть снисходительно.

Я, смущаясь: «Что ты смотришь на меня… как… как… не знаю на кого…»

Он: «Всё ты знаешь, только сказать боишься…»

Я: «Андрюш, чего бы ты хотел в данный момент?»

Он: «Мужчина всегда думает о сексе… У тебя потрясающие глаза… Я просто тону в них… И потрясающая буква „ша“…»

Я: «У меня ощущение, что я села на какую-то сумасшедшую карусель и теперь вряд ли могу с нее сойти…»

Он: «А зачем тебе с нее сходить?»

Я: «Страшно. Я пока не понимаю, чем это чревато…»

Он: «Как минимум головокружением. Это приятно…»

Я: «А можно и насмерть разбиться…»

Едем с Андреем на эскалаторе после спектакля.

Он: «Мы что же, никуда не зайдём, ничего не выпьем?»

Я, погладив его по плечу: «Нет, Андрюш, поздно уже…»

Он, взметнувшись: «Ты что меня жалеешь?!»

Я, испуганно: «Нет! А чего мне тебя жалеть? С чего? Я вообще в последнее время никого кроме себя не жалею… Я себя жалею…»

Время к полуночи, он доводит меня до метро

Я: «Вот, Андрюш, уже без двадцати двенадцать, а мне ехать тридцать минут, значит, я не успеваю на маршрутку, и пойду до дома пешком, и меня поймают маньяки, и больше мы с тобой не увидимся…»

Он: «Слава Богу, наконец-то я буду спать спокойно…»

Встречались с продюсером, говорили о сценарии, потом пили кофе, потом купили бутылку коньяка, пообедали в кафе при Ленфильме, затем отправились в СТД. Поздно вечером оказались на Сенной, около его дома.

Выходим из метро – пьяные – холодно – торговый центр закрыт.

Он: «Давай на секунду спустимся в „Перекресток“, я куплю продуктов домой, и пойдем пить кофе…»

Я: «Очень хорошо! Я пойду покупать продукты твоей семье… Что может быть лучше? Нет, Андрей…»

Тем не менее, почему-то иду. Вероятно, потому, что он тащит меня за руку.

Бодро шагаем мимо торговых рядов. Он что-то, почти не глядя, закидывает в корзину. Я принципиально отстраняюсь от процесса.

Идем мимо стойки с игрушками. Он машинально хватает какого-то большого медведя, кидает к продуктам, идет дальше. Я останавливаюсь.

Меня переклинивает. Я очень хочу, чтобы этого медведя он подарил мне. Мне не нужен медведь, хотя он очень красивый, мне нужно ОТНОШЕНИЕ ко мне.

Я – девочка. Меня надо любить и беречь. Меня надо баловать. Мне нельзя трепать нервы, со мной нельзя играть в дурацкие игры, меня нельзя обижать и нельзя делать больно. Я заслуживаю хорошего отношения к себе. Я заслуживаю тепла и заботы. Я хочу, чтобы Андрей купил МНЕ! подарок. И я бы поехала с ним домой, пряча лицо в его косматый мех. И, может быть, впервые в жизни я спала бы в обнимку с игрушкой.

Я хочу, я очень хочу этого медведя!

Но он купил его своему двухлетнему сыну.

Хорошо, я согласна на компромисс. Пусть этот – сыну, а мне – другую игрушку! И я сейчас попрошу его об этом. Да. Я ему сейчас скажу: «Андрей, купи мне большую игрушку, пожалуйста…». Сейчас скажу.

Не говорю. Потому что понимаю, что в одной корзине не могут лежать два подарка – один для сына, другой – неизвестно для кого…

С кем ты конкурируешь – спрашиваю себя – с двухлетним ребенком?

Но я ведь – девочка… Я тоже хочу тепла. И я его заслуживаю…

Все это время стою у витрины с игрушками. Рассматриваю их и нахожусь на грани. Андрей бегает по магазину в поисках каких-то сладостей для детей.

Подбегает ко мне: «Идём!».

Я, мысленно: «Не попрошу. Медведь – сыну»

Он: «Катя! Ну, ты-то хоть не нервничай! Я ведь тоже больше не могу…»

Я, абсолютно ровно: «Андрей… Я – совершенно спокойна. С чего ты взял?»

Стою маленьким истуканом. Ледяным. Думаю: какого чёрта? Какого чёрта?

Он хватает меня за руку, мы выходим. Тащит меня в переулок, в кафе напротив своего дома. Я упираюсь ногами: не пойду!

Он: «Почему?»

Я: «Я не хочу туда…»

Он: «А куда ты хочешь?»

Я: «Я – никуда. Я поеду домой, Андрюш, все в порядке…»

Думаю: хоть бы не заплакать!

Он: «Ну, подожди, ну куда ты хочешь?»

Я: «Я – туда – не хочу…»

Он: «Ну, пойдем в „Чашку“…»

Идем по Садовой улице. Холодно, ветер колючий.

Заходим. Андрей довольно грубо делает какие-то замечания кассирше. Девочка обижена и растеряна.

Я, шёпотом: «Скажи ей что-нибудь приятное, скажи ей что-нибудь приятное… Она не виновата, ей еще всю ночь работать…»

Он оставляет ей на стойке двести рублей.

Я: «Спасибо!».

Сидим, пьем кофе. В какой-то момент звучит:

«Ты упустила нужный момент… Профукала возможность…»

Я взрываюсь: «Я?! Я ничего не „профукала“! Я не ловлю моменты! Я не вратарь в воротах, чтобы ловить моменты! Это для других – забота! … Я – пальцем не пошевельну! И „моменты“ сами меня найдут! Ясно? У меня – всё впереди! У меня все моменты – впереди!»

Молчим.

Выходим. Идем к метро.

Он: «Ну, скажи что-нибудь хорошее…»

Я, упрямо: «У меня – все хорошее – впереди»

Молчим. Подходим к метро.

Я: «Пока, Андрюш…»

Разворачиваюсь, хочу уйти…

Он хватает меня за руку, возвращает, прижимает к себе, целует в губы.

Испуганно, порывисто, неумело…

Я, близко-близко к нему: «Поцелуй меня еще раз… Только не трусь, слышишь?»

Он целует меня. Я целую его. Все это какими-то урывками, секундами.

Я разворачиваюсь, иду к метро. Моя ладонь задерживается в его руке до последнего момента.

Я захожу в двери, прохожу через автоматы, встаю на эскалатор.

Плачу.

На следующий день.

Как ни в чем не бывало:

«Что-то, я не знаю, вчера уже поднялся, почти до квартиры дошёл, потом плюнул, спустился, зашёл в кафе напротив, взял еще коньяку… Домой пришёл – у Аньки настроение почему-то плохое…»

Я, мысленно: «Действительно, странно: чего это у Аньки настроение плохое? Муж шляется по кабакам до полуночи неизвестно с кем…»

Он, продолжая: «Прицепилась к медведю: зачем ты его купил? И я – чего меня дернуло? – возьми да и скажи: а это Катя подарила…»

Я: «Что-о?!»

Он: «Ну. Чего сказал, зачем – сам не знаю…»

Я: «Как это – я – подарила?»

Он: «Вот и она: как это – Катя подарила? С чего? А я: а у нее день рождения недавно был…»

Я: «Какая связь?»

Он: «Не знаю. А Анька ценник на носу увидела: «Ага, Катя подарила, с ценником…»

Я: «Андрей, а зачем ты так сказал?»

Он: «Понятия не имею»

И только к вечеру я понимаю: я – действительно – подарила – этого медведя.

Имела на него свои виды. И добровольно – отдала. Причем – ни слова вслух. Вся безумная борьба – про себя, внутри себя, борьба с самой собой.

Он, не услышав, услышал. И, сам не понимая, отреагировал.

Потом, среди какого-то разговора:

«А чего это ты целоваться вчера полезла?»

Я: «Что?! Я – полезла? Это кто к кому полез?»

Он: «А ты такая грустная была…»

Я: «А ты всегда таким образом девушек утешаешь?»

Он: «Ну, надо было найти точку опоры какую-то…»

Я, не успокаиваясь: «Целоваться! Ха! И это можно назвать поцелуем? Меня так мальчики во втором классе целовали!»

Он: «Что?»

Я: «Меня так мальчики во втором классе целовали!»

Он, спокойно: «А я вообще целоваться не умею…»

Кофейня на Рубинштейна.

После серьезной и жёсткой ссоры. После тридцати минут молчания.

Он «Прости…»

Я: «Конечно»

Молчим.

Он: «Прости…»

Я: «Конечно»

Он: «Прости…»

Берет меня за руку.

Я: «Меня нельзя обижать»

Молчим.

Он: «Восхищение… восторг… вот всё, что можно к этому подобрать… Восхождение… к Солнцу – это ты… для меня…»

Я: «Врёшь… Но красиво.»

Мне дышать без тебя – трудно. Мне дышать без тебя – больно. Я спала бы всю ночь беспробудно, Если бы не задыхалась.

В марте

Сидели весь день в Итальянском кафе на Садовой, пили коньяк. Я предложила пойти на крышу, потом заговорили про снег, про то, что в марте его совсем не осталось на улицах в центре. Андрей предложил взять такси и отправиться за город. (На следующий день: «А чего? Уехали бы куда-нибудь в лес, взяли бы коньяк, полчаса повалялись бы, покувыркались в снегу, водитель нас подождал бы, и поехали бы обратно…»)

На улице – метель. Естественно, никуда не едем.

Я достаю из сумки туалетную воду: «Смотри, какой подарок я купила подруге на день рождения…» – «У твоей подруги день рождения???»

И понеслось.

Через пятнадцать минут нам срезали штук тридцать воздушных шариков, привязанных за спинки стульев в кафе, мы купили салатов, коньяк, огромного медведя и со всем этим «скарбом» отправились к Аньке. К моей Аньке.

Позвонил жене, сказал, что не приедет ночевать.

Играли до трёх часов ночи у Аньки на кухне в карты под коньяк. Потом отправились спать.

Я целую его в темноте, в коридоре – он не разжимает губ.

Я: «Держись, Мальчиш-Кибальчиш! Не сдавайся!»

Пришла к нему. Откликнулся. Катались по постели, бешено целовались. В последний момент вдруг резко остановился. Отодвинув меня, спросил мерзким голосом:

«Что, чёрт возьми, ты делаешь?»

Я дёрнулась в сторону: «Да пошёл ты!»

Встала, ушла в ванную.

Вернувшись, молча легла на другую сторону кровати, повернулась спиной, натянув одеяло.

Так и проспали всю ночь.

***

С самого утра пьет коньяк.

Мы с Анькой жарим блины, большая часть которых со сковородки летит прямо в мусорное ведро, потому что переворачивать их мы не умеем.

Мы с Анькой хохочем. В воздухе висит конфликт.

Анька ничего не замечает.

Андрей, Аньке: «А почему ты работаешь? Красивая женщина не должна работать. Вон, даже Катька не работает…»

Я: «Что???»

Аня: «А мне нравятся французские машины…»

Андрей: «А вот Катька не знает, чем „Рено“ от „Пежо“ отличается…»

Я: «Да что ты, я вообще думала, что это названия конфет…»

Он: «Это надо быть такой восхитительной язвой!»

Анька рассказывает про своего стоматолога, с которым у нее назревает роман, но ведет он себя крайне странно.

Я: «Ань, а что ты хотела? (Направляю следующую фразу в сторону Васнецова) Нормальное мужское поведение: шаг – вперед, три – назад. На всякий случай, чтобы не случилось чего…»

Он: «Неправда. У меня – если серьёзно – то всё быстро и сразу…»

Захотелось запустить в его голову чашкой.

Я, совершенно спокойно: «Ну, таких как ты – вообще единицы… И то – на всю страну…»

Наконец, выходим от Аньки. Пять часов вечера. Он зовёт меня в центр, «есть шашлык». Страшная метель.

Я, не давая затянуться обсуждению дальнейших планов, сажаю его в такси.

Иду домой.

Часа через два – звонок по телефону. Он сидит где-то в ресторане на Невском: «Работаешь?»

Через полчаса ещё звонок. И ещё. И ещё.

«Что-то мне тебя не хватает…»

Опомнившись: «Некого по заднице шлёпнуть!»

***

Следующим днем, сидим в мексиканском кафе, обедаем

Я: «Пора брать себя в руки и заниматься личной жизнью. А то у меня вся жизнь уходит на тебя…»

Он: «Это плохо…»

Я: «Это очень плохо. Я и говорю: пора брать себя в руки и заниматься личной жизнью…»

Он: «Давай-давай: руки в ноги и…»

Я: «Это лишнее. Достаточно взять себя в руки. За ноги – возьмут другие…»

Пауза. Смеемся.

Он: «Вот за что я тебя… почти ненавижу!»

Финал

Май.

Почему я не уходила от него? У нас была совместная работа. После того, как сценарий был дописан, мы стали пристраивать его в добрые руки. Деньги на фильм, которые якобы фигурировали в начале нашего знакомства, мифическим образом исчезли, как и люди, которые собирались их дать. Нужно было искать новую студию, которая нами заинтересуется.

Мы продолжали встречаться с Васнецовым по работе и просто так, мучая и мучаясь, получая ставший почти наркотическим кайф от общения друг с другом. О главном мы не говорили, оценку происходящему не давали, позволяя времени нести нас по течению.

С обоими нами происходили какие-то нервические метаморфозы, но если мой смысл в тот момент был сконцентрирован на этих встречах, то у него, помимо меня, в его доме, была вторая, наверное, всё-таки главная жизнь, где била ключом другая энергия и происходили неведомые мне изменения. От которых он убегал ко мне.

В конце мая выяснились те подводные камни, на которых балансировал наш странный роман.

От Андрея Васнецова уходила жена.

Я не знала об этом до последнего.

В мае мы заключали договор на продажу нашего сценария с известным продюсером. Андрей к этому моменту пил каждый день. Пропадал в кабаках – со мной или без меня – по-моему, это уже не имело значения. Мы крепко ссорились. Появились разногласия в пунктах договора. Андрей требовал, чтобы фильм дали снимать ему. Продюсер шел в категорический отказ, что было совершенно верным: в театре Васнецов поставил пару спектаклей, но кино никогда не снимал. О том, чтобы дать ему работать над полнометражным фильмом с миллионным бюджетом, странно было даже говорить.

Тогда Андрей потребовал главную роль. В этом ему тоже отказали, продюсер не любил, когда ему навязывали актёров.

Последней каплей стало требование Васнецова разделить наш сценарный гонорар поровну. Я сломалась на этом пункте и согласилась, сказав ему, что он вор, не написавший из этого сценария ни строчки.

Это было правдой. У Васнецова не было даже ноутбука. Мы встречались, я приносила написанные мною страницы. Он говорил: вот это – хорошо, а вот это – фигня, надо переписать. Я шла домой, мучилась, придумывала варианты, переписывала, приносила ему. То есть, Андрей выступал, скорее, в качестве редактора. Редактор – фигура важная, никто не спорит. Но он – не соавтор. И гонорар получает совсем другой.

В ссорах за словом в карман не лезли. Говорилось многое, одно другого резче. Расставались скандально посреди улицы, я разворачивалась, бросала всё, уезжала домой. Дома переходили на телефонное общение, кричали, кидали трубки, перезванивали, мирились, договаривались о чём-то. На следующий день все договоренности летели к чёрту.

После каждого разговора на руках высыпала крапивница, чесалась кожа. Так организм реагировал на стресс.

Когда велись финальные переговоры в кабинете у продюсера и подписывался договор, мы с Васнецовым друг друга бойкотировали. От его голоса меня начинало колотить мелкой дрожью. Я не понимала, как человек, которого я любила, в один момент превратился в такую сволочь.

Продюсер уговаривал меня выкинуть Васнецова за борт, вообще забыть о том, что он был, и выступать в качестве автора сценария единолично.

Вопреки этим советам, я подписала бумаги о получении гонорара с Васнецовым в равных частях.

Это время для него пришлось на момент развода с женой, я об этом тогда не знала.

Что-то в его идеальной семье, думаю я сегодня, не клеилось ещё до нашего знакомства. Отсюда были эти звонки по двадцать раз за два часа, отсюда – его нежелание идти домой. Я не знаю, как в тот момент они жили на самом деле.

К зиме события стали развиваться в ускоренном темпе. Жена прекратила ему звонить, Андрея допоздна не было – водил меня по ночным кафе, чтобы держать за руку – домой всё чаще стал возвращаться пьяным.

Ближе к весне ему рассказали, что жена ему изменяет. В открытую. Так, что общим знакомым даже неловко. Весь Ленфильм об этом говорит, и только один Андрей ничего не знает.

Андрей действительно не знал, и потребовал от жены объяснения. Жена объяснилась и потребовала от Андрея развода. Жена сказала, что он съел всю её жизнь, что она – актриса, которая хочет работать, что он ей работать не даёт, но теперь она вырвется из тяжких пут и станет знаменитой.

С точки зрения дня сегодняшнего смею я утверждать, что мягкий человек Андрей Васнецов, из которого, узнавшим его близко людям, не составляет труда вить веревки, никому работать запретить не мог, тут Аня что-то сильно напутала. Сам на семью зарабатывал достаточно, икру красную в дом носил, так что о хлебе насущном думать не приходилось, можно было заниматься творчеством, сколько душе угодно, вернее, насколько позволял двухлетний ребёнок.

Я не беру на себя смелость определять, что и почему у этой женщины так сильно повернулось в голове, когда она взяла топор и разнесла в щепки свой одиннадцатилетний брак, уютный дом и обустроенный быт.

Думаю, всё-таки, что в разрыве между двумя виноваты двое, и мой, такой невинно страдающий, Васнецов пожинал плоды собственных действий и собственного бездействия.

Корень происходящего в этой семье, я не знала, не знаю и до сих пор, но были факты: жена изменила, жена потребовала развода и размена квартиры, жена пообещала, что станет знаменитой любыми путями.

Конечно, мне тогда об этом никто не рассказывал. Я смотрела на неадекватного Васнецова, пьющего целыми днями коньяк, и покрывалась аллергическими пятнами от этой картинки. К слову будет добавить, что аллергией я ни на что, кроме него в своей жизни не страдала.

В общем, колотило по-крупному всех троих.

Месяца через два видимые страсти улеглись.

Мы с Васнецовым, помирившись, договорились о вполне сносной сумме, которую он получит за сценарий. Он попросил прощения, объяснив мне причины своей невменяемости, я эти причины услышала.

Жена с детьми съехала от него к своей маме, устроив напоследок нешуточный скандал, связанный со старшим сыном. Мальчик был не от Андрея, а от залетного самарского танцора. Васнецов женился на Ане, когда она была уже глубоко беременной, дал родившемуся ребенку свою фамилию и назвал своим. О тайне его зачатия знали только родители, бабушки и дедушки. Зачем безумной женщине Ане при разводе понадобилось открывать двенадцатилетнему сыну, и так оглушенному разрывом родителей, правду о его настоящем отце, я понять не могу. Обезумевший от всего происходящего ребенок повзрослел на несколько лет раньше, превратившись из забавного щекастого пацана в резкого, жесткого, неуправляемого подростка. Выписанный специально для знакомства с сыном танцор из Самары мальчика признал, но дело с ним иметь не захотел. Кому он нужен, этот трудный, чужой, полувзрослый ребенок? Отношения с Андреем как с родным отцом были навсегда разбиты. Что бы тот не делал, что бы не говорил, теперь любое замечание, любая мелочь были для ребенка свидетельством того, что он – не свой, не сын, в отличии от младшенького, не родной и не любимый. Мальчик замкнулся, стал нелюдимым, в двенадцать лет начал курить, пить алкоголь и шататься допоздна по улицам. Ключ к его проблемам никто не подбирал, не до того всем было.

Помимо старшего ребенка, драма случилась в жизни у младшего. Отодрать сына от Андрея, когда тот возвращал его матери после прогулки, не могли клещами. Он цеплялся за отца мертвой хваткой и вопил на таких децибелах, что было долго слышно на улице, по которой уходил Андрей.

Васнецов жил один в опустевшей квартире, выставленной на продажу, пил коньяк, иногда сутками, ходил по ночным кабакам, приводил домой случайных девиц.

У нас с ним ничего не было.

Одна из случайных девиц, спустя месяцы, перешла в разряд постоянных. Девица была замужем. Невротический муж с мазохистским уклоном сам привозил ее на такси к Васнецову. Смотрел за их окнами из стоящей у подъезда машины, потом уезжал в одиночестве домой. Наличие невротического мужа Васнецова не смущало. Так они и жили, почти втроем. Я в то время редко с ним встречалась. Меня слегка подташнивало от этой троицы.

Потом прошел и этот период. Отношения наши с ним укрепились, окончательно перейдя в категорию дружеских. Квартиру на Сенной продали, Аня с детьми и мамой уехала на Чернышевскую, сам Андрей поселился в крошечной квартире-студии на Горьковской. От любовницы с мужем удалось избавиться. В общем, жизнь налаживалась.

Потом был новый брак. С двадцатилетней моделью, встреченной в кафе. Начав жить с Андреем, она забросила съемки и решила заняться учебой. Преимущественно за границей. Васнецов оплатил все необходимые расходы и отправил молодую жену образовываться в Европу. Года через два совместной жизни выяснилось, что в Европе она безбожно изменяет Васнецову. Девушку сдала ее же подружка, сама, видимо, положившая на Васнецова глаз. Подружка также рассказала, что никакой моделью жена никогда не была, а крутилась у шеста в одном известном широкой публике ночном клубе. Рухнувшая на голову Васнецову информация была так ужасна, что, несмотря на уговоры жены, снова пришлось разводиться.

После второго развода выяснилось, что я – единственно подходящая женщина для Андрея Васнецова, что он меня любит, и прочее, прочее, прочее. Начался новый период в наших отношениях под заглавием «Любовь Безответная». Говорю об этом не без иронии, так как к тому моменту сама мысль о совместной жизни с Андреем Васнецовым была для меня невозможна. Я его разлюбила давно, безоглядно и бесповоротно.

Если рассуждать теоретически, то период после его расставания с Аней мог бы стать плодотворным для развития нашей истории. В тот момент все еще было возможно: позови он меня, я бы пошла, но ошпаренный своим разводом, Васнецов был способен только на невнятную связь с замужней девицей, которую потом, очнувшись, долго гнал от себя, а она никак не уходила. Ну, а дальше стало поздно.

Тем не менее, Андрей Васнецов по сей день видится мне образцом мужской верности в браке. Мужчина, который так и не смог перейти черту, нашел в себе силы отказаться от желанной женщины, и сохранил пресловутую верность супруге, пусть даже балансируя на грани.

Я много раз слышала от него фразу: «Я в браке никогда не изменяю», и могу подтвердить: это – чистая правда.

Часть третья. Которая продолжает часть первую

Здравствуйте, я любовница вашего мужа

Это было летом. Тёплым августовским вечером. Яне позвонил ее любимый мужчина часов в десять, рассказал, что только что уложил детей спать, и теперь ходит по своему загородному дому, скучая по Яне. Жены нет, она уехала по своим каким-то женским делам, на курсы то ли макраме, то ли оригами, почему они проходят ночью, не ясно, в общем, жены нет. Слово за слово, пошли в разговоре горячие темы, а какой ты, а какая ты, а я бы сейчас, ой, не заводи меня, то есть, закономерным ходом пришли к одному: хочу – не могу.

Он – Яне: приезжай.

Яна – ему: куда?

Он: ко мне!

Она: с ума сошел?!

Дети спят на втором этаже. Жена будет в час ночи. Время – половина одиннадцатого. Приезжай, иначе сойду с ума.

Яна на горячей волне прыгает в душ, из душа – в своё лучшее платье, в лучшем платье прыгает в такси и мчится навстречу любви.

Такси оставили ждать у калитки: через час ехать обратно.

В порыве страсти мало что удалось рассмотреть, но заметилось главное: дом не прибран. Вещи валяются там, где их когда-то оставили, внушительный слой пыли на мебели, плевать жена хотела на порядок. Чем она, собственно, занимается тогда целыми днями, кроме оригами? – подумала про себя Яна.

В общем, первый этаж, диван в гостиной, сумасшедшая страсть, вспыхнувшая от экстремальности происходящего, бокал шампанского в качестве бонуса.

– Яна, – говорю я ей потрясённо, – а если бы дети проснулись? Спустились бы вниз и увидели то, что нарушило бы их детскую психику на многие годы?

– Не говори мне об этом, у меня нет мозгов, я согласна. Но я ведь не одна отвечаю за мозги в этом дуэте, правда?

Через час с бокалом шампанского Яна уже стояла на крыльце. Последняя сигарета на прощание. Часы бьют полночь, надо спешить, еще немного и карета превратится в тыкву.

– Может, останешься еще ненадолго? – говорит на крыльце её любимый женатый мужчина, – Пойдём я тебе дом покажу…

Сигарета танцует в руках у перевозбуждённой всем происходящим Яны:

– Нет, я поеду, времени мало.

– Время еще есть, – отвечает он ей.

В этот момент во двор заезжает машина его жены.

Во всем происходящем помимо фееричного секса был ещё один плюс: дело происходило августовской ночью. В конце лета в Петербурге ночи стоят тёмные, хоть глаз выколи. Было бы дело в июне, события развивались бы по другому сценарию.

За доли секунды Яна успела сообразить, что это приехала жена, что жена идёт в дом, что Яне на крыльце этого дома не место, и юркнула за колонну. Это вот хорошо, что на том крыльце были колонны. Потому что колонны есть далеко не на каждом крыльце, а, если на крыльце колонн нет, то припозднившимся любовницам совершенно некуда прятаться от вернувшихся раньше времени жен.

Яна спряталась за колонну, мужчина её любимый, окаменев от происходящего, сам превратился в колонну, и как стоял с сигаретой в руках, так и замер. Жена поднялась по ступенькам, оглянулась на такси у забора, на котором приехала Яна, и спросила у мужа:

– Это что за машина у нас стоит?

– Не знаю, – ответила колонна охрипшим голосом, – наверное, к соседям.

– Ясно, – коротко сказала жена, – пойдём в дом.

– Сейчас, докурю… – ответил муж неуверенным басом.

Жена вошла в дом, Яна вынырнула из укрытия («Катя, я стояла от неё в полуметре! Я могла руку протянуть и дотронуться! Я даже дышать перестала!»), чмокнула в щеку окаменевшего мужчину, выбежала за калитку, прыгнула в такси и крикнула: извозчик, гони! Такси стартануло.

– Катя, я – гениальная союзница! Со мной можно идти в разведку! – кричала мне в трубку Яна, пока ехала домой.

Полночи она не спала, ломая голову: заметила жена или – нет?

– А представляешь, если бы ты была в тот момент в доме?

– Да ужас, ужас, ужас… Этот мне ещё говорит: не уезжай, пойдем, дом покажу…

– А может, зря спряталась?

– Как это – зря?

– Ну, столкнулись бы нос к носу, так или иначе, ситуация была бы поставлена на ребро, все карты раскрыты, маски сдёрнуты…

– Не… ну нет, – тем не менее, Яна задумывается, – Да ну, нет… Пусть они свои маски сдёргивают без меня…

– Без тебя – не те маски…

На следующее утро он ей позвонил. Сказал, что не ясно: заметила жена Яну или нет, никакого разговора не было, он, докурив, вернулся в дом, и они разошлись по разным комнатам.

Яна срывающимся от волнения голосом сказала:

– А представляешь, если бы я согласилась и пошла с тобой дом смотреть? Я как предчувствовала, что она раньше приедет!

– А она не раньше, она нормально приехала.

– Как это нормально?! Ты знал, что она не в час, а в двенадцать вернется?

– Ну да.

***

– Кать, ты представляешь, он знал, что она в двенадцать вернется, и без двух минут звал меня на экскурсию по дому! Это – вообще как?

– Ну, это получается, провокация подготовленная. А может, и сымпровизированная. Вроде как заявить жене о том, что у меня другая женщина, я не могу, а сделаю так, что она сама всё узнает. Никаких других вариантов мне в голову не приходит.

Яна молчит потрясенная.

– Зря ты за колонну прыгнула, всю комбинацию сломала…

– Я же хотела как лучше!

– Понимаю. Но всё равно: не могла она тебя не увидеть. Ты, конечно, девушка стройная, но за колонной тебе не спрятаться. И такси перед домом стояло. Да и следы твоего пребывания он скрыть не успел. В любом случае что-нибудь осталось: волосы на диване, запах духов, смятые подушки…

По словам любимого мужчины Яны они с женой после того вечера перестали разговаривать.

Через неделю после случившегося он снял Яне квартиру на Петроградке и впервые остался у нее ночевать. На целых два дня. Что было равносильно его уходу из семьи.

Правда, через два дня он уехал домой.

***

Спустя несколько месяцев после этого события, когда Яна уже привыкла к своему новому жилью, а любимый мужчина стал её частым гостем, я сидела в компании моего друга Паши. Паша – умный, обеспеченный мужчина, с большим количеством жён за плечами и рождённых в любви детей, о которых он ни на минуту не прекращал заботиться после расставания с их мамами, находился в данный период жизни в одиночном плавании. Я спросила у Паши, как у умного, уверенного в себе человека: а что это была за эквилибристика с женщинами на крыльце, которую устроил в своей жизни любимый мужчина Яны? Паша подумал минуты три, потом сказал:

– Он хотел наказать жену.

– Как это – наказать жену? – оторопела я.

– А вот так. Видимо, в последнее время она стала вести себя как-то неправильно, с его точки зрения, и он решил щёлкнуть ее, чтобы вернулась на место.

– То есть, это не та история, когда он не знал, как признаться в том, что у него есть другая, и решил пустить ситуацию с горы – пусть катится, как снежный ком?

– Нет. Такие люди ситуацию с горы не пускают. Это сознательная, заранее спланированная акция. Дело не в твоей подруге, а в его жене.

Письмо

В общем, я тут подумала и поняла, что не знаю, как себя вести дальше. С одной стороны – затевать новый конфликт – не отвечать на смс или начинать хамить – я не хочу. С другой стороны, оставлять все как есть и делать вид, что ничего не происходит, тоже нельзя. Потому что так, как происходит – мне плохо. Идеальный вариант – поговорить с тобой. Честно, предельно искренне. Разложить все по полочкам – это сюда, то – туда, и прийти к какому-то – общему или не очень – знаменателю. Но. Во-первых, ты не разговариваешь. Почему – для меня загадка. Почему в свои 50 лет ты не умеешь выстраивать диалог с женщиной – я не могу понять. Я подразумеваю, что мужчина – взрослый и умный, который говорит мне: «дурында, давай разберемся, здесь ты себя неправильно повела, здесь ты себе вообразила черти что, здесь – если честно, мой косяк», – этот мужчина – утопия. Но хотя бы какое-то подобие диалога… А во-вторых, я – трус. И разговаривать, когда со мной не разговаривают, я не умею.

Ладно. В общем, я пошла старым, за мою жизнь много раз проверенным способом – монологом. То есть, письмом. Я тут тебе скажу, что я по всему происходящему думаю, а ты уж там мне – как-нибудь ответь.

Значит, первое. Я тебя люблю.

Когда мужчина уходит

Умная любовница – та, которая знает, чем она может быть лучше жены. Умная жена – та, которая знает, как нейтрализовать любовницу.

Почему жене, защищающей свой брак, с точки зрения общественной морали можно всё, а любовнице – в борьбе за собственное счастье – ничего?

И не надо тут вплетать детей и говорить: ради детского блага… Тысячи историй, когда никто детей не щадит, превращая их в разменную монету, в способы шантажа и мести, орудие ненависти к бывшему или бывшей. Давайте не будем лицемерными, господа.

– Знаешь, – говорит мне Яна, – тут еще очень двоякий вопрос. Женщине, которая узнала об измене мужа и выиграла борьбу за него, как с ним жить дальше? Знать, что в любой момент ситуация повторится. После всего вранья, лицемерия, двурушничества, постоянно ждать повторного удара. Доверие – его уже не восстановишь. Этот камень теперь навсегда в ее душе.

– Надо научиться смотреть на это проще.

– Как?

– Я не знаю. Надо смотреть на измены сквозь пальцы, в этом залог счастливого брака.

– В этом залог несчастного брака. Муж, который гуляет сам по себе, и жена, которая делает вид, что этого не замечает. Он приходит домой, ложится с ней в одну постель, занимается сексом… от него пахнет другой женщиной, но она не обращает на это внимания.

– Прежде, чем класть с собой гулящего мужа, надо отправлять его в душ.

– И к венерологу.

– Яна, вот мы с тобой до сих пор не замужем. Дожили до определенного возраста, который вполне можно охарактеризовать как сознательный. Сколько женатых мужчин пристает к тебе в месяц? Из их количества можно вывести процент тех, кто не изменяет в браке. Я из всех своих женатых знакомых уверена только в двух. Думаю, это какая-то десятая доля процента. Глупо рассчитывать, что именно тебе достанется эта десятая…

– Не знаю, я, наверное, дура, но мне хочется верить, что в моём случае все будет иначе…

– Особенно, если ты выйдешь замуж за человека, который из-за тебя ушёл из семьи. Есть все шансы полагать, что измена жене войдёт у него в привычку.

Яна молчит. Думает. Потом возражает.

– Если мужчина уходит из семьи, значит, что-то в этой семье было неправильно. Измены начинаются тогда, когда в отношениях появляется трещина. Женщина что-то не доглядела, или просто поленилась исправлять.

– Да, – подхватываю я, – мы даже можем вообразить себе, что мы-то такими женщинами не являемся, что нам с тобой хватит ума, терпения и любви, чтобы залатать любую трещину. Только вот что делать со здоровым мужским кобелизмом, который свойственен девяти мужчинам из десяти?

– Чёрт, ты права, я забыла учесть кобелизм.

– Единственный способ отвлечься от измен мужа, – продолжаю я, – изменять ему в ответ.

– Какой смысл тогда в браке?

– Брак рассматривается как сотрудничество, как содружество, удобное обоим для рождения и воспитания общих детей. Заводя романы на стороне, ты чувствуешь себя по-женски востребованной, удовлетворяешь потребность в поклонниках и тем самым компенсируешь недостаток внимания со стороны мужа, которое он переносит на других женщин. Все довольны и счастливы.

– Это не семья, а какой-то уродливый каркас от нее.

Предложенная мною конструкция рухнула на глазах. Я согласна с Яной.

– Я согласна. С моей проклятой моногамностью этот вариант – вообще не вариант. Либо я люблю мужчину, с которым я сплю, а тогда я ухожу от мужа, либо я не сплю с другим мужчиной. Но я понимаю всю тщетность надежд на то, что я проживу в браке долго и счастливо без измен. Мы выбираем востребованных мужчин. Те, что не изменяют женам – в большинстве своем просто не нужны другим женщинам. Мы же с тобой выбираем лучших. Оставаться моногамными, когда на тебя такой спрос, слишком большой подвиг. Даже лучшие на него неспособны. Более того, мы любим их за эти качества: за обаяние, энергию, мужской характер…

– Какой-то порочный круг, – вздыхает Яна, – из которого не выбраться…

Письмо

Значит, первое. Я тебя люблю.

И тут же второе. Мне от тебя ничего не надо. То есть, любовь – чиста и бескорыстна. Ни денег (ха!), ни связей, ни замуж, ни жить вместе. Я от всего – из гордости личностной – отказываюсь. Я – самодостаточный человек. Во мне достаточно любви, чтобы дарить ее людям – бескорыстно, а не за интерес. Другой вопрос, что есть два момента. Меня тоже надо любить. И со мной нельзя обращаться как сволочь. Я ни в коем случае сейчас не хочу сказать, что ты со мной плохо обходишься. Но чувство недоверия к тебе – внутреннего – уже настолько велико – (прости!) – что я не могу не предусматривать самые гнусные варианты развития событий. Из чувства самозащиты. «Предупрежден – значит, вооружен».

Но это – ненормально. Я не хочу все время быть на стрёме и поджидать удара из-за угла. У меня к тебе просьба огромная. Ты, когда почувствуешь тот момент, что захочется поступить, как сволочь, – двинуть по мне как следует, например, чтобы расстаться было легче, женщины другие, проститутки и давние подружки – ты тормозни чуть-чуть, скажи: «Катя, шухер, сейчас буду поступать как сволочь», и я ретируюсь по-быстрому. Потому что я тебя запомнить хочу, как важного и светлого в своей жизни человека.

Вернемся к первому. Я тебя люблю. Я хочу иметь право говорить эти слова. Есть у меня такая потребность. Тебя это ни к чему не обязывает. Вообще. Любовь и обязательства – для меня – понятия, напрямую не связанные. Обязательства – это вопрос личной человеческой порядочности. Они у каждого – индивидуальны и определяются только собственной системой координат. Любовь здесь не причем.

Понятие любви – разнолико. Оно объединяет в себе такие разные чувства, что удивляет, как вообще их можно сгонять под одну гребенку. Тем не менее, все это многообразие купируется в русском языке одним словом: ЛЮБОВЬ. С этим приходится считаться. А потому – объяснять: если я говорю, что люблю тебя, это не значит, что я планирую прожить вместе жизнь. В моем мире очень много людей, которых я люблю. И каждого я люблю – по-разному.

Для меня любовь – это позитив, который я хочу дарить другому человеку…

Ничуть не страшно

Я пошла в магазин и купила гель для душа. С полотенцем. Потому что в съёмной квартире моего любимого нет для меня нормального большого полотенца – приходится вытираться какими-то компромиссами, а вместо геля – на краешке ванной лежит туалетное мыло пенсионного возраста. Времени у моего любимого ходить по магазинам нет совсем, всё репетиции, и утром, и вечером, так что я решила позаботиться о своём комфорте сама, не требуя от него невозможного. Вообще-то, неплохо было бы и мочалку себе прикупить, чтобы ладонью не намыливаться, но мочалка – в данном случае – уже перебор, мочалка – непозволительная роскошь, ее, мочалку, можно и не пережить. У каждой мочалки должен быть свой хозяин или хозяйка, и в девяти из десяти случаев хозяйка живёт от мочалки где-то недалеко, предположительно в соседней комнате. Если заселить в квартиру к любимому свою мочалку, он тут же решит, что я претендую на соседнюю комнату, а это, насколько я понимаю, в планы его совсем не входит. В мои планы заселение в его комнаты тоже не входит, но как-то унизительно об этом специально говорить. А если не говорить, то любимый, уверившись, что я переезжаю к нему следом за мочалкой, может и с квартиры съехать, исчезнуть может в неизвестном направлении, скрыться в срочном порядке во избежание неловкой для себя ситуации, и тем самым снова сорвёт репетиционный процесс. Так что я решила мочалку не покупать. Ну его, это излишество, покой любимого мне дороже. Есть, конечно, риск, что я его и полотенцем перепугаю до мурашек, но я верю в своего мужчину, верю, что одним полотенцем его не возьмешь.

Так и вышло. Внимательные глаза напряжённо следили за тем, как я вытаскиваю из пакета свой скудный наборчик для водных процедур, на губах играла неуверенная усмешка.

– Это – тебе, для меня, – пояснила я свои действия заготовленной заранее фразой и торжественно протянула ему бутылочку с гелем.

Ему – потому что он – хозяин квартиры, для меня – для моего благополучия и комфорта, когда я к нему приезжаю. Приезжаю. Не путать с «переезжаю». Что тут непонятного? Что тут страшного?

Любимый, прищурив правый глаз, бутылочку взял, и, мужественно улыбнувшись, понес ее в ванную.

– Ну-ну… – услышала я, но интонация была добрая.

«Слава Богу, обошлось. Он у меня молодец» – подумала я и расслабилась.

А зря.

Часа через полтора, когда стрелки на циферблате показывали десять вечера, а спать еще не хотелось, я достала привезённый из дома диск с моим любимым фильмом.

Иногда я бываю навязчивой в своих симпатиях. Если мне удается открыть для себя что-то прекрасное, я спешу поделиться этим прекрасным со всеми, кто для меня важен. Я приношу читать книги, советую посмотреть фильмы, настойчиво зову на спектакли, когда меня об этом никто не просит. Мне кажется, что в мусоре повседневности очень редко удается отыскать что-то ценное, и каждую находку хочется разделить с хорошим человеком.

Я принесла любимому отличный фильм. Если бы кто-нибудь задал мне глупый вопрос, какое моё самое-самое любимое кино, я назвала бы этот фильм вторым по счету. Для меня это очень высокая оценка, потому что любимого кино у меня много.

Я поставила диск, щелкнула пультом, улеглась безмятежно в постель и потребовала, чтобы любимый лег рядом. Любимый в этот момент доедал за столом ужин и пообещал присоединиться сразу же после окончания трапезы.

– Нееет, – занудила я, – этот фильм надо смотреть… он требует внимания.

– Мне и отсюда хорошо видно, включай, котя, – сказал мой любимый.

«Ладно» – подумала я, и нажала на пуск.

– Это мой самый-самый любимый фильм, – восторженно прокомментировала я начальные титры, – удивляюсь, почему так мало людей о нем знает.

Любимый усмехнулся и стал смотреть в экран, дожевывая мясо.

Минут через пять он улёгся рядом, а минут через десять я поняла, что я полная дура.

Мой любимый фильм снят на тему любовного треугольника, что я совершенно упустила из виду. В центре сюжета – драма отношений женатого врача и официантки, случайно им встреченной в придорожном кафе. Причём, официантка – абсолютная такая жертва, с фантастической достоверностью сыгранная Пенелопой Крус, мучается от этой связи весь фильм, безропотно терпя свою вторичность, что в конечном счете приводит ее к гибели. Врач предстает безвольным неврастеником, жена – фарфоровой куклой, а любовница – Пенелопа – сплошной такой сгусток страдания.

Щёки у меня горели. Любимый молчал, насупившись, не отрывая от экрана тяжёлого взгляда. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Ну, или по крайней мере, выключить фильм, сказать: давай сделаем вид, что мы его не смотрели?

На это не хватало решимости. В голове шарахалась трусливая мысль: а вдруг обойдётся?

Где-то на середине он недовольно засопел и, взбив подушку, от экрана отвернулся.

– Спать уже хочешь? – заискивающим голосом спросила я, – давай выключим?

Он пробормотал что-то нечленораздельное.

Я с облегчением щёлкнула пультом. В наступившей темноте он властно притянул меня к себе и впился в мои губы жестким поцелуем. Я с готовностью поддалась.

Полностью признав свою ошибку, я подтверждала его доминанту как могла, абсолютным подчинением.

«Слава Богу, не сердится»…

Когда доминанта была подтверждена, а мой любимый возвратился в постель после душа, благоухая новокупленным гелем, я решила, что проблема исчерпана и потянулась поцеловать его на сон грядущий.

– Отстань, а? Дай поспать… – сказал он самым мерзким своим тоном, на который только способен.

Я отпрянула так, точно мне со всего маху засветили между глаз. Искры, по крайней мере, посыпались.

– Да не вопрос, – сказала я и ушла от него на другую сторону дивана.

Он повернулся спиной.

Первый и единственный раз мы спали порознь, с дотошностью соблюдая каждый сантиметр чужой территории. Я лежала, отвернувшись к окну, без сна, чувствуя развёрнутую между нами пропасть середины дивана. И ждала, когда же, забывшись, он обнимет меня. Не забылся. Не обнял.

Утро разбудило звоном будильника.

Я, не проснувшись, потянулась к нему. Он, чмокнув не глядя, попал губами мне в ухо и отодвинул меня в сторону:

– Ну, всё, всё. Надо вставать. Времени мало.

И, встав с постели, пошёл в ванную.

Я – обалдевшая – осталась лежать.

Такого не было никогда.

Меня наказывали.

Когда он вышел из ванной, я подошла голая, вытянувшаяся в струнку. Подошла и поцеловала его в губы. Он замер.

Я спросила:

– Ты уверен, что у тебя нет на меня времени?

– Да, конечно, – ответил он. Обошёл меня, как посторонний предмет, и прошлёпал в кухню.

До его выхода из дома оставалось полтора часа.

Меня наказывали.

Я пошла в душ.

Когда вышла, он вернулся в ванную и закрыл за собой дверь. Опять зашумела вода.

Я оделась. Накрасилась. Самое время было уходить. Тем более, что не выходящий из душа хозяин квартиры явно мне на это намекал.

Я подумала: обойдёшься.

Выйдешь, и я спрошу тебя: какого чёрта ты себя так ведёшь.

Он вышел. Увидел, что я не уехала, засопел, снова пошёл на кухню. Я встала на пороге:

– Ты понимаешь, что сейчас очень сильно меня обижаешь? – голос предательски дрогнул.

Он поморщился:

– Не начинай, а?

И… ушёл в ванную. Закрыл дверь. Зашумела вода.

Дождаться его в третий раз было уже делом чести.

Наконец, вышел. К его очевидной досаде я все ещё отсвечивала в гостиной трагическим пятном.

– Дай мне денег на такси, – сказала я.

Он молча пошёл в комнату, вернулся с пятисотенной купюрой. Не глядя мне в глаза, положил её на тумбочку.

И ушёл на кухню. Или опять в душ?…

Я взяла деньги, вышла в коридор, оделась, бросив сумку на плечо, вышла из квартиры.

Господи, угораздило связаться…

Разговоры по телефону

– Знаешь, – говорю я Яне, – у Виктории Токаревой есть автобиографическая повесть «Дерево на крыше». Там девушка-сценарист Лена влюбляется в женатого режиссера. Несколько лет длится тяжёлый роман, режиссёр из семьи не уходит. И вот назначен час Икс, когда они договариваются, что он все объявит домашним и уйдет к Лене. Но в последний момент режиссёр срывается, никому ничего не говорит, а прячется в ресторане и бухает. Лена – дома одна, понимает, что никогда он от жены не уйдёт, что все это перетягивание каната – бессмысленная мышиная суета, результата не будет. Выпивает почти залпом бутылку водки и, отключившись, падает на диван. Спит двадцать часов, потом просыпается трезвая и прозревшая. И там есть такая фраза: «Но прозрение убивает любовь. Спутница любви – слепота». Вот это очень точно. Когда ты любишь человека, ты в общем-то всё понимаешь о нём, только видишь под определенным углом: пьёт – потому что живет напряжённой внутренней жизнью, врёт – потому что боится тебя потерять, трусит – потому что внутри он все еще ребёнок… И так далее. А когда перестаёшь любить, видишь всё то же самое, только без романтической дымки, и понимаешь, что перед тобой – жалкий, трусливый, завравшийся алкоголик. Да еще и не умный. И ничего больше. Он тебе в принципе даром не нужен, а ты как последняя дура тратишь свою жизнь, свои дни, недели, месяцы, и даже годы на то, чтобы его – такого прекрасного – получить. Я вот когда оглядываюсь на тех, кого я раньше любила, думаю: Господи, спасибо Тебе, что уберёг меня…

– Я, когда смотрю на своего бывшего, – говорит Яна, – не понимаю, где были мои глаза, как, почему, за что я могла его так сильно любить? Нет ответа.

– Вот я очень боюсь того момента, когда я в своём любимом увижу всего лишь трусливого алкоголика в завязке, и ничего более. Я боюсь, что перестану его любить.

Я очень не хочу этого.

Письмо

Для меня любовь – это позитив, который я хочу дарить другому человеку.

«Я люблю тебя, это значит, я желаю тебе добра». Это то, что лежит в основе. «Любить человека – значит, видеть его таким, каким его задумал Бог». Это – наверное, самая точная формула для меня. Любить – значит, видеть. Я люблю тебя = Я принимаю тебя. Я ценю тебя. Я вижу – все самое лучшее в тебе. Быть может то, что ты сам о себе не знаешь. Я люблю тебя – я болею за тебя. И, если плохо тебе, значит, плохо и мне.

Я люблю тебя. Это выражение момента. Завтра любовь может уйти – как необъяснимо это всегда! – и не найти ее следа: а было ли?… Я хватаю этот момент. Я его останавливаю. Я его формулирую. Я его фиксирую. Я говорю тебе: Я Тебя Люблю. И ты мне за это ничего не должен.

Я лишь прошу тебя: люби меня тоже. Вслух или молча. Лучше вслух, чтобы я знала. Без обязательств. Без последствий. БЕЗ. Просто – сегодня – люби меня. Если можешь. Потому что если ты – не видишь меня, не понимаешь меня, не чувствуешь – меня, то тогда какой во всем этом смысл?

Неужели в жизни так много любви, что можно через нее перешагивать?

С кем заняться сексом – ты всегда найдешь.

Увидим ли небо в алмазах

После провального кинопросмотра неделя прошла в абсолютном молчании.

На восьмой день постучалось сообщение:

«Как ты там, italienscreenplaywriter?!»

«Холодно».

«Когда свидимся?»

«Никогда» – захотелось ответить. Вместо этого поинтересовалась:

«Почему мы все время находимся в конфликте?…»

«Мне кажется, что ты чуть-чуть агрессивна, не?.. Какое-то давление ощущаю я от тебя… А надо ль это?.. Мы ж друзья, вроде… Да и давить на меня как-то сложновато в принципе – пельмень холодный, мокрый, склизкий – чем сильней сжимают, тем с большей силой выскакивает из руки!))) а дружить мы с тобой можем ДОООООЛГО… я люблю талантливых друзей!)))»

«Я так и знала. Проблема в кардинально неправильном восприятии ситуации. Я не давлю на тебя в принципе, потому что мне незачем это делать. Мне ничего от тебя не нужно, как это ни странно».

«Вот и славно!. Трам-пам-пам!..»

«Давай определимся. Я не выйду за тебя замуж, и мы не будем жить вместе, поэтому тебе не надо ставить защиту: никто эту крепость не штурмует. Другой вопрос, что меня нельзя обижать и вытирать об меня ноги, как это было в прошлый раз».

«Ну, началось… ((.. Никто и не пытался, че ты… Ты сама че то завелась с пол’оборота… Может, ты просто „вампир“?..)»

«Ты не понимаешь, что ты меня обидел? Я не верю в это, милый, ты же не дурачок… А вот ЗА ЧТО я получила по носу, вот это вопрос. Может, тебе показалось, что я давлю, когда я тебя целовала?»

«Видишь?)) Человек, который бы хотел быть дальше в мире, забыл бы поскорей о неприятной ситуасьон, а не начал бы СНОВА ту же самую разборку?.))»

«Да я просто боюсь тебя. Я не хочу больше, чтобы меня обижали. Это инстинкт самосохранения уже, я ведь не мазохист».

«Ну и хорошо, ну и ладно ж!) и не обижайся – не хотел этого никогда!»

«Проблема произнесенная есть проблема наполовину решенная».

«Не знаю, не знаю… Да и проблемы не вижу!)))»

«Проблема в том, что я уехала от тебя в отвратительном настроении, а должна была – в прекрасном».

«Когда появишься?»

«Когда позовете».

«А приходи!. Драться не будешь?)))»

«Подушками».

«Ой, не… Боюсь, боюсь, не, не надо тогда…»

«Хорошо».

На этом переписка закончилась. Я поняла, что мы зашли в тупик.

Мой гений коммуникативных связей сам не понял, что собственноручно нас туда завел, не оставив мне вариантов ответа. Ответить что-то кроме «хорошо» после того, как тебе сказали: «тогда не приезжай» довольно сложно.

Если мы сегодня не помиримся, конфликт затянется. Чем больше времени пройдёт, тем меньше будет шансов на его разрешение. Мы должны увидеться сегодня, но как это теперь сделать?

– Никак, – говорит Яна, – всё, этот поезд уехал, теперь остается только ждать следующего.

Меня такой ответ не устраивает. Сердце отстукивают летящие в пустоту секунды.

– Что мне написать? Как разрулить ситуацию? У него на это мозгов не хватит.

– Я бы на твоем месте ничего не писала, – отвечает мне Яна.

Понятно, Яна, ты мне сегодня не помощница.

«А ты по мне соскучился?»

Кидаю ему ниточку.

«Очень!.»

Такого ты мне еще не писал. Ниточка поймана. Мы пульсируем общей тревогой.

«Тогда готовь подушки, я приеду часа через два…)))»

«Ну подушки изготовлю, но не для боя, ладно?»

«Правильно. Потому что я не умею драться))»

Мы снова вынырнули на поверхность.

Письмо

С кем заняться сексом – ты всегда найдешь.

Зачем отрекаться, отнекиваться, выбрасывать на помойку этот дар – чувство нежности и понимания другого человека? То, что дается так мало и так редко? И кто знает, когда исчерпает себя подаренная нам возможность любить? И как можно жить, если не любить – вообще? Это же – уродство какое-то моральное…

Когда человек любим – он обретает бессмертие. Потребность в любви – это тяга к бессмертию. Все так просто, оказывается. Мне очень хочется быть бессмертной. И еще. Когда меня любят, мне не страшно жить.

Теперь дальше. Дальше – трудно

Спать с женатым мужчиной надо так, чтобы никто не знал

Я приехала в театр на репетицию. Любимого ещё нет, он будет позже. На сцене работают без него. Я сижу в тёмном зале на дальнем ряду вместе с Мариной. Вполглаза наблюдая за происходящим, мы ведём неспешную беседу о том, о сём.

Марина – известная художница по костюмам. Приглашена на постановку из Москвы. Профессионал. Талант. Умница. Абсолютно театральный персонаж.

Марине – за 50. Скорее, даже к 60-ти. Она – активна, остра на язык и чертовски обаятельна. Если оценивать её внешность, она скорее комична, но никак не красива. Марина знает об этом, и использует эту комичность в своих целях. Она играет на том, что она – смешная. Она культивирует это в себе. Иногда – гипертрофирует. Это неотъемлемая часть её шарма. Смешная женщина за 50, похожая на мультипликационный персонаж. Плюс экстравагантные наряды. Плюс кокетство. За ярко выраженной характерностью – сильный характер. Плюс острый ум. Марина – неподражаема. Марина – уникальна. В этом её сила.

Слово за слово, Марина рассказывает мне об отношениях с режиссёром Андреем. Наконец-то они стали ровными. И даже тёплыми. На очередной вечеринке он поднял первый тост за неё. Она же угощает его принесёнными из дома бутербродами, заботится о его благополучии.

Я смеюсь:

– То есть, на своём примере ты подтверждаешь аксиому про путь к сердцу мужчины…

– Уж, не знаю, что там у него с сердцем, но с другим местом явно неспокойно. «Марина, скажи Наташе, чтобы она со мной переспала…»

– Да ну?

– Нашел, кого просить!

Наташа – костюмер, правая рука Марины.

– Я вообще против того, чтобы на работе развивались какие-то отношения. Тем более, технических служб с режиссёром. Тем более, с женатым режиссёром.

– Ой, Марина. Ты кокетничаешь. У тебя у самой муж – режиссер.

– Да. Но я никогда не работала с ним вместе. Хотя нет, работала. Был один спектакль.

– Ну, вот видишь…

– Но мы к тому моменту уже были женаты, и у нас родилась дочка. А все эти шуры-муры за сценой – тьфу! Нельзя!

– Ты очень строга, – говорю ей, потому что знаю: у меня у самой рыльце в пушку, – куда деваться бедным театральным людям, если они из театра сутками не выходят? Кого им любить как не друг друга?

– Хорошо! Любите! Любите! Но только так, чтобы никто об этом не знал! Чтобы ни один человек ничего – ни по глазам, ни по жестам – не понял про вас! Потому что это – работа! А то – личная жизнь! Я – не брюзга, поверь мне! У меня у самой – знаешь, какие романы были?

– Ты изменяла мужу?

– Да! Много раз! И он мне изменял. Как же без этого? Но он никогда не знал о моих изменах. А я – о его. Если бы узнала – всё, крах! А если не знать, то можно.

– А ты чувствовала в ваших отношениях эти моменты? Ну, там, приливы – отливы эмоциональные?

– Конечно.

– Переживала?

– Нет. Мне хватало забот. Дети, работа, мои романы…

– А уйти из семьи никогда не пыталась? Ну, если влюблялась сильно?

– А я не влюблялась. Я не допускала этого. Если чувства вдруг становились сильными, я разрывала эту связь.

– Как же так?…

– А вот так! Роман с женатым человеком может быть только при условии отсутствия претензий друг к другу. А, когда влюбляешься, начинаются претензии.

Марина, сама того не зная, пускает камушек в мой огород. Не камушек даже, будем уж честны, полновесный булыжник. Ведь на репетицию я приехала, переполненная претензиями к любимому.

***

Яна:

– А Марина не знает про твой роман?

– Нет.

– А по её разговорам похоже, что знает.

– Нет.

– Он не мог ей случаем о тебе рассказать?

– Нет. Нет. Нет. Исключено. Иначе я ничего не понимаю в жизни. Ну, то есть, абсолютно ничего.

***

– Вот, предположим, ты, – говорит мне Марина, – завела роман с женатым мужчиной…

У меня прыгает сердце:

– Так.

– Я не про тебя сейчас говорю, гипотетически.

– Хорошо.

– Какое право ты имеешь предъявлять ему претензии: куда ты пропал? Почему ты мне не звонишь всю неделю?

Марина бьет по живому. Любимый не пишет мне ровно неделю. Если не считать нескольких смс, которыми он ответил на мои сообщения.

– Ты считаешь, я не имею права ставить ему это в упрёк?

– Не имеешь! Ты изначально знала, на что шла. Что он – женат. Что у него – семья. Что он может быть с тобой – постольку – поскольку. Чего же ты теперь ему это ставишь в вину?

Я не знаю, что ей на это ответить. Я растеряна.

– У меня всегда было так. Погуляли вместе – спасибо большое, я пошла. Все. Никаких претензий. Только спасибо. А дальше – если нужна – так это ты ищи меня. Только не предъявляй претензий. И чтобы никто об этом не знал. Ни одна живая душа. Только ты и я. Тогда это будет.

Я знаю, что она абсолютно права. И знаю, что не согласна с нею. Не согласна в корне. Я слишком разбита точностью ее попадания в меня, чтобы нащупать это зерно своей правоты. Своего голоса.

***

Яна:

– Она права в том случае, если оба человека женаты, и друг от друга им нужно только потрахаться и поразвлечься. Тогда нет претензий.

***

У меня нет претензий к тому, кто для меня не важен. Я без труда прощаю тех, кто мне безразличен. Если человек для меня ничего не значит, он практически не может меня обидеть. Я для него неуязвима, потому что на мне – панцирь равнодушия.

Тебя изначально не устраивало мое равнодушие. Ты захотел, чтобы я полюбила тебя.

Но если я тебя люблю, любой щелчок по мне причиняет боль. Я – живая, я – чувствую.

И, если мне больно, я говорю тебе: не делай так.

В любом случае это уже – претензия.

Если ты не можешь не причинять мне боль, значит, надо уходить.

Если мы можем прийти к компромиссу, давай любить друг друга и не причинять боль.

Все так просто.

Все так сложно.

Письмо

Теперь дальше. Дальше – трудно.

У нас с тобой очень мало времени. До окончания проекта. И я не понимаю, почему все так сложно. Делить – нечего. Приспосабливаться друг к другу – бессмысленно. Следует только одно – получать радость. Но мне в этих отношениях тяжело. Казалось бы: тяжело – надо прекращать. Но я спрашиваю себя: если сейчас отмотать назад время – начну ли я их снова? Да, конечно. Потому что я тебя люблю. Один этот факт все перевешивает. Значит, оно стоит того.

Кстати. Насчет моногамности. У меня есть любовник. Тоже актер. Он был до тебя, и я имею на него право. Потому что он любит меня. И он женат. (Ну надо же!)

И так как ни один из вас не может быть со мной, я не перед кем не виновата.

Другой вопрос, что вот уже месяц я с ним не сплю. Потому что есть ты. Или был ты. Я пока не знаю, на каком мы свете.

Давай ценить каждый день.

У меня есть любовник

Я возвращаюсь утром домой от любимого. Я нахожусь в блаженно-расслабленном состоянии с чувством лёгкого превосходства над ситуацией. Я любима, я желанна, я удовлетворена. В моей жизни сегодня всё на своих местах. Я иду уверенным шагом по твёрдой земле. Когда-то я возвращалась от него, не чувствуя тела – одна растревоженная душа, когда-то – с разодранным на куски сердцем, когда-то – летела – счастливая – над землёй, и люди оборачивались, потому что мое сияющее серым утром лицо тревожило их.

Сегодня я возвращаюсь уверенная.

Хочу ли я снова разодранного сердца?

Нет.

Вот и хорошо. Чувства слегка притупились. Не надо больше вот этой обнажённой души, этого круглосуточного электричества. Всё в порядке. У меня есть любовник. Вернее, у меня есть классный любовник. Он женат, но меня это не касается. Я навещаю его раз в неделю. А в остальное время живу своей, совершенно другой, не имеющей к нему отношения жизнью. Это лучше, чем всё время под током – с оголёнными нервами.

Сегодня я – спокойна.

Часа три проходит в этом блаженном состоянии. Потом приходит осмысление.

Нет, милый, нет. Не будет так. Ты хотел бы – потому что, на первый взгляд, тебе так легче. Мне тоже – так, на первый взгляд – легче. Но есть второй взгляд. И третий. И четвёртый.

Я не дам себе опуститься до пошлости. Я не скачусь на этот обывательский уровень: «раз в неделю, по понедельникам, она навещает любовника». Не будет так.

Либо я люблю, и пусть сердце совершает кульбиты, пусть я просыпаюсь ночами с мыслями о тебе, пусть плачу, ною, болею, пусть взлетаю, и заряжаю своей энергией всё вокруг, либо мне ничего этого не надо.

Потому что человек живет только в те моменты, когда он любит. В остальное время – он функционирует. Я не хочу функционировать. У меня мало времени.

Жизнь слишком коротка, чтобы я отказывалась от любви и тратила её на любовников. Если я тебя разлюблю, я уйду от тебя.

Письмо

Давай ценить каждый день.

Каждую ночь, проведенную вместе. По максимуму ценить. По максимуму чувствовать. И наполнять этим чувством другого. Потому что через полгода у нас не будет такой возможности.

От тебя нет вестей уже неделю. Сначала была Москва. Теперь три дня Питера. Тебя нет. Я не понимаю: будешь ли? Я не могу так. Если я тебе нужна, хоть немного озаботься этим вопросом. Услышь меня. Я так понимаю (я могу ошибаться), что к тебе приехала жена. Нельзя ли мне как-то – в тактичной форме – сообщать об этом? Чтобы я не лезла на стенку от неизвестности…

Когда ты молчишь, я мысленно прощаюсь с тобой. Говорю: до свидания, любимый.

Мне тоже надо защищаться. И когда-нибудь это сработает.

Я – с тобой – только при условии, что тебе это надо. Если тебе – не надо, для меня это тоже бессмысленно.

С любовью и всякой нежностью.

Целую.

К.

***

«Когда-то ты приезжал из Москвы и писал мне в 8 утра „Приехал! Спишь, теплыша? Спи, моя девочка…“ И день мой был счастливым. Что изменилось с тех пор? … Мне не хватает ТЕБЯ»

«Мой хороший!. Человечка!. Чмок!. Все нормальдым!. Ты как-то в прошлый раз вдруг – дверью хлоп!. Я думаю – ну, мало ли…»

«А куда ты пропал на 2 недели? Я решила уже, что все закончилось…»

«Все только начинается! Моя девочка, это на годы…»

«А почему ты пропал? Все-таки мне это важно….»

«Не знаю, КАТИШЬ, а я разве пропадал?»

«К тебе дети приезжали?»

«Ну всяко было, Катрин!.) и я уезжал-приезжал.) Требовательная какая девушка, а?!. Где да где, а куда деньги дел?!!))) Страшноватенько»

«Что ж вы все так боитесь?.. А главное – ЧЕГО? Когда я перестану волноваться, почему ты пропадаешь, я вообще перестану на твой счет волноваться».

«А не люблю. НЕ ЛЮБЛЮ Я ЭТОГО. Все эти вопросики, ответики, волнения, ограничения… Не мое!. Оттого уж и 5ая жена и 6 детей по странам и весям…))»

«Я тебе не ставлю никаких ограничений. Ты мне просто говоришь: „ко мне приезжала подружка на неделю“, а я уже сама для себя решаю, устраивает меня такой коленкор, или нет».

***Уровень отношений «никто никому ничего не должен» – оскорбителен для меня. И не потому, что я заинтересована в чьих-то долгах, а потому что мужчину с такой трусливой и беспомощной позицией я по своему разумению не должна, не могу, не хочу выбирать. Тот мужчина, которому мне нечего дать – изначально ущербный, где мои глаза, где мои мозги, где моё «я», если я выбираю такого мужчину?

Письмо

P. S.

У тебя тут фобии по поводу ограничения тебя в свободе человеческой, у меня – фобия того, что вся эта история закончится пошлым анекдотом.

Фобия обесценивания жизни, которую я сейчас проживаю.

Все мои вопросы к тебе – не желание лишить тебя суверенитета, а попытка защитить себя от боли.

Потому что сейчас я верю тебе безоговорочно. Как ты скажешь, так и есть. Я благодарна тебе очень за то, что ты мне не врешь.

Я сталкивалась в своей жизни с мужчинами, меняющих женщин чередой. Когда в постель, с которой только что встала одна, через два часа забирается другая. И очень хочется заполучить третью, ту, которой недавно 18 исполнилось. И еще жена звонит, от дочки годовалой привет передает. И сожительница постоянная смс строчит. И он чувствует себя гениальным любовником: ах, как ловко ему удается жонглировать женщинами! Ах, какие они все глупые куропатки! Одна из куропаток, узнав обо всем, всю ночь рыдала у меня на плече.

Слава Богу, я была в тех историях зрителем. Но отплевываюсь от них до сих пор. Ничего кроме презрения и жалкости этот «мужчина» у меня не вызывает. И еще – физического омерзения, руку брезгливо подавать, когда на Ленфильме встречаемся.

И вот этого я боюсь. Я боюсь, что все окажется так. Что мне потом очень долго надо будет отплевываться и объяснять себе тебя, как получилось, как так вышло…

Но ведь ты же – умный и взрослый. Если мои подозрения небеспочвенны, если все так и есть, как я написала выше, пожалей меня – и не трогай. Давай мы перестанем спать и останемся просто в хороших, я бы даже сказала, дружеских отношениях. И даже будем общаться. И пить кофе. Просто спать не будем больше вместе. Я тебя отпущу с легким сердцем. И ни одного больше вопроса тебе о твоих женщинах не задам.

***

Осень. Сентябрь. Я работаю в театре. Я еще не переспала с Иваном Кузнецовым, и мой мир еще не полетел в тартарары. Мы балансируем с ним на грани нашего полуромана, жизнь вокруг играет яркими красками.

В театре идет период всеобщей простуды. В разных углах попеременно слышится разрывающий чьё-то горло кашель, актеры хлюпают носами, в стаканчиках для чая завариваются порошки. Отопление в городе ещё не дали, и театр – такой светлый и теплый снаружи – изнутри напоминает гигантский ледяной склеп.

Московская знаменитость тоже боится простудиться. После репетиции он требует у администрации отвезти его в сауну, чтобы пропариться и не завалить дальнейший процесс. Я передаю администрации его просьбу.

Администрация слегка обеспокоена растущими не по дням требованиями, и пытается их окоротить: «Пусть едет, но за свой счёт, причем тут мы вообще?…». Я выразительно пожимаю плечами: «Нет? Ну, ладно, я скажу ему, что вы отказались…». Администрация моментально пугается, она до паники боится гнева знаменитости, останавливает меня в дверях: «Не уходи, погоди минутку…» и начинает наяривать по телефону в поисках хорошей, но не слишком дорогой баньки.

Дня через два ко мне подходит водитель знаменитости Коля. Слово за слово, посмеиваясь, он сообщает: «Знаешь, я больше в баню со знаменитостью не поеду…» – «А что так?» – «Да с ним свяжешься – до ночи застрянешь! Он два часа себе только девочек выбирал…» – «Че-го? Каких девочек?» – «Ну, проституток» – «Знаменитость выбирал себе проституток?!» – «Ну! Сразу спросил у банщика: есть? Тот ему: есть. Ну, веди. Привели девок, а ему ни одна не нравится. Пока за другими посылали, пока те приехали, больше часа прошло…» – «Выбрал?» – «Ну, выбрал там какую-то…»

Вот это новость. Женатый крепким браком знаменитость заказывает себе проституток в баню, как селёдку к картошке.

С этого дня мне стало брезгливо на него смотреть.

И держаться захотелось подальше.

Потом как-то поутихло.

«Знаменитость вообще неплохо устроился, – продолжает Коля, – я тут на днях подвожу его к дому, он мне: подожди, не уезжай, у меня ключей нет, мне открыть должны…» – «Что значит, у него ключей нет?» – «Ну, он их отдал кому-то, кто у него живет» – «А кто у него живет?» – «Ну, вот я и смотрю. Он позвонил в домофон, во двор выбегает девочка в халатике, встретила его, пошли вместе в квартиру…» – «А что за девочка?» – «Не знаю, не разглядел. Худенькая такая, в халатике…» – «Это он с ней живёт, получается? У него же жена в Москве!» – «Ну, получается, живёт…»

Прошло пять месяцев. За это время мир встал с ног на голову. Иван Кузнецов, Ира Дмитриева, болезнь знаменитости, его отъезд, его возвращение…

И вот он уже не знаменитость, а любимый до спазмов в горле, до слёз, до рвущегося из груди восторга, единственный мой, самый важный, самый нужный, самый главный, самый талантливый, необходимый мне…

Я никогда не забывала ни проституток в бане, ни «девочки в халатике». Особенно мне не давала покоя эта «девочка», когда наш роман только начинался. Мне ужасно хотелось спросить его: что это за «девочка», что за «халатик», чтобы услышать в ответ нечто вроде «было – да сплыло, успокойся, теперь только ты и никаких девочек».

И я бы успокоилась, честное слово.

Но я не могла так подставить Колю. Ответом на его откровенность стало бы увольнение.

Я держала эту «девочку в халатике» в своей голове, не в состоянии высказать и выяснить, и она медленным червём пожирала мне мозг.

И волновала меня гораздо больше банных проституток.

***

Я никогда, ни разу за все шесть месяцев нашего романа не взяла в руки его телефон. Временами в ночи приходило сообщение, разрывая пронзительной трелью мой сон на клочки, я поднимала голову: четыре утра…

Иногда он раздражённо отвечал каким-то быстрым словом, иногда, прочитав, оставлял без ответа, убирая телефон в сторону.

Четыре утра. Кто тебе пишет в четыре утра?

Я не спрашивала.

И никогда не смотрела, кто это, пока он был в душе.

Я обходила его телефон как гранату, которая в любой момент может по мне рвануть, боясь не только движением, но и одним взглядом сорвать чеку.

Я знала, что если открою его телефон, живой из этого романа мне точно не выбраться.

Письмо

Я тебя отпущу с легким сердцем. И ни одного больше вопроса тебе о твоих женщинах не задам.

Если все это – ерунда и плод моего воображения (то, что оно больное, не моя в том вина, а окружающей действительности), найди слова, объясни и успокой. И будет еще два месяца счастья.

Сегодня – в смс. Ответь на вопрос: да, приезжала семья. И я тебе верю. И успокоюсь. И приехала бы к тебе сегодня. Потому что соскучилась очень.

Если все-таки действительно, не семья, не дети, а какая-то давняя или новая подружка, тогда точно, все, давай дружить, с кофе и беседами об искусстве. Без секса.

Меня не устраивает, что у человека, с которым я сплю, есть жена. Но я изначально шла на эти условия. И мужественно принимаю ситуацию. И отдаю твоей семье все приоритеты. Но непонятно, почему меня при этом надо выбрасывать за окошко.

То, что ты пропал на две недели – для меня это не нормально. Пришли мне пару приветов в день, и все будет хорошо. Минимальная забота о МОЕМ хорошем самочувствии – чтобы я не дергалась, чтобы знала, что ты есть, что ты думаешь обо мне, что я тебе нужна – не только знак внимания, но и залог ТВОЕГО хорошего самочувствия, когда дело касается нас. Я отплачу тебе за него сторицей.

Я ведь – девочка. Меня надо любить и беречь. Иначе я зачахну.

***

«Я тебе написала письмо. Прочитай, пожалуйста».

Канарейки

У подруги моей сестры жили две канарейки – муж и жена. Когда сестра через несколько месяцев снова навестила подругу, канареек оказалось три.

– Откуда третья? – спросил сестра.

Оказывается, залетела через окошко. Ее пожалели и подселили в клетку к паре. Что там произошло между тремя птицами с точностью никому неизвестно, но муж вдруг преобразился и стал активно ухаживать за залётной. Так активно, что вместе они погнали из клетки жену, начали её клевать. Хозяевам пришлось купить вторую клетку, чтобы спасти птичку от нападений. Жену отселили. А залётная осталась жить с её мужем. Причем мужа теперь не узнать: из скучного меланхолика превратился в залихватского парня, сменил блеклое оперение на ядовито жёлтое, скачет вокруг разлучницы, не может на нее насмотреться. Вот спрашивается: чем взяла, сучка? И надолго ли?…

***

«О?! Морген?! Да это ж новелла! Роман а ля эпистоляр!.) круто, круто… Как ты там, человечка?»

«Я улыбаюсь тебе)))»

Разводить! Разговоры по телефону

– Ой, только не говори мне, что у тебя только что был прекрасный секс…

– Катя, я в бешенстве!

– Что случилось?

К Яне должен был приехать её мужчина. Об этом они договорились заранее. Из-за него Яна отказалась встречаться со мной и еще с тремя людьми, а примчалась в мыле от больной бабушки, понеслась в магазин, купила дорогих заморских продуктов, вернулась домой, приняла душ, уложила волосы, одела соблазнительную пижаму и стала варить своему любимому мужчине суп из морских водорослей.

Мужчина позвонил через пятнадцать минут после того, как должен был сидеть на кухне и прославлять кулинарные способности Яны. Сказал, что замотался совсем (отец в больнице, мать вернулась из другого города, проблемы в бизнесе плюс жена и двое детей, о чём не говорится, но что подразумевается) и скорее всего не приедет. Яна спросила коротко и чётко:

– Какого чёрта?

– Я тебе сейчас перезвоню, – ответил он и отключился.

За время, которое Яна провела в ожидании звонка наедине с супом, раздумывая, вылить его с досады в раковину или оставить завтра на обед, раздражение её не угасло. Поэтому, когда в трубке раздался его голос:

– Прости, но сегодня никак, я бешено устал, давай завтра с утра…

Она ответила, не стесняясь в выражениях, что ей это все до фига надоело, что она тут не нанималась сидеть у окна и ждать принца, который иногда заскакивает к ней на пять минут, а в последнее время скачет всё чаще мимо, и что она устала чувствовать себя лишней в его жизни, и, видимо, всё это надо уже как-то заканчивать. Бросив трубку, с горя налила мартини, несмотря на Великий Пост, который держала уже три недели, опрокинула в себя бокал и стала думать, как и где ей теперь искать новую любовь, раз от старой одна сплошная нервотрёпка.

В этот момент раздался сигнал домофона, Яна сердито спросила «кто?», и, услышав «доставка пиццы», почему-то нажала «пустить», хотя пиццу никакую не заказывала. Первое, что она увидела, это был букет роз, который ей вручили в открытую дверь, потом появился сам даритель, сел на стул, стоящий в коридоре, с минуту на неё смотрел усталым глазом, потом встал, поцеловал и вышел. И все это без единого слова.

– Катя, я в бешенстве! – звонит мне Яна.

– Яна, не будь дурой, – отвечаю, – он сделал максимум, что мог сегодня сделать. Я ставлю ему пятёрку. И рисую большой плюс.

– Я не могу, я не могу, я не могу так больше – говорит Яна.

И я её понимаю. Другой вопрос, если не можешь, не надо было вписываться в женатого мужика. Но мы этот вопрос не поднимаем. Потому что я тоже не могу, и мне тоже не надо было вписываться.

– Я злюсь ужасно, я ничего не могу с собой поделать просто, я закатываю ему истерики через день…

– Это лучший способ с ним попрощаться.

– Я знаю, но я не могу больше быть перевалочным пунктом. У меня развилась сотня комплексов, что вторые роли – это теперь мой удел, что меня нельзя любить по-настоящему, не скрываясь, что я не стою того, чтобы на меня тратить своё время… Я честно, я на грани уже.

– Тебе нельзя на нем срываться. В дом, где всегда недовольны, нет желания возвращаться.

– Я понимаю…

– От человека, перед которым всё время виноват, хочется бежать…

– Я не вижу для себя выхода, в этом проблема. Я два года варюсь в этой каше и дошла до предела, мне кажется.

Я противница того, чтобы биться об стенку башкой и ныть, как мне от этого плохо. Я считаю, если плохо, значит, сам виноват, значит, меняй ситуацию.

Либо прекращай биться башкой, либо прекрати ныть, что тебе плохо.

– Выхода есть три, – говорю я ей.

Первый – порвать отношения. Второй – терпеть и не ныть. И третий выход – разводить.

– Разводить! – кричит Яна – Разводить!

Значит, разводить. Этот выход, мне кажется, на третий год жизни с женатым мужчиной выбирают 99 процентов его подруг.

Собственно, вот оно произнесено: я хочу быть счастливой и ради этого готова разрушить жизнь другого человека. А может, даже нескольких людей. Но давайте не будем утрировать.

Во-первых. Интересна мысль, высказанная одним кандидатом психологических наук, автором различных методик и тренингов: «Забудьте дурацкую фразу „На чужом несчастии счастья не построишь“. Если ваше счастье хоть чего-нибудь стоит, его можно построить только на чужом несчастии. Всегда найдутся люди, которые захотят иметь ваше счастье. Если оно достанется вам, эти люди в той или иной степени будут несчастны.»

Мысль, я повторяю, интересная, но за аксиому пока не берётся.

Может, мы действительно слишком зажаты совковыми комплексами: «Я этого недостоин, поэтому пусть это достанется другим»? Я знаю за собой этот грешок: у меня гуляют такие мысли, я по своему глубоко внутреннему убеждению тоже много чего недостойна. Хорошего бы психиатра найти, чтобы калёным железом выжег во мне эту ересь…

Но здесь все-таки вопрос не в личной самооценке, вернее, не только в ней. Здесь надо забрать чужое, потому что тебе показалось, что это твоё. Забрать чужое можно двумя известными способами: либо украсть, либо отобрать силой. И то, и другое – аморально.

А нам хочется оставаться людьми не просто моральными, а высокоморальными, не беря в расчёт, что мораль наша уже сильно подбита от самого факта связи с женатым мужчиной. Но ведь чужое можно получить и путем обмена.

И путем добровольной отдачи.

И даже в качестве подарка.

Больше всего мне нравится вариант «путем обмена». На «подарок» как-то не приходится рассчитывать.

– Яна, – говорю, – давай найдём вашей жене классного мужика.

Яна принимает эту идею с восторгом:

– Давай! Только если мы себе не можем найти классного, неженатого мужика, откуда мы его для неё возьмем?

– Давай подсунем ей женатого, а дальше пусть сама разбирается. Ты знаешь классного женатого мужика?

– Знаю. Одного. И он – её муж.

Значит, с «обменом» пока сложности.

Придется забирать либо силой, либо обманом.

Но хватит уже шуточек. Мужчина – не вещь. Его нельзя забрать, украсть, подарить и обменять. Мужчина сам делает выбор. И не стоит лишать его этой ответственности.

Как можно увести мужчину из семьи, если он сам того не хочет?

И это будет, во-вторых.

В третьих. Человеческая жизнь делится на несколько этапов. И не только на пресловутые «детство-юность-зрелость-старость». Велика вероятность того, что начав вместе один жизненный этап, каждый из супругов к следующему подходит в одиночку, причем в разное время и к разным этапам. В какой-то момент люди расходятся в целях, интересах, оценках, желаниях. И это нормально. Глупо при этом тянуть лямку совместной жизни, мучаясь и мучая, вместо того, чтобы быть счастливыми с другими людьми.

Я верю в идеальные браки. В те, где супруги вместе прожили всю жизнь душа в душу. Яркий тому пример – мои бабушка с дедушкой по отцу.

Пример обратного – мои бабушка с дедушкой по матери. То, что они прожили в браке 43 года, не сделало счастливыми ни их самих, ни их дочь – мою мать, свидетельницу постоянных раздоров и скандалов. Не в состоянии удержать мир в семье, она постоянно была вынуждена принимать сторону кого-то одного из родителей, выслушивая потоки упрёков и претензий в адрес другого. Так как любила она обоих, то в качестве союзницы была добычей лёгкой, каждый без труда перетягивал её на свою сторону, у каждого была своя правда, каждого было жалко, и соблюдать нейтралитет не было никакой возможности. И так она жила ни день, ни два, а большую часть своего детства. Бабушка с дедушкой не разводились, потому что в том времени разводы были аморальны, и брак требовалось сохранять из последних жил, чтобы не наносить психологический вред ребёнку.

В современных семьях дети легко адаптируются к тому, что родители живут раздельно, если не испытывают недостатка в их заботе. Счастливые родители, живущие порознь, дадут им больше внимания и любви, чем родители, теснящиеся в бойкоте на сорока квадратных метрах. Поэтому нет, на мой взгляд, таких законов, что если семьёй названы, значит, семья – есть. А если семьи – нет, то развод – это благо.

По версии, которую доносит до Яны её мужчина, они с женой находятся в постоянном конфликте, вместе не спят, неделями не разговаривают. Единственное, что их удерживает от разрыва – дети, пятилетние близнецы, мальчик и девочка.

Иногда, в сильном подпитии, он спрашивает Яну: «Может, мне развестись?» Яна, как порядочный человек, прячет глаза в пол: «Зачем ты МНЕ задаешь такие вопросы?»

– Я не могу так больше, – говорит мне Яна.

– Яна, – отвечаю ей, – либо меняй, либо не ной.

– Я жду, пока что-то само поменяется.

– Само, Яна, ничего не поменяется. По одной простой причине: твоего мужчину устраивает всё, как есть.

У него идеальный равнобедренный треугольник. По эту сторону – дом, жена и дети, по другую – любовь. Задача – удержать в балансировке обе стороны. Ему пока это блестяще удается. Худой мир лучше доброй ссоры. Сам он не будет ничего менять.

Велика вероятность того, что, если Яна потребует поменять ситуацию, то поменяют Яну. Она это понимает.

– Если ты поставишь ему ультиматум, то результат будет быстрым, но вполне вероятно болезненным.

Я считаю, ее шансы 50 на 50. Другой вопрос, что её это не устраивает. И думаю, это правильно.

Итак, – резюмирую я, – есть несколько вариантов изменения ситуации.

Первый. Ты разрываешь отношения и ищешь другого мужчину.

– Нет, – говорит Яна, – первый вариант нам не подходит.

Второй. Ты оставляешь всё как есть. И так как есть, будет еще год, три, пять, десять.

– Нет, – говорит Яна, – второй вариант мы тоже вычеркиваем.

Третий вариант. Разводить. Разводить можно по-разному.

И вот тут, на мой взгляд, мы затрагиваем самые важные с этической стороны вопросы.

То есть всё, о чем мы страдали изначально: быть или не быть, спать или не спать, разводить или не разводить – всё яйца выеденного не стоит по сравнению с главным вопросом: КАК разводить?

Какие действия можно себе позволить? В какой момент твоя борьба за собственное счастье превратится в хождение по трупам? Где та черта, за которой ты потеряешь своё достоинство?

– Можно, – говорю Яне, – шарахнуть по этому браку из пушки. Ну, то есть, просто прийти и сказать: «Здравствуйте, я любовница вашего мужа. Давайте познакомимся». Но на этой бомбе подорвутся все. И неизвестно заранее, кто в итоге останется жив.

Яна куксится: что-то ей как-то не очень… Я продолжаю.

Можно на амбразуру самой не кидаться. А запустить казачка. Например, меня. Я пишу ей в интернете, благо мы знаем её страницу: «Здравствуйте, Мария. Так как меня достало окружающее блядство, и хочется, чтобы каждое тайное стало наконец-таки явным, спешу сообщить, что ваш муж уже два года имеет любовницу, которой снимает квартиру и подарил шикарную машину. Кроме того, всё это время держит ее на полном обеспечении». Собственно, бомба та же, только ты тут как бы ни при чём. В этом случае мы стреляем не из пушки, а просто берем большое ядро и с размахом пробиваем ей голову. Человеку, который, в общем-то, ничем перед нами не провинился.

– Нет, – говорит Яна, – я не могу пробивать голову человеку, который ничем передо мной не провинился. Я вообще никому не хочу пробивать голову.

– Тогда есть более долгий способ: изводить её по мелочам, – предлагаю я, – Цеплять свои волосы к его свитеру, ставить засосы на шее, оставлять следы губной помады на рубашке. Процесс нудный, но время работает на результат. Если она – умная женщина, устраивать на этот счет разборки не будет: и так знает, с кем живет. Но уровень раздражения, недоверия и брезгливости будет с каждым днём повышаться. Начнутся ссоры по мелочам, скандалы на пустом месте, бойкоты. И в конце концов крышка слетит с этой булькающей кастрюли, варево перельётся через край. Этот способ самый подлый, но и самый для тебя безопасный: ты – хорошая, жена – сука остервенелая. И, когда в очередной раз он сбежит из дома, мы знаем адрес, где он остановится.

Яна молчит. Обдумывает способ.

– Только учти, что в этом случае ты будешь дрянью отменной. Ты будешь медленно и верно доводить незнакомого тебе человека до нервного срыва, она перестанет спать, перестанет есть, начнет кидаться собакой бешеной по каждому поводу, будет уродовать не только свой брак, но и психику своих детей…

Яна недовольно пыхтит. Издаёт протестующие звуки. Этот способ ей тоже не нравится.

Ну, и последний вариант. Самый мирный. Роди ему ребёнка.

Однажды, будучи под действием алкоголя, он спросил у нее, готова ли она забеременеть. Яна замялась, хотя уже сто раз между нами эта готовность обговаривалась, и пропустила момент. Теперь – по уму – надо вернуть его к тому разговору. Пусть это будет первым шагом к изменению ситуации. Но Яна боится шагать. Ситуация остается неизменной.

В моей голове закончились варианты и способы. Все они рассмотрены и выброшены на помойку. Ну, может быть, за исключением рождения ребёнка нам ничего не подходит. Мы – высокоморальные барышни. И хотим, чтобы нам самим от самих себя противно не было. Мы никому не будем стрелять в голову, ни по кому не будем палить из пушки, и ставить подленькие подножки тоже отказываемся. И Яне, и мне это ясно.

«Подножки – удел карликов» – сказал Станислав Ежи Лец, а мы с Яной себя карликами не считаем.

Просто надо как-то создавать перспективу, рисовать иллюзию счастливого завтра, потому, что если знаешь, что впереди – крах, хочется броситься под поезд.

– Янка, – кричу я ей в трубку, – не падай духом! Вон Наоми Кэмбел увела миллиардера Доронина из семьи, а Доронин – это тебе не просто так! Жена ни за какие коврижки его не отдала бы! Значит, они всё-таки уходят! Сами! Значит, и у тебя есть шанс!

Шанс – это всегда дыхание, шанс – это пространство для жизни.

Я сама на шансы не рассчитываю. Я любимого через два месяца домой провожаю. Через два месяца у меня любимого не будет.

***

Когда я слышу от кого-нибудь фразу вроде «Боже, скорей бы уж лето!», мне хочется кричать: «Не подгоняйте время! Не крадите его у меня! Пусть дни будут длинными, а зима – долгой…» Я не хочу ваших перемен.

История одного ухода

У Яны есть подруга со школьных времен Оля. Оля – хрупкая девочка, с тонкой костью и большими глазами – закрутила роман с женатым мужчиной. Вернее, закрутила не она, а женатый мужчина.

Они познакомились по работе, он был клиентом компании, в которой работает Оля, или пытался сотрудничать, я точно не помню. Увидел Олю и потерял голову.

Но голову потерял по-умному: проявив удивительную выдержку, выработал целую систему захвата. Будучи совсем не красавцем, но обладая незаурядным интеллектом, обаянием, и силой воли, он прежде всего стал Оле другом. Более того, он стал необходимым другом. Поверенным её сердечных тайн, которому всё-всё можно рассказать.

Ни на чем не настаивая, довольствуясь детскими поцелуями в щеку, он приучил Олю к мысли, что в любой момент она может рассчитывать на его помощь. Даже в самых мелочах. Начиная с того, где найти лучшего врача для бабушки, заканчивая вопросом, как скоротать время, если не приехала на встречу подружка. При этом наличие жены и пятилетней дочки этой дружбе никак не мешало.

Дружба закончилась в тот момент, когда спустя полгода Женя признался Оле в любви. И Оля после этого признания, проплакав всю ночь от раздирающих ее противоречий, поняла, что влюбилась сама.

Дальше начался роман. Сумбурный, дёрганый, но очень страстный.

Через год Оля поняла, что больше не может быть женщиной по ту сторону морали.

Не хочет жить двойными стандартами, а хочет свою семью и своего ребёнка. И чтобы не было стыдно за это перед людьми.

Оля сказала Жене, что больше не может быть его любовницей, пока он остается женат.

Женя взял себе месяц на размышление.

Месяц они не встречались.

Целый месяц Оля сходила с ума от неизвестности: бросил ли её Женя, или все-таки будет с ней. Не ела, худела, стала совсем прозрачной.

Через месяц – день в день, ровно в установленную дату – Женя позвонил. Сказал, что всё решил, он уходит из дома.

Они встретились в кафе. Держась за руки, признались друг другу как ужасно, как трудно прожили этот месяц, и решили никогда больше не расставаться.

Женя дал Оле деньги и попросил подобрать им съёмную квартиру, где они будут жить счастливо и дружно. Сам же пообещал все рассказать жене и приехать к Оле свободным мужчиной. Договорились увидеться следующим вечером.

Весь день Оля потратила на переговоры с агентами. Квартира нашлась, в ней было всё для красивой и уютной жизни, осталось только, чтобы её посмотрел и одобрил Женя.

Женя позвонил утром и сказал, что поговорил с женой.

Он сообщил ей, что вот уже год он любит женщину по имени Оля и принял решение отныне жить с ней. Тем не менее, дочка не должна страдать от того, что её родители расстаются, он всегда будет для неё папой, и чуть позже, когда всё уляжется, они договорятся о времени, на которое он будет забирать её к себе.

Жена плакала. Кричала. Обвиняла его в предательстве. Умоляла не уходить. Проклинала. Потом опять плакала. Но ни разу не использовала дочку в качестве шантажного аргумента. Права Жени на участие в жизни ребёнка ни на секунду не подвергались сомнению.

Женя наскоро собрал чемодан и ушёл из квартиры.

Потом он позвонил Оле. Сказал, что всё в порядке, теперь он будет с ней.

Оля поехала в ту квартиру, где они скоро будут жить вместе, если квартира Жене понравится. Оля не сомневалась в этом, потому что квартира была замечательной.

В восемь вечера, как они договаривались, Женя не приехал. Не приехал он и в девять. И в десять часов его тоже не было. Телефон его не отвечал или находился вне зоны действия сети.

В десять часов Оля отдала ключи не увиденной Женей квартиры агенту и отправилась домой. По пути она позвонила Яне и попросила приехать.

Когда Яна её увидела, то всерьез растерялась. Оля в слезах кружила по маленькой кухне, заламывая от отчаяния руки, и твердила только о том, что Женя её бросил. Перепуганная насмерть поведением дочки Олина мама Яне страшно обрадовалась.

Яна просидела с плачущей Олей всю ночь. В двенадцать позвонил Женя. Он сказал, что, уйдя от жены, не поехал на работу, а весь день бродил по городу, не зная, куда ему деться. Он всё обдумал, всё взвесил, ему очень жаль. Но он понял, что не может уйти. Не может оставить дочку. Всё что угодно, говорил Женя, но только он не может бросить ребенка. Он очень любит Олю. Оля – самое светлое и чистое, что было в его жизни. Он понимает, какую страшную боль он ей причиняет. И понимает, что ему нет прощения. Но он очень любит свою дочку. И останется с ней.

Больше они не встречались.

Через год Женя развелся. Жена не смогла простить его предательства, полгода они мучились друг с другом, пытаясь забыть о случившемся, а потом она встретила другого мужчину, поверила ему и ушла вместе с дочкой от Жени.

Женя переживал очень сильно. Он навел у Яны справки об Оле и узнал, что Оля ждёт ребенка от своего давнего приятеля, знакомого по детскому лагерю, который не растерялся и оказался рядом в важную для Оли минуту.

Сам Женя, промаявшись в одиночестве еще около года, встретил сумасбродную девицу, закатывающую скандалы, телефонные истерики и сцены ревности, но прилипшую к нему так крепко, что избавиться от неё оказалось невозможным. Проще было оставить рядом. Он и оставил. Девица, не растерявшись, забеременела, рассорила Женю с его старыми друзьями и вышла за него замуж. Собственно, так заканчивается история романа Иры и Жени, и начинаются три новые истории.

Добавить хочется последнее. С дочкой Женю никогда не разлучали, подросшая Полина с комфортом курсирует между домами обоих родителей, получая от каждого повышенное внимание, вероятно по причине чувства вины, которые испытывают оба за то, что оставили девочку без полноценной семьи. Полина купается в помноженных надвое любви и заботе и чувствует себя абсолютно счастливым ребёнком.

Я тебя люблю

Я хочу лежать, прислонившись щекой к твоему животу.

Просто лежать рядом. Наверху – сердце, твои чувства, твоя радость, твои обиды, твоя боль. Внизу – твоя любовь ко мне. Посредине – живот – твоя жизнь, её центр. Я хочу лежать, прислонившись щекой к твоему животу.

Я не могу с тобой рядом спать. Вообще. Я лежу почти всю ночь без сна, иногда накрываемая дремотной дымкой. Звуки будильника для меня – спасение.

Ты тоже долго не спишь.

Все мои мужчины до тебя – не имели с этим проблем. Они поворачивались на бок, прижимали меня к себе, и через минуту дышали мне в ухо спокойным здоровым сном. Ты рядом со мной спишь трудно. Я это знаю, я это слышу. Мы с тобой – такие разные, зачастую противоположные, в чём-то оказываемся похожими. В чуткости к другому полю. К эмоциональной переполненности. К электричеству, которым заряжен воздух.

Я лежу к тебе спиной, с закрытыми глазами, спрятавшись в подушку, чувствую твою руку на плече, и повторяю про себя: как же я тебя люблю, как я люблю тебя, пусть у тебя всё будет хорошо, Господи, помоги ему, пусть у него всё будет хорошо… Ты не можешь заснуть, когда рядом пульсирует такой источник энергии, и я насильно глушу свои мысли: не думай, не думай, молчи, дай человеку поспать, он так устаёт…

И тогда ты засыпаешь.

Я думаю о том, как же хорошо, что Иван Кузнецов кинул меня через колено. Пойти спасибо ему что ли сказать?

Ведь если бы не кинул, если бы, не дай Бог, решил бы оставить подле себя, параллельно с женой, ведь осталась бы! И мучилась бы как последняя дура. И не было бы у меня никакого любимого. С которым мучаюсь, как последняя дура.

Но не испытала бы я всё это полноводье чувств – от эмоциональной эйфории до физического ощущения полноты бытия. Ибо кто такой Иван Кузнецов против моего любимого? Пацан желторотый. А если бы не зацепил меня Ваня примитивными своими уловками врождённого ловеласа, я не ушла бы из театра. И снова – не было бы любимого. Потому как – не той мой любимый наружности и возрастной категории, чтобы роман с ним крутить на работе, забыв обо всём и обо всех. Не хватило бы у него на меня аргументов. Только в подбитом состоянии, в котором я находилась после Ивана, можно было меня в тот момент получить.

Спасибо тебе, Ваня, что кинул меня через колено.

Мне тебя не надо больше – истина в пяти словах

Я знала, что она приедет в Петербург. У неё здесь – съёмки на месяц. У моего любимого рядом с ней – два съёмочных дня.

Смешно мне заморачиваться по этому поводу: она ведь москвичка, они в любой момент могут встретиться, им для этого не нужен Питер… И всё же, и всё же…

Он сказал мне о ней, когда мы ссорились. Лепили в сообщениях по морде друг другу чем придется. Я ему – про Кузнецова, он мне – про Эльзу Бриус. «За-за? О, За-зу не трогай, За-за – моя давняя подружка!»

Меня передернуло от За-зы сразу и навсегда.

Они снимались вместе в одном фильме, играли любовь.

Она – красивая, ничего не скажешь. Вернее, не так: она не столько красива, сколько индивидуальна. В ней есть порода. И стиль. И шарм. А еще – этот чёртовы интонации, которые делают ее умопомрачительной. Не уверена, есть ли в ней мозги – в той степени, в какой мне это интересно, но это в данном контексте – не важно. Она – известная актриса. Единственное поверхностное моё преимущество перед ней – возраст. Она меня старше на 16 лет.

Янка смеётся: куда ей, старушке, с тобою тягаться?

Дело не в возрасте. Хотя, с каждым годом, я все больше убеждаюсь, что дело в нём…

Я бы в принципе поспорила на тему кто кого. Она – известная актриса – лет двадцать уже снимается у лучших режиссёров нашего кино. И что? Я – никому неизвестный сценарист. От этого – меня во мне меньше не становится. Так что – посади нас друг напротив друга – ещё, быть может, вовсе и не возраст сыграет…

Не важно. Я ревную, как сумасшедшая, понимая, что Эльза – девушка довольно свободных нравов, несмотря на внешнюю сдержанность, и приближающийся полувековой юбилей… У неё с моим любимым – есть, что вспомнить… Выглядит она, кстати, прекрасно.

Я думаю: какого чёрта? Ко всем моим проблемам – жене и двум детям – еще и по этому поводу заморачиваться? И всё-таки заморачиваюсь.

Я знаю день, когда они снимаются вместе. Он молчит в этот день. Молчит вечером, молчит утром, хотя вот он, рядом, в Петербурге. Что же ты молчишь?

Потом смс-ка, слово за слово, я сама упоминаю её имя. Он уводит разговор в сторону. Я – нервничая – прошу уточнения. Он отвечает: а что такого? За-за – моя давняя подружка, всё нормально. Я – в открытую – ты с ней сегодня дружил? Он отшучивается: я с ней всегда дружу, и сегодня, и завтра, никогда от друзей не отказываюсь…

Вот так, прямым текстом, наотмашь. Не прибавить, не убавить. И сегодня, и завтра…

Он что-то пишет ещё, я не отвечаю.

У меня резко, в один момент заболела голова: он сейчас с ней. Голые любовники, старые друзья, старые любовники, голые друзья, валяются в постели, он показывает ей мою фотку: смотри, какая у меня сейчас девочка… Она хохочет: ничего себе такая… Он: давай-ка ей сейчас напишем, может, она к нам приедет, повеселимся втроём…

Мир вокруг стал отвратительным до рвоты.

Прошли сутки.

Утром приходит сообщение:

«Ну ты как?»

«Знаешь, – отвечаю ему, – я решила уступить тебя Зазе. Надеюсь, когда мне стукнет полтинник, какая-нибудь молодая девица тоже уступит мне хорошего любовника»

Вот так, прямым текстом, наотмашь.

«Ну-ну. Сколько юмора и размаха! А глубина-то какая, непостижимая!» – приходит ответ.

Какая глубина? Какой юмор?

Просто я не могу быть с тобой после неё, мне отвратительно.

Я не ответила.

Я уехала с подружкой Олесей в кино. Мы много смеялись, познакомились в кафе с какими-то мальчишками, едва не опоздали на сеанс, смотрели хороший фильм, отправились есть суши, разошлись к полуночи.

Каждую единицу текущего времени где-то внутри, в районе солнечного сплетения, трепетал холодок: «Вот и всё. Я с ним рассталась. Вот и всё».

Я жила с этой мыслью, я с ней смеялась, говорила на разные темы, запивала ее вином, заглушала хохочущей компанией. Но холодок существовал отдельно от всего, оставаясь не растопимым никаким весельем.

И Яне, и Ане я запретила о нём говорить. Спрашивать, как у нас с ним дела, и прочее. Удалить из памяти, вычеркнуть.

Лучший способ себя заглушить – поменять обстановку. Скрыться в непривычной среде. Разменять себя на новые впечатления.

Я собралась в Индию. Проблема встала за одним: мне не с кем лететь. Так как мысль об отъезде зажглась во мне внезапно, показавшись единственно верным путём спасения, то окружающие оказались к ней слегка не готовы, не взяли отпуска к требуемой дате, не заготовили панамки.

– Ничего! – сказала я. – Я найду себе подружку через интернет!

И поместила анкету на соответствующем сайте: мол, собираюсь в Индию, ищу попутчицу, веселую, адекватную, лёгкую на подъем. Попутчицы не нашлось, зато обнаружилась целая вереница потенциальных попутчиков. Все желали моего общества в Индии: один красочно расписывал варианты маршрутов, другой бил себя в грудь, предлагая оплатить все расходы, третий скромно обещал, что с ним не соскучишься.

На такой экстрим я оказалась не готова даже в своём отчаянном состоянии.

Меня заинтересовала группа тридцатилетних парней и девушек, человек двадцать, которые летают в Индию дикарями не первый год, создают лагеря и живут на свободе, независимые от социальных условностей. Такой опыт показался мне интересным, по крайней мере, он давал шансы на то, что кардинальная смена обстановки, людей и образа жизни вышибет из меня мое несчастье с треском.

Сам себе режиссёр, психиатр и реаниматор, я недолго разбиралась с очевидным диагнозом и назначила себе шоковую терапию как единственно возможный вариант лечения.

Уже велась переписка, назывались даты, цены, поголовно расписывался состав участников.

***

У подружки Олеси случился день рождения. Свои двадцать пять она праздновала с размахом, в известном клубе, с приглашёнными друзьями-музыкантами. Вечер обещал быть интересным.

Я стояла под душем, когда неожиданно подумалось: сегодня он мне напишет. Выйдя из ванной, обмотанная полотенцем, я почти не удивилась, когда увидела в своем телефоне его сообщение.

«Ну что там у тебя нового, Катишь?»

Сердце выпрыгнуло из груди, облетело круг по комнате и вернулось обратно.

«Пытаюсь про тебя забыть…»

Прошло пять минут.

«Смело!.))) А че эт ты вдруг-то?»

«Это не я вдруг, это ты вдруг».

«Ну, это понятно… Всегда одно и то ж – кто виноват, известно!.)) как процесс забытья, успешен, коварная?»

Нет, милый, так легко, через шуточки-прибауточки, ты с темы не съедешь. Я за неделю два килограмма на нервах потеряла, а ты думаешь, что мы с тобой сейчас посмеёмся и забудем, что ты спишь с Эльзой Бриус. Нет.

«Все очень просто: мне больно. Я не хочу, чтобы мне было больно».

«И я не хочу!.. Чего ты там болеешь??!»

Я писала ответ на это сообщение семь минут. Писала и стирала, писала и стирала. От точности формулировок сейчас зависело очень многое.

«Я говорила не раз, что мне больно, если ты развлекаешься со старыми подружками. Ну, не блядская у меня натура, прости! И ты, зная это, врезал по мне. Кесарю кесарево».

«Чего врезал?)))»

Продолжаем играть в непонятки. Ну, а что собственно, еще остаётся?

«С размахом»

«?.. Загадки строить бум?.. Ты о чем?»

Бесишь. Вот честное слово, бесишь. Хватит под дурака косить.

«Я говорю про Эльзу Бриус»

«А чего Заза тебе, и что ты ей?. а, Гекуба?.. не, если не хошь, не гри, как хошь – просто интересно ж!..»

Ты думаешь, меня не хватит на конкретику? Меня хватит.

«Я не могу быть с тобой, если ты спишь с „Зазой“ или другими своими подругами. Мне плохо от этого».

Думает сорок восемь минут. А я одеваюсь, крашусь, укладываю волосы и схожу с ума от ожидания.

Возможные варианты ответа: «Не можешь – не будь», «Я сплю, с кем хочу», «Если плохо – иди к доктору» и так далее…

Выхожу из дома, иду по улице, тишина. Захожу в метро, встаю на эскалатор, из сумки раздается звук входящего сообщения.

Вот каждый раз в такие моменты, когда разбор полётов идет на полную, я жду-жду-жду от него ответа, а когда он приходит, то боюсь открывать сообщение, потому что понимаю: то, что там написано, может в корне изменить не только наши с ним отношения, но и моё отношение к нему. Я очень боюсь этого.

Я медлю, и говорю ему мысленно: вот то, что ты мне сейчас напишешь, решит нашу с тобой общую судьбу. Напиши мне, пожалуйста, напиши мне правильный ответ, не сваляй сейчас дурака, будь умным, это так важно…

Открываю.

«Ааа!!. Так ты… Ты правда думаешь, что я могу тебе, женщине, рассказывать о других женщинах??? Да не дождесся!))) Это кто ж еще дитя-то после этого!.»

Всё. Ты молодец. Всё позади, мы справились с этим.

«То есть, ты таким образом издеваешься, видя, как я болезненно реагирую? Я-то с тобой всерьез прощаюсь…»

И сразу же еще, вдогонку:

«Я тут худею от стрессов и неизвестно с кем в Индию собралась, а ты развлекаешься?..»

Ответ приходит через час, когда вокруг меня уже шумит музыка, официанты разносят напитки, а подружка Олеся знакомит меня со своими друзьями…

«Я??? Я думал, ты развлекаешься ж!!.) Но в Индию надо, надо… ПОРА!»

Я не стала отвечать. Я поняла, что на этот раз мы снова выкарабкались.

***

Через неделю мне рассказали знакомые, что у Эльзы Бриус роман с молодым питерским режиссёром. Соответственно, сделала я выводы, мой любимый ей не нужен.

И успокоилась на её счет.

Не надо на мне жениться

Из-за чего собственно поднялась буря? Из-за неумения общаться.

У моего любимого большие проблемы с выстраиванием отношений. Будучи семнадцать лет в законном браке (как там происходит общение, я даже думать не хочу), и имея внушительный ряд коротких интрижек на стороне, мой любимый выработал целую систему защиты от покушения на личностный суверенитет. Чтобы не дай бог девушка не возомнила лишнего, не придумала себе, что вот он сейчас все бросит и пойдет на ней жениться. Шаг влево – предупреждающе звенит колокольчик, шаг вправо – поцарапаешься о колючую проволоку.

Я понимаю, что вся эта многоуровневая оборона выставлена не на пустом месте, были прецеденты со стороны женского пола, и не раз, угрожающие семейному благополучию. Мой любимый, «пельмень скользкий», по его же точному определению, выскальзывает из рук в самый опасный момент и очень этим гордится. Поэтому все отношения выстроены на то, чтобы момент этот почувствовать заранее и приготовиться к финальному прыжку. Разработана целая метода.

Кидая все силы на баррикаду, которую я не атакую, он совершенно не способен к диалогу, не умеет в нём существовать. Не умеет разбирать проблему, не умеет высказываться, объяснять, формулировать. Я понимаю, насколько ущербно то, что между нами происходит. Мы не можем договориться о самом простом. Недосказанное принимается превратно, слово за слово, и каждый несётся с бешеной скоростью по собственному водовороту обид, не слыша другого, не в состоянии остановиться и погасить разгорающийся конфликт.

Я пытаюсь достучаться до него: не надо на мне жениться, живи себе счастливо с женою и детьми, никто не покушается на твой мир и твою свободу, если она не замешена на блядстве.

Если ты хочешь спать одновременно с разными женщинами, тогда просто не трогай меня. Иди себе неторопливо отдельным от меня путем.

Если ты хочешь быть со мной, будь собой, если ты любишь, то люби, не обижай меня, разгони мои страхи и помоги быть счастливой с тобой рядом, пускай, это будет так недолго.

Он пугается, я всё время нарушаю этот установленный им уровень допустимого, все эти «люблю» – которые я отвоёвываю себе как право, нервируют и волнуют. Я затрагиваю струны, о существовании которых он забыл давно, стенка неприкосновенности, возводимая между нами, идет большими трещинами.

Он пугается, и от страха не слышит меня.

***

Зачем мне это всё нужно?

Я его люблю.

И снова белобрысая

Я приехала к нему через десять дней после ссоры.

Очередной виток в наших отношениях вывел на основную прямую.

Прямая привела к нему домой.

Радость в глазах. Жаркие поцелуи. Дыхание страсти. Сердца в унисон.

До тех пор, пока с его простыни не пристал к моему лицу длинный белый волос.

Я нервно сглотнула.

Когда он ушёл в ванную, выяснилось, что этот волос не одинок. Вся простыня покрыта тонкими длинными обесцвеченными волосами.

Шампунь хороший что ли передать через него этой барышне, чтобы волосы так не лезли?

«Мне стало противно, и я ушёл. Вернее, остался» – сказал про меня Сергей Довлатов.

Мне стало противно, и я осталась.

У меня нет больше сил поднимать эту тему. Я превратилась в вечно недовольную, в вечно проблемную, страдающую занудством неврастеничку. Я – не такая. Я – жизнерадостный, оптимистичный, свободолюбивый и ценящий чужую свободу человек.

Я не могу снова приниматься за эту тему. Я не могу опять убегать от него в раздрае среди ночи и ловить на пустынной Фонтанке такси. Я больше не могу. Я остаюсь рядом.

До утра.

Я не понимаю, зачем он меня возвращает. Со мной одни проблемы. Я бунтую. Требую какой-то моногамности. Заставляю что-то формулировать, объяснять, идти на уступки. Ограничиваю в правах. Всё время в конфликте, всё время какие-то оправдания. Ну, спишь ты одновременно с несколькими женщинами, ну, и спи. Только не трогай меня, зачем ты меня возвращаешь?

Я лежу рядом с ним в ночи. Пытаюсь проглотить комок, стоящий у меня в горле. Я очень люблю этого человека. Он – такой. Надо либо принимать, либо нет.

Я – не принимаю. Я не могу это принимать. Мне отвратно.

Утро серое, утро безликое. Я стараюсь не подавать виду. Честно, мне надоели эти разборки. Мне бы уйти отсюда поскорее и забыть про эти белые тонкие, изъеденные осветлителем, волосы.

Иду по улице, захожу в метро, прохожу мимо газетного киоска. На витрине – журнал, на обложке – анонс. Фотография актрисы, с которой несколько лет назад СМИ приписывали отношения моему любимому.

За месяц до этого я наткнулась на статью в интернете и совместную фотографию на каком-то банкете. Всё бы ничего, но на фотографии он держит её сумочку как дорогую сердцу вещь, так интимно держит, что внутри всё заныло от ревности. Единственное, что примиряло с ситуацией, прошедшие с момента банкета пять лет. Ну, и то, что девушка вышла замуж. Не за моего любимого.

И вот, пожалуйста, она во всю ширь улыбается на обложке, заголовок гласит: «Мои красивые романы…» Думаю: добью-ка я себя этой барышней, так чтобы мало не казалось, чтобы к белым волосам на простыне ещё и былые подвиги подключились, пусть она мне расскажет, как сильно он её любил, и почему они расстались, пусть откроет мне глаза, чтобы раз и навсегда избавиться от иллюзий…

Купив журнал, иду по переходу. Журнал жжёт мне руки.

Первые три страницы о трудно-счастливом детстве я пропускаю, сразу перехожу к красивым романам. Надеюсь, роман с моим любимым попадает под категорию красивых.

«Журналисты жёлтой прессы приписывали нам роман. Никакого романа не было! Я знакома с его женой, мы дружили, можно сказать, семьями. Мы до сих пор все вместе смеёмся над той ерундой. Нас засняли с ним на фуршете в честь музыкальной премии, куда мы оба были приглашены в качестве почётных гостей. Это – глупость несусветная, что про нас написали. У меня в то время были отношения совсем с другим человеком…»

Я выдыхаю. Верю сразу и безоговорочно. Камень с души. Хотя что мне до этой девушки, что до этого придуманного романа-неромана пятилетней давности? Все-таки, дура я, конечно, удивительная.

Десять дней назад я отправила его восвояси. Сказала, что уступаю его Эльзе. Закончила отношения.

Обидно?

Так как с Эльзой ничего не было, конфликт возник на пустом месте, то, как минимум, неприятно.

Из гордости решил не разубеждать. А может быть, не понял, что к чему и почему. Мужчины на догадку слабоваты в принципе, а мой любимый вообще на другой планете живёт. Неадекватная такая подружка в моем лице ему попалась. С его точки зрения.

Взяла с нуля психанула, на Эльзу стрелки перевела, на фиг послала.

Он на фиг не пошёл, а выписал себе девицу белобрысую, ту, которой шампунь от выпадения волос подарить надо. Девица выписана уже не впервые, пришла как миленькая, волосы свои пораскидывала, и ушла.

Только что-то после её ухода любимый мне письма писать начал, выдержал экзекуцию выдвинутыми на него претензиями, стоически перенес неприятные для себя объяснения. Не так и хороша белобрысая, как старалась.

Я прощу ему её. Немножко ещё времени мне надо, чтобы успокоиться, пережить и забыть эти волосы на простыне.

Я прощу, потому что она появилась, когда я ушла. Ушла по его разумению незаслуженно, внезапно, без объявления войны.

Она возникает, когда меня нет. Не в параллель идет, мне это важно, а в мое отсутствие.

В первый раз я ее обнаружила после своего возвращения из Египта. После того, как гуляла в его представлении с неизвестными ему кавалерами по морскому берегу и написала сдуру в сообщении: «Бассейн, коктейли и сплошные предложения руки и сердца» – пятидесятилетнему несвободному человеку, который сам мне предложить не может ничего. Ни предложить, ни обещать, ни удержать.

У каждого мужчины есть такие девушки, которые вызваниваются в минуты острого одиночества.

У каждой девушки есть такие вызваниваемые мужчины.

У меня, например, их трое.

Я прощу ему белобрысую. Потому что я люблю его очень.

***

У меня такое чувство, будто я экстерном прохожу краткий курс семейной жизни: «Как не убить мужа сковородкой, если от него пахнет женскими духами».

У моего знакомого Димы

У моего знакомого актёра Димы есть жена. Девушка, с которой он встречался четыре года, вдруг забеременела, и так как Дима считает себя порядочным человеком, то через семь месяцев расписался с ней в ЗАГСЕ.

Недели за две до этого события мы с Димой переписывались в интернете, и он позвал меня на свидание:

«Ты мне так нравишься, а вдруг у нас что-нибудь получится?».

Дима мне тоже нравился, на свидание я согласилась, но оно не состоялось вовремя из-за Диминых съёмок, а через две недели я узнала, что Димина девушка стала теперь его женой и на днях должна разродиться. Так что вопрос со свиданием, как и с тем, что может у нас получиться, для меня оказался закрытым.

Для Димы, кстати, тоже: больше он меня никуда не звал. Я немного повозмущалась в разговорах с Яной: какое, к чёрту свидание, когда ты на беременной подружке женишься, что за блядство?! И успокоилась.

Фотографии малыша стали появляться в интернете месяца через два после его рождения. Прелестный карапуз, одеваемый в модные ползунки, публиковался Диминой женой у него на странице в сочетании с незатейливыми супружескими признаниями, вроде «Наш папа – самый лучший в мире!», «Люблю тебя, любимый, навеки», «Папа, мама, я – счастливая семья».

Я краем глаза, по мере обновления, так или иначе наблюдала за выставляемой на показ идиллией, сильно этим вопросом не интересуясь. Хорошо всё у людей, и прекрасно.

Через полгода где-то Диму пригласили на съёмки сериала в Москву. Работа была плотная, на пять месяцев. Дима снял в Москве квартиру, но жену с полугодовалым малышом решил не перевозить. Времени на семью из-за съёмок всё равно не будет, и жена окажется брошенной с младенцем на произвол, лишённая помощи питерских бабушек-дедушек-тётушек. Пять месяцев – не такой срок, чтобы переворачивать всю жизнь вверх дном.

Из Москвы Дима звонил каждый день, все выходные проводил в Питере. Вёл себя почти безукоризненно.

То ли Дима заскучал вне дома по женской ласке, то ли встреченная на съёмочной площадке девушка обладала редким набором замечательных качеств, так или иначе, Дима закрутил роман на стороне. Вспоминая о приглашении на свидание за две недели до свадьбы с беременной подругой, мне не кажется этот факт удивительным.

Вряд ли Дима рассчитывал, что роман на съёмочной площадке перейдёт во что-то серьёзное, к тому же полугодовалый сынишка требовал от папы всё большего внимания.

За три месяца из пяти, что Дима прожил в Москве, девушка со съёмочной площадки успела забеременеть. Лёгкая интрига в один момент трансформировалась в большую проблему. Делать аборт девушка категорически отказалась. Дима запаниковал. Ситуация требовала от него какого-то решения, решение не находилось.

Можно было бы оставить девушку в Москве, в конце концов, её решение – это её ответственность, уехать в Питер и забыть обо всём как о ночном кошмаре. Правда, кошмары иногда возвращаются: есть вероятность, что девушка поедет за Димой, требуя законных алиментов и признания отцовства.

Заявится к жене, устроит скандал. Получится некрасиво.

Можно было бы договориться именно об алиментах, о какой-то ежемесячно выделяемой сумме, и отцовском участии в жизни ребёнка во время приездов в столицу. В конце концов, съёмки в Москве – не такой уж редкий случай для популярного актера, каким Дима когда-то был, и есть вероятность, что станет снова.

Можно было бы объявить обо всём жене, выдержать презрение, истерику, скандал, а потом переложить решение вопроса на неё. В конце концов, жена – главный угол этого пока совсем не равнобедренного треугольника, пусть жена и решает, как быть.

Была одна проблема. В любом случае требовалось ввести жену в курс происходящего. Это показалось самым сложным пунктом.

В очередной выходной Дима ехал домой с тяжёлым сердцем, он твёрдо решил рассказать жене о своём загуле, признать ошибки и просить сочувствия.

Самое главное, он не знал, как начать. Как тут начнёшь говорить про измену, когда тебя встречают блинами-пирогами, виснут на шее и пляшут канкан от радости?

Дима заметил, что чем ближе он подходит к дому, тем медленней и рассудительней становятся его движения. Мир вокруг вдруг оказался удивительно объёмным, внимание концентрировалось на деталях, о которых раньше никогда не думал. Надписи в лифте обрели смысл, стены подъезда обнаружились серо-зелеными, а стёкла в окнах – несмотря на огрехи, неожиданно чистыми. Перед тем, как заходить в квартиру, Дима перекурил на лестничной площадке.

Никогда еще дверь собственного дома не была ему такой чужой. Ключи затерялись в недрах карманов, бренчали где-то близко, но доставались долго и трудно, и всё вокруг точно давало знак, точно говорило: «Подумай, Дима, ещё раз подумай, а может быть, не сегодня?»

Когда входная дверь всё-таки поддалась, и Дима оказался в прихожей, выяснилось, что пирогами не пахнет, песен никто не поёт, а квартира – пустая.

Записка, брошенная на столе, объяснила, что жена собрала свои вещи и вместе с ребёнком уехала к маме. Распахнутые пустые шкафы эту новость подтверждали. Также в записке сообщалось, что видеть Диму жена не хочет, звонить ей не надо и самое лучшее, что можно сделать – это отныне оставить их с сыном в покое.

Жене рассказали обо всём без него. Не обо всём, конечно, никто не знал про беременность, просто нашлись люди, которые поделились с ней информацией о Диминой любовнице. Хватит – решили эти люди – пребывать жене в розово-зефирной эйфории и публиковать сладкие фотографии, пора возвращаться к реальности.

Жена задохнулась от возмущения и решила Диму наказать. Жена была молодая и не очень опытная в семейной жизни, однако, пять лет общения с Димой дали неплохую практику по отбиванию назойливых девиц, на него претендующих. Мух бояться, варенье не варить.

Главным пунктом составленного плана было Диму испугать. Если раньше крутые методы по устранению соперниц вроде собирания вещей могли окончиться в пользу соперниц, то теперь на её стороне было сильное преимущество: восьмимесячный сын. Дима испугается, что больше не увидит ребёнка, и захочет вернуть их обоих. После его уговоров, конечно, всё встанет на свои места, но пережитый от её ухода шок заставит Диму забыть дорогу к другим женщинам. Такой был расчет изначально. Но сразу всё пошло не по задуманному.

Дима вернулся из Москвы, увидел пустые шкафы и испугался. С одной стороны, он, конечно, облегчённо вздохнул – неприятное для него объяснение откладывалось, с другой стороны, терять жену и ребёнка вовсе не входило в его планы.

Выпив немного для снятия стресса, Дима лег спать и проспал до самого вечера. Проснувшись, он снова чуть-чуть выпил и проспал до следующего утра. Сказались изматывающая работа и бурные ночи в объятиях девушки со съемочной площадки.

Весь этот день жена не находила себе места в квартире мамы. Время приезда Димы домой она знала. Не сводя глаз с часов, определила момент, когда он увидел записку. Десять минут дала ему на осмысление. Потом стала ждать звонка, готовая не брать трубку. Звонка не было.

Тогда жена решила, что он поехал за ней без звонка, и стала ждать его приезда, готовая не открывать двери.

В дверь никто не звонил.

Через два часа жена запаниковала: а дома ли Дима?

А вдруг он решил остаться в Москве у длинноногой заразы?

А вдруг он обрадовался, что она ушла, позвонил заразе и сказал, что свободен?

А вдруг с ним что-то случилось в дороге?

Вечером, не выдержав, она сама позвонила Диме, готовая, если он снимет трубку, сухо сообщить, что ключи от квартиры она кинет ему в почтовый ящик, и услышать объяснения происходящего.

Дима трубку не снял, потому что, выпив чуть-чуть, спал беспробудно-здоровым сном уставшего человека.

То, что Дима не бьётся у нее под дверью в попытках объясниться, еще полбеды, но то, что он после всего содеянного не отвечает на её звонки, было серьезной заявкой.

Как себя вести дальше, жена не знала и провела всю ночь в мучительных тревогах.

Следующим днём, когда Дима, выпив немного для храбрости, звонил в дверь квартиры тёщи, жена была на грани нервного истощения, и план неприступности полетел к чёрту. Через сорок минут её слез и его заверений в том, что московский роман был роковой ошибкой, она быстро собрала до конца не разобранные вещи, Дима подхватил чемодан, она – рыдающего от волнения сына, и всё семейство благополучно вернулось домой.

Когда, всё еще рефлексируя от недавно пережитого стресса, жена развешивала по шкафам свои платья, Дима обнял её со спины и тихо спросил, что теперь делать с ребёнком, когда он родится. «С каким ребёнком?» – спросила жена, удивленно распахнув заплаканные глаза, и тут Дима понял, что главное у него еще впереди.

Путаясь в словах и выражениях он сбивчиво объяснил, что девушка со съемочной площадки не просто девушка, а будущая мама, которая хочет, чтобы Дима на ней женился, а Дима жениться не хочет, потому что любит своих жену и сына, но с той мамой и её еще не родившимся ребёнком надо что-то делать, а что – он пока не понимает.

«Вот такая ситуация», – закончил свой путаный монолог Дима за секунду до того, как почувствовал на щеке обжигающую оплеуху.

Платья снова срывались с вешалок и бросались в распахнутый, не убранный еще в кладовку чемодан, иногда не долетая до него.

Жена вопила. О том, что нет больше сил терпеть его блядство, о том, что он может убираться ко всем чертям, а точнее, к своей московской сучке, пусть теперь сучка печет ему пироги и танцует канкан, что она передает ей вахту, хватит, намучилась, одна, всё время одна, то у плиты, то с ребёнком, а он в этот момент трахается с московскими блядьми, о том, что ноги её больше не будет в этом доме, и она не позволит ему издеваться над своим сыном… (Над сыном никто никогда не издевался, жена и сама не поняла, как последняя фраза попала в её монолог, но исправляться не посчитала нужным, пусть Дима знает и это тоже, на будущее.)

Дима был ошарашен. Какое-то время он пытался вставлять неуклюжие реплики, но они тонули в потоке выплёскиваемого на него гнева. Напряжение, в котором жена пребывала последние сорок восемь часов, несло её неуправляемой стихией и не давало возможности сделать паузу. На секунду Диме показалось, что она сошла с ума. Собрав последние силы, он вспомнил, что делают герои в кинофильмах в подобных случаях. В надежде, что она придёт в себя, он подошёл к жене и выдал ей увесистую пощёчину. Жена на секунду замолкла, а после, взвизгнув, вцепилась ему в лицо. В соседней комнате в истеричном ужасе кричал в своей кроватке их маленький сын.

Через десять минут в квартире было тихо. Жена, застегнув на чемодане последние ремни, спокойным голосом вызывала такси по телефону. В соседней комнате Дима надевал на сына ботиночки, ласково объясняя, что мама и папа просто играли. Сын сосал сунутую ему за щёку конфету, глядел на Диму неверящими глазами и нервно всхлипывал.

Этим же вечером Дима уехал на поезде в Москву.

– Кто сегодня окружает вас? – через семь месяцев спросила Диму журналистка, записывая с ним интервью для программки телепередач на неделю.

– Мои родители, дедушка, друзья, – ответил Дима, – а еще я сегодня счастливо влюблённый, надеюсь, что это уже окончательный мой выбор. Еще у меня есть сын, Ване полтора года, он уже большой у меня…

– Времени с ним много проводите?

– Не так много, как хотелось бы. Там у меня довольно драматичная вышла история, я не хотел бы об этом говорить.

– Кто ваша жена?

– Прекраснейшая девушка. Она актриса, работает в театре, в Москве, через месяц у нас родится дочка, мы с нетерпением ждем её появления…

Все дело в жене

– Конечно, дело в жене, – говорю Яне, – в той, которая за номером один. Понятно, что её оглушило предательство мужа, и она не смогла с этим справиться. Не было времени, чтобы прийти в себя, взвесить ситуацию и понять, как действовать дальше. Вместо этого наворотила гору из слов и поступков, которую уже ни свернуть, ни подвинуть. По сути она не оставила ему выбора.

– Ты не думаешь, что она просто не смогла его простить?

– Не думаю. Ведь прощала же все четыре года их отношений, уверяю тебя: он не был с ней примерным мальчиком, значит, какой-то иммунитет против его измен она в себе выработала. В данном случае просто не справилась с ситуацией, хотя перевес изначально был, очевидно, на её стороне. Как поступила бы мудрая жена? Не я, у меня мозгов у самой нет, я с плеча и наотмашь рублю, без оглядки. Мудрая жена взяла бы тайм-аут, посидела бы в тёмной комнате несколько дней, подумала, он за это время стену бы головой прошиб от неизвестности и раскаянья, потом она из принципа «муж и жена – одна сатана» вернулась бы к нему и сказала: ну, давай решать твои проблемы, что ты там наворотил, значит, сделаем так… Ну, собственно, туда – алименты, мужика – себе. Всё просто.

– А может быть, предел настал. Нет сил уже его блядство терпеть.

– Может, и предел. И теперь она пишет в интернете на своей странице:

«По Вам я, верьте, больше не тоскую!

И строчки перевесили всю грусть.

Да где ж найдете Вы теперь такую,

Что выучит всего Вас наизусть?2

– Но меня, – говорю я Яне, – еще интересует вторая девушка. Вот она начала отношения с человеком, у которого в другом городе растёт восьмимесячный сын. Имеет она право на эти отношения?

– Каждый человек самостоятельно определяет для себя грани дозволенного.

– Это я понимаю. Но есть ещё какая-то общечеловеческая мораль, представление о порядочности, о том, что нельзя другим руки-ноги выламывать и так далее, в соответствии с которой мы – например, ты и я – пытаемся жить. Вот с точки зрения данной морали имеет она право на любовные отношения с этим человеком?

– Я всегда в таких ситуациях считаю, что надо идти от позиции тех, кто не может себя защитить. Например, от позиции детей. Наносишь ты своими действиями вред ребёнку или нет? И какого масштаба этот вред… Потому что, например, если мама с папой как кошка с собакой живут, то ребёнку будет лучше, если родители разойдутся…

– Нет, в той семье все было идеально… Внешне по крайней мере.

– Ну, не так идеально, раз он налево пошел. Послеродовая депрессия, зацикленность на ребёнке, измученность от ночных кормлений и так далее…

– Яна, нормальные мужья в этих случаях помогают женщине, а не уходят из семьи. Но мы отвлекаемся от темы. Если исходить из интересов данного ребёнка, то московской барышне – из соображений общечеловеческой морали – следовало посылать молодого папашу куда подальше и на пушечный выстрел к себе не подпускать.

– Почему это?

– Потому что, претендуя на него, она изначально лишает восьмимесячного ребёнка полноценной семьи.

– А если она влюбилась – до головокружения?

– Ну, знаешь. Тут либо влюбленной быть, либо порядочной. Пока у тебя еще все чувства в зачатке, можно их каленым железом из себя повыжигать…

– Катя, тебе не кажется, что ты слишком категорична?

– Яна, я не знаю ответы на эти вопросы, я пытаюсь только размышлять. Мне вот кажется, что есть разница между церковным и гражданским браком. Что на венчанный союз покушаться – грешно, а на социальный – это не покушение, а поиск своего места в жизни.

– Не понимаю…

– Если люди твердо решили быть вместе всю жизнь и пошли за благословением к Богу, чтобы ни одна дрянь им в этом не могла помешать, влезать в эту семью я считаю грехом. А если люди – как это происходит в большинстве случаев – просто расписываются в домовой книге, то есть, книге регистрации актов гражданского состояния, и обещают посторонней тётеньке любить друг друга, это не делает одного из супругов собственностью другого. Вчера любил – сегодня разлюбил. Имеет значение только твои личные обязательства перед конкретным человеком: что ты ему обещал, какие обязательства на себя взял, что из обещанного выполнил, и как с этими обязательствами планируешь жить. А статус гражданский «женат – не женат» – это всё фикция.

– А дети?

– Дети, как ты правильно заметила, не могут служить привязкой одного человека к другому, если между людьми нет любви и совместного желания жить вместе. Если один из супругов решает уйти, он имеет на свою свободу полное право.

– А причина, по которой он уходит, так называемая, разлучница?

– Знаешь, где-то мне встречалась фраза от женщины, которая стала жить с чужим мужем: «Я не разрушала ничего, что не должно было быть разрушенным». Вопрос в методах, которые ты можешь себе позволить ради достижения желаемого. Если ты используешь запрещённые приемы – то есть, наносишь вред сознательно и прицельно – ты – подлый человек. Если игра честная – ты ставишь мужчину перед выбором – я или она, это – конкуренция…

– В любви, как и на войне, все средства хороши?

– Нет! Нельзя ходить по трупам. Нет ничего удивительного в том, что с какой-то незнакомой мне женщиной мы хотим одного и того же мужчину. И нет никакого преимущества у нее, если она захотела его раньше и уже успела его получить. Принцип «кто первый встал – того и тапки» здесь не работает. Работает только честная конкуренция.

– Я возражу тебе: а как же закон о частной собственности? Если мне понравились твои серёжки, значит, я имею на них право, если буду конкурировать честно? Несмотря на то, что ты успела получить их раньше меня?

– Яна, я дам тебе их поносить, не трать время на конкуренцию.

Яна смеётся.

– Мы забываем то, что мужчина – не собственность, – говорю я, – он имеет право голоса и право выбора, с которым надо считаться.

– То есть, спать с женатым мужчиной – это не аморально?

Я вздыхаю.

– Я не знаю. По церковным канонам вообще спать с мужчиной до брака считается прелюбодеянием. А прелюбодеяние – один из семи смертных грехов. Но как тут в него не впасть? Разве это возможно в современном мире?

– В единичных случаях. Когда обе стороны являются сильно верующими.

– Это не наши с тобой случаи, Яна, давай уж смотреть правде в глаза. Но проблема потери добрачной невинности волнует меня сейчас куда меньше, чем то, что я сплю с чужим мужем…

– Пытаешься выторговать себе индульгенцию?

– Пытаюсь добраться до сути через ворох предрассудков, лицемерия и ханжества и понять, что со мной происходит на самом деле.

***

Никогда и ни с кем у меня не было того, что происходит между ним и мной. Чувство неизменной правильности. Идеального соотношения. Стопроцентной наполненности. Болевой необходимости. При совершенно очевидном внешнем несоответствии друг другу. Я и мой любимый – две безупречно разные планеты. С единым источником света.

И когда мы вместе, я понимаю, что это – лучшее, и самое важное, что только может со мной происходить.

Откуда берется это ощущение? Из какого космоса?

Я тебя люблю

Спать рядом. Под одним одеялом. Это таинство. Знак максимального доверия друг к другу. Не бояться быть самим собой рядом с кем-то. Абсолютная потеря контроля ситуации. Абсолютная беззащитность. Общее дыхание. Сплетение рук. Сплетение ног. Со-бытие на несколько часов. Так близко, насколько это возможно. Когда человек спит, он снова становится ребенком. Я лежу рядом с моим любимым, таким, каким он был, когда был маленьким. Таким, каким он был, когда его целовала мама. Когда он не был защищён от мира ни опытом, ни юмором, ни нажитым цинизмом.

Я лежу рядом с ним настоящим, слушаю его дыхание и думаю о том, как я люблю его.

Умная жена

– У меня дедушка был профессором, хирургом от бога, – рассказывает Яна, – его бывшие студенты – сейчас светила питерской медицины – до сих пор с благоговением о нём вспоминают. Его уже нет пятнадцать лет, а как бабушка в больницу попала, так к ней с другого конца города профессор приехал – дедушкин ученик. Так вот. Появилась как-то у дедушки в больнице интрижка. Возлюбленная-врач. Случился какой-то бурный роман. И бабушке добрые люди об этом незамедлительно сообщили. Она мне сама рассказывала. Бабушка подождала какое-то время, поняла, что страсти не утихают. Собралась в один прекрасный день, косыночку красивую повязала, губы подкрасила и поехала в гости к этой женщине-врачу, посмотреть на неё.

– Откуда она адрес-то узнала?

– Ну, откуда-то. Из отдела кадров. Откуда же еще? Неважно.

– Да нет, важно. Значит, не с бухты-барахты лицо ей царапать в больницу поехала. Значит, досье собирала и решение принимала.

– Моя бабушка – супруга профессора – лицо вообще никому не царапает. Она другого уровня женщина. Ну вот, приехала она, значит, к ней домой, та её впустила. На кухню провела. Бабушка присела, осмотрелась, от чая отказалась. И говорит: «Знаете что, Люся…» – предположим, ту женщину Люся звали, – «Если вы действительно любите моего мужа… А вы ведь его любите?» – «Люблю» – сказала Люся. – «Тогда забирайте его себе. Я вам его отдаю, на пути большой любви стоять не буду».

– А они давно на тот момент с дедушкой были женаты?

– Да лет десять-двенадцать, наверное. Уже двое детей было, и папе моему, младшему, лет пять.

– Крутая у тебя бабушка.

– Крутая. Ну, так она сказала, огляделась ещё раз на квартирку, и домой поехала.

– И что дальше?

– А ничего. С того момента дедушка все отношения с этой Люсей прекратил.

– Почему?

– А она его прижимать стала сильно, видимо. Бабушка же сказала: забирайте. Вот она и решила забрать. А дедушка забираться не хотел, ну и дал от нее дёру.

– Молодец бабушка!

– Молодец бабушка.

«It’s Raining Men – Hallelujah – It’s Raining Men!»

Каждый раз, когда бываю в Европе, я не перестаю удивляться местным парам.

Возьмем, к примеру, Испанию. Удивительной красоты мужчины и … на русский взгляд очень странные испанские женщины. Красивые испанки, как это ни удивительно звучит, явление довольно редкое, по крайней мере, в тех краях, где мне удалось их видеть. Очень красивые испанки – это маленькие девочки, просто красивые испанки – девушки лет 20-ти, а вот дальше – черты лица грубеют и фигуры расползаются. Женщины ходят животами навыпуск, и, судя, по активной их демонстрации, никого кроме русских туристок, зацикленных на своей фигуре, эти жировые запасы не тревожат.

В России такие животы навыпуск составляют категорию женщин, не имеющих шансов на личную жизнь, если, конечно, случайно не вышли замуж по молодости. Что, кстати, личную жизнь им не гарантирует.

В Испании такие животы имеют спутников – мужчин с накаченными торсами и лицами моделей из журналов.

О чём это говорит? О том, что в женской части населения отсутствует конкуренция, местные барышни культом собственной фигуры не увлекаются и трескают гамбургеры в своё удовольствие, потому что красивыми испанскими мужчинами они в любом виде востребованы…

И тут сердце щемит от жалости к русским женщинам. И к себе, конечно, в их числе. Ощущение, что мы все кружимся на каком-то узком пятачке, расталкиваем «товарок» локтями, пробивая себе дорогу к такому скромному и сомнительному счастью…

«Русские женщины очень высоко ценятся по всему миру, – сказал мне русский художник Саша, четырнадцать лет проживший в Валенсии, – во-первых, красивы как богини, по сравнению с европейками, а во-вторых, не европеизированы еще в критичной степени».

По его словам он четыре года прожил с испанской супермоделью и разошёлся, потому что:

«Ну, разве это женщина? Мне тепла элементарного не хватает. И уюта. И дома настоящего. Ну, не могу я каждый день в ресторанах есть, мне борща домашнего хочется!»

Тема о том, что русские женщины идут нарасхват в Европе, не нова. А вот то, что русские мужчины востребованы как мужья за границей, звучит как-то абсурдно…

То, что в России на каждого мужчину приходится по пять-шесть свободных женщин – корень нашей беды. Отсюда инфантилизм, нежелание нести ни за что ответственность, отсюда блядство и разгуляй. Отсюда вся эта проблема – жён и любовниц – высосанная по сути из пальца, потому что какие на фиг любовницы, когда у тебя дома жена-красавица и дети любимые? Какому здоровому человеку придёт в голову подставлять под удар своё самое дорогое из-за парочки удачных оргазмов? Это что – сопоставимые вещи?

Проблемы, возникающие в семье, должны решаться. Решение – это труд. Труд – это ограничение себя, это воздержание и постоянная работа над ошибками.

Зачем себя ограничивать, если одно с легкостью может быть заменено на другое?

Ничто не сдерживает, никакие факторы, потому что то, что я потеряю сегодня, я с успехом возмещу для себя завтра.

Это иллюзия смешная, ценность качества никогда не измерялась количеством, но осознается данный факт только со временем. А со временем – это, когда уже поздно. То ли сам уже спился-скурился и стал ни на что не годен, то ли брошенная жена к другому ушла. Дети выросли, накопили обиды.

А вот теперь – представим себе на секундочку – что бы было, если на каждую женщину в России приходилось хотя бы по два мужчины. А на красивую женщину – по два десятка. Этакий мужской кошмар.

Я не могу сказать, что на меня нет спроса. Спрос есть. Но, когда я начинаю детально подходить к вопросу, за разговором, глаза в глаза, то вижу перед собой очередного инфантила, принятие решения для которого мучительно, денег он зарабатывать не умеет, от проблемы бежит, накрывшись с головой подушкой.

Иногда выясняется, что некоторые мужчины просто боятся ко мне подойти.

Мы о ком сейчас разговариваем? О мужчине? Почему мужчина все время боится? Боится любви, отношений, боится ответственности, боится ко мне подойти?

Куда деваться от боящихся мужчин?

Как убедить мужчину не бояться?

Я не хочу быть с человеком, которого не уважаю.

Но никто не переживает по этому поводу, потому что каждый знает: в стране, где на мужчину приходится по пять женщин, любой найдет себе подружку, еще и не одну.

Я тебя люблю

Ты бываешь капризным, ты бываешь сварливым, ты бываешь усталым, бываешь чужим. Но никогда не перестаешь быть любимым.

Сбежать. Первая попытка

Я решила устроить бунт. Сойти с этого поезда под названием «Роман с женатым человеком». Этот поезд идет в депо. В тёмное, мрачное. Как потом выбираться из него? Своим ходом. Своими силами. Издалека, на случайных попутках, усталая, издёрганная, опустошённая. Нет, я сойду раньше. На станции «Другой мужчина».

Первая попытка – переключить акценты. Сместить внимание на другого. Пусть другой войдёт в мою жизнь, а я ему устелю дорогу цветами. Он тоже станет важным, начнёт играть свою роль. И любимый – не будет больше центральной фигурой, придётся подвинуться.

Он не писал уже четыре дня.

День недели – пятница. Время – 15.00. Я знаю, что сегодня он вернулся из Москвы. Если до 17.00. он не даст о себе знать, я позвоню Саше, или Юре, или Мише. Мне всё равно, кто из них будет сегодня у меня в гостях. Все трое – из прошлой жизни. Каждого из них – когда-то любила. По-своему, по-другому, не так как сейчас, но любила. Вру. Мишу – не любила. С Мишей – просто хорошо рядом. Это сейчас неважно. Мне всё равно, кто из них сегодня приедет ко мне. Важно сместить акценты: с любимого – на другого мужчину. Первым на призыв откликнулся Саша. Хорошо, значит, будет Саша.

Смс от любимого пришла под вечер, незначительная, ни о чём, проверка связи. Саша уже был в пути. На смс ответила чем-то незначительным, ни о чём. Ты спросил – я ответила. На мой ответ пришёл его ответ. Ни о чём, проверка связи. Связь прервалась: я проигнорировала. Нарушение правил. Любимый задумался. Через час пришло новое сообщение, уже с вопросом, вроде: «Как ты там?». Я не ответила.

Приехал Саша. Привёз розы. Я приготовила ужин. Мы сидим на кухне, едим, пьём, говорим. Я смотрю на него и думаю: всё-таки он хороший.

Неожиданно выяснилось, что я Саше нужна. Что он скучал, ждал, желал. Я всего этого не знала, когда любила его. Три года назад он это тщательно скрывал. Поэтому мы расстались. Хочется спросить, какого чёрта ты это скрывал? Да чего уж теперь спрашивать.

Потом была ночь. Ночь несовпадения, непопадания, несогласия. Не хочется вспоминать. Что же это?… Ведь рядом – он, когда-то такой желанный, с которым уже всё было, и было так хорошо… Почему – всё такое чужое, незнакомое, такое ненужное? Меня как будто выключили, шнур выдернули из розетки. Были какие-то слова, совершались какие-то действия, но я в них не участвовала. Пришло осознание: Господи, из-за того, что один ведёт себя как дурак, я тут, распластанная на простынях, мучаюсь с другим, и чувствую себя несчастной до краёв.

Первая попытка сместить акценты с треском провалилась.

На следующий день пришло новое сообщение от любимого. Я ответила.

Я тебя люблю

Я сплю, повернувшись к нему спиной. Я не могу спать лицом к лицу, физически не могу, никогда и ни с кем не могла, мне нужно своё пространство. Он спит за моей спиной, положив на меня руку. Иногда ногу. Иногда впутывает свою ногу между моими ногами. Мне это безумно нравится. Я чувствую его доминанту, я чувствую свою принадлежность. Когда он переворачивается, переворачиваюсь за ним. Обнимаю осторожно, боясь потревожить, и тихонько сквозь сон целую его в плечо. Всегда.

Господи, какое же счастье, что ты у меня есть.

***

Утро. Хожу голая по его квартире. Он протягивает мне коробку с фирменным диском.

– На, глянь на досуге как-нибудь. А то, может, посмотришь и скажешь: не хочу я дело иметь с таким хреновым режиссёром…

В коробке – диск с фильмом, который он снял пару лет назад.

– Спасибо, – говорю, забираю подарок.

Через пять минут подхожу к нему, протягиваю коробку обратно:

– Поставь свой автограф, пожалуйста, пусть мне на память останется.

Он смотрит на меня голую.

– Странно, обычно наоборот бывает: сначала автографы просят, потом уже голые ходят.

Я смеюсь и целую его драгоценную голову.

Придя домой рассматриваю смазанную на глянцевой поверхности надпись:

«Моей любимой сценаристке…»

***

«Я посмотрела вчера твой фильм. Мне ОЧЕНЬ понравилось. Я совсем не ожидала настолько доброго, светлого, талантливого кино. Ты супер!»

«О как… Да не, просто профессионал… Я надеюсь!»

«Нет, не просто!:) ты очень талантливый и светлый человек»

«Да… Интересная мысль, конечно… Но! «Просыпали мне годы в сердце Губительное семя Равнодушья…»

«Нет, дорогой, это неправда:) для равнодушия ты слишком сильно на жизнь реагируешь. Равнодушие – это отсутствие таланта, а у тебя обратная ситуация».

Разговоры по телефону

– Яна, – спрашиваю я, – как ты смотришь на то, чтобы дружить семьями?

– Положительно. О чём речь? – откликается Яна.

– Ну вот, представим, как сбывается самый радужный для тебя вариант событий: твой мужчина уходит из семьи к тебе. Или берет тебя в свою семью.

– Меня в семью – я не согласна.

– Почему?

– Ты имеешь ввиду, жить одним гаремом? Нет. Я так не хочу. Я хочу, чтобы мой и только мой. Пусть с детьми хоть целые сутки проводит, но спать только со мной.

– Как ты сможешь уследить за этим? Если он с детьми целые сутки, значит, и с женой своей бывшей тоже…

– Но не спать же?

– У мужчины и женщины, которые прожили вместе 8 лет, целая история взаимоотношений. Когда они расстаются, так или иначе начинают скучать друг по другу, это же ясно. Стоит женщине только захотеть, а она знает все приманки, все уловки выучила за эти годы, и мужчина тут же окажется в её постели. Это очевидно. Секс с бывшей женой, мне кажется, неизбежен, если жена все ещё привлекательна и захочет этого секса.

– Нет, нет, я не хочу об этом думать… – фырчит мне Яна в трубку.

– Ну, много думать об этом, может, и не надо, тем не менее, факт остается фактом. Бывшие супруги, если находятся в хороших отношениях, в любой момент могут переспать. По-моему, к этому проще надо относиться, если ты не ставишь преграды в общении его с предыдущей семьёй.

У Яны есть знакомая пара друзей – Юра и Света – живут душа в душу двенадцать лет, обоим под сорок. У Юры есть дочка от первого брака, Лёля. Я не знаю, как у них складывалось, увела ли Света в свое время Юру из семьи, или к моменту их встречи семья распалась самостоятельно, но так или иначе Света отказалась принимать Лёлю наотрез. Лёле тогда было пять лет. Каждый раз, когда Юра уезжал к дочке, Света скрипела зубами. О том, чтобы видеть девочку в своём доме, речи не шло в принципе. Лёля была для Светы отражением той женщины, которую Юра любил до неё. Света хотела зачеркнуть эту женщину в жизни Юры, и автоматически зачеркивала Лёлю вместе с ней, ревность не терпела даже упоминания. В результате под давлением новой жены Юра виделся с дочкой все реже и реже. Да и бывшей жене появления Юры в доме – при таком раскладе – радости не доставляли.

Я не понимаю эгоизма женщины по имени Света. Не понимаю и не принимаю. Мне кажется, что взрослые могут играть в какие угодно игры – расставаться, сходиться, ругаться, мириться – но при одном условии, это никак не должно касаться детей. Для ребёнка с уходом отца из семьи жизнь не должна меняться в худшую сторону. И за это отвечают все трое участников созданного треугольника.

Ты не имеешь право разрушать чужую жизнь. Женщина, у которой ты уводишь мужа – если всё-таки уводишь, – равноценный боец, который может за себя постоять. Ребёнок – перед твоими действиями беззащитен, ты не можешь шагать по его жизни своими грязными сапогами. Не имеешь на это никакого права. Другой вопрос, что бывшая жена твоего нового мужа настраивает детей против тебя и не дает вам общаться. Но и тут, будь добра, сделай всё от тебя зависящее, ищи компромиссы, пути, возможности договориться с женщиной, ослеплённой из-за тебя обидой.

– У моего приятеля – Лёши Аристова – говорит Яна, – разошлись родители. Давно, лет пятнадцать назад. Папа ушёл к другой женщине, а мама стала жить с новым мужчиной. Так вот все они – подружились. То есть, мама Лёши подружилась с новой женой папы, а папа – с новым мужем мамы. Они купили рядом два участка и построили себе дачи – через забор. Ходят каждый день друг к другу в гости, и все вчетвером ездят отдыхать на курорты. Естественно, вместе с детьми – от обоих браков – пока дети не выросли.

– Вот это круто, – говорю я, – вот это они молодцы. Какой мудростью надо обладать и широтой души, какие мозги иметь, чтобы не только найти компромиссы, но и всецело принять ситуацию, и почерпнуть из неё столько плюсов. А ведь, Яна, это всё женщины. Это они поработали своей головой и сердцами, мужикам такое улаживать не под силу…

– Да, – вздыхает Яна, – всё на нас…

– Женщина ответственна не только за свою семью, но и за мир в бывшей семье своего мужа.

– Ничего себе ответственность…

Параллельные прямые

Я заболела. Лежу дома с температурой. Весь мир против меня. А я – одна – мужественная девочка – сражаюсь с ним бесстрашно, но силы мои на исходе, и я лежу на диване, закутавшись в плед, забытая, покинутая всеми, с пылающей головой, а он – где-то – и думать обо мне забыл, живет своей независимой жизнью, я вот умру, он через неделю только заметит…

«Ну как ты?» – приходит вдруг смс.

«Температурю» – отвечаю.

«Аскорбинку! Цитросепт!»

И всё. И ни тебе «деточка», ни тебе «заинька», ни «бедненькая моя», ни даже «выздоравливай, котя»… Я лежу погибаю, а он мне про аскорбинку.

Следующим вечером, когда температура стала выше, а насморк забил дыхательные пути до слёз, я поняла, что если не пожалеть себя самой, меня никто не пожалеет, и написала ему сообщение:

«Я тут так болею, что хочется пожаловаться и поныть».

В ответ – тишина. Все ясно. Умирать буду – он не придёт.

На следующий день, в половине второго, приходит ответ:

«Сорри, жена приехала».

От бешенства мне даже стало легче дышать. Теперь я понимаю, что есть в жизни минуты, когда под действием нахлынувших чувств женская рука хватает то, что находится поблизости, и швыряет это в направлении ухмыляющейся мужской физиономии с единственной целью заставить физиономию перестать ухмыляться.

Дрянь такая. Он еще издевается надо мной.

Вечером от него пришла пара строк в интернете. Так, какие-то ерундовые строки, отвечающие на мое письмо, посланное два дня назад.

«О! – откликнулась я, – А я думала, когда приезжает жена, переписываться по почте тоже нельзя».

«В общем – ты права, конечно».

Что-нибудь близлежащее мне уже не подойдет. Дайте мне что-нибудь тяжелое.

Уходить

Яна решила расстаться со своим мужчиной. Отношения завязли в болоте точно телега: чавк-чавк, ни вперёд её не выкатить, ни назад откатить. Приезжать стал всё реже, деньги иногда даёт на жизнь – и на том спасибо. Произносимые слова стали дежурными, больше похожими на отговорки. Шутки плоскими, заезженными. Совместный поход в кино или ресторан остается недосягаемой роскошью: и так при очередном визите урывается целый час личного времени – для секса и разговора за чаем, всё остальное – непозволительные глупости.

Яне надоела роль вечно чего-то ждущей любовницы. Качество отношений перешло в унизительное. Надо заканчивать.

В довершении всего он уехал с семьёй на две недели в Грецию.

– Я тебе буду писать! Я тебе буду звонить каждый день! – сказал он Яне.

Через три дня его молчания Яна написала сама:

«Как там у тебя дела?»

«Жарко» – ответил он.

На этом переписка закончилась.

Через неделю очнулся:

«Чего замолчала?»

«Жарко» – ответила Яна.

Вот и вся любовь.

В один из последних разговоров она сказала ему:

– Я буду стараться от тебя уйти. Я не знаю, получится ли это сразу, может, и нет, но я буду стараться.

– Чего тебе не живётся спокойно? – спросил он.

– Я тоже хочу отдыхать в Греции с любимым мужчиной, – ответила Яна.

Когда женщина говорит мужчине, что хочет от него уйти, она ждёт, что он её остановит. Скажет: «С ума сошла? Я без тебя пропаду!» Тогда она ответит: «Но я не могу больше так». И после этого услышит: «Я всё сделаю, что ты хочешь, только не уходи!»

И тогда она начнет загибать пальцы: во-первых…

Именно этого диалога ждет женщина, которая говорит мужчине, что хочет от него уйти. Если она диалога не ждёт, то уходит молча, без предупреждения. Как самоубийца, который действительно решил покончить с жизнью, не станет обзванивать друзей с целью попрощаться, помотать им нервы и заставить примчаться, чтобы всё-таки вытащить его из петли.

У Яны ожидаемого диалога не случилось.

«Я тоже хочу отдыхать в Греции с любимым мужчиной» – мне кажется, это – формула одиночества всех женщин по ту сторону морали.

Быть рядом. На своём месте. Целовать, когда захочется. Вместе ужинать. Рядом спать. Ходить в магазины. Смотреть кино. Готовить завтрак.

Всё так просто. Так недостижимо.

Первый шаг навстречу к свободе уже сделан: Яна устроилась на работу. Зарплата её в разы меньше той суммы, которую ей выделяли ежемесячно, тем не менее, жить можно.

– Я боюсь того момента, когда он прилетит. Если он начнёт осаду, будет звонить и приедет, я могу не выдержать, и всё опять пойдет по-старому. Но если он вернётся и не позвонит, это ещё хуже. Это вообще никуда не годится. Опять замкнутый круг. Я не могу начать новые отношения, пока не закончатся эти. И не могу закончить эти, пока мне не к кому уходить, я очень боюсь, что останусь одна.

Бедная жена

У моей подружки Олеси есть подружка Галя. Ну, по правде говоря, та ещё подружка, Олесе 25, а Гале 46, просто они работают вместе, и Галя выбрала Олесю в качестве хранительницы своих сердечных тайн.

Галя замужем за Антоном, они женаты восемь лет, детей общих не родили, но живут душа в душу. У Гали есть дочь – двадцатилетняя дурында, перекачавшая себе губы гелем так, что, когда она заходит в комнату, первыми появляются губы, а потом только дурында.

Антон – успешный бизнесмен, зарабатывает достаточно и на себя, и на Галю, и на Галину дочку, и на дочкины губы. Антон – грузный некрасивый пятидесятилетний мужчина, с огромным, тянущим его вниз животом, с щеками, переходящими в плечи, минуя шею, с маленькими равнодушными глазками. Но, когда он достает кошелек, внешность становится второстепенной, на первый план выходят возможности. Именно возможности делают из грузного усталого Антона Настоящего Мужчину Мечты.

По словам Олеси Галя в 46 выглядит на 35. Самая лучшая косметика, дорогая одежда, плюс наличие хорошего вкуса. С Гали, по мнению Олеси, можно картинку рисовать на тему женщины, которая следит за собой.

Галя очень заботится об Антоне. Завтрак, ужин, камасутра, массаж ступней… Всё, чтобы мужчина чувствовал себя любимым и востребованным. Но тут – как гром среди ясного неба – подружки нашептали, что у Антона есть другая. Тридцатидвухлетняя продавщица из бутика, где Антон покупает галстуки. Галя запаниковала и стала собирать досье.

На рубашке – след от губной помады, от пиджака пахнет чужими духами, с работы уехал в шесть, а дома был в одиннадцать… Галя потребовала от Антона объяснений, выдвинув ряд доказательств его неверности. Антон всё отрицал. В маленьких равнодушных глазках не мелькнуло и тени сомнения, когда он уверял Галю, что она – единственная, любимая, другой ему не надо. Галя поверила на один вечер.

Утром снова пришли сомнения. Тогда она разыскала страничку продавщицы в интернете и стала рассматривать её фотографии. На одном из снимков, сделанных в дорогом ресторане, она увидела руку Антона. Рука выглядывала с отрезанного края и нежно обнимала плечо продавщицы.

Галя провела подробнейшую экспертизу, сопоставив родинки, морщинки, форму пальцев и ногтей, и убедилась в том, что всё-таки она – не единственная.

Теперь встал вопрос, как припереть мужа к стене. Рука на фотографии – доказательство не самое сильное, надо найти что-то покрепче. Галя начала следить за Антоном.

Не то, чтобы раньше она пускала ситуацию на самотёк, отнюдь, просто временами позволяла себе расслабиться. Эти времена прошли: на войне как на войне. Никаких поблажек. Полный контроль. Интернет, телефон, временные отрезки.

В каком часу уехал с работы, сколько минут провел в пробках, почему домой приехал не голодный, что за смс приходят в полночь. Доказательств неверности супруга собралось на целую тетрадку.

Последнее и окончательное, то, что сразило наповал – фотографии продавщицы на фоне Эйфелевой башни в те же дни, когда Антон летал в командировку во Францию.

Галя дождалась возвращения неверного супруга с работы и закатила ему такой скандал, что соседи вызвали полицию, решив, что женщину бьют.

Антон сначала тянул линию «ты у меня одна, словно в ночи луна», потом подвыдохся и, крепко ругнувшись, от усталости выдал всю правду: да, есть продавщица, ей тридцать два, с ней он встречается полгода, и во Францию они ездили вместе, также как в Германию, в Чехию и в Египет зимой, когда он якобы летал туда с друзьями-дайверами.

Галя задохнулась от вновь поступившей информации и, не имея времени на её обработку, заголосила так, что подъехавшие к этому времени полицейские поняли, что они приехали не зря.

После объяснения со стражами порядка и легкой компенсации за беспокойство, оба усталых супруга вернулись в комнату. Галя потребовала от Антона, чтобы с продавщицей он расстался. Он обещал с ней порвать.

Через неделю, после возвращения Антона из московской командировки, в интернете на странице продавщицы появились её фотографии на фоне Кремля.

Галя повторила предыдущее выступление с предъявлением улик и выдвижением ультиматума.

Однако, Антон, подготовившись заранее, стоически выдержал первую часть концерта, и в антракте заявил, что больше не намерен скрываться, не мальчик уже, и объявляет Гале о том, что с этого момента у него две жены: она и продавщица.

И, если в этой ситуации Галю что-то не устраивает, то он никого не держит, к совместной жизни не принуждает и денег своих никому не навязывает. И в подтверждении своих слов, быстро собрав все необходимое, сказал, что дома сегодня не ночует, будет послезавтра к ужину и вышел из квартиры.

Второй части концерта не состоялось по причине отсутствия зрителя.

С этого момента жизнь Гали резко изменилась. Внешне всё оставалось по-прежнему: дочка летела на месяц в Таиланд по оплаченной Антоном путёвке, в шкафу у Гали болталась на вешалке новая шуба, вечера, за редким исключением, Антон проводил дома. Остались и ужины, и камасутра, и массаж ступней. Но внутренний мир Гали бурлил совсем другим фонтаном.

Все внимание теперь было сконцентрировано на изучении жизни соперницы.

Галя подсчитала, что траты Антона на продавщицу, включая поездки во Францию, Чехию и прочую Европу, платиновое кольцо с бриллиантом, которым та не преминула похвастаться в интернете, новые серёжки и шуба из лисы в три раза превышают затраты на Таиланд, шубу из норки и продукты для ужинов.

Выписанные в столбик цифры Галя предъявила Антону, потребовав их сравнять. К тому же, товарки, нашептавшие в свое время о существовании соперницы, донесли, что гулящий супруг оплатил девушке курсы элитной косметологии за 100 тысяч рублей.

Галя в 46 лет не собиралась становиться косметологом, но, узнав, что проигрывает продавщице на 100 тысяч, срочно потребовала отправить её тоже на курсы.

Разница в цифрах приносила тяжёлые страдания. Галя пыталась их компенсировать устраиваемыми скандалами. Скандалы гасились в зачатке равнодушием Антона. Уже давно исчезла из их жизни камасутра, остался только массаж ступней, да и то по праздникам.

Антон стал бывать дома всё реже. Теперь у него были законные четыре дня в неделю, которые он жил у продавщицы. Галя бледнела, худела и дурнела, проводя эти четыре дня у компьютера, выискивая новые подробности из жизни их общего теперь супруга, и резко проигрывала расцветающей на глазах молодой сопернице.

Та щедро снабжала её необходимым для активной внутренней жизни материалом: фотографиями в обновках на фоне европейских столиц, в купальниках на модных курортах…

Когда в очередной раз Галя, выясняя отношения, попыталась отстоять хоть кусочек выдираемого из её рук счастья, Антон заявил, что ему надо подумать, и ушёл окончательно.

Дочка с губами сказала ей, что она – дура набитая, нечего было поднимать всю эту байду и докапываться до правды, кому нужна эта правда, ходил бы Антон себе и дальше налево, а жил бы с Галей, кто теперь ей будет шубы покупать, сама виновата, идиотка, и съехала от матери к бойфренду.

Галя осталась одна и теперь звонит моей подружке Олесе тоскливыми вечерами и ноет в трубку. Моя подружка Олеся – очень терпеливая подружка, но в последние дни она вздрагивает от каждого звонка, и подумывает о смене телефонного номера.

Уходить

– Я твердо решила уходить, – говорит Яна, – Но меня напрягает, почему он не звонит. Он уже два дня как вернулся из Греции.

– А какая тебе разница, если ты решила уходить?

– Ну как какая? Ты что, не понимаешь?

– Не понимаю. Что меняется? Главное – то, что ты решила дальше жить без него. Ты жила с мыслями об этом человеке два года, а сейчас больше не хочешь о нём думать. Это – важно. А не то, кто скажет из вас последнее слово.

– А мне важно последнее слово!

– Если ты честна в своем решении расстаться, если ты не играешь с ним и с собою, то важно только это, а кто из вас повесит трубку в последнем разговоре – это ерунда.

– Это – не ерунда! Что ты мне тут говоришь! Переложи ситуацию на себя!

– Я перекладываю и говорю тебе: не будь поверхностной! Главное – это решение, которое ты для себя приняла.

– Знаешь, что, Катя, всё, ладно, давай, до свидания.

– До свидания, Яна, до свидания.

Мы обе в раздражении кладём трубки.

Через две минуты от Яны приходит сообщение:

«Не надо за меня делать выводы и говорить, что для меня важно, а что нет, пожалуйста».

«Не надо разговаривать со мной на темы, на которые ты не хочешь слышать мое мнение» – отвечаю ей.

Трудно уходить от женатого мужчины.

Я тебя люблю

Я многого в тебе не понимаю. Ты инороден для меня совершенно, сделан из другого теста. У меня нет представления о принципах твоей морали, я не могу предсказать, как ты поведёшь себя в том или ином случае. У меня нет уверенности, что в критической ситуации ты поступишь так, как я считаю должным поступить. Я не обладаю этим знанием о тебе. Но я знаю больше.

Я вижу силу, что в тебе пульсирует – энергия, неподвластная контролю, не только светлая, но и тёмная – ты пытаешься с ней ужиться, ты воюешь и мучаешься, перебарываешь её и проигрываешь, но, когда она выносит тебя наверх, то делает счастливым. Эта сила называется Талантом.

Мучительная расплата, которая приходит за подаренное счастье – нервы, здоровье, близкие люди. Те каналы знания, что открыты исключительно тебе, несут понимание, и боль, и страхи…

Талант – это сердце твоё, это свет из твоих глаз, это пот и раны на твоём теле, это то, что делает тебя уникальным.

Мне всегда удивительно, когда ты хочешь быть оригинальным, идёшь вопреки из желания противоречия. Всем нравится солнце – тебе дождик, все говорят «хорошо», а ты «видали и лучше», все едут на море, а ты – кататься на санках. Ты настолько отличен от людей остальных по природе своей, что внешние твои предпочтения не играют никакой роли.

Я многого в тебе не понимаю. Потому что есть вещи, не поддающиеся формулировке. Но я чувствую тебя и принимаю целиком. Я болею за тебя и радуюсь. Я очень тебя люблю.

Сегодня

Я навсегда запомню эту зиму.

Я пишу эти строки год спустя под равномерный ход пластмассовых часов, стоящих на подоконнике, уже совсем другой зимой, находясь в заснеженной, заметённой Москве, в маленькой кухне как на краю света, один на один со старым ноутбуком, вглядываясь вереницу написанных строчек как в давние, потёртые временем фотографии.

В одночасье я сменила город, свой дом, друзей, оставила кота маме, и зажила новой, совсем чужой для меня жизнью. Водоворот событий внезапно закрутил, поднял с места, поставил все с ног на голову – хотя когда это у меня хоть что-то стояло на ногах? – закинул в самую гущу абсурда, сместил акценты и заставил поверить в невозможное.

Иногда мне кажется, что за какие-то четыре месяца я постарела лет на пять, и прошлая зима, проведённая в Петербурге рядом с тобой, с её болью и такой переполненностью счастьем, уходит от меня невозвратной молодостью, воспоминания о которой уже спрятаны в сундук, под нафталин, но возвращаются без спроса случайной ассоциацией, вспыхивая от ерунды, внешнего пустяка, тревожат занозой, по забывчивости не вытащенной из сердца.

Этого не будет больше никогда.

Все могло бы быть по-другому.

Ничего по-другому быть не могло.

Я тебя люблю

Я целую с нежностью каждую родинку на твоём теле, потому что это – ты, такой трудный, такой сложный, такой простой, такой смешной, такой детский, такой неповторимый.

***

«Может…?»

«Милый, а как насчет завтра? Я сегодня до 6 утра гуляла, какая-то я… трудная сегодня)))»

«Сам такой!. Значит, споемся!»

«Сегодня все-таки петь будем?)))»

«Ну, как пойдет…»

«А завтра я бы приехала к тебе не трудной, а прекрасной…)))»

«Ага, а я опять после репетиции, да, опять не прекрасный, да??? Удобно устроилась!!! Не фиг!.»

«Ну раз не фиг, значит, приеду)) А ты допоздна сегодня?»

«Не, не пойдет!..»

«Я думаю, где-нить в 22 быть at home!»

«Так, я запуталась… ЗАВТРА?»

«В 22. Нечего путать тут».

«БУДУ».

…

«Милый, ну как там? Я в общем-то готова выходить, а мне ехать минут 40…»

«Дык жду ж! В 22.00!»

«Так я ж сигнала жду)) выезжаю.»

«Да!. Только у меня нет ничего тебе выпить…»

«И цветов тоже нет???»

«Есть тока усталый клоун… Ну, если не очень… Можем в др. раз.»

«Ну конечно! Я тут волю в кулак собрала, а ты теперь – в другой раз? Не фиг! Еду!»

Вот так и живем.

Я тебя люблю

Я тебя люблю. Я тебя очень люблю. Я просто очень сильно тебя люблю.

Пусть у тебя всё будет хорошо.

Крепкая жена

Моя массажистка Аля два года встречается с женатым мужчиной. Але 25, а его жене 41. С женой он живет двенадцать лет, с ней прошёл весь путь становления от торговли на рынке до агентства недвижимости, хозяином которого является.

«Я не могу ее бросить, – говорит мужчина Але, – не могу после всего пройденного выкинуть её на помойку».

Он живёт с женой в загородном доме и встречается с Алей после работы в тех квартирах, которые продаёт его агентство.

В своём доме они с женой держат двух кошек. Кошек не с кем оставить, если надо уехать, поэтому отдыхать они летают порознь.

Жена летает одна.

Муж летает с Алей.

Жена провожает его на рейс, и Аля из параллельной очереди смотрит, как она целует его на прощание.

А в самолёте, поменявшись местами с её соседом, он садится рядом с Алей.

Десять дней совместной жизни на морском берегу так похожи на медовый месяц. И так быстро заканчиваются.

Обратно летят снова рядом, и по прилёту встают в разные очереди. Жена машет рукой из отсека для встречающих, целует мужа, когда он выходит к ней с багажом.

«Посмотри на меня, посмотри на меня…» – шлёт ей Аля телепатические сигналы, но жена их не принимает.

Когда на отдых улетает жена, Аля поселяется в её доме.

Десять дней она ходит по комнатам словно хозяйка. Убирается. Готовит ужин. Смотрит телевизор перед сном. Утром загорает в шезлонге на участке. И даже копает грядки. Не боясь любопытных соседей, делает всё, чтобы её здесь запомнили. Десять дней так похожи на семейную идиллию. И так быстро заканчиваются.

Аля уезжает. Жена возвращается.

Соседка рассказывает жене о девице, лежащей в шезлонге на её территории. Жена советует соседке не лезть не в своё дело. Она смотрит фотографии Али на её странице в интернете и видит те же пейзажи, где месяц назад отдыхал её муж.

Жена всё знает.

Но жену так просто не подвинешь. Жена стоит монолитом. О жену разобьёшь себе лоб. Она показывает фотографию Али друзьям, когда выпьет:

«Вот, полюбуйтесь, нашел себе молодую…».

Друзья краснеют и не знают, что сказать.

Аля хочет, чтобы жена устроила скандал, поставила ультиматум, хлопнула дверью. Тогда Аля займёт её место, потому что возвращать жену никто не побежит.

Жена знает, что за ней никто не побежит, а потому спокойна, как носорог в поле. Жуёт траву и наслаждается солнышком. Попробуй, подойди поближе. Сразу получишь копытом по лицу. Соблюдай дистанцию.

У каждого свое место в этой истории. Зачем же хлопать дверью?

Уходить

– Катя, я сегодня кидалась в него тарелками, нервы совсем на пределе.

– Да ты что? Яна, это как?

– Он позвонил, как дела, ля-ля-тополя, что ты делаешь завтра? Вот я ненавижу этот вопрос: «что ты делаешь завтра?»!

– Яна, что за ерунда, нормальный вопрос…

– Нет, он не нормальный, потому что дальше следует, давай, я заеду, давай, созвонимся днём, окей, и дальше я весь день как на привязи жду звонка, меняю свои планы, отменяю какие-то встречи, несусь в магазин, готовлю ужин, а он не звонит…

– Ну, позвони сама, какие проблемы? Вы встречаетесь уже два с половиной года, а ты боишься первой позвонить…

– Я не боюсь, – голос Яны наполняется звенящим раздражением, – я не хочу сама звонить и спрашивать: где ты, что ты, когда ты ко мне приедешь?

– Ну, хорошо, он позвонил?

– Позвонил! В девять вечера: ты знаешь, я так вымотался, давай перенесём…

– А ты?

– А я: да, пожалуйста, нет проблем, только всю следующую неделю я буду занята.

– А он?

– А он почуял по голосу, что всё, предел, говорит, нет, ладно, давай сегодня. Ну, давай – значит, давай. Приезжает. У меня, говорит, есть сорок минут. Мне вот сразу треснуть об него тарелку захотелось.

– Так…

– Я сдержалась. Наливаю ему суп из королевских креветок, он меня спрашивает, как работа твоя новая? Я ему рассказываю, что вот начальники у меня довольно необычные, тренинги такие странные у нас проводятся, и пока я ещё сама не очень понимаю свои обязанности, а он мне – фигня всё это, туфта, мыльный пузырь… Ну, тут я тарелку с креветками об стенку и запустила. Хрясть! И не поверишь, Катя, взяла ещё одну тарелку и следом за первой об ту же стену – хрясть!.. Мало мне показалось одной.

– Яна… Хорошо, что не в голову.

– Да чёрт! Мне эта работа – как глоток воздуха, как верёвочка, по которой я могу от него выбраться, мой шанс на самостоятельную жизнь, и он, зная, как всё это для меня важно, говорит: фигня, туфта, мыльный пузырь! Ты кто такой?! Ты приехал тут на сорок минут! Как приехал, так давай и уматывай!

– И что он?

– Он замолчал. По-моему, он офигел полностью. Потом говорит: мне, видимо, надо уйти? Я отвечаю: видимо. Он встал такой, вышел в коридор, слышу, дверь хлопнула, я пошла за ним закрыть, смотрю деньги на тумбочке мне оставил…

– Сколько?

– Десятку.

– До или после тарелок?

– После, до – не было, я бы заметила. Ну, я как была в тапках, в пижаме, схватила эту десятку паршивую и за ним – на улицу. Выбежала, он в машине уже, я давай ему в окна стучать, он дверь открывает, я ему эту десятку в руки пихаю, он мне обратно, я – ему… В общем, шоу для соседей я устроила по высшему классу…

– И что?

– Ну что, он засунул эту десятку мне в руки обратно и уехал. Я домой вернулась, у меня собака креветочный суп с пола доедает…

– Ё! Там же осколки!

– Да я тоже испугалась, потом смотрю – ничего. Тарелки дорогие, разлетелись на крупные куски, я их сложила по частям, проверила, чтобы мне к ветеринару собаку не тащить, а то я собралась уже…

– Ужас…

– Да не говори, повезло, что тарелки хорошие.

– Ну, ты даешь, мать. Я в шоке.

– Да я сама от себя в шоке. Никогда в жизни такого не было. Это надо так меня довести за короткое время… Позвонил мне через час: ты как, нормально? А я к тому времени уже мартини хлопнула, стакан во лбу, сердце колотится бешено, нормально говорю, ты как? Он отвечает: водки хлебнул, стало лучше. Ну, поговорили, успокоились немного, пока водитель к нему ехал, он ведь водки хлебнул…

– Да уж… Круто, ничего не скажешь.

– Круто. Я не знаю, Катя, надо что-то решать. Так не может дальше продолжаться. Я с ума сойду окончательно. Я за свои действия уже не отвечаю. Надо что-то решать.

Умная жена

Моя знакомая актриса Инга в один вечер была вынуждена вместе с мужем срочно покинуть съёмное жилье. Не сошлись характером с хозяйкой квартиры. Что там случилось, мне уже не вспомнить, то ли занавески она поменяла, то ли картину на стену повесила, гвоздь в стенку вбив, то ли арендную плату им до небес подняли за один вечер, так или иначе пришлось съезжать внезапно и быстро.

На счастье, их приютила костюмерша театра Маша. Предложила перекантоваться у неё пару дней. Пара дней незаметно перетекла в полгода. В первый же день Инга вымела из квартиры многолетний Машин бардак, во второй приготовила вкусный обед, а на третьи сутки Маша сказала: живите, сколько хотите, никуда не уезжайте.

Так и зажили втроём.

В неуютном доме, покрывшемся плесенью одиночества, вдруг появились люди, зазвучали голоса, запахло борщами и пирогами, и Маша с удивлением про себя отмечала, что так хорошо и тепло в её квартире не было с тех пор, когда была жива еще мама.

Жили, не ссорились, без особых проблем и хлопот, вместе ездили в театр, обсуждали премьеры, не напрягал даже чужой мужчина в квартире – муж Инги, которого Маша до переезда почти не знала, как-то быстро освоились друг с другом и подружились.

Однажды, поздним вечером, когда муж, уставший после работы, уже спал, а Инга засиделась с Машей на кухне, на телефон мужа пришла смс-ка. Телефон он забыл на столе перед тем, как пошёл спать. Инга, долго не церемонясь, смс-ку прочитала.

Как прочитала, так и застыла.

Смс-ка была от незнакомой Инге барышни Ларисы, которая звала её мужа зайчиком и сообщала, что она по нему соскучилась. Инга полезла в историю сообщений, и за десять минут прочитала целый роман. Маша наблюдала за ней молча, не шевелясь.

Прочитав, Инга села за стол, помолчала. Потом взяла телефон, написала ответ:

«Я тоже скучаю по тебе, мой кролик…»

«Когда же мы увидимся?» – кролик откликнулся незамедлительно.

Инга посмотрела на Машу, потом набила по кнопкам:

«Приезжай сейчас, жду тебя».

Здесь пикантность ситуации состояла еще в том, что мужу, который мирно спал в данный момент за стенкой, Инга до последней минуты верила безоговорочно, потому что за двенадцать лет их совместной жизни поводов для недоверия муж не давал никаких.

«Как сейчас? А куда?» – удивилась Лариса.

«Поэтический бульвар, 12, кв. 146» – написала Инга с молчаливого Машиного одобрения.

«Но ведь метро уже закрыто…» – отозвался телефон наивной уловкой.

«Я оплачу тебе такси».

«Еду! Целую тебя, зайчик!»

«И я тебя, кролик!»

«Приеду, зацелую тебя до смерти, всего, всего!»

«Это мы еще посмотрим, кто кого. Ты, главное, приезжай…»

Пока ждали Ларису, сидели молчали.

Инга достала из неприкосновенных запасов бутылку водки, налила по сто грамм себе и Маше. Обеих колотило. Ингу – от упавшего на неё знания, неминуемой встречи, от того, что принять решение необходимо было в данную минуту, права на ошибку не давалось, решение должно было быть единственно верным. А Машу – от токов, которыми была пронизана Инга. Токи били по Маше, заставляя её существовать в чужом биополе не менее напряжённо, чем сам источник энергии.

Пока Лариса ехала в такси, она забрасывала телефон горячими эротическими обещаниями, так что Инга получила вполне исчерпывающее представление, что сделали бы с её мужем через двадцать минут, если бы он не спал в соседней комнате, а встречал бы Ларису лично.

Наконец, пришло сообщение:

«Зайчик, я подъехала, стою у подъезда»

Инга протянула Маше деньги:

– Встреть её, пожалуйста, и расплатись за такси.

Маша растерялась:

– А дальше что делать?

– Сюда её веди. Что с ней делать?

На этих словах Инга налила себе ещё сто грамм и затянулась пятой за минувшие полчаса сигаретой. На часах было два ночи.

Через несколько минут они появились на кухне – Маша и растерянная девочка лет двадцати – двадцати двух с огромным плюшевым зайцем в руках и букетом цветов.

– Привет, – сказала Инга, – водочки?

Лариса усиленно заморгала.

– Я – Инга, жена Матвея.

– А где Матвей? – спросила девочка, отчаянно силясь понять, что происходит.

– Матвея нет дома, но я ему передам всё, что вы пожелаете.

– Он что, уехал? – никак не могла догнать ситуацию Лариса.

– Он и не приезжал. Это я тебе отвечала по телефону, – Инга подумала, что переход на ты будет достаточно уместен и упростит общение, – садись, не стесняйся.

– А откуда у вас его телефон? – Лариса продолжала стоять, обнимая зайца.

– Я же говорю, я – Инга, я – его жена. А это вот – Маша, моя подруга. А ты кто?

– А я – Лариса.

– Не скажу, что мне очень приятно, но раз приехала, Лариса, давай, выпей водки. Разговор легче пойдёт. Сядь.

Лариса села, крепко прижимая к себе зайца.

– Пей.

Лариса выпила.

– Теперь расскажи, зачем ты приехала. Ах, да, ты ведь уже все рассказала по смс…

– Вы читали мои сообщения?

– Девочка, – вздохнула Инга, – ты непроходимо тупа. Я же говорю: я не только читала, но и отвечала на твои сообщения, мой кролик.

У Ларисы заслезились глаза, она заморгала ещё быстрее.

– А зачем… зачем вы меня сюда позвали?

– Поговорить. Вот, видишь, не зря приехала: сидим, разговариваем. Ты мне скажи: тебе что надо от моего мужа?

– Я его люблю.

– Денег у него нет, – Инга предпочла не услышать последнюю фразу, – машины нет, даже квартиры нет. Ему жить негде, видишь, вот, у Маши ютимся. Ты что от него хочешь?

– Я его люблю.

– Отлично, – смилостивилась Инга, – Любовь – это прекрасное чувство. Светлое и доброе. Ты люби его молча, ладно? Потому что у него есть жена, то есть, я, и я его тоже люблю. Уже двенадцать лет. Так что тебе в его жизни места нет совсем.

Девочка моргала.

– Давай по-честному, – Инга затянулась сигаретой, – вот он вернётся утром домой, я скажу ему, что ты заходила, слово тебе даю. Если он позвонит тебе завтра, значит, всё по-твоему вышло, любите друг друга с ним на здоровье, только жильё себе подыщите. Потому что на улице ночевать вы не можете, у него мочевой пузырь слабый, простужаться нельзя. Слышишь, да?

– Да…

– А если не позвонит тебе завтра, то забудь вообще этот номер, поняла? Чтобы духу твоего рядом с ним не было, потому что это я сейчас такая спокойная, с тобой разговариваю. А, если узнаю, что ты ему по-прежнему сообщения пишешь, волосы тебе повыдёргиваю все до одного, не пожалею. Ты уж мне поверь.

– А если вы ему ничего не скажете? Как я узнаю?

– А никак. На слово мне поверишь. Других вариантов у тебя нет. Ясно?

– Я буду за него бороться, – прошептала Лариса, и слезы опять выступили у нее на глазах.

– Девочка, – тяжело сказала Инга, – ты, видимо, не поняла. Никто ни за кого бороться тут не будет. Либо он тебе позвонит завтра, и ты получишь его со всеми потрохами, либо забудь о нем раз и навсегда. Уяснила? Всё, свободна. Иди домой.

Лариса с зайцем молча смотрели на Ингу, не двигаясь с места.

– Что ещё? – спросила Инга раздражённо.

– У меня нет денег на обратную дорогу, – прошептала Лариса.

Инга достала кошелек, вытащила последние триста рублей.

– Поймаешь машину. Если не хватит, пешком дойдёшь.

– Хватит, – впервые за всё время улыбнулась Лариса, – спасибо вам.

– Зайца оставь. Я ему передам. И цветы. А то не поверит, что ты здесь была.

– Хорошо.

Лариса усадила зайца на стул, сверху прикрыла его букетом.

– Только вы обязательно передайте.

– Вот ты дура, прости меня, Господи, – не выдержала Инга, – я же тебе и говорю о том: оставь, я ему передам. Мне самой этот заяц ни за каким чёртом не нужен.

– До свидания, – сказала Лариса.

– Надеюсь, не увидимся больше – ответила Инга.

Лариса ушла.

Инга налила себе новые сто грамм.

Опрокинула. Закурила новую сигарету. Пальцы ходили ходуном, сигарета выплясывала замысловатый танец. Посмотрела на Машу, Маша молчала.

– Блять, ну и ночка, – сказала Инга, глубоко затянувшись.

Потом она пошла в комнату, растолкала спящего мужа.

– Матвей, проснись, тебе тут зайца привезли. И цветы.

Муж просыпался долго, долго не мог понять ни про зайца, ни зачем его будят в половине четвертого. Когда всё-таки понял, услышал имя Лариса, и увидел телефон, который Инга держала у него перед глазами, то мощной волной вынесло его с дивана в один момент, словно и не спал он этой ночью вовсе.

Ошарашенный он ходил по квартире нервными ногами не в силах поверить, как возможно, что Лариса была в этом доме пятнадцать минут назад, разговаривала с его женой, а он в это время спал и ничего не слышал.

– Ты мне скажи, – спросила его Инга, – она тебе всегда цветы дарит? Нет, ну зайца я ещё могу понять, а вот что за традиция такая новая – к мужикам с букетом ездить?

Муж Инги мычал в ответ что-то невразумительное, стараясь не вдаваться в детали.

– В общем, так, – подвела черту Инга, – у тебя есть ночь, вернее то, что от неё осталось, на принятие решения. Завтра ты либо звонишь этой курице, собираешь свои вещи и выезжаешь от меня навсегда, либо ты никогда больше не видишь её и не слышишь. Вообще никогда, ни её, ни какую-либо другую, потому что этот коллапс повториться не должен ни при каких обстоятельствах. Я говорить об этом больше не стану. У тебя есть ночь для принятия решения.

– Я уже всё принял, я всё понял, я тебе клянусь, никаких больше…

– У тебя есть ночь! – резко перебила Инга, – вот утром и выскажешься. Спать я сегодня буду одна, ты остаёшься на кухне с зайцем, обдумывать своё будущее. Доброй ночи.

На этом Инга ушла в их с мужем комнату и крепко закрыла за собой дверь. Маша поспешила к себе. Муж остался на кухне один, с зайцем напротив, пачкой сигарет и остатками недопитой водки в бутылке.

На следующий день Ларисе он не позвонил.

Переменчивость масштабов

Когда мы ссоримся – по смс – (смешно, мы всегда ссоримся по смс) – мне хочется кричать: «Любимый мой! Не будь маленьким!!!» Я так люблю тебя, я так в тебя верю, я знаю, что ты – самый крутой, самый лучший, самый умный, я умоляю тебя: не становись маленьким, мелочным, пошлым… Так больно тебя терять…

Ревность

Когда он пропадает на несколько дней, я ревную. В этом романе вдруг выясняется, что я – ревнивая до чёртиков. То есть, почти буквально: при очередном приступе чернеет в глазах, горят щёки, и резко начинает болеть голова.

Я очень боюсь, что он кого-нибудь полюбит.

Вру. Я очень боюсь, что он очарует какую-то новую девицу, что я – как завоёванный рубеж – становлюсь ему неинтересна, что хочется нового тела и нового самоутверждения на молоденьких курочках. После этого я не смогу его любить. Я буду отплёвываться, материться, буду лежать целыми днями в тёмной комнате с разодранным сердцем.

Я вычисляю возможных соперниц. В театре это Наташа, помощница художницы Марины. Наташа – натуральная блондинка, почти бесцветная, с крупными, очень простыми чертами лица. При первом взгляде – не задержишься.

Но есть в ней что-то такое, что называется индивидуальностью, обаянием, харизмой, какой-то свой внутренний секрет, личностная самобытность. Неожиданно для себя отмечаешь, что тебе хочется находиться в её обществе, хочется с ней разговаривать, хочется внимания её теплых светлых глаз.

Наташа очень стильно одевается, не ярко, но так, что обязательно подходишь рассмотреть на ней вещь, потому что она – необычная, интересная, как сама Наташа.

Наташа говорит всегда очень просто и искренно, отсюда ощущение чистоты. Ты ловишь себя на мысли, что так не бывает, что эта откровенность – тоже маска, стиль поведения, способ самозащиты, но, когда говоришь с Наташей, веришь ей, и тоже рассказываешь про себя такое, о чём потом сильно жалеешь.

В общем, если в театре у меня есть соперница, то это – Наташа.

Я подхожу к ней со спины, смотрю на ее длинные волосы, насколько они тонкие и белые. Волосы у Наташи красивые, цвета пшеницы, они желтее тех, обесцвеченных, прилипающих ко мне с простыни, желтее и толще, потому что натуральные, а не выжженные белой краской до состояния паутины.

Это же надо иметь такие противные тонкие волосы!

Нет, это не Наташа была у него, когда мы поссорились.

Мы с ней почти в дружеских отношениях. Возвращаемся вместе домой после моего очередного визита в театр. Мы живём друг от друга в двух остановках.

Наташа жалуется, что влюбиться не в кого. Я знаю историю её последней любви, она рассказала о ней на гастролях в Череповце, в моём номере за распитием виски после спектакля. Он был женат. Они жили с ним вместе какое-то время. Потом он вернулся к жене, оставив Наташу. Иногда они пересекаются в работе и сидят вместе на скамеечке, о чём-то грустно беседуя. Всё очень коротко и банально.

Наташа говорит, что влюбиться совершенно не в кого. Рассказывает, как пристаёт режиссёр Андрей. Не только к ней, но и к её подружке, работающей реквизитором. Подружке девятнадцать лет, «Это ведь – то же самое, что приставать к ребёнку!» – возмущается Наташа. Режиссёр Андрей сильно обеспокоен поиском партнёрши, несмотря на жену и младшего сына, которому год и восемь, насколько я помню…

Я перевожу разговор на любимого: а как он себя ведёт, прилично?

– Ой, любимого мы все обожаем! – говорит Наташа, – Ну как можно его не любить? Ходит, грызёт семечки, весь театр на них уже подсадил! Шуточки свои отпускает, мы все со смеху катаемся… Я тут как-то зашла в гримёрку, Юля попросила костюм забрать, а он переодевается… Катька, какое у него тело шикарное… Какой он молодец! Что он там, качается что ли, в свои пятьдесят?

Ну, будем уж честны, ничего он не качается. И шикарным его я бы не назвала, о мускулах особо говорить не приходится при его скромном телосложении, просто держит себя в форме: никакого жира, ничего лишнего.

Но мне приятно, когда любимого хвалят.

– В общем, не любимый, а красавец, – продолжает Наташа, – только для меня он слишком старенький. Я, знаете ли, мальчиков люблю, светлых и чистых, а он для меня – чересчур взрослый дядечка.

Мы смеемся. Наташа смеется, думая о чистых мальчиках, я – с облегчением, что мой любимый для нее – слишком старенький.

Наташа

Несколько дней он не объявлялся. Вернулся утром из Москвы и ни слова, ни вздоха. Тишина.

Я решила сделать ход конём и приехала в театр. Не заглядывая на сцену, никого по пути не встретив, сразу пошла к его гримёрке. Постучала. Он открыл, удивился, обрадовался, впустил.

Я вошла. Сразу стали целоваться.

Я нервничаю: дверь не заперта, не ровен час войдёт кто-нибудь, погибнет, погибнет моя незапятнанная репутация…

Он не отпускает меня, мы всё целуемся и целуемся, и целуемся…

Я отлетаю от любимого за мгновение до того, как распахивается дверь: на пороге стоит Наташа.

Наташа молча смотрит на нас пару секунд. Щёки у обоих горят, глаза блестят, рубашка у любимого до груди расстегнута.

Наташа начинает говорить что-то тихо и резко, как будто мы её рассердили, я сначала ничего не понимаю, потом улавливаю, что речь идет о каком-то телевизоре, который сегодня приезжали чинить, но не починили, потому что дело не в телевизоре, а в кабельной компании, которой надо заплатить деньги, и что-то ещё и ещё и ещё… Наконец, она заканчивает. Любимый раздражается: ну так заплатите кабельной компании, в чём проблема? Глаза у Наташи становятся злыми, она бурчит себе что-то под нос.

Любимый улыбается: может быть, кофе?

Наташа хлопает дверью.

Я в шоке.

Ну, во-первых, мой любимый – народный артист, при нём нельзя хлопать дверью элементарно из уважения к статусу. Нельзя никому.

Во-вторых, кто такая Наташа, чтобы хлопать тут дверью? Помощница художницы по костюмам. Никто.

И в-третьих, какого, собственно, чёрта она ею хлопает?

Смотрю на любимого, он несколько смущён. Мой взгляд требует каких-то объяснений, но любимый объясняться не спешит.

– А что это было? – спрашиваю, не дождавшись комментариев.

Он начинает рассказывать мне про телевизор, про канал и компанию, то есть, то, что я уже вынесла из гневного – не по сюжету – монолога Наташи.

– А чего это она дверью так хлопает? – перебиваю я его.

– Да не, по-моему, нормально всё… Может, сквозняк? – глаза явно не на месте.

– Конечно сквозняк.

Молчим.

– Да, непросто вам живется, народный артист, – усмехаюсь я, – одной – внимания мало, другая – сквозняком – двери сносит… Распустили девушек, надо дисциплиной заняться.

В глазах всё прыгает, когда я выхожу из театра. Значит, любимый и Наташа. Значит, когда не со мной, тогда с ней, когда не с ней, тогда со мной. Твою мать, твою мать, меня разрывает от бешенства и беспомощности. Колотит крупной дрожью. Куда идти в таком состоянии? Куда себя бросить?

Вечером я сижу перед компьютером, смотрю на её страничку в интернете. На сайт она заходила сегодня утром. Сижу, караулю её, как будто под дверью: если придет домой, то зайдет в интернет, если её не будет на сайте, значит, дома она не ночует.

Значит, с ним, значит, послушался меня, дисциплиной занялся, проводит индивидуальные занятия…

Смотрю на фотографии Наташи, она кажется мне красавицей.

Конечно, остроумная, стильная девица, отчего бы не попробовать её в постели? Когда тебе пятьдесят, ты каждому молодому телу как подарку судьбы радуешься.

Телефон мой молчит, ни звука.

Два часа ночи, три часа ночи. Наташи в интернете нет.

Ну, всё понятно.

Выключаю компьютер, иду спать. Прячусь с головой под одеяло.

Как сделать так, чтобы не думать, чтобы не помнить, чтобы меня не было, совсем не было, никогда больше не было?

Под утро они мне снятся вдвоём. Её белые волосы лезут мне в рот. Кажется, я плачу во сне.

Весь следующий день от него нет ни звука. Я пытаюсь научиться жить с грузом своего нового знания. Это знание во мне точно приросший горб, появившийся на спине за одну ночь, оно меня сгибает, уродует, давит, не дает мне воздуха. Я теперь живу с ним, никуда мне не деться. Как же так, любимый, что же ты меня так подставил?

Вечером Наташа появляется в он-лайне. Сердце замирает: сейчас или никогда. Правда должна быть произнесенной, озвученной, оглашённой, иначе, это – не правда, а домысел. Я не могу позволить какому-то домыслу уродовать меня горбом.

«Наташка, ты чего вчера так по любимому дверью шарахнула? Я аж рот раскрыла…»

Наташа отвечает долго. Я вижу, что сообщение моё открыто, прочитано, вижу, как маленький нарисованный карандашик бегает в окошке предполагаемого ответа, это значит, что она пишет. Минута, две, пять, восемь… Это не ответ, это целую повесть она мне строчит. Карандашик замирает: перестала писать. Перечитывает. Стирает. Карандашик снова побежал. Переписывает. Ах, Наташа, ты не просто отвечаешь, ты подбираешь слова, редактируешь, удаляешь, и снова пишешь. Тебе очень важно сейчас быть точной, потому что то, что ты мне хочешь сказать, сказать тебе не просто.

Господи, я сейчас с ума сойду, пока ты тут пишешь…

«да задолбало все меня, он все время хамит, говорит гадости, и почему-то считает, что я и Вася бесконечно должны решать его проблемы с уборкой квартиры, с телевиденьем, интернетом, спасибо не добьешься, все кругом истерички, извини)))) потом он типа подкатил к моей знакомой девочке-актрисе, смсы ей пишет, а сам, видимо еще тот орел))))»

Твою мать… Девочка-актриса…

Отвечаю ей:

«А ты ревнуешь?:))))»

«Ревную? – а мне то что, я его обожаю, просто Галюня у меня хорошая очень»

«А что за Галюня? И откуда он ее взял?»

«Так в том-то и дело, что она ко мне в гости приходила в театр, ну и то, да се)))))»

«И дала ему телефон свой?… молодец:)))»

«Ну так звезда же… есть чему поучиться в профессии, ну и, видимо, не только ей)) ну да ладно, не мое это дело, просто не люблю, когда мужики лапшу на уши вешают, а они это делают почти всегда, а он и правда испортился, все время нервный и возмущается всем, устал тоже от репетиций наверное, и не бухнуть ему даже. Катька, осталось не долго, не давай ему пить, а то он премьеру нам сорвет…))))»

«А я-то…???:))) причем в смысле?:))))»

«Да ладно, перестань, видно ж, что между вами что-то есть, ну, или было, все равно ж хорошие отношения»

«Отношения хорошие:))))»

«А что он подружке твоей пишет? сейчас мы наши с ним отношения испортим:))))»

«Да ладно, перестань, пока, насколько я знаю, ничего такого, но настойчиво, предлагает ей в гости прийти… ну ты же понимаешь, что он женолюб)))»

«Да уж, чрезмерный:))))))) а я уж грешным делом подумала, что у тебя с ним шуры-муры:))))»

«Да нет, он не мой герой)))))) …я другому отдана»

«А давно он твою подружку клеит и как интенсивно? мне просто интересно по времени сопоставить – насколько одновременно кадреж происходит?»

«Недели 2 как»

Я быстро считаю, что это за время. Где была я, где он, что между нами случилось.

Две недели назад я отправила его к Эльзе Бриус, отправила насовсем, навсегда, безвозвратно. К Бриус он, значит, не пошел, а цапанул девочку-актрису-Галюню. Закидывает ее смс-ками с приглашениями «в гости»… Где-то, когда-то мы это уже проходили, где-то когда-то уже было нечто подобное…

«Ну, ты ей скажи, что она в этом смысле не одинока:)))))))»

«Да ладно, не маленькая, сама разберется, трахнет такого актера, в коллекцию))) расскажет хоть как там чего)))»

«Ну да:)))) спасибо, дорогая, за теплый отзыв:))))))»

Значит, это называется «трахнуть такого актера». Я его люблю. А девочка Галюня думает, не трахнуть ли ей «такого актера». Подозреваю, что актер не против.

«Извини, не расстраивайся, он все равно женат, да и лучше, мне кажется знать правду, чем себя изводить догадками»

«Да все они такие, это ясно».

«Не все, конечно, просто таким людям нужны эмоции»

«Я его как раз недели две назад на фиг послала, а он – мириться…:)))) и такой весь хороший-хороший…»

«Ну раз хороший, надо брать, ты же не зря вчера приходила, он весь день был счастливый, мы с Васей даже это обсудили)))»

Счастливый. Значит, он там счастливый, а я тут на стену лезу.

«Я вот подумала, хорошо, что не ты, Наташа:))) Было бы противно, если бы он нас обеих как дур клеил…»

Значит, это не Наташа. Не Наташа. Какое счастье.

Это Галюня. Но Галюня – пока ещё вопрос, неизвестно, что там за Галюня, но известно, что пока – ничего не было.

Ищу Галюню в «друзьях» на страничке у Наташи, нахожу три подходящие кандидатуры. Актриса из них – одна. Девочка с птичьими глазами, длинными волосами, вся такая романтичная на фотографиях, но красота – заурядная, не яркая, таких красавиц – восемь на десяток, с первого взгляда ни за что не запомнишь, и со второго, и с третьего не запомнишь… Да причём тут, собственно, красота? Когда всякая двадцатипятилетняя девица – подтверждение того, что жизнь продолжается, что жив, жив ещё, курилка, пыхтит ещё, и в пятьдесят он – парень – снова – хоть – куда…

Тут красота не важна, тут главное, чтобы рядом ложилось…

Я бессильна против этого. Я ничего не могу сделать. Ничего не могу. Тем более, мне уже не двадцать пять.

А меня это больше не касается

Ни вы, ни ваш муж. Вот такая у меня тема сегодняшнего дня. Дышите глубже.

За одно утро

К чёрту, к чёрту, иди от меня к чёрту… Если он мне напишет, я так и отвечу: иди к чёрту… Не трогай меня больше, не смей. Надо как-то это пережить. Пройдёт время, я вылечусь от тебя, от твоих «в пятьдесят лет давай любую, лишь бы помоложе…»

Я разговариваю с Яной по телефону, меряю шагами кухню. Кухня маленькая, шаги большие, поэтому хожу от стенки до стенки, почти кругами, как львица по клетке. Рычу в трубку от раздирающих эмоций. Иногда выхожу в комнату, иду к балкону, застываю перед окном, глядя на дождливую серую улицу. Возвращаюсь на кухню.

– Яна, – кричу я ей, – я пошлю его к чёрту! Там какая-то Галюня, он ей пишет сообщения, зовёт в гости! Всё повторяется, понимаешь? Всё так же как и со мной, по одной схеме! Зачем придумывать что-то новое, когда схема работает? Господи, мне так противно, так погано… Ну что же это такое он делает…

– Так. А ну прекрати истерику. Расскажи нормально, что случилось? Что за Галюня?

– Да. Хорошо. Давай я тебе изложу просто факты, без своего к ним отношения. А ты – спокойно и объективно расскажешь, что за очередная пакость со мной приключилась…

– Давай. Только спокойно.

– Хорошо. Спокойно.

Рассказываю ей про Наташу, про хлопок дверью, про мою бессонную ночь, про то, как мне приснился сон под утро, что они теперь вдвоем, и её белые волосы лезут мне прямо в рот, и я никак не могу отплеваться от этих волос… Потом говорю про нашу переписку, про то, как выплыла на свет эта Галюня… Про всё, что мне рассказала Наташа.

– И что ты орешь? – спрашивает меня Яна, – Что за криминал?

– Ну, привет. Приехали. Криминала нет?

– Никакого. Какая-то Галюня, которую стал клеить. Ну, пишет ей смс-ки, и что?

– Он зовёт ее в гости! Как меня когда-то!

– Ты его послала две недели назад?

– Послала.

– Значит, он перед тобой чист. Ты что ему сказала?

– «Уступаю тебя Эльзе». Но не Галюне ведь! Плюс еще белобрысая, которая волосами по кровати раскидывается! Тьфу, мне плеваться хочется!!!

– Ты сама ему зелёный свет дала. Всё! Ты прекратила отношения! Сама. Ведь так?

– Так.

– И что ты от него хочешь?

– Любви и верности.

– Ты сама пытаешься всё время от него сбежать.

– Яна, о чём ты говоришь? Если бы он не был женат, если бы он мог любить меня по-настоящему, да я бы ни то что ни к кому, я бы взгляда влюбленного от него не отводила, да ты же сама всё понимаешь!

– Надо работать с тем, что есть – твоя любимая фраза.

– Да.

– Вот и работай. Существуй в тех условиях, которые тебе предложены, если нет других вариантов.

– И что же мне делать по-твоему?

– Написать ему сообщение.

– С ума сошла? Я тут ответ ему заготовила, если он вдруг напишет, чтобы шел к чёрту, а теперь – мне самой ему писать, первой?

– Да, первой.

– А что делать с Галюней?

– Да ничего с ней не делать! Во-первых, сдался он ей – по большому-то счёту…

– Ну, знаешь, мы этого точно не знаем…

– А во-вторых, какая Галюня, если будешь ты? Он у тебя кто, половой гигант? Он у тебя пашет сутками в театре, из репетиций не вылезает, он домой приходит полумёртвый от усталости, ему родное плечо да любящее сердце надо, какая на фиг Галюня?

– Ой, Яна, ты так говоришь, что у меня слёзы на глаза от умиления накатывают: родное сердце да любящее плечо…

– Вот-вот.

– Я сейчас напишу ему.

– Давай-давай.

– Что, действительно, написать?

– Пиши, дура, говорю тебе, пиши сама!

– Да я не знаю. Мне кажется, это неправильно.

– Пиши.

– А что?

– Не знаю. Спроси, как у него дела.

– Нет, как-то не очень. Ладно, давай, я пойду подумаю.

– Иди, подумай.

Сижу, думаю. Две минуты ровно думаю, что написать. Пишу.

«Мой любимый клоун, я соскучилась!»

Вот такое короткое расстояние за одно утро от «Да пошёл ты к чёрту» до «Мой любимый клоун». Влюблённые женщины – они, конечно, идиотки клинические.

«Сегодня?..» – приходит молниеносный ответ.

«Да)))» – пишу ему я.

Сегодня. Мой любимый клоун. Родной мой. Бесценный. Как же я тебя люблю.

…

Возвращаюсь от него утром, переполненная счастьем до самой макушки. По дороге набираю Яне сообщение:

«Мой любимый – твой должник»

«Прощаю)))» – отвечает Яна.

Долги надо отдавать. Когда ее мужчина допустит очередной косяк, я вставлю Яне поехавшие мозги на место, и успокою её разбушевавшееся сердце. Она его простит, а он даже не будет знать, звеном какой цепочки окажется его внезапное счастье.

***

От ненависти до любви – целая пропасть. Преодолевается мною, как выяснилось, в один прыжок.

***

– Помнишь, – говорю Яне, – я привезла ему из Италии в подарок керамического ангела? В первый же свой приезд я повесила его в ванной на зеркало. Там такой гвоздь декоративный в раму вбит, вот я на него ангела и устроила. Пусть смотрит на моего любимого утром и вечером и обо мне напоминает.

– Ну? – говорит мне Яна, подозревая, что это не конец истории.

– Так вот, я приехала к нему после ссоры, а он его перевесил! Отвернул моего ангела лицом к раме!

– Может, тебе показалось? Может он сам перевернулся?

– Интересно, какие это сквозняки в ванной переворачивают на 180 градусов керамического ангела? Нет, Яна. Ниточка была не перекручена, а перевешена. Он отвернул его от себя специально, чтобы не смотреть. Потому что обиделся на меня.

– Как ребёнок…

– Так и живём.

***

Вопрос в том, что я знаю дату, когда он от меня уйдёт. Этот день – премьера спектакля. Он вернётся в Москву, к семье – с которой я не конкурирую. Просто даже не вкладываю в голову такую возможность. Не допускаю фантазий. Исключаю варианты. Сложила оружие. Бетонный забор.

Я – как смертница, на груди у которой тикает бомба, отсчитывая последние часы перед уничтожением. Механизм запущен, его не остановить. Я от боли вою в одиночку, но ничего не изменишь. Всё, что я могу – это любить его в оставшиеся мне минуты.

Я тебя люблю

Любить того, с кем ты спишь. Спать с тем, кого ты любишь. Очень простая формула. Она мне кажется главной формулой человеческого счастья.

Когда мы спим, он держит меня за руку. Как школьники, честное слово. Между нашими ладонями – жар как от печки. Кто генерирует это тепло, кто из нас печка? Или это энергия взаимодействия? Даже, когда мы спим… Я забираю руку: я не могу спать, когда у меня горит ладонь. Поворачиваюсь к нему спиной. И чувствую, как он берет меня за плечо. Не обнимает, а именно кладет тяжёлую руку поверх: МОЯ.

И думаю: как же я тебя люблю, как же я тебя люблю, пусть у тебя всё будет хорошо…

Уходить

– Дай мне время, – сказал Яне её любимый мужчина, – единственное, что меня останавливает в этой ситуации – дети. Вот клянусь тебе, больше ничего не держит.

Время ему действительное нужно. Через неделю в его семье грядет большой переезд из загородного дома, в котором дети прожили всю жизнь, в незнакомую им квартиру в центре. Дом выставляется на продажу для покупки нового жилья, из которого будет удобно возить детей в школу, куда они пойдут осенью.

Вся семья временно переезжает из двухэтажного особняка в двухкомнатную квартиру. К вырученным за продажу дома деньгам надо прибавить еще некую сумму, чтобы купить дом лучше, чем был.

Денег катастрофически не хватает. Сумму взять пока неоткуда.

Денег не хватает даже на жизнь. Всё, что было, вложил в бизнес – рестораны, бары, салоны красоты. Первые месяцы – или годы? – не знаю, бизнес встает на ноги и несёт сплошные убытки.

Оказывается, у миллионеров тоже иногда не бывает денег. Совсем не бывает.

Звонит ему Яна: как дела, что ты, где ты…

– А я, – говорит, – иду цветы покупать для детского утренника. Как ты думаешь, сколько может стоить два букета?

– Не знаю, – задумывается Яна, – в районе пятисот, наверное…

– Каждый?

– Ну, конечно, каждый.

– Чёрт! У меня всего тысяча, а я ещё маме хотел на эти деньги цветы взять, у неё день рождения…

Разговор абсурден для таких людей как мужчина Яны – в принципе.

– Ян, – говорю, – может ему денег одолжить? Ты спроси… У меня есть пара тысяч, я могу подкинуть.

– Я и сама могу проспонсировать скромный банкет: надо же после утренника детей пирожными накормить, не чужие ведь, да боюсь, не возьмёт…

***

Значит, просит он Яну: дай мне время.

Яна время даёт.

– Интересно, а время – это сколько? Неделя, месяц, два, полгода?

Если, предположим, время нужно на то, чтобы дети переехали в квартиру, пошли в новый садик, потом переехали в купленный дом, пошли в школу, адаптировались в классе, то к Новому Году где-то ситуация должна разрешиться. Но кто же в Новый Год уходит из дома? Новый Год – семейный праздник. А после Нового Года – детские каникулы, а после каникул – второе полугодие, стрессы, зима, простуда и грипп, конфликты с одноклассниками, музыкальная школа, так что к вопросу об его уходе можно будет вернуться где-то к следующей весне…

– Нет, – заявляет Яна, – никакой весны. Либо сейчас, либо никак. Я – тоже человек. Я хочу жить, и имею право на это желание.

– Две недели – говорит ему Яна, – у тебя есть две недели, чтобы что-то решить. Либо ты в семье, либо ты со мной, дальше невозможно так существовать.

Вот он, ультиматум, о котором мы так долго говорили, и не допускали в свои планы даже мысленно. Нам казалось, само как-то разрешится. Само не разрешается. Нервы наматываются рваными верёвками на кулак. Из светлой весенней девочки Яна за два с половиной года превратилась в нервную, дёрганую, напичканную всевозможными комплексами особу.

– Я не заслуживаю того, чтобы на меня тратили своё время. Я не заслуживаю внимания. Со мной нельзя провести вечер. Отдыхать поехать вместе с любимым мужчиной – мечта заоблачная, недоступная. Спать вместе – мои чрезмерные желания. Я – никто. Со мной нельзя поговорить нормально, потому что – либо секс, либо поговорить, надо выбирать, времени мало. Со мной нельзя пойти в кино, поужинать в ресторане. Два часа в неделю на меня – это то, что я стою.

Бунт. Четырнадцать дней на решение. Либо туда, либо сюда. Либо пан, либо пропал. Хватит сидеть на двух стульях. Ставки сделаны.

***

Две недели прошли в любви и согласии. Он приезжал к ней измотанный, обеспокоенный неудачами на работе, усталый, но готовый радоваться жизни. Они радовались вместе, потом он уезжал домой, всё как всегда, только в отношениях стало чуточку теплее.

– Я не дёргаю его вообще, – говорит Яна, – ни о чем не спрашиваю, не затрагиваю тему его решения. Я обозначила этот срок – две недели, и всё. Я стала идеальной женщиной.

Прошли две недели. Яна по-прежнему ни о чём не спрашивала.

– Не пойду же я с ножом к горлу: ну, что ты решил?

Дальше прошла третья неделя. Потом четвёртая. За это время семья переехала, обустроилась в новой квартире, дети пошли в новый садик, адаптировались в коллективе. Яна ни о чем не спрашивала, к теме принятия решения не возвращалась. Только превратилась в натянутую струну, если тронуть, зазвучит так, что уши заложит, а может и лопнуть.

А потом он пропал. Вообще. Перестал звонить. Отвечать на звонки. Перезванивать.

Без объявления войны.

После двух-трёх неотвеченных смс стало ясно, что сбежал.

Его жена в интернете на своей страничке опубликовала красивое стихотворение на тему, «как нам трудно с тобою вместе, но друг без друга нам все же никак».

Яна спрятала свои эмоции подальше, надела на себя чехол, застегнулась на молнию и продолжала жить, будто ничего не случилось. Вставала по утрам, умывалась, проверяла почту, ехала на работу, улыбалась, разговаривала, отвечала на звонки, решала чужие проблемы, стояла в пробке, возвращалась домой.

А дома, невидимая для всех, срывалась на одинокие истерики.

Больно жить, когда тебя бросают через колено.

***

В тот период мы о нём почти не говорили. Довольствовались короткими сообщениями: как там, ничего не слышно? – ничего. Если ничего не слышно, то что и обсуждать?

Иногда Яна сухо сообщала: вчера домой приехала, что-то меня опять поднакрыло…

Или: стояла сегодня в пробке, вдруг как разрыдаюсь прямо в машине… Люди смотрят, а мне никак не перестать.

Через месяц где-то она не выдержала, написала ему смс:

«Я знаю, что все, и все, что не делается, все к лучшему, но мне так тебя не хватает, прости…»

Ответа не было.

Через неделю он позвонил ей в ночи, пьяный в дым. Сказал, что сидит в машине под окнами своей квартиры уже час, выпил бутылку коньяка и не может себя заставить пойти домой. Ни слова о том, что пропал на целый месяц, о том, какое всё-таки решение он принял, просто констатация факта: водителя отпустил, сижу пьяный в машине, домой идти не хочу.

На вопрос, как вообще дела идут, сказал, что дыра полная, никогда такого не было, от переживаний открылась язва, надо снова идти к врачу.

Вот и всё, вот и поговорили.

– Яна, – прорываюсь я в телефонную трубку, – вы доконаете мужика! Доведёте с женой его до инфаркта своими ультиматумами! Скажи, что ему не надо ни от кого отказываться, всё можно решить без потерь!

Весь месяц я молчала, ни комментариев, ни советов, ничего, только слушала, и вставляла ожидаемые реплики там, где требовалось заполнить паузы: «а он?», «а ты?», «ясно», «всё решит время» и т. д. Двое дерутся, третий не мешай. Когда вопросы между двумя ставятся не на жизнь, а на смерть, не стоит лезть в эту мясорубку: во-первых, всё равно, не знаешь, как надо, во-вторых, всё равно тебя не услышат, а в-третьих, всё равно получишь по голове, а голова не железная, ей больно будет. Поэтому, если можешь ничего не говорить, ничего не говори. Но я уже не могла.

– Яна, ты объясни ему, что не происходит ничего страшного. Что никто его плоскогубцами из семьи не выдёргивает. Он стоит на разрыве между тобой и детьми как на краю пропасти. Это бред. Ты скажи, что нет никакой пропасти, не надо шагать в бездну. Ни от кого не надо отказываться, все останутся на своих местах. Ты ведь что хочешь? Ты хочешь перестать быть вне закона. Ты хочешь быть его женщиной и прекратить это скрывать. Ты хочешь быть рядом.

Но почему при этом нужно отказываться от детей? Ты объясни ему, что не нужно. Пусть он поговорит с женой, как нормальный человек. Если они живут так, как он тебе рассказывает, то этот брак – давно фикция, и обоим от этого разговора будет только лучше. Она – молодая красивая женщина – найдет себе того, кто будет ее любить, и сделает счастливой. Сколько лет она мучается от этого брака, который гирей на её ногах висит?

Пусть он скажет ей, что у него есть другая. Пусть познакомит тебя с детьми.

Что, детям станет хуже, если у них помимо папы и мамы появится классная тётя Яна, которая будет водить их в кино, забирать из школы и кормить мороженым? Пусть твой благоверный для начала живёт частично дома, пусть укладывает детей спать и рассказывает им сказки на ночь, скажем, четыре раза в неделю, а оставшиеся три дня, предположим, ночует у тебя. А жена его прекрасная пусть начинает ходить на свидания и заниматься своей личной жизнью. Все взрослые люди. Вы сможете договориться, если захотите, никто никого под дуло ружья не ставит, чтобы выхлёбывать в машине бутылку коньяка в одно лицо.

Яна слушает меня внимательно. Она пока не знает, хорошо ли то, что её любимый будет ночевать у своей жены четыре дня в неделю. Ей, конечно, хочется, чтобы семь дней в неделю он ночевал у неё. Но долю рационального зерна в моих словах она слышит, поэтому реагирует задумчиво и молчаливо.

***

А потом он ей позвонил уже на трезвую голову, дня через три, наверное, а, может быть, больше. Сказал, что они поговорили с женой и теперь уже окончательно решили разъезжаться. Развод для них – единственный выход, и они оба с этим согласились.

И теперь он находится в раздумьях: что же ему делать.

Есть мысль поехать в монастырь и там пожить какое-то время, может, месяц, может, полгода, чтобы разобраться в своих внутренних потребностях и возможностях.

На этих словах Яна поперхнулась.

А может, отправиться в паломничество по Тибету. В горы, к буддистам, и там попытаться найти смысл жизни.

А может, просто сменить сферу деятельности. Кардинально. Попробовать заняться творчеством, например. Чтобы через создаваемые произведения искусства начать сеять в этой жизни разумное, доброе, вечное.

В общем, он пока еще ничего не решил и находится на перепутье.

И ни слова про Яну.

Яна кричит мне в трубку, заливаясь истеричным смехом:

– Катя, у мальчика переходный возраст! Ему сорок лет стукнуло, а он еще ничего бессмертного не создал! Ты понимаешь, дело, оказывается, не во мне! Я тут выпрыгиваю из себя, мучаюсь, переживаю, как же так, я семью разбиваю, а ему и я, и семья по барабану! Он не знает, то ли в Гималаи податься, то ли в монастырь, то ли в кружок рисования записаться!

Сбежать. Вторая попытка

Мы не виделись месяц. По разным причинам. Отмены репетиций. Его отъезды в Москву. Приезд жены с детьми сюда. Его простуда. Моя простуда. Мой день рождения. Естественно, без него. Его отъезды в Москву. Месяц, целый месяц. Я стала забывать, как он выглядит.

Через сорок пять дней – закончатся репетиции, они сыграют премьеру, он уедет домой, наш роман закончится. Зачем ждать сорок пять дней? С такой интенсивностью отношений роман надо заканчивать сейчас.

Последней каплей были два моих смс, оставшихся без ответа. Я нарушаю неустановленные правила: шлю ему сообщения, когда он в Москве. Вламываюсь в сердце семьи. Вынуждаю его к двуличности.

Скажем так, он гоняет с сыном по квартире новую машину, или они строят на полу железную дорогу, а тут приходит смс от питерской любовницы: «соскучилась, милый». Некомфортно. Неловко перед сыном. Хоть он пока и не умеет читать.

Или сидят они всей семьёй за торжественным обедом, жена разливает половником борщ по тарелкам, младший сын болтает ногой и стучит вилкой, старший думает, как бы слинять к компьютеру, любимый улыбается от полноты семейного счастья, и тут бренчит телефон смс-кой. Он бегло прочитывает, прячет телефон в карман. Жена хмурится: от кого? Он морщится: да, по работе прислали, завтра репетиция не в десять, а в одиннадцать. Настроение у него портится. Не к месту присланное «скучаю, милый» заставило соврать жене, а значит, нарушить семейную идиллию.

Я посылаю это сообщение по двум причинам.

Во-первых – неустановленные правила не установлены. Никто мне не запрещал писать на московский номер. А если бы запрещал, то неизвестно, чем бы всё это обернулось. Вокруг меня и так всё пространство опутано колючей проволокой: туда не ступи, того не делай, током убьёт. Вполне возможно, что на очередное ограничение я взорвалась бы многоступенчатой тирадой и хлопнула бы дверью. Так что неустановленные правила не установлены. А во-вторых – это мой маленький бунт. Я не хочу нарушать семейную идиллию, у меня нет цели врезаться ракетой в домашний очаг, но мне не нравится, когда меня выкидывают за борт. Не я начала эту женатую историю. (Я постоянно буду апеллировать к этому факту!) Если ты затеваешь роман на стороне, значит, готов к тому, что придется вертеться и подпрыгивать, стараясь и тут погладить, и там за ушком почесать.

В принципе, смс-ка – среди бела дня – не преступление. Я никогда не пишу ему по ночам. Окончи обед, пойди в ванную, может же человек после обеда пойти в ванную, вытащи украдкой телефон, быстро набери «я тоже, детка», не забудь закрыть защёлку на двери, не забудь закрыть защёлку! Забыл?! – А что ты тут делаешь? – Да эти все пишут, из театра… теперь репетиция не в одиннадцать, а в двенадцать. Задолбали уже.

Вот видишь? Ничего сложного…

А может, телефон лежит в спальне, на тумбочке у кровати. А любимый – за семейным обедом. И жена зашла в спальню затем, чтобы забрать с этой тумбочки его чашку, из которой он два дня назад пил чай, взять и помыть, наконец-таки, и налить ему туда компоту после обеда… А тут его телефон – пилип – «скучаю, милый»… И…

«И полетели ножи, и! стаи упреков…»

Она возникает на пороге кухни: можно тебя на минутку? И он, ничего пока не понимая, но чувствуя, всё, привет, не для того она меня зовёт, чтобы по голове погладить, хмурится на всякий случай, встаёт из-за стола… Она выводит его в коридор: не скажешь, что это?

И – телефоном об стену…

И он – вспоминая меня с нежностью: твою мать, Катя, какого рожна…

Но это, если она не очень умная. Или не очень сдержанная.

Но я верю в то, что она не дура. Мой любимый взял себе в жёны первоклассную женщину. Да и прожить с ним семнадцать лет бок о бок никакая дура бы не смогла.

Поэтому, когда она, потянувшись за чашкой на тумбочке, читает смс в телефоне мужа «скучаю милый», то, ни секунды не медля, нажимает функцию «удалить сообщение» и улыбается прекрасному дню за окном: скучаешь, сучка? – ну скучай, скучай…

И возвращается на кухню в прекрасном настроении.

В общем, мне не ответили. Я затаила обиду: какого чёрта, милый, а? Ты воспитываешь меня или болт забил?

Потом он приехал, я выказала фи, он не заметил или не захотел заметить, я опять выказала, он опять не заметил, и я подумала, ну что я, как последняя зануда, нужу, нужу – а почему ты мне не ответил? – а почему ты посмотрел на меня не так? – а почему сказал не то? Ну, разве так можно? Только настроение у обоих портится. А, если настроение портится, тогда зачем всё это? И пропустила мимо: всё хорошо, всё нормально…

Через неделю ситуация повторилась. Не то, чтобы я специально активизирую писательско-телефонную деятельность, когда он в Москве, просто было Прощеное Воскресение. И подумалось искренне и чисто: я много на него обижаюсь, я многое требую, пусть, не вслух, не в открытую, но я требую, я сержусь, я пытаюсь от него сбежать с первым встречным… много нервного, сердитого, больного во мне сидит. А всему причиною – любовь. Но любовь – светлое чувство. Все тёмное, что я испытываю, испытываю я от эгоизма собственного, от этого вечного «дай, дай, дай!», а не от любви. И вот думая про всё это, пишу ему в Прощеное Воскресенье: «Прости меня, милый». На московский телефон. Потому что он в Москве. Пишу и жду ответа. Какого? Да банального. «И ты меня прости». Дело не в прощении. Дело в сигналах: тук-тук, я у тебя есть, тук-тук, а я – у тебя.

А ответа снова нет. Нет, нет и нет.

И, по-моему, это уже хамство. Вернее, хамство, это когда не отвечают на смс посторонним людям. Пишет тебе кто-нибудь по работе: «Наконец-то я узнал твой номер, как дела?» Или приходит сообщение от одноклассника бывшего: «С добрым утром, Катя, хорошего тебе дня!» Вот не отвечать на такие сообщения – это хамство. Хотя – одноклассник бывший, разбудивший своим приветствием меня на час раньше будильника, раздражает до аллергии своей навязчивостью, а как выглядит этот кто-то по работе – я вообще слабо помню. Но я – отвечаю. Потому что человек проявил ко мне внимание, а я – не сволочь, чтобы из-за такого пустяка как полное к нему равнодушие – его обижать.

А не отвечать на сообщения – любимого и близкого – это значит, открытым текстом указать на его место в твоей жизни: вот там оно, твое место, за дверью, на коврике, и не маячь перед глазами.

Нет, любимый, я на коврик не пойду, но за дверь – выйду.

И не только за дверь, я спущусь вниз по лестнице, открою подъезд, выйду на улицу, и пойду долго-долго, далеко-далеко, только вы меня и видели.

Я сойду с этого поезда.

Я не ответила на три его сообщения по приезду.

Я не выношу, когда кто-то один в отношениях – будь то дружба, любовь, секс, что угодно – берёт на себя смелость наказывать другого за проступки. Как школьная училка с указкой в руках: это кто у нас тут хулиганит? Иванов? Останешься сегодня без мультиков.

Нет, ребята, я до такого не опускаюсь. Вы – не школьники, я – не училка. Если голова самостоятельно не варит, значит, нам с вами – в разные стороны.

Я – не учу. Я пытаюсь сойти с поезда, поэтому игнорирую. И плачу, глядя за дождливое весеннее окно. Потому что отказываться от любви – очень больно.

И он замолчал. Три его сообщения без ответа, и – здравствуй, свобода!

Я иду по солнечной улице – весна! – в наушниках – тынц-тынц – оптимистические ритмы! Я – свободна от него, я – счастлива! Я смотрю на трёхлетних детей и не сжимаюсь внутренне от собственной вины перед ними. Я не сплю с их папой, я – свободна! Я смотрю на целующиеся парочки и думаю: скоро и я буду целоваться на улицах! Я прохожу мимо цветочных ларьков – боже, как давно мне не дарил любимый мужчина цветов! Всё есть, всё будет! И я сяду в красивую машину, и поеду на залив, и буду сидеть в ресторане, а после – целоваться у самого моря, все это будет скоро, потому что я – сво-бод-на-я!

А ночью, когда выключаю свет, взбиваю подушку, прячу нос под одеяло, думаю: хоть бы мне ещё разок рядом с ним поспать… Плевать, что я не могу заснуть, когда мы вместе, мне бы обнять его, уткнуться в его спину, поцеловать в плечо…

И так это всё нагнетается как-то, нагнетается… И я всё чаще думаю: мне бы поспать с ним рядом ещё, хотя бы разок… Просто полежать вместе, пусть даже спиной друг к другу. Когда он такой, каким его не знает почти никто. Или вообще никто не знает.

И – мысль неотступная – весь следующий день: если он мне ещё раз напишет, я отвечу. Напиши мне, напиши мне, напиши мне четвёртое сообщение… Не пишет.

Вечером я смотрю свой любимый фильм «Мужики!». Я думаю, если сердце растревожено, то чего его жалеть? Я надрываю его талантливым фильмом: пусть работает. Я плачу через каждые десять минут, потому что нервы мои расшатаны как никогда. Болевой порог – очень низкий. Я плачу за девочку, которая смотрит на отца, что возник перед ней через тринадцать лет. Я плачу за отца, который жил тринадцать лет и не знал, что у него есть девочка. Я плачу, когда собака несётся за машиной во весь опор, потому что на ней уезжают ее хозяева. Я плачу навзрыд в финале, когда немой цыганёнок, кидается в центр собачьей драки и из последних сил прорывается сквозь неё – криком: «Мужики!».

Плачу в голос, на удивление своему коту, потому что плачем выходят из меня моя тоска, моя боль, моё очередное фиаско…

Выключая компьютер, просматриваю почту, и вижу письмо от него: «С тобой всё в порядке, я надеюсь?»

Ты волнуешься за меня. Ты стучишься, хоть тебе и не открывают. Ты долбишься в закрытую дверь. Значит, я нужна тебе.

Я не училка, я тебя не наказываю. Я попыталась от тебя сбежать, не получается пока.

И следующим вечером, в восемь часов, я иду по улице Маяковского, смотрю на солнце, садящееся за крыши, и слышу в воздухе запах весны. Ещё снег лежит повсюду, а в восемь вечера уже светло, и солнце отражается в витринах так, будто уже апрель, или даже май. И думаю: какое счастье! Как же хорошо жить на свете, когда такая весна! И я пишу тебе сообщение. Ну, почему я должна себя сдерживать, когда в душе моей поют птицы? Я пишу тебе: «Как же хорошо, что Весна!» И получаю ответ.

Соскочить с поезда опять не получилось.

***

Я до сих пор не понимаю, как так вышло, что держит меня около этого немолодого, тяжёлого человека.

Яна говорит, что я получаю от него нечто такое, что мне необходимо, поэтому и терплю эти американские горки – виражи и перепады.

Я пытаюсь вычислить, что же я получаю.

Статус? У меня нет статуса. Я – тайная, скрываемая от всех женщина по ту сторону морали. Никто кроме Яны и Ани не знает о моем подпольном романе с народным артистом.

Я не получаю никакой материальной выгоды, ну вот не малейшей.

Я не получаю досуга – он работает целыми днями.

Никто не возносит меня в этих отношениях, так что тщеславие мое здесь тоже не греется.

Перспективы в продолжении – нет, планы на будущее исключены.

Тогда что? Что тогда?

Какая-то иррациональная любовь к нему – всей моей сутью, всей внутренней силой. Замешанная, как мне кажется, на ощущении боли, его боли.

Мой мудрый, тонкий, тёплый человек, я знаю, какими бесами ты раздираем.

Это цена, которую ты платишь за свой дар.

Талант – это аномалия, выход за норму, глупо судить его по законам нормы.

Талант – это не только свет, это сила неконтролируемая, неподвластная, которая накрывает тебя темнотой и несет в неизвестность.

Отсюда – алкоголь, запои, психиатрические больницы, срывы, страхи, попытки убежать от себя. Это то, с чем приходится жить постоянно.

Я слышу эту темень нутром своим, я слышу борьбу твою с ней, и временные победы, и очередные капитуляции, и заглаживаю, зацеловываю, зашёптываю твои страхи: пусть будет всё хорошо у тебя, пусть всё у тебя будет хорошо, Господи, помоги ему…

Я тебя люблю

Когда мы собираемся по утрам, я хожу мимо него голая: в душ, из душа, за расчёской, косметичку в комнате забыла, чайник поставить… Он целует меня коротко, проходя мимо. В шею, в спину, в плечо, куда попадает, и дальше идёт по своим делам.

«Я тебя люблю» – «Я тоже тебя люблю».

Фантазия

Вот странное дело, я не знаю, как бы хотела, чтобы дальше развивались события. Можно представить себе, что у него начинается новый проект в Петербурге, скажем, съёмки в каком-нибудь сериале еще на полгода, и наши отношения продолжатся в том же режиме… Но я не хочу так больше. Я не хочу еще полгода жить в этой яме, с жаркими встречами раз в неделю и длинными бессмысленными днями, полными одиночества в пустой квартире. Отношения без будущего.

Можно представить – ну, фантастический совсем вариант берём – что он зовёт меня за собой в Москву, снимает мне там квартиру, и наши отношения продолжаются в этом же примерно ритме, но уже на его территории. Я не хочу. Я не хочу жить в любовницах, в тайных, преступных любовницах, ни на что не иметь право: ни на совместное время, ни на совместный выход, ни на общего ребёнка. Я не хочу. Эта яма еще глубже предыдущей.

Могли ли бы мы жить с ним вместе? Я не могу себе этого представить. Не могу представить наш совместный быт. Мне кажется, его просто не может существовать в природе. Почему? Я не знаю.

Я не могу себе представить, как мы живём в одной квартире, вместе просыпаемся, завтракаем, я отправляю его на съёмки, потом сажусь за работу. Днём приезжаю к нему, потому что соскучилась, увожу его со съёмочной площадки, и мы обедаем вместе. Вечером – он перед телевизором, смотрит передачу о новонайденной цивилизации на территории инков, я, отвлекаясь от интернета, выключаю компьютер. Залезаю к нему на диван, подбираюсь неторопливым лазутчиком, произвожу захват. Осторожно целую в шею, за ушком. Шепчу ему всякие глупости. Он отмахивается от меня, ворчит:

– Ну, отстань… Интересно же, дай посмотреть.

Я забираюсь к нему под футболку, перебираю пальцами по животу… Он замирает, не реагирует. Продолжает смотреть телевизор, но больше меня не гонит.

Спустя пять минут поворачивается к экрану спиной… Я нащупываю под собой пульт, незаметно нажимаю на кнопочку: толстая тётенька-ведущая сменяется музыкальным каналом…

– Не отвлекайся! – требует он, и я больше не отвлекаюсь…

А ночью, во сне, он опять держит меня за руку.

Отпуск мы планируем провести вместе. Большую часть времени – с его детьми, но и для нас двоих найдется дней десять у моря.

Его мальчишки все время приходят к нам и чувствуют себя как дома. Вся квартира переворачивается вверх дном, возмущаться бесполезно. Старший меня немного ревнует, нам иногда бывает сложновато друг с другом, но это до той поры, пока я не вытащу из него рассказ про девочку из параллельного класса, которая ему нравится.

Зато с младшим общий язык давно найден, он мне тоже рассказывает про девочек, и гораздо охотнее, их у него целая куча, и они ему нравятся все.

Мы часто болтаем по телефону с женой моего любимого, она к нам тоже заходит. Хотя нет, это уже из области совершенной фантастики. Я постоянно зову её в гости, но она каждый раз находит предлог, чтобы не идти. Всё-таки есть определенная черта, которую переступить трудно. Я понимаю и не настаиваю. Хотя сама у неё бываю часто.

Мы почти дружим.

А как иначе? Как можно требовать расстаться с человеком, когда за плечами столько лет совместной жизни, когда корнями уже проросли друг в друга? Это так же абсурдно, как если б кто-нибудь потребовал от меня, чтобы я перестала общаться со своей мамой, или, скажем, с сестрой.

Жена была с ним бок о бок семнадцать лет, не только в достатке, но и в нищете, когда в кино его не снимали, и в профессии ничего, совсем ничего, не складывалось, терпела все его нервные срывы, подставляла плечо, вытаскивала из запоев, спасала ему жизнь, ночевала в больницах, а я приду такая – без году неделя – и скажу любимому: давай-ка, прекращай общаться со своей бывшей, хватит! Нет, так не будет…

Значит, с его женой мы дружим. Я говорю ей по телефону:

– Твоего младшего атаковали девчонки, закидывают его подарочками в детском саду, целоваться лезут… Он весь купается в женском внимании, но одну какую-то выбирать не торопится, предпочитает, чтобы его любили все сразу.

– В папу пошёл, – комментирует она, – это у них фамильное. Как байки начинает всей группе рассказывать, так даже воспитательница рот открывает.

– Талантливый мальчик растёт.

– А что ты сегодня делаешь? – спрашивает жена моего любимого, – Давай-ка, приезжай к нам сегодня обедать. Я в духовке такую рыбу запекаю, закачаешься…

И я приезжаю в их общий дом, привожу мальчишкам подарки, а к обеду бутылку вина. Мы садимся с ней где-нибудь после еды – в гостиной или на террасе – попиваем винцо и перемываем любимому косточки.

– Знаешь, дорогая, – говорит она мне, – ты его не балуй слишком, а то на шею залезет.

– Да я стараюсь, – отвечаю, – Но ты же знаешь, с ним по-другому не получается…

– Кстати, – говорит она, – у меня тут кое-кто появился… Хочешь, фотографию покажу?…

Могли бы мы с ним жить вместе? Да, собственно, почему бы и нет? Оказывается, я вполне способна себе это представить.

Только этого не случится никогда.

***

«Почему ты меня никогда не хвалишь, а? Не за что?…»

«Не знаю… Наверное, не умею. Может, предпочитаю доказывать хорошее отношение на деле, а не на словах?..»

***

Женщина-дура любит ушами. Я – женщина-дура.

Когда я с тобой, я знаю, вижу и чувствую твою любовь. Когда я одна, мне нужно. Мне нужно, чтобы ты говорил мне: «девочка», «хорошая», «красивая», «моя»… Мне эти слова как солнце в дождливый день. Насколько ярче будут краски в моей жизни вместе с ними.

Но ты ведь – мужчина. Ты понимаешь, что если дашь слабину, тебя сразу позовут жениться. Надо будет реагировать, объяснять, что жениться ты не можешь. А тебе поставят в упрек: «А как же любовь? А ты же мне говорил…» Потом вообще не отмахаешься. Поэтому лучше молчать.

Я веду тонкую линию кончиками пальцев по твоему лицу.

Я говорю тебе: «Я тебя люблю».

Ну почему я должна молчать, только из-за того, что кто-то не хочет жениться? Почему я должна гасить себя, когда мне так ценно всё, что со мной происходит? Я хочу проживать свою жизнь так, как я хочу. С теми эмоциями, которые я испытываю, не пряча их за зубами, не вуалируя, а закрепляя и утверждая:

Я Тебя Люблю.

Ты закрываешь глаза. Ты улыбаешься – едва-едва, чтобы я лишнего ничего про тебя не подумала. То есть, даёшь понять: я тебя услышал, мне нравится ход твоей мысли. И всё. Не более того. Глаза закрыты. Тебя нет.

Я говорю тебе дальше: «Ты – самый Красивый, самый Умный, самый Талантливый».

Я осторожно вкладываю в тебя каждое слово. Чтобы ты знал об этом, и, когда тебе будет трудно в какие-то минуты, когда проблемы и сомнения возьмут за горло, ты вспомнил их: ты – самый Красивый, самый Умный и самый Талантливый. И, может быть, они станут той каплей, которая поверх других снова вытолкнет тебя на поверхность.

Ты лежишь, закрыв глаза. Тебя нет. Ты вышел. Но уголки губ слегка подрагивают в улыбке: тебе нравится ход моих мыслей. Ну, и слава Богу.

***

Вышел новый фильм. Я была на нём со своим приятелем Куликовым. Как бы я хотела посмотреть его с тобой. Как бы я хотела видеть, как ты радуешься талантливому кино. Как бы я хотела разделить с тобой эту радость. Как бы я хотела. Но я лишена даже такой малости, как совместный поход в кино. Я лишена даже такой малости.

Уходить

– Ты не хочешь вернуться к тому, как всё было? – спрашиваю Яну, – Чтобы он приезжал, и не требовалось принимать какие-то решения.

– Нет. Слишком много крови я потеряла, чтобы откатывать ситуацию назад, – отвечает мне Яна, – нет уж, я не сойду с этой дистанции. Либо всё, либо ничего.

***

После того телефонного звонка, когда мужчина Яны сообщил, что собирается разводиться и подумывает, не уйти ли ему в монастырь, они не виделись полтора месяца.

Общались редко, по деловым каким-то вопросам, она переоформляла на себя подаренную им машину, он помогал и советом, и деньгами, бумаги нынче – дорогое удовольствие.

Потом Яна вспомнила, что он ей предлагал отдать свой дорогой планшет. Тогда планшет ей был не нужен, и она отказалась, а сейчас он очень даже пригодился бы для новой работы.

Она позвонила, напомнила, он сказал: не вопрос, завтра тебе привезу. И привёз. Посидели у него в машине минут пять, поговорили ни о чём, Яна взяла планшет, позволила поцеловать себя в щеку, и разъехались, каждый в свою сторону.

– Нет, – говорит мне Яна в телефон, – я не сойду с дистанции. Я этот шаг уже сделала, я не вернусь на прежние позиции. Либо всё, либо ничего.

Потом выяснилось, что планшет, конечно, хорош, но работать на нем очень неудобно, не зря он его отдал, а нельзя ли, спросила Яна, позвонив, купить ей другой планшет, а этот она вернет? Он сказал: не вопрос, завтра встречаемся в магазине. На следующий день они встретились в магазине и купили ей новый планшет, гораздо лучше, чем тот, который был ему возвращён. Потом посидели в кафе пятнадцать минут, выпили по чашке кофе, и опять разъехались.

Ни слова о том, что происходит. Что было, что будет, что есть. Как будто и не звучало никаких разговоров про уход из семьи, как будто не ставил никто ультиматумов, как будто и не спали никогда вместе.

– Я не сойду с дистанции, – ответила мне Яна на вопрос, который я не задавала, – слишком много уже я пережила. Не будет как раньше. Или всё, или ничего. Компромиссы меня теперь не устраивают.

А через две недели он приехал к ней и остался ночевать.

– Ты знаешь, я решила не затрагивать никакие такие темы. Просто отпустила ситуацию и всё…

Про отношения они не говорили, но Яна, не удержавшись, спросила у него перед сном, спал ли он с кем-нибудь за время их разлуки.

– Да, вписался по пьянке в одну групповушку, – ответил он Яне, – нажрались, ну, и перетрахались все.

Сказал, взбил подушку, улегся под одеяло, обнял Яну и заснул.

А Яна, провалявшись без сна, через час выскользнула из-под его руки, пошла в ванную, еще раз встала под душ, еще раз надраила себя мочалкой, еще раз почистила зубы. Потом вышла на кухню, села за стол, налила себе виски и сидела до пяти утра, пока бутылка не закончилась.

***

– Ты знаешь, – говорит мне Яна, – я закрыла себя на эту тему. Я спрашиваю себя: а какое Я имею отношение к этим чужим проблемам, к жене, детям, к групповушкам по пьяни? Почему МЕНЯ все это беспокоит? Пусть это беспокоит его жену. Я не хочу больше в этом участвовать. Я вне процесса.

Он ей звонит пару раз в неделю, иногда приезжает. Яна не хочет об этом рассказывать. Всё вернулось на прежнюю колею, разговоры про обязательства, отношения и решения больше не ведутся. Только что-то сломалось внутри у женщины, которую зовут Яна, ей перестало быть интересно: все тропинки-пути настолько исхожены, что набили оскомину, жизнь превратилась в серый тягучий туман, выход из которого есть только один – через кабинет психотерапевта.

Яна записалась к нему на приём в следующую пятницу.

Вечеринка

– Я хочу тебя трахнуть, – сообщает мне Борис, товарищ режиссёра Андрея, – да, у меня есть жена и двое детей. И я их очень люблю. Но это мне не мешает тебя трахнуть.

Мы сидим в баре на Казанской улице, куда зашли пьяной компанией после дня рождения художника по свету Миши. Пьянка идет уже несколько часов, поэтому все участники находятся в довольно развязанной кондиции.

Я говорю Борису:

– Ты на сегодня уже договорился с официанткой…

– Да, мы договорились, что я заберу её после закрытия. Она меня будет ждать в три часа. Хочешь, отменю её? Поехали со мной!

– Нет, что ты. Я не хочу переходить дорогу официантке.

– Тебя смущает, что я женат?

Борис бросает мне вызов. Я не так глупа, чтобы поддаваться на эту провокацию и ввязываться в перепалку, но и не так трезва, чтобы этого не делать.

– Меня это не смущает. Так как спать с тобой я не буду.

– Ну и зря. Ты прогадаешь.

Борис, пошатываясь, выходит из-за стола. На первом этаже пляшет какая-то гоп-компания, он идет к ним: есть вероятность, что у официантки его сегодня все-таки перехватят.

Мы остаёмся с режиссёром Андреем вдвоем.

– Между прочим, – говорит мне режиссёр Андрей, – мне вчера дала классная тёлка. Так что если ты мне сегодня не дашь, я не расстроюсь.

– Ну, и отлично, – отвечаю, – сегодня никто ничем расстроен не будет. Борис уйдет с официанткой, тебе вчера дала классная тёлка, оставьте меня-то уже, наконец, в покое.

– Ты такая закомплексованная… Это ужас какой-то.

Возвращается Борис. С ходу идет ко мне:

– Знаешь, в чём твоя проблема? Сказать?

– Нет.

Режиссёр Андрей довольно улыбается:

– Я же говорю: ты закомплексованная.

– Да какого чёрта я должна слушать чужой пьяный бред? Я вас спрашивала? Вы сначала разберитесь, в чем ваши проблемы, а потом уже моими занимайтесь! Ненавижу, когда дилетанты мне ставят диагнозы!

Им все-таки удалось меня вывести из себя. Борис сразу же ретируется:

– Прости, прости, я не хотел тебя обидеть, честно. Вот просто прости меня.

– Да ты меня не обидел.

– Правда? Тогда дай пять!

Ставит ладонь, чтобы я её отбила. Я протягиваю свою.

– Вот видишь, видишь, – радуется режиссёр Андрей, – как ты даешь ему руку? Даже по этому видно, какая ты закомплексованная!

– Да идите вы на фиг, – говорю, – понятно? Надоело мне это.

– Значит, не поедешь сегодня ко мне? – спрашивает Борис.

Мы выходим из бара с режиссёром Андреем, идем по Казанской улице. Ночь. Красота. Пьяная благодать. Андрей вдруг резко лезет ко мне целоваться. Я выворачиваюсь из последних сил. Он стискивает меня в объятиях, не выбраться, мне остается только отворачиваться от его губ.

– Тихо, тихо, ты мне так все зубы выбьешь своим подбородком.

Я смеюсь.

– Хорошая фраза.

– Дарю тебе. Используй где-нибудь.

– Использую.

– Пошли ко мне домой.

– Нет.

– Почему?

– Тебе вчера дала классная тёлка.

– Как тебя это задело!

– Да не задело меня вовсе! Дала и дала. Чего ты еще хочешь?

– Хочу тебя.

– Да мало ли!

– Идём ко мне. У меня есть виски.

– Я не пойду к тебе.

– Пойдём.

– Вы меня достали, женатые мужчины, понятно? Дос-та-ли! Отвалите от меня!

Вырываюсь. Идём дальше.

– Почему обязательно надо в постель затащить? Почему ты не ценишь просто хорошего отношения к себе? Вот я. К тебе. Хорошо отношусь. С добротой.

– Как с добротой?

Опять останавливаемся.

– Вот так. С добротой.

Смотрю на него. Все-таки он хороший. И очень устал. Глажу его волосы.

– Почему отношение к тебе человеческое – вообще не нужно, а нужно только – трахнуть? Что за блядство сплошное?

За пылкой тирадой теряю бдительность. Он все-таки меня целует. Хватает ртом мои губы, как будто кусает.

– Подожди, – отстраняюсь от него, – Не так.

– А как?

Осторожно целую его.

– Вот так.

Я уже устала бороться. Глупо столько времени не сходить с одной и той же темы. Я целую его. Он целует меня. Стоим, целуемся. Не сказать, что это меня радует. Не сказать, что огорчает. Я вообще ничего не чувствую.

Он тянет меня в подворотню, мы стоим у его дома. Я упираюсь:

– Да не пойду я к тебе!

– Да только кофе попьём!

– Ага! Кофе! В два часа ночи!

– Идём.

Я вырываюсь.

– Идём. Только в другую сторону. Мне надо поймать такси.

Ухожу. Он остается стоять какое-то время. Я останавливаюсь, смотрю на него:

– Посади меня в машину, пожалуйста.

Он резко бьёт железной дверцей ограды, уходит в темноту двора.

– Ну, и дурак, – говорю я и иду ловить такси на противоположную сторону улицы.

***

«Не бойтесь кого-нибудь потерять, люди предназначенные судьбой, не теряются, те которые теряются – предназначены для опыта».

Автор неизвестен.

Бойтесь! Бойтесь, что потеряете! Бойтесь, что потеряете самого дорогого, самого важного, самого близкого, он уйдет от вас неизбежно и безвозвратно, ибо судьба человека на этой земле – терять. Никогда не забывайте о том, что вы потеряете. Цените каждую минуту, что он с вами. Берегите. Согревайте словами, торопитесь сказать: я люблю тебя.

Через несколько мгновений у вас не будет такой возможности.

Я тебя люблю

Господи, как я люблю тебя, когда ты смеёшься. Ты такой детский в эти моменты. Тебе лет пять. Это бывает редко, но ты такой прекрасный в своей настоящности, такой открытый и безоружный, что я смеюсь в ответ не от рассказанной шутки, а от радости, что ты – такой…

Я тебя люблю

Люби меня тогда, когда я меньше всего этого заслуживаю. Потому что в этот момент это – то, что мне больше всего необходимо.

Шведская пословица.

Я очень стараюсь.

Я тебя люблю

Он сидит голый на краю разобранного дивана, у журнального столика, набивает табаком трубочку. Я обнимаю его всем телом со спины, обхватываю руками, кольцом, коленями, прижимаюсь щекой к лопатке, замираю. Но долго не выдерживаю, начинаю гладить, едва касаясь кончиками пальцев, спину, покрывать её тихими поцелуями.

Любимый, любимый, любимый мой.

Так мы и сидим.

Отношения

Когда он теряет бдительность и проявляет ко мне излишнюю нежность, он заставляет меня расплачиваться за это. После ночи, когда мы спим, держась за руки, следует неделя игнора. Сдержанного, а порой и холодного ответа на сообщения. Или неответа. Я посылаю смс в никуда. Связь прерывается. После каждого неответа я злюсь. Замолкаю сама. Думаю: да пошёл ты… Начинаю ходить на свидания. Развлекаю себя, заполняю своё время и пространство чужими людьми. Чужие люди остаются чужими. Я стараюсь убедить себя, что это не так. Иногда я увлекаюсь своей игрой в беззаботность и верю в то, что могу обходиться без него совершенно спокойно. Потом от него приходит смс. После короткой череды препирательств – я игнорирую, он настаивает, я игнорирую, он настаивает – я еду к нему. Наутро возвращаюсь счастливой, зная, что – любима.

Дальше – вновь по заведенному кругу.

В один из периодов его молчания, когда я, поглощённая самообманом своей свободы, искрила обаянием и получала со всех сторон комплименты, от него пришло сообщение. Пять мертвых дней была тишина. И вот теперь два слова:

«Как ты?»

Я не ответила.

Вернее, ответила, но мысленно: да пошёл ты.

И уехала пить коньяк к давнему знакомцу. Предварительно согласившись на свидание с двадцатипятилетним массажистом.

Часа через полтора думаю: как-то оно некрасиво. Человек меня спрашивает как я, а я хамлю. Нельзя терять своё лицо. Нельзя уподобляться. Я ведь воспитанная девочка, когда меня спрашивают, я привыкла отвечать. И на пути к распитию коньяка я натыкала пальчиками ответ:

«Великолепно».

Что было истинной правдой, так как через пять минут я повстречалась со знакомцем, в лучах закатного солнца мы пошли в ресторан и выпили под рыбку-гриль первые пятьдесят. Минут через десять пришло:

«Так когда же?…»

То есть, имелось ввиду, когда же ты ко мне приедешь? «Никогда» – ответила я про себя и опрокинула под это решение еще пятьдесят. Нельзя же эксплуатировать мою воспитанность до бесконечности. Вопрос остался без ответа.

Дальше мы пили коньяк, ходили гулять, пили коньяк, сидели на скамейке в парке, пили коньяк, ходили в магазин, пили коньяк… Хороший был вечер. Я веселилась и искрила. Мысль-зараза, что я – нужна, но теперь – недоступна, добавляла куража. Часов в десять пришло сообщение:

«Судя по „великолепно“ ты не в духах, да? У тебя все в порядке?»

Когда меня спрашивают, всё ли у меня в порядке, я не могу игнорировать. Я слишком хорошо знаю, по какой тонкой нити мы все ходим, как уязвима эта грань между «в порядке» и обрушившейся бедой, и когда меня спрашивают, жива ли я, здорова, я не могу не отвечать. Поэтому я написала:

«Я в духах и я в порядке».

Наглое такое заявление, на грани фола. Тем не менее, отражающее истинное положение дел на тот момент, если принять во внимание мой внешний эпатаж от внутренней безысходности.

«ООО… ПРОСТИТЕ. ВСЕ ПОНЯТНО»

Пришло через минуту. То есть, я понял, что ты выпендриваешься, выпендривайся на здоровье, всего тебе доброго.

Ну и ладно. Домой я закатила в полтретьего ночи и еще часа два буянила в интернете под весёлую музыку.

Рано утром я проснулась с мыслью, что я – дрянь. Хамка и сволочь.

Что он мне, мальчик, чтобы я его наказывала подобным образом?

Мучимая чувством вины, написала ему что-то нейтральное. Какую-то смешную цитату, безадресную. Он ответил что-то нейтральное. Выяснилось, что у него – выходной. И что он – дома. Здесь, в Питере. Не уехал в Москву.

И вот тут стоп.

Я так давно думала об этом. Я не знала, как сказать. Я боялась его попросить. Я так хотела, чтобы мы провели вместе день, целый день. Чтобы мы прошлись по Фонтанке, я прогуляла бы его по своим любимым улицам, мы зашли бы на Рубинштейна, я показала бы ему дом Довлатова, которого он также любит, как и я, хотя, наверное, чуть меньше. Потом пообедали бы где-нибудь в ресторанчике, потом сходили бы в кино.

Просто побыть вместе, не считая часы. Такая иллюзия совместного бытия. Но он каждый свой выходной уезжает в Москву. Как сказать? Не уезжай в этот раз к своим детям, останься, пожалуйста, я так хочу хоть немного побыть с тобой… Трудно такое сказать. Сразу перед глазами несчастные дети, рыдающие навзрыд из-за того, что я оставила их на выходные без папы.

И вот сейчас – он здесь. Сам. Остался в Питере. Не поехал в Москву. Впервые за полгода. Сидит дома и смотрит телевизор. Вчера он хотел, чтобы я приехала, и этот день, его выходной, мы провели вместе. А я, глупая, малодушная женщина, решила отыграться за своё ущемлённое самолюбие. Вовремя.

Милый мой, любимый, прости ты меня, ущербную, это же я от тебя так защищаюсь, эти все пальцы мои – растопыренные – жалкая попытка остаться собой, сохранить своё «я», поглощаемое лавиной моей любви к тебе.

Всё внутри заскулило от нежности и раскаяния, и я написала ему сообщение:

«Пойдем в кино в 16.30. на супер-фильм?»

Два дня назад вместе со своим приятелем Куликовым я была в кинотеатре и посмотрела замечательное кино – нежное, светлое, с тихим добрым юмором, удивительно талантливое. После такого фильма хочется жить, улыбаться солнцу, целовать детей и радоваться каждому дереву. Я загорелась желанием посмотреть его вместе с любимым. Разделить с ним это счастье. Но я не могу попросить его сходить со мной в кино, потому что каждый свой выходной день он ездит в Москву к семье.

Он не ответил мне. Я подождала пятнадцать минут. Потом двадцать. Потом тридцать. Потом отправилась мыть посуду. Каждую секунду думая, что вот сейчас, когда у меня шумит из крана вода, и я не слышу комнатных звуков, стучится в мой телефон сообщение от любимого.

Сообщения не было.

Трудно заниматься чем-либо, когда чего-то ждёшь. Глупо ждать, когда и так ясно, что ждать нечего. Если он не ответил на простое сообщение про кино в течение часа, то это не нехватка времени, это ни туалет, ни ванна, ни разговор по работе, это выбранная позиция, сознательный и демонстративный игнор. Наказывает меня, мальчик. Мальчику пятьдесят лет. Так и будем друг друга наказывать: то я его, то он меня. Чтобы не было скучно.

Трудно заниматься чем-либо, когда чего-то ждёшь. Ещё труднее ничем не заниматься, а просто ждать. Просто ждать, глядя в одну точку, это вообще невозможно. Нужно распределить себя на чисто механические действия, на уборку квартиры, например. Можно ходить по квартире и раскладывать по местам вещи, которые почему-то лежат не на месте. Можно ходить по квартире, раскладывать вещи и делать вид, будто ничего не ждёшь. Потому что чего ждать, когда позиция уже выбрана и даже продемонстрирована?

Через два часа, понимая, что ни в какое кино мы уже не успеем, даже если вдруг придет шальное известие с раскаянием и полной готовностью, я написала новое сообщение:

«Уважаемый абонент! Когда девушка приглашает вас в кино, а вы на это ничего не отвечаете, девушка расстраивается и пребывает в недоумении».

Ответа не было. Позиция не сдавалась.

Еще через два часа, когда все вещи по местам были разложены, переложены, переставлены, потом опять разложены и снова переставлены, я поняла, что он поскользнулся в ванной. Разбил голову. Потерял сознание. Не смог дотянуться до лекарства, когда прихватило сердце. А ведь он живёт один. Ведь его только завтра хватятся, когда он на репетиции не появится. Он – там – один – на полу – с разбитой головой, а я здесь хожу, вещи по местам перекладываю.

«У тебя все в порядке? Ничего не случилось?» – пишу ему.

Какая гордость? Пусть на фиг идет эта гордость!

«ДЕПРЕССНЯЧОК-С» – приходит ответ через полминуты.

И все внутри вдруг заболело.

Несколько дней назад в Москве прошла церемония вручения главной в стране кинопремии, на которую любимый был номинирован. Но не получил. Я не знаю, какая это была по счёту у него номинация – десятая, пятнадцатая, восемнадцатая, он номинируется почти каждый год. Но ни разу ему эту премию не дали. Я не знаю, почему. То, что он входит в пятёрку лучших актеров страны, это факт. Почему люди, которые вручают главную кинопремию, до сих пор не посчитали нужным этот факт засвидетельствовать, я не знаю. Я не думаю, что мой любимый остро переживает эту несправедливость круглый год, но в день вручения награды, когда открывается конверт, и в десятый, пятнадцатый, восемнадцатый раз звучит не его фамилия, думаю, у него портится настроение.

Конечно, он должен был быть в этот момент в зале. В элегантном смокинге раздавать автографы, улыбаться под фотовспышки и отвечать на дурацкие вопросы журналистов. Конечно, он должен был общаться в этот вечер с главными кино-боссами страны, с банкирами и производителями, налаживать связи, обсуждать перспективы, закладывать кирпичики в свои будущие проекты. Вместо этого он пришёл домой после репетиции, завалился на диван и включил телевизор, где шла прямая трансляция из Москвы. Кинопремия не совпала по датам с его выходными, и его не отпустили из театра.

Мой любимый смотрел с дивана на лица акул кинобизнеса, которые так нужны ему для закладывания кирпичиков, и слушал как со сцены, открывая премиальный конверт, называют не его фамилию.

Тут не просто депресснячок-с случится, тут настоящая тоска навалит.

Плюс девица, из-за которой домой в выходной день не поехал, детей не увидел, встречи отложил, хвостом, дура, крутит, свое «фи» выказывает и на сообщения не отвечает. Нет, с любимым нельзя так обращаться. Сидите, девица, дома и крутите хвостом в одиночку.

Милый мой, любимый, депресснячок-с – это ерунда, это не разбитая голова и не прихватившее сердце, я любой депресснячок-с разгоню у тебя в два счёта, потому что ты – самый лучший, самый талантливый, самый важный, потому что я тебя очень люблю.

«Я приеду к тебе завтра и вылечу хорошим фильмом» – пишу ему я.

Если мы не пойдем в кино, значит, устроим кинотеатр дома. Я куплю диск с этим замечательным фильмом и покажу его любимому завтра, когда приеду к нему вечером после репетиции. Никакому депресснячку-с места не останется.

Ответа мне нет. Ну, и ладно.

Неадекват

На следующий день, выждав часов до двух, спрашиваю у него в сообщении:

«Мы встречаемся сегодня?»

Мне надо знать, как планировать свой день.

Ответа нет.

Я понимаю, что это уже вампиризм. Эгоизм. Сволочизм. Паразитизм. Какая-то мелкая дрянная месть за то, что я позволила себе взбунтоваться. И ведь знает, зараза, слышит по моим сообщениям, что я за него волнуюсь. Играет на этом, поганец мелочный.

Через десять дней состоится премьера. Полгода репетиций закончились. Всю последнюю неделю будут идти изматывающие прогоны по пятнадцать часов, работа на износ, мы не сможем видеться.

У меня начинается новый проект. В день премьеры я буду занята, спектакля не увижу. После премьеры в Питере все поедут в Москву. Там – десять спектаклей подряд, на которые из-за новой работы я не попадаю, а потом – гастроли по России, по просторам необъятной родины.

Наш роман будет закончен. Десять дней минус неделя, равно три дня. У нас есть последние три дня друг для друга, которые мы проводим так бездарно. Вот что ты делаешь, любимый?

«Вот что ты делаешь? А главное – зачем? Как подросток прячешь уязвимость за хамством. Тебе легче расставаться, когда внутри дрянь и обида? Хорошо. Пусть так. Я не буду тебе больше писать».

Я не буду.

Внутри у меня болевой ком.

Я не буду.

Все, фенита ля комедия

Я не буду.

Ничего. Ни закатов, ни рассветов, ничего.

Я не буду.

«SORRY…» – моментально приходит ответ.

Sorry, так sorry. Не вопрос.

На улице светит солнце. По улице ходят люди. Я сейчас пойду к ним, потому что нет больше сил находиться одной в этой квартире. Вот только выпью чего-нибудь, болеутоляющего. В шкафу стоит полбутылки мартини. Значит, будет мартини.

Что можно ответить на «sorry»? Это «sorry» вместо «до свидания». Хотя какого «свидания»? Свидания больше не будет. «Sorry» мне написано вместо «прощай». Ну, так и ты прощай. Так прощаться легче, чем глаза в глаза? Ну, пусть будет так. Меня только что бросили, сказали «Прощай, детка, не поминай лихом». Эй, гарсон, подать сюда водки! Водки нет, только мартини. И гарсона нет, наливаю сама. После третьего бокала стало лучше. Сейчас, еще немного и пойду к людям.

И тут позвонил массажист. Тот самый, которому, наслаждаясь мнимой свободой, день назад оставила номер телефона. Массажисту двадцать пять, и он влюблён по уши. Как же ты вовремя позвонил, массажист. Отлично. Я сейчас допью мартини и пойду гулять с массажистом. Жизнь налаживается.

Я иду по улице. Вокруг меня звенит апрель. Ручьи бегут по тротуарам, отражая вечернее солнце. В ушах – музыка. Та музыка, которая не раз вытаскивала меня из самых глубоких ям отчаяния. Четыре бокала мартини притупили мой болевой ком, слегка размыли фокус, придали краскам вокруг особую яркость. Я улыбаюсь миру.

Ну, бросили меня, и что? В первый раз, что ли?

Шесть месяцев назад я не любила любимого. Теперь мне надо его разлюбить.

Я сажусь у метро в маршрутку и еду на море.

В городе – асфальт и ручьи, но за его пределами еще лежат снега. Почерневшие дачи, накрытые белыми шапками, кажутся покинутыми сиротами. Солнце заходит за тучи, в темной маршрутке становится неуютно. Куда я еду, на ночь глядя? В какую глушь? На какое море?

Он встречает меня на остановке. Я сама сказала ему там ждать. Он хотел ближе к пляжу, но там нет магазина. Магазин есть на остановке, а я планирую купить вина, без вина мне на этой прогулке не выжить.

Мы покупаем бутылку белого, стаканчики, шоколадку и воду, потому что после мартини я хочу пить. И идем на пляж.

Я впервые приехала на зимнее море. Я думала, мы будем бродить по пляжу одни, но кроме нас тут болтаются романтические парочки и небольшие компании. Неподалеку группа из подвыпивших товарищей в трусах играет в волейбол. Вокруг – бескрайнее снежное поле, и экстремальные голые торсы скачут на его фоне как вызов судьбе.

Мы выбираем одну из скамеек на выходе с пляжа. Летом на нее садятся люди, чтобы вытряхнуть песок из сандалий. В двух шагах раскинулся декоративный изыск в виде каменных чаек, надпись на столбе из прыгающих букв обозначает «Пляж Ласковый». Летом я загораю здесь каждый год, и не знаю, как красиво тут бывает зимой.

Солнце медленно садится, небо заволакивает персиковой дымкой. Мы пьём вино из пластиковых стаканчиков, мёрзнут пальцы. Где-то совсем рядом море плещется под ледяным одеялом. И белой ватой укрыто всё до самого горизонта. Я стараюсь не думать о том, что меня сегодня бросили.

Мой спутник болтает какие-то робкие глупости, мне всё равно, пусть будут глупости. Жаль, что надо отвечать, говорить не хочется.

Он берёт меня за руку. Вот это уже заявка. Я слегка напрягаюсь.

Потом обнимает.

Потом целует меня в губы.

Я отстраняюсь. Я не хочу, чтобы меня целовали чужие губы.

Потом думаю: какого, собственно, чёрта? Теперь все губы мне будут чужими. «Свои» – то больше не целуют.

Я целуюсь с массажистом.

Ты хотела целоваться на море? Мечты сбываются быстрее, чем ты думаешь. Давай, целуйся, не отлынивай.

Массажист – худенький симпатичный мальчик, очень робеющий в разговоре. Но целоваться лезет как профессионал.

Я целуюсь с массажистом. Мне неприятно.

Вино допито. Солнце село за снежное поле. Пальцам холодно. Я говорю ему, что пора ехать домой.

На остановке, пока ждём маршрутку, он снова лезет целоваться. Мимо проезжают машины, нас видят люди, сидящие в них. Мне ужасно неловко. Я думаю: вот что значит возраст – мне стыдно целоваться на улицах.

Ты хотела целоваться на улицах? Мечты сбываются быстрее, чем ты думаешь. Давай, целуйся, не отлынивай.

Двадцатипятилетний мальчик прижимает меня к себе, гладит по волосам, говорит мне: «Ты – хорошая. Мне с тобой просто отлично». Я улыбаюсь в ответ: «Мне тоже с тобой неплохо». Вру ему. Мне плохо.

Телефон мой в сумке бренчит смс-кой. Я достаю его, снимаю блокировку, читаю:

«Sorry. Неадекват».

Сердце ёкает, я отстраняюсь от массажиста. Набираю вопрос:

«Почему?»

Отправляю. Ответ не приходит. Только отчёт о доставке.

– Что-то случилось? – спрашивает меня массажист. Видимо, я поменялась в лице.

– Нет, – говорю, – всё в порядке.

Подходит маршрутка, он опять тянется ко мне губами, я уклоняюсь, подставляя щёку. Прощаемся. Говорим о прекрасном вечере. Договариваемся созвониться, как я приеду домой. Захожу в салон. Сажусь у окна, он с улицы машет руками, показывает, как ему со мной было отлично. Я улыбаюсь, но отворачиваюсь.

Смотрю в окно на мелькающие огни, и мысль простая и ясная расставляет всё по местам: это запой. Срыв. Любимый мой запил. Отсюда этот игнор, это молчание, эти мои безответные сообщения. Так уже было осенью. Именно так и было. Отсюда и «sorry», и объяснение «неадекват».

Всё внутри у меня леденеет от ужаса: только не это. Только не больница. Он не выдержит в этот раз. Мой любимый не выдержит.

Я позвоню ему. Нарушу это идиотское, никем неписанное правило – не звонить, я позвоню, поговорю с ним и всё пойму. Если он не снимет трубку, я просто поеду к нему домой. Буду стоять под дверью, как собачка, пока он мне не откроет.

Мальчик-массажист закидывает меня восторженно-пустыми смс-ками. «Ты супер!» «Надо повторить!» «Ты классная!» «Позвони мне!» «Я в восторге!»

Сначала я отвечаю на них из вежливости, потом перестаю.

Вернувшись домой, звоню любимому. Время – десять вечера. Он не снимает трубку.

Надо ехать к нему.

Но он не откроет мне дверь.

Значит, я останусь под дверью.

До утра.

Но разве есть смысл сидеть под дверью, пока он за ней пьет?

«Поговори со мной, пожалуйста. Я волнуюсь за тебя» – пишу ему сообщение.

Нет ответа.

«Скажи хотя бы, что у тебя все в порядке».

Нет ответа.

Набираю Василису. Это уже крайняя мера. Нельзя впутывать в наши отношения посторонних людей, но у меня нет выхода. Я с ума сойду в этой неизвестности.

Звоню. Василиса берёт трубку.

Придаю своему голосу ироничные нотки:

– Вася, скажи, пожалуйста, мой любимый случайно не запил? А то он мне странные смс-ки какие-то шлёт.

Я давно для всех называю его любимым. Еще с тех давних пор, когда у нас даже намёка на роман не было.

Вася удивлена моему вопросу.

– Да нет вроде. Только что репетиция кончилась, пять минут назад, вроде трезвый был.

– Да? Ну, слава Богу, – радуюсь я, – Значит, показалось.

– Да не, не волнуйся, всё в порядке. Только что шутил, анекдот нам рассказывал…

– Ну, ладно, Вася, – говорю, – ты прости за беспокойство, померещилось, значит.

– Да ничего.

– Ты уж не говори ему, пожалуйста, что я звонила тебе с такими глупостями.

– Хорошо.

– И вообще никому не говори, что я звонила.

– Хорошо.

– Ну, спасибо тебе. Спокойной ночи.

Отключаюсь от разговора.

Дисплей телефона светится новым непрочитанным сообщением:

«Нормальдым».

Выдыхаю. Главное, что не пьёт. Отвечаю:

«Ну, и славно».

Всё, конец тревоги.

Мой любимый переживает из-за того, что всё идет не так, как ему хочется. Я не знаю точно, что ему хочется, но чувствую, когда ему больно.

Поздно вечером, почти ночью, набираю ему сообщение:

«Талант – это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности». Фаина Раневская.»

Он шлёт мне в ответ грустную улыбку с многоточием.

Господи, как я люблю тебя.

Пусть у тебя всё будет хорошо.

Пасха

Весь следующий день после моей морской прогулки с массажистом вестей от любимого не поступало.

Нашему роману оставалось жить два дня, при условии, что он не умер еще вчера.

А потом была Пасха. Я решила поехать в театр. Если любимый захотел проститься со мной короткой смс-кой «sorry», то я предпочитаю сказать «до свидания» при личной встрече. И мне плевать, что он об этом думает. Я приеду весёлая и красивая. Я не буду выяснять отношения. Не буду спрашивать, что это такое случилось с ним позавчера, не буду говорить о том, что так болит у меня внутри, и произносить какие-то важные слова. Я поздравлю с праздником и пожелаю всего хорошего. Я уважаю наши отношения, которые длились полгода, и выбираю для них достойный финал. Достойный финал – в данном случае – это напоследок хотя бы посмотреть в глаза друг другу.

План был простой. Прийти на праздничный обед к маме. Посидеть два часа. Потом вернуться домой, переодеться, привести себя в надлежащий для последней встречи с любимым мужчиной вид и поехать в театр. Провести там не больше получаса – вполне достаточно для прощания – дальше вызвонить по телефону какого-нибудь давнего проверенного товарища и отправиться с ним в пешую прогулку по городу с остановками в попадающихся по дороге кафе и ресторанах, с целью выпить за Пасху и окончание моего последнего романа.

Позвонил Витя Жуков, старый знакомый, крепко женатый, кстати, знакомый, с двумя детьми, и поздравил с Пасхой. Он звонит и поздравляет меня с каждым праздником вот уже много лет. Мы встречались несколько раз на пьяных кухнях общих знакомых, у меня был роман с его холостым другом, кратковременный такой роман, ничего не значащий. Друг из моей жизни исчез, а Витя остался – в виде ежепраздничных поздравлений по телефону. Пару раз он заявлял во хмелю о том, что хотел бы не только звонить, но и встречаться со мной в приватной обстановке, и получал неизменный ответ, что с женатыми мужчинами я не встречаюсь. На том всё дело и заканчивалось. До следующего праздника.

Позвонил Витя, поздравил с Пасхой и сказал, что разводится с женой. Спросил, не соглашусь ли я с ним встретиться. Я согласилась. Давний товарищ для вечерней прогулки по городу и распитию спиртных напитков нашёлся сам. Мы договорились о встрече у театра в шесть часов вечера. Таким образом, я сразу обозначила себе лимит для бесслёзного прощания с любимым.

Я сегодня увижу его в последний раз. Господи, что сделать, как вытащить эту тонкую болевую иглу, что сидит внутри? Обмануть себя, рассредоточить на мелочи. Придумать какое-то действие, отвлекающий манёвр, приносящий мнимое облегчение. Нужна простая механика. Может, снова начать курить? И при каждом болевом приступе хвататься за сигарету. Что хуже: через пять лет свободной от никотина жизни снова стать курильщицей или умереть на улице от разрыва сердца?

Праздничный обед у мамы прошёл хорошо. Пара бокалов шампанского придали лёгкость моему существованию. В приподнятом настроении я вернулась домой, чтобы вскоре отправиться в театр. Я наполнила квартиру живой и задиристой музыкой, я по крупинкам выстраивала себя – обманно здоровую, обманно весёлую, обманно лёгкую…

Перед выходом позвонила Василисе.

– Вася, привет! С Праздником тебя!

– Привет, и тебя!

– Вася, до которого часа вы сегодня репетируете?

– А мы не репетируем. У нас выходной из-за Пасхи.

– Да что ты? А я к вам в гости собралась…

– Нет, сегодня репетиций нет.

С размаху головой об столб. Смешная расфуфыренная девочка. Прощаться с любимым она поехала. Любимый твой в Москве сегодня.

Стоило выстраивать себя целый день, чтобы разлететься на кусочки от собственной глупости. Ну как ты не подумала о том, что в Пасху нельзя работать? Но ведь есть график репетиций, сегодня в нем стоит рабочий день. Дурила ты самонадеянная, график репетиций, по которому ты живёшь, составлялся месяц назад, и сто раз успел поменяться. Кто же работает в Пасху?

Витя Жуков ждал меня у театра в шесть часов. Я приехала нарядная и весёлая. Он взял меня за руку и повёл в ресторан.

Ресторан был дорогим, с тёмными залами и золотыми стенами, на верхнем этаже бизнес-центра. Из окна открывалась широкая панорама куполов и крыш. Мы смотрели на город с небесной высоты, напыщенный официант разливал по бокалам шампанское, рядом гулял корпоративный банкет менеджеров.

После первого бокала от любимого пришло сообщение:

«С праздничком!»

Шаг к примирению. Куда шагать, когда осталось два дня, один из которых ты проводишь в Москве, а я – в пафосном ресторане пью шампанское с Витей Жуковым?

«И тебя!» – ответила я ему.

Витя рассказал, что чувствует себя в последние дни довольно погано. Через шестнадцать лет брака выяснилось, что они с женой стали чужими друг другу людьми. Неделю назад он выехал на съёмную квартиру и подал документы на развод.

Я смотрю на Витю. Я никогда не смотрела на него как на мужчину, теперь я пытаюсь настроить правильный ракурс.

– Ты самый светлый и позитивный человек, которого я знаю, – говорит мне Витя.

«А он вполне ничего себе», – думаю я за вторым бокалом. Мужская харизма присутствует. Это тебе не двадцатипятилетний юнец.

– Как я давно мечтал об этой встрече. Чтобы мы вот так сидели с тобой и разговаривали, Катюнька…

«И зарабатывает он прилично», – продолжаю я себя уговаривать. Я не зациклена на деньгах, я просто хочу чувствовать себя защищённой.

– Квартиру, машину, я всё оставляю жене. Себе я еще заработаю.

«И благородный» – делаю пометку.

– Мне кажется, – вступаю я в беседу, – всё у вас с женой наладится. Вы просто устали, это нормально за 16 лет. Я никогда не была замужем, мне трудно судить. Но я думаю, что людям, которые существуют столько времени в тандеме, нужна передышка. Хорошо, что ты снял квартиру, поживёте отдельно, поймёте, насколько вы нужны друг другу…

– Я не вернусь в семью. Я в этом уверен.

– Витя, не беги впереди паровоза. Отпусти ситуацию. Время всё расставит по местам.

– Время уже всё расставило. Я хочу, чтобы ты была со мной, – Витя берет меня за руку.

– Витя, подожди, я просто не готова вот так, с разбегу…

Завтра – последний день моего романа с любимым. Самое время начинать новый.

– Я подожду. Подожду, сколько надо. Я не тороплю тебя.

Он мне совсем не нравится, вот в чём беда. Мне нравится мой любимый. Надо совершить усилие. Работу над собой ещё никто не отменял. Без труда, как говорится, из пруда ничего не вынырнет. Значит, надо трудиться.

Я улыбаюсь Вите. Он обаятельный. Симпатичный. У него подтянутая фигура. Он благородный. Хорошо зарабатывает, а, значит, успешен. Он давно в меня влюблён. Если я буду умной, я буду жить за Витей как за каменной стеной.

Витя рассказывает, что скоро поедет с друзьями в Мюнхен на пивной фестиваль.

– О, – говорю я, – Германия – это хорошо. Я никогда не была в Германии, мне больше нравятся южные страны – Италия, Испания, Греция, но Германия, наверное, это тоже здорово.

– Да, тем более в этом году там будет проходить встреча нашего клуба.

– Какого клуба?

– Клуба защитников национальной идеи.

– Прости, какой идеи?

– Национальной.

– А что это за идея? Кем она сформулирована?

– А ты что, не знаешь?

– Нет.

– Ну, ты же в курсе, что я давно занимаюсь в кружке по реконструкции второй мировой войны?

– Да.

Я действительно знаю, что Витя уже несколько лет входит в какое-то сообщество, участвует в реконструкции каких-то боевых действий и даже снимается в художественных фильмах о войне, в массовых батальных сценах.

– Ну, вот. Когда я только начал этим заниматься, я прочёл большое количество литературы на эту тему, и, знаешь, оказалось, что всё, что нам вкладывали в мозги при советской власти на тему фашизма, это всё неправда.

– Как это неправда? Что неправда?

– Фашизм – это идея чистой нации, это – единственно верный путь для России.

Мне на минуту показалось, что я брежу.

– Посмотри, – говорит мне Витя, – что творится вокруг. Сколько черных немытых рож ты встречаешь на улицах. Русским здесь не остаётся места. Требуются радикальные меры для очищения нации.

– Витя, ты что, фашист? – я всё ещё не могла поверить.

– Я сторонник данной идеологии, скажем так. Я разделяю многие взгляды. Меня волнует национальный вопрос.

– А к евреям ты как относишься?

– Я считаю, что они засоряют нацию.

У меня закружилась голова. Всё это было слишком нелепо, чтобы быть явью.

– Я не хочу тебя расстраивать, но мой дед по матери, которого я горячо любила и продолжаю любить, еврей. Я очень горжусь им, и горжусь еврейской кровью, которая во мне течёт. Думаю, что нам это надо было выяснить раньше, чтобы ты во мне сейчас так сильно не разочаровывался.

Витя слегка смутился.

– Ну, я собственно, ничего не имею против этого… Ну, течёт и течёт. Я говорю про другое. Про то, что делается в России сейчас.

– Хорошо. Вот ты сказал про большое количество немытых рож вокруг. Я согласна, оно зашкаливает. Иногда у меня создается впечатление, что я нахожусь не в городе Петербурге, а в центре какого-то аула, и мне становится не по себе от этих жёстких чёрных глаз, оценивающих меня как козу на базаре. Но это вопрос не национальности. А людей – конкретных людей, их низкой культуры. Кто заполняет сейчас рабочие места у нас? Тёмные, необразованные массы из забытых богом деревень, где закрываются школы, и дети растут на улице. Они приезжают сюда общинами, живут коммунами и бараками, ходят по улицам в грязных шароварах, сплёвывают сквозь гнилые зубы шелуху от семечек и не знают русского языка. Национальные вопросы здесь не причём. Это вопросы образования и поднятия уровня культуры в южных республиках, создание рабочих мест и обеспечения человеческих условий для жизни.

– Их надо гнать отсюда, – говорит мне Витя.

– Но если у них на родине идет война, если их дети умирают с голода, потому что закрылся последний на всю округу завод, куда их гнать, скажи?

– Им не место среди нормальных людей, – давит свою линию Витя.

– Ты считаешь себя выше всех остальных людей только по причине того, что ты – русский?

– Да. Я – русский. И я горжусь этим.

– Насколько ты уверен в чистоте своей крови?

– Я уверен.

– С такой же уверенностью в собственной принадлежности к высшей непогрешимой расе немцы сжигали тысячи евреев в печах… Чтобы они не пачкали им белый свет.

– Ой, Катя, что ты об этом знаешь? Ладно, давай поменяем тему, какой-то у нас разговор не праздничный получается…

– Что я об этом знаю? Я знаю, что шестнадцатилетнюю сестру моего деда вместе с пятилетним племянником и престарелыми дедом с бабкой сожгли заживо в избе. Только за то, что они были евреями. Фаина отказалась уходить с партизанами в лес, не хотела бросать бабушку. И ее сожгли заживо. Вместе с бабушкой. Закрыли в избе и подожгли.

– Ну да, разные случаи бывали…

– Ты называешь это «разные случаи»?

– Лес рубят, щепки летят…

– Щепки?! Это жизнь человеческая, Витя! Представь на месте этой девочки свою дочь! Щепки!

И тут мне стало стыдно. Господи, о чём я говорю? С кем я об этом говорю? Что я доказываю? Деда, прости меня, что я всё ещё сижу за этим столом.

– Знаешь, Витя, нам лучше попросить счёт.

– Ты хочешь уйти?

– Да, я хочу домой.

– Катя, ну подожди, ну почему домой? Согласен, мы зря завели эту тему, ну прости меня, если я тебя обидел чем-то…

– Ты ничем меня не обидел. Я ненавижу фашизм. Я ненавижу национализм. При таких разногласиях, Витя, мы не можем дальше пить шампанское и делать вид, что ничего не случилось.

– Я очень тебя прошу: давай забудем.

– Мы не можем об этом забыть, это слишком важные для меня вопросы.

В полнейшем молчании мы вышли на улицу.

– Куда теперь? – спросил меня Витя.

– Я – к метро.

– Я поймаю такси.

– Нет, не надо.

– Катя, я тебя очень прошу: пожалуйста. Позволь мне тебя проводить.

– Я сама доберусь, спасибо.

– Нет, я тебя провожу.

Держит меня крепко за руку, другой машет проезжающим мимо машинам.

В такси мы тоже едем молча. За рулем сидит таджик. Я усмехаюсь:

– Ты как? Потерпишь? Или, может, выйдем, поймаем другую машину?

– Нет, мне нормально.

– А, ну слава Богу.

Молчим.

– Никогда не думал, что мои идеологические взгляды могут помешать общению с женщиной.

– Я тоже никогда не думала, что в двадцать первом веке мне придётся кому-то доказывать, что фашизм – это зло.

Молчим.

– Слушай, а как вы отмечаете 9 мая? У вас что, в этот день, траур?

– Знаешь что, – вспыхивает вдруг Витя, – вообще-то мой дедушка воевал, а бабушка почти до Берлина дошла…

– Ты ставишь сегодня ей это в вину?

– Нет. Потому что она заблуждалась. Мы говорили с ней, и она приняла мою точку зрения, она поняла меня. Моя бабушка, которая дошла до Берлина, меня поняла, а ты меня понять не хочешь!

«Твоей бабушке, – думаю я, – сейчас где-то под девяносто. Что там в возрастном маразме она могла понять из слов обожаемого внука?»

– Я не могу отвечать за идеологию твоей бабушки. Я могу отвечать только за свою собственную идеологию, которая состоит из одного единственного пункта: я ненавижу расизм и насилие.

Витя тяжело вздыхает:

– Да уж… Везёт как утопленнику…

Мы доезжаем до моего дома. Я поворачиваюсь к нему:

– Спасибо за шампанское.

– Мне очень жаль, что так вышло.

– Мне тоже жаль.

Я ухожу к подъезду.

– Яна! – звоню я подруге, придя домой, – Я пила шампанское с Жуковым!

Яна знает Витю. Когда-то на пьяных кухнях мы сидели все вместе.

– О! И как? – спрашивает Яна.

– Выяснилось, что он фашист.

– Кто?!

– Фашист.

– Как это?

– Очень просто. Мы поговорили и выяснили, что он – фашист. Расист. И националист.

Пересказываю ей вкратце нашу с Витей увлекательную беседу. Яна слегка потрясена.

– А с чего это вдруг он стал фашистом?

– Думаю, это случилось из-за ощущения собственной слабости. Страха перед жизнью. Потребности настоящего дела. Попытка самовыражения при неспособности создавать своё. Плюс отсутствие ума. Ничем другим я это объяснить не могу.

– Это страшно.

– Из таких слепцов и лепят фанатиков. Из фанатиков составляют армию. С помощью армии разжигаются войны.

– Здорово тебе повезло с кавалером.

– У меня ощущение какого-то театра абсурда, и я из зрительного зала попала почему-то на сцену, прямо в середину спектакля. Нужно говорить какие-то слова, подыгрывать партнерам, потому что зал ждет. А я не только слов не знаю, но и не собираюсь подыгрывать. Теперь при знакомстве с мужчинами у меня добавился еще один важный пункт фейс-контроля. Первый пункт – вы женаты? Второй – не фашист ли вы?

Мир сошёл с ума. Я устала от этой карусели.

Вечером ко мне пришёл в гости мой приятель Куликов. Он принес пасхальное яичко, банку фасоли и бутылку вина. Я сделала салат с креветками и авокадо, мы сидим у меня на кухне и говорим о ерунде. Разговоров о главном с меня в этот день достаточно.

Витя Жуков шлёт мне пьяные смс-ки с признаниями в любви.

Я никогда не буду любимой женщиной Вити Жукова.

Всего вам хорошего

На следующий день я поехала в театр. План приехать красивой и весёлой был снова нарушен. Я приехала только весёлой. С самого утра на улице лил беспроглядный дождь, и ветер, выламывающий из рук моих зонтик, не оставлял мне шанса предстать перед любимым безупречной. В такую погоду уважающие себя женщины дома остаются. Я дома остаться никак не могу, так как с завтрашнего дня начинаются прогоны. У любимого, чтобы попрощаться со мной не будет ни сил, ни времени.

В метро у меня прихватило сердце, и закружилась голова, на мгновение показалось, что сейчас упаду с эскалатора и переломаю себе кости. Не упала, обошлось.

По дороге от метро заряжаю себя музыкой:

«…Идут машины как носороги,

и лица людей прекрасны и строги.

А у меня – красивые ноги!..»3

В театр приехала вымокшая, но в задиристом настроении.

Первый, кого увидела в коридоре, был Иван Кузнецов.

Расцеловались, расшаркались и разошлись. Господи, как это теперь неважно для меня. Куда всё уходит?

Посмеявшись с гримёрами в буфете, обменявшись любезностями с монтировщиками, расцеловавшись с режиссёром Андреем, поднимаюсь на второй этаж.

Стучу в дверь гримёрки любимого. Открывает. На лице в полсекунды растерянность и удивление. Понятно, что не ждал, понятно, что как снег на голову, ну, ничего, пережить можно.

– Привет, – говорю, – а я к вам. Себя показать, на вас посмотреть. Ну, ничего вроде, – демонстративно разглядываю его – жив-здоров…

Целует меня. Я не могу, когда он целует меня в своих приклеенных усах, он так смешно тянет ко мне губы, что напоминает какого-то мультипликационного персонажа, но никак не мужчину моей мечты. Он вообще никак не напоминает мужчину моей мечты, я об этом уже сто раз говорила, он даже мимо него не проходил, тем не менее, я почему-то так сильно его люблю.

Я сажусь на диван, он спрашивает, буду ли я кофе. Отвечаю, что буду. Он ставит чайник. Знаем, что как только мой кофе будет готов, сразу же позовут на сцену.

Он садится напротив меня, через стол. Смотрим друг на друга. Я улыбаюсь ему.

Ты вытрепал мне все нервы, любимый, но какое же счастье, что ты сейчас сидишь передо мной здоровый и трезвый.

Говорим о какой-то ерунде. Я рассказываю ему что-то второстепенное, он комментирует это с большим интересом. Обоим слегка неловко.

Потому что говорить мне надо о главном, о том, что я люблю его, о том, как больно мне с ним расставаться, о том, что я не прошу ничего, ничего от него не требую, просто я пока не знаю, что мне делать, как жить дальше с этой бедой, как с ней справляться.

Вместо этого я почему-то смеюсь над шотландскими юбками, рассуждаю на тему их преимуществ и недостатков, и мы оба вспоминаем какие-то пошлые шутки про килты.

Кофе готов, он ставит передо мной чашку. Я достаю из сумки диск с фильмом. Я купила его вчера.

– Я хотела посмотреть его вместе с тобой, – говорю, – но раз теперь не судьба…

Он усмехается.

– То посмотри его один. Я специально его купила для тебя. Это очень хороший фильм.

– Да, я много слышал. Спасибо.

Он убирает диск к себе.

Заходит, постучав, Василиса. Зовёт его на сцену.

Я улыбаюсь: примета с кофе не подводит.

Переливаю кофе в одноразовый стаканчик, беру с собой.

Мы вместе выходим из гримёрки.

Я знаю, что сюда больше никогда не вернусь.

Какое-то время я сижу в зале, болтаю с Наташей и Олей, наблюдаю за репетицией.

С завтрашнего дня начинаются прогоны.

– С самого утра? – спрашиваю.

– Нет, – только вечером. – Днём будут ставить декорации.

Значит, завтра мой любимый в первую половину дня свободен.

Он произносит со сцены текст, я любуюсь им: как же он органичен.

Оля говорит, что любимого скоро отпустят, это – последняя сцена с его участием на сегодня.

Я смотрю на часы: пора. Я не хочу дожидаться, пока отпустят любимого. Я не хочу, чтобы думали, что я уезжаю с ним. Не хочу ставить его перед выбором: брать меня с собой или не брать. Я ухожу раньше.

Целуюсь со всеми на прощание. Желаю ни пуха, ни пера.

Подхожу к режиссёру Андрею. Объясняю, что не смогу прийти на премьеру, у меня начинается новый проект. И мне очень, очень жаль, что я так и не увижу результата его грандиозного полугодового труда. Режиссёр Андрей целует меня, я желаю ему удачи. Говорю, что держу за него кулаки.

Выхожу из зала.

Выхожу из театра.

Иду по улице и думаю: вот и всё.

Включаю музыку, ту которая не раз вытаскивала меня из самых глубоких ям отчаяния.

До свидания, мой театр.

Нет никаких сил жить без тебя

Я приехала домой. Я делаю какие-то обычные дела: кормлю кота, убираю в шкаф одежду, завариваю чай, проверяю почту в интернете, отвечаю на письма. Но всё это время чувствую невидимую привязь. Телефон. Мне не выйти за пределы этого магнитного поля.

Я очень жду, что он мне напишет.

Завтра у него свободные полдня. Это наш последний шанс побыть вместе.

Но телефон мой молчит.

Напиши, напиши, напиши мне.

Я смотрю на часы, уже за полночь. Время кончилось: он спит.

Мне нечего больше ждать.

Я ложусь в постель, закрываюсь с головой одеялом. И засыпаю на удивление быстро.

Ночью мне снится какая-то муть. Я плачу во сне, понимая, что он уходит от меня.

Просыпаюсь среди ночи вся в слезах и жару. Лицо пылает, кружится голова, тело колотит дрожью, поднялась температура.

Зарываюсь лицом в подушку.

Мне снится, что он уходит.

Я раскидываюсь по кровати, мечусь, как пойманная в силок рыба. У меня болят руки, плечи, ноги. Я могу обмануть сама себя днём, я могу казаться себе сильной и безразличной, но тело моё до боли по нему скучает, до ломоты в суставах.

Я просыпаюсь измученная, рано утром.

Лежу без сна, зажмурившись в подушку.

Надо что-то делать, надо вставать, как-то начинать день, существовать.

Я хочу только одного. Я очень хочу к нему.

Если мне без него так плохо, так плохо физически, если без него у меня болят руки и ноги, плечи и голова, то плевать на гордость, я напишу ему сейчас, что не могу так, что нет никаких сил жить без тебя, напишу и приеду. И боль отпустит. Плевать на гордость. Плевать. Из чувства самосохранения мне плевать на гордость. Сейчас напишу. Надо только найти в себе силы встать с постели.

На телефон приходит сообщение:

«Как ты сегодня, мелодия?»

Я выдыхаю. Всё. Всё хорошо. Ты здесь, ты скоро будешь рядом.

Я сижу с этой новой вестью пару минут, привыкаю к ней, потом отвечаю:

«Я – сегодня – хорошо)».

Вру, как всегда.

«Свидимся, не?»

Эта частица «не» – боязнь отказа, он ставит её в конце, вроде как предугадывая, что я могу ответить «нет», он предполагает такой вариант, и дает понять, что готов к нему.

«Сегодня?» – спрашиваю я.

«Ну?» – раздражение от неизвестности.

«Да».

Это самое полное, самое насыщенное «да», которое я когда-либо произносила. Да. Да. ДА!!! Я К ТЕБЕ ПРИЕДУ, ЛЮБИМЫЙ МОЙ!!!

«Когда ждать, Катишь?»

«А когда ты начинаешь сегодня?»

Отчет о доставке сообщения не пришёл: не получено. Отправляю еще раз:

«А когда ты начинаешь сегодня?»

Не получено. Тишина.

Спустя десять минут приходит нетерпеливое:

«Так во сколь же?»

Я волнуюсь:

«До тебя не доходят смс. Во сколько у тебя прогон?»

Он отвечает:

«В семь».

Я смотрю на часы: время десять утра. В одиннадцать я выеду, в двенадцать у него. В шесть вечера за ним машина. У нас будет шесть часов. Я пишу ему:

«Я приеду к тебе в двенадцать».

«Приезжай, приезжай уже скорее, нет сил боле…»

Я шлю ему несколько улыбок в ответе.

Господи, как же я тебя люблю.

…

Когда я ехала уже в такси, мне прилетели отчеты о доставке моих двух смс.

Дважды заданный от нетерпения вопрос «Когда ты начинаешь?» пришел к любимому с опозданием на полтора часа. Зная, что я уже подъезжаю к его дому, он сильно удивился, и спросил меня:

«В каком смысле?»

«Скоро буду у тебя» – улыбнулась ему я в ответ.

Мой любимый самый лучший

Он встретил меня как всегда в коридоре. Мы долго стояли в темноте, сцепившись руками, губами, телами. Падала на пол моя одежда.

Как рассказать об этом? Где найти слова?

Как он смотрел на меня, сколько горячей нежности было в глазах, как целовал, и что говорил шёпотом…

Я никогда его таким не знала. Каждый мой кусочек, каждая малая частица меня была им замечена и обласкана. Не отпуская меня, не оставляя, каждое мгновение был рядом.

Никто еще так сильно меня не любил.

Сейчас, когда пишу об этом, и в памяти встаёт та полутёмная комната с раскинутым вперед диваном, слегка прикрытые шторы, рассеивающие свет, его лицо, глаза, его губы и руки, забытые ощущения его прикосновений, и сердце, которое выпрыгивает у меня из груди, я думаю, какое же это было большое счастье, пусть так ненадолго, пусть так мимоходом, ценой моего одиночества, моего страха, моей тоски по нему… Бывает ли оно больше? Бывает ли оно чаще?

В эти шесть часов, что мы впервые провели друг с другом днем, я поняла, как сильно и как нежно мог бы любить меня этот мужчина, если бы позволил себе быть со мной свободным.

Мы не говорили о том, что случилось между нами за последние дни. Любые слова, упреки и оправдания были бы разрушительны. Все произошедшее казалось мелким и ошибочным, недоразумением, которое разрешилось волей счастливого случая. Волей того, что я нашла в себе силы и приехала в театр.

Зайдя в ванную комнату, я увидела на зеркале своего итальянского ангела перевернутым. Петля, на которой он висит, не просто перекручена, а перевешена. Второй раз, после нашей серьезной ссоры он отворачивает от себя лицо подаренной мною игрушки. Когда мы ссоримся, любимый не хочет на него смотреть.

***

– Из вас получится прекрасная пара! – говорит мне Яна по телефону, – Ты, когда на него злишься, убираешь из спальни его картинку, для тебя нарисованную. Он, когда ты его обижаешь – отворачивает лицо подаренного тобой ангела. Вы стоите друг друга, ребята!

***

Значит, я тоже сделала тебе больно. Значит, этот игнор, так сильно по мне ударивший, это не равнодушие, не пофигизм, не бесчувственность, это твоя уязвимость, самозащита, твоё истеричное «всё!», брошенное от обиды в мой адрес. Отсюда и «sorry», отсюда и «неадекват». Конечно, неадекват. Твоя фантастическая реакция на два не отвеченных мною сообщения, когда ты ждал меня в свой выходной, а я, не зная об этом, кутила где-то на другом конце города, говорит о том, насколько я важна для тебя.

Так обидеть – по пустяшному поводу – может только горячо любимый человек.

Да, милый, я важна для тебя и горячо тобой любима.

Я осторожно перевешиваю ангела обратно. Пусть снова смотрит на тебя.

Мы не говорим о том, что расстаёмся.

Заканчиваются наши минуты, тебе надо собираться в театр.

Водитель ждет тебя у подъезда.

Мы не говорим о том, что расстаёмся.

Мы одеваемся, ты наскоро собираешь сумку, укладываешь в неё очки, книжку, пьесу…

На мне новое платье, купленное специально для тебя. Под ним – новое бельё, купленное специально для тебя. Не уверена, что ты его сегодня заметил… На ногах – тончайшие чулки, купленные специально… Мужчины так любят чулки.

Я, уже одетая, стою перед тобой:

– Красивое у меня платье?

– На такую куколку всё что угодно одень, будет красиво, – говоришь ты мне.

Каждое твое ласковое слово – в копилку. Каждый любящий взгляд – на память.

Мы выходим из квартиры, закрываем двери, заходим в лифт.

В лифте ты целуешь меня. Прижимаешься губами к моему лицу, я закрываю глаза.

Время куда-то падает. Мы стоим так долго, замерев, пока не открываются двери.

Я остаюсь в подъезде, водителю не стоит видеть нас вместе. Водитель знает, кто я такая. Ты идёшь один.

– Пока! – говорю я тебе легко.

– Пока, котя! – отвечаешь мне ты и выходишь в свой вечер.

***

«Забыла сказать, на всякий случай: я с режиссером Андреем не спала. Мало ли он тебе наболтал чего. Для меня важно».

«??? В каком плане?»

«Да? Ну, значит, хвала ему, не болтун) мы просто в последнюю пьянку по городу гуляли, но домой я к нему не пошла, мы даже поругались из-за этого».

«А… КОТЯ, А Я Ж НЕ ИНТЕРЕСУЮСЬ – ТОЛЬКО ЕСЛИ НАСИЛЬНО ЗАСТАВЯТ ВЫСЛУШАТЬ АЛЬ НАБЛЮДАТЕЛЬНОСТЬ СРАБОТАЕТ…»

«Ну, я же не знаю, как вы там барышень обсуждаете))) за моей спиной обычно много дряни ходит».

«Да?.. КТО Ж ЗНАЛ-ТО!.)) ДАК ВЫ МЕССАЛИНА СЕВ. ПАЛЬМИРЫ???))»

«Не то слово))))»

«Но хороша, шельма…»

«Шельма))) Удачи тебе на премьере!»

«SINCERITY YOURS, MDM!»

***Любимый мой, спасибо тебе, что ты меня выбрал. Что ты меня, несмотря ни на что, добивался и получил. Ты – самое большое моё счастье.

Без тебя

Существую сама по себе. Вольная такая. Без оглядки на то, что ты скажешь, что обо мне подумаешь, понравится ли тебе это. Иногда забываю про то, что ты был.

Враньё.

Никогда не забываю про то, что ты был.

Научусь забывать со временем.

Ты снишься мне иногда, и я – во сне – молю – остановись мгновение – дай я на него еще немного посмотрю.

Загадываю на журналах. Если увижу его фотографию сегодня, значит, он меня любит. Фотографии не попадаются.

Ком стоит у горла, и сопливится нос. Что-то я слишком сильно по тебе скучаю.

Ничего, переживу. Ты у меня, знаешь ли, не первый такой, женатый, я научусь, в конце-то концов, с вами справляться.

Я не пущу вас больше в свою жизнь, ни единого. И мне не будет больше так больно.

Я очень в это верю.

Разлука

Мир за окном живёт в том же ритме что и вчера. По улицам ходят люди, спешат по своим делам, выгуливают детей, говорят на ходу по телефону. Через полчаса я пойду к ним, буду торопиться и по дороге к метро позвоню подружке Аньке.

Ничего не поменялось. Кроме того, что теперь у меня нет любимого. Мой роман закончен.

Я не в первый раз падаю в эту яму. Я подстраховалась заранее, я подготовилась к этому моменту, я позаботилась о том, чтобы перебить себя, заглушить и запрятать. У меня новый проект, забирающий все мои силы и мысли. Я работаю сутками. День переходит в ночь. Я вижу, как утро зарождается на небе первыми лучами. На сон есть несколько часов.

Если бы директор не платил мне зарплату, я могла бы сама ему доплачивать, только бы работать на износ, только бы занимать своё время, выплескивать себя до донышка, только бы не думать о своей беде.

Вокруг меня – новые люди, новые темы, новые дела и заботы. Я заполнена ими до горла. Но когда – минутами – начинается вдруг отлив, я остаюсь наедине с собой.

Дыра, вырезанная у меня внутри, безжалостно зияет своей пустотой.

Его больше нет в моей жизни.

Я научусь с этим жить, со временем. Я поставлю заплатку, пришью ее аккуратными стежками, прихлопну, притяну, заглажу. Постепенно швы зарубцуются, будут менее заметны. И когда-нибудь этот насильно вставленный кусок срастется с основной материей, запустит в неё свои нити, заживет общей плотью.

И, глядя на его лицо, смотрящее на меня с афиши, я буду проходить мимо, снисходительно улыбаясь себе: «Неужели у меня был с ним роман? Какая я всё-таки удивительная дура…»

А пока я работаю сутками на новом проекте. И кидаю короткие взгляды на молчащий телефон: напиши, напиши, напиши мне что-нибудь…

***

«Я тут подумала: а приезжай ко мне как-нибудь в гости?»

«Обязательно! Как-нибудь!»

***

Я смотрю на красивых, остроумных, обаятельных мужчин, окружающих меня. Новая работа имеет сплошные плюсы. Помимо выматывания моих физических и моральных сил она окружает меня ещё и значительным количеством интересных людей, большинство из которых – мужчины. Я нахожусь на старте нового романа. Он необходим мне как воздух. Чтобы выбросить все глупости из головы. Чтобы засыпать и просыпаться рядом со своим мужчиной. Чтобы вдвоём ходить по улицам, вместе ездить на море, чтобы больше не ужинать одной.

Вариантов много. Варианты стреляют по мне глазами. Можно выбрать этого, можно того.

Я представляю, с кем из них я могла бы заняться любовью. Как мы, не расцепляя объятий, упадём на кровать. Как я буду его раздевать. Как он будет меня целовать.

И вдруг понимаю, что так как целует меня Любимый, меня не будет целовать никто.

И столбенею от этой мысли, она для меня совершенно неожиданна.

Сколько было в моей жизни этих торопливых движений, этой путаницы ног и рук в темноте, прерывистого дыхания, сумбурного шёпота, жарких поцелуев. Вся эта кутерьма и неразбериха спешила к главному моменту. К тому самому, ради чего затевался процесс. Самостоятельной ценности все эти движения, поцелуи и шёпоты не несли. Иногда мне казалось, что они вообще не имеют ко мне отношения.

Мой любимый целует меня медленно, осторожно, как драгоценность. Лоб. Глаза. Шею. Ключицу. Плечи. Позвонки. Каждый поцелуй – мне. Каждый поцелуй – благодарность. Каждый поцелуй – отношение.

Никто меня так никогда не целовал кроме него.

Я смотрю на красивых, остроумных, обаятельных мужчин, окружающих меня. Я не хочу падать с ними на кровать, не расцепляя объятий.

Я хочу, чтобы меня целовал Любимый.

Я хочу к нему.

***

Мои руки по тебе соскучились, губы по тебе соскучились, и я вся по тебе соскучилась.

Напиши мне.

Нет письма.

Поговорите со мной о любимом

Мне очень нравится говорить о нём с людьми. С теми, кто его знает. С теми, кто его хвалит. По правде сказать, я не слышала ещё о нём ни одного плохого слова. Это странно, учитывая его трудный характер. Мой любимый не сахар, это очевидно всем, кто с ним сталкивается… Но никто при мне никогда не говорил о нём плохо. Я даже не знаю, как бы я отреагировала, случись такое. Стала бы защищать? Отошла бы в сторону? Слушала бы молча? Непредсказуемо.

Зато я таю, когда о нём говорят хорошо. О том, что он – талант. О том, что играть с ним на сцене или в кадре – большое удовольствие. О том, что он мужик настоящий.

Я проникаюсь глубокой симпатией к говорящему, у меня начинают блестеть глаза, я чувствую себя абсолютно счастливой: «Правда? А почему вы так думаете?»

Мне хочется, чтобы мне рассказали о нём подробно, о том, какой он хороший, какой прекрасный, в деталях описали, какой замечательный, чтобы хвалили его снова и снова, и эта положительная энергия нашла его в мировом пространстве.

Укрыла его и защитила.

Мне кажется в эти моменты, что он рядом. И я снова глажу его по рукаву пальто.

Ты бросил меня

Собственно, что ещё сказать? Ты сделал выбор, перед которым тебя никто не ставил. Ты отказался от меня. Отпустил: живи, как хочешь.

Я попытаюсь о тебе забыть, ищи себе новых подружек.

Я не в обиде за то, что не стала для тебя тем, кем ты стал для меня. Разве можно на это обижаться? Мне просто очень не хватает твоих рук. Вот и всё.

***

Спать вместе, есть вместе, быть вместе, жить вместе… Я не знаю, как это, жить вместе. Я живу одна, всю жизнь живу сама по себе, с редкими вспышками чувства единения с другим человеком. Это не мой выбор. Если бы меня спросили, я сказала бы заранее, что я так не хочу. Обособленность во всём, с самого детства. Со временем это превращается в социофобию, в избегание ненужных для души контактов, нетерпимость их, раздражение и внутреннюю панику. Осознание, что девяносто шесть процентов ведущихся разговоров – пустые, а потому молчание – осознанный выбор, барьер, стена, попытка защититься от разоряющей сердце бессмыслицы.

Неприятие чужой мелочности, трудно скрываемая досада.

С годами выносить меня людям становится всё труднее. Еще лет пять одиночества, и на мне, как на социально полезном члене общества, можно будет ставить крест.

***

Когда-нибудь я умру, и кто-то Главный там, куда я попаду, спросит меня:

– А что ты сделала в своей жизни?

Я отвечу Ему:

– Я любила.

Он скажет:

– Я дал тебе ум, красоту и талант. Тысячи людей готовы полжизни отдать за каждый из этих подарков. Ты получила все три. Как ты ими воспользовалась? Что создала?

Я отвечу Ему:

– Я любила.

– Люди, которых ты любила, не взяли тебя в свою жизнь, не пустили даже на порог. О какой любви ты говоришь?

Я отвечу Ему:

– Я любила.

***

А через пять месяцев я переехала в Москву. Но это – уже другая история.

Примечания

1

Стихотворение Веры Павловой.

(обратно)

2

Стихотворение Янины Керн.

(обратно)

3

песня группы «Серебряная свадьба»

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа

Часть первая. Начало

  Разговоры в машине

  Миша

  Разговоры в машине

  В ночи

  У морали две стороны

  Лёша. Мой первый женатый мужчина

  Любимый

  Миша

  Разговоры в машине

  Когда он мне не пишет

  Любимый

  Миша

  Разговоры по телефону

  Миша

  Иван

  Знаменитость

  Иван

  Отвечай за меня

  Такое кино

  Знаменитость

  Знаменитость и Иван

  Отступать некуда

  Разбудить поцелуем

  Не думай, а прыгай

  Давай, уедем ото всех

  Любовь, болезнь и новые трудности

  Тревожно

  Отпустите, у меня любовь

  Завтра

  В пути

  А знаешь, всё ещё будет

  Для чего я здесь

  Все пути предначертаны

  Болезнь

  Лирическое отступление

  Я ухожу

  Последняя гастроль

  Не уходи

  Занавес

  Пролог

  Миша

  Про племянника Чикатилло

  Межвременье

  Театр

  В гостях

  Извините, был неправ

  Миша

  Межвременье

  Знаменитость приближается

  Миша

  Предвестия

  Миша

  Роман

  Ты меня не любишь больше?

  А что случилось

  В театре

  Беда

  Я люблю московскую знаменитость

  Миша

  Беда

  Звоню в колокола

  Миша

  Прошла неделя

  Миша

  Возвращение

  Первая ночь

  Лирическое отступление

  Первое утро

  Первый день

  Страх

  Разговоры в машине

  Нарушенная идиллия

  Куда мне деть свою обиду

  У жены счастье всегда под боком

  Днём

  Вечером

  Ночью

  Утром

  Первая ссора

  Я тебя люблю

  «Мне без него дышать одним лёгким…»

  Разговоры в машине

  Молчать или говорить

  Я тебя люблю

  Иван

  Улетаю

  Египет

  Пока дочка спит

  К любимому

  Беда

  Серый день

  Италия

  Сан-Марино

  Дома

  Когда тебе указывают адрес, необязательно туда идти

  Мужчина Всё Могу

  В новое счастье без старых проблем

  Какой мне быть

  После бури

  СМС-битва

  Новый Год

  Первое

  Рождество

  Любимый

Часть вторая. Андрей Васнецов. мой второй женатый мужчина

  Когда ещё ничего не было

  Фрагменты романа с женатым мужчиной

  Записки на салфетках

  В марте

  Финал

Часть третья. Которая продолжает часть первую

  Здравствуйте, я любовница вашего мужа

  Письмо

  Когда мужчина уходит

  Письмо

  Ничуть не страшно

  Разговоры по телефону

  Письмо

  Увидим ли небо в алмазах

  Письмо

  Спать с женатым мужчиной надо так, чтобы никто не знал

  Письмо

  У меня есть любовник

  Письмо

  Письмо

  Письмо

  Канарейки

  Разводить! Разговоры по телефону

  История одного ухода

  Я тебя люблю

  Мне тебя не надо больше – истина в пяти словах

  Не надо на мне жениться

  И снова белобрысая

  У моего знакомого Димы

  Все дело в жене

  Я тебя люблю

  Умная жена

  «It’s Raining Men – Hallelujah – It’s Raining Men!»

  Я тебя люблю

  Сбежать. Первая попытка

  Я тебя люблю

  Разговоры по телефону

  Параллельные прямые

  Уходить

  Бедная жена

  Уходить

  Я тебя люблю

  Сегодня

  Я тебя люблю

  Я тебя люблю

  Крепкая жена

  Уходить

  Умная жена

  Переменчивость масштабов

  Ревность

  Наташа

  А меня это больше не касается

  За одно утро

  Я тебя люблю

  Уходить

  Сбежать. Вторая попытка

  Я тебя люблю

  Фантазия

  Уходить

  Вечеринка

  Я тебя люблю

  Я тебя люблю

  Я тебя люблю

  Отношения

  Неадекват

  Пасха

  Всего вам хорошего

  Нет никаких сил жить без тебя

  Мой любимый самый лучший

  Без тебя

  Разлука

  Поговорите со мной о любимом

  Ты бросил меня Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg