«Клуб любителей фантастики, 1968–1969»

Клуб любителей фантастики, 1968–1969 (fb2) - Клуб любителей фантастики, 1968–1969 (пер. Владимир Васильевич Григорьев,И. Шувалова) (Из журнала «Техника — молодёжи» - 1969) 1092K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Журнал «Техника-Молодёжи» - Юрий Никитин - Гарри Уолтон - Сергей Викторович Житомирский - Владимир Юршов

СБОРНИК ФАНТАСТИКИ Из журнала «ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ» 1972

*

© Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая Гвардия»

© «Техника — молодёжи», 1969

ИСПОВЕДЬ ВОДИТЕЛЯ МВ Юлий КУЗНЕЦОВ (Фантастическая юмореска)

Техника — молодёжи № 1, 1968

Рис. И. Шалито

Вы спрашиваете: почему я, старый заслуженный Водитель Машин Времени, приветствую решение Галактического Патруля о повсеместном строжайшем запрете этих самых аппаратов? Отвечу: нечего издеваться над машиной. Понастроили этих МВ видимо-невидимо, каждый норовит сделать ее позаковыристей, все эпохи заполонили, то и дело о машиновременных крушениях сообщают. До того дело дошло, что ежедневный «Бюллетень столкновения МВ» выпускать стали. Вот, полюбуйтесь…

Отдел «Космические будни». Пятеро восьмидесятилетних юнцов практикантов устроили сумасшедшие гонки в Будущее. Через три часа четверо вернулись постаревшими на 120 лет, а один провалился в щель между шестым и седьмым тысячелетиями. Так и не нашли беднягу. Или еще сообщеньице. Самодельную маломощную МВ приспособили для спекуляции ранними овощами. Просто безобразие! А эти молодчики, что на стереофото, эти архитекторы-конисты! Между прочим, модерновыми коническими конструкциями увлекаются сопляки. Додуматься надо: ухнули всем скопом в Древний Египет, к Рамзесу Нулевому. Он им — коллекцию мумий для личных собраний, они ему — пять пирамид египетских за неделю отгрохали… Все семь чудес света — их рук дело. Баальбекскую веранду за три часа атомными резаками обтесали. Хулиганские рисунки с летающими марсианами повырезали на скалах. Воз-му-ти-тель-но!

И потом: что за отношение к технике! Ломают, корежат. Да я любую МВ знал не хуже всех своих двух пальцев на левой руке. Почему двух? Э… Старая история. Я тогда первые модели МВ обкатывал. Несовершенные аппараты были, больше на глазок прм-ходилос орудовать. Вот так и шарахнул однажды вместо древнего Мадрида прямо на арену Колизея. А там людей травят. Хищниками. И пока я на разодетых патрициев глазел да интегратор МВ на обратный путь настраивал, какой-то лев мне три пальца и оттяпал…

В другой раз, на выходе из режима, очутился в жерле вулкана, пообгорел весь, еле выбрался.

А однажды на необкатанной модели загрохотал непонятно куда, кажется, в каменноугольный период. Пришел в себя после перегрузки, осмотрелся: стоит моя МВ на поляне, кругом растения диковинные, папоротники, хвощи, какие-то твари ползают. Посмотрел на себя в боковое зеркальце и обмер: рептилией стал. Это уж потом, много лет спустя, разобрался я во всем и понял: все правильно, откуда же в каменноугольном периоде человеку-то взяться? А тогда, признаюсь, испугался. Решил обстановку разведать, пополз к какому-то дереву. Тут откуда ни возьмись звероящер. Ноги как тумбы, хвост как нос звездолета, пасть что ковш экскаватора. Заприметил меня, глаза загорелись, облизывается. Каюк, думаю: рептилия для него — лучшее лакомство. Понесся к МВ. Ну, шепчу, выручай, голубушка, а сам рычаг интегратора нажимаю. Только чувствую: не поддается рычаг, сил моих рептилиных маловато. Все. Шабаш. Вроде бы отъездился. А зверюга язык высунул, длинный такой, шершавый, и слизнуть меня с Машины Времени норовит. Была бы песенка моя спета, если бы звероящер-то рукоятку интегратора не задел ненароком. Вот так и спасся…

А сколько других водителей погибло — не счесть. Один — в зеве стегоцефала, другой — под копытами коня Чингис-хана, третий…

В общем правильно Галактический Патруль запретил эту самодеятельность.

Краткий словарь начинающего фантаста

Техника — молодёжи № 1, 1968

Будучи большим любителем научно-фантастической литературы, я всегда сожалею, что ее у нас выпускается еще недостаточное количество. Возможно, авторов пугают технические трудности и термины, с которыми пришлось бы столкнуться. Поэтому я выбрал из прочитанных произведений часть наиболее употребляемых слов и снабдил их пояснениями, руководствуясь содержанием этих книг. Итак…

АБРАКАДАБРА — ерунда, чепуха, ересь, чушь, бред, реникса, но может быть записью Пришельцев или сигналами из космоса.

АВАРИЯ — счастливый случай, завязка интереснейшего приключения.

АМБРОЗИЯ — пища богов или Старших Братьев по разуму: наши герои питаются хлореллой.

АНТИМИР — мир антилоп, антиподов, античности, антибиотиков и т. д.

БИБЛИОТЕКА — очевидно, двигатель корабля, так как о ней заботятся больше всего. Здесь звездопроходцы читают Шекспира, Фета, Хайяма, а шпион, если таковой имеется, — Сименона и сборники анекдотов.

БРАТЬЯ ПО РАЗУМУ — Старшие, те от которых мы получаем Великие Знания; Младшие, те которые от нас получают Великие Знания.

ВАКУУМ — по количеству написанных рассказов на эту тему может считаться самым густонаселенным местом вселенной.

ВЕЗДЕХОД — машина, которая никогда не оправдывает своего названия (и назначения).

ЗАЯЦ КОСМИЧЕСКИЙ — теперь этот некогда распространенный вид хищнически истреблен критиками.

КАПИТАН — собрание всех мыслимых и немыслимых добродетелей.

ЛОКАТОР — обычно используется как прибор для обнаруживания чудовищ. Старших Братьев по разуму и т. д.

НЕВЕСОМОСТЬ — в космосе — признак легкомыслия. Обычно удел новичка.

ПАЛТЕРГЕЙСТ — буйство предметов. Отлично описан в «Мойдодыре».

ПЕРЦИПИЕНТ — то же, что и медиум. См. журналы «Нива» до 1917 г.

ПРОФЕССОР — старик с вечно молодыми глазами и юной душой.

РЕЛЯТИВИСТ — выходец из прошлого. Существует для подтверждения тезиса, что в старину люди были лучше.

СИГНАЛЫ АВАРИЙНЫЕ — лучше всего, если их подают Старшие Братья. Они всегда сумеют отблагодарить.

ХЛОРЕЛЛА — морская водоросль. Выполняет на космическом корабле те же функции, что и солонина, а затем сапоги на кораблях Колумба.

ЧЫЭЮЯ — имя симпатичной героини из еще не написанного фантастического романа.

Собрал Юрий НИКИТИН [г. Харьков]

ВНИМАНИЮ МОЛОДЫХ ПИСАТЕЛЕЙ-ФАНТАСТОВ!

Техника — молодёжи № 2, 1968

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОНКУРС

НАВСТРЕЧУ 50-ЛЕТИЮ КОМСОМОЛА

на научно-фантастический рассказ «ТЕХНИКА — МОЛОДЕЖИ» СОВМЕСТНО С МОЛОДЕЖНЫМИ ЖУРНАЛАМИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ СТРАН ОБЪЯВЛЯЕТ КОНКУРС, ПОСВЯЩЕННЫЙ 50-ЛЕТИЮ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА, НА ЛУЧШИЙ НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ о будущем мира, о человеке завтрашнего дня, о развитии науки и техники.

Мы приглашаем всех желающих принять участие в этом конкурсе.

КАК БУДЕТ ПРОХОДИТЬ КОНКУРС!

Писатели-фантасты в каждой стране присылают рукописи рассказов (объемом на более 10 страниц) в свои научно-популярные журналы. Последний срок присылки рукописей — 20 мая 1968 года.

Второй этап конкурса — международный. Рассказы, поступившие из каждой страны, соревнуются между собой.

Лучшие произведения будут награждены премиями и опубликованы на страницах журналов.

Победителей ждут не только ценные призы, но н туристские путевки в страны наших друзей.

«Техника — молодежи» ждет ваших рассказов!

ТОТ, КТО ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ Гарри Уолтон

Техника — молодёжи № 3, 1968

Рис. Р. Авотина

Каждый раз, когда фары прорезали ночную тьму, Шмидт с надеждой поднимал голову, а его дочь автоматически вытирала несколько и без того сухих тарелок.

— Я думаю, кто-нибудь, наконец, остановится и поможет нам, — пробормотал он. — С шести часов вечера сидим как в колбе.

Снаружи пара огней свернула с дороги, пробежала бензоколонку и остановилась. Двое напряженно смотрели, как приближался мужской силуэт. Человек подошел к двери, резко распахнул ее.

— Кафе открыто? Отлично. Бензин не нужен. Но от кофе и какой-нибудь лепешки я бы не отказался.

Он был высок, молод и если не красив, то по крайней мере не безобразен, — обыкновенный средний представитель мужского пола.

Она зачерпнула кофе из старомодного котла. Шмидт слез со стула и пошел к двери. Дочь наблюдала за ним украдкой, стараясь, чтобы посетитель не заметил. Но он заметил.

— Закрываетесь? Я вас не задержу. Выпью кофе, а если дадите пару сандвичей — прихвачу с собой.

У двери Шмидт резко рванулся и отпрянул, согнувшись, как от невидимого удара.

— Мы открыты до полуночи, — сказала девушка. — Так что не спешите. Впрочем, это не имеет значения. То есть я хотела сказать, мы живем здесь.

Посетитель кивнул и принялся за сандвич. Шмидт вернулся. Когда он взбирался на стул, голова у него слегка тряслась.

Потянувшись за второй чашкой кофе, незнакомец заметил, что оба не сводят с него глаз.

— В чем, собственно, дело? На мне узоры или пятна? Девушка попыталась улыбнуться и покачала головой. Он протянул ей доллар, и она отсчитала ему сдачу, как обычному клиенту.

— До свиданья, — бросил он через плечо, пытаясь открыть дверь. Потом обернулся с улыбкой. — Ну, а в чем тут секрет? Я почувствовал неладное, как только вошел. Вы что, вставили в эту дверь бронебойное стекло? Что же ты хочешь, мой пончик?

Джекоб Шмидт покачал головой. Девушка ошеломленно молчала.

— Что все это значит? — грохотал незнакомец. — Что вам от меня нужно?! Это шантаж!

Шмидт положил ему на плечо руку с узловатыми венами. — Это не шантаж. Хуже. Катастрофа. Да, это катастрофа, мистер…

— Эд Келланд.

— Посмотрите сюда, мистер Келланд, — сказала она, срывая со стола громадную скатерть. Потом оттащила стол в сторону. Там, где он только что стоял, плавал полуметровый светящийся куб.

Келланд обошел его со всех сторон, нагнулся и провел рукой под кубом. Подошел вплотную, хотел прикоснуться пальцем, но побоялся и вместо пальца тронул его карандашом. Карандаш задрожал, наткнувшись на упругую пустоту.

— Как эта штука сюда попала? — повернулся Келланд к Шмидтам.

— В шесть часов отец хотел выйти проверить насос и не смог. Дверь оказалась запертой. Потом я увидела это. Оно висело в воздухе и светилось под столом. Я накрыла стол скатертью, потому что нам было страшно смотреть на это.

— По-вашему, дверь заперта. А как же я вошел?

— Если бы мы могли предположить, что вам это удастся, то остановили бы вас. Неужели не понимаете? Мы хотели, чтобы нам кто-нибудь помог, а теперь сидим в одной ловушке.

Молодой человек вытер лоб платком сомнительной свежести.

— Такое, знаете, трудно проглотить сразу. А задняя дверь?

— Попробуйте сами. Сюда, за стойку.

Келланд поколебался, затем пошел к двери. Вернувшись, он шагнул к окну и попытался открыть ставню. Рука наткнулась на что-то упругое и гладкое. Невесело усмехнувшись, он отдернул руку.

— Может, попробуете тесаком, — неуверенно произнес Шмидт. — Вот, посмотрите, еще с войны остался.

Келланд взял нож и встал перед дверью. Тяжелое лезвие сверкнуло в воздухе и беззвучно вошло в невидимый барьер. Еще и еще сыпались удары, сильные, но бесполезные. Наконец он вскрикнул, выронил тесак и стал дуть на ладонь.

— Черт побери, нож раскалился, как на огне. Похоже, ничего не выйдет. Эта невидимая стена прочна как камень.

Келланд походил перед дверью, все еще продолжая дуть на пальцы.

— А как насчет телефона?

— Мы об этом думали.

— Молчит, значит… И вы понятия не имеете, чьих рук это дело?

— Вы спрашиваете, кто мог сделать то, него сделать нельзя? — возразил Шмидт устало.

Келланд пожал плечами.

— Просто я хотел узнать, нет ли у вас идеи. Хотя бы самой невероятной идеи.

Ослепительный свет скользнул по стойке бара, дальней стене, пробежался по столам.

— Еще машина, — прошептала девушка.

Грузовик пронесся не остановившись.

— Наверняка все это связано с полицией. Как в гангстерских фильмах, — сказал Шмидт. — После минутного молчания он добавил осторожно: — Разве что пуля возьмет это. Вообще-то у меня есть кольт… — Он замялся. — Так, на всякий случай, мало ли чего бывает…

— Понимаю. Давайте ваше приспособление.

Шмидт пошарил рукой в каком-то ящичке бара и вытащил здоровенный допотопный кольт.

Келланд усмехнулся и с ожесточением раздавил сигарету.

— Послушайте, выстрел вряд ли что изменит, но все же хочу попробовать.

Ему никто не ответил. Он подождал, пока фары очередной машины приблизились, взвел курок и выстрелил. Кафе содрогнулось от грохота Неподалеку, скатившись с порога, лежал продолговатый предмет, от которого вился легкий дымок. Келланд схватил пулю носовым платком. Даже через платок он чувствовал, насколько она горяча. Горяча, но не деформирована!

— Думается, мы кое-что узнали, — сказал он задумчиво.

— Что даже пуля не может вылететь? — Шмидт покачал головой. — Это мало нам поможет.

— Еще как поможет! Стальная пуля, конечно, не сплющится, как свинцовая, но и на ней останутся следы, если на таком расстоянии она наткнется на что-то более плотное, чем кипа хлопка. Значит, это не материя, не вещество. Скорее силовое поле. Эх, черт! Хотел бы я вспомнить физику, ведь когда-то учил в колледже! Силовое поле… Силовое поле, пульсирующее в пространстве, невидимое, но достаточно реальное.

— А что это такое — силовое поле? — спросил Шмидт.

— Эдакая крепенькая ловушка материи… Только вот кем установлена? — Келланд бросил быстрый взгляд на Шмидта. — Как вас зовут?

— Джекоб. А мою дочь Кэти. Она учится в колледже…

— Так вот, мистер Джекоб. Пока мы одни, вы уж лучше расскажите мне все.

— Не знаю, о чем вы…

— Знаете. Это я не знаю — пока. Выкладывайте!

Шмидт провел рукой по лицу.

— Я даже Кэти не рассказывал. Боялся, как бы она не подумала, что я…

— Теперь она уже не подумает.

Шмидт глубоко вздохнул.

— Это было позапрошлой ночью, после того как Генри Уилкокс рассказал о летающем блюдце, а все хохотали над ним. В пятницу. В одиннадцать я запер насос. На небе был молодой месяц и туман, но не сильный. На обратном пути я увидел… ну как бы вам сказать…

— Что это было такое?

— Размером с дом, круглое или, может быть, как яйцо. Оно висело над домом. Туман мешал рассмотреть его как следует, но что-то, я клянусь, что-то там было. Оно не шумело и не светилось, но оно там было.

Келланд зажег сигарету и посмотрел на куб.

— Логично предположить, что силовое поле начинается от этой штуки. А если ее уничтожить?

— Как бы не так, — сказал Шмидт. — Вы к ней и при-коснуться-то не сможете.

Встав на колено перед кубом, Келланд ударил его тесаком. Лезвие скользнуло по невидимой гладкой поверхности.

— Похоже, так у нас ничего не выйдет. Вряд ли они оставили уязвимые места в этом поле…

— Что бы это могло быть? — Кэти взглянула Келланду в глаза. — И почему вы сказали «они»?

— Ни одна из существующих на земле машин не может висеть бесшумно. Вполне возможно, что видение вашего отца было чужого, неземного происхождения.

Девушка напряженно кивнула. И тут же спросила:

— А почему бы им не отправиться в Вашингтон, или в исследовательский центр, или даже в редакцию газеты, чем в придорожное кафе?

Келланд посмотрел на нее, размышляя.

— Попробуем рассуждать так: прежде чем отправиться туда, они захотели узнать кое-что о самых обыкновенных представителях человечества. Например, что мы делаем, попав в беду. Как реагируем на загадки за пределами нашего ежедневного быта. Возможно, они выбрали место наобум. Возможно, они посадили нас в ловушку и наблюдают за нами.

— Значит, остается только ждать?

— Не ждать. Думать! — взорвался Келланд. — И думать быстро. Если моя теория верна, то существует выход.

— Выход? — спросила Кэти. — Но почему?

— Потому что, очевидно, они не собираются куда-то увозить нас. Просто испытание на сообразительность. Когда мы изучаем животных, мы ставим перед ними проблему, которую они в состоянии решить. Мы привязываем бананы возле обезьяньей клетки там, где обезьяны не могут до них дотянуться. Или сажаем крысу в лабиринт, а пищу кладем снаружи. Но мы оставляем обезьяне палку сбить бананы, а крыса может найти выход из лабиринта.

Шмидт и дочь молчали. Келланд зашел на стойку, положил сигарету на газовую горелку и налил из крана стакан воды. Он пил медленно, наблюдая, как вьется от сигареты сизый дымок, и приводя в порядок свои мысли.

Вдруг он резко выпрямился, стакан выскользнул у него из рук. Куб начал пульсировать, разгораясь нестерпимо яркой белизной. Шмидт почувствовал, будто ему стиснули череп руками.

— У меня уши заложило, как в самолете при посадке, — с трудом выговорила Кэти.

— Посмотрите, — выдохнул Шмидт, — я не могу дотянуться до чашки на столике.

Столик стоял у стены. Келланд потянулся к чашке — и наткнулся на невидимый барьер.

— Кэти, проверьте барьер на той стороне, — скомандовал он.

Вскочив на стул, он попытался дотронуться до потолка. Опять барьер. Вытащив свежую сигарету, Келланд помедлил и отбросил ее в сторону. Возможно, им еще пригодится каждая частица кислорода.

Кэти возвратилась.

— Около метра от окна. Что это значит?

— Это значит, что наше пространство сжимается, а количество воздуха для дыхания уменьшается. Это также означает, что связка бананов поднята повыше, чтобы посмотреть, как будут вести себя подопытные.

— Что же делать?

— Не знаю. Я все стараюсь припомнить что-то, но оно вылетело у меня из головы. Я стоял у плиты… пил воду…

— Да, вы положили сигарету и пили воду. Я, помню, смотрела, как дымок идет к вентилятору.

— Вот именно! К вентилятору! — Келланд двумя прыжками очутился за стойкой и уставился на маленький вентилятор. Он был вставлен в железный цилиндр, проходящий сквозь стену.

— Если дым выходил — а он выходил, — значит, барьер не перекрывал трубу. Вентилятор выгонял воздух, а свежий воздух шел через окно. Теперь по-другому. Они сузили барьер, и вентилятор остался снаружи.

Для наглядности он залез на стул. Его рука остановилась в полуметре от вентилятора.

— Каково бы ни было его происхождение, барьер сжимается, сжимая воздух внутри. Вот почему у нас закладывает уши.

— Вы хотите сказать, что мы задохнемся?

— Возможно. Если не поймем, почему раньше воздух выходил.

— Дым всегда выходит сквозь это металлическое кольцо, — простодушно сказала Кэти.

— Верно, сквозь кольцо, сквозь пространство, ограниченное со всех сторон металлом. Как водосточная труба. Может быть, кольцо пробивает барьер? Есть в этом кафе хоть подобие кольца?

— Да, мистер Келланд, обруч от мешка с кофе, — сказала Кэти.

Она подняла крышку кофейного бака и сняла никелированное кольцо. Келланд встал на колени и поднес кольцо к барьеру.

Металл наткнулся на пустоту.

— Не вышло. — В голосе девушки прозвучало разочарование.

— Подождите. Его нужно держать параллельно стене.

Он почувствовал, как кольцо вошло в прозрачную непроницаемость. Держа руку внутри, он пронес кольцо сквозь барьер и вытянул обратно. Шмидт из-за стола завороженно наблюдал за ним.

— Убедились? — спросил Келланд. — Я думаю, вопрос ясен. Нужно кольцо достаточно большое, чтобы через него пролезть. — Он огляделся.

— Другого кольца нет, — печально сказала Кэти.

— А отвертка или хотя бы подобие ее найдется?

Кэти достала отвертку, и он стал обдирать металлические борта стойки. Борт распался на полоски длиной метра по два.

— Гвозди, — командовал Келланд. — И молоток.

Он свернул ленту, скрепил гвоздями концы.

— На эту штуку не рассчитывайте, — предупредил он.

Кэти помогла ему поднять импровизированное кольцо и поднести к барьеру. Он установил его в исходное положение у невидимой стены. На лбу у него выступил пот.

— Сопротивляется, — проворчал он. — Барахло это, а не кольцо.

Неожиданно приспособление вошло в барьер. Келланд издал победный клич, тотчас же сменившийся криком боли. Он отдернул руки, и раскаленная докрасна железная лента упала на пол. Кэти побежала за маслом для его обожженных рук.

— Все равно мы на верном пути, — бормотал Келланд. — Поле возбуждает ток в цилиндре, и цилиндр нагревается. Значит, нужно другое кольцо, потолще. И достаточно большое, чтобы через него можно было пролезть. Это Сезам из проклятой ловушки. Но пока у нас только это.

Он указал на кольцо от кофейного мешка. Его движение как бы выпустило злого джинна. Вторая волна сжатия, намного сильнее первой, сдавила барабанные перепонки. Закричал Шмидт. Он рванулся и, как помешанный, бросился в соседнюю комнату. То была кладовая, забитая консервными банками, садовым инвентарем, мешками с картофелем. Барьер проходил уже возле дверей в кладовую. Шмидт остервенело кидался на него, и его пальцы яростно рвали пустоту.

— Спокойно, спокойно, — сказал Келланд, беря его за плечо. — Что вы там хотели взять?

От его прикосновения Шмидт как будто успокоился.

— Там кольцо, и оно нам нужно.

— Вижу! Обод от старого колеса! — завопил Келланд. — Ну конечно же!

Это был обод от колес тарантаса начала века, пылившийся в углу кладовой.

— Мы должны его достать, — заявил Келланд, обращаясь к Кэти. — Еще одно сжатие — и в ту комнату вообще не попадешь. Но как?

— Используйте это, — сказала Кэти, подавая Келланду никелированное кольцо. — Просуньте в него мотыгу или палку.

Келланд встал на колени и осторожно приладил кольцо к невидимой стене. Обеими руками, он ввел в него острие мотыги, осторожно зацепил мешок картофеля, лежащий на ободе, и свалил его в сторону. Нацепив обод на рукоятку мотыги, он быстро протащил его через барьер.

— Вы первая, — сказал Келланд. Он ввел обод в поле.

— Не надо, пожалуйста. — Отец оттянул Кэти в сторону. — Мы еще не знаем, что случится с человеком, когда он пойдет через поле. Я пойду первым.

Шмидт опустился на корточки, сунул голову и плечи в громадный обод и пролез сквозь него. Как бы удивленный столь легким успехом, он встал на ноги по ту сторону барьера и уставился на остальных. Затем он повернулся и пошел к двери, вытянув перед собой руки. Ничто ему не препятствовало, и он вышел наружу, но тотчас же вернулся.

Келланд повернулся к Кэти.

— Ваш отец ждет вас.

Кэти зарыдала. Потом она нагнулась, опустилась на корточки и поползла. Отец взял ее за руку и помог подняться.

Обод в руках Келланда был теплым, но не горячим. Какова бы ни была природа энергии барьера, толстый обод с ней справлялся. Келланд никак не мог прогнать мысль, что поле ослабло, даже исчезло. Но когда он попробовал руками вокруг, то убедился, что наваждение все еще тут, рядом, и только обод образовал остров в этом море невидимого вещества.

Они вышли на шоссе. Рядом светилось кафе, похожее на завернутую в целлофан игрушку. В теплом вечернем воздухе исчезло все, что казалось фантастическим и страшным.

— Просто не верится. Кошмар какой-то! — сказала Кэти.

— Кошмары страшны, когда они реальны, — возразил Келланд. — Вы умеете водить машину?

Она удивленно кивнула.

— Вот, возьмите ключи. Идите в машину и ждите.

— Что вы задумали?

— Хочу еще разок взглянуть на это.

Он говорил нарочито беззаботным тоном. На самом деле он чувствовал себя далеко не так спокойно. Но он знал, что ничто на свете, даже реальная угроза смерти, не заставит его отказаться от мысли разгадать химеру. Кэти, должно быть, все поняла. Она больше не произнесла ни слова, повернулась и повела отца к машине. Келланд вернулся, приладил обод и проник за барьер.

Белый куб тихо подрагивал в воздухе. Была ли это загадка? Было ли что открывать?

Все еще неся в руках обод, чтобы обеспечить себе выход, Келланд подошел к кубу. Что, если это силовой щит, скрывающий некое существо, которое настороженно и зорко наблюдает из-за матовой тускло поблескивающей оболочки на него, Келланда? А может быть, куб — барьер в барьере, более концентрированное поле того же рода, что и большое?

Подчиняясь внезапному побуждению, Келланд поднял обод обеими руками и бросил на куб. На мгновение ему показалось, будто время остановилось, и в этой замершей машине времени только сердце человека бьется сильными и болезненными толчками.

Обод не упал. Он закачался в воздухе над кубом, тотчас же разогревшись до красного каления. Келланд отступил на шаг. Обод опустился еще немного, и в воздухе запахло горячим металлом. Ослепительно белое сияние куба потускнело. Затем обод раскалился еще больше, а куб внезапно потух.

Келланд отошел подальше.

И тогда куб двинулся. Он поднялся, вернее старался подняться, будто стремясь сбросить с себя груз. Обод поднялся вместе с ним как бы на воздушной подушке. Яростный белый круг блестел каплями расплавленного металла. С последней вспышкой неяркого света куб погрузился в странную красноватую темноту. Обод упал на пол. Что-то еще упало. Что-то внутри раскаленного кольца, вспыхнувшего языками пламени погребального костра. Келланд поспешно схватил со стойки ведро воды и выплеснул на пламя. Пар с шипением и свистом образовал густое облако, огонь погас.

Когда белый туман рассеялся, он ясно увидел внутри обода это. Крохотное эфемерное тельце было раздавлено, как под ударом гигантского кулака. Тонкие голубые кости прорвали кожу. То, что могло быть конечностями, было изуродовано и сморщено в смертной агонии. Но Келланд мог поклясться, что существо убила не жара, а нечто другое, для чего этот хрупкий каркас не предназначался. Нечто совсем другое, что никогда не позволит существам подобного рода отнять у человека права, данные ему при рождении.

— Давление воздушного столба, — пробормотал Келланд. — Куб был его батисферой. Как только он разрушился, существо погибло.

Теперь ничто не мешало ему вернуться к машине.

Перевела с английского И. ШУВАЛОВА

ОШИБКА Сергей ЖИТОМИРСКИЙ

Техника — молодёжи № 7, 1968

Коллаж Ю. Филатова

ЭЛЕКТРОПНЕВМОМУЛЬТИПЛИКАТОР — МУЛЬТ-СИСТЕМА, КОТОРАЯ МНОГОКРАТНО УВЕЛИЧИВАЕТ СИЛУ МЫШЦ.

(Из инструкции)

Итак, я стал облачаться: надел на шею плечевой пояс так, чтобы позвоночная рама пошла вдоль спины, потом соединил оба ребра грудной клетки и звенья тазовой опоры. Закрепив бедренные и голенные рычаги, я, как требовала инструкция, с помощью эксцентриков подогнал оси шарниров по суставам и перешел к рукам. Инженеры из лаборатории не помогали мне, потому что удобство использования и понятность инструкции тоже были предметами испытания.

Наконец я встал и прошелся по комнате, наклоняясь и разводя руками, чтобы проверить, не слишком ли стесняет мульт. Все было отлично, правда, аппарат не позволял принимать некоторые, я бы сказал, крайние позы. Например, нельзя было полностью распрямить руку в локте или до отказа отвести в сторону ногу.

«Вот и первый недостаток, — подумал я, — нужно в заключении отметить, что необходимо увеличить ход шарниров».

— Ну что ж, включайте, — разрешил Ведущий.

Я щелкнул тумблером, и механизм сразу же напрягся — муфты приводов шарниров сцепились, и вся система рычагов стала жесткой. Но стоило мне двинуться, и я почувствовал, как мульт, жужжа на разные голоса, помогает мне. На нем была установлена своеобразная следящая система. Малейшее мое движение замыкало контакты датчиков, которые включали мощные, компактные моторчики, приводившие в движение рычаги.

Я перестал ощущать вес мульта, больше того, мое собственное тело стало удивительно легким. Но быстрые движения не удавались, и я почувствовал себя немного связанным, словно находился под водой.

Мы вышли на заводской двор, и там я, наконец, смог продемонстрировать чудеса силы. Для начала я сжал железными ладонями бампер грузовика и легко поднял передок машины на уровень груди. Потом обхватил контейнер весом около тонны и водрузил его в кузов. Вокруг собралась толпа. Чтобы развлечь публику, я повторил фокус, который вычитал в «Саламбо», — посадил двоих здоровенных рабочих на ладони и стал кружить их на вытянутых руках.

Это было прекрасно — чувствовать себя неслыханным силачом, былинным героем, способным сделать все. Можно ли придумать более великолепное сочетание человека и машины!

С обратной стороной этого синтеза я познакомился на второй день испытаний.

Когда я пришел в лабораторию — там никого не было. Разумеется, это не смутило меня — еще бы, не далее как вчера я блестяще управлял механизмом. Я быстро надел его, лихо вогнал в гнездо батарею и, недолго думая, нажал на тумблер включения.

И тут началось нечто невообразимое.

Я хотел было подойти к столу, но что-то с силой потянуло ногу назад. Этим «что-то», конечно, мог быть только мульт.

Не мешкая я решил выключить его и потянулся к тумблеру. Не тут-то было. Непреодолимая сила отвела руку от выключателя, вытянула ее в сторону.

Машина взбунтовалась! И не какая-нибудь кибернетическая, а безмозглый исполнительный механизм, в котором-то и не было ничего, кроме полусотни моторчиков да пары сотен шестеренок!

Я замер в крайне неестественной и неустойчивой позе. Нужно было что-то срочно предпринимать. Я попытался включить машину левой рукой. Но едва я шевельнулся, как рука, несмотря на отчаянное сопротивление, поехала в сторону и вверх. Я потерял равновесие и рухнул навзничь. К счастью, мульт принял удар на себя и избавил меня от ушибов. Я лежал, силясь подняться, повернуться, достать до выключателя, а мульт методично распинал меня, придавая телу живописные позы великомучеников. Я обливался потом, до боли напрягал мышцы, но не человеку же состязаться силами с усилителем силы!

Вот когда я с благодарностью вспомнил конструкторов, которые строго ограничили углы поворота шарниров! Не будь там упоров, у меня давно уже были бы вывихнуты конечности.

Наконец, примерно после часа изнурительной и безнадежной борьбы, я сдался. Лежа в неудобной позе гимнаста, сделавшего мостик, я раздумывал, что же могло произойти. Испорчена система управления, это ясно. На мои команды она отвечает произвольно. А произвольно ли? Нужно проверить. Изо всех сил я стал сгибать ногу в колене. Что бы вы думали — наперекор моим усилиям она немедленно выпрямилась! Я попытался распрямить руку — она согнулась в локте: мульт понимал мои команды наоборот. Значит, если я хочу выключить его, мне надо изо всех сил противиться этому.

Остальное было проще. Силясь отвести руку назад, я подвел ее к выключателю и после нескольких неудачных попыток провел по нему пальцем. Раздался слабый щелчок, и — о радость! — я стал свободен. С каким наслаждением я встал и прошелся по комнате, совершенно не замечая тяжести аппарата!

Теперь надо было разобраться в причине неполадки. Нахмурясь, я тщательно осматривал сплетения проводов, и вдруг ясная и очевидная мысль поразила меня. Осторожно я извлек из гнезда батарею. Так и есть! По небрежности я вставил ее не той стороной. Плюсовая и минусовая клеммы поменялись местами, и, разумеется, все моторы стали крутиться в обратном направлении!

С тех пор на правом верхнем углу батареи делают скос, а в гнезде соответствующий выступ, и теперь ни один человек при всем желании не может воткнуть батарею неправильно — она просто не полезет.

Мелочи жизни? Может быть. Но, говорят, вся жизнь состоит из мелочей.

ЗЕЛЕНЫЕ ЦВЕТЫ КОРОНЫ Владимир ЮРШОВ

Техника — молодёжи № 8, 1968

Рис. Р. Авотина

Герман Юшко стоял, раскачиваясь на тонких ногах, и хлестал прутиком антенны по сапогу.

— Все мы глупцы, — сказал Герман Юшко. — Там, где нужно лишь приоткрыть полог тайны, мы пытаемся разрубить его заржавелым ятаганом.

Он стоял на краю полигона, и прерывистый ветер Короны развевал его волосы, выгоревшие, как солома.

— А что оставалось делать? Ну что? — сказал я ему и посмотрел на Андрея. Тот провел языком по серым губам, покачал головой.

— Глуп-цы… — процедил Герман Юшко и показал на скалу, где я два года назад, в начале Смены, вырезал плазменной горелкой аршинные буквы: ИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ ПОЛИГОН КОРОНЫ ЖДЕТ ВАС В СВОИ ОБЪЯТИЯ —…и когда мы прилетаем на Корону в начале Смены, и визжим от счастья, делая без усилий семиметровые прыжки, и просиживаем ночи напролет в астроотсеке, надеясь, что заговорят иные миры, а они молчат, как идолы…

— Все это мы уже слышали, — оборвал Германову исповедь Андрей. — Не притворяйся. Ты все знал заранее. Знал, что не будет никаких чудес. Кроме испытаний световых буров и вездеходов.

— И вот мы сидим всю Смену, и пытаемся глупо острить, и волком воем от скуки. А потом появляется Нечто, Тайна, Загадка, Неведомое, а мы, мы, пигмеи во вселенной, вместо того чтобы задуматься над тайной, приказываем сжечь, испепелить нашими дурацкими лучами эту тайну.

— А что оставалось делать? — почти закричал я.

…Они появились неделю назад, и когда они появились, еще далеко-далеко, еще только вспыхнув, как огоньки, на главном экране, мне стало не по себе. Они несли в себе или вокруг себя радиацию. Трое суток мучительного ожидания, три тысячи шестьсот последовательных замеров — и на световом табло интегратора выскочило нелепое число — 390 000. Вот что несли они в себе или вокруг себя. Такой радиации не бывает. На Земле нет приборов, способных измерить и десятую часть этого буйства излучения. До сих пор не знаю, почему они, упорно не отвечая не запросы, летели именно к Короне, как будто мало других пустынных планет, планеток и планетишек прозябает в космосе. И если я приказал их уничтожить, значит другого выхода не было. Никто, даже капитан, не вправе нарушить § 129 Космического Устава…

— Что делать? — спросил Герман Юшко. — Ждать. Скрыться в нулевой бункер. Три с лишним километра базальта и от черта спасут. А если они живые? В конце концов ведь я первый заметил их. Вы скажете: будь на астровахте кто-нибудь другой, все равно заметил бы. Возможно. Только объясните мне, почему в их построении мне почудилось что-то разумное? Почему, когда мы испепелили первую стаю, остальные обошли Корону стороной? Почему, когда они умирали в световом луче, мне померещилось: целые материки горят? Пылающие деревья падают на обугленные пашни? В реках вскипает вода? Почему?..

— Оттого, что ты пишешь стихи и помешан на красивостях, на эпитетах и сравнениях. А если на тебя несется разъяренный слон и отступать некуда, ты что, будешь искать красивую деталь, чтобы описать его бег? — пробормотал невнятно Андрей.

Герман печально посмотрел на него.

— Они больше не появятся, командир. А я улетаю. С первой же грузовой ракетой. Испытатели нужны везде. А ты благоденствуй с такими, как Андрей. В их головах не рождается ничего, кроме логических построений.

— Ты переутомился, Герман Юшко, — сказал я.

— Тебе в солярий надо. Озоновые ванны принимать, — отчеканил Андрей.

Герман Юшко взглянул на часы, прищурился на сумеречное светило.

— Сейчас вы скажете, что я хороший парень. Но сентиментальный. Так вот: улечу с первой же ракетой. Пошел заступать на вахту. Пока.

Уродливое метательное орудие раскрутило меня и швырнуло в пропасть. Я несся вниз, мучительно хватая воздух руками и ртом, обдираясь о странные деревья, вонзившие толстые корни в стены бездны. Внизу, далеко-далеко, как в преисподней, выла сирена…

Сирена выла и когда я проснулся. Стрелка альтиметра ползла к отметке «3500». Значит, срочное погружение по тревоге, когда весь Пост Управления полигона, автоматически загерметизированный, скользит по извилистому пневмопроводу в недра Короны.

Не одеваясь, я подскочил к пульту связи и щелкнул тумблером.

— Дежурный, что случилось?

На экране вспыхнули лицо и руки Германа Юшко. Он молчал, глядя как бы сквозь меня. Наконец он с трудом выдавил:

— Ничего.

— А тревога?

— Тревогу объявил я, капитан. Как и положено по инструкции, опустил ПУ до нулевого бункера.

— Но сам-то ты на полигоне?

— Нет, капитан. Лечу.

— Куда? Почему? Зачем? — Я нервничал и, как всегда в таких случаях, начинал говорить, глотая слова.

— На другую сторону Короны. В район Лунных Мостов. Где-то здесь ночью приземлилась последняя красная птица. Так я называю этих… которых сбивали. Она, видно, отстала. Она показалась над Короной, и я ее не тронул.

— Испытатель третьего класса Герман Юшко, вы знаете, чем это пахнет? — сказал я с нелепой интонацией в голосе, но Герман Юшко перебил меня:

— Знаю, капитан. Но я должен своими глазами поглядеть на это. И уже никто не сможет мне помешать.

— А если…

— Радиация вам не страшна. В нулевом бункере можно жить хоть целый год. Любой корабль вызволит вас через месяц-другой. Впрочем, я уверен: увидимся завтра. До встречи, капитан Я на подлете к Лунным Мостам Включаю экран обзора.

На подлете к Лунным Мостам он включил экран обзора. Он включил экран, и мы увидели, как впереди по курсу астроплана возникло пятно. Оно увеличивалось, росло, и резкая тень от него медленно пятилась по Короне в сторону восходящего светила. С высоты казалось, будто по желтому листу бумаги растекается капля зеленых чернил.

Герман Юшко начал медленно снижаться, и тогда стало ясно, что пятно в поперечнике не меньше 8-10 километров. Всю эту огромную площадь занимал молодой папоротниковый лес. Казалось, будто ожили страницы древней книги с ярко раскрашенными картинами каменноугольного периода. Завороженные, мы прилипли к экрану, где лианы оплетали мохнатые хвощи, где с изумрудных водорослей срывались стрекозы, трепеща метровыми крыльями, и ползали гигантские пауки, и качались сигиллярии, как стрелы великанов, застрявшие в земле. На отмелях острова, будто вкрапленного в синь реки, копошились рептилии. Диковинные цветы раскрывали навстречу солнцу лепестки. И вся эта живность, все деревья эти, все травы, долы и воды — все это дышало, плодилось, цвело, расплывалось по Короне, буйствовало, пульсировало, жило.

— Это не радиация, — неожиданно прорезался в динамике хриплый голос Германа Юшко. — Там, где приземлилась птица, стоит голубоватое сияние. Какие-то лучи… Лучи жизни. — Он помолчал, как бы раздумывая. — Да, капитан, иногда я склонен в разговоре к красивостям. Но согласитесь: нельзя быть равнодушным, как Андрей, если под сводом вселенной плавают крылатые острова, каждый из которых — цветущая жизнь. Я сосчитал: через восемь дней вся Корона зацветет.

МИР ЧЕТЫРЕХ ГОРИЗОНТОВ Георгий ОСТРОВСКИЙ Фантастическая юмореска

Техника — молодёжи № 9, 1968

Рис. Р. Авотина

Лента неторопливо выползала из машины, и на ней отпечатывались вытянутые, лежащие на боку восьмерки. Я уже знал, что этот математический символ бесконечности обозначал включение «Микрона» в нормальный режим работы.

— Ну и что? — спросил я у Саши.

Саша следил за восьмерками, деловито выскакивающими одна за другой, и ответил мне, не оборачиваясь:

— Он настраивается на сигналы иных миров. И переводит сигналы на русский. Рисует образ.

Каким должен быть этот образ, Саша сам точно не знал: ведь мир, из которого он и его «Микрон» надеялись получить поздравления с пожеланием дальнейших успехов, не обязательно похож на наш. Он мог быть воронкообразным, спиральным, в виде поверхности Мебиуса…

В общем говорил Саша еще много и непонятно. Я слушал его с безнадежным любопытством, даже не стараясь разобраться во всем этом.

Внезапно Саша замолчал. Он предостерегающе погрозил кулаком и уставился на ленту. Среди одинаковых, как маленькие рыбки, восьмерок стоял одинокий морской конек — вопросительный знак.

— Что это? — спросил я.

Саша на мгновение поднял голову. Он был бледен и весел.

— Ну, ну, журнальный жук, — торопливо сказал он. — Не нужно делать поспешных выводов. Просто «Микрон» понемногу начинает сознавать себя как индивидуальность.

Саша подмигнул мне и… Конечно, элементарное совпадение, но, честное слово, этот контейнер, набитый во всех направлениях триггерами, ферритовыми матрицами и всякими анализаторами, тоже подмигнул мне зеленоватым круглым глазом.

Снова выскочил вопросительный знак. Потом появилось несколько многоточий и еще парочка знаков вопроса. Мы уже начали свыкаться с мыслью, что процесс самосознания у «Микрона» идет не такими темпами, какими ему хотелось бы, и что из-за этого его мучит комплекс неполноценности, как вдруг после многоточия на ленте отпечатался восклицательный знак! Он был похож на клинок, с размаху всаженный в землю. Казалось, он даже чуть подрагивал и звенел.

«Микрон» выдал еще несколько многоточий, задумался, заполняя, как обычно, паузу восьмерками бесконечности, и отстукал целую серию восклицательных знаков.

— Ну вот, — шепнул мне Саша, не отрывая взгляда от ленты, — сейчас, приятель, может что-нибудь получится… Может, что-нибудь получится…

Выползла буква. Обыкновенная, прозаическая, виденная миллионы раз буква «в». Вслед за ней показалась «с», затем «ы»…

— «Всы»?.. — обалдело прохрипел я. — «Всы»? Может, «усы»?

Непринужденно продолжая свою болтовню, «Микрон» сообщил еще одно слово. Теперь уже на ленте значилось: «Всы дета». А через несколько мгновений «Ваятатимитужи»…

— Лихо… — изумленно пробормотал Саша, разглядывая эту лингвистическую сороконожку. — Ну и чудище! А это еще что?.. «Ст пиет ни заметск рееной…»

Я высказал соображение, что, может, «Микрон», как Паганель, по ошибке изучил не тот язык. Но Саша молчал. Он следил за лентой.

«Яркова можной селоко, дых челн киркать уверь-ка. Мрач-ник сбою крадовы беды трубава».

— Слушай, — сказал Саша, — твой Димка, когда был маленьким, как называл троллейбус?

— Димка? Троллейбус?.. Ты хочешь сказать, что «Микрон» учится говорить?

— Да… если рассматривать происходящее несколько упрощенно.

А «Микрон», входя во вкус, шлепал букву за буквой: «Хоромых зернись скорник вышел на мостки. Вычек было видит первозник алые листве».

— А вдруг этот мыслящий комод и в самом деле наткнется на сигналы из неведомого мира? — спросил я.

Саша ничего не успел ответить. В глубине «Микрона» что-то хрустнуло, из задней стенки вылетел сноп синих искр, запахло паленым, погасла какая-то одна из бесчисленных лампочек, а дьявольский аппарат, поперхнувшись словом «воздуха», все повторял последний слог «ха-ха-ха-ха-ха…».

Саша бросился к месту происшествия. Необходимый для первой помощи инструментарий был у него под рукой, но пустить его в ход не пришлось: очевидно, «Микрон» сумел сам навести порядок в своем хозяйстве…

— Скорее! Сюда! — заорал я: на ленте снова стали появляться буквы…

«…что наши предки жили в другом мире. Где он — никто не знает. Мы, и наши родители, и родители наших родителей родились здесь».

Сердце грохотало, как танк по мосту. Оно застряло в горле, его чугунные удары колотились в висках.

«…В нашем мире четыре горизонта. Чаще всего свет возникает на утреннем горизонте. Он возникает постепенно; тогда долго бывает светло. Потом он постепенно исчезает».

— Да! Да! — твердил Саша и что-то говорил о расстоянии и направлении излучения, которое надо запеленговать по приборам.

«Иногда становится трудно дышать. Мир становится тесен, хотя горизонты не сдвигаются. Тогда начинается буря. Все летит и кружится. Потом все стихает. И мир становится снова чистым…»

— Поразительно! — воскликнул я. — Думал ли кто-нибудь о существовании такого мира?

Но Саша вдруг побурел, как от оплеухи, и погрозил «Микрону» кулаком.

— Это уже хамство! — прорычал он, колдуя у пульта.

«Когда кто-нибудь из нас заболевает — белое облако опускается за ним и уносит его в малый мир. Почти никто не возвращается оттуда… Малый мир похож на наш. Но он теснее, в нем труднее дышать. Там один горизонт, один со всех сторон. Какие-то неизвестные силы опекают нас, неизвестные, непознаваемые силы…»

— Хватит! — со штормовыми интонациями в голосе заревел Саша и рывком выключил «Микрон». — Хватит, довольно! — Он схватил меня за рукав. — Пойдем, я покажу тебе мир, из которого вело передачу это электронное чучело. Мир в натуральную величину. Качество гарантируется. Можно даже потрогать руками все четыре горизонта.

Через несколько секунд мы были снова в холле. Войдя со света, я ничего не различал в синем мраке, Саша же уверенно шагнул и зажег торшер. Между торшером и стеной стоял столик с четырехгранным аквариумом. Одна из его сторон была обращена к стене, другая — к балконным дверям, третью сейчас заливал ярким светом торшер…

— А малый мир? — спросил я после долгого молчания.

— Когда рыбка захворает, ее изолируют в высокой круглой банке. Понятно? Ах да! — спохватился он. — Из аквариума ее вытаскивают сачком…

Рыбы, ослепленные светом, тыкались резиновыми носами в сумеречный горизонт. Я дернул выключатель — и непознаваемая сила навела порядок в мире четырех горизонтов.

Иван ЕФРЕМОВ

ЧАС БЫКА

Техника — молодёжи № 10, 1968 — № 7, 1969

Ввиду распространенности произведения еще раз клонировать не стал.

mefysto

ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕВРАЩЕНИЕ УРГА Александр АДМИРАЛЬСКИЙ

Техника — молодёжи № 8, 1969

Рис. А. Побединского

ВТОРАЯ ПРЕМИЯ НА МЕЖДУНАРОДНОМ КОНКУРСЕ, ПОСВЯЩЕННОМ 90-ЛЕТИЮ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА

В восемь утра ему приносили завтрак.

В девять он выходил на прогулку.

С одиннадцати до двух читал.

В два обедал.

До четырех отдыхал.

Вечером просматривал почту.

Ужинал в восемь.

И ровно в десять ложился спать.

Ничто не могло помешать этому распорядку.

Так продолжалось пятьдесят лет.

Дом, в котором он жил, был единствен тюрьмой на всей планете.

А он был ее единственным узником…

*

За те пятьдесят лет, что он провел в заключении, обитатели планеты Граунд уже прочно забыли и его самого и суть его преступления. Где-то в архивах Великой Директории Граунда хранились запечатанные металлические капсулы со всеми материалами следствия. Таких капсул было несколько десятков; на каждой из них — не поддающаяся разрушению гравировка: «Вскрыть через двести лет». И подпись Президента Великой Директории.

Каждые полгода сменялся весь штат, обслуживавший узника.

Каждые полгода он писал петицию на имя Президента. Каждый новый начальник тюрьмы принимал от предыдущего сейф с запечатанными петициями. Инструкция разрешала узнику обращаться к Президенту два раза в год, в день смены тюремного штата. По той же инструкции начальник тюрьмы имел право прочитать петицию, затем обязан был опечатать ее и положить в сейф. Таким образом, когда прошло пятьдесят лет, дела принял сто первый по счету начальник, а в сейфе лежало сто опечатанных петиций.

101-Й был молод и весел. Он понятия не имел, что за человека обязан стеречь. Он знал только, что этот человек совершил в прошлом тягчайшие преступления против человечества и осужден на пожизненное заключение.

Узник был стар и угрюм. Несмотря на комфорт, правильный режим, прекрасный климат, пятьдесят лет заключения наложили свой отпечаток.

Днем узник был замкнут, не вступал ни в какие разговоры с тюремщиками, заставлял себя просматривать журналы и книги. А вечером…

Если бы 101-й хоть раз заглянул в спальню узника вечером, он увидел бы и услышал странные вещи.

Узник возбужденно ходил по комнате и что-то шептал.

— Они же ничего не поняли. Если бы они меня послушались, можно было бы в десять лет перевернуть всю жизнь на Граунде. Я давал им в руки неограниченные возможности. Они не смогли перешагнуть собственную тупость. Я не могу допустить, чтобы мои открытия умерли вместе со мной. И я не могу им показать всю полноту этих открытий. Они опять ничего не поймут, как не поняли и тогда, пятьдесят лет назад. Я стар и болен. Я не имею права умереть. У меня нет никакой надежды.

И вот однажды узнику показалось, что он нашел выход…

По инструкции начальник тюрьмы был обязан один раз в неделю беседовать с узником. Беседа не могла продолжаться более часа. Эти беседы, по традиции, носили домашний характер. В столовую подавали чай, персонал уходил, и начальник тюрьмы оставался с узником один на один.

И вот 101-й пришел к узнику на одну из таких бесед.

После нескольких общих фраз они разговорились. И тогда узник сказал:

— Я стал сдавать. За эти годы я много работал, но, очевидно, мне никогда не увидеть результатов своей работы…

— Да, возможно, — ответил 101-й. — Прошу извинить меня, но я вынужден вам напомнить, что мы не имеем права выходить за пределы бытовых тем.

— О, я слишком хорошо это помню, — невесело усмехнулся узник. — Что ж, я не стану нарушать инструкции.

Узник помолчал.

— Вы знаете, в последнее время я увлекся несколько странным, с вашей точки зрения, занятием. Я начал писать. — Дневник? — вырвалось у 101-го.

— Нет, — улыбнулся узник, — гораздо хуже. Я начал писать фантастические рассказы.

101-й насторожился.

— Я прошу у вас самой малости. Прочтите сейчас один из моих рассказов. Мне хочется узнать ваше мнение.

101-й задумался.

— Это будет нарушением инструкции. Я имею право прочесть только то, что вы подадите мне в последний день моей службы.

— А если я не доживу до этого последнего дня? — тихо сказал узник. — Ведь мне восемьдесят лет. И мои силы убывают с каждым днем.

101-й был молод и весел.

— Я согласен, — сказал он. — Давайте ваш рассказ.

И 101-й начал читать. Вот что он прочел.

«Президент Великой Директории разбирал личную почту. Его внимание привлекла коротенькая записка следующего содержания:

«Настаиваю на встрече. Речь идет об открытии общепланетного значения. Обращаюсь к вам, потому что медлить больше нельзя.

С уважением Ург».

Президент попросил соединить его с просителем. В видеошаре появился стройный молодой человек. Президент повернул ручку настройки, крупным планом выделил лицо.

— Ург обращается к вам, Президент. Мы должны встретиться. Зная, как вы заняты, я прошу всего двадцать минут. Вы не пожалеете о потерянном времени…

— …Хорошо, — сказал Президент. — Сегодня в шесть вечера.

— Маленькое условие, — Ург запнулся. — Никаких свидетелей с вашей стороны.

— А с вашей?

— Мне будет помогать мой ассистент. Я не могу обойтись без его помощи. Мы продемонстрируем вам кое-какие опыты.

— Хорошо. — И Президент выключил видеошар.

Без четверти шесть Урга и его ассистента провели в кабинет Президента и оставили одних. Они быстро собрали на большом столе для заседаний какую-то странную установку. На расстоянии двух метров друг от друга они поставили на круглые основания две полусферы. Полусферы были совершенно одинаковые, каждая из них имела радиус около 25 сантиметров. От основания полусфер и от их полюсов к двум ящикам шли кабели. На верхней крышке каждого из ящиков помещался пульт. Между собой полусферы ничем не соединялись.

Ровно в шесть часов в кабинет вошел Президент. Ург поздоровался с ним, представил ассистента.

— Я пока не буду вам ничего говорить. Я покажу несколько опытов. А затем расскажу, что может дать человечеству мое изобретение.

Президент подошел к столу.

Жестом фокусника Ург поднял обе полусферы. Под ними ничего не было. Он опустил их на место. Затем подошел к столику, на котором стояли сосуд с водой и бокал. Налил в бокал воды. Поднял правую полусферу. Поставил бокал. Поднял левую. И достал оттуда бокал с водой.

Выпив воду, Ург поставил бокал на место.

Президент улыбнулся.

— Похоже на цирк.

Ург вынул из саквояжа клеточку с белой мышью. Поставил ее в правую полусферу. И сразу достал из левой.

Президент молчал.

— Продолжать? — спросил Ург.

— Не нужно. Как вы это называете?

— Передача материи на расстояние.

Великое Собрание Ученых происходило в необычной обстановке. Впервые в истории Собрания не был известен заранее вопрос, который предстояло обсудить. Не был известен и докладчик. Впервые за всю историю Собрания не были допущены корреспонденты. Впервые Собрание открыл сам Президент Великой Директории. Сделав небольшое вступление, он передал слово Ургу.

Ург пришел на заседание без ассистента. На демонстрационном столе стояли две полусферы. А с двух сторон зала заседаний симметрично были расположены два больших цилиндра, высотой в два с половиной метра каждый. Диаметр цилиндров не превышал полутора метров. В цилиндры можно было войти через дверцы, которые открывались в сторону зала.

Сначала Ург молча показал небольшую серию опытов с полусферами. Они не произвели большого впечатления.

Ученые иронически улыбались.

Тогда Ург вошел в правый цилиндр и тут же вышел из левого. Ученые перестали улыбаться.

— Предлагаю проверить, — Ург гостеприимно распахнул дверцу правого цилиндра.

Ни один из Ученых не поднялся с места. И тогда сам Президент твердой походкой подошел к правому цилиндру. Остановившись у дверцы, он шепнул Ургу:

— Это абсолютно безопасно?

— Абсолютно, — так же, тихо ответил Ург. — Войдя внутрь, станьте, не касаясь стенок, и нажмите кнопку.

Президент вошел в цилиндр, Ург закрыл дверцу, и Президент вышел из противоположного цилиндра.

— Пожалуйста, уважаемые Ученые, прошу проверить! — Авторитет весело улыбался.

— Мистика! Идеализм! Абсурд! — раздавалось со всех сторон. Ученые были явно возмущены такой ненаучной постановкой опыта. Но Президент был властным человеком. Он умел подчинять людей своей воле. Он поднял руку, и Ученые смолкли.

— Я не прошу вас сейчас оценивать, принимать или отвергать изобретение инженера Урга. Я прошу вас проверить его. Мы можем допустить к нему только членов Великого Собрания Ученых, и никого больше, и испытывать аппараты придется вам. Поэтому прошу!

Авторитет повелительным жестом указал на правый цилиндр. И Ученые нехотя, по одному стали подходить к правому цилиндру. Недоверчиво они выслушивали краткие наставления Урга, входили внутрь, закрывали за собой дверцу и тут же, недоумевающие, растерянные, какие-то пришибленные, выходили из левого цилиндра.

Президент внимательно проследил, чтобы все Ученые приняли участие в опыте.

— А теперь ваше слово, — обратился он к Ургу.

Ург начал свой краткий доклад.

— Я назвал свое открытие просто: «Передача материи на расстояние». Сущность открытия такова. Мне удалось добиться мгновенного преобразования материи в некое поле, природа которого мне пока неизвестна. Главной особенностью этого поля оказалось такое его свойство, как мгновенная обратимость в тот самый вид материи, из которого оно образовалось. Практическое значение изобретения огромно. Почта, телеграф, городской транспорт, железнодорожный, монорельсовый, автомобильный, речной и морской, авиация — все это становится вчерашним днем. Вместо всего этого — приемо-передающие станции разных масштабов, которые с одинаковым успехом передают грузы и людей. Автоматическая система управления исключает возможность ошибки. Я предлагаю для начала покрыть сетью ПЛС Южную Федерацию. На это понадобится лет пять. Затем перейти на другие материки. И через десять лет мы не узнаем Граунда.

Зал разразился овацией.

Прошло несколько лет.

Однажды… некто Сленг сел за свой служебный стол и нажал кнопку на небольшой панели, вделанной в центр стола.

— Сегодня — 17 июня 2978 года, — послышался бесстрастный механический голос. — Вам надлежит к десяти утра прибыть в Липе для участия в обсуждении вопроса о закрытии последней автомобильной дороги Северной Федерации.

Сленг взглянул на часы. Было начало десятого. «Поброжу немного по Липсу до начала совещания», — решил он.

Сленг вошел в ППС, стоявшую в углу кабинета, набрал нужную комбинацию цифр и вышел.

Вышел… снова в своем кабинете.

Через несколько часов жители Южной Федерации, давно отвыкшие от сенсаций, нарасхват покупали экстренные выпуски газет. Заголовки кричали:

ДВА СЛЕНГА! КТО НАСТОЯЩИЙ? СЛЕНГ ПРОТИВ СЛЕНГА! КРУПНЕЙШАЯ СЕНСАЦИЯ ВЕКА! «СЛЕНГ — ЭТО Я», — СКАЗАЛИ ОБА! ДОЛОЙ ППС УРГА! ЛУЧШЕ ТЕЛЕФОН, ЧЕМ РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ! КТО СЛЕДУЮЩИЙ?

В вечерних выпусках газет было опубликовано Постановление Великой Директории Граунда. Оно озадачило многих. Вот его текст:

ВЕЛИКАЯ ДИРЕКТОРИЯ ВЫРАЖАЕТ ГЛУБОКОЕ СОЖАЛЕНИЕ ПО ПОВОДУ БЕСПРЕЦЕДЕНТНОГО СЛУЧАЯ С ГРАЖДАНИНОМ ЮЖНОЙ ФЕДЕРАЦИИ СЛЕНГОМ.

ВЕЛИКАЯ ДИРЕКТОРИЯ НАЗНАЧИЛА ЧРЕЗВЫЧАЙНУЮ КОМИССИЮ ДЛЯ РАССЛЕДОВАНИЯ ВСЕХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ИНЦИДЕНТА.

ВЕЛИКАЯ ДИРЕКТОРИЯ ПРЕДЛАГАЕТ ОТКАЗАТЬСЯ ПОВСЕМЕСТНО ОТ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ АППАРАТОВ УРГА. УЧЕНЫЙ УРГ ДО ВЫЯСНЕНИЯ ПРИЧИН ПРОИСШЕДШЕГО ОТ ОБЩЕСТВА ИЗОЛИРОВАН.

Начались заседания Чрезвычайной Комиссии. Самолетом были доставлены обе станции, послужившие причиной инцидента. Этим же самолетом прибыли и два Сленга. Путем тщательнейших физиологических и психологических исследований была установлена полная идентичность Сленгов. Никаких других выводов Комиссия сделать не смогла. Аппараты Урга работали нормально. Это было проверено двумястами опытами по передаче неодушевленной материи и животных.

Наконец, на заседание Комиссии вызвали Урга.

Заседание проходило в том самом зале Великого Собрания Ученых, в котором пять лет назад Ург делал доклад. На демонстрационном столе стояли полусферы. А с двух сторон зала — ППС, послужившие причиной раздвоения Сленга.

Ург начал свое выступление очень странно.

— Я могу объяснить то, что произошло, хотя и не знаю причин случившегося. Дело в том, что, отлично представляя себе консерватизм человеческого мышления, я скрыл от Собрания подлинную сущность своего изобретения. Я хотел, чтобы общество привыкло к ППС, чтобы они стали обиходной вещью. Я уже собирался сам показать Собранию Ученых неограниченные возможности ППС, как нелепая случайность подорвала доверие к моим аппаратам. По непонятной для меня причине произошло нарушение системы обратной связи.

Ург подошел к демонстрационному столу, достал из карманов три пакета, развернул их.

В одном оказались два яйца, а другом — несколько бутербродов, в третьем — апельсин.

— Это мой сегодняшний завтрак, — пояснил Ург.

Он поднял правую полусферу и положил туда яйца, бутерброды и апельсин. Минут пять провозился у аппаратуры. Затем поднял левую и достал оттуда всю эту снедь.

После этого он поднял правую полусферу. Там по-прежнему лежали яйца, апельсин и бутерброды.

Опустив правую полусферу, он снова поднял левую. И снова достал оттуда тот же набор.

— Я на ваших глазах нарушил систему обратной связи — и вот результат.

Затем он вошел в правую ППС.

Члены Комиссии замерли.

Открылась дверца левой — и оттуда вышел Ург.

Снова открылась дверца левой — и снова вышел Ург.

И еще, и еще…

Семь улыбающихся Ургов выстроились перед ошарашенными членами Комиссии.

Лотом из правой ППС вышел еще один Ург.

— Это, конечно, шутка, — сказал он. Подойдя к левой ППС, он некоторое время пробыл внутри, потом вышел. — Не волнуйтесь, — обратился он к Комиссии, — сейчас мы исправим положение.

На глазах изумленной Комиссии семь Ургов один за другим вошли в правую ППС.

— Довольно трюков! — возмутился Глава Чрезвычайной Комиссии. — Мы ждем от вас объяснений.

— По-моему, все ясно, — улыбнулся Ург. — Я показал вам, что может дать обществу мое изобретение. При первой его демонстрации я, как уже говорил, скрыл его истинную природу. Это не передача материи на расстояние. Правильнее было бы назвать мое изобретение: «Мгновенное синтезирование материальной субстанции при сохранении изначального эталона». А система обратной связи была мной придумана для того, чтобы приспособить мое изобретение к более узким целям транспортировки грузов и людей.

— Значит, при помощи обратной связи вы, попросту говоря, уничтожали оригиналы? — спросил Глава.

— Да.

— Вы — преступник, — холодно произнес Глава Комиссии. — И так как мы не можем обнародовать результатов работы Комиссии, мы будем вас судить закрытым судом.

— Я не преступник. Я — гений, — грустно проговорил Ург. — Я могу одеть и накормить все население Граунда. Я могу почти полностью избавить его от многих видов физического труда. Вы хотите меня судить? Я нарушил ваши законы, вашу мораль? Да, я переступил через них. В интересах человечества…

— Замолчите. — И Глава Комиссии закрыл заседание.

На следующий день на всей планете началось уничтожение аппаратов Урга.

Через три дня состоялся суд. Ургу было предъявлено пространное обвинение. Вот его основные пункты:

1. ОПЫТЫ НАД ЛЮДЬМИ, ПРОВОДИВШИЕСЯ В МАССОВЫХ МАСШТАБАХ.

2. БЕЗОТВЕТСТВЕННОЕ РЕШЕНИЕ ВОПРОСОВ, В РЕШЕНИИ КОТОРЫХ ДОЛЖНО ПРИНИМАТЬ УЧАСТИЕ ВСЕ ОБЩЕСТВО.

3. НЕРАЗРЕШИМОСТЬ ПРОБЛЕМЫ СУЩЕСТВОВАНИЯ ДВУХ СЛЕНГОВ.

Суд приговорил Урга к пожизненному заключению.

Окончив чтение, 101-й некоторое время молчал.

— Зачем вы заставили меня нарушить инструкцию? — наконец выговорил он.

— Я хочу жить, — просто ответил узник.

— Но ведь вам восемьдесят, — удивился 101-й.

— Я могу жить, если вы захотите мне помочь.

101-й посмотрел на часы.

— У нас остается еще 10 минут. Можете говорить все.

— Я скрыл кое-что от Чрезвычайной Комиссии. Скрыл в личных целях. Дело в том, что мое изобретение имело еще одну сторону. Знаю об этом только я. Мне удалось создать запоминающее устройство. Это устройство «запоминало» всю информацию об эталоне и могло воспроизвести его через много лет. Вы понимаете меня?

— Не совсем, — честно признался 101-й.

— Я воспользовался этим только один раз. Устройство запомнило меня, каким я был пятьдесят три года назад. И может в любой момент воспроизвести меня таким, каким я был тогда. Аппаратура надежно спрятана. Привести ее в действие может любой, кто знает, где она находится. Этим человеком должны быть вы.

— Я сделаю это, — не задумываясь, сказал 101-й. — Но только после вашей смерти.

— Я согласен.

— А теперь — к делу. Наше время кончилось.

— Я надеюсь на вас, — тихо сказал узник.

Задержавшись еще на пять минут, 101-й вышел из камеры.

На другой день узник был найден мертвым. Причину его смерти установить не удалось. Прибывший в тюрьму Инспектор Великой Директории опечатал все бумаги узника.

На кратком следствии, проведенном Инспектором, один из служащих тюрьмы показал, что накануне 101-й пробыл на беседе с узником на пять минут больше положенного по инструкции времени.

*

В восемь утра ему приносили завтрак.

В девять он выходил на прогулку.

С одиннадцати до двух читал.

В два обедал.

До четырех отдыхал.

Вечером просматривал почту.

Ужинал в восемь.

И ровно в десять ложился спать.

Ничто не могло помешать этому распорядку.

Дом, в котором он жил, был единственной тюрьмой на всей планете.

А 101-й был ее единственным узником.

Он был молод и весел…

КРИСТАЛЛ Север ГАНСОВСКИЙ

Техника — молодёжи № 9, 1969

Рис. Л. Рындина

— Скажите, что вы знаете о кристаллах?

— Ну так… в общих чертах. По специальности я инбридный атомограф с синтаксическим уклоном. Кстати, если вас интересует…

Краснолицый прервал меня кивком и задумался.

— С кристаллов у нас все и началось. Понимаете, Копс избрал себе такой вид отдыха — точить кристаллы. Голова у него не очень-то работала, он еще в молодости понял, что больше чем примитивный физик-теоретик из него не выйдет, и подался на административную линию. К нам в институт он попал уже лет сорока от роду комендантом. Оно, между прочим, и неплохая должность, потому что разных этих докторов наук, сюзеренов знания, сейчас везде хоть пруд пруди, а комендант в любом учреждении один. Довольно скоро он подыскал себе просторный подвал в главном здании и стал вечерами отдаваться любимому занятию.

Постепенно подвал сделался чем-то вроде клуба. Мы тогда помещались у порта, начали заходить и посторонние. Кто с Луны, кто с Альфы Центавра. Разговоры, шутки, вранье, чисто мужская компания. Последние новости у нас докладывались раньше, чем в Академии. Приятнейшая была атмосфера. Я лично большего удовольствия не знал, как усесться поплотнее в старое кресло и навострить уши. За это меня очень любили и даже в очередь ко мне становились: у нас ведь все замечательные рассказчики, каждый наполнен до краев, но совершенно нет слушателей. Теперь представьте себе это помещение с желтыми крашеными стенами, низким, грубо побеленным потолком. В одном углу столики, кресла, кофейный аппарат, ящики со всяким барахлом, а в дальнем конце Копс у своего шлифовального станка. Копс, который сам всегда помалкивал, но другим не мешал болтать. К нему обращались в спорах, как к последней инстанции, к самому Здравому Смыслу. И он прекращал дискуссию не тем, что у каждого создавал впечатление, будто он прав, а тем, что все доводы тонули в его необъятной глупости, как в лоне самой матери-природы. Слух о нашем приятном заведении докатился буквально до самых отдаленных планет, и вот однажды появляется у нас какой-то бородатый тип и притаскивает с собой гигантский кристалл. То есть «притаскивает» — это, конечно, неправильный термин, поскольку штука весила около тонны. До бородатого каким-то образом дошло, что наш комендант интересуется кристаллами. Тип летел с Веги, а может быть, и с Сириуса — мы не запомнили, да и не спрашивали: ему нужен был балласт на корабль. Он засунул махину в трюм, на Земле взял автопогрузчик, и кристалл очутился в подвале. Теперь надо вам сказать, что, занимаясь кристаллами, Копс и не ставил перед собой никаких научных целей. Просто вытачивал из них линзы, которые дарил тем, кто соглашался взять. Большого спроса вообще-то не было, и Копс не особенно огорчался, когда ему случалось запороть очередное изделие. Просто брал лазер, простреливал испорченную линзу и устанавливал на станок следующую. Таких пробитых у него набралось целых пол-ящика — не знаю, зачем он их копил. Феоназ — так комендант назвал подаренный ему минерал — представлял собой удлиненный додекаэдр со срезанными вершинами, или, вернее, тетракайдекаэдр. Как раз в это время в институте стало известно, что наверху в лаборатории химического контрапункта нужна будет большая линза для какого-то там ультрагармонизатора с двойной валентной октавой. Копс поднялся к ним, договорился и радостно взялся за феоназ. Он посадил глыбищу на оправку из марсианского бальзама, снял грубую стружку лазерной пилой, а после приступил к тонкой отделке с помощью алмазных шаблонов. И тут начались неожиданности. Прежде всего кристалл запел. Первый раз это случилось ночью и до смерти напугало молоденькую лаборантку, которая на пустыре неподалеку любовалась звездами, а возможно, конструировала в мыслях фасон новой кофточки. Девушка услышала печальный длительный вопль, который вдруг исторгся из окон подвала. Она ударилась бежать и перебудила в общежитии весь первый этаж. Кто-то сообразил, что ключи от подвала должны быть у коменданта, его подняли с постели, и человек десять кинулись к институту. Спустились, но кристалл уже умолк, а поскольку его и не подозревали, было решено, что девице просто почудилось.

Однако на другую ночь он опять подал голос, да так громко и настойчиво, что звук достиг общежития. Снова толпа, Копс с ключами, и теперь все объяснилось. В помещении было пусто, ни души, а кристалл пел. Копс подошел к нему, дотронулся, и тон стал как бы шероховатым. Вообще это были звуки в среднем регистре, довольно мелодичные, но оглушительные. Кто-то предложил заземлить кристалл, и, когда так сделали, феоназ умолк. В целом пение продолжалось около месяца, концерт в первые разы начинался в час ночи и постепенно сдвигался к утру. Видимо, до феоназа доходили некие волны из тех глубин космоса, к которым Земля в это время поворачивалась неосвещенной стороной. Несколько ночей мы слушали, потом надоело, и чтобы кристалл не будил окрестность, мы его напрочь заземляли. Копс между тем продолжал точить линзу, кристалл онемел, а через некоторое время у него опять прорезался голос. Но по-другому. Теперь уже не было никакой величественности, никакой музыки сфер — он просто стал ругаться. Зашел я как-то вечерком в подвал и вдруг слышу: «Прохвост! Ты же целый день ничего не делаешь». Мне почудилось, что это мой собственный внутренний голос, я вознамерился протестовать, но тут со стороны шлифовального станка донеслось ироническое: «Много ты понимаешь». Одним словом, где-то разыгрывался скандальчик, и феоназ его передавал непосредственно. И так оно пошло — в зависимости от состояния среды над Землей феоназ удивительным образом настраивался транслировать звуковую обстановку определенной точки на поверхности нашей планеты. Теперь в подвале раздавались спокойное мур* лыканье домохозяйки, которая, поставив суп на электроплитку, гладит рубашку мужу, шепот влюбленных или отрывок публичного выступления с бесконечными «Позвольте мне…».

Всем это нравилось — всем, кроме Копса. Он был недоволен болтливостью кристалла, видя в этом что-то несерьезное, поэтому продолжал снимать слой за слоем и добился, наконец, того, что феоназ стал хрипеть, запинаться и совсем замолчал. Однако, потеряв речь, кристалл начал терять и оптические свойства. Он тускнел, постепенно делался синевато-белым вроде тоненького слоя кумыса, если его налить на темный стол. И в один прекрасный день, когда Копс у своего шлифовального станка отодвинул в сторону измеритель и попробовал прикоснуться к линзе, то вместо того, чтоб встретиться с отполированной твердостью, его пальцы провалились в ничто. Пальцы провалились, а кончики их одновременно вылезли, но не с противоположной стороны линзы, которая была коменданту не видна, не насквозь, как можно было б ожидать, а тут же, на этой поверхности, навстречу ему. Они вылезли недалеко от центра и симметрично к тому месту, где Копс их сунул. Причем ровно настолько, насколько кисть вошла в этот кумысный туман. Копс был так ошарашен, что автоматически двинул руку дальше, и с той стороны от центра она опять-таки вылезла больше. Он сразу узнал, что это именно его рука, потому что пальцы были запачканы мастикой, а рукав кремовой рубашки довольно-таки захватан. Тогда он испугался, вынул руку из кристалла, отошел и принялся тыкать в феоназ разными палками. За этим занятием мы его и застали…

Краснолицый умолк и уставился в окно, выходившее прямо на тротуар. Там уже минут десять уныло переминался с ноги на ногу четырнадцатилетний верзила, время от времени поглядывая на нас через стекло. Этакая жимолость метра в два ростом и тонкой шеей.

— Подождите, я сейчас.

Мой собеседник встал и побрел к двери. Пиджак покрывал его широкие плечи, как попона спину слона где-нибудь в сибирском заповеднике зимой. На улице он подошел к юнцу, заговорил с ним, потом достал кошелек. Все было так близко, что я даже видел, как он шепчет про себя, пересчитывая мелочь, нерешительно доставая монетки и кладя их обратно. Наконец он сунул деньги юнцу. Тот пошел прочь, и краснолицый окликнул его, погрозив пальцем.

В зале, усевшись за столик, он объяснил:

— Дал ему, чтоб сходил пообедать. Но никогда не знаешь точно — может пустить все на кино. В голове только кино и фантасты. И хоть бы заговорил с какой-нибудь, попробовал бы познакомиться. Так нет, только смотрит и ухмыляется… Я остановился на «эффекте феоназа», да? Итак, попробуйте вообразить себе эту картину. Мы, то есть толстый логоритмист с четвертого этажа, молодой астрофизик, только что вернувшийся с Урана, и я, входим в подвал. Перед нами Копс, встрепанный, со стойкой от штатива в руке. Он подзывает нас, сует стойку в кристалл, и она вылезает тут же, под тем же углом к поверхности, но направленная наоборот. Проворный астрофизик кидается за линзу, там ничего. Я хочу пощупать поверхность кристалла, но пальцы уходят в молочный туман, и в то же время их кончики высовываются мне навстречу. Погружаю руку по локоть, и она вылезает до локтя. Логоритмист берет «ту руку», я чувствую прикосновенье. Я жму, он вскрикивает. Мы поднимаем здоровенную водопроводную трубу, как пушку, начинаем вдвигать ее в феоназ. По всем законам божеским и человеческим она должна бы пронзить феоназ насквозь и упереться там в стенку. Так нет же! Она входит без сопротивления в этот кумыс, вот уже скрылось метра два, никакой стенки мы не чувствуем, а два метра трубы вылезло нам навстречу. Собирается еще народ, все, конечно, удивлены, но не очень. И вы знаете, почему не очень?

— Естественно, знаю, — сказал я. — Потому что и сам мог бы…

— Вот именно. Потому что у каждого своих чудес хватает. На пятнадцатом этаже в институте заняты этой самой дисперсной деривацией, на двадцать пятом сидит завороженная дева, взглядом упершись в будущее, и лаборатория телебоционных уравнений тоже не дремлет, подкидывая что-нибудь новенькое. Сами понимаете, как у нас. К вам может приставать тип, который действительно изобрел Вечный Двигатель, готов его продемонстрировать, и вы согласитесь его слушать, только если он пообещает после этого тотчас познакомиться с созданным вами Всеобщим Тормозителем. Никого ничем не пронять. В мое время, то есть когда я был молод, мы умудрялись побыть просто людьми, умели интересоваться еще чем-то, кроме собственного дела.

Краснолицый вздохнул.

— Почему вы сказали «в мое время»? — спросил я. — По-моему, вы ненамного старше меня. Сколько вам сейчас?

— Сколько сейчас? — Он поднял глаза и задумчиво уперся взглядом в низкий потолок. — Когда началась эта заваруха, было пятьдесят. С тех пор прошло двадцать лет, значит, сейчас примерно шестьдесят пять… Теперь уже ничего не установить точно, потому что некоторые годы приходится считать обратно. Не только годы — месяцы и дни. Что там говорить, я вообще не уверен, что я — это я. — Он вздохнул еще раз. — Да, так вот. Народ поудивлялся тогда в подвале и разошелся по своим делам. А на окне у нас стоял аквариум с десятком черных рыбешек — кажется, их название «гурами» — и тремя золотыми. Астрофизик берет аквариум в правую руку, сует его в линзу — тот, естественно, вылезает вместе с держащими его пальцами, — перехватывает аквариум левой рукой, а свою правую вынимает. Мы посмотрели на рыбок, ничего в них не переменилось, плавают себе. Я тогда погрузил в феоназ руку вместе с плечом и половину лица. Погруженная часть появилась тут же напротив, и обе половинки моей физиономии оказались нос к носу. А когда я начинал двигать головой от центра линзы, та, другая половинка уезжала на такое же расстояние. Тут сам собой напрашивался новый шаг — сунуть в кристалл ногу, туловище и, появившись целиком на другой стороне, вылезти. Первым на это решился астрофизик, который у нас тогда околачивался целую неделю. Он влезал спиной к нам, а вылезший оказался к нам лицом. А затем сразу проделал все в обратную сторону. Обращаю ваше внимание на то, что он прошел через кристалл именно четное число раз — в данном случае два. И все другие, хоть приезжие, хоть институтские, почему-то лазили через феоназ дважды. Является в подвал какой-нибудь путешественник, мы его знакомим с кристаллом. Он влезает и выныривает один раз, потом через некоторое время второй — и на этом успокаивается. Не знаю, что тут играло роль — какой-то инстинкт, пожалуй. Но впоследствии для жизни всех влезавших это имело большое значение. Огромное!

— Почему?

— Сейчас увидите… Одним словом, дни мелькали, мы продолжали развлекаться с удивительной линзой. Копс, правда, все еще воображал, что кристалл можно подточить и сделать-таки работу для той лаборатории. Несколько раз он приступал к феоназу со своими шаблонами и недоуменно убеждался, что режущая кромка без усилия скрывается в кумысном тумане, появляясь тут же рядом. Прошло полмесяца, астрофизик уже уехал. Глянул я как-то на аквариум и ахнул. Черные гурами за истекшее время не выросли, а измельчали, так же как и золотые рыбки. Минула еще неделя, рыбешки превратились в мальков, затем из мальков образовались икринки, поплавали, упали на дно и как-то растворились. То, что было пронесено через кристалл, не старело, а молодело. Вот тут-то мы и поняли суть феномена. Феоназ оказался окном в антимир, где все было точно таким же, как у нас, но двигалось в противоположную сторону. Стало ясно, что в первый раз не наш астрофизик появлялся из феоназа, не наш аквариум был вынут, и рука, которая высовывалась оттуда, когда я совал свою, была не моей рукой.

— Хорошо, — сказал я. — Но ведь вы чувствовали, когда вас брали за пальцы. Когда вас брал этот логоритмист.

— Я чувствовал пожатие, потому что в этот момент мою руку брал тамошний, антимировский, логоритмист. А мой двойник, который оттуда высунул свою кисть сюда, ощущал прикосновение нашего. И когда мы, например, совали в линзу водопроводную трубу, навстречу вылезала не наша, а во всем подобная оттуда. Наша же уходила в антимир и для нас исчезала. Оттого мы и в стенку не могли упереться.

— Как-то я не очень понимаю.

— А чего тут понимать. В антимире все абсолютно то же самое. Такая же Вселенная, такая же Земля, институт и такой же Копс. В полном соответствии с тем, что делалось у нас, тамошний Копс доточил уникальный кристалл до того же состояния и сунул в него руку как раз в тот миг, когда наш олух царя небесного сунул свою. И каждый из двух комендантов принял высунувшуюся длань двойника за собственную… Все совпадало и совпадает сейчас — миг в миг. Даже сейчас в том баре сидят такие же, как мы с вами, и произносят те же слова.

— Подождите! Вы сказали, что астрофизик влез в кристалл и вылез. Вы же видели, что это ваш астрофизик.

— Просто нам так казалось, потому что вылезший ничем не отличался от нашего. А наш в это время был в антимире.

— Но он понял, куда попал? Что он потом рассказывал?

— Ничего. Он и не знал, что там был, потому что никакого отличия нет — подвал совершенно тот же. Я такое тоже испытывал. Погружаешься в кумысный туман, потом вылезаешь из кристалла и думаешь, что ты опять у себя, но только почему-то лицом к окну, хотя влезал, будучи спиной, А в это время твой двойник выныривает в нашем мире, и для оставшихся здесь ничего не меняется. Позже-то мы эту технику осознали. Просунешься туда и говоришь: «Привет в антимире, ребята». А двойник одновременно приветствует Копса и других теми же словами.

— Но ведь можно было отмечать, скажем, вашего коменданта, когда он лез туда. Ставить на руке метку чернилами. Чтоб убедиться, что к вам вылезает другой.

— Пробовали. Но на вылезшем была точно такая же мет* ка. Они ведь тоже отмечали, поскольку их в тот же момент осеняла именно та же мысль… Нет, что нас убедило, так это обратная направленность процессов. Тут-то мы и задумались— после опытов с рыбками. Хочешь стареть — оставайся здесь, хочешь молодеть — переходи туда. Понимаете, возникла возможность свободно пере мещаться по возрастной шкале. Я, естественно, раскинул мозгами насчет самого себя, Мои пятьдесят мне нравились, я бы предпочел возле них и держаться. Но как?.. Ответ напрашивался сам собой. День в нашем мире, день в том, день растешь вперед, день назад, а в результате не старьеш» и не молодеешь. Неплохо придумано, да? Утречком являешься в институт, заглядываешь в подвал, пролезаешь, идешь к себе в отдел, занимаешься там делами либо ничего не делаешь, а на следующее утро та же операция. Кстати, поскольку между мирами не было никакой разницы, невозможно было даже определить, с антимирцами ты сейчас или со своими.

Вот так и прокатилось, так и пронеслось целых семь лет, в институте привыкли к феоназу, большинство о нем забыло. Заказа на тот двухоктавный капиллятор Копс, конечно, не выполнил, лаборатория обошлась услугами литейной мастерской. Но на восьмой год им опять потребовалась крупная линза. Наш комендант взыграл духом и еще раз со своим дурацким упорством приступил к феоназу. Снова шаблоны, но, само собой разумеется, ничего не могло получиться, потому что в подвале был уже не кусок вещества, а кусок состояния. Тогда, обозлившись, этот осел берет мощный лазер, становится против кристалла и бьет лучом прямо в центр. На счастье Копса, луч пролег как раз по оптической оси; ошибись эта дубина хотя бы на миллиметр, обратный луч отправил бы нашего коменданта к праотцам. Но тут два луча встретились в серединке кумысного «ничто», раздался взрыв, по всему зданию посыпалась штукатурка. И это было все. Кристалл перестал существовать, а мы с Копсом оказались на грани катастрофы.

— То есть как перестал существовать? Вообще исчез?

— Распался на кристаллики. Но такие, что с ними ничего нельзя было сделать. Понимаете, сбегается народ. Копс стоит обалделый с лазером в руке, а феоназа нет. На полу под станком сверкающая груда. В момент взрыва это снова стало материальным телом, но рассыпалось на мелкие кусочки — эти тетраэдрики. Я нагибаюсь, пробую взять один, он у меня под пальцами раздробляется на более мелкие. Опять пробую, дробление продолжается. И так до того, что последние было уже не увидеть ни простым, ни вооруженным глазом. Г руда под станком сама собой таяла — оттого, что ее задевали, от всяких мелких сотрясений — и в конце концов исчезла совсем. Но позже выяснилось одно печальное обстоятельство: Копс не потрудился установить, на той стороне он сам или на этой. Проходит год, другой, третий, мы замечаем, что комендант что-то очень хорошо выглядит. Лысина на макушке заросла, глаза поблескивают, кожа на лице стала гладкой, сам такой бодренький. Подумали мы, подумали и схватились за голову. Вернее, я схватился, потому что Копсу к этому времени было уже как-то на все наплевать. Однако вечная молодость — это одно, а когда человек молодеет, вместо того чтобы стареть, тут шутки плохи. Туда-сюда, пытаюсь разыскать, где был записан состав феоназа, чтоб восстановить кристалл. Но все тогда делалось спустя рукава, состав даже не определяли. Между тем годы идут, официально Копс приближается к пенсии, но умственно и физически все происходит наоборот. Меняются внешний вид, привычки, манеры. Прежде он любил свою холостяцкую квартиру, волок туда всякие хозяйственные новинки. Не прочь был по телевизору посмотреть футбол, кроме детективов, ничего не читал. Проходит время, домашний уют его перестает интересовать, хобби свое — эти кристаллы — забрасывает, в библиотеке начинает спрашивать литературу «с вопросами», на собраниях выступает с разоблачительными речами Еще через несколько лет в отдельной квартире ему становится скучно, он перебирается а общежитие, футбол смотрит прямо на стадионе. Литература «с вопросами» побоку, подписывается только на спортивные журналы. Опять текут годы, спорт брошен, начинается увлечение джазом. Гитара, мотороллер, вечеринки и девушки.

Еще несколько лет, и опять перемена. Девчонки остались, но только платонически, у самого то одна прическа, то другая, сочиняет стихи. Работа у него в голове не держится, из института его увольняют. Подал я было за него на пенсию, но куда там. Согласно документам шестьдесят пять лет, а пришел на комиссию, там руками развели. Шея как у бугая, в дворовой футбольной команде с мальчишками за главного нападающего. А в последние год-два опять отощал, уши совершенно не моет и недавно, смотрю, начал собирать этикетки от спичечных коробков… Вы его, кстати, не знали раньше, когда он был еще настоящим Копсом?

Мы рассчитались в баре и шли теперь по улице.

— Раньше нет, — сказал я. — Да и сейчас не знаю. Разве он, как бы это выразиться, функционирует?

— Кто? Копс?.. Так это же с ним я на улице разговаривал. Давал ему на обед. Сейчас я уж не могу его бросить. Столько времени вместе, и вся эта возня с кристаллом при мне происходила. Так и живем. В институте я дослужился, дали пенсию. У меня лично запросы небольшие, да и у него теперь тоже. Вот в восемнадцать лет трудно было со всеми этими модными пиджаками — с одним разрезом, с двумя разрезами. В четырнадцать уже ничего… Он, между прочим, быстро забывает, что знал, поэтому думаю осенью отдать его в школу, в девятый класс. Потом будет переходить соответственно в восьмой, седьмой, шестой, пятый. Нельзя же совсем без образования. — Краснолицый вздохнул. — Главная-то у меня, конечно, надежда, что кто-нибудь заинтересуется проблемой, найдет способ восстановить кристалл и повернет Копса обратно. Но у всех свои дела, каждому не хватает времени — поглядите, как бегут.

Действительно, прохожие неслись в карьер. С жуткой быстротой менялись световые надписи на стенах домов. На наших глазах машины достраивали длинное здание, а в дальнем конце уже началась перестройка. Что-то гудело под ногами — вероятно, вели новую подземную транспортную линию.

— Занятная история, — сказал я. — Хотя бывает и похлестче.

Мы остановились, потому что перед нами вдруг поставили переносный красный заборчик, и тотчас за ним асфальт вспучился, лопнул, показалась рабочая часть какого-то механизма.

— Иногда меня злит, — произнес краснолицый задумчиво, — что кто-то там, в антимире, мыслит и действует совершенно подобно мне. Неприятно это постоянно? дублирование. А порой, наоборот, я радуюсь, что я не один, что там есть такой же горемыка, у которого на руках повис второй Копс. Что мы думаем друг о друге, сочувствуем. Хотел бы я встретиться со вторым «я», но это невозможно. Даже будь сейчас феоназная линза и полезай я к нему в антимир, он в этот момент вылез бы сюда с той же целью. Да и вообще разговора не получилось бы, потому что мы говорили бы одно и то же в тот же миг…

Вырытую канаву перед нами начали заливать, залили, сняли перегородку, и мы двинулись дальше. В кинотеатр напротив сквера валом валила молодежь. Сияли огромные буквы: «Дело N2 865438307».

— Вот он, смотрите! — Краснолицый подался вперед. — Так я и знал, что не пообедает.

Действительно, возле контролерши в толпе возник тот двухметровый тощий юнец. Он подал билет и скрылся в провале дверей.

— Знаете что, — я посмотрел на краснолицего, — а ведь, честно говоря, это и не ваш Копс. По-настоящему-то он чужой, антимировский.

Краснолицый вздрогнул, потом пожал плечами.

— Знаю, — прошептал он. Потом он поднял на меня свой простодушный взгляд, и голос его окреп. — Но ведь, если я брошу этого, там тоже бросят моего. Да и кроме того, я привык к нему и думаю сразу о них двоих. — Он вдруг схватил меня за руку. — Слушайте, вы ведь этот инбридный синтаксист, что ли? Займитесь. Все-таки проблема, а? Направили бы обоих Копсов назад, сами себе могли бы устроить вечную молодость. Неужели не интересно?

Я обнял его за плечи, увлекая к садику, где под липой освободилось два места на скамье.

— Очень интересно. Но я вас выслушал до конца, верно? Давайте теперь займемся моей темой. Вот вы тоскуете, что Копс не туда развивается. Но если с помощью изобретенного мною аппарата, который я, кстати, могу продемонстрировать, эту вашу тоску…

НА КОНКУРС «МИР ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ» ГАЛАКТИЧЕСКИЙ ПОЛИГОН Георгий ГУРЕВИЧ

Техника — молодёжи № 10, 1969

Рис. Р. Авотина

Писатель-фантаст Георгий Гуревич, автор известного романа «Мы — из солнечной системы», только что закончил работу над рукописью нового произведения. «Приглашение в зенит» — это описание необычайных приключений некоего землянина, который волею судеб попадает в иные миры, за десятки тысяч световых лет от родной планеты.

В предлагаемом вниманию читателей отрывке рассказывается о диковинном полигоне, на котором инопланетные физики экспериментируют с континуумом «пространство — время».

*

Наконец получено «добро». Полигон закончил серию срочных опытов и согласен потратить день на гостя с планеты Земля.

— В последнее время вы перестали удивляться, — говорит Граве. — Но на этот раз мы покажем вам нечто удивительное… даже для нас, звездожителей.

Конечно, Граве сопровождает меня, мой учитель, мой гид, наставник, справочник во всех небесах Звездного Шара. Поглядываю в иллюминатор на незнакомые созвездия и думаю: «Куда занесло!»

Десять тысяч парсек с лишним!

— Что вам не сидится, Граве? Автомат же у руля.

— Не пойму, куда он ведет. Небо незнакомое, с картой не совпадает. Смотрите, сколько звезд высыпало.

— Я думал, так полагается.

— Совсем не полагается. В лоции все не так. И связи нет с полигоном. Боюсь, что мы попали на опытное поле.

У него труднейшая обязанность: бояться за двоих.

— Человек, впереди по курсу планета. Я хочу пристать и высадиться, переждать, пока не наладится связь. Опасаюсь, что автомат заведет нас невесть куда.

— Давай высаживай, не возражаю.

Выглядит эта планета как Восточный Крым. Невысокие горы с жесткой травой, колючие кусты, изредка отдельные деревья. Что-то среднее между деревом и кактусом — мясистые, жесткие и извилистые, как ветки, листья.

И на твердой почве Граве не может наладить связь. Решает, что виноват корпус ракеты — намагнитился в какой-нибудь заряженной зоне. Вдвоем мы оттаскиваем рацию на ближайший пригорок метров за триста от намагниченного корпуса. Граве озабочен, колдует с манипуляторами, а я лежу, любуюсь созвездиями. Весь небосвод в звездной сыпи. И блестки все ярче. И высыпают новые. Вот в этом пятиугольнике только что не было ничего в середочке.

— Граве, я открыл сверхновую. Вот там, в пятиугольнике. Стойте, еще одна появилась. Это бывает у вас?

Хотел было присесть, чтобы рассмотреть получше, и вдруг чувствую: не могу подняться. Отяжелел. Тело налилось свинцом, как в ракете при перегрузке. Но с какой стати перегрузка на планете? Планета сама себя разгоняет? Такого не бывает в природе.

Впрочем, это я потом подумал, тогда не до размышлений было. Тяжесть навалилась, распластала, прижала к почве, вдавила в спину острые камни. Перевернулся с трудом на живот. И в голове одна мысль: добраться до ракеты, там противоперегрузочное кресло, в нем спасение.

Но триста метров! Шутя отбежали мы на ближайший холм, могли бы и на километр отойти. А теперь, обезноженные, ползли, подтягивались, хватаясь за корни, как змеи перекатывались. Полз Граве, и я полз за ним, задыхаясь. Полз, словно из-под груды мешков выбирался, а на меня все валили невидимые эти мешки…

Сколько я одолел? Метров десять. Из трехсот! Доползу ли?

Подбородка не поднимая, глаза заводя под лоб, высматриваю направление. Впереди кусты, одни кусты, как же мы прошли тут с такой легкостью? Кажется, надо поворачивать. Вправо или влево?..

Перегрузка исчезает так же внезапно, как появилась. Сползают со спины невидимые мешки, расправляются сдавленные ребра.

— Что это было, Граве?

Мой проводник, кряхтя, расправляется, громоздит тело на подгибающиеся ноги.

— Идем к ракете, человек. Здесь небезопасно.

— Подожди, дух перевести надо.

— Идем, человек. Не стоит мешкать.

Да, мешкать не стоило. Аттракцион, оказывается, не закончен. Перегрузка ушла, появляется недогрузка. Вес убывает-убывает. И выражается это в том, что шаги становятся длиннее. Шагнул… и никак не можешь достать до твердой почвы. Несет куда-то над кустами, над ямами, совсем не туда, куда прицеливался. Меня выносит на отвесную скалу. Оттолкнулся что есть силы руками. Теперь назад понесло, а сзади корявые кактусы.

— Ракетницу вынь, человек. Ракетницей правь!

Ракетница для движения в мире невесомости, в межпланетном пространстве. Стреляешь налево, плывешь направо. Принцип движения каракатицы.

Вытащил из кобуры. Держу в руке. Соображаю, куда стрелять.

И тут очередной фокус. Мир переворачивается. Планета бесшумно выскальзывает из-под ног со всеми своими скалами, кактусоидами и кустами. Выскальзывает и начинает медлительно удаляться вверх. Задрав голову, вижу Граве, застрявшего в ветвях. Вместе с деревом, вместе с холмами планета удаляется, словно отплывающий корабль. Отстаю, тяну руки вперед, но отстаю безнадежно, как пассажир, упавший ночью за борт.

— Стреляй же, человек!

Ах, да, ракетница в руке. Вспышка, вспышка, вспышка! Хватит ли зарядов? Пересилил, к счастью, начинаю догонять. На голову сыплется град камешков, сорвавшихся с твердого неба. Стучат по шлему, но не сильно, тут еще не высоко. Еще стреляю, еще. Граве свесился как акробат на трапеции, поймал меня за руку. Помогаю ему последним зарядом и с разбега врезаюсь в ветки.

Держимся за верхушку дерева, под ногами звездная бездна. Туда, в черное ничто, сыплются камешки, булыжники, валуны и целые утесы, те, что стояли непрочно. И видим мы, как скользит вниз нечто удлиненное и блестящее — наша собственная ракета. Конечно, мы просто поставили ее на ноги, нам и в голову не пришло крепить ее намертво, забивать или вплавлять в грунт сваи. И этот коварный мир стряхнул нашу ракету, словно котенка со своей спины.

Но в тот момент мы думаем не о ракете. «Как бы нас не стряхнуло» — вот чем мы озабочены. Тяжесть все прибывает, в небо срываются целые пласты. Мимо проносится соседнее дерево, тяжелая крона вырвала его корни из грунта, дерево само себя подняло за волосы. Наше держится пока что. Надолго ли?

— Граве, когда нас страховали в последний раз?

Я имею в виду страховочную матрицу, где записаны все атомы тела. По этой матрице звездожители восстанавливают себя в случае катастрофы.

— Каждый межзвездный путник автоматически записывается на старте.

Значит, я потеряю только сегодняшний день, начну жить заново на межзвездном вокзале. Впрочем, я ли начну жить?

Еще вчера я восторгался этим великим изобретением. Как хорошо: попал под поезд — гибель не окончательная, по записи тебя восстановят в страхкассе. Но сейчас это меня не утешает почему-то. Действительно, восстановят человека с моей внешностью и воспоминаниями, но я-то обречен сорваться в пространство и там задохнуться через неделю-другую, когда иссякнет запас кислорода и энергии в моем скафандре.

— Караул, трещит!

Трещит дерево, за которое мы цепляемся. Вот один из корней выдернут из почвы, дерево шатается, как больной зуб. Второй корень полез наружу, голый, незащищенный корой. Лезем вниз, от макушки к корням, хотим зацепиться за край ямы. Успеем ли? Комья земли сыплются на голову…

И падаю вверх ногами, больно стукаюсь головой.

Лежу, обнимая комья и камни. Лежу на твердом грунте.

Опять перевернулось.

Стало на свои места. Идет каменный дождь. Сыплются с неба камни, валуны, булыжники, песок, оседает пыль. А вот и наша ракета. Иголка, поблескивающая в небе, превращается в веретено, в снаряд среднего калибра, большого, максимального… Сработает ли система автоматического управления на посадке? Если сработает, мы благополучно удерем из этого неустойчивого мира. Ближе, ближе!

Тугие клубы оранжевого, подцвеченного пламенем дыма вспухают за холмом.

Не включилась автоматика.

Перед нами все та же перспектива медленной смерти, но в ином варианте. Недельный или двухнедельный запас энергии и воздуха в скафандре. Робинзонады не удаются в космосе. Едва ли мы сумеем жевать местные кактусы…

И тут приходит спасение. Объявляется прямо в наушниках:

— Внимание, внимание, всем-всем-всем! Утеряна связь с автоматической ракетой, следовавшей по трассе: Астровокзал — Полигон. Всех, находящихся в данном районе, просим принять меры к розыску. Держим связь на волне…

* * *

Конец того же дня. Сижу в уютной кают-компании Полигона. Почти пустая комната, низкие кресла расставлены вдоль стен у откидных столиков. На экранах — диспетчерские схемы, звездные карты, лаборатории, спальни, тексты книг, киноленты и просто живые картины: бурное море, лес, подводные скалы, городская улица. Забываешь, что за стеной космическая пустота.

Тепло, приятные собеседники рядом. Один из них дает мне пояснения.

— Журналисты нас посещают часто, даже чаще, чем нужно, — говорит Физик. — В Шаре известно, что мы — форпост науки, выдвинутый в будущие века. Мы заняты делами следующей эпохи и мыслим в ее категориях — количественно-точных — не примерами, не картинками, а уравнениями. К сожалению, этот образ мышления распространяется туго, он требует умственных усилий. Не понимая математики, обыватели пытаются подменить ее своим несовершенным мозгом. И попадают впросак: ваше приключение — яркий пример. Безукоризненно выверенный до четвертой девятки, идеально запрограммированный автомат доставил бы вас сюда секунда в секунду. Но вы не доверились ему, выключили, положились на свой несовершенный ум и чуть не погибли.

Граве сконфуженно молчал.

— Во имя чего мы стараемся? Суть в том, что слепая и бессмысленная природа оказалась непредусмотрительной. Она слепила для нас симпатичный Звездный Шар, но не разрешила некое противоречие. Мы растем, расселяемся, а Шар не растет. Приходится добавлять к нему несколько тысяч миров ежегодно, так сказать, исправлять ошибки природы. И тут встает вопрос: эти новые миры надо ли лепить по образу и подобию старых? Допустим, природа штамповала для нас планеты в форме каменных шариков. А может, лучше шары пустотелые, или ячеистые, как соты, или кубы, или пирамиды, или пентагексагептаэдры? И надо ли неукоснительно придерживаться всех законов природы, стихийной и инертной? Закон тяготения, например: хорошо ли, что гравитация убывает с квадратом расстояния? Не лучше ли куб расстояния? Или четвертая степень? Или логарифм? Или неубывание? Вот это надо проверить. Как мы проверяем? Пробуем. Часть проб вы нечаянно испытали на себе. Но за это мы предоставим вам возможность трансформировать мир по собственному вкусу.

Вот сюда, пожалуйста, садитесь, на трон шефа, и командуйте. Нет, взрывать звезды мы вам не позволим, побалуйтесь с моделированием. Что вы хотите заказать: спиральный рукав или Магеллановы облака? Соберите внимание. Воображайте. Машина считывает ваши мысли и моделирует. Внимание. Включаю.

Что я заказал мысленно? Конечно, дорогую мою Солнечную систему Представил себе Солнце — ослепительный шар с пятнышками и розовой бахромой, вокруг него горошинки, катающиеся по орбитам. И отдельно те же планеты в большем масштабе — полосатый Юпитер, обязательный Сатурн с кольцами набекрень, Землю в виде глобуса, ноздреватую Луну неподалеку… Заглянул в глазок: все отразилось, как напечатанное. Мысленно дорисовал упущенные подробности, машина послушно заполнила пробелы.

— Теперь задайте принцип тяготения.

— Ну пусть будет кубический.

Забегали шарики на экране. Но что это? Горошинки катятся за рамку. Расползается планетная семья. Потерялись Нептун и Плутон, ушли куда-то в межзвездное пространство, Луна удаляется от Земли, сама Земля бредет куда-то от Солнца в сторону.

— Они вернутся. Просто орбиты вытянулись. Год получается длиннее.

— Ну и что тут хорошего? Длинное жаркое лето, длинная холодная зима.

— Орбиту можно исправить, у нас есть такие возможности.

Присматриваюсь к Солнцу. Оно вспухает и ветвится. Расцветают букеты протуберанцев — огненные пионы, астры, гортензии. Расцветают и тают, стелется багровый дым, сквозь него просвечивает зловещее красное, как догорающий уголь, светило — усохшее наше солнышко.

— Ваша звезда светит теперь как красный карлик, — поясняет Физик. — Это лучше, экономнее, стационарнее. А если вам холодно, можно придвинуться ближе.

Ну, а Земля? Здесь тоже притяжение ослабело. У людей балетная походка, плывут, как на «гигантских шагах». Травы ткнутся к небу, рожь как осока, деревья как башни. Горы стали выше, их выпирает из-под земли. И небо синее-синее, как на юге под вечер. Видимо, атмосфера прозрачная. Воздух стекает в космос, смерчи обдирают листья, птиц заносят в стратосферу. Атмосфера прозрачнее и суше — желтеют лиственные ласа, выгорают в степи травы, пустыня ползет с юга, по берегам отступающих морей полосы соли.

— Маловата ваша планета, — говорит мой наставник. — Воздух на может удержать. Вот поглядите на крупную, там благополучнее.

Гляжу на Юпитер. За ним тоже шлейф утерянных газов. Нет полос, нет красного пятна, нет непроглядных туч. Зато сквозь сероватую дымку просвечивает суша — материки. И моря их омывают.

— Вот видите: здесь потеряешь, там выиграешь. Вместо малой планеты получаете большую. И тяготение там будет привычное. Переселяйтесь.

— Как-то не хочется, — возражаю я робко.

— Давайте тогда попробуем другой вариант. Закажите линейный принцип тяготения.

Сгорбившись, согнутые тяжестью, бредут по экрану мои земляки. Вокруг груды кирпича — рухнули от тяжести здания. За городом завалы бурелома — деревья сломала тяжесть; в предгорьях — озера лавы: отяжелевшие горы проломили кору, выдавили магму на поверхность. Море голов на космодроме — толпы жаждущих эвакуироваться на Луну. А что на Луне? Там теперь тяжесть земная, голубое небо, ручьи, травка на лугах. Луна научилась удерживать и воздух и воду.

Ну, а Солнце? Могучее светило съеживается. Разлапистые протуберанцы, словно щупальца, втягиваются в его тело. Сникает розовая трава хромосферы, заплывают пятна. Солнце меньше, но блеск его нестерпим. Оно все ярче, все жарче… И вдруг оно вспухает, бежит через край, как опара. Пухнет-пухнет минуту-другую… и опадает. Разгорается, пухнет опять. В цефеиду — пульсирующую звезду — превратилось наше Солнце при новом законе тяготения.

— Вы не огорчайтесь, — говорит Физик. — Цефеиды очень надежные светила. Ваша звезда так и будет мигать миллионы лет. Даже удобно, часы проверять можно. А кроме того, вы обратили внимание на небо?

Небо в самом деле великолепное. Звезд больше, узор созвездий богаче… А прежние знакомые звезды стали ярче, некоторые даже вспыхнули.

— Для вас прямая выгода. — уговаривает Физик. — Все луны пригодны для жизни, все мелкие звезды стали солнцами. Куда больше выбор для расселения. Я бы рекомендовал вам это линейное тяготение. Хотите, мы разработаем проект?

— Спасибо, — я встаю из кресла, — очень благодарен вам за это зрелище, но мы на Земле как-то привыкли к прежнему закону тяготения.

* * *

— По ска-фан-драм!

В шлюзе мы все связались цепочкой: Граве — я — Физик — шеф — прочая молодежь. И вот мы переступаем порог и шагаем в пустоту…

Тут полагалось бы вывалиться, как парашютист вываливается из люка самолета, а космонавт из люка ракеты.

Но мы не падаем. Мы стоим на чем-то невидимом. Мы шагаем по вакууму как посуху, шагаем по прозрачному нечто. Оно прозрачнее стекла и даже воздуха. Холодные немигающие звезды горят у нас над головой, холодные немигающие звезды под ногами, отчетливые, словно камушки на дне горного озера. Ноги стоят твердо, а глазам кажется — нет ничего. И на этом ничего — гора Полигона. Тоже лежит — не проваливается, не тонет.

— ???

— Вот такие вещи мы делаем — проводим границу фаз в вакууме. Под ногами жесткая фаза. наверху обычный вакуум — проницаемый. Вот смотрите, как это получается. — Физик присел на корточки и начал быстро выписывать формулы на небесной тверди. Карандаш его оставлял светящиеся следы. Алые узоры повисли над чернозвездным стеклом. И тут…

— Пустите, кто меня держит? — голос Граве.

И меня кто-то схватил под мышки, за ноги, за голову. Как я стоял нагнувшись, так я и остался с руками на коленях.

Кто-то застыл на цыпочках, а кто-то в самой странной позе: на корточках, одна рука протянута, корпус вывернут вполоборота — на кого-то он оглянулся.

— ???

— Видимо, граница фаз сместилась.

— Ну и что?

— Мы вкраплены в твердую фазу. Мы — вкрапления. Мы — изюминки в тесте, мы — камешки, вмерзшие в лед, мы — гравий в цементе, мухи в янтаре.

— Так придумайте что-нибудь.

— Ничего не придумаешь. Дежурные догадаются отключить, тогда нас отпустит.

— А когда они догадаются?..

И тут разом проваливаемся. Летим всей связкой, дергая и толкая друг друга.

* * *

— Ну и как, оценили наш Полигон? — спросил меня Физик, прощаясь на следующий день. — Нам говорили, что вы потеряли способность удивляться. Мы очень старались вас излечить.

— Я оценил ваши старания, — ответил я в тон. — Безусловно, я удивился, когда вы впаяли меня в пустоту. И даже накануне, когда висел на макушке дерева, растущего корнями вверх. Старания оценил… но еще не очень оценил Полигон… с точки зрения житейской. Будет ли правильно, если я запишу в отчет: «Величайшим достижением передовых звездных физиков является уменье вклеивать живых людей в вакуум, как мошку в янтарь?»

Физик улыбнулся.

— Мы в Звездном Шаре тоже ценим иронию. Но когда вам захочется построить мост с вашей Земли на вашу Луну, мы вам пошлем консультанта.

НА ВОЛНЕ ЧЕЛОВЕКА Ян МАЛИНОВСКИЙ

Техника — молодёжи № 11, 1969

Рис. А. Побединского

ТРЕТЬЯ ПРЕМИЯ

на международном конкурсе,

посвященном 50-летию Ленинского комсомола

Ночная мгла начала бледнеть, и в ее глубинах неясно засветились очертании гор, долины, залива, вползшего в нее. Плескание воли шло с невидимого мори в долину и доносилось сюда, на нижнюю террасу дома, где сидели двое мужчин. Солнце должно было вот-вот блеснуть первым лучом.

— Отпуск освобождает от суеты, — говорил один из мужчин, — А когда нет суеты, хочется размышлять. За завтраком, например, когда нас кормил автомат, я подумал: как странно, эти созданья столь беспомощны я некоторых ситуациях. Согласитесь, Мирон, иногда присутствие человека, пусть даже бессильного, гораздо важнее для нас, чем обширные возможности самого совершенного из автоматов.

— Пожалуй, так и есть, Эрик, — согласился тот, кого называли Мироном. — Атавизм порою вспыхивает я нас с такой силой, такие дает результаты, обеспечить которые машина не в состоянии, Здесь проблема вовлечения, раскрытия чувств, данных лишь человеку.

— Предел возможностей машины известен всегда, а где предел человека? — сказал Эрик, пристально вглядываясь мглистую даль, в неясную бесконечность, исполненную возможными чудесами и невероятностями.

— Вот почему трудно делать обобщения в области человеческой психики, — медленно и печально сказал Мирон, будто вспоминая о каких-то личных и неудачных обобщениях подобного рода. — Ты можешь обмануться в своих ожиданиях, или, наоборот, тебя вдруг ослепит неожиданная развязка. Неожиданная, почти неправдоподобная… Собственно, это так сильно и чарует меня в человеке.

Собеседники замолчали, вспоминая о. своем, и легкая волна опять плеснула шипение газированной пены за перила террасы, а потом прошуршала галькой. Звезда длинной полосой высветилась на утреннем небосводе. Самолет погудел турбинами над головой. Ах, хорошо вот так вдалеке от дома, над морем, которое сейчас поглотит оседающую темноту ночи и покажет себя от золотых пляжей до горизонта. Хорошо ворошить прошлое, командовать им, резать его на части и склеивать кадры по своему усмотрению в одну ленту, зритель которой ты сам один.

— Так вот, — нарушил молчание тот, кого называли Эриком. — Вспомнил я сейчас одну историю… Рассказать?

Как-то раз в начале моей практики пилотажа антигравитационных космических кораблей мне предложили отправиться на одну только что открытую планету. Не раздумывая, я согласился. Лететь предстояло с Гелем, меня тут же с ним и познакомили. Ну что же. Сдержанный, уравновешенный ученый. Не особенно разговорчив. Что еще сказать о нем? Такие милые зеленые глаза, несколько меланхоличные…

Мы стартовали в соответствии с планом. Прилетели к планете, четырежды облетели ее, изготовили карту. В иллюминаторе была видна серая, скорее темно-синяя поверхность планеты, мощные хребты гор, пятна красно-бурых туч, В некоторых местах блестели озера, кое-где курились вулканы, В общем впечатление создавалось довольно мрачное. Казалось, места для посадки нет. Наконец, место все-таки нашлось, мы сели. Теперь следовало на гравипланере отправиться на разведку. Очевидно было, что планомерных исследований на этой гористой местности не проведешь, но несколько вылазок произвести все равно следовало.

Вытащили мы планер из корабля, я должен был лететь. «Держись и возвращайся!» — напутствовал меня Гель. Обычные в общем-то ординарные слова для такого случая, Вот так я и отправился в путь.

Я опустил планер на одном из склонов, изрытом глубокими расщелинами, на каменную полку, разрезающую склон. Укрепив космоплан, я полез к вершине, чтобы осмотреться и запастись образцами местных пород. Подниматься было тяжело, гравитационное поле планеты вдвое превосходило земное. Скафандр сковывал движения, а камни застилала какая-то серая слизь, и потому надежной опоры под ногами не чувствовалось. Ноги сами цеплялись за какие-то камешки, а камешки знай сыпались вниз, и вот помчались ручейки и каменные речки. Зрелище!

Я остановился, чтобы полюбоваться произведенным мной эффектом, и тут увидел, как лавина обрушилась на скальную глыбу. Скала дрогнула и поплыла вниз все быстрее и быстрее. «Здорово!» — подумал я и тут же оцепенел. Скала пошла, пошла прямо на ту площадку, где покоился мой гравилет. Затем я услышал, как грохот камня завершился металлическим скрежетом, еще секунда — и наступила полная тишина.

Позабыв о всех планах, я пополз вниз и очутился около гравиплана. Легкая машина лежала на боку, накренившись над пропастью, а рядом как ни в чем не бывало громоздилась свалившаяся глыба. Испытывая легкий озноб, я попытался запустить двигатель. Безрезультатно!

Тут же я связался с Гелем, и мы быстро решили, что он стартует на корабле и летит за мной. Гель достаточно хорошо владел техникой пилотирования, но на всякий случай я сделал ему несколько общих замечаний. «Через каких-нибудь полчаса он будет здесь», — успокаивал я сам себя. Вот тут-то все и началось. События развернулись иначе.

Вначале у Геля произошли какие-то трудности с запуском двигателя, потом отключилась связь, так что я и не знал, что думать. Время тянулось, и, наконец, Гель отозвался. Но как! Голос его стал хриплым, говорил он сбивчиво, местами совсем невнятно.

— Эрик, авария с антигравитационным устройством… Силовое поле… Рассчитывай на собственные силы… Помочь ни в чем не могу… Добирайся пешком… Буду указывать путь…

Похоже было, что он бредит. Голос оборвался, и я слышал только его тяжелое, прерывистое дыхание. Я пытался кричать, спрашивать, давать советы, как устранить дефект, но тщетно. Он молчал, а потом и совсем отключился. Мысли мои начали путаться.

Преодолеть путь до корабля в скафандре, нагруженным аппаратурой, в гравитационном поле с очень сильным напряжением — это было почти невозможно. Я окинул взглядом цепь грозных, неприступных вершин, провел рукой по остову бесполезного теперь гравиплана и стал ждать. Полчаса ждал я новых вестей от Геля. И вот он откликнулся. Теперь голос его окончательно поблек, обесцветился, как при чтении инструкции наизусть.

— Сейчас же отправляйся в путь. Я буду указывать дорогу по энергетически оптимальной трассе, — вот и все его слова.

— Гель! — кричал я. — Гель! Разве нет другого способа добраться до тебя, до корабля, как только пешком через непроходимые горы?

Но Гель не спешил с ответом, он только торопил трогаться в путь. Указал количество кислорода, которое я должен был взять с собой, напомнил о карте, о таблетках, восстанавливающих силы. А потом я только слышал призывы поторапливаться.

Так я стоял у выхода из ущелья, собираясь с мыслями. Положение было жутковатое. Оставалось одно — идти, и я тронулся в путь. Гель несколько раз подавал координаты моего начального местоположения и бубнил все то же:

— Иди вперед. Дорога каждая минута. Береги силы. Вперед, вперед…

Так началось мое драматическое путешествие.

Поначалу все эти бесконечные подъемы и спуски давались мне не так уж и плохо. Темп я держал равномерным. Сказывалась физическая подготовка и давние занятия альпинизмом. Но разумеется, со временем силы начали оставлять меня. Мучительнее всего была перегрузка. Каждое движение ногой, легкий взмах руки, каждый шаг вперед — все давалось двойным усилием.

Сердце стучало как молот, лихорадило, в глазах темнело, сознание временами покидало меня. Но я твердил себе, что наша жизнь, моя и Геля, зависит теперь только от моей выдержки. И так продолжалось многие и многие часы. Обессиленный, одолевал я котловины, блуждал в расщелинах, вползал на каменистые гребни.

Только благодаря присутствию Геля я еще двигался, концентрировал остатки воли, чтобы выжимать из себя усилия поистине сверхчеловеческие. Бели бы не допинг Геля, неутомимое поторапливание, уговоры, просьбы, призывы, я не одолел бы и половины пути. Меня можно было сравнить со спортсменом, успех которого буквально зависит от публики, болеющей за него. В ушах постоянно звучал человеческий голос, бормочущий, как заклинания, одни и те же указания и советы, упорно не умолкавший, то тихий, то усиливавшийся. Голос притягивал меня, укреплял надежду, двигал моими ногами, тащил ползком вверх…

Наконец тусклым пятном замаячил наш корабль, И здесь тоже мне пришлось ковылять одному — Гель не вышел навстречу. Этот отрезок пути выпал из моей памяти, я действовал бессознательно, а лотом и вовсе лишился чувств.

Когда я очнулся и повернул голову, то увидел, что лежу на ступенях шлюзового коридора в скафандре с отброшенным шлемом. Из-за приоткрытой двери каюты доносился слабый голос Геля:

— Дорога каждая минута… Береги силы… Вперед., Соберись с силами…

Мой разум отказывался понимать происходящее, ведь я уже достиг корабля. Я попытался что-то крикнуть в каюту, но горло издало какой-то протяжный хрип. Несколько минут потребовалось мне, чтобы дотащиться до каюты, а голос все продолжал и продолжал звать меня. Схватившись за дверную ручку, я поднялся на ноги, бросил взгляд за дверь и замер.

На полу у самого кресла в луже застывшей крови лежал Гель. Стоящий неподалеку от него автомат повторял;

— Иди вперед… Дорога каждая минута…

— Но что случилось с Гелем? — прервал Мирон. — Он все-таки был жив?

— Увы, нет. Позднее, когда силы вернулись ко мне, я выяснил, что произошло во время моего отсутствия, Я взял записи главных вегетативных и центральных функций Геля и увидел, что он скончался через двадцать минут после первой же попытки запустить двигатель, уже до того, как я отправился в путь из ущелья. Слишком активное включение антигравитационного поля, резкая перегрузка вращающихся дисков, разрыв металла, удар — и все.

Спасения для него не было, он был один. Тогда же я осознал мотивы действий Геля, мотивы, о которых я теперь всегда вспоминаю с величайшим волнением. Трезво отдавая отчет в том, что ранен он смертельно, Гель решил все отдать для меня одного. Он знал меня, знал человеческую психику вообще и быстро сообразил, что мне не добраться до корабля, знай я, что он вышел из строя. Он великолепно оценил ситуацию.

Чтобы скрыть случившееся, Гелю потребовалось проявить величайшие усилия. И вот, несмотря на это, в течение оставшихся минут, как раз тогда, когда связь между нами прервалась, он сумел заложить в автомат содержание своих просьб, контроль за трассой моего маршрута, все свое настроение. Это спасло меня.

Я шел в уверенности, что меня ждут, что мне обязательно помогут; тем временем истекали последние минуты жизни Геля. Только чувство связи с живым человеческим существом дало мне силы прорваться через эти хребты, обрывы, лабиринты чужой планеты.

— Но в конце-то концов дело было сделано именно автоматом, — то ли спрашивая, то ли утверждая, сказал Мирон и встал с кресла.

— При чем тут автомат, — улыбнулся Эрик, и складки на его лбу разгладились. — Я имел дело с голосом, душой Геля. Я шел не волне человеке. И если бы малейшее сомнение в этом посетило бы меня тогда, не сидеть нам сейчас вместе на этой террасе вот у этого моря.

Эрик тоже встал, подошел к перилам. Небо разгоралось ярче и ярче сразу над всей каймой моря. Легкое волнение успокоилось совсем, и стеклянное, но живое море отразило гладью все краски вспыхнувшего неба, обещание жаркого прекрасного дня, радости тела и души, которые несет в себе ослепительный приморский день. Полоса пляжа уже блестела золотым, телесным переливом, манила свежими, умытыми ночной волной песками.

— Пойдем, — сказал Эрик.

И, уже ни о чем не говоря, мужчины зашагали к морю.

Перевел с польского Вл. ГРИГОРЬЕВ

Оглавление

ИСПОВЕДЬ ВОДИТЕЛЯ МВ Юлий КУЗНЕЦОВ (Фантастическая юмореска)

Краткий словарь начинающего фантаста

ВНИМАНИЮ МОЛОДЫХ ПИСАТЕЛЕЙ-ФАНТАСТОВ!

ТОТ, КТО ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ Гарри Уолтон

ОШИБКА Сергей ЖИТОМИРСКИЙ

ЗЕЛЕНЫЕ ЦВЕТЫ КОРОНЫ Владимир ЮРШОВ

МИР ЧЕТЫРЕХ ГОРИЗОНТОВ Георгий ОСТРОВСКИЙ Фантастическая юмореска

ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕВРАЩЕНИЕ УРГА Александр АДМИРАЛЬСКИЙ

КРИСТАЛЛ Север ГАНСОВСКИЙ

НА КОНКУРС «МИР ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ» ГАЛАКТИЧЕСКИЙ ПОЛИГОН Георгий ГУРЕВИЧ

НА ВОЛНЕ ЧЕЛОВЕКА Ян МАЛИНОВСКИЙ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg