ГЛАС ВИЗАНТИИ Византийское церковное пение как неотъемлемая часть православного предания (сборник статей)
Издательский дом «Святая Гора», Москва, 2006
По вопросам приобретения обращаться: Издательский Дом «Святая Гора», 107082, Москва, а/я 93.
Адрес в Интернете: info@agionoros.ru
Тел.: (495) 540–11 40
Факс: (495) 246–69–39
© Издательский Дом «Святая Гора», 2006
Все права защищены. Запрещается полное или частичное воспроизведение настоящего издания (текста, элементов оформления, макета) каким бы то ни было способом (графическим, электронным, механическим) без письменного разрешения издателей.
Фотий Кондоглу[1] СВЯЩЕННЫЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ И ПЕСНОПЕНИЯ
Православные церковные искусства — это искусства богословские. И произведения, которые ими рождаются, отображают собой слово Божие.
Эти искусства выражают таинственную сущность нашей религии и обращены к нашим чувствам. Гимнография и музыка — к слуху, архитектура, иконопись и другие искусства, создающие церковную утварь, облачения и т. д. обращаются к зрению. Третье чувство — обоняние — возвышает и освящает каждение фимиама. Четвертое и пятое чувства, именно вкус и осязание, как более материальные, остаются за дверями этого духовного пира.
Два наиболее благородных чувства — зрение и слух. Главным образом они питаются духовными изображениями и песнопениями и ими же освящаются. Итак, произведения церковных искусств, как было сказано выше, отображают в себе слово Божие. То, что видит и слышит в храме молящийся человек, вызывает в его уме и сердце таинственные религиозные образы. Всё видимое в храме имеет такую форму, которая возносит человека в таинственный мир духовной радости и блаженства: само здание храма, святые иконы, иконостас, сень, литийница, священный потир, лампады, паникадила, амвон, иерейские облачения, переплёты богослужебных книг, купель, архиерейское место и даже стасидии — своей смиренной аскетической формой.
То же происходит и со звуками, которые человек слышит в храме: песнопения, где соединены воедино слово и музыка, молитвы умилительно произносимые, возгласы и священная проповедь. Однако проповедь не должна иметь мирской характер, не должна быть пустым, отталкивающим людей красноречием, «набожным пустословием», по словам одного архиерея. Она, насколько возможно, должна приближаться к литургически гармоничному слову, потому что только в этом случае она будет уместна и не будет нарушать гармонии песнопений и службы в целом. Все слова, написанные святыми отцами, литургически гармоничны, поэтому святоотеческая проповедь — прекрасное дополнение литургии, чего нельзя сказать о большинстве произносимых сегодня с амвона речей, которые разрушают гармонию службы, обрывая и охлаждая духовное пламенение, умилительное состояние, вызываемое в людях священными изображениями и песнопениями. Ведь большинство произносимых современными проповедниками слов есть не что иное, как самое прозаичное, скучное и бессмысленное бормотание, «благочестивое (а может, и нечестивое) пустословие».
Церковные искусства по своей природе богослужебные, литургические, духовные, возвышающие, а не мирские, то есть не материальные, чувственные и тщеславные, цель которых — услаждение чувств. Древние греки говорили: «Искусство есть наслаждение», поэтому их религия была просто «красивой ложью». По–настоящему духовный элемент был чужд древнему миру.
Все православные церковные искусства (то есть искусства Единой Святой Соборной Апостольской, не подверженной изменениям Церкви) выражают одни и те же духовные истины — различными средствами каждое. Так, например, произведения иконописи выражают таинственными образами и цветом абсолютно те же духовные понятия, которые выражает таинственными гласами музыка или священным слогом богослужебные тексты.
Всё это есть только в Православной Церкви. У протестантов церковных искусств просто не существует, а в папской церкви они искажены, и из церковных превратились в светские и мирские. Протестантизм захотел упразднить чувства, уничтожив то, что к чувствам обращено, но тем самым он обнажил религию, лишив её литургического покрова богослужения и обряда, превратив её в некую неопределённую и бездушную вещь, в какой‑то мутный теизм. В то время как Православие сохранило в обряде то, что получило от древней Церкви, которая стремилась не к упразднению чувств (поскольку мы живём в материальном мире и имеем тело, это бессмысленно[2]), но к их освящению посредством церковных искусств, что делает сами чувства органами общения верующего человека с Царствием Божиим. Через церковные искусства мы ощущаем это Царство, «яко в зерцале».
Папская церковь допустила искажение церковных искусств (и обряда в целом, превратив его в некое театральное представление), принеся их в жертву своим мирским интересам. Похоже, что Церковь, имея авторитет в среде своих сторонников и приверженцев, на самом деле руководствуется настроениями собственной паствы, которая навязывает ей свои искажённые представления об обряде. В этом состоит причина тех извращений, которые претерпели церковные искусства на Западе. Начался этот процесс шестьсот–семьсот лет назад и достиг апогея в эпоху итальянского Возрождения, охватив весь остальной Запад. Мирской дух с его свободной импровизацией подменил дух богослужебный и литургический. Искусства в папской римо–католической церкви постепенно лишились своего литургического характера, превратившись в светские, то есть материальные. На Западе нет больше иконописи — есть только живопись (то есть искусство, воспроизводящее определённый сюжет, как, например, так называемая историческая живопись). Нет псалмопения, но есть музыка — творение мирских композиторов. Если, как было сказано выше, церковные искусства призваны к тому, чтобы отражать в себе слово Божие, вызывать в душах верующих умиление, а не плотское услаждение и желание, то можно представить, что за умиление испытывает человек, молящийся перед иконами, на которых изображён плотской образ. Например, мадонны, написанные с продажных натурщиц, лицемерных женщин, любовниц развращённых живописцев, писавших свои работы под песни и истерические крики бродячих комедиантов. Если это молитва, то молитвой можно назвать и то, что совершают перед своими идолами, сделанными в виде голых черных женщин, дикие африканские племена, пляшущие, словно бесноватые, под звуки тамтама. «Рожденное от плоти плоть есть, и рожденное от Духа дух есть».
Итак, только в Православной Церкви даже до сегодняшнего дня существуют церковные искусства, ведущие духовное созидание «во освящение чувств». Но это непонятно ни большинству наших клириков, ни богословам, задача которых в том, чтобы довести до сознания всех православных людей эту мысль, подспудно живущую в их сердцах, как священный залог, сохранившийся до настоящего времени благодаря православной традиции, но постепенно исчезающий под ударами глупых демагогических слов полуобразованных проповедников, вопящих с амвона о необходимости церковного «обновления». Получается, обновление состоит в том, чтобы украсить себя взятыми с Запада фальшивыми бусами, сбросив с себя украшенное настоящими алмазами и жемчугом драгоценное ожерелье иконописи и таинственной музыки.
Запад — это место утилитарного духа, поэтому там так развита наука. Но для веры глупо ждать света с той стороны, где солнце заходит. Солнце встаёт на Востоке, и духовное Солнце, Господь наш Иисус Христос, «соделав Себя примером для нас», пришёл с Востока, то есть оттуда, где мы с вами живём. Через святой убрус, подаренный Авгарю-царю, через песнопения, которые во время Тайной Вечери Господь воспел вместе с учениками, Он преподал нам образ церковных искусств. Будем же хранить неискажёнными эти безупречные первообразы.
Фотий Кондоглу ВИЗАНТИЙСКАЯ ЖИВОПИСЬ И ЕЁ ПОДЛИННАЯ ЦЕННОСТЬ
Интересующийся византийским искусством может найти достаточно книг по этой теме, однако написаны они почти все иностранцами. Большая их часть вышла из‑под пера археологов и искусствоведов, людей, безусловно, достойных и образованных, однако говорящих на языке науки. Это значит, что к произведениям византийского искусства они подходят с теми же мерками, что и ко всем остальным — изучают их внешнюю сторону холодно, по–научному, видя в них лишь музейные экспонаты. Их восторги и восхищение — это, по большей части, реакция на внешние достоинства произведения, а не оценка духовного богатства, «сокрытого» в нём, по слову апостола Павла. А именно оно и есть самое ценное в этом таинственном искусстве. Также существуют учёные, которые подходят к византийскому искусству с «эстетической» стороны. Но они, как мне кажется, находятся ещё дальше от истины…
Первый вопрос, который мне, возможно, зададут: «Почему в этом искусстве нет “естественности”?» Естественности нет потому, что оно не преследует цель выразить только естественное, но и то, что выше естества. Искусство, которое стремится изобразить только то, что мы видим нашими плотскими очами, называется изобразительным, потому что показывает человека, историческое событие или явление природы практически так же, как если бы мы видели это своими собственными глазами. Всё это художник воспроизводит с помощью своего собственного воображения. У византийского искусства иная цель. Оно стремится возвысить нас от чувственного к умосозерцаемому, от видимого телесными очами к тому, что видит тот, кто имеет духовные очи, от преходящего к вечному. Это возвышение называется восхождением.
Византийское искусство пользуется «естественными» линиями и красками. Но эти элементы оно из материальных преобразует в духовные. Линия и цвет в византийском искусстве становятся таинством, потому что призваны выразить таинственный мир духа. Вот почему они перестают быть «естественными». Как слова, используемые для обозначения материальных понятий, становятся духовными, когда выражают таинственные духовные мысли, так же линии и краски в византийском искусстве …
В Православии всё духовно, духовно по–настоящему. Вот почему Достоевский в разговоре с одним своим другом европейцем сказал, что мы, православные, можем понять вас, европейцев, — ваши мысли и чувства, а вы нас не можете понять. Мы — православные, а православное сердце может понять всё.
Духовный характер Православия выражается в обряде и церковных искусствах: архитектуре, иконописи, музыке, гимнографии и других. Эта религия направлена к внутреннему человеку, который верит, просвещается по восходящей, утончается, из телесного делается духовным и приобретает «духовные очи» и «духовные уши». Поэтому Достоевский так и сказал.
Вышесказанные слова, возможно, помогут читателю понять «безвестная и тайная» византийского искусства, хотя этим вещам и нельзя научиться, если не пережить их самому тем или иным образом. Для человека, который имеет веру, они становятся жизнью. В противном случае, всё это остаётся лишь сухим познанием и мёртвой буквой. Это не знания, которые можно постичь внешним изучением. Непосвящённый не может войти в мир таинства. Нужно иметь развитые духовные чувства, чтобы быть в состоянии уловить духовные звуки, воспринять духовные образы. «Жизнь во Христе, — говорит один святой, — освобождает от вещественности то, что проходит через двери зрения и слуха».
«Ваши речи утомительны, — возможно, скажут мне некоторые. — Мы хотим знать конкретно, что такое византийское искусство и где находятся его лучшие образцы». Таковым отвечу, что эту информацию можно найти в справочниках и других специальных изданиях. Однако, если у тебя нет основания, эта информация будет для тебя бесполезна. Ты всё равно ровным счётом ничего не приобретёшь кроме поверхностных знаний, не имеющих никакой ценности. Трудно двумя–тремя статьями ввести в этот мир человека, особенно современного человека, который во всём ищет готовые рецепты и привык всё познавать головой без участия сердца.
Итак, пусть читатель знает, что предмет, о котором мы взялись рассуждать, не укладывается в привычные рамки и не познаётся обычными методами. Византийская живопись не имеет ничего общего с другой, мирской, живописью. Одна — духовная и литургийная, другая — плотская, вещественная, изобразительная. Между ними — великая пропасть. И мы должны знать, что духовно мы не готовы к её восприятию. Телесными чувствами нельзя ощутить вещи, «сокрытые в таинстве», даже если ты самый мудрый человек на земле, богатый знанием и мудростью мира сего. Это то, что, по словам Христа, Бог утаил «от премудрых и разумных и открыл… младенцам». Младенец — это человек, который чист и не заражён ненужной премудростью, тот, кто не привязан к материальному, как устрица, прилепившаяся к волнорезу, но имеет очи, открытые внутрь себя…
Византийское искусство непонятно, потому что многие, увы, даже некоторые византологи, подходят к нему с мерками древнегреческого или итальянского искусства эпохи Возрождения.
Если тебе нужна телесная красота, то лучше не ищи её в византийском искусстве. Если тебе нужна перспектива или другие впечатляющие эффекты, то здесь ты их не найдёшь. Если тебе нужен натурализм, то поищи его в другом месте. Но тому, кто видит и чувствует, византийское искусство покажет то, что живописнее натурального, важнее, чем перспектива или другие эффектные, но тщетные ухищрения. Это искусство прекраснее, чем обычная красота.
Тот, кто стремится найти в искусстве привычную красоту, перспективу, анатомические пропорции и т. п., ещё не понял одну очень важную вещь: для чего в живописи нужно то, что не имеет отношения к духу? Всё это ненужно и суетно. Насколько умеренность полезна телу, настолько она полезна и духу. Мы наполняем наше духовное чрево тысячью ненужных вещей. Простота — всегда признак истинности. А мы думаем подчас, что, чем сложнее вещь, тем она лучше.
Современный человек часто не в состоянии испытать настоящее чувство из‑за того, что утратил свою непосредственность. Вот почему он не может почувствовать простое и чистое произведение искусства. Такой человек похож на потерявшего вкус. Он уже не может почувствовать сладость простой родниковой воды, ему нужны напитки, вызывающие опьянение, чтобы пробудить его замутившийся вкус.
Византийское искусство и есть та самая чистая вода, приносящая покой. Оно умиляет не так, как светская живопись. Византийская живопись преображает изображаемый мир из плотского в духовный. Её задача не восхищать, а преобразовывать человека, делать каждое его чувство духовным.
В формах и красках, в таинственных движениях, которые кажутся странными, оно хочет передать любовь ко Господу, неопалимо сжигающую святых. Никакое другое искусство не сделало это настолько мастерски, и тот, кто не чувствует этого, ничего не почувствовал из глубокой сущности византийской живописи и похож на человека, который привык жить обыденным и довольствоваться суррогатами. Как может то, что «сверх естества», быть выражено мерой естественной? Дух не может быть ограничен узкими схемами, в которых умещаются обыденные плотские переживания человека. Христос всё изменил кардинально. Он дал человеку новые очи, новые уши, новый язык. Апостол Павел взывает: «Древняя мимоидоша, се, быша вся нова» (2 Кор. 5,17). И Христос говорит: «Никтоже бо приставляет приставления плата небелена ризе ветсе: возмет бо кончину свою от ризы, и горша дира будет. Ниже вливают вина нова в мехи ветхи: атце ли же ни, то просалятся меси, и вино про–лиется, и меси погибнут: но вливают вино ново в мехи новы, и обое соблюдется» (Мф. 9,17).
«Плат небелен», то есть новая ткань, и «новое вино» — это Евангелие, вера Христова. А «риза ветха» и старое, то есть кислое, вино — это ветхий мир прелести и суеты, ветхий человек с его плотскими бездуховными помыслами. Новые меха, в которые было влито молодое вино, — новые средства и способы, которыми выражается, становясь осязаемой, невещественная сущность веры Христовой. Одно из таких средств — это изобразительное искусство, ставшее из вещественного духовным, из изобразительного и натуралистического — литургическим и таинственным, из живописного — иконописным. Только так оно могло обрести способность к выражению мистического богатства Царствия Божия, восхождением от плотского к духовному, от естественного к вышеестественному, и запечатлеть материальными средствами духовное благоухание бессмертного и нетленного — Царствия Божия. Так сформировалось литургическое искусство, и новые меха были наполнены новым вином, да «обое соблюдется». Поэтому православная иконопись есть единственно настоящая христианская живопись, подлинно выражающая истинную сущность христианской религии.
Красота и иные выражаемые в искусстве понятия приобрели совершенно другой смысл, потому что из плотских стали духовными. Тот, Кто «красен добротою паче сынов человеческих» не может быть изображён средствами земной красоты. Он не может быть похож на Гермеса Праксителя, с лёгким пушком на подбородке и длинными волосами, как изображают Христа иные недалёкие итальянские живописцы, воспринимающие христианскую веру абсолютно материально…
Поэтому святой Иоанн Дамаскин говорит: «Покажи, каким иконам ты покланяешься, и я скажу, во что ты веришь». Эти несколько слов говорят обо всём: литургические иконы духовны, потому что «рожденное отДуха дух есть», и тот, кто им поклоняется, просвещён Духом, то есть он — настоящий христианин. В то время как «иконы», или, лучше сказать, картины Рафаэля и других итальянских художников плотские, потому что «рожденное от плоти плоть есть», и человек, который им поклоняется, живёт по плоти, он имеет плотские чувствования. Такой человек не может быть настоящим христианином.
В первые времена христианства, поскольку новое искусство для выражения новой веры ещё не сформировалось, христианские мастера пользовались средствами, которые предоставляло древнее языческое искусство, изображая Христа и святых в образах древнегреческой мифологии. А чтобы избежать, насколько возможно, смешения первообраза с изображением, они придавали каждому из них символическое значение. Христос, например, изображался в виде Орфея, завораживающего окружающих звуками своей лиры, или же доброго пастыря, или ягнёнка, символизировавшего Таинственного Агнца. Наряду с этими существовали и другие, более отвлечённые, символы: рыба, хлеб или так называемая священная монограмма.
Но это были «ветхие меха», в которых не могло долго храниться «новое вино». Со временем христианское искусство приняло иной вид ради большего соответствия формы духовному содержанию, внешнего — внутреннему. Постепенно в процессе духовного становления из христианского искусства уходили древнегреческие и римские элементы или же они изменялись в такой степени, что делались духовными, подобно тому как стал носителем Духа древнегреческий язык в творениях святых отцов, получив новое выражение, новый характер и став языком святоотеческим…
Наоборот, в западной Церкви, ставшей Церковью господствующей, то есть одним из видов мирской власти (а не страждущей, как Церковь восточная), и иконография из литургической и духовной, какой она была прежде, когда Запад следовал восточной традиции, превратилась в мирскую, языческую и стала похожей на древнее языческое искусство. В таком виде она более соответствовала мирскому, материалистическому духу западной Церкви, сформировавшемуся под влиянием рационализма древнегреческой философии. Искажённая религия проявила себя в таком же искажённом искусстве. В этом и состояло итальянское Возрождение, ставшее в действительности возрождением духа языческого, плотского искусства.
Произведения этого искусства антидуховны, телесны, театральны, тщеславны. Они совершенно лишены духовного благоухания, свойственного восточному литургическому искусству. У итальянских мастеров отсутствовало всякое представление о том, что значит литургическое искусство, они совершенно не ощущали «сокровенного» духовного богатства христианской религии. Они мыслили материальными категориями, а религия для них была лишь поводом для художественного выражения своей тщеславной сентиментальности. Их произведения — это не иконы, достойные поклонения, а просто художественные работы, не имеющие с иконой ничего общего. Икона — это произведение духа, истинно выражающее мистический характер нашей веры. В иконе форма и цвет освящаются и становятся средством для стяжания Духа.
Византийская живопись постоянна и вечна, потому что устремлена к вечному. У неё нет стремления к изменению. Но — о, чудо! — вместе с этим произведения византийского искусства несут в себе самую большую оригинальность. Простота технического исполнения, происходящая от глубокого знания живописи, приводит к тому, что некоторые вещи, на первый взгляд простые и непримечательные (пробела на носу или изгиб морщины), приобретают очень большое значение и глубоко отпечатываются в памяти человека, если он смотрит на византийскую икону осмысленно. Такую же реакцию могут вызвать приглушённый красный или зелёный цвет на иконе. При взгляде на них тебе вдруг начинает казаться, что до этого момента ты никогда не встречал такие удивительные цвета.
Византийские иконописцы работали со смирением. У них не было цели удивить зрителя и произвести на него впечатление. Их работа была подобна молитве. И хотя поверхностный наблюдатель думает, что их творчество — это бесконечное повторение, византийский мастер не стремился передать то время, в котором он жил (это удел посредственных живописцев), — он через временное выражал вечное.
Повторение встречается и там, где живописцу, на самом деле, было очень легко его избежать. Но он шёл на повторение сознательно, ощущая потребность повторить именно этот образ, а вовсе не потому, что художнику не хватало изобретательности.
В произведениях византийского искусства нет даже намёка на то, чтобы передавать узко бытовой план бытия, что часто встречается в искусстве многих народов. Задача византийской живописи — символически отразить состояние человека в наиболее священные и наиболее важные моменты его духовной жизни. Какое бы действие ни производил изображаемый на византийской иконе святой, его внимание всегда направлено к Богу, а каждый жест — это «воздеяние рук» к Нему.
Но вот что удивительно: встречающийся на каждом шагу в византийском искусстве символизм не делает это искусство сухим и холодным. Напротив, вместе со всей своей «недоведомой» богословско-догматической глубиной, оно — прохладнейший «источник воды живой».
Византийская живопись вневременная и всечеловеческая. Поэтому с годами она не только не стареет, но всё более и более молодеет. Византийское искусство вечно, как и Евангелие, от которого оно берёт начало…
Сердце простое мудрее, чем сердца разумных. В нём нет лукавых пожеланий. Оно упокоевается в надежде на Бога: «Научитесь не от человека, не от ангела, не от скрижали, но от Меня». Мы не понимаем творений людей смиренных и сокрушенных духом, потому что сердце наше не «право», но лукаво. Мы ищем в них наше собственное тщеславие, а не присущую им по–настоящему «простоту сердца».
Но как мы можем войти в этот мир с грузом собственного эгоизма; в этот мир, противный миру вещества и плоти, в мир, в котором блаженны нищие духом, кроткие сердцем и уничиженные, в который входят «младенствующие злобою»? В этом мире нет ни места, ни времени, но «новое небо и новая земля». Там упраздняется царство рационализма и господствует чудное и неизглаголанное. В простоте православной души есть особая духовность, неизвестная западным живописцам, людям, привязанным к материальному миру и рационализму. Те из нас, кто не имеет достаточного внутреннего благочестия, смущается простотой этого искусства, так же как философы смущаются простотой Евангелия…
Как могут западные живописцы в своём глупом тщеславии передать дух Евангелия, столь простого, столь смиренного, столь нетеатрального? Разве есть что‑то схожее с духом Евангелия в этих «операх на холсте»?
Православная иконопись изображает любую сцену из жизни Христа не только в соответствии с буквой, но и с духом Евангелия. Изображает строго, сдержанно, священно, внутренне, духовно–величественно. Не как зрелище, но как таинство. Поэтому есть только одна живопись, которая «подходит» христианству, соответствует ему и может передать внутреннюю сущность Евангелия — это византийская иконопись, или, другими словами, художественное литургическое искусство Востока.
Всё сказанное выше о византийской живописи справедливо и для византийского церковного пения.
Протопресвитер Иоанн Фотопулос, настоятель храма Святой Параскевы (Афины, Греция) СМЫСЛ И ЗНАЧЕНИЕ ВИЗАНТИЙСКОГО ЦЕРКОВНОГО ПЕНИЯ ДЛЯ ПРАВОСЛАВНОГО БОГОСЛУЖЕНИЯ
1. Православное богослужение как Предание святых апостолов и святых отцов Церкви
Православное богослужение — это источник радости и предмет похвалы для всякой православной души. Оно формировалось постепенно, начиная с первых лет существования древней Церкви, трудами апостолов, святых отцов и учителей Церкви. Просвещенные благодатью Святого Духа, они обогатили богослужение псалмами, евангельскими, апостольскими и ветхозаветными чтениями, архиерейскими и священническими молитвами, диаконскими прошениями, песнопениями, тропарями и канонами. Они создали чин службы, согласно апостольскому повелению: «Вся же благообразно и по чину да бывают» (1 Кор. 14, 40). Они постепенно определили вид и устройство православного храма, место святых икон в нём, они же ввели в богослужение и церковное пение.
Поэтому мы не можем считать себя православными, если не участвуем в церковном собрании, о внимательном и благоговейном совершении которого столько заботились святые отцы. Там мы становимся одним телом, Телом Христовым, Его исповедуем и возносим моления Триединому Богу, приносим Ему свои дары, а Он преподает нам Свои Тело и Кровь, соединяется с нами, обещая даровать полноту Жизни в Своём преславном Царствии.
Мы слышим слова святого пророка Давида, побуждающего нас к посещению церковных собраний: «В церквах благословите Бога» (Пс. 67, 27). Исполненный божественной любви, он говорит о самом себе так: «Желает и скончавается душа моя во дворы Господни» (Пс. 83,3). И святой апостол Павел призывает не оставлять церковных собраний: «Не оставляюще собрания своего» (Евр. 10, 25). Жажда благодати ведёт нас в храм Божий для участия в богослужении.
В круг суточных богослужений входят: полунощница, утреня, часы, Божественная литургия, вечерня. В совокупности они представляют образ Небесного славословия и дают нам предощущение Царствия Божия.
2. Церковное пение — дело Благодати Святого Духа
В Православной Церкви, за исключением псалмов, чтений из Ветхого Завета, «Трисвятого», «Отче наш», священнических молитв и некоторых других чтений, всё остальное богослужение было облечено в церковную музыку, начиная уже с первых веков жизни Православной Кафолической Церкви.
Святые отцы осознали как притягательность музыки и силу её воздействия на человеческую душу, так и потребность человека в музыкальном выражении, пении, восхвалении Бога не только в словах, но и посредством музыки. С другой стороны еретики ещё раньше стали сочинять стихотворные отрывки и облекать их в приятную мелодию, чтобы таким способом распространять свои заблуждения и насаждать их в сердцах людей. Просвещённые Божественной Благодатью и обладающие знанием человеческой природы, святые отцы, учитывая потребности человеческой души, её динамизм и творческое начало, открыли путь для целостного музыкального выражения молящейся Церкви.
В толковании на 1–й псалом святитель Василий Великий пишет: «Дух Святый знал, что трудно вести род человеческий к добродетели и что, по склонности к удовольствию, мы не радеем о правом пути. Итак, что же Он делает? К учениям примешивает приятность сладкопения, чтобы вместе с усладительным и благозвучным для слуха принимали мы неприметным образом и то, что есть полезного в слове. Так и мудрые врачи, давая пить горькое лекарство имеющим к нему отвращение, нередко обмазывают чашу медом. На сей‑то случай и изобретены для нас сии стройные песнопения псалмов, чтобы и дети возрастом или вообще не возмужавшие нравами по–видимому только пели их, а в действительности обучали свои души».
Из сказанного святителем Василием Великим ясно, что введение музыки в богослужение — не плод творческого вдохновения талантливых музыкантов, облекающих мелодией церковные гимны, а дело Благодати Святого Духа, наставляющего Церковь «на всяку истину» (Ин. 16,13). Дух Святой понимает, что человеку трудно усваивать духовные истины, понимает и его склонность к удовольствию и наслаждению. Он не осуждает человека за эту склонность, но использует приятность и сладость мелодии для того, чтобы донести до него пользу духовного учения. С этой целью в Церкви существуют гимнографы и песнописцы. Именно так и надо понимать слова: «изобретены для нас сии стройные песнопения псалмов», указывающие на участие человека в священном деле песнотворчества.
Первые песнописцы были одновременно и гимнографами. Почти все древние святые отцы были гимнографами-песнописцами и считали это дело частью своего пастырского служения.
3. Характер церковной музыки. Святые отцы и священные каноны
Теперь приступаем к рассмотрению самого качества церковного пения. Речь идёт о важнейшем из параметров церковного пения, который определяет его характер, а следовательно, и его пастырско–назидательную ценность. Удовольствие, производимое в душе песнопением, не должно возводиться в ранг абсолютных ценностей, в ущерб духовной пользе, которую получает человек, проникая в смысл церковных песнопений. Святые отцы предупреждают: «Церковь — не театр, чтобы слушать песнопения только ради удовольствия» (святитель Иоанн Златоуст). «В церкви необходимо петь с рассуждением и вниманием» (святой Исидор Пелусиот).
Удовольствие, происходящее от музыки, должно быть таким, чтобы возбуждать в душе добрый помысел, говорит Василий Великий, и добавляет, что необходимо прилагать усилия к тому, чтобы не увлекаться сладостной мелодией к плотским страстям. А в одном «Слове», адресованном юношам, он объясняет, чем здоровое пение отличается от плохого и вредного. Здоровая музыка — это та, которая возводит человека к Небу, а распутная — та, что порождает страсти, порабощающие душу и унижающие человека.
На первоначальном этапе развития церковной музыки со стороны певчих наблюдались явления, которые не соответствовали характеру церковного пения. Некоторые из них не пели, а кричали, во время пения махали руками и притоптывали ногами. Ради того чтобы понравиться слушателям, исполняли мелодии по характеру больше театральные и мирские, нежели церковные. Святые отцы осудили такие явления, разрешили исполнять в храме произведения спокойные, духовные, наполняющие душу умилением и возводящие человека к Богу.
Святые отцы очень чутко относились к вопросу церковного пения и ко всему, что касалось богослужения. Примером их пристального внимания к вопросу о месте музыки в Церкви являются три священных канона. Первый из них — это канон 75–й VI Вселенского Собора, который гласит: «Желаем, чтобы приходящие в церковь для пения не употребляли безчинных воплей, не вынуждали из себя неестественнаго крика, и не вводили ничего несообразнаго и несвойственнаго Церкви: но с великим вниманием и умилением приносили псалмопения Богу, назирающему сокровенное».
Второй, касающийся рассматриваемой нами темы, по канон 15–й Лаодикийского Собора, повелевающий: «Кроме певцев, состоящих в клире, на амвон входящих и по книге поющих, не должно иным некоторым пеги в церкви». Есть и ещё один — 33–й канон VI Вселенского Собора, который изъясняет, что певчие — это те, кто получил хиротесию от епископа. Этим правилом певчие причисляются к разряду церковнослужителей.
4. Внешний и внутренний характер византийской церковной музыки
На основании опыта Церкви, учения святых отцов и священных канонов, составляющих основу церковной жизни, в процессе богослужебной практики оформилось церковное пение. Богослужебные распевы, согласно святому Григорию Нисскому, написаны не так, как пишут музыку светские композиторы, единственная забота которых доставить удовольствие слушателям.
И до сего дня в византийском церковном пении присутствует то, о чём говорит святитель Григорий. И сейчас оно не перестаёт следовать указаниям священных канонов о качестве и внутреннем характере церковных распевов. С первых времён христианства постепенно, шаг за шагом, в страхе Божием, создавалась церковными песнописцами музыка православного богослужения. Были исключены из богослужебного обихода театральные распевы, усвоены подходящие звукоряды, написаны соответствующие каждому конкретному случаю музыкальные формы. В каждом из восьми гласов (первом, втором, третьем, четвёртом, плагальном первом, плагальном втором, вари се и плагальном четвёртом), носящих на себе печать деятельности святого Иоанна Дамаскина, существуют различные музыкальные фразы. Есть устойчивые музыкальные строки, более быстрые и более медленные, краткие или долгие, в зави–симости от исполняемой мелодии. Существуют краткие песнопения — тропари, которые исполняются быстро. Есть песнопения краткопротяжные, которые поются несколько медленнее и в которых каждому слогу соответствуют два, три или четыре музыкальных звука. И есть песнопения долгие, так называемые «пападические», например, херувимские и причастны, наиболее удобные для тайного чтения священнических молитв.
Византийская песенная традиция в лице выдающихся певчих и учителей церковного пения хранит в себе необъятное музыкальное богатство. Но, несмотря на то что развитие византийской церковной музыки происходило и происходит естественно, в ней нет своеволия. При написании церковной мелодии песнописец не руководствуется собственным вкусом или вдохновением. Чтобы его произведение было воспринято полнотой Церкви, оно должно отвечать всем правилам византийской церковной музыки. Поэтому, входя в церковь, мы не слышим непривычные и странные песнопения, которые отвлекают наш ум от молитвы и от внутреннего содержания богослужебных текстов. Таким образом в византийской церковной музыке сохраняется многовековое преемство.
Говоря о качестве песнопений, необходимо отметить, что оно связано и со способом извлечения звука. Следуя святоотеческой заповеди, грамотный певчий не насилует свой голос, не кричит, не наполняет пространство храма излишней громкостью голоса, вызывая смущение в сердце молящегося. Он уважает «естество», как говорит вышеприведённый канон, естество своего голоса, естественно извлекая его, для чего пользуется и носовой полостью, не считая это чем‑то зазорным, потому что это совсем не зазорно. Он раскрывает возможности голоса «традиционно», то есть следуя примеру учителя, чтобы его пение было благозвучным и умилительным.
Коль уж зашла речь об учителе церковного пения, следует сказать о том, насколько важна его роль в процессе обучения музыке, сохранении правильных музыкальных интервалов, способа звукоизвлечения и образа исполнения песнопений. Многие из них очень трудны в исполнении, поэтому учитель должен их подробно объяснить ученику, а ученик услышать, как их поёт учитель. Поэтому многие пространные и сложные для исполнения музыкальные произведения и называются «уроки».
Есть и другие необходимые условия правильного церковного пения. Впрочем, и сказанного выше, думаем, достаточно, чтобы читатель понял, что церковное пение — дело серьёзное, требующее научного подхода, и недопустимо отдавать его в руки любителей–дилетантов. Церковное пение — это дело священное, поскольку связано с молитвой всей Церкви, поэтому в обращении с ним нужен страх Божий.
Церковное пение обладает богатой историей. Это бесценное живое Предание, к которому каждый православный должен приобщиться, должен раскрыть его для себя ради духовной пользы. В музыкальном церковном предании человеческий голос, «идеальный инструмент», как его называет Феодорит Кирский, нашёл своё лучшее, самое совершенное выражение, став по–настоящему достойным инструментом для славословия Триединого Бога.
5. У византийского церковного пения нет национальных границ
Византийская церковная музыка не имеет узко национального характера. Это не просто греческая церковная музыка, хотя и сформировалась она в греко–православной среде. Святые отцы никогда не имели мысли воздвигать этнические границы в церковном богослужении. Поэтому основы церковной жизни одинаковы во всех Православных Поместных Церквах: я имею в виду храмовое устройство, устав, облачения священнослужителей и т. д. Но и православное догматическое учение, священные каноны, Символ веры, святоотеческая письменность появились первоначально на греческом языке и в пределах Византийской империи. То же можно сказать об иконописи и других церковных искусствах. Однако потом это было воспринято всей Кафолической Церковью, народами, которые позднее приняли христианскую веру. В числе церковных искусств, принятых всем Православием, была и церковная музыка. На Русь и в другие славянские страны из Византии были приглашены певчие с целью обучить новопросвещённых церковному пению. И именно это пение, сформировавшееся в Церкви трудами святых, испытанное в церковном богослужении, приняли новые православные братья. С другой стороны, чему изумились посланцы святого князя Владимира, оказавшись в храме Святой Софии в Константинополе? Именно красоте православного богослужения, одной из самых важных составляющих которого как раз и является церковное пение.
6. Духовный вред от употребления в богослужении партесного пения и польза умилительного монофонического византийского пения
На православной Руси начиная с середины XVIII века в богослужение вводится европейское партесное пение. Основной причиной явилось стремление Петра I насильно европеизировать Россию, проявившееся в самочинном вмешательстве во все сферы жизни: общественную, культурную, религиозную и т. д. Не следует забывать, что партесное пение пришло от латинян. Прелесть папизма отразилась на всех выразительных средствах, которые используются в богослужении. Музыка, церковная живопись, храмоздание — всё это у католиков несёт на себе печать болезненного повреждения. Явное отсутствие Благодати делает основным элементом богослужения чувственное начало. Отсутствие Благодати Божией вызывает в душе чувство пустоты и неудовлетворённости, которое католики пытаются восполнить сладкозвучной, по их мнению, музыкой. Но употребляемые в европейской музыке музыкальные интервалы вызывают лишь меланхолическое настроение. Эта музыка пытается заставить душу почувствовать умиление, но умиление это понимается как тварное чувственное состояние, а отнюдь не как посещение Божественной Благодати. Эта музыка пытается вызвать умиление посредством эмоционального возбуждения. И тут в ход идёт многоголосное пение, полифония: режущие слух женские и детские голоса, с одной стороны, и басы, сводящие душу в глубокую преисподнюю — с другой. Для этой же цели используются и музыкальные инструменты и прибегают к услугам светских композиторов. Всё это — чтобы поразить, удивить, создать «романтическую» атмосферу, перенести ум молящегося в мир фантастических образов.
Конечно, западная музыка вошла в русское Православие не в своём первоначальном варианте. Православная душа русского человека не могла принять столь явное мирское начало. Поэтому Русская Церковь отказалась от употребления музыкальных инструментов в богослужении. Также было сделано всё для того, чтобы максимально упростить исполняемые за богослужением песнопения. (К слову, нельзя не отметить ту аккуратность, с которой наши русские братья подходят к вопросу организации хора, внимание, которое уделяют церковному пению, и их рвение к богослужению). Однако партес, употребление в пении только европейского мажора или минора, участие в богослужение смешанных хоров, а также сам способ музыкальной звуковой передачи — всё это отнюдь не способствует сосредоточенности ума на молитве и пробуждению в человеке чувства умиления.
Можно назвать три отрицательных следствия употребления в храме партесного пения, мешающего сосредоточенной покаянной молитве.
1. Возбуждение чувственности. Партесное пение культивирует красивые «религиозные» чувства, вызывая у верующего ощущение некоего внутреннего комфорта, на самом же деле — это чувство эстетического наслаждения, похожее (не одинаковое, но похожее) на то, что испытывает человек во время концерта. В этом случае возникает препятствие для молитвы, вторгается чувство мирской радости и удовольствия, помрачающее и дезориентирующее ум, удаляющее его от основной цели — возношения к Богу, молитвы покаяния, благодарения и славословия.
2. Рассеяние внимания. Разные мужские и женские голоса, поющие каждый отдельную партию, рассеивают внутреннее внимание верующего, а возможно, разрушают и весь его внутренний мир, не позволяя уму полностью сосредоточиться на смысле священных слов. Разная окраска голосов (мужских, женских и детских), с одной стороны, и параллельные, но различные музыкальные партии — с другой, расстраивают силу ума, отвлекая его от основного дела.
3. Парение ума. Многоголосие в церковном пении вызывает парение ума. Святой Феофилакт называет парением безостановочное движение ума. Ум вспоминает то одно, то другое и от одной мысли перескакивает на другую. В случае партесного пения часто создаётся романтическое настроение, в результате чего ум рассеивается, блуждает тут и там, нигде не находя удовлетворения. Часто музыка может ассоциироваться с различными состояниями, воспоминаниями или отдельными лицами. Господь наш Иисус Христос призывает: «Не возноситеся» (Лк. 12, 29), то есть не рассеивайтесь мыслями. И хотя эта заповедь имеет в виду удаление от житейских попечений и предание себя в руки Божии, тем не менее, её можно очень хорошо отнести к сосредоточенности ума на молитве: во время пения ум должен молиться, взыскуя самое главное — Царствие Божие (см.: Лк. 12,31).
В противоположность партесному пению, византийская музыка использует мелодическое одноголосье. Поёт ли один человек или много, «голос, как говорит святой Иоанн Златоуст, словно исходит из одних уст». Такая простая и целостная мелодия, состоящая из определённых музыкальных фраз и сопровождающаяся одной ровной мелодической линией, называемой «исоном», собирает ум и сосредотачивает его на молитве. Византийское церковное пение благозвучно и, согласно учению святых отцов, помогает пробуждению в душе умиления. Но красота мелодии не завладевает умом, обращая его лишь на эстетическое наслаждение. Сердце наше «парит», когда мы поём или слушаем византийские песнопения, мы ликуем, но это не мешает нам вникать в содержание тропарей; нет и следа, какой бы то ни было болезненной ностальгии или романтически–восторженного настроения. Эта музыка не допускает парения ума. Наоборот, она помогает собрать ум от блуждания по внешним предметам, заключить его в сердце с тем, чтобы затем обратить все его силы к Богу. Таким образом молитва делается плодотворной, приносящей христианину пользу.
7. Искание русским народом подлинной церковной музыки
Сторонники употребления партесного пения в богослужении Русской Церкви приводят в свою защиту следующие аргументы:
1. Оно исторически устоялось и является русской «традицией».
2. Народ любит это пение, доволен им, оно ему нравится.
В ответ на эти аргументы можно привести следующие возражения.
Во–первых, в России европейская музыка в богослужение введена насильно и не может по–настоящему являться традицией. Во–вторых, относительно того, что священнослужители и народ довольны этим пением, да будет мне позволено предложить вниманию наших русских братьев несколько фактов.
В музыкальном журнале «Форминкс» (март, 1908) приводятся слова профессора Соколова из журнала «Церковные ведомости», печатного органа Святейшего Синода Русской Православной Церкви: «Для меня была необычна греческая церковная музыка, одноголосная, своеобразная по стилю. Но чем больше слушаешь эту музыку, тем приятнее она для слуха, тем сильнее действует на душу и возбуждает её к молитве. После двух–трех литургий я не только привык к этой музыке, но и полюбил её. И действительно! Только одноголосная музыка есть подлинное творение Православной Церкви». Это первое свидетельство.
Два других — это свидетельства святых старцев. Первое принадлежит старцу Варсонофию Оптинскому, который сам был прекрасным музыкантом. Зная очень хорошо европейскую музыку, он говорил, что она «отвлекает мысль и внимание человека от слов и обращает их к музыке… И потому мешает молитве… Душа молчит. Слышатся только сладкие звуки… Без смысла… Без содержания…».
Второе свидетельство принадлежит старцу Сампсону, который, давая своим духовным чадам совет о том, как следует молиться в церкви, говорил следующее: «Никогда не теряйте ощущения, что вы стоите перед Господом. Это ощущение иногда бывает только в уме, действие умное, без участия эмоций. Чувственность в божественной службе есть нечто чуждое Православию. Да и хоровая наша европейская музыка зачастую мешает нам в нашей молитве, потому что она вводит в нашу жизнь элемент чувственности».
Думаю, что приведённые выше примеры убеждают в том, что ни простые верующие, ни даже святые Русской Церкви, не довольны использованием в богослужении европейской музыки.
Другой факт касается современного состояния церковного пения в России. В одних храмах поют партесом, в других предпринимаются попытки возродить древнерусский одноголосный знаменный распев. Наконец, есть такие храмы и монастыри, где в богослужении пытаются использовать некую смесь византийского и древнерусского распевов. О чём это говорит? О том, что русский народ пытается обрести подлинную церковную музыку, такую, которая действительно бы способствовала сосредоточенной покаянной молитве. Современный способ исполнения древнерусских распевов, по уверениям специалистов, совсем не похож на то, чем на самом деле являлось древнее пение. Пожалуй, это больше эксперимент, поскольку после реформы патриарха Никона древнее предание прервалось. Это самое предание пытаются сохранить старообрядцы, но, к сожалению, безуспешно.
Но, с другой стороны, ведь существует прекрасное византийское церковное пение, в котором предание не прерывалось, которое непрестанно исполняется в течение многих–многих веков. Хотя на протяжении всего XIX века оно подвергалось непрестанным нападкам греческих «просветителей», но по Благодати Божией, сохранилось неповреждённым и не утратило своего места в богослужении. Оно — чистый источник или, если хотите, бурный поток. Это пение не имеет национальных границ. Оно даётся всем православным как Божий дар, как живительная влага, как небесная лествица, для того чтобы помочь душе в молитве, в соединении с Единым в Троице славимым Богом.
ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ, ТЕОРИЮ И ПРАКТИКУ ВИЗАНТИЙСКОГО ЦЕРКОВНОГО ПЕНИЯ
Лекция прочитана в Московской и Санкт-Петербургской Духовных академиях и Свято-Тихоновском богословском институте в январе-феврале 2004 года Константином Фотопулосом, руководителем школы византийского церковного пения при Издательском Доме «Святая Гора».
В одном древнем рукописном учебнике византийского пения читаем следующий диалог ученика и учителя:
— Учитель, прошу тебя именем Господа, покажи и изъясни мне музыкальные символы, Бог да преумножит талант, который Он тебе дал. Не откажи мне в этом, да не будешь осуждён с рабом, скрывшим свой талант в земле, но да услышишь от страшного Судии: «Добре, рабе благий и верный: о мале был еси верен, над многими тя поставлю: вниди в радость господа твоего» (Мф. 25, 21).
— Если, брат, ты так жаждешь это постичь, то собери свой ум и слушай меня. Я научу тебя тому, о чём ты просишь, как мне о том откроет Бог.
Эти слова показывают, что византийская церковная музыка (так же как и гимнография, иконопись и церковная архитектура) не является плодом некоего произвольного музыкального самовыражения, в процессе которого музыкант и певец «творит», подчиняясь собственному вдохновению. Учитель пения передаёт то, что он принял как дар, как «талант» от прежних учителей, а ученик принимает это со вниманием, почтением и благоговением: восемь церковных гласов, определённые музыкальные фразы и манеру исполнения тропарей и других песнопений. Всё это передано нам святыми отцами, которые, будучи просвещены Духом Святым, освободили музыку от любого театрально–мирского начала и приняли для использования в богослужении только те музыкальные ряды, такты и музыкальные фразы, которые способствуют пробуждению в молящемся чувства умиления и любви к Богу. Поэтому старец Порфирий, с которым я лично виделся в детстве и получил благословение, говорил: «Византийское пение не будоражит душу, но соединяет её с Богом и приносит совершенный мир» (Сборник наставлений. С. 449).
Прежде чем мы начнем говорить о характерных особенностях византийской музыки, о её духовном характере и роли в богослужении, неплохо было бы сказать несколько слов об её истории.
В Евангелии говорится, что после Тайной Вечери Господь и святые апостолы, воспев, пошли на гору Елеонскую (См.: Мф. 26, 30). И апостол Павел свидетельствует, что первые христиане воспевали Бога «во псалмех и пениих и песнех духовных» (Еф. 5,19). Из этого следует, что музыка употреблялась в Церкви с самых первых лет христианства. Церковный историк Евсевий пишет, что псалмы и песнопения использовались верующими «с самого начала для прославления Господа». Наряду с древнегреческим языком христианские песнописцы применяли для написания песнопений древнегреческую музыку, распространённую тогда во всём просвещённом мире. Великие отцы трёх первых веков: Игнатий Богоносец, Иустин Философ, Ириней, епископ Лионский, и Григорий Неокесарийский, чудотворец, много заботились о том, чтобы псалмопение было благоговейным и богоугодным.
Но и более поздние святые отцы также проявляли к церковной музыке большой интерес, так как были, согласно древней традиции, одновременно стихословами (то есть поэтами) и песнописцами, или, говоря современным языком, композиторами. Так, святой Иоанн Златоуст в противовес еретикам — арианам, которые распространяли свою ересь в том числе и через красивые гимны, писал прекрасные песнопения православного содержания для исполнения верующими, дабы уберечь их от заблуждения. Подобным образом поступал и святитель Афанасий Великий. Святой Ефрем Сирин, ограждая православных от еретиков–гностиков, которые использовали в своих обрядах очень красивую музыку, взял из неё некоторые элементы и написал собственные песнопения православного содержания. Шестой век связан с жизнью святого Романа Сладкопевца, написавшего в числе прочего 1000 кондаков. В VII веке жил святой Андрей, епископ Критский, автор Великого покаянного канона.
Новую страницу в музыкальном предании открывает святой Иоанн Дамаскин (676–756). Он не только составил прекрасные песнопения, но и первый ввёл в церковное богослужение осьмогласие. Он разделил всю церковную музыку на восемь гласов: первый, второй, третий, четвёртый, первый плагальный, второй плагальный, варис и четвёртый плагальный — и определил способ нотации при помощи специальных знаков. Святой Иоанн Дамаскин ограничил вольное, «мирское», сочинение музыки, предпочитая простые, но умилительные песнопения.
Вслед за святым Иоанном Дамаскиным следует длинная череда песнописцев и церковных композиторов: святые Косма Маиумский и Феодор Студит, братья Феодор и Феофан Начертанные, святой Иосиф Песнописец, монахини Кассиана и Фекла, императоры Лев Мудрый и Константин Багрянородный, иеромонах Гавриил и священник Иоанн Плусиадинос. Два последних были также авторами учебников византийского пения. В это время, в IX веке, византийская музыка приходит на Русь. В летописи Иоакима написано, что после крещения святого князя Владимира в Киеве, киевский митрополит Михаил пригласил в числе прочих из Константинополя и нескольких псалтов. В другом историческом источнике — «Генеалогической книге» митрополита Киприана читаем, что во времена правления Ярослава Мудрого на Русь пришли трое певчих, которые научили русских братьев умилительному пению.
В XIII веке жил замечательный церковный певец — святой Иоанн Кукузель. На нём стоит остановиться подробнее. Обладая изумительным голосом, он в детстве и юности учился в императорской музыкальной школе. Стал прекрасным певцом и был поставлен во главе певчих императорского двора. Царь задумал женить его на одной из принцесс, но сам Иоанн стремился к монашеской жизни. Под предлогом поездки на родину, чтобы принять от родителей благословение на брак, он оставляет Константинополь и удаляется на Афон. Там, не раскрывая себя, он принимает постриг в Великой Лавре и получает послушание пасти стадо козлов близ монастыря. Между тем, император повсюду разыскивал своего любимца.
Однажды Иоанн пас своё стадо и, посещённый божественным вдохновением, запел своим изумительным голосом. Рядом с тем местом находилась пещера некоторого пустынника. Услышав это ангельское пение, он вышел из пещеры и с удивлением увидел, что животные стоят неподвижно и слушают певца. Он рассказал об этом игумену. Тот призвал святого Иоанна, расспросил, кто он на самом деле, а потом отправился к императору, чтобы сообщить, что Иоанн нашёлся и просит разрешения проводить мирно монашескую жизнь. Начиная с этого времени Иоанн стал жить в келье возле Лавры и по воскресеньям и большим праздникам петь в соборном храме монастыря. Однажды на всенощной в Субботу Акафиста Иоанн заснул. Во сне ему явилась Божия Матерь, похвалила за рвение и повелела продолжать петь и дальше. В знак благословения Она дала ему золотую монету. Половина этой монеты хранится сегодня в храме Великой Лавры, а другая часть, как сказано в Истории византийской церковной музыки, написанной в 1890 году[3], была передана как благословение в Россию.
Святой Иоанн Кукузель написал много музыкальных произведений: херувимских, причастнов, аниксандариев[4] и т. д. разных гласов. Много занимался теорией византийской музыки.
Далее следуют такие великие протопсалты, как Ксенос Коронис, святой Григорий Кукузель, Иоанн Кладас и двое великих псалтов, певших в Святой Софии во время захвата Константинополя турками: это протопсалт Григорий Бунис и ламбадарий (то есть регент левого хора) Мануил Хрисафис. Во времена турецкого ига певческая традиция продолжается. Из числа остальных особо выделяются в это время Панайотис Хрисафис Новый, Германос, архиепископ города Новые Патры, иерей Валасий, Панайотис Халатзоглус, Петр Берекетис, Иоанн Трапезундский, Иаков Протопсалт и Петр Пелопоннесский.
В 1814 году специальная музыкальная комиссия, состоящая из трёх членов: прусского митрополита Хрисанфа, Григория Протопсалта и Хурмузия Хартофилака — упростила систему нотной записи византийской церковной музыки и систему обучения. Многие музыкальные произведения были переписаны в соответствии с новым методом нотации. С того времени и до сего дня можно назвать много выдающихся греческих псалтов, таких, например, как константинопольские протопсалты Георгий Виолакис, Иаков Навплиотис, Константин Прингос и Фрасивулос Станицас. Из среды афонских псалтов можно отметить иеродиакона Дионисия (Фирфириса), монашеские общины Данилеев и Фомадов. Не могу не упомянуть и своего учителя архиламбадария Василакиса Еммануилидиса.
Обратимся теперь к характерным особенностям византийской церковной музыки.
1. Византийская церковная музыка — это, прежде всего, вокальная музыка. По словам Златоуста, употребление музыкальных инструментов в ветхозаветные времена было разрешено из‑за дебелости ума евреев. По той же самой причине Бог допускал и жертвоприношения. Однако теперь, говорит Святитель, нам нужны не гусли, струны и разные музыкальные инструменты, а наш собственный язык, наш голос, которым мы должны молиться и приближаться к Богу вниманием, покаянием и умилением.
2. Византийская музыка монофонична. Это значит, что независимо от того один или несколько человек исполняют произведение, музыкальная партия для всех одна и та же. Даже когда несколько человек поют вместе, всё равно звучит один голос. Это символизирует единство веры и точно соответствует слову Божественной литургии: «И даждь нам едиными усты, единым сердцем славити и воспевати пречестное имя Твое…».
3. Византийская музыка исполняется антифонно, то есть поочерёдно то правым, то левым хорами. Антифонное пение было впервые введено в Антиохии святым Игнатием Богоносцем после видения ему ангелов, славивших Троичного Бога поочерёдно.
4. Так как византийская музыка монофонична, то особое внимание в ней уделяется мелодике. Существует большое разнообразие звукорядов с интервалами неизвестными в европейской музыке.
5. Параллельно с исполнением главной партии поётся исократима, так называемый исон. Исон — это вспомогательная музыкальная партия, которая исполняется частью певцов. Исон словно поддерживает и подчёркивает основную мелодию, придавая ей законченность, красоту и умилённость. Музыкальная линия исона меняется очень редко.
6. В византийском пении для формирования звука используется не только горло, но и ротовая и носовая полости. Голос становится единым инструментом для славословия Бога.
7. Как уже было сказано выше, в византийской церковной музыке нет самовольного творчества. Церковный композитор использует определённые музыкальные фразы, принятые и утверждённые Церковью, которые бережно сохраняются на протяжении многих веков церковным музыкальным преданием.
8. Другая характерная черта византийской церковной музыки — это перемена тактов. Такт, или ритм, обычно определяется ударением в словах. Переменные такты позволяют избегать того мирского окраса, который придаёт музыке европейской один такт не меняющийся на протяжении всего музыкального произведения.
9. Последняя характерная особенность византийской церковной музыки — это употребление кратим. Кратима — это лишённые смысла слова: то–ро–ро, те–ри–рем, те–не–на и т. д. Они поются, обычно, в конце песнопений, символизируя неизглаголанное, лишённое слов ангельское пение. Например, в конце песнопения в честь Пресвятой Троицы или Божией Матери, когда в словах гимна уже раскрыто соответствующее догматическое учение Церкви, душа изливается в песнопении без слов.
Теперь скажем несколько слов о роли и месте византийской музыки в православном богослужении. Обычно говорят, что византийская музыка — это одежда, в которую облекается слово, учение, содержащееся в тропарях. Но святые отцы считают, что византийская церковная музыка — это нечто большее. Святитель Григорий, епископ Нисский, брат святителя Василия Великого, говорит, что музыка — это часть нашей природы и поэтому святой пророк Давид объединил в одно и музыку и поучение в добродетелях. Музыка подобна сладкому мёду и, соединённая с наставлением, помогает человеку внимательнее взглянуть на себя, и взяться за врачевание недугов. Ещё святитель Григорий говорит, что церковная музыка, простая и умилительная, проникает в слова божественных песнопений с тем, чтобы изъяснить скрытый в них таинственный смысл с помощью мелодических переходов голоса. Музыка — словно ароматная приправа, которая придаёт поучениям и наставлениям Церкви особый приятно–сладостный вкус (Святигель Григорий Нисский. О надписании псалмов). Старец Паисий Святогорец говорил, что в византийской церковной музыке есть очень красивые «завитушки», то есть музыкальные фразы. Иногда они напоминают звук соловья, иногда — легкий шелест волны, в другой раз — они величественны и торжественны. С помощью этих средств византийская музыка передаёт внутренний смысл церковных текстов. Старец Паисий считал, что византийская музыка умиротворяет душу.
Старец Порфирий в свою очередь говорил: «Византийская церковная музыка — это настоящее духовное поучение… она смягчает душу человека и мало–помалу переносит её в иные духовные миры. В звуках византийской музыки живёт внутреннее наслаждение, сладость, радость и покой. Слушая её, человек переносится в духовные сферы».
Мой духовный отец, архимандрит Сарандис (Сарандос) также говорит, что в церковном песнопении символически выражается Благодать и присутствие Духа Святаго в Церкви. Поэтому служение певца очень важно, неслучайно певчие и относятся к клиру, входя в низший чин церковнослужителей.
Известный афонский старец Ефрем Катунакский говорил, что в любом монастыре есть два самых важных послушания — повара и певца.
Исполнителю византийской церковной музыки (псалту) необходимо обладать следующим:
1. Очень хорошо знать византийскую музыку. Поэтому, как было отмечено выше, традиция византийской церковной музыки предполагает долгую многолетнюю связь учителя с учеником, как в классе, так и на клиросе. Отец Паисий обличал тех певцов, которые поют сухо, невыразительно. Он говорил, что их пение похоже на каток, который «проехал и всё сравнял… Правильное пение — это излияние человеческого духа, божественная сладость, сердце услаждается Христом, и этим сердцем человек беседует с Богом».
2. Необходимо проявлять уважение к музыкальной традиции, не искажать музыкальные произведения и не вносить своих исправлений. Старец Паисий, услышав, как один монах исполнял собственный вариант славословия, написанного Петром Пелопонесским, отругал его, сказав, что если может, пусть напишет собственное славословие, но не портит древнего произведения, выказывая тем самым в себе недостаток благочестия.
3. Певчий должен быть благочестив и петь со смирением. «Поющий, — говорил старец Паисий, — чтобы петь с умилением, должен вникать умом во внутренний смысл и обладать благочестием, не смотреть на содержание богослужебного текста филологически, но проникать в него сердцем, одно дело благочестие и другое — музыкальное искусство. Искусство без благочестия, это как… краска». Этим Старец хотел сказать, что музыкальное искусство необходимо певцу как краски иконописцу. Но без благочестия и смирения это искусство бесполезно.
Продолжая, отец Паисий говорит, что «когда певчий поёт благоговейно, псалмопение изливается прямо из его сердца, и тогда он поёт с умилением». Чтобы достичь этого певчий должен иметь правильное духовное устроение и быть внутренне спокойным и уравновешенным.
Старец Порфирий, в свою очередь, очень хвалил певчих Святой Горы, которые поют просто, умилительно, со смирением и очень помогают монахам в молитве. По его словам, хороший псалт — это больше, чем певчий, он обладает чем‑то большим, чем голос. Звук передаётся звуковыми волнами, а хороший псалт издаёт ещё и другие, таинственные колебания — волны Благодати, которые касаются самого сердца, производя в нём глубокое умиление. Происходит великое таинство.
Дорогие братья!
Великому таинству общения Бога и человека в богослужении служит византийская церковная музыка. Как и остальные церковные искусства, иконопись, гимнография и церковная архитектура, она несёт в себе художественный элемент, требует умения и творческого подхода. Но это не самодеятельное искусство, в котором художник самовыражается, придумывая свои собственные законы. Исполнители византийской церковной музыки должны следовать преданию, исполнять и писать музыку в соответствии с древними правилами и, как написано в одном древнем учебнике византийского церковного пения, подражать чинам ангельским, следовать им и, стоя в храме с великим страхом и трепетом, воспевать Бога в святых песнопениях.
Благодать в Троице славимого Бога, молитвы преподобных отцов Сергия Радонежского и Серафима Саровского, Оптинских старцев, святого Иоанна Кронштадтского, святых новомучеников и исповедников российских, отдавших свои жизни за Христа, да укрепит всех тех, кто подвизается в певческом церковном служении, с тем, чтобы они помогали своим во Христе братьям в их восхождении к Небу.
Вопрос. Что Вы думаете о современном состоянии церковной музыки в России?
Ответ. Возможно, мой ответ будет неполным, так как я живу в России всего около полутора лет и только начинаю ближе узнавать местную церковную жизнь. Поэтому у меня не может быть и глубоких знаний о современном состоянии песенной культуры в русской Церкви. Тем не менее, на основании того немногого, что я здесь видел, слышал, о чём беседовал со специалистами и простыми людьми, возьму на себя смелость сделать несколько предварительных выводов.
Итак, по моему мнению, современную музыкальную практику русской Церкви можно разделить на три неравные части. Самая большая из них — это европейское партесное пение, вариант тупиковый. Вторая и третья — это варианты выхода из тупика и возвращения к древнему певческому преданию. Я имею в виду попытки возрождения древнерусской музыки (знаменного распева) и византийского церковного пения.
Скажем несколько слов о партесе. Я покривил бы душой, если бы сказал, что мне приятно слышать европейскую музыку в православных храмах. Это полностью модернистское и, я бы сказал, несовместимое с Православным Преданием, явление. Задача любого церковного искусства, будь то архитектура, иконопись, гимнография или музыка — помочь христианину в достижении главной цели его жизни — стяжании Духа Святаго и соединении со Христом. В любом церковном искусстве выражаются духовные состояния, такие как покаяние, умиление, духовная радость, благодарение, свойственные живущему в Духе. Я думаю, все согласятся с тем, что в европейской музыке ничего подобного нет. Она затрагивает только эмоции. Не так ли? Это искусство построено на человеческих страстях, и выражает в большей или меньшей степени плотской образ мысли человека, даже и в наиболее «духовном» своём проявлении.
Православные церковные песнопения — это переложенные на ноты творения великих гимнографов, таких как святые Иоанн Дамаскин, Косма, епископ Маиумский и другие. Их произведения — подлинное богатство догматического и нравственного содержания. Правильная (византийская) музыка помогает молящемуся человеку понять глубину этих священных текстов, открыть их красоту и высокую поэтичность. Европейская же музыка делает прямо противоположное: мешает нам проникнуть в их смысл, разрушает красоту, опошляет поэзию. Представьте, например, как бы звучали стихи Пушкина или Ахматовой в исполнении «звёзд» современной эстрады. Насколько отталкивающим было бы это зрелищем! Бедные наши уши! Однако, опошление средненькими композиторами XIX века творений великого и святого Иоанна Дамаскина мы принимаем вполне нормально! Партесное пение подобно языческому многословию, которого Сам Господь Иисус Христос советовал всячески избегать.
Европейская гармония рассеивает ум и дух человека, в то время как священно–благоговейное одноголосье византийской музыки сосредоточивает их на Том, Кто является центром божественных гимнов — на Христе. С практической точки зрения, европейская музыка со всей своей сложностью и неповоротливостью несовместима со священной простотой православной службы. Она мешает и поющим и молящимся. Одни голоса вступают, другие умолкают, каждый певец исполняет свою музыкальную партию. Человек устаёт, не ощущает смысла в происходящем. В византийской музыке происходит прямо противоположное: один ли человек поёт или несколько, все поют «едиными усты, единым сердцем» одну музыкальную фразу просто и радостно.
По сравнению с византийской музыкой, европейская очень бедна. В силу самой своей природы в ней отсутствуют элементы выразительности, она лишена глубины. Это не музыка, а один поверхностный сентиментализм.
Скажем теперь несколько слов о попытках возрождения знаменного распева. Естественно, это хорошее начинание. Но проблема заключается в том, что живое предание древнерусской музыки утрачено. Современный знаменный распев — это попытка реконструкции древнего пения, как говорят наиболее понимающие в этом вопросе специалисты. Они надеются, что, если Богу будет угодно, в будущем, когда‑нибудь, мы сможем услышать прекрасные песнопения знаменного распева и насладиться их красотой. Отсюда следует, что все предпринимаемые попытки основаны на предположениях и вполне возможно, что конечный результат не будет соответствовать оригинальному звучанию древнерусской музыки. А не проще ли и благоразумнее вернуться к доныне существующему многовековому преданию, традиции, которая зародилась ещё в ранние христианские времена, которая не прерывалась и у которой есть живые носители? Я говорю о византийской церковной песенной традиции, попытка восстановления которой и есть третье направление в русской церковной музыке сегодня.
Вопрос. Вы упомянули о православном Предании. Что это такое православное Предание вообще и применительно к церковной музыке?
Ответ. Православное Предание в общем смысле — это образ жизни во Христе, переданный нам святыми отцами. По сути, Предание — это Сам Христос. В связи с этим на нас лежит большая ответственность — мы должны его сохранить. Если Предание утрачивается, мы обязательно должны вернуться к нему. О православном Предании прекрасно говорит старец Паисий Святогорец в I томе своих «Слов». Византийская церковная музыка — это часть православного Предания.
Вопрос. Почему мы, православные русские люди, должны принимать греческое предание, греческую традицию? Ведь мы столько лет неплохо жили и со своим преданием.
Ответ. Такая постановка вопроса неприемлема и с точки зрения здравого смысла, и с позиции христианина. Не существует предания греческого или предания русского. Существует единое Предание Единой Святой Соборной Апостольской Церкви. Предание — это фундамент и критерий православности каждой Поместной Церкви. Насколько Поместная Церковь отходит от единого Предания, настолько она уклоняется от Православия. В общей приверженности Преданию, и в жизни по Нему сокрыто таинство Православия и Церкви в целом.
Что же касается «неплохо жили», то мне кажется, что дела обстояли не так уж хорошо. В качестве примера можно привести мнение известного русского богослова отца Георгия Флоровского, который в своей книге «Пути русского богословия» неоднократно с болью говорит о том, что Русская Церковь в некоторых аспектах уклонилась от соборного Предания Православной Церкви.
Вопрос. А в Греции были попытки ввести в Церкви партесное пение?
Ответ. До середины XIX века Грецию не беспокоили подобного рода инициативы. Но, начиная с середины XIX века, главным образом под влиянием королей–иностранцев, предпринимается глобальная попытка «окультуривания» церковного искусства, затронувшая кроме музыки иконопись и архитектуру. Всё это, естественно, было частью единого плана искажения православного образа жизни. Основоположники этого движения добивались сокращения продолжительности якобы длительных служб, послабления в «изнурительных» постах, и даже введения в православное богослужение музыкальных инструментов. В качестве примера для подражания они предлагали принять искусство, богослужебный чин (по сути не чин, бесчиние) и образ мысли и жизни католиков.
Реакция на эти попытки была, разумеется, очень активной, как со стороны православного народа, так и со стороны священников и даже Священного Синода. Известен случай, когда священники во время пасхального богослужения, в присутствии короля Отона, услышав партесное пение, сняли облачение и отказались продолжать службу. И Священным Синодом было издано много распоряжений, которыми запрещалось введение партесного пения в богослужение. В качестве обоснования приводилось то, что оно не соответствует православному Преданию и разрушает единство Церкви.
Тем не менее, количество многоголосных хоров на приходах всё время увеличивалось, благодаря моральной и материальной поддержке сильных мира сего. Всё это было просто бичом для Православной Элладской Церкви. Такая ситуация продолжалась почти до середины XX века, пока в Греции не появились талантливые и верные Преданию учителя византийской музыки. Очень важным событием стал приезд из Константинополя таких великих певцов, как Фрасивулос Станицас, Магурис и других. Они воспитали много достойных учеников и со временем многоголосные хоры исчезли.
В наши дни партесное пение существует в греческой Церкви практически только на Ионических островах, как чёрное наследие господства латинян.
Вопрос. В России часто можно услышать мнение, что византийская и турецкая музыка — это одно и то же. Вы не могли бы сказать несколько слов на эту тему?
Ответ. Прежде всего, это мнение поверхностное и абсолютно беспочвенное, ведь речь идёт о древнейшей в мире музыкальной культуре. Конечно, у византийской и турецкой музыки есть что‑то общее, но и различия настолько велики, что эти два понятия никак нельзя отождествлять. Византийская музыка вышла из древнегреческой. Церковные песнописцы взяли музыку древних эллинов, исключили из неё элементы, несовместимые с духом Церкви и привели в соответствие с критериями, существующими в Церкви. Показателен тот факт, что первоначально для записи церковных песнопений использовалась древнегреческая нотация. Со временем Церковь создала свой собственный музыкальный язык, по слову евангелиста: «языки возглаголют новы». Этот музыкальный язык вдохновлён Духом Святым. Он прекрасно подходит для передачи смысла поэтических текстов. Возносит ум молящихся к Богу.
Что же касается турецкой музыки, её практически не существовало, пока турецкие племена не вошли в контакт с византийцами и не заимствовали у них многие важные элементы византийской музыкальной культуры. При этом они не приняли музыкальные нормы, а главное — образ жизни, который эта музыка отображала. Под влиянием иных музыкальных культур, своего образа жизни, своей религии, они создали свою музыку. Отличие турецкой музыки от византийской ощущается в различии звукорядов, ритма, выразительных средств и музыкальных фраз, а главное в том, что турецкая музыка по преимуществу инструментальна. Помимо всего прочего, цели, которым служат та и другая, настолько различны, что если византийскую и турецкую музыку считать одинаковыми, то это будет настоящий музыкальный парадокс.
Примечания
1
Фотий Кондоглу (1895–1965) — известный греческий иконописец и духовный писатель.
(обратно)2
Святой Дионисий Ареопагит говорит, что земная иерархия священнодействует по образу небесной, но «ради чувств» пользуется материальными средствами, выражающими духовные символы.
(обратно)3
Γεωργίου Ί. Παπαδοπούλαν. Συμβολαί είς την ιστορίαν της παρ’ ήμΐν εκκλησιαστικής μουσικής. Έν Άθηναις, 1890. Σ. 3.
(обратно)4
Часть 103 го псалма, начинающаяся со слов «…отверзшу Те бе руку…» и далее. Поётся на всенощной великих праздников.
(обратно)
![«Черно-белые дни»: Вся правда о группе [AMATORY]](https://www.4italka.su/images/articles/609828/primary-medium.jpg)
Комментарии к книге «Глас Византии: Византийское церковное пение как неотъемлемая часть православного предания», Фотий Кондоглу
Всего 0 комментариев