«Озеро призраков»

ОЗЕРО ПРИЗРАКОВ Роман

Часть первая ТАИНСТВЕННЫЙ МИР

Глава первая Странная находка

В последние дни с Николаем что-то происходило. Что именно, он не мог понять, настолько это было необъяснимо. Ему казалось, что он живёт в нереальном мире. Он знает, что он — это и есть он, и деревня, в которой он обитает, — его деревня, и лес, окружающий её, — его лес, и дом — его дом, но словно они существуют как бы во сне, отстранённо от него, нет ощущения действительности происходящего, они как бы прорисовываются из мглы, из некоего замутнённого состояния, из дымки…

Сначала он думал, что это связано с переутомлением, с тем, что он всю зиму, почти не отрываясь, писал холсты, навёрстывая упущенное прошлым летом время, стараясь восполнить десятки полотен, уничтоженных выстрелом Волдыря, потом посчитал, что у него авитаминоз, или, что хуже, начинаются психические расстройства после пережитого. Однако, поразмыслив и понаблюдав над собой, пришёл к выводу, что его состояние не связано со здоровьем.

Неужели это началось, как он поначалу думал, с того обломка камня, который он нашёл в протоке недалеко от озера? Во всяком случае, эти странные ощущения его бытия, окутанного какой-то невидимой паутиной, в которой он чувствовал себя связанным, начались с находкой этого странного предмета.

В прошлом году, когда их экспедиция за мурманским сундуком окончилась безрезультатно, Сергей и Ольга вернулись в Москву, Лазутин в Санкт-Петербург, а Николай в свою деревню. Найдя на месте своего дома и гаража пустырь, Николай задумался — что ему теперь делать: или возвращаться в Москву, в свою квартиру, в которой временно жила его двоюродная племянница с мужем, или подыскать дом в Дурове, чтобы можно было в нём перекантоваться зиму. В Москву ему ехать не хотелось, и он решил зиму провести в деревне. Вскоре к нему присоединился Афанасий. Ему, как он выразился: человеку без определённых занятий и постоянного места жительства, тоже нужна была крыша над головой. Обойдя оставшиеся в Дурове дома, они не нашли лучшего жилища, чем дом, в котором жил Нил Петрович — Фотограф. Он был самый крепкий из всех остальных и самый просторный. Начинать строительство нового дома в преддверии холодов не имело никакого смысла. Они решили весной продать сапфир и начать потихоньку завозить строительный материал на пустующий участок и выстроить хороший каменный коттедж со всеми удобствами на двоих — Афанасий с радостью принял предложение Воронина вдвоем обживаться в новом доме.

Они съездили в сельский административный округ и обнаружили, что дом Милёхиных никто не покупал — старик наврал Николаю. Больше того, деревня уже не существовала в бумагах бывшего сельсовета как населённый пункт. Поэтому без зазрения совести друзья заняли пустующий дом. Бандиты его не разрушили и даже не тронули обстановку: вся мебель была в сохранности, в рабочем состоянии были телевизор и холодильник. До наступления зимы они отремонтировали крышу, утеплили стены, вымыли и вычистили комнаты, оклеили новыми обоями и скоро забыли, что до них в доме жил соглядатай, один из виновников их теперешнего состояния.

Так они стали обживаться на новом месте, строя планы на будущее, размышляя, как летом отправятся на озеро, чтобы продолжить поиски сундука.

Редко приходили письма от Ольги и Сергея, в которых они, между прочим, сообщали, что приедут с наступлением тёплых дней в Дурово. С Новым годом их поздравил Владимир Константинович, сообщив, что готовится присоединиться к старой доброй компании и ещё раз попытать счастья, которое, возможно, на этот раз будет к ним благосклоннее.

В начале мая Афанасий уехал в город уладить возникшие семейные дела и, поскучав дня два в одиночестве, которое стало ему в тягость, не в пример былым дням, Николай взял мольберт, взвалил рюкзак на плечи и пешком отправился на озеро.

День выдался погожим — светило тёплое солнышко, пели птицы, зеленела молодая сочная трава, — и путь не показался ему утомительным и скучным. Озеро серебрилось под лучами солнца, дымки не было, и хорошо просматривался дальний берег, поросший соснами. Невольно Николай бросил взгляд в ту сторону, где стоял особняк, но не увидел белого здания: на его месте возвышался закоптелый остов, лишь ограда продолжала выситься неприступной стеной, да серела изогнутой полосой дощатая пристань.

Установив мольберт и принявшись за работу, Николай забыл про особняк и события, связанные с ним, всецело отдавшись творческому порыву. Он писал утёсы, чёрной громадой возвышавшиеся над озером, поражаясь, что раньше не находил в них ничего фантастического, а теперь убеждался, что они, как огромная каменная коршунячья лапа, опустились на берег, вмяв его в озеро. Они давили своей величиной и несокрушимой внутренней силой. Где-то там в их прохладных недрах был сокрыт клад, к которому они так безоглядно стремились в прошлом году и который ушёл из их рук в самую последнюю минуту, когда конец поискам был близок.

Ему так и хотелось бросить кисть и отправиться в подземные лабиринты узнать, где спрятан сундук, а может, если посчастливится, и найти его. Он живо представил себе, как вытянутся лица друзей, когда они приедут на поиски сундука, а он скажет, что нашёл его и поведёт ошарашенных гостей в заветный чулан, куда его поставит.

Однако Николай подавил желание одному продолжить поиски вожделённого сундука, посчитав, что этим предаст друзей.

Закончив писать, прежде чем идти домой, решил подыскать новое место для этюдов. Пройдя по берегу сотню-две метров и углубившись в лес, обнаружил узкую протоку, вернее, рукав Язовки, который ответвлялся от главного русла и также впадал в озеро. Солнце было в зените, освещая краешек леса за узкой долиной и его лучи полуденным светом разливались по луговине, сообщая пейзажу умиротворенность и спокойствие в отличие от каменной гряды, наводившей гнетущее чувство. Протока была мелкой, и Николай, задумавшись, глядел на быстрые светлые воды, с тихим журчанием проносившиеся в низких берегах. Намытый с годами белый крупный песок кое-где окаймлял кромку воды, оттесняя траву выше на берег.

Он собрался уходить, как вдруг в протоке блеснуло, да так сильно, что Николай машинально зажмурил глаза. Так блестит и играет, словно бриллиант, капля росы в лучах утреннего солнца. Блеснуло ещё раз, но уже не так ошеломляюще, скорее завораживающе. Николай пошёл к тому месту, откуда искрился луч. Но он пропал. Сколько Николай не вглядывался в протоку — ничего не заметил. Вернувшись на прежнее место, он опять поискал глазами. Лучистая звезда, казалось, застыла над водой и посылала во все стороны то длинный тонкий луч, то переливалась мелкими бисеринками.

Заметив ориентиры блещущего места, в азарте Николай бросился туда, узнать, что же производило такое яркое радужное свечение. Вода еле прикрывала подошвы сапог. Однако, кроме множества различной формы и раскраски, круглых и овальных камешков, ничего не увидел, как не пытался обнаружить блескучий источник.

Раздосадованный, что таинственный объект не нашёл, Николай хотел повернуть обратно, но его внимание привлёк чёрный камешек, величиной чуть больше игральной кости, скромно расположившийся рядом с другими. Привлёк своим аспидно-чёрным цветом и формой. Если близлежащие камешки были отшлифованы текущими водами, которые скруглили их углы, то этот имел форму куба с ровными острыми гранями.

Николай достал его из воды и ощутил непомерную для такой величины тяжесть, словно он был свинцовый. Он подобрал другой камень размером с картофелину и соизмерил их вес в руках. Чёрный куб, несмотря на меньший размер, был раза в два тяжелее. Сколько он его не разглядывал, не мог определить — то ли это камень, то ли кусок металла, отлитый человеком.

Находка настолько его заинтересовала, что он пошарил рукой в ручье, шевеля камешки, надеясь увидеть нечто подобное, но поиски были тщетными. Бросив бесплодное занятие, положил камень в рюкзак и заторопился к тропинке, ведущей в Дурово.

Ходок он был первоклассный и через три с небольшим часа был в деревне. Дорога ему не показалась утомительной. Во всем теле он ощущал необыкновенную силу, душа тоже радовалась чему-то необъяснимо-возвышенному, а чему он и сам не мог догадаться.

Переступив порог дома, первым делом вытащил свою находку из рюкзака и стал разглядывать у окна в лучах заходящего солнца, забыв даже поесть после дальней дороги. Камень был такой же увесистый, как и прежде, так же матово лоснились его бока, но Николаю показалось, что он был тёплым. Камни по обыкновению были холодными, а этот тёплым, как остывающий кусок угля, который, испустив жар и потеряв накал, всё ещё продолжает отдавать свою внутреннюю энергию.

«Наверное, нагрелся в рюкзаке от солнца», — подумал Николай, положил камень на комод и, ополоснувшись под умывальником, стал собирать на стол нехитрый холостяцкий ужин, ловя себя на мысли, что за зиму привязался к Афанасию, и теперь, когда тот уехал надолго, стал скучать.

Прошло еще несколько дней. Афанасий отсутствовал уже вторую неделю, и Николай стал проявлять признаки беспокойства. Отъезжая, приятель пообещал долго в городе не задерживаться — он поехал оформлять документы на часть приватизированной квартиры, которую хотел завещать дочери, — и считал, что быстро управится с этим делом.

Привыкнув к его обществу, и прожив самую лучшую свою зиму в Дурове, имея вблизи задушевного приятеля, в его отсутствие Николай стал замечать, что иногда подолгу сидит у окна, глядя на пустынную дорогу, ведущую от леса к деревне, на него наваливается непонятная тоска, и он становится сам не свой. И вот на днях на него обрушилось нечто непонятное, не то явь, не то сон, взбаламутивший душу.

Как всегда в тот день Николай лёг спать в двенадцатом часу ночи. Было уже темно. Он долго не мог заснуть, ощущая тревожно-гнетущее чувство, словно предвкушал неминуемо надвигавшуюся беду. Ему казалось, что он забыл закрыть окно, и оно стало входом во что-то неведомое и неясное. Он хотел встать и закрыть створки, но неосязаемая пелена обволакивала тело, и оно становилось вялым, не готовым повиноваться мыслям, которые не в пример плоти бодрствовали, были ясны и пытались систематизировать его ощущения. Николай как бы видел себя со стороны, видел и знал, что лежит в доме, в мансарде, на своей кровати, глаза его закрыты, но он видит всё, что происходит вокруг.

Сначала за окном, за садом небо начало светлеть. Светлело оно до определенного момента, словно рассветало, хотя будильник, стоявший на столике, в изголовье, показывал три четверти часа ночи. Николай спросил себя: «В комнате темно, почему же я отчетливо вижу цифры и стрелки, хотя глаза мои закрыты?» — и не нашёл ответа.

Потом свет на небе замер, застыл, небо стало светиться оранжево-голубым, и это сияние приближалось к окну, высвечивая тёмные переплеты рамы, и вместе с ним шёл звук, не совсем отчётливый, не похожий на те звуки, которые слышал Николай в своей жизни. Он отдалённо напоминал шелест крыльв стрекоз, зависающих в жаркий день над речной осокой. Это было шелестение, которое не целиком заполняло пространство, а шло подобно лучу из одной точки, и подобно лучу расширялось, приближаясь, имея свои границы, чётко очерченные.

И свет, не яркий и не назойливый, и звук, непривычный и ровный, казалось, имели материальную основу в привычном понимании этого слова. И свет, и звук трогали Николая, его волосы, лоб, глаза, щёки, губы, шею, руки, и гладили его, и проникали глубже — в мозг, в сердце, в кровь, и он, Николай это чувствовал, оказался под давлением доселе неведомой, непонятной упругой силы, вернее, ощущением силы. Эта сила пригвоздила его к кровати — так она была велика.

Потом свечение стало угасать. Стало угасать и напряжение, которое придавило Николая к постели. Он почувствовал, что пребывает в непонятной эйфории и его сламывает то ли сон, то ли он перемещается в пространстве и видит село Спас-на-Броду, полупустынное и умирающее, и преображённую церковь, на которой тускло отсвечивала медью крыша и золотился купол, и крест сиял позолотой в лучах утреннего солнца, поднимающегося из-за высокого бугра.

Из ворот храма вышел монах. В руках у него был медный сосуд с водой, напоминающий таз, и широкая кисть. Он обошёл церковь и остановился на широкой луговине, поросшей сочной травой. Обмакнул кисть в воду и трижды окропил землю перед собою. Вслед за этим взору Николая предстали каменные плиты с крестами. Их было множество. Но явственно он видел одну, словно неведомый оператор сконцентрировал на ней его взгляд. На плите отчетливо была видна надпись: «Отставной поручикъ Олантьевъ Порфирий Кузьмичъ. Преставися сентября 12 дня 1896 года». А на кресте, массивном, с закругленными перекладинами было написано: «Прими, Господи, душу раба твоего с миромъ». Монах окроплял и другие места, но на других надгробиях надписей Николай не видел. Плиту же над могилой Олантьева он видел чётко. Он заметил даже елку со сломанной вершиной, распростёршей свои тугие ветви над последним пристанищем кутилы поручика. Николай пытался вспомнить, где он видел эту обломанную елку, но марево размывало картину происходящего, и скоро смыло её совсем.

Николай оторвал голову от подушки. Было темно. Он взял со столика будильник, поднёс к циферблату зажигалку. Был четвёртый час ночи.

Он полежал несколько минут, стараясь собраться с мыслями, подумал, почему ему приснилась церковь и плита, под которой был похоронен последний барин усадьбы Спасской, и так явственно он видел надпись на надгробии, и ёлку без макушки.

Решив, что во сне может привидеться и не такое, когда за окном чуть забрезжило, он вышел на улицу. Было тихо, как всегда перед рассветом. Спали деревья, склонив к земле тонкие ветви, опушённые листвой, спал заросший обмелевший пруд, от которого тянуло волглой свежестью, а на пригорках желтели чутельными огоньками цветы мать-и-мачехи.

Продрогнув в майке и трусах и не услышав никаких звуков, не увидев свечения, он вернулся в дом, лёг на постель и мгновенно уснул, словно провалился в глубокое небытие.

Утром он проснулся совершенно опустошённый, когда солнце ярко светило в незанавешенное окно мансарды. Так поздно он никогда не вставал.

Умывшись, прошёл на кухню приготовить завтрак. Готовили они на сжиженном газе, баллоны с которым привозили из города на старом пикапчике, приобретённым по дешёвке прошлой осенью. На этой потрёпанной машине Афанасий уехал в город. Явления прошедшей ночи не давали Николаю покою. И, что бы он не начинал делать, всё валилось из рук. Он даже гвоздя не мог вбить в стену, чтобы повесить свою картину.

Послонявшись по дому до полудня, не выдержал напряжения и отправился пешком в село Спас-на-Броду.

Подойдя к церкви на широкую луговину у правого придела, где когда-то был небольшой погост, срытый в тридцатые годы, внимательно осмотрел ровную площадку, где хоронили богатых людей, жертвовавших деньги и стройматериалы храму. Поозиравшись по сторонам, словно хотел увидеть ещё что-то, вспомнил про ёлку с обломанной вершиной, и ему подумалось, что её он видел на кладбище, расположенном в двух километрах от села.

Ноги сами понесли его напрямик через лес по заросшей тропке, и через минут двадцать он подошёл к нему в старой его части, где давно не хоронили умерших, полный смутных мыслей о произошедшем и воочию представляя, как из чрева земли вырастает надгробие поручика. Продолжая думать, что всё представившееся ему прошлой ночью является сном, он, тем не менее, стал искать елку со сломанной вершиной и, к своему удивлению, почти без труда нашёл её.

Место упокоения усопших в этой части заросло кустарником, высокой травой, в которой заплетались ноги и были скрыты старые еле узнаваемые могильные холмики. За высоким кустом бузины он обнаружил известняковую плиту и такой же крест с закругленными концами перекладин над ней.

С сильно бьющимся сердцем Николай стал обрывать траву, закрывавшую плиту. Сделав это, увидел надпись. Ее слова точно совпадали с теми, что он видел, как предполагал, во сне. Встав с корточек и вытерев мгновенно вспотевший лоб, он огляделся. Кладбище было пустынным, его тишины ничто не нарушало — ни голоса людей, ни шорох птиц. Лишь слабое дуновение ветра в листьях деревьев было похоже на заупокойную молитву, творимую в храме.

«Что за наваждение? — подумал Николай, глядя на стилизованный крест надгробия. — Значит, это был не сон? Но тогда что? Почему он его привёл к этому захоронению? Какой это знак и на что он может указывать? Почему ноги сами понесли его к церкви, а потом на кладбище? Хотел убедиться в реальности привидевшегося ему? Раньше на кладбище он бы не пошёл, приснись ему что угодно, а сегодня с лёгкостью сорвался с места».

Стараясь отвязаться от обуревавших его мыслей, Николай ходко пошёл, почти побежал, прочь от надгробия к выходу с кладбища, соображая, как это он раньше не замечал плиту с крестом. Как он знал по рассказам старших, в тридцатые годы, когда повсеместно церкви закрывали, а погосты вокруг них уничтожали, срыли и кладбище вокруг Спасской церкви. Плиты растащили, кресты разбили или сломали. Николай помнил, как в детские годы, приходя в село, видел там и сям валявшиеся в овраге обломки мрамора с выцарапанными гвоздями надписями, наполовину засыпанные землей, с буйной травой, вылезавшей у их подножия.

Выйдя на глинистую площадку перед входом на кладбище, Николай безотчетно оглянулся: ему показалось, что на него кто-то испытующе смотрит. Но сзади никого не было. Лишь ветка черемухи с готовыми распуститься тугими комочками цветков, распростёртая над решёткой ограды крайней могилы, показалось ему, колыхнулась, словно её держали, а потом отпустили.

Больше не оглядываясь, он почти сбежал с кладбищенского холма, перепрыгнул канаву с коричневой болотистой водой, пересёк шаткий мостик через Язовку и быстро направился домой. Ему казалось, что он слышит торопливые шаги за собой. Он оборачивался, но никого не видел, он останавливался, и шаги замирали, он продолжал движение и они вновь рождались. И всё это время чувствовал цепкий взгляд на своем затылке.

Стремглав вбежал, не вбежал — влетел, в дом и закрыл дверь на щеколду. И только тут расслабился, привалясь телом к спинке дивана.

Глава вторая. Нежданный гость

Стысь возвращался домой из ресторана. Там была дружеская попойка по случаю выгодной сделки Пола Зага со своим новым партнёром — богатым русским бизнесменом из Сибири. Событие прошло весело и шумно. Сначала обсуждали перспективы предприятия, сулящего немалые деньги, не скупились на хвалебные выражения в адрес друг друга, проливая липкий елей на сердца собравшихся, потом, как обычно после трёх-четырёх рюмок, все забыли ради какого повода собрались, и началась обычная пьянка, без которой не обходится ни одно увеселительное сборище на Руси.

Пол уехал раньше остальных, сославшись на занятость, а попросту говоря, его совсем пьяного вытащили под руки из-за стола и усадили в машину. После событий, происшедших в прошлом году в «Камнях», разрыва с Ольгой и смерти деда он частенько стал употреблять непомерное количество спиртного и иногда напивался, как выражаются русские, до поросячьего визга. И черты характера, как грубость и несдержанность, доходящие порой до безумия, которые он раньше скрывал под личиной добродушия, вырывались наружу, наводя порой ужас на присутствующих. Стысь, видя приближение таких минут, старался поскорее увильнуть домой, чтобы не быть свидетелем буйства патрона. И на этот раз он не стал сопровождать шефа, как бывало всего год назад, отдав его на попечение охранников, а сам предпочел продолжить увеселение, и пробыл в ресторане до конца пиршества, в перерывах после очередной рюмки бегая в туалет и вытирая сократовский лоб и бычью шею большим шёлковым платком. Собутыльники почти все покинули стол, а Стысь всё прикладывался к рюмке коньяка, почти не закусывая. В машине ему стало душно, несмотря на открытые окна, и он, не доезжая квартала до дома, отпустил шофёра, а сам решил проветриться, пройдя несколько сот метров по весенней Москве.

Было начало мая. Столица только что отпраздновала общенациональный праздник — День Победы. Несмотря на поздний час на улицах мелькали прохожие, которых выманила из домов тёплая погода. Ещё не успели снять с домов и столбов красные флажки и транспаранты. Деревья распускались, и улицы не казались такими пустыми. Начал накрапывать мелкий тёплый дождик, и Стысь поднял воротник длиннополого плаща, чтобы дождинки не попадали на шею и не стекали под рубашку.

Он снимал квартиру в многоэтажном доме старинной постройки за тысячу баксов. Хозяева жили на даче где-то километров за пятьдесят от Москвы и на квартиру наведывались только раз в три месяца, чтобы взимать квартплату и платить за израсходованную электроэнергию. Поэтому Стысю никто не досаждал, и он жил в четырёх удобных комнатах, предоставленный самому себе и мог позволять те немногие радости, что так отрадны для одинокого мужчины.

Он прошёл под арку во двор, предвкушая в душе, что сейчас отдохнёт, завалится на широкую тахту, блаженно вытянув ноги, и сон сломит его набравшееся водки тело и безмятежный покой продлится до утра и дольше, потому что Пол предоставил ему выходной.

Шаги гулко отдавались под сводами. Занятый своими мыслями, Стысь не заметил, как от стены отделилась тёмная фигура и преградила ему путь. Почти столкнувшись с человеком в плащевой куртке с капюшоном, низко надвинутым на глаза, Стысь оторопел, и замер как вкопанный, не зная, что предпринять. Хмель разом покинул голову. Человек, по всему, ждал именно его. Он грубым голосом проговорил:

— Не дергайся, Алик! — И взял его за пуговицу плаща.

Несмотря на то, что мужчина назвал его по имени, Стысь отстранился назад, высвобождая пуговицу, и машинально опустил руку в карман плаща, где лежал газовый баллончик, но рука незнакомца цепко обхватила запястье и голос вновь повторил:

— Я ж сказал: не дергайся!

На Стыся пахнуло сивушным перегаром и запахом крепкого табака. Он, подобравшись, внимательно вглядывался в смутно белевшее под капюшоном лицо. Ему показалось, что голос был знаком, но сразу не мог определить, кому он принадлежал.

— Не узнаёшь? — спросил мужчина с лёгким хрипловатым смехом. — Быстро ты друзей забыл.

Он перестал смеяться и откинул капюшон. На Стыся в упор смотрели два глаза, как две круглые маслины, вдавленные по обеим сторонам массивного носа.

— Обух?! — выдавил ошеломлённо Стысь, и напряжение, которое он чувствовал во всём теле, исчезло. Непроизвольный вздох вырвался из его груди. — Ну, ты меня и напугал! — Он вытер рукой лоб, то ли вспотевший, то ли мокрый от дождя. — Это ты?! Вот не думал встретиться…

— Ты считал, что я прожигаю жизнь в уютном кафе где-нибудь на берегу тёплого моря?

— Я полагал, что ты… ты…, — стал заикаться Стысь, не зная, что сказать и как себя вести с бывшим подельником, изменившим Полу и принимавшим участие в краже сундука хозяина.

— Как видишь, жив.

— Я думал, все погибли в… «Камнях», — сказал Стысь, оправившись от неожиданного появления уголовника и соображая, с хорошим или плохим настроением пришёл Обух и зачем он объявился, зная, что Стысь не должен проявлять к нему дружеских чувств после всего, что произошло.

— Так и будем стоять в подворотне? — проворчал Обух, оглядываясь по сторонам. — Побазарить надо. Не зря ж я ошивался здесь битых два часа.

Стысь отметил, что Обух говорил с ним не так, как в прежние времена, не как подчинённый с начальником, а на равных, как партнёр с партнёром. Но чем была вызвана эта перемена во взаимоотношениях, он не догадывался.

— Конечно, конечно, — промямлил Стысь, словно уличённый в чём-то нехорошем. — Идём ко мне. Там и поговорим. Ты же не пришёл просто повидать старого друга? Видать по важному делу?

— Угадал, — рассмеялся Обух.

Стысь было подумал, что Обух пришёл за причитающимся гонораром, который Алик обещал всем выплатить после завершения операции. Но эту версию он отбросил сразу после её возникновения, как неправдоподобную. Операция провалилась, мало того, они умыкнули сундук, за которым были посланы, и в этом случае ждать обещанной награды было верхом бесстыдства. Как это ещё Обух набрался нахальства появиться перед Стысем, не боясь ответа за всё содеянное. Но если не за этим, тогда зачем он притащился?

Стысь недолго ломал голову, стараясь догадаться о причинах появления бандита. Что думать, сам расскажет. Поэтому он не стал делать опрометчивых шагов, полагая, что это не в его интересах. Двор был глухой и безлюдный в это время. А от этих уголовников можно ожидать всего самого наихудшего. Набрал подонков в команду на свою голову. Стысь незаметно вздохнул. Не пришёл же тот в самом деле сводить счеты? Стысь лично ничего плохого Обуху не сделал… Но надо держать ухо востро. Так он размышлял, идя к подъезду, зажав в кармане баллончик с газом.

Подойдя к двери, пошлёпал пухлыми пальцами по клавишам кодового замка, стараясь плечом заслонить от Обуха цифры, которые набирал. Но тот смотрел в другую сторону, ошаривая глазами пустынный двор.

Они поднялись на третий этаж, и Стысь, отперев дверь квартиры, толкнул её.

— Ты один живёшь? — настороженно спросил Обух, вглядываясь в тёмную прихожую из-за спины Алика.

Стысь не ответил на его вопрос. Он включил свет и сказал:

— Проходи. Раздевайся. — А потом добавил: — Один. Посторонних нет.

Пропустив Обуха впереди себя, захлопнул дверь и снял плащ, оставшись в тёмно-синем костюме, в белоснежной рубашке с галстуком бабочкой.

Обух тоже стянул влажную куртку, глядя на респектабельного Стыся. Взглянул в зеркало, висевшее на стене, пригладил коротко остриженные волосы.

Стысь провёл его в большую комнату, где стоял телевизор, диван с изогнутой спинкой, несколько стульев с пухлыми сиденьями и два кресла. Отдельный стол в широком простенке занимал компьютер со всеми причандалами. В картонной коробке лежали дискеты, рядом начатая пачка бумаги. Пол был застлан мохнатым ковром.

Стысь достал мобильник из кармана пиджака, небрежно бросил его на диван, сдёрнул с шеи галстук.

— А ничего у тебя департаменты, — проронил Обух, оглядывая комнату и поглаживая широкой ладонью лицо в мелких прыщах.

«Сволочь неграмотная», — подумал Стысь, поморщившись от слова «департаменты», но вслух сказал:

— «Департаменты» не мои. Я их снимаю. А вся обстановка хозяйская. Так что, заходя, вытирай ноги, — усмехнулся он своей, как он посчитал, тонкой иронии, желая хоть этим ущемить гостя.

Но Обух не понял, что Стысь над ним посмеялся.

— Ну, так чем обязан твоему появлению? — спросил Стысь нарочито небрежно, садясь на диван и закидывая ногу на ногу.

Привычная домашняя обстановка его успокоила, мелкая дрожь, бросившая в ноги на дворе при неожиданном появлении бандита прошла, и он уже не колеблясь знал, что Обух пришёл не сводить с ним счёты, так как не Стысь украл сундук у Обуха, а наоборот. Его привело нечто другое и, видать, немаловажное, почему и пришёл в открытую, не боясь, что Стысь обойдётся с ним круто. Хотя, что мог сделать Стысь, если бы даже и захотел, с бандитом, у которого наверняка в кармане нож или шило.

— Так что тебя привело ко мне? — снова спросил Стысь, в упор глядя на гостя снизу вверх. В его словах промелькнула доля раздражительности, которую он пытался скрыть за умильной личиной. Но как Обух не был туп, он это заметил.

— Сердишься, что мои корешки своротили у вас сундук? — спросил он, кривя губы.

— А ты что — не принимал в этом участия?

— Непосредственно нет. Я даже не знал о таком плане. Всё в своем чугунке держал Зашитый. Это, когда они откопали сундук и привезли его, тогда и сказали, что поделят добычу между всей кодлой.

— Пол не простил вам этого дела. Если он узнает, что я принимал тебя, мне не поздоровится. Так что выкладывай, что тебе нужно от меня и проваливай.

— Так уж сразу и проваливай! — миролюбиво ответил Обух и без приглашения присел в кресло. — Не возражаешь? — прищурившись, спросил он, приваливаясь к высокой спинке.

— Сначала сел, а потом спрашивает.

Стысь хотел добавить распространенное среди русских слово «козёл», но вовремя спохватился и промолчал.

А Обух достал сигарету, чиркнул зажигалкой. По комнате поплыл запах крепких сигарет.

Стысь понял по поведению Обуха, что тот пришёл не на пять минут, и тоскливо бросил взгляд на кровать, стоявшую в соседней комнате. Он мечтал поспать после ресторана, а теперь придётся выслушивать какие-то заявления неожиданного пришельца.

Обух, словно прочитав его мысли, вальяжно развалившись в кресле, попыхивая сигаретой, сказал:

— Разговор будет серьёзный, но не долгий, надеюсь, тебе интересный. А чтобы у тебя не было кислым лицо, предлагаю раздавить пузырь.

С этими словами он достал из нагрудного кармана пиджака плоскую бутылку осетинской водки, приподнялся и поставил на стол.

«Или жмотничает, или сидит на подсосе», — подумал Стысь, глядя на бутылку дешёвой водки, и удивляясь тому, как быстро прилипают к языку блатные слова. Недаром говорится: «С кем поведёшься, от того и забеременеешь».

Предположив, что Обух пришёл мириться, а не требовать денег, Стысь прошёл на кухню, достал из холодильника начатую бутылку «Наполеона» и поставил на стол. Из буфета взял коробку шоколадных конфет и две рюмки.

— Я такую бурду не пью, — сказал он, кивнув на обуховскую бутылку.

Обух развёл руки в стороны:

— Ну, ещё бы. Белая кость. С твоим карманом пить суррогат неприлично. А мы, когда придётся и ханк глотаем.

Он с треском отвинтил пробку своей бутылки, налил в рюмку, Стысю наливать не стал.

— За твоё здоровье, — провозгласил Обух, глядя на хозяина квартиры, и одним махом опрокинул рюмку в рот.

Стысь себе налил «Наполеона», сказал, поднимая рюмку и усмехаясь про себя:

— За встречу!

Обух бросил в рот шоколадную конфету, разжевал, провёл языком по губам и, в упор глядя на Стыся, сказал:

— Мне надо встретиться с твоим патроном.

Стысь удивлённо вскинул брови и на мгновение замер. Чего, чего, а этого он от Обуха не ожидал.

— Чего вылупился? — продолжал Обух. — Или не расслышал? Для глухих повторю: мне надо встретиться с Загом.

— Ты чего — обалдел!? — наконец решился, что ответить Стысь. — Он же тебя псам стравит за то, что ты с Зашитым сундук упёр. — Он достал из коробки конфету, но развертывать обёртку не стал.

— Не стравит. Я к нему с хорошим предложением пришёл, — самодовольно ответил Обух. — Оно ему ох как понравится. Такого и во сне не приснится. Я тебе его изложу, ты ему, — а он пусть решает. Но он от него не откажется. Я не какой-то падлан, я хочу дельное предложение сообщить. А к тебе пришёл, чтобы это дело распахать.

Стысь посмотрел на Обуха — что он будет заливать дальше, какие сказки рассказывать, — и ответил:

— Валяй, говори, что придумал.

— Пропустим ещё по одной, разговор веселей побежит.

Они выпили опять каждый из своей бутылки. Обух обдумывал предстоящий рассказ, Стысь ждал, что поведает бывший подельник.

— Я предлагаю твоему патрону сундук, — неожиданно выпалил Обух и впился взглядом в лицо собеседника, ожидая, какое впечатления произведут его слова.

Но Стысь вяло переспросил, ещё не поняв, что имеет в виду Обух:

— Сундук?

— Сундук.

— Какой сундук?

— Ты что, паря, никак не врубишься или дурака корчишь? За каким вы охотились.

Ни Стысь, ни Пол ничего не знали, какая участь постигла бывших их служителей, живы ли они или погибли, что сталось с сундуком, но полагали, что он у Зашитого и оставили всякую надежду вновь обрести его.

— А что сундук не у Зашитого? — спросил Стысь, и Обух отметил, как маслянистые глаза Алика заинтересованно блеснули.

— Не у него, — ответил Обух, наливая себе третью рюмку.

— Тогда у кого же, у тебя?

— Какое это имеет значение. Он в надёжном месте, в зажальнике, и ждёт своего хозяина. Мне незачем иконы мочить.

Теперь пришла очередь удивляться Стысю и наливать себе коньяка.

— Выражайся яснее, — попросил он Обуха.

— Бусделано, — игриво ответил Обух и, выпив ещё рюмку, продолжал: — Зашитый, когда утащил сундук из-под носа Джека, спрятал его в тайном месте, потому что пробиться с ним через ваши заграждения было трудно, и чтобы не рисковать, он припрятал его, а сам решил атаковать «Камни», чтобы создать переполох, перебить охрану и смотаться вместе с сундуком в город, где у него был заранее приготовлен амбарец. Но выполнить этот план помешала шобла, которую вы держали в спортзале. Они напали на катер, на котором мы решили удрать. Я сам видел, как они перебили остатки наших. Я чудом спасся…

— А Зашитый? Что с ним?

— Зашитый кормит рыб в озере. Из всех в живых остался только я один.

— Почему ты знаешь, что Зашитый погиб? Ты видел его труп?

— Если бы не видел, то бы не говорил. Конечно, видел?

— При каких обстоятельствах? — допытывался Стысь, возомнивший себя следователем, ведущим допрос.

— Когда те мужики напали на катер, вахмистр так меня приложил, что я потерял сознание, а когда очухался, то был уже за бортом. Когда я выплыл, вдоволь нахлебавшись воды, то увидел, как катер на полном ходу идёт на скалы. Потом он взорвался у гряды, врезавшись в неё, а на нём были те люди с художником и Зашитый. Я подумал, ну всем копец. Но ошибся. Минут через пятьдесят или чуть больше, появились те художники, сели в джип и уехали куда-то. Одна моторка болталась на воде. Я вскочил в неё и отправился к гряде, думая, что раз живы мужики, значит и Зашитый тоже. Обошёл всю гряду, кричал-звал — никого. Куда это, думаю, умотал Зашитый, может, залез наверх, к нашему сундуку. Он, хитрый, Зашитый! Да и мы не простаки. Только я подумал забраться на скалы, как у самой воды увидел груду камней, сложенных холмиком. Видно было, что камни собраны недавно. Я стал их разбрасывать, думая, что под ними фрайера что-то спрятали и вдруг вижу дирижабли. Ёшь твой корень, подумал, дирижабли-то Зашитого, его сорок пятый размер… Потом и его откопал. Эти приятели художника, видать, пришили его. Но никаких огнестрельных или ножевых ран на теле не было, кроме синяков. Вся спина синяя… Я погоревал над бедным паханом и снова забросал тело камнями… Поэтому я и говорю, что остался из всей кодлы один.

— А художник с друзьями? Они продолжали искать сундук?

— Ещё бы! Утюжили гряду до холодов. Потом они бросили это занятие так и не найдя сундука. Я один знаю, где он, и хочу сказать об этом Загу.

— Я, конечно, передам твои слова хозяину, — подумав, сказал Стысь, — врёшь ты или говоришь правду. Если соврал, и в твоих словах есть злой умысел, пытать тебя будут по всем статьям. Заг обмана не любит. А потом, не знаю, простит ли он тебе прошлые делишки…

— Простит, не простит. Тебя это не должно беспокоить. Ты передай мои слова хозяину. А я пока посижу на фонаре.

— Где посидишь? — не понял Стысь.

— На фонаре, — серьёзно ответил Обух. — Подожду.

— Понятно, — промямлил Стысь, удивляясь многообразию русского языка, его величию и меткости выражений. — Где мне тебя найти? — после некоторой паузы осведомился он, — если Пол согласится с тобой встретиться?

— Меня не надо искать. Я сам тебя найду. Только не тяни. Я в Москве всего на несколько дней. Два дня тебе хватит переговорить с хозяином?

— Хватит за глаза. Завтра же переговорю.

— Лады.

Обух отпил прямо из бутылки остатки водки и встал. Прошёл в прихожую, натянул куртку, взялся за ручку двери.

— Покеда, Алик. Не провороньте с патроном добычу, как в прошлый раз. Я пока предлагаю, но могу и передумать. Ваш ход, маэстро гроссмейстеры.

Стысь хотел спросить, почему он так расщедрился: знает, где сундук с неимоверными сокровищами, а сам не хочет его брать. Но не стал спрашивать, предоставив это Загу, если тот захочет вообще связываться с Обухом. Уж больно всё выходит, как в сказке.

Обух хлопнул дверью, и его грузные шаги затихли на лестничной клетке. Стысь вытер влажный лоб. Изрядно все-таки Обух его перепугал. Он уж и думать забыл об этом злосчастном сундуке и всех событиях с ним связанных, а здесь появляется бывший подельник да ещё с таким предложением. Есть о чём задуматься.

Может, Обух не врёт. Всё действительно так и есть, как он говорит. И обретение сундука вновь заставит Пола вернуться к прежней жизни.

Стысь вздохнул. За прошедшую зиму Пол заметно, очень заметно, изменился. Кроме грубости и вспышек гнева у него появилась еще беда: он ежедневно стал прикладываться к рюмке. Никакие доводы Алекса о вреде алкоголя в бизнесе на него не действовали. «Кто бы мне говорил, — возмущался Пол, чуть ли не брызгая слюной, — но не ты». Тут уж наставала очередь негодовать Стысю: — «Я пью, но ума не пропиваю», — горячо возражал он. Душеспасительные речи нисколько не помогали, и Алик вскоре бросил это занятие, целиком полагаясь на судьбу. Визит Обуха может и послан самой судьбой. Может, это всколыхнет Пола, заставит его забыть Ольгу…

Глава третья. Предложение

Утром, едва проснувшись и посмотрев на часы, Стысь позвонил Полу. Однако никто трубку в офисе не брал. Он связался с секретаршей, и та сообщила, что у Пола разболелась голова, и он на работу не приедет.

— Ещё бы не разболеться, — усмехнулся про себя Стысь. — Сколько вчера спиртного вылакал…

Раз Пола нет на работе, значит, он на своей загородной вилле приходит в себя. Стысь набрал номер мобильника шефа. Заспанный голос вяло пробормотал:

— Я слушаю.

— Это я, Стысь.

— Стысь?!

— А ты что не узнал?

— Узнал, конечно, — слабым и безразличным голосом ответил патрон.

Стысь подумал, что Пол в глубочайшем похмелье, не рад свету белому и проклинает день своего рождения. Сам же он уже вполне оправился от вчерашних возлияний после двух чашек крепкого чая с ванилью, и не преминул кольнуть шефа:

— Ты изменяешь своим привычкам, мон шер. Раньше ты допоздна не спал?

Однако Пол не отреагировал на ироничный тон друга и спросил:

— Чего беспокоишь? Насколько мне помнится, ты на сегодня выходной выпросил… Зачем будишь? — Он длинно зевнул.

— Мне тебе надо сообщить нечто важное, — сказал Стысь, представив на миг кислую бледную физиономию друга с бесцветными осоловелыми глазами, всклокоченными волосами, лежащего в подушках на широкой кровати, с трубкой возле уха, отмахивающегося от приятеля, как от назойливой мухи.

— Алекс, ты не мог выбрать другое время? — почти простонал Пол.

— Я надеюсь, ты не в постели? — нарочно спросил Стысь.

— Какое это имеет значение, где я. Говори, что тебе надо и сгинь.

— Дело неотложное, мон ами.

Французское выражение «мон ами» Стысь употреблял в очень редких, исключительных случаях, обращаясь к Полу, в основном, когда нужно было позарез подластиться, выпросить очень важное для себя. В основном это касалось денег, проигранных в казино.

— Я сегодня не в настроении, — смягчил свой тон Пол. — Сам знаешь. Давай в другой раз. Я немного посплю. Голова раскалывается…

— Голова не атомная бомба — не взорвётся, — продолжал наступать Стысь, чувствуя, что патрон сдаётся.

— Ты меня достал, — скрежетнул зубами Пол.

— Спешное дело, Пол, не требующее отлагательств. Ты сам убедишься в этом, как только я тебя посвящу в него. Я сейчас приеду, заодно и тебя поправлю. Я знаю несколько русских способов, как избавиться от похмельного синдрома. Будешь, как новенький. Замётано? — спросил он, гордясь новым словом, добытым из словаря обитателей подвалов.

Предложение привести его в форму, видимо, повлияло на Пола больше, нежели сообщение о важном деле. Он тяжело вздохнул и ответил:

— Чёрт с тобою, Алекс, приезжай! Вечно ты со своими проектами беспокоишь.

И отключил трубку, в душе довольный, что пропойца Алекс, может, действительно, знает способ, как быстрее прогнать тяжесть, какую во всем теле ощущал Пол. Он покачал головой и почувствовал, как шевельнулись мозги.

В душе он завидовал приятелю, что тот мог выпить ведро водки и после этого чувствовал себя, как ни в чём не бывало, мог острить, шутить, балагурить, а вот Пол хмелел быстро, голова тяжелела, мозги деревенели, казалось, даже глаза застывали неподвижно, не слушались руки и ноги, насупливались брови и окружающие казались не настоящими, какими-то сценическими персонажами. Наутро он чувствовал себя ещё хуже, чем накануне, не находил себе места от страшной головной боли. В такие дни весь мир был гнусным и пасмурным…

А Стысь вызвал из гаража машину. Когда тёмно-синий «Форд» припарковался у подъезда, он спустился по лестнице во двор. Шофёр — молодой парень, хотевший уже подниматься в квартиру шефа, — увидев его, услужливо открыл дверцу. Но Стысь не стал садиться.

— Ключи? — протянул он водителю руку.

Тот воззрился на хозяина, но ничего не сказал и протянул ему связку ключей.

— Свободен, — сказал ему Стысь, забирая ключи. — Доедешь до дома на метро. Ты сегодня мне не нужен. Держи за беспокойство. — Он протянул ему новую сторублевку.

Шофёр взял деньги, сунул в карман, а Стысь грузно опустился на сиденье и завёл машину.

Проехав с квартал или два, и почувствовав, что во рту сохнет, он остановился у первого, попавшего на глаза кафе, и выпил стакан крепкого кофе с куском бисквитного торта. У него, как и у патрона, побаливала от вчерашних доз спиртного голова, и тело казалось мягким и раскисшим. Кофе его приободрило, и голова не стала казаться такой тяжелой.

После разгрома «Камней» и потери Ольги, Заг вскоре внешне утешился. Он не стал восстанавливать дом на берегу озера, посчитав, что не стоит вкладывать деньги в сооружение, которое теперь ему вряд ли пригодится, и купил шикарную дачу недалеко от Москвы на Клязьминском водохранилище у одного богатого московского предпринимателя. На эту дачу и ехал Стысь.

Время близилось к полудню. День обещал быть погожим. Утренняя туманная дымка рассеялась, и видно было далеко. От нагретого асфальта поднималось марево, и контуры впереди идущих машин иногда причудливо расплывались, словно становились жидкими или воздушными. На автостраде было много машин. Ехали почти впритык на небольшой скорости, и Стысь в душе ругался, что соблазнил Пола принять себя, но, вспомнив о важности дела, по которому ехал, успокаивался. Около получаса он простоял в пробке, образованной из-за дорожного происшествия. Водители, выйдя из кабин и сгрудившись на обочине, ругались, проклиная нерасторопных гибедедешников, в перерывах между руганью сочувствовали участникам аварии — мощный «Урал» врезался в «Жигули». Когда «Урал» отогнали в сторону, движение возобновилось.

Повернув с главной магистрали налево, Стысь облегченно вздохнул — ещё двадцать минут, и он у цели. Въехав в дачный поселок. — удивился: зимой, когда он был здесь в последний раз у Пола, он показался пустым и неприветливым, коттеджи были занесены снегом, казалось, он придавил их к земле, также, как и деревья и кустарники. Большие сугробы были нанесены у оград. Теперь посёлок утопал в молодой зелени, которая скрывала высокие строения, оставляя для глаз лишь железные крыши «под черепицу», трубы, балконы и башенки. Улицы были асфальтированы, кое у каких домов тротуары были выложены плиткой. Стыся поразили ограды: были они мощные, как крепостные стены, высокие, с металлическими крепкими воротами.

Остановив «Форд» у трёхметровых ворот из гофрированного железа, Стысь посигналил и стал ждать, когда откроют створки. Но их никто не открывал. Алик вышел из машины и прокричал в домофон:

— Эй вы, олухи царя небесного! Хватит спать, открывай ворота!

Сбоку открылась калитка, и появился недовольный охранник, готовый наброситься на столь наглого посетителя, обозвавшего стражей врат олухами, но, увидев наперсника хозяина, растянул рот в улыбке:

— Добрый день, шеф. Сию секунду открою. Мы сегодня никого не ждали, — как бы оправдываясь, продолжал он. — Хозяин сказал, что он никого не принимает и никого не ждёт.

— И вы решили немного вздремнуть?

— Ну что вы, — виновато улыбнулся страж. — В «козла» резались…

Он открыл массивные ворота, и Стысь, миновав домик управляющего, оцилиндрованные брёвна которого были покрашены пинотексом «Орегон», проехал по дороге, выложенной фасолевидной бетонной плиткой, к парадному подъезду трёхэтажного здания из красного кирпича.

На крыльцо вышел Индус, новый телохранитель Зага, заменивший Джабраила, мужчина тридцати лет, со смуглым, обветренным скуластым лицом, чёрными пронзительными глазами и длинными чуть ли не до плеч прямыми волосами.

Увидев Стыся, поздоровался, открыл дверь, пропуская его в дом.

— Где Пол? — спросил Стысь, мельком бросив взгляд на телохранителя. — В спальне?

— У себя в кабинете.

— Сердитый? — осведомился Стысь, больше для проформы, чем для выявления настроения наперсника.

— Не так сердитый, как разбитый.

— Мучается?

— Как всегда.

— Ты вот что, — распорядился Стысь. — Прикажи протопить баню. Через час попаришь нас. Понял?

— Отчего не понять, — ответил Индус. — Мигом всё устрою.

Стысь по широкой мраморной лестнице поднялся на второй этаж и прямиком отправился в кабинет-библиотеку Пола, занимавший правое крыло. Ноги утопали в мягком ковре, и шагов не было слышно.

Пол сидел в дальнем углу обширного кабинета, до потолка заставленного книгами, боком к вошедшему, в широком мягком кресле, в шёлковом халате, открывавшем безволосую грудь, и шелестел какими-то бумагами. Лицо было отёкшим, под глазами виднелись тёмные полукружья.

— Привет, мон шер! — поздоровался с Загом Стысь, подходя и протягивая руку. Он старался показать себя бодрее, чем был на самом деле, хотя его самочувствие было не намного лучше, чем у Пола.

Пол отложил бумаги, повернул голову. На Алика смотрели потускневшие глаза.

— Это ты? Едешь, как черепаха.

— В пробке простоял…

Пол почесал небритый подбородок:

— Может, и к лучшему, что заехал. Одному мне скучно. Ничего не идёт в голову. Пойдём в столовую, будем поправляться, как говорят русские.

— Не сейчас, Пол. Не спеши. Похмелье — вторая пьянка. Мы найдём лучший способ избавиться от мучений. Я распорядился баньку истопить. Смоем вчерашние грехи. — Стысь громко рассмеялся.

Пол тяжело вздохнул и спросил:

— Ты вчера долго пробыл в ресторане?

— С час, наверное, после твоего ухода.

— Борис Фёдорович доволен? Я смутно помню конец нашего пиршества.

— Не бери в голову. Доволен, дальше некуда. Всё будет абгемахт, дружище.

— Я ничего лишнего там… — Пол стыдливо посмотрел на приятеля, стараясь в его глазах прочесть приговор себе.

Стысь понял, что хочет спросить патрон: у него у самого после сильных попоек возникало чувство вины перед собой, будто он совершил тяжелый проступок, что-то натворил, и он быстро перебил Пола, не дав досказать:

— Всё о, кей, шеф.

Пол облегчённо вздохнул, словно сбросил с плеч тяжёлую ношу и повернул голову в сторону Стыся. Глаза окинули грузную фигуру приятеля.

— Ну ладно, выкладывай, что у тебя за неотложное дело. Опять в дерьмо вляпался?..

— Никакого дерьма, мон шер. Это больше касается тебя, нежели меня. Я, так сказать, шестерёнка, передающая движение от другой тебе.

— О,кей. Только давай без метафор.

— Договорились. Сначала я тебе изложу суть дела, из-за которого я приехал сюда, а потом мы с тобой пойдём и примем баньку, выпарим остатки вчерашнего возлияния. Сразу полегчает.

— У меня голова, как чугунная…

— Пройдёт, Пол. Ты готов выслушать меня? — Стысь со всего размаха плюхнулся в кожаное кресло, стоявшее рядом со столом.

— Говори.

Стысь поискал глазами вокруг себя, не нашёл, что хотел увидеть и спросил:

— Прикажи кофе принести.

Пол ничего не ответил, но нажал кнопку телефонного аппарата, стоявшего на столе. Вошёл Индус.

— Принеси кофе Алексу, а мне бокал минеральной да похолодней.

Индус кивнул, молча вышел, а через минуты три появился вновь, держа на подносе чашку дымящегося кофе и высокий бокал с минеральной водой. Поставив на стол, отошёл шага на три назад, глядя себе под ноги и ожидая дальнейших приказаний.

Пол, молча, махнул рукой в сторону двери. Индус чуть помедлил и спросил:

— Какие ещё будут приказания?

— Никаких. Можешь идти.

Стысь отхлебнул несколько глотков горячего напитка, а Пол, притронувшись к запотевшему бокалу, отодвинул его в сторону и, сцепив руки на животе, приготовился выслушать Стыся.

— Вчера ко мне пожаловал Обух, — заговорщицки сказал тот, сделал паузу и уставился на патрона, стараясь увидеть реакцию на свои слова.

Но на Зага фраза не произвела того впечатления, которого ожидал Стысь. Пол также вяло сидел в кресле, не шевельнувшись, и ни один мускул не дрогнул на лице.

Стысь удивился.

— Имя Обух тебе что-нибудь говорит? — спросил он.

Пол удобнее устроился в кресле, запахнул халат, открывший голые ноги, и ответил:

— Не припомню. — Нет, — подумав, продолжал он. — Не помню.

— Вообще-то откуда тебе знать. Ты с ними не контактировал. Якшался я.

Стысь набрался терпения и рассказал Полу о вчерашнем разговоре с Обухом, кто этот Обух, каким образом он остался в живых. Только после этого Пол немного оживился. Глаза заблестели.

— Так, значит, он предложил нам сундук! — воскликнул Пол. — Это очень интересно. Оч-чень. Выходит, Зашитый не смог им воспользоваться? — Пол потёр разом вспотевшие руки.

— Выходит, что так. Как он смог его забрать, если отдал Богу душу, как говорит Обух.

— Он видел его труп?

— Божится, что видел.

— Нет ли здесь, какой игры?

— Игры, шеф? Не думаю. Зачем Обуху врать.

— Кто знает. Почему он нам предлагает сундук, а сам его не берёт, если знает место его сохранения. Нонсенс какой-то.

— Меня тоже это несколько обескураживает.

— А что же ты его об этом не спросил?

— Хотел, но не стал, подумал, пусть спросит сам шеф.

— И спрошу. Скажи мне, если бы ты один знал, где находится сундук, на кой чёрт ты бы предлагал его сторонним людям.

— Ну, мы не такие сторонние. Обух был в моей команде.

— Ты не ответил на мой вопрос. Ты отдал бы сундук в чужие руки?

Не задумываясь, Стысь ответил:

— Ни за что, Пол.

— То-то и оно. А этот на блюдечке нам его преподносит. Из-за любви к ближнему отдаёт такое богатство? Подумай над этим! Здесь что-то не так. Что-то не так, Алекс! — Пол отхлебнул воды из бокала. — Раз он к тебе сам пришёл, ты бы его расспросил подробнее, выведал у него, что к чему, а потом бы летел ко мне. — Пол поморщился, то ли от того, что наперсник оказался таким непредусмотрительным, то ли от приступа головной боли.

Стысь не стал оправдываться, а спросил:

— Так, что ты думаешь предпринять: согласиться на предложение Обуха или отказаться от его услуг?

Ему самому не хотелось упускать этого случая. То, ради чего они в прошлом году затеяли всю эту возню, принесли ей в жертву «деда», оказывается совсем близко, одно усилие, и сундук в их руках и отказаться от него из-за каких-то подозрений? Это было выше его понимания. Но он ждал, что скажет шеф.

— Мы не откажемся. — Пол встал с кресла и прошёлся по кабинету. Босые ноги приятно щекотал ворс ковра. Вернувшись на прежнее место, продолжил разговор: — Просто обстоятельство, что Обух ни за что ни про что жертвует сундуком, меня сильно смущает…

Алекс отметил, что с лица Зага сплыла маска хандры, оно стало живым и одухотворённым.

— Мне тоже подозрительна его уступчивость, то, что он сам нашёл нас, можно сказать, силком всучивает нам сундук, — поддержал шефа Стысь, — но не верх ли безумия из-за этого отказываться от богатства, которое само лезет в руки, и за которым мы так упорно охотились.

— Ты прав, — сказал Пол, о чём-то думая. — Дурак только может отказаться от такого предложения. Мы вот что сделаем: пригласим твоего Обуха сюда на дачу, а может, и в другое тихое место, выпотрошим и узнаем, что за игру он ведёт. Только тогда примем окончательное решение. Мы заставим его сказать, почему он предлагает сундук нам. Филантроп просто какой-то…

— Ну, хорошо, шеф, допустим, Обух что-то затеял или Зашитый его подослал, если он жив. Ради чего всё это? Представь, что сундук в их руках, а это так и есть. Они должны вообще тогда затихнуть, затаиться, лечь на дно, как они выражаются. Зачем им попадаться нам на глаза? Они достигли того, чего желали. Каков резон им выходить на нас, светиться, как они говорят, мало того, такое богатство предлагать. Что они, таким образом, хотят отомстить нам? За что? Мы им должны головы оторвать за то, что они не соблюли условий контракта, а они, вместо того, чтобы смотаться подальше с глаз долой, ещё делают нам презент.

— Рассуждаешь ты правильно. Я сам не пойму в чём дело. Но есть же какая-то причина, что Обух, если действует один, отказывается от сундука, передавая его в наши руки. Вот что у меня это в голове не укладывается.

— Может, совесть замучила?

Пол рассмеялся:

— Совесть! Брось свои глупые рассуждения, Алекс. Ты сам не веришь в то, что говоришь. Думай, думай. Ты же сценарист, писатель, пошевели мозгами, старый дурень, может, что и домыслишь. Возьми след, почему такой добрый Обух?

— Значит, ты согласен встретиться с Обухом?

— В принципе да. А что? Разве от меня убудет. Встречусь, конечно. Вместе встретимся. Когда у вас свидание? Он говорил об этом?

— Мы конкретно не договаривались. Он сказал, чтоб я не тянул с разговором с тобой. Дал мне два дня. Сегодня только первый. Думаю, завтра он ко мне придёт или позвонит.

— О,кей! — Пол помассировал голову. — Мне стало легче после твоего рассказа. На душе веселее стало.

— Хорошая весть способствует хорошему настроению, — наигранно ответил Стысь, обрадованный, что поднял дух наперсника. — Теперь можно и в баньку. Ты зря её не используешь в профилактических целях. Прежний владелец усадьбы, видно, знал толк в этом деле…

— У меня бассейн есть.

— Бассейн бассейном, а баня, мон шер, лучше санатория. Видать, что ты не русский человек, — заключил Стысь.

— А ты что — русский?

— Я нет, но ничто русское мне не чуждо.

— В баню, так в баню, — сказал Пол и потянулся. — Может, действительно косточки распарить…

— Нет лучшего средства, — проворковал Стысь, встал с кресла и услужливо распахнул перед Полом дверь кабинета.

Как был в халате, лишь надев тапочки, Пол вышел на улицу и проследовал за Стысем к бане — продолговатому деревянному зданию с трубой, расположенному в глубине участка за двумя дубами, росшими на лужайке.

Сидя после бани в небольшой комнате при ней, друзья пили светлое свежее пиво, доставляемое Полу прямо из Германии, удобно развалясь на широком диване в махровых халатах и продолжали разговор о сундуке.

— Так что скажи Обуху, что я готов встретиться с ним, — заключил беседу Заг. — Встречаемся здесь, у меня. — Для убедительности своих слов, он сильно стукнул кружкой по столешнице. — Скажи, что мы готовы к сотрудничеству, но без подвохов. И прежде всего надо докопаться, почему он нам предложил сундук, а не взял его сам?

Пол, прищурившись, посмотрел на Стыся. После бани, выпарив хмельную дурь, он вновь обрел былую энергию и способность трезво рассуждать, и то обстоятельство, что на горизонте вновь замаячило варяжское золото, его радовало.

— Я заставлю его признаться, — самодовольно произнёс Пол, — почему он предлагает нам такое богатство, а сам не берёт…

— Очень хорошо бы его заставить это сделать, — ответил Стысь, осушая единым махом очередную кружку пива и заедая жирными креветками. — Неужели они затеяли очередную провокацию?

— Я тоже сомневаюсь в искренних намерениях Обуха, — проронил Пол, глядя в окно на проплывающие пушистые кучевые облака. — Может, он заглянул в этот сундук и ничего стоящего не обнаружил?

— Содержимое разочаровало его?

— Да.

— То, что он знает о содержимом сундука, в этом можно не сомневаться, это вполне естественно. Держать сундук в руках и не заглянуть в него, извините, мон шер… Может, он выгреб содержимое, а нам предлагает пустой ящик?

— Шевели, шевели мозгами, Алекс! — вскричал Пол, подливая в кружку пива. — Проясняй ситуацию.

— Стараюсь, — ответил Стысь, перегруженый количеством выпитых кружек.

— Обух затеял какую-то игру, — задумчиво продолжал Пол. — Только ради чего? — Он закусил губу. — Ради чего? — Пол пронзил глазами друга: — Я принимаю его вызов. Мы заставим его говорить. Начнёт юлить — мозги вправим. Так русские говорят?

Глава четвертая. Решение Пола

Однако осуществить свой план, как он задумал, Полу не удалось: то ли Обух был хитрее, чем он думал, то ли, как трусливый заяц, боялся выходить за известную ему территорию. Он пришёл к Стысю спустя день, когда начинало темнеть. Позвонил. Стысь посмотрел в глазок, увидел коренастую фигуру Обуха, открыл дверь и, ни слова не говоря, пропустил визитёра в квартиру. Вечер был тёплый, и Обух был в вельветовой тёмно-синей рубашке, в застиранных джинсах, обтягивающих мощные ляжки, и светлых кроссовках. Не в пример прошлому визиту был побрит, и от него разило недорогим одеколоном. Серые глаза глядели не так подозрительно, как день назад.

— Проходи, — предложил ему Стысь, указав на дверь в комнату.

Обух прошёл, уселся, как и в прошлый раз в кресло.

— Посторонних нет? — спросил он, доставая сигарету и бросая взгляд в соседнее помещение.

— Не волнуйся, — успокоил его Стысь, садясь напротив. — Никого нет. Тебе нечего бояться.

— Я не боюсь. Простые меры предосторожности. — Он размял тугую сигарету. — Так как моё предложение? — Обух поднял глаза на собеседника. — Переговорил с патроном?

— Конечно, переговорил, — ответил Стысь, поднёс к его сигарете огонёк зажигалки и прикурил сам взятую из коробки на столе гаванскую сигару. — Я сообщил Полу о твоём предложении.

— И как? — нарочито небрежно спросил Обух, но Алик заметил, как дрогнул мускул на его лице.

— Реакция положительная. Пол примет тебя, и мы обсудим план дальнейших действий.

— Примет? — переспросил с заметной издёвкой Обух. — Где же он меня примет?

— Найдёт место для встречи, — самодовольно ответил Стысь.

Обух скривил губы.

— Нет, зайчики, этот вариант мне не подойдёт. Я что — лох какой? За кого вы меня принимаете? Передай Загу вот что. — Он глубоко затянулся. — Если он хочет со мной переговорить, то пусть, во-первых, не командует — я продавец, а он всего лишь покупатель, пусть соблюдает торговый ранжир. А во-вторых, я сам назначу встречу, когда и где мне будет угодно. Ты понял, Алик? — Обух сдвинул брови к переносице.

Стысь выругался про себя: увалень Обух, раньше не произносивший больше двух фраз за один раз, обрёл ораторские способности и свойство логически мыслить. Подобранный на какой-то городской свалке, помытый и начищенный, он выполнял мелкие поручения, а теперь, имея сундук за плечами, возгордился, и спесь так и прёт из него. Приниженный и низведённый до роли быдла, выполнявший грязную работу, он теперь смеет командовать…

— И где же ты желаешь встретиться? — скривил губы Стысь. — Уж не у сундука ли?

— Зачем так далеко забираться. Мы найдём место и поближе. — Обух сделал многозначительную паузу. Но долго не думал. Видимо, он заранее решил, где забить стрелку. — Пусть приезжает завтра в четыре часа дня к зоопарку и ждёт у центрального входа.

— Мы так не договаривались, — встрепенулся Стысь, будто проснувшись. — Заг поедет к зоопарку?! Он ни за что не согласится.

— Это ваше дело. — Обух встал, сильно вмял недокуренную сигарету в стекло пепельницы, небрежно потянулся. — Сундук уплывёт в руки не таких щепетильных, как вы. Ты косматничаешь на своего Зага не один год, знаешь его, как облупленного, я — тоже. И идти на пырло не хочу. Я стреляный воробей.

— Постой, — махнул рукой Стысь. — Садись! Не ерепенься. Ещё не начали разговор, а ты в бутылку лезешь. Я сообщу шефу о твоём предложении. — Про себя подумал: «Конечно, Обух был бы законченным дураком, если бы припёрся к Загу. Тот же сказал — потроха выпустим, а узнаем, где сундук и почему Обух так легко с ним расстаётся. И нашёл бы методы, как это сделать. А Обух предусмотрительный. Решил не рисковать?»

Он достал сотовый телефон и набрал номер.

— Слушай, Пол, у меня Обух. Да, пришёл, сидит. — Алик почмокал толстыми губами. — Что, что? Он не хочет к тебе на свиданку идти. Не хочет и всё. А я что?! Силком что ли его потащу? Да нет. Говорит, других найдёт. Что он предлагает? — Стысь мельком взглянул на гостя. — Предлагает встретиться у входа в зоопарк. Так как? Согласен? — Он плотнее прижал трубку к уху и замолчал. Пол что-то долго говорил, Стысь односложно отвечал: да, да, нет, нет, потом протянул Обуху телефон: — На, говори!

Тот поднёс трубку к уху, с минуту слушал, что ему говорит Заг. Потом отрицательно покачал головой:

— Не пойдёт. Не хотите, как хотите. Я всё сказал. — Лицо его покраснело. — Хватит белибердашку нести. Я о таких вещах буду по телефону трёкать? Не надо мне разгон давать. — Он уж было хотел отдать телефон Стысю, но Пол, видимо, что-то ему сказал, и Обух стал внимательно слушать. — Ладно, кончай базар, — примирительно изрёк он. — Завтра в шестнадцать ноль-ноль. Будь спок, не обману. Вы ждите. Я сам вас найду. Замётано.

Обух отдал телефон Стысю. Вытер платком красное лицо и шею.

— А ты говоришь, не согласится. Ещё как согласился. Сундуки с золотом на земле не валяются… Так до завтра, корешок? — Обух насмешливо посмотрел на Стыся.

— До завтра, — ответил Стысь, провожая гостя в прихожую.

Спустя минут двадцать позвонил Пол. Голос его был сердитым.

— Ты что, не мог уговорить этого Обуха, обалдуй несчастный, чтобы он согласился с нашим предложением? Где твоя хвалёная дипломатичность?

— Он не такой дурак, как ты думаешь, — ответил Стысь, готовый взорваться от грубости шефа. Пол хоть и друг, но иногда его слова так обидно режут душу, доводя Стыся до кипения. Ему всегда стоило больших усилий не сорваться и не наговорить Полу колкостей. Но он всегда сдерживал себя. — Ну и что с того, что встретимся не там, где хотели бы. Что мы теряем?

— Что мы теряем? — переспросил Пол, ничуть не смягчая тон разговора. — Ты не прикидывайся простачком…

— Я не прикидываюсь, — ответил обиженно Стысь. — Но и ты не при на меня, как на буфет.

Пол продолжал высказывать претензии, но, в конце концов, согласился, что они ничего не потеряют, подстраиваясь под Обуха.

— О, кей, — заключил он. — Завтра поедем к Обуху. Чёрт с ним, пусть будет, как он захотел.

На следующий день они припарковали машину недалеко от зоопарка и пешком отправились в назначенное место. Получасом раньше сюда прибыл Индус, который должен был оценить обстановку, проверить, нет ли какой подставы и доложить Загу. Они не спеша шли к зоопарку, ничем не выделяясь среди прохожих. Около метро «Краснопресненская» из-за киоска вынырнул Индус и сообщил, что ничего подозрительного не обнаружил.

— Продолжайте наблюдение, — приказал ему Пол. — От таких фруктов, как Обух, всего можно ожидать, — и, обратившись к Стысю, добавил: — Иди, Алекс, к входу и там встречай Обуха.

— А ты?

— Я постою здесь в тени. Мне солнце противопоказано. Переговоришь с Обухом, махнешь мне рукой. Отсюда я хорошо просматриваю ворота.

Индус отдал какие-то распоряжения двум бравым молодцам крепкого телосложения, а сам остался рядом с Полом. Стысь прошёл к входу в зоопарк и стал ждать Обуха, поглядывая по сторонам и постоянно вытирая красное лицо большим носовым платком. Прямые лучи солнца ещё были горячи, на освещённых местах асфальт размягчился и иногда ветерок доносил до Алекса запах мазута.

Ровно в четыре часа Стыся тронули за плечо. Он вздрогнул и обернулся. Сзади стоял Обух.

— Что ты всегда меня пугаешь? — недовольно проговорил Стысь, глядя в нагловатые глаза Обуха.

Тот ничего не ответил, а спросил:

— Ты один? Где Заг?

— Сейчас подойдёт, — ответил Стысь и поднял руку вверх.

Его сигнал был замечен, и через минуту к ним подошёл Заг. Он был в джинсовой куртке и спортивных брюках и смахивал больше на продавца мелких предметов, которые ходят по вагонам электричек, чем на благополучного предпринимателя.

Обух видел швейцарца всего несколько раз и не сразу узнал его в этом наряде. Он оглядел его подозрительным взглядом, но, видимо, вспомнил бизнесмена и через несколько секунд лёгкого замешательства произнёс:

— Пройдём в зоопарк. Там и поговорим.

Они купили билеты и прошли на территорию зоопарка. Он был заполнен любопытной публикой с детьми и просто праздношатающимися. Повсюду слышен был гомон и весёлая детская щебетня. Они подошли к вольере с дикими животными, и Пол небрежно спросил Обуха:

— Что там у тебя? Выкладывай!

— Тебе сообщил Алик мое предложение? — Обух не мог терпеть выражений на «вы», к чему его приучила среда, в которой он вращался долгие годы.

Пол за последнее время общения с подобным сбродом, привык к такому обращению и оно его нисколько не шокировало.

— Хочу услышать от тебя, — таким же слегка вызывающим тоном ответил Пол.

— Дело твоё. — Обух облизал пересохшие губы.

В стороне от них появилась фигура Индуса. Он с заинтересованным видом обозревал обезьян, но сам боковым зрением следил за патроном и его собеседниками.

— Ну, так валяй, — обронил Пол слышанную среди русских фразу.

— Предлагаю тебе сундук, который ты упустил, — без обиняков начал Обух.

— Не врёшь? — снисходительно измерил его взглядом Пол.

— Что мне врать!

— Откуда мы знаем, что сундук у тебя? — с усмешкой ответил Пол, ощупывая взглядом стокилограммовую тушу Обуха. — Может, решил разыграть нас?

— На понт берёшь, — поддержал компаньона Стысь, удачно, как он решил, ввернув понятное Обуху слово.

— Я лапшу тебе не вешаю, — слегка обидевшись, ответил Обух. — Сундука у меня нету, но я знаю, где он находится.

— Может, и так. — Пол испытующе посмотрел на Обуха, стараясь пронзить его взглядом. — А что сам не берёшь?

— А что мне с ним в дядин дом отправляться? Такие бабки мне ни к чему. Я их никуда не пристрою. С ними вляпаться можно в большое дерьмо.

— Это не довод, — обрезал его Пол. — Вы за бабки, кого хотите, уберёте. Так я тебе и поверил: ни за что ни про что предлагаешь мне сундук. Может, вы из сундука уже всё выгребли, а теперь всучиваете.

— Там всё в целости и сохранности. Я ж башли не сейчас требую. Отдадите, когда сундук будет у вас.

— Какая твоя цена за услугу?

— Сто тысяч зелёных.

— Смешная цена. Разве он стоит того? Ты чего-то дешевишь.

— Ты думаешь, я Егора заправляю?

Пол не понял смысла выражения и промолчал.

— Я отдаю за сто тысяч баксов, и кончен разговор.

— Нет, ты мне ответь: что сам не берёшь сундук? Или руки коротки?

— Ты угадал. Во-первых, я один его не возьму. Там целая команда нужна.

— Тебе трудно команду собрать?

— Из формазонов что ли?

— Не знаю.

— Мои корешки все перебиты…

— А во-вторых?

— Во-вторых, что я буду делать с камешками и ржавьём? Кому я всё это всучу? Так что ржавые шмоты мне ни к чему, зелёные надёжнее.

— Значит, ты нам скажешь, в каком он месте?

— Не только скажу, но и покажу, если дашь слово, что моя цена тебе подходит.

— Я тебе выплачу сто тысяч баксов, если сундук будет у меня.

— Какие вопросы. Будет у тебя со всеми потрохами.

— А почему ты не предложил его кому-то другому. Может, тебе бы заплатили больше? — спросил Пол, так и не уразумев, почему Обух так легко расстается с сундуком.

— Ты знаешь, что сундук существует, а другие мне бы не поверили. Подумали бы, что я вздёрщик, мошенничаю.

— Правдиво, — произнёс Пол. — Ну а в каком месте он схоронен? — Он с прищуром посмотрел на Обуха.

Тот усмехнулся:

— За кого ты меня принимаешь, я не рагуль какой деревенский? Поладим, всё выложу. А если у нас разбредуха — ищи других.

— Не торопись с выводами, — тихо сказал Пол. «Конечно, Обух сразу всего не скажет. Но какая-то тайна есть, что он отдаёт хорошо упрятанный сундук в чужие руки. Согласился за сотню штук баксов. Даже не согласился, а сам назначил такую смешную цену». — А ты что скажешь? — обратился Пол к Алику. — Не врёт твой бывший помощник?

Стысь вздохнул:

— Я теперь ни за кого не ручаюсь.

— Как ты полагаешь, где он у них спрятан? Может, мы и без посредников найдём сундук? — Пол эту фразу специально произнёс для Обуха, посмотреть, как он отреагирует. Но тот и глазом не моргнул. А Стысь ответил:

— Он у них схоронен где-то вблизи «Камней». Они не могли его унести дальше, когда мы перекрыли все дороги от озера, а они напали на виллу… Так я полагаю? — Стысь повернулся к Обуху.

— Ты прав. Сундук в тех местах, — ответил Обух, глядя прямо в глаза Стыся.

— А эти… художники. Они знают, что сундук находится на гряде? — спросил Заг Обуха.

— Знают. Они почти до зимы в прошлом году там шныряли. Но ничего не нашли. Поэтому тебе надо поспешить. Я думаю, что они сидеть, сложа руки, не будут. Не такие они люди.

— И все-таки ты не убедил меня, что от чистого сердца отдаешь сундук за сто тысяч. Не убедил, — повторил Пол, о чём-то думая. — Но мы будем искать сундук. Вместе с тобой. Но прежде, я хочу предложить вот что. — Пол покусал губы. — Я удвою сумму вознаграждения за сундук, даже больше… Я дам тебе пятьсот тысяч баксов, если мы найдём его и если ты сию минуту чистосердечно расскажешь, почему ты сам не берёшь его. Я вас, прохвостов, знаю. Вы задаром ничего своего не отдадите.

Они медленно шли к выходу из зоопарка. Чуть впереди Стысь и рядом Пол с Обухом. Сзади незаметно плёлся Индус. Обух сплюнул сквозь зубы, достал платок и вытер разом вспотевшее лицо и шею.

— Не знаю, верить тебе или нет, — недоверчиво проговорил он. — Может, ты тюльку гонишь…

— Что мне гнать тюльку, — ответил Пол, поняв значение произнесённых Обухом слов. — Так как — по рукам?

Обух пожал плечами, ничего не ответив. Они молча вышли из ворот зоопарка. Не сговариваясь, остановились на тротуаре.

— Так как? — повторил Пол.

— Вон загульник, — показал Обух на уличное кафе, где в тени деревьев стояли три или четыре столика. — Пойдём, горло промочим, там и поговорим.

Они втроём сели за свободный столик. Подошла официантка. Они заказали: Стысь минералку, Пол бутылку кока-колы, а Обух пива.

— Не слышу ответа? — в упор глядя на Обуха, сказал Пол.

Тот, нарочито медленно отпивая пиво прямо из горлышка маленькими глотками, молчал.

— Хочешь, — продолжал Заг, — я тебе прямо сейчас чек выпишу на полмиллиона долларов, но получишь его тогда, когда я получу сундук?

Обух продолжал хранить молчание.

Пол достал чековую книжку, размашисто написал и проставил оговоренную сумму. Поднёс к глазам ошеломленного Обуха:

— Смотри!

Тот посмотрел на красивую зеленоватую бумажку, на жирные цифры с красивыми нулями и вздохнул.

— Мне бы наличными, — сказал он.

— А дырку от бублика не хочешь? — рассмеялся Пол. — Боишься, что я тебя надую? Смотри, вот реквизиты банка. Бэнк оф Амэрика. Зачем мне тебя обманывать? Тебе только и надо сказать, почему ты отдаёшь сундук.

— Уговорил, — произнёс вспотевший Обух, с вожделением глядя на открытую чековую книжку, лежавшую на столике перед Загом. — Я скажу, почему уступаю сундук, хотя вы после моих слов можете отказаться от его поисков, — выпалил Обух и облизал пересохшие губы.

— Я‑я… откажусь, — вскричал в запальчивости Пол. — Не быть такому никогда. Чтобы Заги отказались от своих когда-то данных слов? — Он скривил губы. — Этого не было и не будет. Говори!

Обух вылил из бутылки пива на носовой платок и вытер лицо и шею. Собрался с мыслями и начал своё повествование.

— Если я вру, пусть мне ярмачить до конца жизни, — поклялся он страшной клятвой уголовника, показывая этим собеседникам, что говорит серьезно и на кон поставлена вся его дальнейшая жизнь… — Я уже рассказывал Алику, повторю и тебе… — Он отхлебнул пива. — Когда мы с Зашитым захватили катер, чтобы плыть за сундуком, как тут налетели эти… художники с вахмистром во главе и амбал этот в камуфляже приложил меня так крепко, что я очутился за бортом и начал подумывать, не пойду ли я на корм разным водяным обитателям. Кое-как, очухавшись, вынырнул и первое, что я увидал, так это корму катера, мчавшегося к каменной гряде. Насилу выбрался на берег и что вижу: из наших никого нет — все побиты. Здесь как у скал бабахнет, посмотрел — а это катер взорвался, в щепки разлетелся. Такое пламя поднялось вверх… — Обух сделал ещё два или три глотка из бутылки и продолжал: — Ну, думаю, копец Зашитому и всем. Я отвалил от берега и затаился, думаю, не спеши, кореш, может, не всё потеряно. И правильно сделал. Потом появились эти художники, побазарили с обслугой вашей и уехали на джипе, но не в сторону города, а в обратную. А я думаю, значит, не все погибли на катере, раз эти вернулись. Наверное, и Зашитый где-то там, на скалах прозябает. Надо бы снять его оттуда. По-тихому взял моторку и сгонял на гряду, поорал, покричал — нет Зашитого. Шаг за шагом всё обнюхал, а он как сквозь землю провалился. За грядой у воды нашёл кучу камней. Они так правильно были уложены, что я подумал: под ними что-то есть. Видно, что их недавно положили. Стал разгребать — одни камни. Уж хотел плюнуть — смотрю, ботинки торчат. Откинул камни, а это дирижабли Зашитого. Вот так нашёл его могилку. Засыпал опять и стал уходить. Спрятался я в «Камнях». Жил там несколько дней, столько же, сколько и художник с кодлой.

— Чем же питался? — спросил Пол, не зная верить или не верить рассказу Обуха.

— Пробрался на кухню дачи, а там припасов… На целую зону хватит. Поживится чем-то остальным не удалось — обслуга забрала всё ценное, что не сгорело.

Обух внимательно посмотрел на Пола, ожидая реакции на свои слова. Но тот молчал, сосредоточенно глядя перед собой. Он вспомнил это время. Вспомнил, как спустя две недели разыскал в Москве кухарку Степаниду и от неё узнал о смерти деда и что того дуровцы похоронили на сельском кладбище. Её рассказ вызвал у него поначалу некое подобие слёз, и ему захотелось съездить на могилу деда, но потом дела отодвинули это решение на задний план, а позже он стал реже вспоминать о своём первоначальном плане, пока всё это окончательно не забылось.

— Что было дальше? — оторвавшись от воспоминаний, спросил он Обуха.

— Дальше? — Обух задумался. — Дальше я решил взять этот сундук. Съездил в город, нанял тачку и отправился на озеро. К этому времени художник и вахмистр с кодлой уже уехали ни с чем, не солоно хлебавши. Я обрадовался, что мне никто не будет мешать. Но не тут-то было. Ударили первые заморозки… Круча обледенела, и я насилу взобрался в пещеры. Все принадлежности для спуска сундука я взял с собой… — Обух перевел дух.

— Дальше, дальше, — нетерпеливо спросил Пол. — Ближе к сути…

— Дальше началось самое страшное. Я быстро нашёл тоннель, который вёл к тому месту, где Зашитый спрятал сундук в небольшой расселине, забросав камнями. Надо было всунуться в небольшой лаз. Когда я подошёл к нему, на меня напала такая оторопь, сам не пойму, что на меня нашло — жуткий страх навалился на меня. Не знаю чего, а боюсь. Никогда так раньше не боялся, аж дрожу, чувствую даже, как нога чечётку выбивает… Свечу фонарём в глубину, а длинные тени колеблются по стенам, тянутся ко мне как живые и холодом, холодом тянет из подземелья. Трясусь, а лезу дальше, манит меня сундук и вдруг… — Обух потянулся к бутылке с пивом. Жадно выпил остатки, словно гасил горевший в груди костёр.

— Продолжай, — заинтересованно произнёс Пол.

— Сейчас дальше, — выдохнул Обух. — Увидел я привидения. Троих призраков, бородатых и с рогами, а сзади ещё одного, здоровенного, но… без головы. Они как-то всплыли из мрака и остановились, увидев меня. Потом стали приближаться. Плыть как бы… Ей-ей! — Обух провёл большим пальцем у горла. — Тут я не выдержал, как заору и бросился обратно. Несся как угорелый, не разбирая дороги, побросав и верёвки и всё, всё…Только выбравшись наружу перевел дух. С тех пор и зарёкся искать этот злополучный сундук.

— Померещилось со страху, — проронил Стысь, внимательно слушавший рассказ Обуха.

— Не знаю, но больше в тот зажальник один не сунусь. — Обух вытер пот с лица. — Поэтому к вам и пришёл. Я чуть в штаны не наделал. Если хотите — ищите, а мне за то, что указал, где сундук, отвалите зеленью.

— И это всё, из-за чего ты даришь нам сундук? — спросил Пол. Чувстовалось, что сомнения не покинули его.

— Истинная правда, — ответил Обух. — Не знаю, кто там был — привидения или ещё кто-то, но могу твёрдо сказать, что не люди.

— Но они же тебе ничего не сделали? — подтрунил над ним Пол. — Что же ты побежал сломя голову из пещеры?

— Не знаю. На меня напал такой ужас… Побывали бы вы в моей шкуре, не то бы сделали. Наверняка в штаны бы сделали.

Рассказывая это, Обух, видимо, опять пережил в душе прошлые минуты страха. Собеседники видели, как напряглись его мышцы, как потухли глаза, каждая клеточка тела трепетала.

— Будь по-твоему, — подвёл итог беседы Пол. — Считай, что мы договорились… — Он встал из-за стола, взял чековую книжку. — За два-три дня мы подготовим людей и снаряжение, и ты поведёшь их к своему сундуку, — он пристально взглянул на Обуха. — Но не вздумай обмануть…

— Поведу, — ответил тот. — Но только до расщелины, дальше я не сунусь, хоть вы золотом меня обсыпьте.

— Это ты как хочешь, до какой границы идти. Главное, чтобы сундук нашли. Связь держи с Алексом.

Не прощаясь и не глядя на Обуха, Пол поднялся со стула, чуть не уронив его, повернулся и пошёл на стоянку машины. За ним двинулся Стысь, на ходу бросив Обуху:

— Завтра найдёшь меня.

Обух долго глядел им вслед, потом хотел допить пиво, но бутылка была пуста. Несколько секунд он раздумывал: брать ли ещё бутылку, но потом решительно зашагал прочь и скоро затерялся в толпе.

Сидя в Половой машине, Стысь спросил патрона:

— Ты веришь его сказке?

— Не знаю, — ответил Пол. — Я не думаю, что он трезвый полез в подземелье. Какие в наше время призраки! Спьяну это ему показалось. Но может это и к лучшему для нас. Рискнём. Шайки Зашитого нет, а этого Обуха как-нибудь обломаем, если он задумал что-то нехорошее… Готовь трёх-четырёх человек, снаряжение и в путь. Командование бери на себя. Проверим, говорит правду Обух или врёт. Ты согласен?

Стысю никак не хотелось ехать на гряду, обследовать пещеры, но он сказал:

— Ну, какие вопросы, Пол. Думаю, что на этот раз нам повезёт больше.

Глава пятая. Агатовая брошь

Афанасий приехал на третий или четвёртый день после того, как Николай провёл кошмарную ночь. Вошёл он в калитку к вечеру, уставший, но с улыбкой на лице.

— Ты не представляешь, Коля, — говорил он Воронину, умываясь на улице из жестяного рукомойника, — как я скучал по деревне, по нашему худому и гнилому дому. — Нет, браток, в уединение жить лучше… В городе суета, люди злые, много неудачливых, бедных, обобранных, потерявших веру в жизнь. — Он вздохнул. — Народ дошёл до ручки. Убивают не только бизнесменов, воров, но и чиновников. Как ни месяц так заказное убийство. А у нас тишина и покой…

Николай поддакнул ему, а сам подумал: «Покой. А у меня крыша поехала от одиночества или ещё от чего-то. Знал бы ты, какие странности мерещатся».

Он решил не рассказывать Афанасию о ночных событиях, пережитых несколько дней назад. Ещё на смех подымет! Афанасий прошёл Афганистан, встречался со смертью и не верил в разные чудеса и сверхъестественные силы. «Бойся, Коля, живых людей, а не мёртвых, — говорил он ему не один раз. — Я в Афгане несколько лет провоевал и никогда мне мёртвые не досаждали, а живые…» Но о найденном предмете счёл необходимым рассказать.

Сидя в полусумраке за столом и допивая чай, глядя, как оранжевая полоска заката дотлевает на горизонте, Николай сказал Афанасию:

— Пока ты отсутствовал, я на озеро смотался…

— Ходил на озеро? — удивился Афанасий, вскинув глаза на приятеля. — Не вытерпел? Ну и как?

— Да ничего. Всё по-прежнему. Сундука не нашёл, — Николай рассмеялся. — Но нашёл другое.

— И что же? — Афанасий повернул к нему лицо. В полусумраке блеснули глаза.

— Сейчас покажу. — Николай встал и принёс из мансарды свою находку. Протянул Афанасию. — Вот посмотри.

— Что это? — Афанасий взял шестигранник, повертел в руках. — Камень какой-то, — пробормотал он. — Тяжёлый. — Он без всякого интереса положил его на стол.

— И я сначала подумал, что камень, — ответил Николай, снова присаживаясь на стул. — А потом усомнился. Ты посмотри, какая у него завершённая форма — идеальный куб. И притом, мне думается, материал, из которого он состоит, в чистом виде в природе не встречается. Это нечто сделанное руками человека. Смотри, как бока отшлифованы! Ну, что скажешь? — Он внимательно посмотрел на приятеля, ожидая ответа. — Ты зря так пренебрежительно отнёсся к нему.

— Ну вот, ты сразу — что скажешь, а сам не дал мне и секунды подумать, — укоризненно ответил Афанасий, зажигая свет и поднося Николаеву находку поближе к глазам. — Кто его знает, похож на камень, а если присмотреться, вроде бы и не камень… Но тогда что, если не камень? — Он в свою очередь взглянул на Воронина.

Тот пожал плечами.

— Не знаю. Почему и спрашиваю. Я думал, что ты как человек военный, ближе знающий технику, поможешь мне ответить на этот вопрос.

— Моя техника — автомат да штурвал бэтээра, — рассмеялся Афанасий, постучав ногтем по грани камня. — А где ты его нашёл?

— В протоке, недалеко от озера.

Николай рассказал, при каких обстоятельствах нашёл камень.

— Ну и фиг с ним, — ответил Афанасий, отдавая Воронину таинственный предмет и потягиваясь. — Спать хочу до одури. Стоит голову забивать разными несущественными находками. Нам с тобою пора подумать об экспедиции на озеро, а не о каком-то найденном предмете.

— Может и так, — согласился с ним Николай, вздохнув, что не нашёл понимания у Афанасия, и положил свою находку в карман.

Больше они к этой теме не возвращались.

Убирая посуду на кухню, Николай спросил приятеля:

— Ты свои дела решил в городе?

— Считай, что решил. Оформил квартиру на дочь. Теперь я гол, как сокол. Ничего меня не обременяет. Настоящий бомж.

— Ну, это ты кончай, — упрекнул Николай за столь нелестную характеристику, данную Афанасием себе. — Ты такой же бомж, как и я. А я себя таковым не считаю. Дом у нас есть, хоть и ветхий, есть сапфир, который можно загнать, а найдём сундук — разживёмся.

— Я надеюсь, что найдём, — уверенно сказал Афанасий. — Надо найти. Столько сил потрачено на его поиски… И теперь останавливаться на полпути… Это не в моих интересах.

— И не в моих тоже, — подтвердил Николай.

Афанасий остался спать в доме, а Николай поднялся в летнюю комнату, в мансарду, куда перебрался, как только наступила тёплая погода.

Он подошёл к открытому окну и стал смотреть, как густые сумерки заливают окрестность: в их фиолетовых чернилах исчез лес за деревней, потонул луг за старым скотным двором с просевшей крышей, догнивающим под напором дождя и ветра, слились в сплошную полосу дома на улице. Только узкая бледная полоса отделяла потемневшее небо от леса в том месте, где за горизонт скатилось солнце.

Николай прикрыл створки и подошёл к тумбочке, стоявшей в изголовье кровати. Взял в руки портрет Наташи, выполненный на эмали. В последних отсветах наступавшей ночи эмаль серебристо блеснула, и ему показалось, что глаза Наташи посмотрели явственно на него, и в уголке мелькнула слезинка. Он оторопело поставил портрет на прежнее место, заметив при этом, что рука его дрогнула. Через секунду опять посмотрел на портрет жены, но ничего странного не заметил. «Кошмар какой-то, — подумалось ему. — Чего-то кажется, чего-то представляется. Так и рехнуться недолго».

Света он не стал зажигать, решив, что время позднее и пора спать. Он достал из кармана камень, подержал в руке, чтобы ощутить его тяжесть и положил под подушку. Скрипнув панцирной сеткой, не раздеваясь, прилёг на старую металлическую кровать, с облупившейся краской и потускневшими хромированными спинками.

Ему не спалось. Полежав с полчаса, он встал и открыл дверь на лестницу, чтобы спуститься к Афанасию и поболтать с ним — они часто засиживались до рассвета, разговаривая по пустякам, — но услышал храп «афганца» и решил его не беспокоить.

Он начал уже засыпать, как уловил шаги на лестнице, скорее не шаги, а ощущения шагов. «Афанасий тоже не спит, — мелькнула мысль. — Что-то хочет сказать».

Но это были не шаги Афанасия — тяжёлые, под которыми скрипели рассохшиеся половицы. Это были неторопливые шаги, лёгкие, воздушные, как полёт птичьего пёрышка, почти не слышные, скорее, ощущаемые — ни одна доска не скрипнула под ними. Так ходила жена по утрам. Бывало, он далеко за полночь работает в мастерской, а утром заспится, она встанет пораньше и хлопочет на кухне, готовя завтрак, а то принесёт ему кофе прямо в постель.

Впросонках Николай вздохнул, вспомнив те времена, и перевернулся на другой бок. Ему показалось, что его осторожно потрясли за плечо: ну совсем, как Наташа. Он открыл глаза. В полусумраке предрассветного часа увидел, что на краешке кровати сидела Наташа, только не в халатике, приоткрывавшим грудь, а в белой блузке, её любимой, и чёрной длинной юбке, словно собралась с ним выходить на улицу.

— Наташа? — произнёс Николай и удивлённо посмотрел на неё, не веря, что она рядом с ним и считая происходящее сном.

— Проснись, скоро утро, — сказала она и положила ему руку на лоб. Он не ощутил её теплоты — она была холодна, словно лёд.

Будто испугавшись, что прикоснулась к нему, Наташа быстро отдёрнула руку:

— Вот выпей. Я кофе сварила, пока ты спал. — Она протянула руку и взяла с тумбочки чашку.

— Я не хочу, — воспротивился Николай. — Потом, потом, поставь на место.

— Да бери же! — настаивала она и почти насильно всунула ему в руку небольшую керамическую чашку.

«Где я видел эту посудину? — мелькнула у Воронина мысль. — До чего знакома».

Чашка была холодная, словно принесённая с мороза. Над кофе в ней плавал коричневый туман, поднимаясь вверх от ледяной жидкости. Николай сел на кровати и словно обжёгшись ото льда, поставил чашку на тумбочку. Он узнал её. Это была чашка кофейного сервиза, подаренного Наташе подругами на свадьбе.

— Ты чего же не пьёшь? — спросила Наташа.

— Я так, так, — не нашёлся сразу, что сказать Николай. — Я… Я не хочу… Наташа, ты же…

— Молчи. — Она закрыла ему холодной рукой рот. — Лучше выпей кофе.

Она потянулась к чашке. На безымянном пальце он заметил золотой перстень с желтовато-прозрачным камнем, который он купил ей в годовщину свадьбы. Взгляд скользнул по блузке: она была схвачена на груди агатовой брошью, той самой, которую он подарил ей на день рождения, незадолго до её смерти и которую она так любила.

— Я ж похоронил тебя, — громко сказал Николай, как ему показалось, но голос был слабым, и Наташа не расслышала.

— Что ты сказал? — спросила она, пытаясь рукой дотронуться до его волос.

Он отстранился и повторил:

— Я похоронил тебя.

— Любимых не хоронят, — отозвалась она. И наклонилась к нему.

Он взглянул на неё. На него смотрели два огромных бездонных глаза — словно два туннеля, уходящие в чёрную даль — они были без зрачков.

«Не смотри в глаза», — услышал он внутренний голос и с усилием отвел взгляд от притягивающей бездонной глубины.

— Ты не Наташа, — сказал он, отодвигаясь от неё.

— Я Наташа. Ты не мог меня забыть.

— Я не забыл. Но ты не Наташа.

Он протянул руку, стараясь коснуться её плеча, но она быстро поднялась с кровати и отпрянула в угол. Ему показалось, что её глаза зажглись мертвенным зелёным светом, похожим на свет, когда молния озаряет глухой ночью окрестности.

За окном опять, как и в недавнюю ночь, началось свечение, и шум множества стрекоз наполнил комнату. Он увидел, как фигура Наташи стала колыхаться, редеть, будто таящая снежная баба, линии стали мягкими, расплывчатыми, и она исчезла. Затихло и шелестенье стрекоз, и свечение померкло за окном, а на смену ему шёл рассвет.

Николай вытер мокрый лоб и облегчённо вздохнул, определив, что сидит на кровати, в холодном поту, который льёт с него ручьями. На тумбочке, где недавно стояла чашка, было мокрое пятно. Бросив взгляд на кровать, где только что сидела Наташа, заметил, что подушка просвечивается изнутри, как от мощного луча фонаря. Он откинул её. Камень лежал на месте, но был похож на уголёк, выкатившийся из костра, такой же малиновый, пышущий внутренним теплом. Николай дотронулся до него кончиками пальцев, боясь обжечься, но не ощутил тепла. Он взял его в руки — камень был холоден, как обычно.

«Наваждение какое-то», — подумал он, подошёл к шкафу, положил камень на полку и закрыл дверцу. Но она, скрипнув, отворилась. Он два раза закрывал её, но она оба раза открывалась. Плюнув с досады, он отошёл от шкафа. Сердце перестало стучать, но тело мелко дрожало. Он отрыл дверь на лестницу и прислушался: Афанасий всё также мерно храпел, иногда издавая такие рулады, что казалось, храпит целая рота. Николай осторожно прикрыл дверь, подумав, что не будет беспокоить Афанасия из-за какого-то кошмарного сна. С такими мыслями он лёг на кровать и вскоре заснул.

Утром его разбудил Афанасий, тронувший за плечо. Николай испуганно вскочил, но увидев «афганца», облегчённо вздохнул:

— Это ты?..

— Я. А ты что вскочил как ужаленный? — смеясь, спросил Афанасий.

— Да так, подумалось…

— О чём?

— Пустяки, померещилось, — ответил Николай, и события прошедшей ночи вновь встали перед глазами.

— Ты одетый спал? — вновь спросил Афанасий, догадавшись, что Воронин что-то скрывает.

— Одетый, — машинально ответил Николай, устремив взгляд на тумбочку.

Он встал, подошёл к тумбочке и взял в руки лежавшую на ней агатовую брошь. Посмотрел и снова положил на место.

— Это не кошмар, — пробормотал он.

— Что ты сказал? — спросил Афанасий, не расслышав слов Воронина, но увидев перемену в лице приятеля: из задумчивого оно превратилось в озабоченное. Николая била мелкая дрожь. Он бессильно опустился на кровать.

— Да что с тобой? — Афанасий присел рядом и потряс его за плечо. — На тебе лица нет!

Николай не хотел говорить Афанасию о своих недавних видениях, но сейчас, ошеломлённый и напуганный ночным кошмаром, решил рассказать ему всё, чтобы не мучиться, скрывая происшедшее. Он подробно рассказал приятелю о явлении, которое произошло ночью и о ранее пережитом событии, связанном с надгробием Олантьева, не боясь, что Афанасий примет его слова за шутку или бред.

Но Афанасий внешне всё воспринял серьёзно. Он внимательно слушал его сбивчивый рассказ, видел, как побледнело лицо Воронина, когда он передавал диалог с Наташей.

Афанасий положил ему руку на плечо:

— Ты успокойся. Ничего же страшного не случилось?

— Не могу придти в себя…

— Не волнуйся. Всё закончилось.

— К счастью, да, — ответил Воронин, сжав руками виски, словно от сильной головной боли.

Несколько минут они молчали, каждый думая о своём. Афанасию показалось, что в комнате пахнет гарью, как от свечей. Он открыл створки окна. В комнату ворвался свежий утренний ветер, раздувая занавески.

— Так что ты скажешь об этом? Я с ума схожу, галлюцинации начались или это нечто другое? — спросил его Николай, оставаясь в том же положении на кровати.

Афанасий не ответил. Он взял камень, лежавший на полке в шкафу, подбросил его на ладони.

— Говоришь, он светился?

— Светился, притом очень ярко. Но был холодным, как и прежде. Как бы тебе это лучше объяснить. — Николай закусил губу, подыскивая точные слова для выражения мысли. — Понимаешь, продаются неоновые свечи для елки. У меня такие были. Так вот и этот камень, как мы его называем, был похож на такую кубическую неоновую лампочку… Он светился, а был холодным.

— Феномен, — пробормотал Афанасий, покачав головой.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Пойдём сначала подкрепимся, — сказал Афанасий Воронину, беря его за руку и поднимая с кровати. — Я кофе сварил. А тебе не вредно и водочки пропустить, граммов сто пятьдесят. Спускаемся вниз. Пошли!

— Ты мне не веришь?

— Верю, верю. Но без бутылки здесь не обойдёшься.

Афанасий почти насильно вытолкнул Воронина из комнаты.

Они спустились на кухню. Афанасий достал из навесного шкафчика бутылку водки, отвинтил пробку, налил полный стакан Николаю.

— Пей!

— А ты?

— Мне вредно с утра. — Он протянул Николаю сырое яйцо: — Закуси. Очень пользительно.

Николай сделал небольшое отверстие в скорлупе, посолил и выпил содержимое.

— Ну как? Захорошело?

— Нормально, — ответил Николай, наливая себе кофе. — Его перестала бить мелкая дрожь, а лицо зарозовело.

— Ты-то сам как полагаешь, сон это или явь? — спросил Афанасий, отхлёбывая маленькими глотками кофе, и глядя на собеседника.

— Вначале посчитал кошмарным сном…

— А теперь?

Ни слова не говоря, Николай протянул ему небольшую брошь: в серебряном окаймлении шлифованный чёрный агат. Афанасий c недоумением посмотрел на него, ожидая объяснений. Николай сказал:

— С этой брошкой я похоронил Наташу.

— Ну и что? — вначале не понял Афанасий.

— Как это что?! — удивился Николай. — На этой … этой… на этой женщине… на этом призраке была эта брошка. Она оставила её на тумбочке…

— Ты уверен, что это призрак оставил?

— Откуда же она появилась? Не с неба же свалилась.

— Может, она была затеряна в доме, а теперь нашлась?

— Афанасий! Мы живём в чужом доме. Мой сгорел. Ты же знаешь, что мы не нашли ничего после пожара, кроме разбежавшихся кур. И ещё эмалевого портрета жены, чудом уцелевшего. Каким образом эта брошка очутилась здесь? Тем более, я совершенно точно знаю, что хоронил Наташу с этой брошкой. Я собственноручно приколол её на блузку. — Николай испытующе уставился на приятеля.

— Ответ напрашивается тогда один, — проговорил неуверенно Афанасий, — что случившееся с тобой имело место в действительности. Была действительно жена или, точнее, её призрак и оставил тебе этот предмет. — Он кивнул на брошь.

— Я сам теперь в этом не сомневаюсь, — сказал Николай, беря со стола брошь. — Но как ты объяснишь случившееся?

— Я не могу объяснить. Просто отметим, как говаривали в старину: факт имел место.

— Но зачем призрак оставил брошь?

Афанасий вскинул на Воронина глаза, пожал плечами:

— Не знаю. Может, забыл, может, специально оставил, как визитную карточку.

— Возможно, это какое-то предупреждение…

— О чём предупреждать?

— О том, что скоро встретимся на небесах.

— Не дури, Николай, — только и нашёлся, что сказать Афанасий.

— Афанасий, ты прошёл войну и всегда говорил, что не видел никаких потусторонних сил. И больше боялся живых людей, чем мертвецов. И тебе никогда не встречались покойники или их призраки?

Афанасий вздохнул.

— Никогда. Даже не мерещились. — Он задумался. — Хотя постой… Я кое-что вспомнил…

Николай резко повернул голову в его сторону:

— И что же? Это объясняет появление призраков?

— Не объясняет, а подтверждает.

— Так расскажи. Я слушаю. — Николай недоверчиво посмотрел на «афганца».

Тот перевернул стул спинкой от себя и сел на него.

— Ты сам мне говорил, — начал он, — что Глухое озеро среди местных жителей всегда слыло гиблым местом?

— Так оно и есть, — согласился Николай. — Разные легенды рассказывались…Я кое-какие помню.

— Ну, и какие же? — спросил Афанасий. — Вспомни хоть одну.

— Так слушай. — Николай собрался с мыслями. — Вот хоть эта. Говорят, что на месте озера раньше было селение или городище. Это было давно, с тыщу лет назад. В одну ночь оно провалилось под землю и на его месте образовалось теперешнее озеро. Веками люди обходили окрестности его. Говорили ещё, что когда наша деревенька, где мы с тобою обитаем, начинала свое существование, лешие дурили людей: и тех, кто в ней жил, и проезжих — купцов, государевых людей, отчего и получила свое название. Лешие в лесу встречали грибников, кто за дровами езживал, охотников, пугали… Но это было давно и уж сотню лет ничего подобного не наблюдалось. Я всегда считал, что это вымыслы, народная фантазия… В тридцатые годы камень с озёрной гряды решили использовать для строительства Московского метрополитена — говорили, что он лёгок в обработке, но прочный и красивый…

— И дальше? — спросил Афанасий. Видно было, что рассказ Николая заинтересовал его.

— Так вот нагнали людей, начали взрывать. Но что-то погибло много народу, притом при таинственных невыясненных обстоятельствах. Дед рассказывал, что об этом даже говорить запрещалось. Работы прекратили. Приехала комиссия, учёные. Одним словом, больше не взрывали.

— А потом на этой гряде устроили секретный военный объект, — продолжил Афанасий. — Так ведь?

— Совершенно верно. Мы даже заброшенную лабораторию нашли.

— Правильно, но никто не знает, чем он занимался.

— На то он и секретный.

— Там занимались изысканиями, напрямую связанными с легендами или, быть может, настоящими событиями, бывшими в старину. Ты сам мне говорил, что возле озера растут удивительные цветы. Мы сами убедились, что гряда странная, словно кусок другой планеты… Мне вот, что вспомнилось. — Афанасий посмотрел в окно, словно снаружи он черпал свои воспоминания. — В Афгане я служил с одним человеком — Никитой Тимофеевичем Туляковым, это я у него в прошлом году сведения о Заге и Антипе почерпнул. Так вот мы с ним крепко подружились и одна, я думаю, из причин, притом немаловажная состояла в том, что мы оказались земляками. А на фронте или в армии земляки почти родня. Так вот, в молодости он одно время служил на этом объекте, что на озере, а потом, будучи в здешнем КГБ начальником, курировал его. И много знает о нём… — Афанасий замолчал, а потом перевёл разговор в другое русло. — Мне самому не дают покоя события, произошедшие с тобой.

— Они могут повториться, — уныло подтвердил Воронин.

— Притом с худшими последствиями.

Николай взглянул на «афганца», но ничего не сказал. Но было видно, как его взволновали последние слова, произнесённые Афанасием. А тот продолжал:

— Этот странный камень, который ты подобрал? Может, в нём кроется причина происходящего?

— Я думал об этом. Возможно, так и есть. Может, отнести его на прежнее место, в ручей, где он лежал? Или выбросить?

— Я считаю не надо торопиться. Выбросить всегда успеем. Надо разгадать его секрет, почему он холодный, а светится. И не имеет ли он отношения ко всему случившемуся с тобой.

— Каким образом?

— Я и сам не знаю, поможет ли все это нам, но попытаться не вредно.

— Что придумал, рассказывай, — оживился Воронин.

— Я почему тебе о приятеле рассказал? Надо съездить к Никите Тимофеевичу, попытать его на предмет секретного объекта. Возможно, он прольёт какой-либо свет на все эти дела.

— Он много знает о нём?

— Много, не много, а знает. Он долгое время служил в управлении КГБ области и по роду службы должен знать.

— Это же секретные сведения?

— Прошло много времени, притом сейчас у нас с секретами поступают, сам знаешь, как. Но это не значит, что он расскажет всё. Но свет, надеюсь, прольёт. Может, мы зацепимся за какой-то узелок?..

Глава шестая. Секретный объект

Не откладывая дела в долгий ящик, на следующий день поехали к Никите Тимофеевичу. Машина стояла в гараже с пустым баком — он прохудился от ветхости, и бензин вытек. Поэтому пришлось ехать на общественном транспорте, благо он ещё ходил. Преодолев напрямую двенадцать километров, вышли на шоссе и стали ждать автобус. К счастью, утренние рейсы старались не отменять и в назначенное время он подошёл. Пассажиров было много и, втиснувшись в салон, друзья с облегчением вздохнули: если автобус, дышащий на ладан, не сломается в пути, через часа два они будут в городе.

Автобус не сломался и почти в определённое расписанием время прибыл в Верхние Ужи. Выскочив на пыльную мостовую, Афанасий первым делом начал искать таксофон.

— Надо позвонить Никите Тимофеевичу, — объяснил он. — А то припрёмся нежданно-негаданно. Да заодно, чтобы не ждать у дверей, проверим — дома ли он.

Его опасения, что хозяин может отсутствовать, были не напрасными: телефон Тулякова не отвечал.

— Ну вот, — сказал Афанасий, — цивилизация имеет ряд преимуществ. Не позвони — пришлось бы топать через весь город киселя хлебать.

— Может, мы зря приехали, — предположил Николай, которому не светила перспектива болтаться на улице. — Его нет в городе?

— Этого не может быть. Он в последнее время, как вышел на пенсию, никуда надолго не отлучается, — убеждённо ответил Афанасий. — Через часок ещё разок позвоним. Если никто трубку не возьмёт, зайдём на работу к его жене…

— Пока мы свободны, — сказал Николай, — надо купить чего-нибудь для дома. Холодильник пустой…

— Дельная мысль, — согласился Афанасий, который не знал, как убить время в ожидании появления Тулякова.

Они зашли в один магазин, потом во второй, благо их развелось видимо-невидимо, купили кое-какого провианту, и Афанасий снова позвонил старому приятелю. Но трубку опять никто не поднял.

— Вот это номер! Может, действительно куда уехал? — В голосе Афанасия зазвучала неподдельная досада, и вид был озабоченный.

— Не расстраивайся, — видя хмурое лицо приятеля, сказал Николай, которому в свою очередь захотелось приободрить Афанасия, хотя ему тоже было жаль, что они приехали зря. — День только начинается. Появится твой Туляков.

— Продашь сапфир Зашитого, — сказал Афанасий, — приобретём с тобой мобильники. А то словно в скиту живём. Хорошо, что электричество ещё не обрезали. Ты согласен с моим предложением?

— Какой разговор! — воскликнул Николай и тут же добавил: — Мы вот что сейчас сделаем с тобой, пока время есть — позвоним Владимиру Константиновичу, узнаем, как живёт старая вешалка. Пошли в узел связи.

Афанасий согласился пообщаться с петербуржцем, и они отправились на телефонную станцию. К счастью, очереди не было, они купили жетон и быстро дозвонились до Санкт-Петербурга. Владимира Константиновича дома не оказалось. Жена сказала, что он уехал в командировку по делам фирмы.

— Если не секрет, куда именно? — спросил Николай.

— В Москву.

Николай с вытянутым лицом повесил трубку.

— Ну вот. Один в командировке, другие заняты работой.

— Скрыл от нас, что в фирме работает, — усмехнулся Афанасий, — а ещё другом назвался…

— Придётся нам с тобой, Афанасий, вдвоём продолжать наше дело, — проговорил Воронин, захлопывая дверь кабины.

— Сейчас самое удобное время для начала экспедиции, — ответил Афанасий, — поэтому не будем откладывать её, надеясь на приезд остальных. Когда выберут время, тогда и подключатся к нам.

Отсюда же позвонили Никите Тимофеевичу. На этот раз он был дома и взял трубку. Услышав голос Афанасия, обрадовался:

— Ты откуда, старый мошенник?

— Из города.

— Так гони ко мне!

— Я к тебе и приехал. Только я не один.

— Что за вопрос. Неужели зазнобу заимел?

— Зазноба мужеского роду, — рассмеялся Афанасий.

— Ты что — трансвеститом стал?

— За кого ты меня принимаешь, Никита, — обиделся Афанасий.

— Да я шучу. Бери своего приятеля и мигом ко мне. Ты не знаешь, как я рад тебя увидеть, Афоня! Я без мужской компании заплесневел дома. Так что ноги в руки и ко мне!

— Ну вот, — повеселев, сказал Афанасий, кладя трубку. — Все-таки не зря приехали. А то я уж мандражировать начал: куда запропастился мой сослуживец?

Поднялось настроение и у Воронина. Хоть он особенно и не верил, что приятель Афанасия прольёт свет на загадочные явления последних дней, но крохотная надежда теплилась в груди: Туляков, если не прояснит, то по крайней мере утешит в том, что ничего серьёзного в таинственных видениях нет.

Никита Тимофеевич встретил друзей на ступеньках крыльца. От его круглого доброго лица так и веяло радостью. Голубые глаза блестели. Он широко раскинул руки, принимая в объятия Афанасия, крепко пожал руку Николаю.

— Николай Воронин, художник, — представил его хозяину Афанасий. — Мы сейчас с ним вдвоём обитаем на одном пустынном клочке земли, у чёрта на куличках.

— Рад познакомиться, — сказал Туляков, оценивающим взглядом окидывая Воронина. — Проходите в дом, — пропустил он их впереди себя. — Афонька, сукин сын, навестил-таки старика. — Неподдельная радость звучала в его голосе.

— Людмила на работе? — осведомился Афанасий, присаживаясь на мягкий диван, накрытый зелёным покрывалом, и указывая Николаю на место возле себя.

— На работе, — ответил Никита Тимофеевич.

— Как она?

— Сердце немного пошаливает. А в остальном ничего.

— Я его Людмилу давно знаю, — сказал Афанасий Николаю. — На фабрике заводилой была, веселушка такая…

— Да она и сейчас, если в ударе, и споёт и спляшет, — сказал Туляков. В его голосе прозвучала гордость за жену.

— Нигде не подрабатываешь, Никита Тимофеевич? Сейчас на одну пенсию ноги протянешь.

— Подумываю. На любой работе, даже дурацкой, чувствуешь себя при деле. Надоело дома бездельничать. Меня ребята в охрану зовут по старой дружбе…

— А ты?

— Лето дома перекантуюсь, а по осени видно будет. Летом пенсионеру, который с участком, хорошо. То подкормить надо растения, окучить, полить — дел много. А зимой тоска смертная. Ходишь один из угла в угол…

Афанасий оглядел кряжистую фигуру бывшего однополчанина:

— Сила в тебе ещё есть. Ты кулаком, кого хочешь убьёшь.

Туляков усмехнулся:

— Ну, ладно, разболтался я. Мы сейчас по-мужицки отметим ваше появление. Очень, очень вы кстати. У меня, знаете, даже какое-то предчувствие было. С утра мысль мозг сверлила — кто-то ко мне должен заглянуть. И заглянули. Просто фантазия какая-то. Вы посидите, — всполошился Никита Тимофеевич, — а я за бутылкой в магазин слетаю. Какая встреча без бутылки! Вот ведь, старый олух! Предчувствовал появление гостей, был в магазине, а купить горячительного не удосужился.

— Не летай, — усмехнулся Афанасий. — Мы позаботились. — В наше время в гости не только со своей бутылкой, но даже с закуской ходят. Не та пошла жизнь.

Он расстегнул молнию спортивной сумки и водрузил на стол бутылку водки.

— Хорошо живёте, — пробормотал Никита Тимофеевич, посмотрев на бутылку. — Смирновская. Столовое вино № 21. Это тебе не какой-то суррогат, которым нынче поят нашего брата.

— Подарок из Москвы, — пояснил Афанасий. — Берегли для случая.

Похлопотав на кухне с полчаса, Никита Тимофеевич усадил приятелей за стол в просторной террасе, налил водки в рюмки:

— За встречу, — провозгласил он, поднимая рюмку и обводя глазами гостей.

— И за знакомство, — продолжил Николай.

После двух рюмок, хитро прищурив глаза, Никита Тимофеевич посмотрел на Афанасия:

— Ну, выкладывай, сукин сын, что на сей раз тебя привело? Ты ж так без дела ни за что бы не заехал. Сейчас все в поисках лучшей жизни, — с иронией произнёс Никита Тимофеевич. — Всем стало недосуг навещать друзей.

— Ты ж знаешь… — начал Афанасий в своё оправдание.

Никита Тимофеевич оборвал его:

— Отставить, — по-военному произнёс он. — Не оправдывайся. Я всё равно рад, что ты заехал, и буду вдвойне рад, если чем помогу.

— Я думаю, что можешь помочь, — ответил Афанасий. — Поэтому и заехали. На тебя вся наша надежда.

— Ну, давайте выкладывайте.

Никита Тимофеевич сходил в дом, принёс пачку сигарет и стеклянную пепельницу. Закурил, откинувшись на спинку стула, закинув ногу на ногу, приготовившись слушать.

Афанасий рассказал хозяину дома обо всём том, что произошло с Николаем, о таинственном надгробии, об умершей его жене, призрак которой внезапно появился ночью в доме, и добавил:

— Странные события, ты не находишь? — Афанасий взглянул на Никиту Тимофеевича, стараясь угадать, какое впечатление произвел на Тулякова его рассказ.

Но лицо полковника было непроницаемо.

— Николай не знает, то ли у него крыша поехала, то ли это было на самом деле. Ты-то как думаешь?

— Ты мне такие вопросы задаёшь, — качнул головой Никита Тимофеевич. — Я что — какой всевидящий. — Но лёгкая улыбка тронула его губы.

— Мы, приехали к тебе не как к всевидящему, а как к человеку, который может помочь нам разобраться в этом деле. Помнится, когда мы в Афганистане встретились в одном из кишлаков и готовились к отражению ночной атаки душманов, вспоминали о родных местах, и ты мне рассказывал, что молодым солдатом служил на секретном объекте и там чудеса с тобой случались. А этот секретный объект был на озере…

Никита Тимофеевич поднялся со стула, подошёл к окну, откинул занавеску, смотря в сад.

— Память у тебя хорошая, Афоня. Не забыл… В такой тревожной обстановке, которая тогда была, не до запоминания было… — Он сделал паузу и продолжал: — Расскажу об этом случае… Он, действительно, произошёл со мной в карауле, когда я служил в охране военного объекта на Глухом озере.

Никита Тимофеевич достал из пачки новую сигарету, прикурил и, выпустив густой клуб дыма, стал рассказывать:

— Было это в начале шестидесятых. Я только что принял присягу, меня распределили в часть и по прибытии сразу отправили в караул. Стоял я на посту, как сейчас помню, номер три. Лето кончилось, наступили сентябрьские дни, свистел ветер в кронах деревьев, осыпались листья… Спать мне тогда хотелось смертельно, сам не знаю почему, сон околдовывал меня, но я хоть и молодой был, крепился отчаянно. Охранял я лесной автопарк, десятка два грузовых и спецмашин на берегу озера, которые доставляли на объект оборудование и грузы. Спрятался я в затишке от ветра, чувствую, наваливается на меня что-то необъяснимо непонятное — не то явь, не то сон, словно я куда-то перемещаюсь. Вдруг слышу — шуршат листья, легко шуршат, то ли шаги, то ли дуновение ветра… Вмиг встрепенулся, огляделся — никого! Послышалось, думаю. Потом зазвякало невдалеке, похоже кто-то тент на машине развязывает. Иду на шум. Вижу, возле одной из машин две тени пытаются расстегнуть тент. Смутно их вижу. А тут луна вышла, такая круглая, яркая… И я разглядел грабителей. Один старый, совсем старик, с длинной узкой белой бородой, второй моложе, покостистей, оба в рубахах ниже колен, босые, орудуют молча. И какие-то они не настоящие, вроде как бы нарисованные мультяшки, плоские. Оторопь на меня нашла, хочу закричать: «Стой, стрелять буду!», а не получается, рот не разевается, не кричится, словно загипнотизирован. Кое-как передёрнул затвор автомата. Они услышали, и я дальше не понял — исчезли, растаяли, испарились. А я почти весь магазин расстрелял, палил не знаю, куда от страха. Прибежал разводящий с нарядом… Потом давал я объяснения. Меня внимательно выслушали, я дал подписку о неразглашении военной тайны и меня перевели в другую часть. Через много лет, работая здесь в органах, узнал, что не померещилось мне на посту… были отмечены и с другими солдатами такие случаи…

Никита Тимофеевич глубоко затянулся, стряхнул пепел и продолжал:

— Как-то попалась мне бумажка, рапорт особиста, служившего в этой части годами пятью после меня. Он писал о странных явлениях, происходивших на объекте, это касалось не самих изысканий, а того, что творилось с людьми — там начались повальные психические расстройства, при том не у тех, кто непосредственно занимался в лабораториях, а у солдат роты охраны, кто обслуживал столовую, они жили в казарме рядом с озером. Им мерещились призраки, привидения… Они посходили с ума и были отправлены в лечебницы.

— А из-за чего это происходило, он не писал? — спросил Николай.

— Об этом не говорилось. В начале горбачёвской перестройки объект расформировали, оборудование то ли вывезли, то ли законсервировали, исследования прекратили… Так что такие случаи, подобные вашему, — он встал и положил руку на плечо Николаю, — как видите, происходили.

— А почему именно со мной? — спросил Воронин. — Мы вместе живём. Афанасию хоть бы хны, а я…

— Я не могу ответить на этот вопрос, — пожал плечами Туляков. — Возможно, вы более восприимчивы к каким-то другим формам энергии.

— Так что мне теперь надо ждать, когда я с ума сойду?

— Вы имеете ввиду мои слова насчет лечебниц. Полноте. Не беспокойтесь. Не принимайте мои слова впрямую. Я просто, не подумав, ляпнул. Это формулировка тогда такая была… Их просто признали сумасшедшими и отправили в психлечебницы, чтобы не болтали лишнего… А если и сболтанут что-то особое, всегда можно сослаться, что они не в своем уме и городят, Бог знает что.

— Боялись, что секреты раскроют?

— Думаю, что да.

— От этого мне не стало легче.

— Хорошо. Чтобы вы не воспринимали всё произошедшее с вами в столь необычно мрачном свете, скажу, что эта канитель с призраками возникла не сегодня. Она тянется не одну сотню лет, — добавил Туляков, глядя на Воронина.

— А что ещё есть примеры? — спросил Афанасий.

— И не один десяток. Примеры подчас странные, порой смешные, чаще всего жуткие.

— Неужели такое и раньше случалось? — спросил Николай. — Я не одинок в своих глюках?

— Какие же это глюки! Реальная действительность. Да что я вам рассказываю! Я вам сейчас кое-какие бумаги покажу, — сказал Никита Тимофеевич, — и вы убедитесь, что я говорю правду.

Он прошёл в дом и стал рыться в книжном шкафу.

Слышно было, как несколько тяжелых книг упали на пол, он поднял их, поставил на полку, задвинул стекло. Стал отодвигать один за другим ящички, что-то бормоча про себя, наконец, воскликнул: «Ну, вот ты где! А я тебя ищу, красавица!» Появился с синей капроновой папкой.

— Вот, — сказал он, протягивая её Николаю. — Сберёг. Здесь документы, которые я собирал на протяжении многих лет, когда служил в органах в наших местах. Всё систематизировано. Любопытнейшие вещи! Это будет вам интересно и прояснит в какой-то мере, я надеюсь, вашу историю.

Николай принял объёмистую папку.

— Тяжёлая, — сказал он. — Сколько лет вы собирали этот материал?

— Много. Пока здесь работал, всё это время и собирал. Посылал запросы, с местными жителями разговаривал, в библиотеках различных сидел, в архивах бывал… Накопилось довольно много интересного материала… Там несколько разделов, — пояснил он. — Сначала идёт введение в тему. Затем разные сообщения, в основном из газет, о подобных случаях в разных странах и у нас в России, а последний раздел именно о нашем озере Глухом. Так что читайте последний раздел вслух.

Довольный произнесённым, Никита Тимофеевич удобно устроился на стуле, приготовившись слушать.

Глава седьмая. Верхнеужский монструз

Николай раскрыл толстенную папку. В ней лежали пожелтевшие листы машинописного текста, кое-какие ксерокопии, вырезки из газет, карандашные рисунки, выкопировки географических карт. Он пошелестел страницами, ища место, откуда начать.

— Там закладочку найдите, — пояснил ему Никита Тимофеевич. — Тесьма такая… Нашли? Вот и добро. Общее пропустите. Вырезки подшиты в хронологическом порядке. Там всё о наших местах…

— В лето шесть тысяч… — начал Николай.

— Извините, — прервал его Туляков. — Это было в 1697 году. Там вначале я не поправил допетровское летосчисление. Продолжайте!

— В лето 1697 года крестьянка Марфа из села Спас-на-Броду возвращалась лесом с внучкой с дровяницы, где собирала малину. Запозднившись, решила скоротать путь и пошла через дубовую рощу, издавна зовомую Чёрной, место в народе считавшемся нечистым. На тропинке путь им преградил леший, дюже велик и лохмат. Он молча глядел на Марфу, имея в руке сучковатую палицу. Марфа с внучкой пустилась бежать. Леший бросился вдогонку и шумно дышал. Только как Марфа побросала лукошки и сотворила молитву, леший отстал. Домой крестьянка и девочка добрались здравы и невредимы. Крестьяне с опаской впредь ходили в окрестный лес и не пускали туда детей.

— Это мой свободный пересказ донесения местного дьячка какому-то голове. Я уж точно теперь и не помню. А тогда не записал, — пояснил Никита Тимофеевич.

— А что это за Чёрная роща? — спросил Николай. — Судя по всему, она недалеко от Дурова. Я не слыхал о такой…

— Сейчас она не существует. На её месте теперь пашня. Сколько годков-то прошло…

Николай продолжал:

— Крепостной крестьянин помещика Олантьева Дениска Окаёмов промышлял в Скитских болотах ловом водяных крыс. Припозднился, начался сильный дождь, и лодку течением пригнало к незнакомому берегу. Окаёмов увидал за леском неяркий свет, и, надеясь выйти к жилью, пошёл на него. На большой поляне горел костёр и вокруг него сидели странные люди, не похожие на местных жителей, в треуголках и сапогах с высокими голенищами, в странных одеждах с медными пуговицами и играли в кости на широченной доске. Увидев его, они знаками предложили ему сыграть, но Дениска был так напуган, что тоже онемел, с перепугу сильно заорал и впал в обморочное состояние. Очнулся под утро. Огляделся, дрожа от страха. Поляна была ровная как блин, кольцом её окружали дубы. Никого на поляне не было. Но дымил затухший костёр, и валялась широченная доска с зарубками. Он вспомнил прошедшую ночь и бросился бежать, узнав, что попал на поляну, считавшуюся гиблым местом, куда старались не забредать, зовомую Лиховой. Вернулся он в село на другой день, страшно перепуганный. Говорил, что блуждал три дня, а на самом деле отсутствовал он пятнадцать дней.

Николай перевёл дыхание.

— Я слыхал о Лиховой поляне. Хотелось сходить туда. Но она за болотами… Не довелось.

— Мне тоже хотелось, — ответил Никита Тимофеевич, и тоже не пришлось. Это дубовая роща, — продолжал он, — окружённая со всех сторон чёрным лесом, между Язовкой и озером за болотистой низиной. Там растут дубы столетние, а может, им лет по тыщи или больше. Растут кольцом, словно их кто-то посадил. Сначала большое кольцо, потом меньше и меньше, такие концентрические круги. Диаметр колец большой, поэтому с земли об этом сразу не догадаться. Догадались тогда, когда сфотографировали с самолета…

— Понятно, — сказал Николай и стал читать дальше. — Донесение волостного писаря. Крестьяне жалуются на падёж скота, болезни. К ним являются по ночам умершие родственники и творят беззакония.

К вдовице Параскеве явился ночью убитый в драке супруг и звал её с собою. Через день она пропала. Изба изветшала за два дня и покрылась мхом, потом словно растворилась, оставив после себя лужу со зловонной водой.

— Случай, похожий на ваш, — сказал Никита Тимофеевич, поднимаясь и кладя руку на плечо Воронина. — Как видите, появление таких призраков зафиксировано в исторических документах, о чём я вам говорил. Но это не самое загадочное и не самое сверхъестественное, — добавил он, взглянув на друзей, присаживаясь на прежнее место.

— Не самое загадочное? — воскликнул Афанасий. — А что может быть таинственнее?

— Переверните страницы три-четыре, — попросил Никита Тимофеевич Николая. — Их потом посмотрите, если захотите. Найдите листок с заголовком «Верхнеужский монструз». Почитайте, какая история произошла в 1778 году. Это донесение полицмейстера тогдашней губернии. Найдено мною в архиве.

Николай поискал в папке нужную страницу.

— Нашёл.

— Читайте!

— Донесение полицмейстера Ивана Перфыльева. Пономарь Покровской церкви села Сосино утром августа 23 дня на крыше оного храма увидел странное существо величиной с корову, с птичьей головой маленькой и хвостом, как у крокодила, но больших размеров, с перепончатыми крыльями, с двумя когтистыми лапами. Оно сидело на крыше и при виде пономаря повернуло к нему голову. Два круглых глаза величиною с чашку злобно посмотрели, и раздалось шипенье. Он открыл клюв-рот, и пономарь увидел множество огромных зубов. Пономарь от испуга онемел и стоял, как столб каменный, не в силах ни закричать, ни шевельнуться. Монструз ринулся с крыши, расправил крылья и улетел в сторону озера Глухого. Охваченный страхом, пономарь успел заметить кожаные, туго натянутые крылья грязно-серые изнутри и совершенно гладкие. Сверху он был покрыт зелёной бугорчатой кожей. Записано собственоручно со слов Ивана Перфыльева сына Данилова. Пономарь был препровожден в острог Верхних Ужей для дальнейшего разбирательства по оному делу и для пресечения помрачения в головах обывателя.

— Наверно, мужику досталось за его свидетельства? — спросил Николай.

— Думается, что да. Тогда долго не раздумывали. Чтобы не было смятения, капитан-исправник увёз пономаря в город. Отпустили его только тогда, когда всё село опять видело монструза — он появился и унёс в когтях молодого барана из загона крестьянина Филиппова. Всю деревню в острог не посадишь, и это дело, думаю, замяли. Во всяком случае, о последствиях следов я не нашёл.

— А дальше что было? — спросил Афанасий.

— Дальше? — переспросил Никита Тимофеевич. — Дальше этого монстра видели недалеко от озера рыбаки. Что интересно, в эти летние дни наблюдалось необыкновенное свечение неба и странные шелестящие звуки. Это тоже зафиксировано в свидетельствах очевидцев.

— Я тоже нечто подобное наблюдал, — сказал Николай, — когда вся эта чертовщина произошла со мной.

— Хорошо, что монстр не прилетал, — улыбнулся Афанасий.

— Он там ещё натворил. Сшиб с возу с поклажей мужика, а лошадь со страху погнала и загнала сама себя. Вот такие дела, — заключил Туляков, беря папку.

— Но это не все, наверное? — спросил Афанасий.

— Там есть ещё истории, но какие-то неправдоподобные. — Никита Тимофеевич взял у Николая папку, пошелестел страницами: — Вот рассказ коробейника Игната Палкина. Он заблудился пьяненький, идя из деревни, и ему пришлось заночевать в лесу. Он рассказывал, что ночью играл в карты с какими-то чертями, а утром оказалось, что пропал товар, и он очутился совсем в другом месте за тридцать вёрст от деревни. Пешком он такое расстояние за летнюю ночь не сумел бы пройти.

— Всё это наводит на странные размышления, — вымолвил Афанасий.

— Эти явления, как видите, периодически повторяются.

Друзья сидели, оглушённые прочитанным.

— Что — произвело? — спросил Никита Тимофеевич.

— Не произвело, а проняло, — ответил Афанасий, находясь под воздействием услышанного. — Твои записи пролили свет на всё происходившее с Николаем.

— Расскажу ещё один интересный случай, связанный с записками штабс-капитана Онучева, — сказал Туляков. — Это происшествие он скрывал, и записки были обнаружены после его смерти. На берегу озера Глухого, это было в середине прошлого века, этот штабс-капитан занимался какими-то исследованиями в области картографии и геодезии, чуть ли не от российского географического общества. Был он не один, а с проводником из числа местных жителей и двумя казаками. Они в летний день разбили бивуак на берегу озера и приготовились к ночлегу. Ночью штабс-капитана разбудило, как он пишет, «огненное зарево, охватившее полнеба». Он вышел из палатки и увидел, что вода озера потемнела, на ней лишь играли блики пылающих облаков. Нарастал не назойливый шелест, словно прибрежная осока терлась друг о друга… Потом всё успокоилось, и Онучев увидел, как из глади озера стал вырастать город, ну совсем как град Китеж. Правда, как пишет сам Онучев, городом это было назвать трудно. Скорее, это было древнее городище, обнесённое острым тыном, с воротами, с рвами и высоким валом, с церквушками, куполками и крестами. Озеро пропало. Онучев стоял перед бревенчатой стеной. Ворота сами по себе открылись, как бы приглашая его вовнутрь…

— И он вошёл? — затаив дыхание, спросил Николай. По его лицу было видно, как захватила его эта история.

Афанасий тоже не шелохнувшись, слушал полковника.

А Туляков, видя такую реакцию слушателей, с воодушевлением продолжал:

— Он вошёл. Городище было малолюдным. Но Онучев видел людей, торопящихся по своим делам. Вот проскакал всадник, воин в кольчуге, с копьём и мечом. Вот прошли женщины, в шапках, отороченных куничьим мехом, в длинных сарафанах, поверх которых были надеты короткие меховые душегрейки. Шли мужики в посконных штанах, в кожаных сапогах, с корзинами, с рогожами. Суетились люди, напоминащие купцов. Но, главное, была тишина. Ничего не звучало, не мычало, не кукарекало. Было как бы заколдованное царство, как в сказках. Онучев окликнул одного простолюдина, проходившего мимо, но тот ни едином мускулом, ни взглядом, ни движением не отозвался на вопрос и прошёл мимо. То же получилось и с другими. Насельники городища словно тени проходили мимо Онучева… Штабс-капитан отметил, что мостовая в городище была сделана из тёсаных плах. Жилища были рублены из смолистых сосновых бревён, одно к одному, были чисты и крыты лемехом. Он долго, словно завороженный, ходил по этому молчаливому городищу. На рассвете стены городища стали растворяться, меркнуть, принимать неосязаемые, невидимые формы. Онучев в страхе бросился к выходу. Он проскочил через ворота и бросился прочь от городища, так как в душе почувствовал, что может произойти что-то неладное. Так и случилось. Едва он отбежал на значительное расстояние от частокола, как городище пропало, растворилось, а на его месте плескалось озеро. Онучев протёр глаза. Он стоял по колено в воде. На берегу дымил прогоревший костёр, и было всё мирно. Проводник и казаки тихо дремали в своей палатке. Штабс-капитан посчитал, что произошедшее с ним всего лишь только сон. И не рассказывал о том, что видел, никогда и никому. Лишь сделал записи, которые были обнаружены после его смерти.

Никита Тимофеевич взглянул на Воронина:

— Ну и как — не напоминают записка Онучева вашу историю с памятником вашего помещика, который вы видели на кладбище?

— Очень похоже, — ответил Воронин. — Только памятник не исчез, он так и стоит на кладбище.

— Мы живём рядом с аномальной зоной, — сказал Никита Тимофеевич, — поэтому такие вещи здесь и случаются.

— А что вы на это скажете? — спросил Николай и положил перед Туляковым камень, найденный в протоке.

— Что это такое? — спросил Никита Тимофеевич.

— Камень, как мы его называем, — ответил Афанасий и рассказал, как он к ним попал.

— Камень? — удивился Никита Тимофеевич. Он внимательно выслушал рассказ Афанасия, барабаня пальцами с сигаретой по краю стола.

Афанасий пожал плечами.

— Мы думаем, что камень.

— Давайте посмотрим, — сказал Никита Тимофеевич, взял его в руки, повертел, поскреб ногтем и изрёк: — Интересная находка. Камень — не камень. На природный предмет не похож…, — задумчиво говорил он, поворачивая камень то к свету, то пряча в тень. — Очень интересный предмет… Какие-то вкрапления. Я без микроскопа вижу… Постойте, у меня мощная лупа есть. Сейчас принесу.

Он затушил окурок, прошёл в дом и скоро вернулся с большой линзой в оправе. Выбрал на столе место, где играло солнечное пятно, и принялся разглядывать камень. Через минуту, кладя лупу на стол, сказал:

— Посмотрите сами. Там видны какие-то структурные решетки или ещё что, похожее на шахматную доску в миниатюре. Гляньте.

По очереди камень осмотрели Николай и Афанасий.

— Ну и что? — спросил их Никита Тимофеевич.

— Какой-то рисунок, похожий на… на…

— На микросхему, — хитро посмотрел на Николая Туляков.

— Точно. На микросхему очень миниатюрную…

— То есть, — взял камень в руку Афанасий и взглянув на Тулякова, спросил: — он искусственного происхождения?

— Полагаю, что так. Ровные грани, словно полированные…

— Мы тоже так подумали, — сказал Афанасий, кладя камень на стол.

— Значит, мы пришли к одному мнению, — проговорил Туляков. — Нашли вы его недалеко от Глухого озера? — спросил он Воронина.

— Совсем рядом, в протоке. Он отличался от сотни других камней, почему я сразу подобрал его.

— Камни всегда бывают округлые, а у этого смотрите, какие острые углы. Это ещё раз говорит о том, что он искусственного происхождения.

— Когда я после посещения призрака, взял его в руки, — сказал Николай, — он светился словно уголь, но был холоден, как лёд.

Никита Тимофеевич, видно, заинтересованный происходящим, снова закурил и сказал:

— Возможно, это какой-то предмет с секретного объекта.

— Непосредственно связанный с появлением призраков? — переглянулись Николай и Афанасий.

— Однозначно не отвечу, потому что не знаю. — Туляков прошёлся по террасе в глубокой задумчивости. — Мы уже упоминали секретный военный объект на озере, — продолжал Туляков. — Начало ему было положено в середине пятидесятых годов… Познакомился я с ним, как уже говорил, в начале шестидесятых, когда служил срочную службу, охраняя этот полигон. Потом, когда работал в комитете, неоднократно приходилось иметь с ним дело. Ну, не с ним, а с людьми, которые работали там, по долгу службы. Там всё настолько было засекречено, что даже кагэбэшники всего не знали, да и сейчас, думаю, не знают. Доподлинно было известно, что военные исследовали аномальные явления. Озеро и гряда — это геопатогенные зоны.

— Но почему военные стали заниматься исследованием этих историй? — спросил Николай. — Логичнее этим заниматься, скажем, институту физики земли или ещё кому.

Никита Тимофеевич пожал плечами.

— Видно, это очень интересовало Министерство обороны, — уклончиво ответил он. — Была холодная война, противостояние двух систем, многие коллективы занимались секретными разработками…

— Что можно разрабатывать в аномальной зоне, на холодном озере в каменной круче? — вырвалось у Николая. — Я всегда считал, что военные секреты создаются в институтах, на заводах, в тиши кабинетов, на полигонах.

— Нечто наподобие секретной лаборатории, даже нескольких и были на озере, даже институт, — произнёс Никита Тимофеевич.

— Мы обнаружили заброшенную лабораторию в недрах гряды, — сказал Афанасий.

— Вот-вот, наверное, та самая. Там ещё покруче объекты были…

— У меня мелькала мысль о связи появления призрака с работами, проводившимися на секретном объекте, — сказал Афанасий.

— Ты мне об этом не говорил? — вырвалось у Николая.

— Я не уверен в правильности этой версии.

— Есть только одно «но», — прервал их диалог Никита Тимофеевич.

— И какое же?

— Эти работы уже не ведутся десять лет.

— Раз загадочные явления были и раньше, значит, не объект виновен в их повторении? — сказал Николай. — Так ведь?

— Да, все это надо доказать, — проговорил Туляков. — Одно скажу лишь точно — озеро и гряда находятся в центре разлома земной поверхности… В газетах, журналах, книгах, сами читали, в последнее время много пишут о разных загадочных явлениях. Вот и вы оказались в центре непонятных, на первый взгляд, событий.

— Мне дед рассказывал, — сказал Николай, что после войны из гряды хотели камень брать для строительства метро в Москве, но при загадочных обстоятельствах погибло много рабочих и работы прекратили.

— Всё верно. Приехала комиссия, потом учёные и после этого военные… То, что произошло с Николаем, это не сон, а самая настоящая действительность.

— Но странные явления продолжают иметь место, — горячо сказал Афанасий. — Ты ответь нам прямо: это происходит из-за того, что на озере были какие-то испытания или они к этому не имеют отношения?

— Однозначно ответить на этот вопрос нельзя. — Никита Тимофеевич замял сигарету и откинулся на спинку стула. — Ведь и лаборатория возникла благодаря тому, что на озере происходили странные вещи, которыми заинтересовались учёные, прежде всего те, кто был связан с секретными разработками. Вы сами читали документы. Заметили, что и до существования секретного объекта разные чудеса происходили. Значит, не объект виноват? — Он взглянул на Афанасия.

— Ты лишь разжёг моё любопытство, — сказал «афганец», расстегивая и застегивая пуговицу рубашки от волнения, — но никак не развеял вопросов. Ты можешь мне ответить, в чём суть этих видений? Отчего они возникают, не опасны ли они?

— Я не учёный и не могу тебе сказать, что они из себя представляют. Скажу одно — лучше от всего этого быть подальше.

— Ты предлагаешь нам… всё бросить. Ты мне друг или…

— Друг. И поэтому, ребята, не лезьте в это дело. Уехали вы бы подальше отсюда и все бы ваши наваждения кончились…

— Мы же не по прихоти здесь живём. У нас дело.

— Бросайте все дела. Вы можете вляпаться в историю…

— Неужели всё так серьёзно?

— Очень серьезно. Вот, когда у вас были эти видения, — обратился Никита Тимофеевич к Николаю, — вы не замечали — вода в озере не фосфоресцировала, не светилась? На небе не было сполохов, как от зарниц или от слабого северного сияния?

— Я был далеко от озера…

— Да, да. Вот когда такие вещи происходили, вода в озере светилась.

— Мы в прошлом году почти месяц были связаны с озером и никогда подобного не замечали, — сказал Афанасий.

— Когда был полигон, это происходило переодически, в минуты интенсивных исследований, когда его закрыли — всё прекратилось, выходит, там опять начали работы.

— Мы там были на днях — никого не заметили. Всё как прежде.

— Странно, — произнёс Никита Тимофеевич.

— Возможно, всё это происходит от этого камня. — Николай взял шестигранник. — Все наваждения начались после того, как я его нашёл в протоке. Как вы ответите на этот вопрос?

— Так освободитесь от этого камня, — заметил Никита Тимофеевич. — Поиграли и хватит. Кстати, можете у меня его оставить, а я знаю, кому его показать. — Он взглянул на Воронина.

— Нам он и не нужен, — ответил Николай. — От него лишние проблемы. Забирайте! — Он протянул Тулякову камень.

— А кому ты хочешь его показать? — осведомился Афанасий.

— Свяжусь с органами, а те пусть отправляют в Москву на исследования.

— О результатах сообщишь нам? — спросил Афанасий.

Никита Тимофеевич усмехнулся:

— О результате, что отдал, сообщу, а о том, что он представляет вряд ли. Если он с того объекта, не думаю, что мы когда-либо узнаем истину о его назначении.

— Час от часу нелегче, — вздохнул Афанасий. — Зачем тогда тебе отдавать камень? Ехали к тебе, чтобы просветиться, а оказалось, что мы ещё в большей темноте…

— Поэтому, ребята, не появляйтесь на озере. А можете покинуть и деревню. До добра ваше жительство не доведёт.

— Неужто всё так серьёзно? — спросил Николай.

— Дальше некуда.

— Мы подумаем над твоими словами, — заключил разговор Афанасий. — Но напоследок скажи: чего нам бояться — сумасшествия или смерти.

— И того и другого. — Ответив на это, Никита Тимофеевич задумался. — И того и другого, — повторил он. Потом добавил: — Ну, раз вы такие настырные, у меня появилась одна идея. — Он соображал в уме.

— Выкладывай, Никита Тимофеевич, — с просветлевшим лицом воскликнул Афанасий.

— Жил у нас в городе один человек по прозвищу «Костя-капитан». Он действительно в прошлом военный в звании капитана. Пропащий человек, свихнутый пьяница, опустился, бутылки собирает… Не знаю, правда, что от него теперь можно узнать, если он жив. Но раньше он потрясающие истории рассказывал. Даже пикетировал исполком горсовета с требованием закрыть объект, так как он приносит вред обществу… Из-за этого, считаю, в психушку его запрятали, вышел оттуда больным и опустившимся. Я постараюсь найти его координаты. Если вы ввязались в это дело, встретьтесь с ним, постарайтесь его раскрутить. Он вам может многое рассказать, если захочет, о том объекте, потому что долгое время работал на нём. Но лучше предлагаю вам бросить это дело и не копать, в прямом и переносном смысле. Объект закрыт и проблем нет.

— Но выходит проблемы начались, — сказал Афанасий. — Ты же сам подтвердил, что это не галлюцинации у Николая. А сам требуешь прекратить копать, как выражаешься. Мы ж должны выяснить, что это такое, чтобы уметь противостоять в нужную минуту. Поэтому раз уж ты заикнулся о том парне, давай его координаты.

Никита Тимофеевич усмехнулся:

— Нет, ребята, у меня его координат. Но я постараюсь уточнить, где его можно найти. Через недельку позвоните, а лучше заезжайте, я, возможно, преподнесу вам новости. Договорились?

— Ну, вот это другой разговор, — сразу повеселел Афанасий, — а то хотел нас отговорить…

Глава восьмая. Таинственное надгробие

К вечеру друзья вернулись в Дурово, полагая, что Никита Тимофеевич найдёт координаты «Кости-капитана» и тот, возможно, сколько-нибудь прояснит необъяснимые явления, происходившие с Николаем в последние дни, если они действительно связаны с предметом, найденным в протоке или с объектом на Глухом озере.

Они провели остаток дня за разговорами на эту тему, сидя в террасе и глядя, как на западе небо наливается ядрёно розовой зарей, опускаются сумерки, зажигаются звёзды, сообщая таинственность окружающему миру. Ушли спать, когда совсем стемнело, надеясь на следующий день не спеша заняться приготовлениями к экспедиции на озеро.

Днём, ближе к полудню, под окнами их дома раздался длинный автомобильный гудок. Они выбежали на улицу. У палисадника стояла запылённая грузовая «Газель», а за рулем в жёлтой потёртой кожаной куртке и неизменным беретом на голове сидел улыбающийся во весь рот Владимир Константинович. Он открыл дверцу и спрыгнул в объятия дуровцев.

— Ребята, как я рад вас видеть! — воскликнул он, разомкнув руки за спиной друзей и отойдя шага на два, пристально всматриваясь в их лица. — Вы не знаете, какие нежные чувства переполняют мою изболевшую по вас грудь… А вы ничуть не изменились с последней нашей встречи, всё такие же молодые… и краснорожие, — добавил он.

— А ты? Ты тоже раздобрел, — уважительно протянул Афанасий, хлопая Владимира Константиновича по плечу. — Не такой сморчок, которого мы подобрали тогда в лесу, с одним патроном в стволе. — Он оглушительно рассмеялся.

— Спокойный образ жизни плюс питание, — произнёс Владимир Константинович, — способствуют накоплению некоторого запаса прочности. И, конечно, мечта. Мечта встретиться с вами согревала мне душу. О, как я стремился попасть в вожделённый уголок земли, где каждая веточка, каждая травинка или шелест озёрной волны говорит о несметных богатствах, спрятанных в толще гранита… А в лесу… В лесу и поесть толком было нечего… Вот и был морщинистый, как сморчок. — Владимир Константинович застенчиво улыбнулся, ничуть не обидевшись, что его сравнили с весенним грибом.

— А мы тебе звонили в Питер, — обратился к Владимиру Константиновичу Николай, когда они после взаимных словесных баталий, присели на траву в тени забора.

— Звонили? — удивился Владимир Константинович. — У вас телефон завёлся?

— Телефон у нас не завёлся. Мы просто в город ездили. Решили связаться с тобой, спросить, когда тебя ждать. Однако жена сказала, что ты в командировке в Москве, — ответил ему Николай.

— Это я так велел ей отвечать, если кто будет спрашивать обо мне. На всякий случай принял небольшие меры предосторожности, памятуя наши прошлогодние злоключения.

— А что — есть, кого бояться? — взглянул на важное лицо Владимира Константиновича Афанасий.

— Чисто теоретически. Бережёного Бог бережёт, — уклончиво ответил Владимир Константинович.

— И ты на «Газеле» припёрся из Питера? — спросил Афанасий.

— Ну не с Луны же. Откуда я мог ещё приехать!

— «Газель» твоя?

— Скажешь тоже — «моя». У зятя выпросил. Он у меня предприниматель, вместе с приятелем организовал выпуск жареного картофеля, чипсов по-теперешнему.

— Ну и как? Процветает?

— Не жалуется. После всех обираловок кое-что и себе остаётся.

— Не хило остаётся, — заметил Николай, кивнул на «Газель».

— Он у тебя не жмот, — добавил Афанасий. — Дал тестю в поездку новую тачку.

Владимир Константинович улыбнулся:

— Я подумал, что нам без транспорта будет туго. Вот зятя и уламывал целую зиму. Еле упросил, а ты говоришь: «Не жмот»…

— Молодец, что сообразил насчет машины, — похвалил его Николай. — Она нам вот как нужна, — он провёл пальцем у горла. — А как она тебе досталась: по доброте душевной родственника или более тяжких обстоятельств, нас это не колышет.

— А телефон нам не нужен? — спросил Владимир Константинович, довольный, что его похвалили, и достал из кармана куртки сотовый аппарат. — Не лишнее приобретение, — несколько самодовольно произнёс он. — Связь с внешним миром нам обеспечена.

— Ты прямо Крез какой-то. — Николай легонько толкнул его в грудь. — Всё имеешь. Зачем тебе мурманский сундук? Ты и так богато живёшь…

— А, правда, Владимир Константинович, — поддержал шутливый тон Николая Афанасий. — На кой шут тебе какое-то старьё. Отдай его нам?

— Я не могу, — ответил Владимир Константинович, пряча телефон в карман. — Наследство должно принадлежать наследникам. Скажите спасибо, что я вас ещё в долю взял.

— Премного вам благодарны, — поклонился ему Афанасий. — Благодетель вы наш… Если бы не мы, Зашитый тебя бы прищучил, взял за задницу и неизвестно, какие были бы твои дела сейчас.

— Ну вот, — обиделся Владимир Константинович. — Слова нельзя сказать. Уже Афанасий в бутылку лезет.

— Может, дашь телефончика Ольге позвонить? — обратился к Владимиру Константиновичу Николай, переведя разговор в другое русло.

— Что за вопрос! — сразу откликнулся Владимир Константинович, словно ждал его. — Зачем я его взял, как не звонить нашим друзьям. — С этими словами он достал аппарат и протянул Николаю. — Я же знал, что вы такие сквалыги, что, даже имея драгоценный камень, вы будете на него любоваться, но ни за что не пустите в дело. Я прав?

— Отчасти, — ответил Николай. — Мы его бережём для более крупных расточительств.

— А что такие предвидятся?

— Несомненно, — ушёл от прямого ответа Николай.

Он отошёл в сторону и повернулся к ним спиной. Они не видели его лица, но по еле слышным отдельным фразам улавливали настрой разговора.

— Ты там долго не болтай! — крикнул ему Лазутин. — Это тебе не проводной аппарат!..

— Вам всем привет от Ольги, — улыбаясь во всё лицо, сообщил Николай, подходя к ним.

— Как она?

— Говорит, что живёт хорошо. Работает по-прежнему в банке.

— Прекрасно, — отозвался Владимир Константинович. — Будет нам деньги считать, когда раздобудем золотишко. Она собирается к нам присоединяться?

— Наверно, нет. У неё дела, да и до отпуска ещё далеко…

— Жаль, — искренне проговорил Владимир Константинович. — Она бы так украсила нашу компанию…

— Я не думал, что ты ещё и бабник, — саркастически произнёс Афанасий, которому сегодня хотелось почему-то подколоть петербуржца.

— А теперь звони Серёге, — обратился Владимир Константинович к Николаю, отмахнувшись от Афанасия. — Соскучился я по его роже.

Николай набрал номер, через минуту повторил, потом сказал:

— Не отвечает. Абонент временно недоступен. Наверно, куда-то умотал. Вечером позвоним. Держи! — Николай протянул мобильник Лазутину.

— Ну, ладно, пижоны, — сказал Владимир Константинович. — Наши взаимоотношения мы выяснили. Теперь рассказывайте, что нового у вас? Как пережили зиму? Не наведывался ли к вам импортный соискатель сундука?

— Новостей у нас через край, — отозвался Николай. — Не знаем, с какой и начать.

— Начинай с плохой.

— Они у нас все не из лучшего десятка.

Дуровцы по очереди, один дополняя другого, рассказали питерцу о прошедшей зиме, о событиях, произошедших совсем недавно с Николаем.

Странные явления, пережитые Николаем, вначале обеспокоили Владимира Константиновича. Он долго сидел, задумавшись, а потом спросил:

— Это всего было один раз. Больше не повторялось?

— Нет, — ответил Воронин.

— Глюки, — уверенно провозгласил Владимир Константинович. — Это на почве нервных расстройств, пережитого, витаминного голодания. Пройдёт. У меня в болотах, когда клад искал, неоднократно такое случалось. Ей-богу. Бывало, копаюсь под землёй, пот заливает лицо, выпрямлюсь, а на меня из-за угла морда смотрит, такая худая, страшная, а глаза горят, как лампочки на ёлке. Смахну пот с лица, протру глаза — призрак исчезнет. Я — наружу, отдышусь… Это от недоедания. Я тогда питался кое-как. Что Бог пошлёт, как говорят. Не бери в голову. Сейчас зелень пойдёт, овощи, фрукты. Всё восстановится.

— Твоими устами мёд бы пить, — усмехнулся Воронин. — Поешь зелени — и всё пройдёт…

— Я серьезно говорю. Что вы на меня так смотрите?

— Это не глюки, — сказал, Николай, — а самая что ни на есть реальность. Что ж я по-твоему зиму лапу сосал, как медведь в берлоге. Мы с Афанасием питались нормально. Правда, Афанасий?

— Рацион армейский, всё по норме, — подтвердил тот.

— Не верю я в эти сказки, — махнул рукой Владимир Константинович. — Призраки, видения… Ну, кого вы хотите одурачить в наш век?

— А в газетах разных много стали писать про загадочные явления, книги выходят, — пытался поспорить с Владимиром Константиновичем Николай.

— Всегда в переломные моменты для страны, для государства, общества находились шарлатаны, пытавшиеся отвлечь народ от насущных проблем, и уводили в мир теней и сверхъестественного… Вот и сейчас пишут и говорят много. В моде астрология, оккультные науки, магия белая и чёрная, одним словом, пышным цветом расцвело всё то, что раньше было запрещено.

— По-твоему, я шарлатан?

— Да не ты. Просто не верь тому, о чём пишут. Помнишь, в конце восьмидесятых гуляла по свету сенсация, что наши бурили глубокую скважину на Кольском полуострове, так вот через неё слышали, что творится в аду, как там жарят и парят грешников… Чушь собачья…

— Кстати, — сказал Николай, прерывая собеседника. — Кстати. Ты, конечно, можешь мне не верить, но я могилу твоего родственника, отставного поручика Олантьева, в этих «сновидениях» видел. На нашем кладбище она. Я даже место запомнил — под елью с обломанной верхушкой. Так отчетливо видел, как в кино.

— Это тебе почудилось, приснилось, браток, — ответил Владимир Константинович. — Я исходил кладбище вдоль и поперёк, когда собирал сведения о поручике. Никакой могилы и в помине не было.

— Но я видел собственными глазами, — не сдавался Николай.

— Мало ли что во сне привидится. Мне во сне однажды Екатерина Великая пригрезилась. Наградила меня орденом Андрея Первозванного… Сон есть сон…

— Так вот после «сна», как ты его называешь, я побывал на кладбище…

— И что же ты там увидел? — с усмешкой спросил Владимир Константинович. — Живых мертвецов?

— Мертвецов живых и мёртвых я не видел…

— А что же все-таки увидел? Раз начал — договаривай!

— Надгробие твоего «внучатоправнучатого» дядюшки…

— Хватит меня разыгрывать, — сделал недовольную физиономию Владимир Константинович. — Неужели нет других тем для разговора?.. Ты, Афанасий, как военный человек, материалист, ты чего скажешь?

— Я верю Николаю, — ответил Афанасий. — Причём его «глюки», как ты их называешь, подтверждает ещё один человек…

— Ещё один сумасшедший?

— Почему сумасшедший, вполне нормальный человек.

— Какой-нибудь ясновидящий, экстрасенс? Вы, ребята, даёте, — покачал головой Владимир Константинович. — В прошлом году вы не были такими мистиками…

— Зачем мы спорим, — обратился к Лазутину Афанасий. — Машина у нас есть. Сгоняем на кладбище и найдём ту елку с обломанной верхушкой. Найдём надгробие, и всё станет ясным. Правда, Николай?

— Я согласен, — кивнул головой Воронин.

— Это идея, — согласился Владимир Константинович. — Дайте мне кружку холодной воды и погоним. — Не люблю липовых сенсаций.

Он напился и, вытирая рот рукой, проговорил весело:

— Ну, что, поехали? Сейчас я убежусь, что все ваши рассказы абсолютная чушь. В этом вопросе могут быть только две версии: или вы меня разыгрываете, или Николай подвержен галлюцинациям, о причинах которых я уже сказал впереди, — закончил он свою тираду, как профессор, читающий лекцию своим студентам.

— Это ещё надо посмотреть, — уверенно проговорил Николай. — Глюки это, или правда.

— Будем посмотреть, — усмехнулся мрачно Лазутин.

— Заводи мотор, Фома неверящий, — обратился Николай к петербуржцу.

Ему самому захотелось ещё раз посмотреть на могилу шального отставного военного. Если бы не брошь умершей жены, неожиданно оказавшаяся у него в комнате, он и сам бы сомневался во всём с ним происшедшем, невзирая даже на прочитанные бумаги Тулякова.

Они забрались в кабину, Владимир Константинович дал газу, и «Газель», подпрыгивая на неровной дороге, поехала к селу Спас-на-Броду.

Несколько километров ехали по лесу, по узкой дороге на малой скорости, подпрыгивая на ухабах и увязая по ступицы в глиняной жиже. «Газель», уверенно управляемая Владимиром Константиновичем, катила к кладбищу. Друзья сидели молча, смотря, как ветки хлещут по кабине, по капроновому тенту.

У входа на кладбище машина остановилась. Владимир Константинович поставил её в стороне, чтобы не мешать проезду, и они направились к входу. Кладбище было старое, но ничто не говорило об этом, кроме останков двух кирпичных столбов, которые когда-то были соединены арочной перемычкой с крестом наверху.

На кладбище было тихо, посетителей было мало: молодая чета хлопотала у свеженасыпанного бугорка, поправляя венки и ставя цветы в банки с водой, а две пожилые женщины красили ограду у семейного захоронения. Ветер шевелил листву на деревьях да неугомонные птицы перелетали с ветки на ветку.

Сначала по предложению Афанасия они направились на могилу Степана Загодина.

— Раз мы его похоронили, — сказал он, — то должны и отвечать за его могилу.

Она была в таком же состоянии, в каком они оставили её осенью прошлого года. Глиняный холм провалился в яму и покрылся зеленоватым налетом. Кое-где пробивалась молодая трава, упорно завоевывая жизненное пространство.

— А никто Степана и не посещал, — проронил Николай. — Родной внук забыл своего деда.

— У него дела есть поважнее, — откликнулся Афанасий.

— Мог бы нанять кого-нибудь из местных, кто бы согласился ухаживать за могилой, — сказал Николай.

Они раздобыли за соседней оградой штыковую лопату и поправили глиняный холмик.

— Теперь порядок, — проронил Николай, оглядывая поправленную могилу.

— Ну так где твоя обломанная ель? — спросил Воронина Владимир Константинович, которому не терпелось установить правоту своих слов и доказать друзьям, что они глубоко заблуждаются, веря в разную чепуху.

— Минуточку. — Николай оглядел кладбище и уверенно сказал, указав рукой: — Пойдёмте в ту сторону.

Они спустились с бугра, и пошли низкорослым кустарником на старое кладбище, на котором хоронили в прошлом веке. Ни одного более или менее целого надгробия не сохранилось. Они были сделаны из мягкого камня и по прошествии стольких лет, когда за ними не было надлежащего ухода, наполовину разрушились, кое где высовывая из травы кучу осколков.

— Мало у нас людей, которые заботятся о предках, — вздохнул Владимир Константинович, идя вслед за Ворониным и оглядывая могилы.

Ему никто не ответил. Николай, попетляв между холмиками, остановился.

— Вон, смотрите, елка без вершины. — Он указал рукой.

Действительно, метрах в пятидесяти от них в зарослях бузины они увидели толстую ель. Верхушка была срезана то ли молнией, то ли её срубили, но ель не засохла, она продолжала упорно цепляться корнями за землю, пластая сохранившиеся ветви над заброшенными могилами.

Они подошли ближе и огляделись. Никаких надгробий не увидели.

— Ну что я вам говорил, — уверенно проговорил Владимир Константинович. — Ничего и в помине нет. Это плод досужей фантазии, а лучше сказать, сновидений.

— А ёлка? Николай её точно обрисовал, — заступился за Воронина Афанасий.

— Ёлка? Ну, видал он её раньше, вот и пригрезилась. Ты ж на кладбище не в первый раз?

— Конечно, нет.

— Так что забудьте о разных сверхъестественных явлениях. Всё как нельзя проще.

— А брошка? — воскликнул горячо Николай. — Я что её выдумал?

— И этому случаю найдём объяснение. Вы только погодите малость.

Николай в это время отошёл на несколько шагов и раздвинул кусты бузины, за которыми он в прошлый раз видел надгробие Олантьева. Однако ничего не обнаружил, кроме зелёной травы и бледно-синего колокольчика на тонкой ножке, невесть как очутившегося в тени кустов. Он ошарил глазами всё вокруг себя, и повернул обескураженное лицо в сторону друзей.

— Оно исчезло, — упавшим голосом сказал он. — Ничего не пойму. Совсем недавно стояло здесь, вот за этим кустом бузины, а теперь…

— Ну что я говорил, — воодушевленно воскликнул Владимир Константинович. Глаза его сияли. — Это тебе пригрезилось…

— Да не пригрезилось мне, — вскричал Николай. — Почему ты мне не веришь? Я видел надгробие собственными глазами и могу тебе досконально воспроизвести надпись на нём. Там и дата была смерти поручика.

— А ну-ка скажи дату? — попросил зардевшийся Владимир Константинович.

Николай слово в слово повторил надпись на надгробие.

Теперь пришла очередь удивляться Владимиру Константиновичу. Он сдвинул берет на сторону. Лицо его выразило удивление.

— Ты сказал правду. Это точная дата его смерти. Я её помню наизусть.

— Ну вот, а ты мне не веришь.

— А ты не мог её где-то узнать раньше?

— Где же бы я её узнал? Я только от тебя и услышал о поручике, узнал, что он твой родственник.

Владимир Константинович присел на могильный бугорок.

— Хватит мне морочить голову, — произнёс он. — Вы что меня разыгрываете? — не зная как себя вести дальше, возмущался он. — Хватит дурить головы, ёшь твою клёш! — Таким раздражённым его ещё не видели. — Я не за тем ехал сюда за сотни вёрст.

— Никто тебя не дурит, — тихо сказал Николай. — Можешь верить или не верить, дело твоё. Но мы тебе рассказали чистую правду.

Владимир Константинович, поднявшись и водрузив берет на голову, произнёс:

— Давайте всё оставим, как есть. Вы придерживайтесь своего мнения, я своего. Я даю слово, что больше этой темы первый не коснусь.

— Да ладно, — нагнувшись, положил руки на его плечи Николай. — Не расстраивайся. Забудем об этом. Я сам ничего не соображу. Видел надгробие на этом месте, а сейчас его нет. Есть от чего свихнуться.

Глава девятая. Привидения

С кладбища ехали молчаливые и сосредоточенные. Владимиру Константиновичу первому надоело молчание. Он кинул взгляд на Николая, сидевшего рядом, и, нарушая данное слово — не говорить больше на тему о «видениях», сказал:

— Согласен, что тебе что-то привиделось. Называй это как хочешь — галлюцинациями, былью, кошмаром. Но как надгробие оказалось там, где его не было? Я в поисках могилы прапрадядюшки три года назад на коленях облазил всё кладбище и нигде её не нашёл. Одна старая женщина, которую я встретил как-то на могилке мужа, сказала, что до тридцатых годов памятник барину был, но потом куда-то исчез. Может, так и было: церковь закрыли, надгробия эксплуататоров разбили, разграбили, растащили, а теперь что — благодетели восстановили? Дали тебе возможность посмотреть на него и опять куда-то спрятали?

Николай не проронил ни слова, сосредоточенно глядя на дорогу. Ему самому не давала покоя мысль: как же так, недавно своими глазами видел плиту, щупал её руками, а когда хотел доказать правоту своих слов, надгробие словно ветром сдуло…

— Помнишь, когда мы Степана хоронили, — продолжал напористо Владимир Константинович, видя молчание соседа, — мы всё кладбище обошли в поисках лопаты, вряд ли бы мы тогда не заметили эту плиту. Её просто нельзя было не заметить. — Владимир Константинович настолько энергично это говорил, что покраснел от возбуждения.

— Да ладно, ребята, — махнул рукой Афанасий, на протяжении последнего получаса не проронивший не слова. — Что здесь споры устраивать! Мы зачем собрались: решать ребусы или искать сундук?

— Искать сундук, — в один голос ответили Воронин с Лазутиным.

— Тогда возвращаемся и занимаемся своим делом.

Так и не разрешив мучавшую их загадку, друзья подъехали к дому. Больше на эту тему не говорили, а всё внимание сосредоточили на планах поиска сундука. Договорились поехать к озеру во второй половине завтрашнего дня, переночевать на берегу, а с утра сразу обследовать гряду и пещеры. Сожалели только об одном, что Сергей и Ольга не смогли приехать. Особенно сокрушался Владимир Константинович. Сергей мог поддержать его в деле с историей надгробия, потому что в большинстве случаев имел свою точку зрения, отличную от остальных.

Владимир Константинович позаботился об экипировке членов экспедиции, закупив необходимое оборудование, и с гордостью показал его, сложенное в кузове «Газели». Он привёз его столько, что хватило бы на несколько экспедиций: несколько мотков верёвки, электрические фонари, пластмассовые каски, которые носят строители, топоры, кирки и лопаты, раздобыл даже кислородный прибор, которым пользуются лётчики. И самое главное, новую вместительную резиновую лодку с мощным двигателем.

— Помня, как мы кувыркались на старой лодчонке, боясь перевернуться с грузом, достал вот эту импортную, — не без хвастовства заметил он. — Смотрите, какая красивая. Красная.

— На такой в камышах не спрятаться — сразу обнаружат, — заметил Николай, которому стало обидно за свою «старую лодчонку».

— А зачем нам прятаться. То время ушло. Зато не потеряется — издалека видна.

— Сколько же ты денег ухлопал! — удивлённо воскликнул Афанасий. — За лодку спасибо. Но зачем остальное нужно было привозить?

— А как же без этого! Там же такие катакомбы! Вы сами рассказывали, что шею можно сломать. А с этим снаряжением можно в любую пропасть спуститься.

— Зашитый спрятал сундук голыми руками. Ты думаешь, что его перенесли в другое место?

Владимир Константинович обиделся. Упавшим голосом он спросил:

— Вы считаете, что я снаряжение привёз попусту?

— Да нет, — попытался оправдаться Афанасий, посчитавший, что обидел Лазутина. — Я просто думаю, что мы могли обойтись меньшим количеством всего этого барахла.

— Ты считаешь всё это барахлом? — Владимир Константинович выбрал из кучи фонарь и высоко поднял в руке.

— Фонари не барахло. Лодка нужна. А эти каски, альпинистские башмаки, ледорубы — барахло, и нам не пригодятся.

— Брось, Афанасий, — заступился за питерца Николай. — Он от чистого сердца. Может, и пригодится то, что мы считаем ненужным.

Было видно, что Владимир Константинович доволен заступничеством Воронина, гримаса обиженного человека сползала с его лица. А когда Афанасий извинился за резкий тон, и совсем отошёл. Больше они не вспоминали об этом разговоре, и остаток дня провели за отбором снаряжения, одежды и продуктов питания.

Спали, как и вчера, в одной комнате, но никаких ночных видений не было, что дало повод Владимиру Константиновичу утром с долей иронии резюмировать, что привидения испугались тесного мужского содружества и решили не испытывать судьбу, посещая заброшенную деревню.

— Можешь продолжать не верить, конечно, — сказал Николай, выслушав Владимира Константиновича, — но не хотел я, чтобы с тобой произошло то, что случилось со мной.

Так и поехали во второй половине дня на озеро — сосредоточенные Николай с Афанасием и подтрунивавший над ними Владимир Константинович, который теперь выдвинул другую версию появления надгробия, считая, что некто разыграл его друзей, показав могильную плиту его предка, которая не существует.

К озеру подъехали к вечеру. Солнце скатывалось к лесу. Ветер посвежел и гнал небольшую волну. Вдали, ближе к устью Язовки, гомонили птицы, и слышалось покрякивание утки. Чёрная громада гряды, как и прежде, возвышалась над водой и над ней летали встревоженные вороны. Остов полуразрушенного Загова особняка белел с левой стороны.

Выбравшись из машины, походили по берегу, разминая ноги.

— Ребята, а недавно здесь кто-то побывал, — сказал Владимир Константинович, тыкая обломком сучка в землю.

Николай с Афанасием подошли к нему.

— Видите следы костра?

— Видим. Недавно жгли. А мусора сколько после себя оставили, — воскликнул Афанасий, указывая на выбоину в земле, заваленную пустыми пивными банками, бутылками, целлофановыми пакетами и смятыми пачками из-под сигарет.

— Наверно, охотники? — предположил Лазутин.

— На охотников не похоже, — покачал головой Николай, отвергая эту мысль. — Охотники — люди простые. Они не будут с собой ящики баночного пива таскать, разные деликатесы… Скорее всего, это какие-то туристы.

— Сдаётся мне, что это охотники, которые охотились за нами в прошлом году, — произнёс Афанасий, поддевая ногой скомканную пачку из-под сигарет. — «Кемел». Помнится, такие курили наши соглядатаи.

— Мало ли кто курит «Кемел», — возразил ему Лазутин. — У меня зять курит такие сигареты…

— И пьют водку «Абсолют». Какая-то коллекция одинаковая. Пристрастие одно и то же.

— А на это ты что скажешь? — Николай нагнулся и поднял с земли окурок дорогой сигары. — Сигар мы, помнится, тогда в лесу не обнаружили. Это что-то новое.

— Новое вперемешку со старым. — Афанасий поднял на Воронина смеющиеся глаза.

— Ты полагаешь, что опять здесь люди Зага?

— А почему бы и нет. Если мы повторно ищем сундук, то почему им не заняться этим же делом…

— Так вроде никого не осталось от старой команды.

— Кто знает. Заг-то со Стысем остались…

— Когда же здесь они были, командир? — спросил Лазутин Афанасия. — Что ты скажешь?

— Совсем недавно. Четыре дня назад, помнится, дождь был. Смотри, зола совсем не прибитая. Значит, разводили костер после дождя.

— И куда же эти хозяева мусора пропали? — изрёк Владимир Константинович, обводя глазами своих друзей.

— Думаю, что уехали, — ответил Афанасий. — На земле столько следов от машины, а самой её нет.

— Потому будем спать спокойно, — констатировал Владимир Константинович. — Нам некого бояться. Если они и были, то сейчас находятся в отдалении.

— Но всё равно ухо надо держать востро, — сказал Николай. — Я прав, Афанасий?

— Безусловно. В нашем положении не надо расслабляться.

Мысли, что здесь до них кто-то побывал, а возможно, и сейчас находится где-то поблизости, сначала омрачили дуровцев. Но предвечерняя тишина, сонный плеск волн, набегающих на берег, наводили такую умиротворённость, что ни о чём плохом не думалось. Дуровцы успокоились, и следы костра не стали их волновать. Возможно, здесь побывали совсем не люди Зага, как они предположили, а совсем посторонние, охотники или туристы.

Они разбили палатку невдалеке от воды на ровной площадке. Сзади почти вплотную к ней подступала редкая берёзовая рощица.

Смеркалось. От воды на берег наползал туман, лёгкий, как тополиный пух, беря в объятия всё, что попадалось на пути. Обволок палатку, деревья и пополз дальше, сливаясь в густоте леса с темнотой.

Потрескивая, горел костёр. Пламя лизало закоптелый чайник. Все трое сидели у огня в наброшенных на плечи куртках.

Афанасий снял чайник с роготульки.

— Подставляй кружки, братаны! Попьём чайку и отбой. Завтра пораньше встанем.

Он налил Николаю и Владимиру Константиновичу чаю. Подкинул сучьев в костёр. Они задымили, вспыхнули, взметнув вверх пламя огня. Пили чай молча, наслаждаясь тишиной вечера.

— Смотрите, — сказал Владимир Константинович, отрываясь от чаепития. — Видите за грядой?

— Что там, — посмотрели в сторону гряды Афанасий и Николай. — Ничего не видно. Темнота.

— Мне показалось, что небо озарилось.

— Наверное, сполох какой, — сказал Николай, снова принимаясь за чай. — Бывает иногда.

— Может, и сполох, — согласился Владимир Константинович, но ещё долго поглядывал в сторону гряды.

Легли в палатке. Афанасий шелестнул молнией полога.

— Всё, братцы, отбой! Кончай базарить.

Скоро они захрапели, а Николаю не спалось, словно кто-то не давал закрыть ему веки. Он лежал, не шевелясь, и старался думать на отвлечённые темы. Вдруг ему показалось, что красным полоснули по палатке. Он вздрогнул. Через полотнище палатки проникало свечение, как от большого пожара. Николай расстегнул молнию, откинул полог и выглянул наружу. Над грядой небо светилось красным, ровным холодным светом. Видны были очертания гряды, вернее, её верхней части, зубцы, шпили, седловины. Николай улавливал еле слышимое шелестение, будто осока тёрлась об осоку. Потом свет потускнел, погас, и снова наступила темнота.

Николай хотел было опять забраться в палатку, но его что-то остановило. Ему показалось, что он уловил пристальный взгляд, от которого ему стало не по себе. Он медленно повернул голову — в стороне, под берёзами из густого расходившегося тумана выплыла, не вышла, а выплыла фигура человека. Конечно, это был человек, а не сгусток мути. В этом Николай не сомневался. В длинном одеянии, то ли ночной рубашке, то ли саване, в колпаке, он неслышно двигался среди берёз, облитых туманом, и казалось, подозрительно прислушивался к чему-то настораживающего его. Он настолько близко приблизился к палатке, что Николай увидел лицо, если эту образину можно было назвать лицом: синее, одутловатое, с седыми бакенбардами и лохматыми бровями. Глаз не было видно. Они были скрыты под тяжелыми веками, но этот призрак хорошо видел, куда он направляется: он оплывал деревья, как лодка, ни разу не задев их даже своим балахоном.

Николай ногой растолкал Афанасия. Тот моментально проснулся и спросил:

— Что случилось?

— Разбуди Владимира Константиновича, и вылезайте ко мне.

— Ну что такое? — спросил спросонья Владимир Константинович, высовывая вслед за Афанасием голову наружу.

— Смотрите, — Николай указал им на фигуру старика, удалявшуюся в сторону берега.

Широко раскрыв рот, Владимир Константинович уставился на привидение. Афанасий, тоже ни слова не говоря, наблюдал эту сцену.

Николай хотел что-то сказать, как старика в колпаке словно смыло волной тумана, а чуть поодаль возникла другая фигура. Этот человек был в тёмном кафтане с непокрытой головой, высокий и осанистый. Чёрная с проседью борода и густые длинные волосы на голове придавали ему сходство с медведем. В руке был посох, которым он как бы раздвигал пелену впереди себя. Он тоже проследовал за стариком и слился с туманом. Потом возникла высокая сухая фигура человека в сапогах, в рубашке навыпуск, в жилете и картузе. Лицо худое, с редкой бородой, кадыкастая шея и лисьи повадки. Он очень стремительно промелькнул мимо наблюдателей и скрылся за деревьями.

Через минуту-другую им показалось, что по озеру заскользила лодка. В ней стояли три человека, и один из них поднимал посох. Параллельно ей на вёслах шёл чудной корабль, какие изображали на старинных гравюрах. Он был смутно различим, но зато ярко горел фонарь, подвешенный на мачте невысоко над палубой. На нём не было ни единой живой души, и он безмолвно парил над гладью озера и лишь иногда с его борта доносились глухие удары маленького колокола, словно на судне отсчитывали время.

Когда наваждение исчезло, и ничто не напоминало о происшедшем, друзья улеглись на старое место.

— Что это было? — спросил Владимир Константинович шёпотом. Он не мог унять сильно бьющегося сердца.

— Кто его знает, — отозвался Афанасий и спросил Воронина: — Тебе это ничего не напоминает?

— Напоминает, — отозвался Воронин, и это было последнее, что он помнил. Забытьё овладело его телом, и он через секунду провалился в глубокий сон.

Когда он проснулся, светило солнце. Он встал и посмотрел по сторонам. Афанасия не было. Рядом лежал и сладко спал Владимир Константинович. Ночные события встали перед глазами Николая. Он выбрался из палатки и огляделся: под утренним солнцем сверкала гладь озера, темнели шпили гряды, тихо шелестели листья берёз, трава была покрыта слабой ночной росой. Ничто не напоминало, что ночью здесь что-то происходило. Он вздохнул и пошел разыскивать Афанасия.

Афанасий рубил сучья для костра. Увидев Николая, воскликнул:

— Уже поднялся. Заботы не дают спать? Доброе утро.

— Не знаю, доброе ли, — ответил Николай.

— А что случилось?

Николай удивленно уставился на Афанасия. Потом медленно сказал:

— А привидения?

— Какие привидения? — не понял Афанасий.

Теперь пришла очередь удивляться Николаю.

— Ну, ночью, когда я растолкал вас. Ты что ж ничего не видел?

— А что видеть? — Афанасий взял большой сук и стал рубить его на короткие плашки. — Поясни!

— А старика в белом?

— Я спал как убитый. Никакого старика я не видел.

— И лодку на озере не видел?

— Коля, ты за кого меня принимаешь?

— Афанасий, это ты или не ты?

— Конечно, я. Кто же ещё.

— И мужика в жилетке не видел? И…

— Да говорю тебе, что ничего не видел, Коля.

— Странно. А я видел. И ты не помнишь, как я вас разбудил с Владимиром Константиновичем.

— Ты будил нас? Ничего не помню.

— Странно.

— Давай спросим Владимира Константиновича.

Афанасий воткнул топор в лежавшую под ногами плаху, вернулся в палатку и растолкал наследника Олантьева.

— Владимир Константинович, пора вставать.

Наследник поручика приподнялся и потёр руками лицо.

— Давно так сладко не спал, — проговорил он. — Природа есть природа.

— Так уж и сладко? — подтрунил над ним Афанасий. — И снов никаких не видел?

— Никаких. Проспал как убитый. А чего — свежий воздух, хорошее настроение…

— И привидений не видел?

— Привидений?! Вы чего опять меня разыгрываете, ёшь твою клёш? — Владимир Константинович сделал обиженное лицо.

— Ну как же, — оторопел Воронин. — Я же разбудил вас. Мы с вами ещё перебросились несколькими словами…

— Ничего не помню, — ответил Владимир Константинович. — А что, собственно, случилось?

Николай рассказал о привидениях.

— Тебе, Коля, надо показаться врачу психиатру, — ответил, вздохнув, Владимир Константинович. — И полечить нервишки. Отдохнуть надо.

— Ты считаешь, что у меня крыша едет?

— Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша, — рассмеялся Владимир Константинович, не ответив прямо на вопрос. — А потом добавил: — Я бы не сказал, что она съехала, но близка к тому. Как ты объяснишь тот факт, что тебе что-то привиделось, а нам с Афанасием нет. Это о чём-то говорит? Ну, сам посуди, какие могут быть привидения в наше время?

— А надгробие твоего прапрадяди? Оно что по чьей-то прихоти, то исчезает, то появляется?

— С надгробием надо ещё разобраться. А в привидения я не верю. Не могут они появляться. В закрытом помещении, например, в замке, старом здании — допускаю, но в лесу…

— Могут, — ответил Николай. — А в этом месте тем более. Озеро всегда слыло заклятым…

— Но почему для одних оно заклятое, а для других нет. Ты видел привидения, а мы нет.

— Не знаю, — ответил Николай. — Но крыша у меня на месте. И ничуть не съехала и даже не сдвинулась. Здесь что-то происходит. И Наташа мне привиделась, и это надгробие, и сегодня ночью эти призраки, эти тени… Нет, друзья, я могу поклясться всем, чем угодно, что эти призраки были наяву. Я их очень отчетливо видел, казалось, протяни руку и ты дотронешься до них.

— Блажен, кто верует, тепло ему на свете, — ответил Владимир Константинович, доставая полотенце и собираясь идти на озеро умываться.

Глава десятая. Призрак

После завтрака спустили на воду лодку, погрузили снаряжение, провизию. Владимир Константинович взял видеокамеру, которой очень гордился и считал самым важным приобретением для маленькой компании, Афанасий заткнул за пояс пистолет, а Николай положил в лодку антиповский карабин. «Газель» отогнали в рощу и забросали ветками.

— Ну что — выступаем? — спросил Афанасий, берясь за пластмассовое весло и оглядывая спутников, разместившихся в лодке.

— С Богом, — ответил Николай и перекрестился.

— Вперёд, командир, — откликнулся Владимир Константинович, поднося камеру к глазам и снимая своих спутников крупным планом, желая запечатлеть на плёнку первые кадры их путешествия за золотом викингов.

Минут через десять они высадились на скалистом выступе у кромки воды. Выгрузили снаряжение, и Афанасий, обвязав камень верёвкой, бросил его в воду, как якорь. Вытащить лодку на берег не представлялось возможным, так как кругом возвышались почти отвесные скалы. Теперь не надо было бояться, что посудину унесёт от гряды свежей волной.

С увесистым снаряжением наверх карабкаться было тяжело, но это не огорчало дуровцев — они знали, за чем идут, и предвкушение предстоящей добычи было заманчивее, чем тяготы пути. Не жалея сил, они карабкались на отвесную кручу, рискуя каждую секунду сорваться вниз.

В реликтовой рощице отдохнули, попили воды из баклажек и снова продолжили путь. Только когда сложили снаряжение у входа в пещеру, поняли, что выбились из сил. Владимир Константинович присел на рюкзак и тяжело отдувался, вытирая изнанкой берета мокрый лоб. Опустился на землю Николай, привалясь спиной на рюкзак. Казалось, лишь Афанасий не устал — бросив поклажу у ног, он осматривал озеро в бинокль.

— Ни души, — сказал он, засовывая бинокль в футляр. — Просто как в первый день создания мира.

— Командир, — обратился к нему Владимир Константинович, — неужели тебя не сломили эти чёртовы горы?

— Тяжело в ученье, легко в бою, — усмехнулся Афанасий. — Помнишь заповедь Суворова?.. Конечно, устал. — Лицо его стало серьёзным. — Видно, отъелся за зиму. Надо лишний вес сбросить… Ладно, братцы, разбирай амуницию и марш-бросок в чрево преисподней…

Мало кто из дуровцев тогда думал, что слова Афанасия окажутся пророческими. Все рассмеялись, и усталость как ветром сдуло.

Разобрав снаряжение, вошли в пещеру. Первым шёл Николай. За ним Лазутин, замыкал колонну Афанасий. Жёлтые лучи фонарей кругом падали под ноги, молнией бросались вверх, на стены. Хрустел под ногами мелкий камень. Скоро пещера настолько стала высокой, что луч света не смог достать до потолка.

Вдруг вверху раздался шум — будто волна низринулась вниз. Лазутин втянул голову в плечи.

— Не боись, доктор, — сказал Афанасий. — Это летучие мыши.

— А я об ином подумал, — не стал оправдываться, что сдрейфил, Лазутин. — Испугали, твари…

— В прошлом году мы здесь уже были, — проронил Николай. — Мы прошли чуточку дальше…

— Ещё бы не пройти, — отозвался Афанасий. — Страх, куда хочешь загонит…

Они медленно шли вглубь пещеры, изредка перебрасываясь скупыми фразами.

— Вам не холодно? — спросил Николай друзей, когда они углубились достаточно далеко. — Меня что-то озноб пробил. — Он поёжился в тёплой куртке.

— Вообще-то холодновато, — откликнулся Афанасий. — В прошлом году, когда мы здесь отсиживались, непогода разыгралась не на шутку, а намного теплее было. — Он улыбнулся.

— Нервы были на пределе, вот мы ничего и не чувствовали, — сказал Николай.

— Прямо ветром подземным сквозит, — поддержал разговор до этого молчавший Владимир Константинович. — Будто вентилятор гонит ледяной ветер. Здесь что — аэродинамическая труба?

— Возможно это от перепада температур, откликнулся Афанасий. — Внутри холодно, а снаружи воздух прогревается. Вот он и движется.

Когда они вошли в округлый грот, Николай остановился, светя фонарём в сторону. Отсюда расходились широкими рукавами два туннеля.

— Смотрите, — сказал он и указал рукой с фонарём на стену.

— Что там? — спросил Владимир Константинович.

— А вы ничего не замечаете?

— Замечаем дверь, которая была здесь и в прошлом году, — ответил Афанасий.

— И всё?

— Всё, — начал Афанасий, но осёкся. — Постой, постой. Посвети-ка!

Он подошёл вплотную к двери.

— Ух, ты! — Он присвистнул. — Здесь кто-то побывал до нас. Коля, дверь, помнится, была заварена.

— Да.

— А теперь?..

— А теперь шов срезали автогеном.

— Точно.

— Это сделали люди, следы которых мы видели на берегу, — уверенно заметил Лазутин.

— Возможно, — пробормотал Афанасий.

Николай, светя фонарём, осмотрел дверь:

— Аккуратно срезали, ровно.

— Мастер делал, — сказал Владимир Константинович. — Я знаком с газосварочными работами…

— Врач-газосварщик? — рассмеялся Николай.

— Ничего смешного нет: до армии я на судоремонтном заводе работал сварщиком.

— Заглянем за дверь, — сказал Афанасий. — Нехорошо оставлять у себя в тылу неисследованный объект. Он может таить опасность.

— Этого нам только не достаёт, — проворчал Лазутин.

Николай осторожно нажал на створку. Дверь легко распахнулась. Они вошли в неширокий коридор, высеченный в скале. Обследовали узкое пространство и очутились перед такой же стальной дверью, но в отличие от предыдущей, она была заперта.

— Похоже, мы в тамбуре, — оглядевшись, и, светя фонарём, сказал Николай. Он попытался ножом, просунув его в щель, открыть дверь, но это ему не удалось.

— Не трудись, — проронил Афанасий, разглядывая преградившее им путь стальное препятствие. — Дальше путь закрыт. Здесь сложный замок с кодовым устройством. Такую дверь гранатой не взорвёшь.

— О чём это может говорить? — спросил Владимир Константинович «афганца».

— О чём угодно, — ответил Афанасий. — Во-первых, это подтверждает то, что мы здесь не одни…

— А во-вторых?

— Что люди Зага продолжают искать сундук… Я верю, — Афанасий пальцем сдвинул фуражку на затылок, — Заг не бросил идею овладеть сундуком. Он знает, как и мы, что сундук спрятан в гряде. Возможно, его люди рыщут везде в поисках сокровищ…

Они хотели возвращаться обратно, так и не узнав, что скрывается за стальной дверью, как Владимир Константинович громко спросил, ткнув пальцем в стену рядом с собой:

— А вы не улавливаете равномерного гула за стеной?

Николай с Афанасием замерли на месте.

— Шум есть, — сказал Николай, прислушиваясь. — Ровный и однообразный.

— Словно дождь идёт, не кажется вам, — обронил Владимир Константинович, прислоняя ухо к стене. — Гул такой приглушённый. Вы сами послушайте!

Афанасий и Николай по примеру питерца приложили уши к стене и прислушались.

— Ну что? — топтался возле них Владимир Константинович. — Слышите? Вы согласны со мной?

— Согласны, — ответил Николай. — За стеной что-то работает, то ли… то ли…

— Двигатель, — договорил за него Афанасий. — Ты это хотел сказать?

— Да. Двигатель или агрегат какой. Насос, компрессор…

— Наши суждения совпадают. Я склоняюсь к мысли, что это дизельный двигатель. Или компрессор, гонящий воздух, или движок, вырабатывающий электроэнергию. — Афанасий опять сдвинул фуражку на лоб, что бывало у него в минуты окончательно принятого решения.

— Объясни, почему так думаешь, командир? — спросил Владимир Константинович.

— Чувствую просто. Из опыта. Печёнками. А почему подумал, что дизель, потому что, если прислушаться, то можно уловить колебания грунта, своеобразную вибрацию от работы. Электрический не вызвал бы такой вибрации.

Николай и Владимир Константинович стояли в замешательстве, которое было написано на их лицах.

— Что носы повесили? — рассмеялся Афанасий, увидев их озабоченный вид. — Вас привёл в смятение тот факт, что наш сундук ищет ещё кто-то. Так это не впервой!

— А это что такое? — спросил Владимир Константинович, обнаружив около выхода квадратный ящик на уровне поднятой руки. — Электрощит какой-то.

Афанасий сбросил с плеч рюкзак и встал на него. Поддев ножом крышку, отрыл щиток. Это действительно был электрораспределительный щит: была смонтирована разводка кабелей, стояли какие-то приборы, предохранители.

Афанасий сунул под один из предохранителей лезвие ножа. Посыпались искры, и «афганец» в мгновение ока слетел с рюкзака и несколько секунд стоял ошарашенный.

— Не ожидал, — только и выговорил он. — Я думал, что щиток обесточен.

— Значит, мы правы, что внутри гряды идёт какая-то работа, — проговорил Николай. — И я думаю, что это дело не рук Зага. Просто на гряду вернулись военные.

— А где же охрана, солдаты? Почему никого не видно? — задал вопрос Лазутин.

— Чего мы здесь застряли, — сказал Афанасий. — Давайте выберемся на свет божий и поразмыслим трезво надо всем.

— Давай, командир, на выход, — поддержал товарища питерец.

Они вышли из пещеры и сели на камни.

— Здесь не ощущается вибрация, — сказал Владимир Константинович, снимая берет и приглаживая рукой рыжеватые волосы. — Словно ничего нет: гряда пустынна и безжизненна.

— Но внутри идёт какая-то работа, — уверенно произнёс Николай.

— А вы точно помните, что дверь была заварена? — спросил Владимир Константинович.

— В этом можешь не сомневаться, — ответил Николай. — Она была наглухо приварена к стальной коробке со всех сторон.

— Я могу это подтвердить, — отозвался Афанасий. — Я обратил на это внимание.

— Хорошо, — сказал Владимир Константинович. — Продолжим наши рассуждения. Допустим, внутри гряды кто-то есть. Но он не обязательно должен искать сундук…

— Думаю, что сундук он не ищет, — сказал Николай.

— Почему?

— Потому что он занимается другим делом, возможно, более важным, чем поиски сундука.

— Отлично, — продолжал Владимир Константинович, вошедший в роль детектива. — Пусть не ищет. Он плавит золото в подземных лабиринтах. У нас разные с ним задачи. Мы знаем о нём, он не знает о нас. Мы занимаемся своим делом, он — своим. Единственно, что нам надо соблюдать, — это тайну своего здесь пребывания. Не попадаться ему на глаза. А посему, продолжим свое дело, — подытожил Лазутин. — Вы согласны со мной?

— Конечно, продолжим, — отозвался Афанасий. — Ты усомнился в этом?

— Никогда не сомневался?

— Только надо действовать с великой осторожностью. Кто-то опять нам палки в колеса суёт…

— Я думаю, что это все-таки Заг, — сказал Лазутин, взглянув на собеседников. — Вряд ли он оставил свою идею — отыскать сундук. Не такой он человек, судя по рассказам Ольги.

— Но всё это время он не подавал признаков своих поисков, — сказал Афанасий. — Никаких намеков на то, что он ищет сундук.

— Мы тоже не пытались форсировать события, Афанасий! Была зима….

— Но одну попытку мы предприняли, а Заг нет.

— Вы пытались зимой отыскать сундук?! — вскричал Владимир Константинович.

— Было такое дело, дружище, — ответил Афанасий. — Мы привели дом в порядок, приготовили его к зимнему содержанию, навели марафет, и как-то выдался у нас свободный день. Вот мы и решили попытать счастья. Повезёт, думали, будет сюрприз для остальных. Но к экспедиции не подготовились. На лыжах добрались до озера. Оно замёрзло. Мы достигли гряды и тут наше путешествие окончилось…

— Что так? — спросил Лазутин.

— Пороху не хватило. Осень была дождливой, долгой. А тут сразу навалило снегу, грянули морозы, да какие! И они так оледенили кручу эту скалистую, что без специальных приспособлений к пещере нельзя было подобраться, не сломав себе шею. Мы попытались подняться, но выше пяти метров не удалось, даже не добрались до первого пятачка. Я набил себе синяков, Николай повредил руку, мы плюнули на это дело и вернулись домой, отложив поиски до весенней кампании.

— И молчали до сих пор? — вскричал Владимир Константинович. — Но вы и предатели. Одни отправились на поиски сокровищ. И прикарманили бы их, если бы нашли?

— Но что ты! — обнял его за плечи Николай. — Мы бы этого никогда не сделали. Нам было скучно от безделья. А вас беспокоить было ни к чему, тем более, что мы договорились встретиться только весной. А потом мы и сейчас ищем сундук не полной командой. Что же мы будем обделять Ольгу и Серёгу в случае удачи?

— Вы меня не правильно поняли, — воскликнул Владимир Константинович, освобождаясь от объятий. — Я пошутил. Я никогда не допускал мысли, что кто-то из нас может сделать другому подлянку.

— Правильно мыслил, Гиппократ. — Теперь настала очередь пошутить Николаю. Он похлопал товарища по плечу: — Верь нам, клистирный человек.

— Клистирный! Когда это было, — отмахнулся Лазутин, ничуть не обидевшись. — Теперь я мелкий торговец.

Солнце поднималось выше, проливая на гряду потоки света, укорачивались тени от нагромождения камней, и гряда теряла внешнюю таинственность.

— Мне не дает покою срезанная дверь, — сказал Афанасий, вновь осматривая в бинокль окрестности гряды. — Снаружи тихо. Давайте поползаем по гряде, может, что обнаружим. Время у нас есть.

Николай и Владимир Константинович согласились с предложением Афанасия.

Длиной гряда была около километра, но представляла не единый массив: от главной гривы отходили три длинных и один короткий отростки, и сверху она походила на птичью лапу. Гряда была монолитной, лишь сверху громоздились отдельно стоящие утёсы с острыми, словно заточенными шпилями, что дало повод Лазутину сравнить их с зубами исполинского крокодила. С восточной стороны скалы редели и кое-где между ними располагались довольно ровные площадки, сплошь усеянные каменной крошкой. Ни единой травинки не росло на этих безжизненных «полянах». Иногда в углублениях амальгамой отсвечивала дождевая вода. Несмотря на солнечный день, она была холодна, как лёд.

Они обследовали гряду, насколько это было можно. Но никого не встретили, ничего не нашли. Афанасий хотел дать команду: «отбой», как вдруг услышал крик отошедшего в сторону Лазутина. Он звал их к себе.

Когда Николай с Афанасием подошли, Владимир Константинович показал им под ногами круглое отверстие, высеченное в граните и забранное решёткой.

— Шахтный колодец, — сразу определил Афанасий. — Для забора воздуха. Вот почему вибрировала стена. Компрессоры закачивали воздух для подземного объекта… Я думаю подобных колодцев здесь несколько.

Он достал клочок газеты, свернул его пропеллером и бросил в колодец. Бумага завертелась вокруг своей оси и стремительно помчалась вниз.

— Работает колодец-то, — громко воскликнул Афанасий. — Идёт забор воздуха.

Озадаченные, они вернулись к входу в пещеру и стали обсуждать только что сделанное открытие. Их разговор прервал сильный гул, донесшийся из пещеры.

— Будто бы землетрясение, — пробормотал Владимир Константинович, насторожившись. — Словно скалы сдвинулись.

— Похоже, — почти прошептал Николай и посмотрел на друзей. — Пошли, посмотрим?

Невзирая на подстерегающую опасность, они отправились вглубь пещеры. Но не прошли и нескольких шагов, как увидели текущую, словно реку лавину мелких камешков, скатывающих сверху.

— Действительно что-то сдвинулось, — проговорил Николай. — Иначе откуда эти камни. Что-то потревожило их.

— Это осыпь, — сказал Афанасий, зачерпнув камни рукой.

Шум затих, прекратили движение и камни.

— Завалит так к чёрту в пещере и поминай, как звали, — проговорил Владимир Константинович и вдруг закричал: — Смотрите, смотрите! — И указал рукой.

Наверху в смутном рассеянном свете, пробивающимся откуда-то с вышины, они увидели смутную фигуру человека, стоявшего на узком карнизе. Руки его были раскрыты, как крылья, словно он хотел прыгнуть вниз. Белая одежда, всклокоченные волосы и глаза, горевшие зелёным огнем, заставили дуровцев невольно прижаться друг к другу. В мертвенной тишине можно было слышать, как стучали их сердца. От полупрозрачной фигуры веяло леденящим страхом.

— Призрак, — прошептал Николай.

Владимир Константинович выхватил видеокамеру и направил объектив на странное существо. Призрак опустил левую руку и поплыл — не пошёл, а поплыл вдоль карниза вглубь пещеры и скоро исчез, оставив после себя свечение, обрисовывающее его силуэт. Но вскоре и оно пропало.

С минуту друзья не могли придти в себя.

— Дурацкое место, — пробормотал Владимир Константинович, переводя дыхание и протирая глаза.

— Теперь ты не станешь отрицать, что мы видели призрака? — воскликнул Николай, обращаясь к нему.

Владимир Константинович молчал.

— На выход. Марш! — тронул их за рукав Афанасий. — Что оцепенели?

Пришли в себя дуровцы только тогда, когда выбрались из проклятого туннеля на свежий воздух. Солнце было в зените. Его лучи лизали скалы и, казалось, проникали во все заповедные уголки гряды. Вода озера поблескивала и чудилась серебряной лавой, выплеснувшейся из кратера вулкана.

Влажный озёрный воздух, солнечный день, необозримые безмятежные дали, открытые глазу с вершины гряды, внесли успокоение в сознание путешественников.

— Ты можешь объяснить, что это было? — спросил Лазутин, обращаясь к Афанасию.

— Не знаю.

— А ты что скажешь, Николай?

— Скажу одно: мне не почудились ночные видения?

— Прости, Коля, — виновато улыбнулся Владимир Константинович. — Это я по дурости своей не верил. А с надгробьем думал, что вы меня разыгрываете. Гром не ударит, мужик не перекрестится. Так думаешь?..

— Да, Владимир Константинович, это всё в одной связке: и мои видения, и тот призрак, что видели в туннеле… Слава Богу, теперь-то вы мне поверили.

— Я всегда тебе верил, — отозвался Афанасий, не меньше друзей шокированный появлением призрака.

— Бесповоротно верил?

— Признаюсь, какая-то доля, совсем маленькая доля сомнений, всё же была.

— Даже тогда, когда Никита Тимофеевич нам всё популярно объяснил? — удивился Воронин.

— И верил… и сомневался. А теперь воочию убедился, что нас окружает что-то такое…

— Сверхъестественное? — вопрошающе посмотрел на него Владимир Константинович.

Афанасий помедлил с ответом.

— Может, и не сверхъестественное.

— Ты это называешь не сверхъестественным? — горячо возразил ему Николай. — Люди-тени, призраки, видения…

— Я полагаю, что они вызваны в наш мир разумом ныне живущих людей.

— Ты считаешь, что это связано с работами этого секретного объекта? — спросил Воронин.

— Наверное, — ответил Афанасий, но в его голосе прозвучала неуверенность.

— Но он работал не один год и ничего сверхъестественого не происходило? Всё было под спудом.

— Никита Тимофеевич говорил, что ему в молодости тоже призраки виделись…

— Ему — да. А мы в прошлом году, сколько времени здесь пробыли, и ничего не замечали, а теперь призраки разгуливают, где им заблагорассудится.

— Вышли из-под контроля.

— Час от часу не легче, — пробормотал Владимир Константинович. — По мне всё равно, сверхъестественые они или нет, но нам отсюда надо давать дёру. Обвалы, осыпи, засыплет нас…

Николай посмотрел на унылую физиономию питерца:

— Что предпримем? Неужели всё бросим?

Афанасий сдвинул фуражку на брови и сказал Лазутину внушительно:

— В старом скиту не боялся, что тебя завалит землей. В подземелье ты был один, а теперь нас трое. Продолжим поиски сундука. Чего нам бояться призраков. Они нас не тронули. Привыкнем.

— Привыкнем. — Владимир Константинович поёжился. — Жуть находит, когда вспомню.

— Можешь оставаться здесь, — предложил ему Николай. — А мы с Афанасием спустимся вниз.

— Я‑а, один?! — встрепенулся Лазутин. — Ни за какие коврижки. Пойду с вами, а там будь что будет. Оставаться наедине с привидениями! Нет, увольте.

— Ты снимал привидение на плёнку? — спросил Афанасий, усмехаясь. — Так покажи нам это чудище.

— Я и забыл об этом, — встрепенулся Лазутин и достал видеокамеру: — Глянем, что за призрак нас напугал.

Стали смотреть на экран, где мелькали кадры начала их путешествия. Картинки оборвались перед входом в пещеру. Плёнку будто спалили. Затем пошла неровная полоса, словно на ленту плеснули расплавленным оловом.

— Никакого призрака и в помине нет, — сокрушённо сказал Владимир Константинович, перематывая плёнку. — Что за чертовщина!

Сколько он не перекручивал кассету, изображения призрака не было.

— Может, это нам показалось? — спросил он, оборачиваясь к друзьям и ища у них поддержки своим словам. — Плёнка не зафиксировала призрака.

— Она размагничена у тебя, — проговорил Афанасий со вздохом.

— Кто её размагнитил?

— Призрак.

Лазутин вздохнул.

— Оставь всё как есть, — сказал Афанасий. — Вернёмся, плёнку сдадим в лабораторию учёным. Пусть разбираются. — Он посмотрел на часы и улыбнулся:

— Скоро вечер. Стрелка на кашу. Пора подкрепиться.

— Вообще, Владимир Константинович, — сказал Николай, — снимай всё, что попадётся на пути. Вдруг это поможет раскрыть тайны гряды.

Глава одиннадцатая. ЗОВУЩАЯ В НОЧИ

— Бр-р, — передёрнул плечами от холода Лазутин и зябко поёжился в пуховом свитере. — От камней холодом тянет прямо-таки арктическим, а на дворе лето… Странная гряда.

— А ты, оказывается мерзляк, доктор, — с иронией проворчал Афанасий, отвязывая от рюкзака спальный мешок, готовясь ко сну. — Конечно, не тропики, но жить можно. От воды всегда холодит.

Николай поддержал Лазутина:

— Константиныч прав: странная гряда, если не сказать больше. Здесь всегда градусов на пять холоднее, чем на берегу: то ли от камней, то ли от чего другого.

— В прошлом году, — усмехнулся Афанасий, взглянув на Николая, — когда мы сбежали от Зага и скрывались здесь, ты не говорил, что холодно.

Николай широко улыбнулся:

— Нас согревала бутылка французского коньяка, которую ты умыкнул из каюты катера…

— Было дело под Полтавой, — рассмеялся Афанасий. — Знатный был пузырёк… Впрочем, — он сделал паузу, — у меня в качестве НЗ полная фляжка водки, специально для сугрева. Хочешь, доктор, налью:

- Премного благодарен, командир, за ваше отеческое отношение к рядовому составу, — съязвил Лазутин. — Но предпочту отказаться: на халяву не пью.

— О, какой мы принципиальный, — Афанасий оглушительно захохотал.

— Какой есть, — отрезал Лазутин, недовольный тем, что приходится спать на камнях под открытым небом. — Лучше бы палатку поставили. Не дай Бог гроза, дождь…

Афанасий задрал голову кверху — на небе сияли частые яркие звёзды.

- Ничего не предвещает непогоды: небо чистое.

- Будет дождь, — отозвался Николай, — спрячемся вон под тем козырьком, — он указал на гранитный карниз, нависший над площадкой сплошь усеянной крупными камнями с отстрыми краями, словно насыпанные из камнедробилки. — Так что, Константиныч, не боись…

- Эти неудобства, почтеннейший наследник поручика, — высокопарно заявил Афанасий, глядя как Лазутин возится со спальным мешком — и так его положит, и этак, — с лихвой окупятся, когда завладеем сундуком. Вот житуха будет!

- Его ещё надо найти, — буркнул Лазутин наконец пристроив мешок.

Улёгся Афанасий, с треском застегнув молнию спальника. Длинно и громко зевнул.

- Отбой! Завтра будем штурмовать подземелья.

Николай спать не торопился. Он сидел на холодном плоском валуне, охватив колени руками. Темнело. В наступающей ночи внизу растворялись воды озера. Сливались с темнеющим небом дальние утёсы. У берега сгущался туман. Что внизу озеро, можно было догадаться только по тому, что в воде отражались звёзды, как маленькик светлячки.

Афанасий и Лазутин уже похрапывали: «афганец» раскатисто и басовито, «наследник поручика» — с придыханием и посвистом, а Николай продолжал сидеть на валуне и смотреть в никуда — в кромешнюю темноту.

Может, он зря ввязался в затею с поисками сундука, вовлёк в авантюру приятелей?.. А почему «ввязался»? Он вынужденно попал в водоворот этих событий. Не попади к нему икона с куском старой телячьей кожи с описанием содержимого сундука. Он бы продолжал писать свои картины, жить прежней, спокойной и размеренной жизнью… «И не интересной», — в мыслях подчеркнул он. Он был волею судьбы вовлечён в довольно опасную круговерть и поначалу не жалел об этом. Новые порции адреналина будоражили кровь, заставляли сильнее биться сердце, он снова почувствовал вкус жизни. Рухнула в преисподнюю пустота его существования. А — теперь? Теперь нет-нет стала проскальзывать то ли усталость от всех передряг, то ли убивает бесплодность их усилий в поисках пресловутого богатства. Николай усмехнулся: «Кому богатство принесло счастье? Внешне да — роскошная жизнь без забот, без дум, как заработать на кусок хлеба, свобода передвижений, делаю, что зочу, зависть окружающих — не таких богатых, но желающих таковыми быть. Зависть! Она толкает на преступления…

Мысли, обгоняя одна другую, проносились в голове Николая. Спать не хотелось. Он стал замерзать и встал, чтобы надеть куртку. Когда он поднялся, за грядой на горизонте, скорее, угадываемом, чем видимым, увидел тонкую светлую полоску. Она как бы мерцала = то тускнела, то разгоралась и расширялась.

«Сколько же времени я просидел? — подумал Николай. — Уже рассветает». Но понял, что ошибся — небо светлело не на востоке, а на западе».

В ту же минуту, не успел он подумать, что происходит, вдали раздалось тихое шелестение, словно под порывами ветра тёрлись друг о друга листья жёсткой осоки. Николай вздрогнул, вспомнив майский вечер в отсутствии Афанасия, когда его посетил призрак умершей жены.

Небо на западе набухло и стало светиться. Николая будто что-то толкнуло изнутри и он посмотрел вниз гряды, на берег. В каких-нибудь двухстах метрах от кромки берега он увидел мертвящий свет похожий на силуэт женщины. Что это женщина догадаться было нетрудно по облику, по одежде, хотя не мог понять во что она была одета. Скорее это была не одежда, а космы тумана, которые превращали её одеяние то в накрахмаленную короткую пачку балерины, то вились у ног длинным змеистым шлейфом, то напоминали пышные одежды знатных дам ХХ1 века. Она плыла в тумане, приближаясь, обратив к Николаю лицо, и волнообразным движением рук как бы приглашала его к себе. На одно мгновение туманная пелена спала, и Николай увидел лицо. Оно было неестественно бледным, застывшим, словно гипсовая маска, глаза были закрыты, но и незрячие они манили его. Николай вздрогнул — он узнал призрак.

Он не мог попасть в рукава куртки: руки не слушались. Забилось сильно сердце, то ли от волнения, то ли от будораживающего чувства страха, внезапно охватившего его. Всё, что он сумел сделать, это растолкать Афанасия. Тот уже крепко спал, изредка издавая сильный храп. Он вскочил сразу, как по тревоге, ещё не поняв, зачем его разбудил Воронин.

— Что случилось?

Николай указал рукой на призрак:

— Посмотри!

С пятачка, где они расположились на ночлег, хорошо была видна часть берега, противоположная той, на которой стоял особняк. Этот берег был равнинный. Болотистые низины перемежались молодыми берёзовыми рощицами. Берёзы были не прямые, а корявые, сучкастые, горбатые, словно их скрутила неведомая сила и так оставила.

Афанасий взглянул в направлении указанным Николаем и протёр глаза, не веря увиденному.

— Эфиоп… твою мать, — пробормотал он. — Что это такое, едрёна копоть?..

Николай ответил пересохшим от волнения ртом:

— Привидение…

Голос его дрогнул.

— Хозяйка медной горы, — проронил Афанасий, сохраняя внешнее спокойствие и стал будить крепко спящего Лазутина.

— Доктор, вставай!

Тот, не поняв, зачем его будят, огрызнулся:

— Ещё рано. Не рассвело, Дай поспать…

— Ты сначала протри глаза, а потом ругайся, — попенял ему незлобиво Афанасий. Голос Афанасия, выдававший волнение, заставил Лазутина приподняться, и он сразу увидел призрак. Несколько секунд сидел с открытым от удивления ртом, не произнося ни слова. Невероятное видение сковало ему рот.

Призрак, скользя по озеру, медленно приближался к гряде. Он был похож на затухающее не совсем чёткое, расплывчатое белое пятно, в центре которого отчётливо прорисовывалась женская фигура. Она плыла вместе с пятном, и её руки, иногда похожие на сгустившиеся туманные хлысты, раздуваемые ветром, звали к себе, манили, притягивали.

Афанасий шепнул Лазутину на ухо:

— А ты не верил…

— Да… я… что… только и нашёлся, что ответить Лазутин, целиком уйдя в созерцание фантома.

— Где твоя камера? Снимай скорей!

Лазутин стронулся с места, но тут же плюхнулся обратно.

— А я… она не заряжена… Да я… как в темноте…

— Эх ты! Оператор хренов, — махнул рукой Афанасий. — Такие кадры уплывают…

— Да всё будет, как в прошлый раз, — пытался оправдаться Лазутин. — Ни черта же не вышло…

А призрак был совсем рядом. Целиком женская фигура была не видна. Отчётливо было видно призрачно белое, словно просвечиваю. щее лицо, прекрасное женское лицо с закрытыми спящими глазами. Женщина как бы пробиралась к ним наощупь, разводя руки в стороны, словно отодвигала невидимые заросли и звала их.

— Чертовщина, — полушёпотом ругался Лазутин, роясь в рюкзаке. — Где камера, ведь клал сюда… Как всегда, когда надо, не найдёшь… Да всё равно будет, как в прошлый раз, — раздражённо бросил он, вспомнив неудачную попытку снять призрак в туннеле.

Афанасий заметил, что Николай стоял бледный, как мел. Это было заметно даже в темноте.

«Зовущую», которая не «доплыла» до них метров пятнадцати, стало относить в сторону, словно подул ветер, хотя даже лёгкого дуновения не было. Она удалялась, не меняя позы, как белое колыхающее изваяние с незрячими глазами, и скоро пропала — сузилась, уменьшилась и растворилась, исчезла.

Кладоискатели молчали, приводя в порядок мысли, ошеломлённые увиденным. Первым нарушил молчание Афанасий.

— Вот это фокус, — пробормотал он, вытирая рукой повлажневший лоб. — Здесь целая армия этих привидений…Как это тебе, доктор? — спросил он Лазутина.

— Как, как, — не нашёлся, что ответить наследник поручика.

Николай посмотрел в ту сторону, где над пучиной растаяло белое одеяние призрака.

- Знаете, что за призрак был, — сдавленным голосом спросил он друзей.

- — Понятия не имеем, — ответил Афанасий.

- Это призрак Наташи, жены.

- Ты не ошибаешься?

- Я уверен в этом.

- Вот те на, едрёна копоть, только и нашёлся что сказать Афанасий. — Она что — преследует тебя? — Он вспомнил майские события в Дурове.

- — Не знаю, как объяснить ее появление второй раз…

- Она хочет предупредить тебя, — отозвался Лазутин, наконец найдя камеру.

- О чём?

- Об опасности.

- А конкретней.

- Чтобы мы не совались в подземелья.

- Чтоб не искали сундук? — уточнил Афанасий.

- Вот именно.

- — Другими словами, нас запугивают.

- — Конечно.

- — Кто?

- — А вот это требуется доказать.

- — Ты, наверное, прав, доктор. Кого-то мы решили сна.

- — А теперь и сами не заснём, — кисло улыбнулся Николай.

- — Надо, Коля, — зевнул Афанасий. — Призрак призраками, а сон дороже всего.

- С этими словами Афанасий вновь залез в мешок.

Никто их не потревожил. Ночь прошла спокойно.

Глава двенадцатая. Варяжский меч

Утром вновь вошли в пещеру. У стальной двери Афанасий остановил спутников.

— Владимир Константинович, — обратился он к Лазутину. — Доставай камеру и сними здесь дверь, тамбур, щиток электрический. Мы с Николаем тебе посветим.

Лазутин с добросовестностью телеоператора снял всё, что вызвало интерес.

— Теперь куда направим стопы свои? — иронично спросил он. — Я полагаю, нас не остановит очередной круговорот?

Афанасий посмотрел на него.

— Не дрейфишь?

— Я в порядке, — браво ответил Лазутин, хотя на душе кошки скребли от сознания того, что вновь возможно придётся встретиться с призраками.

Они свернули в левый коридор, в котором год назад спасались от людей Зага.

Пройдя метров двести, Владимир Константинович тронул за рукав Афанасия.

— Постойте, — сказал он. — Передохнём.

Они остановились, светя фонарями под ноги.

— Вы ничего не ощущаете? — спросил Лазутин товарищей, вертя головой в разные стороны, словно искал кого-то.

— А что именно? — спросил Николай.

— Меня оторопь берёт… Ощущение какой-то беды или что-то в этом роде.

Николай с Афанасием переглянулись.

— Есть жутковатое чувство, — ответил Афанасий. — То ли сомнения, то ли…

— Неуверенности, — подсказал Николай. — Чувство сомнения и неуверенности.

— У меня ноги подкашиваются, не идут вперёд, — сознался Владимир Константинович, рукой опираясь о стену.

— Значит, мы испытываем почти одинаковые ощущения, — сказал Николай. — В прошлом году, пребывая здесь, мы не испытывали проблем, ничего не боялись, хотя обстановка была намного сложнее.

— Если не сказать — опаснее, — подтвердил Афанасий и воскликнул: — Ну что, прямо марш?

Они медленно продолжили движение вперёд.

— Где ж этот подонок зарыл сундук? — имея ввиду Зашитого, бормотал Владимир Константинович, светя фонарём во все стороны.

— У них несколько часов времени было, могли основательно спрятать, — откликнулся Афанасий. — Поэтому искать надо тщательно.

Обследуя каждую трещину, нагромождение камней — все места, в которых по их предположению мог быть спрятан сундук, они продвинулись метров на пятьсот вглубь гряды, но сундука не обнаружили. Обширный туннель сужался и поворачивал вправо.

У шедшего впереди Афанасия под ногами что-то звякнуло и с дребезжанием покатилось по каменистому ложу. Он посветил фонарём. Под ногами валялась алюминиевая изящная фляжка с узким горлышком.

Афанасия нагнулся и поднял её.

Подошедший Николай спросил:

— Никак фляжка?

— Она самая, — ответил Афанасий.

Он отвинтил пробку и опрокинул фляжку. Из горлышка наземь упали несколько капель. Афанасий поднёс посудину к лицу и понюхал.

— Или коньяк, или бренди.

— Хороший вкус у призраков, — проговорил стоявший за спиной Николая Лазутин.

— Если бы это было так, доктор, — пробормотал Афанасий.

Найденная фляжка, несомненно, была обронена недавно, очень свежим запахом спиртного несло из неё. Поэтому Афанасий предупредил товарищей:

— Идём, принимая меры повышенного внимания. Если что не так — выключайте фонари.

Дальше пошли по ответвлению. Через некоторое время Николай, шедший первым, остановился:

— Мне кажется, мы были уже здесь.

Афанасий посветил фонариком по стенам и сказал:

— Сдаётся, ты прав. Конечно, прав. Я заметил вон тот выступ в стене, напоминающий морду гиппопотама.

Они вышли на старое место.

— Чудеса, — пробормотал Владимир Константинович. — Мы ж не в лесу блуждаем. Может, попали в ответвление?

— Наверное, так и было, — сказал Николай. — Давайте будем тщательнее осматривать боковые стены.

Они снова двинулись по узкому туннелю и опять через двадцать минут подошли к месту, откуда начинали путь.

— Что вы на это скажете? — обратился взволнованный Владимир Константинович к товарищам.

Те были обескуражены не меньше его.

— Ничего не понимаю, — отозвался Афанасий.

— Злые силы водят, — проговорил Николай и сам ужаснулся своим словам, вспомнив события недавних дней, не укладывавшиеся в обыденное сознание.

— Не в злых силах дело, — сказал Афанасий. — Здесь что-то другое. Давайте закрепим конец шнура и будем его разматывать по мере продвижения вперёд. А ты, доктор, делай отметки на стенах, а то, действительно будем плутать.

Они закрепили один конец тонкой капроновой нити, и пошли по туннелю на выход. Через некоторое время Афанасий остановился и приложил палец к губам, сообщая друзьям, чтобы они вели себя тихо.

— В чём дело, командир? — вполголоса спросил Владимир Константинович.

— Тсс, — произнёс Афанасий. — Выключите фонари.

Друзья последовали его совету и выключили фонари.

— Слышите? — спросил Афанасий.

— Слышим, — ответил Николай и Владимир Константинович почти одновременно.

Им показалось, что вдали, за стеной, которая была в трещинах и сквозных отверстиях, прошелестели мелкие камни под ногами бегущих людей и быстро затихли.

— Это шаги? — спросил Владимир Константинович. — Я уверен, что шаги.

— Думается, шаги, — ответил Афанасий.

— Очень похоже, — подтвердил Николай. — Кто-то мчался сломя голову.

Они стояли несколько минут молча, не делая никаких движений и не включая фонари, но больше ничего не услышали. Когда надоело стоять без движений, Афанасий сказал:

— Показалось, айда, дальше.

Они прошли метров триста и обнаружили свою капроновую бечёвку.

— Круг замкнулся, — проговорил Николай.

— Может, и к лучшему, — ответил Афанасий и пошёл по направлению, касательному окружности, очерченной бечёвкой.

— Все правильно, — прозвучал со стороны его голос. — Туннель как бы перегорожен стенкой. Идите сюда — здесь коридор, который мы не заметили и проходили мимо него.

— Значит, никакие бесовские силы нами не водят? — с облегчением спросил Владимир Константинович.

— Нет, скорее, это наша оплошность. Ты был прав, говоря, что мы пропустили ответвление туннеля.

— Слава Богу, хоть на душе легче стало, — вытер мокрое лицо Лазутин, — а то я уж о нехорошем стал подумывать.

— О том, что навеки заточим себя в этом склепе? — смеясь, спросил Николай, к которому вернулось чувство уверенности.

— Ничего нет смешного. Надо всегда в таких случаях страховщика оставлять на выходе, — сказал Владимир Константинович. — А мы как дети ринулись…

— Ты ж сам не согласился. Мы предлагали тебе, — усмехнулся Афанасий.

Лазутин промолчал.

— Ну, пока никакой опасности нет, — сказал Николай. — Это нам мерещится со страху…

— Мерещится, не мерещится, а мы должны быть ко всему готовы, — не сдавался наследник сундука. Раньше он был склонен видения Николая принимать за вымысел, а теперь увиденные им воочию призраки, заставили его поверить в реальность происходящего и опасаться его. — Хорошо то, что хорошо кончается.

— Продолжим наш путь, — сказал Афанасий, призывая товарищей к дальнейшим поискам.

Они пошли по боковому ответвлению и через какое-то время уперлись почти в отвесную стену.

— Здесь тупик, — сказал Лазутин.

— Похоже, что так и есть, — подтвердил Афанасий.

— Вы ошибаетесь, — сказал Воронин, принявший метра на два вправо. — Здесь отверстие в стене. В мой рост.

Он подошёл к нему и посветил вглубь. Луч света потерялся во мраке. Пронзительным холодом веяло из его недр.

Николай отшатнулся.

— Ты чего? — спросил Афанасий. — Там кто-то есть?

— Никого не видел. — Николай стоял в замешательстве.

— А чего же?

— Не знаю. Жутко стало. Хочется побыстрее унести отсюда ноги. — Он отступил в сторону и воскликнул: — Смотрите! Каска и фонарь.

Афанасий поднял фонарь.

— Мы такими не пользуемся.

Это был мощный аккумуляторный фонарь с большим рефлектором.

— Была фляжка, теперь каска и фонарь… Выходит, до нас здесь кто-то был.

— Кто? Заг, конечно, — убеждённо заметил Лазутин.

— Может, люди и сейчас в глубине ямы? — предположил Николай.

— Если один, то вряд ли, — рассудил Афанасий. — Неосмотрительно спускаться в яму без фонаря.

— Пойдём отсюда, — сказал Владимир Константинович, тронув за рукав Афанасия. — На меня производит страшное впечатление эта бездонная яма. Как вход в преисподнюю. Скорее на свет, на волю. Один уж, видно, поплатился… — Он бросил взгляд на каску.

— А сундук? — спросил Афанасий, глядя на спутников. — Вы что забыли про сундук? Какого фига мы сюда забрались? Вы забыли об этом? Дорога есть назад и вперёд. Вы куда, братья-однополчане? Чего вас смутила эта каска. Вы забыли про следы костра на берегу? Это, наверное, вещи тех людей, что грелись у костра. Так, что — бросим всё?

— Нет, — твёрдо ответил Николай.

Владимир Константинович вздохнул.

— Вперёд, так вперёд, — ответил он. Но по тону, как он произнёс эти слова, можно было догадаться, как нелегко они ему дались.

— Я первым полезу в эту дыру, — сказал Афанасий. — У меня такое чувство, что там мы и найдём сундук. Обвяжите меня… Так, за что нам зацепиться? Смотрите, в яму спускались! Вот штырь вбит… И верёвка… Как раньше не заметили!

В трещину гранита был вбит никелированный штырь с кольцом, к которому была привязана верёвка

— Где наша не пропадала! — воскликнул Афанасий. — Или грудь в крестах или голова в кустах.

— Осторожней! — напутствовал его Воронин. — Может, там Заговы люди…

Афанасий схватился за капроновую верёвку и пролез в яму. Луч фонаря запрыгал по стенам.

— Ну что там? — крикнул Николай, немного потравливая верёвку.

— Всё нормально. Здесь не отвесная стена, а понижается уступами. Так что не бойтесь, спускайтесь за мной.

— А шею не сломаем? — громко спросил Лазутин.

— Если она у тебя крепкая, то нет.

Минут через пятнадцать они стояли в небольшом гроте, напоминающим внутренность пирамиды.

— Кажется, это конечная наша остановка, — проговорил Николай, светя фонарём. — Здесь только один выход — откуда мы пришли.

— А вот твоя и неправда, — ответил Афанасий. — Смотри левее: видишь квадратное отверстие — оно идёт вглубь гряды.

— Теперь вижу.

— Надо добраться до него.

— Но оно высоко. Ты ж не скалолаз.

— А на что у нас кошка? — спросил Афанасий, отвязывая от пояса приспособление в виде небольшого якоря с тремя лапами. — Сейчас закинем, зацепимся и я заберусь, посмотрю что там.

— Стоит ли, — пытался его отговорить Лазутин. — Неужели ты думаешь, что бандиты туда упрятали сундук? Он же по воздуху не летает.

— Сундук они туда не упрятали, но посмотреть, куда ведёт то отверстие надо. Посветите мне туда.

Афанасий сложил бухтой капроновую бечеву, помахал кошкой кругами и кинул её в отверстие. Натянув бечёвку, убедился, что кошка зацепилась надёжно.

— Я полез, — сказал друзьям Афанасий и стал карабкаться наверх.

Он уже достиг кромки отверстия, как Лазутин закричал:

— Осторожнее, Афанасий! Оглянись! Спрячься!

Афанасий оглянулся и увидел, как из стены вырастают белые призраки и бесшумно плывут к нему. Он подтянулся на руках и очутился в квадратном туннеле.

Призраки гуськом затылок в затылок двигались из небытия и входили, вернее, вплывали в туннель, где стоял Афанасий. Они проходили мимо него в нескольких сантиметрах. Кого только не было: старики, женщины, дети. Люди были одеты в разные одежды: были в овчинах, в домотканных рубахах и портах, были воины в кольчугах и с копьями.

Афанасий заметил, как некоторые фигуры, а они напоминали светящиеся тени, миновав его, лопались, словно мыльные пузыри, а остальные двигались дальше, чтобы исчезнуть за какой-то странной решёткой. Хотя он остолбенел от напряжения, уцепившись руками за какой-то выступающий из стены болт, упершись ногами в узкий выступ туннеля, под которым была бездна, заметил, что исчезали женщины, старики и дети, продолжали движение мужчины.

Так продолжалось несколько минут. За это время у Афанасия онемели руки и затекла нога. Затем вереница призраков исчезла, словно растаяла, и наступила кромешная темнота.

— Афанасий, ты как там, жив? — услышал он голос Воронина.

— Жив, — ответил «афганец», спрыгнул с карниза, на котором стоял, в туннель и включил фонарь. — Они мне не сделали ничего плохого.

— Давай спускайся, — закричали ему друзья.

— Минуточку. Я здесь посмотрю кое-что.

Через минут десять Афанасий по верёвке осторожно спустился обратно.

— Это туннель, ведущий в центр гряды, — сказал он, — напичканный какими-то сложными приборами. Какие-то лампочки, рефлекторы. Одним словом, мужики, здесь под землей идёт какая-то работа. Это всё неспроста.

Послышался равномерный гул. Подземелье стало содрогаться, словно его трясли. Гул нарастал. Дуровцы затаили дыхание.

— Мне это не нравится, — прервал молчание Афанасий. — Как будто землетрясение. Я переживал подобные минуты в Афганистане. Там иногда трясло.

Ему никто не ответил — сверху посыпались мелкие камни.

— Полундра, — крикнул Николай. — Сматываемся отсюда. Нас засыплет.

— А сундук? — вскинул глаза на Воронина Лазутин.

— В другой раз. Видишь, что творится.

Никто не возразил Николаю. Оставаться в пещере и ждать, когда она обвалится, было рискованно, если не бессмысленно.

Когда они подошли к стене, увидели, что верёвка лежит у их ног. Афанасий нагнулся:

— Её обрезали…

— Ну вот, ёшь твою клёш, — выругался Лазутин. — Влипли…

— Не суетись, — оборвал Лазутина Афанасий.

Он вернулся на прежнее место, взял шнур с кошкой за свободный конец и дёрнул, придав ему волнообразные движения. Кошка упала к его ногам.

Свернув шнур в бухту, забросил кошку в отверстие и приказал Николаю лезть наверх.

Они выбрались из грота, быстро смотали верёвки и отправились в обратный путь. Шли молча, постоянно оглядываясь, преследуемые нарастающим шумом.

Вдруг они услыхали душераздирающий крик. Так кричать мог только человек, испуганный до такой степени, что потерял всякое самообладание.

Дуровцы остановились не в силах идти дальше, настолько их сковал страх. Они прижались к стене, тяжело дыша, ожидая дальнейших событий. Шум и гул прекратился, наступила тишина, гнетущая и тяжелая. Ничего её не нарушало.

— Пещеры страха, — выдавил из себя Лазутин, немного придя в себя. — Кто это кричал?

— Несомненно, человек, — ответил Николай.

— Они что здесь опыты проводят?

— Кто они? Призраки?

— Я не о призраках. О тех, кто работает под землей. И крик был не призраков, а человека.

— Что гадать, — произнёс Афанасий. — Надо выбираться отсюда. На войне хоть знаешь, где противник, а здесь… Откуда ждать подвоха?

Но они не сразу выбрались наружу. Опять пришлось поплутать по двойному коридору.

— Страсти какие-то, — шептал Лазутин весь взмокший от нервного напряжения.

Вдали засветлело — они подходили к выходу из катакомб.

Уже почти достигнув утесов, сомкнувших свои вершины, образуя пещеру, друзья увидели картину, которая заставила их содрогнуться: на каменистом ложе, освещённым лучами солнца, лежали три трупа. Это были мужчины. Один лежал на боку, подобрав колени к подбородку и прислонив руки к лицу, другой на животе: одна рука была вытянута вперёд, другая неестественно подогнута под себя. Третий лежал на спине, беспомощно раскинув руки и свесив голову набок. Из груди торчало нечто наподобие большого палаша с широким лезвием.

Дуровцы осторожно приблизились к неподвижным телам. Афанасий выбежал из пещеры на открытое пространство, заглянул в каждую трещину и расселину, за каждый камень. Взглянул вдаль. Гладь озера была безмятежна. Над ней величаво проплывали пушистые кучевые облака, иногда скрывая солнце, и тогда гряда темнела, принимая суровые очертания. Он поднёс к глазам бинокль и долго всматривался в берег.

— Наверно, показалось, — пробормотал он, отнимая от глаз бинокль.

— А что увидел? — спросил подошедший Николай.

— Почудилось, что лодка мелькнула на озере. Но быстро скрылась за грядой. У страха глаза велики.

— Они недавно убиты, — сказал Николай, кивая на трупы. — Кровь не запеклась…

Афанасий подошёл ближе к телам.

— А что это за аршин торчит у него из груди? Сабля не сабля, на шпагу тоже не похоже.

— Это старинный меч, — отозвался Владимир Константинович. — Я такие в Эрмитаже видел.

— Как он сюда попал? — недоуменно спросил Афанасий.

Владимир Константинович вытащил меч из груди убитого, внимательно осмотрел его.

— Не наш, не русский, — сказал он. — Вот тут под перекрестием слова выбиты, не по-нашему… Такие мечи варяги носили… А убит этот мужчина, точно, недавно.

— Может, это его крик мы и слышали? — предположил Николай.

— Когда мы шли в пещеру, этих трупов не было. Их недавно убили.

— Мне сдаётся, что их сюда приволокли, — сказал Афанасий, расхаживая по площадке и внимательно глядя себе под ноги.

— Чтобы нас устрашить? — спросил Владимир Константинович, рассматривая безжизненные тела. — Они убиты в разное время, с интервалами. Сначала кто-то прикончил одного, потом второго одним и тем же орудием, — он кивнул на меч, а потом и третьего, оставив орудие убийства у него в груди.

— Кто же их убил? — задумчиво проговорил Николай.

— Тот, кто обрезал нашу верёвку, — вскинув глаза на товарища ответил Афанасий.

— И кто убитые? Судя по одежде, эти люди готовились работать под землею.

— Да, на них одежда горных спасателей, — отметил Афанасий. — Добротная униформа.

— Ещё одни соискатели? — усмехнулся Воронин.

— Или кто-то из персонала объекта, который гудит и шумит…

— Всё верно. Убиты они одним мечом, — продолжал Владимир Константинович, больше разговаривая сам с собою, чем с друзьями, — тычком в грудь. Силища у убийцы, видать, огромная. Он чуть ли не насквозь их проткнул, — отметил он, скрупулезно осматривая безжизненные тела.

— Может, он их сонных прикончил? — спросил Николай.

— Не думаю. У одного рука сильно поранена, предплечье левое располосовано, и ладонь… Отбивался он… Вот этот простоволосый. Видно, мы его каску нашли у спуска в то страшное отверстие…

— Погляди, — сказал Афанасий, — может, какие документы есть.

— Ничего такого нет. Сигареты, зажигалки. Вот, у одного записная книжка… Сейчас посмотрю. — Владимир Константинович стал перелистывать книжку. — Ничего, что бы пролило свет на их личность, нет, — вздохнул он. — Здесь список амуниции для спуска в подземелье, то, се… Погодите, а вот…

— Что? — повернулся к нему Николай.

— Да ничего существенного. Квитанция. Единственная бумага на покупку капроновой лески. ООО, трудно разобрать, то ли Хазар, то ли Квазар. Оплачено. В Москве леска куплена.

— Значит, не здешние, — резюмировал Николай.

— Может, это люди Зага, посланные за сундуком? Ты как думаешь, командир? — обратился к «афганцу» Лазутин.

— Трудно сказать, — пожал тот плечами. — Может, Заговы люди, может, другие, кто ищет, может, все эти события к сундуку не относятся. Какое это имеет значение для них.

— Для них не имеет. Для нас очень большое.

— Мужики хорошо уконтропуплены, — сказал Владимир Константинович. — Может, это ребята из какой-либо экспедиции?.. Сейчас много разных любителей, кто по пещерам на свой страх и риск шатается.

Афанасий взглянул в ту сторону, где полуобгоревший, белел остов особняка. Озеро сверкало в лучах ослепительного солнца.

— Дай, пожалуйста, телефон, — обратился он к Владимиру Константиновичу.

Тот протянул ему аппарат.

— Позвоню Тулякову, — сказал Афанасий, увидев недоуменные лица друзей.

Он набрал номер.

— Никита Тимофеевич, это ты? А я сразу и не узнал. Ты что заболел — голос хрипловатый. Молочка из холодильника попил? Ну, пройдёт. Ты узнал что-то по нашему делу? Ага. Конечно. Ну, какие разговоры. Откуда? — Афанасий слегка замялся. — Да с наших мест. Да, да, обязательно. Машина у нас есть. — Афанасий взглянул на Лазутина. — Нет, нет, не откладываем. Бывай!

Он отдал телефон Владимиру Константиновичу.

— Туляков ждёт нас. Он кое-что узнал и хочет нам сообщить. Поэтому, не мешкая, отправляемся к нему.

— Прямо отсюда? — спросил Владимир Константинович.

— А что тянуть быка за рога, — ответил Афанасий. — Прямо сейчас и махнём. Правда, Николай?

— Я готов, — согласился Воронин.

— А сундук? — удивился Лазутин. — Сундук не будем искать?

— Сундук никуда от нас не уйдёт, — возразил ему Афанасий. — Видишь, какие обстоятельства обнаружились. — Он кивнул на трупы.

Он взял меч с запекшейся кровью на лезвии и засунул в рюкзак.

Оттащив трупы подальше от входа в пещеры, они забросали их камнями и спустились вниз на берег. «Газель» стояла на прежнем месте. Обойдя её со всех сторон, Владимир Константинович воскликнул:

— А здесь кто-то побывал.

— В чём дело? — К нему подбежали Афанасий и Николай.

— Тент не так застёгнут, как я оставил.

— Ничего не пропало?

— Сейчас посмотрим.

Владимир Константинович расстегнул тент и залез в кузов.

— Всё на месте, ничего не тронуто.

— Может, тебе показалось, что… — хотел сказать Афанасий, но вспомнив события, произошедшие с ними, осекся.

Они сбросили закрывавшие машину ветки. Владимир Константинович сказал, достав пустую баклажку:

— Забросьте вещи в кузов, а я пойду за водой схожу, в горле пересохло.

— Возьми канистру, — крикнул ему Афанасий. — В наших тоже пусто.

Лазутин взял пластмассовую канистру и пошёл через густой перелесок к реке.

Минут через пять раздался его крик:

— Парни, идите ко мне. Я кое-что нашёл.

Они бросились к нему.

— Смотрите, свежие следы протекторов! — Он потыкал растопыренными пальцами себе под ноги. — И здесь, и там.

По свежим следам, оставленным машиной, они, попетляв, среди деревьев, вышли на небольшую поляну в гуще ельника. Трава была примята, валялись недогоревшие сучья, брошенные колья, на которых растягивали палатку. С краю заметили вытоптанную площадку со следами протекторов, масляными пятнами.

— Колесо меняли, — сказал Николай, присаживаясь на корточки и осматривая масляное место. — Ветошь разбросали…

— В спешке делали, — подтвердил Афанасий, поднимая с земли ключ.

— Вот книжка валяется, — сказал Лазутин. Он подобрал лежавшую под кустом книжку. — На иностранном языке.

— Сдаётся мне, что эти люди второпях покидали это место, — предположил Афанасий. — Оставили нужные вещи: ключ, книжку…

— Может, выбросили за ненадобностью? — спросил Лазутин.

— Не думаю, — ответил Афанасий. — Вон смотрите, бейсболка валяется. У меня такое ощущение, что они бегством спасались.

— Кто же их так напугал? — удивился Владимир Константинович.

— Наверное, те же, кто и нас, — сказал Воронин.

— Видно, мне не померещилось, что я лодку видел, — сказал Афанасий.

Владимир Константинович отошёл за кусты и через минуту послышался его взволнованный голос:

— Мужики, идите сюда…

— А что такое?

— Да идите! Здесь машина…

Николай с Афанасием бегом бросились на зов. В кустах они увидели замаскированный микроавтобус. Афанасий поднял руку, призывая товарищам не двигаться, а сам обошёл машину, проверяя, не заминирована ли она, и только после этого подозвал их.

В микроавтобусе они ничего не нашли, кроме нескольких пустых бутылок из-под пива, грязных носков и пары коротких резиновых сапог. Ключей от зажигания не было.

— Они бросили «Газель», — сказал Афанасий.

— Почему, командир?

— А на ней, видно, приехали те трое, что лежат на гряде…

Они в глубокой задумчивости вернулись на свою стоянку.

Лазутин оттопырил нижнюю губу, что у него бывало в минуты глубоких размышлений, и сказал:

— Выходит, мы ночевали по соседству с этими…, - он кивнул на разбросанные вещи.

— Вряд ли, — с ходу отверг его мысль Афанасий. — Они ночевали, наверно, на гряде. Иначе мы бы заметили их здесь. Я рано поднялся…

— И они раньше нас обследовали пещеры, — добавил Николай.

— И раньше нас поплатились за это, — подчеркнул Лазутин.

Глава тринадцатая. Сообщение Тулякова

Лазутин гнал свою «Газель» на предельной скорости, не обращая внимания на выбоины и ухабы, что дало повод Афанасию заметить:

— Ты что несёшься как угорелый, не разбирая дороги?!

— Не знаю, — ответил Владимир Константинович. — Что-то хочется быстрее удрать с проклятого места. У меня до сих пор мурашки по спине бегают от этих призраков.

— Словно ты один перетрухал. Я сам до сих пор не успокоюсь. А ты, Коля, как себя чувствуешь? — не без иронии спросил Афанасий Воронина.

— Меня не призраки обеспокоили, — ответил Николай. — Я стал к ним привыкать.

— А что же? Обрезанная верёвка?

— Верёвка — да, но больше трупы, что мы обнаружили. Во-первых, кто они и зачем полезли в пещеры. Во-вторых, кто их убил и за что?

— Я думаю, здесь бы и Шерлок Холмс не разобрался, — сказал Лазутин. — История запутанная.

— А её надо распутать, — проронил Афанасий. Из всех троих он казался не таким обескураженным.

— Вот тебе и безобидные призраки, — проворчал Лазутин.

— А ты думаешь, трупы это дело рук призраков? — спросил Афанасий.

— А кого же ещё?

— А если тех, кто обитает в подземелье, кто дизелями сотрясает землю, кто запитал щитки…

— Может, и они… А откуда у них варяжский меч?

— А откуда меч у призраков?

— Не знаю.

Так и не придя ни к каким стоящим выводам, друзья подъехали к дому Тулякова.

Никита Тимофеевич встретил их, как всегда радушно.

— Быстро вы прикатили, — удивился он. — Я не успел даже на стол собрать.

— Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла, — съехидничал Афанасий, глядя на притихшего Лазутина.

Тот сделал движение рукой, отмахиваясь от Афанасия, но ничего не сказал.

Тулякова познакомили с Владимиром Константиновичем, и все четверо присели в саду в круглой беседке, вознёсшей шатровый верх рядом с могучей антоновкой.

— Что будем пить? — осведомился Туляков, оглядывая гостей.

— Я пас, — сразу отказался Владимир Константинович.

— А что так? — поинтересовался Никита Тимофеевич, с интересом глядя на Лазутина.

— Я за рулем.

— Причина уважительная, — заметил Туляков. — Но все-таки, может, соблазнитесь?

— Нет, нет, нет, — замахал руками Лазутин.

— А вы, я думаю, не откажетесь от рюмочки шнапса, — Никита Тимофеевич подмигнул Афанасию.

— Мы сегодня столько пережили, — ответил Афанасий, — что одной будет явно недостаточно.

— Без проблем, — ответил Никита Тимофеевич. — Вы располагайтесь удобнее, — сказал он Николаю с Владимиром Константиновичем, — а Афанасий мне поможет на стол собрать. Мы быстро управимся. Так, Афонька, пошли! Буфет знаешь где. Бери рюмки, вилки, тарелки — и на стол. А я на кухню.

Через полчаса они сидели за круглым столом в беседке, заставленным домашней снедью: отварной картошкой, лечо домашнего приготовления, маринованным чесноком и черемшой, копчёной скумбрией, сыром, натёртым с чесноком, и прочими незатейливыми кушаньями.

— Вы накладывайте в тарелки, не стесняйтесь, — поговаривал Никита Тимофеевич, наливая из пузатого графина в рюмки жидкость цвета густого прозрачного чая. — У меня жена больно охоча до всех этих заготовок, и делает на зиму столько, что мы всего не съедаем. Одна надежда на гостей, но, сами понимаете, гости нас, по теперешним временам, часто не навещают.

Он налил в рюмки из графина, а Владимиру Константиновичу в большой бокал из тёмно-синего с горлышком кувшина, расписанного замысловатыми цветами.

— Вам, как временно непьющему, — соку вишнёво-малинового, — сказал он Лазутину, подавая бокал.

— Премного благодарен, — учтиво ответил Владимир Константинович, принимая стеклянный сосуд.

Выпив рюмку, Афанасий похвалил обжигающую рот жидкость:

— Хороша, но крепковата. Самоделка?

— Не потерял обоняния, — посмеялся Никита Тимофеевич. — Конечно, самогон, но не мой. Привёз на май племянник. По мне, — продолжал Туляков, — лучше самогон пить, чем разный суррогат, который сейчас продаётся. Этикетку горазды самую красивую наклеить, а качество… Сколько из-за этой дряни мужиков травятся.

Они выпили по две рюмки, закусили, и Никита Тимофеевич, пыхтя сигаретой, откинулся на плетённое кресло.

— Ну, рассказывайте, что ещё стряслось у вас? — спросил он. — Не думаю, что вы приехали только за тем, чтобы узнать — выполнил ли я вашу просьбу и нашёл ли того человечка… Афанасий так закамуфлировал свой сегодняшний разговор, что без бутылки и не разберёшься. Так, Афанасий? — спросил Никита Тимофеевич, стряхивая пепел за парапет беседки. — У тебя голос был такой взволнованный, словно тебя окружила сотня душманов.

— С духами было проще, — отозвался Афанасий. — Они были предсказуемы…

— Я думал, тебя ничем уже не удивишь, — улыбнулся Никита Тимофеевич, взглянув на сослуживца.

— Я тоже так думал, — ответил Афанасий, — но, видно, просчитался.

— Я слушаю вас.

— Начнём с самого потрясающего, — сказал Афанасий, встал из-за стола, расстегнул большую спортивную сумку, стоявшую на полу, вытащил меч и подал его Никите Тимофеевичу.

Тот взял меч, не зная, что с ним делать, и вскинул на Афанасия глаза, ожидая дальнейших разъяснений.

— Не понял, — пробормотал он.

— Это меч, который мы нашли в пещере недалеко от выхода, — сказал Афанасий. — Им убиты три человека.

Никита Тимофеевич внимательно рассматривал орудие убийства, потом осторожно поставил меч рукояткой кверху в углу беседки.

— Рассказывайте по порядку. Я ничего толком не пойму. Хватит темнить. Зачем вы опять пошли в пещеру, что за убитые люди, что за меч?

— Если бы мы только знали, — вздохнул Николай.

— Не будем от тебя ничего скрывать, — сказал Афанасий, взглянув на друзей, которые согласно кивнули. — Мы уже как год ищем варяжские сокровища, спрятанные на гряде. Вот та причина, которая движет нашими помыслами и действиями. Тебе понятно, почему мы так прикипели к тому месту?

— Отчего же не понять. Давно бы сказали. Многое в ваших поступках прояснилось бы. А то вертелись вокруг да около.

— Теперь о том, что произошло в последние дни. — И Афанасий стал рассказывать старому сослуживцу о недавних событиях.

Тот выслушал и сказал:

— Я ничему не удивляюсь. То, что вы видели призраков, меня нисколько не смущает. Вспомним историю про Верхнеужского монструза, о котором мы прочитали в записках, или о приключении штабс-капитана Онучева. Двести лет назад происходили такие же или подобные события, о которых вы говорите, если верить запискам. А я им верю. К таким «чудесам» в кавычках, как я понимаю, надо просто привыкнуть. Вот кровожадность призраков, если это только они это сделали, заколов людей в пещере, мне не нравится. До этого вроде бы всё оканчивалось мирным путем и о их зверствах ничего не сообщалось. Видно, так и было. — Туляков с жадностью затянулся и взял в руки меч. — Видно, что это старинный меч, — сказал он, не выпуская сигареты изо рта и внимательно разглядывая оружие. — Это не палаш артиллерийский, не сабля, а более древнее бесхитростное оружие… Грубое. Широкий, обоюдоострый. Хорошо сохранившийся. — Он повертел меч в руках. — Не знаю, что и сказать… Всё это очень страшно. Меня удивляет вот что…

— Что? — спросил Николай, жаждавший поскорее узнать мысли бывшего кагэбэшника.

— Шум, который вы услышали в подземелье.

— Шум от двигателей?

— Совершенно точно. Объект закрыли навсегда, кажется, в начале девяностых. Всё, что нужно было и можно вывезти — вывезли: это касается секретных лабораторных данных. Оборудование оставили. Заварили двери помещений и оставили. Поэтому шум, вибрация массива говорит о том, что там продолжаются работы. Может, Афанасий и прав, что вибрацию и шум создает дизельная станция. Там были агрегаты с автономным питанием — дизельные и компрессорные станции, оборудование для очистки воздуха и многое другое… Выходит, что туда вернулись люди? Возможно, опять начались разработки. Но почему втайне. Раньше хоть охрану выставляли, объявили прилегающую территорию запретной зоной, не дай бог туда кому-то нос сунуть. А теперь всё открыто, а работы продолжаются. Всё это странно.

— Мы не видели людей, ни единого человека, — сказал Николай. — Вы правы, раньше, когда объект существовал, его охраняли, в небе каждый день кружились вертолёты, казарма была на берегу озера… Сейчас ничего этого нет. Гряда пустынна. Ни одного намека на присутствие людей…

— Замечание справедливое, — потёр подбородок Туляков в глубокой задумчивости. — Конечно, если бы объект вновь открыли, приняли бы все меры предосторожности.

— Выходит, он подпольно работает? — спросил Лазутин. — Секретная лаборатория по производству наркотиков?

— На озере были люди, конечно, — сказал Афанасий. — Их следы мы видели на берегу: остатки костра, мусор, который после себя оставляют туристы или охотники… На следующий день, когда мы, как ошалелые, ссыпались с гряды, мы обнаружили брошенную стоянку машины. Притом её бросили наспех, словно за этими людьми гнались полчища душманов…

— А эти… три трупа? — спросил Туляков. — Как вы думаете, кому они принадлежат — искателям счастья, как вам, или это люди, так скажем, из персонала заработавшего объекта?

— На вскидку сразу и не ответишь, — немного подумав, сказал Афанасий. — Они могут быть и теми, и другими. Так ведь? — он обернулся к товарищам.

— Мне думается, они не из персонала объекта, — ответил Лазутин. — Они больше смахивают на туристов или спелеологов.

— Или горняков, — добавил Афанасий.

— Почему так думаете? — задал вопрос Никита Тимофеевич.

— На этих мёртвых телах одежда и оборудование, как у заправских спелеологов. Видно, что к путешествию в пещеры они готовились тщательно. Объект существует давно, я считаю, что люди, если они там служат, не будут ходить в одежде, предназначенной для спуска в расселины. У них рации, в сумках запас продовольствия…

— Они пробыли на гряде не один день, — сказал Николай. — Они разгребли оползень в туннеле. Мы нашли нечто похожее на походный бензиновый примус иностранного производства, на котором готовили или разогревали пищу, пустые банки из-под тушёнки…

— Вы меня заинтриговали, ребята, — щелчком забрасывая окурок за беседку, сказал Никита Тимофеевич. — Действительно на гряде творятся какие-то странности. Раз дело дошло до крови, здесь дело нечисто.

— Вот и мы об этом думаем, — сказал Николай.

— Притом, — поднял указательный палец вверх Афанасий, призывая к вниманию, и обращаясь к Тулякову, — я тебе одну деталь забыл сообщить. Она подтверждает наши мысли о работающем объекте.

— Какую же? — насторожился Никита Тимофеевич.

— В одной из штолен, мы нашли электрический распределительный щит и множество кабелей, идущих к нему.

— Ну и что из этого? — не понял Туляков. — Это не новость. Лаборатории, естественно, потребляли электроэнергию, притом, как я знаю, в очень больших количествах. Хотели даже тянуть электролинию туда, но потом решили, что это будет демаскировать объект и от этой затеи отказались. Там был машинный зал, где стояли мощнейшие дизельные электростанции.

— Щит был под напряжением.

Брови Тулякова поползли вверх, а рука машинально потянулась к пачке сигарет.

— Ты уверен в этом? Не могли вы обмануться.

— На сто процентов уверен. Ребята не дадут соврать. Я сунул под клемму нож, посыпались искры, и меня так откинуло, что я еле удержался на ногах…

— Значит, вы слышали шум дизелей, которые вырабатывают электроэнергию. Это убедительное подтверждение того, что объект работает.

— То-то и оно, — вздохнул Лазутин.

— Хорошо бы знать, кто эти убитые люди, — проронил Туляков. — И почему такое странное орудие убийства. — Никита Тимофеевич посмотрел на меч в углу беседки.

— И почему люди покидали берег в спешке? — сказал Николай. — Торопясь, не захватив даже какие-то предметы, может, и не особенно нужные, но личные.

— А именно? — спросил Никита Тимофеевич.

— Роман Андре Моруа на французском языке. Я изучал французский и могу этот язык отличить от любого другого, — ответил Николай.

— Это интересно. Какой-то полиглот, любитель романов на языке оригинала.

— Или иностранец…

— Тогда это не персонал подземного объекта, — объявил Лазутин, — а люди, следы которых мы видели на берегу. Они тоже увидели призраков и удрали в спешке.

— Или они бежали после того, как погибли их товарищи, — добавил Николай.

— А вам не приходила в голову такая мысль… — Никита Тимофеевич запнулся.

— Какая? — вырвалось у Афанасия.

— Что трупы никакого отношения к призракам не имеют.

— Ты хочешь сказать, что не призраки убили людей?

— Именно.

— Тогда кто?

— Кто, кто? — Туляков нахмурился. — Дед Пыхто. Знать бы это. Может, кому-то интересно всё свалить на призраков, привидений. Меч-то не потусторонний. Призраки исчезли, а меч оставили.

— Разумно, — проговорил Воронин. — Вашу версию нельзя сбрасывать со счетов… У нас возникали подобные мысли тоже.

— Давайте вот тогда что мы сделаем, — проговорил Никита Тимофеевич, сосредоточенно о чём-то думая. — Я проверю факты по поводу шума на объекте, узнаю, не открыли ли его вновь.

— Об этом мы и хотели тебя попросить, — сказал Афанасий. — Надо положить конец этим странным явлениям. Хотя бы узнать, отчего они происходят.

— Посмотрим, посмотрим, — ответил задумчиво Никита Тимофеевич. — Вы меня в прошлый приезд просили разузнать адрес человека, который гипотетически должен знать, чем занимались на объекте.

— Да, ты сам говорил, что он многое может объяснить, — сказал Афанасий.

— Я узнал, что он не уехал из города и продолжает здесь жить. Думаю, что от его вы узнаете массу сведений об этом объекте, если он захочет или сумеет рассказать вам… Я говорю о «Косте-капитане»…

— Это что — прозвище? — спросил Воронин.

— Прозвище. Фамилия его Хромов.

— Далеко обитает этот «Костя-капитан»? — спросил Владимир Константинович, которому не светила перспектива ехать куда-то к чёрту на кулички.

— У нас за городом есть посёлок рядом со свалкой, там была раньше испытательная геолого-разведочная станция или полигон. Потом её закрыли, сделали свалку. А посёлок остался. Он небольшой, с тысячу жителей. Вот там «Костя-капитан» и обитает, оказывается.

— Чем он знаменит этот капитан? — спросил Владимир Константинович, отпивая маленькими глотками сок из бокала. Он не был в курсе разговора, который произошёл у его друзей с Никитой Тимофеевичем неделей ранее и, конечно, всего не знал.

— Он работал на этом объекте, где вы побывали, и думаю, будет вам полезен, хотя его считают свихнутым.

— И насколько? — задал вопрос Владимир Константинович.

— А это уж вам придётся разобраться? — с улыбкой ответил Туляков.

— Ты считаешь, что он выложит нам всё, что знает об таких странных событиях? — спросил старого приятеля Афанасий.

— Не только о странных событиях, если захочет рассказать, а введёт вас в курс, что делали на этом секретном объекте и связаны ли его работы с загадочными явлениями, что вы пережили. Он с чудинкой, некоторые считают его сумасшедшим…

— Что с сумасшедшего взять, — недоверчиво проговорил Лазутин.

— Не говорите так. Он свихнулся после нескольких лет в психушке. Его засадили туда после того, как он пытался в газетах опубликовать кое-какие материалы об объекте. Они, как надо полагать, не только раскрывали секретность объекта, но призывали общественность к его закрытию, как наносящему вред обществу…

— Борец за справедливость, — воскликнул Владимир Константинович. — Гриша Добросклонов…

— Он может нам ничего и не рассказать, — вступил в разговор Николай. — Кто мы ему. Ещё подумает, что мы из органов.

— Всё может быть, — ответил Туляков. — Я надеюсь, вы найдёте слова, чтобы убедить его в том, что вы на его стороне, сумеете разговорить его, войти в доверие…

— Ну, вот ещё пытаться разговорить какого-то психопата, — скривил губы Лазутин. — И что можно с психопата взять?

— Полагаю, что многое, если он расскажет, вы узнаете.

— А вы знаете, что он скажет, — не унимался Владимир Константинович. — Если знаете, можете нам рассказать.

— Если бы я всё знал, я бы рассказал, но, к сожалению, я многого не знаю.

— Посмотрим, как это у нас получится, — ответил Афанасий. — Попытка не пытка, надо раскручивать этот загадочный клубок, начнем с «Кости-капитана».

— Меня держите в курсе событий, — попросил друзей Туляков. — Совместными усилиями мы должны разгадать эту тайну или плюнуть на неё.

— Нам бы плевать не хотелось.

— Ну да, я же забыл, что у вас там крупные интересы.

— Интересы интересами, а теперь, когда события приняли серьёзный оборот и дошло до крови, ты сам знаешь, Тимофеич, это дело бросать не гоже.

— Чтобы вам не мотаться до своей деревни, заночуете у меня, а завтра с утречка отправитесь на поиски капитана, — закончил разговор Туляков. — Думаю, что вам его не составит труда найти… — И, обращаясь к Лазутину, добавил: — Зря вы отказались от шнапса.

Придя в отведённую для них комнату, Николай машинально достал из рюкзака лежавшую наверху книжку. Открыл её и неожиданно сказал:

— Роман на французском, а Пол Заг иностранец, швейцарец, значит, знает французский. Вот, кто был на гряде, пил коньяк и бежал…Пол Заг…

Николай и не подозревал, как он был близок к истине.

Глава четырнадцатая. Пещеры страха

Стысь позвонил Полу с дороги, когда они с Обухом возвращались в Москву, после неудавшейся попытки найти сундук. Он оттягивал этот разговор до последней минуты, и не из-за того, что боялся гнева компаньона от услышанного — днём раньше тот его отбреет, днём позже, какая разница, — а оттого, что не сразу пришёл в себя от произошедшего в «катакомбах», так он называл пещеры на гряде. Только проанализировав все события, он решился на разговор.

Услышав, что сундук и на этот раз ускользнул от него, Пол, как и предполагал Стысь, был вне себя от гнева. Кровь горячей волной прихлынула к голове и ярость готова была брызнуть отборными ругательствами в адрес незадачливых кладоискателей, но, скрежетнув зубами, он сдержался. Более или менее спокойным тоном, хотя Стысь понял, каких усилий стоило наперснику сдержаться, он спросил:

— Когда возвращаешься?

— Уже едем.

— По приезде незамедлительно ко мне с полным отчётом.

— Обижаешь, мон шер! Когда я тебя обманывал? Как говорят русские, доложу в полном ажуре.

— Сердитый? — спросил Обух, когда Стысь засунул мобильник в бардачок.

— Не то слово. Кипит!

Стысь поглядел на замкнутое лицо Обуха, сидевшего рядом и сосредоточенно смотревшего на шоссе перед собой, по которому у населённых пунктов ветер гнал обрывки бумаги и полиэтиленовые плёнки, смятые пластмассовые бутылки и пакетики от молочных продуктов. Он только теперь стал понимать Обуха, который за сотню тысяч баксов хотел отдать сундук стоимостью, как полагали Алик и Пол в несколько миллионов долларов. Он сам бы отдал этот злосчастный сундук даром, лишь бы вторично не переживать события, от которых волосы вставали дыбом и мороз продирал по коже.

Мало того, что они потеряли троих рабочих, оставили в пещерах всё снаряжение и оборудование, Стысь пережил такой стресс, что до сих пор бегут мурашки по телу, как только он вспоминает о вчерашнем дне.

Начало их экспедиции не сулило ничего из ряда вон выходящего. Как и указал Пол, Стысь быстро за незначительную плату нашёл троих москвичей, согласившихся спуститься в пещеры. Двое из них были опытными спелеологами любителями, третий — диггер, облазивший половину подземелий столицы. С их помощью закупили необходимое снаряжение, провиант и на двух машинах — микроавтобусе «Газель» и джипе из гаража Зага, не откладывая дел в долгий ящик, поехали в Заозёрье.

Стысь сразу договорился с Обухом — о своих видениях или кошмарах никому из спутников не рассказывать, чтобы не вызвать у них паники, что было возможно, хотя по роду своих занятий вряд ли они придали бы значение сказкам Обуха. Стысь и сам не верил россказням подельника, но как говорят в России: «Меньше знаешь — крепче спишь». Рабочим было сказано, что они должны помочь найти старинный сундук и явить его на свет божий.

Они приехали на озеро во второй половине дня. Стысь хотел на следующий день сразу приступить к поискам сундука, но к вечеру разразился дождь с сильнейшим ветром, заставивший их отвести машины вглубь леса и там разбить лагерь. Рабочие разбили палатку на ночь, Стысь ночевал в машине. Моросящий дождь продолжался двое суток. Мужики играли в карты, тянули баночное пиво, а Стысь покуривал в джипе, приспустив стекло, прикладывался к бутылке бренди да пытался читать захваченную в поход книгу Андре Моруа на французском языке.

К утру третьего дня дождь кончился. Засияло солнце, слизывая с травы, с листьев деревьев и кустарников следы ночного дождя. Закурился туман, воздух был душным, напоенным влагой.

— Пора в путь, — провозгласил Стысь, сидя после завтрака у прогоревшего костра на полусгнившем пне в позе английского колонизатора, попыхивая большой сигарой и с прищуром глядя на чёрные скалы, видневшиеся в просвете деревьев. — Солнце высоко…

Он приказал свернуть палатки, замаскировать машины, отогнав их дальше от бивуака в кусты и забросав ветками.

Настроение у него было приподнятое. Отхлебнув бренди и приторочив металлическую баклажку к широкому кожаному поясу, он встал с пня и оглядел свою команду. Все были одеты, как заправские спелеологи — денег на экипировку Пол не пожалел: на головах были пластмассовые оранжевые каски, с лампочками, как у шахтёров, мощные аккумуляторные фонари сбоку, через плечо были перекинуты мотки толстой капроновой бечевы, куртки были тёмно-синего цвета, оранжевые комбинезоны были сшиты из плотной суровой ткани с множеством карманов, на ногах ботинки с ребристой подошвой, лёгкие, но прочные. За плечами рюкзаки с дополнительным снаряжением и запасом питания и воды.

Оглядев вверенную ему команду, Стысь остался доволен. Он и сам был одет подобным образом и представлял себя в роли этакого покорителя внеземных цивилизаций из романов Айзека Азимова или Рэя Бредбери. Оружия никому не было выдано. Только Стысь заткнул за пояс немецкий «вальтер».

Разобрав снаряжение и запасы продовольствия, отряд, разбившись на две группы, на резиновой лодке поочередно переправился на гряду. Стысь приказал замаскировать лодку так, чтобы её никто не смог обнаружить. Рассчитывали, что к концу дня найдут искомое. Как уверял Обух, ему хорошо известно место захоронения сундука, и найти его не составит труда. Страхи Обуха Стысь считал беспочвенными, со смехом спрашивая каждый раз, когда они оставались наедине, сколько бутылок «Истока» он осушил перед спуском в пещеры. Обух злился, но на приколы не отвечал.

Стысь сначала не хотел ехать на проклятое озеро — сколько переживаний было связано с ним! Конечно, их можно было позабыть, кроме одного — потери Ольги. Потери не для Пола, а для него, Алекса. Стысь жалел Ольгу, хотя, как признавался себе в минуты глубоких раздумий, по-своему — в ней он жалел самого себя. Пол, как говорят русские, отбил у него девушку. Но сам желаемого не достиг, а другу дорогу перешёл.

Вспоминая те дни, анализируя свои поступки, Стысь ощущал внутреннюю неловкость за то, что поддался уговорам патрона и оказался втянутым (при зрелом размышлении стал полагать не втянутым, а ввергнутым) в неприглядную историю с инсценировкой утопления Ольги. Они-то знали, что далеко это не зайдёт, а Ольга? Каково было ей? Что она пережила в те минуты? А разрушение дома художника? Здесь была не инсценировка. Пол в состоянии аффекта и беспредельной ярости, не знал, что творит, приказав Зашитому стереть дом художника с лица земли. А Алекс? Он умыл руки. Он смалодушничал и отправил Ольгу на верную гибель. Человека, который не сделал ему ничего дурного, больше того, которого он боготворил. Он, почитающий себя жителем ХХI века, позволил послать человека на смерть. Затмение на него нашло? Или он в глубине души радовался, что будет отомщён за то, что Ольга предпочла его другому, ничем не лучше Алекса, только намного богаче. Хорошо, что всё кончилось добром. И теперь никто не сможет винить его в злодействе. Но уйдёт ли он сам от этой мысли? И он продолжает выполнять прихоти патрона. Едет в сомнительную поездку за каким-то сундуком, от которого ему достанутся рожки, да ножки…

Осложнения начались при подъёме. Взбираясь на кручу с запасом продовольствия и снаряжением, всем пришлось изрядно попотеть. В тени солнце не высушило камень, и он был скользок. Один из спелеологов чуть не сорвался с кручи — его удержал напарник. Сорвавшийся повредил ногу и с час потребовалось, чтобы оказать пострадавшему первую помощь, но, к счастью, травма оказалась не настолько серьёзной, чтобы препятствовать в дальнейшем продвижении наверх.

Перед входом в пещеры сделали привал — покурили, проверили снаряжение. Вошли в прохладный чёрный зев, когда снаружи во всю светило солнце, а тишайшее озеро расплавленным оловом расстилалось под ними.

Обух вначале шёл уверенно, освещая мощным фонарём путь впереди себя, но с каждой минутой шаги его замедлялись.

— Куда ведёт эта дверь? — спросил старший спелеолог, которого звали Борис, указывая на стальное полотно в гранитном массиве.

— В преисподнюю, — отозвался Стысь, не зная, что ответить. — Но нам туда не по пути…

Он лично инструктировал спелеологов, разъяснив им, что надо найти спрятанный в расселине сундук с очень ценными археологическими ископаемыми и доставить Загу. Объявил, что надо соблюдать конфиденциальность мероприятия, и они будут вознаграждены за молчание и работу. Щедрый аванс не позволил спелеологам усомниться в правдивости слов руководителя.

Не прошли они и пятидесяти метров, как раздался глухой удар, словно в толще гранита взорвалась бомба, мощный гул прокатился по штольне и сверху посыпались камни и пыль.

— Назад! — крикнул Борис и вернулся к основной группе. — Назад, впереди осыпь.

Действительно, проход впереди их был завален в считанные секунды.

— Всем наружу, — приказал Стысь и первым заспешил к выходу.

Они долго сидели перед входом в пещеры, наблюдая, как зев продолжает изрыгать клубы пыли. Стысь благодарил Бога, что он спас их, не дав погибнуть под обвалом. Они были на волоске от гибели. Будь они шагах в десяти впереди, мощный каменный поток накрыл бы их.

Через некоторое время, отдышавшись, Стысь послал спелеологов в разведку — посмотреть свободен ли путь. Минут через тридцать они вернулись, и Борис сообщил, что камни напрочь завалили туннель.

— Так расчистите его, — вытаращил глаза Стысь. — Сколько времени на это потребуется?

— Неизвестно на каком протяжении засыпан туннель, — отозвался Борис. — Может, несколько часов, может…

— До вечера надо управиться, — отрезал Стысь и приказал разбить лагерь.

Обуха он оставил на бензиновой плите готовить обед, спелеологов отправил найти проход, а сам расположился в тени скалы и изредка прикладывался к алюминиевому горлышку своей баклаги.

Только к позднему вечеру спелеологи, смертельно уставшие, расчистили узкий проход, по которому можно было продвинуться в незасыпанную часть туннеля. Заночевать решили на гряде, чтобы сэкономить время и с утра продолжить поиски сундука.

Утром, когда над озером крутыми волнами стлался туман, Стысь разбудил спутников и приказал, не теряя времени, собираться в путь.

— Недосуг прохлаждаться, — объявил он. — Время — деньги. Кстати, шеф обещал премию тому, кто первым отыщет сундук.

Спелеологи не скрыли радости и, наскоро перекусив, разобрали снаряжение.

В пещерах было тихо и ничто не предвещало осложнений. Туннель становился уже, но выше.

Скоро Обух отстал. Взглянув на него, Стысь не узнал подельника — лицо было серым, лоб покрылся испариной.

— Не отставай, — приблизив губы к его уху, тихо проговорил Стысь. — Что это за проводник, который тащится в хвосте отряда.

— Мандраж берёт, — ответил Обух, испуганными глазами глядя на Стыся.

— А кто дорогу будет показывать, — жёстко сказал Стысь и ткнул пальцем в спину Обуху. — Иди вперёд!

Пересиливая страх, Обух выполнил приказание начальника.

Они прошли ещё метров сто и очутились в высоком гроте, просторном и гулком. Запищали летучие мыши, неслышно скользя высоко над ними и невидимые в темноте.

— Дальше куда? — спросил Стысь проводника.

— Дальше в то ответвление, — указал рукой Обух на различимую впереди штольню, словно пасть, чернеющую таинственным зевом.

— Далеко ещё?

— Нет. Дальше лаз. За ним сундук.

— Показывай дорогу, — сказал Стысь. — И не дрожи так, как… — Он не нашёл сравнения и замолчал.

Пока ничего не говорило о каких-то призраках или привидениях, о которых рассказал Обух. Скрипел мелкий камень под ногами, иногда осыпался песок или мелкая крошка с боков туннеля и казалось, ничего не таило опасности. Мощные стены туннеля, его высота, в которой терялся луч фонаря, кромешная темнота и тишина, поглощающая голоса, говорили участникам экспедиции о таинственности и непредсказуемости подземелья. Однако всё было спокойно, хотя у Стыся нет-нет да слабли непроизвольно колени, и он чаще стал думать, что любого очутившегося здесь храбреца, непременно возьмет оторопь.

Спелеологи, шедшие впереди, тоже ощущали загадочность пещер, о чем можно было догадаться по тихим голосам и осторожным движениям.

Потянуло свежим воздухом, словно мощные насосы гнали его по туннелю, и смутное чувство опасности пробралось в сердца искателей. Чем дальше они шли, тем больше Стысю становилось не по себе. Неясный страх закрадывался в сердце. Ему хотелось сказать людям, чтобы они остановились и повернули назад, но он тотчас представлял недовольное лицо Пола, и его язык прилипал к гортани. Рабочие также проявляли признаки беспокойства: чаще поворачивали головы в стороны, оглядывались, вздрагивали от малейшего шороха.

— Мы ещё не дошли до места, где ты видел призраков? — спросил на ухо Стысь Обуха. Ему уже не стал казаться неправдоподобным рассказ подельника Зашитого.

— Нет ещё, — шёпотом, охрипшим голосом ответил Обух. Стысю показалось, что голос его дрогнул.

Вскоре стены тоннеля стали смыкаться, сначала отлого, потом круче и экспедиция уперлась в отвесную стену.

— Дальше хода нет, — сказал Борис, ошаривая лучом фонаря гранитный массив.

— Там левее… узкий лаз должен быть, — сказал Обух. — Посвети!

Борис так и сделал. Действительно, чуть левее в гранитной стене был пролом, шириной не более метра. Спелеолог направил луч фонаря внутрь, потом отпрянул от проема.

— Что с тобой? — подошёл к нему товарищ. — Тебе плохо?

Тот потряс головой:

— Не знаю. Нехорошо стало. Дурнит…

Стысь приблизился к проёму и посветил в его глубину. Но ничего не увидел. Однако почувствовал, как ледяной ужас сковывает тело, цепенеют мышцы рук и ног. Он отпрянул от провала.

— Небольшой отдых, — провозгласил он. — Можно перекурить и… — Он отцепил от пояса фляжку. — Глотнуть для храбрости. Я вижу, вы задумались? — обратился он к Борису.

— Ничего страшного, — ответил тот. — Бывает под землей. Мы не в привычной обстановке… Замкнутое пространство. Недостаток кислорода…

— Отпей! — протянул ему Стысь фляжку.

Тот не отказался и передал её по кругу. Вернув почти пустую баклажку, спросил:

— Спускаемся?

— Да, ребята. Но я остаюсь здесь. С моей комплекцией…

— Я тоже не полезу, — сказал Обух и повертел шеей, словно ему давил воротник рубашки.

— Тебе-то как раз и надо, — проговорил Стысь.

— Ни за какие деньги… Я…

— Не валяй дурака, а то плакали твои зелёные. Показывай, где сундук!

Первым спустился Борис. Скоро послышался его голос:

— Спускайтесь. Здесь ровная площадка.

Зацепив конец верёвки за штырь, вбитый спелеологами в трещину гранита, спустились остальные. За ними Обух и Стысь, который переменил свое решение оставаться в туннеле в одиночестве.

Пещера была большая. Луч фонаря тонул в её мраке.

— Так, где сундук? — спросил Стысь Обуха, опасливо втягивая голову в плечи.

— Сейчас, сейчас, — бормотал Обух и, спотыкаясь, светя фонарем под ноги, стал пробираться вперёд по узкой площадке вдоль правой стороны. — Идите сюда! — донесся его голос. — Посветите!

Подошли остальные и направили лучи фонарей в указанное им место. Чуть выше человеческого роста в нише, наполовину заваленной камнями, стоял чёрный сундук.

— Он, — прошептал Стысь и почти на четвереньках стал карабкаться к сундуку.

Внезапно он остановился, словно наткнулся на непреодолимое препятствие. Ужас сковал его тело. Сзади себя он услышал сдавленные крики. Он обернулся, хотя со страху не хотел оборачиваться. Его спутники стояли как вкопанные, не шевеля ни рукой, ни ногой. В глубине пещеры мелькнуло светлое пятно. Оно росло, приближаясь, и чем ближе приближалось, тем безотчётней был страх, вызванный его появлением.

Не в силах разжать рот, чтобы сказать слово или закричать от ужаса, ни пошевелить рукой, Стысь с выпученными глазами наблюдал за странным предметом, приближающимся к ним. Он, казалось, плыл в темноте, как большой кокон, поставленный на «попа», и вокруг него фосфоресцировало своеобразной аурой светлое обрамление.

Кокон приблизился, и стало заметно, что он представлял собой нечто завернутое в полотнище и обвязанное поперёк полосками ткани или ремнями. «Мумия фараона», — мелькнуло в мыслях Стыся.

Не успел он так подумать, как «кокон» зашевелился, пришёл в движение, ремни распались, полотнище развернулось, и перед глазами изумлённых застывших людей предстал призрак, иначе это нельзя было назвать, в облике человека. Лицо, наполовину скрытое бородой, было водянистым, как студень. Он был накрыт просторным белым балахоном, под которым угадывалась опущенная вдоль тела рука, державшая что-то напоминающую палку.

Издав булькающий звук, первым в себя пришёл Обух и бросился назад к отверстию, через которое только что спустились сюда. Призрак взмахнул рукой, полотнище откинулось и в руке у него показалось что-то наподобие меча.

Рот у призрака осклабился, а глаза, казалось, загорелись. Оцепенение свалилось со Стыся. Тихонько поскуливая, он пробрался вслед за Обухом, взявшись за верёвку, ведущую наверх, оглянулся. Увиденное ошарашило его: призрак занёс своё оружие над спелеологом.

Не помня себя от страха, Стысь мчался по коридору на выход вслед за Обухом. Он потерял каску и фляжку. Ему казалось, что за ним кто-то гонится. Он выхватил из-за пояса пистолет и через плечо выстрелил позади себя. Ответом ему был гул скатывающихся камней и шуршание осыпи.

Только выбежав на дневной свет, он перевел дыхание. Увидел на камнях сидевшего Обуха. Тот тяжело дышал, кашлял, и слюни фонтаном вылетали изо рта. Держась за грудь, спросил Стыся:

— А где остальные?

— Не знаю. Там… остались, — ответил Алик, вспомнив призрака с занесённым над спелеологом оружием.

— Что будем дальше делать? — спросил Обух, вставая и покачиваясь от хлынувшей в ноги слабости. — Будешь брать сундук?

— Ни под каким соусом, — покачал головой Стысь.

— А ты мне не верил. Я таким же макаром в прошлый раз рвал когти от сундука.

Они посидели некоторое время в ожидании спелеологов, но те не возвращались.

— Что-то там не так, — сказал Стысь и рассказал Обуху, что он видел в последнюю минуту, перед тем, как выбраться из пещеры.

— Надо посмотреть, — сказал Обух. — Может, они не могут выбраться… Ты не все патроны расстрелял? — Он взглянул на пистолет Стыся.

— Не все. У меня ещё остались…

— То-то шуму наделал.

Обух начал приходить в себя и попытался улыбнуться. Но улыбка вышла неестественная.

Держась один после другого, они пошли к входу в пещеры. Когда они подошли к тому месту, где верхние утесы готовы были сомкнуть свои вершины, свет упал на основание перед входом, и они увидели перед собой тела троих спелеологов, лежащих в неестественных позах. С сильно бьющимся сердцем Обух подошёл ближе. Стысь остался на месте, водя дулом пистолета в разные стороны.

— Они… того… — дрожащим голосом произнёс Обух.

Стысь посмотрел на меч, торчащий из груди Бориса.

— Пойдём отсюда, — потянул его за рукав Обух. — Пойдём. Они… — Он не договорил.

Стысю и самому не хотелось оставаться рядом с трупами.

— Чёрт с ним, с сундуком, — пересохшим горлом прохрипел он. — Жизнь дороже. — И повернул назад.

Они в мгновение ока скатились с кручи, освободили от камней затопленную лодку и погребли к берегу. Даже добравшись до джипа, Стысь никак не мог успокоиться. Открыв дверцу, он швырнул с сиденья роман Моруа, который читал в непогоду, и трясущимися руками вставил ключ зажигания.

— Обух, не мешкай, садись!

Тот втиснул грузное тело рядом со Стысем.

— А «Газель»? — промычал он.

— Ты рулишь?

— Сроду не пробовал.

— Тогда не болтай. Поехали!

Это вспомнил Стысь, подъезжая к даче Пола Зага.

Он остановил машину перед воротами и посигналил. Вышел сонный охранник — парень в зеленой майке.

— Долго спишь, — нервно выговорил ему Стысь. — Открывай, давай!

Увидев сердитое лицо наперсника хозяина и недоумевая, как, всегда добродушный Стысь превратился в желчного мужика, охранник трусцой побежал открывать ворота. Он покосился на мордастого спутника Стыся, хотел спросить, что за чин едет с ним, но ещё раз взглянув на физиономию Алика, не стал задавать вопросов.

Хозяин принял их в кабинете. Он был огорчён неудачной экспедицией и не скрывал этого, нервно расхаживая из угла в угол. На лице застыла маска неудовольствия. На столе стояла начатая бутылка виски Джек Дэниэлс и широкий стакан. Он плеснул в него виски и кивнул на бутылку:

— Присоединяйтесь.

Стысь не заставил себя ждать. Не отказался и Обух.

Пол заставил ещё раз рассказать о событиях, разыгравшихся в катакомбах. Стысь, стараясь не пропустить ни одной детали, поведал шефу о их злоключениях.

— Средневековье какое-то, — пробормотал Пол. — Нарезались до чёртиков, вот вам и показалось.

Как не был взбудоражен Стысь, он отметил, что патрон медленно, но верно осваивает русский язык, всё больше употребляя в речи идиоматических выражений, но ничего не сказал по этому поводу, а спросил:

— А трупы спелеологов?

Пол отхлебнул из бокала, вздёрнул голову:

— Сундук видели, говоришь?

— Собственными глазами. Стоит, родной.

— Через неделю повторим экспедицию, — сказал Пол. — Призраки мне не помеха.

Перспектива снова очутиться в пещерах Стыся ничуть не обрадовала. Он помрачнел, но ничего не сказал. Глубоко вздохнув, налил себе ещё виски.

Глава пятнадцатая. Помешенный по кличке «капитан»

Дуровцы переночевали у Тулякова. Встали рано утром. Людмила приготовила завтрак и сама стала собираться на работу. Проводив её, Никита Тимофеевич вернулся к друзьям.

— Готовы?

— Всегда готовы, — за всех ответил хорошо выспавшийся Владимир Константинович.

— Ну и прекрасно, — сказал Туляков. — Езжайте!

Он проводил их до машины.

— Удачи вам! — напутствовал он друзей. — Ни пуха, ни пера!

— К чёрту, — ответил Афанасий.

Утреннее солнце ещё не слизало обильную росу с травы и листьев кустарников, когда дуровцы подъехали к дому «капитана». Он стоял на улочке, которую с трёх сторон подпирали многоэтажные здания. Для жителей соседних бревенчатых домов был оставлен узкий проход между стеной панельного монстра и забором частников.

Они оставили «Газель» у хозяйственного магазина, пристроенного к торцу пятиэтажки и стали пробираться, притираясь к забору, к дому «капитана». Прямо на перилах балкона второго этажа не старая женщина во всю мочь стучала по ковру, выбивая пыль, и удары далеко разносились окрест.

— Мамаша, — задрав голову, крикнул ей Владимир Константинович. — Ты что лучшего места не нашла, где пылить?

— А вы не шляйтесь под балконом, — ответила женщина, не переставая орудовать деревянной лопаткой, хлеща ею направо и налево по ковру.

— Ну вот, нельзя и слова сказать, — усмехнулся Владимир Константинович. — Сразу мозги вправят.

Друзья открыли изломанную калитку, державшуюся на верхней петле, проволочив низ по земле, и взошли на крыльцо. Ступени прогнили и гнулись под ногами. Обшарпанная дверь, ведущая в дом, была заперта. Николай постучался, но никто не ответил. Он постучался сильнее.

— Да что вы понапрасну стучите, — раздражённо прокричала женщина с балкона, видевшая эту картину. — Кости нету дома. Он на заработки ушёл… — Она свободной рукой поправила сползший на лоб платок.

— На какие заработки? — не понял Николай.

— А вы не знаете, а грохочете, как полоумные…

— Он вроде нигде не работает, — неуверенно сказал Николай.

— А собирать бутылки, чем не работа, — прокричала женщина, перестав колотить по ковру и свешиваясь по пояс с балкона.

— Работа!

— Еще какая! В день до трех сотен находит. А «чебурашечка» теперь рубель стоит. Вот и считай! Тем и живёт. Даже в долг ссужает…

— Где его найти?

— На свалке, конечно.

— Как туда проехать? — спросил Лазутин.

— А вы не местные?

— Нет. Мы его старые сослуживцы.

— Оно и видать. Вчерась его тоже один спрашивал. Сослуживец, сказал. А по будке, то есть морде, будто не видать, что рядом не стояли… То никого не было, а теперь, вишь, сослуживцы попёрли… Может, он разбогател, Костя-то? — Женщина залилась мелким пронзительным смехом.

— Он нам очень нужен, — просительным тоном сказал Николай. — Подскажите, где его найти, если знаете?

— Где найти? Я же сказала — на свалке. Она у нас недалеко тут… Собирались перевести в другое место, да всё никак. Уж куда мы не писали!.. Иногда так нажгут мусора, что дымом полон весь посёлок. Поедете по дороге на Суземь, справа за оврагом, за рощицей и увидите. Мимо не проедете. Оттуда дымом да гарью несёт. Как чихать начнёте, так значит, на месте, — уж не так вызывающе рассмеялась женщина и принялась опять колотить по ковру.

Дуровцы поехали в указанном женщиной направлении. Выехав за поселок, они ощутили запах прогорклой гари, настойчиво лезущий в салон, а потом за оврагом, на большом пустыре, заметили струйки дыма, как зловонные гейзеры, поднимающиеся к небу.

— Сворачивай к кучам, — указал Николай Лазутину на мусорные терриконы, дымившиеся справа от них. — Точно женщина сказала: «Мимо не проедете».

И без подсказки Воронина Владимир Константинович знал, куда ехать. Подъехав к дымящимся кучам, они увидели жёлто-ржавый бульдозер, утюживший небольшой пятачок, утрамбовывая мусор.

Они выбрались из «Газели» и подошли к бульдозеру. Бульдозерист продолжал уминать широкими траками ржавую проволоку, обрезки жести, под гусеницами визжало стекло, и занятый работой механизатор не сразу обратил внимание на остановившихся вблизи смрадного агрегата людей.

Афанасий помахал ему рукой. Тракторист сначала не реагировал, но потом остановил громоздкую машину и высунул из кабины перемазанное лицо.

— Чего? — громко крикнул он.

— Где найти «Костю-капитана»? — спросил Николай.

— «Капитана»? А зачем он вам?

— Нужен.

— Не знаю.

— Он нам очень нужен.

— А вы кто?

Друзья переглянулись.

— Из экологической комиссии.

Тракторист подумал.

— Не знаю. С утра был… Ищите.

— Где искать? Свалка большая.

Тракторист недоверчиво посмотрел на дуровцев, сдвинул кепку со лба и ответил:

— Может, вон за той большой кучей. Там бытовой мусор сваливают. В основном он там пасётся.

Посчитав, что исчерпывающе ответил на все вопросы, бульдозерист снова взялся за рычаги.

Дуровцы вернулись к своей машине и по избитой дороге поехали в сторону, указанную бульдозеристом.

За огромной кучей свеже привезённого мусора они увидели нескольких человек: судя по одинаковым курткам с надписью на спине «ВУП-5» трое были штатными рабочими полигона, разбиравшими зловонные залежи бытовых отходов, двое других палками ковырялись в грязи, добывая из неё бутылки.

Афанасий подошёл к одному из «штатников» полигона, молодому мужчине с заспанным, опухшим от постоянного пьянства, лицом.

— Слушай, малый, — обратился он к нему. — Где мне найти Костю по прозвищу «капитан»?

— Костю? — переспросил рабочий, открывая припухшие глаза. — А в каптёрке его нет?

— В какой каптёрке? — не понял Афанасий и удивлённо посмотрел на полусонного рабочего.

— Вон сараюшка с трубой. Это наша контора. Каптёркой мы её прозвали. Костька завсегда побазарить туда приходит или пузырь раздавить… Да нет, — что-то сообразив ответил мужик, оглядев свалку. — Он не там. Как я его не заметил. Видите долговязого худого с платком на голове, с сумкой через плечо. Это и есть «капитан». Вон вдалеке.

Афанасий поблагодарил полигонщика, вернулся к товарищам, и они вместе подошли к «капитану». Тот не обратил на них внимания или сделал вид, что не обращает и продолжал ковыряться в мусоре, раскидывая его длинной палкой. Как только блестело стекло бутылки, он брал её и откладывал в сторону. Его голову обтягивал замусоленный шёлковый платок. На тело была надета выгоревшая застиранная тельняшка десантника, поверх которой на острых плечах болталась грязно-серая куртка «пилот» с изъеденным молью цигейковым воротником. Чёрные штаны из джинсовой ткани были заправлены в короткие с щирокими голенищами резиновые сапоги. Небритая дня два или три чёрно-седая щетина торчала на щеках и подбородке.

— Ты что ли «капитан»? — обратился к нему Афанасий, подойдя совсем близко. Он сказал друзьям, чтобы те предоставили ему разговор с «капитаном», как бывшему военному с бывшим военным.

Но мужчина в лётной куртке не обернулся.

— Костя, я к тебе обращаюсь, — вновь спросил Афанасий, думая фамильярным тоном расшевелить угрюмого «капитана».

Тот посмотрел на него, скосив глаза, и с удвоенной силой стал расшвыривать мусор своей палкой, ничего не отвечая.

— Он что глухой у вас? — спросил Афанасий работавшего рядом ещё одного «санитара».

«Санитар» проронил, ухмыльнувшись:

— Со слухом у него всё в порядке. Не обижается. Его вчера двое отвели в сторонку и так видать, напугали, что он никак не отойдёт.

— А что побили что ли?

— Да нет. Грозили что-то. Я не слыхал, но вернулся он перепуганный до смерти.

— Мы тебе ничего не сделаем, — подошёл к «капитану» Воронин. — Нам поговорить надо.

«Капитан» бросил палку и наутёк бросился бежать по свалке к дороге, широко размахивая длинными руками.

Афанасий быстрее всех принял решение и помчался наперерез, утопая по щиколотку в свежем мусоре. За ним побежали и Николай с Владимиром Константиновичем.

Бегун из «капитана» получился никудышный. Минут через пять, когда его настиг Афанасий, он, запыхавшийся с красным лицом, остановился. Упал на колени, как подкошенный, и закрыл лицо руками. Однако Афанасию показалось, что сквозь щель между пальцами на него уставился испытующий взгляд.

— Ты чего это? — наклонился к нему «афганец». — Мы не хотим тебя обидеть. Вставай!

«Капитан» отнял руку от лица, взглянул на Афанасия, отнял другую руку — посмотрел на подоспевших Воронина и Лазутина — и вдруг гримаса боли передёрнула его лицо, и он завыл как нашкодивший пёс.

— Кончай комедию ломать, Константин Петрович, — обратился к нему Афанасий. — Мы по-дружески к тебе пришли, поговорить надо.

Но «капитан» продолжал тихонько поскуливать, словно был немым.

К ним подошёл второй мужчина, собиравший бутылки рядом с «капитаном». Рюкзак, перекинутый через плечо, был полон «чебурашек» — пивных бутылок тёмного стекла. Он бросил его рядом с «капитаном».

— Возьми, а то забудешь, как вчера. Алкаши быстро упрут.

— Он что у вас не только глухой, но и немой? — обратился к нему Афанасий. — Слова не может выговорить.

— Немой, — посмеялся мужчина. — Почему, воркует, особенно когда залудит граммов пятьсот. Он даже песни поет. Знаете какие? Зашибенные.

Он вытер губы грязной рукой и обратился к Косте:

— Вставай, «капитан», пошли бутылки мыть!

Афанасий заметил, как со свалки к ним направляются рабочие полигона, выделяясь на грязном фоне оранжевыми куртками.

— Отпустите меня, — вдруг проговорил «капитан». — Я вам ничего плохого не сделал.

— Заговорил, — обрадованно воскликнул Владимир Константинович. — А я думал он совсем очумелый.

Афанасий опустился перед «капитаном» на корточки. Тот загородил лицо рукой.

— Кончай ваньку валять, — грубо сказал ему Афанасий. — Не прикидывайся дураком. Нам поговорить надо, и ты свободен. Мы тебе ничего плохого не сделаем.

«Капитан» раздвинул пальцы и один глаз осмысленно и очень живо посмотрел на «афганца». Афанасий взял его за локоть и приподнял с земли.

Николай взглянул в глаза «капитану»:

— Мы из экологической комиссии. Занимаемся исследованием озера Глухого. Ты ведь служил на тамошнем секретном объекте?

— Ничего я не знаю. Ничего! — закричал «капитан». — Отпустите меня! Служил, не служил, ничего не знаю, ничего не помню. — Он опять тоскливо стал подвывать.

— Слушай, «капитан», — жёстче обратился к нему Воронин. — На озере происходят странные вещи. Ты один из тех, кто когда-то обращался с призывом закрыть полигон. Ты один нам можешь помочь.

— Я ничего не знаю, — слабым голосом ответил «капитан». Но в голосе не было прежней подавленности.

— Ну что ты, едрёна копоть, трясёшься как осиновый лист!? — в сердцах вскричал Афанасий. — Мы экологи. Мы ничего плохого тебе не сделаем. Нам надо задать тебе несколько вопросов и больше ничего.

«Капитан» молчал.

— Ну, хорошо, — сказал Николай. — Не хочешь отвечать, тогда скажи: знаком тебе вот этот предмет? — С этими словами он вынул из кармана «камень» и показал его «капитану».

«Капитан» при виде «камня» ошеломленно посмотрел на Воронина. Глаза перестали быть тусклыми — они оживились. На миг его пришибленный вид куда-то исчез.

— Не знаю, — неуверенно проговорил он. Но взгляд говорил об обратном.

— Знаешь, — сказал Воронин. — По глазам вижу, что знаешь… Почему молчишь?

— Откуда он у вас?

«Капитан» в замешательстве стал стряхивать с колен приставшую грязь. Он не казался жалким и помешанным. Посмотрев по сторонам, спросил:

— Вы не от Харона?

— С блатными не водимся, — ответил Воронин.

Друзья переглянулись. Их недоумение по поводу заданного вопроса было столь очевидным, что «капитан» похоже успокоился.

Подошли трое рабочих полигона. Оранжевые жилеты были перемазаны грязью и маслом. Лица настороженные. В руках одного был лом, у другого лопата, третий держал руку в кармане.

— Помощь нужна, «капитан»? — с вызовом спросил человек с ломом.

— Сам разберусь, — ответил «капитан».

— Смотри, а то поможем. — Рабочий перекинул тяжелый лом из одной руки в другую.

— Не надо.

Рабочий с ломом, выплюнул демонстративно изжеванный окурок под ноги дуровцев, оглядел их и вразвалку отправился обратно, матерно ругаясь. Его товарищ, державший руку в кармане, достал увесистый камень и забросил в сторону.

«Капитан» протянул к Воронину руку:

— Дайте посмотреть квази… — Он запнулся. — Вашу вещицу…

Воронин протянул «камень».

«Капитан» внимательно оглядел его и вернул.

— Что вы хотите узнать?

— Всё, что связано с секретным объектом, где вы работали?

— Общий вопрос. Вы кто — военные, фээсбэшники или ещё кто?

— Мы не связаны ни с какими ведомствами. Мы — экологи.

— Чем вы докажете?

— Вы должны нам поверить.

— Почему вас интересует объект? Он давно закрыт.

— Творится что-то неладное, — ответил Воронин. — Нас стали навещать призраки.

«Капитан» переменился в лице, но быстро скрыл эту перемену.

— Призраки? Посетите психиатра. — На лице «капитана», осмысленным и умном, мелькнула гримаса недоверия. — Что-то многих стал интересовать этот объект.

— Мы не первые? — вырвалось у Лазутина.

«Капитан» не ответил, посмотрел на Владимира Константиновича и после непродолжительной паузы сказал:

— Я давно уволился с объекта и ничего не знаю…

— Мы хотели узнать природу этих явлений. И не связан ли этот «камень», который мы нашли с ними…

— Явления — это призраки? — спросил «капитан». Это угнетает вашу психику?

— Да.

— Вы здешние?

— Мы живём в деревне недалеко от озера.

— И больше вас ничего не интересует?

— Пока нет.

— Откуда у вас квази… — он поперхнулся, словно сказал лишнее, и тут же опять поправился: — Предмет, который вы мне показывали.

— Я нашёл его недалеко от озера, в протоке, — ответил Николай.

— Часто призраки видятся?

— Они одолели нас, — вырвалось у Николая.

«Капитан» несколько секунд размышлял. В эти минуты сосредоточенности он меньше всего походил на сумасшедшего, каким его считали и каким он представлялся большинству людей. Глаза его глядели осмысленно, в них играла живая мысль, на лице рдел лёгкий румянец, то ли от быстрого бега, то ли от волнения. Казалось, что он в уме разрешает нелёгкую задачу.

— Не знаю, верить ли вам или нет…

— Поверь, — сказал Афанасий, коснувшись рукой его плеча. — Нас задолбали эти призраки. Но это ещё не все. Мы на гряде обнаружили троих, убитых людей. И главное, объект не обесточен — там идут какие-то работы. Мы слышали гул под землёй то ли дизельных, то ли компрессорных станций.

«Капитан» вздрогнул.

— Харон, — проговорил он.

— Что ты сказал?

— Давно идут работы?

— Мы не знаем.

— Когда в первый раз вас навестили призраки?

Николай подсчитал в уме:

— Недели три назад, не больше.

— Как вы нашли меня?

— Нам подсказал один человек?

— Кто он?

— Пенсионер.

«Капитан» обвёл глазами свалку, посмотрел на дорогу, оглядел дуровцев и заметил:

— Не хотите говорить, не надо. Вы не похожи на людей Харона.

— Кто такой Харон. Мы не знаем его.

— Лучше и не знать. — «Капитан» толкнул ногой бутылку, вывалившуюся из рюкзака. — Вы знаете, где я живу?

— С сегодняшнего дня, — ответил Николай.

— Завтра встретимся часов в десять, нет, лучше в одиннадцать. Впрочем…

Он замолчал, и на лице его появилась гримаса то ли боли, то ли отчаяния.

— Впрочем, нет, — спохватившись, что сказал не то, проговорил он. — Не дома. Завтра в одиннадцать утра встречаемся здесь, — уточнил он, обводя дуровцев глазами. — Я соберусь с мыслями… Мы поговорим… Я буду полезен вам, а вы, надеюсь, мне. Договорились?

— Договорились, — ответили разом дуровцы.

— Я свободен? — спросил снова «капитан», оглядывая свалку, словно искал кого-то.

— Без вопросов, — за всех ответил Афанасий. — До завтра.

«Капитан» поднял рюкзак с бутылками, повесил на плечо и, уже сделав шаг в сторону, запнулся и остановился:

— Дайте ещё раз взглянуть на… предмет?

Дуровцы поняли, и Николай протянул ему «камень». «Капитан» долго его разглядывал и, казалось, целая буря чувств металась в его душе. Возвращая, вздохнул:

— Так, где вы его нашли?

— В протоке на берегу озера Глухого.

— А что это за предмет? — вырвалось у Лазутина.

Вопрос был задан преждевременно. Они это прочитали на лице «капитана». Оно нахмурилось и стало замкнутым.

— До завтра, — вместо ответа проронил он.

Он повернулся на сто восемьдесят градусов и зашагал по направлению к тесовому сараю или вагончику, видневшемуся вдалеке. Дуровцы видели, как на полпути он собрал в порожний мешок валявшиеся бутылки, перекинул его и рюкзак через плечо, и направился дальше.

— Не пойму, — произнёс Николай. — То ли у него, в самом деле, не все дома, то ли прикидывается полудурком.

— Прикидывается, — уверенно сказал Афанасий.

— Играет, — подтвердил Владимир Константинович. — Только зачем ему всё это надо, непонятно.

— Люди ведут себя так, — сказал Афанасий, — когда за личиной полоумного им надо что-то скрыть или когда хотят себя выдать не за того, кем они являются на самом деле.

— Выходит, что этот «каптитан» вовсе и не капитан? — не понял Владимир Константинович.

Афанасий засмеялся:

— Почему не «капитан». Просто он хочет, чтобы его знали, как ненормального человека.

— Не пойму логики в этом.

— С дурака меньше взять…

— Ну, если так рассуждать… — Владимир Константинович запнулся: — Хотя… есть такая категория людей.

— Завтра с ним встретимся и, думаю, узнаем, кто есть кто, — сказал Афанасий.

— Надежда юношей питает, — скривил губы Лазутин.

— Почему он боится какого-то Харона? — сказал Николай, идя по раскисшему мусору рядом с друзьями.

— Притом патологически, — подтвердил Владимир Константинович. — Я следил за ним. Наверно, какой-то рэкетир, обирающий нищих…

Глава шестнадцатая. Труп в доме

— Ну как — удачной была поездка? — спросил Никита Тимофеевич друзей, когда они появились на пороге его дома.

— В общем и целом нормально, — ответил Афанасий. — Нашли мы «капитана».

— Контакт установлен, — подтвердил Воронин.

— Ну и отлично. А я переживал, думал, вдруг не найдут. Может, считал, мои сведения неправильные. Костя так путал свои следы…

— Зачем ему это надо? — спросил Лазутин.

— Спросите его. Я рад, что вы нашли Хромова. А как он принял вас. Не напугал?

— Скорее, наоборот, — рассмеялся Николай, вспомнив, как улепётывал от них «капитан».

— Рассказал он вам то, чего вы хотели от него услышать?

— Чего нет, того нет. Но сказал, что завтра будет ждать нас. Больше ничего не удалось у него выведать.

— Это тоже результат, — резюмировал Туляков. — Завтра, надеюсь, будете ближе к истине, чем сегодня.

— Он о каком-то Хароне упоминал, — сказал Афанасий. — Очень его боится. Не слыхал о таком?

— Харон, — повторил Туляков. — В первый раз слышу.

Дуровцы переночевали у Тулякова и в назначенный «капитаном» час были в условленном месте. Свалка, как и вчера, встретила их дымом, который плыл над кучами, наполняя окрестности гарью и зловонным смрадом.

Они вышли из «Газели» и стали ждать «капитана», оглядывая широкое пространство, до горизонта заваленное отходами. Бульдозер не работал и, кинутый, железной глыбой возвышался у подножия мусорного холма, уткнув свой «бивень» в его основание. Вчерашние рабочие курили, собравшись в кучу и что-то оживлённо обсуждали. Двое «санитаров» копались в отдалении, складывая в горку, найденные водочные бутылки, и тихо перебранивались.

— Время вышло, а Германа всё нет, — сказал Николай, посмотрев на часы.

— Задерживается, — обронил Афанасий, всматриваясь в участок свалки, откуда, по его мнению, должен был появиться «капитан». — Может быть, какие-то обстоятельства задержали. Может, с похмелья побежал за бутылкой. Придёт, куда он денется.

— Нужны мы ему, — выпалил Владимир Константинович. — Если бы мы ему бутылку предложили…

— Судя по вчерашнему разговору, не думаю, что он нас обманет, — заступился за Костю Афанасий. — Какой ему резон нас дурачить…

— Кто его знает, — пожал плечами Владимир Константинович. — Не придёт и всё. Мы для него незнакомые люди, от которых ему ничего не светит, кроме головной боли. Да и нам он не поможет. Спившаяся личность. Алкоголик…

— А ты видел, как у него горели глаза, когда он смотрел на «камень»? — спросил Николай. — Только после этого мы дождались от него внятного разговора.

— Ты так считаешь? — вскинул на Воронина глаза Лазутин.

— Считаю. Я видел его лицо. Из сумрачного оно превратилось в живое.

— Я что-то не заметил, — проворчал Лазутин и добавил: — Чем же его привлёк «камень»? Может, он знает, как выгодно его продать?

Афанасий, молча слушавший перепалку друзей, обратился к Лазутину:

— Ты слышал, что бормотал он, когда разглядывал «камень»?

— Какое это имеет значение? Он ахинею нёс насчет выборочного блока или что-то в этом роде. Так обрывки слов. Галиматья, одним словом…

— Он был настолько ошарашен нашим «камнем», что потерял самообладание и выдержку и выдал тем самым себя.

— Не знаю, — неуверенно проговорил Владимир Константинович. — Мне показалось…

— Я могу повторить вчера сказанные слова: он не такой умалишённый, как кажется или хочет казаться.

— Считаешь, что он нарочно дураком прикидывается?

— Вы сами видели, что не такой он и двинутый. Под конец говорил, как нормальный человек.

Они подождали ещё некоторое время — «капитана» не было — и направились к рабочим полигона, которые, сев в кружок, тут же под мусорной кучей, выпивали. На огрызке фанерного листа стояла начатая бутылка водки, на газете — сыр, колбаса, хлеб. До дуровцев долетели звуки губной гармоники и слова песни.

Вот бледной луной осветился

Тот старый кладбищенский двор…

А там над сырою могилой

Плакал молоденький вор.

— Мужики, — сказал Афанасий, когда они подошли к забубённой компании, — вы уж извините нас, что прерываем ваш отдых, — деликатно обратился он к троице, — «капитана» сегодня не видели?

— Обыкновенно Костя с утра здесь торчит, а сегодня его не было, — ответил тщедушный мужичок в облезлой дерматиновой куртке, шурша газетой и выкладывая на неё порезанные куски сыра. — Отсыпается, наверное.

— А что он — загулял?

— Всяко бывает. Вчера после вас какие-то друзья к нему нагрянули. Может, засиделись.

— С ним парень ещё был, — добавил второй собутыльник с губной гармошкой. — Белобрысый такой… Не знаете?

— И много к Косте друзей захаживает? — спросил Афанасий.

— Да раньше вообще никого не было. Перст перстом Коська был. А здесь попёрли. Вчера трое навещали.

— Из одной компании? — спросил Николай.

— Не скажу. После обеда парень зашёл, а к вечеру ещё двое прямо в каптерку. Минут тридцать они там пробыли, потом ушли.

— Все трое?

— Да нет. Парень остался.

— Они на машине приехали? — спросил Афанасий.

— Парень — тот на своих двоих, видать, притопал, а двое — на иномарке. Шикарная автомашина. Её на дороге оставили, а сюда пешком причапали…

— На синем «Саабе» подкатили, — уточнил марку машины товарищ мужичка, очищая кусок колбасы.

— Да никакие они не друзья, — вступил в разговор третий собутыльник, рослый мужик, в котором дуровцы признали вчерашнего матерщинника с ломом. Сегодня он не казался агрессивным. — Они не в первый раз приезжают. Я сам видел, как в прошлый раз он от них бежал. Друзья?! Кто же от друзей бегает.

— Когда это было? — повернулся к нему приятель в дерматиновой куртке.

— Дня два назад. Они его посадили в машину и поехали. Машина забуксовала в грязи на дороге. Я трос понёс. И сам видел, как Костя выскочил из машины и как угорелый побежал от них…

— Не врёшь? — спросил Афанасий, в упор глядя на плутоватую физиономию рабочего.

— Какой толк мне врать, — обиделся рабочий и потерял интерес к беседе.

Дуровцы переглянулись.

— Да наклюкался он, — убеждённо проговорил Лазутин. — Валяется в отрубе… Что с алкаша взять.

— А как выглядели эти… из машины? — обратился Афанасий к рослому рабочему.

— Обыкновенно. Один длинный, как мачта, другой толстый… лицо такое масляное, словно вазелином намазанное, — ответил рабочий. — Сразу видать — начальник.

— И долго они разговаривали?

— Долго. Горячились больно. Потом посадили Коську в машину.

— О чём говорили — не слышали?

— Далеко было.

Поняв, что мужики больше ничего не знают, Афанасий скомандовал:

— К машине! Поехали к «капитану». — И первым пошёл к дороге.

Компания мусорщиков, видно, пропустив ещё по рюмке, развеселилась. До дуровцев долетел раскатистый смех, звуки губной гармошки и слова блатной песни:

Ах, милая, бедная мама,

Зачем ты так рано ушла?

Со светом простилася рано,

Отца подлеца не нашла…

Уже подъезжая к посёлку, Николай сказал:

— Не нравится мне это. Эти друзья. Не слишком ли их много для одного собирателя бутылок?

Ему никто не ответил, но Афанасий сказал, продолжая свои мысли вслух:

— Сам назначил встречу и не явился.

— Он передумал, — отозвался Лазутин.

— Тут что-то не то, — покачал головой Воронин и задумался.

Его сомнения подтвердились.

Машину, как и в прошлый раз? оставили у хозяйственного магазина и прошли к дому «капитана». Калитка была открыта. Вечером прошёл мелкий дождик, и было сыро.

Они вошли в крыльцо, и Афанасий толкнул дверь. Она была не заперта и легко подалась. Дуровцам показалось, что в доме раздался какой-то стук. Они прислушались, но звук не повторился. Очутившись в террасе, друзья огляделись. Краска на полу, в местах, где часто ходили, была полустёрта, стены, обитые оргалитом и покрашенные, кое-где отдулись от протечек. В углу заметили большую корзину, сплетённую из очищенного лозняка, полную разного тряпья. Другая корзина, похожая на те, в которые собирают картофель, была доверху наполнена вымытыми бутылками. Обитая дерматином дверь, ведущая в дом, была приоткрыта. Другая, тесовая с окошечком наверху, державшая на покорёженных петлях, вела в кладовку.

Николай толкнул её и заглянул внутрь.

— Это чулан, — сказал он, закрывая дверь и морща нос. — Ну и запашок у «капитана».

— Сивуха? — спросил, рассмеявшись, Владимир Константинович.

— Нет, плесенью и мышами пахнет.

— Ну, это не летально…

Афанасий открыл дверь в дом, встал на пороге и громко спросил:

— Есть кто живой?

Ответа не последовало.

— «Капитан», ты где?

Снова молчание.

— Да дрыхнет он после пьянки, — махнул рукой Владимир Константинович. — Заходи!

Они переступили через порог и очутились в небольшой прихожей с одним окном. На стене рядом с дверью висела вешалка со старой одеждой, в углу валялись небольшие пластмассовые разноцветные ящички, на широкой лавке стоял пресс для выжимания сока, матово блестел лужёный бидон, валявшийся на боку у входа. Прихожая была пуста.

— Никого, — пробормотал Афанасий, носом втягивая воздух. — Но вином разит…

Они прошли в смежную комнату. Дощатый пол не был подметён и на нём были разбросаны клочки мелко порванной бумаги, шерстяной носок, обрывки толстых ниток. На столе стоял пустой графин, гранёный стакан и высокая бутылка тёмного стекла. На диване, накрытый стёганым одеялом, скрывавшим лицо, лежал человек. Босая нога, высунувшаяся из-под одеяла, свешивалась на пол, почти касаясь его.

— Ну, что я говорил, — произнёс Лазутин. — Мертвецки дрыхнет после принятия на грудь. Разве можно доверять хронам? Это люди пропащие, не отдающие отчета в своих действиях.

Афанасий подошёл к дивану и тихо произнёс:

— «Капитан», вставай!

Но человек не пошевелился.

— «Капитан», уже полдень! Проснись!

Человек не отвечал.

Афанасий взялся за одеяло и откинул его. На него глядели безжизненные глаза «капитана».

— Он мёртв, — произнёс Афанасий, вглядываясь в холодное лицо хозяина дома и касаясь тыльной стороной ладони лба.

К «капитану» склонился Владимир Константинович, взял руку выше кисти.

— Точно. Мертвяк… Но тело не успело остыть. Смерть наступила недавно.

— Как же так, — растерянно проговорил Николай. — Только вчера…

— Отчего же ты умер? — бормотал Владимир Константинович, привычно, как бывший врач, осматривая тело. — Правда, ты уже не молод, организм подорван ежедневным питием, посмотри, какое лицо — хронического алкоголика. Сердце, наверное, подвело. Хватил, бедолага, лишку…

— Выпил какой-то бормотухи, — предположил Николай, указывая на бутылку, стоявшую на столе.

— Стакан пустой, — сказал Афанасий. — На дне остатки какой-то жидкости…

— Он, видать, лежа пил, — сказал Владимир Константинович. — Рубашка на груди мокрая. Пролил, видно. Вином пахнет…

Он подошёл к столу, наклонился и понюхал горлышко бутылки.

— Один к одному.

— Не вяжется, — сказал Афанасий. — Выходит, выпил, поставил бутылку и стакан на стол и пошёл окачуриваться?

— Он мог пролить вино и у стола, когда пил, — не согласился с доводами товарища Владимир Константинович. — От него действительно разит, как от пивной бочки. — Он поморщился. — Сами можете убедиться.

Друзья подошли к «капитану» и осмотрели мокрое пятно на груди.

— Когда же он успел так надраться? — спросил Николай.

— Долго ли умеючи, — усмехнулся Лазутин.

— Как всё нелепо получилось, — вздохнул Воронин. — Только установили контакт, а человек возьми да умри…

— Ему в этом, кажется, подсобили, — проговорил Владимир Константинович, приподнимая тело за плечи.

Голова «капитана» безжизненно свесилась.

— Ты в этом уверен? — осведомился Афанасий.

— Ему переломали шейные позвонки, — ответил Владимир Константинович, укладывая тело на прежнее место и расстёгивая на нём рубашку. — Правда, следов никаких нет.

— Чем же ему шею своротили, если не оставили следов? — спросил Афанасий.

— Постой-ка! Я ошибся. Вот синяки. Ему шею, что в тиски зажимали?

— Ты не ошибаешься, Константиныч? — спросил Лазутина Николай.

— Я тридцать лет проработал врачом и могу отличить перелом шейных позвонков от простого ушиба.

— Выходит, его придушили, как цыплёнка? — констатировал Афанасий. — Не оказал никакого сопротивления…

— Если он был пьяный, какое он сопротивление окажет.

— Может, его сначала напоили, а потом…

— Может, и сам напился. Он не любил выпить.

— Мне кажется, у него больше вина на нём самом, чем в нём, — сказал Афанасий.

— Может, ему подсыпали что-то в вино? — предположил Николай.

— Чего гадать, — горячо сказал Лазутин, продолжая осматривать труп.

— Действительно, — согласился Афанасий. — Нам от этого легче не станет.

— Зато бы знали, что у «капитана» были враги, — сказал Николай.

— А труп — это не доказательство? Смотрите, обрывки бумаги на полу, впопыхах порванные… — Афанасий кивнул на пол.

— Почему впопыхах?

— Вон у него мусорное ведро. Зачем на пол бросать, когда рядом ведро. Мебель сдвинута. Искали что-то, всё перерыли. Пойдём, крыльцо осмотрим. У меня кое-какие мысли появились.

Они вышли на крыльцо. Ступени еще не просохли от дождя.

— Видите шлепки грязи, — обратился к друзьям Афанасий. — Свежие.

— Это и мы могли оставить, — сказал Владимир Константинович.

— Я обратил на них внимание, когда мы шли сюда, но не придал значения. Смотрите, какая лапища! А вот поменьше. Один был в скороходах немыслимого размера, второй в ботинках на пластиковой подошве: кусочек грязи с волнистой линией по краю. А вот ещё след. Значит, их трое было.

— Эти трое и убили «капитана»? — спросил Николай.

— Я уверен, что…

Афанасий не договорил и бросился в сени. Николай с Владимиром Константиновичем последовали за ним, но его нигде не было. Вдруг в чулане, отгороженном от террасы тесовой стеной, что-то загрохотало, видно, упало металлическое ведро или таз, и появился Афанасий, перемазанный клейкой паутиной и пылью, со сбившейся фуражкой, но с довольным лицом, держа за шиворот белобрысого молодого человека с перепуганным до смерти бледным лицом.

Глава семнадцатая. Узник кладовки

— Вот и преступник, — провозгласил Афанасий, выталкивая белобрысого парня на середину террасы.

Николай и Владимир Константинович с удивлением глядели на дрожащего молодого человека.

— Я не преступник, — жалобно проговорил узник кладовки, стараясь освободиться от цепкого прихвата «афганца». — Я ничего не сделал плохого.

— Разберёмся, — грозно сказал Афанасий, отпуская воротник парня.

Парень дрожал, глаза бегали, как у затравленного зверька и, глядя на него, нельзя было предположить, что незадолго до этого он убил человека.

Его привели в переднюю, где лежало тело «капитана» и посадили на стул. Николай встал у двери, отрезая незнакомцу путь к побегу, во все глаза глядя на неожиданно появившегося нового участника стремительно развивающихся событий.

Это был молодой человек лет около тридцати, с длинными светлыми волосами, выбритым лицом, в джинсовом давно носимом костюме, к которому на локтях и коленях прилипла паутина. Узкое, худощавое лицо было бледным, глаза испуганными.

— Я не убивал его, — ежесекундно повторял он и его руки от волнения не находили места на коленях. — Не убивал я….

— Кого это его? — сурово спросил Афанасий, нахмурив брови.

— «Костю-капитана», — пролепетал молодой человек, кивая на тело хозяина дома.

— А откуда ты знаешь, что он убит? — начал допрос с пристрастием Афанасий.

— Знаю, — чуть не плача повторил парень, взглянув на строгого Афанасия, камуфляжная форма которого придавала «афганцу» воинственный вид.

— Откуда?

— Знаю.

— А зачем тогда ты прятался в чулане? — продолжал спрашивать «афганец».

— Испугался.

— Кого?

— Вас, — выпалил парень. Губы у него затряслись, и он готов был расплакаться.

Николаю стало жаль парня, он сходил на кухню и принёс в кружке воды.

— На, выпей!

Парень облизнул сухие губы, дрожащей рукой взял кружку и одним махом осушил её.

— Успокойся, — сказал Николай, ставя кружку на стол. — Мы не бандиты.

— Расскажи нам, что знаешь, — смягчая тон, сказал парню Афанасий, присаживаясь на стул напротив. — Мы тебя слушаем.

— А вы не заодно с этими? — парень не подобрал подходящего слова.

Но дуровцы поняли.

— Мы не из них, — ответил Николай. — Не волнуйся. Мы зашли к «капитану» по его просьбе, но в живых не застали.

— Вы вчера с ним встречались?

— Встречались.

— Он говорил мне про каких-то экологов. Но сказал, что они не те, за кого себя выдают.

— Экологи — это мы. Он о нас говорил. Он назначил нам встречу сегодня на полигоне, но не пришёл. Поэтому мы приехали к нему домой.

— А чем вы докажете, что… вы те люди, за которых себя выдаете?

— А чем ты докажешь, что непричастен к убийству? — спросил Николай.

— Вы должны мне поверить…

— Смешной малый. И ты нам поверь. Какой резон нам тебя обманывать.

— Не знаю. — Парень вздохнул. — Вы вроде не похожи на тех жлобов, которых я… — Он запнулся.

— Договаривай, — попросил Афанасий. — Выкладывай, что знаешь.

— Хорошо. — Парень смахнул рукой капли пота со лба. — Когда я пришёл к Косте сегодня, двери в дом были нараспашку, словно их раскрыли нарочно или в спешке забыли закрыть. Я прошёл в террасу и уже хотел войти в эту комнату, как меня насторожил шум — у «капитана» кто-то был. Я хотел войти, но замешкался, что-то меня удержало. Одним глазом заглянул в дверь. Увидел мужчину высокого роста в длинном пальто, напоминающем балахон, в широкополой шляпе низко надвинутой на лоб, лицо до самых глаз обмотано белым шарфом, может, даже не шарфом, а бинтом, в аспидно-чёрных очках, руки в перчатках. Он был очень проворен. За всё время, что я наблюдал за ним, он не произнёс ни слова. Костя бегал от него по комнате, рвал какие-то бумаги. Человек настиг Костю, толкнул его на диван и ударил по лицу. Мне кажется, от этого удара Костя на миг потерял сознание. Мужчина взял бутылку со стола, разжал Косте зубы и стал вливать вино в рот. Костя закашлялся, замахал руками, вино полилось на рубашку.

— Изгой, — прохрипел он. — Не делай этого.

Мужчина молчал.

— Изгой, — отбивался «капитан», — вспомни, чему я тебя учил. Вспомни!

Но тот не слышал. Он схватил Костю двумя руками за горло, я слышал, как хрустнули позвонки, и бросил тело на диван, что-то ворча. Что именно, понять было нельзя. Это было ужасное зрелище. Я прирос к полу от страха, меня тошнило. Я бросился к выходу. Мужчина услышал шум и обернулся, но меня, к счастью, не заметил. Я юркнул в первую попавшуюся дверь. Это был чулан. Забился со страху в угол, накрылся старой одеждой. Мужчина распахнул дверь, поводил головой по сторонам и вернулся в комнату. Минуты через две я услышал звук настежь открываемой наружной двери и его удаляющиеся шаги. Превозмогая страх, я вылез из чулана и заглянул в окно. Верзила в шляпе шёл к калитке. В руке нёс металлический серебристого цвета чемоданчик наподобие таких, в которых носят секретные документы. С ним были ещё двое — толстый и длинный, как жердь, Не знаю, откуда они появились…

— Они стояли на крыльце, — произнёс Афанасий, — и ждали убийцу.

— А дальше? — спросил Лазутин.

— Дальше? Я подошёл к Косте и убедился, что он мёртв. Только я хотел уйти, как вновь услышал стук калитки, увидел вас и счёл за благо скрыться в чулане.

— Ты говоришь, «капитан» назвал верзилу Изгоем?

— Изгоем. Он два раза повторил это имя.

— Это не имя. Это кликуха.

— Мы имеем дело с законспирированной организацией, — убеждённо сказал Лазутин. — Вы помните, «капитан» вчера упоминал ещё имя Харона?

При упоминании имени Харона, парень вздрогнул.

— Похоже, что опять бандиты, — горько усмехнулся Николай… — Харон, Изгой…

— Вы полагаете, что это одна команда? — спросил парень, уняв волнение и оправившись от испуга.

— А ты как думаешь?

— Наверное, вы правы.

— Этот Изгой что-то искал в комнате. Всё разбросано.

— Искал, — подтвердил парень. — Но это было до меня. Он нашёл какие-то бумаги, но Костя выхватил их и разорвал на мелкие клочки. Это я видел.

— Ты не знаешь, что было в чемодане, который Изгой унёс с собой? — спросил Афанасий.

— Не знаю.

— И не знаешь — чей он? Костин или Изгоев.

— Думаю, что Костин.

— Почему?

— Я видел его прежде у Кости. Я с ним встречался раньше.

— Что же они искали у «капитана»? — проговорил Николай, подходя к книжному шкафу. — Собирал бутылки, а книги имел хорошие. Художественной литературы почти нет, — сказал он, доставая несколько книг. — Одни справочники и энциклопедии. Судя по ним, он интересовался необычными явлениями. Уфология, жизнь после смерти, парапсихология и… уженье рыбы.

— Командир, — послышался голос Владимира Константиновича. — Идите сюда! Смотрите, под диваном доска сдвинута.

Афанасий и Николай подошли к Лазутину. Поднялся и парень и тоже стал присматриваться к полу. Николай наклонился:

— Здесь, кажется, был тайник.

Парень хлопнул себя рукой по лбу.

— Вот балда, — воскликнул он. — Костя мне сказал: «Если что случится со мной, бумаги найдёшь под диваном».

— Он что — ожидал смерти? — осведомился Афанасий.

— Он говорил, что с ним всё может случиться.

Николай встал на колени и заглянул под диван.

— Точно тайник. Но он пустой. Видно, за его содержимом и приходил убийца.

Николай пошарил рукой в чёрной пустоте.

— Здесь кольцо. Отодвиньте диван.

Когда это было сделано, Николай приподнял вторую доску, открылся лаз в подвал.

— Я спущусь. Дайте, чем посветить.

— В чулане есть фонарь, — сказал парень.

Афанасий сходил в чулан и вернулся с электрическим фонарём.

Николай взял фонарь и скрылся в подполе.

— Ну что там? — крикнул ему Афанасий.

— Он здесь не картошку хранил…

— А что же?

— Здесь закуток… маленький…

— И что?

— Вижу компьютер.

— Фью, — присвистнул Афанасий.

— Им давно не пользовались. Позеленел весь. Ничего больше нет. Пусто!

— Смотри лучше!

— Да чего смотреть… Вру, нашёл. Вот… Сейчас.

Появился Николай, перемазанный паутиной, и подал жестяную коробку, завёрнутую в чёрную плёнку. — К переводу была прикреплена изоляционной лентой.

Они сорвали плёнку и открыли коробку. В ней лежала толстая записная книжка в серо-коричневом переплете, а на дне заклеенная трехдюймовая дискета.

— Это находка! — воскликнул Афанасий и открыл книжку: — Какие-то записи. Текст на машинке и от руки.

— Записи? — Владимир Константинович заглянул через плечо.

— Да вот… Машинописные листки в блокнот вложены. Здесь, — Афанасий развернул листки, — рассуждения на тему о загробной жизни, а… вот и об объекте, на котором Костя работал… Ценные записи. Они нам пригодятся,

— А чертежи там есть? — спросил парень.

— Чего нет, того нет, — ответил Афанасий. — А что должны быть чертежи?

— Костя говорил, что он оставил чертежи от каких-то разработок, очень важные.

— Они, видно, уплыли в чемоданчике, — сказал Николай, вылезая из подпола.

— Или валяются на полу, — добавил Лазутин.

— Надо сматываться, — проговорил Афанасий, закрывая коробку. — На досуге посмотрим. Чего у трупа ляли разводить…

— А что с телом делать? — спросил Лазутин.

— Из ближайшего автомата позвоним в милицию, — ответил Афанасий. — Кстати, вытрите кружку, за которую брались…

Они собирались покинуть дом, как вдруг парень, тронув Афанасия за рукав, испуганно сказал:

— Смотрите, сюда идут. — Он показал в окно.

Прижимаясь к забору, по узкой тропке к дому пробирались двое — впереди долговязый мужчина с голым угловатым черепом, за ним низкого роста толстяк с круглым упитанным лицом.

— Я их знаю, — упавшим голосом проговорил парень. — Они терроризировали вчера Костю.

— И они же сегодня были с Изгоем? — спросил Николай.

— Так точно, — ответил парень.

— Кто они? — спросил Афанасий.

Парень не успел ответить.

— Тихо, — поднял руку Афанасий. — Путь через дверь нам отрезан, — проговорил он, оценивая обстановку. — Через минуту они будут здесь. Остается одно — боковое окно.

Он открыл шпингалеты и толкнул створки рамы. Но они не открылись, перекошенные или густо закрашенные краской. А длинный и толстяк уже подошли к калитке. Афанасий ударил по раме ногой — она открылась. К счастью, двое у калитки не расслышали треска распахнутого окна.

— Вперёд, — скомандовал Афанасий. — Если что я прикрою.

Он пропустил вперёд друзей и парня, последним выбрался сам.

Согнувшись, они пробежали под окнами, выходившими на улицу и, убедившись, что толстяк с длинным вошли в дом, шмыгнули за калитку. Однако были замечены, потому что и верзила, и толстяк вскоре выбежали из дома, озираясь, обежали вокруг него и направились к калитке.

— К машине, — скомандовал Афанасий. — Парень, если тебе дорога жизнь, не отставай!

Но того не надо было упрашивать. Только они забрались в кабину, как увидели двоих. Они бежали к автостоянке, внимательно оглядывая окрестности.

Лазутин нервничал, и мотор не заводился.

— Не мандражируй, Константиныч, — утешал Лазутина Афанасий. — Здесь они нам ничего не сделают.

Наконец «Газель» тронулась с места. Преследователи её заметили. Верзила указал пальцем на «Газель». Они подбежали к стоявшему в тени синему «Саабу».

— Не тот ли это «Сааб» с приятелями «капитана», о котором говорили мужики со свалки. — Тот тоже был синий.

— Теперь мы видим, какие этот приятели, мать их в душу, — выругался Афанасий.

— А этот длинный — не Изгой? — спросил Николай парня. — Может, он свою рожу под шарфом прятал?

— Нет, я знаю их. Они приходили к Косте. Длинного Костя Жердяем называл.

Николай ещё что-то хотел спросить, но Лазутин перебил его.

— Командир, куда едем?

— В город, — ответил Афанасий. — Там легче затеряться.

— Нас четверо, — беспечно сказал Лазутин. — Чего они нам сделают?

— Морду начистят в лучшем случае, — ответил Афанасий. — Если убийство «капитана» дело их рук, свидетели, то есть мы, им ни к чему. Поэтому гони и не оглядывайся. Надо оторваться.

Машина помчалась в город. Мелькнула редкая берёзовая роща, строящийся новый красивый магазин.

— Они не отстают, — каждую минуту докладывал парень, сидевший с краю и смотревший в зеркало заднего вида. Могут и догнать, у них скорость выше нашей.

— Ещё бы, — ответил Афанасий. — Константиныч, сверни в следующий переулок и выезжай на параллельную улицу. Посмотрим, что предпримут наши преследователи.

Лазутин на большой скорости резко притормозил и юркнул в переулок.

— Они видели наш маневр, — сказал парень, продолжая наблюдать за «Саабом». — Не отстают. Едут, как привязанные.

— Зачем эти двое пришли в дом «капитана», если они из одной шайки? — задал вопрос Лазутин. — Им известно ведь, что Изгой сделал свое чёрное дело.

— Они пришли убедиться, как он выполнил задание, — предположил Афанасий.

— Что же они не убеждались, когда стояли на крыльце? — задал вопрос Николай. — Что-то другое заставило их вернуться.

— Наверное, Изгой киллер, а они заказчики, — проговорил парень, внимательно следя за синей машиной, которая не отставала от них.

— Ты прав, командир, свидетели им не нужны, — сказал Лазутин. — Нам надо делать ноги.

— Мы это уже делаем…

Лазутин выехал на соседнюю улицу. «Сааб» сделал то же самое.

— Пасёт нас, — определил Афанасий. — Это как дважды два — четыре. Притом, нагло. Дай-ка, Константиныч, я сяду за руль. Я в Ужах не в первый раз.

Они на ходу поменялись местами, и Афанасий стал беспорядочно на первый взгляд, петлять по городу. Но куда бы он ни выехал, сзади всегда маячил синий «Сааб».

— Вы так не оторвётесь от них, — неожиданно сказал узник чулана, прижатый к дверце кабины.

— У тебя есть предложение? — бросил на него быстрый взгляд Афанасий.

— Есть.

— Валяй, выкладывай!

— Знаете, где торговый центр?

— Кто же его не знает.

— Рядом контейнерная площадка для мусора, отгороженная бетонным забором. Там есть два выезда и за углом разобранного кирпичного здания — укромный уголок, за старой автостоянкой. Надо туда заехать и переждать.

— Попробуем. Другого выхода пока не вижу, — согласился Афанасий. — Думаешь, они туда не сунутся?

— Они наверняка проедут. Если судить по номерам машины, они не здешние и города, стало быть, не знают. А это место глухое. Если надо выпить втихаря после работы, там всегда водилы останавливаются. Попробуем. — Парень бросил взгляд на сосредоточенное лицо «афганца», ища у него поддержки сказанному.

— Рискнём.

— Мы ничего не теряем.

— Ровно ничего.

Афанасий повёл «Газель», куда указывал парень. «Сааб» неуклонно следовал за ними.

— Поднажмите на газ, — посоветовал парень. — Надо оторваться. Удобный случай. Вон треллер идёт. Заходите за него и резко направо. Они проморгают…

— А у тебя котелок варит, — одобрительно сказал Лазутин. — Наверно, фильмов заграничных насмотрелся.

— Теперь езжайте на площадку и дальше во двор, — не отреагировал парень на слова Лазутина.

— Там же тупик. Вон «кирпич» висит…

— Тупик. Только не для нас. Там за сломанным домом есть выезд…

— Поверим на слово, — пробормотал Афанасий и круто повернул баранку.

— Вон там за забором и переждём, — указал парень на высокую, но ветхую деревянную ограду. — Они не сунутся туда.

Они спрятались за тесовым забором, которым было огорожено место разобранного здания и стали наблюдать. Вскоре на контейнерную площадку въехал «Сааб» и остановился, не доезжая до «кирпича». Из машины вышел верзила. Сняв чёрные очки, огляделся. Не обнаружив объекта поисков, сел в машину рядом с водителем. «Сааб» развернулся и поехал обратно.

— Пронесло, — выдохнул Лазутин.

— Они проморгали, — радостно воскликнул парень и засмеялся. — Одурачили мы их.

— Спасибо за подсказку, — поблагодарил его Афанасий. — Без тебя мы бы ещё катались по городу. Мы не познакомились. Как тебя зовут?

— Павлом. Павел Белужьев.

— А меня Афанасием. — Он протянул парню руку. — А это мои друзья — Николай и Владимир Константинович.

— Куда дальше? — осведомился Лазутин, выпихивая Афанасия с водительского места.

— Переждём и к Тулякову, — ответил Афанасий, освобождая место за рулём. — Надо переждать. Нам хвоста за собой привозить не к чему.

Глава восемнадцатая. Собаки Харона

Выехав из укромного места и убедившись, что «Сааба» нигде не видно, поехали к Тулякову.

— Кем работаешь? — спросил Павла Воронин, который с первого момента появления из чулана парня не поверил, что тот мог совершить убийство «капитана».

Белужьев окончательно оправился от волнения и испуганно не вздрагивал при каждом шорохе.

— Я журналист.

— О-о, — протянул Николай. — Важная профессия.

— Я корреспондент городской газеты, — с напускным пафосом добавил Павел.

Никиту Тимофеевича познакомили с Павлом и рассказали о недавних событиях, стараясь не упустить ни малейшей подробности.

Они сидели в беседке в саду, спрятавшись от жаркого солнца. Ветер шевелил листву деревьев, над расцветшими одуванчиками порхали бабочки, кружились неуклюжие шмели.

Никита Тимофеевич достал очередную сигарету, прикурил, устремив взгляд в пространство.

— Детектив какой-то, — наконец произнёс он, освободившись от своих мыслей. — Так, говоришь, — обратился он к Павлу, — у тебя встреча с «капитаном» была заранее назначена?

Павел кивнул:

— Я работаю в газете «Верхнеужский вестник» в отделе криминальной хроники репортёром. Печатаем не только чистый криминал, но поднимаем и другие темы, с ним связанные: проституции, наркомании, бродяжничества.

— То есть пишите о нищих, бродягах, бомжах, проститутках? — уточнил Туляков.

— Верно. Довелось писать и о Косте.

— В каком качестве?

— Как о «санитаре» помоек. Чуть больше полугода назад мой приятель Витёк Калошин из этой же газеты собирал материал, как сжигаются на свалках бытовые отходы — тогда проектировалось в районе строительство завода по утилизации твёрдого бытового мусора. Правда, завод так и не построили… Так вот Витёк тогда и познакомил меня с Костей. Я пообщался с ним и накатал статью о том, кому живётся весело, вольготно на Руси. В общем рассказал о жизни деклассированного элемента, как раньше говорили. Написано было со слезой о бездомных, обманутых жизнью и властями, близкими и знакомыми, людях. Я поднял их на пьедестал — что не так они сами виноваты в том, что очутились на дне, как условия нашей жизни, наше общество, которое отвернулось от них. Статья особенного резонанса у читателей не получила, зато ко мне в редакцию под вечер завалился «капитан» и сильно отчехвостил меня, что я без его ведома опубликовал о нём статью. Ругал меня, на чём свет стоит, а потом сменил гнев на милость, и мы с ним даже бутылку водки на пустыре раздавили.

— А что ему не понравилось в статье? — спросил Никита Тимофеевич.

— Не сама статья и не её направление. Он был ужасно недоволен тем, что огласке была предана его фамилия, данные биографии и место его «работы».

— Скромный человек, — усмехнулся Лазутин.

— Не в этом дело, — не понял Павел. — Мне показалось, что он испугался. Испугался того, что о нём будут знать. Теперь только понятно, чего он боялся.

Павел облизал губы и продолжал:

— И вот вчера звонок в редакцию. — «Это ты, Павел?» — спросил голос. — «Он самый, — ответил я. — А с кем я говорю?» — «Это «Костя-капитан», надо встретиться». — «На предмет чего?» — спросил я. — «Не по телефону, — ответил Костя. — Дело серьёзное и срочное. Приходи сегодня на полигон, к пяти часам. Я буду ждать». И повесил трубку, не дав мне ни возразить, ни согласиться с его предложением.

— Ты часто встречался с Костей? — спросил Афанасий.

— Несколько раз, когда писал статью.

— Какое впечатление он на тебя производил? Нормального человека?

— Вполне нормального. Правда, были у него заскоки. Но мне кажется, он играл… Не такой он и помешанный, как его представляют…

— Или каким он хотел казаться. Так ведь? — спросил Афанасий, выжидательно глядя на Павла.

— Вполне возможно, — согласился Павел и продолжал: — Решил я пойти на свалку. Подумал тогда, может, раздобуду какой интересный материал, раз «капитан» самолично решил встретиться. Я не раз у Кости пытался выудить информацию, за что он погорел в армии, почему попал в психушку, но он как в рот воды набирал. Он вообще сторонился людей. А тут решил пообщаться с журналистом. Было мне от чего задуматься. Тем более, когда он звонил, голос у него был нервный, на пределе напряжения.

Павел передохнул, попросил у Никиты Тимофеевича сигарету, закурил и продолжал:

— Одним словом, пришёл я вчера в оговорённое время на свалку. На ней никого не было, ни души. Потом я увидел двух рабочих, здорово навеселе, оравших песни. Я подошёл к вагончику, постучался в дверь. «Капитан» ждал меня. Таким я его ещё не видел: лицо бледное, под глазами круги тёмные, словно он болел или всю ночь не спал.

— Или с большого бодуна, — ввернул слово Владимир Константинович, относившийся к «капитану» не в пример своим товарищам, как к законченному пропойце.

Но Павел не обратил на его слова никакого внимания.

— На столе, не мытом и грязном, — продолжал он, — была разостлана газета. На ней стояла начатая бутылка водки, открытая банка рыбных консервов в томатном соусе, лежала большая головка лука и полбатона белого хлеба. Рядом — жестяная кружка наполовину черная, видно, что в ней кипятили чай.

Он усадил меня на обшарпанный табурет и предложил выпить. Я отказался. Тогда он плеснул себе из бутылки в кружку водки и выпил. Закусывать не стал, вытерев губы рукавом.

— Ты один? — спросил он меня.

— Один.

— Иномарку «Сааб» поблизости не видел?

— Нет.

— Хорошо. — Он кивнул головой, встал и плотно прикрыл дверь.

— Слушай, — сказал он, присаживаясь снова к столу. — Внимательно слушай. Я, чудак, тебя не предупредил, надо было диктофон взять с собой.

— Он всегда со мной.

— Тогда порядок. Запиши всё, что я тебе буду говорить. Это очень важно.

— Я готов, — ответил я, доставая «панасоник» и проверяя его.

«Капитан» налил водки в кружку и начал:

— Ты готов? Подоплёку я рассказывать не буду. У меня есть записи дома, я тебе их отдам, а сейчас суть вот в чём: за мной охотятся.

Я удивлённо посмотрел на него. Он уловил мой взгляд и сказал:

— Да, да, охотятся, ты не ослышался. Если я откажусь сотрудничать с этими гадами, Харон меня прикончит.

— Что за Харон? — спросил я.

— Харон! Большой методист. Наверное, знаешь из истории Древнего мира, что в греческой мифологии под этим именем выступал перевозчик тел умерших через реку Стикс. И ныне живущий получил эту кличку. Это страшный человек. Я работал под его началом на одном из секретных объектов. Мы пытались воскрешать умерших людей, мертвецов, почему он и получил это прозвище. Он был главным «перевозчиком» биополя усопших из небытия в реальный мир. Там была большая команда высококлассных специалистов, и кое-что нам удалось сделать. Не всё, конечно, но многое. Мы были совсем недалеко от истины, когда трое из этой команды прозрели и взбунтовались и не захотели дальше проводить испытания, потому что поняли — они заведут слишком далеко.

— И ты был один из этих троих? — спросил я.

— Я был первый из них, — гордо ответил Костя. — Никакие вызовы на ковёр не дали для начальства желаемого результата. И нас списали, как говорят моряки, на берег, а попросту выгнали. Вскоре при невыясненных обстоятельствах погибает в автокатастрофе мой друг и напарник, второй мятежник был зарезан в пьяной драке, я был запрятан в дурдом. Как я предполагаю, врачи пытались стереть информацию, которой я обладал, чтобы я забыл, кто я и над чем мы работали, чтобы я, не дай Бог, не сумел донести её до публики. Они кололи меня изо дня в день какими-то препаратами. И они бы добились своего, но я сошёл с ума раньше времени и меня оставили в покое. Кто бы знал, скольких усилий мне это стоило, чтобы не сойти с ума и вправду…

— Что я говорил! — воскликнул Афанасий. — Конечно, «капитан» притворялся, он до последнего дня притворялся, что не в своём уме, как говорят, держал марку…

— Иначе он бы не выжил в этом житейском прессинге, — сказал Николай.

— Его бы попросту убрали, а так считали, что он полудурок, — добавил Афанасий.

— Продолжай, — обратился Туляков к Павлу. Он так увлечённо слушал рассказ журналиста, что забыл про сигарету, и пепел сваливался на пол беседки.

— У меня воинское звание капитан, — продолжал Костя, — но военную пенсию я не получаю. Меня вышвырнули на улицу без всякого содержания. Объект закрыли в начале перестройки и всё, казалось бы, устаканилось. Но нет! Оказывается, Харон все наши наработки, все исследования, плод многих умов, решил претворить в жизнь единолично, тем более, что мы были близки к цели и нам даже удалось воскресить одного из мертвецов. Харон тайком продолжал заниматься исследованиями. Кто ему помогает из наших, я не знаю. Но он не один. Такое одному не под силу. До полной победы ему осталось совсем немного. Он не хочет клонировать мертвеца, которого мы воскресили. Он хочет иметь их много, не похожих один на другого. И в этом ему нужен я. Скорее всего, не я лично, а мои наработки и мой генератор. Я был его правой рукой, и когда назрел вопрос о моем выдворении, я упёр, грубо говоря, один важный элемент, вернее, прибор, без которого все эти исследования гроша ломанного не стоят. Выборочный блок выбросил, а генератор держу у себя. Чертежи тоже взял, которые сам разрабатывал. Теперь Харон требует вернуть и то, и другое. Если не отдам, он или прикончит меня, или как раба заставит работать на него. Но я не отдам. Если он осуществит задуманное, мы получим такие разрушительные силы, перед которыми никто и ничто не устоит. Харон мечтает о Страшном суде. Мы можем поднять на ноги всех умерших за тысячелетия и поселить в их головах такие идеи, от которых будет тошно всем живущим.

Внезапно он побледнел, рука потянулась к кружке, — продолжал Павел. — Глаза моментально потухли. Я проследил за его взглядом, который он вперил в окно вагончика.

— Они достали меня, — скрежетнул он зубами. — Достали! Смотри, сюда идут двое. Оба подручные Харона. Его цепные псы. Спрячься, и сиди тише мыши. Не высовывайся, что бы ни происходило. Понял?

— Понял, — прошептал я с сильно забившимся сердцем, хотя и не знал, почему так испугали Костю два человека.

Он затолкал меня в маленький закуток, вонючий и сырой, где в кучу были свалены лопаты, ломы, кирки, прочий земляной инструмент, буквально засунул меня под лавку, а сверху забросал ветошью и рваной спецодеждой.

— Не шевелись, — предупредил он меня снова. — иначе костей не соберёшь… Больше бойся вот того… длинного.

Сначала от неосознанного страха, который напустил на меня Костя, я плохо соображал, а когда страх прошёл, любопытство взяло верх. Я разгрёб ветошь, чтобы дышать и видеть. Двери в кладовку не было, и я видел и слышал всё, что происходило в вагончике.

Двое, которых я увидел в окошке, через минуту бесцеремонно ввалились в вагончик. Шедший впереди, длинный, как оглобля, человек так ногой толкнул дверь, что она жалобно застонала, распахнувшись.

— Привет, «капитан», — сказал он, увидев Костю, сидевшего за столом. Вот ты где от нас прячешься!

— Никогда не думал прятаться, — ответил Костя, выпрямляясь и вполкорпуса поворачиваясь к вошедшим.

Поза у него была независимой, но по голосу я понял, что он здорово нервничает. Разговор у них начался без предисловий, и сердитый. Я сразу включил свой «панасоник».

Через щёлочку в прогоркшей ветоши я видел всех присутствующих, как на сцене. На стуле сидел Костя, напротив него стоял, боясь сесть на испачканное и лоснившееся от въевшегося жира раздолбанное кресло, подобранное на свалке, пухлый человечек ниже среднего роста, с круглым розовым лицом, с лысиной, которую обрамляли пушистые рыжеватые волосы. На нём был чёрный костюм с «искрой», купленный в приличном магазине, белая рубашка, галстук. Вид у него был вполне интеллигентный. Лицо ухоженное, чисто выбритое.

Второй — высокий, очень высокий человек, коломенская верста, стоял, прислонившись плечом к косяку двери. На нём были вельветовые брюки тёмно-синего сочного цвета с «пузырями» на коленях, широкий удлинённый серый пиджак в широкую полоску, рукава были закатаны на один оборот, и была видна белая подкладка. Руки длинные, сухие, с длинными пальцами, но не как у пианиста, худыми, а сильными, энергичными. Под пиджаком — футболка «под горло». Лицо узкое, аскетичное, с выпирающими скулами. Под хрящеватым носом топорщились подстриженные тонкой полоской усы с проседью. Кожа да кости, совершенный Кощей Бессмертный. Череп голый без единого волоска, вытянутый вверх, с большим лбом, начинающимся у темени. Брови белесоватые, глаза небольшие.

— По портрету, что ты нам нарисовал, фоторобот запросто можно точный сделать, — сказал Туляков, уважительно посмотрев на журналиста. Было видно, что ему понравился рассказ с подробностями.

— У меня глаз намётанный, — произнёс Павел, довольный, что его похвалили. Глаза его засияли, и он расправился, как цветок, политый в засуху.

— Ещё одна немаловажная деталь, — добавил он, видя всеобщее внимание к себе: — На ногах были ботинки ужасающего размера.

— А «панасоник» не подвёл? — спросил Лазутин, вспомнив свои неудачные съёмки призраков.

— Не подвёл. Жалко с собой кассеты нет, а то бы послушали…

— Надеюсь, послушаем в другой раз, — нетерпеливо махнул рукой Никита Тимофеевич. — Ты нам сейчас расскажи, о чём они говорили.

— Весьма об интересном, — отозвался журналист. — Я сначала не смог врубиться в их разговор, а когда понял о чём они толкуют, меня мороз продрал по коже, и я подумал, что вляпался в большую историю, и в то же время очень пожалел, что сижу в вонючем тряпье, а не гуляю по городу.

— Сенсационный материал раскопал? — с интересом спросил Николай.

— Не то слово. Если такое напечатать… Но после я не жилец.

— Неужели всё так страшно?

— Страшно? От тряпья несло прокисшим, оно пропиталось дымом, машинным маслом, я готов был каждую минуту чихнуть, и чтобы этого не случилось, изо всех сил сдерживался. Ещё я молил Бога, чтобы эти два страшных человека не обнаружили меня, не разворошили бы тряпьё, услышь подозрительный шорох. Тогда мне бы конец. Высокий, его толстяк назвал Жердяем, что-то вынюхивал своим ноздрястым носом и однажды подошёл к проёму в кладовку. Холодный пот выступил у меня на спине, и я закрыл глаза от страха… Когда открыл, Жердяй снова стоял у косяка. Я перевёл дыхание.

— А если без эмоций, — сказал Афанасий Павлу. — Ближе к делу. Что тебя испугало?

— Во-первых, толстяк был очень напорист. Таких наглых я ещё не видал. Он буквально как с ножом у горла пристал к Косте. Давил на него. Он говорил об исследованиях, которые не доведены до конца, и, чтобы довести их до завершения, Харону нужна помощь «капитана».

— Значит, толстяк не Харон? — спросил Туляков.

— Не Харон. И Жердяй не Харон, — отрицательно мотнул головой Павел. — Харон выше по иерархической лестнице, он хозяин. Люди, потрошившие Костю, были его шестёрки.

— А в чём должна была выражаться помощь «капитана»? — спросил Никита Тимофеевич.

— Толстяк сказал, что Костя должен знать, где находится квази-генератор каких-то импульсов или биотоков, который позарез нужен Харону. И он это долбил с упорством чугунной бабы, вбивающей сваи: «Где квази-генератор? Скажи, где квази-генератор?» Капитан играл не последнюю скрипку в исследованиях, обладал важным агрегатом, без которого Харон не мог в ближайшее время осуществить задуманного. Костя просто остервенился, когда узнал, что они хотят:

— Вы хотите использовать исследования целого коллектива для своих грязных целей, — кричал он. — Не выйдет, подлые твари!

И здесь началось самое страшное — они стали избивать Костю. В основном это делал Жердяй. Он проделывал свою экзекуцию изощрённо и методично: выкручивал руки, бил по лицу. Костя закрывал лицо от ударов и тихо охал. А толстяк кричал:

— Ты хотел уйти от нас, скрыться за маской полоумного! Но Харон раскусил тебя и нашёл. И ты скажешь, где генератор!

— Не скажу, — хрипел «капитан», увёртываясь от ударов Жердяя. — Это моё изобретение и оно умрёт вместе со мной.

— Мы найдём генератор. Ты не мог его уничтожить…

— Ищите, если найдёте, — проронил Костя, сплевывая кровь, сочившуюся из разбитого рта.

Толстяк приказал Жердяю прекратить экзекуцию, махнув брезгливо рукой.

— Оставь свои методы, — сказал он Жердяю и обратился к Косте: — Дурья ты голова, мы ж тебе предлагаем работу…

— Ты наравне стал с Хароном, Бычок? — с усмешкой спросил капитан. — Ты раньше ни бельмеса не смыслил в нашем деле.

— Может и не смыслил, — спокойно согласился толстяк. — Я лишь исполнитель воли Харона. Он озолотит тебя. Хватит ходить в тряпье и прикидываться полудурком? — Он наморщил нос. — Ты поменяешь фамилию, имя, у тебя будет личная охрана, автомашина, самолёт, много денег. Только действительный дурак не согласиться на это.

— Я никогда не буду работать на Харона, — презрительно ответил Костя и отвернулся от истязателей.

— Это мы ещё будем посмотреть, — недобро произнёс толстяк и указал Жердяю на выход. — Мы тебя упрашивать больше не будем. Даём тебе срок до завтрашнего дня. Подумай над нашими словами. Не то к тебе придут. И ты знаешь кто. Тогда тебе будет не до беседы.

— Вы не сделаете этого.

— Сделаем.

С этими словами они вышли. Я подождал немного и покинул своё укрытие, посмотрел в окно на удаляющуюся пару. Толстяк и Жердяй шли по свалке в сторону дороги, где на обочине стоял синий «Сааб».

«Капитан» сидел сам не свой. Я еле растолкал его. Мне казалось, что он потерял дар речи. Я вылил ему в кружку остатки водки. Он выпил и только тогда смог говорить.

— Не могу придти в себя, — несколько раз повторил он. — Меня всего трясёт. — Он взглянул в окно. — Ушли, собаки Харона. — Он посмотрел на меня: — Вот что — приходи завтра часам к десяти ко мне… Сегодня меня разыскали трое, сказали, что экологи. Но это не так. Я сначала подумал, что они от Харона. Но, поразмыслив, понял, что ошибся. У них есть одна деталь, Харон ищет её. Значит, они не от него. Я назначил им встречу на свалке завтра. Мы поставим точки над соответствующей буквой… Харона надо выводить на чистую воду. Я расскажу всё, что знаю. Ты можешь напечатать мой рассказ в газете, где угодно.

— Если материал…

— Материал сенсационный, разоблачающий. Он остановит Харона…

Я пообещал придти.

— Если что случится, в полу под диваном, под половицей найдёшь документы. В них все описано. А теперь сматывайся. — Он потёр лицо руками.

— Может, в милицию заявить? — спросил я, собираясь уходить.

— Милиция мне не поможет и не будет меня защищать. На меня такое досье сфабриковано. Никто мне не поможет, кроме самого себя. И никто мне не поверит.

Убедившись, что синий «Сааб» уехал, я вышел из вагончика, пообещав Косте завтра навестить его, и пошёл на автобусную остановку.

— Ты сохранил кассету с записью разговора? — спросил Павла Туляков.

— А как же иначе. Я и копии снял.

— И что мы с вами выяснили? — спросил Николай, обведя глазами присутствующих.

— Что не одним нам был нужен «капитан», — ответил Афанасий.

— И что мы теперь не ближе к разгадке, чем были доселе, — усмехнулся Лазутин.

— Почему, — возразил Николай. — Теперь мы знаем, что существует Харон, воскресающий мёртвых, кто такие толстяк и Жердяй, чем занимались на объекте и чего хочет Харон. Теперь понятны и мои видения: они связаны с работами, происходящими на гряде.

— А что вы хотели выяснить у Кости? — спросил Павел.

— Связаны ли появления призраков с работами на объекте.

— «Капитан» знал, что ему грозит, — сказал Туляков. — За ним следили, выследили и, не получив желаемого, убили.

— Убили за чемоданчик и за бумаги, — добавил Лазутин.

— И за отказ сотрудничать.

— Но убивали не те, кто был в вагончике.

— Они наняли киллера, этого Изгоя.

— Что же мог представлять квази-генератор, который убийцы требовали у «капитана»? — спросил Николай. — И какую подлянку может совершить Харон, завладей он этим агрегатом.

— Об этом знал только Костя, — сказал Павел.

— Мы тоже теперь кое-что знаем, — проговорил Афанасий, — появление призраков — это его рук дело.

— Что думаешь предпринять дальше? — спросил журналиста Никита Тимофеевич.

— Что дальше? — переспросил Павел. — Надо напечатать всё в газете, лучше центральной. Пусть люди знают об учёных убийцах. И кто убил «капитана», и за что.

— Положим, что убил злодей по кличке Изгой. А кто такой Изгой? Мы ничего о нём не знаем. Не знаем доподлинно, кто его послал, кто нанял, если он киллер. А кто такой Харон? Кто Жердяй с толстяком? Так что твои заметки по этому поводу будут мыльным пузырем…

— А кассета с записью.

— Это поважнее. Но только разговор трёх лиц. Кто эти люди мы тоже не знаем. Кто бы мог ответить на этот вопрос, тоже мёртв. — Никита Тимофеевич взглянул на Павла.

— Что же делать? — Павел потускнел.

— Узнать, кто такой Харон и его подельники. Почему они убили «капитана».

— Вы мне поможете… в этом?

— Поможем. Вливайся в нашу команду.

— С удовольствием. Вместе легче докопаться до истины.

— Вот и решили, — сказал Никита Тимофеевич. — Будем действовать сообща. Павел досконально соберёт информацию о «капитане», а мы начнём наши исследования с «камня».

— А что за камень? — вскинул глаза на присутствующих журналист. — Вы не говорили. Я могу узнать?

Ему вкратце рассказали историю с «камнем», с призраками, которые одолели Воронина.

— Кошмар какой-то! — воскликнул он, выслушав рассказ и глядя на «камень», который ему показал Воронин.

— Вы мне оставите этот предмет, — взял шестигранник Никита Тимофеевич. — Я отвезу его в Москву. Мне всё равно надо ехать в столицу для переоформления пенсии. Захвачу его с собой. Там есть надёжные ребята, умницы, есть необходимое оборудование, так, что узнать природу этой вещицы мне помогут.

Никто ему не возразил.

— Ну, а теперь посмотрим бумаги «капитана»? — сказал Никита Тимофеевич. — Может, они нам дадут дополнительную информацию?

Он сходил в комнату, принёс очки и водрузил на нос.

Они перелистали толстую записную книжку. Что было написано по-русски, ничего стоящего не представляло, а остальное было зашифровано.

— Здесь формулы, знаки непонятные, — оторвал от книжки взгляд Николай. — Я не технарь, не пойму.

— Здесь и технарь не разберётся, — вздохнул Афанасий, сожалея, что они не разобрали зашифрованное.

— Не поняли мы, поймут другие, — проронил Никита Тимофеевич, закрывая книжку. — Отвезу и её в Москву.

— И дискету забери, — сказал Афанасий, подавая ему пластмассовую коробочку. — Нам она ни к чему. У нас коровы нет, не то, что компьютера. — Он улыбнулся: — А твоим умницам она пригодится.

— Я в этом уверен, — сказал Туляков.

— Я завтра вам принесу кассету с записью разговора Кости с Жердяем и толстяком, — сказал Павел. — Возьмёте и её.

— И это присовокупим. А копии надо надёжнее спрятать, — подытожил разговор Никита Тимофеевич. — Считаю, что все отгадки этой истории лежат в Москве. Наверняка там был штаб, который курировал работу центра Х, так назывался в бумагах объект на озере. Я послезавтра поеду в Москву и зайду к одному моему хорошему знакомому, генералу. Надо найти кончик ниточки… А вы сидите тихо до моего возвращения. Ничего не предпринимайте. Видите, что, кроме монстров, ходят и двуногие бандиты, которые более опасны.

— Высовываться не будем, — заверил его Воронин.

— А ты, — обратился Туляков к Павлу, — займись журналистским расследованием, так это у вас называется. Может, каких давних друзей «капитана» найдёшь, знакомых, родственников, расспроси соседей… и адресок свой нам оставь на всякий случай и телефон. Лады?

— Нет вопросов, — ответил Павел, вынимая и кармана куртки авторучку и блокнот.

Глава восемнадцатая. Ночной пришелец

После приезда в Дурово, перед сном друзья вышли в сад. Правда, садом пространство за домом трудно было назвать: сохранилось пять или шесть яблонь, устоявших перед морозами и старостью. Им было не менее пятидесяти лет. Ещё по снегу Николай опилил гнилые ветви, удалил сухие сучки, подмазал садовым варом раны — и яблони ожили.

Под одной из яблонь, росшей около дома, друзья уселись на скамейку, глядя, как на деревню опускаются сумерки. На северо-западе со стороны озера небо заволакивалось тёмной пеленой. Она выдавливалась из-за горизонта и в её плотной густоте меркли неяркие звёзды, словно их гасили одна за другой.

— Наверно, гроза собирается, — проронил Афанасий, посматривая на понизлое небо.

— Точно гроза идёт, — сказал Лазутин. — Вон зарницы поблескивают.

Действительно, небо озарялось вспышками, высвечивающими горизонт, но грома слышно не было. Дуровцы посетовали, что климат меняется не в лучшую сторону, и разговор мало-помалу перешёл к недавним событиям.

— Заколдован наш сундук что ли? — вздохнул Владимир Константинович, запахивая на груди тонкую куртку — налетел свежий порыв ветра. — Никак в руки не даётся. Всё нам какие-то препятствия чинятся.

— Ты ж не веришь в сверхъестественные силы, — сыронизировал Николай.

— Не верю.

— А говоришь о колдунах.

— Это расхожая фраза…

— А призраки?

— Ты ж сам слышал, что сказал Павлу «капитан». А он сказал, что на объекте воскрешали мёртвых. Вот вам ответ на сверхъестественные силы. Это дело рук человеческих. Я так понимаю. Харон с подручными ведут разработки, воскрешают мертвецов, отсюда и появление призраков, как сопутствующего явления, как появление неопознанных летающих объектов при космических исследованиях… Я…

— Тсс, — приложил руку к губам Николай.

— Что такое? — спросил Афанасий, глядя на изменившееся лицо Воронина.

— Да так, показалось.

— А что?

— Словно за спиной кто-то встал…

— Я не почувствовал, а ты, Константиныч?

— Я… я, — выдавил из себя побледневший наследник поручика. — Я… я не в своей тарелке. Меня что-то тревожит.

— Кажется, за нами наблюдают, — Николай подозрительно огляделся. — Такое ощущение…

— И меня пробирает, — сказал Афанасий. — Неспокойно. Может, домой тронем?

Они встали со скамьи.

— Смотрите! — воскликнул Воронин и указал на небо.

Небо на северо-западе светилось бледно-красным светом. Этот сполох огня расширялся, поднимаясь от горизонта, и охватывал с каждой секундой всё большее и большее пространство.

— Пожар где-то, — определил Владимир Константинович.

— Пожар? — переспросил Николай. — Голос его выдавал волнение. — Это не пожар.

— Тогда что? — Лазутин уловил перемену в голосе Николая.

— Слышите звук? — продолжал Воронин. — Как тогда, в первую ночь. Я очень хорошо его помню. Тогда мне памятник Олантьева привиделся… и на гряде недавно…

Афанасий хотел что-то сказать, но тут над ними нависла тень. Владимир Константинович поднял голову, и лицо его исказилось от испуга.

— Гляньте! — выдавил он, втягивая голову в плечи.

В тот же миг над ними, чуть ли не касаясь голов, промелькнуло громадное существо. Дуровцы от неожиданности инстинктивно согнули колени. Существо, очень тяжелое, махая жёсткими крыльями, удалилось в сторону озера.

— Монструз, — ошеломлённо пробормотал Николай. — Монстр, о котором говорилось в записках Тулякова. — Вы поняли, что это летающий ящер?

— Похоже, — подтвердил Афанасий.

— Откуда ему взяться? — осторожно произнёс Владимир Константинович, переведя дыхание.

— Ты опять сомневаешься?

— Я? Нет. Но откуда ему взяться в двадцатом веке.

— Откуда всё берётся.

— Харон?

— Объект на озере, — подтвердил Афанасий.

— Он не агрессивен, наш дельтапланерист, — пытался пошутить Лазутин. Первоначальная оторопь прошла, и хотя у него дрожали ноги, он пытался всё свести к шутке.

— Однако лучше на его пути не попадаться, — сказал Афанасий. — Кстати, вы не знаете, эти летающие существа плотоядны?

Николай промолчал, а Лазутин ответил:

— Я что-то не припомню.

— Тогда пошли в дом, пока он не унёс кого-нибудь за тёмные леса, — рассмеялся Афанасий. Но смех получился неестественным.

Поднявшись на крыльцо, они постояли несколько минут в ожидании не появится ли монстр опять. Но ящер не появлялся. Зарево на небе стало меркнуть, звук прекратился, и они вошли в дом.

— Так что же всё это? — спрашивал Владимир Константинович. — Проделки Харона или ожившие записки пономаря?

— И то и другое, — ответил Афанасий.

Лазутин был встревожен больше своих друзей. Раньше он до белого каления мог спорить, что не может быть никаких сверхъестественных явлений, что это выдумки шарлатанов и жуликов, а лично убедившись в реальности реликтового чудовища, был явно ошеломлён.

Они зажгли свет и в растерянности стояли посередине комнаты.

— Мне не по себе, — проговорил Николай, задёргивая занавеску, и тут же отпрянул от окна, словно его ударило током.

— Опять чудовище? — спросил Афанасий, взглянув на побледневшее лицо Воронина.

— Нет, показалось.

— Что?

— Не пойму сам. Тень мелькнула. Похоже человеческая.

— Померещилось?

— Возможно. Пойдёмте на сеновал. Неуютно в доме.

— Не знаю отчего, но в последние дни, — сказал Лазутин, — меня беспокоит замкнутое пространство. Я стал бояться закрытых помещений.

Не успели они взять одеяла, как свет в люстре задрожал и стал меркнуть. Стали заметны спирали лампочки, горевшей вполнакала. Свет дрожал, и комната наполнялась таинственным полусумраком и беспокойной тишиной. Глухо бухнула дверь на дворе, словно её сильно толкнули. Звякнул сорванный запор.

— Кто-то лезет, — шёпотом произнёс Николай, настораживаясь. — Притом внаглую.

— Ломится, как слон в посудную лавку, — подтвердил и Лазутин. — Неужто монстр вернулся?

— Выходим на улицу, — приказал Афанасий, беря из тумбочки револьвер.

Они на цыпочках вышли в сени и прошмыгнули на площадку крыльца. Шагов невидимого посетителя слышно не было, только скрипнул один раз поручень ступенек со стороны двора.

— Это не монстр, — тихо прошептал Афанасий. — Это человек.

— Смелый, не боится, — добавил Николай.

— Смелый, смелый, а идёт крадучись, — ответил Афанасий.

Что-то прошелестело в сенях, раздался звук разрываемой материи, видно, впотьмах вор зацепился за гвоздь. Скрипнула дверь в дом, потом захлопнулась.

— Он вошёл в дом, — шепнул друзьям Афанасий. — Пошли, посмотрим в окно, кого нам нелёгкая принесла.

Они спустились со ступенек на улицу. Встали на скамейку, стоявшую под окном. Занавеска не была задёрнута, и им было видно, что происходило в доме.

Они увидели высокого человека в тёмном длиннополом плаще или пальто, в широкополой шляпе, стоявшем посередине комнаты в задумчивой позе, соображая, что делать дальше. Лица не было видно. Это было сплошное серое пятно с чёрными очками. Несколько секунд он раздумывал, а потом стал расшвыривать вещи и предметы, находящиеся в комнате в разные стороны.

— Он что-то ищет, командир? — толкнул «афганца» Лазутин.

— Несомненно, — отозвался Афанасий, внимательно наблюдая за действиями пришельца. — Кого-то он мне напоминает.

— Я в первый раз вижу, — ответил Лазутин.

Человек вытащил ящики из полукомодника, разбросал их содержимое по полу, смахнул с тумбочки транзисторный приёмник, сшиб в кучу стулья и прошёл на кухню.

— Какой негодяй, — прошептал Лазутин.

— Я ему сейчас покажу, едрена копоть, этому разбойнику, — вскричал Афанасий. — Он у нас всё испортит, испоганит. Надел маску и думает, что ему всё сойдёт с рук?

— Ты куда! — пытался его удержать Владимир Константинович.

— Туда! — резко оттолкнул его Афанасий. — Разные недоноски будут тут шухер наводить. Трое мужиков какого-то наглого налётчика испугались! У меня револьвер есть.

С этими словами он бросился в дом. За ним последовали Воронин с Лазутиным.

Афанасий первым вбежал в комнату, где только что орудовал грабитель. Шум привлёк ночного разбойника, он оставил кухню и появился в дверях. Как не был слабо освещён дом, вблизи дуровцам удалось рассмотреть его.

Это был мужчина высокого роста, в чёрном плаще, из-под которого виднелись чёрные брюки и лакированные ботинки внушительного размера. Лицо было скрыто под полями шляпы. Дуровцы сначала подумали, что он был в маске. Но ошиблись. Лицо было обмотано загрязнившимся бинтом, поверх которого были надеты чёрные очки. На руках были перчатки.

Увидев дуровцев, разбойник ни слова не говоря, в два прыжка поравнялся с ближним к нему Владимиром Константиновичем и занёс над ним правую руку. Тот почувствовал сильнейший удар чуть ниже затылка и в ту же секунду без сознания повалился на пол. Разбойник пнул его ногой и набросился на Воронина. Тот пытался отвести руку человека в плаще, но не получилось. Разбойник сгрёб его двумя руками за плечи, приподнял и опустил вниз. Николай несколько минут не мог придти в себя и ничком лежал на полу.

— Ах ты, гад! — вскричал Афанасий видя, что сделал разбойник с его друзьями и ногой попытался ударить того в голову. Но не дотянулся, и удар пришелся в плечо. Афанасий почувствовал под ногой пружинящее, даже не пружинящее, а вязкое и мягкое, словно поролон, тело. Нога утонула в нём, не причинив противнику никакого вреда. В следующий момент грабитель наотмашь хлестнул Афанасия по лицу. Если бы «афганец» не уклонился, удар снёс бы голову. Он изловчился и ударил разбойника в живот, но почувствовал, как нога потерялась в плаще, словно под ним было не тело, а вода. Поняв, что ему с детиной никак не справиться, Афанасий в упор выстрелил в ночного татя. Он увидел, как пуля пробила ему грудь, но крови не было. И человек не упал, наоборот, казалось, что его силы удвоились. Афанасий выстрелил ещё раз, целясь в сердце и последнее, что он запомнил — как сильные руки незнакомца сгребли его в охапку и, что было сил, бросили оземь.

Очнулся он от того, что кто-то осторожно, но внушительно хлопал его по щекам. «Афганец» открыл глаза и при ярком свете люстры увидел склонившегося над ним Николая.

— Ты как? — спросил Воронин, увидев, что Афанасий пришёл в себя.

— Жив, — ответил Афанасий, кисло улыбнувшись. — Этот горилла так меня саданул… Всё в порядке. Отделался синяками…

— А мне он, кажется, ребро сломал, — донёсся до них голос Лазутина. Он сидел в углу по-турецки, ощупывая бок. — Дышать трудно.

— От такого громилы всего можно ожидать, — сказал Афанасий, морщась от боли в пояснице и спросил: — А где он?

— Он ногой вышиб раму и был таков, — сказал Николай.

— Двери что ли было мало, психу, — болезненно усмехнулся Афанасий и попытался приподняться.

При помощи Воронина это ему удалось. Оказалось, что кроме ушибов, ничего серьёзного никто не получил. Владимир Константинович рёбра не сломал, но на боку у него синел огромный желвак.

— Небольшая гематома, — констатировал он.

— Как вам ночной жулик? — спросил Николай, закрывая разбитое окно подушкой.

— Грандиозно, — ответил Лазутин, приходя в обычное расположение духа. Глядя на его потрепанную физиономию, нельзя было понять, говорит он серьёзно или шутит. — Я до сих пор в шоке.

— Уходил нас этот вампир, — сказал Афанасий, присаживаясь на стул, который поднял с пола. — Я много повидал на своем веку, но такой образины и силищи ещё не видывал. Он что — специально замотал себе морду, чтобы случайно на улице его не опознали?

— Я подумал, что он в маске, — сказал Владимир Константинович.

— Откуда он только взялся, — размышлял Николай. — На двадцать вёрст кругом жилья нет…

Так оно действительно и было. Тётку Веру прошлой осенью забрала с хутора дальняя родственница, увезя в Санкт-Петербург.

— Да и взять у нас нечего, — добавил Владимир Константинович.

— Я думаю, что он из той же песни, что и летающий ящер, — сказал Афанасий.

— Но, то доисторическое животное, а этот хоть и не щегольски, но одет достаточно современно, — возразил ему Владимир Константинович. — Не должен быть он из той же песни.

— У меня может и интуитивное предположение, — продолжал Афанасий, но обращу ваше внимание вот на что. — Он сделал паузу. — Я очень хорошо помню, как прострелил его насквозь, но ему хоть бы хны, он даже не почувствовал, что пуля просадила его, как шампур баранину. Давай посмотрим стену: пули должны застрять в брёвнах…

Он подошёл к стене и нагнулся. Долго шарил рукой, пытаясь нащупать отверстия от пуль.

— Ничего нет, — огорчённо протянул он.

Ему стали помогать друзья, но никаких следов от пуль не обнаружили.

— Значит не навылет, — резюмировал Владимир Константинович. — Носит теперь твои подарки с собой. Омнеа меа, мекум порте, — добавил он по латыни.

— И крови нет, — не обращая внимания на слова приятеля, отозвался Афанасий, продолжая осматривать поле битвы. — Ни единой капли.

— Вам не кажется это странным? — отодвигая половик в сторону, сказал Лазутин.

— Кажется, — ответил Афанасий.

— Такой стреляла, — подначил «афганца» Воронин.

Афанасий не обиделся.

— Я хорошо помню, как всадил в него три пули. — Он был явно растерян. Это было написано на его лице.

— А это что такое? — Владимир Константинович поднялся с колен, держа в руке что-то похожее на паука.

Афанасий взял это странное существо.

— Это расплавленный металл. Свинец с медью.

— Откуда? — спросил Николай.

— Не знаю. — Афанасий закусил губу, а потом лицо его просветлело. — Я догадываюсь, что это.

— И что же?

— Одна из моих пуль.

Николай сделал удивленное лицо:

— Объясни!

— Она расплавилась в теле этого вора.

— Не надо сказок, — махнул рукой Лазутин. — Мы ими сыты по горло.

— Пуля попала в него, расплавилась и стекла на пол.

— Что тогда у него в груди? — спросил Николай.

— Не знаю.

— Атомный реактор, — съязвил Лазутин. — Он же обыкновенный человек.

— Чего он искал? — спросил Николай.

— И так настойчиво.

— Отгадка кроется на озере, — сказал Афанасий. — Это робот Харона.

— Эк, куда замахнулся, — усмехнулся Владимир Константинович. — Робот…

— Надо позвонить Тулякову, — обратился к друзьям Афанасий. — Он должен быть в курсе событий.

Лазутин протянул ему мобильник.

Никита Тимофеевич был уже в постели. Он, покряхтывая, выслушал рассказ Афанасия о появлении ящера, а за ним позднего гостя и согласился с ним, что ящер и пришелец — звенья одной цепи.

— Вот что. — Никита Тимофеевич помолчал. — Понимаешь, Афанасий, меня неожиданно свалил приступ ишиаса, и я завтра не смогу поехать в Москву. Болезнь меня задержит дня на три, а то и больше. А наше дело не терпит отлагательств. Может, вы сгоняете в столицу? Координаты моего друга я вам дам, и письмо напишу или позвоню лучше. Я совсем двигаться не могу.

— Нет проблем, — ответил Афанасий и взглянул на друзей, которые с вниманием слушали их разговор.

— Хорошо, что не отказались, — проговорил Туляков.

— За кого ты нас принимаешь, — разгорячился Афанасий. — А потом, как нам не согласиться? Это наше дело. Мы тебе очень благодарны, что ты не отверг нас и помог разобраться в этом деле, направил его по нужному следу.

— Я рад, что чем-то сумел помочь. Поезжайте, только будьте осторожны.

— Ну как, рванём в Москву, — спросил Афанасий друзей после разговора с Туляковым.

— Незамедлительно, — ответил Николай.

— Я с тобой, командир, — ответил Лазутин. — Надо, в конце концов, найти этого Харона и поставить ему клизму с…

— С солью, — добавил за него Афанасий.

— Нет, дружище. С толчёным стеклом.

— Вы знаете, кого мне напомнил этот разбойник, — неожиданно спросил Николай.

— Кого?

— Изгоя. Как Павел описал его обличье: лицо обмотано шарфом, очки, шляпа, исполинская сила…

— Портрет похож, — сказал Афанасий.

— Он похож и на Жердяя, — сказал Лазутин. — Помните, Павел говорил о внушительного вида ботинках Жердяя. У этого они были не меньше. Может, это Жердяй прячет свою личину под бинтом?

— Я продолжаю придерживаться своей версии, что это робот, — сказал Афанасий.

— Робот Харона?

— Может быть, — ответил «афганец» и замолчал.

Часть вторая ХАРОН

Глава первая. Встреча с друзьями

Москва Николая ошеломила и показалась чужой. В глазах рябило от обилия рекламы. Улицы были до отказа запружены автомашинами зарубежного производства. Он жадно смотрел по сторонам из окна «Газели», и с каждой минутой росло ощущение, что он не в России, а в какой-то чужедальной стороне.

Глава вторая. Ограбление банка

Вернулся Николай часа через два

— А вот и мы, — жизнерадостно сказал он, открывая дверь и пропуская впереди себя улыбающуюся Ольгу.

Она оглядела с любопытством прихожую и прошла в большую комнату, где её ждали дуровцы.

— Милый друг, наконец-то мы вместе, — шутливо произнёс Афанасий слова из популярной некогда песни, встал с кресла и осторожно обнял Ольгу, прикоснувшись щекой к её щеке. Он был до глянца выбрит, от него веяло одеколоном. — Это надо — почти год не виделись!

— Время летит быстро, — зарделась Ольга.

— А ты похорошела.

— Ты полегче, командир, — улыбнулся появившийся из кухни Владимир Константинович, отстраняя «афганца» и галантно целую руку девушки.

Так как он был назначен главным распорядителем ужина, то был одет соответственно — поверх клетчатой рубашки был подвязан свежий фартук, а голову украшал, немыслимо где взятый, белый поварский колпак. И был он похож на старую добрую бабушку из сказки Шарля Перро.

— Привет, Ольга, — сказал Сергей, пожимая протянутую ладонь. — Ты прекрасно выглядишь, — добавил он, оглядывая её фигуру.

Ольга была обворожительна. На ней был вязаный топик из тонкой хлопковой пряжи приглушённого тёмно-лилового оттенка и серая меланжевая юбка. Верхние две пуговицы топика были расстёгнуты, приоткрывая грудь.

— Как я рада вас видеть, ребята, — с жаром произнесла она, поочерёдно оглядывая каждого из мужчин. — Вы ни капельки не изменились за зиму, — улыбнулась она.

— Мы ещё молоды и красивы, — рассмеялся Лазутин, — и жизненные силы не успели покинуть нас.

— Действительно, — ответила Ольга. — Лёгкий румянец очень красит вас…

— Это от плиты, — ещё больше зарделся Владимир Константинович. Было видно, что похвалой Ольги он обрадован.

— Прошу к нашему шалашу, — обратился Николай к Ольге, делая широкий жест рукой. — Присядь на диван. Что будешь пить: сок или воду? — предложил он.

— Нет, спасибо. Ни то, ни другое.

Она присела на диван, оправила юбку и снова весело посмотрела на мужчин.

— Вспоминаешь мытарства прошлого года? — спросил Афанасий, присаживаясь рядом.

— Как можно забыть такое. — Лицо Ольги нахмурилось. — Что бы я делала тогда без вас.

— А мы без тебя…

— Твои пути в Москве не пересекались с этим… мерзавцем? — спросил Владимир Константинович, не зная, каким словом обозвать Пола Зага.

— Нет. Я его не видела и не слышала. По телевизору его не показывают. И слава Богу.

Она не стала говорить, что зимой номер её телефона разыскал Стысь и пытался договориться о встрече, но она в жёстких тонах отказала.

— О-о, — вдруг спохватился Владимир Константинович. — У меня мясо подгорает.

Он на цыпочках пробежал в кухню, откуда доносился запах жарившейся свинины.

Ольга встала с дивана, заглянула в соседнюю комнату.

— У тебя столько техники, — удивилась она, обращаясь к Николаю. — Прямо офис учреждения.

— Видно здесь и был офис или что-то в этом роде. Здесь племянница жила с супругом до отъезда за границу. Оборудование и мебель принадлежит им.

— Стелите скатерть белоснежную, — провозгласил Владимир Константинович, появляясь в комнате. — Всё готово.

— Вам помочь? — спросила Ольга Лазутина, видя, как он грациозно на растопыренной ладони вынес из кухни хрустальную салатницу, наполненную каким-то изысканным салатом, прикрытым сверху листьями петрушки.

— Не извольте беспокоиться, — выспренно ответил он. — Мы тут по-мужицки…

— Между прочим, — сказал Николай, — среди всех добродетелей, коими обладает наследник поручика, оказалась весьма редкая среди современных мужчин — он искуснейший кулинар и повар.

— Без аплодисментов, — потупил взор Лазутин. Но было видно, что похвала в его адрес доставила ему большое удовольствие.

Когда стол был собран, все расселись по местам и наполнили рюмки, Николай встал и на правах хозяина дома, произнёс краткую речь:

— Приятно видеть старых друзей за одним столом. И не в каких-то болотно-лесных, а вполне приличных цивилизованных условиях. Давайте выпьем за то, что судьба свела нас всех вместе.

— Хороший тост, — одобрил Афанасий. — Я к нему присоединяюсь и от себя добавлю: за успех нашей маленькой компании в предстоящем многотрудном деле. Ура!

— За наш сундук, — добавил раскрасневшийся Владимир Константинович, — который ускользнул из наших рук.

Все прокричали троекратно «ура!» и выпили. Владимир Константинович, подцепив на вилку дольку лимона, как гурман закатил глаза, обсасывая её, и томно вздыхал:

— Как я ждал этого момента. Живя зиму безвылазно в Питере, я в мыслях своих приближал эту минуту единения…

— Минуту выпивания и поедания, может? — прервал его Афанасий, ища глазами, чем бы посущественней закусить.

— И это, друзья мои, не надо сбрасывать со счетов, — согласился Владимир Константинович. — Человек без ядения и выпивания обречён на вымирание.

— На летальный исход, как говорят твои коллеги, — заметил Афанасий.

— Бывшие мои коллеги.

— Я забыл: ты вылез из белого халата и влез в торговую точку, — рассмеялся Афанасий.

— Не влез, а занял.

На деньги, вырученные от продажи картин, которые Сергей вручил Николаю, они купили колбасы, мяса, ветчины, огурцов и помидоров, зелени, хорошего вина и водки, и Владимир Константинович приготовил приличный стол.

Они еще долго подначивали друг друга, радостные тем, что собрались вместе, и на первых порах дурачились, как дети. Выпили и за здоровье, и за благополучие, и за хорошую погоду.

Сергею, сидевшему, как на иголках, не терпелось узнать, что за причины привели друзей в Москву, и он, искушаемый ожиданием ответа на этот вопрос, когда ему наскучили, как он выразился, пустые разговоры, спросил:

— Может, вы всё-таки соблаговолите рассказать нам с Ольгой, что вас привело в Москву. Вы ж не просто приехали повидать нас?

— А в чём дело? — сделал удивлённые глаза Афанасий. — Мы разве вам не рассказали?

— Я тоже сгораю от нетерпения, — поддержала Сергея Ольга. — Я спросила Колю, а он мне ничего не сказал. Я тоже не поверю, что бы вы приехали за тем, чтобы увидеть нас. Никогда! — Она обвела всех глазами.

— А почему бы и нет, — сделав круглые глаза, ответил Владимир Константинович. — Что в этом удивительного — приехать повидать старых товарищей. В этом скрыта большая прелесть. Неожиданно свалиться, как снег на голову…

— Да ладно, не темните, — махнул рукой Сергей.

— Не будем вас больше томить ожиданием, — сказал Николай. — С позволения остальных приехавших я, пожалуй, начну свой рассказ, — какие обстоятельства привели нас в Москву.

— Давно бы так, — пробурчал Сергей.

В наступившей тишине Воронин, стараясь не упустить ни мельчайшей подробности, рассказал сначала о найденном «камне», о своих «видениях», о посещении его призраком умершей жены, о надгробии Олантьева, то появляющемся, то исчезающим. И дальше, по очереди, то Афанасий, то Владимир Константинович, довели его рассказ до сегодняшнего дня, не забыв про «Костю-капитана», про Изгоя, про мифического Харона, журналиста Павла, Тулякова и, естественно, летающего ящера.

Некоторое время и Сергей, и Ольга сидели в заметном оцепенении. Потом Ольга воскликнула:

— Кошмар какой-то! Если бы мне это рассказали незнакомые люди, я бы ни за что не поверила и сочла их рассказ выдумкой.

— Владимир Константиныч нам тоже сначала не верил, — качнул головой Афанасий, — пока остолоп в бинтах не хватил его об пол.

— Ну, Афанасий, — сморщился Лазутин. — Соблюдай временные рамки! Я задолго до того признался в абсурдности своих заключений…

— Прямо задолго. Упирался, как баран в новые ворота.

— Гром не грянет, мужик не перекрестится, — сказал Владимир Константинович, давая понять, что он не намерен спорить.

— Как я поняла, вы приехали в Москву искать разгадку этих явлений? — задала вопрос Ольга.

— У тебя светлая голова, девушка, — сказал Афанасий, с уважением взглянув на Ольгу. — Быстро усекла.

— Это не трудно, — ответила Ольга.

Она и Сергей несколько минут разглядывали шестигранник, который им дали дуровцы.

— Видно, что он искусственного происхождения, — заметил Сергей. — Это и дилетанту ясно.

— Мне кажется, что с его находкой и начались мои «видения», — сказал Николай. — Наверняка «камень» связан с призраками. Увидев его, очень удивился «Костя-капитан». Мы намерены послезавтра отправиться по адресу, данному Туляковым, всё рассказать и предъявить вещдоки.

— А вас не выставят за дверь? — спросил Сергей.

— Не думаю. Мы не с улицы забредём, а по рекомендации Тулякова — он должен созвониться с генералом, к которому мы пойдём.

Они порассуждали на эту тему некоторое время, а потом Владимир Константинович встал из-за стола и отправился на кухню ставить кофе. Сергей включил телевизор. По российскому каналу передавали новости. Он смотрел на экран, а сам прислушивался к разговору за столом, который вели мужчины и Ольга.

— Всё это очень интересно, — говорила Ольга. — Интересно и страшно. Но почему в прошлом году ничего подобного с вами не происходило? — Она подняла глаза на Николая. — Кроме Заговых приспешников, никто не ввязывался в события. Чем это можно объяснить?

— Если бы это знать, — вздохнул Николай.

— Видимо, эти события не созрели в прошлом году, — высказал свою мысль Афанасий. — Чтобы упасть, плод должен сначала созреть.

— Теперь оставите мечту о сундуке? — спросила Ольга. — Как я поняла, пребывание в пещерах становится опасным для жизни.

— Как бы не так! — воскликнул Николай. — Оставить поиски! Если бы мы так решили, то бы не приехали сюда, в Москву.

— Серёга, а ты что умолк? — обратился к товарищу Афанасий, видя, что тот не принимает участия в беседе, уставившись в экран телевизора.

— Новости смотрю. Банк грабанули.

— Это в наше время не сенсация.

— Ещё какая! Вы посмотрите! Судя по анонсу это из ряда вон выходящий случай. Скоро подробности расскажут. — Он снова уткнулся в телевизор.

— Банк ограбили? — переспросил Лазутин, услышавший разговор и выглянувший из кухни.

Ему никто не ответил, потому что Сергей приложил палец к губам, призывая к молчанию, и произнёс тихо:

— Тсс, послушайте! Это интересно.

Все повернули головы к телевизору. Из кухни пришёл Лазутин и встал, прислонившись к косяку двери.

Ведущая комментировала события, развертывавшиеся на экране:

— Грабитель ворвался в операционный зал стремительно. Оглушив охранника ударом кулака в лицо, загородил диваном входную дверь. Видите, как он это делает. Теперь подходит к кассе, угрожая неким предметом, напоминающим пистолет. Держа кассиршу под прицелом, протягивает ей кожаную сумку. Получает деньги и, как молниеносно появился, так же внезапно скрывается. К счастью, всё это записано на видеоплёнку, которую вы видели. Сейчас ведутся поиски преступника.

На экране часто замелькали кадры отматываемой назад пленки. Когда изображение стало нормальным, показали грабителя крупным планом. Это был высокий детина в широкополой шляпе, из-под полей которой виднелись полукружия черных очков. Лицо сплошь было обмотано шарфом.

— Бог ты мой! — воскликнул Николай. — Это ж… наш… грабитель. Вы только посмотрите? — Он указал рукой на телевизор.

На экране долговязый мужчина в широкополой шляпе, в очках и в длинном просторном плаще, в лакированных ботинках с пистолетом или чем-то напоминающем его, уходил к выходу.

— Ты не ошибся, — сдавленным голосом проговорил Владимир Константинович, вспомнив, как верзила в Дурове шмякнул его об пол. — Это тот человек, который накрыл нас в деревне.

— Собственной персоной, — сказал Николай.

— Это наш робот, — подтвердил Афанасий.

— Робот по имени Изгой? — серьёзно заявил Николай.

— Называй его как хочешь.

— Как он мог очутиться в Москве? — с вытянутым лицом спросил Владимир Константинович.

— Приехать в Москву не проблема, — отозвался Афанасий. — Другое дело, зачем ему грабить банк?

— Будто ты не знаешь, — усмехнулся Лазутин. — А зачем он залез к вам в дом? Грабитель он и в Африке грабитель.

— У нас он не деньги искал, — сказал уверенно Николай.

— А чего же?

— Думаю, что «камень». Если верить, что Изгой убил «Костю-капитана» и забрал чемоданчик, видимо, очень нужный и важный, сопоставить это со слежкой за нами на «Саабе», то само собой напрашивается заключение — «камень» очень важный для них предмет.

— Но у нас «камня» не было, — не сдавался Лазутин.

— Они не знали, что мы отдали его Тулякову. Поэтому и искали у нас.

— Может быть, — согласился с долей сомнения Владимир Константинович.

— Вообще грабитель этот очень странный, — сказал Афанасий. — Во-первых, забинтован до неузнаваемости, во-вторых, совершенно без эмоций, будто запрограммирован на определенные действия.

— Может, он и есть робот, — предположил Сергей.

— Я тоже думал так, — неуверенно отозвался Афанасий. — Я ему ведь раза два врезал по корпусу. Ничего не гремело. Наоборот он очень мягкий, словно пустой под одеждой.

— Но робот может быть и не металлический, — заметил Сергей. — Развивается генная биоинженерия…

Они снова уставились на экран. Ведущая сказала, что грабитель, как в воду канул, но объявлена операция «Перехват», и поиски его продолжаются.

— Вряд ли его найдут, — произнёс Лазутин. — Мы имеем дело с очень опытным рецидивистом, будь он роботом или человеком.

— Вы меня навели вот на какую мысль, — вступил в разговор Сергей. — Если этот грабитель искал у вас «камень» в деревне, то где гарантии, что он не вернётся за ним сюда. Сейчас ведь «камень» у вас…

— Твои слова как нельзя кстати, — пробормотал Афанасий.

— Как он найдёт вас? Он не знает вашего адреса, — сказала Ольга, с лёгким испугом глядя на друзей.

— Как в деревне нашёл, — ответил Николай. — Выследил нас. Может, он за нами по пятам из Дурова ехал.

— Полно вам, — сказал Лазутин. — У нас он искал «камень», а в банке что искал? — Он с победоносным видом окинул компанию взглядом.

— Деньги.

— Деньги и «камень» — дистанция огромного размера. В Москве он не из-за нашего «камня».

— Его кто-то нанял? — спросила Ольга.

— Мы полагаем, что он работает на некоего Харона, — ответил Воронин. — Этот парень приходил к «Косте-капитану» и убил его. Так что мы с вами вольно или невольно втянуты в круговорот событий, которые для нас представляются тайной.

— И виной всему призраки, — вставил Лазутин.

— Ну, может, призраки и не виноваты, — не согласился с доводами Лазутина Николай. — Они такие же действующие лица, как мы и все остальные. Просто вокруг нас происходят какие-то загадочные явления, природу и назначение которых мы не знаем.

— Лучше бы ты, Серега, не включал телевизор, — с досадой проронил Лазутин. — Меньше знаешь, крепче спишь.

— Наоборот, — обернулся к нему Воронин. — Мы теперь знаем, кого нам опасаться.

Показ этого ограбления испортил праздничную атмосферу вечера.

— Не будем этому придавать космическое значение, — сказал, улыбнувшись, Афанасий. — Мы не можем предотвратить появление этого бандита, если он действительно охотится за «камнем», но быть готовыми к такому посещению должны. Поэтому примем меры предосторожности и продолжим наш праздник, а заодно наметим план дальнейших поисков сундука. «Камень» спрячь подальше, — обратился Афанасий к Николаю. — Чем чёрт не шутит…

Как не хотелось Николаю, чтобы Ольга приняла участие в их экспедиции на озеро, она отказалась, сославшись на неотложные дела. При зрелом размышлении, однако, Николай решил, что это, быть может, и к лучшему: подвергать Ольгу опасности на озере при таких невыясненных и загадочных обстоятельствах было верхом безрассудства. Сергей согласился поехать на озеро, сказав, что у него через неделю будет свободное «окно», и он с радостью разделит любые плоды экспедиции со своими друзьями.

Когда так решили, Ольга стала собираться домой. Николаю хотелось, чтобы она подольше побыла в их компании, и он стал её отговаривать:

— Куда ты спешишь, завтра же воскресенье, побудь с нами немного.

— Я договорилась с мамой, что навещу её. Мы ещё встретимся.

Николай пошел проводить её.

День угасал. Солнце скрылось за крышами близлежащих домов, и на тротуары ложились тени — улицы заволакивались вечерней пеленой.

— Ты на метро или такси поймать? — спросил её Николай, когда они вышли из дома.

— Давай часок погуляем, — предложила она. — Я так редко бываю на улице, а вечер такой хороший. Свежий воздух не повредит.

— Здесь не тот кислород, как у нас в деревне, — улыбнулся Николай.

— Несмотря на все испытания, что мне выпали в ваших краях, — серьезно сказала она, — я с удовольствием вспоминаю время, проведенное с вами.

— Это правда? — воскликнул Николай.

— Зачем мне кривить душой, — ответила Ольга, взяв Николая за руку.

Было тепло. В окнах магазинов зажигались огни. Разноцветная реклама слепила глаза.

Они проехали две остановки на метро. Подойдя к подъзду своего дома, Ольга спросила:

— Зайдёшь?

— Приглашаешь?

— Приглашаю.

— Тогда зайду.

Николай вернулся за полночь. Сергей, не дождавшись его, уехал домой. Афанасий с Владимиром Константиновичем не спали, сидя у телевизора.

— Вы что полуночничаете? — спросил Николай, проходя в комнату.

— Во-первых, ждём тебя, — ответил Афанасий, во-вторых, ещё раз посмотрели новости, где повторялся сюжет об ограблении банка.

— И что же?

— Можно с уверенностью сказать, что грабил его Изгой. Мы записали передачу на видак. Ну и образина! Хочешь посмотреть?

— Давайте, — ответил Николай, устраиваясь на диване перед телевизором.

— Проводил Ольгу? — спросил Лазутин, ставя кассету в видеомагнитофон.

— Проводил. Зашёл к ней?

— Потому и задержался?

— Конечно, — покраснел Николай.

— Смотрите, — оборвал их раговор Афанасий. — Начинается действо…

Ведущая стала рассказывать о произошедшем событии. На экране возник громила в чёрном плаще, с лицом, обмотанным шарфом.

— Это точно наш гость, — проговорил Николай, внимательно всматриваясь в фигуру на экране. — Его шляпа и плащ. Вот лицо. Останови кадр! — обратился он к Лазутину. — Теперь хорошо видать. Это у него не шарф, а бинт. Рта не видно. И носа. Плотно обмотан. Как же он дышит? Лицо какое-то бесформенное, словно обрубок… Уверенно себя держит, этот тип. Давай дальше!

— У нас в доме он тоже не стеснялся, — усмехнулся Афанасий.

Когда запись кончилась, Лазутин тоже подтвердил:

— Это наш мужик. Один к одному.

— Что из этого следует, — Николай поднял глаза на друзей. — Мы и банк. Положим, он у нас искал «камень», который в это время был у Тулякова. Изгой — подручный Харона. Харону нужен «камень». А зачем ему банк? Там нет «камня». Что-то тут не так. Я прав?

— Что ломать голову, — зевнул Владимир Константинович. — Уже поздно. Давайте спать. На досуге поразмышляем.

— И, правда, — спохватился Афанасий. — Второй час ночи. Отбой, братаны!

Глава третья. Послание Харона

Утром в квартиру позвонили. Николай пошёл открывать дверь. На пороге стояла смущённая Ирина Витальевна.

— Коля, ты уж меня прости, — сказала она, прижимая к груди цветной конверт. — Верунька, уезжая, письмо оставила для тебя. Вот оно. — Она протянула конверт. — Сказала, как Коля заявится, передай ему от меня послание. А я вчера и забыла, старая дура! Памяти совсем не стало. Вечером всё думала, что-то мне надо Коле, то ли сказать, то ли передать. Совсем из головы вылетело. А ночью не спалось, и будто прозрела: письмо, ведь, Верунькино у меня. Вот и принесла. Ты уж извини, что разбудила…

— Я не спал, Ирина Витальевна. Спасибо. — Он взял конверт, на котором чёрным фломастером было крупно выведено: «Коле!»

— Извини, Коля, ещё раз! — Лицо соседки было очень расстроенным.

— Да не переживайте, Ирина Витальевна! Днём раньше, днём позже. Какая разница! Если бы не вчера, а через полгода я бы приехал, письмо ждало бы меня?

— Было велено отдать лично в руки.

— Вот и отдали. Думаю, сногсшибательного и сверхсрочного в нём нет.

— Ну, всё же…

Соседка удалилась, ворча, что совсем одурела старая баба.

Николай вернулся в комнату, сел на диван и распечатал конверт. На трёх страницах послания Вера сообщала о том, что сегодня уезжает с мужем за границу, билеты на самолёт уже на руках; писала, проявляя родственную заботу, чтобы Николай остался жить в Москве, потому что житьё в деревне бесперспективно, заметив, между прочим, что художники, у кого есть голова на плечах, прекрасно живут в столице, ездят за границу и зарабатывают приличные «бабки»; что мебель они не будут вывозить из квартиры, когда вернутся, он может ею распоряжаться по своему усмотрению и в конце сообщала, что он может поддерживать с ней связь через Интернет, через электронную почту. Тут же рукой её Петечки была сделана приписка, как пользоваться компьютером, который они оставили ему.

Николай усмехнулся про себя: «Надо же! Люди через континенты посредством электронной связи контакты между собой поддерживают, общаются, не выходя из квартиры, а он сидит в забытой Богом деревне и радуется жизни. А жизнь настоящая мимо проходит. Может, Верунька и права. Что он заточил себя в пустыне? Надо шевелиться, приехать в Москву, деньги зарабатывать. Сейчас кроме денег, ничего ни у кого на уме нет». Перед глазами встало лицо Ольги. Конечно, не всю оставшуюся жизнь он проведёт в деревне! Вот отыщут они сундук, и настанет другая жизнь…

Николай сидел в задумчивости с конвертом в руках, когда в комнату вошёл Афанасий. Увидев конверт и разрозненные листочки, лежавшие на диване, спросил:

— Никак письмо кто-то прислал? — Он задержал взгляд на растерянном лице приятеля. — Есть проблемы?

— Никаких. Просто задумался. А письмо от Веруньки.

— Это, которая за границей?

— Та самая. Только письмо не из-за границы пришло. Соседка сегодня принесла. Забыла вчера передать.

— Это она звонила?

— Она.

— Что пишет племянница? Что-то важное?

— Советует, как я должен обустроить свою холостяцкую жизнь.

— Женщины любят советовать. Их хлебом не корми.

— Беспокоится, что я навеки замуровал себя в лесной глуши. Рекомендует переезжать в Москву, жениться и перестать корчить из себя неудачника.

— Совет дельный.

— Я не готов следовать её советам.

— Готов не готов, а прислушаться надо.

— Ты считаешь, что она права?

— В какой-то степени. Отпиши, что примешь во внимание её пожелания, — посмеялся Афанасий.

— Зачем писать. Я могу связаться с ней в любую минуту, не прибегая к услугам почты.

— Это как?

— Через всемирную паутину.

— Интернет?

— Да.

— Ты владеешь компьютером?

— Не удосужился научиться. Но в письме написано, что надо сделать.

— Попробуй для интереса. Что она тебе ответит.

— Серёгу подождём. Он спец в этом деле.

— Серёга спец! — удивился Афанасий. — Вот уж никогда бы не подумал. Я думал он музейщик до мозга костей.

— Ты ошибался.

— Где же он насобачился? Ни разу не говорил об этом.

— Когда из музея ушёл, работал в какой-то фирме оператором на компьютере…

— Башковитый, оказывается, у нас парень… Подождём тогда его. Я тоже ни бельмеса не волоку в этом деле. — Афанасий сконфуженно улыбнулся, вспомнив, как бесцельно протекала его жизнь в последние годы, и глубоко вздохнул.

Они разбудили сладко спавшего Лазутина.

— По вашим лицам вижу — есть какие-то новости, — сказал заспанный наследник поручика.

— Ты угадал.

Они рассказали ему о письме племянницы Воронина.

Лазутин сделал кислую физиономию:

— Только и всего. Сейчас этой почтой никого не удивишь, — широко раскрыв рот в зевке и потянувшись, сказал он. — Жаль только, что не каждый может ей воспользоваться.

Одеваясь, спросил:

— Завтрак приготовили?

— Ну, ты и басурман, — выпучил глаза Афанасий. — На кого возложены обязанности кашевара?

— Я думал только на вчерашнюю вечеринку.

— Индюк тоже думал. Эти обязанности возложены на тебя до окончания нашей кампании. Так что принимай водные процедуры и марш на кухню. А то у нас животы подвело…

— На фига козе баян, — вздохнул Лазутин и пошёл в ванну.

Через полчаса приехал Сергей. Он был чисто выбрит, и за версту от него несло дорогим одеколоном.

— Я к вам надолго, — с порога заявил он, и, пожимая энергично друзьям руки, добавил: — Так что терпите моё присутствие.

— Потерпим, — ответил Николай. — Тем более ты нам нужен.

— Постараюсь вам не пакостить. Я взял отгулы за прогулы, — рассмеялся он. — Денег за работу начальство не платит, а компенсирует отгулами.

— Старая система, — донёсся из кухни голос Владимира Константиновича, слышавшего громкий разговор. — Ничего нового наши буржуи не придумали.

— Ольги нет? — спросил Сергей, заглядывая в комнаты.

— Сегодня её не будет, — ответил Николай. — Она утром позвонила и извинилась.

— Понятно, — кисло протянул Сергей. — А я ради неё побрился…

— Придётся пережить этот момент, — рассмеялся Афанасий.

— Господа, — вышел из кухни Лазутин. — Кушать подано! Ты с нами позавтракаешь? — спросил он Сергея.

— Я уже успел это сделать. Валяйте без меня.

— Лишний рот в нашей компании нам ни к чему, — шутливо сказал Владимир Константинович и удалился на кухню.

— Выпей хоть чаю, — предложил Николай.

— Чайку можно.

Отпивая маленькими глотками горячий чай из фарфоровой кружки, спросил:

— Так зачем я вам понадобился?

Они рассказали ему о письме Веры и об электронной почте.

Сергей оживился:

— Давайте посмотрим. Если твоя племянница, — он взглянул на Николая, — любительница писать, как ты говоришь, то наверняка она уже накатала тебе письмецо.

Они прошли в комнату, где на большом столе стоял компьютер.

— Техника новейшая, — определил Сергей, садясь на вращающийся стул. — Твой родственник знает толк в компьютерах.

— Ты меньше рассуждай, а больше делай, — попросил его Николай, с нетерпением ожидая послания племянницы.

— Это мы мигом, — произнёс Сергей и включил монитор. — Сейчас посмотрим твою почту, — вполголоса продолжал он, двигая мышью по столу. — Вот смотри, тебе два письма. Одно давнишнее. Даже фотографию присобачила. Это она с мужем у фонтана?

— С мужем, — ответил Николай, мельком бросив взгляд на фотографию.

Он шевелил губами, читая текст. Послание было на этот раз не длинным в отличие от писем племянницы. Вера сообщала, что живут они в Кордове. После перечислений красот города добавила, что если Николай прочитает её послание, пусть ответит ей по прилагаемому адресу.

— Великая вещь — цивилизация, — изрёк Афанасий, глядя на экран. — Ответь племяннице, какие родственные чувства обуревают тебя в эту минуту.

— Подождите, — оборвал его Сергей. — Посмотрим, что она пишет во втором… Без темы…

— Верунька любит поболтать, — отозвался Николай. — Она замучит адресата с этой техникой…

— Это не от неё, — пробормотал Сергей. — Конечно, нет.

— От кого же? От её мужа?

— Секундочку… Смотрите! Хулиган что ли какой! Сейчас этих хакеров развелось…

На экране было всего несколько слов, но они заставили дуровцев похолодеть. Николай прочитал текст вслух:

— «Верните то, что вам не принадлежит. Предупреждаю! Не принимайте опрометчивых решений — это опасно для вашей жизни. Харон»

— Это не хулиган, — сказал Николай, изменившись в лице. — Как тебе это, Афанасий?

Афанасий не ответил, вчитываясь в текст.

Сергей смотрел на них, ничего не понимая:

— Не хулиган?

— Нет.

— Тогда кто?

Афанасий взъерошил волосы:

— Вот, едрена копоть. Тучи сгущаются.

— Кто такой Харон? — спросил Сергей. — Это тот мужик, при имени которого все столбенеют?

— Это личность, о которой нам известно со слов журналиста. Мы вчера рассказывали о нём.

— Харон кто? Мафиози?

— Мы не знаем. Что можно знать о мифической личности! Мы только знаем его кличку.

— Харон, — сказал Афанасий, — это человек, судя по тем, не обширным деталям, о которых мы узнали, работал когда-то на объекте на озере и ищет какой-то квази-генератор. По всем статьям наш «камень» и есть предмет, который ему нужен. Он хотел привлечь на свою сторону «Костю-капитана», но тот отказался и поплатился за это жизнью.

— Значит, Харона интересует «камень», — сказал Сергей. — Тогда всё ясно. Ясно, что мужик, который наведывался к вам в деревню, искал у вас «камень», а не деньги, которых у вас нет.

— Это и ежу понятно, — вздохнул Николай. — А зачем ему грабить банк?

— Может, вы путаете и это не тот человек.

— Как две капли воды похож на нашего громилу…

— Тогда это Харон ещё тот фрукт. Он о вас знает всё. Знает, что вы прибыли в Москву, что на квартире есть компьютер, выход в Интернет, он вас предупреждает: не суйте нос, куда не надо, это сопряжено с опасностью.

— Вот, едрена копоть, дела, — выругался Афанасий. — Не спишь, а выспишь…

— Да сдался вам этот Харон, — горячо продолжил Сергей. — Надо выяснить «камень» ли ему нужен. Если «камень», — отдайте его. Зачем вам проблемы. Нам надо найти сундук, а остальное нас не касается.

— Касается, Сергей, — возразил ему Николай. Лицо его раскраснелось от волнения. — Мы не можем оставить этого Харона. Он — убийца. Сидеть, сложа руки, и ждать, когда он ещё кого-нибудь укокошит. Мы хотим выяснить и природу странных явлений на гряде.

— Но чем вы больше выясняете, тем больше становится загадок, и больше вы запутываетесь.

— Ты прав.

— Передайте это дело в милицию или в другие органы.

— Мы и хотим поехать в ФСБ. Правда, они наводнят озеро таким количеством людей, что…

— Сундук придётся забыть, — добавил Сергей.

— Может, это обыкновенные страшилки, — подал голос Лазутин, который, придя из кухни, молча слушал разговор, стоя в дверях. — Утка. Кто-то хочет запугать нас. Вы не забывайте о Поле Заге!

— Этот Харон знает, что мы собираемся на Лубянку, — сказал Афанасий. — Выходит он следит за нами?

— Выходит, — ответил Николай. — У него доскональная информация о нас, словно он присутствует при наших разговорах. — Он обвёл друзей глазами.

— Ты думаешь, что кто-то из нас стучит Харону? — покраснел от гнева Лазутин.

— Я этого не сказал, — резко ответил Воронин. — Я просто констатирую факт.

— Не стоит из-за этого ссориться, — утихомирил готовых разгорячиться друзей Афанасий. — Надо правильно истолковывать слова… Константиныч. А больше на компьютере ничего нет? — обратился он к Сергею.

— Сейчас. Больше ничего. Хотя… Вот ещё сообщение: «Приняли к сведению? Это не пустая угроза. Оставайтесь на местах. Ждите новых сообщений. Харон».

— Он обнаглел, этот Харон, — сквозь сжатые зубы процедил Николай.

— Тотальная угроза, — подтвердил Афанасий.

— Что будем делать? — спросил Лазутин.

— Давайте решать, — сказал Афанасий.

— А что решать, — возмутился Николай. — Неужели из-за угроз мы должны все бросить и терпеть выходки какого-то проходимца.

— Я не это хотел сказать, — положил ему руку на плечо Афанасий. — Я имел в виду, что нам надо решать, как обезопасить себя от этого ублюдка. Он же не шутит. Поэтому к его словам надо отнестись серьёзно и принять контрмеры.

— Ты знаешь, какие? — спросил Николай, расхаживая по комнате.

— Я и предложил посоветоваться.

Владимир Константинович оторвался от косяка и подошёл к остальным.

— Я бы предложил дождаться Тулякова, — сказал он, — вручить ему «камень», а самим вернуться на озеро и продолжить наши поиски.

— И опять бегать от призраков, — саркастически заметил Николай.

— Или стать трупами, как те, которых мы нашли в пещере, — добавил Афанасий таким тоном, что от его слов Лазутин чуть не поперхнулся. — Надо завтра ехать к генералу, адрес которого нам дал Туляков. Неужели мы устрашимся Харона, будь он даже семи пядей во лбу.

— Я согласен, — сказал Николай. — Убояться угроз какого-то инкогнито…

— Я бы дождался Тулякова, — вздохнул Лазутин, но не стал перечить мнению двух друзей и снова удалился на кухню.

Глава четвертая. Исчезновение

Утром стали собираться к генералу. Часов в девять Николай позвонил по телефону, номер которого дал Туляков. Трубку взял дежурный и, осведомившись, кто звонит и по какому делу, сказал, что начальника на месте нет, и он будет только к пятнадцати часам. Николай повесил трубку с пасмурным видом.

— Что — тебя послали? — спросил Владимир Константинович.

— Генерал в отъезде. Будет только после обеда. А я уж приготовился излагать ему нашу просьбу насчет уединенции по архиважному делу.

— Не беда, — успокоил друга Афанасий. — Не сегодня примет, так завтра.

— Я позвоню ему после обеда. Вдруг и завтра куда-то отъедет.

До трех часов была уйма времени, и Владимир Константинович решил заправить, как он выразился, коня.

— Бак пуст, — сказал он. — Я доеду до ближайшей заправки, чтобы машина была готова к любой непредвиденной поездке.

— Надо, так надо, — согласился с ним Афанасий. — Только поедешь не один. Захватишь меня с Николаем.

— Неужели ты думаешь, что Харон осуществит свою угрозу воспрепятствовать нашей встрече с генералом? — спросил Владимир Константинович.

— Бережёного Бог бережёт, — уклончиво ответил Афанасий. — К генералу поедем на такси или метро.

— Почему не на «Газели», — удивился Лазутин.

— Во-первых, на твоей «Ласточке» в центр могут и не пустить. Во-вторых, если Харон всё о нас знает, он знает и про твою машину. Зачем нам рисковать.

— Смекаю, — ответил Лазутин.

Зазвонил телефон. Николай поднял трубку.

— О-о, Никита Тимофеевич, — радостно закричал он. — Откуда? Из дома. Понятно. Как здоровье? Полегчало. Примите наши поздравления. Генералу? Звонили. Его нет на месте. Отложить? А что так? А-а. Завтра будете. Сами созвонитесь? Хорошо. Новости? Да есть кое-какие. По приезде сообщим. Конечно. Приезжайте, адрес мой у вас есть. Передам. Пока!

Положив трубку, Николай сказал:

— Всем привет от Тулякова. Завтра к вечеру он с Павлом будет у нас. Предложил отложить встречу с генералом до его приезда.

— Значит, Никита снова здоров, — радостно проговорил Афанасий. — Это хорошо. Я думаю, надо согласиться с ним — у него разговор с генералом получится лучше, чем у нас. Водила, — обратился он, смеясь, к Лазутину, — готовь свою тачку к выезду в люди.

— Сей секунд, командир, — приложил руку к виску Владимир Константинович. — Марафет наведу и тронем.

Он прошёл в ванну и стал набирать в ведро воды.

— Не спеши, — сказал ему Николай. — Подождём Серегу. Он должен уже подскочить.

Минут через пятнадцать появился Сергей.

— Едете? — с порога спросил он, пожимая руки Воронину и Афанасию. — Я смотрю, Константиныч надраивает свою тачку.

— Едем, — ответил Николай. — Только в другую сторону.

— Это как? — не понял Сергей.

— Генерала нет на месте, а Владимир Константинович решил на всякий случай заправить машину. Едем на заправку, чтобы одному ему не скучно было. — Он подмигнул Сергею.

— Понял, не дурак. Вы, наверное, не долго.

— Туда и обратно. Может позвонить Никита Тимофеевич Туляков — это большой приятель Афанасия. Он завтра с журналистом приедет к нам. Или Ольга позвонит… Так что домовничай. Дверь незнакомым людям не открывай. Мы быстро.

— Усёк, — ответил Сергей. — Посижу за компьютером…

Когда друзья уехали, Сергей сел за компьютер. Новых писем не было. Увлёкшись чтением какого-то романа в Интернете, не заметил, как прошло два часа. Оторвавшись от экрана, встал со стула и взглянул на часы. Они показывали 12 дня. Сергей покачал головой:

— Обещали через час приехать…

Решив, что они задержались в пробке, снова подсел к столу.

Прошёл ещё час.

«Где же они? — размышлял Сергей, вставая и разминая затёкшие ноги ходьбой по комнате. — Может, рванули к генералу? Могли бы и позвонить — мобильник есть».

День клонился к вечеру, а друзья не приезжали. Сергей стал проявлять признаки сильного беспокойства. Он не знал, что и подумать, в нервном возбуждении меряя ногами комнату и ежеминутно смотря на часы.

Позвонила Ольга. Сергей сообщил ей, что друзья уехали на заправку, но до сих пор не вернулись.

— А я думала они на месте, — разочарованно протянула девушка. — Они пригласили меня к шести часам, а сейчас восьмой. Я хотела извиниться, что задержалась. Я сейчас приеду…

— Приезжай! Будем вместе ждать. Мне одному не по себе.

Ольга приехала через сорок минут.

— Они вернулись? — спросила она с порога.

— Ни сном, ни духом, — пожал плечами Сергей.

— Может, что-то случилось? — предположила Ольга, проходя в комнату.

— Типун тебе на язык, — возмутился Сергей, а потом добавил: — Не думаю.

— Они на заправку, ты сказал, уехали?

— Да.

— Давно?

— С утра.

Ольга присела на диван с обеспокоенным лицом.

— И что же нам делать? — спросила она.

— А что делать в таких обстоятельствах? Ждать. Не приедут через час, сообщу в милицию.

Сергей включил телевизор и сел на стул. Ольга ушла на кухню приготовить кофе. Через несколько минут Сергей позвал ее:

— Оля, иди сюда скорее!

Ольге показалось, что его голос был взволнован, и она тотчас вышла из кухни.

— Что случилось?

— Слушай, что говорят по телевизору. О происшествиях на дорогах. Смотри, смотри!

Ольга впилась в экран.

Дорожно-патрульная служба сообщала, что на 57 километре Рязанского шоссе произошла авария. Водитель «Газели» не справился с рулевым управлением, съехал с проезжей части, опрокинулся, и машина загорелась. Водителя и двоих пассажиров спасти не удалось. Идет расследование происшествия.

— Ты думаешь, что это они? — дрожащим голосом спросила Ольга, опускаясь на диван.

Сергей пожал плечами:

— Не знаю. Они не могли так далеко заехать? По кой шут им ехать на Рязанское шоссе? — Он недоумённо посмотрел на Ольгу и добавил: — Сейчас сообщат подробности о ДТП.

— У меня сердце не на месте, — глубоко вздохнула Ольга. — Нехорошее предчувствие.

— Может, это не они, — успокоил её Сергей, хотя голос выдавал, что он не уверен в своих словах. — Зачем их занесло на Рязанку? — повторил он. — Убей, не пойму.

— На каком километре авария?

— На пятьдесят седьмом.

— Действительно, что им там делать.

— Конечно. Заправок пруд пруди.

— Может, мы зря нервничаем?

— Конечно, зря.

Ольга прошла на кухню и вернулась с двумя чашками кофе. Поставила на стол. Сергей повернул к ней бледное лицо.

— Телевизионщики показывали искорёженную машину. Бортовую «Газель». Уцелели номера. Их показали крупным планом. Это их номера…

— Ты точно знаешь?

— Я хорошо помню номера.

Ольга присела на стул и тихо сказала:

— И там трое погибших, Серёжа.

— Трое. — У Сергея заходили желваки на скулах.

— Может, совпадение? — произнесла Ольга, хватаясь за маленькую надежду, что это случилось не с их друзьями.

Сергей молчал. Он встал со стула и ходил от двери до стола. Потом сказал:

— Ты вот что… Я сгоняю на место происшествия. Сам посмотрю на месте..

— Ты на машине?

— На своей колымаге.

— Я одна не останусь. Я — с тобой.

— А если, — хотел что-то возразить Сергей, а потом махнул рукой: — Поехали.

Они закрыли квартиру, спустились на улицу, и Сергей завел «Жигули», припаркованные недалеко от подъезда.

— Ты знаешь, куда ехать? — спросила Ольга.

— Знаю.

Наступала ночь, машин на улицах становилось всё меньше и меньше. Они быстро доехали до окружной дороги, а, выехав на магистраль, Сергей увеличил скорость.

На западе небо было ещё светлым, с востока темнело. Серая лента дороги, освещённая скудным светом фонарей, ровно стелилась под колеса. Под лучами фар возникали, вырастая из сумерек, и оставались позади дорожные указатели. У небольших городков и посёлков, вблизи уличных палаток и питейных заведений, мелькали прохожие, на асфальтированных стоянках, обочь магистарали стояли огромные трейлеры и другие грузовые автомашины. Играли огни костров, возле которых мелькали тени дальнобойщиков.

Через час с небольшим они доехали до поста ГИБДД, недалеко от которого случилась авария. Сергей объяснил старшему наряда причину их приезда.

— Откуда вам известно об аварии? — спросил старший лейтенант.

— По телевизору показывали.

— А почему вы подумали, что это ваши друзья?

— Показали искорёженный номер. Он совпадает с номером их «Газели».

— Пойдёмте, — сказал гибэдэдэшник, видимо, удовлетворённый ответами. — За постом «Газель» стоит… Вернее, то, что от неё осталось.

Сергей обошёл обугленный остов со всех сторон и остановился около задних номеров, погнутых, измазанных землей, но с отчетливыми цифрами.

К Сергею подошла Ольга.

— Неужели это их «Газель»? — спросила она, ежась от вечерней свежести.

Они так быстро уехали, что она забыла надеть кофту, оставив её на диване.

— Судя по номерам, это их машина, — ответил Сергей. — Она настолько изуродована, что узнать невозможно.

— Искорёженная груда металла, — добавил старший лейтенант.

— Сколько человек было в машине? — спросил Сергей, в душе лелея тайную мысль, что по телевизору могли сказать неточную цифру.

— Водитель и два пассажира…

— Они тоже здорово пострадали?

— Не то слово. Они настолько обгорели, что надо проводить специальную экспертизу.

— Тела увезли?

— Отправили в морг.

— По каким причинам произошла авария? — спросил Сергей. — По телевизору сказали, что водитель не справился с рулевым управлением.

— Возможно, так и было. На большой скорости машина выскочила на обочину, перевернулась, загорелась и взорвалась. Место съезда пустынное — это дорога на дачи, но старая, по ней редко кто ездит. Будут разбираться, найдутся дополнительные сведения. Пока остановились на этой версии, хотя, — старший лейтенант замолчал.

— Говорите! — Сергей внимательно посмотрел на милиционера, ожидая дальнейших слов.

— Это наши друзья, — поддержала его Ольга. — Мы бы хотели знать…

— Не такая это уж и тайна, — продолжал милиционер, увидев, как смотрят на него приехвшие, ожидая услышать новые подробности. — Непонятно, почему машина сразу была охвачена огнём. Будто её прежде облили бензином. Есть очень ненадежная версия, что в салоне произошёл взрыв. Сейчас работают эксперты. А чем занимались ваши друзья? Коммерцией?

— Да из них коммерсанты, как из меня фонарный столб! — воскликнул Сергей. — Один художник, один бывший военный, третий — бывший врач.

— Могли они провозить взрывчатые вещества?

— Откуда у них такие вещества. Они поехали на заправку.

— Что же их загнало в такую даль. В Москве заправок нет?

— Не знаю. — Сергей вздохнул и спросил: — Никаких документов не нашли?

— Нашли. — Старший лейтенант повернул к посту. — Недавно нашли — не успели отдать.

Когда пришли на пост, милиционер открыл стол и вынул из ящика ламинированные водительские права и крестик на цепочке. Права нисколько не пострадали. Сергей взял их дрожащей рукой — с левой стороны был вклеен цветной портрет Владимира Константиновича. Сергей узнал и золотой крестик Воронина. Ольга, увидев крестик, чуть не лишилась чувств. Сергей поддержал её.

— Оставьте свои координаты, — сказал старший лейтенант. — Следствие по этому делу начато, может, в чём поможете.

— Конечно, конечно, — машинально ответил Сергей.

Сообщив сведения, касающиеся личностей погибших, и, оставив свой адрес, Сергей с Ольгой поехали обратно. Ольга ежеминутно вытирала глаза носовым платком. Сергей молчал, насупленный и мрачный. За всю дорогу они не проронили ни слова.

Приехав на квартиру Воронина, из прихожей услышали, как беспрерывно звонил телефон. Сергей бросился к аппарату. Человек на другом конце провода, услышав незнакомый срывающийся голос, как показалось Сергею, опешил, но потом спросил:

— Это квартира Воронина?

— Воронина, — ответил Сергей.

— Мне бы Николая или Афанасия, — сказал мужчина. — Это их приятель Туляков звонит.

— Меня зовут Сергей. Они мне рассказывали о вас. Их нет дома, — добавил Сергей и рассказал о дорожно-транспортном происшествии, о сообщении, пришедшем по электронной почте с угрозами в их адрес, о том, что он с Ольгой, участницей их прошлогоднего путешествия в Скитские болота, ездили на место аварии и лично убедились, что исковерканная машина принадлежала Лазутину.

Туляков близко к сердцу воспринял весть о гибели друзей и сообщил, что он с Павлом находится в дороге и завтра к полудню при благоприятных обстоятельствах они будут в Москве. Адрес Николая у него есть, и они сразу приедут на место.

Уже прощаясь, Никита Тимофеевич спросил:

— У них был предмет, напоминающий игральную кость, они называли его «камнем». Они брали его с собой?

— Я знаю историю «камня», — ответил Сергей. — Но насчет того, взяли они его с собой или нет, не могу сказать.

— А вы посмотрите в квартире. Может, он там. Не думаю, чтобы они таскали его повсюду с собой.

— Это очень важно?

— Очень. Вы поищите, а я через час перезвоню. И ещё: у них была дискета и магнитофонная кассета с записью. Поищите и их. Да, забыл, ещё странички из записной книжки…

Сергей положил трубку и стал выполнять просьбу Тулякова. Ему помогала Ольга. Они проверили сервант, книжный шкаф, полки, стеллажи, обшарили все закоулки, дискету, кассету и записную книжку с непонятными чертежами и письменной абракадаброй нашли, но — «камень» как в воду канул.

— Наверное, забрали с собой, — размышлял вслух Сергей. — Нигде нет.

Правда, в серванте в небольшой коробочке из-под часов он нашли сапфир. Ольга сразу узнала его.

— Это камень, который Афанасий отдал Николаю! — воскликнула она. — Я помню.

— Я узнаю его, — подтвердил Сергей.

Положив сапфир на место, прошли на кухню, чтобы снова продолжать поиски. Они обыскали все закоулки, но тоже безрезультатно.

— Судя по тому, какое значение они придавали этому предмету, — сказала Ольга, — они должны были спрятать его достаточно надёжно. Ведь за ним охотились?

— Всё верно.

— А мы посмотрели поверхностно, — продолжала Ольга и, взяв банки с полок, стала высыпать их содержимое на стол.

— Ты считаешь, что Николай положил «камень» в крупу?

— Куда на кухне можно положить то, что хочешь спрятать? Проверим?

Они высыпали все банки, но «камня» не нашли.

— Ты не прав, Борис, — сказал Сергей расхожую фразу времен воцарения Ельцина, высыпая с листа бумаги крупу обратно в банку.

— Выходит, что они его взяли с собой, или так надежно спрятали, что нужен квалифицированный сыщик, — улыбнулась Ольга.

Через час снова позвонил Туляков.

— Нашли? — спросил он.

— Дискету и кассету нашли, а… Обыскали всё, но «камня» нигде нет… Наверное, забрали с собой.

Туляков сделал значительную паузу, а потом ответил:

— Не думаю. Зачем постоянно таскать его с собой. Приеду, вместе поищем… А дискета, кассета?

— Эти вещи на месте, — ответил Сергей.

— Сидите дома. Без особой надобности никуда не выходите. Может, во всём этом Харон замешан.

— Вы думаете, это Харон?

— Если он предупреждал, чтобы не предпринимались активные действия, на кого думать. На него или на несчастный случай.

— Но они же ничего не предприняли, что шло бы во вред Харону.

— Эта закорючка и мне не дает покою. Выходит, что Харон решил раньше обезопасить себя? Или здесь всё замешено на другом… Какой чёрт их погнал в такую даль? Полсотни километров от Москвы!

— Не ясного много, — вздохнул Сергей.

— Добро, ребятки. Завтра увидимся, — простился Никита Тимофеевич. — Не предполагал я, что мне придётся ехать в Москву с тяжёлым сердцем.

Глава пятая Приезд Тулякова

Утром позвонил Туляков и сказал, что он с Павлом прибудет к полудню.

Он был точен, и ровно в означенное время раздался звонок в дверь. Сергея не было, и пошла открывать Ольга. На пороге стоял тучный мужчина довольно высокого роста в тёмно-сером плаще и такого же цвета велюровой шляпе. Круглое лицо было добродушным. Серые глаза глядели внимательно и испытующе. В руке он держал пластиковый кейс с потёртыми углами. Из-за его плеча был виден молодой человек в коричневой кожаной куртке со спортивной сумкой на лямке.

— Туляков, — отрекомендовался мужчина, галантно снимая шляпу и обнажая голову с коротко подстриженными тёмно-русыми волосами с заметной сединой. — Никита Тимофеевич. А вы Ольга, как я понимаю? — Он бросил взгляд на девушку.

— Ольга.

— Это мой попутчик, — отстранился в сторону Туляков, давая возможность видеть своего спутника в полный рост. — Павел. Ваши друзья его знают.

— Проходите, — пригласила Ольга гостей в квартиру, закрывая дверь. — Раздевайтесь!

— А где Сергей? — спросил Туляков, вешая плащ. — Его нет?

— Его вызвали в морг опознать трупы.

— Это далеко?

— Я его не спросила. Ему позвонили из милиции. Он с ними договаривался. Сразу же после звонка и поехал.

— Понятно.

— Вы проходите в комнату. С дороги, вы верно, проголодались. Я вас сейчас покормлю.

— Не беспокойся, Оля. Я вас так могу называть? — Туляков заглянул в глаза девушки. — И на «ты», конечно.

Ольга улыбнулась:

— Отчего же нет. Называйте.

— Не беспокойся, — продолжал Туляков. — Мы перехватили недавно по бутерброду, а время обеда ещё не наступило.

— Может, тогда кофе или чаю? — она и выжидательно посмотрела на мужчин.

— Я от кофе не откажусь, — проговорил молчавший до этого спутник Тулякова, ставя сумку рядом с калошницей.

— Чашечку кофе можно, — согласился Никита Тимофеевич, проходя в комнату и оглядывая её.

— Вам с молоком или без?

— Мне, если можно, с молоком, — ответил Туляков.

— А мне чёрный и покрепче, — сказал Павел, начавший осваиваться в новых для себя условиях.

— Значит, новостей, кроме тех, о которых вы нам сказали, больше нет? — спросил Туляков у Ольги.

— К сожалению или к счастью, нет.

— Тогда будем ждать Сергея. У него-то, я надеюсь, будут новости. — Он сделал паузу и спросил: — Ничего подозрительного не происходило: никто не звонил, не заходил?..

— Нет, всё спокойно.

— Вот и ладненько.

— Присаживайтесь, где удобнее, не стесняйтесь, — предложила Ольга и ушла на кухню.

Никита Тимофеевич осмотрел комнаты и остался доволен Николаевым жильём. Прошёл на лоджию, посмотрел вниз на бульвар. За ним по пятам следовал Павел.

— Хороший микрорайон, — проговорил Никита Тимофеевич, окидывая близлежащее пространство с высоты птичьего полёта. — Но по мне в деревне или в маленьком городишке лучше жить. Все-таки ближе к земле…

— Я тоже не люблю шумных городов, — поддержал старшего товарища Павел. — Я в них теряюсь и становлюсь безликим…

— Чтобы быть с запоминающимся лицом, — рассмеялся Никита Тимофеевич, — надо иметь много, очень много денег, или быть при власти, или, на худой случай, обладать исключительным талантом..

Через несколько минут Ольга принесла в комнату три чашки кофе, сахарницу и вазу с печеньем. Поставив на стол, позвала гостей.

— А вы, Оля, москвичка? — спросил Никита Тимофеевич, доставая щипчиками кусок быстрорастворимого сахара и кладя в чашку.

— Да, я родилась в Москве.

— Вы подруга Николая?

Ольга зарделась.

— Я со всеми познакомилась в прошлом году на озере Глухом, — уклонилась она от прямого ответа.

Видя, что разговор на эту тему смутил девушку, Никита Тимофеевич, отхлебнув кофе, сказал:

— Печальная история. Поехать на заправку и попасть в аварию…

— Мне кажется это неспроста. Вы сами вчера Сергею назвали имя Харона.

— Возможно, что всё подстроено. А в милиции, что говорят?

— Они сами пока точно ничего не знают. Разбираются. Свидетелей аварии не нашли. Мне кажется, они вернутся, — после продолжительной паузы сказала Ольга. — У меня такое предчувствие, что они не погибли.

— Дай Бог, чтобы твои предчувствия оправдались, — сказал Никита Тимофеевич и вздохнул: — Афанасий Афган прошёл, не в таких переделках был, жив остался, а тут… нелепо всё получилось.

Павел сидел молча, слушая разговор. Видя, что Ольга недоверчиво поглядывает на него, Никита Тимофеевич сказал:

— Я уже говорил, что Паша журналист из Верхних Ужей. Он в курсе всех наших событий, которые касаются озера. Я его взял с собой, чтобы он своим журналистским оком взглянул на происходящие события, а потом отразил в печати. Они стоят того. Он собирает материал об экстремальных явлениях.

— Общественность должна знать, что у неё творится под носом, — высокопарно заметил Павел.

— Материал у вас будет, как я понимаю, разоблачающий? — спросила Ольга.

— Несомненно, — ответил Павел.

— А его напечатают?

— У нас свобода слова. Не в одной газете, так в другой… Но надо собрать много ярких фактов.

— От Харона никаких посланий больше не было? — спросил Ольгу Никита Тимофеевич.

— Перед отъездом и вчера Сергей просматривал Интернет. Харон молчит.

Разговор на этом оборвался. Разрежая затянувшееся молчание, Ольга спросила:

— Вы где остановились?

Никита Тимофеевич отхлебнул кофе:

— Пока нигде. Мы прямиком сюда. Дождёмся Сергея, а потом будем решать.

— Я думаю, что Сергей будет не против, если вы разместитесь здесь, в квартире Николая. Николай был бы рад приютить вас у себя.

— Премного вам благодарны, — чопорно ответил Туляков. — Мы с Павлом не откажемся. Квартира просторная. Мы долго, полагаю, здесь не задержимся…

— Зачем отказываться, если предлагают от чистого сердца, — добавил Павел.

— Ещё кофе? — предложила Ольга, видя, что гости опорожнили чашки.

— Я больше не хочу, — ответил Никита Тимофеевич. — Хотя кофе у вас замечательный. Спасибо. Давно такого не пил.

— А я, пожалуй, взбодрюсь, — сказал Павел. — Ночью спал плохо.

— Вы на машине приехали? — спросила Ольга, собираясь идти на кухню.

— На машине, — ответил Туляков. — У меня старенькая «Волга». Но ещё ходит.

Ольга сходила на кухню и принесла Павлу кофе. Он допивал его, когда в квартиру позвонили.

— Наверное, Сергей вернулся, — сказала Ольга и пошла открывать дверь.

Она не ошиблась — приехал Сергей. Он был без головного убора, в серой рубашке и шерстяном тонком свитере — на улице было прохладно. Солнце редко прорывалось сквозь толщу плотных облаков, дул северный ветер.

Ольга познакомила его с гостями. Сергей обрадовался им: как-никак, а сообща решать сложные проблемы проще.

— На улице свежо, а я весь взмок, — сказал он, приглаживая на висках волосы.

— Что будешь — чай, кофе? — спросила его Ольга.

— Чаю покрепче. Я из морга, — сказал Сергей гостям, присаживаясь к столу. — Вам Ольга говорила?

Туляков кивнул.

— До сих пор не могу придти в себя, — продолжал Сергей, мотая головой. — Никогда такого заведения не посещал…

— И лучше бы не посещать, — заметил Никита Тимофеевич. — Так расскажите — вас ведь на опознание приглашали.

— На опознание. — Сергей вздохнул. — Тела в таком… в таком… состоянии, что опознать их…

— Сильно обезображены? — спросил Павел.

— Не то слово. Машина горела. Это просто обугленные трупы. Будут делать дополнительные исследования…

Ольга принесла чай. Отпив полчашки, Сергей продолжал:

— Я вот, что вынес из этого посещения. — Он поочередно заглянул всем в глаза. — Погибшие в катастрофе не наши друзья.

Ольга вздрогнула, Никита Тимофеевич пальцем оттянул от шеи воротник рубашки, словно она стала душить его, Павел вздохнул.

— Это не они? — вырвалось у Ольги.

От внезапно охватившей тело слабости, она присела на диван.

— По-моему, не они.

— По-твоему? — радость Ольги угасла.

— Подождите! — вскинул руку Никита Тимофеевич, заставляя их замолчать. — Только спокойствие. Продолжайте, Сергей. — Он достал сигарету и спросил Ольгу: — Я могу закурить?

— Пожалуйста.

Ольга взяла с серванта и поставила на стол пепельницу.

— Итак, на чём основаны ваши заключения? — обратился Туляков к Сергею, закуривая сигарету и удобнее устраиваясь на стуле.

Сергей отхлебнул чаю, вытер вспотевший лоб и выпалил:

— У одного из трупов во рту металлическая коронка на резце.

— Что это значит? — не понял Павел.

— А то, что ни у одного из наших товарищей не было металлических зубов.

— Металлическая коронка? — переспросил Туляков. — Не замечал ни у кого. У Афанасия, знаю точно, коронок не было.

— Вот-вот. Это, во-первых. Во-вторых…

— А во-вторых? — вырвалось у Ольги, готовой от нахлынувшей смутной радости разрыдаться.

Она с нетерпением ждала дальнейших разъяснений Сергея. Затеплилась маленькая надежда на благополучный исход дела.

— Во-вторых, — Сергей сделал продолжительную паузу, с торжествующим видом обведя присутствующих взглядом. — Во-вторых, на фрагменте кисти руки одного из потерпевших сохранилась наколка, вернее, её часть в виде двух букв «ж» и «е». Это, объяснили мне, видимо, начало имени «Женя». Никаких татуировок у наших друзей, насколько я помню, не было, как и не было среди них того, кто бы звался Женей.

— Это могло быть именем и подруги потерпевшего, — сказал Туляков. — Но это к делу не относится.

— Да это не главное, — продолжал Сергей. — Главное, что татуировок ни у кого из наших не было.

— Таким образом, можно предположить, что показанные вам тела не могут принадлежать нашим друзьям? — спросил Туляков Сергея, испытующе глядя на него.

— С большой долей основания. Если не все три, то два во всяком случае.

— А обгоревшая машина? — спросила Ольга. — На ней же были номера Лазутина. — А права, а крест?

— Это самое интересное. Во всей этой истории что-то не вяжутся концы с концами.

— Если это не их тела, тогда где они? — спросила Ольга. — Что с ними сталось? Куда они пропали?

— И как другие трупы попали в их машину, — спросил Павел. — Может, в морге что-то перепутали?

— Я на это ответить не могу, — сказал Сергей. — Офицер милиции, который меня сопровождал, сказал, что экспертиза установила, что машину взорвали…

Наступила гнетущая тишина.

— Во всём этом, — первым пришел в себя Никита Тимофеевич, — много загадочного. После слов Сергея я, как и он, склоняюсь к мысли, что обгоревшие трупы не принадлежат нашим друзьям. Во всяком случае, два из них.

— Это обнадёживает, — сказал Павел.

— Если верить письму Харона, — продолжал Туляков, — их могли похитить, а документы и вещи подбросить.

— Кто, Харон? — спросил Сергей.

— Возможно.

— Как это могло произойти? — спросила Ольга.

— Их высадили из машины, куда-то увезли и подстроили автокатастрофу.

— Какой в этом смысл?

— Чтобы их не искали. Во всяком случае, по горячим следам. Похитителям надо потянуть время…

— Им нужен «камень», — вскочил со стула Сергей. — Для этого они и похитили их.

— Точно, — поддержал его Туляков, с одобрением посмотрев на него. — Харону нужен «камень».

— Вы уверены, что это дело Харона? — спросила Ольга.

— На сто процентов. Кстати, вы так и не нашли «камень»? Я пообещал генералу, что привезу ему загадочный предмет.

— Все обыскали, но не нашли, — ответила Ольга.

— Печально, — проговорил Туляков. — Не дай Бог, он попал к Харону. Хотя не думаю. Наши друзья не олухи. А кассету с дискетой вы нашли?

— Они на месте, — ответил Сергей.- И бумаги Костины…

— Если они живы, ребят надо искать, — сказала Ольга. — Не надо сидеть, сложа руки.

— Где их искать? — спросил Сергей.

Ольга гневно посмотрела на Сергея. Этот взгляд уловил Никита Тимофеевич.

— Мы будем их искать, — успокоил он девушку. — Всему своё время. — Он запнулся и посмотрел на часы. — Я вас покину. У меня свидание с генералом.

— Вы один поедете? — спросил Сергей.

— Один. Павел побудет у вас.

— Конечно. Какие вопросы!.

— Я всё больше убеждаюсь, — сказал Туляков, вставая, что все происшествия связаны с пресловутым «камнем». Он является ключом к разгадке всего происходящего.

— Вы намереваетесь в ФСБ найти ответы на эти вопросы? — поинтересовался Сергей.

— Не знаю, на все вряд ли, но на некоторые получу. И думаю, — Туляков посмотрел на Ольгу, — генерал не откажет нам в помощи поисков наших товарищей.

— Вы попросите об этом? — щёки девушки вспыхнули.

— Непременно.

Туляков прошёл в прихожую, натянул на плечи плащ, водрузил на голову шляпу, взял кейс, положил в него запечатанную коробку с дискетой, кассетой и бумагами, которую ему принёс Сергей.

— Ждите меня. Я к вечеру буду.

Он хлопнул дверью, и его грузные шаги затихли на лестнице.

Глава шестая. Разговор с генералом

Никита Тимофеевич и Владислав Петрович обнялись. Прошло лет пять или шесть после их последней встречи, и они, разжав объятия, долго всматривались друг в друга, словно искали изменения, произошедшие в их внешности. Насладившись лицезрением старого друга, Владислав Петрович воскликнул:

— А ты изменился, Никита Тимофеевич! Не скажу, что постарел, но морщин прибавилось, стал седеть.

— А ты такой же красавец, — сделав ударение на последнем слоге, произнёс Туляков. — И стройный, как кипарис…

— Надо изредка поддерживать форму, — улыбнулся Владислав Петрович.

Он свою стремительную карьеру начинал под началом Тулякова и считал, что в столь быстром продвижении по службе во многом обязан ему. Туляков вышел в отставку, уехал в родные места, казалось, все о нём должны были забыть, тем более бывшее высшее начальство. Владислав Петрович не забыл. Он навестил его в Верхних Ужах, обеспокоился его бытом, кое в чём помог, присылал поздравительные открытки, в последнее время они часто звонили друг другу, обменивались новостями, которых было больше у столичного генерала, нежели у полковника, жившего в глубинке.

Усадив Тулякова в кресло напротив себя, Владислав Петрович подвинул ему пепельницу:

— Кури!

— Откуда знаешь, что я не бросил? — спросил Никита Тимофеевич.

— От тебя разит, как от кочегарки, разве что безносый не унюхает, — ответил генерал и сам достал из стола пачку. — Попробуй моих.

Туляков мельком бросил взгляд на пачку и ответил:

— Импортные не курю. Они дорогие и слабые.

Он осмотрел кабинет. Кивнув на двуглавого орла, который распростёр крылья на стене сзади генеральского кресла, сказал:

— Раньше был Дзержинский, а теперь…

— Времена меняются, дорогой Никита Тимофеевич.

— Притом круто, мой генерал, — иронично ответил Туляков.

— Ладно. Об этом потом. Рассказывай, как ты там, в родных пенатах?

— Полегоньку. Рассказывать особо не о чём. Какая жизнь у отставника: проснулся — позавтракал, прогулялся, опять поел. Сам знаешь, жизнь — это борьба: до обеда с голодом, после обеда со сном, — шутливо закончил Туляков.

— Как здоровье?

— Пока не жалуюсь.

— Ещё бы! Закваска у тебя боевая. Ты как — по стопарю коньячка? Со встречей.

— Я никогда на халяву не отказывался.

— Поэтому и предлагаю, — громко рассмеялся Владислав Петрович и глаза его залучились.

Он достал из шкафа бутылку коньяка, две рюмки, порезал лимон, принёс на стол.

— За встречу, — произнёс он, поднимая налитую до краёв рюмку. — Чтобы елось и пилось, и хотелось и моглось

— За встречу, — ответил Никита Тимофеевич и встал.

Они чокнулись и выпили.

— А я вчера ждал твоих орлов. Они с утра позвонили, но я отсутствовал, дежурный сказал, чтобы после обеда перезвонили, но никто не звонил.

— Они не смогли позвонить, — Никита Тимофеевич и вздохнул. — ЧП случилось.

— Что за ЧП?

— Они поехали на заправку и до сих пор не вернулись.

Генерал вскинул брови:

— Куда же они запропастились. В милицию сообщил?

— Милиция в курсе. Нашли их машину с обгоревшими трупами и их документами. По уточнённым данным, машину взорвали.

— Кому это нужно?

— Думаю, что всё подстроено.

— Ты уверен?

— На сто процентов.

— Кем?

— Могу только предполагать. Им угрожали. По электронной почте пришло сообщение с угрозами, чтобы они никуда не высовывались.

— Ты знаешь, кто это?

— Кто не хотел, чтобы они ехали к тебе.

— Но они ко мне только собирались.

— Этого вполне достаточно. Видно, упреждающий удар. Я к тебе и приехал, чтобы кое-что выяснить. Узнать то, про что ты спрашиваешь. Разгадку надо искать здесь. Тогда всё станет на место.

Генерал налил ещё в рюмки. Молча, поднял свою и выпил. Туляков последовал его примеру.

— Выкладывай всё по порядку, — сказал генерал, отправляя в рот дольку лимона. — Чем могу, помогу.

— Думаю, что ты поможешь распутать этот клубок.

— Я слушаю, — сказал генерал, присаживаясь напротив Тулякова.

Туляков закурил и, удобнее устроившись в кресле, начал разговор:

— Я полагаю, ты должен знать, что на территории нашего Верхнеужского района до перестройки существовал секретный объект Х, скрываемый под номером войсковой части, в быту называемый хозяйством Тумакова. Тумаков — первый начальник этого полигона.

— Я знаю это, — подтвердил Владислав Петрович. — И Ивана Васильевича хорошо знал. Я вместе с его сыном начинал военную службу…

— Тогда ты хорошо должен знать, какие исследования проводились на том объекте.

— В общих чертах. Только в общих чертах. Всё было за семью печатями. Очень серьёзный объект…

— Ты знаешь, что его закрыли в конце 80-х?

— Точнее, в начале девяностых… Тогда многое позакрывали и его в том числе. Сочли, что исследования проводить не нужно в связи со всеобщим военным потеплением, да и содержать было слишком дорого…

— Но это, так сказать, одна из причин, — произнёс Туляков, прогоняя от лица густой клуб дыма от новой сигареты. — Главная причина в том, что в прессу просочились сведения о проводимых там работах.

— Детально не сообщалось, но говорилось о не гуманности, — добавил Владислав Петрович, показывая этим, что он многое знает об объекте. — Тумана было много, а в мутной воде…

— Это мягко выражаясь, — усмехнулся Никита Тимофеевич.

Генерал бросил на Туляклова быстрый взгляд:

— Ты владеешь информацией о…

— Ещё бы! Я его раньше курировал, как говорили в до перестроечное время. Но это было давно, до Афгана…

— Много воды утекло. Начальство тогда здорово перепугалось. Не знало, что делать. Перестройка горбачёвская помогла. Денег не стали выделять, и объект закрыли.

Владислав Петрович выдвинул ящик стола, достал толстую чёрную папку с ярким ярлыком.

— Ты мне сказал, что нужны данные по войсковой части, что была на гряде озера Глухого. Я выписал из архива вот эти документы. Их не очень много, и вполне понятно, почему. Но кое-что имеется. Я не успел досконально познакомиться с ними, так — перелистал. И вот, что я тебе скажу: это был довольно-таки страшный объект. Там оч-чень серьёзными исследованиями занимались. Я не думал, потому что всего не знал. Пожалуй, почище атомной бомбы. Кроме этой папки, ничего наскрести больше не удалось, как это ни странно. Никаких сведений о личном составе, ничего…

— А конкретно можешь сказать, чем там занимались? Мне это необходимо знать.

— Ты мне сначала скажи, для чего тебе все это нужно? Объект закрыт. Чего ворошить старое.

— Нужно, Владислав Петрович. Очень нужно. Слушай мой рассказ.

И Никита Тимофеевич подробно рассказал генералу всё, что знал: о видениях Николая, убийстве «Кости-капитана», летающем ящере, ночном госте дуровцев с обмотанным шарфом лицом. И, закончив рассказ, добавил:

— Самое интересное то, что объект снова заработал.

— Не может этого быть! — Генерал даже привстал на стуле от неожиданного сообщения.

— Я тебе приведу примеры.

— Ты считаешь, что эта чертовщина связана с вновь работающим объектом?

— Считаю.

— А зачем твои друзья сунулись на эту гряду? — спросил генерал.

— У нас вроде бы не запрещается бывать там, где хочется. — Туляков сделал вид, что удивлен вопросом генерала. — Не они, так бы другие обнаружили…

— Я так, к слову, — махнул рукой Владислав Петрович. — Не бери в голову.

— Естественно, какой-то интерес у них был, — продолжал Туляков. — Один из них художник, пишет картины, а природа там…

— Вопрос исчерпан. Считай, что я его не задавал. — Генерал нахмурился. — Странно, что объект вновь заработал, если верить твоим друзьям. В этой папке лежит приказ о закрытии объекта, о ликвидации лабораторий, о частичном аннулировании оборудования и консервации объекта. Стоит дата, подписи, печати. Не мог он заработать. Если бы он снова начал функционировать, наше ведомство наверняка бы знало. Нас не могли обойти. Ты чем подтвердишь, что объект работает, кроме того, о чём мне рассказал?

— Дрожание земли и подземный гул.

— Это может говорить и о другом.

— Объект не обесточен. Все его коммуникации, электрические сети находятся под напряжением.

Владислав Петрович разгладил лист папки рукой:

— Это точно?

— Я доверяю им. Афанасий мой сослуживец по Афганистану.

Генерал сдвинул брови:

— Если так, то дело серьёзное.

— Ещё бы. Объект питался от дизельных станций, выходит, они опять заработали?

— Мне надо вплотную ознакомиться с документами. В свете твоих сообщений они требуют детальнейшего изучения. Дашь мне два-три дня?

— Не много?

— Раньше не успею. Я ж не только бумаги буду читать, я подниму своих людей, пусть они прощупают, что надо. Правда, кроме этой папки в архиве ничего нет. Я созванивался, пусто и в министерстве обороны, и в областном управлении вашем.

— Всё уничтожено?

— Под чистую.

— Сожгли документацию на месте, чтобы не возиться? — спросил Тюляков.

— Если бы так. — Генерал сделал значительную паузу. — Если бы так, Никита Тимофеевич, — повторил он, вставая с кресла и прохаживаясь по кабинету. — Теперь мне многое стало ясным. Дело в том, что документы были сданы в КГБ, но…

— Неужели пропали?

— Совершенно точно. Пропали папки с делами. Но опись осталась. По ней можно судить, что самое важное кануло в Лету.

— Разгильдяйство! Одно государство перестало существовать, а другому было не до этого. Ты же помнишь, какая шумиха в прессе, по радио, телевидению была поднята: армия нам не нужна, долой КГБ. До бумаг ли было!

— Кому-то было, Никита Тимофеевич. Конкретного у нас в архиве ничего нет. Чертежей, схем, описаний. А здесь, — он взял в руки папку, стукнул ею по столу, — очень много интересного, но в общих чертах, страшных чертах, от которых голова идёт кругом.

— Я могу взглянуть на документы?

— Без вопросов. Бери, читай! Так, что Никита Тимофеевич, у меня после твоего сообщения есть подозрение, что документы пропали умышленно, а не в неразберихе, как ты считаешь…

— Тем более ты мне должен помочь. Это в твоих интересах…

— Я обещал тебе.

— Я тебе важные вещи привёз, — сказал Никита Тимофеевич, доставая из-под ног и кладя на стол кейс. — Очень важные. — Он щёлкнул замками «дипломата», достал и положил на стол плоскую коробку. — Здесь кое-какие записи, правда, зашифрованные, дискета. Может, она тебе заменит кое-какие пропавшие документы. А ещё магнитофонная запись. — С этими словами он достал аудикассету. — Ты внимательно ознакомься с этой плёнкой. Очень интересный разговор записал наш журналист. Это касается и убийства «Кости-капитана», о чём я тебе рассказывал, и некоторых других действующих персонажей нашего романа. Мои друзья дали и видеокассету со съемками той самой гряды и пещер. Они призрака снимали, только ничего не получилось. Это тебе будет тоже интересно.

— Хорошо, — сказал генерал, беря кассеты и коробку. — Определимся.

— Коробку, — продолжал Никита Тимофеевич, — мы нашли в подвале у «Кости-капитана», который работал с так называемым Хароном. Мы ничего не трогали, лишь внешне посозерцали.

— Большое спасибо, Никита Тимофеевич. — Я отдам специалистам. Они разберутся.

— Надеюсь, что они не зря деньги получают, — улыбнулся Туляков.

Генерал вместо ответа предложил:

— Может, ещё по рюмочке? — он указал взглядом на бутылку.

Никита Тимофеевич отказался:

— Я за рулём.

— Тогда чаю или кофе?

— Кофе покрепче.

Владислав Петрович подтолкнул к нему папку:

— Читай! Я сейчас организую кофе. Чтобы тебя ничто не отвлекало, пройди вот сюда. — Генерал провёл его к боковой двери, искусно скрытой в дубовых панелях стены, открыл её, пропустил друга в комнату отдыха и усадил на диван, подвинув поближе журнальный столик. — Располагайся удобнее.

Никита Тимофеевич сел на кожаный диван, мягко провалившись вниз, раскрыл папку.

Через несколько минут Владислав Петрович принёс кофе, поставил на столик, придвинул пепельницу и плотно закрыл за собою дверь. Туляков, отхлебывая маленькими глотками чёрную жидкость, углубился в чтение, дымя сигаретой.

Через час с небольшим он вышел к генералу. Тот сидел за столом. Перед ним был портативный магнитофон. Он слушал плёнку Белужьева, которую ему привёз Никита Тимофеевич.

Увидев бывшего сослуживца, выключил магнитофон, помассировал ладонями лицо.

— Второй раз слушаю вашу запись.

— И как?

— Непонятные дела творятся. Но этот разговор, к сожалению, не даёт ни единого намека на то, что объект заработал.

— Впрямую не даёт. Но ты понял, что эти двое, беседующие с Костей, требуют у него какой-то прибор и даже приглашают принять участие в каких-то работах…

— Ты связываешь это напрямую с объектом?

— «Костя-капитан» был в группе у Харона.

— Харон, Харон! Задал он нам задачку.

Генерал поднялся с кресла и прошёлся по кабинету, потирая виски, а потом спросил:

— А ты прочитал бумаги?

— Прочитал, — ответил Туляков, присаживаясь к столу. — Мои предположения оправдались: вся эта чертовщина связана с исследованиями, ведшимися, а может и ведущимися сейчас на объекте. К сожалению, в бумагах не упоминается имя Харон.

— Это по всему не фамилия, а прозвище. Дай срок, и мы узнаем всю подноготную об этом Хароне. Годится?

— Есть, — ответил Туляков. — Главное, разберись, кто такой Харон. Он главное лицо во всей этой истории. Погибший «Костя-капитан» говорил, что Харон был его начальником. Вот и надо искать начальника «Кости-капитана».

— Начальники бывают разные. Прямые и непрямые, непосредственные.

— И посредственные, — рассмеялся Туляков. — Надо рассмотреть всех начальников.

— Как фамилия этого Кости-капитана?

— Хромов.

— Найдём списки людей, задействованных на объекте, проверим. Конечно, кличку Харона мы не отыщем в бумагах. Но, наверное, остались в живых люди, которые работали с Хароном или знали, слышали о нём.

— За этим я к тебе и приехал. Обладая колоссальными возможностями, ты быстро провернёшь это дело.

— Кстати, ты говорил, что привезёшь какой-то камень? — спросил генерал.

— Говорил. Нам хотелось узнать природу этого камня. Камнем его назвали мои друзья. По-моему, это какая-то электронная деталь… Я хотел показать его тебе, чтобы твои ребята сказали, что это такое.

— Так давай его сюда до кучи.

Туляков замялся. Это заметил генерал.

— Что-то не так?

— «Камень» был у Воронина. Но Николай исчез вместе с друзьями, и «камень» пропал… Мне думается, Харон охотится за этим предметом. — Он рассказал генералу о послании Харона.

— Подключить моих людей к поиску ваших друзей?

— Сделаешь мне большое одолжение, но чуть попозже. Может, они сами найдутся.

— Хорошо.

Генерал нажал кнопку на телефонном аппарате и проговорил в микрофон:

— Геннадий Петрович, пришли капитана Чернакова.

Туляков встал с кресла:

— Вроде всё обговорили на первый случай. Не буду тебя задерживать. Поеду.

— Ты сейчас куда?

— На квартиру Воронина.

— Держи меня в курсе событий.

— Есть, мой генерал. — Туляков приложил руку к виску.

Вошел русоволосый сухощавый капитан.

— Вызывали, товарищ генерал?

— Вот что, Борис Иваныч. Мой друг Никита Тимофеевич, который стоит перед тобой, даст тебе некоторые данные о людях. Ты всё это дело зарисуй, а потом мы с тобой поговорим. Ты понял?

— Так точно.

— Бывай, — протянул руку Тулякову генерал. — Так, что звони. — Он проводил гостя до дверей.

Оставшись один, раскрыл папку, взял карандаш и задумался. Отпив из чашки холодного кофе, о котором совсем забыл, пошелестел страницами, ища нужную страницу. Стал читать. Время текло незаметно, настолько его захватило чтение. Когда глаза устали, он потёр их пальцами, машинально допил остатки кофе и вызвал своего помощника.

Вошел полковник Котов, черноволосый, моложавый, стройный, с розовым круглым лицом.

— Присядь, Алексей Иваныч, — указал ему на кресло возле стола генерал.

Котов сел, положив руки на колени и глядя на начальника в ожидании, что тот ему скажет.

— Ты ознакомился с документами? — генерал кивнул на папку.

— Конечно, Владислав Петрович. Всю ночь читал в дежурке. Запоем, как детектив.

— Не мудрено. Я тоже увлёкся и о времени забыл.

— Жалко, что такая работа свёрнута.

— Жаль, говоришь! Опасное это дело, которым они занимались. Опасное и страшное. А что если бы исследования вышли из-под контроля?

— В наше-то время?!

— В наше время и опасно.

— Что теперь говорить. Объект закрыт. Точка поставлена.

— Точка, говоришь. А если нет?

— Что вы имеете в виду?

— Вроде он опять начал функционировать.

— Значит, оборонке это надо.

— В том-то и дело, что не на оборонку он заработал.

— На кого же? — Котов недоуменно улыбнулся.

— В этом и надо разобраться.

— Он что — подпольно заработал?

— Ты ухватил самую суть. Я звонил в министерство обороны, интересовался объектом. Они говорят, что давно забыли о нём. Никаких работ там не ведут вот уже почти десять лет.

— А откуда сведения, что объект работает.

— Сообщил мне один приятель. Он только что был у меня. Фантастические вещи там происходят. Страшные. Надо проверить. Это первое. — Генерал задумался. — И второе: мне надо знать, кто такой Харон.

— Он связан с объектом?

— По всей видимости. Так как весь архив уничтожен, надо собрать сведения о всех людях, работавших на объекте. Всё узнать. Досконально.

— Я думаю, что это не проблема. Здравствующие работники, наверное, ещё остались.

— Нам нужны люди, которые обладают полезной информацией об объекте. Кто непосредственно участвовал в разработках.

— Это понятно, товарищ генерал.

— Прежде всего, найди начальника этого объекта, при котором его закрывали, руководителя работ. Да что тебя учить.

— Какие сроки, Владислав Петрович?

— Самые минимальные. На всё про всё двое суток и ни минуты больше.

— Маловато.

— Сам знаю. Но больше не могу позволить.

— Разрешите приступать. — Котов встал.

— Приступайте. И вот что: возьмите вот эти вещи. — Он взял со стола и протянул помощнику коробку. — Сам изучи и отдай в компьютерный центр, дешифровальщику. Это будет тебе подспорьем в работе.

— А что там? — Котов потряс коробкой.

— Расшифруешь, узнаешь. Изучи кассеты, дискету и разложи все по полочкам.

Когда Котов ушёл, генерал снова раскрыл папку.

Глава седьмая. Инкогнито

Не успел Туляков войти в прихожую, как ему на шею бросилась Ольга. Лицо её сияло.

— Они живы! — воскликнула она. — Никита Тимофеевич, они живы! Как я рада!

— Живы?! — Туляков изменился в лице. Глаза его радостно сверкнули. — Они здесь?

Он бросил плащ на калошницу, и чуть было не ринулся в комнату.

— Здесь их нет, — говорила Ольга, идя за ним следом. — Но они живы.

— Я ничего не пойму. — Никита Тимофеевич стоял посередине комнаты явно обескураженный. — Где они? Откуда ты знаешь, что они живы?

— Сейчас успокоюсь и расскажу. — Ольга сжала раскрасневшееся лицо руками. — Сейчас, секундочку. Я выпью воды…

Она прошла на кухню и быстро вернулась. Никита Тимофеевич сел на стул, вытер вспотевшее лицо платком, посмотрел на взволнованную Ольгу.

— Ты одна в квартире? А где Сергей, Павел? Куда они запропастились?

— Я вам сейчас всё объясню. — Ольга взяла стул и присела напротив Тулякова.

— Возьми себя в руки и рассказывай всё по порядку, — попросил её Никита Тимофеевич, взволнованный не меньше Ольги.

— Сейчас, сейчас. Соберусь… — Ольга вздохнула. — Слушайте. Не успели вы уехать, как раздался телефонный звонок. Трубку взял Сергей. Я не знала, кто звонит и о чём шёл разговор. Я только слышала, что повторял Серёжа. А он только и говорил: «да, да, хорошо», но я видела, как менялось при этом его лицо — оно то бледнело, то краснело, то хмурилось, то становилось жизнерадостным. Когда он положил трубку и присел на диван, отдуваясь, я спросила:

— Что случилось?

— Они живы, — ответил он мне сразу. — И Николай, и Афанасий, и Владимир Константинович. Никак не приду в себя. — Он шумно выдохнул.

Я захлопала в ладоши:

— Ой, Серёжа, как я рада! Ты не представляешь, как я рада.

— Подожди радоваться, — вдруг мрачно сказал он, и лицо его потускнело.

Я опешила:

— Ты только сказал, что они живы, а теперь «подожди радоваться». Как говорят, приехали. Как тебя понять?

— Они живы, но их держат в заточении.

— Как заложников?

— Не знаю.

— Тебе кто звонил. Из милиции?

— Если бы из милиции. Не знаю, какая-то женщина.

— Женщина?!

— Да, женщина.

— Она не назвала своё имя?

— Нет. Она только сказала, что наших друзей некие люди держат в подвале. Она знает место их пребывания и готова назвать адрес.

— Какая молодец! — не удержалась я от восклицания. Я готова была расцеловать эту женщину, встреться она мне в это мгновение.

— Молодец, говоришь, — с горечью произнёс Сергей. — Ты подумала, что она сообщает нам всё это из лучших побуждений? Как бы не так! За информацию, где они находятся, она потребовала денег.

— Денег! — воскликнула я.

— Да, денег!

— Может, это выкуп?

— Нет, за информацию. Она сказала, что люди, которые захватили наших, очень опасны. Она рискует головой, выдавая место их нахождения.

— Всё-таки выходит, что они заложники.

— Как хочешь это называй.

— Что она ещё сказала?

— Сказала, что позвонит, а пока мы должны, если хотим видеть друзей живыми, решить вопрос с деньгами. Сказала, что медлить нельзя, у нас в запасе сутки. За то, что будет после с нашими друзьями, она не ручается.

— Сколько она требует денег? — спросила я Сергея.

— Только не падай в обморок, — ответил он мне. — Она требует 50 тысяч долларов.

У меня действительно подкосились ноги. Это такая огромная сумма!

— Где же мы найдём такие деньги? — воскликнула я. — За сутки мы не соберём столько.

Никита Тимофеевич, услышав цифру требуемых денег, схватился за голову:

— Ничего себе. Такая суммища!

Ольга устало вздохнула, будто после рассказа у неё гора с плеч свалилась.

— Сергей не узнал, кто эти люди, которые захватили наших? — спросил Туляков, о чём-то думая.

— Он об этом не говорил.

— А где сейчас он и Павел?

— Умчались за деньгами.

— Куда? Где Сергей найдёт такую сумму?

Ольга зарделась.

— Вы знаете, что у Николая был сапфир?

— Первый раз слышу.

— В этом нет ничего криминального. — Ольга встала со стула, на котором сидела. — Сапфир лежал в коробке, в буфете. Мы его нашли, когда искали «камень». Сергей вспомнил о нём, и они с Павлом помчались предложить его ювелиру или заложить в ломбарде.

Никита Тимофеевич задумался:

— Мы что-то сделали не так? — спросила его Ольга.

— Всё так. Вы всё сделали правильно. Я не об этом подумал.

— О чём же?

— Не лажа ли это?

— Что именно?

— Звонок от женщины.

— Вы думаете, что нас водят за нос?

— Возможно.

— Всё подстроено?

— А почему бы и нет. Сейчас такие прохиндеи есть, диву даёшься.

— Зачем им это?

— Не знаю. Может, какая-то игра? Странно это. Положим, что кто-то взял наших друзей в заложники, а теперь пытается выудить у нас деньги? Кто, кроме вас, знал о сапфире?

— Думаю, никто.

— Значит, эта версия отпадает. Тогда кто? Харон? Он предупреждал, чтобы друзья наши не предпринимали никаких действий, под этим он, возможно, подозревал поездку к генералу. Но наши друзья и шагу не сделали в этом направлении, а он похищает их. Похитил их, чтобы получить «камень». А зачем ему требовать денег? Не логично.

— Это не Харон требует. Женщина сказала, что наших друзей держат опасные люди, она хочет помочь нам, но не хочет платить за это своей головой. А если уж платить, то за хорошее вознаграждение. Я так поняла…

— Ты права. Что если их взяли люди Харона, но кто-то решил насолить ему. Его противник.

— В лице звонившей женщины?

— Не обязательно. Её могли за вознаграждение попросить исполнить некоторые действия, например, позвонить…

— Как бы то ни было, мы знаем, что они живы.

— Это дорогого стоит. — Никита Тимофеевич вскинул глаза на Ольгу. — Подождём развития событий.

Туляков достал из кармана сигареты и закурил:

— Эта женщина сказала, когда позвонит? — спросил он, глубоко и с наслаждением затягиваясь.

— Она не назвала часа.

— Ага. Значит, это может случиться в любую минуту.

— Она знает, что мы не олигархи, и поэтому позвонит не сразу.

— Тогда у нас есть время что-нибудь придумать.

В это время хлопнула дверь. Ольга вышла в прихожую. В комнату вошли Сергей с Павлом. Сергей запыхался, но вид у него был довольный, как у человека, выполнившего свой долг.

— Ольга вам рассказала о звонившей женщине? — спросил Сергей Тулякова.

Никита Тимофеевич кивнул.

Сергей прошёл к столу, положил на него кейс и открыл. В нём лежали несколько пачек стодолларовых купюр.

— Вот, — сказал он. — Отоварили сапфир на зелёные. Здесь ровно пятьдесят тысяч, сколько и просит женщина. Больше за него не дали.

— Упёртые ювелиры пошли, — сказал Павел. — Скупые. Один давал только двадцать тысяч.

— Мы сапфир в ломбарде заложили, — проговорил Сергей, закрывая кейс.

— Так это хорошо, Серёжа, что вы получили нужную сумму, — воскликнула Ольга. — Нам больше и не надо!

— Не знаю, как на это посмотрит владелец камня.

— Нормально, думаю. Деньги пойдут в обмен на жизнь.

— Да я так. Я понимаю — мы продали сапфир для благих целей.

— Нам всем крупно повезло, что Николай сохранил этот камень, — сказал Никита Тимофеевич, узнавший историю сапфира от Ольги.

Ольга собрала на стол лёгкий ужин: рыбные консервы и овощной салат.

Никиту Тимофеевича всё это время донимала какая-то мысль, и за чаем он спросил Сергея:

— Как ты думаешь: нас не разыгрывает звонившая женщина?

— Ради чего? Я думаю, что это на серьёзной основе. Ведь ребята пропали.

— Дай Бог, чтобы они были живы, — вздохнул Туляков.

— А как ваша поездка к генералу? — спросил Сергей. — Удачно?

— В целом да. Через пару-тройку дней генерал обещал дать мне дополнительные сведения по нашему вопросу.

— А с просьбой помочь в розысках наших друзей вы обращались к нему? — спросила Ольга, вспомнив, что она просила Тулякова об этом.

— Он готов хоть сейчас помочь, но я сказал, что мы обратимся к нему в нужную минуту. И видите, не стоило торопиться. Всё само собой разрешается без чужого глаза.

Наступил вечер. Все четверо сидели в одной комнате недалеко от телефона. Иногда Туляков уходил на балкон выкурить сигарету.

Звонок раздался в одиннадцатом часу. Сергей бросился к трубке.

— Потяни разговор, — предупредил его Никита Тимофеевич. — Прикинься лохом, что сразу до тебя не доходит смысл её слов, переспрашивай, пусть она повторяет…

У Николая в другой комнате был параллельный телефон, и Никита Тимофеевич прошёл к нему.

— Вы обдумали мое предложение? — спросила женщина Сергея, когда он взял трубку. Голос был приятный и совсем не враждебный.

— Мы… это… обдумали, — замялся Сергей.

— Вы мне голову не морочьте, — голос женщины посуровел, прозвучали недовольные нотки. — А то вы, мужчины, любите вентилировать, организовывать. Отвечайте чётко: да или нет?

— Мы согласны, — выпалил Сергей. — Но нам надо найти нужную сумму. Это же не десять рублей!

— Поторопитесь. Счётчик включён. У вас меньше суток времени.

— Кому и когда мы должны отдать деньги?

Женщина рассмеялась.

— Деньги не нашли, а уже «когда», «кому». Вас это не должно смущать. Вы сначала найдите деньги. Я назначу вам встречу.

— Скажите хоть, кто с нами говорит?

— Это не имеет значения. Так скажем, друг. Главное, чтоб у вас была означенная сумма.

— Если мы соглашаемся, значит, на что-то рассчитываем.

— Приятно говорить с серьёзными людьми.

— А чем вы докажете, что наши друзья живы?

— Я же у вас не требую доказательств, что вы не обманываете меня насчёт денег. Итак, у вас меньше суток. Ждите звонка!

Разговор прервался.

— Друг, — скривила губы Ольга. — Разве друзья требуют денег?

— Хитрющая бестия, — сказал Никита Тимофеевич, выходя из соседней комнаты. — Может, зря я отказался от услуг Владика. Он бы её в момент засёк. Она ещё звонить будет. Может, сообщить ему?

Но и Ольга, и Сергей в один голос заявили, что с этим надо повременить, чтобы не навредить делу. Посчитав, что они правы, Туляков согласился.

Женщина позвонила рано утром:

— Вы меня слышите?

— Отлично слышу, — ответил Сергей.

— Нашли, что я просила?

— Нашли.

— Тогда так. Оговорённую сумму повезёт ваша женщина.

— Ну-у…

— Не пытайтесь юлить и говорить, что у вас нет женщины. Ваша женщина слушает наш разговор…

— Откуда вы это знаете?

— Я не дура.

— Положим.

— У вас есть мобильник?

— Есть.

— Дайте мне номер. В 10 часов, то есть через три часа, вы с женщиной садитесь в машину. Я скажу, куда ехать…

Сергей посмотрел в открытую дверь, где в комнате с трубкой, прижатой к уху, разговор слушал Никита Тимофеевич. Он согласно кивнул головой.

— Мы согласны, — ответил Сергей.

— Номер вашего мобильника?

После того, как Сергей назвал номер, женщина сказала: «Я позвоню», и выключила телефон.

Сергей повесил трубку. Никита Тимофеевич подошёл к нему.

— Мы правильно поступили? — спросила Ольга, внимательно слушавшая разговор с инкогнито.

— А что иное можно было делать в нашей ситуации, — ответил Туляков.

— Вдруг это подвох?

— Мы ни от чего не застрахованы.

— Но мы можем принять кое-какие контрмеры, — ответил Сергей.

— Давайте над этим подумаем, — сказал Никита Тимофеевич, приглашая всех к беседе.

Сергей с Ольгой расположились на диване, Павел на стуле, Никита Тимофеевич с неизменной своей сигаретой подвинул стул и сел напротив.

— Значит, женщина сказала, чтоб ехали ты. Сергей. и Ольга. — он посмотрел на них.

— Да, — ответил Сергей.

— Это хорошо. Сергей поведёт машину, а Ольга возьмет чемодан.

— Мы не знаем, куда заведёт нас женщина, — сказала Ольга.

— Я буду подстраховывать вас сзади на своей машине.

— А если мы потеряемся?

— Не потеряетесь. Я на машину вам один приборчик поставлю. Так что вы будете постоянно в поле моего электронного зрения.

— Мобильник у вас есть?

— Есть.

— Не хватает одного, — загадочно сказал Сергей, глядя на Тулякова.

— Чего же? — с интересом спросила Ольга.

— Ствола, — ответил за Сергея Никита Тимофеевич.

— Этому горю можно помочь, — проговорил Сергей.

Никита Тимофеевич удивлённо взглянул на Сергея.

— Каким образом?

— Афанасий револьвер оставил.

— Конечно, — улыбнулся Никита Тимофеевич. — Трудно представить Афанасия… лезть в такую передрягу без оружия…

Глава восьмая. Нападение

Дуровцы хотели заправиться быстро, но не получилось. Они побывали на трёх автозаправках, но безрезультатно — бензина не было.

— Что за столица! — ворчал Владимир Константинович. — Что за рынок! Дерут три шкуры, а бензина нет.

— Жалуйся Лужкову, — подтрунивал над ним Николай.

— А что — и пожалуюсь. Скажу: дорогой мэр! Раз в жизни петербуржец Лазутин прибыл в первопрестольную в гости, а его тачку не могут заправить три автозаправки. У вас что — нефтяной кризис?

Афанасий развернул карту Москвы.

— Здесь заправок, хоть в три горла ешь, — сказал он. — Вот ближайшая. Следуй моим указаниям, скитский копатель. — Он повернул голову в сторону Лазутина. — Найдём горючки.

Нашли бензин на выезде из города. Владимир Константинович был доволен сверх меры и уже не ругал ни рынок, ни власти, ни неповоротливых бизнесменов. Был заправлен полностью бак и две канистры взапас.

— Порядок, — сказал Владимир Константинович, протирая ветошью запылившееся лобовое стекло. — Запас карман не тянет… Теперь мы готовы к любому путешествию.

К нему подошёл прыщавый парень в толстом свитере, болтавшемся на острых плечах. Коротко подстриженные соломенного цвета волосы жёстко торчали в разные стороны. Он с полминуты мялся возле Владимира Константиновича, а потом сказал тоненьким голоском:

— Дяденька, у меня машина не заводится, не посмотришь движок? Ну, пожалуйста. Не знаю, что случилось, не разберусь…

Владимир Константиновчи через плечо бросил взгляд на парня.

— Вызывай ремонтную бригаду, — отозвался он. — Нам некогда нянькаться…

— Да там делов…

Жалкая фигура парня, казалось, стала ещё несчастнее.

— Парень, я сказал — нам некогда, — с металлом в голосе ответил Лазутин.

— Тогда толкните с горки.

— Вот пристал…

Владимир Константиновчи оторвал взгляд от начищаемого стекла и оглядел парня с ног до головы. Тот стоял растерянный, поникший. Уголки губ дергались в нервном тике, казалось, он готов был разреветься. Длинные, чуть ли не до колен руки, теребили холщёвую кепку с широким пластмассовым козырьком.

— Сколько лет за баранкой? — снисходительно спросил Лазутин, продолжая водить тряпкой по стеклу.

— Месяц, — смущённо ответил парень, виновато улыбаясь.

— Оно и видать. Зелёный совсем.

— Так поможете, дяденька?

— У тебя чего, парень, машина не заводится? — высунулся из кабины Афанасий, слышавший разговор двух водил.

— Не заводится, — чуть не плача ответил парень и его глаза просительно уставились на загорелого Афанасия, чей простецкий вид располагал к себе.

— Ты что ж, Константиныч, — обратился Крестов к Лазутину шутливо. — Бывший или будущий защитник Отечества тебя просит, а ты отказываешь ему в помощи?

— Я слова не сказал ему против, — отозвался Лазутин.

— Но и не ободрил. Может, поможем, братцы, недорослю, — сказал Афанасий, глядя на горевшее ярким огнём лицо просителя. — Ты чего молчишь, Константиныч?

— Отчего не помочь, если время есть, — ответил Лазутин, вытирая руки ветошью.

— Спасибо, дяденьки, — обрадованно произнёс парень.

— Где машина? — осведомился Афанасий.

— Да вон на обочине. Фольксваген.

— На крутых машинах ездишь, а матчасть не освоил, — укоризненно заметил ему Афанасий.

— Так старая тачка. Ей больше десяти. Может, толканём? Под горку она быстро заведётся.

— Посмотрим. У нас машинный Эскулап за рулём, — посмеялся Афанасий. — Иди к своей тачке. Мы подъедем.

Парень нахлобучил кепчонку на голову и резво побежал к своей машине — светло-голубому автобусу с затенёнными стёклами, одиноко стоявшему на обочине метрах в трехстах от заправки с открытым капотом. Это действительно была старая автомашина, каких много ходило в 70-х годах по всему миру.

«Газель» Владимир Константинович поставил сзади микроавтобуса и первым спрыгнул на землю. За ним последовали Афанасий с Николаем.

Лазутин первым делом подошёл к капоту.

— Ну что тут у тебя? — Он окинул глазом движок.

— Может, карбюратор что, — неуверенно сказал парень.

— Искру проверял? — спросил Владимир Константинович, наклоняясь и качая колпачки свеч.

— Проверял. Искра есть.

Николай с Афанасием обошли автобус, удивляясь, как эта старая колымага ещё может ездить.

В этот момент Владимир Константинович, проверявший движок, получил опущенной крышкой капота по затылку — это парень со всей силой прихлопнул его. Дверца автобуса открылась, и появились трое рослых молодцов. Один из них хватил ничего не подозревавшегося Афанасия обрезком трубы с надетым на конец шлангом по голове, а подскочивший сзади к Николаю здоровенный качок с налитыми мускулами, выпиравшими из-под спортивного костюма, накинул ему на шею шнур. Нападение произошло так стремительно и неожиданно, что никто из дуровцев ничего не понял, не то чтобы предпринял меры самообороны. Оглушенных, без сознания приятелей затащили в салон автобуса. Качок обратился к парню, ударившему Афанасия:

— Посмотри, Хрюн, как бы не очухался этот в камуфляже. Жилистый мужик…

— Втёрли по первое число. Часа два проваляются…

— Малый! — позвал худосочного парня, стоявшего невдалеке качок. — Иди сюда?

Тот подошёл, встал напротив качка, щурясь от яркого солнца.

— Вот тебе три сотни и отваливай. И держи язык за зубами, иначе отрежу и зажарю. Ты понял?

— Понял.

Качок достал пачку дорогих импортных сигарет.

— Куришь? — спросил он парня.

— Курю.

— Угощайся.

Парень взял сигарету.

Качок поднёс к его сигарете зажигалку. Прикурил сам.

Протянул зажигалку парню.

— Держи. В знак дружбы, пригодится.

— Да я…

— Не стесняйся, бери!

— Спасибо.

— А теперь отчаливай. Ты нас не знаешь и мы тебя. Всё, вали!

Парень, положив деньги в карман, не оглядываясь, свернул с дороги и пошёл прочь по пустырю, заваленному бракованными бетонными кольцами. Он не успел скрыться из глаз, как прогремел раскатистый взрыв, метнулось пламя и пропало.

— Со святыми упокой, — сказал качок и бросил недокуренную сигарету в траву.

Вернувшись к товарищам, заглянул в салон автобуса, где лежали дуровцы, и приказал Хрюну:

— Надень на них баранки. И пристегни на всякий случай. Очухаются, начнут…

Он подошёл к «Газели», вынул из-за пазухи продолговатую коробочку, чуть побольше куска хозяйственного мыла и приладил её незаметно для своих товарищей на раму автомашины. После этого вернулся к автобусу.

— Всё готово? — спросил подельников.

— Всё сделали.

— Обшманали их?

— В первую очередь.

— Нашли что?

— По мелочам. Ксивы… Ничего ценного.

— Оно и видать. Цепуру зачем содрал? — спросил он высокого блондина, чем-то похожего на Пьера Ришара, носившего кличку Жан, увидев у него торчащую из кармана золотую цепочку с крестиком.

— На, возьми, — Жан полез рукой в карман. — Усмотрел, шкура!

— Раз взял — носи, — отвернулся от него качок. — Бумаги положь в бардачок. Пригодятся. Вы трое, — он пересчитал пальцем подельников, — едете в «Газели» за нами.

Качок с Хрюном сели в автобус, третий за руль и автобус отъехал. За ними на лазутинской «Газели» поехали остальные трое.

— Одно дело сделано, — удовлетворённо сказал качок, ухмыляясь во весь рот.

Он содрал с квадратной, стриженной под ноль, державшейся на бычьей шее, камуфляжную шляпу-панаму и вытер ею лицо.

— Осталось другое, не менее важное, — произнёс напарник по кличке Хрюн, ногой оттолкнув тело Лазутина, сползшее с сиденья и загородившего проход. — Побыстрее бы надо. Вдруг очухаются, — он кивнул на безжизненные тела дуровцев.

— Будь спок, успеем, — убеждённо ответил качок. — Жмых, — обратился он к шофёру, — прибавь газу.

Автобус увеличил скорость. Следовавшая за ними «Газель» отстала. Они мчались по шоссе, по бокам которого возвышался частый еловый лес. Впереди и сзади чёрными пятнышками виднелись едущие по магистрали автомашины.

— Сворачивай на съезд, — скомандовал качок. — Пошустрей давай!

Жмых последовал указаниям главаря.

Качок достал из кармана продолговатую коробочку. Выдернул короткий ус антенны, включил прибор. Загорелась яркая неоновая лампочка.

— «Газель» нагоняет нас, — сказал Жмых, бросив взгляд в зеркало заднего вида.

— Не успеет, — равнодушно усмехнулся качок и нажал на кнопку.

Он посмотрел в заднее стекло. Следовавшую по магистрали «Газель» метрах в трехстах от них, вдруг охватило пламя, раздался взрыв. Машина подпрыгнула, перевернулась и свалилась на обочину. В небо поднялось чёрное облако дыма.

— Гони, — приказал Жмыху качок. — Дальше просёлок будет… Вот он, сворачивай! Не растопыривый глаз. Им царство небесное, рай и вечный покой.

— А нам, — заржал Хрюн, — бабки и бабы.

Когда машина свернула на проселок, качок выбросил свой прибор в кусты.

— Теперь порядок. Жми по дороге. Через километр начнётся дачная улица. Проскочим посёлок и снова выберемся на шоссе. За бабками. — Он весело захохотал.

Минут через десять они выехали снова на магистраль. Качок открыл в салоне окно. Свежий воздух ворвался в салон.

Афанасий открыл глаза и пошевелился

— Один очухался, — проговорил Хрюн. — Добрый день, дядя! Как твое самочувствие?

Афанасий хотел потрогать ушибленную голову, но правая рука была пристегнута к дужке кресла.

— Кто вы? — спросил он, морщась от боли и оглядывая товарищей, безжизненно сидящих в креслах. — Какого хрена приковали нас?

— Тебе незачем знать, — отозвался Хрюн. — Меньше знаешь, крепче спишь.

— Понял, — сказал Афанасий. — Попали к бандюганам.

— Угадал.

— Куда едем?

— А куда Макар телят не гонял, — вступил в разговор качок, отхлебывая пиво из бутылки. — Тебя это устроит?

Афанасий ничего не ответил, потому что зашевелился Николай, Лазутин сел на скамье и осмысленно посмотрел по сторонам.

— Куда это мы едем? — спросил Лазутин, но увидев, что сидит в наручниках воскликнул: — Что происходит? Кто это на меня надел? — Он занёс было руки, чтобы толкнуть качка, который был к нему ближе.

— Заткнись! — резко сказал качок, глядя на пепельно-серое лицо Лазутина. — Не протягивай руки, а то протянешь ноги. Сдадим по накладной, — он захохотал, допил пиво и выбросил бутылку в раскрытое окно. — В вашем положении, отцы, я бы сидел тихо и не задавал глупых вопросов. Я сказал — приедем, и я вас сдам по накладной. А вы уж там решайте, зачем вас, кто вас и так далее…

Афанасий закованными руками пытался растормошить Николая, с закрытыми глазами качающегося в разные стороны на сиденье.

— Хоть бы помощь оказали человеку, — ругался Афанасий. — Недоноски.

— Закрой сифон, — грозно прикрикнул на него качок. — Будешь травить баланду — успокою минут на сто. — Он показал Афанасию увесистый кулак.

Скоро очнулся и Николай. Увидев и себя, и друзей в наручниках, понял, в чём дело.

— Не зря письмо пришло, — сказал он.

Друзья поняли, что он имел в в иду.

— Этот шибздик провёл нас, — сказал Афанасий, вспомнив худосочного парня, который упрашивал Лазутина посмотреть машину. — Это я виноват. Не встрень я в разговор, Константиныч не поехал бы помогать.

— Ну и сучонок, — в сердцах сказал Владимир Константинович, редко пользовавшийся грубыми словами. — Дядянька, я зелёный, помоги тачку толкануть, — передразнил он парня.

— Накололись, а теперь ищут виноватых, — ухмыльнулся качок,

— Дай воды, — попросил Владимир Константинович у качка. — Пить хочется.

— Имидж ничто, жажда всё, — рассмеялся Хрюн, показывая редкие мелкие зубы.

— Не дай себе засохнуть, — поддержал напарника качок словами из рекламного ролика и протянул Лазутину бутылку с бесцветной жидкостью.

Лазутин взял её и отвинтил пробку. Тут же с негодованием бросил её в качка. Тот поймал бутылку на лету, но забрызгался. Запахло бензином.

— Ты что ж, сучара, делаешь. — Он влепил оплеуху Лазутину.

На помощь товарищу хотели броситься Афанасий с Николаем, но наручники, зацепленные за дужку сидений, им не дали.

Качок быстро остыл. Он подобрал на полу пробку, завинтил её, положил бутылку в кармашек чехла сиденья.

— Пить захотел, — качок раздул ноздри. — Приедешь на место, будет тебе и кофэ, и шампаньское. — Он громко загоготал от своей, как ему казалось, шутки, вспомнив советское кино.

Афанасий обозвал их некоторыми словами, которых не терпит бумага, и качок тут же пригрозил, что если они будут базлать, он вотрёт им по первое число.

Дуровцы замолчали.

Около небольшой продуктовой палатки шофёр остановился.

— Надо бы горло промочить, — сказал он. — Да и живот подвело. С утра не жрамши…

— Хрюн, слетай по-рыхлому, возьми какого закусона и птичьей водички, — распорядился качок, услышав слова шофёра. — Купи и этим оболтусам, — он кивнул на дуровцев, — бутылку минеральной. Не обеднеем.

Его напарник, выкинув в проход длинные сухие ноги, открыл дверцу и, смотря по сторонам, перебежал дорогу. Минут через десять вернулся, держа в руке полиэтиленовый пакет.

— Трогай! — сказал он шофёру.

Они выехали за пределы посёлка и остановились на обочине в редком мелколесье. Качок бросил бутылку «Кашинской» Афанасию:

— Промочи горло, вахмистр беззвёздный, и дай своим.

Жмых переместился в салон и все трое разлили водку поровну, выпили и закусили бутербродами с колбасой, тут же нарезанной.

От запаха колбасы дуровцев затошнило, слюна забила рот. Афанасий отвернулся, чтобы не видеть, как троица поедает хлеб с колбасой.

Наступали сумерки. Дорога затягивалась темнотой, а бандиты не спешили заводить машину. Положив голову на спинку кресла, Николай заснул, если можно было назвать сном дремоту или забытьё, которое прерывалось всякий раз от хохота или громкого вскрика конвоиров.

Афанасий размышлял, кто такие свирепые их конвоиры. Он сопоставил события, произошедшие за последние сутки, но ни к какому выводу не пришёл. Тревожась догадками, он спросил, обращаясь к качку, как главному из забубённой компании:

— Слушай, пахан! Может, объяснишь, за что нас повязали?

«Пахан», наевшись колбасы и пропустив стакан водки, заметно подобрел. Его глаза глядели не так остервенело, лицо потеряло брезгливую ухмылку, упитанное тело расслабилось.

Он поковырял зубочисткой во рту, не отрываясь, глядя на Афанасия. Сплюнул на пол. Откинувшись на спинку кресла и убрав зубочистку в пенальчик, ответил:

— Мы выполнили заказ.

— Какой заказ?

— Кому-то вы дорогу переехали.

— Может, вы ошиблись номером?

— Не бойся. Не перепутали.

— Кто же заказал нас?

— Ваньку-то не валяй. Так я тебе всё и разбубонил. Сдадим на руки, там и выясняй.

Качок отвернулся, давая понять, что дальше разговор вести он не намерен, встал с кресла и открыл дверь салона, пробормотав, что у него закипает радиатор. Справив нужду, закрыл дверь и уселся на прежнее место.

Простояли примерно ещё с час. Когда совсем стемнело, качок дал команду двигаться дальше. Афанасий глядел в окно, стараясь увидеть какие-либо приметные ориентиры дороги, но за стеклом нельзя было что-либо различить, и он оставил бесполезное занятие. Машину почти не покачивало, и можно было определить, что они едут по ровной асфальтированной дороге.

Когда впереди мелькнуло светлое пятно — фонари населённого пункта, качок положил пленников в проходе между кресел лицом вниз, пригрозив пощекотать им пятки, если они поднимутся.

Минут через десять автобус остановился, и качок, открыв скрежетнувшую дверцу, спрыгнул на землю. Послышались удалявшиеся шаги. Однако вскоре он вернулся.

— Трогай! — сказал шофёру.

Они проехали прямо, потом свернули направо, скрипнули ворота, под колёсами протекторов зашелестел гравий.

Когда машина остановилась, качок весело скомандовал:

— Поднимайсь и выматывайсь!

Хрюн отстегнул наручники от сидений.

— Чего телитесь? — прозвучал извне автобуса грубый голос.

Хрюн сильно саданул Афанасия носком ботинка.

— Чего разлёгся!?

— Потише, едрёна копоть, — огрызнулся Афанасий.

Их вывели из автобуса. Они увидели звёздное небо в просветах деревьев, черневший сбоку несуразный массив дома.

К автобусу подошли трое. Один из них, высокий, басовитым голосом спросил:

— Всех доставили?

— Как договаривались.

— Отведите их, — приказал высокий. — Наручников не снимать. Ваши бабки! — он протянул качку свёрток. — Считать будешь?

— Я не страдаю комплексами, — ответил качок. — Денежка счёт любит.

Он прошёл в автобус и включил в салоне свет.

Дуровцев, подталкивая в спину, ввели в какое-то помещение. В замочной скважине звякнул ключ.

Они остались одни.

Николай в середине комнаты наткнулся на что-то.

— Щит для игры в пинг-понг, — сказал он.

— Везет нам на спортивные сооружения, — вздохнул Афанасий.

Глава девятая. Ирэна Арнольдовна

Дуровцы ошарили помещение, но кроме стола для игры в пинг-понг, больше ничего не обнаружили. Помещение было обито вагонкой. В одной стене было три небольших фигурных окна, какие устраивают в мансардах или чердачных помещениях.

— Попали в переделку, — вздохнул Лазутин, присаживаясь к стене рядом с Афанасием.

— А ты хочешь клад найти без всяких осложнений? — уставился на него «афганец», хотя этого в темноте не было видно.

— Ты связываешь наше теперешнее положение с сундуком?

— Если не с сундуком, то с озером.

— Поясни?

— Кто нас предупреждал, чтобы мы не рыпались?

— Этот… Харон.

— Ну вот, ты сам ответил на свой вопрос. Я правильно мыслю, Николай?

Воронин в это время вершок за вершком обследовал помещение, стараясь узнать, куда их поместили.

— У меня других предположений нет. Я тоже считаю, что мы в лапах пресловутого Харона, ни дна бы ему, ни покрышки!

Он ударился головой о какой-то предмет, отчего чертыхнулся и отказался от дальнейшего обследования помещения в густой темноте.

— Есть хочется, — сказал Лазутин, проглатывая слюну.

— Да и жажду утолить не мешало бы, — добавил Афанасий, растирая запястья под наручниками. — Гады, хоть бы чего попить принесли…

— Будет день, будет пища, — сказал Николай, присаживаясь рядом с друзьями. — Я смертельно устал от этих передряг. Давайте поспим.

Рассвет затекал в помещение из оконцев, выгоняя из углов ночную темноту. Солнце ещё не встало, и всё было серым.

Николай сел на пол и огляделся. Как оказалось, они ночевали в помещении, напоминающим предбанник. Стены и потолок, как они вчера определили, были обшиты вагонкой. Окна были небольшими и снаружи их прикрывали ставни. При детальном рассмотрении Николай определил, что помещение можно было назвать небольшим спортивным залом. В углу был теннисный стол, чуть далее напротив окна с потолка свешивался мешок с опилками и песком для отработки удара в боксе, турник и ещё некоторые принадлежности, позволяющие говорить, что в этом доме живёт спортивная семья.

Солнце заглянуло в маленькое оконце в торце помещения очень высоко над полом, когда дверь отворилась, и на пороге вырос высокий мужчина. Он придержал дверь и пропустил вперёд себя другого охранника с подносом в руках. Тот поставил еду на теннисный стол и, молча, ушёл. Дверь закрылась и скрежетнул ключ в замке.

На подносе в три миски было наложено гороховое жёлто-зелёное пюре, несколько кусков хлеба, три ложки и три стакана с бесцветной жидкостью. На пробу это оказалось обыкновенной водопроводной сырой водой.

Ни слова не говоря, дуровцы подкрепились, и настроение у них улучшилось.

Они начали обсуждать своё положение, когда услышали за дверью голоса. Разговаривал мужчина и женщина. По разговору было можно понять, что мужчина занимал подчинённое положение. Сначала трудно было понять, о чём шёл разговор, но по мере приближения говоривших к входной двери, смысл разговора стал ясен.

— Вы мне не чините препятствий, — выговаривала мужчине женщина. — Это моя дача, и я могу и хочу делать здесь всё, что мне заблагорассудится.

— Но Павел Никодимыч распорядился никого сюда не пускать.

— Никого чужого, но только не меня. Так ведь?

— О вас никакого разговору не было.

— Вот видите.

— Но всё равно я вас не могу пустить…

— Я имею право знать, что у меня творится на даче и поэтому вы должны пропустить меня. Кого вы держите в зале: бандитов или ещё кого?

Мужчина уже готов был сдаться и открыть дверь перед напористой женщиной, как она вдруг ослабила первоначальный натиск и сдалась:

— Впрочем, что я нервничаю, — устало проговорила она. — Бог с вами, держите там, кого хотите. Я только вам одно скажу — переведите их из зала в чулан. Знаете, там слева от входа. Он довольно просторный, окон там за исключением одного маленького нет. Пусть там побудут. Оно пустует и как раз будет использовано целесообразно.

— Вот это другой разговор, Ирэна Арнольдовна, — проговорил смиренно мужчина. — А то мы действительно не знали, куда этих бродяг засунуть.

— А что они натворили?

Дуровцам показалось, что женщина пытается выведать у охранника причину появления на даче людей. Голос её был вкрадчивый и льстивый.

— Павел Никодимыч не говорил нам. У него свои дела с ними. Он разберётся.

Голоса затихли — говорившие удалились.

— Выходит, мы дорогу перешли, как выразился наш охранник, какому-то Павлу Никодимычу, — резюмировал Афанасий. — Кто-нибудь из вас знает такого? — Он посмотрел на друзей.

Николай пожал плечами, покачал головой и Лазутин.

— Значит, не Харон нас повязал, — выпятил губу Афанасий.

Однако через час с небольшим всё прояснилось.

Их перевели из зала в квадратное полусумрачное помещение на первом этаже. Кирпичные стены были оштукатурены и вдоль них стояли различной величины то ли шкафы, то ли стеллажи, на которых когда-то что-то лежало, но сейчас они были пусты. В каморку принесли три фабричных табурета и сняли с задержанных наручники.

Ближе к обеду дверь в каморку отворилась, и на пороге показался высокий жилистый человек в наглаженных брюках, из-под штанин которых высовывались носки огромных ботинок, в широком пиджаке, рукава которого были закатаны на один оборот и обнажали крепкие руки с сильными пальцами. Сухое лицо было загорелым, но через загар пробивался, как бы высвечивался серо-пергаментный цвет, небольшие глаза глядели пронзительно, тая усмешку, высокий лоб незаметно переходил в темя, словно занимал полголовы.

Дуровцы вздрогнули. Человек очень напоминал Изгоя, только лицо не было обмотано шарфом и не было шляпы с плащом.

Вошёл тот бесцеремонно, взял табуретку за ножку и сел на неё.

— Начну без околичностей, — сказал он. — Харону нужен ваш, как вы называете «камень». Когда мы его получим, вас отпустят.

— Мы не знаем никакого Харона, — произнёс Николай.

— Не прикидывайтесь. Имя-то вы знаете, а что до личности — зачем вам знать. Так как?

— А Харон — это Павел Никодимыч? — в упор спросил Афанасий.

Лицо вошедшего оставалось бесстрастным, но дуровцам показалось, что человек несколько оторопел, хотя попытался скрыть это.

— Какая вам от этого разница, — повернув голову в их сторону, безразлично произнёс он. — Нам нужен «камень».

— О каком камне вы говорите? — спросил Лазутин.

— Не притворяйся, человек, — жёстко произнёс долговязый. — Всё вы знаете. Вы этот предмет называете «камнем». Мы его зовём иначе. — В слове «иначе» ударение он сделал на первом слоге. На всё про всё даю вам сутки. Думайте, решайте. Отдаете «камень», и ваше дело в шляпе — вас отпустят, а ежели будете упрямиться — с вами разберутся.

— Ты нам угрожаешь? — набычился Афанасий.

— Предупреждаю, — ответил долговязый, встал со стула и исчез в дверях, не оглянувшись.

— Это Жердяй, ребята, — произнёс Николай. — Об этом мужике нам толковал Павел. Это он приходил с толстяком в вагончик к Косте-капитану. А, Афанасий?

— Похож на описанного Павлом, как две капли воды.

— И помните, это он с толстяком за нами на «Саабе» гонялся?

— Подручный Харона?

— Наверняка.

— И что будем делать?

— Подождём.

На обед им принесли жидкую картофельную похлебку, по куску хлеба и сырой воды.

— С такой жратвой ноги протянешь, — нахмурился Афанасий, поднося к губам ложку.

— Не всё равно, как умирать — с набитым желудком, или пустым, — невесело усмехнулся Лазутин.

— Рано ты умирать собрался, — неодобрительно посмотрел на него Николай.

— Такие люди, как долговязый, зря слов на ветер не бросают, — ответил Лазутин.

— Ты считаешь, что «камень» не надо отдавать? — спросил Афанасий.

— Даже если мы отдадим, они прибьют нас.

Афанасий замолчал — слова Лазутина заставили его задуматься.

Примерно через час после обеда ключ в замочной скважине дважды повернулся. Дверь открылась, и на пороге в свете, падающим из продолговатого окна напротив, появилась черноволосая женщина в спортивном костюме. На ногах были перламутровые туфли, и была она похожа на Шахерезаду из сказок тысячи и одной ночи.

Она приблизилась уверенно к пленным и густым голосом сказала:

— Стул предложите даме?

Лазутин поднялся и подвинул ей стул. Она села. Достала из кармана пачку импортных сигарет и зажигалку. Небрежно бросила на стол:

— Курите!

Николай взял сигарету и затянулся.

Лицо внезапно появившейся дамы было или загорелым, или покрыто густым гримом. Из-под густо накрашенных губ, блестели ослепительно белые ровные зубы.

— Вы удивлены, — усмехнулась она, видя недоумённые лица друзей. — Я не имею ничего общего с людьми, которые вас сюда привезли.

Дуровцы, молча, сгрудились у стеллажа, внимательно глядя на женщину и не произнося ни слова.

— Вы что в рот воды набрали? — с усмешкой произнесла она.

— Мы не знаем, что вам ответить, — первым нашелся Николай, глядя на шокирующе красивую женщину, от ослепительной красоты которой хотелось зажмурить глаза.

— Я хочу вам помочь.

Она сделала паузу, внимательно глядя на троих мужчин.

— Долговязый нам тоже обещал выпустить отсюда, если мы ему окажем кое-какую услугу. Вам какая услуга нужна?

— Жердяй вас обманет. А мне нужна не услуга. Это я вам делаю услугу… Я хочу помочь вам, но, конечно, не безвозмездно. — Глаза её сверкнули.

— И что вы нам предлагаете? — спросил заинтересованный Афанасий.

— Я могу сообщить вашим друзьям, где вас искать. Это всё, что я могу вам предложить.

— За что же такая милость? — скривил губы Воронин.

— Я же вам сказала — не безвозмездно.

— Тогда сколько стоит ваше предложение? — осведомился доселе молчавий Лазутин, с интересом разглядывавший обворожительную женщину, так внезапно сошедшую в их каморку.

— Пятьдесят тысяч баксов.

Лица у друзей вытянулись. Первым пришёл в себя Афанасий:

— Где же мы возьмём такие деньги?

— Это ваша забота.

— Мы не олигархи, — усмехнулся Воронин.

— И даже не бизнесмены, — поднял брови как бы от удивления Афанасий.

— Да у нас в Москве и друзей нет богатых, — сказал Лазутин.

Женщина поднялась со стула, взяла сигареты и зажигалку.

— А то пожар устроете, — произнесла она и пошла к двери. У косяка обернулась.

— На раздумья у вас час. Я вернусь.

— Мужики это нереально, — простонал Лазутин — пятьдесят тысяч баксов. — Даже мой зять не собрал бы эти деньги за сутки.

— У нас есть сапфир, — сказал Николай. — Если она сообщит нашим друзьям, они, наверно, догадаются. Серёга знает о нём. Он спрашивал, что мы с ним сделали.

— А потянет он на пятьдесят тысяч? — поинтересовался Лазутин.

— Должен потянуть на большее. Такой каменюка.

Обсудив все «за» и «против», они решили довериться женщине.

Глава десятая. 60-й километр

Ольга волновалась больше всех, хотя старалась не показывать виду. Однако от прозорливого Тулякова это не ускользнуло:

— Не нервничай, Оля. Ничего плохого не случится. Держи себя в руках.

— Я стараюсь…

После лёгкого завтрака проверили автомашины, кейс с деньгами. Никита Тимофеевич ещё раз проинструктировал, как надо себя вести, добавив:

— В экстремальной ситуации действуйте по обстановке. Главное, не подвергайте свою жизнь опасности. Я буду с вами рядом.

— Но как, Никита Тимофеевич, просто так отдать деньги незнакомой женщине? — спросил Сергей. — Она ж может соврать, что Николай с друзьями находятся в таком-то месте, а мы приедем туда и увидим, что нас обманули?

— Всяко может случиться. Возможно, это игра: кто кого перехитрит.

— Поверить на слово?

— Ни в коем случае. Когда она позвонит, скажи, что тебе нужны гарантии, что она не вешает лапшу на уши. Если она представит такие гарантии, отдашь ей чемодан. если нет, то и разговору не будет.

— А какие гарантии?

— Это решать тебе. Я ж не знаю, что она представит. Но она должна представить. Определённо, иначе игра не стоит свеч.

— А если на меня нападут? Отнимут деньги?

— Могут быть попытки. Но я на что! Зачем я поеду за вами? Смотри, где она тебе предложит деньги отдать, в каком месте: на улице, в сквере, в ресторане. В многолюдном месте опаснее, в сутолоке всё может произойти и скрыться в толпе легче… Неизвестно, кого опасаться, хотя, в таком случае, мне легче быть поближе к вам. Если будешь в затруднении, потяни время, скажи, что что-то с машиной, а в это время перезвони мне.

Сергей повеселел.

Ровно в десять часов раздался звонок. Сергей взял трубку.

— Вы готовы? — вместо приветствия спросила женщина.

— Готовы, — ответил Сергей.

— Деньги при вас?

— При нас, — с вызовом ответил Сергей. — Где наши друзья?

— Они в целости и сохранности. Дальнейшее их благополучие будет зависеть от вас. Поняли?

— Как не понять.

— Передайте телефон вашей женщине. Дальше разговаривать я буду только с ней.

Сергей передал мобильник Ольге.

— Вот что, дорогая, — сказала женщина, когда услышала голос Ольги, — выезжайте на Ленинский проспект.

Телефон замолчал.

— Что она тебе сказала? — спросил Туляков.

— Велела выехать на Ленинский проспект.

— Тогда по коням.

Они спустились вниз. День был пасмурный, но дождя не было. Сергей с Ольгой сели в «Жигули», а Туляков в «Волгу».

— Вперёд, — крикнул Никита Тимофеевич, захлопывая дверцу.

— Где ж она нам назначит встречу? — проговорил Сергей, глядя на перегоняющие их машины и следя за следовавшим за ними Туляковым.

— Осталось до этого недолго, — ответила Ольга, крепко прижимая к груди кейс с деньгами.

— Что ты так в чемодан вцепилась? — заметил Сергей. — Расслабься. На озере во много раз опаснее было.

— А я была отрешённая. Ни капельки не волновалась.

— Тогда тебе было до фени.

— Наверное.

Выехали на проспект. Мобильник молчал.

— Мне думается, она где-то за городом нам встречу назначит, — сказал Сергей. — Проспект уже кончается.

— Кто знает, что у неё на уме. Нет ли здесь подвоха. И денег лишимся, и друзей не увидим.

— Ну, мы не лохи. Смекнём, что к чему.

— Дай-то Бог.

Они уже проезжали проспект, когда запищал мобильник. Ольга приложила трубку к уху.

— Выезжайте на окружную, и дальше по Волоколамскому шоссе, — прозвучал женский голос.

— Долго…, — хотела что-то сказать Ольга, но мобильник отключился. — Вот стерва, — качнула головой Ольга, кладя мобильник рядом с собой. — Не слишком много разговаривает.

Опять запищал мобильник. На этот раз звонил Туляков.

— Что у вас нового? — спросил он.

— Поедем по Волоколамскому шоссе, — ответила Ольга.

— Хорошо, — сказал Туляков. — Она едет на машине и звонит из кабины. Она впереди или сзади. Я вас не теряю из виду. Отбой!..

Они выехали за пределы МКАД и мчались по шоссе в сторону Волоколамска. Мимо с рёвом проносились большегрузные КАМАЗы, с шумом рассекая воздух, мчались «Икарусы» и «Мерседесы», стремительно обходили старые «Жигули», сверкающие лаком иномарки. Но скоро поток машин поредел.

Их машину стремительно догонял перламутровый «Форд». Шёл он на хорошей скорости, целеустремлённый и решительный.

— Уж не наша ли фурия нас обгоняет? — предположил Сергей. — Сейчас перегородит дорогу, выйдут два амбала, и поминай наши денежки.

— Не наводи страх, Серёжа, — строго взглянула на него Ольга.

— Я пошутил.

— Какие могут быть сейчас шутки.

— Уж Дедовск проехали, скоро Истра, — пробормотал Сергей. — Сколько ещё ехать!?

Словно услышав его слова, запищал мобильник.

— Следуйте по шоссе, никуда не сворачивая, — прозвучал голос, и женщина снова оборвала разговор.

— Куда она нас гонит, — зло сказал Сергей.

— Мне это не нравится, — ответила Ольга, кусая губы.

— Позвони Никите Тимофеевичу, — бросил взгляд на Ольгу Сергей. — Передай ему слова этой шантажистки.

— Спокойнее, спокойнее, — ободрил Ольгу Туляков, услышав взволнованный голос. — Ничего из ряда вон выходящего. Я у вас на хвосте. Я вас вижу. Продолжайте движение!

При подъезде к Истре, женщина снова позвонила.

— Следуйте на Волоколамск, — сказала она и снова выключила мобильник.

Сергей заерзал на сиденье.

— В какую-то глухомань нас тащит, — повернул он голову в сторону Ольги. — Замечу опасное, не остановлюсь. Мы можем вляпаться в такое дерьмо! Аферистка какая-то! Звякни Никите Тимофеевичу, что он скажет.

Никита Тимофеевич был спокоен, как всегда, и приказал им следовать, куда скажет женщина.

— Пока никакой опасности нет, — добавил он. — Вы ж хотите помочь друзьям, и я хочу. Поэтому без паники.

— Без паники, так без паники, — пробормотал Сергей и нажал на педаль газа.

Его душу глодал червь сомнения: чего это инкогнито ведёт их в такую даль! Не проще бы передать кейс с деньгами в другом месте. Хотя у неё совсем другие планы, которые никак не вяжутся с мыслями Сергея. Места становятся малолюдней. Она боится лишних глаз или ей так проще выкинуть какую-либо злую шутку с пассажирами «Жигулей»? Вряд ли она одна затеяла весь этот спектакль. Наверняка за её спиной стоят какие-то братаны.

Он совсем себя извел докучными мыслями. Продолжить их помешал зазвонивший мобильник.

— Перед Ядромино свернёте налево, — сказала женщина и выключила мобильник.

— Кажется, дело близится к завершению, — пробормотал Сергей. — Поддались на удочку какой-то авантюристки и теперь едем незнамо куда.

— Я позвоню Никите Тимофеевичу, — сказала Ольга, сохраняющая внешнее спокойствие, хотя на душе кошки скребли.

Она сообщила Тулякову о содержании последнего звонка.

— Мы на последнем этапе, — ответил Туляков. — Наберитесь терпения и мужества. Вы у меня в пределах видимости.

Свернув на указанную дорогу, Сергей поехал медленнее, не спуская глаз с зеркала заднего вида. Дорога была пустынна — ни впереди, ни позади машин не было. Проехав болотце и редкий перелесок, чертыхаясь вслух, Сергей сказал Ольге:

— Долго ли эта красавица будет водить нас за нос? Я думал мы у цели, а здесь ни одного строения не видно.

Как бы услышав его слова, зазвонил телефон. Ольга схватила мобильник.

— Остановитесь и ждите! — прозвучал голос.

Сергей притормозил, съехав на обочину, остановил машину, но двигатель выключать не стал.

Опять раздался звонок. Звонил Туляков.

— Чего встали? — спросил он.

— По приказу прелестной незнакомки, — ответил Сергей. — Ждём дальнейших указаний.

— Я сзади вас. Действуйте осторожно.

— Хорошо.

Не успел он отдать мобильник Ольге, как опять позвонила незнакомка.

— Много болтаете по телефону, — раздражённо сказала она. — Передайте своей «Волге», что прячется позади вас — мы так не договаривались. Пока она будет следить за нами, разговора не получится. Пусть убирается.

Пришлось сообщать об этом Тулякову.

— Заметила-таки, — пробормотал он. — Глазастая. Ладно, что делать. Я сделаю вид, что уехал, а сам замаскируюсь в лесочке. Вот баба, — заругался он. — И как она определила…

Спустя минут десять, из густой рощицы, сзади «Жигулей» метрах в пятистах, на дорогу выехал «Фольксваген» зелёно-перламутрового цвета. Развернувшись в другую сторону, остановился на обочине. Сергей повел шеей в ставшем вдруг тесном воротнике рубашки и положил руку на рычаг переключения скоростей.

— Откройте дверцы машины, — раздался в трубке голос незнакомки.

Сергей выполнил приказание.

— Пусть женщина с деньгами выйдет из машины, — приказала незнакомка.

— Это по мою душу, — проговорила Ольга и потянулась за кейсом.

Она забрала чемоданчик и вышла из машины. Дверца «Фольксвагена» распахнулась и на обочине появилась женщина. На ней были чёрные брюки, сужающиеся к щиколоткам, просторная блузка, густые тёмно-каштановые волосы трепал ветер. Глаза скрывали большие чёрные очки. В руках была сумочка и мобильник. Она жестом приказала Ольге приблизиться. Ольга сделала несколько неуверенных шагов ей навстречу. Женщина медленно, словно на прогулке пошла к ней.

Они встретились на полпути от глядевших в разные стороны автомашин. Женщина окинула Ольгу оценивающим взглядом с ног до головы, поглядела по сторонам и сказала:

— Не нервничайте, милочка! Кроме ваших и меня, здесь больше никого нет.

Ольга тоже оглядела женщину. На вид той было лет около сорока, может быть, чуточку меньше. Прямой нос, властные губы и самоуверенный подбородок. Когда ветер откидывал волосы, в ушах поблескивали золотые серёжки.

— Откройте кейс! — приказала женщина.

Ольга щёлкнула замками. Женщина взяла первую попавшуюся пачку денег, согнула, посмотрев картинки, и отпустила:

— Закрывайте!

Она открыла сумочку и вынула диктофон, нажала кнопку. Ольга обратила внимание на красивые холеные руки с длинными пальцами, унизанными перстнями. Сначала пошипело, а потом раздался голос Воронина:

— Ольга, это я, Николай. Здравствуй! Мы все живы. Доверьтесь этой женщине. Она нам поможет. Всем привет.

Услышав голос, Ольга вздрогнула.

— Вам знаком этот голос? — спросила женщина.

— Знаком.

— Давайте кейс, и я вам скажу, где они находятся.

— А где гарантии, что вы меня не обманете и не улизнёте вместе с деньгами.

Женщина усмехнулась, показав полоску очень ровных белых зубов.

— Мы предусмотрели это.

Она снова нажала кнопку магнитофона.

— Нас держат на даче в посёлке Вешняки, дом двадцать девять, — прозвучал голос Николая.

— Теперь вы верите?

— Мне ничего больше не остаётся, — произнесла Ольга.

Она положила кейс на землю между собой и женщиной.

— Кто их держит?

Женщина снисходительно посмотрела на Ольгу:

— Это уже допрос, милочка!

— Мы должны знать, кто их держит.

— Я не могу этого сказать. За мною следят. Я сделала всё что могла, что хотела. И не пытайте меня.

Ольга носком туфли наступила на кейс.

— И всё же?

Женщина усмехнулась:

— Тот, кому нужен «камень».

— Хорошо. Где этот посёлок Вишняки? Как туда проехать?

— Не слишком ли многого вы от меня хотите, — проговорила женщина, но достала из сумочки маленькую записную книжку и авторучку и написала несколько слов. Вырвав листок, подала Ольге.

— Вот как туда проехать. Больше я вам ничего не скажу.

— А где гарантии, что вы меня не обманываете?

Женщина самодовольно скривила губы:

— Всё зиждется на доверии. Зачем мне вас обманывать? Это сделка. Ты мне — я тебе. А потом: вы же слышали знакомый голос. Он назвал адрес.

— Он назвал адрес, какой вы ему сказали…

Женщина открыла крышку диктофона, вынула кассету и протянула Ольге:

— Это вам на память.

Ольга прочитала листок, взяла кассету и пихнула кейс к ногам женщины. Та взяла его, измерила Ольгу оценивающим взглядом и прошла к машине. Отойдя на несколько шагов, обернулась:

— На даче четыре охранника, душечка. Так что будьте осторожны. И спешите, спешите!

Она села в «Фольксваген», хлопнула дверцей, и поехала в ту сторону, откуда недавно пожаловала.

Ольга вернулась к Сергею.

— Ну что узнала, где они находятся? — спросил он девушку.

Ольга протянула ему листок и кассету.

— Не надули они нас? — спросил Сергей, читая бумажку. — Может, здесь фальшивый адрес.

— Послушай кассету. На ней голос Воронина.

— Что он говорит?

— Сам послушай.

Сергей стал вставлять кассету в автомагнитолу.

— Сообщи Никите Тимофеевичу, — обернулся он к Ольге.

— Не надо. Он сам едет.

Сзади приближалась «Волга». «Фольксваген» уже скрылся в перелеске.

Туляков остановился и подошёл к «Жигулям».

— Ну что у вас, друзья? Встреча произошла удачно?

Ольга передала ему разговор с женщиной, а Сергей включил магнитолу.

— Голос Николая, — подтвердил он, когда они прослушали запись. Полагаю, что этой женщине можно доверять.

— Можно, — согласился Никита Тимофеевич. — Она продала информацию о месте пребывания наших друзей и за это получила кругленькую сумму. Будем надеяться, что она порядочный бизнесмен.

— Судя по внешности, — добавила Ольга, — она выглядит серьёзной женщиной. Не вертихвостка.

— Значит, она сказала, чтобы мы не теряли время даром и спешили с выручкой товарищей? — спросил Туляков.

— Она так сказала.

— Это не пустые слова. Едем домой и решаем, что делать дальше.

Глава одиннадцатая. Дача

Было очень рано. Солнце поднялось над деревьями, и его косые лучи пронизывали редкие посадки радужными потоками. Тишину нарушало лишь неумолчное пение птиц. Скорее, это было не нарушение, а гармоничное вплетение птичьих голосов в музыку природы.

Туляков, Сергей и Ольга сидели в кустах ольшанника, примыкавших вплотную к углу высокого забора дачи номер 29.

— Давайте ещё раз обсудим план действий, — сказал Туляков, отрывая глаз от отверстия в бетонном заборе. — Большего мы ничего, наверное, не узнаем. Женщина не соврала нам: на даче четверо охранников и собака на привязи у бани. Надеюсь, она нам не помешает.

— Итак? — спросил Сергей, глядя на Никиту Тимофеевича в ожидании дальнейших указаний.

— Итак, — повторил Туляков. — Ольга подходит к воротам и привлекает внимание охранников. Думаю, один из них подойдёт к ней и поинтересуется, что надо молодой красивой женщине. Ольга, как можно дольше должна его задержать, — он улыбнулся, взглянув на раскрасневшееся лицо девушки.

— Предложить свои услуги? — спросил Сергей.

— Что ты шокируешь человека, — оборвал его Туляков, снова бросив быстрый взгляд на девушку.

— Да пустяки, — ответила Ольга. — Сергей меня не смутил. Я что-нибудь придумаю.

— Пока будет вестись разговор, — продолжал Туляков, обращаясь к Сергею, — мы с тобой перелезем через забор. Это займет от силы две минуты.

— План мне ясен, — подтвердила Ольга.

— Люди любопытны, — продолжал Туляков. — Будем надеяться, что и остальные охранники, может, не все, конечно, заинтересуются событиями у ворот. Пока они отвлекутся, мы спокойно займём свою позицию в кустах. Это надо делать очень осторожно. Если охрана что-то заподозрит, спустит собаку и тогда наше дело не выгорит. Когда они поведут пленников в туалет, мы убираем охранника, освобождаем заложников и действуем по второму сценарию.

— И долго мы будем ждать этой прогулки к туалету? — спросил Сергей.

— Сколько нужно, столько и подождём, — ответил Туляков, ничуть не обижаясь на скрупулезные вопросы Сергея.

— А если их не поведут? — продолжал настаивать Сергей на отрицательном варианте. — Что будем делать?

— Будем вносить коррективы в наши планы.

— Прекрати, Серёжа, высказывать свои опасения, — обратилась к нему Ольга, знавшая черты характера Николаева друга: он всегда имел свое, ироничное, или, точнее, противоположное высказанному другим мнение. — Что гадать — сложится, не сложится.

— Молодец, Оля, — отозвался Туляков. — Учись, Сергей, у женщин. Когда они окончательно примут решение, в сторону их не сдвинешь. А ты своими вопросами вносишь элемент неуверенности в нашу операцию.

— Виноват, Никита Тимофеевич, — наклонил голову Сергей. Лицо его залила краска. — Больше не буду.

— Добро. Не перечь старшим, — шутливо укоризненно проговорил Туляков.

Дачный поселок потихоньку оживал: где-то завели машину, включили насос для полива огорода, громко заговорил радиоприёмник — сонная предутренняя тишина уступала место заботам наступающего дня.

За забором стукнула створка окна. Никита Тимофеевич прильнул к отверстию в бетонной стене.

— Проснулись, — сказал он, удобнее устраиваясь перед отверстием. — Проветривают помещение. Ну что, Оля, пора на службу.

— Пора, — ответила Ольга, вставая.

— Ты ничего не забыла, о чём договорились?

— Да нет, Никита Тимофеевич. Всё очень просто.

— Тогда с Богом, — кивнул Туляков.

Ольга вышла из-за кустов и пошла по гравийной дорожке к воротам дачи.

Никите Тимофеевичу и Сергею не было слышно, что говорила у ворот Ольга, но они видели, что задуманная операция началась удачно. Один из охранников, набрасывая на плечи куртку, пошёл вразвалку к воротам. Сергей заметил под мышкой в кобуре торчащую ручку револьвера.

— Они вооружены, — сказал он.

— И не газовым оружием, — усмехаясь, подчеркнул Никита Тимофеевич. Он обернулся к Сергею: — Ты готов?

— Готов, — одними губами ответил Сергей.

Боковое окошко дачи захлопнулось, и на крыльцо вышел второй охранник, широко раскрывая рот в зевке.

— Давай, — шепнул Никита Тимофеевич Сергею. — Время не ждёт.

Сергей, встав на колени, согнул у забора спину.

Никита Тимофеевич взгромоздился ему на плечи, ухватился руками за край ограды, подтянулся и оседлал её. Сделал это с лёгкостью, которую нельзя было ожидать от его тучного тела. Он протянул руку и подтянул худощавого Сергея к себе. Скоро и тот сидел верхом на ограде. Они спустились с обратной стороны забора на землю, перемазавшись в извёстке или меле, и притаились в кустах. Было тихо. Их не заметили. Охранник у ворот стоял к ним спиной, продолжая разговаривать с Ольгой, второй видя, что никакой опасности со стороны ворот не ожидается, скрылся в доме.

Никита Тимофеевич сделал знак рукой, приказывая Сергею следовать за ним. Скрываясь за кустами, где пригнувшись, где на корточках, гусиным шагом они пробрались к тесовому туалету, стоявшему в тени молодых ёлок, рядом со штабелем досок, накрытых рубероидом. Отсюда до туалета было не более пяти шагов.

— Кто-то идёт, — сказал Сергей, услышав шаги.

Никита Тимофеевич пригнул его за штабель и спрятался сам, наблюдая за тропинкой от дома. К туалету шёл рослый охранник.

— Пусть делает своё дело, — шепнул Туляков напарнику. — Нам он ни к чему.

Насвистывая незатейливый мотивчик, охранник скрылся в туалете. Выйдя через несколько минут, он удалился в сторону дома, гоня перед собой оказавшуюся под ногой пустую пивную банку.

— Наши выводы оказались правильными, — шепнул Туляков. — У них в доме нет туалета.

— Или хозяин не разрешает им пользоваться, — добавил Сергей. — Что, в конечном счете, не меняет сути дела.

Весь вчерашний день они наблюдали за дачей. Фиксировали каждое событие, происходящее в доме и на территории, гадая, каким образом они могут освободить пленников. А то, что пленники там были, они установили с самого начала наблюдения по тому, как менялись охранники и по нескольким фразам, долетевшим до них. Женщина их не обманула.

Вчера в три часа пополудни в ворота дачи въехал «каблучок», внешне довольно потрёпанный, но с мощным мотором. Он привёз провиант для обитателей дачи. Шофёр сказал:

— Вы что своих заложников на убой кормите? Только вчера привозил вам мяса, а вы опять просите.

— Этой швали давать мясо? — зло ответил рослый охранник. — Мы сами им пользуемся. Сегодня шашлык замантулим. А то сидим в этой тюрьме. И не твоё сучье дело попрекать нас, сколько мы мяса поедаем. По-твоему мы должны здесь пупок завязывать?

— Да я что, — опешил шофёр. — Мое что ли мясо! С хозяином разберётесь. Чего сразу взрываешься?!

— А ты свой бушприт не суй, куда не попадя.

Потом они увидели и пленников, которых утром и вечером вывели в туалет в глубине участка. Это и навело Никиту Тимофеевича на мысль, как действовать дальше.

Сколько они не придумывали способов, как освободить пленников, — от самых незатейливых до самых невероятных, — этот оказался самым простым и подходящим. Суть была такова: охранник приводит пленника в туалет — водил один охранник и только одного заложника, — его устраняют от несения своих обязанностей, как выразился Туляков, а попросту оглушают и освобождают заложника. После этого пробираются в дом и освобождают остальных. Правда, в этой серии неясностей было больше, чем в других. Главное, что их привлекало, при удавшихся обстоятельствах и охранников, и их было равное количество — по трое. Женщина не соврала — пленников охраняли четверо мордоворотов во главе с Бригадиром. Это была кличка. Бригадир днём был в отлучке.

Охранник, разговаривавший с Ольгой у ворот, вернулся в дом. Туляков с Сергеем продолжали наблюдать за дачей, ожидая появления заложников, которых по очереди должны были вести в туалет. Однако время шло, а никто их них не появлялся. Дача, казалось, вновь погрузилась в сон. Не хлопали двери, не доносилась музыка — ничего не говорило о том, что там есть люди.

— У меня онемели ноги, — проговорил Туляков, опускаясь на землю. — Битый час ждём. Что они там — заснули?

Сергей промолчал, не спуская глаз с дачи. Из дверей вышел Бригадир — жилистый мужчина высокого роста, завернул за торец дома и направился прямиком к штабелю, за которым прятались соглядатаи, рыская глазами по траве и малорослым кустикам.

— Не застукал бы нас, — прошептал Туляков, вставая с земли и вынимая из кармана револьвер. — Чего ему здесь понадобилось? Прёт, как бульдозер…

Взволновался и Сергей. У него вспотели руки, обильный пот покрыл лоб.

Однако опасения были напрасными. Бригадир нашёл, что искал, — в траве он подобрал бутылку с коричневатой жидкостью. Он взял её и пошёл обратно.

Туляков и Сергей облегченно вздохнули. Никита Тимофеевич вытер лоб тыльной стороной руки.

— Тьфу, чёрт. Как напугал!

От дачи донеслись громкие голоса. Это Бригадир отчитывал подчинённых за распитие спиртных напитков в рабочее время. Видимо, ночью он застукал их за этим занятием. Охранники выбросили бутылку в окно, чтобы избавиться от улики, а сегодня Бригадир нашел её и распекал товарищей.

Прошло ещё полчаса. Заложников во двор не выводили.

Когда Туляков с Сергеем потеряли всякую надежду на выполнение своего плана, дверь дачи открылась, и на порог вышел охранник. Позевывая и потягиваясь, он, звеня ключами, прошёл к гаражу. Его дверь из гофрированного железа была напичкана разными электронными хитростями, и открылась по мановению руки охранника. Скоро послышался звук закрываемой дверцы автомобиля, и из гаража выехал микроавтобус с затенёнными стёклами. Охранник подогнал его к крыльцу.

— Что-то готовится, — пробормотал Туляков. — Это в наш сценарий не входило.

Сергей почувствовал, как напрягся голос Тулякова. Он взглянул на него. Туляков застыл, выжидательно глядя на дачу.

Охранник открыл задние дверцы и вернулся в дом. Скоро оттуда двое его товарищей вынесли продолговатый предмет, похожий на скатанный ковер, и бросили в автобус. Снова прошли в дом и принесли второй такой ковер.

— Они что — переезжают? — пробормотал Сергей. — Ковры вытаскивают.

— Это не ковры, — ответил Туляков, внимательно наблюдая за действиями охранного персонала дачи.

— А что же тогда?

— Это тела. — Лицо Никиты Тимофеевича побагровело.

— Тела? — не понял Сергей.

Через пару минут в салон автобуса бросили и третий «ковер». Двери закрылись.

— Что я тебе говорил, — произнёс Туляков. — В автобус бросили три тела. Это наши друзья.

— Завёрнутые в ковры?

— Так точно.

— Мёртвые? — прошептал Сергей.

— Или мёртвые, или без сознания.

— Может, вы ошибаетесь?

— Дай-то Бог.

— Куда они их везут?

— Узнаем. Нам здесь больше делать нечего. Перелезаем через забор.

— А вдруг мы ошибаемся.

— Тогда вернёмся.

Они шелестнули кустами и тем же манером, каким попали сюда, перелезли на противоположную сторону ограды. Там их ждала Ольга.

— Что случилась? — спросила она. — На вас лица нет. План не удался?

— Не по нашей вине, — ответил Никита Тимофеевич. — Их загрузили в автобус. Куда-то повезут.

— Вы их видели? Как они?

Туляков рассказал, какую картину они только что наблюдали. Ольга чуть не заплакала.

— Может, они живы? — спросила она, с надеждой глядя на Тулякова.

— Будем надеяться, — мрачно ответил Никита Тимофеевич.

— И что теперь?

— Следить. Если они затащили их в автобус, значит, куда-то повезут. Мы с Сергеем останемся здесь, будем следить за домом, а ты, Оля, иди к машине и жди нас там.

Ольга подчинилась распоряжению Тулякова и, стараясь не привлекать к себе внимания, пошла к «Волге», стоявшей в переулке, домов за пять от дачи, в которой держали пленников.

Из дома вышел Бригадир в сопровождении двух охранников. Один сел за руль. Бригадир отдал какие-то распоряжения оставшемуся охранять дом и со вторым охранником забрался в микроавтобус. Мотор затарахтел, и микроавтобус медленно двинулся к воротам.

— К машине! — скомандовал Туляков и сам первым, нарочито небрежно, на случай, если кто-то их заметит, направился к «Волге».

Ольга сидела в салоне.

Туляков сел за руль и направил «Волгу» к выезду на улицу.

Не доезжая до асфальта, он притормозил — отсюда были видны ворота дачи. Микроавтобус выехал быстро и повернул налево, на выезд из поселка. Как только он скрылся за поворотом, тронулся с места и Никита Тимофеевич.

— Мы поедем за ними? — спросила Ольга.

— Конечно. Нам надо узнать, куда они повезут узников.

— Они могут заметить нас?

— Надо сделать так, чтобы они не поняли, что мы у них на хвосте.

— Только бы они были живы! — воскликнула Ольга. — Только бы были живы!

Микроавтобус выехал из посёлка и помчался по хорошо асфальтированному шоссе к выезду на магистраль. Но до неё не доехал, повернув на узкую дорогу, разбитую большегрузными автомобилями и тракторами. Никита Тимофеевич отстал, чтобы не вызвать подозрений и следил за автобусом по шлейфу пыли, тянущемуся за ним.

— Так надёжней? — ответил он на вопрос Сергея, почему замедлил ход.

Проехали небольшой посёлок с мелкими предприятиями и арочными складами, охваченными мрачными бетонными заборами. Дальше дорога понижалась и разветвлялась. Автобус свернул направо на ещё более узкую дорогу, засыпанную мелкой щебёнкой.

— Куда это они гонят? — недоуменно проговорил Сергей.

Никита Тимофеевич не ответил. Он не поехал за автобусом, а свернул налево. Сергей недоуменно взглянул на него.

— Впереди поле, — пояснил Туляков. — Нам будет отсюда видно, куда они поедут. Переждём здесь, а потом догоним. Главное, не навлечь на себя подозрения.

Автобус поднялся на небольшую возвышенность, за которой начиналось поле. Свернув с дороги и проехав метров сто, остановился. Никита Тимофеевич, взял из бардачка бинокль, вышел из машины и приложил его к глазам.

— Что вы видите? — спросила Ольга…

— Там овраг. Нет, карьер, песчаный… Не большой, заросший осинками. Точно. — Он замолчал.

— Что вы молчите? — вновь спросила Ольга.

— Они вытаскивают ковры из автобуса. Разворачивают… Тела выбрасывают. Точно, тела.

— Какой ужас! — воскликнула Ольга.

— Срубают ольховник и забрасывают. Кидают вниз. Садятся в машину, поворачивают. Едут обратно. Вы сидите в машине, а я капот открою. На всякий случай. Вдруг мимо поедут. Увидят — подумают, что у нас что-то с мотором.

Но автобус поехал тем же путём, каким ехал сюда.

— Что мы стоим?! — выбежала из машины Ольга и сильно дёрнула Тулякова за рукав. — Сделайте что-нибудь…

Туляков закрыл капот.

— Едем!

На большой скорости он погнал «Волгу» к карьеру. Остановив машину у обрыва, распахнул дверцу и выбежал наружу, увлекая за собой Ольгу и Сергея. Обрыв был крутой, карьер глубокий. Песок здесь не брали несколько лет, и он зарос ольшанником, молодыми берёзками, осинником, лопухом и крапивой. Внизу валялись колеса от сельхозмашин, кабина от ЗИЛа, искорёженные шасси от грузовиков.

Сергей по зелёной кромке спрыгнул вниз, чуть было не упал, но, ухватившись за куст, устоял на ногах и вприпрыжку бросился вниз. Никита Тимофеевич и Ольга побежали в обход, увидев спуск в карьер, проложенный автомашинами, вывозившими песок.

Когда они подбежали, Сергей растаскивал ветки, которыми охранники забросали тела. Сомнений не было — на земле лежали Афанасий, Николай и Владимир Константинович. Руки у них были связаны, рты закрыты кляпами. Никто из них не подавал признаков жизни.

Никита Тимофеевич вырвал кляпы, опустился на колени и поочередно стал прикладывать ухо к груди пострадавших.

— Они живы, — сказал он, выпрямляясь и глубоко вздыхая. — Но их срочно надо везти в больницу. Их или до беспамятства избили, или напичкали до бесчувствия какой-то дурниной. Или то и другое вместе. Он похлопал ладонью по лицу Афанасия. Тот промычал что-то непонятное, но глаз не открыл.

Сергей и Никита Тимофеевич перенесли безжизненные тела в «Волгу», разместили на заднем сиденье. Рядом с ними кое-как устроился Сергей.

Туляков выехал на дорогу и спросил у первого встречного, где ближайшая больница. Оказалось, что она была в посёлке, который они проехали. При подъезде к больнице Афанасий открыл глаза, но они были мутными и ничего не выражающими.

— Никита Тимофеевич, — вскричал Сергей. — Афанасий пришёл в себя! Как ты себя чувствуешь? — спросил Сергей «афганца», поддерживая его голову рукой.

Тот ничего не ответил.

— Может, им не хватает свежего воздуха? — предположила Ольга.

Туляков съехал на обочину и остановился. Раскрыли дверцы машины. Однако сколько они не хлопали дуровцев по щекам, не брызгали водой, они не приходили в себя. Один Афанасий что-то пытался говорить, но это, видно, был бред.

— Без врачебной помощи они долго будут приходить в себя, — отметил Туляков. — Повезём в больницу. Не будем зря терять время.

— Для их жизни опасности нет? — спросила Ольга, с надеждой взглянув на Никиту Тимофеевича.

— Надеюсь, что нет. Надо привести их в чувство. Они мне думается, находятся под воздействием какого-то наркотического вещества.

Ольга завернула рукав Николаю. На локтевом сгибе заметила две небольших покрасневших точки.

— Вы правы. Их кололи в вену.

— Подлец этот Харон, — в сердцах сказал Сергей и сплюнул в траву.

Они доехали до ближайшей больницы. Нашли врача. Туляков рассказал ему, где нашли привезённых пострадавших, не вдаваясь в детали. Всех троих унесли в приёмный покой. Как не порывались Туляков с друзьями последовать за ними, их не пустили.

— Посторонним вход воспрещён, — взяв Никиту Тимофеевича за локоть, деликатно выпроводил их немолодой врач. — Если хотите, можете подождать в коридоре.

Через некоторое время врач появился снова. Ольга бросилась к нему:

— Что с ними? Их жизни ничего не угрожает?

— Они вне опасности. Ничего страшного. Им ввели слишком большую дозу транквилизаторов. Сейчас они под капельницами и скоро придут в себя. Но ночь они пробудут у нас. Завтра утром будут как огурчики.

— Их без присмотра нельзя оставлять, — сказала Ольга, когда они остались одни. — Кто знает, что ещё придумают головорезы с дачи. Может, они видели, как мы забирали наших друзей.

— Не думаю, — ответил Туляков. — Но меры предосторожности принять надо. — Ты, Ольга, оставайся с Сергеем здесь, а я сейчас сгоняю куплю чего-нибудь пожевать. Мы подежурим здесь до утра.

Однако, когда Никита Тимофеевич вернулся с пакетами и бутылками с водой и соком, Ольга с Сергеем отправили его в Москву, сказав, что здесь троим делать нечего. Туляков, рассудив, согласился с их предложением, посчитав, что и Павел, не дождавшись их возвращения до ночи, будет беспокоиться. Поэтому, наказав присматривать тщательно за пострадавшими, договорившись с дежурным врачом о том, что Ольга с Сергеем будут неназойливо присматривать за больными, Никита Тимофеевич уехал в Москву.

Когда он вошёл в квартиру Воронина, первое, что его поразило — это полнейший разгром. Всё настолько было переворошено, что можно было подумать, что вихрь ворвался в квартиру и то, что в ней находилось, поднял в воздух. Павел сидел в кресле и прижимал к глазу влажное полотенце. На щеке был кровоподтёк, а на подбородке глубокая ссадина. У рубашки был оторван рукав, была разорвана видневшаяся из-под нее майка. Он обрадовался появлению Тулякова, его страдальческое лицо преобразилось, и он пытался приподняться.

— Сиди, сиди, — торопливо остановил его Туляков, обеспокоенно глядя на него. — Что случилась? В квартире тайфун побывал?

— Хуже тайфуна, Никита Тимофеевич, — с тяжелым вздохом сказал Павел, не отнимая от глаза полотенца. — Вы знаете, кто нас посетил?

— Расскажи.

— Изгой.

— Изгой?

— Собственной персоной в неизменном своем обличье. Я его теперь хорошо разглядел. Ну и громила!

— Он и разукрасил тебя?

— Конечно.

— Что ему нужно было?

— Он взял «камень».

— Интересно. Вы ж его не нашли!

— А он нашёл. Он знал, где искать. Он прошёл на кухню, открыл холодильник, содрал в морозильнике лед и вытащил его. До этого он ничего не трогал в квартире. Увидев меня, саданул рукой по глазу, да так, что я отлетел. Потом остервенился, стал швырять мебель, заодно и меня. Силищи мужик непомерной.

— Как он проник в квартиру? Я же предупреждал, чтобы ты никому не открывал.

— Я и не открывал. Изгой не человек, Никита Тимофеевич. Не человек. Я вам точно говорю.

— Кто же он, если не человек. Афанасий мне говорил, что это робот.

Он подошел к изуродованному серванту и стал искать аптечку.

— Очеловеченный монстр или призрак.

— Почему так думаешь?

Никита Тимофеевич сделал тампон, вылил из пузырька йод и приложил к ране на лице Павла. Тот зажмурился.

— Терпи, — приказал ему Туляков. — Надо же рану обработать. Завтра будешь, как новенький. Впору будет в ЗАГС вести.

— Как ваша поездка? — спросил Павел. — А то я всё о себе.

— В целом нормально. Наши друзья живы и завтра будут с нами.

— Почему вы один?

— Остальные в больнице.

— А что случилось?

— Друзей накормили наркотиками. Они под присмотром врачей, а Сергей с Ольгой дежурят рядом… Ну, так рассказывай о своих соображениях насчет монстра, — продолжал Туляков, смазывая тампоном мелкие царапинки на щеке. — Почему ты думаешь, что это не человек.

— Он проник не через дверь и не через окно.

Никита Тимофеевич поставил пузырек с йодом на прежнее место:

— Не с неба же он свалился.

— Считайте, что с неба. Или через стены или через балкон.

— Почему так думаешь?

— Я сидел и смотрел телевизор. Смотрю, по экрану идут сильные помехи, треск такой раздался, и мне показалось, что кто-то стоит за спиной. Я повернул голову, и мурашки пробежали по спине: сзади стоял Изгой, в шляпе, в очках, лицо обмотано бинтом. Я вскочил, опрокинув стул, в мозгу пробежала одна мысль — куда мне деваться? Но он не тронул меня. Он рванул на кухню. Я хоть сдрейфил, но наблюдал за ним. Он открыл холодильник, выбросил из морозильника съестное и стал пальцами соскребать лёд, достал «камень» и уставился чёрными очками на меня. Глаз за очками не видно было, но я знал, что он смотрит на меня. Не успел я подумать, чем мне обороняться, как он схватил меня за рукав. Оторвал его и как хватит десницей. Вот уж был удар так удар. Как молнией меня шарахнуло. Я отлетел, а он от злобы стал швырять мебель. Потом вышел на балкон… и пропал. Больше я его не видел. Он исчез, испарился… В голове у меня мутилось. Я доковылял до двери. Она была на замке. Потом я провалился куда-то. Так вот сами посудите: он или через стены проходит, или летает, как Ариэль. Куда он с балкона делся, здесь не первый этаж!

На лице Павла было написано недоумение вперемешку с ужасом.

Никита Тимофеевич взъерошил волосы на голове:

— Разберёмся что к чему. Как ты себя чувствуешь? Не тошнит?

— Нет.

— Не было бы сотрясения мозга… Смотри, признавайся сразу. Нечего хорохориться.

— Да нет, я в порядке.

— В порядке, не в порядке, а давай-ка ложись на диван, полежи. А я покумекаю, что нам дальше делать.

Глава двенадцатая. Туляков раскрывает карты

Утром следующего дня Туляков позвонил генералу:

— Владислав Петрович, есть новости?

— Хорошо, что позвонил. Я как раз собирался связаться с тобой. Новости есть. Не совсем утешительные.

— Это значит, плохие.

— Я не это хотел сказать. Одним словом, надо встретиться, как говорил один мой знакомец из МУРа, на нейтральной почве. Порассуждать на заданную тему. Ты готов?

— Я всегда готов. Я из-за этого и позвонил. У меня тоже есть новости.

— Хорошие или плохие? — в свою очередь спросил генерал.

— И хорошие, и плохие.

— Добро, при встрече расскажешь.

— Где встретимся. Предлагай!

— У меня на даче. Я сегодня во второй половине дня буду свободен. Говори, куда заехать.

Никита Тимофеевич назвал улицу и номер дома Воронина.

— Хорошо, — ответил генерал. — Никуда не отлучайся. Кстати, нашёл своих ребят?

— Нашёл. Они рядом со мной. Мы ничего не предпринимаем, ожидая от тебя новостей.

— Захватим и их. Мне надо задать им несколько вопросов.

— Как скажешь, Владислав Петрович.

— Жди. — Генерал повесил трубку.

Никита Тимофеевич не обманул генерала, сказав, что ребята рядом с ним. Ранним утром в квартиру позвонили. Туляков пошёл открывать и на пороге увидел троих потерпевших и улыбающуюся Ольгу с Сергеем. Сергей рассказал Тулякову, что вечером все трое пришли в себя и смогли трезво оценивать обстановку. Они хотели сразу уехать из больницы, но дежурный врач не посоветовал этого делать до утра. Они согласились с этими доводами, тем более, что Ольга сказала, что ночью трудно найти такси, а садиться в попутную машину рискованно.

С рассветом они вызвали такси и поехали в Москву.

— Как вы себя чувствуете? — первым делом спросил Туляков.

— Вполне сносно, — за всех ответил Афанасий. — Нас накололи какой-то дрянью. Я ничего не помню, как впрочем, и остальные.

— Они хотели узнать у вас, где «камень»? — спросил Туляков.

— А ты откуда знаешь! — удивился Афанасий.

— Во-первых, об этом сказала женщина, которой мы отвалили пятьдесят тысяч баксов, во-вторых, потому что за ним приходил Изгой.

— И он забрал его? — ужаснулся Николай.

— Не только забрал, но и разуделал нашего журналиста под орех.

— Вот собака. А где Павел?

— Приходит в себя в соседней комнате после телесных травм. Он спит.

— Ничего я не сплю. — В коридоре появился Павел, слышавший конец разговора. — Я в порядке.

Его рана на лице не казалась такой безобразной. Померк синяк под глазом.

— Я боялся, что у него сотрясение мозга. Сейчас народ хлипкий пошёл. — Туляков похлопал Павла по плечу. — Не обижайся. Богатыри не мы.

Ольга пошла на кухню приготовить завтрак, а Туляков усадил потерпевших на диван и сказал:

— Начните вы рассказывать, а потом я вас посвящу в суть возникших проблем.

Дуровцы подробно рассказали Тулякову, что с ними случилось в день, когда они поехали заправляться, и позже — на даче.

Выслушав их, Туляков позвонил генералу.

— Ну, так что? — обступили Тулякова обитатели квартиры после того, как он положил трубку. — Что сказал?

— Ничего конкретного. Заедет за нами после обеда. Хочет поговорить с вами. Он едет на дачу, захватит нас с собой.

— Вы, ребята, езжайте, а я после всех передряг дома посижу, — сказал Лазутин. — Для моей расшатанной нервной системы разные непредвиденные обстоятельства вредны, — сыронизировал он.

— Не поедешь? — спросил Воронин.

— Вас с Афанасием хватит.

— А не боишься, что Изгой вернётся?

— Семь бед, один ответ.

Было решено, что Лазутин, Сергей, Ольга и Павел останутся дома, а остальные отправятся с Туляковым.

Время до обеда тянулось медленно. В половине второго раздался звонок. Звонил генерал.

— Готовы, Никита Тимофеевич?

— Давно.

— Тогда спускайтесь. Машина у подъезда.

Никита Тимофеевич пригладил волосы перед зеркалом, помешкал и взял с вешалки плащ:

— Пригодится. За мной!..

Генерал сидел на переднем сиденье. Одет был в гражданский костюм. Чёрные с лёгкой сединой волосы были зачесаны на бок. При виде вышедшего из подъезда Тулякова в сопровождении двух мужчин, открыл дверцу и вышел из салона. После крепкого рукопожатия Никита Тимофеевич представил ему своих спутников. Генерал оглядел их, пожал каждому руку и пригласил в машину:

— Садитесь! Отъезжаем.

«Волга» отъехала от подъезда. Генерал вполоборота повернулся к пассажирам.

— Значит, Никита Тимофеевич, это и есть твои друзья, которые обнаружили, что объект начал функционировать?

— Так точно, — по-военному ответил Туляков.

— А что вас привело на озеро? — спросил генерал, обращаясь к Николаю и Афанасию.

Они были готовы к подобному вопросу, он их не смутил и не застал врасплох.

— Я художник, — ответил Воронин. — Деньги зарабатываю своими картинами. Несколько лет в окрестностях озера пишу натюрморты. В прошлом году в гряде обнаружил пещеры. И в этом году вместе с другом решили исследовать эти пещеры. Знаете, потянуло к чему-то экзотическому. Пошли в те туннели…

Генерал, видимо, остался удовлетворён рассказом Воронина, потому что спросил о другом.

— И что вас там удивило, шокировало, испугало?

— Призраки. И это… три трупа.

— А шум, вибрация. Мне Никита Тимофеевич сказал, что вы на это обратили внимание.

— Мы не особенно были обеспокоены этим. Подумали, что объект снова заработал.

— И вы связали его работу с появлением призраков.

— Предположили.

— Хорошо, — ответил генерал. И после небольшой паузы продолжал: — Спасибо вам за кассету с записью, что вы сделали на объекте. Она нам очень помогла. И вообще ваши вещдоки очень пригодились…

Больше они на эту тему не говорили. Никита Тимофеевич спросил генерала о семейной жизни, и остальную часть дороги они вспоминали сослуживцев, которых оба знали, о том, кто сейчас на каком посту.

Генеральская дача была недалеко от Москвы, почти что сразу за кольцевой дорогой.

— Красивые места, — отметил Туляков, когда они ехали по тенистой улице мимо разномастных домов, в основном деревянных вычурной архитектуры, наподобие тех, какие строили в начале ХХ века. Претенциозный их вид портили различные пристройки и пристроечки, сделанные в последнее время.

— Эти дачки помнят ещё тех русских, которые жили в них до революции, — пояснил Владислав Петрович.

Дорога свернула влево, и взору сидевших в машине открылась панорама нового посёлка, не в такой буйной растительности, как прежние, но с современными кирпичными коттеджами в два или три этажа, с причудливыми гаражами и флигелями. Они проехали большой пруд, машина въехала в лесной массив и остановилась у ворот большого дома.

— Приехали, — сказал Владислав Петрович.

Шофёр посигналил условленным гудком, и ворота открылись. Машина въехала на участок, привратник приложил руку к козырьку фуражи.

— У тебя здесь охрана ФСБ? — спросил Туляков.

— Отставник присматривает. Он у меня вроде управляющего, — ответил генерал. — Сейчас без охраны нельзя. Разворуют. Он взял чёрную папку, лежавшую в бардачке. — Пошли в дом, — пригласил он.

Шофёр поехал к гаражу, а остальных Владислав Петрович провёл на широкую открытую веранду, усадил в плетённые кресла.

— Отдыхайте, — сказал он. — Я сейчас. Можете курить.

Он положил на стол нераспечатанную пачку сигарет, пепельницу и настольную газовую зажигалку в виде хромированного полураспустившегося бутона.

Он скрылся в доме, но вскоре появился вновь вместе с миловидной женщиной лет сорока.

— Раиса Ивановна, — представил он её. — Моя дражайшая половина. — И добавил, обращаясь к ней: — Организуй нам, Рая, выпить и закусить. Мы здесь в прохладе некоторое время побеседуем… И чайку не забудь.

Раиса Ивановна вышла и вскоре появилась с подносом, на котором стояла бутылка коньяка, бутылка водки, тарелка с дольками лимона, густо присыпанными сахарной пудрой, в продолговатой селедочнице лежали тонко нарезанные кусочки нежной розовато-бледной сёмги, хлеб. Владислав Петрович из буфета, стоявшего у противоположной стены принёс рюмки.

— Это для начала, — сказал он. — Рая, приготовь нам что-нибудь посущественней и погорячей, — обратился к жене.

Она ушла в дом.

— Ну что, вздрогнем? — провозгласил генерал. — Кому коньяку?

Афанасий с Николаем предпочли водку с сёмгой, а генерал с Туляковым коньяк с лимоном

— За встречу, — сказал Владислав Петрович, поднимая рюмку.

— За встречу, — отозвались гости. А Афанасий добавил: — С удовольствием.

— Теперь ближе к делу, — сказал Владислав Петрович, промокая влажные губы уголком салфетки и обращаясь больше к Тулякову, чем к остальным. — Мы перерыли всё, что касалось того объекта на озере. Точно установлено, что его закрыли в 1991 году. Людей, кого перевели дослуживать, кого отправили в запас, в отставку, на пенсию, оборудование частью вывезли, частью оставили, громоздкое законсервировали. Встретились с некоторыми людьми, которые работали на том объекте…

— Установили, чем там занимались? — вырвалось у Николая, которому, как никому другому, хотелось быстрее узнать причину появления призраков.

— Установили. — Генерал налил ещё по рюмке. — Занимались там, грубо говоря, оживлением мертвецов. Но не в смысле трупов, а биоэнергетических полей отдельных индивидуумов, которые, как оказывается, не исчезают со смертью, а продолжают существовать… Вот на объекте и восстанавливали призраков.

— Мы так и думали, — проронил Николай.

— Для чего это было нужно? — спросил Афанасий.

— Я прочитал докладную, написанную автором этой идеи, кстати, он носил кличку Харон, — генерал обвел глазами присутствующих, — так вот этот Харон обосновывает свою идею тем, что восстанавливать призраков нужно, чтобы создать целую армию солдат, которых не надо кормить и содержать, а послать можно на любое задание, которое они с честью выполнят.

— Новое сверхсовременное оружие, — уточнил Туляков.

— Совершенно верно, — подтвердил Владислав Петрович.

— Выходит, что мои так называемые видения связаны с работами на объекте? — спросил Николай, сидевший как на иголках в ожидании сведений, проясняющих появление призраков.

— Это очевидно.

— А почему такого не было раньше?

— Объект не работал.

— А теперь заработал?

— Вы ж сами в этом были убеждены.

— Я связывал это с камнем, найденным в протоке.

— Ваши мысли были не беспочвенны. Так называемый «камень», является одним из элементов выборочного блока, без которого нельзя одно биоэнергетическое поле отличить и отделить от другого. У него очень широкий диапазон вызова призраков, он сыграл немаловажную роль во всем. Без него ничего не получится. Кстати, — он обратился к Тулякову, — ты хотел отдать нам его на исследование. Вы его нашли?

— Его у нас украли, — упавшим голосом ответил Туляков.

— Как украли! — вскинул брови генерал.

— Очень просто. Украли.

— Кто?

Туляков рассказал генералу о похищении троих дуровцев, о их житие в подвале дачи.

— И ты только сейчас мне об этом говоришь? — Казалось, Владислав Петрович обиделся на товарища.

— Я не хотел ввязывать ваши органы в это дело. И как видишь, мы сами справились.

— Но потеряли выборочный блок.

— И вы могли потерять его.

Туляков рассказал о посещении Изгоем квартиры Воронина и добавил:

— Ни один хваленый спец его бы не удержал.

— И что от вас требовали, когда держали в заточении, выборочный блок, «камень», как вы называете? — спросил генерал Николая.

— «Камень».

— И вы сказали, где он?

— Наверно, раз Изгой пришёл за ним. Нас накололи какой-то дрянью. Мы ничего не помним.

— А как вам удалось уйти от них?

— При помощи любовницы человека, которому нужен был «камень». Мы думаем Харона.

— Каким же образом, любовница предала своего друга.

— На почве испортившихся любовных отношений, — сказал Николай. — Тот завёл себе новую любовницу, а эта узнала об этом и решила отомстить. Она знала, что мы очень нужны ему, и решила насолить, освободив нас.

— Какая бескорыстность? — удивился генерал.

— Как бы не так! Она потребовала за информацию, где они находятся, пятьдесят тысяч баксов, — усмехнулся Туляков.

Генерал покачал головой:

— Я думал, лишь месть владела ей. Оказывается, здесь замешаны больше деньги. Сплав побуждений и денег. Итак, выборочный блок теперь в их руках. Какой-то маньяк, видимо, имевший причастность к объекту, пустил его в эксплуатацию.

— Вы проверили, что объект функционирует? Наши догадки подтвердились? — спросил Афанасий.

— Чисто визуально. Внутрь туда не проберешься так просто. Но он функционирует.

— Ты говоришь, маньяк, — сказал Туляков. — Имя ему Харон.

— Ты ошибаешься, Никита Тимофеевич. Не Харон.

— Не Харон. Тогда кто же?

— Не знаю.

— Почему не Харон? — спросил Афанасий. — К «Косте-капитану» приходили от имени Харона. Нам угроза по почте пришла от имени Харона. А вы говорите не Харон.

— Харон умер.

— Умер! — почти хором воскликнули все трое.

— Когда же? — спросил Туляков.

— Год назад.

— Не может быть!

— Нам известно место его захоронения. Опрошены свидетели, которые хоронили его.

— Умер своею смертью.

— Нет. Видимо, помогли.

— Если Харона нет, тогда есть Лжехарон, который действует от его имени.

— Возможно, — проговорил генерал и встал. Взял с журнального стола чёрную кожаную папку, которую привёз с собой. — Вот фотография пресловутого Харона — Павла Никодимыча Бессмертнова, полковника, доктора технических наук, почившего в прошлом году.

— Это точно Харон? — переспросил Никита Тимофеевич, передавая фотографию, которую рассматривал, своим дурузьям.

— Такова была его кличка. Это подтверждено показаниями свидетелей, работавших с ним. Документально.

— Почему его так окрестили? — спросил Воронин.

— Скажу. Это перевозчик душ умерших через речку Стикс. Так я говорю? — он обратился в Воронину, посчитав его за единственного гуманитария в их компании.

— Так, — подтвердил Николай.

— Харон тоже перевозчик душ умерших только в обратную сторону.

— Не может Харон быть мёртвым, — убежденно сказал Афанасий. — Костя говорил о нем, как о живом действующем лице.

— Но он не видел его в последнее время?

— Думается, что нет.

— Постойте, — сказал Воронин, приложив палец ко лбу, размышляя. — Как вы назвали имя — отчество Харона? — Он взглянул на генерала.

— Пал Никодимыч.

— Теперь вспомнил: Ирэна Арнольдовна, та женщина, которая сообщила адрес нашего пребывания в разговоре с охранником, называла имя некоего Павла Никодимыча. Речь шла о живом человеке.

— Это Харон.

— История запутанная, — проговорил Никита Тимофеевич, беря из пачки очередную сигарету. — Хотя, признаться, нам безразлично действует сам Харон или прикрывается его именем другой преступник.

— Не похож человек на фотографии на маньяка, готового на любую подлость, — покачал головой Николай.

— Не похож? — Генерал взял в руки фотографию, посмотрел и отложил в сторону. — Наука давно отошла от теории Ламброзо, которая по «морде лица» определяла преступник ли человек, носящий эту физиономию или нет. Сколько мы знаем умных и вполне с цивилизованными чертами лица людей, совершивших тяжкие преступления. Внешность обманчива, не так ли говорят в народе? — Он вздохнул и снова взял фотографию. — Я не утверждаю, что этот человек заставил вновь работать объект. Он мёртв.

— Но его имя называли не как покойника…

— Значит, под его именем другой работает, — сказал Туляков.

— Это надо будет доказать, — утвердительно сказал Афанасий.

— И докажем, — вспыхнул генерал. — Проведём эксгумацию трупа. — Он обернулся к Тулякову. — Завтра. Могу и тебя взять с собой. И вас, — он посмотрел на остальных.

— Увольте от этого, — сказал Николай.

Афанасий тоже отказался.

— Мы раздобыли фотографию, на которой запечатлена группа работников объекта, — продолжал Владислав Петрович. — Харон не позволял никому фотографировать на озере. Хотя не Харон, тогда везде были такие установки. Но его воля совпадала с волей вышестоящих чинов. Фотография сделана на природе, любительская. Вот посмотрите!

Генерал достал из папки фотографию размером 13х18 с чуть желтеющими краями и жёлтыми мелкими пятнами в углу. На ней была изображена группа из пяти человек, расположившихся среди корявых сосен в различных позах, позволяющих говорить, что они позировали.

— Этот снимок сделан в реликтовой роще, на гряде, — вскричал Николай, как только увидел фотографию. — Я хорошо помню это место. Посмотри, Афанасий!

— Точно, — подтвердил Афанасий. — Это та роща. А какой это год?

— Посмотрите на обороте, — ответил генерал.

Николай перевернул фотографию. Фиолетовыми чернилами в нижнем правом углу была поставлена хорошо видимая дата — 1967 год и неразборчивая подпись.

— Никто не смог опознать людей на фотке? — спросил Туляков.

— Почему? Одного мы знаем. Вот этого слева, — генерал ткнул ногтем, — это Иван Теребилов. Он был зам начальника объекта по режиму. Личности остальных установить не удалось. Сам Теребилов умер три года назад, а это фото дал нам его сын. Сын не знает, кто, кроме отца, изображен на снимке, хотя приблизительно назвал должности еще троих.

— Фигово, — сказал Афанасий.

— Фигее некуда, — улыбнулся генерал.

— А что если эту фотку показать нашему журналисту, — неожиданно заметил Туляков. — Он же видел двух сподвижников Харона. Может, здесь кто-то изображен из них.

— Они здесь молодые. Тридцать лет прошло с тех пор, — сказал Афанасий.

— А чем чёрт не шутит, — не согласился с ним Туляков. — Мы ж ничего не теряем…

— Нет ничего проще, — сказал генерал, уцепившись за мысль друга. — Вон телефон. Звони. А я машину пришлю. Сорок минут туда, сорок обратно. А мы продолжим… — Он указал глазами на стол.

Туляков позвонил. Павел был дома, согласно распоряжению Никиты Тимофеевича. Никита Тимофеевич сказал, чтоб он сидел как репка в сказке, за ним приедут и привезут к ним. Шофёра зовут Иван Иваныч.

В это время Раиса Ивановна принесла горячей закуски, и они снова сели за стол.

Через час с небольшим прибыл Павел. Шофёр его препроводил к гостям и тихо удалился.

— Садитесь, молодой человек, — пригласил его генерал, когда познакомился с журналистом. — Это вы записали на плёнку разговор «Кости-капитана» с подручными Харона?

Павел зарделся и произнёс хрипло:

— Я.

— Похвально, — проговорил генерал. — А вы хорошо разглядели тех двух, кто приходил к капитану?

— У меня хорошая зрительная память.

— Вот посмотрите на эту фотографию, — генерал положил перед ним на стол снимок. — Правда, эти люди были сняты очень давно, больше тридцати лет назад. Они изменились к настоящему времени. Но вы посмотрите хорошенько. Может, кто-то из них напомнит вам недавних гостей?

Павел внимательно всмотрелся в снимок и тут же ответил:

— Вот этот длинный, держащийся за дерево, очень похож на…

— Кого?

— Жердяя.

— Ты не ошибаешься. Не торопись. С того времени столько лет прошло. А оно…

— Нет, не ошибаюсь. Это его череп. Волосы уже тогда начали выпадать. У него очень запоминающийся череп. Лоб идет прямо от темени. Такой покатый. И руки. Его руки. Длинные. Смотрите, почти метр, от плеча до дерева.

— Действительно, длинные, — почесал нос генерал.

— Мы его видали, этого верзилу, — сказал Афанасий. — Коля, ты помнишь? Он тебе не напоминает мужика, который требовал у нас «камень»? Тогда… на даче Ирэны…

— Это он и есть. — Николай еще раз внимательно посмотрел на фотографию. — Мы ж тогда решили, что это Жердяй, как его нам обрисовал Павел.

— А толстяка, второго, кто заходил в вагончик к капитану, тут нет? — спросил генерал.

— Вот этот упитанный очень смахивает, — ответил Павел. — Но за достоверность ручаться не могу. Похож, но возможно, не он. Могу ошибиться. Не знаю.

— Хорошо. А это точно Жердяй?

— Да во сне мне его образина снится. Пройди ещё сто лет, а его всё равно узнаю.

Генерал расправил снимок ладонью на столе:

— Вот этот упитанный, как назвал его Павел, начальник тыла объекта. А с длинными руками… никто его не знает. Сын Теребилова назвал должности всех, кто здесь изображен, а длинного ни должность, ни его самого не знает.

— Он и фамилии их назвал? — спросил Туляков.

— К сожалению, нет. Только должности, по рассказам отца. Отец называл и фамилии, но сын не запомнил. Мы восстановили фамилии по должностям. Толстяк носит фамилию Кротов, он действительно интендант. Вот этот начальник тяги Хвостов… А этот долговязый… мистер Х.

Генерал обратился к Павлу:

— Это «Костя-капитан» длинного назвал Жердяем?

— Кличку не я придумал. Её назвал Костя.

Генерал задумался:

— Был там сверхсрочник, прапорщик, макаронник. Мослом его солдаты называли, по фамилии Жердяев. Он одно время занимал должность старшины роты охраны. Недалекий был человек и что самое главное — жестокосердный. И руку прикладывал иногда. Его потом отправили в другую часть на другую должность. Следы его затерялись. Возможно, это и есть Жердяй. Если он служит у Харона в роли заплечных дел мастера, можно предположить, что это и есть тот «Мосёл».

Глава тринадцатая. Эксгумация

Генерал заехал за Туляковым на персональной машине утром, в самом начале рабочего дня. Было пасмурно и прохладно. Временами начинался мелкий дождик, но быстро прекращался. Асфальтовые мостовые матово блестели, и от колёс машин оставались на их поверхности ребристые следы. Кое-где горели не выключенные с приходом утра фонари. Верхние этажи высоток серым силуэтом проступали из плотного тумана, затянувшего небо. В некоторых окнах горел свет, и размытые их пятна жёлтыми огоньками разрывали водянистую пелену.

Кроме Владислава Петровича, в машине на заднем сиденье сидел ещё один человек, как и генерал, тоже в штатской одежде. Был он не стар, с чисто выбритым лицом. Из-под расстёгнутого лёгкого плаща виднелся серый костюм. С белой рубашкой констатировал яркий галстук.

— Николай Васильевич, — представил Тулякову мужчину генерал. — Врач-эксперт. Остальные мои ребята с местной милицией должны быть уже на месте.

Они поехали в сторону Коломны, в окрестностях которой была дача Харона, и где на одном из сельских погостов он был погребён.

— Тихо и чинно похоронен, — сказал генерал, — без литавр и медных труб.

— Он был на пенсии? — спросил Туляков.

— После закрытия объекта его быстро спихнули на пенсию. Даже очередного звания не присвоили. Как был он подполковником, так и остался.

— Квартира у него была в Москве?

— Была. Он её оставил дочери, та прописала мужа, какого-то шоумена из СНГ, втянулась в ночные увеселения, стала употреблять наркотики, квартиру продала, чтобы можно было купить героин, и так окончила дни свои. Харон жил на даче и тоже как-то не по-христиански умер.

— Это как не по-христиански?

— Попал под поезд. Измололо его… Была версия, что сам бросился на рельсы.

— Кто ж тогда под его именем выступает?

— Это и надо выяснить.

— А дача, на которой держали моих друзей, ты выяснил, кому она принадлежит?

— Некоей Ирине Арнольдовне Солимской.

— Мисс Ирэне — протянул Туляков. — Любовнице Харона, или как его…

— Совершенно верно. Дача оформлена на её имя.

— Надо бы её привлечь к этому делу. Раз она любовница Харона, или того, кто пользуется его именем, она должна много знать о нём.

— Не скажи. Что он в постели или в ресторане рассказывал ей о своих разработках?

— Может, она знает какие-то интересные подробности?

— Может быть, но она исчезла, как сон, как утренний туман.

— С пятьюдесятью тясячами долларов?

— Ты только свои считаешь! Харон ей ни в чём не отказывал до последних злосчастных событий, о которых твои друзья мне поведали. Это мы проверили. Так что она могла скрыться в известном направлении, в сторону моря, на песчаный брег какого-нибудь Акапулько, а может, Багамских или даже Подветренных островов.

— Так далеко?

— Я утрирую. Может быть, и так, а может, её пришил какой-то подручный Харона, если он есть.

— За то, что она выдала его пленников?

— Может быть. Хотя к тому времени они знали, где «камень», и пленники им были уже не нужны… Человек, который выдает себя за Харона, — хитрый и опытный противник, — продолжал Владислав Петрович, полуобернувшись к Тулякову и его соседу. — Он не только уничтожил архив личного состава, в том числе и данные разработок, но даже фотографии. Мы не знаем, как он выглядел. Кроме фотографий, где он изображён после окончания института.

— А сослуживцы. Ни одного не нашли?

— Нашли, конечно. Они описали его внешность.

— Ну вот, можно фоторобот составить.

— Обойдёмся без этого. У одного его подчиненного мы нашли любительскую фотографию Харона последних лет, когда он ещё работал на объекте. Он в кругу приближённых лиц… скрытно его сфотографировали. Раздобыли его медицинскую карту. Разыскали дантиста, который ему протезы делал. Так что мы тоже не лыком шиты…

— Я этого не говорил, — промолвил Никита Тимофеевич.

Его сосед, Николай Васильевич, за время их беседы с генералом, не проронил ни слова, безучастно смотря на проплывающий за стёклами автомобиля пейзаж.

Они миновали Бронницы и свернули налево.

— Скоро подъедем, — сказал генерал. — Видите небольшое дачное товарищество. Здесь Харон жил. А кладбище за ним, сельское, старое, при церкви…

Они подъезжали к кладбищу на высоком берегу реки, когда небо прояснилось, выглянуло солнце и защебетали птицы. Машина преодолела пологий подъём в лесном массиве по асфальтированной узкой дороге и остановилась на небольшой площадке у входа на кладбище. Оно не было обнесено оградой, и въезд никак не был обозначен, кроме того, что по бокам росли две старые ёлки, как столбы воображаемых врат. Невдалеке за старыми липами виднелась не то небольшая церквушка, не то часовенка.

Генерала ждали. Его встретили молодой человек, по-видимому, из его службы, лысоватый средних лет мужчина, видимо, сотрудник районного управления ФСБ и какое-то районное начальство среднего пошиба, назначенное сюда чисто из формальных соображений.

— Начали? — спросил генерал и, получив положительный ответ, бросил спутникам: — Пошли на место!

Кладбище было разделено на две части: старую и новую. На старой хоронили в основном тех, кто имел там уже погребённых родственников, на новой, — кто преставился в последнее время. Сразу было видно, что площадку под захоронения очистили от леса недавно, часть его была свалена недалеко от канавы, ограничивающей место упокоения, земля нехотя зарастала чахлой травой — плодородный слой был начисто счищен бульдозером, повсюду были глинистые канавы с водой.

Харон был похоронен ближе к краю. Могила обнесена штакетной оградой, крест был деревянный. Никаких табличек, надписей, кто здесь покоится, не было. Единственный, кто мог сообщить, что это могила Бессмертнова, был его дальний родственник по покойной жене Кирей Ефимыч Прудников.

Могила была уже разрыта. Четверо рабочих вытаскивали гроб, обитый при похоронах красной кумачовой материей с рюшками. За прошедший год она истлела и свешивалась с досок грязными лохмотьями. Николай Васильевич снял свой плащ, облачился в серый халат и с чемоданчиком ждал, когда рабочие поставят гроб на землю и откроют крышку.

Никите Тимофеевичу вдруг стало как-то не по себе при виде разрытой могилы, обмазанного землей гроба, и любопытство, которое привело его сюда, угасло.

— Я, пожалуй, пойду, погуляю, — сказал он генералу. — Пускай специалисты делают своё дело.

— Почему не хочешь остаться?

— Не люблю я всего этого.

— Как знаешь. Далеко не ходи. Здесь дел на двадцать минут.

Действительно, через полчаса, увидев в стороне Тулякова, Владислав Петрович окликнул его:

— Никита Тимофеевич. Присоединяйся к нам. Формальности улажены. Сейчас поедем.

— Зачем ты меня брал на это мероприятие? — пожал плечами Туляков, подойдя к генералу.

— Я думал, тебе будет интересно находиться в самом центре… Притом ты не отказался, как твои товарищи, — улыбнулся Владислав Петрович.

— Я тоже сначала думал…

— Эксгумация нам очень помогла, — сказал генерал, переводя разговор в другое русло.

— Опознали Харона?

Владислав Петрович кинул взляд на рабочих, закапывающих могилу, и сказал:

— Похоронен не подполковник Бессмертнов, по прозвищу Харон.

— Как?!

— А вот так. Совершенно другой человек.

— Это точно?

— Точнее и в аптеке не бывает.

— Как определили без лабораторных исследований?

— Проведём, конечно, и дополнительные исследования. Но Николай Васильевич у нас сама лаборатория. Из документов, взятых в госпитале, в котором Бессмертнов неоднократно лечился и проходил обследования, мы установили, что у него был перелом берцовой кости, были две золотые коронки в верхней челюсти и мост. Так вот этот мужчина, которого похоронили вместо Харона, имел совершенно здоровые зубы и ни разу не травмированные ноги.

— Значит…

— Значит, настоящий Харон разгуливает на свободе.

— Выходит, нас терроризировал не Лжехарон, а настоящий?

— Более настоящего не бывает.

— Он, вроде бы, судя по подписи в электронной почте, сообщениям «Кости-капитана», — реально действующее лицо. Зачем ему хоронить вместо себя другого?

— Этого я не знаю. Наверное, чтобы скрыться на время. Замести следы. Нет человека и нет проблем. Как у нас говорится: умер Максим, ну и хрен с ним. А он в это время готовил базу для своих дальнейших действий. Подготовился в тиши. Все о нём забыли, а когда был готов, вынырнул на поверхность.

— Вот дьявол, — вырвалось у Тулякова.

— Пожалуй, почище дьявола, — отозвался генерал. — Он возомнил себя Богом.

— Как же произошла ошибка? Как другого похоронили вместо Харона.

— Я ж тебе говорил: его измолотило поездом. Ну не всего, а в основном лицо. Фигурой покойный походил на Бессмертнова, документы в кармане были на имя подполковника. Единственный его родственник, я сейчас говорил с ним, Кирей Ефимович, подтвердил, что это был Бессмертнов.

— Они не были в сговоре?

— Не думаю. Харон не мог доверять ему. Не тот Кирей человек. Он пьющий, с расшатанной нервной системой. Нет, вряд ли… Он, наверное, не просыхал в то время, где ему думать, кто в гробу — Бессмертнов или другой…

— Значит, Харон и есть Харон, — проговорил Туляков.

— Реальный Харон, вдумчивый и умный, работает на озере на секретном объекте.

Глава четырнадцатая. Харон

Бессмертнов, он же Харон, проснулся свежим, бодрым, с чувством исполненного долга, не перед кем-то, а перед собой. Теперь ему ничто не мешало закончить исследования — последний недостающий инструмент был в его руках — и он мог тщательнейшим образом отбирать нужный материал, а не тот, который сам просился в руки. Годы поисков увенчались успехом.

Он вытянул ноги под одеялом, наслаждаясь и свежестью простыней и мягкостью подушки и всем, что сулил ему начинающийся день. Нажал на кнопку, встроенного в стену пульта, и на потолке, скрытые под матовыми пластинами, зажглись люминисцентные лампы, а ночник погас.

Как ему было жалко расставаться с этим объектом, можно сказать, его детищем, в начале ельцинского правления. Сколько было вложено денег в эти подземные казематы, чтобы и лаборатории, и жилые помещения в толще гранита были верхом совершенства, потому что знали, что это на долгие годы.

Харон поморщился: думали одно, а на поверку вышло другое.

Он встал с кожаного дивана, который служил ему постелью, достал из шкафа эспандер и несколько минут занимался зарядкой. После выполнения упражнений ему показалось, что в помещении душно, и он включил кондиционер. Дуновение свежего ветра с ароматом цветущего луга наполнило комнату. Харон прошёл в ванну и встал под душ, глядя в туманившееся зеркало, как водяные капли стирают его изображение на стекле.

Ванная комната сияла чистотой: блестел кафель, хромированная арматура — вентили, краны, решётки, разбрызгиватели и прочая нужная и ненужная мелочь. Харон улыбнулся, подставляя увядающую шею под струю холодной воды. Ему удалось десять лет назад настоять на том, чтобы объект не разрушали — не пришли люди с ломом и начали бить, по чём ни попадя. Он тогда уже один знал из всего персонала, что сюда вернётся и продолжит свои исследования, чтобы осуществить задуманное. Для отвода глаз он вывез часть ненужного оборудования, а самое необходимое было спрятано или законсервировано.

Он готовился к этому дню долго и тщательно: сначала доделывал научную работу, разрабатывал так называемую теорию, а зимой прошлого года вернулся в эти каменные стены, чтобы оживить объект. Однако обнаружил, что для осуществления намеченного не хватает существенных деталей и некоторого оборудования.

Он знал, что надо делать. Он вызвал к жизни первый плод его деятельности на объекте — Изгоя. Харон поморщился, вспомнив, что «отцом» Изгоя по праву должен был считаться Константин Хромов — «Костя-капитан». Ладно, родителем пусть будет Хромов, хотя теперь это мало кого интересует, но воспитатель он — Харон. Это он вложил в искалеченную голову Изгоя программу новой жизни, научил всем премудростям хомо сапиенс и даже тому, что считал сверхзадачей.

Получив Изгоя, Харон придумал и как достать денег на свои исследования и обслуживающий объект персонал. Изгой помог ему экспроприировать часть денег у олигархов, ограбив несколько коммерческих банков. Захваченные деньги он вложил в дело, дающее прибыль, а остальные потратил на закупку компьютеров, недостающего оборудования и некоторых электронных деталей для лаборатории, оружия. Это он сделал очень быстро.

Он всегда считал, что деньги решают всё. Этому его научила жизнь. Так оно и оказалось. Он любил, когда было много денег. С ними он чувствовал себя уверенно. Казалось, и походка становилась пружинящей, летящей, глаза искрились, а тело упруго развёртывалось, подставляя грудь штормовым ветрам, когда в кармане лежали крупные купюры, а на банковском счету суммы с несколькими нулями.

В дореформенное время нельзя было развернуться гениальному уму. Частная инициатива, идущая на свою пользу, рубилась на корню, ей не давали развиться, и перестройку Харон встретил с возгласами «ура!». Но когда закрыли объект, разочаровался.

На деньги, экспроприированные Изгоем, он нанял людей. Вернее, не нанял. Он, как и Изгоя, вызвал их к жизни, только Изгоя выдернул из небытия, а команду свою, каждого её персонажа в отдельности, из очень неприятных, а в большинстве случаев на грани жизни и смерти обстоятельств, когда люди прощались с миром, ловя дыхание смерти над своим ухом. Однажды, проснувшись с ощущением того, что кошмар их жизни продолжается, но тотчас поняв, что ошиблись — реальность была другой, а тяжкое чувство было лишь в подкорковом сознании, — они стоят на пороге привычного мира, и этим они обязаны Харону, они готовы были ринуться за ним, хоть в преисподнюю. И он приказал, вернее, призвал их идти за собой, и они пошли.

Идею полновластно распоряжаться плодами своего труда, он вынашивал очень давно, с того момента, когда понял, что объект готов к выполнению поставленной цели. Когда стали поговаривать, что его закроют, а он был не в состоянии помешать этому, он очень испугался — рушилась его мечта. Но потом, заручившись согласием вышестоящих чинов, что объект законсервируют на неопределённый срок, он обрадовался: может, это и к лучшему — расконсервировать его не составит труда. Надо только набрать команду.

Он был предан стране, мощной державе, выполнял её приказы — не хотел, чтобы её разрушили извне. А когда понял, что государства нет, и служить некому, идея стать самому этим государством с неистощимой силой овладела им. Он сумел уничтожить часть архива, когда решил, что будет работать на себя. Он не хочет защищать виллы, коттеджи этих торгашей и мафиози, братков и авторитетов. Он будет работать на себя, чтобы не защищать их, а подчинить себе…

«Костю-капитана», как одного из своих незаурядных помощников, усомнившегося когда-то в целесообразности их научной деятельности и начавшего широкую общественную огласку результатов исследований, он сумел изолировать на некоторое время. Изолировать сумел, но сломать, как оказалось, не смог.

Капитан занимался важной стороной научных разработок — изготовлением единственного пока квази-генератора. Когда он был отправлен в психиатрическую лечебницу, Харон решил воспользоваться его наработками, но Костя оказался умнее Харона — бумаги и чертежи бесследно исчезли. Харон пять лет потратил на восстановление утраченного. Но не добился и девяностопроцентного успеха капитана. Когда он вернулся на объект, его подстерегала ешё одна утрата — он узнал, что две самые важные детали, без которых невозможно полное восстановление научных разработок, исчезли. Код сейфа знали только Харон и «Костя-капитан». Харон понял, что исчезновение документации, пропажа квази-генератора и выборочного блока — дело рук Хромова.

Прервав размышления и причесав на темени, как он сам выражался, «два с половиной» волоса, он хотел было позавтракать и идти в лабораторию, где готовились к первому сеансу «реинкарнации», как назвал Харон оживление сразу группы «духов», но без стука вошёл его старый товарищ Жердяй, что ему позволялось, необычно взволнованный — лицо было багровым, в глазах была растерянность. Таким его Бессмертнов давно не видел.

— Чего тебе? — спросил Харон, отрываясь от созерцания своего лица в зеркале.

— Вертолёт кружит над грядой…

— Что здесь такого, — безразлично ответил Харон. — Что это — в первый раз. Пожарник какой-нибудь…

— Не пожарник. Правда, вертолёт не военный. На глаз модель французская или американская. Ищет место для приземления.

Лицо Харона приняло озабоченное выражение. Он понял, что взволновало Жердяя: не сам вертолёт, а возможность его приземления на гряду, так сказать, на темя их объекта.

— Следи за вертолётом! Обо всём, даже незначительном, сообщай мне. Иди! Нам не нужны посторонние соглядатаи.

Жердяй, согнув длинное тело под притолокой, вышел, а Харон, сев на вертящийся стул перед столом и, постукивая пальцами по столешнице, опять погрузился в размышления.

Кажется, пришёл конец его безмятежному существованию. И это за два-три дня до начала грандиозных планов. Где-то он повёл себя неправильно. Слишком рано поверил в свою несокрушимую силу. И здесь ещё лопухнулся с Ирэной Арнольдовной, будь она трижды неладна. Что сказать, он любил вино, деньги и женщин. Нет, не так: женщин, деньги и вино. Три года назад Ирина, или как она просила себя называть, Ирэн, начитавшись до одури то ли Голсуорси, то ли вообще этой дряной англоязычной литературы, которой так много сейчас развелось на лотках, и вот эта простая Яринка из «Свадьбы в Малиновке» возомнила себя мисс Ирэн. И эта мисс, согревавшая его три года в постели, купаясь по уши в вине и деньгах, сотворила ему подлянку, как самая последняя курва со скотного двора.

В последние месяцы она ему изрядно наскучила. Он привык к её телу, к её всегдашним выспренным разговорам, к её халатам и духам, и ему вдруг захотелось чего-то свеженького, не испорченного, такого импозантного — среднего ума, не дурочки, а такого наивного, чтобы она не бросалась в страсти на него, как голодный зверь, как эта Ирэн, эта Мегера, готовая испепелить его, проглотить, доходившая до буйства и исступления в постели, а он, стареющий Харон, хотел не патологически испорченного, а не избалованного, но чувственного, этого порхающего мотылька. И представьте, когда хочешь, найдёшь! Нашёл. Снял квартиру. Наслаждался месяца два в тиши и неге. Откуда узнала эта дура Ирэн? Закатила ему скандал. Да это ладно, ему не привыкать. Эта ревнивица продала его. По её прихоти остались ненаказанными художники, мало того, теперь ФСБ знает, кто такой Харон. Дача под прицелом, трое охранников — честные люди, за решёткой, а он, Харон, перестал быть персоной инкогнито.

Эти кладоискатели начали наступать ему на пятки в прошлом году, когда он только готовился к возвращению на объект. Весной, когда работы были в самом разгаре, художник, как он выяснил, опять полез на гряду. Изгой только проходил адаптацию в реальном мире, помочь он ему пока не мог, и Харон сделал художнику свидание с женой, с покойным барином… Надеялся, что они повлияют на психику Воронина, и он оставит идею лазить на гряду. Не помогло. Но хотя отвлекло на неопределенное время от гряды, когда он с товарищем стал выяснять причины появления призраков. Тут появились подземные копатели, спелеологи, но уже из другой песни. Харон ожесточился. Раньше он не желал крови. Но теперь, когда в границах объекта ползали чужие, он не сдержался. Пришлось убрать троих, остальные разбежались.

Думал, напугал. Не тут-то было. Художники стали раскручивать Хромова. Хромов много знал и готов был поделиться с ними своими знаниями. Пришлось убрать и его. Был какой-то сбой в аппаратуре — появился птеродактиль или что-то в его роде. Харон сумел его направить в деревню, большего не сумел добиться… Послал Изгоя… Художники крепкие орешки. Предупредил — не суйтесь в ФСБ! Нет, попёрлись. Надо было всю эту кодлу ликвидировать раньше. Он сделал ошибку. Никогда не останавливался перед кровью, а тут спасовал. И теперь придётся расплачиваться.

Вошёл снова Жердяй.

Харон повернулся к нему:

— Что выяснил?

Он сидел на вращающемся стуле перед компьютером. На нём был белый халат — привычка, оставшаяся с советских времён, хотя остальные служащие были в тёмно-синих комбинезонах — униформе, введенной им на объекте. Узкое длинное лицо, приплюснутое с боков, короткая стрижка почти под ноль, хищный нос придавали ему аскетический вид. Он смахивал на своего подручного Жердяя, только тот был покрепче и покостистей.

— Вертолёт приземлился на гряду, — ответил Жердяй.

— Удалось узнать, кто прибыл?

Жердяй скривил губы:

— По всем статьям, снова копатели.

— Вот как! Чего они здесь ищут?

— Чего. Знаешь сам чего. То, что у тебя.

— Сундук?

— Конечно.

— Сколько их?

— Вместе с летчиком пятеро.

— Всех пятерых ко мне, вертолёт уничтожь.

— Вертолёт улетел. Осталось четверо.

— Значит, это не однодневная экскурсия, — проговорил Харон. — Займись ими. Без шума доставь сюда.

Жердяй круто повернулся и вышел.

Глава пятнадцатая. Пол вылетает на озеро

— Ты вот что, — сказал Пол Стысю, вставая из-за стола и протягивая руку, когда тот появился в кабинете. — Зафрахтуй вертолёт человек на шесть с грузом.

— На какой день? — спросил Стысь, ещё не догадываясь, что хочет предпринять шеф.

— На следующую пятницу.

— Куда летим? — осведомился Стысь, плюхаясь в низкое кресло, широко улыбаясь и в душе предвкушая увеселительную прогулку куда-нибудь в Астраханскую область на Волгу.

Пол поднял на него глаза и прищурился:

— На озеро.

— На озеро! — Улыбка сползла с круглого лица Алекса.

Такого оборота он не ожидал. Он думал, что Пол оставил свою идею фикс. Во всяком случае, две последние недели он о сундуке не вспоминал. Словно не было того и в помине. И вот на тебе, оказывается, эта идея никогда не покидала его голову.

— На кой шут, мон шер? Ты опять решился искать сундук?

— Решился? Я не бросал этой идеи никогда.

— Я думал, после того, что случилось со мной и Обухом, рабочими, ты выкинул из головы эту идею.

— Как видишь, не выкинул.

— Опять рисковать! Я ж тебе не врал о призраках…

Пол встал из-за стола и заходил по кабинету, энергично жестикулируя руками:

— Я плюю на ваших привидений. Хватит мне морочить голову. Нажрались там, как русские выражаются, до потемнения в мозгах, провалили дело и свалили на призраков…

— Я клянусь Богом, шеф! У меня до сих пор мурашки бегают по спине, как вспомню это…

— Я не думал, что ты такой трус.

— Побывал бы ты в моей шкуре на тот час, не говорил бы этого.

— У нас разные шкуры, Алекс, но мысли должны быть одинаковые.

— Я пас, шеф. Уволь меня от этого путешествия.

— Ты бросишь одного своего старого друга? — Пол с усмешкой обратился к Стысю.

— А ты? Что — хочешь лично полететь на озеро?

— А почему бы и нет.

— Ну, ты даёшь!

Произнеся эту фразу, Стысь задумался на секунду: чего спрашиваю — сам знаю. В последнее время дела в фирме Пола шли не блестяще, и виной этому отчасти был скверный характер хозяина предприятия, который за зиму совершенно испортился. Может, на это повлиял разрыв с Ольгой, которую до сего дня Пол не может забыть, может, смерть деда, в которой он в большей мере был виноват.

Не выдержав взрывного характера Пола, от него ушли многие ценные кадры, он набрал воров и мошенников, и они потихоньку подтачивали дело фирмы, которую создали и подняли на недосягаемую высоту предки Пола. Раньше он искал сундук из чисто принципиальных соображений, сейчас к этому примешивается мысль, что этим он может поправить дела предприятия. Во всяком случае, эту идею нельзя было сбрасывать полностью со счетов.

— Мне надо, — жёстко сказал Пол и сжал губы.

— Я тебе не помощник, — вяло проговорил Стысь, шевельнулся, и под его грузным телом отчаянно пискнуло кресло.

— Ты сам мне привёл Обуха, а теперь в кусты?! — разжал плотно стиснутые губы патрон. Его глаза пробуравили напарника.

Стысь заметил, как лицо Пола начало багроветь, это было предвестником ярости.

— Я не знал, что так всё плохо обернётся, — как можно мягче ответил Стысь, давая понять, что он колеблется в своем решении, лететь или не лететь на озеро. — Теперь и Обух не поедет. Он со страху чуть в штаны не наложил. И мужики остались в пещерах. Опасное это мероприятие. Я ж еле ноги унёс.

— Нам Обух ни к чему, — Пол вперил глаза в Стыся. — Надеюсь, ты не забыл туда дорогу?

— Пол, — хотел сказать что-то Стысь, но понял, что вопрос с его поездкой решён. Подумав, что так и будет, как заблагорассудилось Полу, ему хотелось выговорить себе какой-либо куш от этого. Но он не знал, как начать.

Пол словно прочитал его мысли. Он сел в кресло, положил ноги на стол. Это у него было в минуты душевного расслабления или принятия важного решения.

— Полмиллиона долларов тебя устроит? — без обиняков начал он, резко скинув ноги со стола, отчего чуть не грохнулся на пол телефонный аппарат.

У Стыся вылезли глаза на лоб от столь щедрого предложения. Он широко открыл рот и удивлённо уставился на шефа.

Тот подошёл к сейфу, спрятанному за бутафорской картиной, изображающей бушующее море, чем-то напоминавшую картину Айвазовского «Девятый вал». Покрутил карболитовую ручку с прорезями. Дверца открылась. Он вернулся к столу с чековой книжкой.

— Я выписал чек на предъявителя. Помнишь, тогда в зоопарке. Хотел отдать Обуху. Теперь отдаю тебе. Берёшь?

Стысь сделал вид, что колеблется, хотя душа пела и ликовала: за такую сумму он хоть к чёрту на рога… Он протянул руку:

— Без обмана?

— Проверь. — Пол сунул ему чек. — Всё правильно?

— Правильно.

— О, кей! Достаём сундук, и чек твой.

Пол забрал у Стыся чек и снова положил в сейф. Закрыл его. Увидев вытянувшееся лицо Алика, сказал:

— Я возьму его с собой, когда поедем. Найдём сундук — чек твой.

Стысь молчал.

— Что молчишь? Или тебе деньги не нужны?

— Котлетку заарканить неплохо, — ответил Стысь фразой, нередко слышанной от контингента своих подопечных, которые работали на него. — Отдашь без булды?

Пол поморщился: он и так скверно знал русский язык, а когда Алекс «вкручивал» сленг «падших» членов общества, в котором патрон совсем не разбирался, Пол чувствовал себя полнейшем идиотом, и всегда сердился.

Стысь, с багровым от прилившей крови лицом, ошалело смотрел на шефа и ждал ответа.

— Абгемахт, — сказал Пол, вспомнив родную Швейцарию. — Тогда действуй!

— С нелёгким сердцем следую за тобой, — выдохнул Стысь. — Если бы…

— Если бы не деньги, — усмехнулся Пол, — ты бы не помог своему лучшему другу.

— Дело не в этом, — произнёс Стысь и замял тему разговора. — Может, вертолёт одолжит Борис Фёдорович? У него классная машина.

— Задаром он не даст.

— Ну не деньгами же возьмёт! Бартер какой-нибудь. Он тебе, ты — ему.

— Поговори с ним. У тебя лучше получится. Со швалью ты мастер разговаривать.

— С каких это пор Борис Фёдорович швалью стал?

Заг громко рассмеялся. Вытер выступившие на глаза слезы рукой.

— Он всегда таким был.

Стысь удивлённо посмотрел на Пола.

— Ладно, дело твоё. Тебе виднее. Ты с ним завязан в своих сделках. Поговорю. Может, у него дешевле получится.

— Многого ему не обещай. Слушай, возьми лучше на стороне. А то начнёт спрашивать: куда, зачем?

— Подумаю. Кого с собой возьмёшь?

— Ты да я. Индус. Ещё человечка подбери. Не горластого, посильнее, кто язык может за зубами держать. Обещай хорошее вознаграждение.

— Когда вылетаем?

— Когда соберёшь команду и найдёшь вертолёт. В Ужи пошли крытый «Мерседес» и легковушку для нас. Груз буду сопровождать лично.

— Будет исполнено, шеф, — поднял руки на уровне плеч Стысь. — Не сумлевайся. — Он нарочно исковеркал русское слово.

Вертолёт подлетал к гряде. Заг смотрел в иллюминатор. День был ясный. Внизу, насколько хватало глаз, расстилались безбрежные леса, озёра и болота, связанные между собой протоками, ручьями, речками и речушками. Серебрилась под лучами солнца вода.

— Далеко ещё? — нервно спросил Пол у Стыся, делавшего карандашом пометки на карте.

Заг неуютно себя чувствовал в тесном чреве винтокрылой машины.

— Не знаю, — ответил Стысь, складывая карту. — Я что, штурман. Это я так, для себя рисую.

— Для себя… Жук навозный, — проронил Пол.

Стысь недоуменно посмотрел на него: так ещё Пол его ни разу не называл.

Лётчик или услышал их разговор, или, чтобы сообщить место нахождения, сказал:

— Подлетаем к озеру. Где будем садиться? На берегу.

— На каком берегу! — возмутился Пол. — На гряде.

— А вы уверены, что там есть место для посадки? — обернулся к нему лётчик. — Там каменистое место, насколько я понимаю, и неровное.

— Найдём ровную площадку, — утешил его Стысь, сам неуверенный в своих словах.

— А что вы не хотите сесть на берегу? — спросил лётчик. — Там ни ям, ни бугров.

— А потом плыть и карабкаться наверх, — скривил губы Пол.

Перспектива лезть на скалы его не устраивала. Он никогда не стремился стать альпинистом.

Лётчик пожал плечами, делая круг над грядой.

— Я не уверен в посадке.

— Тебе заплатили деньги, — прищурил глаза Пол.

— Деньги деньгами. А здравый смысл здравым смыслом. Вы сами, наверное, не хотите разбиться. Смотрите — внизу какие скалы!

Они, возможно, долго бы препирались, если бы Стысь не воскликнул:

— Вон место ровное! Смотрите!

— Действительно, — согласился лётчик. — Там вас и высажу. Приготовились к посадке!

Глава шестнадцатая. Десант

Поднимая водяную пыль, пятнистый военный вертолёт низко пролетел над озером, огибая гряду, чтобы убедится, что снаружи на утёсах никого нет, взмыл вверх, завис над площадкой, где росли реликтовые сосны, и его колёса коснулись земли. Открылась дверца, и на землю один за другим в полной экипировке стали спрыгивать спецназовцы. За ними спустились Николай и Афанасий. Вертолёт поднялся в воздух и, накренив нос, описывая полукруг, удалился в сторону леса.

— Все в сборе? — оглядев свою команду, спросил капитан Гуляев, которому была доверена операция по ликвидации объекта. — Пять минут привести себя в порядок и ждать дальнейших указаний.

Он подошёл к стоявшим особняком Афанасию и Николаю.

— Готовы? — спросил он.

— Всегда готовы, — по-пионерски ответил Афанасий.

Лицо его светилось той радостью, которую он всегда испытывал, принимая участие в военных действиях в Афганистане перед выходом на боевое задание. Он всегда в таких случаях говорил: «Или грудь в крестах, или голова в кустах». Сегодня он вновь в душе переживал минуты ликования, хотя не знал, будет он жить или сложит голову в подземных лабиринтах. Главное, — что он ещё нужен, и он может послужить высокой цели ликвидации отщепенца, готового уничтожить всё живое на земле.

На нём, также как и на остальных участниках группы, был надет бронежилет, поверх которого пятнистый камуфляж, на груди висел автомат с боезапасом и остальное снаряжение по полной боевой выкладке.

Тулякову стоило больших усилий уговорить Владислава Петровича, чтобы тот включил в группу захвата и Афанасия с Николаем. Они всю ночь просили замолвить словечко перед генералом у Тулякова, и тот обещал это сделать.

Владислав Петрович, как только услыхал от Тулякова такую просьбу, замахал руками:

— И не проси! Зачем мне гражданские в отряде? Это боевая операция. Сопряжена с риском для жизни. Нет и нет. Мне голову снимут, если что случится с ними… Не разрешу и никаких гвоздей!

— Послушай, Владислав Петрович, — продолжал уламывать генерала Туляков. — Они не будут обузой: один воевал в Афганистане, другой тоже умеет держать оружие в руках, а потом — они же это дело подняли, сами исследовали гряду и не говорили, что они не военные. И теперь остаться в стороне?

Генерал стоял на своем:

— Что ты меня уговариваешь! Мы сами справимся. Мы профессионалы. У нас достаточно сил…

— Не в силах дело, а в доброй воле. Они это дело раскрутили, пусть посмотрят на плоды своего труда…

Битых полчаса уговаривал Туляков генерала, но тот не сдавался. Его сразил последний аргумент, который привёл Туляков. Был он неотразим, и против него генералу нечем было возразить. Туляков сказал:

— Они облазили все пещеры, всю гряду. Они проведут твой отряд во все закоулки. А иначе те будут шарахаться от пещеры к пещере. Пусть они будут твоими проводниками. А проводники, сам знаешь, сугубо штатские лица.

Генерал задумался, покусал губу:

— Если в качестве проводников? — Он вскинул на Тулякова глаза.

— Конечно, проводников, — сказал Туляков, обрадованный тем, что удалось сломить упорство Владислава Петровича. — Ты их видал, ребята крепкие, молодые…

— Умеешь ты уламывать, — окончательно сдался генерал.

Вчера он провел часовой инструктаж с членами отряда. Он приехал на сборный пункт в одной из воинских частей, где формировался отряд и досконально рассказал о тонкостях предстоящей операции. Заканчивая инструктаж, добавил:

— Секретный полигон Харона не должен работать. Любыми усилиями заставьте этого негодяя прекратить свою деятельность.

— А если они окажут сопротивление? — спросил капитан Гуляев.

— Не чикаться! Стрелять на поражение. — Голос генерала был твёрд.

Операция должна была выглядеть следующим образом. Отряд проникает в подземные казематы Харона, пробирается в главный компьютерный зал и посредством дискеты «Кости-капитана» выводит из строя всю систему. В помощь по этому делу отряду был придан старший лейтенант Дорофеев, «хакер», как его называли спецназовцы, а генерал, представляя его отряду, отозвался так: «Очень опытный специалист, которому взломать сложный компьютерный код, всё равно, что обмочить два пальца». Такая точная характеристика сразу заставила членов отряда уважать Дорофеева, хотя с виду это был худенький, в очках, среднего роста всегда улыбающийся ничем не приметный офицер.

Собрав свой отряд, Гуляев приказал Афанасию и Николаю вести его вглубь пещер.

— Вы сказали, что в подземелье ведёт стальная дверь. В неё и войдём.

— Она с кодовым замком. Взрывать будем? — спросил Афанасий. — Много шума наделаем. Поднимем тревогу.

— Лишнего шума не будем предпринимать. У меня есть специалисты, — улыбнулся капитан, — которые справятся с любым замком. Так что не беспокойтесь.

Через пять минут отряд карабкался по скалистому грунту вверх, к входу в первую пещеру. Не задерживаясь ни минуты, сразу отправились к двери. Каково же было удивление Николая и Афанасия, когда они увидели, что вход в пещеру был намертво завален большими гранитными камнями.

— Вот, едрёна копоть, — выругался Афанасий, — Харон принял меры предосторожности.

— Разобрать нам не под силу этот завал, — сказал Гуляев. — Придётся взрывать.

— Не хотелось бы, — отозвался Афанасий. — Нас засекут.

— Да они уже наверняка засекли вертолёт… Так что это роли не играет. А что ты предлагаешь?

— Есть один способ, — сказал Афанасий. — Более надёжный.

— Какой? — Гуляев с интересом повернулся к Афанасию и уставился на него серыми глазами, ожидая разъяснений.

— В последнее наше пребывание здесь мы обнаружили наверху шахтный колодец для забора воздуха. Может, по нему спуститься в чрево этого объекта.

— Так в чём же дело!? — обрадовано, воскликнул Гуляев. — Ведите нас к нему.

Они вышли из пещеры, и Афанасий повел их к колодцу. Капитан опустился на колени и заглянул внутрь.

— Глубокий. Стены гладкие. Скоб нет. Галактионов, — обратился он к молодому стройному офицеру с загорелым лицом: — Спустись в колодец. В разведку.

Галактионова обвязали верёвкой, он перекинул через плечо автомат и стал спускаться вниз. Скоро достиг дна.

— Что там? — по рации спросил его Гуляев. — Как обстановка?

— Воздуховод градусов на двадцать понижается на запад. — Голос трубно отозвался в шахте.

— Всё чисто?

— Чисто. Можете спускаться.

Вторым спустился Афанасий. Последним Гуляев. Это заняло не больше пятнадцати минут. Наверху командир оставил двух бойцов для охранения.

— Вперёд! — скомандовал Гуляев и первым пошёл по воздуховоду, имевшему не менее двух метров в диаметре.

Пройдя метров двести, они услышали шум, равномерный и устойчивый. Отряд остановился. Капитан прижался спиной к полукруглой стене и жестом показал одному из бойцов двигаться вперёд. Тот, держа автомат наизготовку, исчез в изогнутом туннеле. Вернулся он через минуты две.

— Вентилятор работает, — сообщил он.

Отряд прошёл дальше и увидел впереди себя мощные лопасти вентилятора, с глухим шумом вращающиеся в стальной обечайке. С двух сторон он был закрыт стальными решётками.

— Приплыли, — раздосадовано, произнёс Гуляев, осматривая решётку. — Отсюда внутрь не проберёшься… Ну, как можно без шума проникнуть на объект? — Видно было, как он раздражён.

— Не суетись, капитан, — проговорил Афанасий. — Не будем горячку пороть. Сейчас обмозгуем это дело.

— А что там за зелёная лампочка горит? — спросил Николай и показал рукой за выступ воздуховода справа от вентилятора.

Гуляев подошёл к прямоугольному прибору в стене с запылённым стеклом, под которым тускло мерцала зелёная лампочка, рядом был квадратик с красным стеклом.

— Не дурак этот Харон, — сказал Гуляев. — Какую себе охранную сигнализацию поставил.

— Да не он поставил, — махнул презрительно рукой Афанасий. — Он воспользовался той, которая изначально была на объекте.

— Ну, извини, дурак бы не воспользовался.

— Я дураком Харона не считаю.

— Галактионов, — вновь обратился капитан к старшему лейтенанту: — Это по твоей части. Что ты скажешь? — он указал на прибор с лапочками.

Галактионов подошёл к прибору. Снял перекинутую через плечо сумку и достал инструменты. Пока он что-то отвинчивал, остальные члены команды метр за метром изучали близлежащую территорию. Один из них подозвал капитана.

— Товарищ капитан, здесь потайная дверь.

Гуляев, Афанасий и Николай подошли к нему.

— Точно дверь, как люк в самолете, — пробормотал Николай.

— Это для обслуживания шахты, — сказал Афанасий.

— Здесь ни ручек, ни ключевины. Как её открыть? — Николай был в недоумении.

Пока они думали, как открыть дверь, раздался голос Галактионова:

— Капитан, идите сюда!

— Что у тебя? — спросил Гуляев подходя.

— Готово. Я обезвредил сигнализацию.

— Так быстро?

Восхищению Гуляева не было предела. Он до операции не знал Галактионова, тот был прислан из какой-то части, и быстрота, с которой тот справился с прибором, повергла командира в изумление.

— Это старая сигнализация, советская. Она у нас в учебниках была. Ничего заковыристого нет.

— Товарищ капитан, мы открыли дверцу, — сообщил спецназовец.

— Прекрасно. Значит, она напрямую зависела от сигнализации.

— Путь свободен, — прошептал Афанасий. — Ну что, капитан, вперёд?

— Вперёд, — ответил Гуляев.

Один за другим они вошли в дверь и очутились в бетонированной штольне с множеством бронированных кабелей, проложенных на трапах у самого потолка. Тускло горели лампочки дежурного света, искусно вмонтированные в стену в полуметре от пола. Отряд осторожно пробирался по этому коридору.

Через минуту шедший впереди Галактионов подал знак рукой, чтобы отряд остановился.

— В чём дело? — вполголоса спросил Гуляев.

Так же тихо Галактионов ответил:

— Дальше заминировано.

— Заминировано?

— И очень искусно. Мины ловушки… Стойте на месте и не шевелитесь. Я обезврежу. Корольков, идите ко мне!

Один из спецназовцев подошёл к сапёру.

Через полчаса раздался голос Галактионова:

— Свободно.

— Передвигаться с осторожностью, — скомандовал Гуляев. — Галактионов, вы впереди!

Штольня вывела их в квадратное помещение с тремя овальными дверями, похожими на корабельные, только без ручек и других приспособлений. Галактионов обследовал помещение и нашёл при подходе к дверям ещё три минные ловушки.

— Хорошо забаррикадировались, — произнёс он, обезвреживая взрывное устройство. — Неискушённому взгляду сразу не найти…

— Куда дальше? — спросил Николай у Гуляева.

— Сейчас посмотрим. — У меня есть ксерокопия плана этого объекта. План, правда, старый, нашли в архиве, но я думаю, что Харон в последнее время ничего здесь не переделывал капитально.

— Будем надеяться, — ответил Афанасий.

Гуляев достал из планшетки сложенный в несколько раз большой лист бумаги, развернул его, положив на пол, и они склонились над ним.

— Вот, — сказал Гуляев, — здесь в центре, видишь, в красном овале, компьютерный центр, мозг этого предприятия. Наша задача туда прорваться. А как мы это сделаем? Вчера мы кумекали долго над этим. Смотри, весь объект разделён на три уровня. Самый верхний — жилые помещения, продовольственные склады, подсобные помещения. Второй уровень — машинный зал, пункты управления объектом, на третьем, глубоко под землёй, собственно, лаборатории и компьютерный центр. Везде охрана, сигнализация и прочие премудрости. Задраен он наглухо. На каждом этаже, смотри, проходят зелёные линии — это короба, по которым подается воздух из воздухозаборников в помещения. Вот эти коричневые линии — это трубы вентиляции. Перед компьютерным центром — узкий коридор и квадратное помещение — пост охраны. Его придётся снимать. Так просто не пройдёшь.

— До него надо ещё добраться, — проговорил Афанасий.

— Доберёмся, — убеждённо ответил Гуляев.

— Только окольными путями, — продолжал Афанасий, внимательно рассматривая план. — Воздуховоды и вентиляционные каналы фактически не минуют ни одного помещения?

— Так точно.

— Человек там пролезет?

— Должен. Сейчас уточним. — Гуляев посмотрел спецификацию. — Почти метр в диаметре. Они как паутина окутывают весь объект.

— Вот по ним и надо двигаться.

— Мы тоже так прикидывали. Но на каждом выходе стальные решетки.

— Они не опаснее вооружённого часового? — Афанасий, скособочив голову, загадочно посмотрел на командира.

Гуляев ничего не ответил, что-то соображая. Потом сказал.

— Видишь, наши мысли совпадают. Будем двигаться по воздуховодам. Мы сейчас находимся, — он поводил пальцем по бумаге, — вот здесь. Это второй уровень.

— Вообще, какая глубина этого объекта?

— Нижний этаж находится ниже уровня озера метров на 12. Даже часть второго этажа.

— Значит, мы сейчас под водой, так сказать?

— В этом месте да. Ниже на два метра.

— Ничего себе.

К ним подошёл Николай, разговаривавший с Галактионовым и спросил:

— Куда дальше?

Гуляев собрал группу и объяснил, что им предстоит.

— Отсюда, — сказал он, — ни по вентиляции, ни по воздуховодам нам в компьютерный центр не пробраться — они тупиковые. И почему-то входные решётки на этом этаже сделаны небольшого размера. Там человеку не пролезть. Поэтому поднимаемся по этой вот шахте наверх, на первый уровень, там коридором в конец и снова вниз по воздуховоду в компьютерный центр. Задача ясна?

— Ясна, — вполголоса ответили все.

— Тогда за мной.

Гуляев убрал в планшетку план объекта и прошёл к шахте. Они сняли задвижку. Свежий ветер, гонимый мощными компрессорами, обдувал бойцов.

Николай посветил фонарём в шахту:

— Как же мы поднимемся по идеально гладкой стене?

— А там, на первом этаже такая же дверь, — ответил Афанасий, заглядывая в шахту. — Мы кошку забросим.

— Никаких кошек, — отрезал Гуляев. — Смирнов, вперёд!

Из группы выделился высокий сухопарый военный.

— Давай скалолаз, покажи, на что ты способен, — подбодрил его Гуляев.

Тот нацепил фонарь на куртку и вошёл в шахту.

— Я пошёл, — сказал он.

— Действуй, — ответил Гуляев.

— Снаряжение хотя бы оставил, — сказал Смирнову кто-то из группы. — Легче подниматься.

Но Смирнов не отозвался. Он прижался спиной к стенке шахты и, перебирая ногами, стал подниматься вверх.

— Для него это сущие пустяки, — сказал Гуляев, заглядывая в шахту. — Он и по кручам, как горный козёл бегает…

За Смирновым тащилась, раскручиваясь из бухты, капроновая верёвка.

Вдруг вверху что-то зашумело, потом зашуршало, и шуршание стало приближаться, идя от верха колодца. Что-то бухнулось на пол в шахте. Гуляев заглянул, и вскоре с Афанасием вытащили труп мужчины, одетого в тёмно-синюю униформу, с надписью на спине. Рядом с ключицей торчала ручка ножа.

— Смирнов ухлопал, — проговорил Гуляев.

Он взял верёвку и тихонько подёргал. В ответ она тоже подёргалась.

— Он на месте.

В этот момент сверху полетела, раскручиваясь, верёвочная лестница.

Гуляев натянул её. Закрепил.

— Галактионов, вперёд! За ним вы, по очереди. — Он указал на трёх бойцов. — Ждать меня. Не расходиться! Мы последние, — сказал он Афанасию и Николаю.

Когда они поднялись наверх, Смирнов сказал Гуляеву:

— Я снял решётку. Она выходит в коридор. Можно спрыгнуть и осмотреть его. Чтобы нам не передвигаться по воздуховоду, можно обойтись коридором. Только подстраховаться надо. Здесь грачи на проводе.

— Мы видали твоего…

Они спрыгнули в коридор. Увидели множество дверей с номерами.

— Это складские помещения, — пояснил Гуляев.

Он приказал осмотреть двери. Две первые по ходу оказались открытыми. В помещениях было темно. Гуляев посветил фонарём. Найдя выключатель, включил его. На потолке загорелись две лампочки, скрытые под взрывопожаробезопасном колпаком.

— Ух, ты, едрёна копоть! — произнёс восхищённо Афанасий. — Сколько здесь жратвы!

На металлических стеллажах, занимающих всё помещение, в аккуратном порядке были сложены металлические банки разных размеров в несколько рядов, одна на другой. Афанасий взял наугад одну банку.

— Тушёнка.

Стёр слой солидола.

— Свежая. Прошлого года выпуска.

Он вытащил нож и надрезал крышку.

— Точно, говяжья.

— Здесь не только тушёнка, — отозвался Гуляев, рассматривая банки. — Импортная ветчина. Голландская.

— Не хило живёт наш Харон, — сплюнул сквозь зубы Николай.

Они вышли и осмотрели дверь соседнего помещения. Она была овальной. На ребрах были видны полоски уплотнителя. Её открыли с трудом.

— Ба, — присвистнул Гуляев. — Холодильная камера.

На опорах выше человеческого роста висели замороженные туши бычков и поросят. В углу были сложены ящики с круглыми отверстиями для вентиляции, до отказа забитые куриными окорочками.

— Ножки Буша, — воскликнул Николай. — Как они сюда добрались из Америки?

— Через таможню, — ответил Афанасий.

— Выходит, здесь под землей, — удивился Николай, — Харон и варит, и парит. А куда он прячет дым?

— А какой дым от электрических плит и котлов, — отозвался Гуляев. — Здесь всё предусмотрено на длительное автономное проживание или работу. Стоят мощные системы регенерации воздуха. Даже если засыпать воздуховоды, несколько месяцев объект будет функционировать в автономном режиме.

— Да-а, — протянул Николай. — Хорошо устроился Харон.

— Ему это в наследство досталось.

Они вышли из холодильника, и подошли к третьей двери в углу коридора. Она оказалось запертой. Гуляеву показалось, что из-за неё раздаётся равномерный шум, словно кто-то монотонно бьёт по полу или стене. Он приложил ухо к металлической створке.

— Там кто-то есть. Голос бубнит. Но что — непонятно.

Он подозвал Галактионова. Тот достал какое-то приспособление и открыл замок. Гуляев, Афанасий и Николай заглянули в помещение: в углу на корточках в лохмотьях сидел человек.

Глава семнадцатая. Сумасшедший Пол

— Вы здесь разберитесь, что это за человек, — сказал Гуляев Афанасию и Николаю, — а мы посмотрим, что в остальных помещениях.

— Действуй, капитан, — отозвался Афанасий.

Гуляев с отрядом ушли, а Афанасий с Николаем подошли к человеку. Тот сидел на корточках, спиной к ним и никак не реагировал на их присутствие. Он что-то бормотал, выводя на полу пальцем кружочки и крестики. Лицо было давно не брито, волосы всклокочены, глаза блестели, как у лихорадочного больного.

— Слушай, малый? спросил его Афанасий. — Ты кто такой?

Человек не отозвался, продолжая заниматься своим делом.

— Глухой, наверное, — сказал Николай и похлопал человека по плечу.

Тот не оглядываясь и не видя, кто это сделал, неожиданно бухнулся на колени и закрыл голову руками.

— Он что — не в себе? — проговорил Афанасий.

— Кто его знает, — ответил Николай и потряс человека за плечо: — Вставай, дяденька!

Человек насторожился, словно впервые услышал человеческий голос, напрягся, но продолжал оставаться в той же позе, ожидающего удара человека.

— Да послушай ты, наконец, — не выдержал Афанасий. — Тебе русским языком говорят: вставай! Чего дурака корчишь?

— Его, видно, избивали, — проговорил Николай. — Ты полегче!

Афанасий взял человека за воротник грязного комбинезона и приподнял от пола, чтобы хоть рассмотреть лицо. Человек завопил, но, увидев двух незнакомых людей, перестал кричать и только повторял:

— Воля, воля… Не отдам… ich kleine Mensсh… Не отдам… мой.

— Что с него взять, — сказал Николай. — Давай выведем его к Гуляеву, пусть разбирается.

Человек вдруг снова встал на колени, подполз к Николаю и, трогая его ботинки, зашептал:

— Nein… nein… нельзя, воля… не отдам…schrein… мой…

— Он свихнутый, — сказал Николай.

— Точно, вольтанутый, — подтвердил Афанасий.

— Он что-то по-немецки бормочет. Может, он иностранец? — уставился на друга Воронин.

— Кто его разберёт — кто он.

— Но то, что он пленник, — сказал Николай, обводя глазами квадратное тесное помещение, похожее на автомобильный бокс, — это вне всякого сомнения.

На потолке горела небольшая мутная лампочка в решётчатом плафоне. Ничего, кроме низкого и высокого табуретов, в помещении не было. На высоком стояла алюминиевая миска с остатками еды. В углу отсвечивал пластмассовым боком биотуалет.

— Похоже, что его держат взаперти, — подтвердил Афанасий.

— Надо бы его вывести отсюда.

Узник каземата, услышав это, насторожился, издал звук: «У-у, у-у», сел на пол и стал стаскивать с себя ботинок. Он ослабел, и это ему удавалось с трудом. Наконец он снял ботинок и вытащил стельку, отогнул пальцем поднаряд, достал бумагу и, повторяя: «Воля, воля», протянул её Николаю.

Николай взял и поднёс к глазам.

— Чек, — сказал он.

Человек радостно завопил: «Угу-у» и показал рукой, дескать, бери.

— Чек на пятьсот тясяч долларов. Реквизиты есть, а на кого выписан, нет.

Человек замахал руками:

— Воля, воля, — и показал рукой — клади в карман.

— Потом разберёмся, — сказал Николай, пряча чек в карман.

— Danke, — радостно пробормотал пленник, сидя на заднице, и подпрыгивая на цементном полу… — Viking gold… — и засмеялся, брызгая слюной из открытого рта.

— Пошли с нами. — Николай подал пленнику руку.

Тот быстро надел ботинок, глаза его оживились. Он встал и продолжая бормотать: «воля», «воля», опасливо озираясь, пошёл за Николаем. Сзади шёл Афанасий.

Они вышли в коридор. Из дальнего помещения появился Гуляев, увидел человека с всклокоченными волосами, давно небритого, с слюнявыми дрожащими губами, повторяющего одни и те же слова, но не удивился.

— Здесь несколько пленников, — сказал он. — Видно, Харон держал их здесь в заточении. Мы обнаружили троих.

— Они такие же чокнутые? — спросил Афанасий, указав на человека, которого они освободили.

— Нет, в полном порядке. На всех были наручники. Лица в кровоподтёках. Видно, чья-то десница прикладывалась к ним изрядно.

Бойцы вывели из помещения троих мужчин. Они были небритыми, нечёсаными и давно не умывавшимися. Николай обратил внимание на глыбистого мужчину с круглым широким лицом. Он потел и часто отирал лицо грязным-прегрязным платком.

Что-то знакомое показалось Николаю в его облике. Где он видел этого человека? Не измождённого, как сейчас, а прилично одетого, пахнущего дорогим одеколоном и пыхтящего дорогой сигарой.

— Офицер? — спросил громадный мужчина Гуляева. — Что вы с нами будете делать?

Гуляев не спешил отвечать, раздумывая. Николай, услышав голос, повернулся к толстяку. Оглядев его, вспомнил, где его видел. В прошлом году на озере, торговавшемуся с ними по поводу Ольги. Это был Стысь. От былой его респектабельности не осталось и следа. Николай незаметно толкнул Афанасия и шепнул ему на ухо:

— Узнаёшь вот того хмыря болотного? — он кивнул на Стыся.

— Догадываюсь. Сначала не признал, а теперь…

— Это Стысь.

— Он, ёлки-палки. Разве сразу признаешь в этом оборванце сподвижника и правую руку Зага.

— Офицер, — снова прозвучал голос Стыся. — Что вы с нами будете делать?

— Пустим в озеро рыб кормить, — ответил Афанасий и подошёл к Стысю. — Не узнаёшь старых друзей, приятель? — посмотрел он в глаза Алексу.

Усталая физиономия Стыся ещё больше потускнела. Он узнал Афанасия.

— Как же, припоминаю, — пробормотал он и отвернулся.

— Ивякин, Смольев, — обратился Гуляев к двум спецназовцам. — Отведите этих людей к выходу, к воздухосборнику и вызовите спасателей — пусть они поднимут их наверх, накормят, напоят и дадут отдохнуть. Ничего с ними не предпринимать вплоть до нашего возвращения. За что вас держали в заточении и кто? — обратился Гуляев к Стысю, прежде чем они ушли.

— Я не знаю, кто нас здесь держал. Понятия не имею.

— Как вы оказались на гряде?

— Мы исследовали её в порядке любопытства.

— Как ваше имя?

— Я Стысь Алекс, — сделал шаг вперёд наперсник Зага Пола, — подданный Швейцарского государства, вон тот человек, — указал он на бормотавшего мужчину из первой камеры, — тоже подданный Швейцарии. Его имя Пол Заг. Он бизнесмен.

При упоминании этого имени Николай с Афанасием переглянулись: так вот кого они освободили из западни — самого Пола Зага. Он больше не был похож на преуспевающего бизнесмена, обладающего большой властью. Это был жалкий человек, с тусклыми мутными глазами, с трясущимися руками.

— А эти кто трое? — спросил Гуляев, указав на троих молчаливых молодых людей, один из них был Индусом, охранником Пола.

— Они русские, — ответил Стысь. — Наши проводники.

— Мы участвовали в поисках какого-то сундука, — сказал один из «проводников». — Они нас наняли.

Он указал на Стыся и Пола.

— Мне некогда с вами разбираться сейчас, — ответил Гуляев. — Разберёмся, кто есть ху, наверху. — Он рассмеялся своему каламбуру. — Вы свободны, — обратился он к пленникам. — Все формальности проведём после операции. Выполняйте приказ, — обернулся он к спецназовцам, ждавшим окончания разговора.

Те повели пленников по пути, по которому только что пришли сюда.

— Пока тишина, — сказал Гуляев сослуживцам. — Значит, мы не обнаружены. — Он снова достал план. — Вот по этому вентиляционному коробу мы доберёмся до второго этажа. А там прямым ходом в компьютерный центр. Снимайте решётку!

Вентиляционный короб был не больше шестидесяти сантиметров в диаметре, и передвигаться по нему с оружием, противогазом и прочими «причандалами», как выражался Воронин, пришлось ползком. Первым полз Гуляев, за ним Галактионов, потом Афанасий с Николаем и остальные члены группы. Несколько раз от Гуляева поступала команда «замереть!» Все замирали, и те, кто был рядом с вентиляционной решёткой, через которую поступал воздух, явственно слышали голоса часовых.

Когда они достигли того места, где надо было выходить из короба, Гуляев приказал остановиться. Они застыли в неподвижном положении, а капитан одним глазом смотрел в решётку короба. Внизу по узкому коридору прохаживался часовой с автоматом — двадцать шагов в одну сторону и двадцать обратно. Дальше коридор делал поворот и там был виден ещё один часовой, который иногда переговаривался со вторым.

Галактионов пробрался к решётке и стал готовиться к её снятию. К счастью, решётки не крепились к кожухам болтами — по бокам были сделаны специальные защёлки. Надо было их открыть, и решётка свободно по направляющим съезжала в сторону. Когда часовой уходил в дальнюю сторону коридора, Галактионов осторожно просовывал пассатижи в ячейки решётки и осторожно освобождал зажимы. С тремя у него получилось без шума. На четвёртом пассатижи соскочили, и раздался скрежет.

Часовой обернулся и, не понимая, откуда донёсся звук, стал подозрительно оглядываться. Затем в недоумении подошёл к решётке и встал под ней. Гуляев сделал знак Галактионову. Тот рванул решётку и спрыгнул. Схватка была короткой. Галактионов за считанные секунды уложил часового. Из короба на бетонный пол стали прыгать спецназовцы.

Шум насторожил часового, который охранял коридор за углом. Обеспокоенный, он показался в узком проёме. Увидев вооруженных людей в камуфляже, он вскинул автомат, но выстрелить не успел — Галактионов, находившийся к нему ближе, кинул нож. Он попал в горло. Часовой захрипел, кровь брызнула на куртку, и, падая, он успел нажать на спусковой крючок. Прозвучала автоматная короткая очередь. Пули ушли в потолок.

— Поход в тылу врага закончился, — проговорил Гуляев. И уже не боясь, что его услышит противник, закричал: — Рассредоточиться, вперёд в компьютерный центр!

Они выскочили на площадку. Услыхали, как завыла сирена, поднимая тревогу. По металлической лестнице им надо было спуститься вниз, где за стальной дверью был мозг объекта. Их встретил плотный огонь трёх или четырёх автоматчиков, укрывшихся за стальной арматурой этого этажа.

— Галактионов, Смирнов, прикройте меня, — крикнул Гуляев, а сам жестом руки приказав следовать за собой трём спецназовцам, бросился к лестнице. За ним последовали Афанасий с Николаем.

Харон откинул крышку сундука и несколько минут созерцал его содержимое. Потом запустил руку внутрь и вытащил первое попавшееся украшение. Это была пряжка для пояса или застёжка для плаща, сделанная из золота, в виде двух бодающихся быков. Достал золотой кубок, с крышкой, на вычурной ножке, взвесил в руке.

Закончив созерцать потускневшее золото, потянул за нитку, на которую были нанизаны крупные горошины речного жемчуга, но она лопнула, и жемчужины с треском рассыпались по сундуку. Он подобрал одну и стал разглядывать. За время пребывания в сундуке, она не потеряла своего цвета и привлекательности. Была идеальной формы, и матово отсвечивала в свете электрических ламп.

Вчера ему сказали, что в пещере, куда выходила их магистраль забора биоэлектронных полей, как он сам окрестил эту штольню, нашли железный сундук. Рабочие пытались открыть его, но это им не удалось по причине крепости трех замков или, более важной, — появления Жердяя, увидевшего их действия и тотчас приказавшего перенести сундук к шефу.

О существовании варяжского сундука Харон услышал от пленников, которых он приказал захватить неделю назад. Тогда он и понял, почему так много людей в последнее время оказалось на гряде — все они были одержимы одной идеей — овладеть полным золота сундуком. Они в этом не ошибались. Сундук действительно оказался до отказа набитым и дорогими украшениями, и старинными монетами различной чеканки. Харон может употребить его содержимое для достижения своих целей. Это будет хорошим подспорьем. Можно будет не столь часто использовать Изгоя для пополнения казны предприятия.

Его размышления прервал звук сирены и загоревшийся мигающий красный квадрат над дверью — сигнал нарушения периметра объекта. Не успел Харон закрыть сундук, как в дверях показался Жердяй.

— Мы в опасности, — сказал он.

— Где военные? — спросил Харон. — На первом уровне?

— Они уже здесь.

Харон с треском хлопнул крышкой сундука и бешено посмотрел на Жердяя.

— Как здесь!

— Они пробиваются, как я полагаю, к компьютерам.

— Олух! Как ты допустил это?! Откуда они проникли?

— По воздуховодам.

— Я тебе приказал усилить охрану на дальних подступах.

— Там было заминировано.

— Заминировано! Ты что думаешь — ты один умный, а остальные дураки?

— Я об этом не думаю, — ответил обиженный Жердяй.

— Не думаю. Сколько их?

— Все они прилетели на одном вертолёте. Думаю, не больше двенадцати.

— А у нас сколько?

— Тридцать.

— Остановить их любой ценой. Я — в лабораторию.

Дверь открылась, и на пороге вырос человек в синем комбинезоне, с автоматом в руках.

— Они идут сюда, — сказал он. — Уходите!

Харон выругался. Лицо его покраснело.

— Как вы могли допустить, — кричал он, пытаясь просунуть руки в рукава бежевого халата. — Всех накажу.

Жердяй помог ему надеть халат.

— Мобилизуй все силы. Они не должны подойти к компьютерам.

Жердяй собрался выйти из кабинета.

— Подожди, — остановил его Харон. — Выпускай Изгоя. Выпускай всех, кто может оказать сопротивление. Раздави этих гадов!.

— Но кроме Изгоя… никто не окажет сопротивления.

— Знаю. Но устрашение тоже метод ведения войны. Выпускай. Пусть призраки мешают их действиям. Меня найдёшь в лаборатории.

Они вышли в коридор. Сверху доносились выстрелы, как будто град барабанил по листве деревьев.

— Забаррикадируй все входы и выходы, кроме аварийного, — отдавал приказания Харон Жердяю. — Очисть объект от посторонних людей. Отвечаешь головой. — Глаза Харона метали молнии.

Глава восемнадцатая. Заклятый враг

Охрана объекта оказывала жесточайшее сопротивление. Шла позиционная перестрелка. Как только спецназовцы поднимали головы, охранники, укрываясь за ящиками, за толстыми швеллерами, державшими эстакаду, открывали ураганный огонь из автоматов. Гуляев приказал двум своим ребятам обойти по эстакаде охранников, взять их в клещи, отвлечь перекрёстным огнем, а в это время он с основной группой попытается проникнуть в компьютерный центр.

Два бойца, где ползком, где перекатываясь по полу, подобрались к эстакаде, поднялись, незамеченные, по ней и отвлекли охранников, затеяв такой плотный огонь сзади них, что в ушах стоял оглушительный шум и сыпались искры от ударявших о камень и металл пуль. В это время Гуляев, Николай, Афанасий, Галактионов и «хакер» Дорофеев осторожно, прижимаясь, где к стене, где падая на пол за различные укрытия, продвигались к заветной цели. Их прикрывали четыре автоматчика.

Они вышли к коридору, откуда была видна дверь, ведущая в центр, как вдали появился хароновский автоматчик. Гуляев его не заметил, и если бы не Афанасий, мог бы поплатиться жизнью. Афанасий, крикнув Гуляеву: «Ложись!», толкнул его на пол, а сам выстрелил в охранника.

— Я твой должник, — сказал Гуляев, вставая с пола и осматриваясь.

Бойцы подбежали к двери центра, но она была закрыта. Галактионов прикрепил к ней кусок пластида и чиркнул зажигалкой, поджигая шнур. Они отбежали в сторону и прижались к стене. В это время с двух сторон коридора раздались выстрелы. Стреляла охрана.

Раздался взрыв. Дверь компьютерного центра разлетелась на куски. Выставив двух автоматчиков у двери и двух на дальних подступах для отражения возможной атаки противника, Гуляев с Афанасием, Николаем, Галактионовым и Дорофеевым ворвались в компьютерный центр. Какой-то человек в халате, попытался выстрелить в них из пистолета, но был сражён пулей Галактионова. Они обследовали все углы и закоулки, но больше никого не обнаружили. Дорофеев приступил к работе. Он включил главный компьютер и вставил дискету «Кости-капитана». Щёлкнул клавишами.

— Что там у тебя? — спросил Гуляев, видя, что «хакер» сосредоточенно смотрит на экран.

— Никак не войду в систему. Они заменили код.

— Этого надо было ожидать, — сказал Николай, наклоняясь к экрану. — Харон малый не дурак.

— И дурак не малый, — рассмеялся Гуляев, ничуть не обеспокоенный, что у «хакера» ничего не получается.

— Всё бессмысленно, — сказал Дорофеев, не переставая щелкать клавишами. На дисплее одни картинки сменялись другими. — Очень много времени пройдёт, пока я взломаю их систему…

— Что будем делать? — спросил Гуляев и посмотрел на окружающих. — Мы должны обезвредить этот объект.

— Взорвать надо к чёртовой бабушке, — не задумываясь, ответил Афанасий.

— Надо взять Харона и узнать код, — сказал Николай.

— Взорвать мы всегда успеем, — ответил Гуляев. — Но тогда мы не узнаем механизма творений Харона. Вдруг найдётся кто-нибудь и захочет повторить его путь.

В коридоре снова послышалась стрельба. В дверях появился Галактионов.

— Капитан, здесь какая-то образина появилась, — сказал он. — Не пойму, то ли сумасшедший, то ли робот…

— На выход, — скомандовал Гуляев, и когда все вышли, бросил гранату под блок питания компьютера. — На всякий случай, — проговорил он. — Вдруг нам не посчастливится сюда вернуться. — Он широко улыбнулся: — Неизвестно, какую шутку следует ожидать от Харона.

В компьютерной раздался мощный взрыв. Осколки гранаты, куски металла и пластмассы ударили по внутренней стене центра.

— Ну вот, — рассмеялся Гуляев. — Харону вырвали сердце.

Он присоединился к своим товарищам.

Стояла тишина, как перед бурей.

— Где твой сумасшедший? — обратился капитан к Галактионову, не видя ничего подозрительного.

— Спрятался вон за той перегородкой. Он кого-то ищет. Сейчас появится.

За перегородкой слышался звон и скрежет металла. Скоро появился человек в шляпе, в длинном пальто. Лицо было замотано бинтом.

— Едрёна копоть! — воскликнул Афанасий. — Это ж Изгой!

— Изгой! — воскликнул Николай. — Сейчас будет жарко.

— Кто такой Изгой, — спросил Гуляев, с недоумением глядя на странное существо в экстравагантном одеянии, крадущееся вдоль эстакады.

— Это изделие Харона, — ответил Николай. — Его детище. Его первый опыт.

— И надо полагать удачный, — добавил Афанасий, вспомнив, как всадил в него три пули, но безрезультатно.

— Это бестелесный призрак, одетый в одежды, — продолжал Николай. — Надо полагать бессмертный… Его ничего не берёт.

— Мы стреляли в него, — добавил Афанасий, усмехнувшись, — но бестолку.

— Это мы посмотрим, какой он бессмертный, — гордо сказал Гуляев, сплёвывая на пол. — Нет на свете такого существа, которого бы не брала пуля. Галактионов, ты у нас снайпером был в Чечне, просверли этому артисту, пожалуйста, череп…

— Будет сделано, — ответил Галактионов. Снял с груди автомат и приложил приклад к плечу.

Выбрав удобный момент, когда фигура Изгоя целиком показалась посередине балок эстакады, нажал крючок. Прозвучал выстрел. Изгой дернулся, словно его легонько толкнули, на долю секунды замедлил движение, как бы остановился на миг и продолжал крадучись продвигаться вперёд.

— Промазал, — с досадой произнёс Гуляев.

— Он ему в лоб под шляпу врезал, — заступился за Галактионова Афанасий. — Я видал.

— А ему хрен по деревне. Не может такого быть. — Капитан вытащил пистолет.

— Может, — заявил Афанасий. — Проверено лично.

Гуляев поднял пистолет. Изгой как раз был на расстоянии пистолетного выстрела. Капитан выстрелил. Дырка появилась в плаще Изгоя. Он шёл, как ни в чём не бывало. Гуляев выстрелил ещё раз. Новая дырка взлохматила плащ, а Изгой по-прежнему шёл вперёд. Гуляев расстрелял всю обойму, а странная фигура продолжала двигаться на них.

— Что делать? — Лицо капитана приняло растерянное выражение. — Его пуля не берёт…

— Сматываться надо, — сказал Афанасий.

— А приказ?

— Сматываться в укромное место, где нас не достанет этот изверг, и обдумать, как поступить дальше.

— Дельный совет, — проговорил Николай. — Поверь, мы знакомы с этой личностью…

Увидев группу людей, Изгой вдруг рванулся к ним, размахивая в воздухе почти двухметровым обрезком трубы, круша попадавшиеся под ногами пустые ящики. Разломав и раскорёжив четырехколёсную тележку для перевозки малогабаритных грузов, он приблизился к спецназовцам на близкое расстояние, с какого можно было отчетливо видеть замотанное лицо с чёрными очками под полями широкополой шляпы. Автоматчики открыли огонь, но пули не причиняли Изгою никакого вреда.

— Рассыпайся! — крикнул людям Гуляев и ногой толкнул под ноги Изгою пустую бочку из-под соляры.

Изгой так окрестил её трубой, что она вдавилась посередине. Видя такое дело, Гуляев схватил противопожарный багор и встретил смертоносный удар Изгоя. Но древко багра переломилось как сухая ветка, и смертельное оружие опустилось бы на голову капитана, если бы Афанасий не кинул конусообразное пожарное ведро в Изгоя. Оно опустилась ему точно на голову и, вероятно, загородило видимость, потому что Изгой на секунду замешкался.

— Благодарю, — сказал Гуляев. — Ты мне помог.

— Ещё бы, — ответил Афанасий.

Изгой, тряхнув головой, сдвинул ведро на затылок, но не сбросил его совсем, и снова ринулся в атаку. Николай, схватив с пожарного щита топор на длинной рукоятке, размахнулся, но Изгой сделал шаг в сторону, перехватил топорище, вырвал топор и отбросил его в сторону. Взял трубу в правую руку и ринулся вперёд, размахивая ею по сторонам, стараясь зацепить кого-нибудь из спецназовцев.

— Уходим, — крикнул Гуляев. — Галактионов, в машинный зал. Вырубай электростанции. Возьми троих, а мы отвлечём этого питекантропа.

Галактионов свистнул, и три спецназовца присоединились к нему. В этот момент Николай увидел наверху охранника с пистолетом. Он выстрелил. Охранник перевалился через перила и упал вниз.

— На одного меньше, — сказал Гуляев и одобрительно посмотрел на Николая. — Поиграем в прятки, — предложил он. — Нас четверо. Разойдёмся по углам и посмотрим, что предпримет этот бармалей.

— Он буром прёт, — сказал кто-то из спецназовцев. — С ним только в прятки и играть.

— Может, ему гранатку под ноги, — высказал предположение Дорофеев.

— Действуй, — одобрил его план Гуляев и крикнул: — Укройся!

«Хакер» взял гранату и подкатил её под ноги Изгою. Сам спрятался за выступ стены. Раздался взрыв, метнулись в стороны полы разодранного пальто. Изгой остановился, не понимая в чём дело, несколько секунд стоял в недоумении, а потом, крутя трубу, словно крылья ветряной мельницы, опять пошёл вперёд.

— Неужели на этого мастодонта нет никакой управы, — в бессилии воскликнул Гуляев, скрываясь от Изгоя. — Неужели его нельзя умертвить?

— Сюда бы «Костю-капитана», — сказал Воронин. — Тот, наверно, знал, как призрака отправить туда, откуда он явился.

— Если бы Харон успел сделать несколько таких Изгоев, — сказал Афанасий, — с ними бы никто не справился.

— Ну, есть же какой-нибудь способ избавиться от него, — чуть ли не застонал Гуляев, стиснув зубы. — Электронщик, — обернулся он к Дорофееву. — Придумай что-нибудь.

Они спрятались в помещении, напоминающем склад. По одной из стен проходили рельсы, наверху был расположен тельфер.

— Насколько я понимаю, — ответил «хакер», — это призрак в одежде не что иное, как форма существования какого-то поля, в данном случае мёртвого человека. Душа умершего…

— Профессор, короче, — оборвал его Гуляев. — У нас нет времени на лекции, если что знаешь — говори!

— Одно поле можно победить другим полем, более сильным— отозвался Дорофеев.

— Что для этого?

— Дать ему сильный разряд.

— Где мы этот разряд возьмём?..

На склад зашёл Изгой. Трубы у него в руках не было, зато был лом, взятый с пожарного щита. Он двинулся на Дорофеева, который стоял ближе к нему. Видя надвигавшегося Изгоя, Дорофеев дал очередь из автомата, но призрак, как ни в чём не бывало, продолжал идти вперёд. Старший лейтенант заметался, не зная, куда ему бежать, так как оказался загнанным в угол — с одной стороны двигался Изгой, с другой была стена с лестницей. Он бросился на лестницу. Изгой за ним. «Хакер» забрался на тельфер и, балансируя по направляющей рельсе, добрался до двигателя, и стал перебираться через него. От двигателя свешивался кабель электропитания.

— Спускайся по кабелю! — крикнул ему Николай. — Он догонит тебя.

«Хакер» уцепился за кабель и спустился вниз. Изгой был уже на краю тельфера. Афанасий подскочил к щитку управления и нажал кнопку. Тельфер двинулся на Изгоя. Тот, как ни в чём не бывало, стоял на рельсе. Тельфер приблизился к нему и вдавил в стену. Спецназовцам показалось, что он придавил лишь пустую одежду. В один момент Изгой, оставив половину одежды на тельфере, оказался внизу — словно сплыл с тельфера. Афанасий сунул щиток с кнопками управления между двух стальных стояков и сильно дёрнул за кабель — щиток свалился к ногам. Изгой в два шага достиг Афанасия и готов был размозжить ему голову ломом, но в этот момент Афанасий сунул оголённые провода ему под остатки плаща. Изгоя затрясло как в лихорадке, упал на пол лом, раздалось шипение. Изгой, как бы выпустив пар, испарился. Одежда упала на пол, задребезжало, покатившись в угол, ведро. На полу осталась лишь одежда призрака.

— Ура-а! — радостно закричал Николай и бросился обнимать Афанасия, который ещё не понял, что сделал.

Гуляев подошёл к одежде и пнул её ногой.

— Только и всего, — сказал он. — Не густо… Это достойно восхищения, — добавил он, оборачиваясь к Афанасию и пожимая ему руку за то, как он расправился с Изгоем.

В этот момент в глубине массива раздался глухой взрыв, и свет в помещении погас. Остались гореть несколько лампочек аварийного освещения.

— Галактионов взорвал дизеля, — сказал Дорофеев.

— Отличная работа, — произнёс Гуляев и, скомандовав: — На выход! — первым бросился к двери.

Они были в коридоре и приближались к лестнице, ведущей на второй уровень, как их обстреляли. Но выстрелы быстро смолкли. Трое охранников объекта побросали оружие и подняли руки. Гуляев понял, почему они это сделали — с другого конца коридора шёл Галактионов со своей группой.

— Задание выполнено, — поравнявшись с командиром, весело сказал он, блестя ровными зубами. — Ни один дизель не работает.

— А автономное питание? — спросил Гуляев.

— Я оставил на всякий случай, а то трудно будет выбираться. Аккумуляторов хватит от силы часов на шесть.

— Добро. Нам надо сделать ещё одно дело, без которого отсюда не имеем права уйти.

— Какое?

— Найти Харона.

— Это будет нелегко.

— Он где-то недалеко скрывается, — сказал Николай. — Не мог он за короткое время покинуть гряду. Везде наши люди.

— У него мог быть аварийный выход, — предположил Афанасий. — Это такая хитрая бестия…

Гуляев повернулся к Галактионову:

— Лейтенант, отправь двоих в обход, вот по этому коридору.

— У меня двое раненых, — сказал Галактионов. — Поэтому…

Гуляев покусал губу:

— Надеюсь не тяжело?

— Нет, но продолжать…

— Отправь пленных под их контролем на выход, — распорядился капитан. — И, обратившись к членам своей группы, добавил: — Надо найти Харона. Он не должен уйти.

Он спросил пленных, где может быть Харон. Один из них ответил, что видел Харона, когда тот с Жердяем входил в лабораторию.

Поредевший отряд спустился вниз и бойцы стали осматривать все помещения. Однако поиски никакого результата не дали. Нигде не было ни единой живой души.

— Где же они скрылись? — вопрошал себя Гуляев, смущённый результатами поисков.

Найти лабораторию Харона, в которой думали обнаружить хозяина, не составило особого труда. Но она была пуста. Они увидели погасшие экраны каких-то устройств, мёртвые лампочки приборов и пультов.

— Так вот его главное детище, — проговорил Николай, осматривая внимательно приборы. — Вот где он взлелеивал своих призраков…

— Теперь он не воспользуется своими трудами, — заявил Гуляев и сказал Галактионову: — Взорвать, чтобы только крошки остались.

Галактионов остался в лаборатории, а остальные пошли в следующий отсек.

— Товарищ капитан, — вдруг услышали они голос Дорофеева, отставшего от основной группы и теперь появившегося в коридоре. — Там… опять этот изувер… с трубой.

— Не может быть!

— Он не один. Поглядите!

— Что собрата привёл?

— Да идите же!

Все во главе с Гуляевым побежали по коридору в указанном Дорофеевым направлении. При слабом свете нескольких лампочек они увидели, как в конце коридора мелькнули двое мужчин — один высокий, другой толстый, тащившие увесистый сундук, держа его за ручки. За ними, постоянно оглядываясь, шёл невредимый Изгой.

— Ну, едрёна копоть, — выругался Афанасий. — Оживел чёртушка!

— Без чертей здесь не обошлось, — прошептал Гуляев и направил пистолет на троицу. Но выстрелить не успел. Они открыли не заметную дверь и прошмыгнули в неё.

— Не наш ли это сундук? — шепнул Николай на ухо Афанасию.

— Очень может быть. Значит, в нём есть то, что нельзя бросить на произвол судьбы.

Они подбежали к двери, за которой скрылись трое с сундуком, и пытались её открыть. Но она не открывалась.

— Галактионов! — взревел Гуляев, обращаясь к появившемуся взрывнику. — Разнеси её к чёртовой бабушке.

Ни слова не говоря, Галактионов прицепил к двери пакетик и отошёл вместе со всеми за угол коридора. Нажал на кнопку миниатюрного приборчика. Раздался взрыв. Вместо двери зиял провал.

— За мной! — закричал Гуляев. — Теперь они от нас не уйдут.

Сзади них раздался второй мощный взрыв. Это взорвалась лаборатория.

Пробежав несколько метров по пустынному туннелю, они увидели Изгоя, который, стоя на узкой площадке, к которой вела лестница, двумя руками крутил большой штурвал. Увидев преследующих его людей, он в последний раз крутанул штурвал, и его от преследователей отделила мощная завеса воды, низвергнувшаяся с верхнего уступа.

— Капитан, сзади вода! — крикнул Николай.

Гуляев оглянулся: сзади по туннелю на них накатывался громадный водяной вал.

— Мы в ловушке, — закричал Галактионов.

— Они открыли кингстоны, — проговорил Николай, глядя с ужасом на водяной поток, с шумом приближающийся к ним, сметая всё на своём пути.

— Надеть ИП, — приказал Гуляев. — Не мог этот изверг просто так исчезнуть. И где двое остальных. Они что — испарились?

— Между водопадом и стеной есть свободное пространство, — предположил Афанасий. — Там они и спрятались.

— Спрятались ли? — задал вопрос Николай. — Они куда-то скрылись.

— У нас один путь, — сказал Гуляев. — Поднимемся по лестнице и посмотрим, куда исчез Изгой с друзьями.

Вода с шумом растекалась по коридору, поднимаясь уже до колен. Спецназовцы надели изолирующие противогазы и стали карабкаться по лестнице на площадку.

Поднявшись на площадку, Гуляев первым нырнул под шумящий водяной поток. За ним последовали остальные. Вода мощной лавиной рвалась вниз, бурля и клокоча. Смыло Гуляева, отбросив его к основной группе. Если бы не Николай, поток скатил бы его по лестнице в коридор. Вторая попытка прорваться вперёд тоже не принесла удачи.

Спецназовцы застыли в раздумье, прижавшись к стене, рядом с которой не так сильно ощущалось движение воды. Достаточно было сделать шаг в сторону, как человека тут же валило с ног и сметало вниз по течению.

Так долго не могло продолжаться: надо было найти решение и двигаться за Изгоем, либо возвращаться назад и искать другой выход из подземелья. Вода озера через несколько часов могла заполнить всё чрево объекта.

Николай дёрнул Гуляева за рукав и указал на стену — там на уровне плеча была вмонтирована в стену скоба. В чистой воде впереди просматривалась ещё такая же. Гуляев понял. Достав капроновый шнур он привязал его конец к скобе, бухту взял руку и попытался протолкнуться к второй скобе, которая находилась от него метра через два. Но это ему не удалось — водяная лавина толкала в грудь и отбрасывала назад.

Один из спецназовцев протянул Гуляеву телескопическую антенну от рации длиной около двух метров. Гуляев сообразил, что надо сделать. Он закрепил свободный конец верёвки за антенну и протянул е к второй скобе. Однако его ждала неудача. Он хотел, чтобы бечева прошла сквозь скобу, но вода смыла её и отбросила назад. После нескольких неудачных попыток Гуляев нашел решение: он скатал бечеву в клубок и закрепил на антенне. Протянув её вдоль стены до скобы, он расположил клубок в центре скобы и покачал антенну. Поток воды размотал клубок в обратном направлении. Спецназовцы натянули бечеву и добрались до второй скобы. Таким манером они преодолели несколько метров, пока не очутились на ровной площадке под водопадом.

Афанасий оказался прав: между водопадом и стеной был бетонированный пятачок, скорее, карниз, размером в четверть баскетбольного поля. В стене они заметили овальное отверстие в рост человека.

Афанасий указал на него рукой:

— Смотрите! Они скрылись в это жерло.

— Неплохо придумано, — проговорил Николай, пролезая в отверстие вслед за капитаном и Афанасием. — Вода отрезала их от внешнего мира.

— Под внешним миром ты понимаешь их внутренние казематы? — спросил Афанасий.

— Ты угадал.

В толще скал были выбиты узкие ступени, ведущие полого вверх. После нескольких метров пути они уперлись в гранитную стену.

— Кажется, мы пришли, — удрученно проронил Афанасий.

— Тупик, — протянул Гуляев.

— Никакой это не тупик, — сказал Николай. — Что же Изгой с друзьями испарились. Или прошли через стены?

Стали обследовать стены. После скрупулезного осмотра Галактионов нашёл искусно замаскированное под камни какое-то устройство вроде рубильника. Потянул вниз. Громадная гранитная плита сдвинулась с места и открыла выход. Группа бросилась в узкий проход. Когда последний боец миновал проход, плита автоматически встала на место.

Пробежав несколько десятков шагов, они вышли на поверхность. Под ними расстилалось озеро.

— Смотрите, вон лодка! — указал Галактионов на озеро.

Гуляев поднёс к глазам бинокль.

— Изгой, — пробормотал он. — Со своими приятелями. Они уходят от нас.

Невооруженным глазом было видно, как моторная лодка на большой скорости уходила к берегу. Минут через десять она могла достичь зелёной кромки суши.

Гуляев чертыхнулся и бросил радисту:

— Вызывай вертолёт! Надо их достать.

Глава девятнадцатая. Метаморфозы Харона

Вертолёт завис над крошечным пятачком у кромки воды, на котором стояли шесть человек. С машины бросили лестницу. Последним поднялся Гуляев. Махнул рукой лётчику: дескать, давай жми и указал, что надо догнать лодку. Лётчик кивнул. Вертолёт, набирая высоту и скорость, понёсся над водой за лодкой.

Находившиеся в лодке оглянулись и поняли, что их преследуют. На борту произошёл какой-то разговор. После этого двое подняли и выбросили в воду прямоугольный предмет.

— Сундук выбросили, — прокричал Николай Афанасию на ухо.

Тот кивнул.

Лодка прибавила скорости. До берега оставалось не более пятисот метров.

Кто-то из спецназовцев приложил винтовку к плечу:

— Командир, давай я их срежу.

— Никакой стрельбы, — отмахнулся Гуляев. — Их надо взять живыми. Такой трофей не должен уйти или оказаться мёртвым.

Но лодка быстро приближалась к берегу. Он порос лесом и вертолёту нельзя было низко зависнуть или сесть. Это понял Гуляев.

— Стреляй! — приказал он снайперу. — Сначала вон того в шляпе, будь он трижды неладен.

Лодка наполовину выскочила на пологий берег. Находившиеся в ней бросились в разные стороны. Изгой не сумел добраться до спасительного леса. Прозвучал выстрел, и он повалился на землю.

— Вот это шутка, — проворчал Николай. — То ничего не брало, а тут…

— Шутка старого Ашира, — усмехнулся Афанасий, почему-то вспомнив старое советское кино. — Этот джигит притворился наверняка.

Снайпер стрелял ещё, но двое были уже в лесу.

— Ближе садиться надо к Изгою, — кричал Афанасий Гуляеву, — а то мы замешкаемся, и он уйдёт.

— Не уйдёт, — сказал снайпер, слышавший разговор. — Я его под шляпу кольнул. — Уже не уйдёт.

— Ты не знаешь, кто это, — сказал Николай. — Это призрак.

— Призрак, а пулю схлопотал, — усмехнулся снайпер.

Как только вертолёт приземлился, они бросились к лежавшей фигуре. Изгой не подавал признаков жизни. Он лежал в траве, на правом боку, подогнув под живот левую ногу в лакированном ботинке. Воротник чёрного плаща и поля чёрной велюровой шляпы закрывали лицо.

— Осторожно, — предупредил капитана Афанасий. — От него всего можно ожидать.

Гуляев нагнулся и сдёрнул шляпу. Никакого бинта на лице не было. Не было и чёрных очков. Когда его перевернули на спину, на присутствующих уставились не закрытые безжизненные голубые глаза. На лбу темнела ранка.

— Это не Изгой, — сказал Николай.

— А кто же? — спросил Дорофеев.

— Это Харон, — ответил Гуляев, натягивая на лицо трупа плащ. — Надо сообщить начальству.

— Ты в этом уверен? — спросил его Афанасий.

— На сто процентов. Мы все-таки раздобыли фотографию Харона и опросили многих знавших его. Это Харон.

— Так что ж никакого Изгоя не было? — пробормотал Афанасий с кислой миной. — Не врублюсь. Это Харон под его личиной действовал?

— Я думаю, что здесь всё очень просто, — рассмеялся Гуляев.

— Просто! — не понял Афанасий.

— Просто. Настоящий Изгой был, пока ты его не ухлопал тремя сотнями вольт. А Харон переоделся в одежду Изгоя или у него была запасная. Вот и всё.

— Логично, — заметил Николай, никак не придя в себя после метаморфоз Харона.

Бойцы прочесали лес и вскоре вывели из него перепуганного толстяка.

— А где ещё один? — спросил Гуляев.

— Он пустил себе пулю в лоб, — ответил Галактионов, подавая Гуляеву пистолет ТТ, — вот из этого бронебойщика он себя и не пожалел.

Из леса двое спецназовцев принесли длинное тело. Длинные руки, удлинённый череп со лбом, начинающимся почти у темени, аскетичного склада лицо.

— Это никак Жердяй, — присвистнул Афанасий.

— Судя по описаниям Павла, так оно и есть, — подтвердил Николай. — Это тот мужик, который заходил к нам на даче с требованием отдать «камень».

— Вы не ошиблись, — сказал Гуляев. — Климент Тарасович Жердяев. Заплечных дел мастер у Харона. Мосёл, как говорит наш генерал. Сверхсрочником был, макаронником в роте охраны объекта. Усоп, так сказать.

— Нехорошо говорить плохо о покойнике, но туда ему и дорога, — проговорил Афанасий.

Они сели в вертолёт, и тот их доставил в лагерь, который они разбили сутки назад на берегу озера.

Их встретил Туляков и Владислав Петрович.

— Благодарю за успешно проведённую операцию, — пожал руку генерал Гуляеву, Николаю, Афанасию и всем членам отряда без исключения. — Хорошо поработали.

— Одной заботой меньше стало, — усмехнулся Туляков.

— Не заботой, а головной болью, — поправил его Владислав Петрович. — После твоего посещения я ни разу спокойно ночи не уснул.

— Теперь поспишь.

— Непременно.

— А где иностранные подданные? — спросил Николай Владислава Петровича, имея в виду Пола и Стыся.

— Вон в той палатке, — указал генерал на штабную палатку. — Они вам знакомы?

— С одним из них встречались.

— Хотите поговорить?

— Не мешало бы.

— Валяйте.

— Отпустите их?

— Отчего не отпустить. Они не правонарушители.

Афанасий с Николаем пошли к палатке, на которую им указал Владислав Петрович.

Полог был распахнут, и они вошли в неё. На складном стуле сидел Пол, уставившись взглядом в одну точку, на топчане развалился Стысь с озабоченным лицом. Видно было, что несколько дней в заточении в подземном каземате не пропали даром и для него: он был не такой жизнерадостный, как прежде. Лицо посерело, а глаза выдавали усталость.

При виде Николая и Афанасия, он не выразил ни удивления, ни испуга, ничего, кроме безразличия.

— Пришли навестить старых друзей, — сказал Николай, которому сначала хотелось нагрубить этим двум иностранцам, но при виде одного помешанного, а другого сломанного, чувство жалости мелькнуло в его душе. — Давно он так? — обращаясь к Стысю, кивнул он на Пола, который раскачивался из стороны в сторону и не обращал внимания на пришедших, всецело занятый собой, изредка повторяя несвязные слова, то по-русски, то по-немецки.

— Больше недели.

— Его надо психиатру показать, — сказал Афанасий, тоже с участием глядя на когда-то грозного противника.

— Как только вернёмся в Москву, сядем в самолёт и улетим в Цюрих. Клиники там чудесные, поправим его.

— Как вы очутились на гряде? — спросил Николай. — Опять охотились за сундуком?

Стысь глубоко вздохнул:

— Сдался Полу этот пресловутый сундук. Конечно, из-за него.

— И вы попали в лапы к Харону?

— Не знаю к кому мы попали. Но команда у этого человека… Оторва, как говорят русские. Пола заколотили и довели до безумия…

Стысь сел на табуретку, взял со стола смятую пачку Беломора, видно, ему дал кто-то из солдат, и смачно затянулся.

— Скорей в Москву, скорей в Швейцарию, хватит искать приключения… в вашей жуткой стране.

— Согласен, — ответил Афанасий. — Искать приключений у нас не надо. Жили бы тихо, спокойно.

Стысь ничего не ответил, морщась от дыма, попадавшего в глаза и ежесекундно постукивая пальцем по папиросе, стряхивая пепел на землю.

Друзья вышли из палатки. Подошли к озеру. В низкий берег плескались волны. Они не были свинцовыми, а казались светлыми и чистыми.

— Куда дальше? — спросил Афанасий Николая. — Сундук утонул. Будем продолжать поиски?

— Шут с ним с сундуком, — сказал Николай. — Будем жить, как нормальные люди.

— Для нормального житья нужны деньги, а у нас их нет. Снова бомжевать?

Николай достал бумажку из кармана.

— А ты забыл про чек на полмиллиона долларов. Пол нам причинил большие неприятности и думаю, что вознаграждение от него в виде этой суммы будет нормальным.

— Тем более, что нам он вручил его от чистого сердца, — рассмеялся Афанасий и спросил: — Не промок документ?

— Ну что ты! Всё сделано с немецким педантизмом — запаян в плёнку наглухо. И добавил: — Надоело всё. Скорей бы в Москву.

— А потом в Америку, — сказал Афанасий.

— Пойдём, звякнем нашим друзьям, — потянул Афанасия за рукав Николай. — Они, наверное, засохли без вестей, дожидаясь нас.

2003 г.

Исторические повести

Радонежская засека

Тягучее беспокойство ощущал бортник Федька Репих в эту ночь. Спал он плохо с вечера — ныла левая нога, искалеченная в Куликовской сече. За брёвнами избушки трещал мороз, слышались шорохи, поскрипывания, будто двигались несметные полчища чужеземцев. Ему чудился исступлённый крик татар, с которым они бросалсь на русскую рать.

Недавно в Радонеже был юродивый Гришка Костёр-трава, слал мирянам за грехи неисчислимые бедствия, и вот, видно, его пророчества сбываются. Перехожие странники, ходоки, идущие к Троице, недавно принесли страшную весть — хан Едигей появился под Москвой и осадил её. Каждый день можно было ждать беды.

Когда громко пропел петух, Репих понял, что больше не заснёт. Он полежал на лавке с открытыми глазами, прислушиваясь к ночи. Оконца в избе были задвинуты досками и заткнуты тряпками, но из них несло холодом. Остывала и широкая глинобитная печь, на которой спали дети и жена Улька.

Снова пропел петух. Заполошились куры. Федька вспомнил, как выменял петуха у хотьковского бобыля Афони за жбан мёду. И всего-то было добра у Афони, что петух, но чуден. Голосист и заливист.

Нет, неспокойная ночь. Никак скрип саней? Может, мерещится?.. Он приложил ухо к волоковому оконцу. Скрипят сани. Что-что, а слух у Репиха отменный. Кто мог ехать в такую рань? Вчера метель мела, всё передуло… Однако вставать и смотреть, что творится на воле, Федьке не хотелось: не лето — зябко.

Заколотили кнутовищем в наружную дверь. Жёстко, суматошно. На печи заворочались дети, тихонько застонал младший — у него болели зубы.

Стук повторился, сильный и настойчивый.

— Кой чёрт в такой мороз…

Федька, покряхтывая, спустил ноги с лавки, нащупал лапти, встал, набросил овчину на плечи, скрипнул дверью в сени. На лавке в углу нашарил топор: «Не тати ли?»

— Кто стучит? — спросил, приложив ухо к двери.

— Открой! Это я, Хлуп.

Хлуп был стремянным радонежского боярина Облома-Квашни, которому принадлежала деревушка из трёх избушек на Паже-реке. В ней жили бортники боярина, промышлявшие в окрестном лесу сбором мёда.

— Ты ли? Голос не пойму, — потянул время Репих, соображая, не ошибается ли он. Лихие люди на выдумку горазды.

— Да открывай, сотона! Это я!

«Сердитый, — подумал Федька. — Значит, Хлуп».

Он двинул дубовый засов, освободил кованую скобу. Приоткрыл заскрипевшую на широких петлях дверь. В лицо ударило морозом. Федька поёжился. Приблизил глаза к щели. Но разобрать явственно, кто пришёл, было трудно.

— Ты ли это, Хлуп?

Смутно видел бородатое, заиндевевшее лицо в лохматой шапке.

— Я-а, али не узнаёшь?

Репих облегчённо вздохнул — Хлуп. Его голос и повадки. Двинул засов до конца, впустил раннего гостя. Тот был в тулупе, высокий и крепкий, с кнутом. Рядом с ним сухой, прихрамывающий, чуть сутуловатый Репих выглядел неказисто.

— Почто рано?

Хлуп вместо ответа сказал:

— Веди в истопку. Промёрз.

Репих надвинул засов. Провёл стремянного в избу.

— Кто, Федько? — послышался голос Ульки. Она не спала. Невидимая сидела на печи.

— Спи, спи!

Репих впотьмах открыл заслонку печи, подвинул кочергой из горнушки угли на шесток, раздул их, зажёг лучину. Изба осветилась дрожащим пламенем. Загораживая лучину согнутой ладонью, прошёл к лавке, вставил в светец. Проверил пальцем в корытце — есть ли вода. Она была тронута ледком.

Стремянный боярина сел на лавку. Был он в рыжей лисьей шапке, в ухе поблёскивала серьга, на поясе висел шестопёр с полированной ручкой из «рыбьего зуба», моржового клыка — подарок боярина.

— Чему полошишь? — спросил Федька. — Ночь!

— Ночь-то ночь. Ордынцы по дорогам рыщут.

Ну вот, о чём думалось Федьке, свершилось. Замутилось в голове. Вот отчего была беспокойная ночь — сердце чувствовало.

Он сел на лавку рядом с Хлупом. Тот продолжал:

— Конники Едигея Москву взять не могут. Князь наш Владимир Андреевич не пускает их в крепость, урон чинит. Велел съестного не давать, прятать и жечь. У татар запасы истощились — и отпустил хан ордынцев своих на прокормление по сёлам и весям. Жгут и грабят. Лазутчики пришли, сказывают, большая сила двинулась сюда — к Радонежу, к Троице. Вельми много. Утром могут быть здесь. Боярин велел холопов своих, кто искусен ратному делу, собрать — готовить рать для отпору. Радонеж изготавливается к бою. Да нас мало…

— Как быть иным — бабам, детям?

— Баб и детишек в лес отвести, в глухомань, за Ворю. Остальным быть оружно. Я скажу, куда велено идти.

Боярин Облом-Квашня был наместником князя Владимира Андреевича Серпуховского в его уделе Радонеже. Радонеж от репиховской деревеньки стоял в двух верстах. Боярин и подати сбирал, и суд чинил. Зря он не стал бы посылать стремянного со страшной вестью.

Потрескивая горела лучина. С конца осыпались чёрные тонкие угли, падали в жёлоб, шипели на подмёрзшей за ночь воде. На печи никто не спал, прислушивались к разговору. Заплакал меньшой. Мать, успокаивая его, твердила:

— Не плачь, маленький. Будешь плакать, татаре наедут, заберут тебя в полон.

— Отправишь баб в лес, — сказал Хлуп, — собери мужиков и ходи дорогой к Воздвиженскому скиту. Там боярин собирает холопов с рассветом.

Он встал.

— Теперь куда ж? — спросил Репих.

— В Хотьков. Чернецов упредить, чтоб собирались отстоять обитель. Подниму окрестную слободу, народ соберу. Миром легче борониться. Боярин на Переяславской дороге засеку хочет сделать — приостановить ордынцев, пока Радонеж изготовится к бою. При долгой осаде он не устоит. Бросят головню — и городище и посад сгорят, аки береста.

— Ай и сотона, татарва! Опять за данью идут. Князь Дмитрий бивал их на Куликовом, ан опять ожили… Сказываешь, много их?

— Всё войско в Коломенском. А конные отряды рыщут везде на прокормление. А всё едино тьмы их, како мошки в болотах…

Репих вслепую подвязывл лапти. И раньше ханские отряды щипали деревни. Но после Куликовой сечи народ ожил, больше пахал, сеял, росли деревеньки… Леса радонежские, богатые и дичью, и зверем разным, и бортными угодьями давали большой сбор всякой всячины. У Облом-Квашни было много бортников. Ходили, вешали и ставили колоды на Паже, Воре, Торгоше, Веле.

Радонежским уделом владел двоюродный брат великого князя Московского Дмитрия Ивановича Донского Владимир Андреевич Серпуховской по прозванию Хоробрый, воин, зело искусный в бою, вотчиной которого были земли по левобережью Оки, Наре и Протве. После смерти матери ему достались Радонеж и Черноголовль.

При нём Радонеж вырос и превратился в город. Князь много приглашал в него именитых людей, купцов из других княжеств. В крутой петле Пажи вознёс частокол, укрепил вал и ров. Рядом раскинулись посад и торговая площадь. В летнее время купцов наезжало много.

— Не мешкай, — сказал Хлуп Федьке, держась за дверную скобу и собираясь уходить. — Боярин ослушания не любит.

— Куда ж нам, сирым! — запричитала Улька.

Она слезла с печи и не знала, куда деваться.

Снова заплакал меньшой.

— Цыц вы! — прикрикнул на них Репих. — В лес щас. Собирай снедь, одежонку…

Мигнула лучина и погасла, наполнив избу едким чадом тлеющей берёзовой щепы.

Репих выбежал из сеней на улицу. Скрипел снег под санями уезжающего Хлупа. Морозный воздух проникал в лёгкие, холодил щёки.

— Ядрён мороз! — прохрипел Репих и, высоко поднимая ноги, по наметённым сугробам побежал к деду Бодяю, старшему брату отца, изба которого стояла на другом берегу реки.

Он поскользнулся на покрытом снегом льду Пажи, выкарабкался на берег, боясь провалиться в полынью. Пажа — река ключевая, и в самую лютую зиму во льду зияли промытые родниками чёрные окна.

Репих всполошил семью Бодяя:

— Дедко, бери било. Сзывай племяшей! Поганые идут!

— Свят, свят, — забормотал Бодяй. Руки его тряслись вместе со смрадно горевшей лучиной.

В трёх избах слабо затеплился огонь. Ночь продолжалась, беспросветная и низкая. Холод, казалось, стал ещё жёстче, ещё сильнее крушил деревья, в Паже сухо трещал лёд — так его гнуло морозом.

Была сумятица, беготня детей, всхлипы и причитания женщин.

— Эвон, смотрите — зарево! Ордынцы близко.

— Куда идти? Темень, мороз! Околеем дорогой.

За невидимым Радонежем сверх леса ширилось, то набухая, то угасая, красно-кровавое зарево. Чудилось, небо горело внутри и лезли по нему косматые бороды дыма.

— Торопись, торопись! — подгонял всех Репих. — Татаре, как огонь, быстры… Бабы, идите бортниковской завалью на Ворю, а там лесом — снегу поменьше — в Чёрный бор. Татаре туда не сунутся. Переждите дня два-три. Дайте ребятишкам топоры, нарубите лапника, сучьев, сделайте шалаши. Огня возьмите из горнушек в горшки, заверните в тряпьё — там не раздобудете.

Не подходило в это утро тесто в квашнях у баб, не пахло печёным хлебом, не толклись в небо дымки от печей. Деревня пустела. Женщины, ребятишки, старики, покидав в узелки маломальский запас снеди, двинулись в лес — переждать лихое время.

В деревне остались семь мужиков да дед Бодяй. Он был стар и немощен, передвигался с трудом. Его оставили приглядывать за скотиной, которую по такому снегу вести в лес на бескормицу было безрассудно. Всё оставляли на авось. Авось татарин не придёт. А придёт — что скотина?! Были бы свои головы целы.

Оставшиеся быстро снаряжались. Подтянули лапоточки, надели овчинные поддёвки, перепоясались, изготовились к бою: кто взял рогатину, с которой ходил на медведя, кто топор боевой, оставшийся с прежних битв, кто увесистую дубину. У всех были луки. Федька нашёл старый заржавевший шестопёр, видавший ещё Куликовсккую битву, привязал к поясу.

Он собрал свою рать в защищённом от ветра месте, с западной стороны избы. Впереди всех стоял младший сын деда Бодяя Митяй, неженатый парень, сильный и рослый. Рядом с ним Репих увидел своего сына Жданко. Он опоясался ремнём с мечом и хоронился за спину двоюродного дяди.

— Поди-кось сюда, — поманил его Федька. — Воевать татар собрался? — спросил он, оглядывая тщедушную фигурку подростка, ноги в лаптишках, войлочную прожжённую шапку.

Жданко молчал, опустив глаза в землю.

— А что мамка скажет? — спросил Репих снова сына, отвечая на его немой взгляд.

Вздохнув, не стал его прогонять, вспомнил, как сам почти мальцом, щуплым и вёртким, утёк с воями князя Дмитрия Ивановича на Куликово поле, когда они возвращались из Троицы от Сергия… Вернулся живым, только вот нога… Мальцы быстрее мужают, не сидя дома на печи, а на поле брани, в борьбе с погаными.

— Меч велик, — только и сказал он и вздохнул: — Такое лихолетье. Ну, ничего, злоба будет сильнее на проклятых.

День только занимался из-за лесу, слабый, туманный и зябкий, когда они подошли к Воздвиженскому скиту. Старец Киприан основал здесь скит, удалившись из Покровского Хотькова монастыря, и, прожив почти девять лет, почил в бозе. Скит, оставшись без хозяина, разрушался, но был ещё крепок. Келейка стояла саженях в трехстах от Переяславской дороги за крутым поворотом.

Здесь был уже Хлуп, несколько холопов из Хотькова и Радонежа. Увидел Федька и бобыля Афоню. Тот издалека узнал Репиха и радостно закричал:

— А-а, мать твою в оглоблю!.. Здорово! Как там мой петушок? Будит по ночам, язви его в потроха!? Или голову ты уже свернул, на мясо пустил?

Репих снял рукавицу, обтёр рукой заиндевелые усы и бороду. Так же радостно, как Афоня, закричал, словно собрались они на праздник, а не на злую сечу.

— А и горласт твой петух, Афоня! Седни мне всю ночь не давал глаз сомкнуть…

— Во-во! Он те даст выспаться. Зато будешь до свету вставать — быстро разбогатеешь.

— Дадут здесь. — Репих осторожно обернулся в сторону Хлупа. — Податями вконец замучили. Мёду не дадут слизнуть. Как только колоды пополнятся, не успеешь снять, смотришь — объездчики боярские на конях досматривают. А здесь ещё татаре… Какое богатство! Радость одна — петух…

Федька потёр острый нос. Поправил на поясе шестопёр. Голубые глаза окинули Афоню:

— Как Хотьков ваш — изготовился к бою?

— Звонят с темна. Собирают народ. Варят смолу, готовятся к встрече. Стены обители старые, обветшали. Хотели чернецы залатать, да понадеялись на господа. Всю осень бражничали… Давно не было басурман… Народ в лес подался, а кому и туда ходу нету. В дырявой одёже не велика охота в стужу по лесу шастать…

— А ты чего здесь?

— Неохочь я в стенах быть. Хочу волюшки. Посечь хочу татарина в чистом поле.

Собралось человек более тридцати. Хлуп сказал, что надобно задержать силы ордынцев, пока изготовится к бою или осаде Радонеж, окрестные монастыри. Помощи ждать неоткуда.

— Что Радонеж али Хотьков. Одни стены. Надо уходить в леса…

Репих помнил слова князя Дмитрия, когда тот отправлялся на битву с Мамаем:

— Хоромы, изба — погибнут, в пепел превратятся, хозяйство оскудеет — всё ничто. Людей же не будет в весях — вот беда… Кто пахать будет, сеять, детушек рожать? Придут поганые, а отчину некому будет защищать…

Хлуп провёл собравшихся снегами к повороту дороги, где решено было делать засеку.

— Где боярин? Почто не с нами? — спросил стремянного Афоня.

— Боярин в Радонеже смотр чинит стенам, холопям и воинству малому, — ответил Хлуп и обратился к Репиху: — Ты свычен ратному делу. Строй засеку. А я в Радонеж… Подрубай дерева — вали на дорогу. Путь преградим, а по снегу лошадь далеко не пройдёт. Останетесь здесь, встретите поганых.

— А если превозмогут нас?

— Пали костёр. В Радонеже увидят, знать будут.

Стремянный сел в сани. Холоп махнул вожжами, и лошади побежали.

Мужики разбрелись по глубокому снегу. Афоня махал топором рядом с Федькой.

— А и хорошо, а и ладненько. Хоть с утра не емши, не пимши да согреешься.

— У меня краюха за пазухой, — отозвался Репих.

Он достал из-за пазухи завёрнутую в чистую тряпицу половину чёрного каравая. Отломил кусок, протянул Афоне:

— На, пожуй! Правда, вчерашний хлебец.

— Знамо, не сегодняшний. Седни все в лес закатились, когда печь.

Федька подумал об Ульке с детьми. Как они там? Сохранили ли огонь? Пошли стар да мал.

— Да ничего, — мысленно успокоил он себя. — Не одни они. Табуном схоронятся лучше. Вот только Жданко не отправил за ними вслед. Жалко мальчонку, не вырос он… А татаре их всех посекут, положат здесь… Да, что теперь думать. Прогнать? А куда он один. Ничего теперь не поделаешь… Вон как рубит! Справный парень выйдет. Только толк какой? Холопом боярина и будет… Не татары голову снимут, так боярскими батогами бит будет.

Вздохнув, Репих что есть силы стал махать топором.

Скоро несколько дерев упали поперёк дороги, за ними ещё и ещё.

— Так, — бегал Репих. — Шире делай. Так! Теперь вали дальше. Выше руби, выше-е — лесенкой… Громозди!

Он велел разобрать скит старца Киприана. Застучали топоры, замелькали шесты.

— Тащи брёвна, ставь торчком, — слышался его голос. — Вот так, заостряй — ставь в наклон. В два ряда.

Засека ощетинилась остроконечными зубьями бревён, укреплённых среди поваленных деревьев.

Прогляуло солнце, красное и большое, за полянами отчётливо обозначилась дымка, и дорога, позапорошенная, переметённая снегом, потерялась в ней.

Работали споро. Репих стоял в снегу. В бороде таилась весёлая усмешка.

— Теперь скоро не пройдут, ордынцы-то. Упредили мы их.

Расставил по завалу лучников. Учил:

— Стреляй в шею. Многие в кольчужках, иные без всего, но в шею верней. На Куликовом так крошили. Стерегись. Ордынцы тоже бьют наповал.

Сыну Жданко сказал:

— С Афоней навалите валежнику вон на той горке. Вали поболе да посуше. Сверху укрой лапником для дыма. Если татаре прорвутся, я дам сигнал — запаливай. В Радонеже будут знать, что засека порушена.

Впереди засеки Репих выслал лазутчиков, которые должны были уведомить о подходе неприятельской рати. Трое мужиков нарубили еловых сучьев, обмотали лапти, чтобы не проваливаться в снег. Шли по глубокому сугробу. Облюбовали закрытое с дороги место. Митяй влез на высокую ель дозоривать врага.

Остальные в глубинке, за молодым ельником, разложили малый костерок, грелись у огня и переговаривались.

Ещё не старый мужичок с вздёрнутым носом, с выбившимися из-под шапки спутанными волосами, в длиннополой одежде, видно, не со своего плеча, простуженным голосом говорил:

— Лютая ноне зима началась. Помню, такая лихолеть была годов десять назад. Людишки мёрли от стужи. Бескормица и падёж скота были. Есть нечего… Боярин поборами обложил… Монастырь своё спрашивает. Беда!

— От своих житья нету, а тут татаре. Много головушек полетит, — вздыхая сказал сухой высокий мужик с изрытым оспой лицом.

— Беги тогда. Чего стоишь, — съязвил кто-то у костра.

— А куда бечь. Не лето…

— Мало нас. Богатые по дворам сидят, хоронятся. Они-то откупятся, а что нам, сиротам, делать?..

День разгорался. Солнце разогнало дымку, и снег заискрился. На полянах, на непереметённых местах обозначились следы: заяц петлял, перебежала закраину белка, прошёл лось, птица письмена на снегу оставила. Стояла тишина, спокойная, лесная.

Послышался сорочий стрёкот. Это давали знать дозорные — кто-то приближался. Мужики всполошились, схватились за рогатины, топоры.

— Изготовились к бою, — сказал Репих. — Пошли на засеку.

Вернулись запыхавшиеся, разгорячённые дозорные.

— Идут! Татаре. Конно и на санях. Много.

Репих отрядил десятерых с луками на передний край завала, чтобы они, схоронившись за стволами и ветвями деревьев, поразили первые ряды ворогов стрелами.

— Допускай на полёт стрелы и рази его, — учил Афоня молодых парней, вставая на переднем краю. — Бей без промаха, как птицу влёт.

Остальных Репих расставил по бокам дороги — бить там.

Замерла застава. Тихо стоял и лес. Впереди не видно ещё, кто идет, но звуки слышны — шаги лошадей, скрип снега. На узкую дорогу выехали четверо конных. Первым на низком гнедом жеребце, в куничьем малахае, в лохматой овчине мехом наружу ехал большой, казавшийся круглым ордынец. В левой руке его вместе с уздой зажат лук, в правой, подвешенная петлей за кисть, болталась плеть. Ехал он свободно, но глаза были настороже. Часто вертел головой, втягивал ноздрями воздух. Ещё не видя засеки, остановил коня, подождал, пока подъедут трое, что-то сказал им.

— Не будет вам здесь вольготно, — проронил Афоня и крепче сжал лук.

Татары заметили поваленные поперёк дороги деревья и с воем умчались назад.

— Храбрецы, — сказал Афоня. — Удрали!

— Это лазутчики, — проронил Репих. — Сейчас все нагрянут.

Действительно, показался отряд. Впереди конные, позади сани. Тонко пропела татарская стрела, вылетевшая из задних рядов.

— Сейчас жарко будет, — пробормотал Афоня и зачерпнул в худую рукавицу снегу.

Несколько смельчаков подъехали к самой засеке. Радонежцы ударили их в упор стрелами. Татары спешились и бросились, прикрываясь щитами, на завал. Афоня выбрал татарина толстого, в косматой шапке, окованной сверху пластинами железа, с чёрными висячими усами. Натянул тетиву. Лук согнулся, и стрела, дрогнув оперением, тонко разрезала воздух.

— Ия-алла, — суматошно завопил один из нападавших, увидев валившегося с седла собрата. Но и сам не успел увернуться.

— Вот так, — сказал Афоня и взял ещё стрелу.

Радонежцы стреляли из-под ветвей, ордынцы их не видели и это давало обороняющимся большие преимущества.

— Все сюда! — кричал Репих. — В лес они не сунутся. Там снегу по брюхо. Стреляй!

На левом краю засеки ордынцы пробрались среди деревьев и острого тына бревён и стали теснить мужиков. Туда и бросился Афоня. Высокий, с седеющей чёрной бородой, без кожуха, он махал боевым топором на длиной рукояти, сокрушая нападавших. Толстой жердиной размахивал Митяй, сметая карабкающихся ханских воинов. Вцепились в горло и катались по снегу двое окровавленных. Они так и затихли с руками на горле под ногами ревущих татар.

Дорога была узкая, снег глубоким, ордынцам было трудно широким полукольцом пробиться к засеке, и они отступили, оставляя раненых и убитых.

Афоня опустил топор, вытер мокрый лоб рукой. От влажной, пропитанной потом сермяги, шёл пар.

— Ай и намахался, — сухим ртом проговорил он. — Аж рука отсохла.

Он накинул кожух, поискал потерянную шапку, не нашёл, и напялил на голову чужую, подобранную в снегу.

Репих приказал отнести убитых за дорогу. Двое парней и несколько мужиков принялись стаскивать трупы в сторону от засеки.

— Этот вроде живой, — сказал Афоне тщедушный мужичок, с рыжеватой спутанной бородой, и указал на молодого парня, лежавшего чуть впереди засеки и придавленного тяжёлым татарином.

Взяв топор, Афоня перемахнул через лесину. Парень был без шапки, светлые длинные волосы рассыпались по снегу. Из рассеченного рукава сермяги высовывалась белая рука с кроваво-красной полосой запекшейся крови. Он трудно, тяжело дышал.

— Это ж наш, хотьковский, — вгляделся в лицо парня Афоня. — Кузьмы Комяки сынок. Чего ж раньше я его не узнал…

Он отвалил убитого татарина, распахнул тулицу — узкий кафтан — на парне и снова запахнул полы:

— Не жилец он. В живот… басурман…

Послышался сорочий стрёкот.

— Опять наши весть подают…

— Нам бы до вечера продержаться, а там в Радонеж, за стены.

— За стенами долго не отсидишься. Выкурит татарин, как пчёл. Пощады от него не жди. Он помнит поле Куликово… Лучше смерть принять, чем в полон идти, — сказал Репих и потрогал шипы шестопёра.

Солнце стало припекать, и мороз ослаб. В лесу было тихо. Казалось, заснули деревья, укрытые снежными покрывалами. Никому не верилось, что эту тишину сейчас разорвут визгливые крики татар, удары мечей и свист стрел. И лес огласится шумом сечи, и будет падать снег с ёлок и…

Запыхавшийся, весь в снегу, прибежал Жданко.

— Идут, — сообщил он. — Вся дорога черным-черна.

— Ну вот, ребятушки, — сказал Репих, — то была присказка, а сказка впереди. Пришел черёд кровавому пиру.

Татары с гиканьем, с визгом, огромной толпой ринулись на засеку. Не успели мужики послать по одной стреле, как озверевшие ордынцы, словно муравьи, облепили деревья. Русичи отбили первую волну нападавших. но за ней устремилась вторая, ещё более упорная. Падали защитники засеки. Дорога перед завалом была усеяна трупами татар, а новые силы всё прибывали…

Сеча была злая. Упал с разрубленной головой, обливаясь кровью, бобыль Афоня. Осел в снег, склонив непокрытую кудрявую голову, Митяй, прохваченный навылет татарской стрелой. Ещё рубился топором, изнемогая от усталости, какой-то хотьковский мужик. На него напирал татарин на лошади, загоняя под деревья.

Жданко, скрытый молодым ельником, пускал стрелы в конных, но их становилось всё больше и больше

— Жданко! — крикнул сыну Репих. — Беги! Лесом пробирайся. Нам не одолеть супостатов.

Мальчишка побежал, утопая в снегу. Но не пробежал и десяти шагов. Татарская стрела настигла его. Он кувыркнулся в сугроб.

— Эх, Жданко, Жданко, — прошептал Репих и на глаза набежала слеза.

Но не прошло и минуты, как мальчишка поднялся и, петляя, скрылся в лесу.

Репих облегчённо вздохнул.

«Теперь дойдёт», — подумал он и с большим упорством стал колотить по косматым татарскимм шапкам.

Засека ещё держалась, но было видно, что ордынцы сломят её. Когда Репих понял, что дальше им не выстоять, он выбрался из-за завала и побежал к валежнику, наваленному для костра Афоней и Жданко.

Мозолистые дрожащие руки не слушались его. Еле высек огонь. Сухой, тонкий хворост, обломанный с молодых веток, занялся сразу. Репих надвинул на огонь лапник и отпрянул от костра. Густой едучий дым поднялся в голубое небо и застыл там, долго не расходясь. Репих обернулся и невдалеке от себя увидел татарина на лошади. Успел отпрянуть от пущенной стрелы и, отбежав за дерево быстро изготовился и послал свою стрелу. Татарин не успел прикрыться щитом. Она попала ему в бок, и он тихо сполз с коня в снег. Репих хотел укрыться в лесу, но увидел ещё конного…

Он пустил срелу, но промахнулся. Татарин, спрыгнув с коня, вытащил кривой меч. Лохматая овчина была расстёгнута. Под ней золотились кольца тонкой кольчуги. «Боярин», — подумал Репих.

Татарин был молод, высок, Лицо безусое, но со щёк пробивался волос. «Чуть постарше Жданко. Зачем пришёл, али дома голодно?»

Репих бросил лук за спину, взялся за шестопёр. Освободил ремённую петлю. Ловко кинул. Неожиданно. Без замаха. Шестопёр попал татарину в руку. Тот выпустил меч и осел. Репих метнулся к нему, схватил меч. Татарин вытащил нож.

«Прыткий, — подумал Федька и рубанул по руке. И в тот же миг почувствовал, как ожгло под лопаткой. Он обернулся и увидел в белых берёзах ещё одного конного.

— Метко бил, под сердце, — прохрипел Репих. Почувствовал во рту солоноватый привкус крови.

Он упал на спину, раскинув руки. Увидел ярко-голубое высокое небо и услышал доносившиеся из-за леса глухие удары набатного колокола.

«Успел предупредить», — была последней мысль.

Глаза его были открытыми. Но он не видел окруживших его ордынцев, не слышал их голосов, не почувствовал, как остроносый сапог ковырнул его тело. Правая рука судорожно смяла снег в горсть и замерла.

1983 г.

Сеча на Клинском лугу

1.

Впереди oтряда ехал Мокроус на гнедом жеребце. Жупан из узорчатой парчи, перехваченный широким золотистого цвета пояcoм, красные атласные шаровары, заправленные в зелёной кожи с загнутыми носами сапоги, дорогое седло и кривая сабля придавали ему богатый, воинственный и начальственный вид. На голове возвышалась белая смушковая кучма, оканчивающаяся коническим шлыком, свисавшим на левую сторону. В левое ухо была продета тяжёлая золотая серьга в форме полумесяца, оттягивающая мочку вниз. Чёрные усы были настолько длинны, что не свисали вниз, как у остальных казаков, а были заложены за уши.

Полсотни бравых молодцов, следовавших за ним. с длинными копьями, самострелами и мушкетами, одетых столь же вычурно, сколь и небрежно: в разного цвета свиты, в синие и красные шаровары, чёрные куртки-киреи и бараньи шапки — почтти сливались с осенним разноцветным лесом, уже сбрасывающим листву. Прошедшие недавно дожди обильно смочили землю, и теперь в канавах стояла грязная вода, на которой плавали жёлтые и багряные листья. Сзади отряда, растянувшись почти на четверть версты, скрипя и кренясь на ухабах, колыхались повозки. На одной из них, оберегаемой наиболее тщательно, находился обитый коваными пластинами большой сундук, в котором хранилась казна казачьего войска.

Рядом с Мокроусом на ладном молодом жеребце лихо гарцевал шляхтич Станислав Добжинский, чей наряд мало отличался от казацкого, если не считать более изысканного польского покроя. Сзади в обозе два холопа везли походный сундук шляхтича с предметами туалета.

Мокроус ни за что бы не взял этого высокомерного молодого пана с собой, если бы не приказ самого Лисовского. Зачем гетман послал этого лазутчика вместе с его отрядом, об этом Мокроус мог только догадываться, наверное, для того, чтобы казаки не скрыли большую часть добытого — деньги и золото нужны были гетману, чтобы выплптить жалованье солдатам. После нескольких дней похода сотник привык к обществу польского волонтёра, и его уже не раздражало то обстоятельство, что шляхтич совал свой нос, куда ему не следовало. Вооружённого столкновения Мокроус не ожидал и эта осенняя экспедиция принимала форму увеселительной прогулки. Да и кто мог оказать сопротивление отборной казачьей полусотне? Крестьяне? Были попытки нападения на поляков и казаков, но плохо вооружённые местные жители всегда бывали биты, сначала в сражении, а потом батогами или нагайками.

Осада Троицкого монастыря, которую долгие месяцы вело польско-казацкое войско, могла бы затянуться до зимы, а принимая во внимание отчаянную храбрость защитников крепости, и до весны, и это заставило гетмана Лисовского позаботиться о провианте на предстоящую зиму. Поэтому он послал несколько отрядов казаков пошарить по окрестностм, выгрести из закромов крестьян жито и дугтие припасы. Была середина сентября, крестьяне уже сжали хлеб, обмолотили его и ссыпали в сусеки амбаров, во дворы, свезли на мельницыв и привезли обратно в виде белой удивительно пахнувшей муки.

Мокроусу, сотенному голове, досталась дорога на Дмитров. Продвигаясь от осаждённой крепости к Озерецкому, довольно большому селу, вокруг которгго в лесах были разбросаны деревеньки, большей частью монастырские, он уже отправил несколько подвод с зерном и награбленной у крестьян живностью: коровами, овцами и лошадьми — под Троицу. Доставалась добыча на редкость легко, местные жители будто бы и не знали, что монастырь окружён неприятелем и, казалось, беззаботно ждали, когда у них возьмут выращенный урожай.

Обогатились и самти казаки. Два дня назад заехали они в небольшое сельцо Ворохобино. Жители при виде их воинственной шайки кинулись в лес, побросав свои избы и пожитки. Запасов отряд нашёл немного, но их неудача в этом окупилась сторицей в другом. На взгорке, крытая осиновым лемехом, возвышалась одноглавая деревянная церковь. С копьями наперевес, с гиканьем казаки помчались к ней, словно на приступ крепости. Ворвались в храм, стали срывать со стен иконы, расшитые жемчугом и бисером покрывала, полотенца, кидать в мешки незатейливую церковную утварь и предметы культа. Им не верилось, что в невзрачной на вид церквушки могли таиться такие драгоценности.

Батюшка уже старый, но ещё крепкий, пытался отсановить казаков, призывая покинуть божий храм. Но осатанелые усатые разбойники не внимали его речам.

— Опомнитесь! — заклинал их поп. — Или на вас креста нету? Басурмане вы или православные? Да будь даже католики — один у нас Бог Иисус Христос. Пошто поганите храм?

Один из казаков, ражий Степан Говерда пнул попа сапогом в живот. Тот упал на дощатый пол, заслонился от казака серебряным нагрудным крестом. Говерда сорвал крест с шеи старика.

— А ну кажи, где казна?

— Нет у меня казны, — простонал старик. — Да если бы и была не отдал бы вашему «тушинскому вору»…

— А-а, так!.. Не признаёте царевича Димитрия, законного наследника!..

— Не царевич он… Царевич убит в Угличе… А он вор, вор, не знамо чьих кровей. И ваш царь Сигизмунд, коему вы поклоняетесь, вор…

— Так вот тебе, пёс…, — каблук казацкого сапога пнул лицо священника. Старик замер. Только его седая редкая борода вздрагивала да из уголка губ пролилась на пол алая струйка крови.

— Побойся Бога, — к Говерде подошёл высокий казак. — Що ж ты стариков обижаешь, али нехристь ты?..

— Отойди, Чуб, — оскалился Говерда и хотел ещё что-то сказать, но увидел через дверь, как казаки протащили во двор небольшой, тёмного дерева, ларец. Забыв про старика, он бросился наружу.

Долговязый казак оттащил священника в сторону, прислонил его к царским вратам алтаря.

— Посиди, диду, посиди. Вот злыдень Говерда, на старика руку поднял…

В пылу разбоя казаки хотели поджечь и церковь, но Мокроус не позволил. «Не басурмане же мы», — подумал он. Он разделил награбленную добычу между своими товарищами, и весёлая ватага двинулась далльше в сторону Дмитрова.

Мокроус весело поглядывал на щеголеватого шлчяхтича и усмехался в усы. «Посмотреть бы на него в битве, каков он гусь», — думал он. А здесь можно сойти и за храбреца. И кой чёрт они ввязались в эту драку между Речью Посполитой и Московией? Этого Мокроус не мог себе представить. Вначале, окрылённые успехами, почти без сражений дошедшие до стен Москвы, они представляли единое войско. А теперь, когда смута не только в Российском государстве, но и в лагере зазхватчиков, дело принимало серьёзный оборот. Казаки пьянствовали, грабили и в этом находили успокоение. Вот и его головорезы объединены лиь одним интересом — набить себе кишени да потом пропить всё в объятиях какой-либо чаровницы шинкарки.

Лес был спокойным. Не порхали птицы и ничто не нарушало его осенний тишины. Лишь один раз дорогу казакам перешёл лось. Лениво поглядев на диковинный отряд, он повёл головой с широкими, как блюдо, рогами и неспеша удалился в густой кустарник.

Дорога была узкая, ветви деревьев свисали низко. Чуб, долговязый казак, с длинным худым лицом, вовремя забывал пригнуться и его кучма с пришитым галуном, сброшенная веткой, летела наземь, обнажая яйцеобразную голову, стриженную «под макитру» — «под горшок».

— Эй, Чуб, так и голову потеряешь. — весело ржали казаки, цепляя на копьё оброненную шапку и дразня товарища, то протягивая ему головной убор, то отнимая его.

— Да заберите вы её, бисовы дети, — ругался Чуб и отворачивался в сторону, не обращая внимания на галдящих сотоварищей.

Кто-то затянул песню, кто-то подпел, но широкой поддержки она не нашла и затихла незаметно, как и возникла.

— Пора дать отдых и коням, и людям, — сказал Мокроусу Добжинкий, останавливая коня перед канавой. — Да и солнце сегодня как летом печёт, разморило всех.

— Не время ещё, — ответил Млкроус и покосился на шляхтича. «Как ему надоел этот ясновельможный пан. Хуже горькой редьки». — Не время ещё, — повторил он для большей убедительности, потому что знал — дворянские сынки Речи Посполитой иногда туги на ухо.

Добжинский отъехал в сторону, пожав плечами. Командир отряда Мокроус, если у него своё мнение насчёт отдыха — пусть будет, как он хочет.

А Мокроус был себе на уме. В его голове созрел, как он думал, хороший план. Зачем он будет с отрядом таскаться по лесам, по дебрям. Он встанет возле какой-либо деревеньки лагерем, благо они все, рядом, и потихоньку станет наведываться в них, искать то, зачем послан. И переходы будут не так утомительны, и казаки не будут на него ворчать, что старый бес гоняет их по лесам каждый день. Осада продлится ещё не один месяц. Чем там кружить вокруг монастыря под ядрами, стрелами и пулями, уж лучше здесь коротать время. Надо только место хорошее найти, чтоб от дорог было недалеко и от деревень поблизости. Поэтому он не спешил объявлять привал, надеясь вскоре остановиться на ночлег.

Так, передвигаясь по лесной дороге, они вдруг заметили, что сбились с пути. Дорога суживалась, обходила вековые деревья, растворялась в полянах и полянках и вдруг пропала. Еле заметная стёжка петляла меж ёлок и берёз, по которой можно было ехать только одному верховому. Остановился обоз, наткнувшись на непреодолимую стену деревьев.

— Эй, Чуб! — крикнул предводитель ехавшему впереди казаку. — Где ты, бисов сын, шлях потерял? Где проскочил поворот?

— А кто его знае, — ответил Чуб. — Може и проскочил. Та нехай вертаемся, поищемо где-нибудь.

— Вертаемся, — сердито отозвался Мокроус. — Так довертаемось, що до ночи не найдём дорогу.

Чуб ничего не ответил. Еловая ветка больно хлестнула его по лицу. Кучма соскочила и ему пришлось спешиваться, чтобы поднять её.

— Эй, Чуб! — снова крикнул Мокроус. — Геть вперёд! Що мы здесь будем блукать все вместе. Езжай разузнай, где шлях.

Чуб с неохотой поехал выполнять поручение старшего, и уже почти скрывшись в кустах, громко крикнул:

— Ждите меня здесь! Никуда не отъезжайте!

Ответом ему был дружный смех казаков.

— Перелякався, стоеросовая детина.

Мокроус отрядил ещё троих своих сподижников на поиски потерянной дороги. Таким образом, были посланы казаки на четыре стороны в надежде, что кто-нибудь из них найдёт путь в лесу.

Перавым вернулся Чуб и сказал, что впереди большой овраг, заросший густым ельником, через который едва ли пробраться конному, не говоря уж об обозе. За ним прискакал второй всадник и сообщил, что справа расстилается большое болото, в котором полно воды. Он не лгал, потому что его конь был по брюхо мокрым, а сапоги и шаровары казака были забрызганы водой.

— Чуть в яму с водой не угодил, — рассказывал казак, вытирая шапкой вспотевшее лицо. — Надо ехать обратно, а то будем блукать тут дотемна.

Вскоре приехал ещё один, Непийвода, горестно взмахнувший рукой, давая понять, что и он вернулся с неудачей. Ждали четвёртого, Закрутя, поехавшего на полудень. Казаки спешились. Кто развалился на траве, в лесу ещё зелёной, кто прохаживался, разминая затёкшие ноги, проклиная беса, который завёл их в такие непроходимые дебри. Вдруг они услышали свист. Это свистел Закруть. Говерда ему ответил таким же свистом.

— Вертается, — пронеслось в рядах ватаги. На лицах казаков появилась надежда, что этот-то уж наверняка должен найти шлях.

Послышался шум раздвигаемых кустов, топот лошади и на узкую поляну, где расположились казаки, выехал Закруть, толкавший в спину тупым концом копья какого-то человека с клюкой и грязной холщёвой сумой на плече. Человек ковылял на кривых маленьких ногах, обутых в худые лапти, серый когда-то кафтанишко был обтёрт до дыр, полы превратились в лохмотья. На косматой голове была валяная шапка, низко сдвинутая на лоб, из-под которой глядели серо-голубые глаза.

— Где такого упыря откопал? — разом заржали казаки, увидя лядащего мужичка. — Или из болота выловил?

Человек остановился, не ощущая на спине древка пики и оглядел казацкое сборище. На вид ему было лет пятьдесят. Он был хром, косолап и к тому же горбат. Увидев вооружённых людей, эту разномастную свору, он заученно протянул:

— Подайте убогому на пропитание, Христа ради? Подайте, — и протяул вперёд, ладонью кверху, грязную руку.

— Нашёл, где побираться, — громко сказал Говерда, гарцуя на коне вокруг человека. — Сейчас вот отведаешь сабли, не такого Лазаря запоёшь.

— Кто такой? — грозно воскликнул Мокроус, расправляя усы и закладывая их за уши. — Куда идёшь?

— Убогий я, — заканючил нищий. — Сирота. Подаянием живу. Милостыней божьей.

— А не лазутчик ли ты москальский? Что в лесу делаешь?

— В деревню иду, домой. Вот сухариков насобирал, — протянул Мокроусу чуть ли не полную суму горбун. — Добрые люди дали.

— Звать-то тебя как, божий человек? — Спросил Мокроус, немного смилостивившись, видя, что лесной человек никак не похож на лазутчика.

— Скажи, как зовут, — повторил вслед за сотником Говерда. — А то не будем знать, по ком панихиду творить. — Он подмигнул казакам.

— Тихоном кличут, — ответил человечек. — Из Легкова я. Отпустите меня… Домой иду. Из Хотькова, из монастыря, молился святым Кириллу и Марии, родителям Преподобного Сергия.

— Вот на дорогу нас выведешь, тогда и отпустим, — произнёс Мокроус и взмахнул нагайкой. — Обманешь — отведаешь вот этой плети. — Он потряс ременной нагайкой над головой Тихона. — Понял, божий человек?

— Проведу, проведу, — закивал убогий. — Как не провести добрых людей. — Он говорил, а глаза из-под шапки перебегали с одного казака на другого, рассмотрели обоз. — Дорога-то здесь недалеко лежит. Заросла травой-муравой… Никто по ней теперь не езживает… А я думал, вот повстречал разбойников, а вы добрые люди…

— За разбойников нас принял, — рассмеялся Мокроус. — Отдал бы я чарку доброго вина, чтобы увидеть хоть одного разбойника. Давай, веди нас до дороги. Да не вздумай бежать, а то худо будет.

Тихон поправил сползшую с головы шапку и пошёл вперёд.

— А далече ли шлях? — спросил его Говерда, скаля белые зубы

— Недалече, — ответил Тихон. — Болото обойдём и как раз в него упрёмся.

Он заковылял по еле приметному лосиному следу, а за ним гуськом, друг за другом, хвост в хвост двигались казаки, довольные, что скоро выедут из этой глухомани. За ними, ругаясь и проклиная судьбу и сотника, возницы обозов настёгивали выбивающихся из сил лошадей, рубили молодые осины и кустарник, преграждавшие телегам путь.

Приблизительно через полчаса, попетляв по лесу и ободрав бока о кустарник и еловые лапы, казаки выехали на широкое пространство, напоминавшее дорогу. По бокам росли кусты орешника, уже полуувядшие, изредка возвышались корявые дубы со множеством следов у корней, оставленных кабанами, приходившими лакомиться желудями, дальше тянулся высокой стеной голый осинник.

Тихон остановился и посмотрел на Мокроуса.

— Похоже, что шлях, — промычал тот. — Куда он ведёт?

— По правую руку вон за тем дубом, — ответил убогий, — развилка ведёт к Легкову, позади меня будет сельцо Озерецкое, а впереди деревеньки Орешки, Кудрина, поодаль Стройкова, а дальше через Чёрный враг путь лежит к обители Покрова Пресвятой Богородицы нашей, что на Хотькове.

— А не врёшь? — спросил Мокроус, пощёлкивая плёткой по сапогу, хотя знал, что горбун напуган видом стольких воинственных людей и вряд ли обманывает. Ясно, что он вывел их на дорогу, а куда она приведёт — не столь важно. Мокроус знал одно — мимо деревень она не пройдёт.

— Ступай с Богом, — сказал он Тихону. — И больше не попадайся нам.

Сказав это, в душе подумал, — а не попадись этот нищий, неизвестно сколько времени они проблуждали бы в этом проклятом лесу.

— Ну что прирос к земле! — крикнул на несчастного Гоьверда и больно огрел нагайкой убогого по лицу.

Тот взвыл от боли, зажал щеку рукой, втянул голову в плечи и бросился, что было сил в тщедушном теле, в кусты. Ватага загоготала.

— Вот злыдень, — прошептал Чуб, глядя на Говерду. — И как таких земля держит.

Мокроус, долго не раздумывая, бросил своего коня вперед, в сторону Хотькова.

Проехав немного по извилистой, с глубокими колеями от когда-то проезжавших здесь телег, дороге, отряд слева от себя увидел большую ровную поляну, вернее, луговину, в окружении раскидистых дубов.

— Привал, — разом загалдели казаки. — Коням отдых нужен. Завтра продолжим путь…

Мокроус и сам знал, что надо отдохнуть и людям, и коням. Его и самого вымотала эта дальняя дорога, и место ему здесь понравилось — высокое, ровное, как блин, — и он отдал приказ остановиться и спешиться. Подтянулись подводы, где были припасы, оружие, а самое главное — казацкая казна. Лошади были измучены, возницы тоже, продираясь по бездорожью, где руками, где плечом помогая животным выбраться из ямы или объехать упавшее дерево.

День клонился к вечеру. Из леса, из низин и болот тянуло прохладой и сыростью. На траву ложидась тяжёлая роса. Казаки спешились, быстро соорудили коновязь, срубили несколько сухих деревьев и разожгли большой костр, чтобы приготовить пищу. Для Мокроуса и шляхтича были разбиты два шатра в самом центре лагеря. На случай дождя из жердей и лапника был сооружён длинный навес, под сенью которого улеглись некоторые казаки после ужина, другие расположились в повозках или под ними, кинув под себя ворох сена.

Скоро лагерь затих.

2.

Деревня Кудрино, насчитывавшая шесть дворов и принадлежавшая, как и окрестные деревеньки, Троицкому монастырю, располагалась на взгорье, окружённая лесами. С восточной стороны пролегал Чёрный овраг, заросший вековыми дремучими елями, к нему примыкал овраг Плетюхинский, более пологий, с редколесьем по склонам. С западной стороны протекала узкая ключевая речонка Вринка, из которой крестьяне брали воду для питья. Ключами изобиловал и Чёрный овраг, но это место это было дикое, куда и днём боялись ходить, потому что он считался страшным, в нём водились лешие и прочая злая сила да неоднократно встретить там одиного путника могли лесные люди — разбойники — беглые холопы боярские или монастырские подневольные люди. Эти дикие ватаги, насчитывающие от трёх до десяти-пятнадцати человек, наводили страх и на крестьян, а ещё больше на богомольцев-ходоков, ещё надавно толпами бредущих в Троицкий монастырь, на купцов, везущих свой товар с севера на Дмитров, где была перевалочная база — товары грузились на лодьи и шли по рекам на юг к Каспийскому морю. Ватаги бродили от дороги Переяславской до Дмитровской, и в это смутное время, когда московское государство терзали внешние и внутренние враги, им было раздолье. Не раз и отдельные ляхские отряды, блуждающие по дорогам, испробовали на себе разбойничий кистень.

В ясный день бабьего лета Фёдор Михайлов по прозвищу Вороной с пятью взрослыми сыновьями на задворках домолачивал остатки ржи, неплохо уродившейся в этом году. Сыновья были женатые, кроме младшего Никиты. Они размеренно билим цепами по ржи, иногда отдыхали, перекидываясь двумя-тремя словами, и снова молотили тяпцами по снопам.

Сам Фёдор не принимал участия в этой работе. Вместе с Никитой из распахнутых дверей амбара вытаскивал холщёвые мешки и грузил на стоявшую рядом подводу. Пахло дёгтем, ржаной пылью и лошадиным потом.

Фёдор торопился. Сегодня чуть свет в деревню забрёл убогий Тишка. Как обычно попросил милостыню. Со свежим шрамом, пересекавшим безволосое лицо, дрожащий и перепуганный, он являл собой скорбное зрелище. Фёдор зазвал его к себе в избу. Дал молока, хлеба. Хлеб как раз пекла хозяйка Марфа. Был он мягкий, ноздреватый и душистый. Фёдор знавал в молодости Тишкиного отца, легковского плотника Фому, большого умельца по деревянному делу, который вместе со товарищами хаживал по всему здешнему околотку — избы рубил, сараи и амбары, мастерил часовни и церкви.

— Где это тебя так угораздило? — спросил Фёдор убогого, показывая на вздувшийся шрам. Вороной по нутру своему был жалостливым человеком и никогда не отказывал, если у него было что дать, любому нищему, забредшему с сумой в деревню, оставлял на ночлег и никогда не боялся, что такие люди сделают ему что-нибудь недоброе.

— Казацкий сотник, — ответил Тихон, запихивая в рот тёплый хлеб и запивая молоклм. И он рассказал Вороному про вчерашнюю встречу с казаками.

Рассказ убогого встревожил Фёдора. Проводив Тихона, идущего в Хотьков, он сообщил соседу Петрушке Коневу о том, что в окрестном лесу появились казаки, или отбившиеся от войска, осаждавшего Троицу, или, наоборот, посланные их головами с какой-то целью.

— Сообщи деревенским, — закончил Фёдор разговор с Петрушкой. — Надо бы скотину в лес увести да и самим схорониться. Неровен час, нагрянут сечевики — будет худо: разграбят и на дым спустят всю деревню.

Фёдор отправил Марфу вместе с односельчанами в лес через Вринку на тайное, заповедное место, где были сделаны шалаши и невдалке в тенистом овране бил ключ. Густой молодой ельник загораживал полянку со всех сторон. Там можно было переждать лихое время. Сам же, проводив жену, вместе с сыновьями решил дообмолотить два десятка оставшихся снопов, а зерно увезти в лес, скрыть от непрошенных гостей. Поэтому он торопился, поглядывал в сторону Дмитрова, откуда можно было ждать появления казаков.

«Только бы пронесло, — думал Фёдор, завязывая очередной мешок с зерном. — Так всегда, только начнёшь радоваться какой-либо обнове или урожаю, или прибавлению поголовья скота — так нет, случается несчастье и всё может, как нечаянно свалилось, так и негаданно уйти. Вот и ныне урожай на зависть, а завтра его могут отобрать, сжечь, развеять…»

— Хорошо, сынки, хорошо, — говорил он, видя, как сноровисто сыновья управляются с обмолотом. — Сейчас завершим и — в лес! Может не успеют нагрянуть разбойники…

Ближе к полудню последняяя мера зерна была провеяна и ссыпана в мешок. Парни присели отдохнуть, привалясь к осиновым венцам амбара.

— Стёпка Горшок катит, — сказал Никита, указывая на поле, по которому к деревне приближалась телега, гружённая мешками.

— Это он с мельницы едет, — ответил Фёдор. — Вчерась утром уехал и только возвращается. У него одни девки, какая от них мужику помощь — вот везде один и суетится.

— Он двужильный, ему всё нипочём, — рассмеялся старший Иван.

На скрипучей телеге подъехал Степан Горшок, коренастый плечистый мужик лет сорока пяти, с окладистой бородой, которой ещё не коснулась седина. Воз был нагружен щедро и иногда на колдобинах Степан его подталкивал плечом, чтобы не изнурять саврасую кобылицу, которая уже выбилась из сил.

— Бог в помощь! — приветствовал Степан семью Вороного. — Тпрру, — он остановил лошадь, натянув вожжи.

Мужики поздоровались.

Степан присел на корточки, отёр лицо рукой.

— Умаялся. Чека на полдороге выскочила, колесо съехало. Еле поправил в одиночку-то…

Он с завистью посмотрел на дюжих фёдоровых сыновей. Вот опора отцу в старости и отрада зрелых лет. А ему жена принесла трёх дочерей, не красавиц, но работящих. Девки были на выданье, а сйчас в это лихое время как-то даже и не радостно было, что две из них были просватаныы в дальние деревни — в Подушкино и в Ворохобино, в хорошие семьи, но как у них сложится жизнь в такое неспокойное время, когда иноземцы шляются по всей земле русской и нет порядка, и неизвестно, что принесёт завтрашний день. У Вороного младший сын тоже должен был жениться на Оринке из соседней деревеньки Орешки. И Степан спросил соседа:

— Свадьбу не отменил, Фёдор?

— Дело слажено. Чо менять. После Покрова, если Бог даст, и отпразднуем свадьбу.

— Будешь отделять сына, или в семье оставишь, при себе?

— Отделю. Зиму-то пусть живёт с молодой с нами, а по лету срубим избу рядом, пусть ведёт своё хозяйство, наживает добро, растит детушек.

— Орина — девка видная, — изрёк Степан, поправляя онучи. — Она мне доводится дальней роднёй. Семья работящая, не ленивая. Уж какие неурожайные годы были, а они не голодали, а тем более, не ходили с сумой по дворам. Отец её держал в строгости, она и прясть, и ткать большая умелица, да и вообще рукодельница. На зиму у них завсегда полно и орехов, и грибов. И желудей натаскают множество — это на всякий случай, упаси Бог, что случится, муки не хватит, чтоб, значит, прокормиться можно было.

Степан окинул взглядом Никиту, который внимательно прислушивался к речам соседа.

«Хороший парень, хваткий, вот бы ему такого зятя, — Степан тихо вздохнул. — Хотя у него будущий зять, жених старшей дочери, тоже не промах, но далеко отсюда за десять вёрст, а здесь была бы дочь рядом, в одной деревне, если что не так, мог бы и поругать, и приголубить, и слово верное сказать. Но такова доля, видимо, девическая, женская, да и вообще крестьянская, не живи, как хочется, а живи, как Бог велит».

— В этом году будем с хлебом, — произнёс Степан, глядя на тугие мешки с зерном. — Я уже вот смолол… Знатное жито уродилося… Пироги будем печь, блины, авось, прокормимся зимушку…

— Не говорим так, — оборвал его Фёдор. — Ты вчерась уехал, а у нас такое…

— Чего такое? — не понял Степан, удивлённо уставившись на соседа.

— Да вот… Вся деревня на дыбах стоит. Казаки окрест объявились. Значит, жди беды. Повыгребут всю твою муку да ещё и двор спалят. Надо припрятать зерно, пока не поздно. Они мигом нагрянут, чай, на лошадях. Куда им вздумается сегодня идти, один Бог знает. Тишка убогий намедни их видел.

— Где же? — спросил Степан. Его круглое лицо побледнело.

— Возле легковской повёртки. Они, слышь, заблудились, дорогу на Озерецкое да на Хотьков спрашивали…

Степан сдвинул шапку на ухо.

— Эвон что… Ну, мать честная, дела-а! Ну и весть ты мне сказал, Фёдор. Надо домой торопиться.

— Твоя жинка уже всё спроворила. Мы увели скотину в лес. Вот теперь думаю жито схоронить…

— Тятька, смотри! — вдруг раздался голос Никиты. — Пожар за лесом…

Все посмотрели в ту сторону, куда указывал Никита. За лесом поднимался густой столб дыма.

— Небось, Орешки горят, — определил Фёдор. — Как раз они.

— А может, не они. Может, дальше? — усомнился Степан. — Вроде бы далеко дым…

— Да нет, версты две. Чуешь, прямо за оврагом. Дым-то ядрёный, не дальний. Орешки, помяни моё слово.

И мужики, забывшие, что надо ехать быстрее в деревню, что-то предпринимать, как завороженные, смотрели на чёрные клубы дыма, расползавшиеся над густым еловым лесом.

— Никак ездок, — опять послышался голос Никиты. — Верхом кто-то скачет. Шибко несётся…

— Где ты видишь? — спросил сына Фёдор.

— Да вон к опушке прижимается. Сейчас на дорогу выедет. Вишь, рубаха белеет…

Двор Вороного задами был обращён к Орешепи и всадник мимо никак проехать не мог. Он мчался во весь опор, настёгивая лошадь. Скоро он приблизился и увидел махавших ему шапками мужиков. Конь повернул к амбару.

— Никак это Федот Нос, — проговорил Фёдор.

— Он самый, — подтвердил Степан.

Федот был без шапки. Спутанные, размётанные ветром волосы, спускались на лоб. Лицо разгорячено. Не слезая с лошади, он истошно заорал, захлёбываясь словами:

— Беда, мужи…ики! Беда-а! Казаки на деревню напали. Спалили избы. Скотину увели, жито выгребли. Беда-а! — Он заплакал, вытирая перепачканное то ли землёй, то ли гарью лицо рукавом домотканной рубахи.

— Давно это… казаки? — стараясь быть внешне спокойным, хотя в груди стучало от волнения сердце, спросил Фёдор, подходя к Федоту.

— С час назад налетели, окружили деревню. Сначала говорят: отдайте нам жито и скотину. Мы говорим: побойтеь Бога, супостаты! Али вы басурмане? Что ж вы у бедного люда последнее отымаете. На носу зима, чем жить будем. А они зубы скалят. Вы, говорят, прокормитесь, у вас припасы, наверняка, где-нибудь попрятаны. Ну мы не отдаём. Они запалили избы, а нас саблями пугать начали. Девки-то с бабами, видя такое дело, со страху в лес подались, а они за ними… Все-то успели, а, кажись, Орина с Настькой не схоронились.

При этих словах Никита побледнел.

— Постой, постой, — прервал Федота Вороной. — И девок, значит, полонили?

— И девок… Матушка здесь Оринина выбежала, ухватом на казака замахнулась, а он её плетью. Отец Оринин кинулося с топором на одного усатого, так его саблей, саблей…

— Убили свата? — вскричал Вороной.

— Поранили старика, а избы спалили, проклятые. Вон зарево-то какое! Где жить будем? Где пропитания достанем? По миру пойдём. — И Федот снова заплакал.

Над лесом дым развеялся и поверху деревьев, словно отражаясь от облаков, проступала неявственно тонкая розово-бледная полоска зарева.

— Все в лес попрятались, а я вот к вам. Спасайтесь, мужики, от супостатов, от воронья.

«Не врал, значит, Тишка убогий, — подумал Вороной. — Вот и дошло до их деревни разбойное время, о котором так много ходило слухов».

Степан, настёгивая лошадь концами вожжей, во всю прыть погнал её в деревню.

Фёдор посмотрел на младшего сына. Тот стоял сам не свой, сжимая рукоять цепа. Отец вздохнул. Ну вот, невесту сына угнали казаки. Сообщение об этом повергло в трепет и его. Орешки сожгли, девок увели на надругательство, теперь жди беды в Кудрине. Раз пошли палить деревни, доберутся и до них.

— Теперь куда? — спросил Фёдор орешкинского мужика.

— Куда? Знамо дело, в лес, где бабы и все остальные. И вы уходите. Не сегодня так завтра ляхи с казаками будут здесь.

— Быстрее! Трогай? — сказал Фёдор сыновьям. — В лес. — И обращаясь к Никите добавил: — А ты иди к матери, и из леса носа не показывайте.

— Всё исполню, батюшка, — ответил Никита и бегом побежал в деревню.

— Спаси вас Бог! — сказал вслед мужикам Федот И, настёгивая лошадь, помчался к Плетюхинскому оврагу.

3.

Рассказав Вороному про встречу с казаками, перекрестясь на образа, Тихон простился с хозяином, закинул мешок, куда он положил даденный Федором каравай хлеба, за спину, и, опираясь на палку, пошёл по тропинке, которая должна была вывести его в Хотьков.

Войдя в перелесок, он остановился и перевёл дух. Посмотрел на соломенные крыши изб, потемневшие от дождей и сырости, на клочки полей с колючей стернёй. Вспомнились слова Вороного, сказанные при расставании.

— Куда теперь путь держишь? — спросил его Фёдор, открывая дверь сеней.

— В Хотьков иду, в монастырь, — ответил горбун. Там у меня в Бобыльской слободе названный брат живёт. Зиму прокоротаю. В Легкове-то совсем скудно, зиму не прокормишься. В Хотьков-то богомольцы ходят. Троицу осадили, а в Покровском пока не чинят препятствий христовой вере… Пропитаюсь подаянием.

— Не ходи через Чёрный враг, — напутствовал его Фёдор. — Сказывают, там лихие люди появились. Сам не видал, но слышал. От казаков ушёл, от них не уйдёшь. Быстро голову кистенём промолотят…

— Убогому они ничего не сделают, — ответил тогда Тихон. Его сухие губы растянулись в усмешке. — Чего с меня взять: у меня в кармане блоха на аркане да вошь на цепи. Благодарствую тебе за угощение, — добавил он, спускаясь со ступенек.

Убедившись, что за ним никто не наблюдает, горбун круто свернул с тропинки и, обходя заросли ельника и поваленные деревья, не торопясь, видимо, с намеченной целью, стал углубляться в чащобу Чёрного оврага. Остановившись на его берегу, приложив ладонь ко рту, он свистнул. Издалека ему ответили таким же свистом. Оглянувшись, Тихон, скользя по влажной траве, стал спускаться в русло оврага, придерживаясь рукой то за ветки кустарника, то за ствол берёзки или рябины. Внизу по дну оврага протекал небольшой ручей. Летом он местами пересыхал и только отдельные бочажки, образованные бившими здесь ключами, не давали ему пересохнуть совсем. А в другое время, когда влаги хватало, ручей разливался в сажень шириной, а по весне бурлил и клокотал, размывая глинистое ложе оврага.

Тихон свистнул ещё раз. Ему откликнулись, и вскоре перед ним вырос широкоплечий детина в сермяжном кафтане, подпоясанном кушаком с кистями, за который была заткнута рукоятка кистеня.

— Ну, слава Богу, — отдуваясь, произнёс Тихон. — А то думал плутать буду. Веди к атаману.

— О-о-о, — рассмеялся детина. — Сразу и заспешил. Что тебя черти гонят? Успеешь к атаману. Он сегодня не в духе. Может, ты ему весть хорошую принёс?

— Несу весть, каких не счесть, — нараспев произнёс убогий. — Сорока летела, несла на хвосте да нечаянно обронила, я подобрал — и вот теперь несу атаману. Не хочешь яичко? — неожиданно спросил Тихон, доставая из-за пазухи яйцо и оборачиваясь к сопровождающему.

— Всё-то у тебя присказки, — ответил детина, догадываясь, что Тихон не хочет отвечать на вопрос. — Э-э, — протянул он, вглядываясь в лицо попутчика. — Кто же тебя так разукрасил? Никак к какой-нибудь жёнке за подол зацепился, а мужик увидал и тумаков надавал.

Но Тихон ничего не ответил. Он показал разбойнику язык и нахлобучил шапку на лоб, решив донести новость целёхонькой, не разбросав её по людям, до самого атамана. Настроение у него было приподнятое: как-никак теперь он у своих — они его в обиду не дадут.

Атаман разбойников Ванька Чёрмный лежал на свежем лапнике у костра на постеленной под себя куньей шубе, крытой зелёным шёлком, и вдыхал запах дыма и смолистый дурман хвои. На атамане была длиннополая однорядка простого сукна, обут был в красные сафьяновые сапоги. Рядом лежала сабля и фузея — кремнёвое ружьё, — с которым атаман не расставался. По бокам предводителя и в ногах сидели ещё несколько человек.

Тоска от безделья сосала сердце атамана. Чуть больше месяца назад на Илью-пророка последний раз потешились его сотоварищи. На Переяславской дороге под родным атаману Филимоновым напали они на ляхский обоз. Охрана обоза была малая — с десяток человек. Думали поживиться, а оказалось — зря: обоз вёз медные деньги, вино, кое-какую одежонку, пороховой наряд. Вот только славную фузею отхватил атаман. Дорога на Троицу совсем обезлюдела, ходоки теперь не ходят к Преподобному. Поэтому, в надежде на лучшую долю, перебрался Чёрмный сюда, ближе к Дмитровской дороге, а здесь ещё хуже. Тоска.

— А что, ребятушки, — громко сказал атаман, приподнимаясь на ложе. — Отошло лето красное, зима на носу. Опять горевать в стужу лютую будем.

— Пора б землянку поправлять, — отозвался высокий молодец в мягких козловых сапожках, в тёмно-синем кафтане со шнуровкой Сенька Крест. — а то морозец ударит и негде обогреться будет. Место тайное, никто нас там не найдёт.

— Да ноне и не до поисков. Вишь, как цари меняются: то один Димитрий, то второй, там, говорят, польский царевич на русский престол метит… Бояре сами с собой поладить не могут, им не до нас… Но помяни моё слово, образуется — худо нам будет: возьмутся они за нас…

— А потому, атаман, гуляй, пока гуляется, — громко сказал Сенька и его русая кудрявая борода затряслась от хохота.

— Хотя бы купец какой подвернулся, — проговорил Чёрмный и вздохнул.

— Где теперь купца найдёшь, — вздохнул и Сенька. — Такая смута. Здесь не то что думать, как мошну набить, а как бы голову не потерять.

— Так-то так, — опять вздохнул атаман и замолчал.

Зашелестели кусты, и на поляну, к костру, вышел Тихон с сопровождающим.

— Принимай гостя, — сказал разбойник и легонько толкнул убогого к атаману.

Горбун бросил свою суму на землю, поклонился атаману и всей компании, сел у огня, протянул вперёд мокрые лапти. От них сразу пошёл пар.

— С какими вестями? — спросил Чёрмный, удобнее устраиваясь у костра и ожидая, что скажет Тихон.

— Весть у него на роже, — осклабился разбойник, который привёл Тихона.

— И то правда, — поддержал его слова убогий, проведя грязной рукой по щеке. — А весть вот какая, скажу я, атаман. Казаки недалеко отсель объявились.

— Казаки?! — атаман встрепенулся и сел на лапнике.

— Они самые.

— Не врёшь? — Чёрмный пристально посмотрел на горбуна.

— Вот Бог, — перекрестился Тихон. — С чего мне врать. Да вот отметина на роже, — он потрогал щёку. — Вчерась я их к вечеру встретил, а сегодня поутру, идя из Легкова, видел их лагерь…

— Я думал ты мне купца нашёл, а ты, видишь, про казаков сказываешь. А зачем они мне, казаки, а?

Горбун пожал плечами:

— То, что видал, о том и говорю. А зачем они тебе — то дело твоё.

— Их дело схоже с нашим, — захохотал Сенька.

— Много их? — снова спросил атаман.

— Да нет. С полсотни наберётся. Подвод у них много. Наверно, и казна есть. Старший у них такой важный, как гусь… Усы длинные, на уши аж их завёртывает… Грабят сёла. Кудринским мужикам я про них сказал, так они в лес решилим податься…

Последние слова не понравились Чёрмному. Раньше крестьяне не совались оравой в лес, а теперь побегут деревнями, будут тыкаться во все укромные места. Надо будет отсюда уходить. Конечно, неплохо бы раздеть-разуть пятерых-шестерых казаков, кое-что из оружия взять, но когда их полсотни… Что об этом думать?

— Налейте Тишке кубок мальвазии, — распорядился атаман. — За весть, за то, что ноги от казаков унёс… А завтра, — он поднял указательный палец и ткнул им в направлении горбуна, — вернёшься в деревню — узнаешь новости.

Тихону Сенька Крест поднёс серебряный с чернью кубок вина и баранью лопатку. Тот выпил, крякнул, вытер ладонью губы и принялся за мясо.

4.

Пробирался Фёдор на Смолянки, где у него с прошлого года в укромном месте была выкопана землянка на случай непредвиденного вражеского нашествия. Ехал он только ему и старшему сыну знакомой тропой, петляя по лесу, делая длинные объезды, потому что дороги не было и нужно было выбирать редкие плешины, где бы могла проехать телега. Приходилось помогать лошади — столкнуть телегуу в сторону или всем вместе приподнять задок, благо мужикам нельзя было отказать в силе, чтобы переехать пенёк или яму. Фёдор уже радостно думал, что осталось совсем немного и через полчаса он будет на месте, как вдруг неожиданно из-за кустов появилось несколько человек, почти бесшумно вынырнувших к подводе. Вороной оторопел. Двое взяли лошадь под уздцы, а ещё шестеро окружили телегу.

— Стой! — крикнул матёрый детина с коротко подстриженной бородой, голубыми глазами, в полукафтанье, с лихо заломленной шапкой на затылке.

Лошадь и сама остановилась, косясь глазом на неожиданных пришельцев. Фёдор понял, что их встретили разбойники, о появлении которых в здешних местах ходили слухи уже несколько месяцев, что в Чёрном овраге их становище, откуда они совершают набеги на дороги и даже нападают на ляхов, везущих продовольствие и оружие под осаждённый Троицкий монастырь. Но чтоб они грабили крестьянский люд, об этом пока слухов не было.

«Ну вот, там казаки, здесь разбойники», — тоскливо подумал Фёдор. Сопротивляться было бессмысленно. Восемь вооружённых разбойников против пятерых безоружных мужиков? Правда, между мешками у Фёдора был припрятан топор. Но что топор! Много им не намахаешься. Вон какой справа востроглазый — только сунься.

Детина подошёл к Вороному, остальные наблюдали за его сыновьями, подойдя к ним вплотную. Запястье разбойника обхватывала ремённая петля, на которой болтался кистень — круглая гирька с полфунта весом.

— Что везёшь, — громко спросил детина, подойдя к возу и ударяя кистенём по мешкам.

— Жито, — ответил Фёдор, полагая, что нечего скрывать правду, потому что всё наружу, налицо.

— Украл что ли? — опять спросил детина и громко рассмеялся.

Рассмеялись и семеро его товарищей. Фёдор отметил про себя, что все они крепкие, одетые в ладные одежды, на ногах ни у кого не было лаптей — все были обуты в сапоги. Настроены они были не враждебно, скорее, игриво, видимо, в их расчёты не входило грабить первого попавшего, и ответил тоже шутливо:

— Архангел Михаил намедни мне во снах привиделся и говорит: «Слышь, Фёдор, отвези жито на мельницу, смели да верни мне мукой, а я тебе за это обещаю грехи отпустить…»

— А много ли грехов, дедушко? — снова спросил разбойник, назвав Вороного «дедушкой», хотя тот не походил на глубокого старика.

— Сколько не считал, но на том свете небось, достанется лизать раскалённую сковородку.

— А всё-таки, куда везёшь жито? — допытывался разбойник.

— На мельницу.

— Так-таки на мельницу.

— Так-таки…

— А что ж по бездорожью, лесом?

— А казаки шныряют. Сказывают, казаки да ляхи в лесу шалят, деревни жгут, грабят, вон Орешки уж на дым спустили, детишек да стариков без хлебушка и без дома оставили…

— Значит, Орешки сожгли?

— Сожгли, дочиста сожгли.

— А не врёшь, дедушко?

— Пошто мне врать, стал бы я жито в лесу прятать, кабы всё тихо было.

— И то верно. Ну, да ладно — вези своё жито, хорони. Кабы мука у тебя была, взяли бы мы оброк лесной. А так… ступай!

— Спасибо, добрые люди, — раскланялся Фёдор, радуясь, что всё так благополучно обошлось.

— Лошадёнку можно было бы у тебя взять, — проговорил детина, судя по всему главный, — да незачем она нам сейчас. Иди с Богом! Да не сказывай никому, что видел нас, а то худо будет.

— Боже упаси сказывать.

Разбойники посмотрели, как тронулась телега, как за ней пошли мужики, оглядываясь и всё ещё опасаясь беды, а затем, как бесшумно появились, так же бесшумно растворились в тихом лесу.

Когда разбойников и след простыл, Фёдор перекрестился и перевёл дух.

— Ну и испугали, лихие люди, чуть не помер со страху. Однако хорошо, что ничего не взяли. Да и что с нас взять, что мы купцытароватые…

— А я уж хотел было наподдать тому, кто возле меня стоял, — сказал Петруха, средний сын Вороного.

— Ну, будя бахвалиться — наподдать! Видал у них ножи в сапогах, кистени в руках, и за пазухой что-нибудь припрятано про запас. Поклонную голову меч не сечёт, не рубит, — наставительно произнёс отец.

— Так что же ты ляхам да казакам не кланяешься? — спросил Иван.

— Да я и этим не поклонился бы, если было б что с нас взять. Разбойникам деньги нужны или добро. А у нас жито. Его в горло так не положишь.

Так в разговорах подъехали в тайному месту. Оно было в овраге, заросшим молодым ельником. Остановили лошадь. Фёдор спустился в овраг, стараясь не мять подсыхающую крапиву, повернул вокруг оси гнилой пень, торчащий корнями вверх, сгрёб в сторону листву и взору открылась дубовая створка, загораживающая вход в вырытую в берегу пещеру. Фёдор махнул сыновьям рукой, дескать, давай мешки. Сам, полусогнувшись, влез в пещеру, открыл первый ларь, сколоченный из крепких тёсаных дубовых досок, проверил не сыро ли в нём.

Золотисто-матовые зёрна ржи потекли в деревянные лари. Фёдор думал: «Если удастся спасти зерно, то зиму можно прожить безбедно. Схоронить в лесу — это единственный правильный ход. Если казаки да ляхи стали рыскать по деревням в поисках пропитания — значит, дела их под Троицей час от часу становятся не легче. И они не остановятся ни перед чем, чтобы не помереть с голоду, а заодно поживиться, чем придётся».

Когда все мешки были высыпаны в лари, Фёдор опустил крышки, проверил плотно ли они подошли и закрыл пещеру дубовым тяжёлым творилом, забросал вход крапивойй и ветками кустарника, а снаружи, как и было раньше, поставил кверху корнями старый пень.

— Теперь с Богом! — сказал он сыновьм, оглядывая овраг. — Колеи забросайте ветками и травой. Поедем обратно кружным путём.

Сыновья сделали так, как им велел отец. Скоро разгруженная телега катила по полю, где недавно колосилась высокая рожь.

До сумерек было ещё далеко, когда они подъехали к Кудрину. Деревня казалась пустой, может, так оно и было. За время их отсутствия казаки, видимо, сюда не наведывались. Вороные оставили лошадь в ближайшем лесочке, а сами прошли к своей избе. Свежело, выпадала тяжёлая осенняя роса.

— Кажись, никого не было, — сказал Фёдор, ступая на низенькую приступку крыльца и оглядывая улицу.

Но тут дверь скрипнула и на пороге появилась Марфа. Лицо её было испуганным.

— Ты чего тут делаешь? — сурово спросил Фёдор. — Я же сказал, чтоб шла в лес.

— Никитка пропал, — запричитала жена, всхлипывая и утирая мокрые глаза ладонью. — Я думала, что сюда прибежал. Вернулась, — а его и здесь нету.

— Не иголка — найдётся, — отрезал Фёдор. — Ему осьмнадцатый год. А ты тоже, старая!.. А ежели бы казаки нагрянули сюда? Какого рожна прибежала? Ждала бы в лесу…

— Да как сердцу вытерпеть…

— Ну, да ладно. Пошли. Найдётся Никитка.

Они переехали Вринку и направились к реке Воре, где, не доезжая до неё с полверсты, в глухом ельнике спряталась от ворогов вся деревня.

Никитки среди односельчан не было. Расспросы о нём ни к чему не привели — никто не знал, куда подевался парень. Незадолго до вечера его видели, а потом он куда-то исчез.

Теперь пришёл черёд Фёдору беспокоиться о сыне. Лёжа на соломе, прихваченной с поля, он долго не мог заснуть, думая, куда это мог запропаститься Никита.

Он начал засыпать, как его толкнул Стёпка Горшок:

— Проснись, Вороной!

— Пошто будишь? — спросонья спросил Фёдор, всматриваясь в лицо Степана, смутно белевшее в темноте.

— Здесь Тишка с двумя мужиками пришёл, поговорить хотят.

— Откудова мужики-то?

— Кто знает. По-моему, это лесные люди.

— Вот ещё нелёгкая принесла, — проговорил Фёдор и приподнялся на соломе. — Ладно, веди. Где они?

5.

Добжинский во всеуслышание объявил, что Оринка, захваченная в Орешках, его пленница, и что никто из казаков её не смеет обидеть, иначе отведает его ясновельможного кнута. Казаки искоса поглядывали на шляхтича, который, как истинный кавалер, оказывал знаки внимания полонянке.

— Без шляхетских обычаев не может, — кривил губы Говерда, стегая нагайкой по голенищу сапога. — Обращается, как с паненкой.

Однако, это казалось на первый взгляд. На словах пан Добжинский был учтив и вежлив. Но это не помешало ему приставить к Оринке своего холопа, который следил за всеми её действиями.

Добжинский был молод. В Речи Посполитой ему, бедному шляхтичу, никак не светила удача. Конечно, можно было поправить дела, женившись на какой-либо высокопоставленной паненки, но это вилами было писано по воде. Он не был красавцем и не отличался высоким ростом, удалью, в общем, не имел тех качеств, которые нравились бы знатным девицам. Кое-какие манеры привил ему отец, но они касались чисто мужских достоинств — технике владения оружием, езде на лошади. В остальном он был сродни тысячам обедневших польских дворян в большом количестве устремившихся под знамёнами Лжедимитрия в Московию, надеясь на поле сражений завоевать то, чего так не хватало на родине.

Он был уверен, что казаки — это быдло, которых надо сечь батогами, — в душе смеются над ним, над тем, что он не так груб, как они, что каждый день следит за своим туалетом, что ему прислуживает холоп, да Бог знает, ещё над чем они потешаются. Он иногда ловил их взгляды, брошенные исподтишка, насмешливые, а чаще неприязненные. Эх, чёрт, угораздило же его попасть в эту шайку грубиянов и холопов, ничего не знающих, кроме одного, как заполнить свою ненасытную утробу да набить кошель деньгами. Хотя, размышлял шляхтич, чего с них взять: вся их жизнь подчинена войне, набегам, за счёт этого они живут, за счёт этого приобрели такой характер.

Сейчас, когда он захватил Оринку, они стали ещё злее. Сотник не разрешает им брать в лагерь женщин, а ему не поперечил, вот они волком и смотрят.

Он увидел девушку, когда она выскочила из охваченного огнём дома и побежала в лес, надеясь там найти спасение. Лицо её разгорячилось от быстрого бега, русая коса металась по груди. «Богигня», — подумал Добжинский и пришпорил коня. Им овладел азарт погони. Азарт охотника. «Уйдёт или не уйдёт? — думал он. — Не успеет… Лес близок, но до него надо добежать». Он оглянулся. Ему показалось, что за ним скачут казаки. Но сзади никого не было. Казаки, увлечённые разграблением деревни, не стали связываться с живой добычей. Им важнее было вывести со дворов скотину, забрать рожь или ячмень.

Ладная фигура девушки становилась всё м ближе и ближе. Она бежала, не оглядываясь, два или три раза споткнулась, но не упала и продолжала свой путь, стремясь быстрее добраться до спасительного леса. Шляхтич настиг её почти у самой опушки, спрыгнул с коня и преградил дорогу. Орина тяжело дышала. Щёки горели румянцем, а большие синие глаза с длинными ресницами, отрешённо гневные, были прекрасны. Она подняла с земли изогнутый сук и готова была дать отпор приближающемуся к ней человеку. Увидев полный ненависти взор, Добжинский подумал, что достоинств у этой русской девушки, пожалуй, не меньше, чем у иной знатной паненки.

— Вы моя пленница, — сказал он галантно и подал руку. Она отступила на шаг, испуганно глядя на шляхтича.

— Сопротивление бессмысленно, — продолжал Добжинский, — вам некуда уйти. — И он обвёл руками пространство. — Лес вас не спасёт, а дома ваши горят.

Оринка оглянулась и увидела, что три дома из шести пылают, поднимая к небу густые клубы дыма.

— Тятя, матушка! — закричала она, бросилась в сторону деревни, закачалась и упала в беспамятстве.

Такой оборот даже обрадовал Добжинского. Меньше хлопот. Первым делом он решил отвести девушку в лагерь, поэтому, когда подъехали казаки, он вскочил на коня и принял на колени бесчувственную полонянку.

— Ай да пан, — рассмеялся Мокроус, — сумел себе игрушку раздобыть.

Его разгорячённое лицо было мокрым от пота. К жупану прилипла сенная труха и солома. Он то и дело слюнявил свои усы и закладывал их за уши, а они не хотели подчиняться и снова падали.

— Скот ведите в лагерь, зерно грузите на подводы и тоже в лагерь, — отдавал он распоряжение подъехавшему Говерде.

— Слушаюсь, — громко, чтоб слышали все, ответил Говерда, во, дескать, сотник меня всегда отличает от вас, и, поправив кучму, исполненный важности, поехал к пылающим избам.

— Ты мне не бунтуй казаков, — сказал Мокроус Добжинскому, когда они остались одни и видя, что тот решил везти пленницу с собой. — Они изорвут тебя, а девку истерзают.

Добжинский вытащил саблю из ножен.

— Моя добыча, — зло ответил он и взглянул на беспамятную Оринку. — Пусть только посмеют, сразу отведают шляхетской сабли. — Из тихого и вкрадчивого он превратился в разъярённого человека. Глаза округлились, а нижняя губа тонко подрагивала. — Пусть только посмеют, — повторил он. — Я скажу гетману Лисовскому, что твои казаки творят бесчинства с добычей шляхтича. Что добыто в честном бою, то по праву принадлежит завоевателю. Что ты грабишь зерно и скот или что иное, то принадлежит тебе, то твоё, а то, что я добыл, взял полонянку, то моё.

— А бес с тобой, — выругался Мокроус. Шляхтич проявлял завидное упорство. — Вези свою добычу, но пеняй на себя — за казаков я не ручаюсь…

— Зато я ручаюсь за себя, — важно сказал Добжинский и, засунув саблю в ножны, поехал в лагерь, одной рукой прижимая к себе полонянку, а другой держа узду.

Когда Оринка пришла в себя, то увидела, что лежит в шатре на ложе из веток и травы, рядом стоит молодой иноземец в расшитом кафтане и смотрит на неё. Она тихо ойкнула и опять закрыла глаза.

— Тебе нечего бояться, — сказал ей Добжинский. — Они ничего не посмеют тебе сделать, — продолжал он, имея в виду казаков. — Ты понимаешь меня?

Оринка ничего не ответила. Она не знала, кого ей больше остерегаться — свирепых казаков или этого молодого по виду боярина, говорившего на плохом русском языке.

— Домой хочу, — сказала она, приподнимаясь на постели. — Хочу к тятьке и мамке. — Глаза её выражали испуг и отчаяние.

— Выпей вина, — шляхтич протянул ей серебряный кубок, наполненный тёмно-красной жидкостью, от которой исходил пряно сладкий запах.

Оринка отвела его руку в сторону. По щекам покатились слёзы. Она вспомнила Никитку, отца и матушку. Что с ними случилось? Где она сама находится и что будет с нею?

А Добжинский, приказав слуге зорко смотреть за полонянкой, никуда её не пускать, а в случае чего сразу сообщать ему, вышел из шатра. Лагерь шумел. Вернулся отряд из Легкова, привёл скотину и несколько телег, гружённых ячменём и житом. В стороне трое казаков свежевали тушу молодого бычка, готовясь к вечернему пиршеству. У костра стоял Мокроус. Кучму он снял и теперь приглаживал ладонью длинный оселедец. Перед ним стоял Говерда и жёлтыми глазами смотрел в лицо сотнику, жадно ловя каждое его слово.

— Завтра отправим подводы Лисовскому, — распоряжался Мокроус. — Не дай Бог, пойдёт дождь — промочим зерно. Пусть хлопцы отправляются к крепости.

— Может, подождём дня два, — ответил Говерда. — Завтра пошукаем в соседних деревнях, а потом сразу и отправим. Ещё прежние возницы не вернулись…

— Боишься, что нас мало останется? — спросил Мокроус, пристально смотря Говерде в глаза. — Ты вроде не труслив был.

— Я и сейчас не боюсь, — выкатил Говерда глаза.

— Для сопровождения дам десяток казаков, — продолжал Мокроус. — А тридцать сабель решат любую битву с этим отродьем, что разбежалось по лесам. Да я и не думаю, что кто-то из них нападёт на нас. Здешние холопы трусливы и жадны. Они будут отсиживаться по оврагам, но с казаками воевать не будут. — Сотник согнул руки в локтях и потянулся до хруста во всём теле. — А Лисовский не будет на нас гневаться, что мы задерживаемся. Для него главное, чтобы мы выполнили его наказ — привезли пропитание для войска.

Казаки подбросили дров в костёр и стали готовить вертел, чтобы зажарить бычка.

— Добрая ночь сегодня будет, — сказал Мокроус, поднимая глаза к небу. — Вон какие зирки высыпали…

На небе зажигались звёзды. Лес стоял не шелохнувшись, притихший. Тишину нарушало лишь ржание коней, хохот казаков да треск дров в пылающем костре.

6.

Как только Никитка услышал, что Оринку увели с собой казаки, он потерял покой. Ничто не шло на ум, всё то, что он начинал делать, валилось из рук. Первой мысль была — узнать, куда увезли Оринку, найти её. А что он один, безоружный, сделает против казаков? Их же не трое или четверо, а намного больше, наверное, около сотни, на конях, с саблями, пиками, а может, и наряды пороховые есть. И сидеть сложа руки он не мог. Мысль, что надо пробраться к казакам всё больше и больше овладевала им. Судя по всему, казаки остановились на Озерецкой дороге, верстах в двух от Кудрина, недалеко от Орешек. Дорога там была широкая и раньше довольно наезженная: крестьяне окрестных деревень и починков часто езживали по ней на торжище в Радонеж. По правую руку, если идти в Озерецкое, в лесу обочь дороги была поляна, а, вернее, луг, ровный и раздольный. С одной стороны его окружал ельник, а с другой, где дорога ширилась, росли дубы старые, высокие и могучие. Это место было открытым. Значит, если идти туда, то надо было идти со стороны Орешек густым непролазным лесом, только там можно было пройти незамеченным.

Когда батюшка с братьями поехали хоронить жито в лес, а Никитка остался с матушкой, в его голове созрел окончательный план.

Он решил, что оставаться здесь, среди соседей, он больше не сможет — он должен найти Оринку, что бы это ему не стоило. Укрепившись в этих мыслях, он, как только день стал клониться к вечеру, а матушка куда-то отлучилась, взял топор, засунул его за пояс и, оглядываясь — как бы никто не увидел, — скользнул между деревьев в чащу леса.

Держась ближе к опушке, имея Чёрный овраг справа, он вышел к Плетюшкам, по этой неглубокой ложбине пошёл по направлению к Орешкам. Эти места он хорошо знал и поэтому не боялся, что заблудится. В лесу ещё было не сумрачно, под ногами шелестела сухая листва, на пустых плешинах высокие метёлки конского щавеля и высохшие стебли крапивы сильно заполонили землю, и Никите пришлось срубить палку, чтобы ей расчищать, где надо, дорогу. Через некоторое время в лицо пахнуло запахом, который бывает после пожарища: прогорклым дымом, обуглившимися брёвнами и едва уловимым духом прежнего жилья. Скоро Никитка вышел на небольшое польцо, за которым располагалась деревенька. Он нашёл дорогу, которая соединяла Кудрино с Орешками и пошёл, вернее, ноги сами потащили его к тому месту, где ещё вчера утром стояла изба Оринки. От бывшего жилья его невесты остались обугленные стены сеней да печка с трубой, сиротливо возвышающейся на пепелище. Не сожжённой осталась лишь житница с настежь распахнутыми воротами.

Сколько летних ночей просиживали они с Оринкой возле её стен!? Смотрели, как водят хоровод ночные звёзды, как перемещаются они к утру, и, когда пели петухи, расходились. Правда, бывало засидевшихся парня и девку сурово отчитывал Оринкин отец, некстати появлявшийся возле житницы в исподнем.

— Оринка, — звал он. — Скоро петухи пропоют! Ступай в избу, а то получишь кнута. А ты, парень, — обращался он к Никите, — если люба моя дочь, скажи отцу, чтоб засылал сватов.

Семья Вороного считалась крепкой, работящей и серёзной. Было лестно отдать дочь к ним. Поэтому серчал Оринкин отец скорее для приличия, нежели всерьёз. Когда он встречал парня на покосе или при заготовке дров, старался поговорить с ним, всегда расспрашивал про здоровье батюшки и матушки и просил передавать им низкий поклон. Это вспомнил Никита, стоя у житницы и глядя на чёрную пустоту бывшей деревни.

Стало смеркаться. Небо было без облаков и на нём проглядывали звёзды. Стало тело пробирать вечерним холодом.

Оторвавшись от воспоминаний, Никита поправил за поясом топор, вздохнул, пересёк деревню и снова ступил в лес.

Пробираясь сквозь густую чащобу, он не раз ловил себя на мысли — а что он будет делать, добравшись до стоянки казаков? У него не было плана действий на этот случай. Главное, ему хотелось увидеть Оринку, узнать, жива ли она. Эта мысль и вела его к казакам.

Пройдя с версту и не обнаружив даже признаков казачьей стоянки, он подумал, что заплутался. Возможно, что он обошёл её стороной, но почему тогда не пересёк Озерецкой дороги. Он не мог не пересечь её. Поразмыслив немного, Никита пошёл прямо, ориентируясь по звёздам, посчитав, что он кружит по лесу, а если идти прямо, то обязательно выйдет на дорогу. Так оно и случилось. Его опасения, что он заблудился, были напрасными. Неожиданно лес расступился, образовав небольшое пространство, и Никита понял, что вышел на дорогу.

Он пошёл обочиной, по краешку, стараясь мягче наступать на землю, чтобы не шуметь, полагая, что скоро увидит стоянку. Предчувствие не обмануло его. Через некоторое время за кустарником и деревьями он увидел мерцающий свет костра. Сердце его забилось. Где-то там должна быть Орина.

Боясь тишину вечера потревожить хрустом сучка, нечаянно попавшим под ноги, шелестом сухих листьев, он стал пробираться на свет, петляя между деревьми, обходя заросли кустарников. Свет костра озарял открытое пространство, и Никита смог вскоре разглядеть стоянку казаков.

Костёр был разведён посередине поляны. Срубленные еловые сушины были сложены углом, комель к комелю, и когда концы выгорали, их подтаскивали друг к другу, и костёр снова пылал, кидая в темноту красное играющее пламя. Поодаль были разбиты два или три шатра, серевшие полотнянными боками. Невдалеке от них был сооружён навес из осиновых жердей, покрытый еловым лапником. Лагерь был окружён повозками. К коновязи — вбитым в землю столбам с перекладиной — были привязаны кони. У костра были видны фигуры трёх казаков. Наверное, это были дозорные. Казалось, лагерь за исключением этих бодрствующих, был погружён в сон.

Никита решил выждать. Может, эти трое отправятся спать и тогда… А что он будет делать тогда, он не знал. Как найти Оринку, если она здесь? Хоть бы услышать её голос, определить, где она находится. Но было тихо. Слышался лишь треск еловых бревён да пофыркивание лошадей.

Стоя на месте, боясь поменять положение тела, Никита быстро продрог. Короткий кафтан, не подбитый овчиной, почти не грел его. Он торопился, собираясь сюда, и не подумал, что ночь могла быть холодной. Звёзды ярко горели в тёмном небе, и воздух становился суше и студёней. Росы не было, и Никита подумал, что к утру может ударить заморозок.

Дозорные сидели у костра. По их склонённым головам, Никита определил, что они задремали. Он покинул своё тайное место и пробрался ближе к телегам. Старясь найти лазейку между ними, он наступил на что-то твёрдое. Раздался крик, Как оказалось, рядом с телегой спал казак. Лагерь в одну секунду ожил. Из-под телег в сенной трухе, сбрасывая с себя одежду, который были укрыты, выскочили десятки казаков.

Никита, пользуясь произведённым переполохом, попытался скрыться в темноте. И он бы ушёл, если бы не запнулся о пень. Потеряв равновесие, он упал и на него навалились двое рослых казаков, заломили руки за спину и повели к костру. Подбросили дров, он ярко запылал, взметая к небу длинные языки пламени.

Разбуженный шумом, у костра уже сидел на седле Мокроус, без кучмы, но с саблей и в наброшенном на плечи кунтуше. Темнел оселедец на бритой голове. Кончики усов он послюнявил и заложил за уши. Рядом с ним, опираясь на саблю, стоял Добжинский. Его жупан был распахнут, поверх него была наброшена какая-то тёплая накидка без рукавов, напоминающая плащ, расшитая по бортам блестящим позументом. Сдвинув широкие брови, настороженно и сурово сопел Говерда, кончиком обнажённой сабли толкая головешку в костёр. Среди казаков возвышался долговязый Чуб, покусывая навёрнутый на палец ус. К костру подвели и толкнули перед Мокроусом Никиту. Возле ног бросили отнятый топор.

Мокроус при виде ночного нарушителя нахмурился, но не произнёс ни слова. Ему принесли кучму, и он надвинул её на бритую макушку, положил саблю на колени и только после этого спросил:

— Хто такий? Що тут робишь?

Никита посмотрел на обступивших его казаков. Вот они какие! Говорят по-чудному, вроде по-нашему, а послушаешь — половину не поймёшь. Они грабят и убивают. Рассказами о них пугают детей. Но, как ни странно, он их в эту минуту не боялся. Он думал: «Хоть бы Орина какую весть подала, если жива. А может, её и нет здесь». Сначала он хотел всё чистосердечно рассказать казакам и попросить, чтобы они отпустили его невесту. Но, глядя на их угрюмые лица и понимая, что они не такие люди, которые могут помочь ему, решил ничего не говорить, что касалось Орины. Они не знают его намерений и это хорошо. Авось, кривая куда-нибудь да выведет. Поэтому на вопрос сотника он ответил:

— Из Кудрина я. Заблудился.

— А зачем топор?

— Дрова с тятькой рубили. Дровяница тут недалеко у нас. Тятька-то пошёл торной дорогой, а я напрямик, с дороги-то и сбился. Вот и плутаю. Иду, темно, вдруг смотрю огонёк светится, подумал, может, смолокуры, их у нас здесь много по лесам, думаю, подойду, поспрашиваю дорогу…

— А навищо за возами ховался? Видивлялся?

Мокроус, разговаривая с Никитой, постоянно путал русскую речь с украинской.

- А я подошёл, вижу вы не смолокуры, А кто же тогда?! Вот стоял и смотрел.

— Говоришь складно, — насупив брови, сказал Мокроус. — Да веры тебе у меня нет. — Он пристально посмотрел на парня.

— Брешет он, — выступил вперёд Говерда. — Никаких дров он не рубил Это лазутчик москальский… Он послан выведать о нас. Дать ему батогов, быстро всё расскажет.

— Так скажи нам, — вкрадчиво произнёс Мокроус, — что ты лазутчик, и мы тебя отпустим без худа, а не то изведаешь плетей.

— Никакой я не лазутчик, — снова повторил Никита. — Из Кудрина я, сын Фёдора Вороного. — А сам думал: «Где же Орина? Почему её не слышно?»

— Что с ним разговаривать, — вскипел Говерда. Он схватил Никиту за плечи и встряхнул его. — Дать ему батогов, быстро язык развяжет.

— А ну не трожь, — вскипел Никита, ударяя по рукам Говерды.

— Ах ты, пёс москальский, — взревел Говерда и плетью хлестнул по лицу парня.

Никита сморщился от боли и пнул Говерду ногой в пах. Тот согнулся, бросил плеть и зажал руками низ живота. На Никиту вмиг набросились четверо казаков, сдёрнули кафтан и связали руки ремённой верёвкой.

— Я сам его накажу, — сказал Говерда, оправившись от боли.

Ему никто не перечил. Он схватил Никиту и, толкая, подвёл к дубу. Подняв руки пленника кверху, он прислонил его животом к стволу и обкрутил ноги и плечи сыромятным ремнём.

— Сейчас будешь у меня разговаривать, — повторял Говерда, делая своё дело. — Будешь у меня покладистей, пёсье семя. Я тебе покажу, как пынать казака ногами.

Остальные стояли у костра и никто не пытался вмешиваться. Одни, — потому, что такие говердовские выходки были обычны, другие, — хотя была ночь, — хотели немного поразвлечься.

— Подбавь дров в костёр, — распорядился Мокроус. — Я что-то плохо вижу. — Он удобнее устроился на седле, предвкушая очередную забаву.

Трое казаков помчаличь исполнять приказ начальника. Скоро костёр пылал, вздымая к небу огненные языки пламени, счало так жарко, что казакам пришлось отступить на несколько шагов назад.

Говерда в случаях, когда надо было наказать провинившегося или попытать пойманного, или оказывающего сопротивление, был незаменим и всегда исполнял роль палача. Крепкий и злой, он, как никто другой, подходил для заплечных дел.

— Сколько ему всыпать? — спросил Говерда сотника, пропуская ремённую плеть сквозь сжатый кулак.

— Для начала десять плетей, — ответствовал сотник, проявляя, как ему казалось, милосердие к пленнику. — Но не сильно, а то парубок язык проглотит, — рассмеялся он.

Его смех поддержали остальные.

— Добре, — ответил Говерда и подошёл к распятому пленнику.

Расставив ноги, он замахнулся. Вжик — плеть расссекла воздух и опустилась на спину Никиты. Вжик — и опять опустилась на спину. Говерда выполнял своё дело с умением и тщанием. Когда он входил в раж, уёму ему не было. Знали, если конь его не слушался, с боков его летели клочья кожи. Любого норовистого коня казак уламывал за пару часов.

После третьего удара рубаха Никиты стала полосатой от выступившей крови. Он старался не кричать от секущих, жгучих ударов, только, сжав зубы, неслышно постанывал, прижимаясь щекой к шершавой коре дуба.

— Сейчас ты у меня заверещишь, — озлобясь, что пленник не издаёт ни звука, прошептал Говерда. Обыкновенно после трёх-четырёх ударов его жертва не могла терпеть боль и кричала и извивалась всем телом.

7.

Оринка уже засыпала, уставшая от дневных волнений и опустошённая душой, когда до её слуха донеслись годоса. Она поняла, что казаки кого-то поймали. Мокроус — их голова, допрашивал пленника у костра. Голос пленника показался ей знакомым. Она не могла ошибиться — это был голос Никиты. Она вскочила с берёзовых жердей, напоминающих что-то вроде постели, и пробралась к выходу. Но путь ей преградил холоп шляхтича и втолкнул её опять в шатёр, помня суровый наказ господина, никуда пленницу не отпускать. Но и того момента, когда она высунула голову наружу, было достаточно, чтобы узнать в пленнике, стоявшем у костра, Никиту. «Он пришёл за мной», — была первой её мысль. Эта радостная мысль придала ей силы, и она снова бросилась к выходу. Она попыталась закричать, но охранник зажал её рот рукой, а потом сильным рывком бросил её на землю и вытащил нож.

— Ворухнешься, — сказал он с угрозой, — зарижу!

Ей было слышно всё, что происходило у костра. Она знала, что парня привязали к дереву и теперь Говерда — этот жестокий с угрюмым взглядом кошачьих жёлтых глаз человек — сечёт плетью её Никиту.

Улучив мгновение, когда охранник, подогреваемый любопытством, выглянул из шатра, Оринка вскочила с земли и прошмыгнула мимо него. Слуга Добжинского не сумел её задержать. Не сумели и двое казаков, бросившиеся ему на помощь. Она стремительно подбежала к Говерде и не успел опомниться палач, самолично взявший на себя расправу над безоружным человеком, как Оринка выхватила у него плеть и стегнула его по лицу. Удар был не сильным, но хлёстким, и узлы, завязанные на концах плети, задели глаза казака. Он охнул от боли и уже занёс было руку, чтобы ударить девушку, как подоспевший Добжинский встал между ним и Оринкой.

— Бисова дивчина, — проговорил Мокроус.

Казаки зашумели. Оринка бросилас к Никите.

— Никитушка, — запричитала она, прижавшись к окровавленной спине парня и гладя его растрёпанные волосы. — За что же они тебя так!?

— Оринушка, — прошептал запёкшими губами Никита, — Жива. Я к тебе шёл…

— Знаю, знаю… Я места себе не находила… Любимый….

— Девку тоже к дереву, — распорядился Мокроус, вставая.

Он и раньше не верил, что парень лазутчик, а после того, как полонянка бросилась к нему, защищая от Говерды, окончательно убедился, что молодой крестьянин пришёл сюда в поисках невесты. И всё происходящее стало ему не интересным.

Добжинский пробовал протестовать, заявляя, что Оринка его добыча и только он может поступать с ней по своему усмотрению. Но сотник был неумолим. Он так посмотрел на шляхтича, что тот сразу умолк и счёл за лучшее вернуться к этому разговору утром, посчитав, что с девкой ничего не случится, если она ночь простоит привязанная к дереву.

Два дюжих казака привязали Оринку к противоположной отНикиты стороне ствола дуба, обкрутив руки и ноги сыромятным ремнём.

— Добже — по-польски сказал один из них. — Ведьмак с ведьмою пусть трошки поразмовляют.

Вскоре лагерь затих. Мокроус ушёл в свою палатку, окинув лагер взглядом, убеждаясь, что в нём всё в порядке и больше непредвиденного не случится. Добжинский юркнул в свою, в душе проклиная сотенного голову, который поступил с его добычей, как быдло, которое не способно уразуметь шляхетской чести. Улеглись и остальные, кто под навесом, кто в повозках на ворохе сена. У костра дремали караульные, клоня головы на колени. Костёр, никем не поправляемый, затухал.

— Что ж теперь с нами будет? — спрашивала Оринка Никиту, пытаясь расслабить опутавшие тело ремни. Но они были привязаны крепко. Ноги и руки затекли. Холод пробирал до костей. — Что ж теперь будет? — повторяла Оринка.

— Я за себя не боюсь, — сказал Никита. — Я боюсь за тебя. — Он говорил через силу — нестерпимо болела спина, изхлёстанная плетью.

— Молчи! — прошептала Оринка. — Кто-то идёт.

К пленникам невесть откуда взявшийся, подошёл Говерда почти неразличимый в тёмной ночи.

— Пёсье семя, — проворчал он, глядя на Никиту. Пошарил в траве, нашёл свою плеть и наискось, с размаху, с оттяжкой, полоснул по спине парня. Тот тихо охнул. Говерда хотел ещё раз опоясать его, но у костра пошевелился заснувший караульный, и казак, сверкнув глазами на Никиту, погрозив плетью, отошёл от него.

— Завтра ты у меня попляшешь, — прошептал он.

Прошло около часа. Из повозок раздавался храп, кто-то ворочался, кричал во сне. У прогоревшего костра мирно дремали караульные, положив на колени арбалеты.

Внезапно из тёмной, неосвещённой костром стороны лагеря, метнулась высокая фигура. Мягко ступая по листве, она остановилась, выжидательно наблюдая за караульными у костра, потом боком, всё время посматривая на часовых, прошла к дубу, где были привязаны пленники.

— Тихо, не шумите, — сказала фигура, приложив палец к губам. И острым ножом стала перерезать ремённые путы, стягиваюшие пленников.

Это был Чуб. Освободив пленников, он опять приложил палец к губам и тихо прошептал:

— Тикайте! Швыдче тикаёте! — и подтолкнул изумлённых Оринку и Никиту. — Геть, геть!

Поддерживая друг друга и озираясь, пленники скрылись в лесу. Чуб перевёл дыхание, надвинул кучму на брови, огляделся — не следит ли кто за ним — и подошёл к костру. Часовые мирно спали. Чуб бросил ремни в костёр, и длинная нескладная его фигура, согнутая пополам, прошмыгнула к дальнему возу и тихо улеглась на ворохе мягкого сена.

Сжав зубы от боли, пронизывающей окровавленную спину, Никита шёл впереди, за ним Оринка. Она спотыкалась и ежеминутно падала. Никита поднимал её, и они вновь шли, перелезая через поваленные деревья, в темноте натыкаясь на пни, царапая об острые сучья до крови ноги и руки. От ходьбы стало теплее, но ночной холод всё-таки давал о себе знать. Небо заволокло низкой плотной хмарью, и звёзды померкли.

Убедившись, что их никто не преследует, они отдышались, остановившись, и насколько хватало сил, пошли быстрее, стараясь, как можно дальше уйти от проклятого места. Шли они наугад и вскоре заплутались. Несколько раз Никите казалось, что он на верном пути, узнавал по едва заметным приметам знакомые места, но всякий раз ошибался.

— Отдохнём, — несколько раз просила Оринка. — Я устала.

— Ещё немного пройдём, — отзывался Никита, — Уйдём дальше, чтобы они нас не нашли.

— Мы уже далеко, — говорила Оринка.

- Тебе так кажется. Может, мы крутимся на одном месте. Так бывает в лесу.

После очередной просьбы Никита согласился отдохнуть. Он и сам еле волочил ноги, голова казалась тяжёлой, хотелось привалиться на какой-либо бугорок, отдохнуть, забыв про охвативший тело холод.

Они присели на поваленный ствол. Он был холодным и мокрым. Оринка обняла Никиту. Сидели молча, дрожа от холода и всё теснее прижимались друг к другу.

— Вон там огонёк горит, — вдруг сказала Оринка, вглядываясь в темноту.

— Где? — отозвался Никита, приходя в себя. Рядом с Оринкой он немного согрелся, и его глаза слипались от усталости.

— Вон с правой руки, — и Орина вытянула руку в направлении того места, где она заметила мерцающую красную точку.

— Может, наши, — проговорил Никита. — Они ведь в лес ушли. Пойдём!

Они встали. Надежда, что вскоре будут у своих, придала им силы и они пошли на огонёк, слабо искрящийся в гуще леса. Когда они приблизились к нему на расстоянии двухсот или трёхсот шагов стало ясно, что это горит костёр. Никита резко остановился.

— А может, это казаки, — сказал он, оборачиваясь в Оринке. — Может, мы опять вышли к ним?

Орина ничего не успела ответить. Между кустов внезапно выросла фигура и положила тяжёлую руку на плечо Никиты.

8.

Когда убогий Тихон по заданию Ивана Чёрмного побывал в Кудрине и, возвратясь, поведал атаману, что кудринские и стройковские мужики собираются напасть на казаков, тот сначала усмехнулся, — куда лапотникам соваться. Перед казаками не может устоять польская кавалерия, а тут холопы решили потягаться с ними силою, а потом задумался: а куда им деваться — доведённые до отчаяния, они готовы пойти на всё — на дыбу, на плаху, но только не в рабство. Он и сам — холоп боярского сына Боровлёва из деревеньки Филимонова, что близ Хотькова монастыря. Когда невмоготу стали притеснения, когда был в последний раз нещадно бит за сказанное дерзкое слово, доведённый до отчаяния, подался в бега. Куда угодно, лишь бы не снова в ярмо. Скитания по лесам и весям привели его под руку крестьянского атамана Ивана Исаевича Болотникова. Вот тогда он думал, что наступит хорошая жизнь, будет хороший холопий царь и можно будет вернуться в родную деревеньку, обзавестись семьёй, растить детушек да хлеб на своей земле. Но не тут-то было. Дворянские сынки Сумбулов, Ляпунов, Пашков со своими отрядами сначала были на стороне Болотникова, а потом предали его, переметнувшись на сторону Шуйского, поверили посулам царя. Но ещё крепок был крестьянский атаман, и если бы не затопили вороги Тулу, да не прельстили осаждённых окаянными прелестными письмами, что всех сдавшихся помилуют, не были бы открыты ворота города. Болотникова и его сотоварища Илейку Муромца казнили…

И опять бежал Ивашка Чёрмный от гнева слуг царских и боярских. Осел здесь близ Москвы под монастырями да вблизи дорог. И так, видимо, вся его жизнь кончится в лесах или будет без времени пытан на дыбе и засечен кнутом на Лобном месте. А пока гуляй. Но ума не пропивай.

По рассказам убогого, у казаков, видно, была богатая добыча: хлеб они отправляют под Троицу, а остальное награбленное возят с собой. Тихон видел в повозках много разной рухляди и сундук, очень заботливо стережённый охраной. В нём казацкая казна. Мужики пусть квитаются с казаками за свои несчастия и горе, а ему надо добыть эту казну. Тогда можно будет найти забытый Богом уголок и остаток дней своих провести в неге и холе. Можно будет податься на юг, на Дон, где ещё живо вольное воинство.

Тишка говорит, что казаков около полсотни. А сколько у него людей? Двенадцать. Но отчаянных и клеймённых, которым терять нечего, кроме своей головы. Вон Сенька Крест, его названный брат, пришедший к Болотникову с Илейкой Муромцем, Михайло Хват. Каждый двоих стоит. Но всё равно с этой силой ему с казаками не справиться. Вот если вместе с мужиками… Их с полсотни наберётся, должно быть. Таким отрядом можно напасть на казаков, но только ночью, как и намечают мужики, врасплох. Перебить дозорных, поднять шум и в этом гвалте и сумятице захватить добычу.

Эта дерзкая мысль, как змея подколодлная, сосала его сердце, не давая покоя. И окончательно решив её осуществить, он послал Сеньку Креста и Тишку убогого на переговоры с крестьянами. Скоро ему был передан ответ, что крестьяне хотят выслушать атамана лихих людей.

Место встречи определили за Вринкой на бугристом месте. Чёрмному не хотелось, чтобы о его лагере на Чёрном овраге кто-либо знал из посторонних, поэтому и назначил встречу поблизости от деревни, подальше от своего основного обитания.

С собой он взял пятерых товарищей и к вечеру они прибыли на противоположный от Чёрного оврага конец Кудрина. Перешли через узкую Вринку — скорее ключевой ручей, нежели речку, поднялись на бугор. Разведя костёр и отправив троих в дозор, атаман стал ждать мужиков.

Когда сумерки сгустились и в лесу стало темно, послышался условный свист — это давал знать один из дозорных. Значит, мужики пришли. Атаман удобнее устроился на поваленном дереве, положив на колени фузею. Он очень дорожил этим оружием и всегда брал её с собой. Кроме фузеи в его отряде трое разбойников были вооружены самострелами, по-заморскому называвшимися арбалетами, добытые недавно нападением на польский обоз.

Дав знак двоим оставшимся с ним разбойникам спрятьаться в кустах, хотя и так в двух шагах ничего нельзя было различить, Чёрмный стал ждать гостей.

Вскоре послышались шаги, хруст подсохшей листвы, и у костра появился Сенька Крест. За ним шли четверо мужиков в полукафтаньях и чёрных барашковых шапках. Увидев у костра человека в тёмном кафтане, подпоясанном кушаком золотистого цвета, в островерхой шапке, опушённой куньим мехом, в сафьяновых жёлтых сапогах, с фузеёю на коленях, с саблей на поясе, чья фигура всем своим видом выражала всесилие и власть, они поняли, что перед ними атаман. Мужики остановились и молча поклонились. Атаман мановением руки, на которой блеснули перстни, указал на поваленное дерево напротив себя. Мужики сели, подминая полы кафтанов, протянули к огню ноги, обутые в лапти. Чёрмный оправил небольшую курчавую бороду и спросил:

\- Никто не видел, как вы сюда шли?

— Да некому видеть, господин, — ответил Вороной. — Деревня пуста, все в лесу схоронились, а казаки, чай, бражничают.

Чёрмный поочерёдно оглядел мужиков, медленно, с остановками между словами, сказал:

— Ведаю, что Легково и Орешки казаки разграбили и сожгли дотла. Остальным уготована та же участь? Так я говорю?

— Истинно молвишь, — ответил Вороной. Он был у мужиков за главу. — Казаки порешат все деревни. Если хорь начал таскать цыплят, всех передушит. Мы люди малые и незлобивые, привыкшие пахать и сеять, исправно справляющие подати, а пришли казаки и ляхи — забирают жито, скотину, чинят надругательства над бабами и девками — озлобили они нас. Вчера спалили Орешки, завтра займётся красным петухом Стройково или Кудрино…

— Знаю тако же, — продолжал Чёрмный, — хотите дать отпор супостатам. Врасплох напапсть на них?

— Истина твоя, господин, — кивнули мужики.

— И не боитесь полечь в бою?

— Бояться, то боимся, кому живот не дорог, раз он Богом даден, да что в бою голову срубят, что дома во дворе.

«Разумный человек этот Вороной», — подумал атаман и спросил: — А много ли вас набирается для бою?

Мужики переглянулись, видимо, размышляя, стоит или не стоит говорить правду.

Убогий Тихон, сидевший калачиком у костра, и шевеливший прутком угли, тихо прошамкал:

— Говорите, мужики. Атаман вас не обидит и ваше слово против вас не обернёт.

Ответил опять Вороной, как самый старший и опытный:

— Кудринских-то мужиков набирается поди с два десятка, из Орешек все пойдут, а их там семеро, стройковских десять. Из соседнего Жёлтикова шесть семей схоронились у нас, легковские есть — вот ещё десяток.

— Не столь уж и много, — проговорил атаман, — но и не мало. Можно затеять брань. Так вы, сказывают, — он бросил быстрый взгляд на Тихона, — порешили ночью напасть на казаков?

— Ночью, пока спят. Что они нас и так побьют, ежели мы и будем хорониться, а может быть, мы их одолеем, отобьём охоту жечь деревни да сиротить малых детушек.

— Ночь — наша мать, — промолвил атаман, поглаживая ложе фузеи. — Я согласен идти с вами, только у меня один уговор…

Мужики замолчали, затаив дыхание, ожидая, что скажет Чёрмный.

— Казну казацкую беру я. Говорю об этом заранее, чтобы вы знали об этом и никаких супротивных действий мне не чинили.

— Да что ты, батюшка, — закивали головами мужики. — Прогоним ворога, бери всё! Нам чужого не надобно, своё бы спасти.

Вдали раздался свист. Атаман повернул голову.

— Опять кто-то идёт. Не ваши ли? — спросил он крестьян.

Те пожали плечами.

— Наши все здесь. Куда мы пошли, никто не ведает.

Зашелестели кусты и раздался голос:

— Атаман, мы здесь парня с девкой поймали.

На поляну вышел дюжий разбойник, подталкивая впереди себя Никиту и Оринку.

— Никитка! — вскричал Вороной, узнав в окровавленном парне своего сына. Он вскочил с сушины и бросился навстречу Никите.

— Оринка! — не менее радостно закричал суховатый мужик с замотанной тряпкой рукой. — Пресвятая Богородица! Жива! А мы с матерью не чаяли уж тебя и видеть…

— Батюшка! — бросилась на шею отцу Оринка. — Батюшка!

— Дочка, — ласково гладил Орину отец. — Родная. Здорова. Замёрзла. На-ко одень одёжу. — Он стал снимать с себя кафтан.

— Где ж это тебя, парень, так исполосовали? — обратился к Никите атаман, увидев при свете костра его окровавленную рубаху.

— Казаки, — дрожащими от холода губами произнёс Никита, оглядывая чужих людей. — Кнутом.

Он подошёл к костру, стараясь быть поближе к огню. Он так продрог, что зубы издавали частую дробь. Отец снял кафтан и набросил на плечи сыну.

То, что здесь у костра рядом с незнакомыми людьми, по обличию разбойниками, о которых так много говорили в последнее время, были деревенские, отогнало прочь сомнения Никиты. Он у своих. Только теперь он понял, что пережитые ужасные события остались позади. Слава Богу, он у своих.

Когда утихла радость родителей, что их дети нашлись, опять перешли к прерванному разговору. Атаман расспросил Никиту, как он попал в лагерь казаков, где он находится, велик ли обоз и сколько казаков. Отвечала Оринка. Она согрелась, на лице вновь заиграл прежний румянец.

— Я несколько раз пересчитывала их всех, — говорила она. — Всего их наберётся не более четырёх десятков. Да два десятка телег.

Атаман задумался, поглаживая кудрявую бородку.

— Завтра они хотят ехать в деревни, — продолжала Оринка. — Несколько телег он отправляет под Троицу.

— Если это так, то меняет наше дело, — задумчиво произнёс атаман. — Они могут оставить свою стоянку. Но куда они отправятся?

— Знамо дело, в Кудрино или Стройково, — ответили мужики. — Орешки сожжены, Легково разграблено, а поблизости, окромя наших деревень, более жилья никакого нету.

— К нам они пойдут, — уверенно сказал Степан Горшок. — До нас им рукой подать. Они не оставят деревни, которые рядышком.

— Значит, жди гостей, — произнёс убогий. — Вот завтра и будет вам пир, — он посмотрел на мужиков. — Вот завтрева и расквитаетесь. Встречайте — и вилы в бок! Чего вам ждать ночи.

— Отведать казацкой сабли, — тихо проговорил один из мужиков, смекнувший, куда гнул Тишка. — Одно дело ночью напасть, а другое встретиться в чистом поле.

— Если они поедут в Кудрино, то какой дорогой? — спросил атаман, обращаясь к Вороному, которого признал за старшего у крестьян.

— Дорога одна, что из Озерецкого в Хотьков монастырь ведёт. Поедешь по ней, не минуешь Кудрина.

— Вот завтра и встретим их здесь, — заключил атаман. — Или вы передумали? — спросил он, видя, что мужики переминаются с ноги на ногу.

Крестьяне переглянулись.

— Чего молчите! — первым заговорил Оринкин отец. — Сами сегодня языки чесали — живот свой положим, но не дадим в разор пустить деревни, защитим жён и детей. Сами пошли искать пособления у атамана, чтобы напасть на казаков. А теперь думаете, что пронесёт!

— Не пронесёт, — ответил Вороной. На его лице была написана решительность идти до конца, глаза сверкали из-под густых бровей. — Как порешили, так и будет. Никто не откажется, как бить ворога — днём или ночью. Так я говорю, мужики?

— Конечно, так, — проговорили мужики все разом.

А Вороной продолжал:

— Что так измордовану быть, что этак. Лучше с дубиной встретить смерть, чем с голыми руками в амбаре. Идём завтра, атаман. Встретим ворогов.

— Слава Богу, что не отступились от своих слов. — Опираясь на фузею, Чёрмный встал. — Мы с тобой, Вороной, сейчас с глазу на глаз побаем, а вам я вот что скажу, люди. Берите с собой всё, у кого что есть: рогатины, топоры, вилы, дубьё… Лучше всего багры, коими таскать казака с лошади спроворнее. Если их сорок, а завтра кои пойдут с обозами, кои останутся охранять стоянку, — значит, их много не будет. Нас числом будет боле. Вот и расквитаемся. Поняли меня, молодцы?

— Поняли, поняли, батюшка. Сделаем, как ты повелел.

— Вот и добро, — ответил Чёрмный, отпуская мужиков.

Потом он с Вороным долго и тихо разговаривали чуть поодаль, намечая действия на завтра. Потушив костёр, все — и разбойники, и крестьяне, — отправились каждые в свою сторону, договорившись встретиться на рассвете.

9.

Истошный крик Говерды разбудил Мокроуса под утро. Вскочив с разостланной на соломе епанчи, схватив саблю, ещё не зная, что случилось, забыв заложить усы за уши, он выбежал из шатра. У потухающего костра стоял Говерда с перекошенным от злости лицом. Его окружали несколько казаков: Чуб, Непийвода, Закруть и другие. Рукой Говерда показывал на дуб. Под ним пленников не было. Не осталось следа ни от парня, ни от девки.

— Проспали, бисовы дети, — орал Говерда, вращая белками. Его лицо с кроваво-синим подтёком под глазом искажала гримаса ярости. — Они не могли сами уйти! Я ремни на три узла завязал. Мои узлы ещё никто не распутывал. Какой чёрт им помог бежать?

Мокроус вложил саблю в ножны. Вот ещё бесово наваждение. Вчера были пленники, а сегодня их нет. Не могли же они сами уйти. Кто-то помог им бежать. И в то же время он с облегчением вздохнул — то была ложная тревога. Чёрт с ними, с пленниками, пусть они в землю провалились. Огорчало его больше другое, то, что среди казаков не стало дисциплины. Вот дозорные проспали и не видели, куда делись москали. Лёгкость добычи, которая им доставалась здесь без особого сопротивления, притупила бдительность членов его отряда. Несколько дней назад пропала бочка вина с обоза, а казаки вечером забражничали… Что девка ушла, его радовало, хотелось посмотреть на Добжинского, на его лицо — «моя добыча» — посмеяться втихомолку над незадачливым паном, но то, что так могли проспать, что угодно, его угнетало.

— Вечером на круг, — погрозил он плетью дозорным. — А теперь готовиться в поход.

Из шатра выбежал Добжинский и, увидя, что его добыча ускользнула, был вне себя от гнева.

— Посадить на кол нерадивых, — распаляясь, кричал он, указывая на дозорных. — Это они способствовали побегу.

Он подбежал к дубу, но не обнаружил даже обрывка ремня, лишь невдалеке валялось полукафтанье, сдёрнутое Говердой с плеч Никиты.

— Ведьма их забрала, ведьма, — убоясь гнева соратников, оправдывался казак, карауливший ночью у костра, и божился: — Я сам видел. Я сидел у костра, а тут она на меня напустила сон. Очи мои смежились. Поднялся ветер и стало темно, а пламя костра угасло. И вот старуха прилетела не метле, а за нею нёсся чёрт — такая образина страшная и чёрная, а на голове у него рога. Ведьма подлетела и ссыпала из рукава на парня и девку зелье, и ремни распались. Потом она посадила их на метлу и умчалась над деревьями, злобно смеясь, а чёрт ей вторил грубым голосом. Я хотел закричать, а рот мой не раскрывается, я ору, а меня не слышно. А потом очи мои слиплись, и я не помню, что было дальше.

Поверья о страшных силах, злых и коварных, бытовали в ту эпоху повсеместно, а раз другого объяснения побегу беглецов не было, рассказу товарища казаки поверили больше всего.

Мокроус стал готовиться к походу, который должен был принести им новую добычу. Но прежде всего он снарядил десять подвод с житом для отправки под Троицу, дав для сопровождения двенадцать казаков с арбалетавми. Отправил он и Чуба, сказав при этом:

— Поедешь с обозом. Проку от тебя всё равно никакого нету.

Чуб был рад, что хоть на некоторое время он избавится от насмешек товарищей.

— Куда едем? — спроситл Говерда у сотника, когда отряд был уже готов к выступлению. Ему не терпелось поскорее ввязаться в драку с кем-либо, чтобы дать простор своему гневу за то, что вчера его отхлестала простая девка, а ночью даже убежала со своим, как полагал Говерда, женихом.

— Как говорил горбатый, здесь вблизи остались две деревни — Кудрино и Стройково. Сначала в Кудрино, а затем в Стройково и будем держать дальше путь к Дмитрову.

— Добро, — ответил Говерда и ударил своего жеребца плетью так сильно, что тот от неожиданности присел на задние ноги.

10.

Белёсый туман тяжёлыми слоями выползал с опушек леса и стекал в луговины и овраги, опоясывающие Кудрино. Пожелтевшие травы, набухшие от воды, никли к земле. Солнце, скрытое за лесом, не пробивало седую мглу осеннего утра. Дорога, соединяющая деревню с сельцом Озерецким, и пролегавшая сбоку Кудрина в окружении густго леса, была пустынна. Деревня, казалось, тоже вымерла: не шёл дым из труб и оконец волоковых, не мычали коровы и не блеяли овцы, и небольшие серо-жёлтые поля с острой стернёй, оттеснившие лес вдаль от изб, промокшие от изморози, также застыли в немом ожидании предстоящего утра.

От Чёрного оврага на конях проскакали двенадцать всадников. Были они одеты в кафтаны, подбитые овчиной, в бараньих шапках, на поясах висели сабли и кистени, у некоторых были самострелы, у скачущего впереди было кремнёвое ружьё — фузея. Это был отряд Ивана Чёрмного. А из леса с противоположной стороны, от Вринки, небольшими группами выходили люди — в домотканных рубахах, поверх которых были надеты приталенные полукафтанья, все были обуты в лёгкие лычницы. Шли они нестройно, серые в серой мгле осеннего рассвета, кто с топором на длинном топорище, кто с вилами или рогатиной, кто с жердями, на концах которых торчапли кованные крючья. Крестьян было более сорока человек. Шумная ватага ребятишек по двенадцать-четырнадцать лет катила на бугор колёса от телег.

Атаман спрыгнул с коня, и его окружили мужики. Он оглядел широкое пространство и спросил Вороного:

— Здесь ждать будем?

— Это самое удобное место, — ответил Фёдор. — Есть, где помахаться.

— Вы встанете здесь, — указал атаман поперёк дороги, — а я со своими скроюсь вон там за кустами. — Он показал на склон, поросший ольхой. — Как только сшибётесь, и казаки ввяжутся в сечу, мы нападём на них сзади и с боков, клиньями врежемся в них… Крючья — это хорошо, — сказал он, оглядывая самодельные багры. — Такой штукой цеплячй его за шею, за руку, просто за одёжу и вали с коня. Казак силён на коне, а без коня он такой же мужик, как ты или я.

Он тут же отослал двоих своих людей на конях в разведку — предупредить о появлении казаков. Конные ускакали и скоро скрылись в лесу.

Не в правилах Ивана Чёрмного было вот так среди бела дня воевыать во главе крестьянского лапотного войска с хорошо обученным и вооружённым противником. Товарищи разбойника — ночь да кистень, да нож засапожный, а тут приходится рисковать людьми и своей головой ради призрачной добычи. Хотя, думал он, чем мужик хуже обученного воина? У Ивана Исаевича Болотникова в войске было очень много пахотных крестьян и ничего — били они воевод царских. И филимоновский Ивашка Чёрмный участвовал в бою на Лопасне, отличился и наравне с другими был обласкан крестьянским вождём. Так что ему теперь встреча с казаками — жизнь одна, но и свобода одна. Придя к таким мыслям, Чёрмный стал расставлять людей, как ему подсказывал опыт недавних битв в составе отряда Болотникова.

Ребятишки закатили колёса на высокий бугор, сложили их рядами и стали ждать момента, когда их можно будет обрушить под ноги казацких коней. Атаман отдал фузею Сеньке Кресту, отозвал своих стрелков с арбалетами и приказал им отойти в укрытие, чуть в стороне, и когда подойдёт время, сразить предводителя меткой стрелой или пулей.

— Не бойся, не промахнёмся, — уверил атаман Сенька Крест, дёргая серьгу в ухе. — Отличу я красные шаровары сотника от портков его свиты.

Вороной ходил среди мужиков, подбадривая их:

— Не вешай, мужики, носы. Не осрамимся перед бабами да детьми своими. Лучше в сече полечь, чем иметь срам от ворога.

Уже расступились над лесом облака и появилось солнце, и туман стал редеть и таять, а дозорных всё не было. Беспокойное ожидание было утомительным. Часов около одиннадцати со стороны леса послышался конский топот. Люди встрепенулись. По узкой дороге во всю прыть неслись двое верховых.

— Наши возвращаются. Шибко скачут, небось с хорошими вестями, — сказал Крест, кладя фузею на плечо.

— Идут, — встревоженно донёс приехавший первым разбойник. — Казаки идут. За ними обоз.

— По местам! — скомандовал атаман. — А вы спешивайтесь, коней отведите в сторону. Живее, живее!..

Вскоре из-за поворота, за которым дорога спускалась в ложбину, на луг, кое-где промытый паводковыми водами, показались казаки. Впереди отряда, покачиваясь грузным телом в расшитом седле, ехал Мокроус. Из-за лесной сырости кунтуш был застёгнут на все пуговицы. Он лениво стегал коня плетью, ехал самоуверенно, будто влитой в седло. Сбоку от гнего, то вырываясь вперёд, то чуть отставая, гарцевал Говерда. Днём его кровоподтёк под глазом и над бровью стал ещё заметнее. Он надвинул кучму на лоб, чтобы скрыть след, оставленный руками русской пленницы. Шляхтич Добжинский, насупленный и недовольный всем: и казаками, и плохо проведённой ночью, и сырой погодой — бросил поводья, дав волю коню, который нёс его, повинуясь общему движению. За ними, выставив копья вперёд, будто идя в атаку, ехали остальные, некоторые зевая, а другие, втянув голову в плечи от сырости, пробиравшей до костей. Сзади, понукаемые возницами, тянулись обозные лошади. Пустые телеги кренились в канавах, скрипели, оставляя на сырой земле узкие колеи от колёс, стянутых коваными шинами.

Мокроус привстал на стременах — вдали за луговиной завиднелись соломенные крыши деревни. Избы стояли недалеко друг от друга, серые с узкими оконцами.

Неожиданно сотник заметил, как из леса, окружавшего луг, стали выходить люди с копьями, вилами, рогатинами, длинными палками и дубинами. Они перегородили дорогу, выстроившись узким клином. Кто-то из казаков свистнул. Все разом перестали клевать носами и посмотрели туда, куда им указывал Мокроус. Сотенный голова сразу оценил обстановку. Он решил сомкнуть отряд, на полном ходу наехать на мужиков и смять их.

— Сомкнись! — раздалась команда сотника, и казаки, как один, поспешили выполнить его приказ.

— Сейчас мы покажем этому быдлу, — взревел Говерда и вытащил саблю из ножен.

— Их там много, — проговорил Добжинский, подъезжая к сотнику. — Полсотни будет.

— Это лапотники, — бодро ответил сотник. — Мои хлопцы зараз разметают это скопище нищих. Вот проверим твою храбрость, — засмеялся он, поглядев на шляхтича, — каков ты в бою. Это тебе не девок полонить.

Он присвистнул, ещё раз заставляя отряд сосредоточиться, и хлестнул коня плетью. Казаки во весь опор поскакали навстречу крестьянскому войску.

— Вперёд! — яростно кричал Говерда, настёгивая коня. — Бей пёсье семя!

Его сабля сверкала в лучах выглянувшего солнца. Остальные казаки мчались на мужиков с копьями наперевес. Бросив обоз и взяв оружие, к отряду присоединились и возницы.

Мокроус решил с ходу, с наскоку, врезаться в крестьян, разметать их конями, копьями, а потом рубить саблями. Казаки мчались вперёд, свистя и улюлюкая, и только комья земли летели из-под копыт горячих коней.

Когда до крестьян оставалось совсем немного, с высокого бугра в направлении отряда сечевиков покатились колёса телег, пущенных руками сельских ребятишек. Некоторые горели, обмотанные пучками просмолённой соломы. Колёса катились, подминая под себя траву, как молчпливые предвестники надвигающейся беды.

Казаки поздно заметили надвигавшуюся опасность, а когда заметили, было уже поздно. Чтобы не поломать ног коням, они сбились с темпа: кто выехал вперёд, кто в сторону, кто осадил коня. Отряд смешался. Скорость была потеряна. В этот момент прозвучал выстрел. Стрелял Сенька Крест. Метился он в Мокроуса, но промахнулся. Свинцовая пуля всё-таки нашла свою жертву, пробив грудь одному из казаков. Он свалился под ноги коня. Это был сигнал к началу сражения. В сечевиков полетели камни, а потом мужики бросились вперёд.

— А-а-а, — истошно заорал Говерда, хлестнул коня и со всей силой врезался в кучу крестьян. За ним бросились остальные, уже ошалевшие от выстрела, от первой крови, катившихся колёс, ломавших ноги коням и принося увечья казакам.

Говерда рассёк голову косым ударом сабли подвернувшемуся мужику и, видя его, клонившегося к земле с широкой полосой крови, залившей рассечённое лицо, озверел. Махая саблей направо и налево, он, как дьявол, носился по лугу, оставляя после себя изувеченных и убитых. На него бросились трое или четверо мужиков. Огромный детина, простоволосый, с чёрными длинными волосами — старший сын Вороного Иван, сбоку зацепил Говерду крюком и потащил на себя. Затрещала свита. Казак не удержался в седле от рывка и опрокинулся, запутав одну ногу в стремени. С земли он не успел подняться — рогатина, вилы и багор, прокололи ему грудь. Говерда лежал на жухлой траве, на спине, широко раскинув руки, и его ещё минуту назад жёлтые глаза заплывали мертвенной паволокой.

На помощь мужикам из ольшаника с криками и свистом высыпали разбойники. Они напали на выбитых из сёдел казаков и рубили их саблями. Чёрмный выбрал себе рослого казака и наседал на него. Его сабля металась, как молния, отражая удары и искала момента, чтобы противник открылся. Рубанув сечевика по руке, и когда тот опустил на мгновение саблю, бывший товарищ Болотникова сшиб голову противнику.

Мокроус, сверкая страшной саблей, уже уложил троих или четверых мужиков и готовился расправится с пятым, как ему под рёбра ткнулась стрела, пущенная из самострела. Сотник удивлённо повёл глазами, и в этот момент тяжёлая слега Степана Горшка опустилась ему на затылок. Смушковая кучма слетела с бритой головы сотника, а за нею сползло с коня грузное тело её владельца.

Бездыханными лежали Мокроус, Говерда, Непийвода, Закруть. Посечённые саблями, проколотые копьями лежали на холодной земле неподвижные тела крестьян, а битва продолжалась. На Добжинского набросились сразу трое. Он отбивался саблей от мужицких дубинок, понимая в душе, что долго не продержится. Махая саблей, он пытался выбраться из месива сражавшихся, чтобы, надеясь на резвые ноги коня, отступить и попытаться скрыться от этого яростного быдла. Но не сумел осуществить свой замысел. Федот огрел его дубиной по спиге, а Стёпка Горшок подобрал казацкое копьё и со всего маху всадил Добжинскому под лопатку. «Ну вот и смерть пришла», — успел подумать шляхтич, выпуская из ослабевших рук поводья.

Вороной отбивался рогатиной от наседавшего казака. На плече из разрубленного зипуна чернело пятно крови. Казак саблей пытался достать кудринца, но встречал на пути, то лезвие рогатины, то крепкое дубовое древко. «У клятый ворог!» — шептал Вороной, стараясь увернуться от ударов и ткнуть рогатиной сечевика. На помощь отцу поспешили сыновья — Иван и Алёшка. Втроём они свалили казака с коня, и тот затих под ударами мужицких дубинок.

Трое верховых обозников, видя, что успех сражения переходит на сторону крестьян, — всё меньше и меньше мелькает красных и синих шлыков, а больше их лежит на земле, — бросились наутёк.

Видя, что битва выиграна, Чёрмный вскочил на коня, за ним, оседлав казацких коней, бросились разбойники и часть уцелевших мужиков.

Когда они примчались на стоянку сечевиков, она была пуста. Дымился костёр, над которым висел большой котёл с варевом. Заржали лошади, увидев незнакомых людей.

— Утекли, — останавливая коня и вытирая шапкой разгорячённое лицо, произнёс Чёрмный.

Он взял всё имущество отряда, оружие, награбленную добычу, несколько лошадей с телегами, гружёнными ценностями и рухлядью — ценным мехом. Мужики разметали по поляне всё, что им напоминало о страшном соседстве. Сделав своё дело, они вернулись в деревню.

К вечеру, после похорон своих и чужих, в лесочке, за Вринкой атаман простился с мужиками.

— Вы меня не видели и не знаете, — сказал он им на прощанье. — Я вас тоже. Побудьте пока в лесу, в деревни вам возвращаться рано. Казаки могут нагрянуть снова.

Он оставил им с десяток казацких лошадей, уцелевших в битве, кое-какое оружие и навеки сгинул из этих мест. Потом, после Смутного времени, говаривали, что в Москве поймали какого-то отважного хотьковского разбойника, наводившего ужас на торговых людей. И был он засечен кнутом на Красной площади на Лобном месте. А может, это был и не филимоновский Иван Чёрмный. Много в те времена таких ватаг лесных людей под началом свирепых атаманов бродило в окрестных местах, скрываясь от произвола людей имущих.

* * *

До сих пор под Кудрином известны места, связанные с битвой, прошедшей между казаками гетмана Лисовского и мужиками в 1609 году. Луг под деревней с западной стороны, где сошлись два отряда, до сих пор звался Клинским. Рядом с ним склон, западнее, прозывался Сеча, а большая поляна у ведшей в село Озерецкое зарастающей теперь дороги, где была стоянка сечевиков, зовётся Казаково. Впрочем, и на ней уже поднялся осиновый подлесок и кусты орешника.

1991 г.

Никита из Бобыльска

1.

Матушку Евлампию привлёк сильный шум за окном. Она оторвалась от чтения Великих Миней-Четей митрополита Макария, подошла к небольшому оконцу, забранному толстыми слюдяными пластинами, выходившему на Соборную площадь, хотела посмотреть, что там происходит, но сквозь запотевшую слюду ничего не было видно. Она уж было хотела выйти наружу, как в сенях раздались голоса, дверь распахнулась, и на пороге показалась ключница Никандра. За ней она увидела нищего Фролку Кривого, жившего в одной из келий обители, и рослого бородатого детину Степана сына Фомина, плотника из Бобыльской слободы. В одной руке Никандры был пестерь, сплетённый из широких полос бересты, другая рука крепко держала упирающегося оборвыша.

— Дозволь, матушка, слово молвить? — сказала ключница, и её разгорячённое лицо закраснело. — Вот кто промышляет в наших кладовых.

Она втолкнула в келью мальчишку лет двенадцати, оборванного, в вытертой бараньей шапке, в грязных лаптях.

— В погребах поймали, — добавила Никандра.

— В погребах? — лицо Евлампии посуровело, а чёрные брови насупились. — Вот значит кто вор.

Она окинула взглядом тщедушную фигуру мальчишки в заплатанном кожушке, в широких портах и неудобных лаптях, не по ноге. Задержала взгляд на весноватом лице, на русых волосах, подстриженных «под горшок», взъерошенных и вспотевших. Вернулась к жаркой печи, стены которой были выложены глиняными изразцами с изумрудного цвета диковинными птицами, скользнула руками по тёплой глине, села в кресло.

Запасы у них на зиму были скудны, и недород был, и некому было убирать выращенное, из-за лихих людей крестьяне пашни побросали, в такую суровую годину не до ярмарок было — вот и не запаслись нужным. Тем более жаль было своих трудов, когда в последние дни стали замечать — повадился в кладовые вор: то одно пропадёт, то другое.

Матушка Евлампия воззрилась на мальчишку:

— Обличьем знаком. Ты никак с Бобыльской слободы? — спросила она оборвыша.

Тот кинул быстрый взгляд на игуменью и, потупив глаза, ответил:

— Тамошний.

— Пошто в погреба ходил?

Мальчишка молчал.

Игуменья медленно повернула голову в сторону Никандры, как бы желая вновь услышать подтверждения её слов о противоправных действиях мальчишки.

Та не успела ответить, как из полутёмных сеней раздался голос:

— Вор он. Был в погребах.

— Кто там голос подаёт? — брови игуменьи сомкнулись под чёрным платом.

— А Фролка Кривой. Он мальчишку поймал.

Никандра пропустила в келью низкорослого мужичка в засаленом полукафтанье, прихрамывающего на левую ногу.

— Лжёт Фролка, матушка, — прозвучал густой голос из сеней.

— А это ещё кто? — игуменья бросила быстрый взгляд в сумрачные сени. — Кто такой этот заступник?

— Это я, матушка, — оттеснив Никандру и Фролку, порог переступил высокий детина с русой бородой, в изношенном кафтане, с вьющимися волосами на голове, с жилистой шеей. В крепкой руке сжимал шапку из плохо скатанного войлока.

— Это ты, Степан? — Матушка посмотрела на детину.

Она хорошо знала Степана сына Фомина из Слободы, плотника, коего всегда звала для починения пришедших в ветхость устроений обители.

— Отчего заступником явился?..

— Неправду говорит Фролка. Не воровал Никитка в погребах. Напраслину бает нищий…

— А ты в доброхоты записался?

— Знаю, что не воровал. Он забрёл потому что увидел, что ворота раскрыты.

Евлампия сделала знак рукой, подзывая оборвыша приблизиться… Взяв на низеньком столике чётки и перебирая их, спросила:

— Как зовут тебя, отрок?

Мальчишка засопел, вытер шапкой потное лицо. Потом, исподлобья посмотрев на игуменью, ответил:

— Никитка сын Гаврилов. — И топтался на месте, оставляя на мытых половицах следы грязи.

— Да кто его в обители не знает, — говорила Никандра. — Он постоянно здесь обитает. Облазил все углы и закоулки. Батюшка у них помер третьего лета как, а его матушка вдовица Фрося хворая и немощная.

— Пошто в погреба ходил? — строго спросила игуменья и её большие глаза под низко повязанным на лоб платом внимательно посмотрели на мальчишку.

Тот молчал, а ключница откинула крышку пестеря и вытащила из его глубины моток грязной верёвки. Больше там ничего не было.

Никита помялся, а потом ответил:

— Я видел, как Фролка туда сунулся и пошёл посмотреть, что он там будет делать.

— Это правда? — Игуменья перевела взгляд на нищего.

Тот втянул голову в плечи. Глаза зло сверкнули:

— Я видал, как он замок сбил и открыл дверь. В погребе его и поймал и сдал сестре Никандре.

— Так, так, — подтвердила ключница.

У мальчишки готовы были брызнуть слёзы из глаз:

— Неправду он говорит. Не сбивал я замка. Не открывал дверей…

— Не бери, Фролка, греха на душу, — покачал головой Степан. — Никита врать не будет. Он чужого не возьмёт. А Фролка нечист на руку и ты это, матушка, сама знаешь, — горячо закончил он, повернувшись в сторону настоятельницы.

— Мне недосуг разбираться с вами, — вздохнула матушка. — Да и время такое. Как бы животы своя уберечь от напасти. Отпущаю вас, — она указала на Никиту и Фролку. Господь рассудит… Идите и не попадайтесь каждый. Суд мой будет строг…

— Поклонись матушке, — толкнула в спину мальчишку Никандра.

Тот втянул голову в худенькие плечи и неловко поклонился.

Когда Никандра с Никитой и плотник с нищим ушли, матушка Евлампия, подошла к божнице, сняла нагар со свечи и перекрестилась.

Стояла осень 1609 года. Смутой была охвачена Русь. Цари и самозванцы сменялись один за другим. И в эти жернова попал маленький Покровский Хотьков девич монастырёк на реке Паже. Когда его отдали под начало соседнего Троице — Сергиева монастыря, жизнь в обители с каждым годом стала улучшаться. Обитель крепла, увеличивалось число насельниц. Но вот наступившее лихолетье нарушило всё. Когда стало ведомо, что многочисленное войско ляхов с казаками двинулось в сторону Троицы, насельницы монастыря и некоторые обитатели окрестных деревень с тем, что могли захватить с собой, отправились под стены Троицкой обители. Евлампия с Никандрой задержались, провожая обозы с припасами, кое-какой утварью в Троицу. А когда проводили, сами не сумели спрятаться в монастыре — ляхи уже заняли все подступы в нему, и ворота Троицкой обители были крепко затворены. Так и остались они в монастырьке своём переживать тяжёлую годину. Осаду держит Троица и не может ничем помочь Покровской обители, сами терпят нужду и лишения. Отец Сергий, священник Покровской церкви, отъехав к Троице, так и остался в её стенах, не могущий выбраться оттуда. Надежда на свои силы. Поляки с казаками по лету наведывались в обитель, но ничего не тронули. Но то было, а что будет? Народ обнищал, многие жилища разрушены, люди бросились в леса, живут в землянках и медвежьих берлогах, едят траву и коренья… Не от хорошей жизни залез в их погреба этот мальчишка. В другое время она бы и наказала его, но в эту годину рука не поднимается сделать этого. Они сами ждут неминуемого. Что заблагорассудится вражескому войску? Спалят монастырь, пустят его на дым, как жилища простолюдинов, разграбят…

Евлампия отошла от божницы, рукой оперлась на оконный косяк. В молодости она была красива. Да и сейчас под тёмным монашеским платом, плотно охватывающим голову, на лице ещё оставалась прежняя красота, хоть и поблёкла, и кожа посерела, но глаза, большие и выразительные, говорили о прежнем достойном величии.

Кто бы мог узнать в ней младшую дочь боярина Ивана Васильевича Шапкина-Шарапова. Опричники Ивана Грозного казнили старого боярина вместе с двумя сыновьями, хоромы разграбили, двух дочерей отправили в монастыри. Анастасия Шарапова стала сестрой Евлампией. Сорок лет монастырского жительства… Она и не помнит ту жизнь у батюшки… Словно и не росла любимой дочерью…

Накинув на плечи меховой кожушок, она вышла из кельи и спустилась со ступенек на площадь. Покровский собор, возвышавший свою маковку вблизи Водяных врат, названных так не из-за того, что рядом под тесовым верхом поднимался сруб колодезя, а по причине того, что через эти ворота насельницы ходили по воду на реку Пажу, ключевая вода которой была не хуже, чем колодезная.

Евлпампия хотела, взявши Никандру обойти житницы и амбары, ютившиеся под бугром к оврагу, по которому протекал еле заметный ручей. Кое-каких припасов на зиму они наскребли, не Бог весть, как много, но можно было бедно прокормиться, не протянув ноги. Но как жито, горох и ячмень сохранить, ведь принесёт нелёгкая ляхов, начисто пограбят обитель, не посмотрят, что Боговым промыслом живут. Оскудели окрестные селения, народ подался куда глаза глядят, хоронятся в лесу, по оврагам. Некуда бежать — вся земля, все веси и грады под бесчинством иноплеменных войск.

Она опять услышала шум, привлекший её. У входа в трапезную нищий Фролка Кривой поймал Никитку за ухо и отчитывал его:

— А это за то, чтоб не городил напраслину. Будешь знать, чадо диавола.

Никитка морщился от боли, но не кричал.

К Фролке подошёл Степан, отолкнул нищего:

— Отпусти мальчишку, — сказал он ему. — Сам побираешься по подворьям, нашёл кров в монастыре, ешь чужой хлеб, и указываешь, барма ярыжка!

При монастыре были четыре отдельных кельи, предоставленные нищим. В них жили записные нищие, которые обитали в монастыре не один год ради пропитания. Фролка был один из них, слепой на один глаз, худой, низкорослый, кривоногий. Единственный глаз был как бурав, ввинчивающийся в собеседника. Нраву он был беззастенчивого. От него всегда пахло чесноком и луком и никогда не исчезающим запахом нечистого, исходившего из него даже после бани, куда регулярно запихивала весь сброд, приютившая их обитель.

Фролка рад был надрать уши мальчишке под общее настроение. Он давно имел зуб на Никитку. Нищий сам был нечист на руку и был замечен окрестными пареньками в злом умысле — года два назад уворовал он у монахини Палагеи убрус дюже цветаст и красовит. Он сорвал его с верёвки возле кельи монашки и хотел засунуть себе за пазуху, чтобы потом сбыть, но Никитка и ещё один мальчишка увидели это и засвистели. Фролка положил убрус на место, и никто не знал о его басурманстве, но мальчишки при встрече с ним всегда тихонько посвистывали, показывая этим, что не забыли проделок Кривого, и что его действи могут всплыть наружу. Поэтому сегодня представился удобный случай показать сорванцу, что не так он и чист перед людьми и Богом и тем более скрыть свой грех: Фролка первым зашёл в погреб, чтобы чем-нибудь поживится.

Плотник Степан, шедший от Северных ворот, где поправлял покосившиеся створы, тронул Никиту за плечо и сказал:

— Пойдём в Слободу.

Фролка, скособочив голову, глядел им вслед, потом сплюнул, растёр плевок ногой и заковылял к своей келье.

Плотник с мальчишкой по тесовым мостовинам спустились к Водяным воротам, вышли из них, Степан снял шапку и перекрестился, обернувшись, то же самое сделал Никита, и они пошли через мостик, чьи певучие брёвна были переброшены через реку Пажу, и поднялись на взгорок, где недалеко друг от друга стояли приземистые, почерневшие от дождя и ветра, крытые почерневшей соломой подслеповатые в одно, реже в два окошка лачуги.

Вкруг монастыря селились безземельные люди — бобыли, добывающие себе прокормление возле стен обители. От них и пошло название — Бобыльская слобода. Была она небольшая: по обе стороны Радонежской дороги в кривой ряд выстроились не больше дюжины дворов.

— Ты что делал в сестринских погребах? — спросил Степан мальчишку.

— Маманька хворая, а есть нечего… Шёл мимо погребов…

— Хотел утащить?

— Не знаю. И хотел и не хотел…

— И что у погребов?

— Когда подошёл, вижу Фролка накладку сбивает…

— И ты за ним?

— За ним.

— Поймал он тебя, а не ты его.

— Так вышло…

— Но если бы ты не увидел Фролку, залез бы в погреб?

Никита вздохнул:

— Залез бы, наверно. Голодно.

— У сестёр попросил бы подаяния. Хоть и люто ноне время, а в куске хлеба не отказали бы.

Никита хлюпнул носом:

— Больно есть захотелось.

— А сваливаешь на маманьку. Знала бы она розог бы всыпала.

— Дядька, Степан, не говори уж ты… маманьке.

— Я-то не скажу. — Степан надвинул шапку на глаза Никите. — Не бойся. Но ты не воруй. Не гоже христианину воровать.

— Я ж не воровал. Я только хотел.

— Раз помыслил уже согрешил в сердце…

Они поровнялись со Степановым жилищем, почти новой избой, с квадратными оконцами с наличниками, с крыльцом с балясинами, под двускатной крышей.

— Я в лес по дрова, — сказал Степан. — Не увяжешся со мной? У маманьки поди и дров не запасено?

Никита обрадовался:

— Пойду. Какую никакую, а вязанку принесу.

— Тогда собирайся и жди меня.

Окрестные монастырю крестьяне жили худо. Ещё по весне налетевшая шайка казаков и ляхов увели с подворьев всю скотину и теперь захудалой лошадки на семь вёрст ни у кого не осталось. По дрова в ближайший лес ходить приходилось пешком. А на горбу много ли на зиму натаскаешь! Степан вздохнул, засунул за пояс топор, взял худые рукавицы и вышел на улицу, где его ждал Никита.

Они миновали небольшие огороды, шмыгнувши в проулок между избами квасника Нелюба Парфёнова да колпачника Давыдки Пименова и за круглым польцом заступили в лес, где монастырём была выделена небольшая делянка, на которой могли набирать валежника жители слободы.

Степан, оглянувшись по привычке, хотя знал, что окрест никого нет, срубил две небольшие осинки и сделал и них волокушу, привязав поперечины взятой из дома вервью.

— Ну вот, Никита, — сказал он, — клади валежник, мелкие сушины.

Они стали собирать валежник, Степан топором срубал небольшие сушины, перерубал их и клал на волокушу. Скоро она была полна дров. Степан попробовал протащить её несколько шагов.

— Будет, — сказал он. — Больше не дотянуть. Сейчас перевяжем, чтоб не упали дрова, и в путь.

Он перевязал тонким сыромятным в две нити плетённым ремнём дрова, взялся за жерди. Волокуша, кренясь на неровной почве, тащилась за плотником. Никита, видя, как дядька Степан тяжело тащит воз, стал помогать ему. С отдыхом они через час дотащили волокушу до слободы.

2.

Били в сполошный колокол. Удары разносились над монастырским холмом, над бревенчатыми кельями, проносились над Пажей и терялись в густом окрестном лесу.

Из покосившихся изб слободы выскакивали не сумевшие утечь под стены Троицы люди, на ходу запахивали одежонку, бежали к Водяным воротам. А набат гудел над окрестностями, вспугивая вороньё с высоких сосен.

Люди крестились, не зная, что произошло и шептали:

— Господи, спаси и пронеси лихое! Спаси и пронеси!..

На Соборной площади собрался народ, оставшиеся монахини, всего числом не больше сотни.

— Пошто трезвонили? — вопрошали крестьяне друг друга, не видя того, кто бы им мог сказать, что случилось. — Пожар где, али ещё что?

Из кельи вышла матушка Евлампия с коренастым мужичком в войлочной шапке, отороченной беличьем мехом.

— Гонец прибыл из Подушкина, — сказал она, кивнув на мужичка. — Говори! — обратилась она к нему.

Мужичок снял шапку, зажал её в руке и поклонился толпе:

— Ляхи числом более сотни идут сюда, — горячо сказал он. — В Сатькове остановились на отдых, а вскоре прибудут сюда. Казаки с литовцами бесчинствуют, отымают припасы, одёжу, скот, кто не увёл в лес…

— К нам по Инобожской дороге пойдут, — сказал кто-то в толпе.

— Прячьтесь люди добрые, — сказал мужичок. — Таите добро своё.

— Что таить? Что было уж разграбили. Иное в лес отправили. Скотину жалко. Как без скотины жить-то…

— Что скотина! Сами хоронитесь. Вороги лютуют…

— За какие грехи Господь наказывает нас…

— А вы сестры? — спросил мужичок игуменью, когда люди стали расходиться. — Как вы то?..

— А мы будем Богу молиться. Куда нам податься?

3.

Ляхи с казаками нахлынули внезапно. Не прошло и часу, как мужичонко с Подушкина сообщил тревожную весть, а они тут, как тут. И не один десяток. Монастырская улица наполнилась запахом конского пота и кожаной сбруи. Иные из слуг монастыря и скарба малого, с чем бечь в лес, не успели собрать.

Конные стали рыскать по монастырю, с десяток поскакали в Бобыльскую слободу.

Степана схватили в его избе, скрутили руки назад, выволокли на улицу, связали верёвкой и так за верёвку, как скотину, привели в монастырь на площадь. Там уже были мужики, согнанные с окрестных мест, кто не успел податься в лес. Степана толкнули в толпу пригнанных, не развязывая рук. Рядом с собой он увидел краснолицего коренастого мужичка в полукафтанье с надорванным рукавом, в кожаной рыжей шапке, отороченной овечьим мехом. Степан узнал его: это был Филипп Малой, родом из опустевшей деревеньки Сукольниково, промышлявший тележным ремеслом при монастыре, с месяц или два назад подавшийся в леса от первого наезда шлехетской своры.

— Филька, — воскликнул плотник. — Бодай тебя комар! Ты ж…

Мужик подмигнул ему:

— Тише! Словили меня. Подался я сегодня утречком сюда навестить сударушку, да попался ляхам на завтрак. Вишь, привели на лобное место. — Он криво усмехнулся.

Степан хотел ещё о чём-то расспросить Фильку, но на крыльце раздался шум.

С игуменских покоев, по лестнице спустился высокий человек с измождённым от болезни или от аскетического образа жизни серым лицом, с прямыми светлыми волосами почти до самых плеч, в дорогой бархатной одежде с позолоченными пуговицами и вышитыми по синему полю шёлковыми затейливыми цветами. На поясе болталась длинная шпага. Рядом с ним шествовал, иного слова нельзя было подобрать, круглый человечек с гладко выбритой головой и длинными чёрными усами, спускающимися к подбородку, в зелёном жупане и кривой саблей на боку. Атласные шаровары были заправлены в мягкие козловые сапоги.

Длинный испитой человек остановился перед толпой на предпоследней ступеньке крыльца и заговорил. Голос был скрипучий, как песок, попавший в жернова:

— Ну что, пёсье отродье, — сказал он, поводя светлыми глазами по толпе и держа левую руку в перчатке на эфесе шпаги. — Желаете служить польскому королю Сигизмунду?

Толпа безмолвствовала.

— Не хотите говорить, чума на вашу голову! Не образумились ещё? Не пришло время? — Он сделал длинную паузу, мрачно посмотрел на разношёрстную толпу, понуро стоявшую у крыльца, и рукой подозвал поближе толстого человечка: — Прикажи привести того… нищего.

Толстяк, гремя саблей, бросился исполнять приказание.

— Сказывают, — продолжал пан, — будто от вашего монастыря к Троицкому ведёт подземный ход. Только никто якобы не знает где. Мы бы попытали сидельцев троицких, да они носа не кажут из-за стен. Вот мы и навестили вас. У вас нет стен таких дуже мощных… — он захохотал.

Захохотали и несколько человек, пришедших с ним.

В дверях игуменских покоев показался толстяк, а за ним Фролка Кривой. Его сразу нельзя было и узнать. Непокрытая голова была расчёсана, на плечи был наброшен ярко жёлтый кунтуш, в сапоги с подковками были заправлены бархатные штаны.

— Фролка! — прошелестело в толпе. — Ой! Смотри, народ, обнову справил! Вот и нищ!

— Наряди козла в епанчу, всё равно козлом останется, — сплюнул на землю Филька Малой. — Он лазутчик ляхский. — Глаза слобожанина блеснули из-под шапки.

— Это ваш человек, — ткнул пальцем в Фролку шляхтич. — Вы его знаете. Он говорит, что есть подземный ход из вашего монастыря в Троицкий.

Толпа безмолвствовала.

— Так есть или нет? — грозно повторил пан. Брови его сдвинулись к переносице.

— Откуда нам знать, — произнёс из толпы горшечник Платон. — Есть или нет. Это, чай, не дорога, по которой кажинный день ездишь. Нам это неведомо.

— Если Фролка сказывает, что есть такой ход, его и пытайте. А с нас что взять, — сказал Степан. — Откуда нам знать.

— Кто это голос подаёт? — поднял кверху бровь пан.

Степана вытащили из толпы и хотели бросить под ноги пану, но Степан, откинув в стороны поляков, набычился, глядя на долговязого шляхтича.

— Привяжите его к столбу, — распорядился пан, указав на плотника.

К Степану подбежало несколько солдат, схватили за верёвки и поволокли, опутав руки и ноги, к столбу, врытому посреди площади. Содрали сермягу, оставив в одной домотканной рубахе, и привязали к столбу.

— Сказывай, где здесь подземный ход? — обратился к нему пан.

— Не ведаю ни про какой ход, — ответил Степан.

— Не верю. Должен знать.

Степан молчал.

— Всыпьте ему батогов. — Пан повёл глазами в сторону, где обочь крыльца стоял десяток вооруженных кирасиров.

Двое рослых ляхов с палками в руках встали по сторонам столба.

Долговязый шляхтич махнул рукой. Удары батогов посыпались на спину Степану.

После десяти или больше ударов, пан спросил:

— Ну так вспомнил, где есть ход.

— Я не слыхал о таком, — ответил Степан.

— Привяжите столбу вон того, — сказал пан, указав на Платона горшечника.

Тот был ростом ниже Степана, худой, как тростинка. Шляхтич, видимо, подумал, что у такого мозглявого человечка легче выбить признания.

Платону тоже всыпали батогов.

Он ругался во весь голос, когда его били, но тоже сказал, что не знает, где ход.

Отведали батогов ещё трое крестьян, но с тем же результатом, и долговязый прекратил экзекуцию.

— На сегодня хватит, — сказал он. — Завтра будет время.

— Добже. Продержим в темнице, поголодают, сразу языки развяжутся, — сплюнул себе под ноги круглый человечек с усами.

— Запереть в сарае, — распорядился длинный шляхтич, указав на толпу мужиков. — Еды и воды не давать.

Мужиков увели на западную сторону монастыря, где была сооружена небольшая баня, а за нею на широком лугу сенной сарай. Ворота сарая закрыли и подпёрли крепкими осиновыми слегами.

4.

Степан полулежал на колком сене в углу у венцов сарая и молча слушал рассказ Фильки Малого.

— Житьё в лесу — мало сладкого, — говорил тот. — Летом, сам знаешь, каждый кустик ночевать пустит, да и зимой бывало зимовали. А осенью хуже некуда. То дождь, то снег, землянку заливает, грязь, всё мозгнет — нет, не житьё. Одна отрада — пощипать какой польский обоз.

— А что бывало? — спросил Степан.

Филька усмехнулся:

— Бывало? Ещё как. Не кажный день ляхи по дороге ездят, но случается. А мы тут как тут.

— А что в обозах-то?

— Разное. Зелье пороховое, ратные доспехи, оружие, пропитание везут, деньги. Но когда казна, обоз сопровождает много служилых людей, дозор и впереди и сзади. Это не по нашим силам. Мы так — кто отбился, кто заблудился… Всяко с ними в дороге случается: то телегу в канаву завалят, то лошадь оступится…

Фильке скоро наскучило, как он выразился «языком ворочать», и он, положив шапку под щёку, захрапел, уставший от всех передряг. А Степану не спалось. Он ворочался с боку на бок, решая, что придумает завтра польский начальник. Ишь чего выдумал: скажи про тайный подземный лаз. Если и есть такой, на то он и тайный, чтоб смерду не знать.

Он привстал, поворошил рядом сено, чтобы было помягче и лёг на спину.

Ночью сзади сарая что-то поскреблось, словно собака или волк рыли нору. Кто не спал, насторожились.

— Что такое? — всполошился горшечник Платон.

Скребки затихли и раздался приглушённый голос:

— Дядька Степан, а дядька Степан.

— Степан, вроде тебя кличут.

Степан прошёл на голос. Прислонил ухо к нижнему венцу.

— Эй, кто там?!

— Мне дядьку Степана.

Плотнику показалось, что голос ему знаком.

— Я Степан, что надо? — также вполголоса произнёс плотник.

— Это я, Никитка.

— Никитка. Что ты тут делаешь?

— Что делаю. Вас кличу.

— Здесь же стража.

— Эва, стража. Они давно храпят.

— Как храпят?

— А так. Они игуменскую погребушку разорили, вино нашли. Вот этим стражникам по кувшинчику и перепало. Так что спят. Я ворота открою. А вы потихоньку выползайте.

Стараясь не шуршать сильно сеном, разбросанным в сарае, пленённые подошли к воротам.

Никитка, обойдя сарай, отнял от ворот слеги, которыми они были припёрты, и тихонько отодвинул створку в сторону. Мужики один за другим выбрались из сарая и растворились в темноте. Никитка поймал руку Степана, вложил в неё что-то круглое.

— Пожуй, дядька Степан.

— Что это?

— Репа. Как ляхи нагрянули, я побывал в сестринских огородах, нарвал репы. А что — ляхи вс равно пограбят…

— Спаси тебя Бог. С утра во рту маковой росинки не было.

Из темноты показалась фигура человека. Степан резко развернулся и сжал кулаки, готовый защитить себя и Никиту.

— Не пужайтесь, — сказал голос. — Это я Малой.

Степан шумно выдохнул:

— А я уж приготовился… думал ляхи подходят. Ты теперь куда? — спросил он Малого.

— Куда? Обратно в лес. Ляхи завтра опять всех на площадь выволокут, будут опять допытываться, где ход в Троицу.

— Да нет никакого хода, — сказал Степан. — Если бы был, доподлинно бы знали.

— На то он и тайный, чтоб не знать.

— Ход есть, — сказал замолчавший Никита. — Я сам видал.

— Ты — видал? — спросил Малой.

— Видал. Я по нему несколько раз ходил.

— Зачем? — спросил Степан, почёсывая подбородок. О ходе баяли многие, но никто его не видел, а вот Никитка…

— Корысть одна — любопытство.

— И куда он ведёт — в Троицу.

— До Троицы не знаю. Там погреба разные старые. То туда идут, то — туда. А выходит он в Комякинский овраг.

— И всё?

— Может, и дальше ведёт, но я не знаю.

— Ляхи хотят по нему до Троицы добраться, — сказал Малой. — Войти незаметно в обитель, а так силы нет у них взять её. Осаду чинят, а бестолку.

— А Фролка стало быть лазутчик их?

— Казну посулили, он и рад служить….

Подошли к Паже за Водяными воротами. Остановились. В монастыре было спокойно. С востока горели смоляные факелы — там на лужайке были привязаны польские кони. Кто-то покрикивал тихо, а что нельзя было понять.

Малой отвел Степана и Никитку ближе к Паже. Здесь она мелела, и её струи, перекатываясь по камням, журчали. Мужики о чём-то долго совещались. Потом разошлись в разные стороны: Малой пошёл на юго-запад, а Степан с Никитой в Бобыльскую слободу.

5.

Фролка привёл Никиту к пану полковнику Яну Пшемульскому — долговязому человеку с больным желудком, который вчера выступал на ступеньках игуменской кельи. Он занял игуменские покои, а настоятельницу попросил покинуть это тёплое здание и отправиться к кому-нибудь из сестёр.

Молоденький казачок из украинских крепостных пана, открыв дверцу, подкладывал в топившуюся изразцовую печку новую порцию дров. Полковник сидел в кресле у стола с инкрустациями и попивал тёмное красное вино из серебряного кубка. В помещении было тепло, и он наслаждался этим теплом, согревая себя ещё изнутри. На широкой лавке был разостлан персидский ковер, поверх которого лежала одежда полковника — с позументами кунтуш, шапка, отороченная лисьями хвостами и сабля с осыпанной драгоценностями рукояткой.

Ординарец открыл низкую дверь и спросил пана, примет ли он Фролку Кривого.

— Что ему надо? — спросил полковник и поморщился, то ли от боли, то ли от известия о просящем аудиенции лазутчике.

— Говорит, что по важному делу. С ним какой-то мальчишка, видать, из местных.

Пшемульский с минуту раздумывал, глядя как густое вино отсвечивает на стенках кубка.

— Пусть войдёт, — сделал движение головой пан полковник, и рука с большим перстнем на безымянном пальце потянулась к кубку.

Вошёл Фролка. В нём не сразу можно было признать нищего, несколько лет отиравшегося в монастыре. Лицо было умыто, волосы расчёсаны и помазаны маслом, из-под овчиного кафтана виднелась домотканная рубаха. Он хотел подойти ближе, но пан полковник осадил его мановением руки — как лазутчик не был помыт и одет в новые одежды — от него на расстояние нескольких шагов разило нечистоплотным духом. Пан полковник даже поморщил нос.

— Что тебе? Говори! Да скорей.

Фролка низко поклонился и, откашлявшись, спросил:

— Дозволь слово молвить, пан полковник?

— Я тебе разрешил.

Фролка потоптался на кривых ногах.

— Тут со мной малец из Бобыльской слободы, Никиткой зовут. Так он говорит, что знает про подземный ход монастырский.

Пан полковник вскинул бровь. Рука, державшая кубок, дрогнула.

— Откуда он знает?

— Мальчишка!? Он все закоулки здесь облазил.

— Может врёт?

— Не должен. Какая ему корысть врать. Чтоб батогов получить? Я с ним уже побывал в подземелье. Проверял.

— И что же?

— Есть там ход, с полверсты мы прошли. Дальше духу не хватило…

Пшемульский взглягнул на серое лицо Фролки, которое тот побрил по примеру польских господ, оставив усы и куцую бородёнку на подбородке.

— Солдат надо бы отрядить… посмотреть. — Фролка подобострастно взглянул на пана.

— Без тебя знаю. — Полковник достал надушенный платок, поднёс к лицу, чтобы отбить неприятный запах, шедший от бывшего нищего.

— Доставь его сюда.

— Он в сенях. Я его привел с собой. Дозвольте?

Пан полковник небрежно кивнул, приказывая привести мальчишку.

Фролка открыл дверь в сени и крикнул:

— Где ты там? Иди к пану полковнику.

В комнату вошёл Никитка, встал у порога, снял шапку с головы, внимательно глядя на восседающего за столом длинного чужестранца.

— Так ты говоришь, что знаешь, где здесь подземный ход? — спросил как можно мягче полковник, разглядывая паренька.

— Знаю.

— А куда он ведёт, знаешь?

— Под стены Троицы.

Полковник усмехнулся.

— Ты ходил туда?

— Под стены Троицы? Нет.

— А почему так уверен?

— Люди говорили.

— Он длинный?

— Я не дошёл до конца.

— Проведёшь моих солдат по нему?

— Отчего не провести.

— А почему ты вызвался помочь нам? — глаза пана полковника упёрлись в лицо Никиты.

— Я не задаром. Вы должны меня наградить.

Пшемульский улыбнулся тонкогубым ртом, показывая большие широкие зубы:

— Я тебя награжу, если ты не обманешь. Ежели обманешь — посажу на кол.

— Я не обману, — ответил Никита, глядя прямо в глаза полковнику.

— Убирайтесь, — брезгливо махнул рукой пан полковник. — Провоняли тут…

Оставшись один, Пшемульский подумал, что малец, возможно, говорит неправду, но это ничего не значит. Если есть какой-то подземный ход, как подтвержает Фролка, он должен куда-то вести. Вот это и надо проверить. Собрать отряд и проверить.

Полковник внезапно почувствовал, как телу стало тепло — вино подействовало, и он опять потянулся к кубку.

6.

Малой при тусклом свете свечи, вставленной в широкую бадью, рассыпал остатки зелья у крайнего бочонка, вытащил затычку и вставил туда смоляную паклю.

— Теперь кажись, всё, — сказал он, смахивая со лба капли пота.

— Как же это вы у ляхов зелье уволокли? — спросил напарника Степан, указывая на бочонок с порохом.

— Как, как? Уволокли за милую душу. Не надо им рты разевать. Бог подмогнул. Обоз ехал через Воздвиженскую топь, там болотину большущую Талица заливает. Застряли ляхи. Телегу с поклажей оставили, сами побежали за подкреплением. Ну мы телегу-то и уволокли…

Степан поднял бадью со свечой, стоявшей на полу:

— Пошли отсюда, а то неровен час, спадёт искра от свечи…

— Не спадёт, — уверил его Малой. — Она ж в бадье… Ты шибко не качай её, чтоб не выпала ненароком. Мы устроили всё, как задумали. Будет ляхам знатное угощение…

— Не отсыреет зелье? — спросил Степан более сведующего в военном деле товарища. — Сыро в погребах…

— За час ничего не сдеется. А там подпалим и…

— Справится ли Никитка с поручением? — вздохнул Степан. — Не знаем, как получится, сумеет ли удрать…

— Не рви душу, Степан. Бог не позволит ляхам одержать верх. Посуди сам — Троица сколько времён держится, а не возьмут её супостаты… Бог не даёт…

Малой оборвал речь, прислушался — ему показалось, что кто-то звякнул железом.

— Обманулся, — проговорил он, поворачиваясь к Степану. — Кажись, уже рассвело. Скоро ждать гостей.

— Они сейчас лопают от пуза, а у нас с вечера во рту маковой росинки не было, — вздохнул Степан.

У него от голода подвело живот.

— Потерпи. Ещё наедимся и напьёмся…

Филька поправил свечу в бадье и остановился в нерешительности — они пробирались узким коридором.

— Ты иди, Степан, в дальний угол, — вдруг проговорил Малой. — Если чо — поможешь Никитке.

— А ты?

— Я один справлюсь. Что уж не запалю зелье?

— Смотри.

— А чо смотреть. Как ляхи окажутся у вас под боком, так проухай раза три филином. Я буду знать, что пора.

— Быть по твоему, — ответил Степан. — А пока прощай, не знаю свидимся ли?

— Свидимся, — рассмеялся Малой. — Если не на этом, то на том свете обязательно.

Степан запалил от свечи Малого маленький восковой огарок и пошёл по широкому сводчатому коридору в дальний конец кладовых. По бокам в земляных нишах стояли кади, когда-то полные огурцов или капусты, а сейчас пустых, но не выветриваемый запах квашений ещё витал в спёртом воздухе.

Когда огонёк Степановой свечи потонул во мраке, Филька отошёл в сторону и спрятался в потайном углу, за широкими досками, в тесной каморе, где были сложены склизлые булыжники, берёзовые кружки, не выброшенные в мусор, полусгнившие клёпки от кадок, накрыл бадью со свечой остатком найденной широкой доски и стал ждать появления ляхов, ведомых Никиткой к подземному ходу.

7.

Когда Никита сообщил пану полковнику о том, что Покровский и Троицкий монастыри на самом деле сообщаются друг с другом подземным ходом, радости Пшемульского не было предела, но он скрыл её от посторонних. Расспросив ещё раз паренька досконально о подземелье и не уличив того во вранье, пан решил проверить слова русского оборвыша, послав в подземелье на разведку тридцать лучших волонтёров, а в проводники им дав этого самого парня. А до тех пор, пока он не соберёт желающих попытать счастья под землёй, он распорядился запереть Никитку в кладовку матушки игуменьи. Поэтому Малой со Степаном больше с мальчишкой не встретились и не знали, как будут развиваться действия, и всё предприняли на свой страх и риск.

Как они и предполагали, утром пан полковник вышел на крыльцо игуменской кельи, перед которым собралось до полусотни гайдуков добровольцев, которым предстояло обследовать подземелье. Каждый был вооружён мушкетом и саблей, за плечами болтались торбы со снедью, у коих были факелы — короткие палки с накрученной на концы просмолённой паклей.

Полковник морщил лицо — ночью у него разболелся желудок. Вызванный срочно в покои лекарь дал каких-то порошков, заставил выпить противного зелья. Сначала боль притупилась, утихла, а к утру опять дала о себе знать. Полковник выпил порошков, набросил на плечи кунтуш, и вышел на крыльцо.

К нему подлетел вёрткий небольшого роста, весь в веснушках, молодящийся офицер, на которого Пшемульский возложил обязанности командира отряда. Тот когда-то командовал эскадроном польской конницы, но его гусары были перебиты, сам командир не просыхал от пьянства, никакие увещевания и взывания к шляхетской совести не помогали, и пан Пшемульский, знавший накоротке офицера Войцеха, как сына своего старого друга, а возможно, и дальнего родственника, приблизил его к себе в качестве своего рода адъютанта. Будучи всегда на глазах, молодой человек не решался ослушаться старого полковника, он всегда был при командире, и на пагубную привычку не стало времени. Правда, по вечерам, когда был свободен от службы, нет-нет он прикладывался к узкому горлышку фляжки с мальвазией или белым крепким вином, которое изготовлял его слуга из украинских крепостных.

— Люди готовы? — спросил Пшемульский. Верхняя губа вздернулась от боли, обнажив крупные лошадиные зубы.

— Так точно! — отрапортовал Войцех, красный от быстрого бега.

Полковник посмотрел на его красное лицо, бровь поползла кверху, но потом заняла прежнее место.

— Тогда выступайте, — провозгласил полковник. Опять тело пронзила колющая боль, и ему захотелось побыстрее вернуться к тёплой печи и побыть одному наедине со своими приступами. — Где парубок?

— Под присмотром казаков.

— Добже. Пусть вам матка бозка дарует удачу.

Он запахнул кунтуш и вернулся в келью.

Войцех соскочил со ступенек и развернул свою группу на сто восемьдесят градусов. Два казака привели Никитку.

— Веди нас, — сказал ему Войцех. — А вы, — обратился он к казакам, — смотрите за ним, чтоб не убежал.

— От нас не убежит, — ответил длинный казак в шёлковых шароварах, с красным поясом, перехватывающем узкую талию, с чёрными молодыми усами над губой, обнажённой саблей подталкивая Никитку вперёд.

Никитка повел их на западную сторону монастыря, где стояли бревенчатые амбары и клети для зерна. Войцех замыкал колонну, ежеминутно косясь на долговязого старика, семенящего рядом — своего слугу с тёплой накидкой в руках и торбой через плечо, в которую старик положил лопатку ягнёнка, каравай хлеба и штоф доброй горилки, без которой молодой пан не мог прожить и дня, прикладываясь втихомолку к стеклянному горлышку бутылки.

Подойдя к воротам, которые были сделаны перед входом у подножия холма, на котором располагалась обитель, Никитка остановился и сказал, что надо войти в них.

Казаки распахнули ворота, а Войцех приказал зажечь факелы.

— Веди! — коротко бросил он пареньку и тронул рукоять шпаги.

Никита оборотился к Покровскому собору, вздымавшему свою маковку с крестом саженях в двухстах от потайных ворот, перекрестился и ступил в прохладную темень. Чуть впереди него с факелом шёл поляк и по бокам двое, затем Войцех, а замыкали всю эту процессию около тридцати гайдуков тоже с факелами.

Пол в подземелье был естественный, никакого настила не было, стены и подпиравшие потолок балки и столбы были вытесаны из дубовых бревён, осклизлых и покрытых плесенью. Валялись изломанные, полусгнившие бадьи без дужек, коромысла, прямые и дугообразные, большие кади, почерневшие, пропитанные старым рассолом, — от подземелья веяло застоявшемся запахом старого, несвежего.

Никита провёл супостатов через узкую дверь, и они очутились в другом помещении, низком и небольшом, почему-то заваленным старыми лавками и конской гнилой сбруею.

— Какая вонь, — поморщился пан Войцех и брезгливо посторонился, чтобы не задеть плечом свисавшую с потолка позеленевшую, в паутине оброть.

Пройдя некоторое время длинным зигзагообразным коридором, они миновали квадратную кладовку, ряд помещений, и отряд упёрся в стену.

— Куда ты нас завёл, пёсья кровь, — выругался пан Войцех, видя, что дальше хода нет.

Никита указал рукой сбоку от себя:

— Вон творило, за ним ход.

Войцех вытер рукой вспотевший лоб, облегчённо вздохнул: ему подумалось, что они идут уже долго и мальчишка водит их по кругу.

Солдаты подошли к дубовым доскам, схваченным двумя перекладинами с кованными полосами, потянули за кольцо. Творило еле приподняли. За ним стояла густая темнота.

— Лезте кто-нибудь вперёд, — приказал пан Войцех. — Возьмите и мальчишку, чтобы не убежал.

В этот момент где-то в глубине подземелья неожиданно ухнул филин, да так раскатисто, что солдаты вжали головы в плечи, потом второй раз, и третий.

«Откуда взяться в подземелье филину — лесному разбойнику», — подумалось пану Войцеху, но мысль оборвалась от сильного взрыва позади отряда. Крепившие потолок доски треснули, некоторые надломились и упали, больно ударив по головам гайдуков, посыпались куски земли, мелкий камень.

— Сучий потрох, — выругался пан Войцех. — Что происходит?!

Пользуясь замешательством, Никита шмыгнул в сторону, где за большой рогожей скрывался узкий лаз. Его раскопали мужики, чтобы Никитке легче было утечь от ляхов.

Громыхнул ещё взрыв, но уже впереди.

— Где этот сопляк, — громко крикнул пан Войцех. — Дайте мне его сюда!

— Утёк, пан добрый, — сказал ему старик из украинских крепостных, сопровождавший Войцеха в его странствиях.

— Куда утёк? — чуть ли не простонал пан Войцех, озираясь по сторонам и видя перепуганные лица окруживших его членов отряда в отблесках смоляных факелов.

Он однако быстро справился с волнением и отдал приказ троим гайдукам пройти обратной дорогой и разузнать, что там случилось. Три шляхтича ушли, светя себе факелами. Однако минут через пять пришли обратно.

— Там обвал, пан, — сказали они, вытирая повлажневшие лица. — Дороги назад нету — землёй завалило.

— Нету назад — пошли вперёд, — приказал пан Войцех и первым ступил в темноту.

Опять прозвучал взрыв, совсем рядом, земля дрогнула и потолок обвалился, сверху посыпались брёвна и камни.

— О, собачья кровь, — простонал пан Войцех. — Мы в ловушке. Нас обманул этот оборвыш. Надо…

Его слова заглушил грохот обвалившегося свода. Факелы погасли, послышались стоны раненых. Огонёк одного факела ещё горел над грудой развалин, но потом он погас.

Последней пана Войцеха мыслью была: «Где же это старик с фляжкой? Так сохнет в горле».

8.

Степан, спотыкаясь, натыкаясь на разбросанные предметы, светя себе огарком свечи, шёл к тому месту, где Никитка должен был убежать от ляхов в узкий лаз. Он должен был попасться Степану навстеречу. Было тихо. Нигде ни шороха, ни крика, ни движения. Никита ему не встретился. Плотник постарался идти быстрее, насколько это позволял лаз. Через несколько минут он, по его понятию, добрался до оговорённого места.

— Никита, — позвал он и сам удивился своему голосу. Он был чужим — осипший и нетвёрдый.

Никто ему не откликнулся. Он окликнул ещё раз. Опять без ответа.

«Может, он вышел не к тому месту?» Степан посветил свечой, высоко подняв руку. Потом осмотрел стены. Он был на том самом месте, как они и договаривались.

Но Никиты нигде не было. Неужели он не смог убежать? Мрачные мысли тревожили душу плотника. Ему что-то послышалось. Это был слабый стон. Он подошёл к тому месту, откуда раздавались стенания, и увидел, что от взрыва обрушилась часть свода. Стон раздавался из-под комьев земли. Степан поставил свечу в стороне и стал разгребать руками землю. Скоро показались согнутые в кулак пальцы. Сердце Степана радостно ёкнуло — это была мальчишечья рука. Он быстрее принялся откидывать землю и скоро раскопал мальчишку. Никита был без сознания, но дышал. Степан перекрестился.

Прижав тело мальчика одной рукой к себе, взяв в другую огарок, он поплёлся к выходу. Несколько раз отдыхал. При одном таком отдыхе, его нашёл Малой.

В неярком свете на замызганном лице Фильки блеснули белые зубы:

— Жив парень. Слава Богу! Дали мы ляхам. Ну Степан, надо переждать до темноты. Ляхи сейчас сердитые — человек тридцать мы угробили. А Никита отдышится.

— Его землей засыпало.

Малой расстегнул зипунишко на груди Никиты, приложил ухо к груди:

— Отдышится. Малец крепкий, ему жить да жить.

2003 г.

Гривна старого волхва

1.

Лёха Копылов сидел на широкой скамейке у Белого пруда и рассеяно смотрел на лебедей, важно плавающих у берега. В воде отражались голубое небо, плотные кучевые облака и кроны старых лип. День клонился к вечеру, но было ещё жарко. Лёха отирал лоб рукой, а потом осторожно лез в карман и ощупывал то, из-за чего приехал сюда.

Тот мужик сегодня напугал его. Когда Лёха присмотрел себе иностранца, с фотоаппаратом, в белой рубашечке с погончиками, прошлялся за ним два часа по Лавре, и когда почувствовал, что с ним можно уже потолковать, тот мужик на Красногорской площади, незаметный, по почему-то со странно знакомым лицом, вдруг положил на Лёху глаз. Лёха моментально свернул в сторону и счёл за благо испариться с площади. Дойдя до сквера у Первого Дома Советов, он оглянулся, думая увидеть за собой хвост, но никто его не преследовал. Через Аптекарский переулок он вышел к пруду и только тут, переведя дыхание, сел на свободную скамейку.

Видя, что на него никто не обращает внимания, все заняты своим делом — молодая женщина возила детскую коляску по тротуару вокруг пруда, старушка, сидевшая рядом с ним на скамейке, по виду учительница, увлечённо читала книгу, а трое ребятишек, спустившись с берега, у кромки воды дразнили лебедей, — он вытащил из кармана тяжёлые, словно сплетённые из блестящей проволоки подвески, оканчивающие на концах шариками-жуковинами, похожими на змеиные головки, и несколько секунд, не вынимая из ладони, рассматривал их. Насладившись блеском и филигранной работой, снова спрятал подвески в карман.

«Вот ведь, — усмехнулся он, — хорошая штука, а никуда не пристроишь».

Лёха — тракторист. В этом году завод, на котором он работал, весной послал его в совхоз на помощь сельским механизаторам. Ехать в этот раз ему не особенно хотелось, у него были свои планы на весну. Он знал, что работать на посевной придётся от темна и до темна, а это его не устраивало. Но, размыслив, зная, что работать он будет не задаром, при этом сохранитcя зарплата на заводе, успокоился, а потом и обрадовался.

Тот день он запомнил хорошо. Такие дни вряд ли можно забыть. Пахал он под Короськовом. Было пасмурно, но дождя не было. Лёха увлёкся работой, как всегда увлекался всем, что сулило деньги. Земля после стаявших снегов подсохла, и за трактором волочился шлейф пыли. Пыль забивалась и в кабину, но Лёха не обращал на это никакого внимания, крутя штурвал и внимательно смотря вперёд.

Сделав очередной круг, он выглянул из кабины, увидев сбоку вывороченную из земли короткую доску. Он уже проехал её, не придав деревяшке никакого значения, — сколько разных корней, досок, даже домашней утвари попадается в теперешнее время на поле, — а потом снова посмотрел, уже оглянувшись, потому что она привлекла его внимание. Ему показалось, что на доске была кованая фигурная петля, похожая на те, что раньше ставили на дверях. Она была небольшая, красивой формы. Решив удостовериться, Лёха остановил трактор, вылез из кабины и подбежал к доске. Доска была чудная. Она была окована медными бляшками. позеленевшими от сырости, и петля — он не ошибся— была медная, а дерево было чёрное и не трухлявое.

Ошарив землю глазами, он увидел развороченный плугом небольшой сундучок с высокой трапециевидной крышкой. От него и была оторвана боковая доска, которую Копылов заметил на поле. Он разгрёб вокруг сундучка землю, освободив его, и, откинув крышку, заглянул внутрь. Сверху лежали какие-то тёмные скрученные жёсткие куски то ли толстой бумаги, то ли кожи.

«Похожи на бересту, — размышлял Лёха, разглядывая коричневые обрывки и даже пробуя на зуб. — Конечно, береста», — определил он, отщипнув от куска тонкую плёнку. Берестой были обложены и внутренние стенки сундука.

На его дне он обнаружил несколько предметов: костяную рукоять ножа с остатком лезвия, несколько небольших шариков неправильной формы с отверстиями, широкую миску или чашу, похоже сделанную из камня, в которой лежали горкой свитые друг с другом проволочки, искусно сделанные. Тут же лежала тёмная фигурка медведя, грубо вырезанная из какого-то куска отвердевшей смолы, лёгкая и пахнувшая канифолью, и скульптура женщины с венком на голове из колосьев. В самом низу лежали кусочки серебристого металла, словно наспех нарубленные топором. Лёха сосчитал — их было две дюжины.

Он проглотил слюну. Найденное его обрадовало. Оглянувшись, он посмотрел, нет ли кого поблизости, не подглядывает ли кто, но никого не было.

Выбросив из сундука бересту и ссыпав обратно найденные предметы, он ковырнул носком сапога землю, проверяя, не осталось ли там ещё что, и, взяв сундучок, вернулся к трактору. Сделав полукруг по полю, он остановился. В голову пришла новая мысль. Он выложил содержимое сундука в широкую тряпку, завязал в узел и бросил в кабину, а сундук отнёс в лес, хотел разбить его ногой, но не сумел — он ещё был крепок. Тогда Лёха нашёл канавку, бросил сундук в неё.

Из него выпала скрученная в свиток береста, размерами чуть больше тех, которые он видел прежде. Он хотел её тоже выбросить, но, развернув, увидел на ней довольно чёткие знаки, линии и кружки и положил за рубаху, так как в кармане она не помещалась.

Забросав сундук ветками и хворостом, он вернулся к трактору, на ходу размыслив, что зря, наверное, выбросил другие обрывки бересты с письменами. Может, на них изображены планы зарытых здесь кладов, а он, простофиля, разметал их по полю. Лёха с сильно забившимся сердцем побежал на то место, где нашёл сундук. Он его запомнил и поэтому отыскал быстро. Но ветер унёс лоскуты бересты, и сколько Лёха не бегал по полю, сколько не искал, кроме двух кусков, ничего не нашёл. В душе проклиная свою несообразительность, Копылов вначале огорчился, но потом, вспомнив пословицу, что лучше синица в руке, чем журавль в небе, — то, что он нашёл, было ценнее потерянных кусков бересты — он успокоился.

Норму свою он в тот день не выполнил, потому что работать больше не хотелось, а хотелось быстрее убежать домой и на досуге разглядеть, что же за вещи он нашёл в сундучке. Даже нагоняй от бригадира за плохо выполненную работу, с огрехами, не огорчил его. Он подумал: «Сымай премию. Больно я в ней нуждаюсь». И, переодевшись, поспешил домой.

Дома в сарае он вечером разглядел каждую вещь в отдельности. Из всего найденного ему больше всего нравились витые висюльки. Сделаны они были из металла жёлтого цвета. Потом, почистив их, понял, что они золотые.

Лёха стал размышлять, что же делать с кладом. Что он нашёл клад, в этом не было сомнения. Если сдать его в милицию — утрёшься и ничего не получишь, кроме благодарности через районную газету. Если сдать в финорганы, — получишь четверть стоимости клада. А зачем ему эта четверть, если найденный клад по праву целиком принадлежит ему. Сдавать куда-либо найденные предметы Лёхе не хотелось. А что же тогда делать? Ему не нужно, чтобы эти предметы лежали в сарае мёртвым грузом. Их надо обратить в деньги, продать. А кому? Кто их возьмёт? Побоятся. Да и он не знает, сколько каждая вещичка стоит.

Проволочки, несомненно, были дорогими. Он бросил их на весы, которыми жена взвешивала собранные на грядках овощи и фрукты. Весили они триста граммов. Триста! Каждый грамм он отдаст за пятьдесят рублей. Значит, вся эта вещичка стоит пятнадцать тысяч. Он даже вспотел, когда подсчитал эту сумму.

Полагая, что эти вещи в сарае хранить рискованно, Копылов как-то под вечер ссыпал их в узелок, отнёс в лес и там, в одном ведомом ему месте, зарыл в землю, а сверху набросал валежника.

Не засыпая долго по ночам, думая, как сбыть висюльки, Лёха сообразил, что лучше всего будет продать их иностранцам. Можно, конечно, отнести врачу-дантисту, но он таких не знал, да и возьмёт ли такой золотишко, не обманет ли. Сейчас жуки те ещё. Скажет, что низкой пробы и облапошит — не пойдёшь же пробу узнавать… Уж лучше иностранцам продать… Где их найти, он знал.

Поедет в Загорск. Там иностранных туристов, осматривающих Лавру, полным-полно. Им и продаст.

Как он будет продавать, Лёху пока не интересовало. Главное, что он нашёл рынок сбыта. Остальное продумает на ходу. Все подвески везти было рискованно, поэтому он взял три штучки и взвесил. Они весили около пятидесяти граммов. «Запрошу три тысячи и лады», — подумал Копылов и твёрдо решил, что в следующий выходной поедет в Загорск.

2.

Поехал он из Хотькова, от поликлиники, рядом с которой жил, 55-м автобусом. Почему выбрал автобус, а не электричку, Лёха и сам точно не знал. Железнодорожная платформа «Абрамцево» была от его дома невдалеке, поезда здесь проходили уже не такими переполненными, как, скажем, ближе к Москве, и до Загорска можно было доехать в более комфортабельных условиях, чем на автобусе. Но он предпочёл автобус. После того, как он нашёл клад, ему стало казаться, что на него стали подозрительно смотреть прохожие, пристально оглядывали милиционеры, даже дворняжки, бегающие по улице, стали облаивать его. Поэтому, наверное, он и предпочёл автобус, думая лучше скрыться в его тесноте и многоголосии. Сидя у окошка, можно будет не спеша составить план дальнейших действий — никто не будет мешать. Да и другое привлекало — без горя доберёшься. Прямо целевым назначением до места. А с электрички надо было в Загорске пересесть на автобус.

Так он и сделал. Правда, вначале расстроился. Кондуктора не было, и билеты продавал шофёр. Пассажиров набилось в салон в начале маршрута так много, что без труда нельзя было пробраться вперёд. Поэтому Лёха отдал деньги и стал ждать билета. Но билета не передали. Ругая начальника автоколонны, шофёра и толпящийся в автобусе нерасторопный народ, Лёха пробился к водителю и вытребовал-таки свои билеты, правда, потерял кресло, на которое села какая-то размалёванная молодуха, ни за что не хотевшая покидать Лёхиного места, хотя Лёха смотрел на неё без отрыва несколько минут, пока не заболели глаза.

На станции Хотьково много пассажиров вышло, и Лёха опять занял своё место и стал разрабатывать план дальнейших действий, пощупывая в кармане золотые подвески.

Вышел он на Кооперативной улице. Прошёл мимо ресторана «Золотое кольцо», мимо музея игрушки, спустился вниз, пересёк по мостику Кончуру, вышел к парку, миновал вечный огонь у памятника погибшим воинам, здание РУСа и поднялся мимо Пятницкой и Введенской церквей на Красногорскую площадь, на гору Маковец.

День был погожий. На площади стояло много автобусов — «Икарусов» и «Туристов», было много личных автомашин, припаркованных у бровки зелёного поля. Возле машин и автобусов покуривали шофера, сновало множество людей, слышалась иностранная речь, люди бродили парами и в одиночку, пили, ели, щёлкали фотоаппаратами.

«Иностранцев здесь много, — подумал Лёха, оглядывая пёстро одетую толпу, — только как к ним подобраться». Другого языка, кроме своего родного в пределах восьми классов, он не знал, хотя и был у него аттестат об окончании одиннадцати классов, но он-то понимал, как его получил в вечерней школе — за уши вытащили, потому что кто-то из высокого начальства придумал, чтобы у всех поголовно было среднее образование.

«Может, у них и денег-то наших нету, — размышлял дальше Лёха, — у них доллары, фунты, марки, франки. Конечно, он марки и франки и даже фунты не возьмёт, канителиться ему с ними потом, только доллары. Хотя зачем ему доллары? Что он, в Америку поедет? Ему и здесь хорошо… Ему нужны русские, советские наши рыженькие рублики…»

Эта неожиданная мысль о долларах и прочей инвалюте неприятно поразила Копылова. Вроде бы и план предварительный он составил хороший, а на поверку вышло не так. Какой иностранец, прибывший сюда в качестве туриста, ему три тысячи рублей отвалит? Не каждый такой суммой располагает. Было от чего повесить нос. Он пошире распахнул пиджак и пошёл к входу в Лавру, соображая, что ж ему теперь делать.

У зелёного газона Лёха заметил низкую широкую автомашину. Увидел и красные номерные знаки. Дипломатическая, — отметил он, и ему сразу пришла неожиданная мысль: раз дипломатическая, значит, приехали дипломаты, а раз дипломаты — у них есть советские рубли. Вот кому надо продать, — решил он и обрадовался. Однако машина была пуста. Никто в салоне не сидел и никто к ней не подходил.

Почти час слонялся Копылов около машины с красными номерами, поджидая её пассажиров, не решаясь уходить, в душе проклиная себя, что у него нет никакого запасного варианта, и приходится ему стоять на проклятой жаре и ждать у моря погоды. Он уже решился уйти, как тут к машине подбежала девочка-подросток и остановилась у дверцы.

Лёха навострил глаза. К девочке подошла молодая женщина в свободной полотняной кофте, в светлых, сужающихся к щиколоткам брюках, в затемнённых, закрывающих чуть ли не половину лица, очках. Они о чём-то полопотали по-своему, достали из салона бутылку пепси-колы, выпили на двоих из бумажного стаканчика, и старшая хлопнула дверцей, заперла её на ключ. «Эти возьмут», — подумал Копылов и пошёл за ними.

Он пошёл за ними на почтительном расстоянии, стараясь не упускать из виду. Они вошли через Красные ворота в Лавру, прошли между Успенским собором и Царскими чертогами и возле колокольни подошли к высокому, еще довольно молодому, но чуть седоватому мужчине в светлой рубашке с узкими погончиками, с открытым фотоаппаратом на груди.

— Раз дипломат, значит, говорит по-русски, — определил Лёха. — К нему сейчас и подкачусь.

И он стал ждать момента, чтобы, не возбуждая ничьих подозрений, подойти к человеку с фотоаппаратом. Он следовал за мужчиной по пятам и делал вид, что внимательно рассматривает лепной декор или какой наличник, изображения святых или решётку ограды.

И когда он решил, что этот момент настал, он вдруг почувствовал затылком чей-то взгляд. Лёха обернулся и увидел высокого парня в тенниске, длинноволосого, который, лишь Копылов обернулся, отвёл взгляд и принялся внимательно изучать купол колокольни, задрав голову к небу.

«Следит, — подумал Лёха. — Ну, следи, следи, много не наследишь».

Однако к иностранцу он не стал подходить, решив подождать, и опять стал следовать за ним на значительном расстоянии. Так они кружили по Лавре с час. Тот человек в тенниске неотступно следовал за Лёхой и иностранцем. Лёха нервничал, руки потели, ему хотелось нестерпимо пить, и когда чета с дочкой зашли в Надкладезную часовню, он тоже прошмыгнул туда. Здесь можно было перекинуться с дипломатом двумя-тремя словами, но Лёха так хотел пить, что быстро схватил кружку — это было сильнее желания заговорить с иностранцем, — и с такой жадностью припал к пластмассовому краю, что заслужил неодобрение старика со спутанной бородой, в чёрной одежде, который стоял у входа и сказал Копылову несколько назидательных слов.

И снова пошли петляния по территории монастыря. Вдруг возле трапезной, когда иностранец сходил со ступеней, к нему стремительно подлетел парень в тенниске и стал что-то быстро говорить, жестикулируя руками. Видно, иностранец понял, потому что отколол от рубашки значок и молча протянул парню. Тот взял значок, заулыбался, чуть ли не вдвое согнулся от почтения, а иностранец пошёл дальше, сверкая объективом фотоаппарата.

— Тьфу, чёрт, — выругался Лёха, поняв, что обманулся в своих мыслях, — фарцовщик, значконосец, — обругал он парня, гордо удалявшегося с сияющим лицом к церкви Иоанна Предтечи, — помешал.

Отвлёкшись, Лёха чуть не выпустил из поля зрения чету иностранцев и, отыскав их глазами в толпе, поспешил за ними. Однако близко к ним подойти не удалось: люди обтекали их со всех сторон к тому же на площади они сели в машину, раскрыв дверцы, и сидели там, жуя бутерброды и запивая их чаем или кофе из термоса.

И тут на Лёху положил глаз мужик со странно знакомым лицом. Он внимательно вцепился взглядом в него, словно держал на прицеле.

«Где ж это я его видел? — растерянно размышлял Лёха, притворившись, что разглядывает протекторы колёс. — Что он так уставился? Может, знает о золоте, что лежит у Копылова в кармане?»

Его опять обуяла жажда. Не глядя на того мужика, он смешался с толпой, зашёл за автобус, и, плюнув на иностранцев, пошёл в ближайший буфет, чтобы напиться. Однако там воды не было. Правда, у аптеки он увидел бочку с квасом и сразу опустошил две большие кружки. И только тут в голову вернулись мысли, потерянные при встрече со странным мужиком. Решив, что на сегодня испытаний хватит, он завернул за аптеку и сел на скамейку у Белого пруда. Он устал, болели ноги, здесь же было прохладно, а белые лебеди, грациозно скользившие по воде, сообщали Копылову успокоение и некую умиротворённость.

3.

— Что-то я обманулся, — размышлял Лёха, вытирая лицо платком. — Никакой это не милиционер.

Он вспомнил, почему то лицо было так знакомо. Этого мужика он видел на рынке в магазинчике. То ли грузчик, то ли подсобник какой… Вот лопухнулся. Второй раз за день. И того парня в тенниске испугался… Собирашку значков, любителя иностранных побрякушек…

Досада его вскоре прошла. Окончательно решив, что на сегодня хватит пытать судьбу, он встал со скамейки и направился через площадь вниз, к парку. Шёл к винному магазину, что располагался на проспекте Красной Армии, недалеко от Кооперативной улицы. Настроение у него было не ахти какое хорошее и ему захотелось взять домой бутылку вина.

Очередь у магазина была преогромнейшая, и Лёха застыл в стороне в раздумчивости — стоит ли стоять, тратить время. Да ещё неизвестно — достанется ли. Если без очереди? Да разве пустят! На куски растерзают, и милиция не поможет, — вон какие жлобы стоят, так и ищут, кого бы треснуть по башке.

Тут к нему неожиданно подошёл вразвалку парень, попыхивая сигаретой. Как определил Лёха, парень не парень, мужик не мужик, в тонкой куртке ветровке, в запылившихся брюках. Во рту, в краешке губ не было одного зуба.

— Слушай, кореш, — обратился к нему парень, — третьим будешь? У меня с приятелем не хватает на пузырь белой. Как? Здесь и краснуха есть, но какая-то дрянь. Ей только заборы красить…

На желудке у Копылова было пусто, хотелось есть, и при мысле о выпивке у него нестерпимо засосало под ложечкой и возникло жгучее желание опрокинуть стаканчик.

— Так как? — спросил парень и выжидательно посмотрел на Лёху. — Может, ты сомневаешься? — Он усмехнулся. — Вон у меня приятель стоит, — указал он на старого мужика в клетчатой рубашке с непокрытой головой, с тряпичной сумкой в руке, стоявшего в очереди и уже приближающегося к дверям магазина.

Лёха посмотрел на мужика и спросил,

— Сколько надо? — и ощупал глазами парня: не обманывает ли, сейчас такие жуки-пройдохи пошли, что только в два глаза смотри — как бы не объегорили.

— Трояк гони на бутылку, рубль на закуску, и вся игра.

Лёха отдал три рубля. Парень передал деньги стоявшему в очереди мужику, а сам с Копыловым отправился в продовольственный магазин, на ходу повторяя:

— Вот и порядочек. Сейчас закусончик возьмём.

Когда они взяли нехитрой закуски — три банки кильки в томате да полбуханки хлеба — и вернулись к винному магазину, мужик уже поджидал их. В сумке, отвесив дно, лежала бутылка.

Все трое пошли в парк, уединились у стены, в углу, сев на траву за разросшимися кустами. Наливали в стакан и по очереди пили. Скоро Лёха знал, что парня зовут Валеркой, а мужика Виталиком.

Выпитое разморило Лёху. Тело стало мягким, раскисшим. В голове бродили лёгкие мысли, а язык развязался. Двое его новых приятелей тоже оживились и без устали говорили. Они узнали у него, что он не здешний, а хотьковский, а он узнал, что они родственники — старый из Семхоза, а молодой из Загорска.

— На рынок, наверное, приезжал? — спросил Лёху старый, ковыряя обломком спички в зубах.

— По делу, — ответил Лёха. — Думал одну вещичку продать из благородного металла, да не нашёл покупателя.

— А ну покажь! — встрепенулся молодой. — Покажь, покажь вещичку, не съем!

Лёха достал из кармана подвеску со змеиной головкой и протянул парню. Тот повертел её, потрогал жуковинку и передал старому. Виталик рассматривал подвеску дольше, чем родственник. Закончив осмотр, проговорил:

— Золотая.

Копылов совсем расхрабрился.

— В ней двадцать грамм золота, — соврал он, пряча подвеску в карман. — За две тысячи я бы отдал. Золото старое. Сколько зубов можно из него наделать…

— Сто рублей дашь? — вдруг спросил Валерка.

— За что? — не понял Лёха.

— Если я найду тебе покупателя, и ты её продашь.

Лёха подумал:

— Обдираешь…

— А ты не обдираешь: двадцать грамм толкаешь за две штуки?

— Я — нет.

— Дело хозяйское, — оттопырил губу Валерка и отвернулся, давая понять, что разговор закончен.

Наступило неловкое молчантие.

— Годится, — наконец решился Лёха.

— Тогда пойдём, — проговорил Валерка и поднялся с земли.

— Далеко?

— Ты не дрейфь. Недалеко, за третьей больницей. Там мой знакомый живёт. Он возьмёт.

Копылов подумал, что время ещё не позднее, Валерка вроде не урка какой, и согласился.

Виталик поднялся, стряхнул с колен приставшие травинки, протянул собутыльникам руки:

— Ладно, братцы, мне с вами не по пути. Домой поеду, прощайте!

— Пока, — пожал его руку Валерка. — Тёте Нюсе от меня привет.

Мужик ушёл, а Лёха потопал за Валеркой. Они миновали третью городскую больницу, пересекли улицу, свернули вправо, и Валерка остановился перед глухим забором с двустворчатыми воротами, державшимися на двух столбах с верхней перекладиной. У ворот густо росла крапива, и здоровенные лопухи проковыряли землю и раскинули широкие листья по земле.

Валерка подёргал калитку, как и ворота, покрашенную суриком, она открылась, и они вошли во двор. Во дворе росли яблони, старые, с облупившейся корой, корявые, с ещё не совсем распустившейся листвой. К забору лепились постройкм — клетушки, сараюшки, валялись ржавые бочки, вёдра, тазы. В глубине двора густым басом пролаяла собака, и, загремев цепью, вскочила на сложенные доски, обкрученные, чтобы не разваливались, проволокой.

— Собака привязана, — потянул Лёху за рукав Валерка. — Не бойся!

— В дом не пойду, — проговорил Лёха, будто бы из-за собаки, а сам просто не захотел туда заходить, чего-то испугавшись. — Я здесь побуду. На скамейке посижу, — добавил он, увидев сбоку дорожки небольшую не крашенную скамейку со спинкой.

— Как хошь, — ответил Валерка и пошёл к терраске, небольшой, в две рамы по переду, с осевшим крыльцом, отчего ступеньки приподнялись и между досок зияли щели.

В доме он пробыл недолго. Вскоре вышел с волосатым мужчиной, в майке, с широкой грудью и животом, выпиравшим из-под резинки спортивных брюк.

— Вадим, — протянул руку мужчина, и его близко посаженные голубые глаза под чёрными бровями уставились на Лёху.

Лёха назвал себя.

— Что продаёшь? — спросил Вадим.

Лёха быстро окинул его фигуру взглядом, задержал его на добродушно выпиравшем животе.

— Да вот, — он вытащил из кармана и протянул Вадиму подвеску.

Подвеска заинтересовала Вадима. Он взял её и, опустившись на скамейку, приблизив к глазам, стал поворачивать то одним боком, то другим, разглядывая хитросплетения как бы тонких проволочек.

— Занятная вещица, — проговорил он. — Какая-то висюлька. — Такая не должна быть одна. — Он внимательно посмотрел на Лёху, потом спросил: — Почём продашь?

— За две тыщи, — ответил Копылов и бросил быстрый взгляд на Валерку. Тот кивнул и растянул рот в усмешке, видимо, уже почувствовав хруст сторублёвки в руках.

— Может, она стоит две тыщи, а может, и нет, — проговорил Вадим.

— Так ведь это ж золото, — вступил в разговор Валерка, видя, что может остаться без обещанного навара.

— Не всё золото, что блестит, — резонно заметил Вадим. — Слушай, — обратился он к Лёхе: — Давай за тыщу. За десять сотен возьму. А-а, договоримся?

— Я что — упал? — ответил Лёха. — Такую вещь за тыщу? — и он протянул руку, намереваясь взять подвеску.

— Погоди, — остановил его Вадим. — У тебя только одна такая штуковина?

— А что с того — одна или нет?

— Да ты не кипятись. Не лезь в бутылку. Так одна или ещё есть?

— Ещё есть.

— Тогда беру. Подожди минутку.

Он прошёл в дом, быстро вернулся с деньгами, протянул их Лёхе:

— Считай, тут ровно две тыщи.

Лёха пересчитал пятидесятирублёвые купюры, убрал в карман.

Вадим поиграл подвеской, подбрасывая её на ладони, то ли проверяя вес, то ли наслаждаясь тусклыми переливами жёлтого металла.

— Если у тебя есть другие такие же висюльки, — сказал он, — я их у тебя куплю. Каждую по две тыщи. — Он полез в задний карман брюк и вытащил клочок бумаги. — Вот возьми. Здесь мой рабочий телефон. Когда надумаешь — позвони. Мы договоримся. Я к тебе подъеду или ты ко мне… А может, встретимся на нейтральной почве. Как?

— Годится, — ответил Лёха и взял бумагу.

— Ну, пока, — старый керосинщик, — похлопал Вадим по плечу Валерку, довольный выгодной сделкой. — Заходи ещё.

— Зайду, — пробасил Валерка и подтолкнул Лёху в спину: — Иди, я счас догоню.

Когда Лёха захлопнул за собой калитку, Валерка сказал Вадиму:

— Вот посмотри, у него какая-то хреновина упала. Давай за десятку, — и он протянул Вадиму тёмный кусок бересты. — Здесь что-то нарисовано.

Вадим, ни слова не говоря, развернул бересту, посмотрел на непонятные знаки — то ли буквы, то ли замысловатые рисунки, удивлённо приподнял брови.

— Какая-то китайская грамота, — произнёс он тихо, вынес и дома десятку и отдал Валерке.

— Только одна? — спросил он Валерку, зная, что тот может достать целый ворох таких кусков, и каждый продать по десятке.

— Ещё одна есть, — ответил тот и протянул хозяину дома свёрнутый в трубку коричневый свиток. — Это в подарок, — ухмыльнулся он, думая, что и так дорого продал какой-то замызганный кусок бересты.

— Ладно, ступай, — сказал ему Вадим и закрыл за ним калитку.

Здесь же на улице Лёха рассчитался с Валеркой за удачно совершённую сделку, отдав ему сто рублей, и они расстались. Лёха пошёл по Первой Пролетарской улице вниз к Келарскому пруду и сожалел, что мало запросил за висюльки.

А Вадим, как только ушли гости, прошёл в угловую комнату, выдвинул ящик стола, достал лупу и стал внимательно разглядывать подвеску и старый кусок бересты с неровными, словно обожжёнными краями, с выступающими на поверхности частыми знаками, напоминающими старинные буквы.

4.

Поздним вечером того же дня, Вадим, взяв подвеску, поехал на автобусе на Скобяной посёлок, где жил его давнишний приятель Виктор Степанович, бывший музейный работник, антиквар, хорошо разбирающийся в различных старинных предметах и вещах, уже давно ушедший на пенсию и тихо живущий с женой в двухкомнатной квартире, отдавая свободное время написанию какого-то труда, о котором он подробно никогда никому не рассказхывал.

Уже вечерний сумрак разливался над посёлклом и зажигались фонари, когда дребезжащий и громыхающий автобус остановился у комбината ЖБИ. Вадим спрыгнул с подножки и зашагал по асфальтированной дорожке вдоль шоссе, а потом свернул к домам. Около домов, в редких посадках, сидели мужики, курили рядом горели костры из какого-то старого хлама, выброшенного то ли из подвалов, то ли из сараев.

Мимо зарослей неподстриженного шиповника Вадим подошёл к подъезду пятиэтажного дома и поднялся на третий этаж. Нажал на кнопку звонка. Дверь открыла женщина, худощавая, с волосами, забранными в узел, в переднике. Увидев Вадима, улыбнулась, ответила на его «здравствуйте», пропустила в прихожую, сказала:

— Давно вы у нас не были.

— С год, наверное, всё дела, некогда и забежать… Хозяин-то у себя?

— У себя. Где ж ему ещё быть. Проходите в комнату.

— Кто там, Маня, пришёл? — раздался мужской голос.

— Вадим.

— Пусть проходит ко мне.

Вадим разулся, женщина подала ему тапочки, он сунул в них ноги и прошёл в комнату, дальнюю, небольшую. Его встретил пожилой мужчина в очках, высокого роста с удлинённым аскетического рисунка лицом. Волосы короткие, с густой сединой, были недавно пострижены. Хозяин и гость поздоровались.

Вадим опустился на диван и по привычке обежал глазами комнату. На стенах висели полки с книгами, в основном по искусству, живописи, скульптуре, эстетике. Напротив стола стояли два шкафа, в которых хозяин держал разные стариннные вещи и предметы, на столе лежали книги и несколько брошюр, посередине возвышалась горевшая настольная лампа с широким абажуром.

Виктор Степанович, так звали хозяина, сел напротив Вадима в обшарпанное на подлокотниках кресло, сцепив длинные пальцы на коленях.

— Как жизнь, Вадим? — спросил он.

— Да ничего, нормально.

— Слышал, ты кооператив создаёшь?

— Хотелось бы. Пока не утвердили. И не знаю — утвердят ли.

— А в чём загвоздка?

— Как будто не знаете нашей власти. Волокитят.

Вадим был председателем ещё не существующего на практике кооператива «Стремя». Создать кооператив с этим названием порешила инициативная группа, избравшая Вадима своим вожаком, потому что идея о создании принадлежала ему. Вадим и его сподвижники в количестве пяти человек предлагали создать товаришество туристско- передвижного профиля. Предложенный исполкому план частного предпринимательства состоял в следующем: кооператив обзаводится несколькими конными экипажами, соответственным образом экипируется — хотите под ХУII век, в кафтаны, шапки с отворотами, хотите под век ХУIII, в камзолы, треуголки, и за небольшую плату возит желающих вокруг Троице-Сергиева ансамбля. Вадим даже предлагал взять под своё начало Конный двор. Всё равно пустой стоит. Вот об этом кооперативе и спросил Виктор Степанович.

— Чаю хочешь? — после непродолжительного молчания спросил хозяин.

Вадим отрицательно покачал головой.

— Я ненадолго. Не беспокойтесь. Я одну вещичку показать привёз. Вот посмотрите. — Он вынул из кармана и бросил на стол купленную у Копылова золотую подвеску.

Виктор Степанович включил настольную лампу, потому чо света в комнате было недостаточно, и повертел подвесеку в руках, поднеся близко к глазам. Затем он выдвинул ящик стола и достал лупу. Осмотрев золотое украшение, отложил лупу в сторону, снял очки, и задумчиво погрыз заушник. Вадим во все глаза смотрел на выражение его лица, стараясь прочитать мысли хозяина.

— Занятная вещица, — сказал Виктор Степанович, опять водружая очки на нос. — У тебя только одна такая? — обратился он к Вадиму.

— Пока одна, но продавец сказал, что у него есть подобные.

— Возможно, и есть, возможно, и есть, — задумался Виктор Степанович. — Если моё предположение верно, таких долек должно быть шестнадцать или восемнадцать. Думаю, что это часть гривны ХI-ХII веков, подобные этой хранятся в некоторых наших музеях. Кто тебе это принёс?

— Да один парень.

— Ты не спросил, откуда эта вещь у него?

— Если бы даже спросил, он что — дурак рассказывать. Может, он её откуда-то спёр.

— Вот-вот. Вам бы только купить вещичку, не разбираясь в её ценности и не удосуживая себя вопросом: что она, откуда появилась.

— А что такое гривна? — охрипшим голосом спросил Вадим, и чуточку зарделся — ему как-то неловко стало перед хозяином за свою неосведомлённость по части украшения.

— Гривна? Это металлический обруч, носившийся на шее. Известна, начиная с бронзового века. Носили её древние мидяне и персы. У римлян служила наградой за боевые отличия. Входила в наряд знатных мужчин и женщин. Известна и на Руси вплоть до шестнадцатого века.

— Вы говорите, что гривна — металлический обруч. А эту, что — распилили или разрубили?

— Да, и притом очень искусно, не повредив выпуклого рисунка на лицевой стороне, который повторяется, как орнамент. Но сделали это не в наши дни, а очень и очень давно.

— Вот ведь как! А я и не заметил.

— Немудрено… Ты хоть знаешь адрес того парня.

— Да нет. Я не спросил. Дал ему свой телефон на всякий случай… Спросил — есть ли у него ещё такие висюльки, он ответил, что есть. Думаю, позвонит. А дорогая это вещь? — Вадим выжидательно посмотрел на Виктора Степановича.

— Дорогая, говоришь! Да ей цены нет. Во-первых, она из чистого золота, во-вторых, старинной, не старинной, древнейшей работы, это тоже ценность имеет, — он улыбнулся и взглянул на Вадима, — среди любителей искусства, а не торгашей, конечно.

— Всё, Виктор Степанович, норовите кольнуть, — миролюбиво произнёс Вадим. Ему не хотелось спорить. Его приятно радоаало, что он приобрёл ценную вещь. Надо только будет найти того Лёху и купить у него остальные подвески, пока он не разнюхал, что это такое и какую имеет цену. — Ладно, — продолжил он, — если эта гривна у кого-то в целости — она будет у меня.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил Виктор Степанович, возвращая подвеску назад. — Только учти, она может быть ворованной. Не погори с этим делом. Вещь уникальная, не каждый музей такой располагает.

— Спасибо за совет, за рекомендации, — сказал Вадим и встал, собираясь уходить. — Да, — вдруг воскликнул он, — забыл почти. Вот это посмотрите, наподобие бересты что-то…

С этими словами он вынул из кармана пиджака и протянул хозяину тёмный скрученный лоскут. Тот развернул его, подошёл к лампе, поправил абажур, чтобы больше света падало на кусок бересты. Долго смотрел на него, ничего не говоря, но Вадим видел, как напряглась его шея, а лицо выразило внутреннюю радость.

— Ну что? — не выдержал молчания Вадим. — Может, это план какой?

— Никакой это не план. Тебе везде сокровища видятся. Помешались все на деньгах… Это кусок бересты с письменами. Какой-то текст на ней. Бересту надо реставрировать. Тогда можно будет прочитать, что на ней написано.

— Ну, это уж по вашей части. Реставрируйте, читайте, — ответил Вадим и стал прощаться.

Когда он вышел от Виктора Степановича, на улице было сумрачно. Тучи обложили небо, и оно было тяжёлым и тёмным. На автобусной остановке никого не было, и Вадим, подумав, что, возможно, автобусов не будет, пошёл пешком, напрямик, через станцию. Он шёл и думал, что зря не расспросил парня, где тот живёт и работает, а теперь жди, когда он позвонит, да и позвонит ли? Найдёт себе другого покупателя — пощедрее, и дело, которое задумал Вадим, улыбнётся.

А Виктор Степанович, проводив гостя, заинтересованный куском бересты больше, чем куском гривны, решил сразу её отреставрировать, чтобы прочитпать, что было на ней написано.

5.

В лето 6788 со дня сотворения мира удельный Московский князь Даниил Александрович, сын Александра Невского, достигший того возраста, когда можно уже принимать самостоятельные решения, пожелал сделать смотр своим владениям. К тому же его духовник архиерей Иероним настраивал его на это, говоря, что князю надо знать свою отчину. Князь был молод и во всём привык слушаться своего наставника и духовного отца. Да к тому же ему самому хотелось посмотреть земли, доставшиеся ему в княжество от старшего брата Дмитрия, великого князя Суздальского. Не чинят ли воеводы его и наместники урону княжеской казне, все ли подати собирают и не набивают ли велико себе мошну…

Из Москвы он выехал рано утром с отроками и дядьками, воинами и малым обозом, намереваясь прокормить себя и сопутствующих на месте боярскими хлебами. Поехал с ним и Иероним. Путь лежал на северо-восток ближе к отцовской отчине — земле Переяславской, на которой княжил его племянник Иван. К владениям племянника примыкала земля радонежская с селом Радонежским, куда и собрался Даниил.

Князь был бодр, лёгок на ногу и во всём старался не медлить. Поэтому он рассчитывал быстрым ходом с одной остановкой на обед к вечеру попасть в Радонежское, но Бог не дал ему возможности выполнить это намерение. Недавно прошли проливные дожди, реки набухли от воды, и на Яузе был смыт обветшавший мост. Холопы из ближайших деревенек, согнанные тутошним боярином, пытались наладить новый: вгоняли каменными бабами в дно реки дубовые сваи, тесали брёвна, крепили скобами и коваными гвоздями устои и продольные балки. Холопов было мало, и дела продвигались медленно.

— Чьи будете? — спросил их князь, остановив коня и созерцая согбенные в поклоне спины.

— Боярина Ртеньева, — ответил за всех русобородый с голубыми глазами высокий плотник, отделившийся от других товарищей и подошедший к князю. Волосы его вокруг головы были схвачены, чтобы не мешали работать, кожаным ремешком.

— Знаком мне ваш боярин: не богат, но умом смышлён. — Даниил оглядел мост, подсыпанную у берегов землю, накат круглых бревён: — Вы и к вечеру с делом не управитесь…

— Знамо, не управимся, княже…

— Откуда тебе известно, кто я?

С поклоном плотник ответил:

— Боярин часто посылает на Москву… Не раз видал я…

Даниил не дал ему договорить и спросил:

— Скажи мне, молодец, а есть ли здесь в округе брод?

Плотник князю понравился — статный, плечистый, воин бы из него отменный получился…

— Как не быть, княже. Вниз по реке, с версту отсюда. Вон по той дороге, по бережку… — Холоп указал рукой вдаль.

— Поворачивая коней, — приказал князь челяди.

Холопы, возводившие мост, низко на прощанье кланялись князю.

Брод нашли, но пришлось делать крюк, потом ехать по бездорожью, два воза перевернулись, княжеский конь поранил ногу. Даниил осерчал на возниц и прочих слуг своих, на своего коня и остальную дорогу ехал хмурый и неразговорчивый, не радуясь ни весёлому щебетанию птиц, ни пряному запаху омытого дождями летнего леса, ни красным ягодам земляники, высовывавшимся из-под листьев обочь дороги.

Только поздним вечером княжеский поезд прибыл к деревянным воротам села Радонежского. Князя ждали. Ударили в колокол. Князь огляделся. Место было холмистое. К реке часть земли была распахана, ниже расстилались прибрежные луга, дальше возвышался нетронутый лес. Стояла приземистая церковка с колоколенкой, там и сям не по улице, а вразброд возвышались избушки простого люда, боярские хоромы поражали своим нарядным видом: кружевами карнизов, причелин, замысловатых коньков, витых балясин на крутых крыльцах…

Боярская челядь распрягла лошадей, завели телеги во двор хором, а навстречу Даниилу вышел к воротам с непокрытоцй головой сорокалетний боярин Никифор Рысь, ведавший делами окрестной волости. Он низко поклонился и помог князю спешиться.

— Будь здрав, княже! — приветствовал он Даниила. — Не труден ли был путь?

— Труден, боярин: конь мой повредил ногу, слетело колесо у телеги, возки опрокинулись…

— Я прикажу холопам починить сломанное…

— Добро, — ответил князь, разминая затёкшие ноги.

— Милости просим! — Никифор широким взмахом руки пригласил Даниила в хоромы.

В боярской горнице собирали обильный ужин. Князь парился в бане, отмывая дорожную пыль, двое его слуг, один слева, другой справо мягко охаживали его, растянувшегося на полке, вениками. Берёзовый дух от веников, мягко обволакивал низкую баньку. Освежённый, с розовым блестящим лицом, в чистой одежде, князь занял своё место за пиршественным столом. При виде богато накрытого стола он повеселел, а когда подали мёду, и совсем отошёл.

— Надолго ли, княже, к нам пожаловали? — почтительно спросил боярин Никифор.

— Долго не намерен быть, — ответил князь, пригубляя янтарный медовый напиток. — Тебя в разор не введу, — засмеялся он.

— Смотр волости завтра будешь делать или сначала отдохнёшь день-два? — снова спросил боярин.

— Завтра, завтра, — ответил Даниил Александрович, зевая. — Бог даст, завтра. Как, людишки не обнищали? — спросил он боярина после недолгого молчания. — Подати исправно собираешь?

— Тихо. Разорения татарского нету — пашут, жнут. Людишки справные. Народ крепок, но дик. Иной в лесу избу срубит, старается уйти от оброка.

— Может, кто из твоих слуг самоуправство чинит?

— Нет, батюшка. Всех держу в кулаке. — Никифор сжал волосатые пальцы. — Никому соблазну к самовольству не даю.

— Добро, коли так.

— Слыхали мы, боярин, — исподлобья взглянув на Никифораа, в разговор вступил Иероним, — что рядом с градом идолище поганое у тебя тут на холме. Скоморохов и гусельников привечаешь. Холопы жертвы деревянным богам приносят… как? — и его чёрные густые брови с проседью поднялись, а глаза воззрились на боярина.

— Идолище есть, — ответил боярин. — Я запрещал приносить жертвы, но всё едино бегают холопы в зелёную рощу.

— Волхованием кто занимается?

— Рщига, знахарь.

Князь поднял глаза на боярина.

— В летах волхв? — спросил он, внимательно разглядывая резьбу на деревянном ковше.

— В зрелом возрасте.

— Семья?

— Жена и годовалый сын.

— Такой малый?

— Он у него четвёртый. Старший сын сгинул на охоте — медведь задрал, одна дочь родилась мёртвой, а ещё одна в младенчестве наколола палец рыбьей костью — Бог прибрал и её.

— Откуда доподлинно всё знаешь? — спросил князь.

— Люди всё ведают, а я не гнушаюсь холопьего языка слушать.

— Бог наказал язычника, — проронил Иероним, осеняя себя крестным знамением. — И ещё накажет.

Князь посмотрел на него, но ничего не сказал. Полузакрыв глаза, он размышлял.

Иероним встал из-за стола и сказал, обращаясь к Даниилу Александровичу:

— Князь, казнить надо волхва, капище срыть, Даждьбога в реку спустить… Срам вере христовой. Никак Покров монастырь на Хоткове горе не утвердится, а тут ещё игрища поганые устраивают, пляски бесовские, берёзки завивают, и всё под носом боярина, твоего наместника.

Никифоор помрачнел — не ожидал он такой отповеди от Иеронима. Рука нервно теребила серебряную бляшку на рубахе. Он неприязненно посмотрел на небольшого, в чёрной рясе Иеронима. Черноризец не нравился ему. Особенно были неприятны острые сверлящие глаза княжеского духовника.

Князь после выпитого, после обильной пищи и дальней дороги, нашатавшись в седле, после бани ослаб, и думать ему не хотелось. Хотелось понежиться на мягкой постели, отрешиться на время от забот, а уж завтра с приходом ясного утра поразмыслить на свежую голову.

— Завтра будем решать, — сказал он, прерывая беседу. — Веди, боярин, в опочивалюню. Благие дела утром начинаются.

Князя увели два холопа с боярином. Слуги начали прибирать со стола остатки пиршества.

Иероним подошёл к небольшому оконцу, забранному слюдой. Толкнул раму. Пахнул свежий вечерний воздух. Над Радонежским опускались сумерки. В небе зажигались звёзды. Издалека доносился лай собак. Где-то совсем рядом промычала корова, и снова наступила тишина.

— Бесы, бесы мутят народ, — чуть слышно проговорил Иероним. — Господи, вложи в голову князю благие мысли — разрушить этот вертеп идольский.

Давно мечтал Иероним под корень извести остатки веры древней, приютившейся под боком Радонежа. Да всё недосуг, другие заботы лежали на плечах духовника. Но вот князь вступил в пору совершеннолетия, и теперь у Иеронима есть сила, которая поколеблет язычество, таким пышным цветом распустившееся в здешних местах.

Он отошёл от окна, приоткрыл дверь в сени и кого-то позвал. На зов явился ражий детина в длинной рубахе, подпоясанной красным шнурком. Это был преданный слуга Иеронима, спасённый им в своё время от кнута за лихие дела, а теперь верой и правдой служивший избавителю. Жил он в Москве рядом с покоями Иеронима, помогал слугам вести хозяйство, исполнял другие поручения княжеского духовника, о которых никому не дано было ведать. Иероним подозвал его к себе. Тот наклонил голову, и наставник сказал ему несколько слов на ухо.

— Исполню, отче, — ответил детина и перекрестился.

— Возьми в подмогу двух конюхов, — сказал Иероним. — Легче будет справиться.

В полусумраке сеней мелькнула тень. Иероним повёл бровью. Детина выбежал в сени и быстро вернулся.

— Никого нет.

— Померещилось, — проговорил Иероним. — Иди, исполняй, только погоди, когда все улягутся.

6.

В сумерках в избушку к Рщиге осторожно постучали. Рщигпа взял суковатую палку и вышел на ступени. Его изба стояла на краю Радонежского, совсем рядом с Пажей. Залаяли собаки, их целую свору держал кузнец Щелкуша, чья дымная кузня была на другом берегу реки в зарослях кудрявых лип.

— Батюшка, — услышал Рщига знакомый голос Светеня — холопа боярского, — не казни, что так поздно прибёг, вели слово молвить.

— Пошто тревожишь? — сурово спросил Рщига. Он не любил, когда к нему прибегали по пустякам и отвлекали от дела или отдыха.

— Беда пришла. Князь Даниил приехал…

— Слыхал… Что за беда?

— Княжеский поп Иероним наговаривает князю, чтобы Даждьбога в реку спустить, рощу вырубить, а тебя предать лютой казни. Велено тебя, батюшка, завтра разыскать, привести к князю и не сносить тебе головы за твои врачевания и за ворожбу, и жертвы на холме нашем святом… А час назад подслушал я, как Иероним слуге своему давал наказ порешить тебя этой ночью. Вот и прибёг…

Рщига сдвинул брови. Светень не лгал. У волхва было много друзей в холопах, которые были его соглядатаями, глазами и ушами. «Ну вот, — подумал он, — пришла и моя пора. И отсюда надо уносить ноги».

Казалось, жили они в местах диких, дорога из Москвы в Переяславль, связывавшая две столицы удельных княжеств, проходила в стороне, до других городов русских не было вообще никаких дорог. И здесь религия предков была ещё не низвержена христианством. И люди ходили в дубовую рощу и поклонялись Даждьбогу и приносили ему жертвы, и Рщига был тем человеком, чьи заклинания были поняты богу славян. Но, видно, и сюда добралась рука хитрых попов, которые не хотят поклоняться богам славянским, а приучают народ креститься, молиться деревянным размалёванным доскам, принять веру греческую, чужеземную.

Рщига прнял решение быстро.

— Ступай к себе, — сказал он холопу. — Хватятся, что нет тебя — сполох будет. А меня не найдут. Пройдёт время — весть подам. Князь год сидеть здесь не будет — всё возвернётся на места свои.

Светень убежал, серея в темноте посконной рубахой, а Рщига, пригнув голову под притолокой, прошёл в избу, разбудил жену Беляну и велел ей собираться. Она заплакала, запричитала, но стала наскоро, не зажигая лучины, собирать в дорогу сына Судислава. А Рщига как был босой, взял широкй нож и открыл дверь сеней.

— Ты куда? — бросилась к нему Беляна.

— В рощу. Скоро вернусь. Будь готова.

По узкой трпопинке, оглядываясь, Рщига зашагадл на холм, поросший дубами, который был в окрестном лесу. Было темно. Луна ещё не родилась, и небо было серым. Подойдя к деревянному истукану на утоптанной площадке, изображавшему Даждьбога, Рщига опустился на колени и стал ножом рыть землю. Скоро он достал из тайника небольшой сундучок из дубовых крепких досок, окованных листовой медью с шляпками-бляшками, открыл его и пошарил руками, проверяя содержимое. Всё было на месте, в том числе и дорогая гривна — золотой обруч, одеваемый на шею, подаренная князем Святославом Игоревичем, воителем Древней Руси, пращуру Рщигову. Князь был не христианин, не в пример матери своей Ввликой Ольге, и веру предков своих уважал зело. Многие волхвы ходили с ним в походы и в затишьях от битв молились в болгарских лесах своим славянским богам.

Владимир Красное Солнышко, приняв веру христианскую, загнал всех киевлян в Днепр, крестил Русь, но вера предков ещё долго жила в народе. При Ярославе Мудром многия и многия церкви были построены на обширных пространствах русского государства, оттеснив язычество из центров княжеств на глухие окраины. Прадед Рщиги пришёл сюда в северные земли страны русской, думая в здешних глухих местах найти пристанище от гонений, но, видно, и здесь старой дедовой вере приходит конец. И здесь на местах священных рощ стали строить храмы.

Рщига забросал выкопанную яму землёй и утоптал её. Вернувшись в избу, сунул на дно сундука фигурку женщины _ житной бабы, чтобы покровительствовала она ему, всегда чтоб родилось на полях, и колос чтоб был полным и закрома тоже. Положил фигурку медведя — покровителя рода Рщигова, серебрянные рубли Владимира Красное Солнышко. Сунул туда жертвенный нож, которым он на требище пускал кровь жертвам, приносящимся в дар Даждьбогу. Бросил сверху нитку крупного речного жемчуга…

Верёвкой перевяал тёплую одежду. Жена хотела взять и часть домашней утвари, но Рщига воспротивился:

— Тяжело. Далеко не уйдём. Если будут искать — найдут.

Однако после некоторых раздумий, взял два горшка и глиняную миску.

— Бери сына. Пошли, — сказал Беляне.

Судислав сладко спал. Ему было около двух лет. Последний сын Рщиги, его надежда и опора в старости, продолжатель его рода, который должен нести в будущее всё то, чем обладал волхв Рщига.

Не закрывая дверей, босые Рщига и Беляна с Судиславом вышли из избы. Рщига перебросил через плечо связанные ремнём сундучок и одежду, и они зашагали вдоль Пажи, а потом у зарослей ольхи свернули в лес. У кузнеца Щелкуши нехотя протявкала одна из собак, ей никто не откликнулся, и она замолкла.

Беглецы добрались до Вори, перешли её вброд и пошли правым берегом вверх по течению..

Вдруг Рщига насторожился. Тронул за рукав Беляну:

— Постой! — И прижал палец к губам.

— Что там? — шёпотом спросила Беляна, останавливаясь. Голос её был испуганным.

— Не знаю, — тихо ответил Рщига. — Может, показалось…

Беляна была третьей женой Рщиги. Двое прежних умерли, как и дети от них. Хоть и моложе она его на 19 лет и прожила с ним три года, но в мужа была влюблена. И он любил её. И от этой любви родился сын Судислав, в котором оба души не чаяли. И вот теперь приходится бежать от родного очага, от дома, собранного по крохам, неимовнерным трудом, невесть куда.

— Что? Показалось? — опять спросила она мужа, крепче прижимая к себе Судислава.

Рщига не ответил. Он обернулся назад, к Радонежскому, и прислушался. Было тихо. Река не шумела, скрытая полосой клубящегося тумана. Волхв опустился на траву, приложил ухо к тропе. Земля отчётливо передала глухой звук. То был топот лошадиных копыт.

— Скачут, — проговорил Рщига, вставая. — За нами скачут. До леса добежать не успеем. Они близко. Брось лишнее здесь, — обратился он к жене. — Возьми сына и вот этот ларец. Беги на Чистые родники… Снедь возьми ещё. Остальное брось! Жди меня три дня. Если не вернусь… знаешь, что делать?

Беляна запричитала, заплакала.

— Не реви, — утешил её Рщига, прижав голову к груди и погладив по волосам. — Спаси Судислава. Если не приду, закопай ларец и уходи…

— Как же я без тебя?

— Обо мне другой сказ. Если это холопы князя, пока ты уходишь, я их отвлеку. Вдвоём нам не сдобровать. Иди лесной тропой по-над берегом. Быстрее, быстрее! — торопил он жену.

Хотя посланные в погоню в такой темноте и тумане ехали шагом, с каждым мгновением топот приближался.

Беляна перебросила через плечо перевязанные платком ларец и узел со снедью, крепче прижала к груди сына и торопливо пошла по едва заметной росистой стёжке, и через несколько шагов исчезла в тумане.

Рщига постоял немного, раздумывая, где бы спрятаться, и пошёл навстречу приближавшимся преследователям. Свернул с тропинки и, держась руктй за низко свисающие ветки, ступил на корневище изогнутой ольхи, склонившейся над водой.

Вскоре из тумана показались всадники. Лошадей не было видно, поверх тумана торчали лишь головы верховых. Рщига определил, что это должны быть холопы московского князя. Их было двое.

— Где их искать? — говорил одн другогму. — Они ушли давно. В таком тумане разве сыщешь? Только сам заблудишься. Куда мы, Божко, в такой туман поедем? Может, воротимся?

Тот, которого звали Божко, ответил:

— Ты что — спятил? Иероним с нас семь шкур спустит, если мы вернёмся с пустыми руками. Такого кнута задаст — кожу на спине не соберёшь…

— Да мы ж слуги не поповские, а княжеские.

— Князь молодой, у него, знаешь, Иероним заправляет.

Второй вздохнул:

— Что правда, то правда. От него любой казни можно ждать. Тс-с. Послушай, за нами ещё едут.

— Тогда вперёд. Только не спеши. И лошадей побьёшь, и сам шишек нахватаешь. Луг кончается. Впереди лес.

— Поехали…

В этот момент Рщига приложил руки к губам и заухал филином.

— Чур, меня, — пробормотал Божко, — нечистая сила. — И перекрестился.

Лошади навострили уши. Всадники остановились.

— Это филин, Божко, — сказал ему напарник. — Чего пугаешься?

— Может, и филин, а всё равно страшно… Может, леший заводит?..

— Может, и леший, — согласился напарник, который был храбрее своего друга, а возможно, виду не подавал, что трусит. — В таком тумане только колдунам да упырям своё дело вершить.

Рщига опять приложил руку к губам, и над реклой раздался жуткий хохот. Лошади вспряли уши и встали как вскопанные.

— Едем обратно, — тронул повод Божко. — Слышь-ко, что творится.

В этот момент Рщига хотел поймать опущенную им ветку, поскользнулся на корневище и свалился в воду.

— Что это, Божко? Ты слышал?

— Что-то в воду бухнуло. Водяной играет…

— Водяной страшнее лешего. Чур, меня…

— Подъедем, посмотрим.

— Боязно.

— Слышь, подмога скачет. Не дадут в обиду.

Они подъехали к берегу, озираясь и придерживая лошадей.

Берег был не крутой, а спускаюийся полого к воде, без кустов, росли редко несколько ольх. Туман стоял довольно высоко над водой, и холопы увидели на мелководье человека.

— Колдун, — прошептал Божко.

— А может, водяной?

— Какой водяной? Ты его сроду видел?

— Не-е.

— А говоришь «водяной».

— А-а…

Напарник не дал ему договорить.

— Я поеду вперёд, не дам ему выбраться на берег, а ты заступи дорогу сзади. — И Божко погнал лошадь в реку наперерез Рщиге.

Подъехали ещё шестеро верховых, снаряжённые Иеронимом, были среди них и отроки из дружины князя. Рщиге ничего не оставалось, как выйти из воды и сдаться на милость или произвол власть предержащих. Да он и не хотел сопротивлятья, главным для него было то, чтобы Беляна ушла как можно дальше от Радонежского, и её бы не сумели схватить. Ему связали спереди руки длинной верёвкой, другой конец привязали к седлу одного из верховых и повели обратно в село.

— А где же баба? — спохватился кто-то из холопов. — С ним баба должна быть…

— Насчёт бабы ничего не было сказано, — ответил Божко. — Отче сказывал, чтоб мы привели к нему волхва. Вот мы и ведём.

— Где ж теперь её сыщешь? — подал голос кто-то из верховых.

Никому не было охоты искать Рщигову жену ночью в тумане, и поэтому никто не стал возражать против возвращения восвояси. Все дружно поехали в обратный путь. В середине конвоя, привязанный к лошади верёвкой, брёл Рщига, босой, в мокрой одежде. Ездоки весело гоготали, говоря о том, что завтра уж наверняка их отблагодарят за поимку волхва.

— Это не князева прихоть, — сказал кто-то. — Он бы отблагодарил. А поп ничего не даст. Перекрестит, сунет под нос ручку для целования и скажет: «Бог пошлёт!»

— Белу ручку — это он подсунет, — засмеялся ещё кто-то.

— Грек он и есть грек.

— Да какой же он грек. Просто обучался науке у них в монастыре, а сам он из наших.

— Много ты знаешь.

— Слыхал.

— А что же лицом чёрен?

Никто не ответил на этот вопрос, потому что уже подъезжали к Радонежскому.

— Куда его? — спросил Божко, который держал верёвку с привязанным волхвом.

— Отче приказал запереть его до утра в амбаре да постеречь, чтоб не убёг.

Рщигу привели на его же двор. В его глубине по-над кручей возвышался выплывавший из тумана амбар, срубленный из смолистых бревён, крытый соломой. Толкнули на кованых петлях дверь, ввели туда Рщигу и заперли, не удосужив развязать. Дверь припёрли снаружи дубовым засовом.

— Никуда не подевается, — сказал Божко, проверяя не открывается ли дверь. — Закрыто крепко.

Однако двух холопов, как ни полагались на прочность засова, всё же оставили у амбара караулить. Сами поскакали на конюшню раззнуздать лошадей и дать им отдых.

Скоро в округе затихло, а туман ещё больше сгустился. Казалось, он сверху вбуравливается в землю и, натолкнувшись на препятствие, расстекается по сторонам, поглощая в своём бело-синеватом молоке и деревья, и кусты, и избы. Он затекал во все щели, углы, заполонил всё пространство и от него некуда было деться.

В амбаре, куда заперли Рщигу, стояла кромешная темнота. Наверху, под стрехой, в бревне было прорублено маленькое оконце, но и через него ничего не сочилось, кроме испарений тумана. Рщига сел на тёсаный пол и первым делом попытался развязать связанные руки. Но они были связаны крепко. Как он не дёргал узел, ничего не выходило. Он только натёр запястья. Тогда пустил в ход зубы.

«Хорошо, что не стали искать Беляну, — думал он. — Хотя вряд ли они сумели бы её настичь в таком густом тумане. Пришёл бы этот туман часом раньше, ни за что княжеские холопы не сумели бы полониьть его. Да, если бы он сам не захотел по воле обстоятельств отдать себя в руки холопов, они бы его не нашли. В таком тумане искть человека, что в стоге сена иголку. А теперь ему надо выбраться из этой западни…»

Снаружи заскрипели низкие ступени — две доски, положенные на плоские камни, — это пришла стража. Они долго зевали за дверью, тихо переговаривались. Сначала Рщига думал, что это радонежцы, потом понял, что обманулся — это были челядины князя.

Скоро Рщига сумел растянуть узел и попытался развязать его. Узел не поддавался, но после нескольких попыток одна петля ослабла, и волхв сумел снять её с кисти. Несколько минут Рщига тёр запястья, чтобы восстановить нормальное кровообращение, а сам думал о слабых местах своего амбара — в каком месте можно выбраться на волю.

Амбар был у него, как водится, без потолка, но обрешётка из слег была плотной, покрытая снаружи соломой в несколько слоёв. Всё было сделано без единого гвоздя, но настолько крепко вдолблено или поставлено в распор, что и мысли не приходило бежать через крышу… Хотя… Рщига знал, что в правом углу амбар протекал, он хотел его к осени поправить — заменить стропило, которое подгнило. Можно было попытаться нижний конец стропила вытолкнуть из паза-гнезда, как полагал Рщига, трухлявого, и тогда, раздвинув две-три слеги обрешётки, выбраться на свободу.

В амбаре у него стоял пустой ларь, в котором он держал то зерно, то муку. Рщига нашёл его впотьмах и, стараясь не производить шума, — сторожа не спали: доносился их разговор — поставил в угол. Осторожно встал на него и просунул руку в солому. Так и есть — конец подстропильного бревна, в которое упиралось стропило, подгнил и теперь шип стропилины можно было сдвинуть в сторону. Рщига поднатужился, но стропило не сдвинулось. «Ага, — подумал Рщига, — значит, держат пеньки сучьев, на которых лежат слеги обрешётки». Он стал приподнимать конец бревна, хотя это давалось с большим трудом, двигать в стороны, раскачивать. При одном раскачивании, слишком ретиво нажал, и стропило скрипнуло.

Сторожа стряхнули дрёму:

— Слышь, Гаврило, вроде скрипнуло? — спросил один голос.

— Где? — сквозь сон ответил другой.

— Там, в амбаре.

— Может, мостовник скрипнул…

— Бог знает. Пойти посмотреть.

— Сходи, а я здесь посторожу..

Рщига услыша шаги, крадущиеся около стен амбара. Сторож обошёл его кругом и вернулся на место.

— Показаллось, — сказал он своему товарищу, устраиваясь рядом на ступеньке. — Никого нет.

— Я те говорил, мостовник. Ходит, наверно, колдун.

Сторожа утихомирились, и Рщига продолжил свою работу. Ему удалось вытолкнуть конец стропила из паза и раздвинуть слеги, на которые была настлана солома. Он потеребил трухлявую солому и вскоре в лицо пахнуло речной сыростью и туманом. Путь к свободе был открыт. Рщига высугнул в отверстие голову. В двух шагах ничего не было видно — такой густой был туман. Караульщики храпели на ступеньках. Их нечего было опасаться.

Рщига выбрался на крышу и по неровно срубленному углу амбара осторожно, стараясь не шуметь, спустился на землю. Уже подойдя к реке, пожалел, что не поймал одну из лошадей, пасущихся на лугу, но возвращаться не стал. Радонежское спало, купаясь в летнем тумане, и не знало, что в это время волхв Рщига шёл лесной тропой к Чистым ключам на встречу с Беляной.

7.

Вадиму не пришлось искать Лёху. Днём Копылов спм позвонил ему на работу, и они договорились, что он привезёт Вадиму к вечеру ещё пять подвесок.

К этой встрече Вадим решил подготовиться. Он отпросился с работы, разыскал Валерку, дал ему денег и велел купить на них водки, вина и хорошей закуски.

— Что отмечать будем? — осведомился Валерка, засовывая деньги в карман и глотая слюни от предвкушения веселья.

— Обмоем покупку. Сегодня твой дружок придёт, принесёт ещё золотишка.

— Ясно, — ответил воодушевлённо Валерка, заржал и направился в магазин.

В голове у Вадима созрел, как ему казалось, хороший план. Теперь надо было претворить его в действительность. Никаких новых сил для осуществления своей задумки он решил не привлекать, полагая, что с задачей они справятся вдвоём с Валеркой.

Часов в пять Валерка принёс Вадиму целую сумку разной снеди и несколько бутылок вина и водки.

— Разоряешься, — посмеялся Валерка, облизывая губы в предвкушении пиршества.

— Рубль потерял — два нашёл, — ответил Вадим, не раскрывая карт, для чего он так расщедрился, хотя по образу своему был прижимист. — Иди на Кооперативную, встреть там Лёху и приведи его сюда, — обратился он в Валерке.

— Не извольте беспокоиться, — приложил руку к голове Валерка. — Будет сделано.

«Ради стакана пойдёт куда угодно», — подумал Вадим о своём дружке, но ничего не сказал.

Валерка исполнил и это приказание и через час привёл Копылова.

— Один бы ни за что не нашёл вас, — сказал Лёха, отдуваясь от быстрой ходьбы и пожимая руку Вадиму. — В прошлый раз не запомнил как следует ваше местожительство.

Валерка подумал: «Бухой был, вот и не запомнил».

Вадим провёл Леху на терраску. Они сели на выцветший диван, несколько минут поговорили о чём-то незначащем, потом Вадим принёс деньги.

— Туь десять тысяч, — сказал он, кладя деньги на покрытый клеёнкой стол, и уставился на Лёху.

Тот вынул из кармана завёрнутые в обрывок газеты пять подвесок. Вадим достал свою, приобретённую в прошлый раз, и сравнил новые с нею. Они были похожи как две капли воды. Он их сразу унёс в комнату, а Копылов тем временем свернул деньги и положил в нагрудный карман пиджака, не забыв пришпилить булавкой.

Вернулся Вадим, сел на диван.

— Надо бы обмыть это дело, — сказал Валерка, обращаясь к Лёхе. — Как-то вы это не по-современному, не по-теперешнему.

— Я что, — ответил Копылов. — Я всегда… Давайте сбросимся. Только ещё в магазин надо слетать. Когда?

— Давай десятку, — немного помедлив, сказал Вадим. — У меня есть кое-какие припасы… Давай, Валерка, обслужи гостя.

Вадим был радостный и возбуждённый. Широкое лицо лоснилось от жары и расплывалось в добродушной улыбке.

Вадерка поставил на стол водку, несколько бутылок пива, стаканы и стал носить закуску.

Глядя на стол, так обильно и неожиданно заставленный разными закусками, Лёха проголотил слюну и отдал десять рублей Вадиму.

Часа через два в террасе было накурено, хоть топор вешай. Лёха, охмелевший и окосевший, мусолил в зубах изжёванный фильтр сигареты и, морщась от дыма, попадавшего в глаза, возбуждённо рассказывал:

— Ну, я ящик этот и прибрал. Думаю, что ему на поле валяться. Раскрыл его, а там эти… Они, видать, на какой-то проволоке держались, она соржавела, а золотишко осталось. Я подумал, что сдавать государству — не много ведь, своя рубашка ближе к телу… Ведь как бывает: находит человек вещь, и она становится его. Так и у меня: потерял человек сто лет назад вещь, а я нашёл, что я его разыскивать буду, чтобы вернуть? Фига два. Я взял себе.

— Ты всё правильно сделал, — произнёс Вадим и как бы между прочим поинтересовался: — И больше в этом ящике ничего не было?

— Ничего, — не моргнув глазом, ответил Лёха. — Какая-то кожура от бересты.

— А куда же ящичек дел? — спросил Вадим.

— Выбросил. В лесу выбросил. Зачем он мне. Он поломанный сундучок-то этот был.

Когда стало смеркаться, Лёха засобирался домой.

— Пойду, а то дороги не найду. Отяжелел я.

— В твои-то годы так говорить…

— Годы не годы. Изрядно выпил.

— Валерка тебя проводит до вокзала, — сказал Вадим и посмотрел на приятеля.

— Что за вопрос, — ответил тот. — Конечно, провожу. Мне по пути.

— Держи кость морского краба, — сказал Вадим, вцепившись пятёрней в руку Копылова. — До свиданьица. Так что остальное тоже приноси — договоримся. Цену я тебе даю сходную, дороже никому не продашь.

— Бусделано, — заплетающимся языком ответил Лёха и, пошатываясь, побрёл за Валеркой.

Им пришлось долго ждать электрички, и Валерка соблазнил Лёху чуть-чуть пригубить из взятой со стола у Вадима бутылки. Отвернувшись к краю платформы, они из горлышка осушили её, бросили в урну и закурили.

Подошла электричка. Валерка посадил Лёху в головной вагон и ушёл. Лёха сначала озирался по сторонам, пялил глаза в окна, стараясь разглядеть что-то в серой асфальтовой темноте, потом перевёл взгляд на входную дверь и успокоился. Машинисты включили моторы. Скамейки, пол, стёкла мелко задребезжали. Вспыхнули под потолком лампы. Леха огляделся. Вагон был почти пуст, не считая мужчины в кожаной куртке, сидевшего у окна и что-то искавшего в «дипломате», и трёх девушек и парня, сидевших невдалеке от входа и очень весело и беззаботно смеявшихся. Больше никого из пассажиров не было.

Лёха пощупал деньги в кармане пиджака, прижал их рукой, чтобы ощутить их пружинящую толстость, и привалился головой к косячку окна. Ему стало спокойно. Вагон монотонно гудел, чуть вхдрагивал, как во сне, ровно лился свет с потолка. Лёха закрыл глаза, безмятежный, счастливый тем, что всё так хорошо ему удаётся в последнее время.

Он так и заснул с улыбкой на лице. Ему снился он, что он гуляет в цветущем, душистом лугу, звонком от пения птиц, жужжащих шмелей и пчёл, жизнерадостном от порхания разноцветных бабочек. И он набрёл на поляну всю жёлтую и блистающую от цветов. Он вгляделся, и оказалось, что цветы были золотые, лепестки были серебряные и в каждой чашечке торчал пестик, ну прямо, как подвеска с жуковиной — змеиной головкой. Лёха протянул руку, чтобы доторонуться до цветка, но тут из змеиной головки показалось жало и больно тяпнуло его в палец. Лёха закричал, не от боли — больше от страха и проснулся.

Вагон покачивало, он погромыхивал, за окном горели огоньки, много огоньков. Лёха оторопело смотрел на них, не понимая, где едет. Но тут машинист объявил: «Станция Мытищи. Следующая остановка станция Лосиноостровская». Сон сразу слетел с Копылова. Он бросился в тамбур. Через минуту электричка остановилась. Прошипел сжатый воздух, и двери раскрылись. Лёха выскочил на перрон. Было прохладно. Он запахнул пиджак и почувствовал что-то неладное. Дотронулся до кармана и не ощутил прежней толстости. Карман был пуст. Опустошённый Лёха сел на скамейку и достал сигареты. Во рту было скверно, было скверно и на душе.

8.

Виктор Степанович два или три дня возился с берестой, уйдя с головой в расшифровку таинственных знаков, написанных на ней. На вопросы жены отвечал невпопад, был сосредоточен и хмур. Маня знала, что так было всегда, когда муж был поглощён работой, и у него не всё ладилось. Поэтому она не придавала такому поведению супруга серьёзного значения.

Когда Виктор Степанович расшифровал знаки, содержание написанного поразило его. Он снял очки и потёр лоб руками. Потом задумчиво сидел, кусая кончик заушника, придвигал к себе бересту, удивлённо рассматривал неровные, будто обугленные края, старославянские буквы, титлы, кое-где полустёртые, и ещё больше удивлялся.

«Почему только два листка? — думал он. — Должны быть ещё, по крайней мере не меньше десятка. Это середина, какая-то глава из более или менее заполненного дневника, ведущегося нерегулярно, от случая к случаю… Величайшая находка, великое открытие! Притом это не Новгород, не его берестяные грамоты, а судя по событиям — это московское княжество в начальном периоде своего становления, Северо-Восточная Русь, правопреемница Руси Киевской. Это запись человека, пращуры которого, выходцы и Киева, ушли или в дружине князя, или гонимые местной знатью в вольные места на сверпо-восток, в дремучие леса, в болота, обретая свободу и физическую, и духовную… Что там говорить о гривне, которой цены нет? Золотое украшение времён Киевской Руси, вещь, принадлежавшая князю-воителю Святославу Игоревичу и отданная им за мужество, проявленное на ратном поле в битве при Доростоле на Болгарской землое, русичу Гориславу. Если бы таких берестяных страниц было бы с десяток?! Какой свет могли бы они пролить на отрезок времени, начиная с княгини Ольги и кончая, несомненно, Дмитрием Донским, а возможно и Иваном III. Частная жизнь той эпохи, дневник волхвов, ворожба и заклинания — это ж изумительно!.. Здесь и обычаи, и нравы, и фенологические наблюдения, предания, передававшиеся из рода в род, из поколения в поколение — и всё это у кого-то под спудом! Кто их хранит, кто их нашёл и где?»

Вошедшая в комнату Маня, чтобы пригласить супруна к ужину, внимательно посмотрела на Виктора Степановича, спросила:

— Что ты такой тихий? Удалось прочитать? — Она присела на стул напротив мужа.

Виктор Степанович с жаром принялся ей рассказывать о находке, о содержании грамоты…

— Откуда они у тебя? — спросила жена, выслушав рассказ Виктора Степановича.

— Вадим принёс. Помнишь, приходил такой раздобревший кооператорщик.

— Как не помнить! Он и раньше у тебя был несколько раз.

— Бывал, бывал, — задумчиво проговорил Виктор Степанович и горестно воскликнул: — Ещё бы листов пять-десять! Это ж научное открытие! Ведь они должны быть! И у кого-то валяются где-нибудь в сарае или в гараже. Это не должно пропасть! Надо спешить, пока не сожгли, не выбросили, не растеряли…

— Не расстраивайся, — успокаивающе сказала Маня. — Эти же нашлись! Найдутся и другие. Спроси у этого Вадима. Наверняка он не все тебе отдал.

— Ты права, — задумчиво проговорил Виктор Степанович, положил очки на стол и проследовал за женой на кухню.

За ужином Виктор Степанович размышлял про себя, рассеянно проглатывая пищу. Надо бы найти Вадима, полагал он, и узнать, кто тот невежа, которому в руки попали столь ценные реликвии старого времени. Затем сходить к тому человеку, записать его рассказ, узнать место, где нашёл бересту.

«Черти полосатые, — ругался он про себя. — Коммерсанты, купчики, разбойники с большой дороги, ради наживы, алчности своей ненасытной готовы распродать, что угодно, кому угодно, как вас земля держит! Но почему так получается, что эту гривну, бересту нашёл не он, который знает, какую материальную и историческую ценность они представляют, а находит другой, которому дороже блестки золота, а не старый манускрипт, берестяная грамота, первоисточник знаний о жизни русского народа конца ХII, начала ХIY веков».

Виктор Степанович надеялся у Вадима получить адрес продавца гривны, а у того узнать — сохранились ли ещё куски бересты с письменами. Вот было бы здорово, если бы сохранились! Где контора «лошадиного» кооператива, или офис, как сейчас стали называть представительство, Виктор Степанович, естественно, не знал. Не знал он и номера домашнего телефона Вадима, если тот имелся, и поэтому он решил сходить нему домой и обо всём расспросить в личной беседе. Чтобы наверняка застать Вадима дома, надо идти или рано утром или вечером. Виктор Степанович выбрал первый вариант, полагая, что утро вечера мудренее.

В тот день он встал раньше обычного. Накануне сказал жене, что пойдёт к Вадиму выяснить кое-что о берестяном письме, а посему пусть она о нём не беспокоится и к завтраку не ждёт. Умывшись и побрившись, выпив стакан крепкого чаю, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить спавшую Маню, Виктор Степанович закрыл дверь квартиры и вышел на улицу.

Было по-утреннему свежо. Солнце уже поднялось над горизонтом и в его ещё не жарких лучах переливались разноцветными огнями капли росы на траве газонов. Было тихо, улицы были пустынными. Только у соседнего дома он заметил дворничиху бабку Веру, которая, проворно орудуя метлой, подметала мусор у подъезда.

В какой-то квартире на втором этаже распахнули окно, и Виктор Степанович услышал сигналы точного времени и голос диктора, который сказал, что московское время семь часов… Автобусы уже ходили, хотя с редкими в столь ранний час и неразговорчивыми пассажирами. На остановке пришлось немного подождать.

Сев в автобус, шедший из Афанасова, Виктор Степанович доехал до Кооперативной улицы и вышел. Здесь было многолюдней. Пассажиры, высыпавшиеся, как горох, из салона, спешили в основном на вокзал, стремясь успеть на электрички. Виктор Степанович перешёл на другую сторону улицы и стал спускаться вниз по тротуару. Перейдя по мостку Кончуру, свернул влево и зашагал вдоль ограды парка, бывшего Пафнутьева сада монастыря.

Где жил Вадим, он знал. Был у него несколько лет назад. Вадим собирал старинную утварь, иконы, книги и поэтому два или три раза приглашал служителя музея к себе домой, чтобы тот помог определить значимость и ценность той или иной приобретённой вещи. Но это было давно. А теперь, идя вдоль пыльной улицы, старался вспомнить дом, в котором когда-то побывал.

Кое-какие ориентиры он не забыл: колонку почти напротив дома и высокий тополь, старый, с облупившейся корой. Колонка стояла на месте, но тополя не было. «Спилили или сам сгнил», — подумал Виктор Степанович, всматриваясь в калитку и в видневшийся поверх разросшихся яблонь фронтон дома.

— Кажется, здесь, — сказал он сам себе и взялся за кольцо калитки. Она подалась лёгкому нажиму, скрипнула и открылась. Занялась густым лаем собака. Виктор Степанович шёл по узкой дорожке, мощёной мелким гравием и битым кирпичом, по сторонам которой росли невысокие кусты малины вперемежку с георгинами, и думал, что он верно определил дом. На лай собаки вышел мужчина, открыв двустворчатую, давно не знавшую краски, дверь террасы. Он был в майке, в спортивных брюках, с полотенцем в руках.

— А-а, историк, — фамильярно и чуть свысока произнёс он и долго тряс руку Виктора Степановича. — Привет! Никак хорошие вести? — продолжал он после рукопожатия, испытующе глядя в глаза гостя. — Раз ни свет, ни заря пожаловал, значит, есть с чем приходить. Или я не прав?

— Хорошие или не хорошие, это как смотреть, — ответил Виктор Степанович, бросая взгляд по сторонам, ища место, где бы присесть, и не найдя, после непродолжительной паузы спросил: — Уделишь мне пару минут?… — и стушевался под пристальным взглядом хозяина дома. — Это наше дело пенсионерское — не надо спешить на работу, а тебе время…

— Хороший гость дороже всего, — перебил его Вадим. Он заулыбался, взял старика под руку и повёл в террасу. — Вот здесь на стульчике и посидим. Садись, и я присяду.

Виктор Стпанович сел на стул, огляделся по сторонам.

— А жена, дочь спят? — вполголоса спросил он, прислушиваясь к тишине дома.

— Эва! Я разве тебе не говорил? А наверно, и не говорил. Я развёлся года два назад. Жена нашла другого — золотого, дочка с ней осталась, а я вот один кантуюсь. — И он захохотал, показывая в уголке толстых губ блеснувшие золотые коронки.

— Я не слышал, что ты теперь холостой. Не знаю — сочувствовать тебе или сожалеть.

— Сочувствия и жалости не надо. Всё хорошо. Баба с возу — кобыле легче. — И он снова хохотнул и резко закрыл рот, давая понять, что ждёт теперь новостей от гостя.

Виктор Степанович понял.

— Я долго не задержу тебя, — опять извиняюще проговорил он. С Вадимом историк чувствовал себя всегда неловко. Внутренняя энергия, напористые нагловатые глаза, голос и вся ухватка знакомого как-то принижали Виктора Степановича. Рядом с ним он ощущал себя не в своей тарелке. — Вот, — продолжал он, водружая на нос очки и бережно доставая из кармана пиджака тёмно-коричневый кусок бересты, — сия грамота…

— Разобрал, что написано? — голос Вадима, как показалось Виктору Степановичу, дрогнул, хотя лицо продолжало оставаться спокойным.

— Разобрал, однако, здесь о кладах ничего не сказано, — с чуть заметной издёвкой произнёс историк, глядя на Вадима, но тот не понял скрытой иронии.

— Говори, говори! Я слушаю.

— Сама по себе эта береста — клад, которому цены нет. Клад не для вас, коммерсантов, а для нас, кабинетных червей, историков, лингвистов.

— Так что же ты… узнал?

— Я думаю, что твой приятель, или как его назвать — нашёл горшок или ещё какой-либо сосуд, или что-то другое, где вместе с золотыми или серебряными предметами находились свитки бересты…

— Так ты думаешь, что, кроме той безделушки, что я тебе показывал, там были и другие вещи?

— Несомненно, хотя со сто процентной уверенностью это нельзя утверждать. — Виктор Степанович поймал себя на мысли, увидев жадный огонёк, разгоревшийся в глазах Вадима, что собеседник неприятен ему. Вот ведь встречался раньше, а не замечал этого. А сегодня как бы заглянул в глубину его души и познал её, и ужаснулся. — Видишь ли, — продолжал он, — гривны встречаются в захоронениях, в курганах, оставленных нашими предками. В основном они представляют из себя обруч, одеваемый на шею. Эта же гривна несколько особая: она или порублена на куски, или состояла из семи, я полагаю, сочленений. Число семь в славянских верованиях…

— А короче? — прервал его Вадим.

— Короче?.. Ты показал мне одну часть, должны быть ещё по крайней мере, шесть, — ответил Виктор Степанович, догадываясь, что хочет услышать кооператор. — Но для меня не это главное. Бог с ними, с золотыми вещами, ценность этой находки в другом — в кусках бересты. Это дневник не одного поколения русичей, живших в ХI — ХII веках, и краткие заметки о времени княгини Ольги и князя Святослава, видимо, передававшиеся из поколения в поколение. Уникальная вещь! Но у меня только два куска, а где остальные?

— Может, на них и написано, где клад? — спросил Вадим, следуя своим мыслям.

— Не знаю, всё может быть, — подыграл ему Виктор Степанович в надежде, что из-за этого Вадим из кожи вон вылезет, но постарается ему помочь в поисках берестяных грамот. — Дай мне адрес твоего приятеля, хочу узнать — сохранил ли он другие куски.

Вадим приподнял брови.

— В том-то и дело, что я не знаю его адреса. Не знаю, где он живёт. Это залётный гастролёр. Нечаянно подвернулся, чтобы сбыть вещичку, и пропал. Где ж его искать!

— Откуда хоть он?

— Бог его знает. Я не спрашивал адреса. Мне один мой корешок притащил — по пьянке они познакомились. Тот сказал, что хочет сбыть одну вещичку золотую, показал её, а Валерка, мой приятель, ко мне его привёл. А ты знаешь моё пристрастие к таким штуковинам. Я купил. И совсем недорого.

— Ты правду говоришь? — упавшим голосом спросил Виктор Степанович.

— Зачем мне врать? Будь они у меня, эти куски бересты, неужели я бы тебе их не отдал. Эти же, что у тебя, кто принес?

— Эти берестяные грамоты для науки важная находка. В Новгороде таких берестяных свитков и то не находили. Такие богатые страницы нашей истории могли бы прочитать!..

— Повторяю тебе, — прижал руку к груди Вадим, — я сказал тебе всю правду. Зачем мне туфту гнать! Я тебя давно знаю, ты меня никогда не подводил, что обещал, всегда делал. Никакого резону у меня тебя обманывать нет. Могу пообещать: если тот гастролёр появится вновь, порасспрашиваю его и сообшу тебе. Эта береста у него из кармана выпала, я её подобрал, когда он ушёл. Если бы он при давал ей значение, он бы вернулся…

— В том-то и дело, что никто, кроме специалистов, этой бересте значения не придаст. Жаль, очень жаль, — вздохнул Виктор Степанович. — Я так надеялся, что у тебя узнаю адрес того человека. Мимо таких вещей нельзя проходить. История нам этого никогда не простит. Знать, что у кого-то имеются исторические ценности и не предпринять мер? В крайнем случае, можно через газету объявить: «Кто нашёл берестяные грамоты, просьба откликнуться!»

— Так тебе он и откликнется, держи карман шире! — усмехнулся Вадим. — Может, вместе с грамотами у него пуд золота лежит. Побоится он придти.

— С милицией можно разыскать, — не унимался Виктор Степанович, красный от волнения. — Такое дело упускать нельзя. Он же вор. Украл достояние государства.

— Так уж и государства. Ты не горячись, — Вадим проникся сочувствием к старику. — Подожди недельку. Я кое-какие меры могу предпринять Может, и разыщем того парня с берестой. Лады?

— Спасибо. — Лицо Виктора Степановича просветлело. — Я тебе этого век не забуду.

— Ну, какие благодарности. Свои люди…

— А грамотку ты мне не оставишь? — несколько унижительным тоном спросил Виктор Степанович и просяще взглянул на коопратора.

— Грамотку? Эту бересту? Оставлю. Она мне ни к чему.

— Ещё раз благодарю, Вадим. И… поищи того парня, Я тебя очень прошу. — Он схватил руки Вадима в порыве благодарности.

— Обещаю, — самодовольно ответил Вадим. — Ты не волнуйся. Через недельку — другую я к тебе зайду, надеюсь, с хорошими новостями.

«Пройдоха, — ворчал на обратном пути Виктор Степанович, вспомнив свой униженный тон в разговоре. — Знает, наверное, того парня, а крутит».

Оставшись один, Вадим, озабоченный, подошёл к окну, глядя в спину удалявшегося Виктора Степановича. Его посещение спутало все карты, которые в мыслях раскидал Вадим. Старику хватит ума пойти в милицию и оттуда начать поиски бересты. А такое в планы Вадима не входило, тем более, что старик подтвердил его мысль о том, что у Копылова должен быть значительный клад, а не только одна гривна.

9.

Вечером того же дня Вадим ждал Валерку. Он лежал на диване, на спине, закинув ногу на ногу, и крутил между пальцев золотую безделушку со змеиной головкой. На столе стоял приёмник, из динамика которого в комнату врывались слова старинного романса:

Ямщик, не гони лошадей,

Мне некуда больше спешить…

Валерка ему был нужен для дела, которое он задумал. Он не знал никого, при первых мыслях об этом, кому такое дело можно было поручить, кроме Валерки. Хотя на Валерку, как говорят, надёжа — лёжа, алкоголик, трусоват. На подхвате он хорош, а самочстоятельное дело, притом такое, поручить ему было бы опрометчиво. Не подвёл бы!

Размышляя об этом дальше, Вадим радостно вскрикнул, ударив себя рукой по лбу, — он вспомнил ещё одну фигуру, которая наверняка подошла бы для задуманного им мероприятия

Залаяла собака. «Наверное, он», — подумал Вадим о Валерке, встал с дивана, положил безделушку в ящик серванта и пошёл открпывать дверь.

Вошёл Валерка, как всегда с независимым напускным видом. И одежда тоже говорила о независимом положении её владельца: обшарпанные джинсы с заплатами из чёрного хрома на коленях в виде винней, футболка с лихой надписью от плеча к бедру наискось: «Я не наркоман» и вельветовая кепочка с погнутым козырьком. Лицо потное, глаза увлажнённые и слегка красноватые, что дало повод Вадиму недовольно вместо приветствия спросить:

— Сколько пропустил?

- Попрошу без вопросов, — попытался отшутиться Валерка, но, уловив недовольный взгляд хозяина, поспешно ответил: — Всего-то стакан бормотухи.

— Оно и видать — со стакана так разморило. Сколько раз тебе говорил — не ходи ко мне пьяным!

— Да я так, антигрустинчику чуть пригубил, — пытаясь оправдаться, смиренно ответил Валерка.

— Деньги в кармане корячатся, — недовольно проворчал Вадим, — вот и пригубляешь. Сначала дела, а потом выпивон, понял?

Валерка, чтобы не навлекать пущего гнева подельника, счёл за благо промолчать. Он сконфуженно сел на табурет и положил руки на колени, сосредоточенно поглядыая в окно.

— Новости есть? — после недолгого молчания спросил Вадим.

Голос его остыл, и грузное тело, казалось, обмякло.

— Пока никаких. Целую неделю в Хотькове околачивался, но Лёху не нашёл. Не знаю, где и спрашивать…

— Он что — сквозь землю провалился?

— Хрен его знает, может, и провалился. Как искать-то? В Хотькове тысяч тридцать, если не больше жителей, фамилию не знаем, где работает — тоже не знаем. Ничего не знаем, — Валерка незаметно вздохнул. — Да придёт он ещё, — уверенно сказал он, — Никуда не денется! Вот увидишь, придёт продавать новую висюльку.

— Долго ждать придётся. Ты его спугнул. Зачем нужно было деньги у него вытаскивать? Всё твои идеи дурацкие. И я тоже, старый дурак, пошёл на поводу у тебя — разрешил обчистить парня.

— Да он бухой был, в сиську пьяный. Наверняка не помнит ничего. Я его хорошо накачал бормотухой.

— Накача-а-ал, — передразнил Вадим. — Он теперь осторожничать начнёт. Может, нас будет подозревать. У него после грабежа мысли не в ту сторону побегут.

Валерка снова вздохнул. Теперь не стесняясь, громко. Вадим в упор посмотрел на него. От такого пристального взгляда у того холодок пробежал по спине и ему подумалось, что Вадим может его ударить. И он невольно втянул голову в плечи.

— Твоего Лёху ещё один челосек ищет, — произнёс Вадим, продолжая в упор смотреть на Валерку.

— Ну и что из того? — не понял Валерка.

— А то, что он может спутать нам все карты.

— Это как?

— А очень просто. Я тебе говорил, что у меня есть один знакомый, историк, бывший работник музея-заповедника, на пенсии он. Так вот, к нему я ту безделушку относил. Он сказал, что вещь стоящая и место ей в музее…

— Гм, — хмыкнул Валерка, — так уж и в музее?

— Да, в музее. Я ему тогда и бересту отдал, которая у Лёхи из кармана выпала, чтобы он, значит, посмотрел, что на ней нарисовано. Я считал, что на ней план какой-то набросан. А сегодня утром он ко мне и заявился. Понимаешь, сам пришёл. Это случай из ряда вон выходящий. Никогда такого не было, чтоб без приглашения приходил… Давай, говорит, того человка, чья береста. У него, говорит, должны быть ещё такие берестяные куски. Под суд, говорит, его надо отдавать — такие исторические вещи скрывает. Милиция по нему плачет. Я и подумал, а вдруг старик в милицию пойдёт! Что тогда? Милиция начнёт копаться. Выйдет на меня, узнает, что я купил эту висюльку… Старик такой, он и в милицию пойдёт, как пить дать, пойдёт. Уж очень принципиальный.

— И что надо? — Валерка уже догадался «что надо», но полагал, что это он должен услышать из уст шефа.

Вадим поднял на него глаза. В них горел знакомый Валерке огонёк.

— Упредить его надо. Я говорю, старик пойдёт в милицию, нас вытащат на свет божий… А потом, посуди сам, наверняка, как ты говорил, этот Лёха не всё нам показал, значит, у него этого самого золота ещё навалом. Зачем нам это упускать. Если старик расскажет — улыбнётся нам всё, что мы задумали. Понял, фрайер?!

— Я на мокруху не пойду, — сразу растерял остатки опьянения Валерка, и руки его, лежавшие на коленях, стали подрагивать.

— А тебя никто не принуждает, — тихо проговорил Вадим. — Что я тебя заставляю финку в ход пускать? Есть и другие способы чисто всё это сделать…

— Не-е. Чужую жизнь на свою душу брать не буду. Я не по этому профилю. Гробануть кого могу, это мне два пальца, а прикастрюлить…

— Не буду… Прикастрюлить, — передразнил дружка Вадим. — А есть ли у тебя душа-то? Ты давно её пропил. Заложил её и перезаложил…

— Не хочу тянуть срок. — Валерка даже выпрямился на табурете, произнося эти слова. — Парить нары…

— Уже сдрейфил, — рассмеялся Вадим. — Чудак! Несчастный случай и кранты старику. Я тебя не уговариваю, а просто советуюсь. Но если нужно будет, — станешь делать. Понял? — голос кооператора зазвенел: — Я ведь могу вспомнить кое-что из твоих дел, что прошли мимо органов дознания. Они могут нечаянно и всплыть, если приложить руку. Бросить тебя в торбу для меня раз плюнуть.

Он посмотрел на Валерку. У того лицо из красного стало серым. — «Сопля. Руки трясутся… не от вина — от страха. Зря я ему сказал…»

— Ты вот что… Я это так. На понт тебя брал. А ты в пузырь полез, сразу не разобравшись.

— Так ты к стенке припёр.

— Тебе тоже выгодно старика убрать. И у тебя рыльце в пуху… А для этого дела есть другие люди, у которых нервы покрепче. Не слюнтяи, как ты. Пойдём в гараж, заведём машину и сгоняем Яшку-сблочника поищем. А то в штаны наделаешь.

Вадим довольный, что разрешил мучавший его вопрос, громко рассмеялся, хлопнув пухлой рукой приятеля по плечу.

Вадим, как был в спортивном костюме и импортных кроссовках, так и сел за руль видавших виды “Жигулей”. Валерка пристроился рядом на переднем сиденье и съязвил, ещё тая обиду на патрона:

— Столько дененг заколачиваешь, а ездишь на развалюхе, будто новую тачку не можешь купить!

— Можно купить для понта иномарку, — ответил Вадим, — шикарнейшую, прешикарнейшую, можно гараж сделать с автоматическими воротами, можно… — Он замолчал, выруливая на дорогу, казалось, даже не обиделся на ехидные слова своего младшего сотоварища. А когда выехали на асфальт, усмехнувшись, продолжал: — Это только такие, как ты фрайера, как появятся лишние деньги, стараются показать себя — смотрите, какой я гусь, каков миллионер, — покупают автомашину. Да не отечественную, а иномарку. А если уж “Волгу” то последней модели, для престижу, значит… А того в толк не возьмут, что любому мало-мальски с глазами обывателю сразу видно — откуда у этого балбеса деньги появились? У нас, ведь, на кровные, трудовые многого не купишь. Значит, деньги неправые. А сказать, что тёща в долг дала — надо богатую тёщу иметь, а такие на дороге не валяются. Таких, может быть, на тысячу всего одна, может, одна на десять тысяч. Так что живи по средствам, как любой другой советский человек, а не высовывайся до поры, до времени, а когда время придёт, тогда и шикуй. Сколько на этом деле валилось и теперь ещё валится мелкого жулья, хотя и слабина вышла, — не перечесть. Поэтому я пока и езжу на этой развалюхе. Усёк, охламон!?

Вадим усмехнуся, довольный произнесённой речью, посигналил ехавшей впереди автомашине, чтобы водитель уступил дорогу. И, выехав на проспект, покатил к вокзалу. Валерка больше не проронил ни слова, бесцельно глядя на мелькавшие за стеклом дома.

У железнодорожного вокзала Вадим приткнулся вблизи «шайбы» — в недалёком прошлом пристанище любителей пива, — вышел из машины и пошёл к кафе “Дорожное”, где по обыкновению можно было застать Яшку-сблочника, пропивавшего «заработанные» деньги. За ним поплёлся Валерка.

У оштукатуренной, покрашенной, но уже полинявшей от дождей стены здания, курили трое мужиков, по виду работяг, громко разговаривали, пересыпая речь отборным матом, громко смеялись и сплёвывали на замусоренный асфальт. Одного из них, Вадим узнал.

— Привет, кореш, — поздоровался он с ним.

— А-а, кооператорам зелёный свет, — растянул губы в улыбке «кореш» и услужливо повёл рукой в сторону двери, как бы приглашая заходить, и осведомился: — Как работает частное предприятие?

— В стадии становления, — отозвался Вадим и спросил: — Ты случайно Яшку не видел?

— Чашкина?

— Его.

— Видел.

— Давно?

— Десять минут назад.

— Где?

— Где? На его коронном месте. В кафе сидит. Угощает своих корешков. И нам налил.

— Видать, подработал?

— Притом с большим наваром. Ступай в кафе, найдёшь Яшку-чашку.

Поднявшись по выщербленным ступенькам кафе, Вадим толкнул когда-то стеклянную, а теперь заделанную листами жести, дверь, отчего она задребезжала, и вошёл в зал. Посетителей было немного. В кафе вином не торговали, но смотрели сквозь пальцы на тех, кто приносил с собой и из-под стола распивал принесённое, видимо, были рады и тому, что такой посетитель брал на закуску как минимум полпорции пельменей. В основном в этом кафе подкрепляли свои силы приезжие, хотя и местные заглядывали, в основном, кто работал рядом. Ассортимент блюд был небогат, но утолить голод было можно.

За угловым столиком в тени занавески Вадим увидел Яшку, лениво развалившегося на стуле. Сбоку от него сидел мужчина в клетчатой рубашке, с наброшенным на плечи пиджаком. На столике стояли тарелки с недоеденным овощным салатом и бутылка минеральной воды. У ног Яшки лежала дерматиновая сумка, из которой высовывалось горлышко бутылки с алюминиевой пробкой. Персонал кафе знал Яшку как облупленного. Он не скрывал, за чем сюда приходит и это ему сходило с рук.

Был он невысоким, но крепким угрюмым мужчиной лет пятидесяти семи, с широким лицом, на котором блестели плутоватые глаза. На левой щеке был шрам в виде полумесяца. В недалёкие годы он работал на железной дороге — укладывал шпалы и вбивал костыли, — повредил себе ногу и стал инвалидом. Пенсия была небольшой, и он подрабатывал случайными заработками. Говорили, что в молодости за убийство тянул срок в колонии, но сам он об этом никому никогда не рассказывал, хотя по тому, как он пересыпал свою речь блатными словечками, можно было подумать, что он эту лексику в местах отдалённых слушал не один год. В определённом кругу его знали как сблочника, то есть человека, промышлявшего кражей вещей у пьяных.

Яшка сидел так, что видел всех входящих в кафе. Поэтому он сразу заметил Вадима, которго знал этак лет десять. Познакомились они на яме — месте хранения краденных вещей — у Валета, который каким-то образом был связан с Вадимом, отмотавшим свой срок в своё время за участие в подпольном развитии производства товаров ширпотреба. Заметил Яшка Вадима, но вида не подал. Вадим направился к его столику, взял металлический стул и присел, ни слова не говоря, напротив Чашкина. Яшка протянул руку Вадиму и улыбнулся, отчего беловатый шрам на щеке полез к уху.

— Сколько лет, сколько зим, — сказал он, окидывая взглядом Вадима, — Привет, формазон. Рад видеть, А ты, Валерка, чего стоишь? Присоединяйся! Я тебе бормотушечки налью. Не завязвал, поди, я думаю? — Он потрепал Вадимова холуя по плечу, когда тот сел на стул рядом.

Валерка ничего не ответил, продолжая делать насупленное лицо.

— Я отваливаю, — поднялся со своего места Яшкин сосед, видя, что в этой компании, которая решительно обложила Чашкина, он лишний, и стал натягивать пиджак на широкие плечи.

— Давай, Слон, — ответил Яшка. — Увидимся.

Слон ушёл. Вадим проводил его взглядом.

— Твой знакомый? — спросил он Чашкина. — Я у Валета его не видел.

— Скокарь молодой…

— Шикуешь? — усмехнувшись, спросил Вадим, глядя на тарелки с помидорами и ломтиками огурцов, щедро политыми сметаной, видно, по особому заказу. Спросил он это с заметной иронией.

— Где уж нам до шику, — скривил рот Яшка. — Хотя, впрочем, чегоэто я! — Он изрядно выпил и язык у него чесался. — На днях валежника одного шпотырнул. Добычлив был день. — Он сказал «добычлив», сделав ударение на первом слоге. — Интеллигент командировочный натрескался и прилёг вздремнуть в теньке в уголке заборчика… Взял я у него «дипломат», кольцо, пиджак, штаны стянул… Теперь на несколько дней хватит…

— Значит, не завязал ещё?

— Да это так, между делом, — махнул рукой Яшка.

— Кольцо-то кому залимонил — Валету?

— Кому ж как не ему. Ты краденное не берёшь.

Вадим ничего не ответил, барабаня пальцами по пластмассе столешницы.

Яшка сообразил быстро.

— Тащи стакан, краснухи налью, — подмигнул он Валерке и толкнул его ногой под столом. — Как, пахан разрешает?

У Валерки пересохло во рту, и он не стал себя упрашивать, тем более, что и «пахан» промолчал, выскочил из-за стола, чуть не опрокинув стул, и пошёл к стойке.

— По делу или так? — спросил Чашкин Вадима.

— По делу.

— Я так и понял. Ни с того, ни с чего и чирий не вскочит. Большое дело-то?

— Тебе хватит.

— Смотря, чтоделать.

— Мешает мне тут один…

— Ну-у.

— Ну-ну! Ты что — соображать перестал?

— Сообразил. Прикастрюлить нужно?

— Усёк наконец. — Вадим впился глазами в лицо Яшки.

— Кто он?

— Не дрейфь, жалеть, кроме жены, будет некому.

— Может, и баба не пожалеет, — проговорил Яшка, вспомнив, как ушла от него жена, когда он получил срок.

— Это не наша проблема, — сказал Вадим. — Так как?

— Со шмурами не связываюсь,

— Я знаю, что ты не возьмёшься.

— Я нет. Я никогда за мокруху не брался.

— Тогда подскажи. Я за этим и пришёл,,

— Подсказть можно. Однако дорого обойдётся тебе.

— Я не жмот.

— Напарник в курсе?

— Так, по мелочи. Хотел ему поручить, но кишка у него тонка.

— Правильно сделал. Заложит, если прижмут. Гастролёр лучше.

— Есть на примете? — Вадим бросил быстрый взгляд на Чашкина.

— Найду. Но сразу договоримся. Мне за посредничество пять кусков.

— Сбавь! Такую цену заломил…

— Да я что дурак крутить поганку за сто целковых! Ты ж куражный мужик. Что для тебя отвалить пять кусков! А потом, я попался на крюк. Очень башли нужны.

— Уговорил. — Вадим незаметно для Чашкина вздохнул. В другом случае он бы поторговаался, но здесь не стоит — Яшка может совсем отказаться, однако всё же с некоторой долей сожаления, что Чашкин заломил слишком высокую цену за посредничество, сказал:

— За что обдираешь? Бомжа найдёшь какого…

— Ни в коем разе. Большого доку. — Яшка плутовато посмотрел на собеседника.

Вернулся Валерка со стаканом. Яшка достал бутылку из сумки, налил красного портвейна.

— Ты трезвенник, тебе не наливаю, — взглянул он на Вадима.

— Правильно делаешь. Я за рулём.

Яшка и Валерка выпили. Валерка достал из кармана замусоленную карамель, оторвал слипшийся фантик, конфетку положил в рот.

— Богатый человек, — рассмеялся Яшка. — Ландирки с собой таскаешь, угощаешь бабцов? — Он проглотил ломтик огурца чуть ли не целиком, для порядку лишь хрястнув по нему раза три зубами.

— Так, когда свяжемся? — Вадим нарочно зевнул, прикрыв рот рукой. — Мне без оттяжки нужно…

— Завтра смотаюсь, договорюсь… Валерка, будь другом, сходи в ларёк, купи сигарет хороших, здесь одни термоядерные… — Яшка протянул Валерке десять рублей. — Не зря же я тебе стакан налил, а? — Он оглушительно захохотал, чем привлёк внимание посетителей кафе.

Валерка поиграл желваками, засопел, поняв, что от него хотят отделаться на несколько минут, чтобы поговорить с глазу на глаз, но ничего не сказал. Молча взяв деньги. пошёл к выходу.

— Сколько это будет стоить? — спросил Вадим, продолжая прерванный разговор.

— Свою цену я назвал, а его не знаю. Приведу. договоритесь. — Он ткнул вилку в мясистый помидор.

— После завтра можешь привести?

Яшка ответил не сразу. Он ещё зацепил на вилку салата и только, как прожевал, ответил:

— Давай через два дня. Я ж не знаю, какие у него обстоятельства. Может, он уже слинял куда. В любом случае я тебя буду через два дня ждать здесь, на этом месте, с ним или без него. А ты готовь алтушки.

— Лады, — ответил Вадим и потянулся довольный, что дело почти улажено.

— Я твоего отослал нарочно, — сказал Яшка. — Думаю, нечего ему много знать. А то закозлит если чего…

— Правильно сделал… Так он ничего, но… Сдуру хотел я ему это дело подкинуть.

— Не будь лапшой. Он самая настоящая шестёрка, на большее не способен. А мой амбал — верняк. Сделает в наилучшем виде — только плати.

Вернулся Валерка. Бросил на стол две пачки «Примы» и сдачу.

— Лучше не было, — грубо сказал он.

— Спасибо, друг, — снисходительно ответил Яшка, — Век не забуду.

— Ну, мы пошли, — вставая из-за стола, произнёс Вадим, — Остальное решим после.

— До встречи! — поднял руку ладонью вперёд Яшка. — Я тоже пойду. Размагнитился и хорошо.

В машине Вадим сказал Валерке:

— Всё, о чём я тебе сегодня говорил, и о встрече с Яшкой забудь! Понял? — Он упёр взгляд в Валерку.

— Понял, шеф. Будь спок, — ответил Валерка и облегчённо вздохнул: кажись, пронесло. Он будет выполнять разные поручения бугра, но только не такие, о которых они сегодня говорили.

10.

Через два дня Вадим пришёл на условленное место. В кафе ни Яшки, ни его приятеля не было. Он посмотрел на часы — всё тик в тик, как подобает деловым людям. А Яшка опаздывал. Вадиму не хотелось здесь долго светиться, мозолить людям глаза, но что было делать? Он сел за угловой столик и для приличия, чтобы не выделяться из числа посетителей, взял бутылку лимонада местной кондитерской фабрики и тарелку гуляша с вермишелью, вилку и стакан. Делал это медленно, стараясь потянуть время.

Только сейчас он сообразил, что более худшего места, чем это кафе, для совершения сделки подобрать трудно. Хотя народу и много, все мелькают, мельтешат, снуют, но всё равно тебя видят. Надо было собраться в тайном месте, где, чтоб никого. Впрочем, почему люди не могут случайно встретиться за столиком в кафе? «Моя мнительность» — решил Вадим и перестал об этом думать.

Погода стояла пасмурная, накрапывал дождь. Стёкла в кафе запотели, и ему не было видно, что происходит на улице. Но зато он не спускад глаз с входной двери.

Валерку на этот раз он с собой не взял. И два дня назад он тоже сглупил, поехав с ним к Яшке. Хорошо, тот поумнее оказался, два раза отсылал его с глаз подальше, и разговор получился без свидетелей. Подельник подельником, а всю истину ему знать нечего. Меньше знаешь — крепче спишь, вспомнил он расхожую фразу. Лишний свидетель — враг, мина замедленного действия. Всегда он осторожничал, а здесь лопухнулся.

Так размышляя, он просидел с четверь часа и уже подумывал — не смотаться ли ему отсюда, а то слишком подозрительно сидеть с остатками гуляша и никак их не осилить. В очередной раз задребезжала входная дверь, впуская новых посетителей. Вадим облегчённо вздохнул: вошёл Яшка с высоким мужчиной в парусиновой штормовке с наброшенным на голову капюшоном. Лицо было трудно разглядеть под ним, виден был только рот и подбородок. Болоньевая куртка Яшки и штормовка его приятеля были мокрыми — на улице шёл сильный дождь.

— Давно сидишь? — вместо приветствия спросил Яшка и, не дожидаясь ответа, шепнул приятелю: — Это тот, кто нам нужен. Тётя Дуся, — обратился он к протиравшей столы женщине, — принеси три стаканчика и чего-нибудь зажрать.

Тётя Дуся протёрла стол и, ни слова не говоря, принесла чисто вымытые стаканы и на подносе три порции горячих сосисок с капустным гарниром, овощной салат и хлеб.

«А в меню нет сосисок, — подумал Вадим. — Вот тебе и Яшка-сблочник — везде блат заимел».

Он не знал, что тётя Дуся была племянницей его матери.

— Сейчас перекусим и за дело, — ворковал Яшка, доставая из нагрудного кармана бутылку водки.

Вадим рассматривал Яшкиного приятеля. Тот откинул капюшон и молча брал с подноса тарелки и расставлял их на липком столе. Был он худощав, лысоват, на лице заметно выпирали скулы. Лет ему было не меньше сорока пяти. Вадим обратил внимание на длинные руки, костлявые, но сильные, с широкой пятёрнёй. Эти руки знали тяжёлую работу. «Вообще-то, — отметил Вадим, — вполне заурядное, ничем не запоминающееся лицо. — Тем лучше, — сказал он сам себе. — Таких сотни мелькают на улице».

Яшка сорвал с горлышка бутылки пробку, налил стаканы до половины, поднял свой.

— Со встречей, — провозгласил он и, не дожидаясь остальных, одним махом вылил водку в широко открытый рот.

— Во, стерва, — подумал Вадим. Одни ухватки чего стоят». Он был без машины и решил поддержать компанию. Поэтому, поморщившись, выпил, шумно выдохнул и подцепил на вилку ломтик огурца.

— Не привык к нашей отечественной, — усмехнулся Яшка, поглядев на Вадима. — Наверное, коньяки пьёшь?

— Бывает, — ответил Вадим.

Несколько минут все трое, уткнувшись в тарелки, усердно закусывали. Очистив тарелку с сосисками, Яшка ладонью вытер сальные губы, поковырял обломком спички в зубпах и, придвинувшись к Вадиму, тихо произнёс:

— Теперь к делу. Корешка моего, — он кивнул на человека в штормовке, — кликают Шплинтом. Маленькая есть такая загогулинка в болте, но очень важная. Он выполняет разные мелкие поручения по заказу. Дело своё делает и ложится на дно. Твою задачу он понял. За неё берётся. Нерешённый вопрос — бабки.

За всё время пребывания в кафе Шплинт не признёс ни слова. Сначала он молча пил, потом молча закусывал. Теперь молча переводил взгляд с одного соседа на другого.

— Так сколько? — вполголоса спросил Вадим, бращаясь к Шплинту.

Но тот молчал, будто воды в рот набрал.

— Он что у тебя — немой? — обернулся кооператор к Яшке.

— Нет, с языком. А цена повсеместная, в наших кругах известная, — нараспев проговорил Яшка. — Гони двадцать кусков и точка.

А ты что — адвокат? — сузил глаза Вадим. — Что за него говоришь, раз он с языком? — Негодование тошнотворным комом поднималось из глубины вадимовой души. Какая-то шушера будет перед ним ломаться, как тульский пряник. Молчаливый Шплинт был ему не по душе. Он не любил молчпаливых. Такие любую пакость могут сотворить. Хоть бы слово сказал. Сидит, как кукла. А потом подумал: «А что это я взвинчиваю себя. Это же падаль, отребье. Я что с ним торговаться буду!?»

— Двадцать, так двадцать, — хмуро ответил он. — Но деньги потом, после всего

— Так задаток давай, — проговорил Яшка.\

— Обойдётся без задатков. — Вадим стал обретать уверенность, которая так некстати покинула его. Чего с этими фрайерами церемонится. — Дело сделаете, плачу полностью.

— А мне за посредничество сейчас, — выдавил сквозь зубы Яшка. — Я своё дело сделал — свёл вас.

Тут впервые за всю беседу Шплинт нарушил молчание. Он разлил всем остатки водки. Обхватив длинными пальцами стакан, прорычал грубым пропитым голосом:

— Аванс не нужен. Так всё сделаю. — Голос был негромким, но чувствовалась в нём внутренняя уверенность и некий, как уловил Вадим, оттенок пренебрежения. — Но, если потом кто курвиться будет, — он сделал паузу и исподлобья посмотрел на Вадима, — на дне моря сыщу.

Он махом опрокинул стакан в рот и стукнул дном об стол.

— Ты что — рехнулся? — ответил Яшка. — Ты за кого нас принимаешь, — за бесогонов, болтунов?

— Заткнись, Яшка! — Шплинт смерил его презрительным взглядом и обратился к Вадиму: — Покажешь мне… своего… остальное — моя забота. В пятницу встречаемся здесь же сразу после десяти утра. Деньги принесёшь сам. — Шплинт сдвинул брови к переносице: — Без разных посредников.

— Ну, что ты, корешок! — обиделся Яшка, поняв, о чём подумал Шплинт. — У нас такого в жизни не было, чтоб…

— Это я так, на всякий случай, — ответил Шплинт.

— В пятницу, так в пятницу, — сказал Вадим. — Чем быстрее, тем лучше.

— Тебя Вадимом зовут? — обратился к нему Шплинт.

— Да, а что?

— Слетай за бутылкой! Обмоем это дело.

Вадим встал со стула, но Яшка его вновь усадил.

— Не надо ходить, сиди! Тётя Дуся, — позвал он уборщицу.

Та мигом подошла.

— Давай деньги, — протянул Яшка руку к Вадиму.\

Тот протянул десятку.

— Возьми, — втиснул Яшка красную бумажку в руку уборщицы. — Припасы у тебя, надеюсь, есть, — он подмигнул ей. — Неси давай, сдачи не надо. Только сама знаешь — поаккуратнее.

В конце этого дня Вадим издали показал Шплинту Виктора Степановича, когда тот выносил мусорное ведро, чтобы высыпать в машину.

11.

Утром князь Даниил встал рано. Из серебряного рукомоя ополоснул лицо, вытерся расшитым полотенцем, надел лёгкую рубаху и вышел на волю.

Над Радонежским поднималось горячее летнее солнце. От пруда, вырытого недалеко от боярских хором, тянуло утренней прохладой, запахом ряски и ещё чем-то болотным. Трава стояла налитая, тугая и зелёная, ждавшая недальнего своего часа, когда ляжет под косу, а потом запах свежевысушенного сена будет долго гулять по округе и будоражить селян сладким благоуханием. А пока луга вдоль Пажи звенели. Этот звук, происходивший от движения крыльев множества насекомых, говорил, что лето в самом разгаре, самая пора благодати для души человеческой.

— После лёгкого завтрака — князь не любил утром обременять желудок лишним — Даниил Александрович потребовал привести к нему волхва.

Находившийся рядом Иероним ответил:

- Утёк волхв. Разворошил на амбаре солому и утёк.

— Удрал! — вспылил князь. — Кто его предупредил?

Иероним молчал. Боясь навлечь на себя гнев князя, он не сказал ему о том, что ночью волхв был пойман и посажен в амбар. Он прикусил губу, когда проговорился, что убежал волхв из амбара, однако князь этого не заметил.

— Кто его предупредил? — продолжал горячиться князь.

— Это он, пёс, — сказал Иероним, указывая на боярина Никифора, молча стоявшего у порога, — распустил язычников. Это он своим слабоволием не позволяет укрепиться вере христовой в Радонежском.

Никифор продолжал неподвижно стоять, теребя кисти на поясе рубахи, что говорило о его волнении, хотя лицо было спокойным

— Твой отец, княже, — обратился он к Даниилу, — Александр Ярославич, был твёрд в решениях своих и мудр. Не помыслив здраво, он никогда не поспешал.

— Правду говоришь, боярин. Батюшка не делал опрометчивых шагов. — И, обращаясь к Иерониму, князь насмешливо сказал: — А ведь не гоже в гостях хулить хозяина, а?

Иероним отвернулся к окну и ничего не ответил. Видно было из-за спины, как вздрагивала его борода.

— Седлайте коней! — вскочил с лавки Даниил Александрович. — Едем на требише.

— Я тоже, — сказал Иероним, оборачиваясь. — Едем на поганое. Божницу идолопоклонников надо сравнять с землёй, развеять, сжечь!

Иероним был зол на волхвов. Воспитанный в духе слепого повиновения христианской вере, он не терпел инакомыслия. Всё, что было против христовой веры, должно было быть уничтожено, потому что не имело права на существование. Князь же, хоть и молод был, но разумен и понимал, что крутыми мерами веру предков не истребишь, а народ озлобишь, да и надо ли князю кровью истреблять старинные обычаи, когда естьдругие пути.

— Веди нас, Никифор, в рощу! — вскричал князь и сел в седло.

Приехали на жрище. Оно представляло из себя круглый холм, поросший дубами. Вершина оканчивалась поляной, на которой была кумирня — на утрамбованной, очищенной от травы площадке, стояли деревянные боги, с усами, покрашенными красной краской. Площадка была обведена канавкой. В центре стоял жертвенный стол. Было тихо, лишь дубы шелестели жёсткими листьями. Князю показалось, что они шептали: «Вы зачем пришли? Зачем пришли?!»

Он несколько секунд молча сидел в седле, уронив поводья. А Иероним кипятился, бегая по поляне, задрав рясу:

— Поганище разметать, болванов низвергнуть и послать по реке, как было при князе Володимере…

Князь объехал капище, а потом стегнул коня.

— Поехали!

— А идолище? — спросил Иероним, в недоумении подняв глаза на князя.

Князь ему ничего не ответил, а боярину Никифору сказал:

— Собирай народ на площадь. Всех собирай — и старых, и малых.

— Выполню, как сказано, княже, — ответил боярин и во весь ход поскакал к Радонежскому.

Ударили в колокол. Его тягучий звон прокатился над окрестностями. Из полуземлянок, изб повыскакивали люди.

— Пошто трезвонят, али что случилось?

— Князь приехал, что-то решать миром надобно.

Народ радонежский собирался на торговую площадь. Стояли на жаре, не расходясь, ожидая князя, перебрасываясь короткими словечками. Были и подростки, которым надоедало стоять как вкопанным, и они возились, тузили друг друга кулаками. На них шикали взрослые, останавливали. В глазах некоторых было ожидание неминуемой беды или несчастья. Мужики постарше держались степенно, пряча тайные ожидания в душе. С утра по селу разнеслась печальная весть — Рщигу поймали и хотели судить за его волхования и веру, но он сбежал.

На высокое крыльцо вышел князь в белой длинной рубахе с красной вышитой каймой по подолу, по рукавам и вороту. На поясе висел небольшой нож в серебряных с чернью ножнах. На каблучках мягких сафьяновых сапожек были набиты подковки и при ходьбе цокали.

Оглядев собравшихся, Даниил Александрович повёл такую речь:

— Ведомо мне, что вы, холопы мои, в церковь божию не ходите, а норовите ходить в дубравы, где предаётесь разным пакостям и грхопадению. Справляете разные богопротивные требы, поклоняетесь истуканам, кровью жертвенных животных мажете своему идолу губы, дабы насытить его.

Народ, сняв шапки, молчал. Довольный речью, Иероним теребил на груди рясу, продолжая внимательно слушать князя.

— Где Рщига — холоп мой!? Где он — попирающий веру христову, отвращающий вас от истинного Бога? Ушёл в лес от суда моего?! Я вас казнить не буду, но вы выполните волю мою, — Даниил Александрович примолк, обвёл глазами безмолвствующий люд радонежский. — Я приказвываю вам дорогу, что ведёт из Москвы в Переяславль провести через Радонежское, и должна она пройти через ваше идолище. А пока я остаюсь здесь, в Радонеже. И от каждого дыма вы будете носить оброк мне и слугам моим: молоко, мясо, птицу, яйца, рыбу, мёд, зелень и прочая и прочая. И будете носить столько дён, сколько будете строить дорогу и столько дён я буду стоять у вас на постое.

— Батюшка, помилуй! — бросился ему в ноги старшина Заречной слободы. — Скоро урожай снимать. Сил у нас нет на дорогу.

— Бог даст вам силы, — ответствовал князь. — И ума прибавит. Срывайте холм, мостите дорогу! Вот моя вам воля!

— Княже, — наклонившись к его уху, молвил Никифор, — народ крепко верит в своего Даждьбога. Не посмеет он свергнуть его. Для него проще навлечь княжескую немилость своим ослушанеием, чем изрубитьв щепы своего идола.

— А ты поступи, как пращур наш великий князь Киевский Владимир, когда крестил Русь, — с лёгкой улыбкой сказал Даниил. — И ослушания не будет, и воля моя выполнена будет. Прикажи отрокам своим зацепить за шею деревянного бога верёвкою и низвергнуть наземь, да пусть лошади проволокут его в пыли по всему Радонежскому. Посмотрим, будут ли метать Перун со Сварогом свои молнии на сделавших сие дело.

Никифор поклонился пошёл выполнять волю князя.

Народ, ропща, начал расходиться. Никифор собрал полтора десятка холопов, отроков из своей малой дружины и повелел низвергнуть идола и протащить его по Радонежу. Одновременно приказал рубить дубы.

— Остальное жители сделают, — провозгласил он.

— Молод ты, князь, а мудрости великой, как отец твой Александр Ярославич, — сказал Даниилу Иероним, когда они вернулись в хоромы боярина. — И живота никого не лишаешь, и людей не разоряешь, а дело своё делаешь. Отпусти меня на Хотков погост, в церквицу Покрова Богородицы, посмотрю, как там живут.

— Езжай, отче, — ответствовал князь. — С Богом!

Через две недели мощёная осиновыми мостовинами дорога, спрямлённая усилиями радонежцев, пролегла через село. Где был холм, там стало широкое место и теперь по нему, вдавливая пыль, катились колёса телег и глухо били мостовины кованые копыта лошадей.

Как только работа была закончена, князь с ценными подарками и оброком уехал в Москву, а Радонежское продолжало жить своей жизнью. На другой поляне дальше к лесу, точно по волшебству, вырос ещё один Даждьбог, и опять многие жители стали приносить ему жертвы и почитать его, как почитали ранее.

Никифор Рысь долго сожалел, что так случилось. Ведь не мешал Даждьбог справлять оброк и другие работы и повинности, но теперь он потерял и хорошего кузнеца в лице Рщиги и врачевателя.

12.

Виктора Степановича похоронили по православным законам, правда, в церкви не отпевали, а служили панихиду дома и хоронили на старом городском кладбище, где покоились близкие его родственники. Тело его нашли ранним утром в Кончуре и было дано определение этому происшествию как несчастный случай. После девяти дней, когда Маня справила поминки, пригласив многочисленную родню, однажды в первой половине дня к ней в квартиру позвонили. Она заглянула в глазок и на площадке увидела рослого милиционера. Приоткрыла дверь и вопросительно посмотрела на звонившего.

— К вам можно? — вежливо спросил милиционер, выжидательно поглядев на Маню.

— Проходите, — нерешительно проговорила она, пропуская гостя в коридор.

— Оперуполномоченный старший лейтенант Проклов, — отрекомендовался он, раскрывая удостоверение. — Я по поводу смерти вашего мужа… здесь некоторые обстоятельства всплыли, — он закашлялся, заметив, что скаламбурил. — В общем мне надо выяснить несколько моментов… задать вам несколько вопросов, — уточнил он.

— Проходите, пожалуйста, — Маня проводила Проклова в комнату, отодвинула от стола стул, приглашая его присесть.

Старший лейтенант снял фуражку, положил её на стол в сторонку, пригладил волосы и окинул взглядом комнату. Обстановка в ней ничем не выделялась от сотен других, где жили со средним достатком люди: ковёр на стене, диван, стол, телевизор, сервант, шкаф. Никаких излишеств, если не считать в соседней комнате больших полок с множеством книг.

Маня села напротив, отодвинувшись от стола. Лицо ее было серым, глаза запали, и вся она казалась поникшей, как куст георгин, которому поутру в листья ударил мороз.

— Вы знаете, — начал старший лейтенант, — открылись новые обстоятельства в деле погибшего, и нам представляется, что это не несчастный случай, как полагали раньше, а убийство.

— Убийство? — вздрогнув, переспросила Маня.

— Да, да. На шее были обнаружены следы удавки. Эксперты полагают, что прежде чем утопить вашего мужа, его задушили.

Слеёы покатились из глаз Мани. Она вытерла их платком.

— Поэтому, — продолжал старший лейтенант, — надо выяснить, может, кому-то было выгодно убрать Виктора Степановича, может, он кому-то мешал, какими-то своими действиями предопределил случившееся.

— Да что вы! — воскликнула Маня. — Кому мы нужны! Мы жили по-стариковски тихо, никому не мешали. Он был у меня чудаковатый. Всю жизнь проработал в музее и на пенсию ушел — работу не оставил, я в том смысле, что он и дома продолжал заниматься изысканиями в области истории и краеведения. Печатал свои статьи в газетах. Гостей мы редко принимали. К нему захаживали или старики, его друзья, или те, кому нужна была помощь, консультация по вопросам истории, кто-то, может, обнаружил старую рукопись, фотографию, монету, икону… Но это раньше, а в последний год никто, можно сказать, и не заходил.

— А с музеем он поддерживал связь?

— Я бы не сказала. В музей, когда он… умер, я сообщила, но из начальства никто на похороны не пришёл. Были две сотрудницы-пенсионерки, с кем он когда-то работал. Много времени прошло, как он ушёл на пенсию, больше пятнадцати лет, его уже никто из молодых не знает…

— Из его вещей ничего не пропало? Ведь он собирал старинные вещи, монеты? Когда он ушёл из дома, в тот день… он ничего с собой не брал?

— Всё на месте, я смотрела. И тогда с собою он ничего не брал. Он ведь в магазин пошёл. Деньги, что на молоко я ему тогда дала, при нём были, все до копейки, в кармане пиджака лежали… — она снова вытерла набежавшие слёзы.

— Скажите, обыкновенно он в какой магазин за молоком ходил?

— Да в свой, тут не далеко, у нас нет специализированного, молоко продают в обыкновенном продуктовом магазине.

— Он самый близкий к вам?

— Да, ближе всех и удобнее до него добираться.

— Что же он тогда в центр города ходил?

— Молоко не всегда бывает, может, в тот день не было, он и поехал на Клементьевку или в центр.

— Я проверял. Судя по накладным, в тот день молоко в ваш магазин завозили. Утром оно было. И в то время, когда ваш муж уходил, оно имелось в продаже. Кончилось под вечер. А скажите, не мог он сразу поехать в центр за молоком?

— Зачем, если рядом есть. Он не молодой бегать по городу. Денег лишних у него не было. Другого чего я ему брать не наказывала.

— Он не скрывал от вас ничего?

— А чего ему скрывать! Вся его жизнь — это дом, да его увлечения…

— Может, он на встречу с кем поехал?

— Не знаю. Он всегда говорил, если куда уходил, говорил на какое время уходит, когда придёт. Он был принципиальным человеком, и если обещал, то выполнял обещанное.

— Может, пьяная ссора?

— Да что вы! Он не пил.

— В желудке не обнаружено спиртного…

— Он был миролюбивым человеком, от скандалов старался уходить… И он всегда обо всём мне рассказывал. За неделю до смерти он ходил к одному человеку, так он меня, как обычно, предупредил, и пришёл вовремя.

— А что за человек, к которому он ходил?

— Я его плохо знаю. Зовут его Вадим, сейчас он как бы председателем кооператива работает… Раза три он был у нас за последние три-четыре года. Он занимается сбором различных предметов старины, Виктор Степанович консультировал его по отдельным вопросам. Заходил он к нам дней десять назад…

— Зачем он приходил?

— Тоже за консультацией. Вот, — Маня поднялась со стула, прошла в другую комнату и вернулась с двумя свёрнутыми в трубку жёлто-коричневыми с неровными краями свитками, — Вот… эти куски принёс он и попросил прочитать, что здесь написано.

Проклов внимательно рассматривал будто обугленные свитки. Видно, они были отреставрированы, потому что на их поверхности явственно проступали хитросплетённые буквы.

— И прочитал Виктор Степанович?

— Прочитал и очень расстроился.

— Чем же?

— Переживал очень. Это вроде старинного, очень древнего дневника, как он мне рассказывал, ХIII–XIY век, очень много интересных сведений о жизни того времени. Муж говорил, что эти куски по находящейся на них информации ценнее Новгородских берестяных грамот. А переживал оттого, что недостаёт других кусков, и он не знает: то ли их не было, то ли они прпопали, когда их нашли. Вот он и пошёл к Вадиму узнать — не может ли тот раздобыть недостающие кусочки.

— И что ему тот ответил?

— Сказал, что он их где-то нашёл, что они ему не нужны и пусть Виктор Степанович оставит их у себя, и что других у него нет.

— А не могли эти куски бересты послужить причиной смерти вашего мужа?

— Да что вы!.. Хотя не знаю… — после непродолжительного молчания, подумав, сказала Маня, — Муж сердился, что такие вот уникальные находки попадают в руки тех, кто не разбирается в их ценности. Переживал, что не может найти того человека, кому они принадлежали, чтобы узнать место находки… Может, думал, такие куски ещё имеются…

— Вы можете назвать мне адрес этого Вадима кооператора? — спросил Проклов.

— Я не знаю, и муж-то знал плохо, а я совсем не знаю. Виктор Степанеович говорил, что Вадим живёт в своём доме где-то за третьей горбольницей, в том районе, а точнее я не могу ответить.

— А вы не можете отдать мне эту бересту? — спросил Проклов, вертя в руках тёмные куски. — На время и под расписку, конечно,

— Это очень ценная находка, — неуверенно сказала Маня. — Я даже и не знаю…

— А что написано на них, вы знаете?

— Со слов мужа мне известно, что здесь записи, характеризующие уклад тогдашней жизни, обычаи, нравы… Поэтому Виктор Степанович и расстроился, узнав, что больше нет таких кусочков.

— Насколько я понял, здесь какие-то отрывочные сведения?

— По-видимому, так. Это, наверное, середина. Во всяком случае, ни конец, ни начало.

— Интересная находка, — проговорил Проклов. — Так вы мне не ответили — отдаёте вы мне эти кусочки?

— Пожалуй. Они мне не нужны. Только… если хозяин, то есть Вадим, попросит их вернуть?

— Скажете, что они в млиции. Вот номер моего телефона. — Проклов начеркал цифры в блокноте и вырвал страничку. — Возьмите! Если что прояснится, мы вам сообщим, а если вы что-нибудь вспомните, звоните мне. До свидания, — попрощался он, беря со стола фуражку.

Маня проводила его до порога квартиры, посмотрела в открытую дверь, как он спустился по лестнице, и защёлкнула замок.

«Что мы имеем? — размышлял старший лейтенант, идя к машине, которая ждала его в переулке. — Не особенно густо. Можно сказать, совсем ничего. Береста — это интересно, но не из-за неё же убили старика? Конечно, эту версию тоже надо проверить. Возможно, жена убитого всего и не знает. Ну, приходил кооператор, разговаривал с Виктором Степановичем, однако не присутствовала при разговаоре, а муж всего мог ей и не говорить… Он помогал этому Вадиму в деле реставрации и определении ценности тех или иных историеских предметов. Видимо, этот кооператор — коллекционер. Значит, он знаком с барыгами, а это уже о чём-то говорит. Надо с ним встретиться, ещё поговорить со старушками, которые работали вместе с Виктором Степановичем».

13.

После того, как в поезде у него украли деньги, Лёху не покидало чувство беспокойства. Ему казалось, что кража не была случайной — кто-то за ним следил. А кто мог его выслеживать? О том, что он нашёл сундук, не знала даже жена. Знали, или догадывались о его багатстве только те, кому он продал золотые вещички — Вадим и Валерка. Вадим, правда, произвёл на него впечатление человека вполне серьёзного, делягу, но не вертихвоста. Однако, чем чёрт не шутит, когда Бог спит. Валерка — малый вороватый, разудалый. На него положиться нельзя. Если вместе спать будешь ложиться — спрячь ценное под голову. Стащит и будет божиться, что не он. А не пойманный не вор.

Чем больше он думал о своей пропаже, тем сложнее и запутаннее казалась его история, и чувство обеспокоенности, а подчас и страха, не проходило. Сознание того, что у него находится неслыханное богатство, возвышало его в глазах своих, но чувство того, что он не может им распорядиться, как ему хочется, чтобы жить в довольстве, обескураживало. И теперь он не может спать ночами, обуреваемый мыслями о том, что его клад могут похитить. По вечерам он даже не стал мастерить в своём сарайчике, купленном по случаю у знакомого, в котором был вырыт погреб и хранились разные соленья и варенье с картошкой.

Однажды он запоздал после работы. Его и ещё двоих напарников мастер попросил задержаться, чтобы отремонтировать срочно барахливший двигатель бульдозера — предстояло выезжать по важному делу — пообещав за это расплатиться пол-литром спирта, кроме денег за сверхурочные. Все трое обрадовались такому обстоятельству. Двигатель починили и на радостях, что пьют на халяву, здесь же на заводе, в раздевалке, два раза пропустили по сто пятьдесят под скромный закусон в виде заветренной корки чёрного хлеба, малосольного огурца и небольшого кусочка жёлтого солёного-пересолёного сала — остатков от обеда.

Выпитое не разобрало Лёху. Он был втянут в это почти ежедневное питиё спирта, водки или красного вина, и шёл к проходной в состоянии раскованности и лёгкого веселья. Миновав проходную, он остановился у развилки в нерешительности: то ли идти пешком через весь город, то ли дождаться автобуса.

«Буду ждать автобус», — решил он и хотел уже идти к остановке, как неожиданно рядом притормозила машина. Открылась дверца, и мужской голос спросил:

— Приятель, как проехать на Горжевицкую?

Ещё бы Лёхе не знать эту улицу! Он рядом жил. Он нагнулся, чтобы ответить, но не успел сказать и слова. Протянутые из салона крепкие руки схватили его за шею под затылком и потянули в машину. Кто-то сильный, сзади, подхватив под ляжки, втолкнул в «Жигули». Крепкая рука больно сдавила ему горло, и грубый голос сказал:

— Будешь вертухаться, чичи протараню, — и перед глазами мелькнуло лезвие ножа.

Сел малый, толкавший Лёху снаружи, и машина тронулась.

Лёха оторопело застыл на заднем сиденье, сдавленный двумя здоровенными парнями. Сидевший справа был с квадратным красным лицом, на котором поблескивали небольшие глаза. Нос, курносый и маленький, никак не гармонировал с обличьем парня. Широкий пиджак не скрывал сильных мышц. «Шкаф», — сразу окрестил его Лёха. На сидевшим с левой стороны была чёрная хромовая куртка с кармашками на молниях. Вёл машину рыжеватый парень с папиросой в уголке губ, одетый в джинсовую курточку. Лица его Копылов не видел, видел только квадратный стриженный затылок. Рядом с водителем посапывал низкорослый худосочный парень, не раскрывавший всю дорогу рта. «Шкаф» убрал ноги и прижал Лёху к другому соседу. Машина доехала до кинотеатра и свернула направо.

— Мужики, вы что — одурели!? — спросил вдруг Лёха, начиная понимать, что это не розыгрыш, как он подумал сначала, а самое что ни на есть реальное событие. — Куда вы меня везёте? Что я вам сделал? Ну-ка, выпустите из машины! — Хмель разом покинул Лёхину голову.

— А покатаем, а потом сам скажешь, куда отвезти. — Это сказал «шкаф» и оглушительно захохотал.

— «Кто это шутки решил с ним шутить, — подумал Лёха. — Счас я им покажу!»

Он локтями сильно ударил своих соседей в живот и протянул руку, чтобы открыть дверцу, но оглушительный удар в лицо отбросил его назад. Это «шкаф» приложил свою десницу к Лёхиной физиономии.

— Тебе же сказано — не дёргайся, — проговорил он. — Надень на него браслеты, — сказал он напарнику и придавил локти Лёхи к коленям. Щёлкнули наручники, и Копылов окончательно понял, что с ним не шутят. Кровь отхлынула от головы, и он стал думать, что с ним случилось. Однако раздумья его были недолгими.

Парень в кожаной куртке повернул голову, и Лёха увидел его лицо — молодое, чисто выбритое, рыжеватые волосы редкие, но жёсткие, пострижены «бобриком». От него несло одеколоном. Он жевал резинку, перекатывая её во рту. Перестав жевать, он обратился к Лёхе, чётко выговаривая каждое слово:

— Нам нужно твоё золотишко, которое ты приобрёл незаконным путём…

«Вот он что! О чём думалось, то исполнилось», — пронеслось в головен у Дёхи. Но внутренний голос сказал: «Не поддавайся! Может, это провокация».

— Вы что — очумели! Никакого золотишка у меня нету, — выпалил Лёха, а сердце неровно забилось — вот, оказывается, что им нужно, — золото. Но кто они — милиция, бандиты, рэкетиры? Однако, хрен редьки не слаще. Что от тех он скрывал свою находку, что от этих.

— Хватит притворяться, — снова заговорил парень в кожанке. — Мы знаем, что у тебя есть золото.

— Разведка доложила точно, — ухмыльнулся «шкаф» и положил пудовую руку Лёхе на плечо.

— Да что вы, мужики! — Лёха решил пустить слезу. Он уже оправился от испуга, и мозг заработал слаженно и чётко. Сила была на их стороне и надо было выкручиваться, потянуть время, может, они на понт берут, бывает же такое, слышали звон… — Такого же работягу, простого советского человека принимаете за Бог весть кого… Откуда у меня золото? У меня даже золотого кольца нету. Вот посмотрите! — он поднял вверх закованные руки.

— Кольца нет, а золото есть, — сказал парень в кожанке и двинул рукой Копылова по затылку.

— Что мне побожиться?

— Божиться не надо.

— Так что я его рожу вам?

— Достанешь и отдашь.

— Где же я вам его достану — сопру что ли?

— Где спрятал, там и возьмёшь.

— А где я спрятал?

— Если бы знали, не спрашивали бы.

— Делайте со мной, что хотите, — ничего у меня нет…

— Разрешаешь? — сплюнул «шкаф» и подтянул к локтю рукав своего костюма, показывая Копылову серьёзность своих намерений.

— Погоди, Сыч, — остановил его парень в кожанке. — Не в машине же. Он нам и так скажет, правда, мужик?

— Ничего у меня нет, — снова подтвердил Лёха.

— Есть, сучонок, — Сыч ударил его кулаком под печень. — Притворяешься, падла!

Лёха охнул и прижал скованные руки к животу.

«Кто мог навести на меня? — подумал он. — Кто? Кто знал? Никто, кроме Валерки и Вадима. Неужто они? — Эта мысль, как кипятком, ошпарила Лёху.

— Мы же знаем всё, — снова начал разговор парень в кожанке. Говорил он тихо и вкрадчиво, успевая между словами раза два или три пожевать резинку. — Знаем, что искал иностранца, чтобы продать золото, потом продал кооператору. Так что остатки мы у тебя конфискуем.

— Достояние народа принадлежит народу, — оглушительно заржал Сыч.

«Во, чёрт, похоже милиция, — тоскливо подумал Лёха. — Вадима, наверно, подловили, он во всём и признался… признался! А откуда он мог знать, что у Лёхи ещё есть такие висюльки?» Копылов теперь не мог точно и вспомнить, говорил он Вадиму или Валерке, что у него ещё есть золотые предметы. По пьянке мог и сказать.

Чтобы проверить, кто эти люди, Лёха решил схитрить.

— Везите в отделение, там буду говорить, — сказал он.

Всё встало на свои места очень быстро, в ту же секунду.

— А мы не легавые, — усмехнулся парень в кожанке, — Ты нас за мусоров принял? Ошибся, парень. Мы экспроприаторы. Отбираем добро у тех, кто его нажил нечестным путём. Понял?

Лёха понял, что попал в руки бандитов, но так ни за то ни про что отдавать свой клад в их руки не хотел. Но что делать? Ведь так просто не выкрутишься…

Стало темнеть. Лёха поглядывал на дорогу и знал, куда его везут. Они выехали из города, миновали заводской пионерский лагерь, деревни Уголки и Тешилово, пустынные в этот час, о том, что в них живут люди, говорили лишь огоньки, мерцающие в некоторых домах. Остановились в лесу. Здесь было темнее. Деревья сужались к обочине, теснили дорогу, и, казалось, что она петляла по ущелью.

— Вылезай! — грубо толкнул Лёху в плечо Сыч.

— Куда это? — машинально спросил Копылов.

— Сейчас узнаешь.

Они отвели Лёху за кювет.

— Так скажешь, где у тебя золото? — спросил парень в кожанке.

— Нету у меня никакого золота.

— Больно будет, если не скажешь.

— Мне нечего говорить.

— Хватит буксовать, лапшу на уши вешать, — повысил голос парень. — Заставь его, — обратился он к Сычу.

— Это мы могём, — ответил тот и сокрушительным ударом в челюсть, словно только и ждал этого момента, свалил Копылова с ног.

Его подняли, и Сыч со всего маха ударил Лёху в живот, а когда тот согнулся, ударом в подбородок отшвырнул, как куль, метра на три в сторону. Лёха даже не стонал. Он скорчился от боли. В глазах поплыло.

— Так скажешь? — вновь спросил парень.

— Не знаю… нет у меня. — Он закашлялся. Из разбитой губы потекла кровь.

Носком ботинка Сыч несколько раз ударил жертву по рёбрам, по печени. Лёха заскулил.

— Говорить будешь?

— Нету… — прохрипел Копылов, сплёвывая слюну и кровь.

В глазах его вертелось, кружилось, плыли ослепительно белые круги, потом всё померкло. Он потерял сознание.

— Неужели окочурился? — спросил подельников вышедший из машины водитель.

— Оживёт, он мужик ещё крепкий.

— Ты, Сыч, полегче бы…

— Я так… вполсилы.

— Крепко держался, — почесал затылок парень в куртке. — Может, это не тот?

— Думаешь, не того взяли? — спросил Сыч.

— Да.

— Этот. Его Валерка опознал.

— Тогда упрямый.

— Кому охота своё отдавать. Вот и гонит тюльку…

— Что дальше? — спросил шофёр, глядя на распростёртое тело Копылова. — Так и будем любоваться этим трупом?

— У меня идея, — сказал Сыч. — Бросай его в машину и поехали.

— Куда? — не понял шофёр.

— В «шанхай». Там спокойно его обработаем.

Его дружки быстро согласились. Лёху осмотрели, осветив фонариком, нет ли следов крови, не дай Бог испачкает чехлы, запихнули на заднее сиденье, и машина поехала в обратный путь.

14.

Очнулся Копылов на грязном полу. Сначала не понял, что с ним — болел затылок, саднило лицо, занемела правая рука. Потом сознание начало проясняться. Он вспомнил, что с ним произошло сегодня. А может, вчера? Сколько времени он здесь пролежал? Час, два, сутки? Он приподнялся, Где он находится? Лежал он на пыльном полу, сбитом из досок, судя по всему в небольшом помещении, напоминающем скорее гараж, чем сарай. На стене горела пыльная тусклая лампочка, освещая металлический верстак с тисками и сложенным в кучу инструментом. Здесь же, на разостланной газете стояли три стакана и две пустые бутылки из-под водки, лежали объедки закуски. Над верстаком была полка, на которой стояли две паяльные лампы, рядом на гвозде висела ножовка по металлу. У противоположной стены на полу были сложены обрезки досок, старые лысые скаты и погнутое крыло от УАЗа. Пахло бензином, маслом и устоявшейся сыростью. Ворота и дверь гаража были закрыты. Копылов попытался приподняться и подвёл закованные руки к глазам — попытался узнать, который час. Но стекло у часов было разбито. Одной стрелки не было. Руки были в синяках и кровоподтёках. Он заслонял лицо, когда его били, и на кистях остались следы побоев.

Снаружи лязгнуло железо. Повернулся ключ в замке. Дверь отпирали. Лёха опять лёг на пол. В голове была одна мысль, от которой холодела душа — опять будут бить?

Вошли двое — Сыч и парень в кожанке. Остальные остались на улице.

— А мы думали ты окочурился, — сказал Сыч, подойдя к Копылову и касаясь его подбородка носком ботинка. Под глазом Копылова был синяк, в уголках губ запеклась кровь, рубашка разорвана. Он тяжело дышал

Сыч опустился на корточки.

— Пришёл, значит, в себя? Ну, как — мозги прояснило?

Лёха отвернулся от Сыча. Ему была противна и раздобревшая на дармовых харчах физиономия человека с маленьким носом-поливальничком, и его пустые глаза, и хрипловатый голос. О, как его ненавидел Лёха! Он представлял опять на своём лице или рёбрах кулак этого издевателя, и жаркий ком подкатил к горлу, а сердце начало учащённо биться.

«Если будут бить, — думал он, скажу, всё скажу, чёрт с ним, с кладом! Жизнь дороже всех этих золотых побрякушек. Придя к такому заключению, он успокоился. — Лишь бы не били».

— Что надо? — посмотрев Сычу прямо в его бесцветные глаза, спросил Лёха.

— О, это уже другой разговор, — осклабился Сыч, поднимаясь с корточек. — Птичка подала голос. Холщ, иди сюда! — крикнул он стоявшему снаружи человеку. — Подсобишь мне.

Вшёл вчерашний шофёр и встал у порога.

— Что надо? — снова спросил Лёха.

— Где золото?

— Отпустите, когда скажу?

— Он ещё торгуется, — пробормотал Сыч, но в голосе не было, как прежде, угрозы.

— Отпустим не когда скажешь, а когда отдашь, — назидательно сказал парень в кожанке, продолжая, как и вчера, жевать резинку.

— Можно ли вам верить? — усмехнулся Лёха. — Отдашь, а потом вы прирежете.

— Только вера спасёт тебя, — нараспев произнёс Сыч.

— Я принесу, скажите куда.

— Принесёшь! Видали фрайера, а? Может, ты нас заложишь. Нет, мужик, деньги на бочку, и всё — хоккей. Понял?

Что оставалось Лёхе? Отдать клад. Приведёт он их на место, пусть берут Две висюльки у него дома под половицей. Их он не отдаст. А остальное пусть забирают.

— Золото у меня в лесу, — сказал Лёха. — Я покажу.

— Далеко это — в лесу? — осведомился Холщ.

— Да нет, за Хотьковом.

— Скоро будет рассветать. Так что тянуть не будем. Веди нас, — обратился парень в кожанке к Копылову. — Но если обманешь или какую игру затеешь, пеняй на себя. Он быстро, — парень указал на Сыча, — тебе мозги вышибет, понял?

— Чего мне играть, — выдавил из себя Лёха. — Вас, обормотов, вон сколько!

— Ты полегче с обормотами, — повысил голос парень в кожанке, — а то быстро пиндюлей схлопочешь.

Бить они его не стали, видимо, довольные, что развязали ему язык и простившие его грубость.

Его вывели из гаража, подталкивая сзади. Вдохнув свежего воздуха, Лёха огляделся. Место напоминало свалку или трущобу. Друг к другу лепились сараи и сарайчики, как Бог пошлёт на душу, — разной высоты, из подручного материала, кто что сумел достать. Были здесь добротные гаражи и овощехранилища, сложенные из кирпича, были ветхие сараюшки из обгорелых досок и кусков жести. «Глухое место для разбоев», — отметил Лёха, начавший трезво мыслитиь. Напротив гаража, из которого его вывели, стоял сарай с голубятней, почти полусгнивший, а чуть вдали виднелась ржавая металлическая труба, повидимому, остаток старой котельной.

Бандиты, не расковывая, повели Лёху к машине.

— Куда ехать? — спросил шофёр.

— А где мы?

— Не твоё собачье дело, — обрезал Сыч. — Тебя спрашивают — отвечай!

— В Хотьково.

— В Хотьково, Холщ. — сказал парень в кожанке. — Завяжи ему глаза, — обратился он к Сычу, показывая на Копылова. — А то вон, как пялится.

Сыч, ни слова не говоря, обмотал какой-то грязной, пропахшей бензином тряпкой, голову Лёхи, оставив свободным только рот, и втолкнул в «Жигули».

Расплёскивая лужи, машина стала выезжать из «трущоб», как окрестил это место Копылов.

«Хоть бы кто остановил, — тоскливо думал Лёха. — Кто бы остановил».

Но ни прохожих, ни милиции не было.

— Что-то во рту пересохло, — сказал Сыч и достал из кармашка сиденья начатую бутылку. — Кто будет? — спросил он подельников.

Никто ему не ответил.

— А я хочу. Мой организм не может долго пребывать в сухом состоянии…. Может, хлебнёшь? — обратился он к Лёхе и, словно испугавшись произнесённых слов, тотчас сам ответил: — Ишь, губы раскатал! Тратить на тебя огненную воду?

«Нужен ты мне со своей огненной водой, — отпарировал про себя Лёха. — Сыч патлатый».

Сыч из горлышка выпил водки, вытер губы, рыгнул, положил бутылку на место и достал из кармана яблоко.

Небо стало заметно светлеть на востоке. Машина выехала на шоссе. Лёха стал считать повороты, но быстро сбился со счёта и бросил это занятие.

Сыча разморило. Он стал мурлыкать какую-то мелодию, а потом хрипло запел:

Большая страна Кита-ай,

Китайцы кругом хи-ля-яют.

Пьют они крепкий ча-ай,

Стильные песни лаба-ают.

Труля-ляля, ля, ля,

Тралиля ля ля ли…

— Замолчи ты, Сыч! — вяло сказал парень в кожанке. — Ни голоса, ни слуха…

— Как скажешь, Зуб, — ответил Сыч и замолчал.

Ехали, наверное, с полчаса. Потом машина остановилась. Сыч снял повязку с головы Копылова. За окнами совсем рассвело. «Жигули» стояли у обочины под железнодорожным мостом в Хотькове… Слева на крутом берегу желтел отреставрированный купол Никольского собора, справа — в низине и выше по берегу Пажи — зеленели картофельные делянки, в промежутках которых росла густая трава. Дорога уходила вперёд к Ярославскому шоссе. Была она пустынна.

— Так, куда теперь ехать? — обернулся парень в кожанке, как теперь установил Лёха, носивший кличку «Зуб».

— К Ярославскому шоссе, — ответил Копылов.

«Хоть бы какое ГАИ их засветило, — горестно думал он. — Сразу бы всё рассказал постовому».

Но никто их не «засвечивал». Проехали мимо бывшего монастыря, миновали Абрамцевское художественно-промышленное училище, и город остался позади.

Машина мчалась к Ярославке. За Репиховом Лёха попросил притормозить.

— Сворачивать будем, — сказал он. — Вон у того леска, направо.

Шофёр притормозил и свернул на просёлок. С правой стороны зеленело картофельное поле, слева земля понижалась в овраг, за которым виднелось не сжатое поле и лес.

— Дальше пойдём пешком, — заявил Лёха, когда они остановились.

— Далеко идти? — осведомился Зуб.

— Минут двадцать.

— Он у тебя зарыт или висит?

— Зарыт.

— Сыч, возьми лопату! Холщ, останешься здесь, в машине, — распоряжался Зуб. — Если этот хмырь не наврал, через час, самое большое, вернёмся.

— Если наврал…

— Чего мне врать…

— Я тебя не спрашиваю. В общем, Холщ, жди до упора.

Сыч достал из багажника лопату с коротким черенком и был готов сопровождать Копылова.

— Иди вперёд, — толкнул он Лёху. — Попробуешь бежать, получишь вот это. — Он достал из кармана пистолет.

— Развяжите хоть руки, — взмолился Лёха.

— Сними с него баранки, — распорядился Зуб. — Не убежит.

Неразговорчивый худосочный малец с угреватым лицом достал ключик, отомкнул наручники. Лёха потёр одну руку об другую. Идти стало свободнее. Солнце поднималось над горизонтом на безоблачном голубом небе, освещая гребень леса за полем, само поле, золотистое от вызревшей пшеницы. Тишина. Молчали птицы, лишь вороны дремотно каркали, сидя на полусгнивших деревьях, растущих у оврага. Ночью выпала роса, трава была не скошена, и ботинки и брюки у путников скоро стали мокрыми.

Они вышли из оврага, пересекли поле и свернули опять в лес. Справа за полем начинался другой овраг с пологими берегами, поросшими кустами бузины и черёмухи.

— Далеко ты закопал своё золото, — сказал Лёхе Зуб.

Он весело скалился, настроение было приподнятое, хотя по осунувшимся, заросшим лицам, можно было понять, что рэкетиры ночью не сомкнули глаз, к тому же сказывались немалые возлияния, к которым они прибегали в гараже, пока Лёха был без сознания. Копылов только сейчас понял, почему парня в кожанке прозвали Зубом. Во рту при разговоре сумрачно посвечивала металлическая коронка.

Лес был смешанный. Росли высокие ели, а между ними кое-где попадались осины и берёзы. Где большие деревья отступали, там место заполняли кусты орешника и ольха. Лес был запущенный, много стволов было повалено и приходилось или обходить их, или подлезаиь под них. Копылов шёл уверенно, видно было, что он точно знал место сокрытия своего клада.

Пересекли полянку, сплошь заросшую в низине осокой, и Лёха остановился у молодого дуба.

— Здесь по корнями, — глухо сказал он.

Ему хотелось, как можно скорее попасть домой, ему было наплевать и на клад, и на богатство, которое он сулил, хотелось одного — скорее свалить это наваждение и стать прежним Лёхой, без груза, давящего на плечи, изматывающего душу. Поэтому он расставался со своим богатством с сожалением, но без особой печали.

— Копай! — протянул ему лопату Сыч.

Лёха без слов взял лопату, которую ему протянул Сыч, отгрёб в сторону кучу валежника, поддел квадратный пласт земли, замаскированный опавшими листьями дуба. Под ним лежал свёрток, перехваченный крест-накрест шпагатом.

— Ловко уконтропупел, — произнёс Сыч, выхватывая свёрток у Копылова. — Разве догадаешься, что здесь зарыто золото.

Все трое бросились развязывать свёрток. Развернув чёрную плёнку, стали разглядывать содержимое.

— И это всё? — спросил Зуб.

— Всё, — ответил Лёха и отвернулся.

— Я бы не сказал, что это величайшая находка, — провозгласил Зуб. — Стоило из-за этого трое суток слоняться за этим гражданином, не спать да жечь бензин.

— Тебе-то что, Зуб, — ответил ему Сыч. — Аванс получили, теперь остальное получим. А что в мешке, тебя это мало должно волновать.

— Вообще-то так. Я к слову. Думал, что найдём неимоверные богатства, а здесь так… Ладно, хватит базарить, пора сматываться.

Он опять перевязал шпагатом свёрток, взял его под мышку, и они тронулись в обратный путь, идя гуськом, держа Копылова в середине цепочки.

Когда вышли из леса, увидели, что им навстречу, по полю, идёт большое стадо коров.

— О, сколько мяса! — проронил Сыч. — Какой шашлык идёт.

Коровы медленно, прихватывая кое-где траву, заполняли поле.

— Сыч, а где лопата? — вдруг спохватился Зуб.

— Лопата? Ах, ты… налево! Там осталась. Этот, — он ткнул Лёху, — ковырял ей…

— Забери её. Какой дурак вещдок в кустах оставляет.

Ругаясь на чём свет стоит, Сыч повернул обратно и скрылся в лесу.

Остальные остановились, пропуская стадо. Коровы, мыча, приближались, косясь фиолетовыми глазами на невесть откуда взявшихся пришельцев. Сзади шёл пастух с длинным кнутом.

И тут Лёха, собрав последние силы, когда до коров остававалось не более трёх метров, откуда и прыть взялась, рванулся в центр стада. Передние коровы шарахнулись в стороны, он, петляя между ними, помчался к оврагу. Всё это произошло так быстро, что бандиты не успели опомниться. А когда опомнились и бросились в погоню, путь им преградила мычащая и ревущая чёрно-пёстрая масса. Одна корова нагнула голову и уставилась на Зуба. Он замешкался и остановился, не зная, куда деваться. Остановился и молчаливый бандит. Когда они пришли в себя, Копылов как в воду канул.

А Лёха промчался, не чуя ног, через спасительное стадо к овражку. Вот он — зелёный овраг! Он быстро нырнул в кусты и побежал к ферме, стоявшей на его берегу. Минут через десять оглянулся никого! Не слышно было погони, не слышно коров, лишь сердце его бешено билось и вылетало из груди.

Сначала он решил было спрятаться на ферме, а, подойдя к ней и убедившись, что погони нет, резко свернул в сторону и пошёл, маскируясь в низинах и выемках, оглядываясь, в сторону деревни.

— Тут же пойду в милицию, — решил он. — Если этих мордоворотов не взять, они пришьют его. Чёрт с ним, с этим кладом! Хорошо, что остался жив. О, Боже, как же хорошо на воле! Пусть не будет этих проклятых денег, жизнь… жизнь хороша сама по себе, если знаешь, какой ценой она досталась.

Миновав Репихово, через полчаса, лесом, он пробрался на платформу 55 км, посидел в кустах, ежеминутно озираясь, и, когда подошла электричка из Москвы, быстро вскочил в вагон. Домой он решил не ходить. Кто знает, может, бандиты вычислили его адрес и теперь поджидают там. Нет, он пойдёт к приятелю, у того есть телефон, он позвонит в милицию и всё расскажет. Он попросит прислать за ним машину, а так опасно ходить.

С такими мыслями он вышел на платформе Абрамцево, и гаражами, мимо стадиона пошёл к приятелю, благо тот жил недалеко от железной дороги на улице Горжевицкой, носящей такое название в честь города-побратима Горжевице в Чехословакии.

Дверь ему открыл сам приятель. Он собирался на работу: был побрит, умыт, причёсан, от него разило одеколоном.

— Что с тобой? — спросил приятель. — На тебе лица нет!

Он удивлённо смотрел на бледного, с кровоподтёком под глазом Лёху, в мятой рубашке, запачканной высохшей кровью, с приствшими к рукавам колючим репейником.

— Дай позвонить, — вместо ответа сказал Лёха. Ноги его подкосились, и он сел на пол прямо в коридоре.

15.

Беседа со старушками пенсионерками ничего нового Проклову не дала. Не принёс нового и разговор с Вадимом. Добродушный на вид кооператор с выпирающим из-под брючного ремня животом, подтвердил слова Мани. Да, он коллекционирует старые предметы, имеющие художественную и историческую ценность. Старший лейтенант может зайти к нему и познакомиться с его коллекцией. В ней много удивительного. Виктор Степанович помогал ему несколько раз в определении достоверности и ценности предметов. Где он приобретает вещт? В магазинах, с рук. Раньше такими вещами торговали, а теперь и подавно. Да, он отдал историку бересту, потому что она ему не нужна. Как она к нему попала? Да очень просто. Один пьянчужка на вокзале или около Лавры (он достоверно теперь и не помнит — это случайно было) продавал старую церковную книгу. Шрифт тогда поразил Вадима, ему показалось, что она была рукописной. Он купил её, а алкаш впридачу всучил ему ещё три куска бересты, за деньги, конечно. Книга, по его мнению, ценности не представляла, а вот береста… Бересту, конечно, он принёс Виктору Степановичу. Когда тот прочитал написанное на ней, он пришёл к Вадиму и поинтересовался — нет ли у него ещё таких кусочков и где можно найти продавца.

— А кто вам сказал, что книга не представляет ценности? — спросил тогда Проклов.

— Да всё он, Виктор Степанович.

— Вы отнесли ему книгу вместе с берестой?

— Книгу раньше, а бересту недавно. Я сначала забыл о ней, затерял, а когда вновь обнаружил — решил отнести к Виктору Степановичу.

— А через неделю после этого Виктор Степанович погибает, — произнёс Проклов и внимательно посмотрел на кооператора.

Того не смутил откровенный взгляд старшего лейтенанта.

— Да, — ответил он, — нелепый случай. Так взять и утонуть. Жаль, жаль старика. Большого ума был человек и специалист отменный по старине, первостатейный, царство ему небесное. Теперь не к кому и обратиться, — подытожил кооператор.

Всё в показаниях кооператора сходилось с рассказом жены Виктора Степановича.

Уходя из кабинета, Вадим задержался возле двери и поинтересовался не назойливо, в то же время дав почувствовать Проклову некое восхищение работой органов:

— И вы так досконально расследуете каждый несчастный случай?

— Это наша обязанность, — ответил старший лейтенант.

— Понимаю, понимаю, — сказал кооператор и с поклоном вышел в коридор.

«Непрост этот Вадим, — подумал Проклов, закрывая за гостем неплотно прикрытую дверь. — Жук, что надо».

В словах кооператора было всё логично, всё продумано до мельчайших деталей, а возможно, всё так и происходило, как он рассказывал? Однако Проклова не покидало сомнение, что Вадим что-то недоговаривает.

На всякий случай он выяснил всё, что касалось биографии Вадима. Оказалось, что тот, будучи начальником мясного цеха одного из предприятий Воронежского облпотребсоюза, в недалёком прошлом наладил выпуск подпольной колбасы, за что поплатился четырьмя годами тюрьмы. Выйдя на свободу, переехал в Подмосковье, потом купил в Загорске на Кировке старый дом.

«Во всяком случае не грабитель, — размышлял Проклов после прочтения досье Вадима. — Пострадал за бизнес, который сейчас становится почётной трудовой деятельностью. Купил — продал».

16.

Проклову позвонил его приятель Сергей Борисов из Хотьковского отделения милиции.

— Слушай? — спросил он. — Ты ещё не закончил дело об этом несчастном случае со стариком, который утонул или его утопили в Келарском пруду?

— В Кончуре, — поправил его Проклов.

— Да, да, в Кончуре…

— Нет ещё. Концов не найду.

— А мне здесь тоже одно дельце подвалило. Мужик наш хотьковский клад недалеко от Радонежа нашёл. Кое-что начал продавать. Нити в Загорск ведут. Дело с барыгами связано, с коллекционерами…У тебя тоже один коллекционер проходит. Приезжай, познакомлю с показаниями. Может, что выудишь…

Проклов так и сделал. Долго не раздумывая, сел на электричку (машина в отделе была в разъезде), доехал до Хотькова и на попутной добрался до милиции.

Прочитав показания Копылова и найдя там имя Вадима, он даже не удивился, как будто этого ждал. Предчувствие, что не чист кооператор, не обмануло его. Оказывается, никакой не пьянчужка продал ему кусок бересты, а потерял её Копылов. Зачем Вадим врёт? Он не мог запамятовать этот случай, тем более, что это произошло совсем недавно. Здесь было что-то не так!

— Организуй мне встречу с Копыловым, — попросил он Борисова. — Мне кажется, что клад и убийство Виктора Степановича связаны между собой, складываются в одно дело.

— Нет проблем, — ответил Борисов. — Копылов придёт через полчаса, — Он посмотрел на часы, — Да, через полчаса. Я его вызвал.

Копылов пришёл в назначенное время. Был он трезв и держался спокойно. Он повторил Проклову показания, что снял с него Борисов.

— Значит, ты продал Вадиму эту золотую вещичку и на радостях вы отметили? — спросил он Лёху.

— Да, так оно и было. Валерка предложил обмыть это дело.

— А потом ты поехал с деньгами домой, на платформе тебя подпоил Валерка и дальше ты ничего не помнишь?

Копылов кивнул головой. Пальцы его, лежавшие на коленях, теребили промасленную ткань спецовки. Он приехал с работы не переодеваясь, благо завод располагался недалеко.

— Не помню, — сказал он.

— Совсем ничего?

— Как сел в электричку, так сразу и вырубился.

— Кто тебя поил, те и вытащили деньги, — резюмировал Борисов.

— А ты сам не думал, кто мог вытащить деньги? — посмотрел на него Проклов.

— Была мысль, что кооператорщик с дружком, но мне Вадим показался мужиком серьёзным.

Проклов кашлянул. «Такой пройдоха умеет расположить к себе людей», — подумал он, вспомнив сладкое лицо Вадима.

— И ты больше не встречался ни с Вадимом, ни с его дружком Валеркой?

— Нет, я затаился. Я всегда дрожал от страха, думая, что за мной следят.

— Ты не ошибался. Следили, раз выследили и затолкали в машину. Они на тебя не один день потратили, ища адрес или место работы… А номеров «Жигулей», в которые тебя посадили, ты не заметил?

— Они были заляпаны грязью. Вечером я ничего не заметил, не до того было, а утром, когда приехали к месту, где я зарыл клад, и когда я решился во что бы то ни стало бежать и сообщить обо всём в милицию, я специально посмотрел на номера, но они были густо замазаны.

— Совсем ничего не разобрал?

— Очень густая была грязь..

— А никаких дефектов не обнаружил — ну, что-то подкрашено, разбито, погнуто, ещё что?

— Да эти «Жигули», девятка, совсем новые, даже под пылью, под грязью видать, что машина блестит.

— Вот и ещё одна деталь — «почти новые». Ты, Сергей, в ГАИ сообщил? — спросил Проклов приятеля.

— Сообщил. Ищут. Но это дело, я думаю, безнадёжное: мало ли у кого новых зелёных «Жигулей».

— А вдруг повезёт. Не надо ни от чего отказываться. Это рутинная работа, но она многое может дать. — И снова Проклов обратился к Копылову: — А в салоне ничего особенного не заметил? Любители, да и подчас профессионалы свои машины, автобусы любят украшать разными куклами, собаками, висячими талисманами, наклейками. Сейчас мода пошла на иконки…

— Ничего такого не заметил, Вот только доллар был приклеен в салоне над лобовым стеклом.

— Сколько ты разного запомнил, — одобрительно отозвался Проклов. — А говоришь: «нет», «нет». Эти детали могут помочь найти и машину, и её хозяина. Подумай, может ещё чего вспомнишь?

— У Вадима есть собственные «Жигули»? — спросил Борисов Проклова.

— Есть. Но старые, латанные-перелатанные. Я ещё это проверю. Конечно, он не дурак отдавать свои «Жигули» для такого дела. Он или взял ребят с машиной, или они из его щайки.

Проклов постучал пальцами по столу.

— А ты не проверил, — обратился он к Борисову, — раньше не угоняли зелёные «Жигули»?

— Проверял. Такие «Жигули» в розыске не числятся.

— Значит, они принадлежат кому-то из шайки Вадима.

— Ты как думаешь, убийство историка, их дело?

— Не знаю. Знаю одно: Вадим в этом замешан. Почему он не сказал, что взял бересту у Копылова, а придумал историю каким-то пьяницей бомжом?

— Не хотел наводить на Копылова?

— Правильно, потому что это было не в его интересах. Он тогда уже думал выудить у Копылова весь его золотой запас. Поэтому он не сказал о Копылове и Виктору Степановичу.

— Может, говорил?

— Не думаю. Старик бы его сразу нашёл. Он очень переживал, что такие ценные исторические реликвии могут исчезнуть, пропасть. Он бы поднял на ноги всю милицию, исполкомы и горкомы. Мне вот что на ум пришло…По-видимому, Виктор Степанович, когда Вадим отказался ему сообщить адрес или координаты Копылова, разгорячился и в сердцах сказал кооператору, что сообщит, куда следует, чтобы разыскать хозяина бересты.

— Однако вёл он себя спокойно. Он даже не пожаловался жене, не рассказал ей о разговоре с Вадимом.

— А кооператор его успокоил и чтобы старик не мешался под ногами, решил убить его.

— Логично. Но это надо ещё доказать.

— Кончно, надо, — вздохнул Проклов. — Однако доказательств у нас мало. Можно сказать, совсем нет. Судя по всему, Вадим — крупная фигура, а может, за ним стоит кто-то. Нам надо найти Сыча и прочих рекетиров и тогда всё встанет на свои места. Главное, не спугнуть Вадима и его банду. Они сейчас, очевидно, затаятся: побег важного свидетеля их очень обеспокоил. Большую оплеуху получат они от хозяина…Конечно, если это нанятые гастролёры, наше дело усложняется, копать долго придётся.

— За это деньги получаешь, — усмехнулся Борисов.

— Скажи-ка, Копылов, — обратился к Лёхе Проклов, — у тебя, как я убедился, глаз зоркий, намётанный на детали…Тебя где держали — в сарае, в гараже?

— В гараже.

— Ты говорил, что вывезли тебя на рассвете?

— Да, уже рассветало.

— Ты не можешь вспомнить то место поподробнее, какие-то детали: что за гараж, какие ворота, из какого кирпича выложен, номер бокса?..

— Это был не гаражный кооператив, а какая-то трущоба.

— Почему так думаешь?

— Гаражи шли вперемешку с сараями, погребами. Кругом лопух и крапива.

— Земля чем была устлана — асфальтом, гравием?

— Какой асфальт! Канавы, песком присыпанные.

— А ещё что помнишь?

— Ничего, — Копылов пожал плечами. — Ворота обыкновенные, железом обитые, крашенные суриком, замок висячий…

— Не много. И дорогу не помнишь?

— Мне же глаза завязали, а развязали только в Хотькове.

— В каком месте?

— Под железнодорожным мостом. За кругом, где машины поворачивают.

— Всё продумали, — качнул головой Проклов. — Не узнаешь, откуда ехали. А сколько времени вы добирались до моста?

— Точно не скажу. У меня часы разбились. С полчаса, наверное.

— Ясно. Это уже интереснее.

— Вспомнил! — вдруг подпрыгнул на стуле Копылов. — Вспомнил! За гаражом я видел трубу… металлическую, с растяжками. Ржавая такая труба. На ней ещё скобы приклёпаны, чтобы на верхотуру лазить.

— Ну вот, поиск сузился, — удовлетворённо проговорил Проклов. — Будем искать трущобу с ржавой трубой… Жди! Мы тебя вызовем, если что-то приблизительное найдём.

— Можно идти? — встал со стула Копылов.

— Иди. Только будь осторожен. Рэкетиры могут охотиться за тобой.

— Я у приятеля ночую… Вобщем, принял меры предосторожности.

Дней через шесть его опять вызвали в милицию.

— Поедем твою «трущобу» искать, — сказал ему Борисов. — Мы прочесали все гаражи в районе, официальные и неофициальные, так сказать, стихийные. Нашли один самодеятельный за Загорском, и у заброшенной старой котельной. По всем приметам, что ты нам привёл, похож на твой.

Лёха ничего в ответ не сказал, но в душе порадовался: «Дай Бог, чтобы так и было. Получат по заслугам бандиты». Он до сих пор не мог без содрогания вспоминать ту ужасную ночь.

Они сели в «Жигули» и поехали в Загорск. На Нижнёвке, так по старому называли улицу имени Героя Советского Союза Митькина, где располагалась городская милиция, их ждал Проклов. Стёкла в машине были затенённые, но старший лейтенант, сев в салон, предупредил Копылова:

— Без надобности не высовывайся.

Как понял Копылов, «Жигули» были частными.

Минут через двадцать, подпрыгивая на ухабистой дороге, минуя огороды, они вьехали в «трущобы» — унылое дикое место, с там и сям, не по плану, а как попало, налепленными гаражами и сараюшками, сплошь заросшее лопухом и крапивой выше человеческого роста.

— Трубы не видно, — пробормотал Копылов. Сердце его учащённо забилось.

— Сейчас подъедем и к трубе, — отозвался Проклов.

Петляя между нагромождениями сараюшек, они вскоре подъехали к двухэтажной котельной с выбитыми стёклами окон, с выломанными дверями, кое-где забитыми листами ржавого железа. Рядом торчала труба со снесённым верхом. Место было пустынное — ни человека, ни автомашины.

— Похожа? — спросил Проклов, указывая на трубу.

— Похожа, — чуть слышно отозвался Копылов.

Но сколько они не кружили по «трущобе», Копылов не узнавал гаража, в котором провёл ночь. Он уже отчаялся найти место своего злополучного ночного пребывания, но тут уловил взглядом одному ему знакомые ориентиры, и воскликнул:

— Нашёл! Вон та голубятня! Напротив неё — гараж.

Копылов даже привстал на сиденье и взялся за ручку, чтобы открыть стекло.

— Спокойно, — сказал ему Проклов. — Без эмоций. Коля, обратился он к водителю, — подъезжай вон к тому гаражу…

— Понял, — чуть слышно проговорил шофёр, и машина подкатила к боксу, на воротах которого виднелось серое пятно от смытого номера.

— Замок висит… — прошептал Копылов, — Этот гараж…Точно этот.

— Не ошибся?

— Нет, точно он.

Из сарайчика, расположенного чуть поодаль, вышел мужчина в бейсболке, в тенниске, в замасленных на коленях брюках, стоя в дверях, рассматривал машину.

Проклов опустил стекло дверцы.

— Слушай, начальник, где тут гараж Самойлова? — назвал он первую пришедшую на ум фамилию.

— Не знаю такого, — пожал тот плечами, подозрительно оглядывая приезжих.

— Он мне объяснял, да я запутался… То ли здесь, то ли дальше где…

— Нет у нас таких, — пробурчал мужчина и скрылся в сарае, закрыв за собой дверь.

— Не будем светиться, — сказал Проклов, приказывая шофёру разворачиваться. — И то хорошо, — обернулся он к Копылову, — что нашли твоё место. Всё остальное — дело техники. — Он широко улыбнулся. — Если, что прояснится, вызовем, — добавил он.

17.

Рщига отсиделся в лесах, хвойных и дремучих, на Воре, дождался, покуда князь со своей свитой не уедет в Москву. Но в Радонеж больше не вернулся. Капище было срыто, кумиры низвержены, рядом укреплялся монастырь Покрова Пресвятой Богородицы на Хоткове. В лесу, на поляне, он расчистил место для нового требища, сам вытесал Даждьбога, а недалеко от поляны срубил себе избушку и жил на приношения окрестных жителей, живущих старой дедовской верой, да на те припасы, которые добывал в лесу, богатым и мёдом, и зверем, и птицей. В Воре ловил рыбу. Судислав, сын, рос на глазах. Многое, что знал Рщига, он передал своему наследнику: научил его знахарству, гаданиям по помёту птиц, по злакам, по крику совы, вою волка. Ещё научил врачевать — затворять кровь, заговаривать болезни, вправлять кости и многому другому. И жил в лесу шестнадцать лет.

Умирая, позвал Судислава и сказал ему:

— Сын Судислав, дни мои на исходе. Оставляю тебе заветы дедов наших… Будешь ими пользоваться — будешь жить безбедно. Вера наша уйдёт, я не требую, чтобы твои дети исповедывали её. Единый Бог оказался сильнее множества наших… Ещё тебе я завещаю гривну. Ценнее её ничего нет у меня. Это память. Очень давно, в незапамятные времена твой пращур Горислав умыкнул любимицу княгини Ольги девицу Светозару, дочь важного вельможи Макуши. Крепко осерчала княгиня, следовавшая христианским законам во всём. Повелела изловить умышленника и наказать его. Но Горислав ушёл с её сыном Святославом в Болгарию, там проявил себя как храбрый воин в битвах, за что Свтослав пожаловал ему гривну, снятую со своей шеи…

Когда княжил Святослав, никто не преследовал веру предков. При Владимире Красное Солнышко жить стало тяжелее, а при сыне его Ярославе и того тяжче. Внук Горислава Кудряв ушёл в Суздальскую землю, в места дикие… Береги гривну — она должна принести счастье. В самые лихие годины я её не заложил, не обменял и не продал. И тебе то ж советую. Пока она с тобой, никакие горести не возьмут тебя. Закопай её в заветном месте, а через двунадесять лет схорони в другом, и так, чтобы было всегда, и сынам своим завещай её, а если сына не будет — оставь её, пусть она умрёт вместе с мужским корнем нашего рода, пусть погребёт её земля на тысячу лет.

Я обучил тебя грамоте, Судислав, и каждый год ты пиши на бересте, что с тобой приключилося за это время и как ты жил. Дети твои будут знать дни твои и думы и сократят познание мира окрест себя. А тот, кому не пошлёт в роде твоём сына, то тогда пусть он сломит лезвие ножа Даждьбога, выкинет его в реку на заре, а рукоять сохранит вместе с гривной и забудет место то.

— Сделаю, батюшка, как ты молвил, — склонил голову к ложу отца Судислав.

— Возвращайся в Радонеж с матушкой. Живите там. Тебе надо жениться. Мир вам и чтобы земля родила.

Преставился старец волхв в конце августа на рассвете. Похоронил его Судислав на поляне под старым дубом. То место не одну сотню лет так и звалось — Рщигова поляна. После смерти отца поклонился Судислав земле, реке и лесу на заре и вместе с матушкой вернулся в Радонеж, не забыв схоронить в тайном месте вещи, оставшиеся от отца.

18.

Через месяц Копылов опознал двоих из четверых рэкетиров, терзавших его в гараже. Двое, Зуб и Холщ, были в бегах. Рэкетиры признались, что «постращать» Копылова их нанял Вадим. Вадима Копылов увидел из окна кабинета следователя: тот шёл в наручниках к машине в сопровождении двух милиционеров. Шёл независимо, и, казалось, идёт не в тюрьму, а на прогулку. Уже после Копылов узнал, что за недостаточностью улик его отпустили.

Лёха продолжал работать на заводе и всё происшедшее вспоминалось ему, как сон, кошмарный, но проходящий, как, впрочем, и всё в нашей жизни.

1988 г.

Оглавление

ОЗЕРО ПРИЗРАКОВ Роман

  Часть первая ТАИНСТВЕННЫЙ МИР

    Глава первая Странная находка

    Глава вторая. Нежданный гость

    Глава третья. Предложение

    Глава четвертая. Решение Пола

    Глава пятая. Агатовая брошь

    Глава шестая. Секретный объект

    Глава седьмая. Верхнеужский монструз

    Глава восьмая. Таинственное надгробие

    Глава девятая. Привидения

    Глава десятая. Призрак

    Глава одиннадцатая. ЗОВУЩАЯ В НОЧИ

    Глава двенадцатая. Варяжский меч

    Глава тринадцатая. Сообщение Тулякова

    Глава четырнадцатая. Пещеры страха

    Глава пятнадцатая. Помешенный по кличке «капитан»

    Глава шестнадцатая. Труп в доме

    Глава семнадцатая. Узник кладовки

    Глава восемнадцатая. Собаки Харона

    Глава восемнадцатая. Ночной пришелец

  Часть вторая ХАРОН

    Глава первая. Встреча с друзьями

    Глава вторая. Ограбление банка

    Глава третья. Послание Харона

    Глава четвертая. Исчезновение

    Глава пятая Приезд Тулякова

    Глава шестая. Разговор с генералом

    Глава седьмая. Инкогнито

    Глава восьмая. Нападение

    Глава девятая. Ирэна Арнольдовна

    Глава десятая. 60-й километр

    Глава одиннадцатая. Дача

    Глава двенадцатая. Туляков раскрывает карты

    Глава тринадцатая. Эксгумация

    Глава четырнадцатая. Харон

    Глава пятнадцатая. Пол вылетает на озеро

    Глава шестнадцатая. Десант

    Глава семнадцатая. Сумасшедший Пол

    Глава восемнадцатая. Заклятый враг

    Глава девятнадцатая. Метаморфозы Харона

Радонежская засека

Сеча на Клинском лугу

Никита из Бобыльска

Гривна старого волхва

Рассказы

  Заступник Кузьма Лычков

  САМОДЕЛЕЦ

  ДЕШЁВЫЙ МУЖИК

  СЕДОЙ

  КРУГОВЕРТЬ

  ТРИ МЕСЯЦА ЛЕТА

Рассказы для детей

  Лобастик

  СТАРУШКА-ЛЕСОВУШКА

  БЕССМЕРТНЫЙ ЛАДО

Зернышки. Лирические миниатюры

  Весенний дождь

  Летняя гроза

  Лесное озерцо

  Соловьиная ночь

  Следы босых ног

  Какое дерево сажать надо

  Осень

  Листья

  Берёзовые поленья

  Певучее дерево

  Каменные идолы

  Русалочий уголок

  Луна и пруд Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg