«Знание-сила, 2008 № 10 (976)»

Знание-сила, 2008 № 10 (976) (fb2) - Знание-сила, 2008 № 10 (976) (Знание-сила, 2008 - 10) 4387K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Журнал «Знание-сила»

Знание-сила, 2008 № 10 (976)

Ежемесячный научно-популярный и научно-художественный журнал

Издается с 1926 года

«ЗНАНИЕ-СИЛА»

ЖУРНАЛ, КОТОРЫЙ УМНЫЕ ЛЮДИ ЧИТАЮТ УЖЕ 83 ГОДА!

ЗАМЕТКИ ОБОЗРЕВАТЕЛЯ

Александр Волков

А все-таки модно быть математиком!

Цифры и числа окружают нас всюду. Именно язык алгебраических знаков позволяет нам изречь законы, что правят всем в этом мире. Если буквы — это алфавит людей, то символы математики — азбука богов, или, если вынести религиозность за скобку, тех безликих сил, что сотворили наш мир в пламени Большого Взрыва. Эти плюсы и минусы, эти степени и логарифмы, радикалы и интегралы отчетливо выделяют закономерное в любом процессе, протекающем будь то в живой или неживой природе.

Принципы математики пронизывают нашу жизнь. Без этой науки не было бы «информационной революции», ведь в основе компьютерных программ лежит двоичный код, придуманный философом и математиком Готфридом Вильгельмом Лейбницем. В авиации и космонавтике, оптике и связи, генетике и нанотехнологии используются самые разные математические методы. При разработке новых лекарств, например, фармацевты математическим путем вычисляют скорость разложения активных компонентов снадобья в организме — это важно для правильной дозировки таблеток и микстур. Для шифровки сообщений все чаще применяются «первоэлементы» мира чисел — простые числа, не имеющие других делителей, кроме самого себя и единицы, ну а современная система страхования всецело основана на страховой математике.

Очень широко вошло в обиход математическое моделирование. Составляя алгоритмы решения практических задач, математики переводят их на язык формул. Разрабатывают модели использования лифтов в высотных зданиях. Отыскивают оптимальную схему перевозки добытой руды. Оценивают нужное количество касс в крупном торговом центре. Помогают составить прогноз погоды или расписание движения самолетов.

Благодаря изощренным моделям мы видим, как работает нервная система пчел или сливаются воедино черные дыры. Подобные программы могут обрабатывать данные, собранные электронными микроскопами и компьютерными томографами, сведения о сейсмической активности или расположении нефтяных и газовых месторождений.

В наши дни рынок математических услуг невероятно велик и в то же время совершенно не развит. Сплошь и рядом встречаются случаи, когда работодателям на то или иное место требуется человек именно с математическим — не экономическим! — образованием, но они даже не подозревают об этом.

Математика — ключевая наука современности. Все наши технологии основаны на использовании тех или иных ее достижений, но мы в повседневной жизни и впрямь пользуемся не высшей математикой, а арифметическими азами, прикидывая, хватит ли имеющейся суммы на покупку подарка или перемножая потраченные киловатт-часы на возросший тариф естественной монополии. О синусах же и арифметических прогрессиях приходится вспоминать, выслушивая жалобы детей на трудные задачи. «Большая часть населения, — иронизировал немецкий поэт и публицист Ханс Магнус Энценсбергер, — не продвинулась в математике далее уровня, достигнутого греками». Освоенный нами научный простор — «четырежды пять на два с половиной метра».

Но ведь смешно было бы, если, подражая Страбону, мы знать ничего не хотели бы об Америке, или вслед за Клавдием Птолемеем твердили, что Земля неподвижна, или отказывались лечиться в больнице, потому что там «врачуют сложнее, чем завещал Гален»? В отношении же математики мы ведем себя именно так, жалуясь на головоломные интегралы, логарифмы и матрицы. Лучше жить, не засоряя себе голову «подобными пустяками».

Ведь автомехаником или секретарем- референтом можно стать, ограничив свои успехи в алгебре умением разбираться в сложении или умножении, ну а зная процентную систему, можно смело претендовать на место в правлении банка.

Откуда такое противоречие? Почему ничто не работает без математики и в то же время без нее прекрасно живется? Казалось бы, нет ничего проще, чем развивать и популяризировать математику, благо это не требует особых средств. Для нее не нужны ни крупные научные центры, ни лаборатории. Пример выдающегося российского ученого Григория Перельмана (см. «З—С», 5/07) лишний раз показывает это. Авторучка и лист бумаги, классная доска и мел, в конце концов, компьютер (невелика роскошь!) — вот инструментарий ученого-математика, вот что может потребоваться для создания целой научной школы.

Но только у «царицы наук»... чудовищная репутация. Все начинается с детства. Опросы показывают, что для многих математика — самый нелюбимый школьный предмет; правда, найдется немало и тех, кому она нравится. Справедливее будет сказать, что она, как никакая другая дисциплина, вызывает полярное к себе отношение. Есть школьники, которые с самого начала проникаются ее красотой и любят решать сложные задачи, подобно тому, как кто-то нанизывает рифмы, соединяя слова в стихи. Но еще больше тех, для кого все эти математические символы, уравнения и неравенства — какая-то абракадабра, тайный код, не имеющий отношения к действительности. Школьные занятия математикой, скорее, пугают детей или заставляют их скучать. Все чаще ученики не могут усвоить начала этой науки без помощи репетитора. Даже когда они делают ошибки, им надо еще упорно втолковывать, в чем же они не правы. Для многих математика и к концу школы остается совершенно непонятным предметом.

Пожалуй, если бы детей учили говорить по той же самой методе, по которой обучают математике, то мало кто сумел бы произнести пару связных фраз. Когда малыш, коверкая слова, пытается составить какое-то осмысленное предложение, его мама и папа обычно восторгаются, а не кричат: «Неправильно!» всякий раз, как только он делает ошибку. На занятиях же по математике дети с самого начала — с первых промахов — подвергаются резкой критике. Школьная математика допускает лишь точное решение задач. Так оказывается ненужной, например, присущая детям от рождения способность интуитивно считать — умение приблизительно оценивать количество тех или иных предметов. А ведь этот прирожденный талант, если бы учителя стремились его развивать в детях, помог бы им освоиться в мире чисел и функций.

На самом деле в математической науке, как и в любых исследованиях, никто поначалу не знает, каким будет результат. Истину находят методом проб и ошибок. Вот и ученики не должны бояться собственных неудач. Им надо научиться преодолевать ошибки, побеждать свои слабости, чтобы наконец отыскать правильное решение. Школьников надо приучать сомневаться в достигнутом результате, а не запугивать тем, что они не соответствуют идеалу — решают задачу неточно.

«Все дело в том, что в основе системы преподавания школьной математики лежит превратное представление о ней. Неудивительно, что к окончанию курса ученики даже не догадываются о том, что же такое математика. Для них этот предмет вырождается в бессмысленный набор формул, в которые надо только подставлять циферки вместо букв, и все как-нибудь получится. Математические понятия остаются для них чужды, хотя им легко найти созвучия в собственном опыте, — отмечает немецкий популяризатор математики Альбрехт Бойтельшпахер. — Так, если ученик поймет, что такое симметрия, он будет ходить и видеть вокруг себя примеры симметрии. Он откроет для себя одну из тайн природы — в мире царит симметрия! То же касается бесконечности. Для ребенка, который понял, что такое бесконечность, она начинается даже в полосках на спине зебры. Практически всюду мы можем открыть какие-то математические структуры и образы. Пусть это прозвучит патетично, но математика дает человеку возможность постичь красоту и совершенство мироздания. Некоторые ученые даже руководствуются этим в своей работе, отдавая предпочтение более красивым решениям».

Повзрослев, люди все так же отказываются понимать математику. Почему в обществе царит предубежденное отношение к ней? Почему многие считают математику, питающую корни других научных дисциплин, настолько сухой и безжизненной теорией, что боятся лишний раз прикоснуться к ней и забывают ее, едва была закрыта последняя страница школьного учебника? Случайно ли она кажется многим чем-то вроде «башни из слоновой кости», в которой укрылись посвященные, а остальным вход туда недоступен?

Очевидно, математикам недостает умения общаться с другими людьми. Они не только убеждены в том, что их наука непонятна посторонним, но и, по чьему-то едкому замечанию, «даже уверовали в то, что их собственные коллеги перестали разбираться в ней». В этой «точнейшей из наук» стала чем-то вроде непреложного закона следующая прописная истина (или прописное заблуждение?): «Если ученый стремится к популярности, значит, у него нет сил на «настоящую» науку». Остается лишь разводить руками: в наши дни издаются десятки журналов, выходят сотни книг, снимается множество телевизионных передач, посвященных астрономии, физике, другим естественным наукам, и почти никто из серьезных ученых, представляющих эти научные направления, не считает зазорным выступать в этих изданиях или сниматься в подобных передачах. Об открытиях, сделанных биологами или медиками, на следующий день можно прочитать в газете. А вот о том, что нового в мире математики, не узнаешь почти никогда. Мало кто слышал, например, что в середине 1990-х годов профессор Принстонского университета Эндрю Уайлс доказал знаменитую теорему Ферма. Почему же математики так упорно отстаивают свое право публично молчать?

«Разумеется, другим ученым легче общаться с публикой, и это коренится в самой природе математики, — пишет британский математик Марианна Фрайбергер. — Эта наука абстрактна. Она имеет дело не с какими-то конкретными вещами вроде иероглифов, динозавров или даже загадок происхождения Вселенной, а с формами и структурами. Объяснять на словах все эти структуры, формы, идеи действительно тяжело, а потому математики изобрели свой особый язык, состоящий из символов. И перевести эти символы обратно в слова, понятные всем, — задача не из легких».

Кроме того, за долгие годы в кругу математиков сложился свой «этический кодекс», побуждающий многих сторониться практики ради чистой науки и предпочитать абстрактные истины горьким плодам прогресса. Еще в 1940 году знаменитый английский математик Годфри Харди насмешливо писал в пику ученым, представлявшим другие дисциплины: «В наше время говорят, что наука полезна, если она способствует дальнейшему нарастанию неравенства в распределении разного рода благ или содействует уничтожению человеческой жизни... Математика же далека от нужд войны. Еще никому не довелось додуматься, как можно было бы использовать теорию чисел в военных целях». (Впрочем, через пару лет как раз его коллега, Джон фон Нейман, средствами математики докажет, что взрывной способ детонации атомной бомбы возможен.)

Они прославили математику. Слева направо: Иоганн Кеплер, Август Фердинанд Мёбиус, Давид Гильберт, Амалия Эмми Нётер, Гюнтер Циглер

Итак, математический талант — это способность переводить проблемы повседневной жизни на язык символов. Проблемы самой математики начинаются «с корней и истоков», то бишь с чисел. С них, с действий над ними рождается эта наука. Однако никто не возьмется объяснить, что такое число. Более того, норвежский математик Торальф Сколем даже доказал, что такое определение по сути своей невозможно. Числа ускользают от любых дефиниций. Какое бы определение мы им ни подобрали, всегда найдется некая математическая структура, которая отвечала бы предложенному термину, но не являлась бы числом. «Свободные, бесплотные, как тени» (В. Брюсов), эти столпы математики ускользают от ученых, не дают себя отнести к какой-либо категории, хотя любой ребенок понимает, что же такое числа и чем они отличаются, например, от треугольников или слов.

А являются ли числа элементами, присущими самой природе, или изобретены людьми? Может быть, все «здание математики» — это иллюзия, порожденная нашими мысленными операциями над выдуманными нашими же предками символами? Эйнштейну, например, казалось очевидным, что числа суть «творение человеческого разума, созданный нами инструмент». Возможно, решить проблему их происхождения доведется вовсе не математикам. Ведь если числа придуманы людьми, значит, они коренятся... в особенностях нашего мозга. Ими должен заниматься один из его отделов. «Число — одна из фундаментальных категорий, позволяющих нашей нервной системе обрабатывать сигналы, которые поступают из окружающего мира», — полагает французский математик и психолог Станислас Деэн.

Исследователи даже предположили, где, в какой части мозга находится этот отдел: в области теменной доли. При ее повреждении больные начинают теряться, пытаясь понять смысл того или иного числа, и беспомощны в решении простейших задач, вроде «7 — 2 = х».

Значит, мы проникаемся математикой от рождения? Ученые обнаружили, что ребенка не надобно учить тому, что такое «2» и что такое «3» — он уже рождается с представлением об этом. Для самих исследователей это стало неожиданностью: ведь долгое время считалось, что мозг ребенка — это «чистый лист бумаги», который постепенно заполняется по мере того, как малыш чему-либо учится. Дети достаточно поздно постигают такую абстрактную категорию, как «числа», — примерно к пяти годам, полагал известный детский психолог Жан Пиаже.

Однако лабораторные наблюдения за новорожденными малышами показали, что те умеют различать не только формы и краски. Нет, они узнают характерный тон материнского голоса, обладают хорошей памятью и — разбираются в числах! Если ребенку показывали ряд слайдов, на которых было изображено три каких-либо предмета, он постепенно терял интерес к картинкам, отводил глаза, опускал голову. Но стоило только прервать монотонную серию слайдов и ввернуть карточку, где было всего два предмета — все равно каких, больших или маленьких, красных или синих, — как «грудничок» удивленно поворачивал голову. Очевидно, он понимал разницу между «двумя» и «тремя». Это, наверное, коренилось где-то в его мозгу.

Президент Международного математического союза Джон Болл

Мало того, дети умеют даже считать! Если грудному ребенку показывали две куклы, прятали их за ширму, а чуть позже доставали одну из них, он был уверен, что за ширмой лежит еще одна. Исследователи хитрили. На самом деле там была еще и заранее припасенная кукла. Вот обе их и извлекали теперь на глазах у ребенка. У того удивленно вытягивались глаза. «Как же так! — казалось, малыш все продолжал вычитать и пересчитывать. — Было две. Достали одну. Осталось снова две? 2 — 1 = 2?! Не верю!»

Десятки подобных экспериментов доказали, что младенцам знакомо элементарное искусство счета. Впрочем, у ученых остается обширное поле для интерпретаций. Знают ли дети, что «3» больше, чем «2»? Или для них «два» и «три» — это то, что невозможно сравнить друг с другом, используя категории «больше» или «меньше»? Нельзя же, к примеру, сказать, что «красное» больше, чем «синее». Может быть, и числа для детей — что-то вроде цвета или формы? Исследователи теряются в догадках.

Зато им пришлось убедиться в том, что концепция «числа» — отнюдь не плод человеческого мышления. Способность оперировать с числами возникла у живых организмов задолго до того, как на генеалогическом древе эволюции вызрел хомо сапиенс. Многочисленные опыты наглядно показывают, что обезьяны, крысы и даже голуби умеют различать число вспышек света, количество зерен или ходов в лабиринте (о математических способностях рыб см. «З—С», 7/08). Впрочем, животные, похоже, считают в лучшем случае до пяти или шести. Например, крыс обучали добывать корм, нажимая несколько раз лапкой на рычаг. Когда от зверьков потребовали жать на рычаг восемь раз, они буквально «сдались» на милость человека. Их невозможно было научить этому — точно так же бессмысленно заставлять нас улавливать ультразвук или видеть все в инфракрасном свете.

В мире больших чисел животные ориентируются лишь приблизительно, причем по мере того, как количество предметов, с которыми они имеют дело, растет, ошибаются все чаще и грубее. «Впрочем, для человеческого мозга тоже характерно нечто подобное, — отмечает Станислас Деэн. — Всякий раз, когда мы не можем представить себе какое-то число, пытаемся оценить его приблизительное значение — поступаем так же, как крыса или шимпанзе».

Но если животные, подобно нам, умеют оценивать числа, то где главное различие между мозгом человека и зверя? Почему одни обречены путаться среди туманных призраков цифири, а другие (хотя бы некоторые уникумы) способны всего за 11,8 секунды извлекать корень тринадцатой степени из стозначного числа?

Важнейшее преимущество человека, позволяющее ему выполнять сложные вычисления, заключается в том, что он умеет создавать символы. Иными словами, научившись присваивать числам имена, люди заложили основы счетного искусства и математики вообще. Только тот, кто различает числа «47» и «74» по именам, может оперировать с ними.

Математика, ставшая основой научного мышления, дала человеку возможность проявить самую удивительную способность головного мозга — умение обобщать и абстрагироваться от конкретной реальности. Любое уравнение отражает накопленный опыт. «Мы окружены, главным образом, отдельными предметами, а для них справедливо известное нам равенство 1 + 1 = 2, — поясняет Деэн. — Эволюция запечатлела его буквально в наших генах. А вот если бы люди с древнейших времен витали в облаках, где одно облако, встречаясь с другим, сливается с ним воедино, то, возможно, вся наша арифметика выглядела бы иначе, и в ней 1 + 1 равнялось бы единице».

В конце концов, математика тоже подвержена своего рода эволюции. «Ее современная ипостась, может быть, потому так эффективна, что неэффективная математика древности безоглядно искоренялась нашими далекими предками и заменялась более гармоничными и точными теориями». Так что ее совершенство должно удивлять нас не больше, чем уникальное строение глаза, на эволюцию которого природа потратила миллионы лет. Некоторые люди даже считают математику таким же видом искусства, как музыка, живопись или поэзия. Ведь ее приверженцы, подобно художникам, порождают нечто оригинальное, никогда не существовавшее. Они творят новые формы буквально из ничего.

В любом случае предрасположенность к математике коренится в нас глубже, чем мы думали. Это чувствуют даже те, кто не любит ее и бравирует этим. На самом деле, вместо того чтобы сгорать от ненависти к науке формул и цифр, им следовало бы почаще прислушиваться к себе, доверять своим ощущениям, которые всегда могут подсказать, что, «похоже, я делаю что-то не то» или «ответ, наверное, неверный получился». Ведь каждый из нас все-таки умеет считать, даже тому не учась, — пусть и не так точно, как компьютер.

Кто математик, тот и рассказывает сказки

Дети дошкольного возраста, умеющие хорошо рассказывать, впоследствии успевают и на занятиях по математике. Это показала канадская исследовательница Даниэла О'Нил. Она давала малышам трех-четырех лет незнакомую им книжку с картинками. Требовалось, чтобы те посмотрели ее, а затем пересказали увиденное кукле. Дети выполняли задание с удовольствием. О'Нил же наблюдала за тем, какие предложения строят малыши, сочиняя историю, к каким формулировкам они прибегают, пространным или коротким.

Через два года этим же детям она предложила решить ряд арифметических задач. Оказалось, что лучше всего с ними справлялись те, кто когда-то наиболее интересно рассказывал увиденную историю. Исследовательница отметила также наиболее характерные особенности построения рассказа этими детьми. В частности, их изложение сюжета было очень логичным, они легко увязывали друг с другом разные события и четко разграничивали поступки действующих лиц. Каждый персонаж был для них наделен своим характером и действовал в полном соответствии с его логикой. Хорошо сознавая эту логику, малыши четко формулировали, что чувствует тот или иной герой и о чем он думает.

НОВОСТИ НАУКИ

Обнаружена темная материя?

Руководитель группы итальянских ученых Рита Бернабей заявила, что результаты эксперимента DAMA/LIBRA подтверждают существование частиц темной материи. Это произошло на апрельской научной конференции в Венеции.

Напомним, что, по современным гипотезам, темная материя не связана с электромагнитным излучением и потому не может быть обнаружена обычными астрономическими методами. Но она оказывает гравитационное влияние на видимые объекты.

Гипотетическая частица темной материи по-английски называется WIMP (Weakly Interacting Massive Particle — слабовзаимодействующая массивная частица, а также wimp — зануда, нытик). WIMP очень мала, не участвует в сильном и электромагнитном взаимодействиях, однако участвует в гравитационном и слабом взаимодействиях, при этом обладает значительной для частицы массой, а потому может быть обнаружена, разумеется, при условии, что она существует.

Для поиска WIMP на земле построено несколько специальных детекторов, в том числе расположенный глубоко под горой Гран-Сассо DAMA/LIBRA (Dark Matter Large Sodium Iodide Bulk for Rare processes — Темная материя: поиск редких процессов при помощи большой массы йодида натрия). Основную часть детектора составляют 25 сверхчистых кристаллов йодида натрия общей массой около 250 килограммов. Попадание WIMP в ядро атома вызывает смещения окружающих электронов и может быть зарегистрировано как вспышка света.

Вместе с тем многие ученые скептически отнеслись к заявлению Бернабей. В 2000 году ее группа уже заявляла о том, что показания детектора подтверждают существование WIMP. Больше всего частиц в детектор попадало в июне, меньше всего — в декабре, что, по мнению ученых, объяснялось движением Земли сквозь гало темной материи, окружающее Млечный Путь. В научном сообществе заявление было встречено с большим скептицизмом. С тех пор обнаружить темную материю никому не удалось. Недавно участники эксперимента CDMS (Cryogenic Dark Matter Search — Криогенный поиск темной материи) заявили, что их детектор за все время работы не зарегистрировал ни одной WIMP.

И вот теперь Бернабей предъявила новые, более точные данные. По мнению Ричарда Гэйтскелла, специалиста по темной материи из Брауновского университета, статистически данные выглядят очень убедительно. Этого, однако, недостаточно для доказательства существования WIMP: надо убедиться, что в измерениях отсутствует систематическая ошибка. Итальянский физик Томмазо Дориго также сомневается в правильности интерпретации результатов, при этом доверяя самим полученным данным.

Жизнь на Марсе...

Залежи кремния на Марсе, обнаруженные в 2007 году марсоходом «Спирит» в кратере Гусева, могут служить доказательством существования жизни на планете. К такому выводу пришла международная группа ученых, работа которых опубликована в журнале Science.

Кремниевые залежи на Марсе образовались, когда горячий водяной пар или горячая вода просачивались сквозь поверхность планеты. Один из авторов работы, профессор астробиологии в Университете Аризоны Джек Фармер утверждает, что на Земле в подобных гидротермальных отложениях, как правило, обнаруживаются следы жизни, и обычно залежи кремния содержат окаменевшие останки микроорганизмов.

Найденные залежи кремния простираются на расстояние около 50 метров. Чистота породы составляет не менее 90 процентов. Соавтор работы Стивен Рафф полагает, что для образования такого большого количества чистого кремния потребовалось очень много воды.

На данный момент нельзя с уверенностью утверждать, что в залежах кремния на Красной планете присутствуют следы древней жизни, так как «Спирит» не оборудован соответствующими приборами. Однако Фармер считает, что когда-то условия на Марсе благоприятствовали появлению жизни.

Однако не все исследователи придерживаются такого мнения. К примеру, ученые из NASA полагают, что планета Марс почти все время была слишком соленой, чтобы на ней могли существовать какие-либо формы жизни. Высокая концентрация минералов в воде, которая была в ранней истории Марса, сделала бы неблагоприятной среду обитания даже для самых стойких микробов. Данный вывод основывается на материалах, полученных с помощью американского марсохода Opportunity Rover.

Выступая на ежегодной встрече Американской ассоциации продвижения науки (AAAS), которая прошла в Бостоне, член научной команды Opportunity Rover доктор Эндрю Нолл высказал мнение, что условия на Марсе за последние четыре миллиарда лет были очень трудными для наличия жизни.

А вот еще информация: зонд «Феникс» в ходе раскопок на поверхности Марса, возможно, обнаружил кусочки льда. Научный руководитель проекта Питер Смит заявил, что частицы блестящего вещества через несколько дней исчезли. По мнению Смита, это, скорее всего, была замерзшая вода, которая испарилась. Впрочем, не исключено, что белая субстанция, которую манипулятор зонда обнажил при взятии проб почвы, является не льдом, а солевыми отложениями.

Пока в полученных пробах марсианского грунта, которые «Феникс» брал вокруг себя, никаких признаков водяного льда обнаружить не удалось. Параллельно с раскапыванием траншеи зонд продолжает анализ образцов марсианского грунта.

Миссия «Феникса» началась в мае 2008 года. Одна из главных целей проекта — найти на Марсе воду. Существует предположение, что в арктических пустынях Красной планеты, прямо под поверхностью, залегает водяной лед, который время от времени подтаивает, создавая благоприятную для микроорганизмов водную среду. «Феникс» должен подтвердить или опровергнуть эту гипотезу. Вторая задача — поиск следов химических соединений, которые помогут ответить на сокровенный вопрос: есть ли жизнь на Марсе?

Зоопланктон подчиняется фазам Луны

Неожиданное открытие сделано голландскими учеными. В ходе исследований вертикальной миграции зоопланктона в толще воды удалось установить, что поведение организмов четко коррелирует с фазами Луны даже на таких глубинах, куда ее свет не может проникнуть в принципе. Об этом сообщает New Scientist.

Группа под руководством Ханса Ван Харена из Королевского института морских исследований Нидерландов изучала с помощью сонара вертикальную миграцию зоопланктона в толще воды на протяжении 18 месяцев. Наряду с известной суточной и сезонной динамикой ученым удалось выявить неопровержимые признаки ежемесячной динамики зоопланктона, четко увязанной с фазами Луны.

Попытки научного объяснения странного феномена сильно осложняются тем, что исследовавшийся учеными зоопланктон не поднимается на глубину свыше 800 метров, в то время как лунный свет — единственный физический фактор, теоретически позволяющий Луне воздействовать на планктон — наоборот, не проникает глубже 150 метров.

По мнению доктора Ван Харена, загадочное поведение зоопланктона можно было бы объяснить наличием у него биохимических часов. Ранее было показано, что индуцированные светом биоритмы могут прослеживаться в поведении зоопланктона, но на протяжении от силы нескольких недель. Объяснение нового феномена с помощью такого механизма требует, чтобы планктон «помнил» о свете на протяжении существенно большего времени.

В ФОКУСЕ ОТКРЫТИЙ

Сергей Ильин

Вне своего тела

Многим из нас, наверное, доводилось читать или слышать рассказы людей, побывавших в состоянии клинической смерти, — нет, не о туннеле, в котором потом они летели к свету, а о той первой минуте, когда они витали над операционным столом и видели свое тело, на этом столе лежавшее. Наркоманы и эпилептики тоже рассказывают о таких состояниях, когда они обнаруживали себя «вне своего тела», а по заверениям врачей, даже некоторые люди с частыми и сильными мигренями также переживают такие минуты. Что же это значит — душа наша в самом деле способна в некоторых условиях отделяться от тела? Или такие странные состояния порождены не наличием души, а какими-то иными, более прозаическими причинами?

Нужен эксперимент, и в недавнем (2007 год) выпуске журнала Science сразу две группы экспериментаторов (шведская и швейцарская) оповестили общественность о результатах своих исследований описанного выше феномена. Поскольку обе группы пользовались одинаковой методикой и получили сходные данные, можно думать, что они более или менее надежны. В том, что они любопытны (и даже в какой-то степени забавны), сомневаться не приходится. Однако, прежде чем рассказывать об этих данных, хотелось бы подготовить к их восприятию кратким описанием двух результатов попроще, тоже опубликованных в 2007 году.

Японские исследователи Ш.Ямамото и Ш.Китазава дали в руки подопытным людям палочки, остриями которых эти люди прикасались к двум кнопкам, отвечавшим на такие прикосновения серией небольших толчков, каждая своей. Меняя условия эксперимента (например, перекрещивая палочки или руки), экспериментаторы установили, что подопытные, которые все время видят только палочки, но не свои руки, относят толчки не к руке, а к кончику палочки. А Ч.Харрис из США произвел аналогичное исследование с помощью призм, которые понуждали подопытных видеть положение своей руки не там, где она была на самом деле.

Подытоживая результат наблюдений, Харрис писал: «Вопреки обычным эмпирическим представлениям, показания органов зрения более стабильны, чем показания прямого (тактильного) ощущения. Когда эти два вида показаний расходятся, тактильное ощущение меняет свои показания, приводя их в соответствие со зрительными». Иными словами, мозг, этот наш верховный судья, больше доверяет зрению, чем непосредственным тактильным ощущения. Он переносит наши ощущения туда, где им велит быть зрение, — на кончик палочки или в то место, где мы видим нашу виртуальную руку.

Запомним этот странный, неприятный, но, увы, неоспоримый факт и вернемся к швейцарским и шведским экспериментам. Они отличались от вышеописанных тем, что переносили в другое место (в виртуальное, то есть видимое, пространство) не просто руку или палочку, а все тело подопытного человека. Для этого в обоих случаях позади добровольца устанавливались видеокамеры, которые передавали его изображение в специальные очки, представлявшие собой экранчики этих видеокамер.

В опыте Х. Эррсона из Стокгольма подопытный человек видел перед собой свою спину. Экспериментатор, взяв две длинные пластиковые палочки, прикасался одной из них к груди человека, а другой проводил за спиной так, что подопытному казалось, будто она прячется впереди изображения спины, как будто намереваясь коснуться этого изображения со стороны его груди. Таким образом, подопытный тактильно ощущал реальное прикосновение к своей груди, а глазами видел мнимое прикосновение к груди своего изображения. После двух минут такого развлечения каждому из 12 испытуемых предлагалась анкета с 10 вопросами. Три из вопросов представляли собой возможные варианты ощущений испытуемого во время эксперимента, и ему предлагалось выбрать, какое из описаний наиболее соответствует тому, что он и впрямь ощущал. Что же они говорили, испытуемые?

Все как на подбор (в том числе и экспериментатор, который под конец решил и сам посидеть на их стуле) заявили, что испытывали странное чувство, будто находятся вне своего тела и видят его со стороны. И при этом тактильно чувствуют, что палочка касается груди, — но груди того тела, которое они видят перед собой!

Затем Эррсон усилил и «объективизировал» свой эксперимент. Он замерял приборами проводимость кожи испытуемого человека. По величине этой проводимости можно было объективно судить, ощущает ли этот человек страх.

Британские ученые открыли способ, позволяющий человеку испытать в лабораторных условиях выход из тела, который принято связывать с мистицизмом или галлюцинациями

На этот раз сначала он прежним методом двухминутного стимулирования вводил испытуемого в состояние иллюзии («вне своего тела»), а затем заменял вторую палочку на молоток, создавая у испытуемого впечатление, будто он намеревается нанести им удар по груди изображения. Подчеркнем — по груди изображения, так что никакой реальной опасности реальному телу испытуемого не было и в помине. Тем не менее измерения показали, что все испытуемые ощущали страх, как будто видимое тело и было их собственным. Это доказывало, что они действительно считали своим физическим телом не то, от которого получали реальные тактильные заверения, что им нечего беспокоиться, а то, «вне которого» находились как «бесплотные наблюдатели». Они и в самом деле «переселялись» вовне своего реального тела, причем без всяких наркотиков, мигреней и эпилепсий, не говоря уж о клинической смерти. И о «душе»! Оказалось, что двух видеокамер, двух палочек и одного хитроумного экспериментатора каждому из нас вполне достаточно, чтобы «воспарить» над своим бренным телом.

После этого мы уже не удивимся, наверное, узнав об опытах Б.Леггенхагер и О.Бланке из Лозанны. Испытуемым с помощью более сложной системы видеокамер и очков преподносилась не одна лишь их виртуальная спина, а все трехмерное виртуальное тело, а затем на это тело и на их собственное (реальное) направлялся пучок теплого света. Все испытуемые в один голос сообщали, что ощущаемое ими тепло происходит от пучка, который падает на спину изображения, как если бы оно и было их собственным телом. Во втором опыте экспериментаторы выключали видеосистемы, отводили испытуемых на несколько шагов назад и просили их затем вслепую вернуться на прежнее место. Все они проходили дальше того места, где на самом деле стояли раньше, существенно приближаясь к тому месту, где стояло раньше их трехмерное изображение.

Ну и как можно после этого доверять нашему мозгу?! В общем-то, доверять можно. Зрение издавна и часто обманывает наш мозг, и он уже научился корректировать его — с помощью практики. Например, много писалось, что зрение преподносит мозгу не те углы между линиями, какие есть в действительности (эти углы искажаются перспективой и расстоянием). И что же? Мозг научился корректировать эти данные, мысленно приводя их в соответствие с реальностью. А иначе древние охотники давно бы померли с голоду, всех и нас с вами бы не было.

Первым, кто начал научно изучать эти иллюзии, был замечательный и незаслуженно забытый психолог XIX века Дж. М.Ограттон. Он еще в 1898 году опубликовал статью, в которой показывал, как, пользуясь системой зеркал, можно внушить человеку, что его руки находятся не там, где они на самом деле. И он же год спустя поставил — на себе! — эксперимент, который один из современных ученых назвал «быть может, самым замечательным экспериментом в истории психологии»: закрыл себе глаза линзами, переворачивающими изображения, чтобы вернуться к тому, что видят новорожденные (у которых мозг через несколько дней навсегда, на всю последующую жизнь приучается автоматически переворачивать все изображения), и показал, что через три дня мозг все перевернул обратно.

Чему учат нас все эти забавные и интересные эксперименты, так это тому, что наше «чувство себя» («чувство пребывания внутри собственного тела») — это тоже продукт нашего мозга, возникающий в результате взаимодействия визуальных и — в частности — тактильных ощущений. Нарушение их координации может сместить сознаваемое нами местонахождение нашего «Я». «В частности» — потому, что это смещение не является таким полным и ярким, как в случае «выхода из тела», например, при эпилепсии (когда возникает чувство абсолютной «бестелесности») или клинической смерти (когда резко меняется вся пространственная перспектива наблюдения: человек видит «свое тело» и все окружающие предметы «сверху»). Если предположить, что и в случае «полного выхода из тела» речь идет о нарушении координации различных ощущений, то придется признать, что свою роль в нарушении «чувства пребывания себя в своем реальном теле» может играть также не только дисбаланс между визуальными и тактильными, но, скажем, и между визуальными и вестибуляторными (а возможно, и многими другими) ощущениями.

В таком случае мы приходим к выводу, что наше загадочное чувство «Я» складывается из совмещения множества чувственных показаний, приходящих как изнутри, так и снаружи тела, и нарушение координации между ними может это чувство изменить в самом неожиданном направлении. И поскольку специалисты все больше склоняются сегодня к мысли, что эта координация «показаний» всех органов чувств происходит в височно-теменных долях мозга, то можно думать, что и наше загадочное, благословенное — и не такое уж, оказывается, незыблемое — чувство «Я» складывается и гнездится тоже где-то в этих участках.

ГЛАВНАЯ ТЕМА Кажется, о чтении*

Мы хотели посвятить тему этого номера животрепещущей проблеме, почему наши соотечественники (и, как выясняется, не только они) читают куда меньше, чем читали 20 — 30 лет назад, к каким сдвигам в культуре это уже привело и может еще привести и нельзя ли как-нибудь вернуться к прежнему «книжному» состоянию. Собрав материалы, мы увидели: они — о другом. Конечно, о чтении тоже, и слово это мелькает в текстах множество раз, но почти ни в одном из них оно не становится главным. Каждый из авторов собранных здесь статей главным почитал что-то свое, и для каждого чтение оставалось лишь инструментом или индикатором достижения этого главного.

Кажется, нам удалось с помощью наших авторов поговорить о крайне важных вещах, которые стоят за чтением и как-то с ним связаны.

О том, что смена носителей информации — свитков на книги, книг на компьютеры — существенно меняет наш образ жизни, но не меняет нас самих, нашу способность ставить индивидуальные цели и добиваться их, принимать решения, быстро реагировать на изменение ситуации. Нашу способность видеть целое и находить в нем свое место.

Некоторые авторы даже кощунственно предположили, что все эти способности не так уж прямо зависят от качества поглощаемых человеком художественных текстов — будь это книга, фильм или, смешно сказать, клип к песне.

Как говорят, был бы человек хороший.

Так что тут есть, над чем поломать голову.

А о чтении мы еще поговорим в другой раз.

Обязательно.

Роже Шартье

Читатели и чтение в эпоху электронных текстов

Говорят, что книга исчезает; я думаю, что это невозможно.

Хорхе Луис Борхес

* Роже Шартье (р. 1945) — французский историк, профессор Высшей школы исследований по общественным наукам (Париж, Франция) и Университета Пенсильвании (Филадельфия, США). Специалист по истории книги, чтения и книгоиздания. Автор фундаментальной «Истории французского книгоиздания» (т. 1—4, 1982—1986). На русском языке вышли его книги: «Культурные истоки Французской революции» (2001) и «Письменная культура и общество» (2006). Публикуемая статья — глава из последней книги. Печатается в сокращении.

Неужели книга уходит из нашей жизни? Забитые прилавки в книжных магазинах не должны, упорствуют интеллектуалы, вводить в заблуждение: привычная стопка переплетенных бумажных листов в обложке, известная нам под именем «книги», — сегодня уже совсем не то, чем была еще совсем недавно.

Книга сдает культурные позиции.

Дело даже не в том, что ее вытесняют другие носители текстов (скажем, компьютер) или другие типы информации (скажем, визуальная).

Само чтение, говорят, становится другим — просто уже в силу того, что все эти носители текстов и информации присутствуют в культуре.

И что это значит для культуры?

А что — для читающего (или уже не читающего?) человека?

Правда ли, что происходят необратимые перемены? И насколько они катастрофичны? А может быть, напротив, они открывают перед нами новые возможности? 

Роже Шартье

В 1968 году Ролан Барт связал всемогущество читателя со смертью автора. Свергнутый с пьедестала языковой деятельностью, вернее, «множеством разных видов письма, происходящих из различных культур и вступающих друг с другом в отношения диалога, пародии, спора», автор уступал власть читателю — тому, кто сводил «воедино все те штрихи, что образуют письменность». Чтение становилось пространством, где множественный, подвижный, неустойчивый смысл «сводится воедино», где текст обретает значение.

Смерть читателя, новый облик книги

За актом о рождении читателя последовали выводы, напоминавшие скорее свидетельство о его смерти.

Во-первых, речь шла об изменениях читательских практик. С одной стороны, статистика опросов убедительно говорила если не о сокращении процента читателей в мире, то по крайней мере об уменьшении доли «серьезных читателей», особенно среди подростков. С другой, анализ издательской политики укрепил общую уверенность в том, что чтение переживает «кризис».

Смерть читателя и исчезновение чтения мыслятся как неизбежное следствие «экранной цивилизации». Возник экран нового типа: носитель текстов. Раньше книга, письменный текст, чтение противостояли экрану и изображению. Теперь у письменной культуры появился новый носитель, а у книги — новая форма.

Отсюда парадоксальная связь между, с одной стороны, повсеместным присутствием письменности в обществе, а с другой — навязчивым мотивом исчезновения книги и смерти читателя.

В IV веке привычную греческим и римским читателям форму книги — свиток — вытеснила новая: кодекс, состоящий из сложенных, сфальцованных и переплетенных листов. С новой формой книги вошли в обиход прежде невозможные жесты: писать во время чтения, пролистывать произведение, отмечать какой-то его фрагмент. Изменились способы обращения с текстом. Изобретение страницы, точные ссылки, нумерация страниц, указатели, новое соотношение произведения с объектомносителем сделали возможными неведомые прежде связи между читателем и книгами.

Ближайшие десятилетия, скорее всего, станут временем сосуществования — не обязательно мирного — обеих форм книги и трех способов записи и распространения текстов: рукописи, печатного издания и электронного текста.

Свиток

Кодекс

Стоит задаться вопросом о новой форме научных дискурсов и специфических модальностях их чтения, допускаемых электронной книгой. В ней складывается новое соотношение изложения и источников, способов аргументации и критериев доказательства. Писать или читать новую разновидность книги — значит изменить приемы обоснования научного дискурса, история и действенность которого недавно стали предметом внимания ученых: цитаты, постраничные сноски. Каждый из этих способов доказать научную состоятельность исследования претерпевает глубокие изменения: автор теперь может строить аргументацию, руководствуясь не только линейной, дедуктивной логикой, но и открытой, дробной, реляционистской. Читателю становятся доступны документы (архивы, изображения, звуковые записи), служащие предметом или инструментом исследования. В этом смысле революция в модальностях производства и распространения текстов — важнейший эпистемологический сдвиг.

С тех пор как кодекс стал основной формой книги, авторы подчиняли логике его материальной формы структуру своих произведений — например, разбивая единый дискурс, содержащийся в одном сочинении, на отдельные книги, части или главы, соответствовавшие в свое время текстовому материалу свитка. Так и возможности (и ограничения) электронной книги заставляют иначе организовывать материал, поданный в печатной книге как линейная последовательность текстовых отрезков. Электронная книга, трансформируя отношения между изображениями, звуками и текстами, связанными нелинейно, посредством электронных соединений, делает возможным гипертекст и гиперчтение, а также допустимые связи между виртуально бесконечным количеством текстов, утративших четкие очертания. В этом безграничном мире текстов главную роль играет понятие ссылки — операции, сопрягающей разные текстовые единицы, выделенные в целях чтения.

Электронный текст ставит под вопрос само понятие «книги». В печатной культуре определенный тип объектов ассоциируется с определенным классом текстов и определенными способами обращения с ними. Поэтому порядок дискурсов здесь строится, исходя из материальной формы их носителей: письмо, газета, журнал, книга, архив... Иначе — в цифровом мире, где любые тексты, независимо от их природы, читаются с одного носителя (дисплея) и в одних и тех же формах (обычно выбранных читателем). Так создается «континуум», стирающий различия между жанрами или группами текстов: все они похожи друг на друга внешне и равно авторитетны. Отсюда — характерное беспокойство: утрачены прежние критерии, позволявшие различать и классифицировать дискурсы и выстраивать их иерархию.

Электронный текст: собственные характеристики и характер собственности

Отсюда — необходимость осмыслить категориальный аппарат и технические средства, позволяющие воспринимать и обозначать некоторые электронные тексты как «книги» — то есть текстовые единицы с собственной идентичностью. Такая реорганизация мира цифровой письменности — необходимая предпосылка для организации платного онлайн-доступа, с одной стороны, и защиты морального и материального авторского права, с другой.

Системы безопасности, разработанные для защиты произведений (книг или баз данных) и ставшие более эффективными с появлением e-book, будут, видимо, развиваться и далее, фиксируя и придавая устойчивую форму текстам, опубликованным в электронном виде. Это может привести и к созданию в области электронных текстов нового порядка дискурсов, позволяющего, с одной стороны, отделить тексты, стихийно запущенные в Сеть, от приведенных в соответствие с научными критериями и издательскими требованиями, а с другой — четко обозначить статус и происхождение дискурсов и тем самым придать им бoльшую или мeньшую авторитетность в зависимости от модальности их «публикации».

Переворот в мире цифровых технологий может произвести и возможность сделать передачу электронных текстов независимой от компьютера (ПК, ноутбука, e-book) благодаря созданию электронных чернил и «бумаги». Способ, разработанный в Массачусетском технологическом институте, позволяет превратить любой объект (в том числе и привычную книгу с листами и страницами) в носитель электронной книги или целой библиотеки — если только он снабжен микропроцессором и подключен к Интернету, а на его страницы можно наносить электронные чернила и выводить на одну и ту же поверхность разные тексты. Так электронный текст впервые оказался бы свободен от ограничений, налагаемых экраном — и была бы уничтожена связь, сложившаяся (к немалой выгоде для некоторых) между торговлей электронными устройствами и онлайновым книгоизданием.

Прототипы продуктов, использующих технологию «электронной бумаги» («электронных чернил»)

Может ли эта новая книга найти — или создать — своих читателей?

С одной стороны, многовековая история чтения свидетельствует: перемены в навыках и практиках часто совершаются куда медленнее технических революций и всегда в отрыве от них. Новые способы чтения не были непосредственно связаны с изобретением книгопечатания. Понятийный аппарат, используемый нами для описания мира текстов, сохранится и впредь, несмотря на новые формы книги. Напомним: после появления кодекса и исчезновения свитка «книга» — понимаемая просто как часть дискурса — по объему содержавшегося в ней текстового материала часто соответствовала одному прежнему свитку.

С другой стороны, электронная революция, затронувшая вроде бы всех без исключения, может усугубить неравенство. Велика опасность возникновения новой «неграмотности», означающей уже не неумение читать и писать, а невозможность доступа к новым формам распространения письменных текстов — стоящим отнюдь не дешево. Электронная переписка автора с читателями, которые превращаются в соавторов книги, не имеющей конца, перетекающей в их комментарии и дополнения, позволяет установить связь, какая прежде, при ограничениях, присущих печатному изданию, была затруднена. Перспектива более диалогичных отношений между произведением и чтением соблазнительна. Но потенциальные читатели (и соавторы) электронных книг пока в меньшинстве. Революция почти не коснулась реальных читательских практик — они в основном по-прежнему связаны с печатными объектами и лишь частично — с возможностями цифровых технологий.

Различные революции письменной культуры, в прошлом разнесенные во времени, сейчас происходят одновременно. Появление электронного текста — это революция и в технике производства и воспроизводства текстов, и в сфере носителей письменности, и в области читательских практик. Можно выделить три ее характерные черты, трансформирующие наши связи с письменной культурой.

Во-первых, электронная репрезентация текста радикально меняет понятие контекста, а значит — сам процесс создания смысла. Физическое соседство разных текстов в одной книге или в одном периодическом издании уступает место подвижному их включению в логические конструкции, организующие базы данных и оцифрованные книжные коллекции. Во-вторых, она заставляет по-новому взглянуть на материальность произведений, уничтожая видимую связь между текстом и объектом, в котором он содержится, и передает читателю (а не автору или издателю) право компоновать и разбивать на части текстовые единицы, которые он желает прочесть, и даже выбирать их внешний вид. Это переворот в системе восприятия текстов и обращения с ними. В- третьих, современный читатель, читая с экрана, находится в позиции читателя античного, но с одним отличием: он читает свиток, развертывающийся, как правило, вертикально и снабженный всеми ориентирами, присущими книге-кодексу начиная с первых столетий христианской эры, — нумерацией страниц, указателями, содержанием и т.д. Это совмещение обеих логик, определявших навыки обращения с прежними носителями письменности (свитком, volumen, и кодексом, codex), обусловливает новое отношение к тексту.

Устройство для чтения электронных книг

Электронная библиотека

Благодаря этим переменам электронный текст может сделать реальностью все давние, но не осуществимые прежде мечты о тотальном, универсальном знании. Он обещает сделать общедоступными все когда-либо написанные тексты. Он требует сотрудничества читателя, который, отправляясь в нерукотворную электронную библиотеку, может отныне писать в самой книге. Он очерчивает идеальное публичное пространство, где, по Канту, может и должно свободно осуществляться публичное применение разума.

Свободный и прямой удаленный доступ, обеспечиваемый компьютерными сетями, может вести к утрате любых общих референций, к изоляции, к обострению всех видов сепаратизма — или, наоборот, обеспечить гегемонию единой для всех культурной модели, уничтожив, ко всеобщему ущербу, всякое разнообразие. Но, кроме того, он может стать основой для новой модальности накопления и передачи знаний. Это будет уже коллективное построение знания через обмен сведениями, экспертизами и мудрыми мыслями. Новая, энциклопедическая навигация требует, чтобы каждый поднялся на борт ее кораблей, претворяя в реальность стремление к универсальному охвату, каким всегда сопровождались попытки включить все множество вещей и слов в порядок дискурсов.

Но для этого электронной книге надо отмежеваться от современных практик, когда в Интернет часто выкладываются сырые тексты, задуманные вне связи с новой формой их передачи, без издательской правки. Ратуя за новые технологии, помогающие публиковать результаты научных исследований, мы должны помнить о расслабляющей легкости электронной коммуникации и стремиться облекать и научные дискурсы, и общение между людьми в более строгие и более контролируемые формы.

Техники воспроизведения текстов или изображений, говорил Вальтер Беньямин, сами по себе не хороши и не плохи. Об их историческом значении можно спорить, но одно и то же техническое средство можно использовать по-разному.

Библиотеки в цифровую эпоху

Появление нового носителя письменных текстов не означает ни конца книги, ни смерти читателя. Быть может, даже наоборот.

Если прекратится циркуляция произведений, которые они в себе заключали, и тем более если те сохранятся лишь в электронном виде, мы можем утратить понимание культуры текстов, в рамках которой они отождествлялись с объектами-носителями. Библиотека будущего должна стать местом, где по-прежнему будет происходить изучение таких текстов и приобщение к письменной культуре в тех ее формах, какие отличали и, в большинстве, отличают ее сегодня.

Библиотеки должны стать инструментом, который поможет новым читателям найти свой путь в цифровом мире, стирающем различия между жанрами и способами использования текстов и уравнивающем их по авторитетности. Читателю грозит опасность потеряться среди текстовых архипелагов, блуждая по цифровой сфере без руля и без ветрил. Библиотека может стать для него и тем и другими.

Задачей библиотек завтрашнего дня могло бы стать и воссоздание связанных с книгой типов общения, которых мы сегодня лишились. В мире, где чтение стало отождествляться с личным, интимным отношением к книге, библиотеки (как ни парадоксально: ведь именно здесь в Средние века от читателей впервые потребовали соблюдать тишину!) должны предоставлять как можно больше поводов и форм, позволяющих высказывать свое мнение по поводу письменного наследия, интеллектуального и эстетического творчества. Здесь они могут способствовать созданию публичного пространства, совпадающего по масштабам со всем человечеством.

Завтра это воздействие станет таким, каким мы сумеем сделать его сегодня. Не лучше и не хуже. И ответственность за это ложится на нас всех.

Перевод с французского Ирины Стаф

Из читателей в зрители

Известный социолог, руководитель отдела социально-политических исследований Левада-центра, культуролог, переводчик Борис Дубин считает: сообщество постоянных читателей в нашей стране уменьшилось до такой степени, что перестало быть сообществом.

Но даже не в этом он видит главную проблему.

А в чем — он рассказывает нашему корреспонденту Ирине Прусс.

— Как получилось, что из самой читающей страны мира мы превратились, судя по данным сравнительных исследований, в страну самую телесмотрящую?

— Мы никогда не были самой читающей страной мира, это очередной наш миф о нас самих. Заметьте, в его пользу не приводится никаких статистических данных — потому что даже официальная советская статистика с ее сомнительной достоверностью это не подтверждает.

Конечно, читающей публики стало меньше. Судить об этом можно по тиражам книг: прежде средний тираж — 40 — 50 тысяч экземпляров, — классики и назначенные классиками писатели набирали и по 100, и даже до 500 тысяч тиража; «миллионщиками» были только «Роман-газета» и дешевые издания классики, адаптированной для школ. Сейчас средние тиражи — 6 — 8 тысяч экземпляров. Читающая публика распылилась, рассеялась, она больше не представляет собой некую общность со своими способами внутренней коммуникации и прочими социальными атрибутами: что такое 40 тысяч на такую огромную страну!

Самые сокрушительные потери в последние 15 — 20 лет понесли центральные газеты: теперь всеобщей, «самой главной» газеты для всей страны, какой была в свое время «Правда», просто нет, но нет и замен «Правде» — четырех-пяти крупных и авторитетных газет для всей страны. Люди предпочитают местные издания, чаще еженедельные, а не ежедневные, как прежде, — им вполне хватает ежедневных теленовостей. Если в 1991 году три четверти газетных тиражей приходилось на центральную прессу, то уже к 1997 году — наоборот.

Библиотекарь

Но интерес к местным газетам тоже относителен: ежедневных изданий сегодня у нас выпускается в расчете на 1000 человек в 6 раз меньше, чем в Японии, в 2,5 раза меньше, чем в Великобритании, в 1,5 раза меньше, чем во Франции. Меньше всех в России читает газеты молодежь.

Резко упали тиражи толстых журналов: лишь некоторые из них держат планку в 6 — 8 тысяч экземпляров, и то если добираются до массовых библиотек, иначе более 3 тысяч им не набрать.

Но важны не столько цифры, сколько изменения в самом способе чтения, в отношении к нему, в его структуре. Вот тут действительно все радикальнейшим образом изменилось.

— Вы хотите сказать, что теперь читают в основном не классику, а детективы и любовные романы?

— Я думаю, и в 70-е годы многие предпочли бы детективы и любовные романы классической литературе, которой их мордовали (и которую мордовали) в школе; просто их почти не было. Сейчас, я думаю, серьезную, сложную книгу предпочитают те же 6 — 8 процентов читательской аудитории.

И все же читатели теперь другие, даже если с теми же паспортами, что и 20 лет назад: они себя по-другому определяют. Изменились социальные рамки, в которых они себя мыслят и в которые себя прописывают. У них требования к печатному тексту другие. Перед ними другие тексты, и другие инстанции отмечают, какие книги важны, какие — не важны.

Я включился в исследования читательской аудитории в начале 70-х. Самым мощным каналом распространения книг — вне всякой конкуренции — была тогда массовая библиотека. Книги выбирали по рекомендации библиотекаря, школьного учителя или — существенно реже — литературного критика. Сегодня библиотеки — в лучшем случае третий-четвертый канал распространения книг. Те, кто побогаче и у кого есть дети, предпочитают книги покупать. Другие передают их из рук в руки — вместе с рекомендацией знакомого человека.

Но, конечно, главная роль «оценщика» литературы принадлежит телевидению. Успех книги зависит в первую очередь от того, проявит ли ТВ и связанные с ним глянцевые журналы внимание к ней и ее автору. У нас вся жизнь теперь «размечена» телевидением: оно утверждает, что важно, что второстепенно, какие книги читать, как интерпретировать события.

Телевизор окончательно утвердился в роли члена семьи, центра семейного досуга, главного источника новостей, развлечений, переживаний, связанных с массовой культурой. Половина опрошенных нами соотечественников, возвращаясь с работы домой, или находит телевизор уже включенным, или сразу же его включает, как свет в прихожей, а выключает, только когда ложится спать. Примерно половина телезрителей — в основном женщины — смотрит «вполглаза», совмещая это с домашними делами. Смотрят и на даче, и в гостях — общение в семье и с ее друзьями так или иначе связано если не с просмотром очередных новостей, концертов, спортивных соревнований, то с обсуждением увиденного.

Около 90 процентов телезрителей по 2 — 3 раза в день смотрят новости; около 70 — сериалы и музыкальные передачи; 20 — 30 процентов — спорт. Главное — новости.

— Какая разница, откуда люди их черпают, из газет или с телевизионного экрана? И чем принципиально отличается чтение дамских романов или детективов сомнительного качества от пристрастия к телесериалам? И то, и другое — масскульт!

— Есть разница. Посмотрите, какие инстанции санкционируют тот или иной тип чтения, смотрения, потребления культуры. Вспомните: советская интеллигенция 70-х годов делилась на сторонников разных толстых журналов: люди следовали рекомендациям литературной критики «Нового мира» — или журнала «Октябрь», «Знамени» — или «Молодой гвардии». Со смертью Сталина монолитная система начала разваливаться — и вдруг объявилось немыслимое прежде разнообразие, сколько журналов возникло именно тогда: «Юность», «Иностранка», «Вопросы литературы»! С резким ослаблением государственного террора неожиданно обнаружились религиозные диссиденты, группы национальных интересов, молодежная субкультура андеграунда — и так далее, и так далее. Во всем этом чтение играло особую роль: был «Новый мир» — был и самиздат, и тамиздат, и книги из спецхрана, с грифом «секретно», которые тоже ходили по рукам.

Вокруг журналов кристаллизовались группы, возводящие свои действия и взаимодействия к определенным конфигурациям смыслов. А это и есть главная «работа» современной культуры: задавать такие смыслы, объединять вокруг них людей и отлаживать систему связей между их группами: кооперацию, конкуренцию и так далее. Так обеспечивается социальный порядок, когда внешние скрепы общества — сословного, консервативного, традиционного — разваливаются. Вспомните: знакомство с новым человеком непременно включало вопрос, какой журнал он читает. Вы когда-нибудь интересовались у нового знакомого, предпочитает он первый канал ТВ или второй?

— Все это реально существовало далеко не для всей читающей публики; читали много всякой белиберды, никаким диссидентством особо не интересовались...

— Я не говорю, что тогда действительно рождалось новое общество — гораздо явственнее и сильнее был процесс распада, разложения общества старого. Потому оно и рухнуло через двадцать лет так стремительно, стоило Горбачеву пальчиком дотронуться до конструкции, которая когда-то казалась непоколебимой.

И все-таки что-то происходило такое, что можно было оценить как некоторое движение к модернизации. Вот вы говорите: большинству до всех этих толстых журналов не было дела, — не так все просто. Да, по нашим опросам, ссылались на мнение литературных критиков в выборе книги всего 2 — 3 процента, очень немного. Но через этот узенький канал информация поступала прилегающим 5 — 6 процентам и шла дальше, расширяясь, как круги на воде: сообщество читающих было достаточно плотно и велико для того, чтобы такая иерархическая система работала. Помните, как округляли глаза: «Как, вы еще не читали?!» А теперь — вы давно это слышали в последний раз? Я — очень давно.

— Что вам дорого в этой картине: что «Новый мир» или, положим, «Знамя» рекомендовали только хорошие книги — или что у толстых журналов складывалась своя четко очерченная аудитория?

— Я социолог, для меня, конечно, важнее второе. Общество модерна не имеет другого пути становления и развития, как через становление и развитие нового человека, которого уже не держит внешний контроль и внешние санкции. Человека, который умеет кооперироваться с другими людьми вокруг определенных идей и смыслов и одновременно понимает, что возможны иные конфигурации идей и смыслов, вокруг них образуются иные группы — и с ними надо взаимодействовать. Человек, умеющий сам ставить перед собой цели, осуществлять осознанный выбор и брать на себя ответственность. Он, как Мюнхгаузен, должен был сам вытащить себя за волосы из болота. Культура нового и новейшего времени — гигантский проект, возникший в XVIII веке на развале сословного общества, который весь был нацелен на то, чтобы дать человеку эти новые идеи и смыслы, связать с этими смыслами его действия, его взаимоотношения с другими людьми. Никто конкретно, разумеется, этот проект не писал, не конструировал, тем не менее он неуклонно осуществлялся.

— Какой XVIII век? Мы с вами говорили о последних десятилетиях века ХХ...

— Но сам проект начинался много раньше, с очень постепенного движения ко всеобщей грамотности — без этого он не смог бы осуществиться. Его можно считать завершенным только после Второй мировой войны. Страны с разной скоростью включались в это движение модернизации. Россия, а потом СССР, в силу известных исторических обстоятельств, долго топтались на месте. Помните анекдот советских времен? «Почему мы никак не двинемся вперед? Потому, что у нас каждый шаг — поворотный».

— В проекте, о котором вы говорите, очевидно, более всего действует высокохудожественная литература, та же классика, а не массовый ширпотреб — не бесконечные американские «стрелялки», которыми нас кормит телевидение.

— Массовая и, условно говоря, «высокая» культура действуют на разных уровнях, в разных общностях и разными способами, но все они могут работать на освоение новых идей, смыслов, практик взаимодействия. А могут и не работать. Наше телевидение в основном показывает старые советские фильмы — соответственно, со старым комплексом идей. Американские «стрелялки» связаны с совершенно другими смыслами. В них действует самостоятельный, независимый человек, которому постоянно приходится осуществлять личный выбор. Он доверяет правовой системе, суду, вокруг которого обычно строится действие, полиции. 60 процентов американской аудитории и в жизни действительно доверяют своим судьям и полиции; у нас — ровно наоборот.

Массовая культура не директивна — этим она принципиально отличается от советской. Естественно, в ней огромное место занимает реклама, которая в советские времена практически была невозможна. Тогда, если очень надо было, распространяли, что надо, по подписке, и попробуй отказаться — никто не рисковал. Когда советский человек впервые столкнулся с западной рекламой, он сразу почувствовал, что это принципиально иное отношение к нему: его упрашивают, поглаживают, пытаются заинтересовать... И потом: массовая культура в принципе не агрессивна, она склонна договариваться, уговаривать, а не мобилизовывать и ставить под ружье.

Конечно, наиболее деятельны в выработке новых идей элитарные группы, создающие и потребляющие самые сложные книги, если говорить о литературе (и кино, и философские трактаты, и так далее, и так далее). Они всегда и везде малочисленны, но от них постепенно идеи расходятся в обществе, порождая новые связи вокруг новых смыслов и новые типы взаимодействий. Однако для того, чтобы процесс циркуляции идей мог происходить, нужна публичная сфера, публичная полемика, общественная жизнь, в которой постоянно сталкиваются разные группы интересов — не агрессивно, а вырабатывая некий общественный договор, постоянно внося в него что-то новое.

У нас этой сферы практически нет, как нет и общественной жизни.

— Один телевизор?

— Ну, примерно так. Главное — один телевизор на всех.

В 70—80-е годы литератор мог прорваться к широкой публике (как и прежде, в 40—50-е), понравившись властям, — и тогда вас назначали классиком или, по крайней мере, обеспечивали стотысячным тиражом, о вас писали в официальной прессе, говорили учителя, ваши книги подсовывали библиотекари. Интеллигенция все время пыталась освоить этот путь, сдвигая какие-то акценты, прочитывая — или «вчитывая» что-то свое между строк. Но можно было стать классиком через самые авторитетные толстые журналы: авторов «Нового мира» знала вся его аудитория, от которой волна интереса шла дальше, их читали сначала в журнале, потом хватали с книжных полок. Известными становились и авторы самиздата и тамиздата (была такая история про Буковского-старшего, журналиста из «Октября», который будто бы перепечатывал на пишущей машинке «Войну и мир», чтобы сын-диссидент прочел).

«КВН-49»

Массовый читатель и прежде, и теперь берет книгу в руки чаще всего не потому, что знает автора и ценит его стиль, а из-за темы. Как раз в 70-е ачитывались книгами о войне: при Брежневе впервые победу объявили главным национальным событием, уже уходящим со сцены ветеранам предложили героическую легенду о них, все стали писать воспоминания — книги эти шли на ура. Читали про уходящую деревню: население стало в основном городским, но большинство вышло из деревни, и «деревенщики» пользовались большой популярностью (вместе со своими эпигонами, последние — Ан.Иванов, П.Проскурин — были даже удачливее, к тому же их стали экранизировать, а многосерийные экранизации показывать по телевизору).

— Но в 70-е телевизор уже утвердился в каждом доме. Почему он «победил» чтение только сейчас?

— Процесс начался раньше. Сначала был шок от самой возможности телевидения: соседи собирались смотреть «ящик» в ту единственную в подъезде квартиру, где он был, маленький экран увеличивала специальная линза, и смотрели его, как в кинотеатре, выключив свет и усевшись рядами на стулья, которые приносили с собой. Программа была одна, потом две. Позднее, когда привыкли, как раз в конце 60-х — в 70-е годы, принято стало относиться к нему пренебрежительно — почти все опрошенные дружно ругали ТВ, но все равно 80 процентов с лишним смотрели. И сейчас то же самое: многие его ругают, но все смотрят. Это характерно для нашего человека в отношении ко многому: к власти, к собственному начальству, к самым разным институтам — ругать и вместе с тем демонстрировать повседневную зависимость.

Однако ведь и смотрели ТВ иначе.

Вспомните: в 1989 году вся страна сидела у телевизора. Что смотрели? Сериал? — Заседания съезда смотрели, вживую, в режиме реального времени, и если приходилось оторваться, сбегать в магазин — брали с собой транзистор.

Телевидение победило прежде всего потому, что это самый дешевый, действительно общедоступный канал информации и всяческих удовольствий. А почему оно стало таким, каким стало? Интеллигенция оказалась менее сплоченной, чем все думали и чем думала она сама. Менее умелой, не понимающей и даже не слышащей собственную аудиторию, более корыстной, наконец...

Теперь ТВ дарит бывшему советскому человеку ощущение сопричастности без всякого риска. Самые страшные новости, зверские сцены насилия можно наблюдать не без приятности, когда понимаешь, что тебе лично ничто не угрожает. Телевидение успокаивает. Новости смотрят несколько раз в день — знаете, почему? Чтобы убедиться, что все в порядке, ничего всерьез не изменилось. Телевизор предлагает ту степень разнообразия, которая сегодня в общем-то всех устраивает: есть старые советские фильмы, есть новые американские, фигурное катание, сериалы, а если не надо утром рано вставать и идти на работу, глубокой ночью можно посмотреть и «Закрытый показ» с обсуждением «Груза 200» Балабанова.

— Так что, теперь вообще бросили читать?

— Почему? — читают. Прежде всего то, на что покажет телевидение.

Зайдите в магазин «Москва», посмотрите, что вам предлагают. Прежде, как помните, огромной популярностью пользовались книги серии «Жизнь замечательных людей» и всякие мемуары. Вот вам и теперь предлагают книги о каких-то неведомых вам людях с «массовидной» биографией: воспоминания бандита, книга о любовнице знаменитого человека. Если о них говорили по телевидению, человек помнется-помнется у витрины — и купит.

Это первый, главный канал ориентации для массового читателя. Другой — глянцевые журналы. Перед вами шкафы: «Рекомендует журнал Elk»; «Рекомендует журнал «Афиша» — пожалуйста, если вам ближе первый журнал — ройтесь в первом шкафу. Или во втором.

— Но это все тот же путь к книге через журнал — разве нет?

— Журналы другие — глянцевые. Это культура моды и дегустации, ориентированная на развлечение, коммуникабельность. Тут следят за течением времени, за модой и особенно — за тем, чтобы тебе было интересно. Все время предлагают что-то попробовать: в таком-то ресторане заказать то-то, летом съездить туда-то, выбрать такой-то магазин. Глянец — для более молодых, состоятельных, скучающих обитателей всяких офисов. У глянца вместо героев — звезды; впрочем, как и у телевидения — грани между ними не жесткие. Звезда, в отличие от героя, быстро сменяется другой звездой и обязана постоянно следить за тем, чтобы оставаться интересной — таковы правила игры.

— А в этом книжном магазине есть шкаф «Рекомендует «Новое литературное обозрение»? Вполне толстый журнал.

— Журнал есть, это достаточно заметный и влиятельный брэнд, но читатели «НЛО» ходят в другой магазин — скажем, в «Фаланстер», где никаких шкафов с рекомендациями нет, где рассчитывают на покупателей, которые сами знают, что им надо, реагируют на имена авторов — короче, не сильно нуждаются в поводырях. Это уже третий уровень — люди, объединенные в клубы, кружки, компании, тесно связанные друг с другом и занятые сейчас в основном защитой собственных территорий.

— Но вы же выстроили настоящую иерархию, которая и нужна, чтобы вырабатывались новые смыслы. Разве нет?

— Практически нет связей между этими уровнями: им негде осуществляться, как я говорил, нет публичной сферы. И те «точечные» группки, в которых что-то варится, что-то происходит, не обладают общественным авторитетом — мы сегодня как-то умудряемся жить вовсе без авторитетов, без общепризнанной элиты. Телевидение сегодня претендует на то, чтобы втянуть зрителя в безальтернативный мир, в котором все решается за вас.

— Это закончится культурным коллапсом?

— Почему «закончится»? Я думаю, он уже состоялся, мы в нем живем. Развал «госкультуры» и групп ее директивных носителей сошелся с неспособностью социума самостоятельно, вне государства и государственной власти, кристаллизовать элитные группы и осваивать ценности, которые они могли бы произвести. В этом смысле мы обживаем развалины прежнего общества, а не строим какое-то иное.

Главное — понять, что все это происходит не где-то «наверху», а в наших головах. Кризис может закончиться не раньше, чем мы начнем что- то делать и пробовать на сделанное опереться. Это зависит от всех нас и от каждого. Будем пестовать разнообразие, самостоятельность, ответственность, дальнюю перспективу, длинные мысли, идеализацию реальности, заинтересованность в другом человеке, уважение к партнеру — вот тогда, может быть, что-то начнет получаться. А пока будем приспосабливаться, адаптироваться, снижать требования к себе и к другим — будет то, что будет.

Сьюзен Джейкоби

Америка тупеет?

Сьюзен Джейкоби — автор ряда книг, в том числе работы «Эпоха американского неразумия».

«Разум этой страны, приученный заниматься низменными предметами, сам себя пожирает». Ральф Уолдо Эмерсон сделал это замечание в 1837 году, но его слова отзываются болезненным пророческим эхом в современных Соединенных Штатах, хотя со времен Эмерсона страна очень переменилась. Интеллекту американцев угрожает большая опасность: мы рискуем утратить свой заработанный тяжкими усилиями культурный капитал, спасовав перед ядовитой смесью антиинтеллектуализма, антирационализма и невысоких запросов.

Эту тему ни за что не осмелится затронуть ни один кандидат на долгой и извилистой дороге к Белому дому. О том, что невежество масс усугубляет серьезные проблемы общенационального значения, почти невозможно говорить, избежав ярлыка «элитист» — одного из самых сильных бранных эпитетов, которого может удостоиться претендент на высокую должность. Напротив, политики постоянно уверяют американцев, что те — «люди простые»; этот снисходительный термин напрасно искать в значимых речах президентов до 1980 года.

(Только вообразите себе: «Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы эти жертвы не были напрасны, <...> и что правление людей простых, посредством людей простых и для людей простых никогда не исчезнет с лица земли» — переиначенная цитата из знаменитой Геттисбергской речи Авраама Линкольна: «...мы сделаем все от нас зависящее, чтобы эти жертвы не были напрасны, <...> и что правление народа, посредством народа и для народа никогда не исчезнет с лица земли». — Прим. ред.) Подобное возвеличивание заурядности — отличительная примета антиинтеллектуализма любой эпохи.

Статуя Авраама Линкольна

Возвеличивание заурядности — отличительная примета антиинтеллектуализма любой эпохи.

Классическая работа на эту тему — книга историка Колумбийского университета Ричарда Хофштадтера «Антиинтеллектуализм в жизни Америки» — вышла в свет в начале 1963 года, в промежуток между антикоммунистическими крестовыми походами эры Маккарти и социальными конвульсиями конца 1960-х. Хофштадтер рассматривал американский антиинтеллектуализм как циклическое по сути явление, часто проявляющееся как оборотная сторона тяги страны к демократизации религии и образования. Но современная разновидность антиинтеллектуализма — скорее потоп, чем циклический прилив. Если бы Хофштадтер (он умер в 1970 году) успел написать продолжение с учетом современности, то обнаружил бы, что наша эра круглосуточного информационно-развлекательного вещания перещеголяла его самые апокалиптические предсказания о будущем американской культуры.

Терпимый порог тупости уже несколько десятилетий неуклонно повышается благодаря совокупному воздействию сил, которым пока невозможно противостоять. Среди этих факторов — триумф видеокультуры над культурой печатного слова (под «видео» я подразумеваю все формы цифровых СМИ, а также более ранних электронных); диспропорция между формальным уровнем образования американцев — он-то повышается — и их смутными представлениями об основах географии, естественных наук и истории; а также сращивание антирационализма с антиинтеллектуализмом.

Первый и главный движитель нового антиинтеллектуализма — видео. Сообщениями о непопулярности чтения книг, газет и журналов уже никого не удивишь. Безразличие к печатному слову ярче всего выражено среди молодежи, но оно продолжает шириться, захватывая американцев всех возрастов, независимо от их уровня образованности.

Согласно докладу Национального фонда содействия работникам искусств США, популярность чтения снизилась не только среди малообразованных слоев. В 1982 году 82% людей с высшим образованием читали для удовольствия романы или стихи; спустя 20 лет таких нашлось всего 67%. Более 40% американцев за год не прочли вообще ни одной книги. С 1984-го по 2000 год процент 17-летних, которые ничего не читали (кроме того, что были должны по школьной программе), более чем удвоился. Этот промежуток времени почти совпадает с бумом персональных компьютеров, вебсерфинга и компьютерных игр.

Но так ли уж это значимо? Технофилы отмахиваются от плачей по печатному слову — дескать, просто эти «элитисты» не видят леса за деревьями. Популяризатор науки Стивен Джонсон написал книгу «Все вредное полезно: как современная массовая культура в действительности делает нас умнее», где уверяет, что причин для беспокойства нет. Да, родители видят, что их «энергичные и активные дети молча, разинув рот, пялятся в экран». Но эти черты, напоминающие о зомби, — «не признак атрофии мозга. Это знак сосредоточенности». Вздор. Истинный вопрос в том, от чего 2 — 3-летние дети отвлекаются, глядя в экран, а не в том, на чем они сосредотачиваются, когда завороженно смотрят фильмы, виденные уже десятки раз.

Несмотря на агрессивную рекламную кампанию, пропагандирующую просмотр фильмов даже полугодовалыми младенцами, нет доказательств, что сосредоточенный взгляд на экран приносит младенцам и детям младшего дошкольного возраста хоть какую-то пользу, а не вред. В исследовании, опубликованном в августе прошлого года, ученые из Университета Вашингтона пришли к выводу, что дети в возрасте 8 — 16 месяцев распознают в среднем на 6 — 8 слов меньше на каждый час просмотра фильмов.

Я не могу доказать, что многочасовое чтение больше повышает просвещенность граждан, чем забавы с игровой приставкой Microsoft Xbox или помешательство на профайлах на Facebook. Но, полагаю, неспособность подолгу сосредотачиваться — в противоположность чтению информации в Интернете, маленькими порциями — тесно взаимосвязана с неспособностью аудитории припомнить даже те события, о которых совсем недавно сообщали в новостях. Так, неудивительно, что на позднейших этапах кампании праймериз, в отличие от первых, кандидаты в президенты стали меньше говорить о войне в Ираке — причина всего лишь в том, что видеосообщений о насилии в Ираке стало меньше. Кандидаты, как и избиратели, делают упор на последних новостях — не обязательно важнейших.

Неудивительно, что «черные» агитационные ролики политического содержания эффективны. «Имея дело с письменным текстом, легко уследить даже за различными уровнями авторитетности, которые стоят за различными информационными текстами, — отметил недавно в журнале New Yorker критик, культуролог Калеб Крейн. — Напротив, сравнение двух информационных видеоматериалов — дело тягомотное. Когда зрителя вынуждают выбирать между противоречивыми версиями, показанными по телевизору, он полагается на свое наитие либо на то, в чем был убежден до просмотра передачи».

Поскольку потребители видео становятся все более нетерпеливыми, когда речь идет о процессе усвоения информации из письменных источников, все политики вынуждены излагать свои программы максимально быстро — а в наше время темпы, считающиеся быстрыми, весьма ускорились по сравнению с прошлым. Согласно выводам Кику Адатто из Гарвардского университета, с 1968-го по 1988 год средняя продолжительность одного «аудиофрагмента» в новостях о кандидатах в президенты — а именно: выдержки из выступления или интервью кандидата — уменьшилась с 42,3 секунды до 9,8. По данным другого исследования гарвардских ученых, к 2000 году «аудиофрагмент» в расчете на одного кандидата составлял уже всего 7,8 секунды в день.

Массовый синдром рассеянного внимания, сформировавшийся под воздействием видео, тесно связан со вторым по значимости антиинтеллектуальным фактором в американской культуре — эрозией базовых знаний.

Сегодня, пожалуй, почти невозможно вообразить, как мыкался Франклин Д. Рузвельт в мрачные месяцы после Перл-Харбора, пытаясь объяснить, почему вооруженные силы США терпели на Тихом океане поражение за поражением. В феврале 1942 года Рузвельт в своем традиционном выступлении по радио призвал американцев расстелить на столе географическую карту, чтобы лучше уяснить местоположение театра боевых действий. В магазинах по всей стране моментально разошлись запасы карт; около 80% взрослых американцев включили радио, чтобы послушать президента. Перед этим ФДР сказал своим спичрайтерам, что не сомневается: если американцы уяснят, какое колоссальное расстояние должны преодолеть боеприпасы и провиант, чтобы добраться до армии и флота, «они смогут, не дрогнув, выслушать любые дурные новости».

Это портрет не только принципиально иного президента и президентства, но также иной страны и ее граждан — страны, которая не имела доступа к картам Google, усовершенствованным благодаря данным со спутников, но была гораздо более восприимчивой к учебе и запутанной информации, чем современное общество. По данным опроса, проведенного National Geographic-Roper в 2006 году, почти половина американцев в возрасте 18 — 24 лет не считает необходимым знать, где расположены иностранные государства, в которых происходят важные события. Более трети находит «совершенно неважным» знание иностранного языка, меж тем как «очень важным» его считают лишь 14%.

Франклин Рузвельт

Это подводит нас к третьему и последнему фактору, стоящему за неотупостью Америки: речь идет не о невежестве, как таковом, но о горделивом упоении этим невежеством. Проблема не только в том, чего мы не знаем (задумайтесь: каждый пятый взрослый американец, по данным National Science Foundation, считает, что Солнце обращается вокруг Земли); вся беда в том, что опасное множество американцев пришло к выводу, что им вообще такие знания ни к чему. Назовем это антирационализмом. Его синдром особенно вреден для наших общественных институтов. Незнание иностранного языка или местоположения важной страны — проявление невежества; отрицание ценности таких познаний — антирационализм чистой воды. Ядовитый коктейль из антирационализма и невежества препятствует обсуждению государственной политики США в самых разных областях, от здравоохранения до налогообложения.

От эпидемии самонадеянного антирационализма и антиинтеллектуализма нет панацеи. Усилия повысить успеваемость в форме ответов на стандартизованные тесты — а именно, заставить учеников вызубрить конкретные вопросы на конкретные вопросы конкретных тестов — не помогут. Более того, люди, олицетворяющие эту проблему, обычно ее просто не осознают. («Мало кто сам себя считает противником мысли и культуры», — отметил Хофштадтер.) Давно пора провести серьезную общенациональную дискуссию о том, действительно ли мы как нация ценим интеллект и рациональное мышление. Если нынешние выборы действительно станут «выборами перемен», низкий уровень дискурса в стране, где разум приучают заниматься низменными предметами, надо поставить на первое место в списке необходимых перемен.

Юлия Грязнова, Марк Рац

Заметки о пользе чтения

Юлия Борисовна Грязнова, кандидат философских наук, консультант и преподаватель в области коммуникационного менеджмента.

Марк Владимирович Рац — доктор геолого-минералогических наук, профессор, библиофил.

Люди письменной культуры

Мы — люди письменной культуры. В ней письмо — не инструмент фиксации устной речи, а ее организатор и устроитель. «Чисто» устной речи нет давно. Даже если человек (предположим) почему-то не научился читать и писать — он все равно разговаривает речью, перенятой у читающих и пишущих.

Письменная фиксация структурирует речь, позволяет делать паузы — не столько интонационные, сколько временные и пространственные. До появления письменности речь структурировали мифы, песни и прочие ритмические формы. Эти формы неисторичны или нелинейно историчны: конструкцию линейной истории с ее постоянными переменами не удержать структурой устного мифа. Письмо позволило людям обрести прошлое как индивидуальную память и коллективную историю. Происходящее стало возможно описывать, хранить, анализировать, толковать, возвращаться к нему, вновь описывать. Письмо дало нам будущее как записанные цели, желания, сценарии, которые потом, когда наступит описанное время, можно сравнить с происшедшим. Письмо сделало возможной рефлексию в ее нынешних формах. Рефлексия в письменной культуре — не просто остановка и обращение на самого себя, но остановка состояния в самом описании, возможность отложить саму остановку, продлить ее, поработать с объективированными состояниями.

Что было бы, если бы победил сократовский подход, в котором мысль жила в диалоге on-line? Как развивалось бы мышление? Каким бы оно было сегодня? Вот поворот для фантастического романа! Но состоялось-то письменно-фиксированное мышление. Не будет большим преувеличением сказать, что письмо сделало возможным нынешнее мышление вообще.

Электронное письмо (блоги, ICQ, sms, сленг «падонков»), приближающее письмо к устной речи; «наивная» литература типа Эрленда Лу; «документальный театр»; кино про «обычных и ниже обычных» людей (вроде «Эйфории» Ивана Вырыпаева с бесконечными диалогами: «И че? — И ниче. — И че теперь? — Я не знаю»); реалити-шоу — все это признаки мощи письменной культуры, способной играть с устной речью, создавать внутри себя площадки, «очищенные от письма». Это можно понять и как специальную остановку письма, очищение от письма для его последующего развития, и как освоение письмом не освоенных до сих пор островков устной речи.

Сюжет с вытеснением письменной культуры культурой устной либо визуальной присутствует по крайней мере в умах аналитиков и исследователей уже не первое десятилетие. Он может развернуться (и уже развертывается) в сторону очередного расслоения общества — теперь уже не по близости к власти или богатству, а по способностям к интеллектуальной работе, возможностям к порождению знаний, для которых опыт чтения и письма — важнейшее условие. В такой постановке вопроса понятно, что чтение/письмо — уже не только личное дело, но общественное. По сути дела, вопрос об овладении чтением/письмом, о распространенности чтения/письма — это вопрос о том, будем ли мы жить под идеологизированной авторитарной, а то и тоталитарной властью меритократии[1 Картинки жизни под властью интеллектуальной меритократии задорно и страшновато прописали А. Бард и Я. Зондерквист в «Нетократии» — СПб, 2004.], при которой большинство населения будет довольствоваться чужим пониманием, смыслами, траекториями жизни и развития, или сохраним идеалы свободы, христианства и просвещения, где каждый человек способен к свободному пониманию и самоопределению.

Странно, что столь важным для нашей культуры чтению и письму мы уделяем так мало внимания. Впрочем, самое важное в силу своей привычности часто оказывается самым незаметным.

Обратим внимание: у этого утверждения нет ничего общего с распространенными высказываниями типа: «Мы стали меньше читать (какой ужас!)», «Ах, современные школьники не читают Толстого!» Серьезное отношение к чтению не появляется от роста количества прочитанных страниц, а Льва Толстого, полагаем мы, вполне можно и не читать. Дело не в том — что читать или сколько читать, а в том — КАК. А читаем мы неважно. Даже — почти никак. 

Как мы «не читаем»?

Чтобы увидеть, что общество не относится к чтению всерьез, достаточно взглянуть на школьную программу. Сколько времени в ней тратится на освоение техник счета (и расчета)? Арифметика в начальной школе, потом алгебра и обязательная почти во всем высшем образовании высшая математика. Итого 11 — 14 лет. Обучение письму занимает меньше времени: «русский язык» заканчивается в школе, и посвящен он не техникам письменной речи, а правилам языка. И совсем мало отводится времени чтению: начальная школа, 4 года. Результат обучения измеряется количеством сложенных букв в минуту[2 Когда я (Ю.Г.) была первоклассницей, мой портрет висел на школьной доске почёта под названием «Кто лучше всех читает», и меня, как чудо техники буквосложения, с назидательными целями водили по старшим классам с демонстрационными показами. По этой причине мысль о том, что читать-то я, кажется, не умею, меня посетила только через много лет.].

А как же «литература»? Увы, никак. Этот школьный предмет в большинстве случаев не имеет отношения к чтению. Нам в школьной жизни мог попасться «плохой учитель литературы» — тот, который заранее, часто в унисон с учебником знал, что именно надо вычитать у Островского — скажем, что «Катерина — луч света в темном царстве». Мог попасться «очень плохой учитель», подвигавший нас к «творческим» работам и выражению «собственной точки зрения», как правило, не отличая мысль и точку зрения от глупости, банальности или результата игры юношеских гормонов. (Лишь исключения из этого правила имеют отношение к чтению.) Некоторым попадался «хороший учитель литературы», закончивший приличное филологическое отделение и тщательно изучавший с нами тонкости стихотворных ритмов, литературных стилей и литературоведческих школ. Под его влиянием многие поступали на то же филологическое отделение. Так «хороший учитель» обеспечивал воспроизводство профессиональных филологов и литературоведов. Но филолог — это все же очень специфический читатель.

Так, с одной стороны, чтение лежит в основе нашей культуры, с другой, оно — на самой периферии общественного внимания. Оно не входит в обязательные образовательные программы, техники чтения не выделяются специально (не берем в расчет филологию и другие предметно-профессиональные области). Чтение происходит (мы читаем книги, газеты, документы), но у него нет признаков социальной практики. Оно — социальная функция, дающая членам общества общее информирование, занятие свободного времени и интенсивность внутренней жизни.

Ликбез за работой. 1931 г.

Чтение: практика и функция

Говоря о «практике», мы выделяем в первую очередь Фигуру Практикующего с соответствующим именем (в данном случае это имя — «Читатель») и самосознанием, оно же — осознание, понимание практики в целом. Эта фигура, со свойственными только ей формами самосознания и связанными с ними инструментарием, техниками, технологиями, задает практику.

«Практика» отличается от «функции» степенью самосознания и свободы. Функция — это минимальная свобода с минимальной осознанностью. Функции стремятся к взаимной пригнанности и взаимной полезности. Как функция чтение сегодня существует: читать, чтобы знать, чтобы быть «в теме», чтобы «убить время», чтобы переживать. Эти функции не требуют осознания и выполняются почти автоматически. Практике же свойственна свобода в выборе способов действия, способность к их изменениям, но главное в ней — чтобы человек осознавал ее значение, выполнение и последствия.

Библиотека им. А.П. Чехова в Таганроге. 1920-е годы

Осознавать — значит, в первую очередь задавать вопрос: «Зачем я (в социокультурном и персональном аспектах) читаю?» И ответив на него, последовательно, сообразно ответу, осознавая — и создавая по ходу дела — собственные техники чтения, — читать, соотнося прочитанное с ситуациями чтения и используемыми техниками.

Главное, чего нет у нас сегодня — это осознания чтения и вопроса: зачем читать? Есть даже разные ответы, но без заинтересованного вопроса у них нет смысла. Те, кто дает ответы, не следуют им (яркий пример — школа). Вопрос «зачем?» не ставится: «надо!». Отсюда и сетования на то, что мы стали меньше читать и не читаем классиков русской литературы. Школьникам передаются техники чтения, вне контекста вопроса о его смысле похожие на копание траншей из армейского анекдота: «от забора до обеда» — остатки техник прошлых времен, осмысленных в прежних практиках чтения и соответствующих им исторических ситуациях. Зачем они теперь?

Было ли когда-то чтение — практикой? Да, например, во времена расцвета патристики и схоластики, когда пишущие и читающие христиане постоянно задавали вопросы о том, зачем и как они читают, какова ситуация их чтения, что же они, в конце концов, прочитали — и отвечали на них. У других культур и религий, строящихся «вокруг Книги», тоже были практики чтения. Была практика чтения и совсем недавно, при советской власти — в 20 — 40-е годы, хотя в урезанном виде, в дальнейшем превратившаяся в свою противоположность.

Александр Зиновьев

Отступление: практика чтения в СССР

Мы не претендуем на полную картину чтения в СССР, даже в предвоенные годы. У нас более скромная задача: поставить вопрос о чтении этого периода как о практике.

Перед революцией практика чтения в России была хоть и ограничена кругом интеллигенции, но распространена, судя по тиражам изданий, немногим менее, чем в 1930-х. Как минимум, в гимназиях гуманитарное образование было серьезным: в современной массовой школе ничего даже отдаленно похожего нет и, видимо, не может быть. Была и традиция семейного чтения. Революция разрушила эту систему.

После революции началось бурное строительство новой культуры, которая должна была вобрать в себя и все лучшее из старой, «буржуазной». Началась «культурная революция». Ликвидировалась безграмотность, в общедоступных библиотеках и музеях собирались конфисковавшиеся по всей стране книжные собрания, произведения материальной культуры. В 1918 году специально для ознакомления будущей советской интеллигенции с сокровищами мировой культуры было создано издательство «Всемирная литература», позже его миссию унаследовала «Academia», формировалась и росла прославленная советская школа перевода... В итоге при советской власти чтение как практика было выстроено: и те, кто определял политику книгоиздания, писательства и чтения, и те, кто писал, и те, кто читал, постоянно ставили вопросы: в чем смысл чтения сейчас? Что нужно читать (писать)? В каких ситуациях происходит чтение, какие ситуации оно должно порождать?

Это детально описал Александр Зиновьев в автобиографической «Исповеди отщепенца», где он с читательской точки зрения анализирует практику чтения в СССР в 1930-е годы.

Как большинство советских детей 30 — 40-х годов, Зиновьев воспитывался не столько семьей, сколько школой, кружками Дворцов пионеров и библиотеками. Родители либо не имели образования сами, но хотели дать его детям; либо принадлежали к «дореволюционной культуре», и дети — советские пионеры — сами выбирали «новую жизнь», проходившую в школе и кружках; либо много работали (особенно в военные годы); либо домашние условия для учебы были так тяжелы, что дети старались побольше времени проводить вне дома. Так или иначе, государство в лице школы и других учреждений забирало у семьи функцию воспитания и образования. И делало это осознанно, воспитывая новых людей.

Для этого была привлечена и литература. Специально отбиралась художественная и философская литература из мировой классики для переводов, велась целенаправленная политика в области литературы и искусства в целом (в итоге она приобрела печальную славу и не дала позитивных результатов). Но про 30-е годы Зиновьев пишет: «Мы получили широкое общее образование, включившее знакомство с мировой историей и достижениями мировой культуры. Нас воспитывали в духе гуманизма и идей лучших представителей рода человеческого в прошлом. Нам старались привить высокие нравственные принципы».

Списки читанных Зиновьевым книг длинны даже для мемуаров. Там, конечно, лишь то, что в рамках общедоступного и общекультурного чтения произвело самое сильное впечатление. А впечатление производили «отважные одиночки, не обязательно революционеры. Просто мужественные люди, ведущие борьбу против каких-то сил зла».

1. Исторические герои: Спартак, Кромвель, Робеспьер, Марат, Пугачев, Разин, декабристы, народники, большевики.

2. Современные писатели: Николай Островский, Горький, Серафимович, Маяковский, Шолохов, Фадеев, Блок, Фурманов, Багрицкий, Алексей Толстой, Бабель, Леонов, Эренбург, Тынянов, Ильф и Петров, Зощенко, Булгаков, Катаев, Паустовский, Макаренко.

3. Философия: Вольтер, Дидро, Руссо, Гельвеций, Гоббс, Локк, Милль, Кампанелла, Томас Мор, Сен-Симон, Фурье, Оуэн.

4. Зарубежная литература: Гюго, Стендаль, Бальзак, Мильтон, Свифт, Гамсун, Франс, Данте, Сервантес.

5. Русская литература: Лермонтов, Грибоедов, Салтыков-Щедрин, Лесков, Чехов, Радищев.

Довольно однородный набор с явным преобладанием героико- просвещенчески-революционных идей. При этом в западной литературе, писавшейся все же не для новых советских людей, видели, по словам Зиновьева, «органическую часть нашей культуры. Все выдающиеся события европейской истории мы воспринимали как события нашей истории, не отделяли их от событий истории русской».

Для чего и как читалось отобранное?

«Нам рекомендовали книги, — пишет Зиновьев, — героями которых были борцы против язв прошлых общественных устройств. И мы читали эти книги с удовольствием. Даже книги о революции, Гражданской войне и о последующей советской истории были построены так, что герои их выдерживали борьбу против каких-то темных сил и вообще морально порицаемых явлений. Эти герои создавались по образу революционеров прошлого».

Так «происходило формирование нового человека, адекватного новым условиям существования... Система идейного воспитания, сложившаяся в стране после революции и достигшая расцвета в тридцатые годы, блестяще выполнила ту историческую задачу, какая на нее и возлагалась объективно».

Даже если сделать скидку на неординарность фигуры Зиновьева, показательно, что именно читатель (а не учитель литературы) в его лице осознанно подходит к своему чтению, точно формулирует: что он читает, зачем, какими средствами, как структурирует мир благодаря прочитанному. И только потом как социолог анализирует цели тех, кто эту практику чтения создавал. Может ли сегодня читатель дать ответ, хоть отдаленно похожий по осознанности своих читательских действий?

Да, практика чтения в СССР была увечной: вопросы о том, что и как читать, публично не ставились, а решались келейно и в приказном порядке. Происходили «чистки» библиотек, «вредные» книги изымались из продажи, а «вредные» произведения классиков (Гоголя, Лескова, Бальзака и даже Горького) — из их издававшихся тогда собраний сочинений. Но и разрешенные книги нужно было читать «правильно»: с «обрезанной» рефлексией, с табу на определенное понимание. К «темным силам и морально порицаемым явлениям» нельзя было относить советскую власть. С ограничением рефлексии и табу на понимание школа и политика чтения в целом справились: читателей вроде Зиновьева, сумевших преодолеть эти барьеры, было мало. И даже в таком урезанном виде эта практика чтения продержалась недолго. После войны она потеряла свое содержание: «новые люди» уже были созданы, в том числе и практикой чтения.

Но вернемся к Зиновьеву. Он отдавал себе отчет в том, что именно участие в сложенной в СССР практике чтения привело его к желанию стать настоящим коммунистом — и к подготовке покушения на Сталина, понимая, что оно обречено на неуспех. Это было решение трагического героя. «Я готов был пойти на это без всяких колебаний. Эти минуты гибели были бы для меня величайшим триумфом жизни. Прошло почти пятьдесят лет с тех пор. Если бы было возможно такое чудо — переиграть жизнь — и мне было бы предложено выбирать — совершить покушение на Сталина или прожить ту жизнь, какую я прожил, я бы и сейчас выбрал первое. Пусть мое покушение оказалось бы неудачным. Для меня самого сознания того, что я пошел на него, было бы достаточно. Это более соответствовало бы тем масштабам моих жизненных претензий, которые Судьба вложила в меня изначально. Героем моей юности был Демон, восстающий против Бога».

Но последствия этого чтения оказались для Зиновьева куда глубже. Сам он их уже не осознавал. Если взглянуть на его социологию, довольно трагичную и безысходную, под углом зрения его рассказов о любимых героях и произведениях, видно: в корне его социологических построений — литературная модель трагического героя, где окружение и судьба безжалостны, выхода нет, но герой все же продолжает борьбу.

Как бы ни относиться к созданной в СССР практике чтения (да, она урезана, занормирована, идеологизирована), в ней было осознанное действие читателя, отдающего себе отчет в том, что он делает, когда читает, и что с ним делает читаемая книга. Да, многие аспекты и темы были закрыты для рефлексии читателя, но не лучше ли это сегодняшней ситуации, когда возможности осознания в принципе открыты, но оно не происходит? Сегодня от той практики чтения нам остались смешные фрагменты вроде школьных списков литературы, подобранных для совсем других задач, делающих акцент на героях и на том, «что они олицетворяют» — хотя неизвестно, как нам впустить это в свою жизнь. Изменились герои, изменилось представление о том, кто они такие, героизация персонажей вообще перестала быть основным способом понимания текста. Изменилось многое — ведь изменилась жизнь. А чтение осталось прежним, так и не обретя пока в новой России ни цели, ни смысла.

Соблазны и искушения

Кроме отсутствия серьезного отношения к чтению как механизму социального развития, были и многие соблазны и искушения, приведшие к одномерному и упрощенному чтению.

Чтению очень навредило распространение идей коммуникации. Начиналось все вполне позитивно. Бахтинская концепция диалога была весьма продуктивной. Но Бахтин, для которого диалогичность текста была указанием на драматичность жизни, а работы о литературе и культуре никогда не отрывались от событийности жизни благодаря их погруженности в философию Поступка, и представить не мог, что вскоре появятся довольно сходные по терминологии, но противоположные по смыслу идеи о том, что диалог происходит между самими текстами, что текст лишится жизненной опоры, превратившись в жителя «культуры» — мира культурных форм, перекликающихся друг с другом. Что начнется странная традиция чтения с вылавливанием того, к какому другому тексту этот текст нас отсылает, какой текст он неявно цитирует, — игра, безжизненность которой Гессе понял, как ни парадоксально, еще до структурализма, постструктурализма и тем более постмодернизма: «Игра в бисер» была написана в 1943 году. В этой линии чтение замкнулось в культуре и оторвалось от опыта и событий жизни.

Вторым искушением для чтения стало развитие реальных коммуникаций — социальных сетей и связей. Зачем читать, если жизнь так богата и разнообразна? Зачем читать написанное сто лет назад, когда можно общаться сегодня? Читать надо то, что пишется сегодня, для тебя, как сообщение: воспринимать сообщения, реагировать на них, отвечая другими сообщениями. В этой линии чтение и письмо свелось к пониманию и совершению социально-ролевых, социально-позиционных действий. Да, навык читать и понимать текст как сообщение полезен — если при этом не терять способности к пониманию логики, рамок, схем историко-культурного контекста и многого другого.

Заменимо ли чтение живым общением? Чтение задает читателю разнообразие: позиций, точек зрения, понятий, стиля... Возможно ли это в непосредственном общении? Вряд ли. Среда, где протекает даже самая бурная жизнь — все равно довольно однородна. Но даже если представить себе разнообразное общение, сопоставимое с тем, что мы получаем через чтение, мы будем вынуждены ограничиваться ныне живущими и не сможем ввести в свой круг общения людей, равнозначных Платону, Бродскому, Толстому, Гессе. В замене чтения общением есть и еще одна сложность. Разнообразие (и с ним — возможная напряженность диалога), обретаемое через чтение, создано для нас — читателей механизмами культурного отбора: критикой, издателями, конкурсами. Они задают нам многообразие вопросов, тем, позиций, ценностей, проблем... Да, возможны претензии к тому, как эти механизмы действуют сегодня, как условия «дикого книжного рынка» уменьшают необходимое разнообразие. Но в любом случае эти механизмы могут произвести куда больший «отсмотр» и «отбор», чем это под силу одному человеку.

Третье искушение — доступность информации, особенно облегченная поисковыми системами в Интернете. Чтение в режиме поиска информации свелось к простому буквосложению[3 Хотя не все так просто. Привыкшие к чтению как буквосложению с трудом осваивают процесс собственно поиска в том же Интернете, который требует минимальных способностей к пониманию.] и тому, что теоретики управления знаниями называют данными и информацией (без последующих ступеней преобразования их в знания и мудрость).

И четвертое искушение — в том, что чтение не обеспечивает трансляцию жизненного опыта. То, что было возможно в XVIII — XIX столетиях: человек сидит дома, читает книги и прекрасно ориентируется в мире — сейчас нереально. В жизни появились новые стороны и новый опыт, которые через чтение передаются плохо. Это опыт принятия решений, действия в сложных и меняющихся информационных, транспортных, социальных инфраструктурах и сетях, опыт взаимодействия с людьми, коллективами, группами, массами, приобретаемый лишь в живой коммуникации. (Собственно, были они и у пиратов Эгейского моря. Только тогда пиратов было немного, а сейчас существо дела состоит в том, что мы все — пираты Эгейского моря по способу жизни.)

Все это и приводит к желанию либо вообще избавиться от чтения за ненадобностью, либо минимизировать интеллектуальные затраты на него, используя его как узко специализированный инструмент. А ведь значение практики чтения (как бы та ни строилась) — в том, что чтение позволяет создать переходы, связки между жизненными ситуациями и культурными формами; между действиями сообщений и объектами, про которые сообщается: переходы, на которых возникает событие чтения, умоперемена, перемена в понимании, смена видения, новые сценарные возможности и тому подобное. Чтение до сих пор обеспечивает опыт принятия жизненно важных решений, понимания и рефлексии, видения ситуаций и проблем. В потоке инфраструктурной жизни или потоке общения «увидеть» этот опыт невозможно. Он не проявляется сам по себе. Лишь в написанном тексте, внутри которого заключены не только ситуации и действия, но и их осмысление (это ясно видно в художественной литературе, где, кроме героя, есть много надстроенных рефлексивных позиций: другие персонажи, рассказчики, автор...) — совершается выделение, описание, понимание, анализ и оценка передаваемого опыта.

Сведение чтения к функции видно в простейшем варианте — чтения как проживания событий, приобретения опыта и возможных сценариев не в жизни, а в реальности, созданной текстом и его прочтением. Понимание и простраивание большого количества событий готовит человека к реальным событиям (типичным и не слишком). Разнообразие зафиксированных литературой выборов, решений, поведений огромно. Но многие ли пользуются им не от скуки, а для выращивания собственной готовности к жизни?

Отдельные — немногие — люди еще умеют читать. Некоторые даже конвертируют это умение в профессиональный рост и попадают в группу меритократов. То есть как частное предприятие чтение существует, но как социокультурной практики его нет.

Возможно ли ее восстановить? В принципе да. Восстановив коммуникационную среду читателей, начав с восстановления института критики (как отмечают многие, с ним у нас большие проблемы) и сделав обучение чтению обязательным школьным минимумом. Техники чтения (не в редуцированном виде) сложны, но все же поддаются описанию, конструированию и передаче. Им можно научить.

Эти шаги, как и всякие социотехнические действия, сложны, затратны и требуют общественно-политической воли. Если же этого восстановления не произойдет в широком публичном масштабе, оно будет происходить так, как происходит сейчас: в закрытых местах, в узких группах, с каждым годом уменьшая шанс на то, что мы станем вновь читающей — то есть свободной — страной.

Задача — в том, чтобы заново понять возможное место чтения в нынешних условиях, его возможные стыковки с другими сферами жизни — и на этой основе строить адекватную его практику.

ВО ВСЕМ МИРЕ

Происхождение гигантских линий на спутнике Юпитера

Американские астрономы, изучив странные дугообразные впадины на поверхности одной из лун Юпитера — Европы, пришли к выводу, что это следы многократных перемещений оси вращения спутника, вызванных изменениями толщины льда на его поверхности. Результаты исследования, которое провели ученые из Института Карнеги (Вашингтон) и Университета Калифорнии, были опубликованы в журнале Nature.

Европа — один из четырех спутников Юпитера, открытых еще Галилеем в 1610 году. Изучение ее с помощью космических станций показало, что она покрыта толстым слоем льда. Астрономы считают, что под ледяной оболочкой этой юпитерианской луны может быть жидкая вода и есть условия для существования жизни.

Раньше срока

Изменение климата на Земле ускоряет ход биологических часов у растений и животных, пишет газета The Australian со ссылкой на масштабное исследование по этой проблеме группы международных специалистов.

Авторы глобального исследования пришли к заключению, что изменения климата, обусловленные жизнедеятельностью человека, заставляют цветы расцветать раньше, а осенние листья опадать позже и превращают белых медведей в людоедов, а птиц побуждают откладывать яйца раньше обычных сроков.

По мнению ученых, с повышением температуры на планете связано очень многое. Это ранний прилет мигрирующих птиц; сокращение на 50% популяции императорских пингвинов в Антарктике; каннибализм и сокращение популяции белых медведей; изменения сроков распускания почек и цветения некоторых растений в 19 странах; ускоренный рост сибирской сосны в Монголии.

Выявлена тесная взаимосвязь изменений температуры в период 1970 — 2004 годов с изменениями в растениях, животных и физическом мире, в частности с уменьшением площадей ледников и уровня воды в озерах в пустынях.

Безвредная альтернатива рентгену

Американские исследователи из Гарвардского университета впервые создали устройство, которое может стать безвредной альтернативой рентгеновским установкам, применяемым для медицинских целей и в сфере обеспечения безопасности, говорится в сообщении университета.

Физики создали лазер, испускающий так называемые Т-лучи, излучение терагерцового диапазона, которое находится на границе между радиоволнами и инфракрасными лучами. Т-лучи обладают высокой проникающей способностью — они легко «просвечивают» бумагу, картон, ткани, пластмассу, кожу, но не наносят вреда живым организмам, в отличие от рентгеновских лучей.

Использование лазеров терагерцового диапазона долгое время представляло большие проблемы, так как существующие устройства нуждались в мощных охладительных системах, что сильно ограничивало их коммерческое применение.

Гарвардские ученые создали полупроводниковый терагерцовый лазер, способный работать при комнатной температуре.

Для получения Т-лучей исследователи использовали квантовый каскадный лазер среднего инфракрасного диапазона, который излучает свет одновременно на двух частотах.

Рисунки А. Сарафанова

ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СИМВОЛЫ: ИСТОРИЯ РОССИЙСКОЙ ГЕРАЛЬДИКИ 

Михаил Медведев

Московские всадники Гербы

Окончание. Начало — в № 9 за этот год.

20 декабря 1781 года Высочайшего утверждения были удостоены городские гербы по Московской губернии. Право Москвы пользоваться гербом великого княжества как городским получило окончательное подтверждение: описание в тексте указа гласило: «Святой Георгий на коне против того же, как в середине Государственного герба, в красном поле, поражающий копьем черного змия (Старый герб)».

Это описание не дает достаточного представления о геральдических особенностях новой версии. Как явствует из архивных материалов, Георгий лишился короны, но приобрел шлем с плюмажем и нимб. Несколько изменилась расцветка деталей. Впрочем, плащ остался золотым, змей — черным.

Уездные гербы получили двухчастную структуру со святым Георгием в верхнем поле.

В 1800 году Герольдмейстерскую контору переименовали в Герольдию, и по указанию Павла I была начата работа по составлению «Общего гербовника городов Российской империи». Работа над этим гербовником продолжалась почти 40 лет, но так и не была завершена. Неравноценной заменой ему стала в 1843 году публикация особого «Приложения к Полному собранию законов Российской империи», посвященного городским гербам. Гравированная версия герба Москвы, вошедшая в «Приложение...», искажала оригинал: античные доспехи превратились в рыцарские латы, у змея, первоначально имевшего лишь две лапы, появилась еще одна пара лап[1 В геральдике принято различать двулапых змеев (в русском гербоведении их правильнее называть драконами) и четвероногих (это — крылатые змеи, или «змии», как таковые).], и т.д. Расцветка деталей должна была помечаться штриховкой, но в большинстве случаев осталась нераскрытой. Эта фантазия гравера стала в массовом сознании «первым гербом Москвы».

Герб Москвы, 1843 г.

Барон фон Кёне

В 1848 году Герольдия была преобразована в Департамент герольдии Правительствующего Сената. В круг занятий Департамента входили многие сюжеты, никак не связанные с гербами. Для занятий геральдикой требовалось найти профессионала, создать особую структуру. Роль человека, переменившего ход геральдической работы в Департаменте, досталась нумизмату и геральдисту Бернгарду (Борису Васильевичу) Кёне, впоследствии — барону фон Кёне. Еще Николаем I Борису Васильевичу было поручено подготовить реформу государственного герба, включая великокняжеский московский герб и другие земельные гербы «по титулу»; он также разработал систему корон и украшений для городских гербов.

Большой герб России, 1857 г.

В отношении великокняжеского московского герба Кёне предусмотрел несколько важных изменений. Описание новой версии гласило: «На груди орла герб Московский: в червленом с золотыми краями щите Святый Великомученик и Победоносец Георгий в серебряном вооружении и лазуревой приволоке (мантии), на серебряном, покрытом багряною тканью с золотою бахромою коне, поражающий золотого, с зелеными крыльями, дракона золотым, с осьмиконечным крестом наверху, копьем».

Прежде всего бросается в глаза, что изменился поворот всадника: традиционно он изображался едущим геральдически влево, что в гербоведении, как вы уже знаете, считается поворотом назад.

Поэтому Кёне решил порвать с давней традицией и развернул Георгия геральдически вправо (то есть влево от зрителя). Кроме того, были изменены и уточнены многие детали. Вооружение Георгия стало отчетливо античным. Приволоке (плащу, епанче, как называлась эта же деталь ранее) был придан лазоревый цвет, и тем самым расцветка московского герба оказалась приведена в соответствие традиционному бело-сине-красному российскому трехцветью. Идея связать московский герб и старые российские цвета оказалась столь успешной, что в наши дни многие ошибочно считают расцветку ездца причиной возникновения бело-синекрасного флага, а не наоборот[2 Любопытно, что впоследствии тот же Кёне явился инициатором введения недолговечного черно-желто-белого флага и временного «разжалования» изначального (бело-сине-красного) флага до уровня символа торгового флота. Это, как мы видим, не помешало Кёне при редактировании герба Империи (когда черно-желто-белый флаг был не более чем проектом) отдать должное историческим российским цветам.].

Изменение основного цвета дракона и добавление к полю щита тонкой золотой каймы — «краев» — объяснялось желанием избежать соприкосновения червлени и черного (в геральдике оба этих цвета относятся к группе родственных цветов — так называемых финифтей — и потому не должны накладываться друг на друга). Впрочем, если в отношении дракона это соображение можно считать оправданным, то при выделении «краев» щита золотом Кёне явно перестарался. Если бы московский щиток помещался на орлиной груди в качестве фигуры, тогда к нему и впрямь можно было бы отнести геральдические правила наложения цветов. Но щиток с отдельным гербом — это не фигура, а самостоятельный щит, даже если он расположен на фоне другого, бoльшего; и никаким наложением цветов это не считается.

Облик дракона заметно изменился. Не желая, чтобы черное чудовище смотрелось в червленом поле плохо различимым пятном, Кёне с оглядкой на старорусские изображения расцветил дракона золотом и зеленью. Это не несло никакой специальной геральдической нагрузки, но некоторые критики реформы 1856 года попытались увидеть в новых цветах некий тайный смысл и с жаром писали об этом. Кроме того, Кёне поначалу колебался, должен ли Георгий поражать дракона с двумя лапами или крылатого змея с четырьмя. В результате, когда на Высочайшее утверждение был подан отдельный рисунок московского герба, под копьем Георгия на этом рисунке оказался змей; но на всех прочих утвержденных рисунках, где этот же герб присутствует на груди орла, и в официальном описании значится дракон (что и следует считать окончательной и потому правильной версией).

В соответствии с реформой местной геральдики, подготовленной Кене, украшения гербового щита должны были исключать смешение губернии и ее центра. Вводились атрибуты, указывающие на статус города в административно-территориальной системе империи, а также на основной род занятий горожан. Гербы всех губерний Российской империи получили императорскую корону над щитом и венок из золотых дубовых ветвей, соединенных андреевской лентой. Гербы областей были увенчаны специально сочиненной «древней царской» короной и имели украшения из золотых дубовых листьев, соединенных александровской лентой. Обеим столицам полагались императорская корона над щитом и пара скрещенных скипетров, обвитых андреевской лентой, позади щита. Прочие городские гербы имели в зависимости от статуса «башенные» короны разных форм и расцветок, а также особые украшения «по специальности»: для промышленно развитых городов — александровская лента с двумя золотыми накрест положенными молотками; для городов и посадов, отличающихся земледелием, — александровская лента с двумя золотыми колосьями; для гербов городов- крепостей — александровская со знаменами и т.д. Наконец, предусматривалось, что щит уездного герба из всех атрибутов имеет только «древнюю царскую» корону (аналогичную областной). Еще одним существенным новшеством начавшейся геральдической реформы стало решение об изменении существующих двухчастных гербов: губернский (бывший наместнический) герб согласно геральдическим правилам полагалось изображать в вольной части, а не в верхней половине щита. Подобная композиция гербового щита с вольной частью была известна в средневековой и ренессансной Европе, при этом в пределах вольной части нередко располагались гербы знатных родичей и покровителей. Согласно гибким нормам указа 1857 года, вольная часть автоматически изменялась, если менялся герб губернии.

Герб Псковской губернии

Герб Вологодской губернии

Герб Орловской губернии

Герб Ставропольской губернии

Оба нововведения, подготовленные Кёне в середине 1850-х годов — изменения в государственном гербе и в гербах городов и губерний — были утверждены уже после смерти Николая его сыном — Александром II. Вслед этому успеху при Департаменте герольдии в 1857 году было учреждено Гербовое отделение, которое возглавил Кёне. Среди символов, созданием и упорядочением которых активно занялось Гербовое отделение, не последнее место заняли городские гербы. В ходе осуществления уже узаконенной реформы предполагалось переработать практически все городские гербы и дать им геральдически выверенное описание. При этом, по замыслу Кёне, подлежало пересмотру и символическое содержание гербов. Инициатор реформы барон Кёне намеревался заменить все фигуры античного и индустриального происхождения средневековыми аналогами. Все живые существа, изображенные на гербах, предполагалось повернуть в правую геральдическую сторону (левую от зрителя). Начавшаяся геральдическая реформа осложнялась нехваткой квалифицированных живописцев и затянулась на годы. Блестяще обученный бароном Кёне художник А. Фадеев с 1857 года нес бремя всей работы почти в одиночку. Тем не менее были составлены проекты гербов практически для всех городов Российской империи. Эти проекты хранятся в Российском государственном историческом архиве в Санкт-Петербурге (фонд 1343).

Несмотря на Высочайшую поддержку, узаконение новых версий гербов для всех губерний и областей и особенно для городов не раз сталкивалось со множеством бюрократических затруднений. Гербы губерний, совпадающие в части щита с гербами титульных владений императора, удостоились одобрения Александра II еще 8 декабря (21 декабря по новому стилю) 1856 года, но Кёне пришлось потратить немало сил, прежде чем это одобрение было формально подтверждено. Среди этих гербов был и московский губернский: «В червленом щите, Святой Великомученик и Победоносец Георгий, в серебряном вооружении и лазуревой приволоке (мантии), на серебряном покрытом багряною тканью, с золотою бахромою, коне, поражающий золотого, с зелеными крыльями, дракона, золотым с осьмиконечным крестом на верху, копьем. Щит увенчан императорскою короною и окружен золотыми дубовыми листьями, соединенными Андреевскою лентою».

Реформа городской геральдики давалась Гербовому отделению с меньшим успехом. Необходимость геральдической правки утвержденных ранее символов была понятна императору, но не всем его министрам. И все же некоторые проекты городских гербов, разработанные в Гербовом отделении, получили Высочайшее утверждение. Под конец карьеры Кёне в связи с подготовкой коронации Александра III в Первопрестольной удалось добиться представления на Высочайшее одобрение исправленных гербов для Москвы и прочих городов Московской губернии.

Новый герб Москвы был утвержден 16 марта 1883 года: «В червленом щите Святой Великомученик и Победоносец Георгий, в серебряном вооружении и лазуревой приволоке (мантии), на серебряном покрытом багряною тканью, с золотою бахромою, коне, поражающий золотого, с зелеными крыльями, дракона, золотым с осьмиконечным крестом на верху, копьем. Щит увенчан Императорскою короною. За щитом два накрест положенные золотые скипетра, соединенные Андреевскою лентою». За основу здесь взяты гербы Московских великого княжества и губернии 1850-х годов. При сравнении архивных подлинников заметны некоторые различия между этими гербами, но геральдического значения этим различиям не придавалось: они расценивались как допустимые в геральдике артистические вольности.

Первая мировая война и обе революции 1917 года не позволили завершить геральдическую реформу и привести все гербы в единообразный и геральдически правильный вид. Временное правительство сохранило и Гербовое отделение, и Департамент, оставив окончательное утверждение городских и земельных гербов за собой, но так и не успело воспользоваться этим правом.

ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ МИНИАТЮРЫ

Петр Ростин

Прибой

Плотность населения на нашей планете возрастает по мере приближения к берегу моря. Это правило не без исключений, но все же правило. Даже в Китае, во многих отношениях стране особенной, плотно заселены те провинции, которые примыкают к берегам Желтого, Восточно- и ЮжноКитайского морей. Остальные заселены не гуще, чем северные районы Сибири.

В прибрежной полосе люди расходуют больше всего энергии, здесь нужнее всего «энергетические ресурсы». На освещение и на обогрев, на охлаждение и, добавим к этому, разгрузку и погрузку пароходов. И энергия тут есть. Более того, она здесь имеется в изобилии. На границе трех сред, или трех сфер — твердой, жидкой и воздушной, — реализуется больше энергии, чем где бы то ни было. Если ее использовать, то ни о каких атомных, гидравлических и тепловых электростанциях можно было бы и не думать, разве что в очень удаленных от берега областях.

Увы, это источник из тех, которые людям до сих пор неподвластны. Урвать у него люди не научились.

У места, или полосы, где эта энергия себя полностью являет и проявляет, есть свое ученое наименование — литораль. А у самой энергии название простое — прибой.

Желательно штормовой. Что бы ни говорили о других процессах — приливах, трансгрессиях и регрессиях, — прибой воздействует на берег и меняет его с такой силой, которая ни с чем не сравнима. Даже океанские волны такой силой не обладают, а, видит Бог и знают моряки, они куда как сильны. Однако при подходе к берегу волны определенных очертаний сжимаются наподобие пружины. Распрямление ее, то есть разрушение волны, удар о берег происходит в считанные секунды, как взрыв артиллерийского снаряда. Земная твердь содрогнется в километрах от берега. А в самой литорали 20-тонные глыбы бетона подбрасывает на метры, а глыбы поменьше в хороший шторм и выше маяка подбросит.

Эх, турбину какую-нибудь сюда приспособить!

А так вся энергия расходуется на изменение берега. Всякое изменение — разрушение, перетаскивание песка и гальки туда-сюда, насыпание всяких баров, береговых валов, кос и прочего.

Люди считают, что только они имеют право изменять что-то на поверхности Земли. А на изменения, которые производят другие силы, по меньшей мере смотрят косо. Называют «негативными», а то и вовсе обзывают катастрофами. Всяческими способами им препятствуют, даже таким естественным, как смерть старого леса (лесной пожар). На самом же деле подлинной катастрофой (глобальной, как стало принято говорить) была бы остановка, прекращение перемен.

Место, самое чувствительное к попыткам людей остановить изменения, — узкая полоса, берег, литораль. Узкая-то она узкая, но длинная — 473 тысячи километров и то не со всеми островами. Такой полоской можно обернуть Землю десять раз, и еще здоровый кусок останется. В ней все меняется. Ее ширина и уклон в сторону моря, ее очертания, ее протяженность, да и просто положение на нашем шарике.

Прямо скажем, изменения эти не беспорядочны. У прибоя есть задача и цель. Он хочет сгладить очертания материков. Добиться того, чтобы и Южная Америка, и Евразия, и остальные четыре материка стали приятно кругленькими. Делает он это двумя путями. Во-первых, наносит по выступающим в море участкам (мысам) сильные удары в момент разрушения волны. Такие удары образуют рытвину, волноприбойную нишу у подножья клифа (берегового обрыва). За взрывом, разрушением волны (и берега) следует откат. Но сильно откатиться воде мешает следующая наступающая волна. Тогда вода растекается в стороны, образуя продольное прибойное течение. Оно перетаскивает вдоль берега массу «обломочного материала». И далеко ли дотащит? До того места, где волнение (прибой) потише. Обычно это бухта, ее и заполнят постепенно песок, галька, щебень, все обломки выступа разрушаемого берега.

Прямо скажем, усилия прибоя, как бы могуч он ни был, обречены на неудачу, цель его недостижима. Земная «твердь» тверда, обстругать ее — работа долгая, на миллионы лет. А за это время другие силы, не менее упрямые, изменят очертания материков незнамо как.

Это сколько же сил тратится напрасно! Сколько энергии! Неужто нельзя ее как-то приручить, что ли?

На самом деле люди гораздо больше думают о том, как бы от силы прибоя защититься. Как бы остановить производимые им изменения. Он ведь способен разрушить то, чем люди уже пользуются, и даже то, что они сами создали. Что сделать, чтобы бухты, в которых построены причалы и пристани, не заносило илом? Чтобы мысы не стачивались и продолжали защищать порты? Чтобы пляжи, где люди загорают, не размывало и песок не уносило Бог знает куда? В общем, люди делают все, чтобы остановить жизнь берега.

На пути волн строят волноломы и волнорезы, молы, дамбы и буны. Намывают или насыпают грунт туда, откуда чего унесло. Устанавливают бетонные тетраподы. Много чего делают. Не всегда по уму.

Если поставить многотонный железобетонный волнолом «не по уму», то его скоро разрушит прибой. Не за два года, так за пять. Против хорошего артобстрела, регулярно бьющего в одно место, не устоит никакой бетон. Тут не нужно обольщаться.

Однако на защиту того или иного конкретного берега от изменений — наращивания ли, размыва ли — и ума, и технических возможностей может и хватить. Сложнее другое. Остановка изменений, оборона от прибоя какого-то участка обязательно скажется на большом расстоянии от него по причине помянутого «продольного», вдольберегового перемещения наносов. Где скажется, как далеко, каким образом, как скоро — на эти вопросы и «наука» не всегда может ответить, да к тому же у ученых есть неотъемлемое право ошибаться. Но скажется обязательно.

И голос этот прозвучит тем сильнее, чем надежнее была защита берега от прибоя, чем дольше она предохраняла берег от изменений. Чем больше лет «все было в порядке», никаких перемен не происходило.

Андрей Тарасов

Умные живут дольше

На нынешнюю осень ЮНЕСКО назначила уже девятую в России «Неделю образования взрослых». В ее преддверии Современная гуманитарная академия (СГА) провела в Москве Всероссийскую междисциплинарную научную конференцию «Третий возраст: старшее поколение в современной информационной среде». О чем же сообщали друг другу, советовались, спорили между собой пионеры новой для общества темы «непрерывного образования»?

Так авторитетно заявила в одном из последних своих выступлений крупнейший российский нейролог, академик РАН, многолетний руководитель Института мозга человека РАН Наталья Бехтерева. Притом подчеркнув, что это не афоризм, а статистические данные британских ученых. Она назвала свой доклад (прозвучавший по институтскому телемосту из Петербурга): «Сверхзадача — секрет умственного долголетия». Наталья Петровна связала его с особым механизмом мозга, который стоит на страже нашей интеллектуальной активности.

Но хитрость в том, что он «дремлет» при решении уже накатанных задач, не представляющих новизны для разума. При появлении же умственной «сверхзадачи», доселе не освоенной человеком, эта поисковая зона активизируется. Тогда и весь мозг переживает ренессанс, возвращает человека в творческий возраст. Оживляется и остальная физиология мозга, зоны регуляции сердечно-сосудистой, нервной, дыхательной, гормональной систем. Таким образом, утверждала академик Бехтерева (она и сама — пример долгой творчески активной жизни), человек может успешно применять этот «мыслительный массаж» для омолаживания своего возраста и продления жизненной активности в целом.

Итак, если вы никогда не играли в шахматы, не разгадывали кроссвордов (или не составляли их), не изучали английского или древнегреческого языка, не подсчитывали в уме «коммуналку», не учили наизусть «Онегина», не писали мемуаров и семейных историй, не рассчитывали орбиты небесных тел и так далее — значит, в пенсионном или предпенсионном возрасте пора этим вплотную заняться.

Когда человек говорит «мозг устал», часто бывает, что просто «мозг отвык». «З-С» недавно рассматривал нейрофизиологические резервы возрастного мозга, эта тема развивалась и на конференции. Просто удивительно видеть, как сам мозг исхитряется искать «обходные пути», компенсируя моменты деградации и потери каких-то участков. Докладчики из Института мозга человека и Института когнитивной нейрологии СГА (С.Г. Данько, Л.М. Качалова) наглядно демонстрируют на томограмме процесс решения одной задачи молодым и пожилым человеком. С помощью высокотехнологических методов к этим исследованиям сейчас обратились нейрологические центры ведущих университетов мира. И вот наглядность. Задача решена обоими участниками, но кора молодого участника задействовала одно полушарие (что совпадает с узкофункциональной «полушарной теорией»). Кора пожилого активизировала ресурсы обоих (чем эту теорию подправила). Гемодинамика — прилив крови в активные зоны — все это продемонстрировала «как в кино». Одно «но»: если человек перестает пользоваться когнитивными стратегиями, компенсационные возможности с возрастом все же угасают.

Все это имеет и личное, и социальное значение. Допустим, наше государственное руководство решило к 2020 году поднять планку средней продолжительности жизни в России с существующих 65 до 75 лет. Допустим, это обязательство перед народом будет выполнено. Но загвоздка в том, окажется это демографическое пополнение работоспособным или хотя бы самодостаточным — или повиснет на работающих, на семьях и детях, на социальных органах и здравоохранении своими недугами и немощами. Тягость жизни или радость жизни ждет счастливцев-долгожителей и их окружение?

В целом это то, что демографы и без того называют «вековой тенденцией человечества», напоминая: мир постепенно, где быстрее, где медленнее, но движется в сторону долгожительства. Выявлено, что ежегодно число старых людей на планете увеличивается на 2,4 процента в основном в связи с улучшением социально-экономического статуса населения и социально-гигиенической обстановки. По некоторым прогнозам, к 2020 году число пожилых и старых людей может возрасти до 1 миллиарда человек. Сегодня каждый десятый человек в мире достиг планки 60 лет и старше, а по прогнозам, к 2050 году уже каждый пятый перейдет этот рубеж. Опять-таки: в каком состоянии?

А приходилось вам слышать оптимистичное утверждение, что «третий возраст — категория не хронологическая, а биологическая»? Его привел доктор А.В. Халявкин (Институт биохимической физики РАН, геронтологическое общество РАН). Вопросы, которыми задаются геронтологи, могут показаться чрезвычайно смелыми и даже парадоксальными. «Почему стареет организм, состоящий потенциально из бессмертных клеток?» Речь идет о нейроне, который, как проясняется некоторыми теориями, сам не стареет, а стареет организм, все хуже поставляющий ему необходимую энергию и «химию». «Возможен ли поиск состояния, при котором темп старения станет нулевым?» Не сенсация, что многие нити ведут к оптимальной среде обитания. В связи с этим припомнили даже реплику из книги Хемингуэя: «Бык на лужайке — здоровый парень, бык на арене — неврастеник».

Долгожительница Японии прожила 114 лет

75-летняя старушка-программист

Изящные японские старушки на быков не похожи. Но именно они уже 165 лет (!) являются мировыми рекордсменками по средней продолжительности жизни, которая у них подрастает каждую четырехлетку и ныне перевалила за 80 лет! Чем же они отличаются от остальных? Не считая свежей рыбной диеты и социальной устроенности, все отмечают их добродушие и внутреннее душевное равновесие. И обязательно — деятельную активность, постоянное освоение новых знаний и новых занятий в сфере досуга, самообразования, культурных потребностей. В Японии особенно распространены разнообразные курсы для пожилых.

Идея обучения взрослых и пожилых становится все более социальной. Потому, утверждает доктор экономических наук В.Г. Доброхлеб (Институт социально-экономических проблем народонаселения РАН), что страна опять «разглядела» квалифицированные кадры из среды пожилого населения. Без них сейчас все труднее «закрывать» важнейшие производственные участки и отрасли. Чуткая социология уже показала кадровый поворот к управленцам, обладающим не неуемной энергией, нетерпением и молодой решительностью, которые так ценились недавно, а мудрым опытом, целостным кругозором и высокой ответственностью пожилых. Сейчас из всех работающих россиян шестидесяти лет и старше 30 процентов — не вахтеры и контролеры, а специалисты высшей квалификации и ответственные руководители.

Проблема лишь в обновлении знаний, которое в каждой профессии происходит как никогда стремительно. Так что постоянная тренировка в обучении есть фактор, не только омолаживающий организм, с точки зрения физиологов, но и поднимающий рейтинг на рынке труда. По той же сегодняшней социологии из людей старше 60 лет со средним образованием работает каждый пятый, с высшим — каждый третий, с послевузовским — уже каждый второй. Опыт, умноженный на дополнительные знания и взрослую мудрость, начинает котироваться все выше.

Чему же конкретно учить? И как? Автор ряда книг об андрагогике (обучение взрослых) профессор М.Т. Громкова (межотраслевой Институт повышения квалификации, Москва) напомнила, что если раньше окружающий мир вокруг человека менялся за 100 лет, то сейчас за 5, и даже преподаватели вузов не могут сориентироваться в своих стремительно развивающихся дисциплинах. Еще недавно окружающая нас информация удваивалась за пять лет, за три года, сейчас уже — каждые два. Даже разобраться в этом изобилии сведений, структурировать их, выделить необходимое для себя, искать нужное, отсеивать ненужное — уже определенная наука адаптации в современном мире.

Практики порой заходят с самой неожиданной стороны. Начинать можно прямо со школьной скамьи. Оказывается, самих учителей «доброй старой школы» для работы с юным поколением надо учить и владению Интернетом, и ведению электронного журнала, и интерактивным методикам, то есть всему новому багажу информационно-коммуникационных технологий. Чем и занимается с коллегами О.М. Корчажкина (Центр образования № 1678 «Восточное Дегунино», Москва). Уже не ученик за учителем — учителя должны угнаться за «продвинутыми бэби-бумерами», иначе они будут говорить на разных языках. Некоторые ветераны педагогики считают это ниже своего профессионального достоинства, но тогда приходится напоминать им о насущной задаче каждого уважающего себя профессионала — «не отдавать своего места».

Курсы для пожилых становятся все популярнее

Обучение пожилых, таким образом, — дальнейшая стадия давно налаженного «обучения взрослых» (повышение квалификации и т.п.). Каковы же его первые уроки? В 2001 году в рамках проекта Европейской комиссии «Расширение возможности участия пожилых людей в социальных и политических процессах демократического развития России» в пяти российских городах (Москва, Ярославль, Челябинск, Орел, Новосибирск) были созданы информационно-образовательные центры для пожилых людей. Снова включен телемост — из Новосибирска делится этими уроками руководитель такого центра, председатель совета общественного движения пожилых людей «Истоки» С.В. Чубченко. Ее и сейчас переполняют эмоции тех непростых дней.

«Множество людей старшего поколения оказались невостребованными. Невостребованными — мягко сказано. Вокруг царила разруха, на каждом шагу мы видели следы вандализма молодежи: в автобусах — порезанные кресла, в подъездах — сломанные почтовые ящики, двери, грязь, во дворах — свалки... Все основания для депрессии. Не только от развала производства и потери зарплат. Пенсии, вы помните, тоже задерживали, многих стариков терзал и разрыв внутрисемейных отношений. Наши клубы по интересам служили первоначальной психотерапией, соломинкой поддержки и общения...»

Светлана Владимировна справедливо огорчена, что образование ветеранов не включено в разряд национальных приоритетных проектов. Все, что достигнуто, — результат усилий общественников-волонтеров, работающих часто бесплатно, дружбы с местными органами социальной защиты, международного сотрудничества. «Европейский проект закончился в 2002 году, в его рамках было сделано так много, что мы уже озаботились сохранением, приумножением этих результатов и распространением нашего полезного опыта в других регионах». Начали с подготовки мультипликаторов: они первые получали новые знания в области психологии семейных отношений, правового регулирования жилищных и наследственных вопросов, прав ветерана труда, потребителя и т.д... И как же обойтись без компьютерной подготовки и «входа в Интернет» — основы современной информатики? Приходилось приглашать и врачей, чтобы объясняли «андрагогам» физиологию преподавания пожилым, их физические и психологические возможности. Теперь дело дошло до «университета управления личными финансами», где преподают и профессиональные банков - ские работники.

Предметные интересы стремительно разветвлялись. Клуб «В памяти и сердцах» — это биографические исследования о замечательных земляках: основателе Академгородка академике Лаврентьеве, других легендарных ученых. «Активное долголетие» — физкультурно-оздоровительные группы, среди которых совершенно уникальная: восточных боевых искусств «Айкидо», где 14 пожилых дам уже имеют желтый пояс! Всяческие рукоделия и виды творчества — само собой.

«Оставив должность старшего научного сотрудника в НИИ, где я отработала свыше сорока лет, пришла учиться в Центр образования пожилых Советского района Новосибирска, — конкретизирует Е.А.Куклина. — Проект осуществлялся при поддержке Института по международному сотрудничеству Немецкой ассоциации народных университетов. Специфика района в том, что в нем сосредоточены колоссальные интеллектуальные ресурсы нашего Академгородка». Проходя курс мультипликатора, Елена Александровна проводила эксперименты на себе: сколько человек зрелого возраста может прочитать за отрезок времени, сколько выслушать, сколько высидеть на занятии, как не рассеять внимания и памяти, каковы границы утомления и так далее.

«Получив диплом Центра образования, я уже шестой год сама здесь работаю. Веду курс художественной литературы в рамках созданной у нас «Литературной гостиной». Недостатка в слушателях не бывает. Лекцию о Булгакове я проводила, когда на улице было -45оС, и все мои слушатели пришли. В свои неполные 80 лет я сама словно заново родилась, видя оживленные лица слушателей, интерес в их глазах». От Льва Толстого и Гоголя до Солженицына и Дмитрия Пригова, от Фета и Ахматовой до Льва Рубинштейна и Тимура Кибирова, от Александра Островского до Тома Стоппарда... Диапазон эпох и авторов, сравнительный анализ первоисточников и экранизаций — тут можно придумать множество упражнений для интеллекта в ходе познания. В итоге чуть не каждый седоволосый «студент» проникся духом Герцена и Короленко, начав писать собственные «Былое и думы» и «Историю моего современника».

А Высшая народная школа для пожилых людей в Санкт-Петербурге скоро отмечает ни много ни мало 150- летие. Ее традиции решили исчислять от первой народной школы XIX века, созданной в северной столице. Президент региональной общественной организации «Дом Европы» Н.П. Литвинова «лучшими людьми Петербурга» назвала свой актив, профессоров, из которых ни один не отказался безвозмездно прочитать лекцию. Даже студенты читают «дедушкам и бабушкам» курс... поп-музыки! Уникальна судьба «школьника», которого в 90 лет «ушли» с завода на пенсию, а после обучения информатике и иностранным языкам в 94 вернули советником директора.

На «Неделю образования взрослых-2008» пригласила коллег проректор Алтайского государственного университета Н.А.Яковлева. Но не только в Барнаул, а и в село Михайловское, где этот вуз открыл лицей и свой филиал, ставшие, в свою очередь, базой народной школы взрослых для жителей 11 районов. Что можно сказать, если и «почтенный сельский житель» потянулся к «позднему образованию»? Только одно — что оно не бывает запоздалым.

Так физиологи, геронтологи, психологи, социологи, демографы, «андрагоги»-практики обменялись опытом и мыслями. И стало ясно, что чего-то не хватает — существенного акцента. Его внесла директор Института когнитивной нейрологии СГА Л.М. Качалова. «Для всех нас ясно, что в свете новых демографических амбиций страны образование пожилых должно быть повсеместно бесплатным, универсальным, без дискриминации по возрасту. Назревает и такое предложение: почему бы уходящим на пенсию российским гражданам не вручать «образовательные сертификаты» (подобные существующим материнским), которые реализовались бы в различных учебных центрах?»

СЛОВА И СМЫСЛЫ

Владимир Иваницкий

Я такая... (отсутствие эпитета)

Булгаковский профессор Преображенский был убежден, что разруха, прежде чем тронуть сортиры, происходит в головах. Специалист по ментальности согласится, но не до конца. Головы головами, но разруха неизбежно захватывает и язык. Таким образом, есть минимум три сообщающихся сосуда со сложной схемой клапанов и сливов...

В аффективных рассказах детей о фильмах и собственных приключениях до середины 80-х никогда широко не встречалась конструкция «А Я ТАКОЙ (ТАКАЯ).» с дальнейшим описанием действий вместе с мимическим показом.

Например: «У нее глаза на лоб. Она мне: ты чего? А я такая. в розовом топике. иду такая. и ничего!..» Это не распечатка дефектолога, а разговор по телефону. И ребенку не от 7 до 12. Ребенку от 19 до 25 лет, и это сплошь и рядом! Конструкция Я ТАКАЯ (ТАКОЙ) охватывает сейчас всю страну (до 40 лет).

Помимо бедности языка, новейшая Эллочка-людоедка дает повод порассуждать о двух проблемах.

Во-первых, одичание вызвано по преимуществу засильем облегченных аудио- и видеоматериалов, возвративших «компьютерного дикаря» в дописьменную стадию. Следует вспомнить: в каменном веке речь, пение, танец и показ, сливаясь воедино, были единственным коммуникативным средством. Первой стадией искусства, говорят антропологи, было синкретическое действо, имитирующее — в преувеличенном и утрированном виде! — приключения, охоту, опасность, секс и так далее. Первобытный театр одного актера. Именно так и рассказывают дети. Следовательно: наша общая аутопрезентация на бытовом уровне скатывается к инфантильным, дикарским формам. Экспрессивность возрастает, а дискурсивность и интроспекция падают.

Надо оговориться: в модном вое о «конце культуры» — 50% истерики, 50% неискренности. Победа над письменностью невозможна. В разведывательно-аналитической, научной, финансовой, законодательной и судебной областях, которые правят нашей жизнью, письменность стоит крепче некуда. Более того, грамотность станет еще более мощным карьерным инструментом, рычагом воздействия, орудием власти/влияния на сильно дезориентированную массу. Но это особая тема.

Во-вторых, конструкция Я ТАКАЯ. (далее показ) означает сущностное отсутствие ключевого эпитета, вместо которого и употреблено плацебо. ТАКАЯ. Какая? Это не совсем понятно и рассказывающей. Она теряется, хотя в языке полно эпитетов: «невозмутимая», «независимая», «подчеркнуто-отстраненная», «недоступно-самовлюбленная» и прочее. Но на поиск эпитета требуется время, к тому же сформулировать мнение о себе сложно: надо обладать не только богатым словарным запасом, но и умением смотреть на себя со стороны. А главное, не испытывать проблем с самоидентификацией.

Мне кажется, тут собака и зарыта. Основное — полный раздрызг эмоциональной сферы (сразу все образцы предлагаются глянцем, телевизором, Интернетом, но критерий различения не прилагается). Кто же мы? Мы этого не знаем. МЫ ТАКИЕ — и все! Сформулировать себя (помните заказ на национальную идею?) затрудняемся. Реформы, да, — а в какую сторону? Дезориентация серьезна. Например, как обращаться друг к другу в быту? «Товарищи»? Устарело. «Господа»? Не приживается, требуя изменения не только имиджа, но и ценностной ориентации. Активно раскручиваемое сегодня солоухинское «сударь/сударыня», являющееся сниженным производным от «милостивый государь/государыня» — лингвистическое ископаемое. Конструкция «Дорогие судари и сударыни» деревянна не меньше, чем совковое «отоваривание».

Итак, кто мы — какие мы? А ТАКИЕ! Откуда и куда идем? Ответа нет — только мимика, жесты, интонации.

КОСМОС: РАЗГОВОРЫ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ

Рафаил Нудельман

Плутиносы, кьюбиуаны и другие горячие и холодные дикари Солнечной системы

Более полувека назад американский астроном Джерард Петер Койпер высказал мысль, что далеко за орбитой последней крупной планеты (Нептун) могла когда-то существовать самая крайняя часть того протопланетного облака, из которого возникла Солнечная система, — часть, не вошедшая в состав планет в процессе их образования. Койпер не был ни первым, ни последним, кто высказал такое предположение. Более того, сам он думал, что небесные тела, когда-то населявшие эти окраины, вряд ли сохранились до наших дней, потому что воздействие крупных планет должно было вытолкнуть их из Солнечной системы. Но когда в 1990-е годы астрономы направили туда новые мощные телескопы и, к своему удивлению, действительно обнаружили там множество небесных тел, обращающихся вокруг Солнца, они дали этому сборищу название «пояс Койпера». (Конечно, это было иронией судьбы, потому что Койпер-то отрицал, что подобные тела еще существуют.) С тех пор число объектов, обнаруженных в этом поясе, перевалило за тысячу (и астрономы думают, что их там сотни тысяч), а их удивительные свойства сделали пояс Койпера едва ли не самой загадочной частью Солнечной системы.

Начать с того, что там обнаружились тела, размер и масса которых были сравнимы с параметрами Плутона, до тех пор считавшегося «девятой планетой» (один из этих объектов, Эрида, оказался даже на целых 27 процентов массивнее Плутона). Стало очевидно, что Плутон является не одной из обычных планет, а просто ближайшим (и потому первым замеченным) объектом из этого огромного сообщества малых тел, имеющих общее происхождение и особенности.

Это, понятно, вызвало необходимость уточнить, что можно считать планетой вообще. Сегодня по ту сторону орбиты Нептуна найдено уже более десятка крупных объектов (хотя астрономы уверены, что их намного больше), и благодаря этому выявились их общие признаки. Оказалось, что хотя все они почти шарообразны и обращаются вокруг Солнца, как обычные планеты, но отличаются от последних тем, что не так уж разительно превосходят других своих соседей. Если Земля, например, в миллионы раз больше, чем все вместе взятые метеориты и астероиды, проходящие рядом с ней, то Эрида или Плутон в 10—13 раз меньше суммы масс своих ближайших соседей, потому что не сумели вырасти за их счет.

Поэтому Международный Астрономический Союз в конце концов отказал этим телам (включая Плутон) в планетном статусе и выделил их в особый разряд «карликовых планет» (см. «З—С», 10/06, 12/06). По сути, это означает, что «планетой» можно называть лишь такое небесное тело, которое в процессе своего образования вобрало в себя практически весь находившийся на его орбитальном пути «строительный материал» первичного облака. Иными словами, в окрестности орбиты планеты не должно быть обломков, соударения с которыми могли бы изменить ее траекторию или выбросить с орбиты. Планеты расчищают себе «широкую орбитальную дорогу».

Среди объектов пояса Койпера есть весьма необычные. Скажем, Плутон со своим спутником Хароном (сравнимым с ним по величине) образуют «двойную систему» (сейчас известно, что почти треть транснептуновых объектов — ТНО — являются двойными). Так, ТНО под номером 2003EL61, открытый в 2003 году, имеет форму продолговатой дыни, а не шара, и окружен облаком более мелких «лун», движущихся почти по той же орбите, — видимо, остатков какого-то древнего столкновения, — а Седна имеет такую вытянутую орбиту, что удаляется от Солнца на 900 астрономических единиц (астрономическая единица — это расстояние от Солнца до Земли).

Но, как оказалось, еще более интересным является строение пояса Койпера как целого, выявившееся при изучении составляющих его объектов. Этот пояс не такой плоский, как, скажем, кольца Сатурна, хотя тоже окружает Солнечную систему концентрическим кольцом. Орбиты тел, образующих пояс Койпера, не лежат в одной плоскости, а заполняют этакий «космический бублик», то есть некоторые объекты движутся вокруг Солнца почти в той же плоскости, что и обычные планеты, орбиты других наклонены к ней на добрых 20 градусов, а третьих — больше, чем на 30 градусов. Свойства объектов в каждой из групп тоже разные, и это позволило астрономам произвести их классификацию, которая, видимо, отражает какое-то существенное различие в их происхождении.

Объекты первой группы, не очень «рвущиеся прочь» из плоскости обращения обычных планет, назвали «холодными кьюбиуанами», по названию первого из них, открытого в 1992 году и получившего номер 1992 QB-1, что по-английски звучало как «Кью-биуан». Сюда входят такие «гиганты карликового мира», как третий после Эриды и Плутона FY-9 и чуть меньший Кваовар.

Объекты третьей группы, высоко «подпрыгнувшие» над плоскостью обычных планет, как молекулы горячего пара над поверхностью воды, назвали «горячими кьюбиуанами». И те, и другие — «кьюбиуаны», потому что у них есть общее — даже самые вытянутые орбиты этих тел нигде не приближаются к орбите Нептуна, а всегда остаются внутри «бублика», на расстоянии 40—45 астрономических единиц от Солнца (Нептун находится от него на расстоянии почти 30 астрономических единиц).

Зато объекты второй группы — их назвали «плутиносы», то есть, в переводе с итальянского, «маленькие плутончики», за сходство их орбит с плутоновской, — имеют такие вытянутые орбиты, что в ближайшей к Солнцу точке подходят к нему ближе Нептуна. У всех у них, включая сам Плутон, почти одинаковый период обращения — около 250 лет, и это значит, что они совершают 2 полных оборота вокруг Солнца за то время, что Нептун совершает три.

Это очень важное числовое совпадение. Оно имеет существенные физические последствия, потому что при таком соотношении периодов каждый плутинос раз в два своих «года» оказывается на том же самом расстоянии от Нептуна (у которого прошло точно три «года»). Такую ситуацию, когда два тела, после какого-то целого числа оборотов, снова оказываются в том же положении друг относительно друга, астрономы назвали «орбитальным резонансом». Резонансы могут быть и между большими планетами, и вообще между любыми двумя телами, причем с самыми разными последствиями.

Например, плутиносы, хотя и заходят внутрь орбиты Нептуна, никогда не приближаются к нему так близко, чтобы их орбиты сильно исказились, ибо резонанс 2:3 приводит к тому, что они всегда остаются на большом расстоянии от него. Но есть и такие «разрушительные» резонансы, которые нарушают устойчивость, и тогда орбита малой планетки после многих повторений резонанса искажается так, что та вообще уходит из пояса Койпера — либо прочь из Солнечной системы, либо, напротив, внутрь нее. В первом случае на месте ушедших ТНО в поясе Койпера должна возникнуть пустая «щель». А во втором случае эти ТНО должны появиться в Солнечной системе ближе Нептуна, и, как считают, именно таково происхождение так называемых Кентавров — ледяных небесных тел, чьи орбиты беспорядочно заполняют пространство между Нептуном и Юпитером.

Вернемся, однако, к поясу Койпера. Кьюбиуаны представляют собой основное население той его части, которую астрономы называют сегодня «классическим» поясом Койпера («холодные» кьюбиуаны составляют при этом две трети этого населения, а «горячие» — одну треть). Пояс Койпера имеет две загадочные особенности. Во-первых, он не истончается постепенно, как можно было бы ожидать от остатков первичного газопылевого облака, из которого некогда образовалось Солнце и его планеты, а почему- то резко обрывается на расстоянии 50 астрономических единиц от Солнца, будто срезанный, так что дальше практически никаких ТНО нет. А во- вторых, даже внутри пояса Койпера есть «пустоты», где число ТНО очень мало, то есть он похож, скорее, на разделенную щелями систему колец Сатурна, чем на сплошной пояс.

Вторую из этих особенностей можно объяснить резонансными взаимодействиями, и, действительно, эти щели в поясе Койпера находятся именно там, где орбиты ТНО оказываются в тех или иных «разрушительных» резонансах с Нептуном. Однако так можно объяснить только щели в поясе, но не полный его обрыв. Поэтому для обрыва предлагаются разные другие объяснения.

Например, исследователи Патрик Лукавка и Тадаси Мукаи из университета в Кобе считают, что обрыв пояса обусловлен наличием за ним, еще дальше от Нептуна (на расстоянии 60 — 90 астрономических единиц), невидимой планеты Х, но не карликовой, а уже обычной, величиной с Марс или даже немного больше, которая в процессе образования Солнечной системы была вышвырнута на окраину и теперь вращается там по сильно эллиптической орбите. Всякая достаточно большая планета «подметает» весь материал по обе стороны от своей орбиты, и та планета Х, существование которой постулируют эти ученые, тоже могла «подмести» к себе все тела пояса Койпера, которые когда-то находились дальше 50 астрономических единиц. Невидимость же этой планеты Х японские астрономы объясняют тем, что ее орбита перпендикулярна плоскости обращения остальных планет, что делает ее крайне трудной для обнаружения.

В январе 2006 года к Плутону отправился американский зонд «Новые горизонты»

В 1930 году с помощью этого блинк-компаратора молодой американский астроном Клайд Томбо, сличая фотографии звездного неба, сделанные в разные дни, открыл Плутон

Разумеется, все это объяснение не является произвольным — за ним стоит длительный компьютерный расчет взаимодействий того или иного типа «планеты Х» с телами на окраине пояса Койпера. На таком же методе компьютерного моделирования с выбором наилучшего варианта основаны также гипотезы другой группы исследователей — авторов и сторонников так называемой «модели Ниццы» во главе с А. Морбиделли, Х. Левисоном, Р. Гомесом и К. Циганисом.

«Модель Ниццы» родилась как попытка ответить на три нерешенных вопроса истории Солнечной системы: как возникли нынешние орбиты планет, каким образом у Юпитера появились его так называемые «Троянские спутники» и почему на ранних этапах существования Солнечной системы небольшие внутренние планеты подверглись внезапной и весьма интенсивной бомбардировке огромными астероидами и метеоритами.

Все эти три вопроса авторы сумели объяснить, приняв, что большие планеты (Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун) поначалу образовались ближе к Солнцу, окруженные огромным облаком небесных тел разного размера, и лишь в результате взаимодействий друг с другом перемещались на привычные нам орбиты. Юпитер дрейфовал внутрь Солнечной системы, остальные — наружу. Расчеты показали, что на первом этапе планеты сдвигались плавно, но затем, когда Юпитер и Сатурн разошлись так, что оказались в резонансе 1:2, их воздействие на остальные планеты и астероиды стало необычайно разрушительным. В течение нескольких миллионов лет вся Солнечная система переживала период потрясений, и многие окраинные тела были сорваны со своих орбит и брошены, как бомбы, на малые внутренние планеты (в далеком прошлом те пережили эпоху «бомбардировки», см. «З—С», 12/02). На третьем этапе, по той же модели, большие планеты, продолжая взаимодействовать с оставшимися на окраине Солнечной системы телами, вышли на свои нынешние орбиты.

Как показали дальнейшие исследования, «модель Ниццы» тоже может на свой лад объяснить загадки пояса Койпера. По этой модели, протооблако, из которого образовалась Солнечная система, вначале кончалось на месте нынешнего Нептуна, в 30 — 35 астрономических единицах от Солнца. То место, где сейчас находится пояс Койпера, было пустым. Но когда Юпитер и Сатурн оказались в резонансе, значительная часть окраинных тел протооблака была заброшена еще дальше, до 50 астрономических единиц, а после того, как Сатурн вырвался из резонанса с Юпитером, эти тела там и остались, образовав пояс Койпера. В своей недавней работе авторы «модели Ниццы» показали, что при некоторых, вполне правдоподобных предположениях расчетная модель подтверждает, что пояс Койпера должен резко обрываться в 45 — 50 астрономических единицах от Солнца, как это и есть на самом деле.

Модель объясняет также появление главных групп ТНО. Когда Нептун, выходя на свою нынешнюю орбиту, оказался рядом с только что возникшим поясом Койпера, он произвел возмущения в орбитах тамошних тел (см. также «З—С», 3/07). Часть из них, находившаяся на орбитах, близких к резонансу 2:3 с Нептуном, постепенно перешла на устойчивые орбиты, точно соответствующие этому резонансу, — так появились плутиносы, включая и сам Плутон с Хароном. Другие же тела были вброшены внутрь Солнечной системы, образовав группу Кентавров, и некоторые из них снова попали в резонанс, только резонанс стабилизирующий (1:1), причем не только с Нептуном, но и с Юпитером, в результате чего стали Троянцами. На их месте в поясе Койпера возникли те пустоты, которые астрономы наблюдают сегодня. Наконец, не претерпели изменений орбиты тех тел, которые не были ни в каком резонансе, — они создали группу кьюбиуанов.

Расчеты показывают также, что некоторые из тел первичного пояса Койпера, очевидно, были выброшены («рассеяны») не внутрь Солнечной системы, а наружу. И действительно, такие тела нашлись. Они образуют особую группу «рассеянных ТНО», типичным представителем которых является Эрида, имеющая такую вытянутую орбиту, что она лишь частично остается в поясе Койпера: в перигелии она отстоит от Солнца на 38 астрономических единиц, в афелии почти на 100 астрономических единиц, что вдвое дальше внешней границы пояса Койпера. Впрочем, орбиты Эриды и ей подобных отличаются еще и тем, что они почти «вертикальны», то есть лежат в плоскости, перпендикулярной плоскости обращения планет. Судя по всему, дальнейшая судьба этих тел — быть полностью выброшенными не только из пояса Койпера, но, возможно, из Солнечной системы вообще.

Ну, а последнюю главу в нашей «повести о поясе Койпера» следует, конечно, отвести Седне (см. также «З—С», 7/04). Этот уникальный транснептуновый объект, обнаруженный в 2003 году Майклом Брауном и его коллегами, даже в перигелии (76 астрономических единиц) не входит в пояс Койпера, а уж в афелии вообще удаляется от Солнца на 978 астрономических единиц, и таким образом его полный оборот занимает 12 тысяч лет! Седна вечно находится в глубинах ледяной космической ночи, что соответствует ее названию — Седной эскимосы называют богиню холодного моря. Хорошо, что она сейчас находится почти в перигелии, иначе ее вряд ли бы заметили. Ее относят сегодня к особой группе «далеко рассеянных» или, иначе, «отделенных» (от пояса Койпера) ТНО. Происхождение их совершенно не ясно, и на сей счет имеется лишь несколько впечатляющих гипотез.

По расчетам Левисона и Морбиделли, орбиты этих тел так странно вытянулись в результате воздействия звезды, прошедшей вблизи Солнца (на расстоянии 800 астрономических единиц) «на заре туманной юности» — в первые 100 миллионов лет его существования. Менее вероятный, но зато лучше объясняющий орбиту Седны сценарий говорит, что она была вырвана Солнцем у проходившего мимо бурого карлика (в 20 раз меньшего, чем Солнце), спутником которого она была. Р. Гомес, наоборот, полагает, что Седну притягивает к себе крупная планета, возможно, прячущаяся в так называемом облаке Оорта (см. «З—С», 7/04), окружающем Солнечную систему на расстоянии 50 — 100 тысяч астрономических единиц или еще ближе (оттуда приходят те долгопериодические кометы, которые время от времени вторгаются внутрь Солнечной системы). По расчетам Гомеса, скрытая планета с массой Юпитера могла бы это сделать, будь она на расстоянии 50 тысяч астрономических единиц, планета с массой Нептуна — с расстояния 2000 астрономических единиц, а планета с массой Земли — даже с расстояния в 1000 астрономических единиц. Развивая эту мысль, Лукавка и Мукаи, повторюсь, назвали виновником перехода Седны на ее нынешнюю орбиту планету еще меньших размеров, расположенную еще ближе к Солнцу, — свою пресловутую планету Х. Как бы то ни было — ужасная судьба у этих не то пленников, не то изгнанников.

В пикировке двух звезд рождается Седна?

Как признают астрономы, «Седна сразу же заняла место «планеты-изгоя», ранее принадлежавшее Плутону. Ее сильно вытянутая орбита снова нарушила устоявшиеся представления о Солнечной системе».

Орбита Седны, несомненно, была изначально круговой. Ее не могли трансформировать ни маленький Плутон, ни огромный Нептун, поскольку они находились слишком далеко.

В таком случае почему бы не объяснить изменение этой орбиты некими внешними факторами, игрой космических сил, действующих за пределами Солнечной системы?

По расчетам американских астрономов Скотта Кениона и Бенджамина Бромли, более четырех миллиардов лет назад Солнце сблизилось с некой звездой, тоже окруженной вереницей планет. Расстояние между ними составило всего 150 — 200 астрономических единиц. На периферии обеих планетных систем, на расстояниях свыше 50 астрономических единиц от материнской звезды, очевидно, все перемешалось во время этого рандеву. Возможно, чужая звезда увлекла за собой некоторые наиболее крупные объекты, находившиеся на окраине Солнечной системы, поэтому Седна так удалилась от Солнца. Если бы обе звезды подошли еще ближе друг к другу, то и Нептун изменил бы свою орбиту и вместо круга описывал бы эллипс.

Но есть и другая, прямо противоположная гипотеза. Возможно, Седна первоначально обращалась вокруг чужой звезды и затем покинула ее. Вероятность этого события составляет 10 процентов. Вместе с ней из «космической тьмы» на сторону Солнца могли переметнуться от нескольких тысяч до нескольких миллионов небесных тел, которым был уготован «светлый плен». В таком случае на периферии Солнечной системы находится вещество другой звездной системы. Зачастую орбиты этих новых спутников Солнца наклонены к центральной плоскости Солнечной системы под очень большими углами, превышающими 40 градусов.

В настоящее время в радиусе четырех световых лет от Солнца нет ни одной звезды, однако около четырех с половиной миллиардов лет назад все могло обстоять иначе. Ведь новые светила чаще всего рождаются целыми группами из сотен и даже тысяч звезд.

УЧИМСЯ ЧИТАТЬ 

Александр Мещеряков

Переводя непереводимое

Всю жизнь я имею дело со словами. Помимо прочитанных книг и помимо текстов, которые я сочинил сам, за три десятка лет я успел перевести с японского довольно много. Это и древние летописи, и средневековые проза с поэзией, и современная беллетристика. В настоящее время я веду курс перевода в университете. И тем не менее (или именно благодаря этому?) я не могу привести ни одного правила, которого следует придерживаться всегда. В переводе, разумеется, есть много ремесла. Нужно уметь пользоваться самыми разными словарями, справочниками и энциклопедиями, твердо знать грамматику. Но в переводе есть и много от искусства. Как можно научить искусству? Искусству можно только научиться. Как это получается, остается для меня тайной.

Знаменитого шведского горнолыжника Стенмарка как-то спросили о причине его невероятных спортивных успехов. И получили достойный ответ: «Ехать надо быстрее». Так же и с переводом: переводить нужно лучше.

Что это означает — «лучше»?

Каждый раз ты имеешь дело с другим автором. Каждый раз ты должен понять его, вжиться в образы — его самого и его героев. В этом смысле переводчик похож на актера. Ты отказываешься от своего «я», надеваешь личины — автора, его героев, другой культуры. В этом смысле переводчик похож и на шамана, который для своего путешествия на небо и установления надежной коммуникации с божествами должен забыть про себя и забыться. Работая за своим столом, переводчик строит мост, по которому читатель путешествует из одной реальности в другую.

Переводчик с британского проживает английскую жизнь: в солнечный московский денек ежится от туманов, вспоминает свой оксфордский опыт, которого не было. Переводчик с японского должен «косить» под японца. При разговоре по телефону он вежливо кланяется аппарату, кушает рис палочками, чавкает гречневой лапшой, без содрогания поглощает морских и земноводных гадов и потихонечку прихлебывает горячее саке. Хороший японист похож на японца — под влиянием его фонетики у него по-другому кривятся губы, меняется разрез глаз, желтеет кожа, к выпирающим скулам приливает японская кровь. Подавляющее большинство японцев искренне полагают, что понять японца может только японец. Задача сложна, но русский переводчик должен доказать обратное. А иначе зачем он тогда вообще нужен?

Хороший японист должен быть похож на японца, но он не должен быть японцем. Потому что его задачей является перевод на русский язык, которого не знает переводимый им автор. Как найти все эти соответствия, которых нет в природе? Потому что в японской природе вроде бы есть слово «клен», но листья у него намного меньше и умещаются в детскую ладошку. А листья тамошнего «дуба» лишены русских зазубрин. В Японии есть сакура, которая цветет по-вишневому, но плоды ее не употребляют в пищу и варенья из него не получается. Слово «слива» ассоциируется там не с сочными осенними плодами, а с ранним цветением, обозначающим приход весны, когда цветам еще грозит запоздалый снег. Как прикажете переводить воспетые бесчисленными поэтами цветы то ли кустарника, то ли деревца хаги, которое словарь предлагает перевести как «леспедеца двуцветная»? «Настала осень, и леспедеца двуцветная покрылась красивыми цветами...»(?!)

Переводчик с японского переводит на русский и потому он обязан быть русским: крепко жать руку, собирать грибы, хлебать щи, уплетать блины, произносить шумные тосты и пить заиндевевшую рюмку водки до дна. А иначе он не сможет ощутить, что в другой культуре все может быть совсем по-иному.

У переводчика проблемы не только с перевоплощением. Скажем, в японском языке очень развита омонимия. От одного только упоминания об этой материи каждый японист немедленно впадает в истерику.

Кону хито-во

мацу-но ха-ни фуру

сираюки-но

киэ косо кахэра

авану омохи-ни

В этом стихотворении Х века мы встречаемся со следующими случаями омонимии. «Мацу-но ха» — иглы сосен, но «мацу» одновременно и «ждать»; «фуру» — «падать» (о снеге) и «стареть»; «киэ» — «таять» и «умирать»; «хи» в слове «омохи» («любовь») означает еще и «огонь». В приблизительном пересказе получаем: «Ожидаю того, кто не приходит, старею. На иглы сосен падает белый снег — тает. Растаю-скончаюсь, не встретившись с тобой, от жара любви». Лучше бы такие стихи и не переводить вовсе. Однако переводчик на это не имеет права. Он связан не обетом молчания, а обетом говорения. Недаром даже такой первоклассный поэт, как Арсений Тарковский, обреченно писал: «Ах, восточные переводы, как болит от вас голова...»

В переводческом деле вопросов больше, чем ответов. И если автор имеет право на ошибку — в спешке и творческом забытьи он путает имена героев, даты, события и термины, то переводчик такого права лишен. Если он переводит древний, «классический» текст, то обязан заметить несуразицу и холодно отразить ее в своем комментарии. Если же речь идет о современной литературе — проконсультироваться с автором или же взять ответственность на себя и исправить ошибку без его ведома. В противном случае читатель подумает, что подкачал именно переводчик. А это, согласитесь, неприятно. Словом, переводчик обязан быть внимательнее и образованнее автора. Хороший автор пишет только о том, что он знает. Далеко не все авторы столь хороши. Переводчику приходится переводить и то, что ему только предстоит узнать.

На свете много народов и языков — толмачи были нужны всегда. Однако при этом следует помнить и то, что далеко не все тексты подлежали переводу. К этой категории принадлежали сакральные тексты. Для Японии это были буддийские сутры. В Японию пришел их китайский вариант, и в Японии их так и читали, не переводя на японский, зачастую — не понимая. В древности и Средневековье считалось, что священное дано в той форме, в какой оно дано, и менять канал трансляции — дело нечеловеческое. Человеческое (переводческое) вмешательство тут же «испортит» текст, и он потеряет всю свою первозданную магическую силу.

Нынешний светский переводчик такими ограничениями не скован, и перед ним открывается широчайшее поле возможностей. Какую из них он выберет — его дело. Дело его понимания, образованности и вкуса. Переводчик — существо подневольное, его барин — автор, но он борется за свою независимость.

Вот я открываю два перевода то ли сказки, то ли повести, созданной в среде древнеяпонской аристократии в Х столетии. Первый перевод принадлежит перу известного филолога А.А. Холодовича (1906 — 1977), который назвал его «Дед Такэтори». Вот как он начинает свой сказ: «Жил-был дед Такэтори. По горам, по долинам он хаживал, рубил он бамбук-дерево, мастерил из него утварь всякую. Звали его Сануки, а имя Мияцу Комаро. В бамбуковом лесу раз попалось ему дерево — огонек по стволу разливается. Диву дался старик, приближается, видит: дудочка теплится. Заглянул он в дуду, там прекрасная девица, ростом с горошинку».

А.А. Холодович поставил перед собой задачу «одомашнить» реалии другой литературы и сделал это вполне виртуозно. Однако его перевод нынче прочно забыт.

«Классическим» же признан многократно переиздававшийся перевод В.Н. Марковой (1907 — 1995) — замечательной переводчицы и поэтессы. Она назвала его «Повестью о старике Такэтори» и не захотела сделать японское произведение русской сказкой. «Не в наши дни, а давным-давно жил старик Такэтори. Бродил он по горам и долинам, рубил бамбук и мастерил из него разные изделия на продажу. Потому и прозвали его Такэтори — тот, кто добывает бамбук. А настоящее его имя было Сануки-но Мияцукомаро. Вот однажды зашел старик Такэтори в самую глубину бамбуковой чащи и видит: от одного деревца сияние льется, словно горит в нем огонек. В самой глубине бамбукового стебля сияет ярким светом дитя — прекрасная девочка, ростом всего в три вершка».

Оказалось, что перевод В.Н. Марковой читателю ближе, он не захотел читать русскую сказку, где только имена героев напоминают о Японии.

Примеры переводческого разновкусия можно множить и множить. Выдающийся знаток японской литературы А.Е.Глускина (1904 — 1994) переводила в 1927 году:

Тот соловей, что приютился

в ветках сливы,

Чтобы весна пришла, —

ей песнь свою поет.

Но все равно...

Напрасны все призывы —

Весны все нет... И снег идет, идет...

В году 1995 А.А. Долин интерпретировал это стихотворение так:

Сливу облюбовав,

соловей распевает на ветке

о приходе весны —

хоть весне пора уж начаться,

но не видно конца снегопаду!

Оригинал стихотворения содержится в антологии «Кокинсю», составленной в начале Х века. Его подстрочник звучит так: «На ветке сливы сидит соловей, весна началась, но снег все еще продолжает идти». Вот и все. Автор пишет текст раз и навсегда. О переводе сказать этого нельзя. Другие времена, другие переводчики, другие переводы...

До недавнего времени японцы пользовались старыми переводами Достоевского. Спрос на них был устойчивым, но все более падал. Но вот появился новый перевод «Братьев Карамазовых» — за кратчайший срок было продано 500 тысяч экземпляров. Думаю, что в России за это же время было продано меньше. Означает ли бум Достоевского в Японии, что он стал писать лучше? В абсурдности вопроса заключен ответ на него. Переводчик обречен на то, чтобы переводить переведенное. На выходе — совсем другое произведение.

Относительно же двух вариантов перевода процитированного древнеяпонского стихотворения следует прибавить: в Японии соловьи не водятся. В оригинале поминается вовсе не соловей, а камышовка (разновидность славок), которая считается в Японии лучшей певуньей. Однако в европейской литературе камышовки напрочь отсутствуют, и потому на всех европейских языках эта птичка превратилась в привычного соловья. Так что читатель обязан относиться к переводам с долей недоверия.

Когда японистика еще только зарождалась в этом мире, то переводчики, будучи очарованы сверхкороткими японскими стихами, любили переводить те образцы, которые более всего легли им на душу. А.А.Долин пошел дальше и перевел всю антологию «Кокинсю» без изъятия. Там больше тысячи стихотворений, и среди них встречаются разные — хорошие, средние, никакие. Но переводчик поступил правильно. Ибо, в отличие от европейских антологий, в которых собраны самые «выдающиеся» стихи, антология японская имеет совершенно определенную структуру, стихи там существуют только в сцеплении друг с другом: одно произведение продолжает другое, перекликается с ним, живет и сосуществует только вместе с остальными.

Природный цикл японской классической антологии устроен по хронологическому принципу — от весны к зиме. Последовательность стихотворений внутри сезонного раздела также неслучайна. Сначала зацветает слива, потом сакура, потом начинают щебетать птахи (в частности, камышовка), потом закукует кукушка. Осенний гон заставит затрубить оленей, мелкими красноватыми цветами зацветет леспедеца двуцветная, склоны гор испятнает кленовый багрянец. И так будет вплоть до холодов и снега, когда замкнется годовое кольцо. Получается настоящая поэма. Правильно ли переводить из поэмы лишь избранные места, даже если эта поэма лишена героя?

Хронологический принцип был распространен и на любовный раздел антологии, где предчувствие любви сменяется настоящим чувством, его увяданием, неизбежным охлаждением, расставанием. И здесь вряд ли переводчик имеет право на хирургическое вмешательство, которое разрушает первоначальный замысел. Переводчик — не хирург, он специалист не по отдельным органам, в его компетенцию входит все «тело» культуры. Ощущение целостности этого тела он и обязан передать.

Но вот другой случай. Переводя средневековый сборник новелл «Исэмоногатари», один из основателей отечественной японистики Н.И. Конрад (1891 — 1970) добавил ему европейской куртуазности. Так, в оригинале каждая история этого сборника начинается словами: «Давно жил мужчина». Однако Н.И. Конрад переделывает зачин, который теперь звучит: «В давние времена жил кавалер». Имел ли переводчик на это право? Полагаю, что да — европейский галантный кавалер здесь гораздо уместнее мужчины без роду и племени. Русский переводчик обязан быть не только японцем, не только русским, но еще и европейцем — ведь в средневековой русской литературе никаких «кавалеров» не существовало. Так что если ты не являешься еще и европейцем, лучше за переводческое дело не браться вовсе.

Опыт многих поколений переводчиков свидетельствует: перевод, который на все сто процентов передает оригинал, невозможен. Переводчик — интерпретатор, он выдвигает версии. Переводчик пересоздает текст. На самом деле этот человек — не «переводчик», не высокотехнологичное приспособление со знанием иностранного языка, а соавтор. Поэтому на обложках японских книг, которые были переведены с русского, всегда указаны две фамилии — автора и переводчика. Пора бы и нам смириться с неизбежным и называть вещи своими полными именами.

Когда-то я писал так:

Четверть века читаю по вертикали

японскую вязь. Тридцать четыре

года наслаиваю горизонты

линейного письма славян.

Этой сетью, вуалью

выпрямляются финно-угорско

татарские

скулы. Землю топчу

пятый десяток. Куда б ни пришел —

родная земля и вкус пищи знаком.

С тех прошло уже не так мало времени, пятый десяток давно миновал. Но от своих слов я не отказываюсь, слишком поздно отказываться.

О НАШИХ «БРАТЬЯХ МЕНЬШИХ»

Умные воришки

Шмели, как и многие другие насекомые, питаются нектаром цветов и опыляют их, перенося пыльцу, которая попадает на шмеля, когда он забирается в цветок, чтобы достать нектар. Но некоторые шмели умеют прогрызать основание цветка и поедать нектар, не трудясь забираться внутрь. Растению от такого поведения никакой пользы: шмель попросту ворует нектар у растения, получая пищу, но не расплачиваясь за нее переносом пыльцы. Опыты,проведенные исследователями из Лондонского университета королевы Марии, показали, что шмели Bombus terrestris могут учиться у своих собратьев воровать нектар из цветков. Шмели, которые сталкиваются с цветками, уже имеющими отверстия у основания, достоверно чаще, чем другие шмели, поедают нектар из этих отверстий, не забираясь в трубку венчика, и затем сами прогрызают основания цветков. Таким образом, склонность к воровству нектара отчасти определяется обучением, передачей опыта от одних особей другим. Это открытие позволяет говорить о наличии у шмелей культуры (в самом широком смысле этого слова), в данном случае — культуры воровства. Элементы культуры, определяющие способы добывания пищи, ранее были известны почти исключительно у позвоночных.

Большинство видов цветковых растений опыляется насекомыми. В награду за перенос пыльцы с одного растения на другое насекомые обычно получают пищу — нектар или часть пыльцы. Взаимоотношения растений с насекомыми- опылителями, таким образом, обычно взаимовыгодны. Вместе с тем выгода в таких отношениях бывает и односторонней, например когда растение обманом заманивает насекомых на цветок, при этом не вознаграждая опылителей нектаром. Насекомые, в свою очередь, тоже могут обманывать растения. Выделяют два варианта воровского поведения у насекомых. Первичное воровство (primary robbing) включает в себя прогрызание в цветке отверстия и добывание нектара через это отверстие, а вторичное воровство (secondary robbing) состоит лишь в использовании отверстия, прогрызенного первичным вором. Способность к воровству нектара может наследоваться, но, как показали опыты, результаты которых были опубликованы недавно в трудах Лондонского Королевского общества, она может возникать и в ходе обучения, в результате знакомства одних насекомых с плодами деятельности других, умеющих воровать.

Чемпионы по сну

Сон, который вовсе не правильно считать напрасной тратой времени, как видно, удовлетворяет сразу несколько физиологических и психологических потребностей. Мы проводим в этом безмятежном состоянии примерно треть своей жизни.

Неудивительно, что сон играет немаловажную роль и в животном мире. Каким образом умудряются «почивать» многие звери и птицы, поистине удивительно, порой забавно и нередко — причудливо.

Каждый, кому доводилось видеть, как спит лев — подняв кверху лапы и подставив брюхо полуденному африканскому солнцу, легко мог подумать, что этот свирепый хищник совсем ручной, как домашняя кошка. Но наружность обманчива. В XVII веке Томас Кэмпион писал: «Кто льва уснувшего дерзнет тревожить?» Да, даже могучий лев должен спать — около 20 часов в сутки, чтобы полноценно вести свою жизнь хищника.

Или еще пример — гаттерия, сонливое существо, похожее на ящерицу, которое обитает в Новой Зеландии. Около полугода гаттерия проводит в неглубокой спячке. Она настолько ленивая, что засыпает, даже когда жует! Но, как видно, долгий сон идет гаттерии на пользу: ученые подсчитали, что некоторые особи живут около 100 лет!

Другие представители животного мира, подобно спящей красавице, надолго погружаются в беспробудный сон. Таким образом многие из них переживают суровую зиму. Эти звери наращивают толстый слой жира, который питает их во время спячки. Однако что же не дает животным умереть от холода, пока они спят? Как объясняется в книге «В мире животных» («Inside the Animal World»), мозг вызывает изменения в составе крови животного, и кровь действует как естественный «антифриз». Температура тела во время спячки чуть выше температуры, при которой животное замерзает насмерть, а сердцебиение и дыхание замедляются. Потом начинается глубокий сон, тянущийся долгие недели.

Спят ли рыбы? Согласно энциклопедии, среди позвоночных «по-настоящему спят — причем изменяется интенсивность колебаний волн мозга — только рептилии, птицы и млекопитающие». Но все же рыба тоже проводит некоторое время в спокойном состоянии, подобном сну, хотя большинство рыб не могут закрыть глаза.

Некоторые рыбы спят на боку, другие — брюхом вверх или вертикально. Иные, как, на пример, камбала во время бодрствования, находятся на дне. А когда они спят — зависают в воде, чуть выше дна.

Пестрые, яркие рыбы- попугаи готовятся ко сну как никто другой: они «облачаются» в «ночную рубашку». Когда приближается время сна, эти рыбы выделяют слизь, которая полностью покрывает их тело. После пробуждения рыба-попугай «снимает» свою «ночную рубашку».

Весьма интересно готовятся ко сну и тюлени. Они надувают горло, как воздушный шар, и получается естественный «спасательный жилет». Держась, подобно буйку, на плаву, тюлень спит в вертикальном положении; а поскольку голова над водой, то можно дышать.

Животные-долгожители

О животных-долгожителях существует много невероятных легенд и рассказов. Вот некоторые реальные рекорды в этой области.

Среди млекопитающих самым долгоживущим обычно считается слон. Рассказывают, что есть особи, прожившие 150 — 200 лет, но это никем не было доказано. Возможно, что какой- нибудь слон и прожил около ста лет, но зарегистрированный рекорд — всего чуть более 60 лет.

Лошадь разделяет со слоном первенство по продолжительности жизни. Известно много случаев, когда лошади прожили более 50 лет. А вот другие, не подвергаемые сомнению факты долголетия: бегемот — 41 год, носорог — 40, медведь — 34, обезьяны — более 20 лет, кошки — около 23, собаки — 22 года. Эти данные относятся к отдельным животным и не подвергались усреднению.

Что касается проверенных фактов из жизни птиц, то самые долгоживущие виды, из когда- либо существовавших, это кондор — 52 года, попугай — 54, орел — 55, белый пеликан — 51. Среди маленьких птиц: скворец — 17 лет, канарейка — 22, английский воробей — 23, кардинал — 30.

Очень много легенд существует о разных рыбах. Карп считается долгожителем, но известно, что самый старый карп дожил только до 25 лет. Европейская зубатка, по достоверным данным, прожила более 60 лет в одном английском озере. А вот американский угорь, как стало известно, достиг 50-летнего возраста.

И наконец, кто же чемпион по долгожитию? Это черепаха. Одна из черепах, известная как «мавританская», отпраздновала 152 года, и, как предполагают некоторые биологи, возможно, она доживет до 200 лет.

СМЫСЛЫ КАК ЛИЧНЫЙ ОПЫТ 

Кирилл Журавлев

От пациента — до психолога-практика

Кирилл Журавлев — психолог и философ, специалист по современной социальной философии, когнитивным наукам, метапсихологии, философии языка. Учился у выдающихся зарубежных и отечественных психологов: Джанетт Рейнуотер, Маргарет Руфлер, Станислава Грофа, Алексея Леонтьева, Виктора Кагана. Его авторские курсы, прочитанные в МГУ, Институте иностранных языков, Московском психолого-социальном институте, неизменно пользовались популярностью у слушателей. Однако свой путь в науку он начинал не студиозусом, а испытуемым — пациентом психиатрической клиники. По-другому и быть не могло, полагает он. Ведь познания в области психологии у выпускников медицинских и психологических вузов, никогда лично не проходивших курс лечения, как правило, крайне поверхностны.

Мы предлагаем авторизованную запись беседы с К. Журавлевым, сделанную Евгением Белжеларским.

Мой интерес к психологии, психиатрии и вообще к наукам о человеке начался с больничной койки в клинике имени Кащенко. Попал я туда из- за нежелания служить в Советской армии. Скрывался, не отвечал на звонки, уклонялся от повесток. Против меня возбудили уголовное дело по факту уклонения от призыва.

Ждать больше было нельзя. Оставалось сдаться в психоневрологический диспансер, получить направление в «психушку» и «косить» от армии, зарабатывая себе диагноз. Так делали представители богемы 80-х. Мы жили тогда весело — занимались музыкой, литературой, живописью, собирались на кухне, что-то обсуждали. А чтобы как-то существовать, устраивались дворниками, сторожами, кочегарами в котельные... Я одно время занимался промышленным альпинизмом, красил радиовышки, высотные дома. Фактор риска для жизни при оплате труда учитывался — месяца за три можно было заработать столько, чтобы потом целый год жить, занимаясь только тем, что любишь.

Чтобы не пойти по призыву, достаточно было, как тогда говорили, «семерки». 7Б — код заболевания под названием «психопатия». В справочнике по психиатрии под редакцией академика Снежневского читаем: «Нарушение адаптации вследствие выраженных патологических черт личности, их тотальность и малая обратимость. Это состояние отличается от психоза, например от шизофрении или маниакально-депрессивного психоза, тем, что не имеет прогредиентности — развития болезни, динамики. Некто родился и вырос с рядом неадаптивных черт. В течение жизни они не меняются. Ухудшения картины заболевания нет, но здоровым человек не считается». Всю эту теорию я изучил за полторы недели, обложившись специальной литературой, и к врачам отправился во всеоружии.

Я думал, меня сочтут симулянтом, коим я по сути и был. Опытные врачи раскусят хитреца. Вышло наоборот: нужный диагноз я получил легко. Тогда это казалось мне загадкой. Разгадал я ее позже.

Дело в том, что в психиатрии, в отличие от других разделов медицины, не раскрыто понятие «нормы». Его содержание пусто. Если человек попал в палату и общается с врачом, если о нем говорят на языке психиатрии — его состояние будет описано в терминах патологии, а не нормы. Психиатрия умеет говорить лишь на языке болезни.

Получив психологическое образование, я хорошо это понял. Известный психолог Филипп Зимбардо описывал, как дипломированные психологи, разъезжая по штатам, эксперимента ради обращались в психиатрические лечебницы, жаловались на здоровье и получали любые диагнозы, умело имитируя разные заболевания — от невротических расстройств до реактивных состояний и психозов. Ведь единственный источник информации при диагностике психического расстройства — то, что человек о себе говорит, и как он себя ведет. Ну, еще анамнез — часть истории болезни, которая составляется со слов самого больного и его родственников. При достаточной компетенции это легко сфальсифицировать.

В конце 80-х это не приходило мне в голову. Я штудировал советскую психиатрическую литературу, чтобы построить картину заболевания, близкую к чертам моей личности и особенностям биографии, сыграть свой синдром возможно убедительнее. Проигрывать было нельзя: я подвергался уголовному преследованию как «уклонист», попасть в хорошее место в армии не было шансов. Впрочем, все эти познания мне пригодились, когда я задался целью понять, как устроена психиатрическая практика, каковы ее культурные и антропологические основания, неявные предпосылки и допущения, мифы...

Придя в ПНД, я имел жалкий вид. Мне тут же выдали направление в больницу имени Кащенко.

Там я попал в «острое» отделение, где большинство пациентов проходили судмедэкспертизу. Порядки были своеобразные: что-то среднее между армией и тюрьмой, но чуть помягче. Лежали там и насильники, и серьезные уголовники-рецидивисты, и несколько человек из армии — во время службы они кого-то убили. Все личные вещи у нас отобрали, выдав взамен страшные синие робы. Ничего похожего на больничные палаты в привычном понимании. Эти помещения, коек на 20, походили скорее на казармы. На всех окнах были решетки. На ободранных койках лежали в основном полуграмотные люди. Я пил с ними чифирь, они показывали мне устройство для кустарного татуажа, сделанное из гитарной струны.

С утра нас выгоняли в коридор. До отбоя зайти в палату было нельзя. Оставалось бессмысленно и монотонно шагать по коридору, куря сигарету за сигаретой. На полу стояли деревянные ящики, куда пациенты бросали окурки. Курили в основном «Беломор», постоянно забывали тушить папиросы, в отделении стоял жуткий смрад. Я думал, больница — это мир людей в белых халатах. В Кащенко все было наоборот: это одно из самых грязных мест в Москве. Большей грязи я не видел нигде.

Книги выдавали на час-два в день. Телевизор давали смотреть редко. В этом был резон: после просмотра футбольного матча кто-нибудь начинал играть в футбол своим ботинком и гонял его по отделению, пиная куда попало. Некоторые, раздевшись, делали мяч из одежды, туго сворачивая ее в клубок. Через пару лет, когда «косили» от армии мои младшие друзья, по телевизору показывали путч, и пациенты разбились на партии гэкачепистов и ельцинистов, устроили баррикады и кидались картофельными очистками.

После отбоя свет не выключали: в палате над дверью горела огромная лампа, при ее свете можно было даже читать. Зачем, я тогда не понимал.

Ножей и вилок не давали: каждый больной подозревался в суицидальных наклонностях или стремлении к членовредительству. Некоторые, желая выйти из Кащенко, отламывали от ложки черенок и глотали его. За этим следовало 2 — 3 месяца «кайфа». Пока положат в «больничку», пока сделают операцию, потом желудок будет заживать... А в обычной больнице условия лучше и вообще жизнь веселее.

От сигарет, приносимых больным, персонал отрывал фильтры: если фильтр поджечь и расплавить, а потом растереть по кафелю каблуком и дать остыть, получается острая пластинка, которой можно вскрыть себе вены. Естественно, ни о каких бритвах и наручных часах в отделении и речи быть не могло. Но часы там были не нужны — время тянулось на удивление долго. За день можно было прожить жизнь и состариться.

Чем лечили? Давали нейролептики — препараты, влияющие на процесс передачи нервного импульса. Это ведет к общему снижению психической активности. Продуктивные симптомы: галлюцинации, бред, агрессия — исчезают, но гасятся и все эмоции, будто ты медитирующий далай-лама. Как в сказке про мужика, который попросил медведя, пока он спит, сгонять ему мух с лица. Медведь взял большой камень и согнал муху. Но вместе с тем размозжил голову мужику. В том же духе действовали советские психиатры. Избавляя от симптомов, они в переносном, а то и в буквальном смысле могли размозжить голову.

Мне таблеток не давали. Чтобы провести обследование и диагностику, пациент должен быть «чист», должен быть самим собой. Как-то у меня сильно разболелась голова, но допроситься у врачей анальгина оказалось невозможно.

В обычной клинике врач спрашивает: «На что жалуетесь?» Здесь вопрос был: «Как вы думаете, почему вы здесь?» И еще: «Вы думаете, вы действительно больны или считаете, что вы здоровы?» Мой ответ был неоднозначно-витиеватым. Что-то вроде: «Я испытываю трудности в общении с людьми в силу их примитивности и слишком простых интересов». Тут же стали спрашивать о моих собственных интересах и образе жизни. В том числе о любимых книгах. Я назвал Борхеса, Набокова, Бориса Виана, Джойса, Кортасара, Кобо Абэ, Камю... Большая часть этих имен врачу ни о чем не говорила. На основании «круга чтения» обо мне не сделали никакого вывода. Назвал Иосифа Бродского. Врач радостно закивал: «Да-да, Бродский тоже лежал в психиатрической клинике. Я даже видел его историю болезни».

Мишель Фуко

Я упомянул о японской поэзии. Он попросил что-нибудь прочитать на память. Процитировал ему несколько хокку Басе и Исса. Последний вопрос был: «Какая у вас цель в жизни?» Придерживаясь курса на витиеватость и резонерство, я ответил: «Всякая поставленная цель есть ограничение своих возможностей». В духе дзенбуддизма. А врач записал за мной: «Цель пациента заключается в последовательном ограничении всех своих возможностей». О чем и заявил моим родителям. С такой целью лучшего решения, чем лечь в больницу, и не придумаешь. Кроме того, врач сослался на «стихи японских поэтов», сказал, что я приписываю своим текстам чужое авторство, и сделал вывод, что я просто слышу голоса, читающие эти стихи: «Голоса никому не известных японских поэтов. Все это без рифмы, без размера... Видно, что молодой человек писал сам».

Я говорю одно, а опытный врач, специалист, человек вроде образованный, слышит и понимает совсем другое. Во всем, что я говорю, он априори усматривает лишь симптомы болезни. Будто столкнулись две несоизмеримые картины мира, два языка, между которыми — пропасть, и перевод с одного на другой невозможен. Что создало эту пропасть? Этот вопрос тогда был для меня неразрешимой загадкой.

Вернувшись к обычной жизни и поступив на психфак МГУ, я продолжил изучать историю психиатрии, чтобы понять, как формировались ее фундаментальные понятия, какая концепция человека лежит в ее основе; как мыслит современный психиатр и что определило способ его мышления? Для психиатра при взгляде на пациента нечто становится очевидным. А какие культурные процессы лежат в основе этой «очевидности»?

Такие вопросы — за пределами психиатрии, скорее — в области истории культуры и социальных наук. Чтобы осмыслить психиатрию как феномен культуры, средств самой психиатрии недостаточно, а выход за ее границы для медика в принципе невозможен. Медицина таких задач не ставит.

Некоторые знакомые, достигнув призывного возраста, стали обращаться ко мне за советами. Я снабжал их литературой и сам расширял свои познания. С каждым из них мы под моим руководством «изучали вопрос», писали анамнез — историю их жизни и болезни; вместе с их родителями составляли план: о чем и как говорить с врачами. Потом они шли к врачу. В итоге всем без исключения выдали направления в психиатрические больницы, а там — и запланированный нами диагноз. Сбоев не было. Мой убежденный пацифизм помог освободиться от службы в армии десяткам ребят.

Я тогда прочитал классическую «Клинику психопатий» Ганнушкина, «Историю психиатрии» Каннабиха, «Справочник по психиатрии» под редакцией Снежневского, работы Кандинского, Корсакова, Гиляровского. Стал изучать западных психиатров. Бросилось в глаза отсутствие единства во взглядах разных теоретиков медицины, множество противоборствующих школ в психиатрии. Вникая в проблему, я видел: у книжных описаний мало общего с реальной жизнью психиатрических отделений, где никакого лечения на самом деле не происходит.

Постепенно я понял: опыт, полученный в больничной палате, незаменим. Сверив его с медицинской теорией, я узнал о механизмах так называемого «лечения» куда больше психиатра, пришедшего на работу после мединститута.

Ответы на некоторые мучительные вопросы, возникшие у меня в клинике, я нашел в книгах Мишеля Фуко «Рождение клиники» и «История безумия в классическую эпоху». Фуко — не психиатр, но его размышления оказались крайне ценными.

Свои рассуждения он начинает с факта: до конца XVIII века в Европе просто не было понятия «психически больной». Были специальные учреждения — работные дома, где содержались девианты: бродяги, мелкие воришки, попрошайки, карманники, даже алхимики — люди, которые не могут или не хотят адаптироваться к социальному режиму и мешают его функционированию. Место, куда их помещали, было типичным исправительным учреждением.

Но никто не называл их больными. Скорее, то были просто маргиналы, «чудаки», иногда преступники — по сути, тот самый сброд, который я и наблюдал в больнице имени Кащенко. За двести лет ничего не изменилось. Правда, диагнозов тогда не ставили: ведь психиатрия только зарождалась. Таким образом, мысль Фуко — вовсе не в том, что до конца XVIII века не было понятия «душевнобольной», но были сами больные. Он заявляет нечто куда более интересное: не было самого больного. Фуко демонстрирует, что психиатрия стала не просто по-новому изучать психические болезни — она создала их. Она сама делает из человека больного. Примерно к тем же выводам пришел и я.

Лица, которые раньше описывались языком пенитенциарных систем как преступившие грань закона — теперь описаны языком медицины. В этом можно видеть либерализацию карательных учреждений. На самом деле практики, которые применяются к больному, структурно полностью совпадают с теми, что ранее применялись к преступнику.

В одном случае — допрос, в другом — прием у врача (откровенное признание — условие как исцеления, так и преодоления порочных желаний). Преступник должен откровенно рассказать о содеянном, больной — о болезненных переживаниях. В одном случае назначается наказание, в другом — метод лечения. Но и они, как правило, схожи. И там, и здесь — иерархический надзор. И больной, и провинившийся постоянно «открыты для осмотра»: власть заставляет свой объект «демонстрировать себя». Техники надзора равно присущи тюрьме, военному госпиталю, психиатрической больнице. Еще более древняя модель исправительной системы — церковь. Человек приходит к духовнику и кается в грехах. Грехи отпускаются либо накладывается епитимья, послушание. Суд выносит приговор и присуждает срок заключения с исправительными работами. Врач ставит диагноз и назначает лечение, больничный режим, мучительные процедуры и манипуляции. Церковь, тюрьма, клиника... Очевидно: на дисциплинарном уровне каждая последующая система — калька с предыдущей.

Некоторые методы лечения в психиатрической больнице — настоящая кара. В острых отделениях, особенно при судмедэкспертизе, пациента могут крепко привязать к койке; «купируют обострение» внутримышечным уколом серы — после этого при минимальном движении возникает жуткая боль. Еще одна пытка, которой не погнушался бы пополнить свой арсенал сам Торквемада, — «укрутка», связывание накрепко мокрыми простынями. Высыхая, простыни еще больше сжимают пациента.

Генеалогический подход Фуко понимает безумие как эффект социальных сил, продукт власти. Если понятие «душевнобольной» возникло лишь в XIX веке, нет оснований утверждать, что сами больные существовали раньше. Понятие «психическая болезнь» — исторический феномен, произведенный конфигурациями власти в определенное время. Душевнобольной — не человек с недугом, но тот, о ком считается необходимым говорить на языке медицины. Раньше он был просто девиантом. Больным он стал тогда, когда о нем заговорили врачи.

Если человека обследует криминалист, он обнаружит состав преступления и усмотрит вину; психиатр найдет симптомы болезни; священник увидит перед собой грешника. Виноват или болен человек «на самом деле» — установить невозможно.

Это — проблема выбора системы координат. Считать ли здоровым человека с агрессивными побуждениями? Когда как. Есть просто насилие, есть насилие по правилам: война, дуэль. Норма это или патология, решается на основе соглашения. Мог ли обвиняемый погасить своей волей агрессивные импульсы? Как врач скажет. Вопрос о существовании воли и свободного выбора в современной психологии открыт. Медицинская, криминальная и религиозная конвенции — лишь разные способы управления массой девиантов.

Под воздействием этих соображений Фуко детально описал, как устроены работные дома, военные госпитали, позже — психиатрические заведения. В них была заложена идея «Паноптикума» Иеремии Бентама — архитектурного сооружения: в центре — башня, где сидят надзиратели, а по периферии — здания с заключенными, образующие кольцо. Идея в том, чтобы видеть контролируемое тело, не будучи видимым. Поэтому в палатах острого отделения Кащенко всегда горел свет и любой медбрат, проходя по коридору, мог видеть, что происходит там. Главный результат — создавать у помещенных в него людей чувство постоянной поднадзорности, осознание того, что их все время видят: этим и обеспечивается автоматическое функционирование власти. Эффект не зависит от того, наблюдают ли за тобой на самом деле. Ведь человек — общественное животное: существо, которое ковыряет в носу, когда думает, что его никто не видит.

Если лечение в психиатрии — репрессивная практика, болезнь — скорее статус, чем реальное состояние. Что такое шизофрения? Исследования мозга мало что проясняют. Нет исчерпывающего описания шизофрении на языке нейрофизиологии. Неясно, один ли это синдром или несколько разных. Так на каком основании мы что-то утверждаем о болезни?

По-моему, содержание понятия «шизофрения» сводится к совокупности методов диагностики и методов лечения. Ничего другого за этим понятием нет.

Такая логика восходит к операционализму Перси Уильямса Бриджмена. Он, крупный ученый, нобелевский лауреат по физике, в 1927 году предложил любопытную идею преодоления кризиса в физике. По Бриджмену, содержание физических понятий сводится к совокупности операций измерения. Например, понятие длины не заключает в себе ничего, кроме совокупности операций, с помощью которых длина измеряется. Или понятие «времени»: не часы — прибор, определяющий время, а, напротив, само время — то, что измеряется с помощью часов.

Такой подход стал проникать в психиатрию в последние 20 — 30 лет. Но и он не избавляет от затруднений, ибо в медицине нет однозначной диагностики фундаментальных нарушений. Врачи, принадлежащие к разным школам, будут ставить разные диагнозы. У кого-то понятие «шизофрении» шире, у кого-то уже. Психиатр Блейлер, первым употребивший термин «шизофрения», говорил о «чувстве шизофрении» как о диагностическом критерии. «От больного повеяло шизофренией». Это же диагностика по интуиции! Оставляя за собой право иметь «чувство шизофрении», врачи расписываются в своей беспомощности.

К концу ХХ века, в связи с бурным развитием естествознания, медицина оперировала главным образом «аллопластической» картиной заболевания: картиной из перспективы внешнего взгляда. Сам больной не знает, что с ним происходит. На его показания полагаться нельзя. Надо использовать приборы, УЗИ, термометр, снимки...

А с психическими заболеваниями возникли непреодолимые трудности. Есть нечто, что может почувствовать и увидеть лишь сам пациент. Как увидеть болезнь глазами самого больного — ее «аутопластическую» картину: чужие галлюцинации, страхи, страдания, находясь извне? Крупнейшие медики рубежа XIX — XX веков были убеждены: если не удается найти внешние, доступные объективному наблюдению проявления болезни — пациент притворяется. Например, функциональные нарушения, паралич при истерии: объективных нарушений нет, а конечность парализована. Над Фрейдом с его исследованиями истерии смеялись, пока на одном осмотре он не воткнул «старухе-притворщице» булавку в ногу. А та не почувствовала боли. Так Фрейду удалось продемонстрировать коллегам: конечность действительно парализована — налицо локальная анестезия, сопутствующая реальному параличу. Но гипноз естествознания и надежд на объективную психологию был весьма силен, что привело в итоге к кризису психиатрии.

Кое-какие шансы давал психоанализ. Увы, Фрейд, хотя и был переведен на русский раньше, чем на другие европейские языки, в 30-е годы попал под запрет. В 1936 году вышло постановление «О педологических извращениях в системе Наркомпросов», и психоанализ, который активно поддерживал Троцкий в 20-е, надолго забыли. Вслед за Павловым и Бехтеревым с его книгой «Объективная психология» у нас стал господствовать подход с опорой на «аллопластическую» картину болезни.

Но это — затянувшееся отступление. Я же обрел навыки реальной психологической помощи именно благодаря всему со мной случившемуся.

Одним из первых в России я прошел холотропное дыхание у учеников Станислава Грофа и получил кое-какой опыт. После 1991 года западные психотерапевты стали приезжать в Россию, мы получили возможность ездить на Запад. Я посещал мастерклассы выдающихся психологов: Джанетт Рейнуотер, Маргарет Руффлер, того же Грофа; овладел техниками гештальт-терапии, психосинтеза, психодрамы, холотропного дыхания, групповой психотерапии, психодиагностики.

Был создан ряд фирм, оказывающих психологическую помощь. Среди них «Крокус Интернешнл» — российско-американская организация, консультировавшая по проблемам СПИДа. Я занимался там психологическим консультированием групп риска, одновременно учась на психфаке МГУ. Потом был направлен в Петербург на курсы психологического консультирования в медицинский центр «Гармония». В 1991-м сделал доклад на первой в мире международной конференции, посвященной работе с группами риска.

Вся моя последующая научная деятельность была связана с психологической проблематикой, с нозологией — учением о болезнях — и историей медицины. Несколько лет я читал в МГУ авторские курсы — «Психоанализ как социальная теория», «Когнитивные стратегии в современной социальной философии».

В 2000 году Всероссийская независимая психиатрическая ассоциация организовала семинары для врачей- психиатров. Приезжали лучшие психиатры из разных городов России. Меня пригласили читать лекции. Свой курс я назвал «Антропологические основания психиатрии» и первую лекцию посвятил психофизической проблеме. Трудно передать мои чувства, когда я читал курс психиатрам, чья квалификация намного превосходила профессиональный уровень мучителей, поставивших мне диагноз.

Однажды надо мной вновь нависла угроза. Я ни в чем не был виноват, но подвергся преследованию со стороны органов правопорядка. В 90-е действовал знаменитый указ Ельцина «30 суток» — человека можно было держать месяц в заключении, не предъявляя обвинения. И выбивать нужные показания. Статья 7Б (психопатия), которая у меня была, освобождала от армии, но не от уголовной ответственности. Пришлось снова лечь в больницу, чтобы получить более серьезный диагноз — неблагоприятно протекающую шизофрению.

Этот сценарий сыграть куда сложнее. Но дело того стоило: если человек вышел из психиатрической больницы с направлением на ВТЭК, закон уже ничего не может с ним сделать. Более того, при благорасположении врача его нельзя даже допросить. Это еще одно свидетельство того, что психиатрия — всего лишь альтернатива пенитенциарной системе. Если ты сам обратился в эту систему — ты защищен от нападок милиции.

Я пролежал в знаменитой 15-й больнице на Каширке несколько месяцев. Даже выезжал оттуда на экзамены в МГУ и успешно их сдавал. По симптомам, которые я предъявил врачам, у меня была высокая вероятность обострения. Меня усиленно лечили. Таблетки я выплевывал в унитаз, но при этом общался с друзьями из клиники Сербского — они рассказали мне, как должны действовать эти таблетки, я имитировал их действие. Нужный диагноз без колебаний утвердил мне профессор из института Сербского с рабочим стажем в 40 лет — светило психиатрии. Обнаружив, что у меня не только злокачественная шизофрения в истории болезни, но и направление на инвалидность, представители закона от меня отстали.

Пикантность ситуации еще и в том, что, получив диагноз, я тут же устроился работать психологом в один из известных московских лицеев. Все это было в 1997 году. Позже я спокойно окончил университет, аспирантуру, стал преподавать на философском факультете МГУ. Сейчас пишу книгу о проблеме MPD — о расстройстве множественной личности.

МАЛЕНЬКИЕ ТРАГЕДИИ ВЕЛИКИХ ПОТРЯСЕНИЙ 

Елена Съянова

Перевертыши «пламенных времен»

Конец лета 1792 года. Агония Золотого века. Зарево Французской революции бросает кровавые мазки на лазоревые пасторали королевских дворов Европы. Людовик XVI теперь титулуется «гражданином Капетом» и сидит в башне Тампль в мучительном ожидании, пока его многочисленные кузены соберут свои армии, чтобы большим кровопусканием излечить его страну от революционной лихорадки. Наконец армии собраны; герцог Брауншвейгский грозит смыть Париж в Сену кровью взбесившихся патриотов; его армия, преодолевая по сорок миль в день, подступает с северо-востока к пограничной крепости Лонгви. Батареи открывают огонь. Крепость горит. Но она дерется, она огрызается, как раненый зверь, оставляя куски мяса в пасти противника, и ужимается до последнего вала, до горстки самых стойких во главе со своим комендантом по имени Жан Лаверн.

Еще не стихла стрельба, а в Париж уже летит новость: Лонгви пала. Лонгви! Это слово, как отравленная стрела, впивается в сердце Франции и вызывает паралич страха. Страх — паралич революции! Но Дантон и якобинцы знают, как двинуть ее вперед: в их руках большинство газет и трибун, все улицы и площади Парижа. Страх — материя особого рода: мужества из нее не выкроишь, но кое-что иное грубо прошивает ее вкривь и вкось — ненависть. Именно она — ненависть — встречает коменданта Лаверна и его израненных бойцов, когда они добираются до Парижа, чтобы сообщить все, что своей шкурой узнали об армии Брауншвейгского, о его пушках и снарядах, о тактике осады, о слабости французской армии. Каким воем встречает этих героев зал Законодательного собрания, какие смачные плевки летят в них на улицах и площадях! «Мы имели по одному канониру на две пушки, в бомбах не было пороха, затравки не загорались... Мы дрались... дрались! Что еще мы могли сделать?!» — взывает Лаверн к трибунам законодателей. «Умереть!» — отвечает Дантон. И депутаты повторяют за ним: «Умереть!» Все стены Парижа кричат это слово в лицо Лаверна; теперь он — живой символ трусости и предательства, а его крепость — национальное посмешище и позор! Уже принято решение: Лонгви должна быть срыта, а распаханное поле на ее месте никогда не будет засажено деревьями свободы!

2 сентября Брауншвейгский уже под Верденом. 60 тысяч прусаков и австрийцев с опаской взирают на грозные стены цитадели. Это не маленькая Лонгви, это сам неприступный Верден — ключ к Франции! Коменданта зовут Жозеф Борепер, он опытный генерал и держит в своих руках все управление крепостью.

Но 2 сентября генерала Борепера в последний раз видели возле бойницы в три часа дня. Больше он нигде не появлялся. Его ищут чиновники муниципалитета, его ожидают парламентеры герцога Брауншвейгского с вежливым предложением сдаться. наконец его разыскивают растерянные офицеры.

Пока солнце рыжим апельсином скатывается в Маас, генерал Борепер успевает исписать полторы страницы — это для жены и детей, а остальные — будьте вы все прокляты! «Я боюсь сделаться вторым Лаверном» — такое объяснение оставил он семье. Потом звучит выстрел. Коменданта Вердена больше нет. А значит, нет и Вердена. Брауншвейгский, вперед!

И снова, загоняя лошадей, летит в Париж эта новость: Верден сдан, комендант мертв. Якобинцы в бешенстве: они требуют придать анафеме имя генерала Борепера. Вот уж трус так трус!

Но настроение Парижа уже переменилось. Дантон собирает армию; на всех площадях идет запись волонтеров, женщины шьют форму, мужчины льют пушки и ядра, и каждый ребенок знает слова гимна будущих побед — «Марсельезы». Воспрянувшему Парижу больше не нужны трусы, ему требуются герои. Нация готовится воевать, и вожди создают культ мертвых. «Я требую для генерала Борепера почестей Пантеона», — гремит Дантон и заставляет умолкнуть справедливость. И мертвый Борепер производится в чин национального героя.

Через много лет, уже во времена Реставрации, видимо, из конъюнктурных соображений престарелые вдовы обоих комендантов попытаются рассказать правду: вдова Лаверн — о незаслуженной клевете, возведенной революцией на имя ее мужа, вдова Борепер — о незаслуженных почестях от той же преступной революции. И то, и другое вполне впишется в тогдашний политический перевертыш. Но История не поверит женщинам. Как сказал бы поэт: «Над ложью пламенных времен не властна праведность имен».

ИСТОРИЯ НАУЧНОЙ МЫСЛИ

Сергей Смирнов

Время старых мушкетеров

В октябре 1978 года в двух европейских столицах состоялись два важных совещания. Об одном из них журналисты сразу раструбили на весь свет: в Стокгольме Нобелевский комитет назвал имена очередных лауреатов самой знаменитой научной премии. Напротив, московская встреча прошла почти незамеченной. Эка невидаль: четыре математика в ожидании дальнего поезда договорились о проведении очередной олимпиады для школьников! Действительно, математики бывают разные. Но старшим из участников московской встречи был Н.Н.Константинов: он уже 20 лет слыл самым удачливым лидером всевозможных кружков и олимпиад на российском горизонте. Настолько удачливым, что один его ученик — москвич Гриша Маргулис — в то лето стал лауреатом международной премии Филдса для молодых математиков!

Георгий Гамов

Кстати: ни лауреат Григорий, ни его учитель Николай тогда не были докторами наук! Упустила наша чиновная братия подрастающих гениев... Да не просто упустила: даже противодействовала их успехам. Не вмешайся в дело наш первый филдсовский лауреат — академик Сергей Новиков по прозванию «царь зверей», пожалуй, не выплыть бы на поверхность и второму лауреату! Ведь во главе нашей Академии наук уже не стоял тогда Мстислав Келдыш. Знаменитый математик и полусекретный Теоретик Космонавтики тихо умер в июне 1978 года, истратив весь запас сил и здоровья на поддержку талантливых россиян.

Он пережил Главного Конструктора Сергея Королева и Главного Ректора МГУ — Ивана Петровского. Но не дожил ни до премии молодого Маргулиса, ни до премии старого Капицы.

Да, наш старый и грозный Кентавр поехал в Стокгольм за премией через 40 лет после того, как заслужил ее — открыв сверхтекучесть жидкого гелия и положив начало физике квантовых жидкостей. Другая премия по физике была в тот год присуждена американским радиоастрономам — Пензиасу и Вильсону. Они искали радиосигналы от космических молекулярных облаков: гидроксила, циана и прочей органики, если она есть между звездами. Вместо этого нашли неожиданный электромагнитный шум — со спектром, как у черного тела, нагретого до 3 градусов Кельвина. Притом шум изотропный: как будто этот фотонный газ равномерно заполняет Вселенную! Неужели это возможно?

Да, конечно! Реликтовое радиоизлучение — память от ранней горячей Вселенной — было предсказано нашим эмигрантом Георгием Гамовым еще в 1948 году. Увы, предсказатель не дожил до обнаружения своего эффекта в космосе! Ведь не все физики доживают до 90 лет, как Капица.

Значит, надо воспитывать будущих нобелевских и филдсовских лауреатов загодя, по возможности — всех вместе, без досрочного разделения на физиков и математиков, биологов и лингвистов. Вот ведь премию по физике в Стокгольме пожаловали астрономам, зато премию по химии дали биофизику Питеру Митчеллу. Он сумел разобраться на уровне электронов и протонов в загадочном процессе передачи электроэнергии сквозь клеточную мембрану. Россияниин Владимир Энгельгардт давно угадал те химические пружины — молекулы АТФ, которые запасают энергию в живом организме. Зато переход химической энергии в электрическую быстрее поняли на Западе — в Кембридже, где на полвека раньше вырос в школе Резерфорда русский богатырь Капица.

Так работает всемирный комбинат Науки: одни страны более успешно играют роль экспериментальных лабораторий, другие — теоретических институтов. Или даже яслей — питомников для новых гениев в пору их бурной, восприимчивой юности! Именно такой опыт накопили за время сталинского мороза и хрущевской оттепели российские математики и физики. Например, Николай Константинов учился на физфаке МГУ, а школьников на кружке он учил математике: обычной и «высшей». Так почему бы не обучить школьную молодежь современной генетике или лингвистике? Тем или иным путем заманить ее в полноценный Университет — вместо узкого Отделения математики, физики либо филологии, какими давно сделались различные факультеты!

Это легче всего сделать в форме еще одной олимпиады: на этот раз «ВСЕПРЕДМЕТНОЙ». Назовем-ка ее Ломоносовским Турниром — благо покойный Михайло Васильевич не был чужд ни одной науке, естественной или общественной! Ведь есть уже свои традиционные олимпиады для юных химиков и лингвистов, биологов и астрономов. Остается свести их под одной ежегодной крышей с математиками, которые уже 40 лет ничего не боятся. Пусть все содружество ученых россиян воспроизводит себя в новых поколениях студентов и школяров!

Странный аттрактор

Так был задуман и проведен осенью 1978 года первый Турнир имени Ломоносова — самодеятельный противовес стихийному разобщению всех «вузовских» наук в разных камерах государственной образовательной системы. Что случилось с этим турниром в последующие десятилетия? Как повлияли на развитие нового ростка успехи зрелых наук, окружавших его?

Начнем с чуть затронутой Нобелем астрономии и ее младшей агрессивной сестры — космонавтики. Вспомним, что в конце 70-х годов российские и американские автоматические зонды поочередно совершали посадки на Марс и Венеру, передавая все новые панорамы этих разных планет: ледяной и огненной. О причинах такой разницы жарко спорили теоретики на комфортной Земле: так рождалась сравнительная планетология, давно предсказанная братьями-фантастами Стругацкими; уже в 1980 году она вошла в программу Турнира Ломоносова.

Важнейшим стимулом для такой инновации послужили неожиданные открытия других космических зондов. Аппараты серии «Вояджер» обнаружили у Юпитера кучу новых спутников и слабо заметное кольцо — след кометы, не так давно разорванной и проглоченной божественным гигантом. Через 15 лет (1994) земные астрономы сподобились воочию наблюдать падение очередной кометы на Юпитер!

Другой зонд — очередной «Пионер» — сфотографировал в 1978 году кольца Сатурна «в упор». И поразил ветеранов небесной механики в самое сердце. Оказалось, что недавние новинки неустойчивого движения неравновесных систем, прозванные странными аттракторами, можно наблюдать не только на экране мощного компьютера! Снежно-пылевые вихри, сплетающие кольцо Сатурна, полны странных аттракторов высокого порядка. Если бы Ньютон или Лагранж могли наблюдать эту картину своими глазами — как изменился бы ход развития земной науки!

Увы, даже великий математик Анри Пуанкаре не сумел рассчитать странные аттракторы аналитически. Даже неуемные братья Стругацкие (астрономы и писатели в одном лице) не сумели предугадать их силою своего воображения! Зато их скромный ровесник — математик Эдвард Лоренц — нечаянно смоделировал аттракторы на компьютере, приближенно решая каверзные дифференциальные уравнения по заказу метеорологов. Вот на что способен простой компьютер в руках непростого профессионала!

Первый компьютер «Эппл»

Почему же до 1978 года компьютер не проник в человеческий быт столь глубоко, как телефон или телевизор? Да потому лишь, что никто еще не срастил телевизор с компьютером, не сделал привычный телеэкран управляемой игрушкой!

Новое покорение заэкранной вселенной новым племенем компьютерных туристов-хакеров началось в 1976 году — когда два удалых американца сварганили в гараже персональный компьютер «Эппл». Урожайное оказалось яблочко: не хуже того, коим Ева соблазнила Адама в раю! Уже в 1978 году на земле начался серийный выпуск «домашних» компьютеров. Тридцать лет спустя даже в отсталой России школьники из далеких городов и сел будут участвовать в Турнире Ломоносова через спутниковокомпьютерную сеть Интернет. Еще раньше эта сеть свяжет в цельный коллектив сотни юных математиков в десятках городов на всех материках земли. В своем особом Турнире Городов они будут соперничать заочно, готовясь к роли новых лауреатов Филдса или Нобеля...

Кстати: куда зовут научную молодежь лауреаты 1978 года и ближайших последующих лет?

Нобелевскую премию по биологии тогда получил швейцарец Вернер Арбер — знаток всяческих бактериофагов и тех методов, которыми от них защищаются клетки-хозяева. Главным орудием борьбы опять оказались специальные ферменты — на этот раз необычно грамотные и разборчивые. Их так и прозвали: «рестриктазы», ибо они умеют распознавать определенные отрезки в длинной и (казалось бы) беспорядочной нити ДНК. Попросту говоря, каждая рестриктаза узнает тот участок ДНК, где лежит ген, который сейчас надлежит активировать. И включает, и выключает его вовремя — на благо организма, который без ферментов свою ДНК прочесть не сумел бы!

Но ведь именно такая грамотность нужна каждому исследователю ДНК — будь он врач, фармацевт или даже палеонтолог. Например, в трехмиллиардной нити человеческой ДНК надо уметь выделить те 50 тысяч генов, которые делают пользователя этой нити именно человеком — а не шимпанзе, не питекантропом и не крысой из мелового периода! Кто научится играть рестриктазами, как шахматными фигурами — тот сможет повторить в лаборатории все чудеса природной биоэволюции. Включая происхождение человека — и его дальнейшее совершенствование, если того потребуют очередные задачи науки или простое выживание людей на захламленной Земле...

Питекантропов и горилл в Центральной Африке Природа спасла случайно; но глупо надеяться на сходное везение хотя бы раз в тысячу лет! Надо брать свою эволюцию в свои руки — и разобраться в ней не хуже, чем физики разобрались в эволюции горячей Вселенной после Большого Взрыва.

Через год за этот подвиг получат награду молодые американцы, Стивен Вайнберг и Шелдон Глэшоу, а также пакистанец Абд-ус-Салам. Они первые заглянули внутрь Большого Взрыва Вселенной на такую глубину, где нет разницы между массивными и безмассовыми частицами. В столь узких пределах (в 1000 раз меньше радиуса протона) электромагнитное взаимодействие частиц не отличалось от их слабого взаимодействия — так что зеркальная симметрия пространства слегка нарушалась во всех ее проявлениях, и оттого была возможна эволюция физического мира.

С тех пор кварки объединились в протоны, а векторные мезоны обрели большую массу: примерно в 90 раз больше, чем масса протона. Чтобы их обнаружить сейчас, нужно строить особо мощный ускоритель протонов: эта работа уже началась и приведет экспериментаторов к победе через пять лет. Но Вайнберг, Салам и Глэшоу получат свою премию раньше — потому что в тонких опытах на электронном ускорителе недавно были обнаружены предсказанные Вайнбергом и его коллегами «нейтральные слабые токи»! Это редкий случай: чтобы Нобелевский комитет сам шел навстречу первопроходцам, не дожидаясь их окончательного триумфа. Почаще бы так! Тогда не пришлось бы астрофизику Чандрасекару или биологине Мак-Клинток ждать своей очереди по полвека!

В сущности, неуемная старушка Барбара открыла в геноме кукурузы почти то же самое, что юноша Вайнберг открыл в геноме частиц-лептонов. Она обнаружила «прыгающие гены», на которых держится биоэволюция растений. В трудные военные годы Барбара сама поставила на биостанции все необходимые опыты — не дожидаясь, как физики, постройки нужных им ускорителей или взрывов ненужных людям ядерных бомб. Но вот беда: успехи Барбары Мак-Клинток не прогремели на весь мир так, как взрывы в Аламогордо и Хиросиме! Петр Капица тоже отказался участвовать в сталинской ядерной программе. Вот и пришлось двум независимым ученым людям ждать заслуженной премии до 80 с лишним лет! Такова уж научная справедливость в неудержимо прогрессивном ХХ веке.

Еще своеобразнее выглядит эта справедливость в общественных науках, которых откровенно побаивается Нобелевский комитет. Только дважды шведские отцы решались присудить историкам премию по литературе. В первый раз ее получил немец Теодор Моммзен, потом — британец Уинстон Черчилль. Немца наградили в 1902 году — чтобы не награждать слишком самобытного Льва Толстого. Англичанину дали премию в 1953 году — после смерти Сталина, когда Черчилль остался последним победителем Второй мировой войны и воспел ее в своих мемуарах. При этом отцы-нобелевцы решительно отвергли своего гораздо более ученого современника Арнольда Тойнби, универсального историка всех народов и цивилизаций. Не вырастай сверх размеров Мавзолея!

Только русские герои регулярно вырастают сверх всяких рамок. Тот же физик Петр Капица: кто просил его демонстративно ссориться с людоедом Берия, чтобы не делать урановую бомбу для Сталина? Или: кто заставлял заключенного математика Солженицына записывать переживания своих товарищей по несчастью, чтобы потом в ссылке создать новый эпос о борьбе российского народа со своими преступными правителями? Или: кто приказал заключенному историку Льву Гумилеву использовать норильский лагерь как небывалую полевую лабораторию этнографа и этнолога?

И вот итог. Солженицын сумел опубликовать свой «Архипелаг» на Западе, удостоился Нобелевской премии — и был за это выслан из империалистической России в империалистическую Америку. Капицу не арестовали — но его 30 лет не выпускали из СССР, чтобы он не рассказал на Западе что-либо нелестное о советском образе жизни. Наконец, Льва Гумилева, отсидевшего в сталинских лагерях 14 лет («за папу и за маму»), просто замалчивают в СССР. Там опубликованы лишь те его книги, которые русские партократы надеялись использовать в идейной борьбе с китайскими партократами. Как только московские догматики помирились с китайскими догматиками — мудрец Гумилев вновь стал невыездным и непубликуемым историком.

Меж тем он закончил свой главный теоретический труд «Этногенез и биосфера Земли», где вся эволюция человечества представлена как цепь пассионарнгых вспышек, подобных биологическим мутациям. Но биологи (особенно палеонтологи) видят обычно лишь результаты этих вспышек: перестановки букв в длинной нити ДНК либо неожиданные скачки в анатомии животных или растений. Сами живые мутанты, намеренно или стихийно деформирующие свою ДНК, обычно ускользают от внимания кабинетных биологов.

Александр Солженицин

Иное дело — история человечества. Тут пассионарные особи заметны на каждом шагу: с ними можно побеседовать или попасть в тюрьму по их капризу! Так, Тойнби беседовал с Гитлером накануне войны — в те годы, когда Лев Гумилев строил Норильск в ряду прочих зэков. Оттого книги Тойнби отразили ПОСЛЕДСТВИЯ трудов Гитлера, Сталина, Цезаря и подобных им пассионариев-властителей. Напротив, книги Гумилева отражают необычную «алгебру» конфликтов и сотрудничества в коллективе разношерстых пассионариев-неудачников, стиснутых вместе недоброй Судьбой.

Так русские читатели и слушатели лекций Гумилева могут сравнивать свои страсти и свершения с чувствами и делами древних римлян, средневековых монголов или испанских конкистадоров. Отсюда — огромная популярность книг и лекций Гумилева среди массы образованных или полуобразованных россиян; отсюда же — стойкая ненависть правящих в СССР бюрократов к самобытному российскому историку. Знаменитая книга «Этногенез» не будет официально издана в СССР до расцвета перестройки — хотя тысячи копий этой депонированной рукописи будут раскуплены прямо из типографии в подмосковных Люберцах.

Среди покупателей будет немало физиков и математиков. Но никому из них не хватит квалификации, чтобы перевести наивные гуманитарнофизические рассуждения Льва Гумилева на строгий язык современного естествознания. Видимо, здесь мало самодеятельности ученых-одиночек. Нужен долгий коллективный труд большой и хорошо организованной группы ученых пассионариев — вроде тех групп, которые создавали первые ядерные реакторы, запускали искусственные спутники Земли или распишут по буквам нить человеческой ДНК. Значит, нужны миллиардные расходы, соучастие государственных учреждений и живой интерес активной части общества.

Ни демократический Запад, ни тоталитарный Восток не сумеют воплотить такой проект в течение ХХ века. Старик Гумилев умрет через полгода после распада СССР — в зените литературной славы, но вдали от воплощения своих научных замыслов ученым содружеством землян. Небольшим утешением пассионарному теоретику пассионарности послужит тот факт, что его идеи этногенеза найдут отражение в исторических задачах на Турнире Ломоносова: историческая наука появится там в 1987 году, еще до публикации главных книг Льва Гумилева.

Так откликнется спустя десять лет внезапная инициатива четырех математиков, сговорившихся в октябрьский день 1978 года о совместном воспитании юных российских энциклопедистов.

Борис Калашников

Драма «Родины»

Ровно семьдесят лет исполняется в этом году с того памятного дня 24 сентября 1938 года, когда стартовал с подмосковного чкаловского аэродрома знаменитый самолет «Родина», ведомый женским экипажем в составе командира корабля Валентины Гризодубовой, второго пилота Полины Осипенко и штурмана Марины Расковой. Их путь лежал на Дальний Восток страны...

А менее чем через полтора месяца, 2 ноября того же года, летчиц встречали в Москве как национальных героев. Всем троим были присвоены звания Героев Советского Союза, причем они оказались первыми в нашей истории женщинами, удостоенными этой награды! Ликующие толпы москвичей сопровождали их буквально на каждом шагу.

Что же вместили в себя эти 38 дней между упомянутыми датами? Все ли было столь однозначно замечательным? Впоследствии этот полет с неопределенным адресом конечной точки маршрута: Москва — Дальний Восток не раз называли очевидной авантюрой, стоившей жизни очень многим людям. Но и такая крайность едва ли оправданна.

Чего же было больше в этом «предприятии», свершившемся семь десятилетий назад — авантюризма или мужества, безрассудства или смелости, разгильдяйства или отваги? Даже спустя столь долгие годы сложно ответить на этот вопрос однозначно и определенно...

Затерянные в пространстве

Безусловно, полет задумывался как очередная демонстрация достижений лучшей в мире советской техники и безграничных возможностей людей Страны Советов, в данном случае женщин.

Прежде всего нужно сказать, что самолет ДБ-37бис конструкции Павла Осиповича Сухого (он работал тогда в КБ Туполева), выбранный для этого перелета, проектировался как дальний бомбардировщик и поэтому получил индекс ДБ-2. Эта машина с полным запасом горючего могла преодолеть без посадки расстояние примерно в 7,5 тысяч километров и почти идеально подходила для дальних перелетов. Но, быть может, самым важным моментом явилась одна конструктивная особенность этого самолета, которая впоследствии сыграла весьма драматическую и чуть было не роковую роль. Дело в том, что члены экипажа имели совершенно автономные кабины, отделенные друг от друга перегородками. В результате чего общение между ними осуществлялось. при помощи записок, посылаемых по пневмопочте! Правда, между штурманом Расковой и командиром корабля Гризодубовой было маленькое окошко, через которое можно было просунуть кисть руки с записочкой. А вот второй пилот Полина Осипенко и штурман Марина Раскова общались только пневмопочтой. Записки на тонкой бумаге закладывались в металлический патрон, который помещался в алюминиевую трубку. Затем отверстие закрывалось, и вручную накачивался мех. Качать приходилось до тех пор, пока на панели приборов не зажигался сигнализатор о том, что почта дошла до соседки по кабине! Сейчас даже трудно представить себе такую систему «межкабинного» общения членов экипажа!

Здесь уместно поведать и о возрасте пилотесс. Ведь самой старшей из них, Полине Осипенко, был 31 год! 28 — Гризодубовой. А Марина Раскова и вовсебыла лишь 26 лет от роду! И вот эти замечательные девчонки вступили в нешуточную борьбу — и с техническими проблемами, и со стихией.

А начались эти самые проблемы на подлете к Красноярску, когда появилось обледенение. К наступающей ночи оно стало угрожающим, что вынудило Гризодубову набирать все большую высоту. После преодоления 5000 метров самолет попал в мощные кучевые образования холодного шквалистого фронта. Началась очень активная болтанка, вызывавшая тревогу у членов экипажа. Приходится забираться все выше и выше — только на семи с половиной тысячах метров удается пробить ночные облака. Полет продолжается. В 20 часов 21 минуту по московскому времени Раскова, находясь в кислородной маске, открывает потолочный люк. Ледяной поток воздуха пронизывает ее, однако штурман производит необходимые наблюдения и астронавигационным методом определяет координаты самолета.

А после прохождения Красноярска ситуация и вовсе резко усугубляется. Отказывает бортовая радиостанция, и теряется связь с землей. Далее накатываются навигационные сложности — отказ радиокомпаса, из-за чего не удается точно выйти на привод, специально установленный у северной оконечности Байкала, в местечке Душкачан. Ночное небо вновь закрыто облаками. Широкое остекление штурманской кабины покрылось льдом, что не позволяет Расковой даже попытаться увидеть наземные ориентиры. Хотя сложно представить, что в сумеречных или ночных условиях можно визуально определиться по земной поверхности, да еще в ситуации, когда местность под крылом весьма малонаселенная, то есть никаких искусственных ориентиров быть не может. Тем не менее Марина решается вновь открыть люк, дабы уравнять температуру наружного и внутрикабинного воздуха в надежде на то, что это позволит очистить стекла от льда и все же сориентироваться. Температура в кабине снижается до минус 36 градусов! «Вокруг меня в кабине лед и иней. Я сама, как Дед Мороз, вся покрыта инеем», — писала впоследствии Марина Раскова в своей биографической книге «Записки штурмана». Стекла чуть очищаются, но увидеть землю так и не удается — внизу сплошная облачность. В этом неведении проходят ночные часы. Но и рассвет не приносит облегчения.

«Внизу, в глубоком ущелье, куда не проникли лучи солнца, лежит густой низкий туман. Он скрывает от штурманских глаз нанесенные на карту реки, по которым штурман мог бы ориентироваться. Снова слепой полет. Живописные снежные вершины ровно ничего не говорят: горы, да и только. Таких гор в Забайкалье сколько угодно...»

По прохождении Байкала экипажу предстояло изменить курс на 30 градусов вправо, чтобы выйти к железнодорожной магистрали Чита — Хабаровск, в район станции Рухлово. Но в данной ситуации возникла опасность случайного пересечения государственной границы. А ведь всего за полтора месяца до этого полета, с 27 июля по 11 августа того же 38-го года, имел место печально известный спровоцированный конфликт на озере Хасан. В свете этого тем более необходимо было учитывать, что справа по курсу следования корабля, вплоть до Амура южнее Хабаровска, являвшегося на этом участке пограничной рекой, как раз проходила граница с марионеточным государством Манчьжоу-Го. Мрачный образ его Квантунской армии, созданной японцами, в те времена у всех был на слуху. Очевидно, что если бы «Родина» пересекла границу, то это могло привести к самым тяжким последствиям — причем как для экипажа, так и для международного положения. Решили двигаться только строго на восток.

Сориентироваться удалось лишь... над Тугурским заливом Охотского моря! Здесь же Марина сумела в какой-то степени «оживить» радиостанцию и обменяться с землей обрывочными радиограммами. И тут происходит нечто совершенно непонятное. Самолет давно на Дальнем Востоке, «задание партии и правительства» выполнено. Раскова считает необходимым идти к ближайшему аэродрому — в Николаевск-на-Амуре, до которого час полета, настаивает на этом. Однако Гризодубова, ориентируясь на почти пятичасовой остаток топлива, решает взять курс на Комсомольск-на-Амуре, до которого более пятиста километров. Мотивирует это командир корабля тем, что в Комсомольске намного лучше полоса. Решение оказывается воистину роковым, так как примерно через два часа загорается сигнализация получасового остатка топлива.

Здесь у меня возникает явная ассоциация с ситуацией, произошедшей почти через четверть века после описываемых событий, 21 августа 1963 года. Думаю, не все знают об этом уникальном случае. У Ту-124 не выпускалась передняя стойка шасси, и он вырабатывал горючее над тогдашним Ленинградом, готовясь к посадке. При этом, ввиду неточности показаний датчика остатка топлива, самолет оказался с заглохшими двигателями над самым центром города! Тогда командиру корабля В. Мостовому просто чудом удалось приводниться на Неву! Это была единственная в истории мировой гражданской авиации успешная посадка тяжелого пассажирского лайнера на воду реки в центре крупного мегаполиса.

Марина Раскова и Полина Осипенко перед полетом. Сентябрь 1938 года

...Под самолетом дальневосточная тайга! Становится очевидным, что вынужденной посадки не избежать. Гризодубова, опасаясь капотирования (то есть переворачивания через носовую часть) самолета при посадке, приказывает штурману прыгать. Вспомним: ведь переместиться из своего отсека члены экипажа не могли! Раскова не хочет покидать самолет, объясняет в очередной записке Гризодубовой, что встанет у задней стенки и ничего с ней не случится, все обойдется. Но командир неумолима. Раскова не рискует взять с собой даже аварийный мешок с продуктами, так как он весьма тяжел, а у штурмана только боевой парашют, площадь которого значительно меньше тех, на которых ей всего дважды в жизни приходилось до этого прыгать. Марина опасается, что скорость падения в этом случае будет слишком велика, и в случае попадания в болото выбраться попросту не хватит сил. Она надевает этот самый парашют, кладет в карман две плитки шоколада, компас, складной нож и пистолет «Вальтер», открывает люк в полу и прыгает вниз.

Одна в целом мире

Дальнейшие события — цепь удивительного везения и жестокого трагизма. Благодаря мастерству и, конечно же, удаче, Гризодубовой удается посадить тяжелый транспортный самолет на поверхность небольшой заболоченной поляны (такие болотистые пространства в тайге, поросшие кустарником, называются «марь») в совершенно безлюдной местности, где-то в междуречье Амура и таежной реки Амгуни. Посадка производилась с убранными шасси, на «брюхо». Самолет не получил практически никаких серьезных повреждений. Но проблема с радиостанцией категорически отрезала, казалось бы, спасшийся экипаж от мира людей.

Начались долгие и труднейшие поиски, в которых было задействовано невиданное по тем временам количество самолетов — около пятидесяти! Они прочесывали огромные пространства Дальнего Востока. Ведь предполагаемый район посадки насчитывал свыше полутора миллионов квадратных километров совершенно пустынных земель — от Читы и до самого Сахалина! Люди замерли в тревожном ожидании развязки...

А штурман Марина Раскова тем временем попала и вовсе в практически безвыходную ситуацию. Приземлившись на ствол большой сосны, она с немалым трудом умудряется отрезать стропы парашюта и кое-как спуститься на землю. Это было 25 сентября 1938 года. Вокруг сплошной лес, непроходимые чащи, болота. В кармане, как уже сказано, две плитки шоколада — это весь НЗ 26-летней девушки, оставшейся один на один с предзимней дальневосточной тайгой. Еще в Москве члены экипажа договорилась, что если одной из них придется искать двух других, то эти две должны будут выстрелить в воздух, обозначая себя. И через некоторое время Марина действительно услышала далекий одиночный выстрел и попыталась определить, откуда шел звук. Но легко ли это сделать, находясь среди бескрайнего леса. Однако вполне вероятно, что тот выстрел имел куда большее значение — он дал Марине надежду на то, что члены экипажа все же живы! А это в ее ситуации было, пожалуй, исключительно значимо.

Целую главу посвятила впоследствии Раскова в «Записках» своему многодневному пути среди этих лесов, речушек, марей и заледеневших болот. Трудно представить себе всю меру трудностей и отчаяния, которые выпали на долю этой девчонки! Потянулись дни, казалось, действительно совершенно нескончаемого странствия в тайге. Она пробиралась через непроходимые заросли, пробивая себе путь перочинным ножом; провалилась в подмерзшее озеро и в ледяной воде с невероятными усилиями сумела выплыть на берег; с отчаянием собирала какие-то кислые лесные ягоды, когда от двух шоколадок уже почти ничего не осталось; летчица с великой надеждой увидела на восьмой день пролетающий самолет, но он растаял в вечернем небе, как призрак; она попала в болото, кое-как выбралась, но в тине остался один из унтов... Уже практически без сил, скованная голодом и отчаянием, на девятый день Марина увидела на опушке огромного бурого медведя. Лишь четыре патрона оставалось у нее в пистолете. К счастью, после первого выстрела зверь убрался восвояси. Действительно, трудно даже осмыслить все те испытания, что выпали на долю Расковой за девять бесконечно долгих дней пути в тайге! И видимо, каждым пережитым в них мгновением она заслужила эту великую для себя награду: на десятый день, 5 октября, Марина, как подлинное чудо, увидела вдали свой самолет — блестящее в утренних солнечных лучах хвостовое оперение «Родины»! Как передать словами этот миг для человека, у которого уже практически не было сил идти, а главное, по всей вероятности, в душе не оставалось надежды вернуться к людям.

А еще в памяти Марины об этих страшных днях в тайге, остались. белки! Девушка видела множество белок, сидящих на ветках и прыгающих по деревьям. И, глядя на них, она думала о том, как же бесконечно счастливы эти маленькие зверюшки здесь, среди бескрайних лесов и болот! А счастливы они потому, что тут их дом — в глухой тайге у них был и кров, и верное жилище! А кто ведал тогда, доведется ли увидеть свой дом ей, таежной скиталице Марине Расковой. Как же это важно иметь свой дом на Земле...

Катастрофа над тайгой

А в предыдущие два дня в непосредственной близости от места посадки корабля разыгралась самая настоящая драма, отголоски которой протянулись сквозь десятилетия, аж в шестидесятые годы двадцатого века. На восьмой день поисков, 3 октября 1938 года, летчик Михаил Сахаров наконец-то обнаружил среди тайги, в нескольких десятках километров от населенного пункта Керби, этот столь активно разыскиваемый самолет и двух летчиц рядом с ним!

Валентина Гризодубова

Был сброшен вымпел с запиской.

На следующий день, 4 октября, было решено выбросить десант: врача, техников, радистов, корреспондентов, а также спортивных комиссаров для фиксации мирового рекорда дальности перелета. Вылетели три самолета — два ТБ-3 (тяжелых бомбардировщика) и ДС-3 («Дуглас»). Впоследствии очень долго разбирались, зачем к месту приземления отправился на одном из ТБ сам руководитель поисков самолета «Родина», командующий воздушными силами 2-й Отдельной Краснознаменной армии комдив Яков Сорокин. Столь же неясной показалась и миссия Александра Бряндинского, флаг-штурмана ВВС, Героя Советского Союза, отправившегося к месту посадки в качестве штурмана «Дугласа».

Александр Матвеевич Бряндинский был удостоен высокого звания всего лишь за 3 месяца до описываемых событий вместе с Владимиром Коккинаки за осуществление сверхдальнего перелета Москва — Спасск-Дальний. До этого экипажем Коккинаки и Бряндинского было установлено сразу три мировых рекорда скорости. И вот в роковой полет к месту посадки «Родины» отправляются эти самолеты. А далее происходит драма, тайна которой, вероятно, никогда не будет раскрыта.

На глазах у пилота Михаила Сахарова и людей, находящихся на борту его самолета, а также Валентины Гризодубовой и Полины Осипенко (Раскова еще была в тайге), стоящих на крыле самолета «Родина», «Дуглас», ведомый командиром корабля Николаем Лесниковым и штурманом Александром Бряндинским, таранит в полете ТБ-3, врубаясь моторами в его хвостовое оперение! Сам при этом, разламываясь на лету, дымящимся факелом устремляется к земле. ТБ-3 в первый момент после столкновения резко идет вверх, затем переворачивается в воздухе, делая некую страшную полубочку, и спиной к земле падает вслед за «Дугласом»! При этом четыре человека, включая командира ТБ-3 Наумова, успевают выброситься с парашютами и спастись. Комдив Яков Сорокин, находившийся в момент удара в кабине пилотов этого самолета, спастись не успел. Из «Дугласа» же вообще не спасся никто. Шестнадцать человек в мгновение ока ушли в небытие! Два гигантских для своего времени самолета на глазах у обезумевших от ужаса людей превратились в пылающие факелы на земле... Как сказано, это произошло в очень незначительном отдалении от места посадки «Родины». Возможно, экипажи не сумели сразу выйти на точку, и Лесников с Бряндинским, увлеченные поиском, допустили это роковое столкновение уже на самом подлете к цели.

Миновала еще одна ночь, и 5 октября к месту трагедии вышла из тайги еле державшаяся на ногах Марина Раскова.

На долгие десятилетия эти драматические события в дальневосточной тайге стали государственной тайной. Ни в одной из сотен публикаций о рекордном полете происшедшая драма не была упомянута ни единым словом. Разумеется, не говорит об этом в своей книге и Марина Раскова. По-моему, впервые о случившемся тогда несчастье поведал в монографии «Испытатели ВВС» Вилен Карпович Муравьев, известный штурман из ГК НИИ ВВС. Публикация состоялась только в 1990 году, то есть 52 года спустя после случившегося! А тогда... Лишь через год после драмы тела Я. Сорокина и А. Бряндинского были перевезены с места события и похоронены в Комсомольске-на-Амуре. Сам самолет «Родина» наступившей зимой был эвакуирован с места посадки группой специалистов во главе с мужем Валентины Гризодубовой, летчиком Виктором Александровичем Соколовым. Машину подняли домкратами, установили на шасси. Затем она перелетела сначала в Комсомольск-на-Амуре, а после проведенного там незначительного ремонта — в Москву. В годы войны этот самолет использовался в боевых действиях.

А вот с телами остальных четырнадцати человек, погибших на столкнувшихся самолетах, все получилось гораздо хуже. О них попросту забыли. Лишь тридцать лет спустя, в 1968 году, случайные охотники натолкнулись в этой глухомани на обломки самолетов и человеческие останки. Через год, в 1969-м, была снаряжена специальная экспедиция во главе с полковником Индуцким, которая захоронила останки на кладбище у таежного поселка Дуки, недалеко от места катастрофы. У могил был установлен деревянный безымянный обелиск. Безымянный, потому что в 1969-м имена погибших еще не были установлены. Однако впоследствии благодаря архивной работе стали известны и эти четырнадцать имен: Андреев, Заботкин, Земцов, Климов, Марценюк, Медведев, Микусев, Морозов, Лесников, Лещиков, Раппопорт, Сосков, Черепахин, Шевченко. Добрая память этим людям. Вот такой оказалась цена, заплаченная за поиски экипажа «Родины».

Позже делались заявления, что и Сорокин, и Бряндинский якобы отправились в этот полет к месту посадки «Родины» совершенно безосновательно: лишь для того, чтобы впоследствии причислить себя к тем, кто непосредственно участвовал в спасении прославленного экипажа. Якобы Сорокин хотел после своего полета лично доложить Сталину о ситуации. Но это недоказуемо. Сорокин был руководителем всех многодневных поисковых работ, и вполне естественно и логично, что он посчитал нужным побывать на месте обнаружения корабля. Столь же правомерным был и полет Бряндинского, который осуществлял штурманское обеспечение поисков. Говорить, что все это было сделано лишь показухи ради, едва ли оправданно. Ведь есть еще и личное чувство ответственности у людей за порученное дело. Тем более за такое дело, к которому приковано внимание буквально всей страны.

Так или иначе, но, как сказано у Вергилия, Fata viam inveniunt — Судьбы находят свой путь. То бишь, от Судьбы не уйти никому.

В масштабе Истории

Ну а дамам-летчицам еще предстоял долгий путь домой. При этом Раскову по всем таежным тропам несли на носилках, так как сама идти она не могла. И в Комсомольске, и в Хабаровске, и особенно в Москве, конечно, их ожидал самый восторженный прием и поистине всенародное обожание. Торжественный обед в Георгиевском зале Кремля в присутствии Сталина и членов правительства, плюс Золотые Звезды первых в стране женщин — Героев Союза стали венцом этой воистину незабываемой эпопеи.

И в ней явно не было тогда места тем шестнадцати, чьи тела покоились в болотистом таежном краю...

Ну а в том, что в живых остались сами героини полета, мне явно видится некий элемент чуда. Любой летчик представляет себе, что такое посадка тяжелого двухмоторного самолета на заболоченную поляну среди тайги. И каковы шансы выжить при этом. Конечно, Гризодубова продемонстрировала виртуозное и безупречное мастерство пилотирования! В такой ситуации не только остаться в живых, но и сохранить самолет фактически без повреждений — это нужно было суметь сделать! Однако, как ни крути, но и без чертовской удачи здесь было никак не обойтись!

А то, что Раскова сумела не только продержаться фактически без пищи эти девять страшных дней, но и преодолеть просто невероятные сложности таежного странствия и выйти из тайги к самолету — в этом уже чудо просто Великое! Воистину удивительное мужество продемонстрировала эта совсем молодая женщина! Так бороться за жизнь дано далеко не каждому.

Но в масштабе истории все перенесенное в этой тяжкой Дороге нашими пилотессами уложилось практически в одну-единственную строку: «Установлен женский мировой рекорд дальности полета по прямой — 5908,061 км. За 26 часов 29 минут». Такова уж краткость исторического мига. От этого тоже не уйти.

Менее чем через год, 11 мая 1939-го, в авиакатастрофе погибла Полина Осипенко. Через четыре с небольшим года, в январе 1943-го, также в авиакатастрофе, но уже в небе войны, не стало Марины Расковой. И только Валентине Гризодубовой суждено было прожить большую жизнь, пережив и мужа, и собственного сына, завершив свой земной путь в 1993 году. А в 1986-м она была удостоена звания Героя Социалистического Труда, став единственным (!) нашим авиатором, получившим эти две высшие награды государства — звания Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда. Всего же в истории Советского Союза таких уникумов было лишь 11 человек. Гризодубова — еще и единственная женщина среди них. В числе оставшихся десяти — Сталин, Ворошилов, Хрущев, Брежнев, Устинов. Так отмечен был последующий жизненный путь командира «Родины».

Возьмите карту Дальнего Востока и найдите на севере Хабаровского края маленькую речку Амгунь, левый приток Амура. Следуя по ее извилистой линии, вы увидите притулившийся к берегу крохотный кружочек — обозначение села, которое называется сегодня «Имени Полины Осипенко». Почему-то имя второго пилота, а не командира корабля или штурмана, оказалось навсегда увековеченным в географическом названии региона, где произошла вынужденная посадка «Родины». Это центр одноименного района Хабаровского края, одного из весьма удаленных районов. Расстояние до краевого центра — 1096 километров. До ближайшей железнодорожной станции — Комсомольска- на-Амуре — 740 километров. В тридцатые годы минувшего века это село называлось Керби. Найдите этот кружочек на карте и вспомните, что именно в этих глухих таежных местах 70 лет назад разыгралась одна из больших драм в отечественной истории. Она унесла с собой жизни шестнадцати наших соотечественников и оставила память, в которой радость и боль слились воедино.

РАЗМЫШЛЕНИЯ У КНИЖНОЙ ПОЛКИ

Ревекка Фрумкина

«Эталон души хранится в России...»

Впервые опубликовано:

.

Перепечатывается в сокращении с разрешения редакции Полит.ру.

Анатолий Вишневский.

Перехваченные письма. — М.: ОГИ, 2008.

Вообразите себя сидящим перед старым сундуком с откинутой крышкой. В нем вперемежку лежат бумаги. Ценные ли — неизвестно; быть может, только для вас одного и любопытные. Старые тетради, связки писем и отдельные конверты, разрозненные страницы каких-то книг, альбом с металлическими застежками, почтовые открытки с видами европейских городов и репродукциями картин некогда известных художников, на обороте которых прочитываются строки, выведенные неумелой детской рукой. И там же — выцветшие акварели с набросками чьих-то портретов, фото с обломанными углами некогда добротных паспарту...

Кто-то усмотрит возможность извлечь из найденного непосредственный прок: остеклит акварель и повесит ее у себя дома. Кто-то заинтересуется — что это за Община Св. Евгении, печатавшая открытки со светскими картинками?..

Ну, а архивист, заглушив эмоции — ибо от старого и тем более старинного он заранее ждет откровений, — архивист начнет с дотошного описания всего того, что попало ему в руки. «Россыпь» будет проанализирована, описана как фонд или несколько фондов, то есть как совокупность документов, принадлежащих одному или нескольким определенным лицам. Открытки, фото, листки и конверты войдут в описи как единицы хранения. Фонды пополнят архивохранилища, откуда их раньше или позже — в ожидании крупинок золота — извлекут специалисты, занимающиеся прошлым.

Правда, архивы хранят преимущественно фонды людей именитых и знаменитых, точнее говоря, тех, кого в свое время сочли таковыми, в силу чего и отвели место на архивных полках не только их письмам и дневникам, но и свидетельствам об их крещении и школьным аттестатам. О «незнаменитых» мы узнаем лишь потому, что рядом с ними жили люди, верившие в их значительность и передавшие эту веру следующим поколениям.

Дина Шрайбман.

Рисунок Бориса Поплавского

Ида Карская

Бетти Шрайбман

Что знали бы мы сегодня о Муни (Самуиле Киссине), если бы не очерк Ходасевича? Не этот ли очерк побудил современного исследователя И. Андрееву написать о Муни книгу? Но ведь и обычные люди, как говорил о себе Муни, «все-таки были»! Только замкнув свой кругозор стереотипными версиями исторического процесса или, напротив того, дав себя увлечь фантазмами, можно думать о людях как о массовке. Даже самые обычные люди неповторимы именно в своей обычности. Совокупность типичных судеб — как обычных, так и вовсе необычных (хотя нередко отнюдь не именитых) людей — дает нам совокупный образ эпохи.

Впрочем, это уже задача не архивиста, а романиста. «Перехваченные письма» и в самом деле роман, только принадлежит он романисту совсем особого типа — «Осветителю». Назвав себя Осветителем, А. Вишневский не погрешил против терминологического значения этого слова. Автор ничего не добавил от себя, кроме двух-трех замечаний, зато высветил главное, перемещая лучи то на одну, то на другую части сцены.

Подзаголовок книги А. Вишневского — роман-коллаж — отнюдь не метафора. Автор проявил себя как истинный виртуоз данной техники, суть которой — в выделении и соположении. Сополагая высвеченные фрагменты жизни своих персонажей, отраженные в дневниках, частных письмах, главах из неопубликованного романа одного из героев, предлагая нам изредка их стихи и тексты из газет, «Осветитель» сумел рассказать о трагических судьбах нескольких русских семей за последние без малого сто лет.

Это четыре поколения старинной русской дворянской семьи Татищевых — «рюриковичей», породнившихся с Нарышкиными и Голицыными. Это три сестры Шрайбман, из которых одна стала известной французской художницей Идой Карской, другая — Дина — вышла замуж за Николая Татищева, родила ему двух сыновей и умерла от чахотки в оккупированной Франции, а третья — Бетя — после смерти Дины заменила этим детям мать, но была схвачена немцами и погибла в Освенциме.

Николай Татищев. 1917 г.

Борис Поплавский

Николай Татищев совсем юным корнетом успел посидеть в большевистской тюрьме одновременно со своим отцом Дмитрием Николаевичем, который был расстрелян просто как русский дворянин. Когда Николай познакомился с Диной Шрайбман, она была возлюбленной поэта Бориса Поплавского. Николай и Дина поженились «с благословения» Поплавского и под немалым его влиянием. Вплоть до неожиданной смерти Поплавского от передозировки наркотиков в 1935 году (Поплавскому было всего 32 года) Дина была ему ближайшим другом и душевной опорой, в которой он так нуждался.

Поплавский был «своим» и в семье сестры Дины, Иды — жены художника Сергея Карского, тогда еще студентки-медички, только начинавшей рисовать, а впоследствии ученицы Сутина.

Дине изначально было присуще совершенно особое, материнское отношение и к Борису Поплавскому, и к Николаю Татищеву, поэтому ее замужество только укрепило дружеские связи, которые хотя бы время от времени могли гармонизировать жизнь Поплавского. Письма и дневники Поплавского и обеих сестер, сравнительно краткие заметки Николая Татищева — уникальное свидетельство экзистенциальных конфликтов, которые волновали этих людей в начале 30-х годов куда больше, чем нищий быт и прочие тяготы эмигрантской жизни. Пруст и Кафка, Пастернак и Рембо для героев романа — это livres de chevet, «книги у изголовья».

В противоположность Борису Поплавскому, талантливому поэту, но при этом человеку с, несомненно, надломленной психикой, Николай Татищев был уравновешен и обладал достаточно критическим отношением к своему «Я». Читая его дневники, отрывки из неопубликованного романа и письма матери и Дине Шрайбман, мы видим, что становление Николая как личности проходило в достаточно сложных условиях. Будучи бойцом Белой армии, он, по существу, участвовал в чужой войне. Позднее Татищев писал, что не успел толком ничему научиться, что в жизни по-настоящему ему были нужны только природа и книги.

С Диной Шрайбман Николая связывало большое чувство — в ее любви он находил некое оправдание тем духовным интересам, которые он сумел сохранить в себе самом. Ярче всего Николай и раскрывается в его первых письмах Дине, датированных 1932 годом. Быт его занимал мало, однако он работал, что позволило ему содержать семью. Николай много читал, много думал; его замечания о литературе и искусстве точны и проницательны. Он был членом одной из масонских лож, хотя и относился к этой своей деятельности с большой долей сдержанности. Татищев писал прозу — в книге Вишневского представлены большие фрагменты его неопубликованного романа «Сны о жестокости».

Судя по письмам близких Николаю Татищеву женщин — Дины, Бетти и Иды Карской, а также по дневниковым записям его фактической второй жены Марии Граевской, после смерти Дины, вырастившей его детей, все они ценили в Николае несуетность, мягкость и чувство собственного достоинства. Проза его, несомненно, талантлива.

Дина с детьми, Степаном и Борисом

В ноябре 1943-го, когда уже нет ни умершей от скоротечной чахотки Дины, ни увезенной в концлагерь Бети, он перечитывает свои старые записные книжки 1931 — 1938 годов и комментирует их так, как если бы он был уже в мафусаиловых летах — а ему еще нет и пятидесяти. Свою жизнь Николай описывает как «пребывание в снах» — бодрствовал он, по его словам, в первые годы встречи с Диной, а когда они уже жили семьей, «снова сны, и так во сне родились Степан и Борис...»

И все-таки Николай жил в мире с самим собой. Этого никак нельзя сказать о Дине, жизнь которой, пусть небогатая внешними событиями, была драматичной, а окончилась трагически. Ее любовь к Поплавскому была одновременно и земным чувством, и любовью евангельской, братской. И Николая Татищева она любила со всею страстностью молодой женщины — и все же скорее как сына, нежели как мужа. Одновременно она не могла не только вычеркнуть из своей жизни Поплавского, но даже отодвинуться от него — от его обреченности, в чем бы она ни выражалась в данный момент. Стихи Дины поражают своей пронзительной открытостью другому.

Исход из Парижа в августе 1940 года стоил Дине жизни: она простудилась и сгорела в несколько дней. Записи, сделанные ею в последние дни и часы жизни, обращены к Богу, к детям и полны благодарности за подаренное ей счастье любить детей. Отпевавший ее — вопреки формальным церковным установлениям, поскольку Дина была некрещеной, — отец Борис Старк писал, что она «умерла христианкой по своему углубленному духу».

В сентябре 1940 года Николай Татищев продолжал писать в Париж своей матери, Вере Анатольевне, урожденной Нарышкиной, которая после ссылки получила разрешение на выезд из России. В книге есть фотография, где она снята на скамейке в парке вместе с Бетей и Диной Шрайбман. Рядом с бабушкой в детской коляске спит сын Николая и Дины Степан — будущий культурный атташе Франции в Москве.

Я еще встречала женщин из поколения Веры Анатольевны — их «выдавала» осанка; на этом фото она хорошо заметна.

В самом начале повествования еще жива и самая старшая из героев романа — обер-гофмейстрина Елизавета Алексеевна Нарышкина, теща Дмитрия Татищева. Она получила разрешение на выезд из России и через Финляндию добралась до Дании, чтобы повидаться со вдовствующей императрицей Марией Федоровной, после чего переехала в Париж. В июне 1925 года в Финляндии она записала в своем дневнике (оригинал по-французски): «Ну вот и начинается новая полоса моей жизни, и это — в 86 лет! Подумать только, что я прожила так долго, прошла через столько перевоплощений и осталась самой собой!»

Многие ли могут сказать что-либо подобное о себе?

Упомянутые мною персонажи далеко не исчерпывают списка героев романа — авторов писем и воспоминаний. Из Петропавловской крепости и других узилищ до последнего дня перед расстрелом пишет жене старший Татищев, Дмитрий Николаевич. Из ссылки в Пермь, а потом из Англии пишет родная сестра Николая Татищева Ирина, в замужестве Голицына; есть письма Елизаветы Татищевой — третьей из детей Дмитрия и Веры, — которая осталась в России. Французские писатели и критики делятся впечатлениями о творчестве Иды Карской — выдающейся французской художницы. Русский литератор Виктор Мамченко (тоже эмигрант) пишет Николаю Татищеву.

Вера Анатольевна Татищева, Бетти и Дина Шрайбман, в коляске — Степан

Наконец, на сцене появляется четвертое поколение — внуки Дмитрия Николаевича Татищева и правнуки обер-гофмейстрины Нарышкиной — Степан и Борис, а также их жены. В качестве атташе по культуре при посольстве Франции в Москве Степан получает особые возможности — и использует их среди прочего для переправки в Париж рукописей Солженицына и архива Мандельштама...

И здесь мне хочется остановиться, чтобы сказать: дальше — читайте сами! Я же ограничусь некоторыми замечаниями о структуре книги и глубинных смыслах повествования.

Прежде всего интересен сам жанр. Это non-fiction, ибо автор остался «Осветителем», ничего не придумал, ни слова не написал от себя. Вместе с тем перед нами, несомненно, роман.

Я думаю, что автор, намеренно не сопроводивший текст комментариями, нашел очень точный художественный ход. Разумеется, можно издать архив Татищевых — Голицыных — Карских, следуя строгим правилам архивных публикаций. Боюсь, что в этом случае объем комментариев существенно превысил бы объем комментируемых текстов, так что у этой воображаемой книги, несомненно, был бы другой читатель.

Конечно, отказавшись от всяких комментариев, «Осветитель» пошел на риск: например, нам лишь приблизительно понятны обстоятельства, при которых в жизнь Николая Татищева вошла Мария Граевская, заменившая его детям мать. Мы не знаем ни ее возраста, ни профессии — впрочем, чтобы понять ее как личность, достаточно ее дневника, воспоминаний Бориса Татищева и нескольких ее писем. То же касается и других героев «второго плана». Вот, например, корреспондент Николая Татищева Виктор Мамченко — видимо, его ровесник. В отличие от Татищева, он был активным участником литературной жизни русского Парижа. Уточнить данные о Викторе Андреевиче Мамченко можно, обратившись, например, к «Википедии», но уже из его писем Татищеву видно, сколь различны были их жизненные позиции — а большего задача «Осветителя» и не требует.

Художница Ида Карская хорошо известна во Франции, но не в России — однако масштаб ее личности из романа быстро становится ясен. И дневниковые записи Бориса Поплавского, будучи поставлены в контекст жизни Дины и Иды, читаются совсем иначе: его душевная трагедия отражается в любви Дины более внятно, нежели в его стихах. Как сказал поэт, «может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто...»

Мария Граевская, Борис и Степан Татищевы

«Перехваченные письма» побуждают нас задуматься о необходимости демифологизации стереотипных представлений не только о русской эмиграции, но и об «устройстве» человека вообще, в частности — о поведении человека в предельных ситуациях. Предельные ситуации — эмиграция, утрата жизненной цели, война, революция, оккупация, тюрьма — неизбежно лишают человека привычных защитных оболочек. В этих обстоятельствах он теряет возможность выбора в житейском смысле слова, но при этом нередко оказывается перед неотвратимостью выбора экзистенциального.

Как известно, большая русская диаспора в Париже сложилась задолго до послереволюционного исхода. Сергей Карский, сестры Шрайбман, большой русский художник Хаим Сутин, другие русские насельники знаменитого «Улья» не были эмигрантами. Борис Поплавский — вечный странник не потому, что он, будучи русским поэтом, оказался в Париже: в предельную ситуацию он поставил себя сам, оттого и прозвали его «русским Рембо».

И тогда становится понятным, что, казалось бы, не отмеченная особыми талантами Дина Шрайбман с ее метафизическими поисками высшего, с ее безграничной самоотверженностью — столь же необычна, как художница Ида Карская и поэт Борис Поплавский. Как личность она не менее значительна: достаточно прочитать ее предсмертные записи.

Становление художественного дарования Иды Карской в ее ранних письмах прочерчено как бы пунктиром. Художник — это ее муж Сергей Карский, а Ида лишь позирует мужу и моет для него кисти, не решаясь бросить медицинский факультет. Постепенно из ее писем сыну и из ее воспоминаний мы узнаем, как ее картины впервые заметили, как она полностью отдала себя работе и как была этим счастлива. Ида Карская стала достаточно известным мастером, чтобы уже после смерти мужа содержать себя и сына. Из воспоминаний ее сына Мишеля, из отзывов известных писателей и деятелей искусства, посещавших ее выставки, мы узнаем о ее масштабе как художницы и поражаемся силе ее духа.

Мы даже можем кое-что присоединить к ее «перехваченным письмам», если зайдем на сайт .

Герои писем тем самым не только «тоже были»: они есть.

ВСЕ О ЧЕЛОВЕКЕ

Руслан Григорьев

Мы действительно такие?

Статья называется «Пределы самоорганизации при наличии злости». Ее авторы — профессор Бенедикт Херрманн из Школы экономики в Ноттингеме (Великобритания) и профессор Саймон Гехтер из Института изучения труда в том же Ноттингеме. Слово «злость» — не единственный возможный перевод английского spite; его можно перевести также как «недоброжелательность», «досада», «злорадство» и тому подобное, но любой русскоязычный читатель лучше поймет, каков смысл spite в данном контексте непосредственно из рассказа.

Речь идет об экономическом эксперименте, если угодно — игре, подобной сотням (если не тысячам) таких же игровых исследований, которые проводятся в последние годы для изучения экономического и социального поведения людей как в малых группах, так и в больших коллективах. Эти исследования возникли и стали распространяться после того, как Олсон в 1965 году бросил вызов господствовавшей до тех пор догме, которая утверждала, что люди в коллективах всегда проявляют тенденцию к самоорганизации и сотрудничеству, если понимают, что это сулит им взаимную выгоду. Встречный тезис Олсона гласил: «Рациональный эгоистичный субъект и не подумает участвовать в создании общественного блага, если только он не является членом очень малой группы или если его к этому каким-либо образом не принуждают».

С одной стороны, этот тезис соответствовал накопившимся в политической науке наблюдениям, которые убеждали ученых, что люди сами по себе, как правило, не могут преодолеть все трудности, препятствующие самоорганизации, пока их не принуждают к этому внешними указаниями (правилами поведения), помогающими им реализовать свои же собственные долговременные интересы. С другой стороны, тезис Олсона противоречил столь же многочисленным наблюдениям, которые демонстрировали, что люди в массе своей охотно участвуют в разного рода добровольных общественных акциях, требующих личного ненулевого вклада.

Это явное противоречие стимулировало разработку и проведение исследований кооперативного поведения, и упомянутая выше статья как раз рассказывает об одном из них. Ее авторы, известные специалисты в данной области, ранее проводили такие эксперименты в западных странах и вот решили для сравнения провести и в России. Для этого они отобрали с помощью объявлений, обещавших добровольцам небольшое вознаграждение, свыше 560 человек в Курске и в одной из курских деревень. Люди набирались из четырех групп — взрослых городских жителей (от 30 до 70 лет, среднее получилось 44), молодых городских жителей (16 — 22, среднее — 20), а также взрослых и молодых из деревни. Цель такой разбивки состояла в том, чтобы изучить влияние возраста и жизненного опыта (люди постарше сформировались в специфической советской среде с ее лозунгами коллективизма, а люди помоложе выросли на принципах «дикого» капитализма).

Каждая группа была разбита на подгруппы из трех человек, и в каждой такой подгруппе проводились две игры. На время игры членов каждой подгруппы вводили по одному в комнату с перегородками, так что они не видели друг друга, и давали им по 20 жетонов, означавших 10 долларов каждый. Затем каждого участника просили написать на листке, сколько из этой суммы он готов пожертвовать в «общую кассу». За это ему обещали по окончании игры выдать половину собранной суммы, объясняя, что чем больше все внесут в общую кассу, тем больше каждый получит обратно. Например, если каждый даст по 5 жетонов, сумма составит 15, ученые добавят к этому еще 7,5, и каждый участник получит обратно 7,5 вместо 5. Если же все внесут по 10, то каждый получит обратно 15. Это объяснение должно было стимулировать желание участников сотрудничать для общего блага.

Первая игра показала, что степень кооперативности молодой городской группы оказалась самой низкой (средний вклад в общее дело 6 — 7 жетонов), а пожилой сельской — самой высокой (10 жетонов). И, как всегда в таких играх (и в жизни тоже), выявились такие участники, которые не вносили в общий котел ничего или минимум, рассчитывая заработать на щедрости других партнеров. Аналогичные опыты с большим количеством повторений давно показали, что эти «зайцы» постепенно подрывают желание своих партнеров жертвовать на общее благо, и поэтому кооперативность сильно «зараженных» ими групп постепенно спадает. Ученые использовали это явление, чтобы изучить, как влияет в таких случаях наказание, и нашли, что если участники имеют возможность «наказывать» «зайцев», то кооперативность группы со временем опять возрастает.

В данном случае вторая игра как раз имела целью проверить, как влияет наказание на кооперативность различных групп. Это влияние измерялось так. После первой игры членов подгруппы снова приглашали в ту же комнату. Каждому давали конверт с запиской, где указывалось, сколько пожертвовал в предыдущей игре каждый из его партнеров. Теперь он видел, кто играл честно, кто — нет. Тут же было написано, что он может заочно наказать всех тех, кто, с его точки зрения, вел себя неправильно. Условия наказания таковы: у наказанных вычтут из выигрыша от первой игры 3 жетона, но и сам он потеряет при этом 1 жетон (или вычтут 4, а у него 2, и так далее, на его усмотрение).

Эти условия, понятно, порождали душевный конфликт — чего хочется больше: сохранить денежку или наказать «гада»? Впрочем, возможность наказания позволяла участникам надеяться, что теперь, когда «зайцы» будут проучены, это заставит их честнее сотрудничать и он сам выиграет больше. Каждый участник писал на этой же записке, кого как наказал, отдавал листок экспериментатору, тот сообщал (другой запиской) каждому, кто как наказан, после чего подгруппа приступала ко второй игре на тех же условиях, что и в первый раз. Но теперь уже «зайцы» знали, что они наказаны, и так как они не знали, сколько будут играть еще, то теперь, как можно было думать, должны были строить свою стратегию с учетом возможности получить в третий раз еще большее наказание.

Обычно при многих повторениях таких игр большинство «зайцев» и в самом деле решают, что им лучше сотрудничать, — именно поэтому степень кооперативности после введения наказаний, как правило, увеличивается. Но здесь третьей игры не было — исследователи ограничились двумя сеансами и сразу же подвели итоги. Они сделали это нарочно, чтобы не дать участникам приспособиться к условиям игры, так сказать, вопреки своей натуре. Им хотелось выявить меру кооперативности, а также отношение людей к наказаниям и влияние наказаний на кооперативность в «сыром», так сказать, виде, который присущ этим людям вне всякой игры.

И что они выявили? Тут лучше дать слово им самим. Вот как они начинают свое резюме. «Итоги этого российского эксперимента оказались для нас весьма неожиданными». Во-первых, выяснилось, что ни в одной русской группе введение наказания не повысило степень кооперативности, а во взрослой городской группе даже понизило ее. Во-вторых, после сообщения о наказании средний размер вклада каждого участника в общий котел при второй игре существенно уменьшился (кроме деревенской группы взрослых людей). Это понижение, как показал анализ отдельных вкладов, вызывалось тем, что «кооператоры», то есть игроки, которые в первой игре вносили много, после сообщения им о наказании внесли существенно меньше, а низкий вклад «зайцев» не изменился (наказание не заставило их вносить в общий котел больше). В-третьих, и это тоже весьма специфично для русских групп, во всех четырех группах наблюдалась тенденция сильно наказывать не только тех, кто в первой игре внес меньше двух других, но и тех, кто внес больше. В сумме по всем подгруппам число наказанных таким образом «активных кооператоров» составляло от трети до двух третей от общего числа наказанных. И в-четвертых, оказалось, что общая склонность русских участников игры наказывать своих партнеров — как «зайцев», так и «чрезмерных кооператоров» — в целом одинакова для всех. Эта непонятная озлобленность (spite) не зависит ни от возраста, ни от жизненного опыта.

Завершая резюме, авторы пишут: «Больше всего нас поразили два обстоятельства: почти полное отсутствие воздействия наказания на склонность к сотрудничеству и в то же время крайне резко выраженная склонность к наказанию. Исходя из экспериментов, проведенных нами в западных странах, мы, конечно, ожидали определенного наказания тех, кто вносил слишком мало или совсем ничего, но мы не могли даже представить себе, что участники будут наказывать — и к тому же крайне решительно — тех людей, которые вносили столько же или даже больше, чем они сами». Если перевести это на более понятный русскому читателю язык, авторов больше всего удивило, что русского человека даже угрозой наказания не удается склонить к кооперации с себе подобными (причем к кооперации, направленной, как ему внятно объяснили, на его же собственную выгоду), зато он готов сурово наказывать других (о которых зависит его выгода) — и не только тех, кто хотел бы проехаться за его счет (что естественно), но даже тех, кто готов, судя по их вкладу, вполне честно с ним сотрудничать. А уж особенно сердят его те, которые «высовываются» и «строят из себя, что они лучше других».

Думается, читатель сам найдет теперь наиболее подходящий перевод к слову spite, которым британские ученые охарактеризовали состояние души своих странных русских подопытных. Сами они пытаются объяснить свои наблюдения, как уже сказано в начале, различием в жизненном опыте между деревенскими и городскими русскими людьми, а также между воспитанными под воздействием коллективистской идеологии и теми, кто воспитался под воздействием идеологии индивидуализма. В свете перечисленных выше одинаковых главных результатов для всех четырех групп ссылка на такие различия не кажется особенно убедительной. Пусть даже «коллективистская идеология», как думают авторы, так серьезно повлияла на группу, средний возраст которой 44 года (!), что эти люди склонны наказывать тех, кто «высовывается» над уровнем коллектива, но как это может объяснить наказание тех, кто вложил вровень с наказывающим? Да и вообще степень кооперативности этой, наиболее коллективистской русской группы до наказания не так уж отличалась от кооперативности таких же групп на Западе, так что тут никак нельзя говорить о влиянии «коллективистского воспитания»!

Нам кажется, что более правы были комментаторы вроде Эрнста Фера из Цюрихского университета, который заявил, что «эксперимент Гехтера — Херрманна показал сильнейшие различия между культурами», или Марка Бьюкенена из журнала New Scientist, который свою заметку об «удивительных» результатах этого эксперимента озаглавил просто: «О происхождении человеческой злобы».

ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Анатолий Цирульников

Между НКВД и снежным человеком

 * Продолжение. Начало — в «З-С», № 9. — 2008.

Железные лапти и пароход «Каганович»

В Батагае не выветрился дух ГУЛАГа. С тех пор как в 30-е — 40-е годы тут нашли олово, построили рудник и обогатительную фабрику и завезли народ в многочисленные лагеря, мало что изменилось. Бараки среди бывшей промышленной зоны. Производство остановлено, многоступенчатая фабрика на горе как будто дремлет. Под стенами гудящей сутки напролет дизельной станции, под черным дымом котельной (такого и во сне не привидится) — спортивная трибуна стадиона, эстрада парка, детская площадка. Вернее, то, что от них осталось после августовского потопа, когда дождями прорвало, как тромб, сооруженную чьими-то умными головами прямо над поселком на сопке дамбу, и полторы тысячи кубометров воды обрушилось на райцентр. Двухметровый поток прорыл траншеи и котлованы на месте улиц и парков. Все здания были затоплены, за исключением дома Мира Афанасьевича, церквушки в барачном помещении и малинового с белыми колоннами ДК, построенного зэками. В общем, если подумать, и ГУЛАГ, и фабрика, и потоп — из одного ряда...

Но народ живет, не унывает. В магазине административного центра продают картошку по пятьдесят рублей за килограмм и топят лиственницей печку. Катаются на серых «уазиках» и «Уралах», зеленых «козлах» и вездеходах — типичном батагайском транспорте. И разыскивают самолет Леваневского — легендарного ледового летчика, пропавшего в 30-е годы где-то в здешних местах.

Члены педагогической экспедиции

Мы выходим из дома, где супруга Мира Афанасьевича, хрупкая миниатюрная женщина Анна Пудовна (вот имена, так имена — Мир, Пуд), досыта накормила нас нельмой и зайчатиной (без этого, как вы понимаете, за Полярным кругом нельзя). И мы — осторожно, шажками, по наледи, лавируя, как канатоходцы, над вырытой потопом траншеей, перебираемся в центр детско-юношеского туризма.

Анна Пудовна тут — директор.

Вместе со школьниками и учителями она создала музей, из которого можно узнать историю Батагая. В пятнадцатом году некий предприниматель, знакомый Максима Горького, застолбил месторождение оловянной руды, став владельцем рудника. Тот заглох после революции. Но потом заработал снова — в 30-е годы была снаряжена изыскательская экспедиция, и эти места начал осваивать Якутстрой НКВД, «Дальстрой»...

С 40-го года появились лагеря, обозначенные на карте крестиками. В районе было 22 лагеря, входивших в сеть Янлага, пять — вблизи Батагая. Один — на горе, где растет вечнозеленая трава «чибаагы» (по-русски хвощ), от которой у жеребенка мясо розовое.

Красная книга лежит в музее рядом с лагерными экспонатами. Анна Пудовна рассказала, что экспедиция школьников отправилась изучать на озеро орнофауну, а нашла подземный карцер.

Впрочем, смотря что ищешь.

В здешних Кисиляхских горах находится, говорят, энергетический центр Северного полушария, сообщающийся с Тибетом. Каменные глыбы напоминают человеческие лица...

Один местный мужчина уверяет, что знает, где захоронение трехметрового снежного человека. Такое случается нередко. Мне рассказали, как здешнему охотнику попался бобер (которого неизвестно каким образом занесло в Якутию), и охотник его долго разглядывал — зверь не зверь, человек не человек. В газетах написали: детеныш снежного человека...

Еще история: в Амгинском улусе, в наслеге Сатагал, что значит «сотворенный бедлам», старик, хозяин угодьев, увидел в сенокосную страду, в двадцатых числах июля, следы нечеловеческого размера. Сбежался народ. Много настойчивого народа, некоторые уже начали ломать ограду. Старику это надоело, он взял и стер следы «чучуны»... А был ли мальчик? Член нашей экспедиции Николай Николаевич Романов — главный в республике аналитик и специалист по федеральным программам — уверяет, что его зять сам видел этот след. Местность глинистая, отпечаталось ясно, видимо, он во время дождя пробежал, говорит Романов. «Нормальные люди, — замечает по этому поводу Бугаев, — в такую погоду сидят дома.»

В подземном карцере даже 11-летний ребенок умещается, лишь согнувшись

Он же добавляет, поглядывая на сотрудниц Анны Пудовны, что снежные люди (чучуны) имеют обыкновение, когда становится одиноко, красть женщин. Сотрудницы Анны Пудовны вздыхают.

В Центре детско-юношеского туризма, где мы общаемся, бывает разный народ: спортсмены, путешественники, любители экстрима... Экзотика людей притягивает: летом — полярный день, зимой — полярная ночь. Дети ходят в экспедиции с проводником. Разговаривают с коневодами, те много знают. «Когда слышим, что место чем-то замечательное, стараемся туда ехать», — говорит Анна Пудовна.

В каждом поселке есть школьный музей, в котором исследуется и собирается трагическая история этих мест. Одна из многих лагерных историй: на Нижней Колыме, в Черском, заключенные подняли восстание, ушли по распадку. Им устроили засаду и всех перестреляли. Трупы оставили, не захоронив, они стали гнить, пошла «оттайка», и на этом месте образовалось озеро.

Среди экспонатов центра туризма и экскурсий запомнились рисунок ребенка со свечой и русско-якутский словарик, составленный слушателем годичной партийной школы. В словарике преобладают глаголы «вышел», «вывели», «вынесли».

Смотрите, обращают мое внимание на самодельную обувь заключенных. Похоже на лапти, только железные. Железные подошвы, в них набивали тряпье, и так целый день ходили — в шахте, на лесоповале..

В сороковые годы открыли новые месторождения, и пароход «Каганович» потащил баржи вверх по Яне. С тех же времен сохранились консервные банки импортного производства — американский геркулес привозили по ленд-лизу на самолетах. А зэки шли из Магадана пешком, и в пеших конвоях и побегах было распространено людоедство (двое бежавших заключенных брали с собой третьего, молодого, с многозначительным прозвищем «консервная банка» — об этом есть у Варлама Шаламова).

Лагерный дух Батагая пробовали размешать романтикой, духом открытий. Походная раскладушка, взрыватель, транспортир остались от геологов-первопроходцев. Тут было много лауреатов государственных премий... Жаль их труда и сил. Поселок Лазо был образован в 1976 году, старательская артель, прямо по Джеку Лондону, мыла лотками золото. Прииск процветал: аэропорт, перевалочная база на Колыму, ежедневные рейсы — куда угодно. В 90-е годы производство было закрыто, поселок брошен, в пустых домах стоят пианино...

Я переспросил жену Мира о духе, который растворен в здешнем ландшафте, не ошибаюсь ли? «Нет, не ошибаетесь.» А куда делись заключенные, конвоиры? Архив, говорит она, увезли в Магадан. А люди вышли из лагерей, кто-то уехал, кто-то остался, смешался с местным населением. Впрочем, и население, которое было за лагерными воротами, обслуживало лагерь, тоже было объято страхом. Детям ничего не говорили. И это осталось. «Осторожность, мне кажется, осталась», — сказала Анна Пудовна.

Что же будет дальше с Батагаем? Растворится ли он постепенно в тайге? Или, может быть, как на Западе, превратится чисто в административно-информационный центр? Или же вернется к прежнему оловянному производству, советскому востоку? Говорят, поблизости снова заработала геолого-разведывательная экспедиция, что-то ищут. Но гласности нет. И население не знает перспективы.

А у Анны Пудовны, в центре детского туризма и экскурсий, дух совершенно другой, живой, теплый. «Вот он вылез!» — «Кто?» — «Суслик». Показывают музейную экспозицию. Там в миниатюре камень-мужчина обнимает женщину.

Две горы в округе. На одной — сталинский лагерь, а на другой — камни- люди. «Диалог культур называется», — сказал Бугаев и засмеялся.

Остатки церкви. В ней была лагерная больница

Стоит копать или не стоит?

Вечером в гостинице обсуждаем ситуацию. Для чего мы все-таки сюда приехали? Что хочет от нас Мир, и чем мы, эксперты, аналитики в области образования, можем помочь?

Ситуация — самая тяжелая из известных, классическая ситуация «культурной дыры». И традиции заглохли, и фон — хуже некуда. Если не начать производства — ситуация бесперспективна, а если начать. Нет, тут копать больше не надо — в смысле олова.

В советской России его ввозили из-за рубежа, и нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе говорил на съезде ВКП(б): «Мы должны найти его во что бы то ни стало.» А зачем было нужно олово? Спаивать спайки — они все оловянные. Луженые кузова. Оловянная пыль, которую распыляет самолет-разведчик, — лучшая защита от вражеского радара. Оловянная ложка. Оловянные солдатики.

Сегодня для того же самого используются другие материалы. Циркумполярная территория Якутии богата ураном. Поэтому все равно, говорит Бугаев, будут ковырять на урановых рудниках, где работали с пожизненным заключением смертники. Президент Якутии Вячеслав Штыров (замечает Георгий Андреев) говорил, что здесь сосредоточен интерес таких мощных фирм, как «Сони», «Рокфеллер», «Судзуки», имперский интерес транснациональных корпораций — из-за редких, редкоземельных элементов, которые содержатся в якутских недрах. Президент говорил об этом в связи с тем, что из этого следует для развития образования. «Лично я бы хотел, — засмеялся Георгий Петрович, — чтобы моя дочка руководила одной из этих фирм и все возвращала в Якутию.»

С транснациональными корпорациями, если бы они пришли в Якутию, думаю я, можно было бы договориться. Они бы обучали людей. Что-то построили. А со своими — договоришься ли?..

В Америке, говорит Георгий Петрович, я, если под своим домом найду нефть — стану богачом. А у нас только на полметра твоя земля, то, что на поверхности, — можешь сажать картошку. А чуть глубже — не твое. Недра — не твои. И это — собственность? Интереса нет...

И все же, считает проректор Саха педагогической академии, физик по специальности Георгий Петрович Андреев, копать надо. Но брать из недр то, что необходимо для создания новых технологий. Ниобий, например, сосредоточенный по Полярному кругу. К оловянному способу производства возвращаться нельзя. Но к другому — локальному, тонкому — идти можно и нужно. Двигаться к современной «технологической деревне».

А Мир Юмшанов хочет, чтобы мы съездили в другую, маленькую-маленькую деревню, на полпути между административным Батагаем и традиционным Верхоянском. Мир хотел бы, чтобы эта деревушка на перепутье дорог под названием Столбы стала культурно-образовательным центром и постепенно перетянула население. А здесь, в Батагае, считает Мир Афанасьевич, сделать уже ничего нельзя.

Сидя в холле гостиницы (маленькой, как раз для такой компании, как наша) Николай Николаевич Романов читает юмористические истории. Экспедиция в джунглях. У костра сидят ученый и проводник. Вдали слышны звуки тамтама. «Не нравятся мне эти звуки», — говорит проводник. Ученый бледнеет и сжимает револьвер. Звуки становятся громче. Проводник говорит: «Ох, не нравятся, не нравятся мне эти звуки». Ученый становится белым как полотно и дрожащими руками проверяет, на месте ли патроны. Громко-громко гремит тамтам. «Да, совсем не нравятся мне эти звуки», — заключает проводник.

Ученый, перед тем как упасть в обморок, спрашивает проводника, почему не нравятся звуки. «Барабанщик плохо ритм держит», — замечает тот.

По телевизору, как бы отвечая на наши вопросы, выступает президент Казахстана Назарбаев. «Вот он, — говорит Георгий Петрович, — мудро поступил, перенес столицу в другое место. Маленький был поселочек — Астана, а теперь за несколько лет город построили. Зачем? В старой столице — старые связи, бюрократия, а с ней бороться нельзя. И президент что сделал? Переехал с новой командой в другое место. То же и Мир хочет сделать — перенести столицу.»

Решено, завтра едем осматривать место. Сведения про Столбы: небольшой населенный пункт, только частные хозяйства. Маленькая основная школа. Исследований по воспитательной работе у них никогда не было. «И не будет», — смеются мои спутники. «Будут.» — говорит Мир. И объясняет ситуацию.

На самом деле Столбы — географический центр улуса с развитой транспортной сетью. Неподалеку — оздоровительная база «Харысхал» («Защита»), там сейчас живут охотники. В поселке строят новый клуб — центр досуга. У нас, говорит Мир, появилась идея соединить школу и клуб, а для этого все должно быть в одних руках. Мы решили создать там центр этнопедагогики. Вообще мы во всех школах ее используем, но тут должно быть поглубже. Почему? «Если мы, как все, пойдем по пути новых технологий, то не осилим, не поспеем за ритмом жизни — малокомплектность, отдаленность.»

Здесь нужен, по-моему, комментарий к словам Юмшанова, иначе может показаться, что Мир — закоренелый консерватор, против модернизации.

Напротив, он первый «за» (как он может быть против в своей тупиковой батагаевской ситуации), но вопрос в том, каким способом из этой ситуации выходить. Как прорываться в современную технологическую цивилизацию? Все ниши заняты. И с помощью одной лишь компьютеризации- информатизации туда уже не заскочишь — опоздали. Но тогда как?

Михаил Борисович Ходорковский в письме из Читинской области как будто отвечает: «.Современная конкуренция идет именно в области культуры (в широком смысле этого слова). Экономика же и уж тем более политика — лишь производные от конкурентоспособности культуры».

Мне вспоминается бурятская школа в Баргузинской долине, упирающаяся в горы. Ребенку, когда у него только сознание пробуждается, мать начинает говорить: я такой-то, мой отец такой-то, отец моего отца такой-то, и ребенок повторяет скороговоркой, как таблицу умножения. А школа закрепляет. И в результате ребенок знает, кто он и откуда. Старики человека могут в лицо не знать, но спросят, какой род, кто по линии матери отец. А по линии отца? И уже картинка рисуется.

Картинка рисуется из четырнадцати колен рода (дети знают хорошо шесть—восемь), и становится понятным, что значит «на роду написано» и как это можно в воспитании использовать. Когда, допустим, ребенка отправляют учиться в школу и надо решить, в какой класс идти (а их в этой сельской школе три — обыкновенный, выравнивающий и опережающий). Или какую лучше выбрать профессию. Или еще важней: с кем семью строить, чтобы получилось здоровое потомство, тогда баргузинская родословная приходит на помощь. И люди могут принять более правильное решение, если знают, что на роду написано. И что не написано. Выбор остается, конечно, за человеком, у нас школа так устроена, объясняли мне ее учителя, которые убеждены, что инновация вырастает из традиции. Только таким образом, считают в той сельской бурятской школе, они могут выйти в современный цивилизованный мир и найти свое место в нем — через традицию...

По-моему, тем же путем идет Мир Юмшанов, пытаясь перенести столицу Верхоянского края оттуда, где нет культурной традиции, туда, где она есть. И кажется, он хочет, чтобы мы помогли ему в этом. «По школе, — говорит Мир, — должен быть нанесен точечный удар силами таких, как вы.»

Узкие глаза Мира пристально смотрят на меня. Так охотник приглядывается к добыче. Или мастер-косторез — к кости животного, оценивая, что из этого может выйти.

Итак, почему Столбы? География, транспортная сеть. Горловое пение. Мальчик, который наизусть читает эпос. Из жизненных деталей складывается.

Школе в Столбах собираются присвоить имя известного в Якутии историка, профессора Афанасия Иннокентьевича Новгородова, его жена выделяет на школу и музей личные сбережения. И мы, объясняет Мир, хотим, чтобы все эти средства — государства, жены ученого, предпринимателя-мецената — пошли на строительство культурного центра.

Ему там есть на чем вырастать. В старину на этом месте стояла церковь. Останавливались первопроходцы на берегу Яны. А в середине прошлого века была перевалочная база, распределитель заключенных. На пятачке — вся история.

В итоге верхоянская ситуация выглядит следующим образом.

Население района — 14 тысяч. Преобладают якуты, немного эвенов. 21 населенный пункт. Только сельское хозяйство держится на плаву и маленькие приисковые артели. Все остальное на дотациях. Нет внутренних механизмов экономического развития. Система образования: 21 школа, в том числе 6 начальных. Работают как-то сами по себе. В соседних улусах ситуация сходная.

«Глуховатая ситуация», — говорю я коллегам (мы пробираемся в темноте, ползем потихоньку с фонарем по краю траншеи, вырытой водой на месте улицы). «Глуховатая, — соглашается Бугаев. — Но если поговорить в селах с отдельными людьми, может, что-то блеснет? Когда тупик — надо выходить из разрыва. Клиент созрел, надо помочь ему. Еще вот что: они, конечно, не хотят, но рано или поздно «олово» восстановят. Им надо помочь именно сейчас, чтобы они не оказались подсобным хозяйством, люди эти.»

Эта ситуация «бывшей промышленной зоны» — типичная, в ней находится четверть районов Якутии. Модельная, можно сказать, ситуация. Кто ее изменит?..

На уроке памяти предков

Столбовые дворянки

Мне выдали экипировку — американские горные ботинки, и мы отправились с Миром за рулем во главе дальше на север, по трассе Батагай — Столбы — Верхоянск. Хорошая дорога. «Чья дорога? — спрашивает нас Мир. — Понятно, кто строил?»

Есть легенда, что, посмотрев на карту, картограф всех времен и народов провел прямую от горы Кестер до Батагая, и в одном месте на линеечке была неровность, получился крючочек. Так трассу и провели, с крючочком.

Слева оставляем гору, «где стучит дятел» (с культурным подтекстом, по Романову), справа — пойма Лены. Снег — весь в заячьих следах. По ночам здесь распространена «охота на фару». Включают фары, ослепляя животное, и, не отходя от машины, охотятся. За ночь берут 20 — 30 зайцев. Самый легкий способ добычи, говорят мои спутники-охотники, — ходить не надо, одеваться не надо... «О, кестерские горы видны!» — показывают.

В стороне остается деревня Юттех — «продырявленная» или молочная, посвящает меня в здешнюю топонимику мой друг-филолог Николай Бугаев. Помимо удивительной и вызывающей растерянность в докторских советах работы «Шаманизм как образовательная культура», он опубликовал еще одну книгу по своей первой специальности — «Национальное своеобразие поэтического творчества (на примере якутской поэзии)», серьезный труд с ритмическими закономерностями и диаграммами. И сборник своих стихов на якутском языке.

Посреди тайги разговорились о цивилизации. По нацпроекту «Образование» грозятся протянуть Интернет в каждую школу. Но пока что здешние тарелки называют асимметричными. Работают своеобразно — только на прием. Это идет от президента, поделились догадками мои спутники, он же в разведке работал, на прием только. «Все эти модернизации, реформы — асимметричные, — замечают они. — Сама власть — асимметричная, только ее одной голос слышим». «Вся страна — асимметричная», — успокаиваю их я.

Так доехали до Столбов. Откуда такое название?

Раньше звалось Орангаста, по надгробью шамана. А когда начали осваивать, изыскатели поставили два столба и скамеечку. Место для привала назвали «Столбы». А народ «объякутил» немножко, получилось — Остолба. «Столбовыми дворянками запахло», — засмеялись мои спутники и показали: вон у школы учительницы стоят.

Действительно, стояли и ждали нас. В школе было темновато. Директор извинилась: «Свет сейчас дадут. У нас — деревня.»

Довольно интересная. В 1936 году в здешнюю долину на озеро сели первые отечественные гидросамолеты. А во время войны — американские, по ленд-лизу. Старики помнили, как с завода Моргана привозили оборудование для оловянной фабрики. Помнили и начальника здешнего аэропорта, и его жену-эвенку. Аэропорт находился на большой поляне, позже на его базе была туберкулезная больница и санаторий для северян. Теперь и этого нет. Здание увезли. «Площадка только осталась», — сказал Мир.

И деревянная школа, построенная полвека назад, 67 учеников и 15 учителей вместе с администрацией. Директор — красивая женщина с замечательным, как позже выяснится, певческим голосом — Анастасия Николаевна Горохова. Фамилия, пояснила она, тут такая же распространенная, как в России — Иванов.

В школе, когда мы приехали, проходил «день дублера» — дети вели уроки вместо учителей. Скрипели полы. Лица у ребят совершенно не из глухомани хорошие, смышленые лица. «Неиспорченные», — сказал начальник управления образованием.

В актовом зальчике, напоминавшем амбар, полы вспучены — танцевали дети. Танец «Аян» — путь. Дети из Столбов вытанцовывали свой путь...

Восьмиклассник Дима Ботулу и девятиклассник Валера Габышев учили пятиклассников, тема урока — «По пути наших предков». Мне потихоньку переводили с якутского языка: «Спрашивают: знаете ли вы свои места?». Кто знал, рассказывал. «Мой прадедушка жил в местности Ыыстах, там раньше стояли юрты.»

Дедушку Аркаши Слепцова зовут Христофор Христофорович, как Колумба, открывшего Америку. Аркаша любит природу и географию. Ловит карасей, ставит петли на зайцев, ходит по ягоды — за диким виноградом «ахту» и черной «шикшей».

Я поинтересовался у детей, какие книжки читают. «Про историю школы», «Журнал географический», «Учебник природоведения, я его читаю.»

По-русски затрудняются. «Что ты, Аркаша, притворяешься, — говорит директор внуку Христофора, — ты же прекрасно говоришь по-русски».

«А в избушке охотника кто был?» Лес рук.

В начальных классах преимущественно мальчики (хотя последние годы в Якутии рождается больше девочек — это, говорят, к расцвету и миру). Спрашиваю детей: что делают родители? Бабушка шьет меховую обувь на дому. Мама — уборщица. Папа — тренер по вольной борьбе. Во втором классе, в отличие от стеснительного пятого, ребята говорят больше по-русски, смотрят кабельный телевизор. Из предметов больше всего нравятся математика, труд и рисование.

Спросили и меня. «Где работаете?», «Кремль — большой?», «А вы видели президента Путина?», «Вам сколько лет?», «Какие-нибудь якутские слова знаете?»

В 9-м, выпускном классе.

После школы собираются дальше учиться, жить в интернате в селе Боронук, в пятидесяти километрах отсюда. А пока дома живут, в хозяйстве по пять коров, десять лошадей. «После уроков чем занимаетесь? В футбол играете?», — опрометчиво спросил я девятиклассников. Ребята удивились. «Они говорят, — перевел мне Бугаев, — сено пожухлое, но все равно заготавливаем». Так что не до футбола.»

Итак, что мы имеем в деревне Столбы? Триста сорок человек населения. Детсад, школа, Дом культуры, дизельная электростанция, остатки коневодческой фермы, медпункт и магазины, один государственный и два частных. («Еще есть коробейники в каждом доме, продают все, кроме меня», — засмеялась директор школы Анастасия Николаевна.) Вот и вся инфраструктура.

Негусто для будущего культурного центра.

Ближайшие поселения находятся в нескольких десятках километров по трассе, которая проходит вдоль русла Яны. Цивилизация идет вдоль русла, объяснила директор школы. А слева и справа от реки — ничего нет.

Хотя на отшибе бывает даже более мощный культурный слой и людей больше. Вот одна из здешних загадок: в отдаленных деревнях населения больше, чем в поселках на трассе. Почему?

Нечего делать, предположил кто-то, вот и «строгают» подрастающее поколение.

Окончание следует.

Скажите, какого цвета наше время — по вашему личному ощущению? Времена оставляют после себя официальные документы — от трудовых книжек до трамвайных билетов, дневники, письма, фотографии...

(Если и цветные, этим цветам все равно нельзя доверять.)

Все остальное уходит безвозвратно: миры представлений, ощущений, привычек, наполненные удивлением, болью, радостью, запахами, оттенками цвета, тембром голосов близких. Такие миры исчезают с уходом каждого человека, а когда уходит целое поколение — все эти краски и звуки теряет время этого поколения. Когда же уходит целая историческая эпоха, люди разных поколений перестают понимать друг друга уже в процессе этого ухода. Наверное, скоро современному молодому человеку понять «внутреннее устройство» его старшего соотечественника, который верил в коммунизм, боялся ареста, гордился участием в строительстве нового общества будет так же трудно, как понять старообрядца, сжигавшего себя в скиту в знак протеста против реформ патриарха Никона, или понять строителя древних египетских пирамид.

«Что именно заставило меня написать эту книгу?.. По-видимому, главную роль здесь сыграло ощущение, что того мира, в котором я прожила долгую, интересную и до краев наполненную жизнь, больше нет, — написала в предисловии к книге «Моя жизнь: воспоминания и размышления» известный социолог, академик Татьяна Заславская. — Как и большинство моих сверстников, я чувствую, что Земля «пустеет».

Уходят друзья, вместе с которыми мы переживали и злые, и добрые времена, спорили и мечтали. Уходят и те, с кем мы пытались бороться...

Но ведь и мы, победно вступая в мир в послевоенные годы, были совсем иными, чем наши родители... Большинству людей дороги их корни, им хочется знать, «на чьих плечах» они стоят.

Поэтому я надеюсь, что и моя жизнь, описанная искренне и открыто, с акцентом не столько на внешние события, сколько на их субъективное восприятие и переживание, будет интересна как современникам, так и тем, кто придет позже».

Я думаю, эта действительно очень искренняя книга займет особое место на полке мемуаров. Она написана ученым-обществоведом и несет на себе ясную печать профессии автора, создавая специфическую оптику ее взгляда на каждую ситуацию, на окружающих и на саму себя.

Она написана человеком эпохи — одним из лучших, но полностью ей принадлежащих. Жизнь общественных наук в эту эпоху была достаточно своеобразной, скоро никто уже не сможет даже представить себе, насколько своеобразной.

Тираж книги уже превратил ее в библиографическую редкость.

Мы с удовольствием представляем нашим читателям несколько отрывков из нее.

AD MEMORIAM

Татьяна Заславская

Новосибирский манифест

В 1982 году группа ведущих сотрудников нашего отдела[* Имеется в виду отдел социальных проблем Института экономики и организации промышленного производства СО АН СССР (г. Новосибирск). Соруководителями проекта были Р.В.Рывкина и В.Д.Смирнов.] подготовила исследовательский проект под необычным и даже интригующим названием: «Социальный механизм развития экономики (на примере АПК)», рассчитанный на ближайшие пять лет. Центральная идея этого проекта заключалась в том, что начинавшийся в то время системный кризис советской экономики был вызван не техноэкономическими и структурными, а в первую очередь — социальными причинами. Устаревшие общественные отношения не только не стимулировали эффективную экономическую деятельность, научно-технический и социальный прогресс, но отторгали любые попытки даже частичного улучшения хозяйственного механизма. На наш взгляд, это означало необходимость принципиальной перестройки всей системы социально-экономических отношений путем перехода от административных методов управления к экономическому регулированию народного хозяйства.

Главную цель своего проекта мы видели в разработке программы социально-экономических и управленческих реформ, направленных на повышение эффективности аграрного сектора экономики. Учитывая новизну и сложность связанных с этим задач, осенью того же года мы направили текст проекта в десять академических институтов Москвы, Ленинграда и некоторых других городов, а также целому ряду экономистов, социологов, правоведов, в которых видели потенциальных единомышленников. В сопроводительном письме мы приглашали адресатов принять участие в обсуждении идей проекта на семинаре в Академгородке 8—10 апреля 1983 года.

Татьяна Заславская

Открыть семинар было решено вводным докладом А.Г.Аганбегяна о состоянии и проблемах советской экономики, вторым же поставить мой доклад об основных идеях проекта. Чтобы иметь возможность серьезно работать, я взяла отпуск и уехала в дом отдыха. Через две недели доклад «О совершенствовании социалистических производственных отношений и задачах экономической социологии» был готов. Я чувствовала, что он удался, но чтобы проверить свое впечатление, попросила сестру прочесть доклад и выразить свое мнение. Читала она медленно и очень внимательно, закончив же чтение, задумчиво сказала: «Ты знаешь.., по-моему, это не доклад...» Я спросила ее: «А что же?» — и она ответила: «Это, скорей, манифест!» Знала бы она, что через несколько месяцев доклад будет опубликован во многих странах под названием «Новосибирский манифест».

Абелу Аганбегяну доклад тоже понравился, и для организации интересной дискуссии он предложил размножить его и раздать участникам семинара. Ведь одно дело — выслушать устный доклад и совсем другое — получить его в свои руки, иметь возможность перечитывать важные места, подчеркивать, делать на полях заметки, а затем увезти домой и еще обдумать. До семинара оставалось еще дней 10, что позволяло спокойно распечатать доклад, предварительно завизировав в ЛИТО, как тогда называлась цензура. Мы думали, что 30-страничный доклад будет завизирован быстро, но цензоры, как назло, его задерживали. А за 4 дня до семинара размножение запретили.

Узнав об этом, я страшно расстроилась: ведь при отсутствии печатного текста уровень обсуждения доклада неизбежно снизился бы. Между тем участников ожидалось много, телефон был раскален от звонков из самых разных городов. Люди, не читавшие и не видевшие наш проект, но слышавшие о нем от других, просили включить их в список участников и забронировать места в гостинице. Это говорило об огромном интересе научного сообщества к проекту и предстоящему обсуждению. А у нас в это время такой срыв!

Я пришла к Абелу, как в воду опущенная, рассказала, как обстоят дела, а он, как не раз уже, вернул меня к жизни: «Что ж, — сказал он, — если ЛИТО не разрешает открытую публикацию, мы размножим доклад под грифом «Для служебного пользования». Как директор института, я имею право сделать это под свою ответственность». Таким образом, выход из положения был найден, но вынужденная постановка грифа влекла за собой два крупных неудобства. Во-первых, тираж препринта ограничивался всего ста экземплярами, в то время как участников ожидалось значительно больше. Единственный выход состоял в том, чтобы вначале обеспечить иногородних участников, своим же сотрудникам выдавать по одному экземпляру на 2 — 3 человека. Во-вторых, гриф «Для служебного пользования» фактически запрещал раздавать доклад участникам семинара на руки. Вместо этого нам следовало разослать его в секретные отделы институтов, в которых они работали, что имело бы смысл за месяц до семинара, а не накануне его открытия. В связи с этим Абел взял на себя ответственность не только за размножение доклада, но и за его раздачу в соответствии с утвержденным списком участников, под расписку и только на время семинара (3 дня). По окончании же семинара они должны были сдать свои экземпляры секретарю отдела Лизе Дюк (уже под ее расписку) и уехать с пустыми руками в ожидании того, что их препринты будут присланы в их институты. Это, конечно, осложняло работу, но иного выхода не было.

Каждый экземпляр размноженного доклада был пронумерован и адресован конкретному ученому, два же экземпляра, согласно установленным правилам, были переданы в президиум СО АН. И вот за день до семинара, когда уже съехалась часть его участников, меня пригласил председатель СО АН академик В.А.Коптюг. На его столе лежал экземпляр доклада, сам же он был откровенно расстроен. Судя по количеству вопросительных и восклицательных знаков, доклад был прочитан им очень внимательно. Валентин Афанасьевич сказал, что не согласен со многими положениями доклада, но в целом это дело автора. Однако он настоятельно просит исключить из доклада утверждение о том, что сложившаяся в СССР система производственных отношений отстала от роста производительных сил и начала тормозить их дальнейшее развитие. Согласиться на снятие этого центрального положения я, разумеется, не могла, но затевать теоретический спор с В.А.Коптюгом вряд ли имело смысл. Поэтому я возразила, что доклад размножен, а выпустить новый тираж за остающееся время невозможно. Тогда Коптюг предложил мне вымарать во всех экземплярах доклада соответствующее место черной тушью, что можно сделать за два часа. А я ответила, что такая мера неизбежно вызовет скандал. Ведь участники семинара обязательно спросят, что именно вымарано цензурой, и я должна буду честно ответить, что только усугубит ситуацию. В заключение разговора Валентин Афанасьевич спросил: «Значит, вы не готовы ни на какие уступки?» И я сказала: «Мне очень жаль, что я ставлю вас в трудное положение, но изменять что-либо в докладе накануне семинара, когда некоторые участники уже его получили, я не считаю возможным». На этом мы и расстались. Раздача препринта началась 7 апреля, а закончилась утром 8-го. Все было хорошо.

К утру 8 апреля 1983 года в Академгородке собрались более 70 новосибирских и примерно столько же иногородних ученых, прибывших из 17 городов страны. С учетом того, что проект был послан не более чем в 5 — 6 городов, эта география свидетельствовала об исключительном интересе научного сообщества к поставленным в нем вопросам. А.Г. Аганбегян сделал вводный доклад, ясно показавший нарастание негативных тенденций в развитии советской экономики. Я же изложила основные идеи доклада, текст которого большинство присутствовавших держали в руках. Остальное время до обеда заняли вопросы и ответы, в которых обе стороны неоднократно переходили границы более или менее допустимой «ереси». Но это было еще начало, костер только разгорался.

Во время заседания Абел показал мне недавно назначенного заведующего отделом науки обкома КПСС Головачева и посоветовал подойти к нему во время перерыва, поговорить, попытаться найти общий язык и узнать, как он оценивает наши доклады. Я так и поступила, мы познакомились, и я спросила Головачева, как ему нравится семинар. Он сказал, что еще не успел разобраться, поскольку семинар только начался, а сейчас должен уехать по другим важным делам. Мне показалось, что он испуган и хочет просто «умыть руки». После обеда с короткими докладами выступили руководители основных направлений проекта — Р.В.Рывкина, В.Д.Смирнов, В.А.Калмык, Е.Е.Горяченко и А.Н.Шапошников. Их выслушали внимательно, но было ясно, что всех интересует основная идея проекта.

Семинар отличался исключительной активностью. На протяжении всех трех дней число записавшихся на выступления ни разу не было менее пяти человек, чаще же в списке было 9 — 10 фамилий. В связи с этим время выступления пришлось ограничить 10 минутами и очень строго соблюдать регламент, но тем, кто не успел все сказать, разрешалось снова записаться на выступление, переждать очередь и выступить вторично. Рекорд установил В.И. Переведенцев, успевший выступить 5 раз, а по 3 — 4 раза выступали многие. Большинство участников дискуссии поддерживали наши идеи и стремились развить их дальше, но немало было и тех, кто не соглашался с отдельными положениями и аргументировал свои возражения. В целом же это был семинар единомышленников, которые «нашли друг друга» и не могли наговориться о том, что их волновало и о чем в других местах говорить было невозможно.

Дискуссия была такой интенсивной, что вечером, возвращаясь домой, я чувствовала себя выжатой как лимон. А утром коллеги рассказывали мне о своих жарких спорах в холлах и номерах гостиницы. Наибольший ажиотаж возник вокруг основного доклада. Довольно большая группа людей, узнавших о семинаре и заявивших о своем желании в нем участвовать лишь недавно, осталась без препринтов. Они не могли смириться с тем, что уедут, так и не получив доклада, и всячески умоляли Лизу о помощи. Но что она могла сделать, если все экземпляры были розданы? И тогда эти несчастные нашли такой выход, который не мог прийти нам в голову: они брали препринты у их владельцев на ночь и переписывали их от руки. Когда мне рассказали об этом, я была просто потрясена.

После закрытия семинара все участники отправились в ресторан, где их ожидали не только вкусные блюда, но и напитки, способные воодушевлять людей и развязывать языки. Все мы были возбуждены тремя днями открытой творческой дискуссии по жизненно важным для нас вопросам и вместе с тем радовались, что огромное интеллектуальное напряжение кончилось и наконец-то можно расслабиться. Зал ресторана гудел от голосов, один за другим произносились тосты во славу науки, устроителей семинара, нашего коллектива и Академгородка. Многие говорили о том, что такой семинар мог состояться лишь здесь, в глубине Сибири, и ни в одном из других городов страны. Такая степень свободы, которой мы, по их мнению, обладали, казалась им просто недостижимой. Меня поздравляли с блестящим докладом, благодарили за организацию уникального семинара, и я весь вечер чувствовала себя окруженной друзьями и очень счастливой. Радость встречи с единомышленниками объединяла и большинство собравшихся.

Во время банкета Лиза шепнула мне: «Какие все-таки молодцы наши ученые! Вы представляете, они сдали все до одного экземпляры доклада. Я сложила их по номерам и уже передала в канцелярию для рассылки». Я порадовалась вместе с ней и в ответном тосте поблагодарила наших гостей и за их пунктуальность. Однако наша радость была преждевременной. На следующий день заведующая канцелярией сообщила Лизе, что в переданной ею стопке не хватает двух экземпляров, под номерами 9 и 44. Возможность взять эти экземпляры возникла потому, что принесенная Лизой стопка докладов несколько часов лежала на подоконнике канцелярии без особого присмотра. Женщины вместе перерыли все ящики, проверили все возможные места, но докладов определенно не было. Лизе пришлось написать объяснительную записку в дирекцию и в «первый» отдел института с признанием своего недосмотра. Она получила административный выговор за небрежное хранение материалов, но, к сожалению, этим дело не кончилось.

Как только информация о случившемся дошла до КГБ, его представители явились в институт, чтобы искать пропавшие экземпляры. Понять логику этого поиска было трудно. Перетряхивалось содержимое каждого стола и стеллажа. По-видимому, сыщики полагали, что доклады стащил кто-то из сотрудников, причем хранит их не дома, а на работе. Иначе, зачем было устраивать обыск всех отделов и служб, длившийся около двух недель? Между тем если бы доклады действительно взяли сотрудники института, то им ничего не стоило унести их домой или передать кому-нибудь из друзей, работавших в других институтах. Мы, социологи, чувствовали большую неловкость перед сотрудниками других отделов, которым подпортили жизнь, но это были только цветочки. Ягодками стали сообщения иногородних коллег о том, что происходит в их институтах. От каждого из них потребовали сначала предъявить, а потом сдать свой экземпляр доклада сотрудникам КГБ. Те, у кого он хранился в сейфах, могли особенно не беспокоиться и даже успеть переснять доклад. Но в сейфах лежала малая часть экземпляров. Остальные циркулировали между друзьями, знакомыми и коллегами владельцев, а самые расторопные участники семинара успели еще до возникновения тревоги сделать несколько ксерокопий. Многие получили взыскания за небрежное хранение «секретных данных». Из нашего же института были изъяты не только все экземпляры доклада, но и подготовительные материалы к нему. Встретиться со своим «Манифестом» и перечитать его мне удалось только через семь лет, когда мне преподнесла его в подарок лондонская служба BBC.

В конце июля я простудилась, развился бронхит, я лежала в постели и сильно кашляла, а рядом стоял телефон. И вот однажды раздался звонок, и я услышала голос В.А.Коптюга: «Татьяна Ивановна, мне сказали, что вы болеете, и мне неприятно вас беспокоить. Но думаю, что вам все-таки следует знать о том, что происходит». «А что происходит, Валентин Афанасьевич? — беспокойно спросила я. — Я ничего не знаю!» — «Происходит то, что ваш апрельский доклад переведен на английский язык и опубликован в Washington Post под именем «Новосибирский манифест». А другой экземпляр, попавший в ФРГ, несколько раз в день транслируется радиостанциями на СССР. КГБ предполагает, что на Запад попали именно те экземпляры доклада, которые пропали из канцелярии вашего института». Сообщение Коптюга меня и взволновало, и встревожило. Получалось, что я, совсем того не желая, «сыграла против своих». Ведь, несмотря на критическое отношение к социальным институтам советского общества, я была лояльна к социалистическому строю, считала возможным и необходимым его совершенствование и не думала о его сломе или подрыве. Возникший в связи с этим психологический стресс отразился на ходе болезни: бронхит перерос в двустороннее воспаление легких, а в сочетании со сложившейся ситуацией к тому же вызвал депрессию. Мне пришлось перебраться в больницу, где я провела почти два месяца.

А тем временем «Манифест» переводился на новые и новые языки, публиковался в десятках стран, россияне же узнавали его содержание из многочисленных «вражеских» передач. Позже я узнала, что Запад воспринял «Новосибирский манифест» как первую ласточку, возвещавшую о начинающейся в СССР «весне», как свидетельство заметных идейных и социальных сдвигов в советской системе, которая прежде считалась не поддающимся изменениям «монолитом». Как выяснилось, оба экземпляра препринта, попавшие в США и ФРГ, не имели титульного листа, из которого можно было бы узнать не только название доклада, но и фамилию автора. Поэтому советологи две-три недели гадали, что это был за материал. Первоначально они решили, что держат в руках итоговый документ закрытого семинара в Кремле, но со временем мое авторство было установлено. Титульных же листов не было не случайно: ведь на них стояли номера препринтов, по которым можно было узнать, кто из участников семинара передал их на Запад.

РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ

Михаил Вартбург

Загадочные верблюды

В конце 2007 года в Саудовской Аравии произошло несчастье. Разом и совершенно загадочным образом погибли 2000 верблюдов (по неофициальным данным — даже 5000). Верблюды мало употребляются сейчас в арабских странах по своему древнему караванному назначению, зато приобрели куда большую ценность как скаковые животные (они могут долго бежать со скоростью 45 километров в час, а недолго — даже 65), и гонки на верблюдах стали в Саудовской Аравии, Кувейте и эмиратах Персидского залива своего рода арабским эквивалентом западных ипподромов, с той разницей, что ставки здесь куда больше и достигают порой сотен тысяч долларов. Потеря ценных животных в таком количестве была достаточно серьезной, чтобы ею занялся сам министр сельского хозяйства. Причиной таинственной смерти могло быть либо заболевание, либо пищевое отравление, и после первой проверки врачи склонились ко второй гипотезе, однако для надежности послали материалы в Европу, на вторую, более тщательную проверку.

Вообще говоря, трудно было думать, что верблюды, прожившие в арабских странах столько миллионов лет, вдруг станут массами погибать от какой-то неизвестной болезни. Ведь приспособленность этих животных к местным условиям феноменальна. В этом отношении верблюд — просто чудо эволюции. Судите сами. В песчаных пустынях главное для выживания животного — способность долго обходиться без воды и способность ходить по песку. Для хождения и даже бега у верблюда имеются прекрасно приспособленные для песка широкие двупалые ступни, а для сохранения воды — целый набор особых биологических приспособлений. Их красные кровяные тельца имеют не круглую, как у других животных, а овальную форму, и это, как показали исследования, позволяет крови циркулировать по сосудам даже в обезвоженном состоянии. Кроме того, эти овальные кровяные клетки более устойчивы к разнице давления воды внутри и снаружи, что позволяет верблюду выпивать разом огромное количество воды (от 100 до 150 литров). Но верблюды приспособлены не только к большим перепадам водоснабжения, но и к другой пустынной особенности — большим перепадам температуры. Это единственные животные, у которых тело меняет температуру от 34 градусов ночью до 41 днем, и они не потеют при этом. Другие животные при таких перепадах погибают, а верблюд начинает потеть только после 41 градуса.

Потеет он тоже экономно. Испарение влаги происходит не с кончиков волосиков шерстяного покрова, а прямо с кожи, и это существенно повышает КПД охлаждения за счет испарения: верблюд может сохранять температуру тела, теряя меньше влаги, чем другие животные в тех же условиях. Кроме того, ноздри верблюда устроены так, что выдыхаемая вместе с воздухом влага собирается в нижней губе и попадает обратно в организм. Все это вместе позволяет верблюду сохранять достаточно воды в крови, даже если его ткани теряют 20 — 25% своей воды. Другие животные уже при потере 3 — 4% воды в тканях погибают от инфаркта, вызванного обезвоживанием и, как следствие, сгущением крови.

Но мало того, что с помощью всех этих приспособлений верблюд может до двух недель обходиться без воды, что незаменимо в пустыне, он также идеально приспособлен к ее климату. Короткая толстая шерсть верблюда отражает много солнечного света, защищая его не только от прямых лучей солнца, но также от того света, который в больших количествах рассеивается зернами песка. Длинные ресницы и волосы в ушах защищают от попадания песчинок в глаза и уши. Почки и мочевой пузырь чрезвычайно эффективно сохраняют воду: моча верблюда густа, как сироп, а кал настолько сухой, что его можно сразу бросать в костер для растопки. Даже бег верблюда когда двигается иноходью, выбрасывая обе ноги с одной стороны, а потом обе с другой, — и тот, как оказывается, наиболее эффективен именно на песчаной почве, позволяя ему не утопать в песке. Не случайно верблюды и стали сейчас скаковыми животными Востока.

Но, пожалуй, самую интересную особенность верблюжьего организма открыли иммунологи. Рассказ об этом открытии существует в двух версиях — легендарной и серьезной. Обе версии схожи в том, что открытие было сделано случайно. Согласно легендарной версии, студенты бельгийского иммуннолога Раймонда Хамерса попросили его дать им «что-нибудь интересненькое» для исследования, и он, желая отделаться, предложил им выделить иммунные антитела из имевшейся у него случайно в запасе крови верблюда. Согласно серьезной версии, Хамерс сам попробовал заменить в одном из своих экспериментов кровь мыши на верблюжью кровь. Как бы то ни было, оказалось, что кровь верблюда необычна не только свойствами своих красных кровяных телец, но и свойствами своих иммунных антител. Кроме антител обычного вида, имеющихся у других животных, у верблюдов есть еще один набор антител, много меньшего размера. Но дело не только в размере. Обычные антитела состоят из двух видов белков (их называют тяжелой и легкой цепью соответственно), между тем как антитела второго верблюжьего набора состоят только из белков одного вида (тяжелой цепи). Любопытно, что такая вторая система есть не только у одногорбых ближневосточных и северо-африканских дромадеров, но также у всех их родственников — бактрийских двугорбых верблюдов и южно-американских лам, альпак, гуанак и викуний. Это значит, что она возникла уже 50 миллионов лет назад, когда ветвь верблюжьих уже отделилась от других животных, но еще не разделилась на подгруппы.

Поскольку верблюжьи антитела второй системы состоят только из белков одного вида, они меньше обычных по размеру. Но главное в том, что их «рабочие концы» — те, которыми всякое антитело цепляется к чужеродному белку вируса или бактерии и помогает блокировать вредное действие этого патогена, — не имеют «пары» в виде белков легкой цепи, а потому лишены «клейкости». Эти концы способны цепляться к патогенам сами по себе, и если их отделить от остальной части антитела, получатся нано-антитела, в 10 раз меньше обычных антител, но такие же эффективные и к тому же не «склеивающиеся» друг с другом, как склеиваются отделенные концы обычных антител.

Эти две особенности — неклейкость и малые размеры — делают верблюжьи нано-антитела потенциально перспективным средством терапии, и они уже привлекли внимание исследователей в некоторых фармацевтических фирмах (использованию для терапии обычных антител мешают как раз их клейкость и большие размеры). Вдобавок верблюжьи нано-антитела оказались устойчивей обычных к высоким температурам, и это заинтересовало американские военные лаборатории, которые сейчас испытывают их в биосенсорах для борьбы с биотерроризмом в жарких условиях. Мюнхенский биохимик Х. Леонард соединил верблюжьи нано-антитела с флюоресцентными маркерами, чтобы прослеживать движение молекул в живых клетках.

Да, так от чего все-таки погибли тысячи этих замечательных животных в Саудовской Аравии? Исследования показали, что виной было действительно пищевое отравление — непривычный для верблюдов антибиотик, находившийся в сухих пищевых добавках. Бедные верблюды!

Календарь «З-С»: октябрь

20 лет назад, 1 октября 1988 года, вместо 79-летнего Андрея Андреевича Громыко на внеочередной сессии Верховного Совета СССР Председателем Президиума Верховного Совета СССР был избран 57-летний генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев.

205 лет назад, 2 октября 1803 года, Москва впервые увидела полет воздушного шара, который пилотировал «придворный воздухоплаватель» Наполеона, а ранее инспектор французской революционной армии Андре Жак Гарнерен, первый человек, совершивший в 1797 году прыжок с парашютом.

155 лет назад, 4 октября 1853 года, в ответ на ввод в июне русских войск в «дунайские княжества» (современная Румыния), находившиеся под турецким протекторатом, Турция объявила России войну. Началась катастрофическая для русских Крымская война 1853 — 1856 годов. Отсталая в военно-экономическом и социальном отношениях Россия в результате грубых просчетов во внешней политике оказалась вынужденной в одиночку противостоять военному союзу Турции, Англии, Франции и Сардинии, что, конечно, ей было не по силам и привело к полному поражению.

15 лет назад, 4 октября 1993 года, в 6.45 начался штурм московского Белого дома (в 9.00 начался танковый обстрел), завершившийся арестом и водворением в следственный изолятор «Лефортово» главарей Октябрьского вооруженного мятежа в Москве Александра Руцкого, Руслана Хасбулатова, Виктора Баранникова, Альберта Макашова, Андрея Дунаева, Владислава Ачалова.

110 лет назад, 7 октября 1898 года, в Дорогомилове была заложена огромная церковь Богоявления на 10 тысяч человек, вторая по величине в Первопрестольной после храма Христа Спасителя. Выстроенная по проекту архитектора Василия Сретенского лишь к весне 1911 года, она впечатляла не только размерами но и изумительной по красоте внутренней отделкой. После закрытия большевиками в 1918 году Успенского собора в Кремле и захвата в начале 1920-х «обновленцами» храма Христа Спасителя церковь Богоявления в Дорогомилове стала патриаршим кафедральным собором. В 1938 году она была взорвана.

55 лет назад, 14 октября 1953 года, на Минском тракторном заводе был выпущен первый трактор «Беларусь».

15 лет назад, 15 октября 1993 года, в Москве умер Леонид Романович Квасников (р.1905), в 1943 — 1945 годах глава советской научно-технической резидентуры в Нью-Йорке. Квасников сыграл важнейшую роль в добывании сверхсекретной информации по разработкам ядерного оружия в Англии и США. Откомадированный в Нью-Йорк, Квасников координировал действия советской агентуры в сборе секретной информации по новейшим американским разработкам в области авиастроения, радиолокации, химической технологии, медицины и т.д., принимал непосредственное участие в разведывательных акциях. Материалы по американской атомной программе шли из Нью-Йорка в Москву непрерывным потоком, и когда 16 июля 1945 года над пустыней Аламагордо в штате Нью-Мехико поднялся гриб первого испытательного ядерного взрыва, советские атомщики уже располагали практически всей полнотой сведений по принципам функционирования и конструкции взорванной атомной бомбы, включая ее чертежи.

30 лет назад, 17 октября 1978 года, в Стокгольме было объявлено о присуждении Нобелевской премии по физике академику Петру Леонидовичу Капице за основополагающие открытия и изобретения в области физики низких температур.

55 лет назад, 23 октября 1953 года, спустя два с небольшим месяца после испытания первой советской (и в мире) водородной бомбы, 32-летний Андрей Дмитриевич Сахаров, которому только что присудили степень доктора физико-математических наук, был избран действительным членом АН СССР. Его кандидатуру выдвинули И.В.Курчатов, Ю.Б.Харитон и Я.Б.Зельдович, написавшие в своем представлении, что Сахаров «является необычайно одаренным физиком-теоретиком и в то же время замечательным изобретателем» и что «соединение в одном лице инициативы и целеустремленности изобретателя с глубиной научного анализа привело к тому, что в короткий срок, за 6 лет, А.Д.Сахаров достиг крупнейших результатов, поставивших его на первое место в Советском Союзе и во всем мире в важнейшей области физики».

360 лет назад, 24 октября 1648 года, после изнурительных трехлетних переговоров был заключен имевший огромное влияние на всю международную обстановку Вестфальский мир — два связанных между собой договора (подписанные в двух городах Вестфалии — Мюнстере и Оснабрюке), положившие конец опустошительной Тридцатилетней войне 1618 — 1648 годов, первой в истории общеевропейской войне между двумя коалициями держав за господство на континенте.

280 лет назад, 27 октября 1728 года, в бедной крестьянской семье родился Джеймс Кук, прославленный английский мореплаватель, совершивший три кругосветных плавания и сделавший огромное число географических открытий главным образом в южной части Тихого океана. В феврале 1779 года Кук был убит в столкновении с туземцами открытого им острова Гавайи — самого большого острова группы Гавайских островов.

380 лет назад, 29 октября 1628 года, после тринадцатимесячной героической обороны капитулировала осажденная королевскими войсками под командованием кардинала Ришелье город-крепость Ла-Рошель на берегу Бискайского залива, последний оплот протестантов во Франции.

120 лет назад, 29 октября 1888 года, после долгой дипломатической борьбы Англия, Франция, Германия, Россия и еще ряд государств подписали в Константинополе международную конвенцию об обеспечении свободы плавания по Суэцкому каналу, до сих пор регламентирующую режим судоходства по этой важнейшей морской артерии. Особо подчеркивалось, что канал должен быть открыт для всех государств, причем как в мирное, так и военное время.

85 лет назад, 29 октября 1923 года, Великое национальное собрание провозгласило Турцию республикой (первая республика на Ближнем и Среднем Востоке) и избрало ее первым президентом неоспоримого лидера Турции, ее национального героя, борца против иностранного засилья и архаичных султанских порядков Мустафу Кемаля (1881 — 1938), которому было дано новое имя — Ататюрк, что означает «отец турок». Ататюрк, этот «турецкий Петр Великий», открывший страну западной цивилизации, был беспрецедентно популярен в народе, несмотря на свой деспотизм, насыщенную скандалами личную жизнь и сгубившее его пристрастие к спиртному («Отец турок» умер от цирроза печени).

Календарь подготовил Борис Явелов.

МОЗАИКА

Появление средневековой церкви

В испанской провинции Каталония появилась из-под воды средневековая церковь, затопленная при создании водохранилища. Самая длительная за 50 лет жара высушила водохранилище, на дне которого она находится.

Долину с местечком Сан-Рома затопили в 1960-х. Резервуар должен был надолго обеспечить Каталонию водой. Тогда исчезла и историческая достопримечательность — церковь Сан-Рома. Она пробыла на дне свыше 40 лет. Раньше было видно лишь колокольню. В настоящее время здание стоит во всю высоту (20 метров) на грунте.

Церковь оградили небольшим забором. Местная власть до сих пор не решила, каким образом водохранилище затопят опять. Теперь к нему съезжаются со всей Европы. Соседний город Вильянова де Сау переживает настоящий туристический бум.

Музей наркотрафика

В Мехико открылся первый музей наркотрафика. В экспозиции представлены практически все возможные образцы наркотиков, оборудование для производства героина и марихуаны и личные вещи известных наркобаронов.

Кроме того, посетители могут познакомиться с изощренными способами транспортировки наркотиков. Все экспонаты были конфискованы мексиканской полицией у наркодилеров. Музей по понятным причинам закрыт для широкой публики. Экспозиция станет учебным пособием для солдат — борцов с наркобизнесом в Мексике.

«Черное золото» во дворе дома

Мечта, о которой грезят многие, стала реальностью для жителя американского городка Селма в штате Индиана Грега Лоша. Он нашел нефть во дворе своего дома.

«Я ничего не знал о нефти. Теперь у меня нефтяная лихорадка», — говорит Лош. Нефть залегает на участке Лоша на глубине примерно сорока метров.

Небольшая установка по добыче нефти обошлась, по словам Лоша, примерно в 100 тысяч долларов. «Я думаю, это хорошая инвестиция, мы вернем вложенные деньги через год или два», — отмечает Лош, дом которого стоит на участке в десять акров.

Его компактная установка добывает около трех баррелей нефти в сутки, что, разумеется, далеко от промышленных масштабов. Он уже установил специальную емкость для хранения «черного золота» и ожидает расширения своего дела.

Однако Лош стоит только в самом начале пути и планирует бурение четырех новых скважин — во дворе уже стоит соответствующая техника. Новые скважины, как и первая, будут давать нефть круглосуточно на протяжении всего года.

Коварный озон

Американские и датские ученые выяснили причину недомогания у людей во время авиаперелетов.

Оказалось, что основной причиной ухудшения самочувствия пассажиров, головных болей и ощущения сухости во рту и глазах является взаимодействие озона и жиров кожи. Так как озона в верхних слоях атмосферы значительно больше, то он с легкостью попадает в салон.

Был проведен эксперимент при помощи 16 добровольцев. Ученые имитировали четырехчасовой полет на макете самолета. В течение «перелета» воздух в кабине менялся, как в реальных условиях.

Выяснилось, что повышенный уровень озона вступает в реакцию с кожными жирами, а это приводит к появлению в воздухе токсичных веществ, например, ацетона, капринового альдегида, муравьиной и уксусной кислот. Эти вещества и являются главной причиной недомогания пассажиров.

Стаффаж В. Бреля Текст О. Балла

Два взгляда

Синдром царя МИДАСА

Один из самых избитых мифов о современном человеке — его «одномерность». Сведенностьего в «обществе потребления» к нескольким вроде бы незамысловатым функциям.

Но человек не может быть одномерным.

Даже если быть другим он как следует не умеет.

Мы обречены на избыток.

Мы обременяем подтекстами любую мелочь. Так, ежедневная дорога на работу и обратно становится формой переживания любви и надежды, уборка в квартире — тоской по утраченному и жаждой самоутверждения, поход на рынок за картошкой — протестом против неизбежности смерти.

Мы превращаем в трудное, горькое золото смысла все, к чему прикоснемся,

ЧИНГИСХАН - великий полководец — или вместилище зла?

Читайте об этом в следующем номере

Оглавление

Знание-сила, 2008 № 10 (976)

А все-таки модно быть математиком!

НОВОСТИ НАУКИ

Вне своего тела

ГЛАВНАЯ ТЕМА Кажется, о чтении*

  Читатели и чтение в эпоху электронных текстов

  Из читателей в зрители

  Америка тупеет?

  Заметки о пользе чтения

ВО ВСЕМ МИРЕ

Московские всадники Гербы

Прибой

Умные живут дольше

Я такая... (отсутствие эпитета)

Плутиносы, кьюбиуаны и другие горячие и холодные дикари Солнечной системы

Переводя непереводимое

О НАШИХ «БРАТЬЯХ МЕНЬШИХ»

От пациента — до психолога-практика

Перевертыши «пламенных времен»

Время старых мушкетеров

Драма «Родины»

«Эталон души хранится в России...»

Мы действительно такие?

Между НКВД и снежным человеком

Новосибирский манифест

Загадочные верблюды

Календарь «З-С»: октябрь

МОЗАИКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg