«Калейдоскоп»

Шапка фанфика

Пейринг: Луна Лавгуд Поппи Помфри Гермиона Грейнджер Гарри Поттер/Драко Малфой

Рейтинг: R

Жанр: Romance/Drama

Размер: Миди

Статус: Закончен

События:

Саммари: Это просто калейдоскоп из картинок. Присутствует много фемслэша, немного гета, чуть-чуть вуайеризма и даже слэш.

Файл скачан с сайта Фанфикс.ру -

Картинка первая.

Гермиона Грэйнджер брезгливо поморщилась и машинально подобрала края темно-синей мантии, осторожно пробираясь по скользким камням. Намочить подол — ерунда, но насобирать на него пауков, в обилии шастающих по затемненному коридору, ей сейчас хотелось меньше всего.

Оставалось надеяться, что у освещенного входа их было больше, а дальше, вплоть до глухого поворота в грот — почти нет. Иначе пришлось бы признать, что мерзкий влажный хруст под ногами — это то самое, о чем не хочется думать.

Гермиона всегда была равнодушна к пакости вроде пауков и, если того потребует дело, могла запустить руку хоть в пчелиный улей, хоть в муравейник. Но в данном случае необходимости близко знакомиться с насекомыми именно в этом забытом Мерлином месте она не наблюдала в упор. Похоже, кое-кто то ли снова чудит, то ли так по-дурацки перестраховывается…

Поворот, наконец, остался позади, и девушка с облегчением обнаружила, что в гроте, освещенном неярким колеблющимся светом факелов, пауков или еще каких тварей действительно нет. Пространство у входа слегка мерцало от магии — определенно, на порог были наложены отталкивающие чары. Слабенькие — на человека не действовали. Только на мелкую живность вроде той, что вовсю носится по коридору.

— Ну, наконец-то! — выдохнула, оборачиваясь от грубо сколоченного стола, Луна Лавгуд.

Глаза равенкловки сияли и затягивали, как два бездонных колодца. Гермиона прикусила губу, пряча невольную ответную улыбку, и остановилась, чувствуя, как растекается по телу предательское тепло облегчения. Живая. С ней до сих пор все в порядке — с этой странной чумичкой, умудряющейся находить неприятности на свою шею на ровном месте и временами не способной по рассеянности отличить собственную правую руку от левой. С глупышкой, вечно носящейся с видом вселенского заговорщика — и порой забывающей смотреть себе под ноги.

Иногда Гермионе казалось, что Луна Лавгуд — это такой специальный, сделанный в одном экземпляре, странный зверек с вечно восторженными и изумленными глазищами, выворачивающийся из очередной передряги исключительно благодаря тому, что кто-то здравомыслящий всегда стоит за ее спиной, терпеливо дожидаясь, когда нужно будет вовремя схватить за руку и не дать девчонке рухнуть и переломать себе ноги.

А иногда — что это просто везение. Потому что вытерпеть это отрешенно-мечтательное бедствие в долгосрочном режиме, наверное, вообще никому не удалось бы…

— Зачем так шифроваться-то? — с прорвавшимся раздражением буркнула Гермиона, машинально отряхивая подол. — Что, поближе укромного места не отыскалось?

Луна снисходительно улыбнулась, ее взгляд с беспокойством и жадностью обшаривал гриффиндорку, будто проверяя — цела ли, в порядке ли, они не виделись-то всего несколько дней, и, глядя на нее, Гермиона поймала себя на невольной мысли, что только сейчас поняла, как же безумно соскучилась. Как ей не хватало этой восторженной, временами впадающей то в спонтанную отрешенную прострацию, то в истерический взбудораженный азарт, то в тихую воркующую мечтательность дурочки. Ее странной способности понимать — так, как не умел, наверное, больше никто. Понимать — и принимать тебя целиком, усталую, запутавшуюся, снова не разобравшуюся в трех соснах чужих интриг и задумок. И улыбаться — так, что кажется, будто на плечи обрушился теплый, опьяняющий, смывающий все водопад…

— Поближе нельзя, Герм, — убежденно вздохнула Луна. — Орден тебя по головке вряд ли погладит, если выяснится, кому ты тут информацию носишь.

Она беспокоится обо мне? — с удивлением подумала Гермиона. И удивилась еще больше, обнаружив, что от мысли стало тепло, будто от горящего камина промозглым вечером.

— У меня мало времени, — виновато сообщила она вслух. — Собрание через час, я и так еле вырвалась…

Лавгуд снова улыбнулась, и оставшийся им на сегодня срок перестал казаться Гермионе таким уж коротким. Это же целый час! Время, когда ты никому ничего не должна.

— Тогда просто отдашь мне, что принесла, а я потом почитаю, — сказала Луна и уселась на стол, кивая на место рядом с собой. — Расскажи лучше, что там Терри?

Гермиона закатила глаза.

— О, нет, только не это! — засмеялась Лавгуд. — Ты снова отказалась? Грэйнджер, он решит, что ты вконец утонула в книгах.

— Может, меня просто не устраивает его персона, — хмыкнула девушка, подходя ближе. — Глупо бегать на свидания только потому, что тебя туда приглашают.

— Тебе что, неинтересно с ним?

Гермиона пожала плечами и вздохнула.

— Да нет… — рассеянно ответила она, глядя в светлые глаза. — Просто…

— Он неидеален? — подсказала Луна.

Грэйнджер фыркнула и отвела взгляд.

— Он глуп? — продолжала допытываться Лавгуд. — Он бесчувственный? Он неромантичен?

— Да нет же! — не выдержав, прыснула Гермиона и уселась на столешницу рядом с Луной. — Вполне романтичен… Просто это — еще не повод, чтобы бросаться к кому-то на шею.

— Расскажи, — потеребила ее Лавгуд.

Гермиона бросила на нее быстрый взгляд.

— Просто… Ну, он — не Виктор, — спокойно и чуть виновато сказала она, пожимая плечами.

Луна внимательно смотрела на нее, машинально стискивая пальцами край стола.

— Герм, Виктор мертв, — негромко проговорила она наконец. — Как мой папа. Я понимаю, тебе хочется найти хоть что-то похожее, какие-то черты… Только, знаешь, если ты найдешь, ты все равно не сможешь быть рядом. Именно потому, что не вынесешь полупохожести… Ты захочешь большего — и еще сильнее возненавидишь того, кто похож всего лишь чуть-чуть. Уж лучше… чтоб совсем ничего общего…

Она поморщилась и вздохнула, отводя глаза.

— Малфой же не похож на твоего отца, — тихо возразила Гермиона.

Луна грустно хмыкнула и покачала ногой.

— Не похож, — согласилась она. — На него — нет. Он слишком… не знаю, разумный, что ли. Рассудительный. У него все по полочкам… Все, да не все… И не по тем, наверное…

Ладонь гриффиндорки осторожно накрыла ее руку.

— Как они? — понизив голос, спросила Гермиона.

Лавгуд снова поморщилась и укоризненно посмотрела на нее.

— Отвратительно, — устало призналась она. — На Гарри смотреть страшно — то на Драко с ножом кидается, то просто ходит, как тень, и такую, прости Мерлин, ахинею думает…

— Подслушиваешь? — вежливо осведомилась Гермиона.

Луна фыркнула.

— Если бы ты знала, в каком аду он сейчас живет… — покачала она головой. — Там и подслушивать не надо. От него так шибает, что меня через минуту его присутствия в дугу сворачивает. Хорошо, хоть Драко его не чувствует — рехнулся уже бы, наверное…

— Если бы Драко его чувствовал, может, они бы и помирились, — задумчиво заметила Гермиона, разглядывая подругу. — Ты же, вроде как, этого хочешь?

Луна непонимающе моргнула.

— Ну да, — осторожно ответила она — и тут же расслабилась. — Тьфу, Герм, опять ты, как человек, думаешь! — протянула она, хлопая девушку по руке.

Гриффиндорка отдернулась и пожала плечами. Ее раздражало то, чего она не понимала — а Лавгуд временами понять было просто невозможно. То ей Малфоя подавай — ведь видно же, что она по нему сохнет! А то кажется — и вовсе ей Драко не сдался, и она при первой же возможности снова свела бы его с Гарри. А иногда… вот когда она вот так смотрит, думаешь — никаких стихийных магов в ее жизни в принципе нет.

И вообще никого больше нет. Только… ты.

Кончик чужой палочки, мелькнувший перед самым лицом, Гермиона едва успела заметить.

— Ступефай! — четко произнесла Луна.

И подхватила мгновенно обмякшую гриффиндорку.

— Извини, Герм, но на этот раз на собрание, пожалуй, мне лучше самой сходить… — пробормотала она, перехватывая руки девушки магическими путами и вытряхивая из бездонного кармана юбки закрытый флакон. — Не можешь ты увидеть больше, чем тебе люди показывают. А мне нужно больше…

Вьющийся каштановый волос опустился в забурлившее зелье, и Луна решительно опрокинула в рот содержимое пузырька.

* * *

Чертовы пауки раздражали до невозможности. Пробираться через их полчища — это почти издевательство над собственными нервами, мрачно думала Луна, морщась и быстро шагая к гроту. Применять магию за барьером, который прикрывал пещеру от слежки, она не решалась.

Голова пухла от обрывков чужих эмоций, от перешептываний, от тройных игр, от взглядов в спину — от Хогвартса, в котором всегда было сложно держать себя в руках, и проще было согласиться почти всегда выглядеть дурой, чем, сжав зубы, терпеть его бесконечный прессинг.

Луна Лавгуд ненавидела большие скопления людей — и места, где люди скапливались подолгу. Места, где стены впитали такую массу всплесков эмоций и переживаний, что, просто находясь рядом с ними, уже можно было сойти с ума.

И уже было неважно, есть ли вокруг люди в данный момент. Стен хватало.

Впрочем, Орден Феникса сам по себе — тоже тот еще гадюшник, хмуро думала она, пробираясь к магическому барьеру. Каждый врет и каждому, и самому себе заодно — поди уж, сами запутались, что первично и где правда, кто что изначально хотел, а что придумал потом, для отмазки от чужого любопытства…

Информации было много — так много, что больше всего хотелось скинуть в мыслив все, что можно, прямо сейчас, рвануть домой и завалиться спать, хлебнув Восстанавливающего зелья. Но домой еще рано, напомнила она себе, перешагивая через порог. Считай, только полдела сделано…

Гермиона была там же, где Луна ее оставила — на широком дощатом столе, невесть как сохранившемся в этом заброшенном месте. Когда-то здесь было логово Пожирателей Смерти — одно из многих — и найти его не составило труда, особенно после рассказов Малфоя об их с Гарри прошлогодних рейдах. Иногда, устав и выпив вина перед сном, Драко становился особенно разговорчив… впрочем, Луна его понимала. У нее и у самой хватало воспоминаний, от которых она временами была бы не прочь если и не избавиться, то хоть выговориться, превратив их из событий в рассказы.

Если бы было — кому, конечно…

Руки ловко стянули с плеч чужую темно-синюю мантию, ставшую широковатой в плечах после обратного превращения, и отбросили ее на столешницу. Теперь надо было собраться с силами и вдолбить Гермионе, что на собрании она все-таки была. И помнит, о чем там говорилось, с кем и для чего.

А вот о том, что произошло здесь, ей помнить совершенно не нужно.

— Эннервейт! — прошептала Луна, убирая с рук девушки магические путы.

Ресницы Гермионы дрогнули и поднялись, взгляд сфокусировался на лице Луны — и гриффиндорку будто подбросило, одновременно отшвырнув в сторону. Мгновенно сгруппировавшись и выпрямившись, она дернулась к карману мантии, где, по всей видимости, хранила палочку. Вот только мантии на ней не было.

— Обливиэйт, — обреченно добавила Лавгуд.

Взгляд Грэйнджер снова помутнел, плечи расслабились. Луна вздохнула и, приблизившись, обхватила ладонями ее лицо.

— Тихо, тихо, милая… — чуть слышно проговорила она, поглаживая скулы девушки большими пальцами и прижимаясь лбом к ее лбу.

Она знала, что поступает правильно. Знала, что одна только информация о том, что считавшийся погибшим в ночь падения Темного Лорда Симус Финниган жив — и это известно, как минимум, Главному Аврору — стоила того, чтобы сунуться самой в сердце Ордена Феникса. Знала, что Грэйнджер не поддалась бы ни на какие уговоры и не пустила бы ее на сборище под личиной послушного книжного червя, на которого в Ордене никто никогда толком не обращает внимания — да еще бы и перепугалась и отказалась встречаться, услышав одну только просьбу.

Луна все это знала. Но горечь, отчего-то поднимающуюся откуда-то изнутри, это совершенно не отменяло.

И почему-то еще горше было от того, что глаза Гермионы по-прежнему светились легкой растерянностью — и доверием. Почти безоглядным, всепоглощающим, словно… словно Грэйнджер смотрела сейчас на самого близкого ей человека.

Вот только я — не человек, грустно усмехнулась Луна сама себе. И, наверное, слишком недавно перестала им быть, раз все еще какие-то ошметки морали под ноги лезут и мешают действовать так, как правильно. Как единственно правильно.

Давай, хорошая моя. Ты пришла, мы говорили о Терри… потом о Драко и обо мне. И о тебе. А потом ты ушла… и видела, как ссорились Кингсли и МакГонагалл, и слышала доклад Флитвика… И отчитывалась сама, у тебя хорошо получилось, тебя даже похвалили… Для проформы, конечно, но тебе все равно было приятно. Все это было, ты это помнишь, Герм, а потом ты вспомнила, что забыла отдать мне… да, вот эту бумажку и забыла, и вернулась сюда — на всякий случай, понадеявшись, а я ждала тебя здесь… Сидела, как дура, и ждала…

— Почему ты не ушла? — вдруг выдохнула Гермиона, глядя на Луну во все глаза. — Я думала… мы попрощались…

— Ну, я же тормоз, — улыбнувшись, шепнула Луна, машинально продолжая поглаживать кончиками пальцев скулы девушки. — Задумалась, свитки твои читала… Мне сегодня больше некуда спешить. Тебя недолго не было — чуть больше часа.

Гермиона молчала, и от нее почему-то вдруг повеяло тревогой — не недоверием, а именно тревожностью, страхом, пугающим ожиданием, от которого проваливалось что-то в груди и замирало чуть ли не в пятках, и карие глаза гриффиндорки распахнулись, глядя на Луну почему-то, показалось, аж снизу вверх — хотя их лица были почти на одном уровне.

Невозможно смотреть снизу вверх, когда вы упираетесь друг в друга лбами. Когда пальцы скользят по лицу, будто лаская, будто извиняясь — за то, чего Гермиона не знала, не помнила, а теперь уже и не вспомнит никогда, заменив провал в цепочке событий наложенной версией и не имея возможности отличить ее от реальности…

Теплое дыхание щекотало губы.

— Я… — в глазах Гермионы медленно застывала, укоренялась беспомощность — и покорность, и еще — почему-то — надежда.

Луна не поняла, почему.

А потом пушистые темные ресницы дрогнули, опускаясь, сдаваясь, и Гермиона потянулась к ней — одним слепым, бездумным движением преодолевая крошечные доли дюйма, разделявшие их.

Это было не похоже на поцелуи мужчины так же отчаянно и неоспоримо, как не было похоже на поцелуи папы — в лоб, на ночь, хорошей девочке. И это не было похоже на поцелуи Чжоу — потому что сравнивать с ней Луна не могла никого, для нее мир делился на Чжоу и всех остальных.

Грэйнджер была теплой, дрожащей и решительной, упрямая книжная гриффиндорка, бояться — но делать, лучше испугаться и попробовать, чем испугаться и не осмелиться сделать шаг. Луна мягко улыбнулась в раскрытые губы, почувствовав, как ладонь, сдвинувшись, легла ей на затылок, как приподнимаются напряженные плечи Гермионы, как страх в ней сменяется… гордостью?

Она отстранилась на секунду, пытаясь выровнять дыхание, все еще сжимая в ладонях горячие скулы. Глаза Грэйнджер победоносно блестели.

— Да ты что угодно сможешь, если захочешь… — невольно отвечая на невысказанную мысль, тихо сказала Луна.

Конец фразы снова утонул в поцелуе. Луна восторженно пискнула и заткнулась — целовать Грэйнджер оказалось куда радостнее, чем копаться в ее мозгах. Грэйнджер, гриффиндорскую заучку, едва не похоронившую себя заживо после смерти Крама, едва не превратившуюся в бесчувственный сгусток зачерствевшей, непрожитой боли — и, кажется, сумевшей, наконец, разрешить себе выбраться из добровольного траура. Спустя всего почти пару лет.

Луна была уверена, что способность надеяться всегда означает способность чувствовать — пусть даже так, как чувствуют люди. А в глазах Грэйнджер мерцала надежда. Луна не могла ошибиться.

— Теплая… — почти не отрываясь от ее губ, мягко прошептала Гермиона — и ее улыбка ощущалась, как мириады мурашек по коже.

— И не кусаюсь… — с усмешкой мурлыкнула Луна. — Видишь, дурочка, я же говорила… Все люди — бисексуалы, просто сами в это не верят.

Гермиона резко отстранилась и уставилась на нее почти гневным взглядом. Луну неудержимо разобрал смех — спокойно смотреть, как растрепанная, раскрасневшаяся, задыхающаяся Грэйнджер, сидя на столе с влажными распухшими губами, пытается скорчить привычную строгую мину, будто собралась отчитать нашкодившего первоклашку, было просто немыслимо.

— Ш-ш-ш… — Луна снова притянула ее к себе и зарылась лицом в спутанные каштановые волосы. — Все, молчу я, молчу… Девочка моя… хорошая…

Ладони мягко скользили по плечам, по спине, и Гермиона уткнулась куда-то в шею Лавгуд, медленно расслабляясь в теплых руках.

— Так все-таки — почему не Терри? — пряча лукавую улыбку в кудрях гриффиндорки, негромко осведомилась Луна.

Грэйнджер вздрогнула — и притворно застонала, падая ей на грудь.

Через мгновение обе хохотали — прямо посреди отгороженного от мира магическим барьером грота, обнявшись и вцепившись друг в друга.

Целуя горячие щеки, ресницы, убегая от настойчивых губ, Луна удивлялась — как ей еще полчаса назад могло казаться, что все, чего она хочет — это только домой и спать? Смотреть на сияющую, возбужденную Грэйнджер, которая снова завелась критиковать манеру Терри Бута ухаживать — это было почти что счастьем.

В конце концов, она всегда болела душой за Гермиону — пусть та и не понимала, наверное, что маг может относиться к человеку… по-человечески. Что, чувствуя чужую боль, уже не обращаешь внимания, кому она принадлежит — магу, человеку или еще какому-то существу.

За всех существ одинаково больно. И хочется, чтобы каждый из них улыбался — хоть иногда.

Снова картинка.

Самым неприятным для Панси всегда было ощущение, что она непостижимым образом умудрилась свалять дурака — и неважно, знают об этом окружающие или пока только догадываются.

Она ценила холодность рассудка и четкость, выверенность подхода — и ошибочный результат всегда означал, что логика ее подвела. Либо — и это было ничуть не лучше — что она исходила из неправильных предпосылок.

Но в данном случае предпосылки были верны — тут ошибиться попросту негде. Панси придерживалась сформировавшегося за годы мнения, что стихийная магия никак не может являться той тупой страшилкой, какой ее представляют учебники. Она слишком сложна, чтобы не иметь конечного смысла, и девушка еще в ранней юности пришла к выводу, что, невзирая на общепринятое мнение, маги объединяются в пары осмысленно — но только для достижения общей цели.

Никак не для того, чтобы просто помочь друг другу.

Первые дни после выздоровления походили на внезапно распахнувшуюся перед глазами бездну — так велик был объем вываливавшейся на Панси информации. По всему выходило, что маги не принимают решения о проведении инициации. Она всегда происходит сама, по одной ей ведомым законам — а, значит, решение за обоих принимает стихия.

Именно стихия определяет, какие люди лучше подойдут друг другу для достижения цели — а, возможно, и саму цель. Но в любом случае — посвящение здорово помогало расставить точки над «i», убирая из жизни мага ненужное и привнося туда новое. То, что требовалось в данный момент.

Панси не сомневалась, что в этой логике не было ошибок. Как и в том, что из нее ясно следовало — если бы Лавгуд действительно любила Малфоя, она попросту не смогла бы завести себе своего воспитанника. Никогда.

Не лучшим образом сюда вписывалось еще одно посвящение, проведенное Малфоем — то, что он смог это сделать, заставляло сомневаться, любил ли он, вообще, когда-нибудь Поттера. Но Панси учла тот факт, что на момент инициации все его чувства к Гарри были порабощены амулетом.

А факт, что амулет также являлся стихийным и, следовательно, не мог действовать вопреки общему закону стихии, только нервировал и путал с таким трудом складывающиеся карты. Панси пришлось предположить, что эти задачи могли оказаться не связанными и служить разным целям — которые сложно понять, глядя на ситуацию снизу вверх, да еще и практически изнутри.

Решение сформировалось довольно быстро и потом уже не оставляло сомнений — Луна нуждалась именно в Панси, а не в Драко Малфое. Возможно, Панси нужна была как раз для того, чтобы помочь вечно путающейся в собственных чувствах Лавгуд оторваться от слизеринца и найти свой собственный путь, а, возможно, и для более серьезных задач — этого девушка толком не знала, да и не пыталась узнать сейчас, когда только-только начала возвращаться в реальный мир после многомесячного безумия.

Радость от осознания того, что она снова может пользоваться своим рассудком, с лихвой перекрывала досаду от невозможности применить его сразу и ко всему.

Лавгуд временами раздражала до невозможности — своим неприкрытым стремлением везде и во всем цепляться за Драко. Который, кстати сказать, демонстрировал в ответ просто царское равнодушие, в лучшем случае одаривая девушку странными взглядами — а то и просто нагло и по-хозяйски пользуясь ее постоянной готовностью поделиться с ним своей бездонной эмоциональностью. Временами Панси просто зверела, глядя, как Луна стелется перед холодным, как айсберг, Малфоем, как сильно ее ранит бездушность бывшего слизеринского принца — и не понимала, какого Мерлина Лавгуд тратит себя на того, кто, совершенно не стесняясь, попросту затыкает ею свое свободное время.

То, что Гарри смотрел на их игры сквозь пальцы, временами бесило еще сильнее, вынуждая сдерживать желание наговорить тупому и, по всей видимости, еще и слепому, как флобберчервь — несмотря на наличие очков — гриффиндорцу колкостей. Стихия высказалась ясно и четко — Луна больше не нуждается в Драко, она пережила его, как ступень, перешагнула, ее и близко рядом с ним больше быть не должно — вот только как объяснить это влюбчивой дурочке, когда единственный, чье мнение ей небезразлично, потакает всему этому бесконечному идиотизму, спрятавшись за стеклами очков?

То, что Малфой вел себя с Лавгуд, как полноценная свинья, даже не нуждалось для Панси в доказательствах. Она видела — видела собственными глазами, ежеминутно — какую бездну сил тратит Луна только на то, чтобы находиться рядом с ним, чувствовать его — и не срываться при этом в истерику, продолжая улыбаться даже тогда, когда его очередная ухмылка или комментарий прилетали к ней, как хороший удар под дых. Она видела, как чудовищно жесток бывает с ней Драко, как он выжимает ее до капли, доводя до слез — и отворачивается, едва измотанная его равнодушием Лавгуд перестает сдерживать эмоции.

Она видела, как Луна плачет, уткнувшись ночью в подушку — и, что самое поганое, прекрасно понимала Малфоя, которому все эти женские слезы были попросту не нужны. Он не мог дать ей ничего — такого, в чем бы Луна нуждалась — а то, что это совершенно не мешало ему брать, пока предлагают, вызывало у Панси состояние, больше всего похожее на полуистерический внутренний раздрай.

Да, было бы странно, если бы слизеринец вдруг отказался взять то, что дают, когда платить не обязательно. Но отчего-то, когда на месте жертвы вдруг оказывалась Луна, Малфоя начинало отчетливо хотеться оттаскать за волосы. Желательно — крепко приложив при этом смазливой мордашкой об стену.

А заодно и Поттера, которому, по всей видимости, было глубоко безразлично, что происходит в доме, если это вытворяет его любовник. Ему, очевидно, здесь разрешалось вообще все.

Разговоры с Луной неизменно заходили в тупик.

— Панси, он просто… ну, такой, — шмыгала она носом в ответ на попытки поговорить. — Он же не может измениться. Вот как я не могу научиться мимо ушей его слова пропускать…

Ну так брось его к чертовой матери! — не раз хотелось прошипеть Панси прямо в заплаканное лицо. За какими гоблинами он тебе сдался, раз он такая сволочь! Он же просто тебя изводит!

— Он тебе, кажется, пока еще даже не муж, — сквозь зубы цедила она вслух.

— Он мой наставник, — мягко упрекала Луна, отмахиваясь. — Мы с ним связаны. Значит, так правильно — я просто должна научиться… ну, не знаю, терпеть, наверное…

Ты не только с ним связана, мрачно думала Панси — но не находила слов. Любые слова могли только ранить еще сильнее — а Панси стала бы последней, кто по своей воле взялся бы бить Лавгуд по ее и без того разболтанным эмоциям. Хватало того, что это с успехом регулярно делал Драко — причем совершенно, похоже, не задумываясь, как мало надо живущему на грани психической нестабильности водному магу, чтобы перемахнуть за эту самую грань. Окончательно перестать отличать реальный мир от того, какой видят эмпаты.

Лавгуд ходила по краю пропасти, рискуя в любой момент свалиться в собственное безумие — и это не интересовало здесь никого. Даже Гарри, что уж совсем странно. Гриффиндорец, вроде бы, все-таки — а ведь надо же, ради капризов любовника, видать, и не на такое глаза закрыть может. Впрочем, неудивительно — что такое Лавгуд для них по сравнению друг с другом? Пренебрежимая пешка. Умрет — не жалко.

Или, что еще хуже — они могли даже не понимать, как близка и вероятна становится смерть эмпата, если его с таким постоянством вынуждать эмоционально срываться.

Ситуация требовала вмешательства, и немедленного. Панси, поколебавшись, поставила на привязанность Луны к новой воспитаннице, на ее стремление защитить каждого, кто обижен — и не проиграла.

История о несправедливо покинутой добрыми и заботливыми рыцарями на произвол судьбы несчастной принцессе Слизерина пришлась как раз в точку. У Лавгуд хватило мозгов задать Драко прямой вопрос — и убедиться, что ему нечего ей ответить. Убедиться, что Панси не солгала.

Слезы закончились, как отрезало. Три дня Луна спала рядышком, свернувшись в клубок и сладко посапывая, как ребенок, три дня прошли в — наконец-то! — реальной аналитической работе без отвлечения на истерики и прочие пики эмоциональности, три дня Панси кусала губы, давя улыбку, когда смотрела на увлеченную делами Лавгуд, по рассеянности путающую правый тапок с левым и теряющую лежащие прямо под носом пергаменты.

Три дня ощущения, что хоть что-то в этом доме хоть немного сдвинулось в сторону порядка. Три дня тишины за завтраком, без протяжно-утомленных интонаций Драко и затаенной, глубоко запрятанной боли в голосе отвечающей ему Луны.

Три дня полноценной жизни.

А потом пришел Гарри.

* * *

Признать свою ошибку оказалось легко — не в пример легче, чем понять, в чем же она все-таки состояла. Панси снова и снова перебирала в голове изначальные доводы — и не находила того самого момента, где могла бы пойти по ложному пути. Она нужна Луне. Она должна позаботиться о ней — Мерлин, если в этом доме на нее всем плевать, то хоть кто-то же должен! Эта дурочка самостоятельно даже под ноги смотреть не способна, не то что — беспокоиться о собственном душевном здоровье…

Поттер, конечно, тоже хорош — приходить и угрозы разбрасывать… Где он, спрашивается, был всю дорогу, пока его разлюбезный Малфой о Лавгуд ноги вытирал? И темнит ведь что-то, зараза — видно же, что их связь ему не так просто далась, как он тщится показывать.

А с другой стороны — вообще непонятно, почему сейчас он готов испепелить любого, кто им помешает.

Луна, проснувшись после вечернего разговора, все утро и половину дня проходила мрачнее тучи. Вздыхала, путала пергаменты, а то и вовсе застывала, как памятник вселенской скорби, уставившись в одну точку. В конце концов доведенная до белого каления Панси уже вечером вытолкала ее из комнаты — искать Малфоя.

— Надумала извиняться — так извиняйся, — угрюмо посоветовала она. — Если уж тебе без него настолько плохо…

И пожалела, что не может почувствовать, где именно сейчас находится Драко и в каком он настроении. Она и Луну пока что не чувствовала — хотя Лавгуд уверяла, что со временем это придет, и все они станут для нее понятными и вполне различимыми маячками. Панси к ее словам относилась скептически, но спорить не пробовала. Придет — так придет, авось, не помешает.

Ну, а нет — так нет.

Сидеть на одном месте и ждать непонятно чего, ощущая тягостный и мерзкий привкус совершенной ошибки, оказалось невмоготу. Промаявшись десять минут в одиночестве, Панси решила выбивать клин привычным клином и отправилась в библиотеку — работать.

Негромкие голоса, доносящиеся откуда-то из-за шкафов, она услышала, едва распахнув дверь.

А мгновением спустя, сделав шаг вперед, и увидела их — обоих, в глубине библиотеки — и Луну, и Драко.

Малфой стоял какой-то остолбенелый и ошарашенный и с абсолютно непроницаемым лицом разглядывал Лавгуд. Лица Луны Панси не видела — девушка низко опустила голову, прислонившись к столу.

— Знаешь, я только сейчас понял, что именно Поттер чувствовал — тогда, в мае, — чуть слышно проговорил Драко, опуская глаза. — Все в толк взять не мог, чего он так дергается — я же его не бросал… Просто… ты требовала больше внимания, а в первые недели — особенно…

Лавгуд обреченно кивала.

— А теперь… — Драко хмыкнул и отвел взгляд куда-то в сторону. — Я головой-то все понимаю — что ты без нее не можешь пока, что она тоже нужна тебе… Но… ч-ч-черт…

Панси оцепенела, глядя на них. О чем они говорят? Вообще — о чем?..

Луна осторожно коснулась плеча попытавшегося было отвернуться Малфоя.

— Драко, я же извинилась! — умоляюще прошептала она. — Я не могу выбирать между вами — ну, зачем ты это делаешь?

Малфой как-то странно оцепенел — и Панси поняла, что вообще ни черта не понимает. Особенно, когда Луна слезла со стола и несмело обняла его, прижавшись к груди, утыкаясь в нее носом.

Вот чокнутая — Малфоя вот прямо так запросто брать и трогать! — машинально подумала Панси.

И окончательно обалдела, когда Драко, прикрыв глаза, вцепился в плечи Луны, зарываясь лицом в ее волосы — вцепился так, будто это не он награждал ее холодными комментариями десятки раз в день, игнорируя любые попытки достучаться до него.

Ладони Малфоя заскользили по ее спине — почему-то нетерпеливо и жадно, и Луна, всхлипнув, что-то пробормотала, поднимая голову — Панси не поняла, что именно.

— Ох, лучше просто заткнись, — выдохнул Драко, беспорядочно целуя щеки, скулы, лоб, зарываясь пальцами в светлые, золотистые волосы. — Девочка моя…

— Да что ж ты у меня глупый такой… — всхлипнула Лавгуд, прижимаясь к нему. — Никуда я не ухожу… Ты — это всегда ты, Драко. Кто бы ни был еще.

— Знаю, — шепнул Малфой, обхватывая ее лицо ладонями и всматриваясь в него. — Просто… черт, иди сюда…

Луна привстала на цыпочки, потянувшись — и через мгновение они уже целовались — так, словно изголодались, истосковались друг по другу за какие-то несколько дней. Панси отрешенно смотрела на тонкие пальчики Луны, цепляющиеся за Драко — за его волосы, плечи, руки, на то, как он перехватывает их и лихорадочно целует, прижимая к губам, стискивая девушку в объятиях.

Как он приподнимает ее за талию и сажает на стол — не знала, что Малфой такой сильный, мелькнула машинальная и какая-то удивленная мысль — как Луна счастливо смеется, притягивая к себе его голову, отвечая на поцелуи, выгибаясь под ласками — беспорядочными, жгучими и сумбурными. Ласками, которые известный Панси Драко Малфой не мог дарить никогда. Он просто не был на них способен.

Она любит его, оцепенело подумала Панси. Мерлин, она и правда любит его… и убейте меня кто-нибудь, если Драко и впрямь равнодушен к ней. Этого просто не может быть — но это есть, почему-то — есть… Но этого же не может быть. Он не может быть нужен ей. Не может…

— Скучал по мне? — усмехнулась Луна, запрокидывая голову, позволяя рукам Малфоя разбираться с ее юбкой.

Что ответил Драко, Панси уже не услышала — хотя прекрасно увидела его не предвещающую ничего хорошего ухмылку — в основном потому, что в ту же секунду почувствовала, как кто-то с силой захлопывает ей рот ладонью, одновременно обхватывая за талию.

И направляет к выходу, до которого всего-то пара футов.

— Умница, — услышала она шепот Гарри прямо у своего уха.

Горячее дыхание опаляло шею, и руки у Поттера тоже были почему-то нестерпимо горячие, такие, что обжигали кожу прямо через ткань.

Панси только сейчас осознала, что задыхается — уже давно, наверное, все эти несколько минут, что проторчала в библиотеке, глядя на Малфоя, которого видела таким в первый раз, и Лавгуд, которую, вероятно, теперь вообще никогда не поймет.

— Ты все сделала правильно, — мягко повторил Гарри, прикрывая дверь в библиотеку. — Ты молодец, Панси.

Она стояла, уткнувшись лбом в закрытую дверь и пытаясь отдышаться, хотя горло не отпускало — то самое, от чего перехватило дыхание еще там, внутри — и хватка рук Гарри, не ослабевая, из стальной вдруг стала поддерживающей и мягкой.

Поттер гладил ее по плечу, успокаивая, дыша ей в затылок и согревая собой — и молчал. Он не отстранялся, ничего не говорил и не пытался закрыться, сделать вид, что просто проходил мимо. До Панси, наконец, дошло, что он наверняка услышал ее присутствие здесь, как и Драко с Луной, и пришел убрать ее подальше, чтобы она снова не вмешалась и не разрушила чужие «отношения». Как их назвать иначе, Панси не понимала.

Она вообще ничего больше не понимала.

Если Лавгуд и впрямь любит Драко — то зачем, зачем нужна была она, еще одна воспитанница? Если у Луны действительно есть все, что ей нужно — для чего тогда произошла инициация? За каким чертом нужно было их связывать, если Панси не может дать Лавгуд ничего из того, что могла бы, а Малфой — высокомерная, холодная скотина, не удосуживающаяся выжать из себя лишнюю каплю чувств вне секса и не понимающая собственную женщину совершенно — может дать Луне все, ничего не давая?

— Ш-ш-ш… — вдруг прошептал Гарри, обнимая ее — и Панси поняла, что еще немного — и он тоже полезет к ней с поцелуями.

Из жалости.

Он ведь не может не чувствовать сейчас, что с ней происходит — и, к тому же, он таки гриффиндорец. А, наверное, ради счастья Лавгуд и Драко — или ради покоя в доме, или ради Мерлин бы знал, чего еще — он способен обогреть даже ее, Панси Паркинсон, огрызок от собственной судьбы, вышвырнутую из небытия сюда, в эту семейку с ее нелогичными и непонятными правилами и порядками. Он способен не просто стоять вот так, рядом, вплавившись в нее, прижимая своим телом к стене, но и целовать ее виски, прикасаться к ней… Такой теплый, такой сумасшедше горячий…

Ему действительно просто — согревать других, поняла вдруг Панси, кусая губы. Он потому и Малфоя с Луной терпит — это ему не сложно. Он слишком горячий, чтобы мерзнуть без них, его хватает на всех, он действительно умеет гореть так, чтобы и светло, и тепло — просто от того, что он рядом. И плевать ему, в какой клубок тут давно все запуталось — или, наоборот, не плевать, но он уже принял решение, за них всех, Мерлин, и что ж она дура-то такая, он же ей вчера прямо сказал — это его семья. Только ему решать, как они все будут жить, только он берет на себя ответственность за их будущее. А это значит, что она должна либо подчиняться, либо уйти — в никуда. Бросить здесь Лавгуд, которую Драко просто рано или поздно доведет до ручки…

Или остаться и кусать губы от бессилия, глядя на них — и не понимая их.

А в перерывах, когда ей покажется, что она снова ошиблась, и снова будет мучиться, ища провал в собственной логике, Гарри даже снизойдет до поцелуя — ему ведь не сложно. Ему просто жаль ее, идиотку Паркинсон, не нужную здесь никому.

Панси медленно набрала в грудь воздуха, выдохнула, убеждаясь, что способна говорить ровно.

— Если тебе не с кем сбросить напряжение, можешь пойти и присоединиться к ним, — холодно сказала она, спокойно отстраняя его руки. — Тронешь меня еще раз, Поттер — убью. Я вам не Лавгуд.

И, не оглядываясь, молча обогнула его и зашагала к лестнице — наверх, в свою спальню.

Еще одна картинка.

Луна моргнула и ошеломленно уставилась в непроницаемое лицо Паркинсон.

— А… почему? — не удержалась она от вопроса.

Глаза Панси нехорошо прищурились, будто она услышала сейчас именно то, чего ожидала — но до последнего надеялась этого избежать.

— Потому что от меня будет больше толку, — сквозь зубы отчеканила она. — Грэйнджер — это еще одни неплохие мозги, которые, да будет тебе известно, в данный момент мне совершенно не помешают. Вот только ты ими воспользоваться все равно не способна. Так что — пойду я, и это не обсуждается.

Луна растерянно смотрела на нее — и молчала. Она просто не находила слов. Что за докси могли вселиться в вечно рассудительную Паркинсон? В слизеринку, всегда понимавшую ее лучше всех?

— Привет Поттеру, — отрывисто бросила Панси.

И, выдержав взгляд, быстрым шагом вышла из комнаты. Дверь звонко захлопнулась за ее спиной.

Луна сжала зубы и, застонав, рухнула на кровать.

Вот что она должна была сделать, в конце концов? Не переселяться к Гарри? Вообще к нему не ходить, оставить одного? Он и так на взводе — что, и дальше надо было провоцировать? Все же хотели, чтобы психованный Поттер, наконец, успокоился. И все поддержали идею, что идти «налаживать контакт» должна именно Лавгуд — у кого еще безрассудства хватит. Панси-то с Драко Гарри бы, наверное, с порога пришиб…

И вообще — кто во всем виноват? По чьей милости они уже который день торчат в Хогвартсе на совиных правах, кому говорить спасибо за то, что им снова приходится прятаться? Да еще и на таких идиотских условиях? Паркинсон и Малфою.

Одной — за то, что не удосужилась как следует вправить Джерри мозги, чтобы вел себя поестественней, другому — за то, что так и не осмелился заикнуться Поттеру, что выбирался за его спиной проведать собственного наставника.

Впрочем, если отбросить обиду и не кривить душой, то уж кого-кого, а Панси Луна понимала прекрасно. Слизеринка и так сделала все, что могла — и даже больше, безошибочно сумев вычислить среди множества незнакомых магов того, кто найдет общий язык с Поттером. Джерри и вправду оказался неглуп — и просто неудержимо обаятелен. Луна помнила, как сама расплывалась в улыбке каждый раз, едва видела в камине его вечно смущенную физиономию, помнила, как смотрит на него Гарри — и как едва заметно оттаивает при этом его вечно настороженный взгляд.

Джерри невозможно было не любить. Ему просто не получалось не доверять — и заслуга одной только Панси в том, что, вероятно, вся их затея выгорит. И никто — уж точно не Гарри — не поблагодарит ее, по крайней мере, сейчас, за то, что только ее мозги смогли придумать, как создать перевес в этой чертовой бойне. Как получить надежду выкарабкаться, не подставив себя.

Паркинсон тяжело, это ж и нюхлеру понятно, с тоской думала Луна. Именно теперь, когда все мы остались без собственного угла, когда оказались вынужденными положиться на слово МакГонагалл — дамы, которая нарушит его, не задумываясь, как только сможет убедить себя, что так будет лучше для всех. Именно теперь, когда Панси, в отличие от нас, впервые поняла, что это такое — жить, когда тебя преследует аврорат. Когда все зависит от состояния Гарри — и единственная, кто пока может пробиться к нему, это чокнутая Лавгуд. А, значит, у Панси не остается выбора, кроме как — жить рядом с Малфоем.

Луна вздохнула и машинально свернулась калачиком. Когда-то ей показалось, что они не уживутся никогда — но Паркинсон снова ее удивила. Неуравновешенность сменилась спокойной язвительностью, претензии — четкой, обоснованной логикой, и их отношения с Драко уже почти можно было назвать сотрудничеством. Почти — если не считать тех редких моментов, когда Малфой прикасался к Луне. Панси почему-то это просто бесило — вся ее рассудительность тут же превращалась в сдержанную, хорошо скрываемую ярость, будто Драко не обнимал свою девушку, а намеренно причинял ей боль.

Мысль заставила на мгновение позабыть, что время от времени необходимо дышать, Луна застыла, глядя куда-то в пространство — а что, если и Гарри ей неприятен тоже? Что, если Панси считает, что быть рядом с Гарри для меня так же неправильно? Может, поэтому она такая — будто у нее едва хватает сил, чтобы не закричать?

А, может, она все еще не смирилась с тем, что теперь ей приходится спать в обнимку с Малфоем — и тот видит ее сны, слышит ее страхи, тогда как она сама перед ним практически беззащитна…

Панси гордая, невольно усмехнулась Луна. Все же, много у них с Драко общего — Слизерин из прошлого так просто не вычеркнешь… как бы им этого порой ни хотелось. И оба, когда им кажется, что их гордость опять под угрозой, стремятся отталкивать от себя всех вокруг. Может, им просто там, в Слизерине этом, с детства внушают, что выжить вообще реально только в одиночку?

Обида слегка отпустила. Все скоро закончится, повторила себе Луна. Джерри разберется с магами, Снейп ему даже, наверное, поможет… мы подготовим листок… Терри и Деннис добьют министерские архивы… Гермиона с Панси высчитают координаты последующих нападений, газета выйдет, и мы расскажем Гарри все — и тогда все закончится.

Весь этот ужас. И Панси перестанет так нервничать… и срываться на меня, и убегать…

Луна всхлипнула, вжимаясь лицом в подушку. Даже если так лучше для дела, даже если так быстрее идет работа — ну почему? Почему она уходит от меня — вот так? Так демонстративно, так зло, с такой неприязнью? Ведь все же было почти хорошо…

Этот проклятый замок… Мы все здесь понемногу уже сходим с ума. Чертов Хогвартс…

* * *

— Привет, — сумрачно произнесла Панси.

Гермиона остолбенела, цепляясь за распахнутую дверь. Это что, галлюцинация? — говорил ее взгляд. Снова?..

Паркинсон отодвинула девушку и непринужденно вошла в комнату.

— Давно не виделись, Грэйнджер, — равнодушно сказала она, падая в кресло у камина и вытягивая ноги. — Неплохо выглядишь.

Гермиона судорожно втянула носом воздух и, поколебавшись и явно не найдя подходящих слов, с силой захлопнула дверь.

Человек, мрачно подумала Панси, исподлобья рассматривая девушку. Не может причину гнева словами сформулировать — значит, обязательно дверью от всей души шандарахнет… Понятно, у людей же всегда так — то вещи, то другие люди во всем виноваты. Кто угодно, но не они сами.

Такое ощущение, что и живет, и решения принимает за них тоже постоянно кто-то другой. Вот только огребаются, бедные, почему-то самостоятельно в итоге… Прямо пожалела бы. Если бы сама была человеком.

— Мне нужна твоя помощь, — сказала она вслух.

Грэйнджер заколебалась. Мерлин, да она же напугана, дошло вдруг до Панси. Так напугана, что едва лицо сохраняет…

— Это была я, — уже мягче и тише добавила Паркинсон. — Там. В больнице. Ты все правильно помнишь.

Гермиона молчала — она как-то сразу вся вдруг напряглась и остекленела, то ли ожидая удара — то ли уже пытаясь его пережить. Панси сжала зубы и мысленно застонала — черт, да ведь Грэйнджер и впрямь не понимает, что с ней произошло! А уж колдомедики рассказали многое, наверняка… Достаточно, чтобы стало страшно.

— Лавгуд попросила меня проверить, что ты помнишь о нападении, — ровно проговорила она. — Ты умирала, и мы боялись остаться без информации, так что — я отправилась к тебе. Я — плохой маг, Грэйнджер, даже просто пробиться в твою голову не смогла… Зато вот нечаянно научить тебя видеть и говорить получилось.

— Ты — маг?! — неверяще выпалила Гермиона.

Не отшатнулась, невольно отметила Панси. Хотя — ч-черт, конечно, чего ей отшатываться…

Желание быть вежливой от этой мысли почему-то испарилось в одно мгновение, оставив после себя мутный и тяжелый осадок напряженной, сдавливающей грудь неприязни.

Я пришла сюда по делу, через силу напомнила себе Панси. И все личное сейчас — к Мерлину.

— Да, — устало сказала она вслух. — Я — стихийный маг. И это я вытащила тебя из комы, хотя, честно говоря, официально полагается, что маги не способны к целительству.

— Официально про вас много чего полагается… — хмыкнула Гермиона.

Воспоминание о Малфое, лежащем на ковре бесчувственном Гарри и огромном ожоге на его груди полыхнуло в ней так ярко, что Панси едва сдержалась, чтобы не поморщиться. От удивления, конечно. Грэйнджер-то, оказывается, громко думать умеет…

— Как ты сюда попала? — спросила Гермиона.

Теперь она просто нервничала.

— Пришла, — пожала плечами Панси. — Грэйнджер, мы живем здесь, если ты не знала. Все четверо.

«Луна…» — совершенно отчетливо подумала Гермиона. Взволнованно подумала. Черт.

Черт! Панси, сцепив зубы, уставилась на переминающуюся с ноги на ногу девушку — почти с вызовом.

— У Лавгуд теперь море других забот, — медленно, с нажимом проговорила она, не отводя взгляда. — У нее Поттер на шее, с очередным его кризисом. И вообще — она опять вернулась к издательской работе. Я, собственно, поэтому и пришла, Грэйнджер. У нас есть кое-какая информация — о том, как именно происходят нападения — и я хотела посоветоваться с тобой. Об этом. Это ведь ты первой вычислила Ритуал?

Гермиона непонимающе нахмурилась.

— Ритуал? — переспросила она. — Я вычислила закономерность времени и координат. А что, это Ритуал какой-то?

В карих глазах светился напряженный интерес исследователя.

— Бумага и перо у тебя найдутся, надеюсь? — Панси вздохнула и машинально потерла лоб. — Давай сюда, я объясню. Нам просто нужно просчитать дальше, по тому же принципу — где именно ожидать следующего удара… Надолго вперед просчитать — хотя бы до конца июля. И быстро.

Гермиона рассеянно кивнула — Панси слышала, как она перебирает в голове варианты, из которых когда-то искала верный. Тот самый, что привел ее в Вустер — навстречу драконам.

Взгляд упорно цеплялся за неуверенные движения гриффиндорки, за то, как она морщится, касаясь предметов — ожоги почти наверняка должны были еще не зажить. И то, что Грэйнджер прячет их под Чарами Иллюзии, не убирает боли — как не убирает и уродующих кожу шрамов. Всего лишь делает их невидимыми. Позволяет обманываться, глядя в зеркало.

Мерлин, ну что в тебе такого — особенного?! — мысль взорвалась, не удержавшись, отчаянной горечью. Ты человек! Человек! Не могла Лавгуд броситься на первую встречную просто так, она — идиотка и курица, но — связаться с человеком… Это уж слишком! Даже для нее.

Чем ты привлекла ее, Грэйнджер? Чем вообще ты — ты! — могла привлечь Луну? Пустышка наша головастая. Ты не умнее меня, ты даже не маг — что должно было случиться, чтобы заставить ее… заставить тебя… Черт, да тебе ведь даже женщины безразличны! Тебе вообще все безразлично, кроме книг, червяк ты библиотечный — так какого Мерлина ты думаешь о ней постоянно? Вспоминаешь все это?

Так громко, что я слышу твои мысли из собственной спальни…

* * *

По прошествии пары часов Гермиона вынуждена была признать, что Паркинсон — хоть и стерва, но, как минимум, умная, практичная и напичканная полезной информацией под завязку. За любое из этих качеств можно было простить и психологию слизеринки, и не менее дурные особенности стихийного мага, которые и проявлялись-то у нее как-то странно… почти никак.

Впрочем, сама Паркинсон отмахнулась от первого же вопроса, бросив — «Грэйнджер, у тебя каша в голове, раз ты земных магов от водных и огненных не отличаешь…»

И ввела гриффиндорку в ступор минут эдак на пятнадцать. Оказывается, маги тоже бывают более или менее человечными?! И все зависит от стихии, которая их выбирает? То есть, с магом все же можно общаться, не рискуя получить удар в незащищенное место?..

Задуматься было о чем. Даже если не считать того, что Паркинсон с ходу набросала основные принципы и особенности стихийных Ритуалов — то, чего Гермиона не нашла ни в одной книге и так и не смогла вывести из имеющихся у нее крох информации самостоятельно. Набросала так запросто, как будто это было чем-то естественным и логичным — не только иметь доказанные на практике сведения о природе и характере стихийной магии, но еще и делиться ими с человеком.

Панси вообще все делала как-то просто и без этих свойственных Гарри, Малфою и временами даже Луне странных напрягов и предубеждений. Гермиона невольно вспомнила, как смотрела на осунувшуюся, исхудавшую, серьезную слизеринку, впервые открыв глаза в клинике. Как захлебывалась от бессильного, почти болезненного иррационального ощущения благодарности и доверия, сама теряясь между собственными чувствами и логикой, подсказывавшей — та, что только что вдохнула в нее жизнь, не может быть Паркинсон, они просто чем-то смутно похожи, не больше…

Но это оказалась именно Панси — четкая, рафинированная, с каким-то то ли испуганным, то ли измученным выражением глаз. Такая, какой она могла бы стать, прожив за год не меньше, чем все они. Забыв ту себя, какой была в школе — заносчивую, высокомерную, склонную к публичным истерикам.

— Грэйнджер, так нельзя считать, — терпеливо проговорила Панси. — Если мы будем учитывать каждый восходящий градус и соотносить его с каждой координатой, мы тут до Рождества не управимся.

Гермиона подавила невольную улыбку.

— Ну, Вустер же я так вычислила, — возразила она.

Паркинсон неверяще склонила голову набок и вгляделась в ее лицо — пристально, будто искала в нем что-то и никак не могла найти. Впрочем, она все время в нем что-то искала — с той самой минуты, как вошла, и ее взгляд менялся от испытующего до полного сдерживаемой досады. Гермиону это не удивляло — разве можно находить что-то странное в том, что стихийный маг, придя к почти незнакомому человеку с просьбой и информацией, взвешивает, достоин ли тот доверия?

— Либо тебе повезло, либо ты сумасшедшая, как все гриффиндорцы, — наконец медленно ответила Панси. — Бросаться в невыполнимую задачу и умудриться быстренько ее решить — это только вы на такое способны…

Гермиона задумалась, можно ли это считать похвалой. По всему выходило, что можно… и это давало возможность задать, наконец, вертящийся на языке вопрос.

— Почему ты смогла меня вылечить? — спросила она, сама слегка обмирая от собственной наглости.

Паркинсон невозмутимо пожала плечами и, швырнув на стол перо, откинулась на спинку кресла.

— Потому что очень захотела, чтобы это произошло, — спокойно пояснила она. — Осознала, что ты мне небезразлична. И прикоснулась к тебе. Объединение чувства, желания и физического контакта и делает возможным излечение — ты же сама видела, как Драко Поттера после Авады выхаживал.

Гермиона молчала — только буравила девушку напряженным тяжелым взглядом, машинально вцепившись в подлокотники. Захотела, значит? Да еще и — небезразлична?!

— Я безразлична всем, Паркинсон, — сквозь зубы проговорила она. — Не знаю, какого черта ты сейчас несешь все это, но…

— Не мели чушь, — холодно оборвала ее Панси. — Грэйнджер, я знаю, что такое — хоронить своего мужчину. Заткнись вот прямо на этом месте, если хочешь изобразить передо мной самую несчастную жертву войны.

Гермиона остолбенела. В голове ревел шум, заглушая путающиеся мысли — те будто решили вдруг выскочить наружу, все одновременно.

— Насколько я поняла, у тебя даже ухажер, вон, имеется, — ровно продолжала Панси. — Тот факт, что ты не можешь решить, нужен ли тебе ОН, еще не означает, что ты всем вокруг безразлична. Не заставляй меня разочаровываться в тебе — просто заткнись.

Гриффиндорка молчала, не отводя широко распахнутых глаз. Она шутит? Или все-таки издевается? И — ну, при чем здесь Терри?!..

— У меня БЫЛ ухажер, Паркинсон, — с нажимом сказала она наконец. — До Вустера. Так что даже думать забудь…

Панси вдруг выпрямилась и рывком наклонилась вперед, перегнувшись через стол — к самому лицу гриффиндорки. Гермиона могла бы поклясться, что в ее холодных, прищуренных глазах билась скованная коркой льда молчаливая ярость.

— Никому — запомни, Грэйнджер, — никому нет дела до твоей рожи, — прошипела Паркинсон. — Что, Крам со шрамами интересовал бы тебя чуть меньше? Ты просто используешь это, — она коротко взмахнула рукой, едва не коснувшись лба гриффиндорки, — чтобы оттолкнуть тех, кто тебе не нужен. И тебе плевать, нужна ли ты — им. Что именно они чувствуют.

— Да ты… — охнула Гермиона.

— Заткнись! Тебе нравится пользоваться теми, кто слишком глуп, чтобы избегать тебя, и находить потом причины, чтобы не отвечать за свои поступки. Да будь моя воля, к тебе бы и близко никто не подошел!

— Так именно это и называется — чувствовать, что я тебе небезразлична? — неверяще выдохнула Гермиона. Она не находила слов. — Знаешь, Паркинсон, катись ты к Мерлину со своей заботой. Вы, маги, вечно сочиняете себе, что мир без вашего внимания развалится на части, это вам плевать, что именно кто к вам чувствует! Это ты — ледышка, а не я! Ты, и твой чертов Малфой, и Гарри! А уж про Лавгуд я просто молчу!..

Панси вздрогнула, как от пощечины.

— Хоть Лавгуд оставь в покое, — поморщившись, попросила она. — Тебе хочется прятаться тут от всех? И жалеть себя за то, что теперь у тебя некоторое время будет короткая стрижка и проблемы с кожей? Если ты не забыла, ты снова можешь видеть и говорить, ты больше не валяешься в коме, Грэйнджер, ты что, вообще тут рехнуться успела? Решила, что смена прически сделает тебя инвалидом?

Гермиона долго молчала, уставившись на Панси цепким, изучающим взглядом.

— Вот так все просто, да, Паркинсон? — процедила она наконец. — То, что спрятано под этими чарами, пугает даже меня, когда я смотрюсь в зеркало — и ты хочешь убедить меня, что все это ерунда? Что я должна отнестись к этому, как к временной трудности?

Панси, хмыкнув, пожала плечами. Гермиона рывком дернула ее за плечо, не давая отстраниться.

— Если я тебе и впрямь небезразлична, что тебе мешает убрать это? — сдерживая рвущийся наружу гнев, тихо спросила она, глядя в глаза слизеринки. — Прямо сейчас. Давай, Паркинсон, маги же, кажется, всегда отвечают за свои слова? Или, по крайней мере, им нравится так о себе думать. Давай, чего тебе стоит. Думаю, прикоснуться ко мне — для тебя вообще пустяк. По сравнению с тем, к чему ты прикасалась в больнице.

Странная смесь обиды и злости была такой бешеной, что Гермиона едва не захлебывалась ею, кусая губы и не отводя взгляда. Ты не сможешь, вздрагивая от яростной волны гнева, думала она. Ты не сможешь — вы все такие, вы способны только давать надежду, обещать, предлагать, привязывать к себе — а потом демонстрировать, какие вы честные и продвинутые, бросая и сбегая в свои «дела». Все вы — такие, Паркинсон, и я была дурой, что поверила, будто ты отличаешься — хоть чем-то.

Теплая, сухая ладонь осторожно улеглась на обожженную щеку, заставив сдавленно охнуть. Панси медленно вытащила из кармана палочку и, взмахнув ею, отменила скрывающие лицо Гермионы чары.

— Мне все равно, как ты выглядишь, — с какой-то странной горечью сказала она. — И, поверь — далеко не только мне…

Что она имела в виду, Гермиона не поняла — потому что через секунду Панси коснулась ее второй ладонью и, притянув к себе, прижалась лбом к ее лбу.

Будто теплая, как вечернее солнце, волна вдруг обрушилась сверху, увлекая за собой куда-то, смывая все — гнев, раздражение, усталость, обиду, отчаяние, страх, ожидание, неуверенность, разочарование — все, чем Гермиона была переполнена все последние дни, с тех пор, как пришла в себя в клинике. Теплая, сильная, добрая — и всепрощающая волна.

К горлу подкатил комок, перебивая дыхание, и она всхлипнула, давя его — ладони тут же перехватили голову, одна легла на затылок, вторая принялась поглаживать кожу, легко, осторожно и мягко, и каждый выдох Панси почему-то пах травами и летним вечерним солнцем — как в детстве, когда ты защищен, когда тебя любят, и ждут, и ты всегда знаешь, что можешь туда вернуться…

— Да что ж в тебе такого, Грэйнджер, черт бы тебя побрал…

Голос Панси звучал глухо, будто и она едва сдерживала слезы.

А губы у нее тоже оказались теплыми. И тоже пахли солнечным лугом.

Последняя картинка.

Дверь захлопнулась мягко и почти бесшумно, но они вздрогнули — все трое — как от удара. Луна тупо моргала, уставившись в пространство. Панси почти физически ощущала исходящие от нее облегчение и усталость, и уже не могла отделить от них собственные чувства.

Она и сама валилась с ног от одной только мысли, что все — плохо или хорошо — но закончилось. Гарри знает. Им больше не нужно гадать и бояться, что будет дальше.

Драко оцепенело молчал, стиснув подлокотники кресла побелевшими пальцами. Панси медленно выдохнула и, опустив руку, осторожно положила ее на плечо сжавшейся в комок Луны, не отрывая глаз от застывшего, бледного, как тень, Малфоя.

— Вот видишь, — нервно усмехнувшись, негромко проговорила она. — Мы все еще живы, значит, фонтанов огня не предвидится. Всем можно расслабиться и начинать дышать полной грудью.

Луна хмыкнула, машинально накрывая ее руку ладонью, и Драко поднял на них сумрачный взгляд. Улыбки девушек мгновенно потухли.

— Фонтаны огня как первая реакция — это не самое худшее, что может устроить Поттер, — чуть слышно сказал он. — Еще неизвестно, что будет, когда до него дойдет, что все не так безоблачно и безопасно для всех, как написано в этих статейках…

Лавгуд, помрачнев, поднялась с пола и, подойдя к креслу, опустилась на корточки.

— Ты лучше просто иди к нему, — мягко попросила она, касаясь плеча Драко. — Гарри сейчас все равно надо выговориться… иди, успокой. Мы лучше тут подождем, ладно?

Малфой устало улыбнулся — одними губами — но Панси все равно едва сдержалась, чтоб не поморщиться, глядя на них двоих. Проводив взглядом его тонкую фигуру, она дождалась, пока стихнут удаляющиеся шаги в коридоре, и обернулась к все еще сидящей на полу Луне.

— Не начинай, — невыразительно обронила та, предупреждая возможную тираду. — Не сейчас.

Панси сжала губы.

— Тебе до факела, когда, Лавгуд, — зло проговорила она. — Ты все равно будешь лезть к нему, даже если он в тебе не нуждается. Что, без твоей подсказки он сам бы не догадался, куда идти и что делать?

Луна хмыкнула и устало потерла лоб, поставив локоть на подлокотник.

— Иногда нужны не подсказки, Пэнс, — глухо ответила она. — Тебе слово «поддержка» знакомо, к примеру?

— Оно вряд ли знакомо Малфою, — отчеканила та.

Лавгуд только качнула головой. Панси вмиг бросилось в глаза все, что скрывалось в присутствии мальчиков — и поникшие плечи, и тень безнадежной тоскливой утомленности на дне глаз, и неловкая сдержанность в движениях. Ты на ногах еле-еле стоишь, а снова лезешь его успокаивать! — чуть не выкрикнула Паркинсон вслух.

— Мне плевать, что ему знакомо, — тихо возразила Луна. — Мне плевать, что Гарри редко видит дальше своих желаний. Панси, это не им, а мне нужно. Мне. Перестань мешать, и всем сразу станет проще, потому что я к ним «лезть» не прекращу все равно. Никогда.

Слизеринка шумно втянула воздух, не находя слов.

— Лавгуд, — она изо всех сил старалась оставаться спокойной. — Тебе, конечно, плевать и на то, сколько еще ты протянешь, выкладываясь на благо тех, кто в тебе не нуждается?

Луна грустно фыркнула и медленно встала, отряхнув длинную юбку.

— Сколько протяну, столько и правильно, — проворчала она, поднимая взгляд на сузившую глаза Панси, и с вызовом добавила: — зато у меня будет та жизнь, в которой я чувствую себя на своем месте. Но, похоже, на это наплевать уже именно тебе, верно? Тогда держи свое мнение при себе, и я буду очень признательна.

— Если ты сойдешь с ума и растворишься, они тоже умрут, — зло парировала Панси. — Хороша забота, раз тебе без разницы, что ты этим и им тоже подписываешь приговор!

— Я же попросила — не начинай! — повысила голос Луна. — Я устала, как нюхлер, можешь ты отцепиться от меня хотя бы на пару часов?

Панси оцепенело смотрела, как она растерянно трет лицо ладонями, будто пытается сдержать слезы, а потом, словно решившись на что-то, пересекает комнату.

— Ты выматываешь меня куда больше, чем и Гарри, и Малфой, вместе взятые, — с горечью выдохнула она уже от двери, обернувшись перед тем, как взяться за ручку. — Ты и твоя чертова правильность! Если тебе так хочется вмешиваться со своими порядками и в мою жизнь тоже, может, ты уже обнаружишь, что так только приближаешь конец! — она все же не удержалась и всхлипнула, бессильно прислонившись к косяку. — Панси, что тебе вообще от меня нужно? Что ты ко мне постоянно цепляешься?..

Паркинсон поднялась, машинально подходя ближе. Злость почему-то мгновенно куда-то исчезла, прошла, вся, без остатка, осталась только боль — как всегда, когда Лавгуд начинала так плакать. Так, будто весь мир на ее плечах, давит сверху, сжимает в комок, и плевать ему, выдержит ли хрупкая светловолосая девочка его вес.

— Я не хочу, чтобы ты умерла, — прошептала Панси, быстрыми легкими движениями отбрасывая локоны с ее лица, стирая прозрачные дорожки слез, поглаживая скулы. — Я просто боюсь за тебя, дурочка…

Луна горько усмехнулась, отстраняя ее руки.

— Тоже жить очень хочется? — пробормотала она. — Не переживай, я двужильная… если уж твои сцены терплю…

Панси выразительно изогнула тонкую, четко очерченную бровь.

— Они все просто пользуются тобой, — руки с мягкой настойчивостью вернулись обратно. — Они не видят этого, Луна, никто из них… Не думают, что тебе тоже может быть сложно. Ты делаешь из них паразитов — тем, что позволяешь брать, не расплачиваясь. И ладно бы только из них, они-то хоть — маги…

Лавгуд изумленно моргнула, поднимая глаза — и Панси мысленно чертыхнулась. Рядом с ней почему-то постоянно сшибало контроль, вынуждая выбалтывать все, что настойчиво вертится в голове.

— Я не спрашиваю тебя о твоей личной жизни, — спокойно сказала Луна. — Что ты делаешь с Гермионой — это ваше с ней дело, и я…

От беспомощной обреченности в ее голосе злость вернулась почти мгновенно.

— Личная жизнь? — неверяще переспросила Панси. — Лавгуд, у тебя что, крыша уже поехала? Я не зря волновалась?

Луна безучастно пожала плечами и отвела взгляд.

— Я слышала вас… несколько раз. Извини, я же не могу просто взять и перестать слышать… ты — мой воспитанник… Но меня это не касается, правда.

Упрямая жертвенность — вот что ты такое, растерянно и зло подумала Панси. Глупая, безголовая… покорная…

Сильные пальцы вцепились в плечи, стиснули их, прижимая Луну к двери.

— У меня НЕТ личной жизни, — с нажимом проговорила Паркинсон, припечатывая девушку взглядом. — Ты не пробовала сначала спрашивать, прежде чем вбивать себе в голову всякую чушь?

— Почему, Пэнс? — с тоской выдохнула Луна, заглядывая в побелевшие от гнева глаза. — Почему она? Она умная, да? Поэтому? Почему не мы, а она? Человек?

Паркинсон долго молчала, прикусывая дрожащие губы. А потом отпустила ее, отстраняясь, борясь с желанием выкрикнуть ответ в лицо. Проорать его так, чтоб услышали все — один раз и навсегда.

— Потому что я не нужна вам, — поражаясь спокойствию в собственном голосе, сказала Панси. — Неужели ты думаешь, что я этого не вижу? Никому из вас. Я могу быть необъективной, но я не слепая, Лавгуд.

* * *

Луна оглушенно молчала, прильнув к двери и во все глаза глядя на слизеринку. На странную жесткую девушку, без спроса вломившуюся в ее жизнь, перевернувшую весь устоявшийся хаос вверх дном своим властным тоном, четкими движениями и незыблемой уверенностью — всегда и везде можно навести порядок. Сняв с ее плеч две трети забот, позволив выдохнуть и поверить — есть кто-то, кто сможет позаботиться обо всем.

Позаботиться о самой Луне, не говоря ни слова, не опускаясь до разъяснений, одним своим упорядоченным существованием воскрешая давно забытое, затоптанное где-то внутри ощущение доверия и покоя. Чувство, что рядом есть кто-то взрослый и умный, способный с легкостью видеть то, что недоступно вечно путающемуся в разброде чужих переживаний эмпату. Видеть — и организовывать, налаживать жизнь, давая Луне возможность наконец-то расслабиться и больше не пытаться быть за всех самой мудрой и самой сильной.

Мудрость — удел тех, кто видит все, а не набор мелких частностей, это Луна знала всегда. Она истосковалась, изнылась в пустоте существования, наполненного лишь теми, кто сам слишком нуждался в заботе, чтобы уметь ее возвращать. И точная, выверенная деятельность Панси, ее способность быть совершенной во всем, ее бесстрашие даже перед лицом разгневанного, вышедшего из себя Гарри, ее мягкие ладони, без слов отгоняющие любой страх, любую усталость, напоминающие — и здесь тоже возможен порядок, я сделаю все, — и задумчивая улыбка на дне ее глаз… Всего этого было так много, так отчаянно, невозможно много, что Луна не решалась поверить в реальность. Глядя на знакомый до черточки тонкий профиль, слыша спокойный, уверенный голос, утыкаясь ночью лбом в пахнущее неярким солнцем и летней листвой округлое плечо, привычно улыбаясь ноткам тревоги в глубине насмешливо-язвительных интонаций, она думала только о том, как невыразимо счастлива знать, что связь между наставником и воспитанником фактически неразрывна.

Что Панси не исчезнет невесть куда — и что Панси тоже нуждается в ней. Хотя в чем именно в ней — такой — можно было нуждаться, Луна не понимала категорически никогда.

Она просто верила, что это — есть. Способная чувствовать, как никто, она ощущала безмерное облегчение и благодарность при одной только мысли, что понимать за нее теперь может — Панси. Что сама Луна больше не обязана тащить на себе эту странную и неподъемную для водного мага часть существования.

Что она может позволить себе снова полностью стать собой. Так, как было только… при Чжоу.

Чжоу, о которой впервые начало получаться помнить, не задыхаясь от горечи. Не вспоминая ежесекундно, не ловя себя на попытке отыскать взглядом ее стройную гибкую фигуру, не цепенеть, замечая иссиня-черный блеск чьих-то волос.

Если бы Луна Лавгуд не знала наверняка, что за это на нее выльется водопад занудной язвительности, она бы молилась на Панси Паркинсон трижды в день, просто так — чтобы та представляла хоть часть того, чем является для наставницы. Чем она стала для Драко, сумевшего благодаря ей перешагнуть через еще один повод жить, давясь чувством вины. Для Гарри, которого впервые удалось выбить из его идеалистических представлений о том, что происходит вокруг и что он кому-то там за все это должен.

— Что?.. — глупо выдавила Луна наконец, не в силах отвести взгляд от бледного лица Панси.

Та нервно усмехнулась и оттолкнулась от двери, отстраняясь, снова уходя — в себя.

— Я не нужна вам, — спокойно повторила она. — Но, раз мы связаны, и надолго, я смогу не устраивать истерик по этому поводу.

Панси обхватила себя за плечи и, отойдя вглубь комнаты, машинально оперлась спиной о стол.

— Однажды я сделала глупость, предположив, что могу быть нужна тебе, — ровным голосом продолжила она, не глядя на Луну. — Что моя роль — понимать, что для тебя лучше. Я ошиблась. И сделала выводы. Все, что я могу сейчас — это стараться не переходить границы, когда вижу, как ты медленно убиваешь себя. Как ты растрачиваешься в угоду тем, кто даже не замечает тебя. Не видит, насколько ты… хрупкая… чтобы тащить все это…

Негромкий голос срывался, хотя внешне она оставалась спокойной, и Луне казалось, что она спит и видит кошмар — в котором Панси Паркинсон мертвым тоном говорит о чем-то… таком.

Говорит так, как будто действительно верит, что глупышка Лавгуд смогла бы представить себе — теперь — свою жизнь без нее. Отказаться от нее и вернуться обратно — туда, в пустоту одиночества, которое никто не сможет, даже если очень захочет, с тобой разделить. Где именно Луне положено быть сильной и мудрой — за себя и за этих мальчишек.

— Я не хрупкая, — упрямо прошептала она, подходя ближе к Панси.

Ладони легли на столешницу, по обе стороны от узких бедер девушки. Испытующий взгляд прямо в лицо. Давай, Паркинсон, ты же смелая. Ты не станешь от меня отворачиваться.

— Не смей, — тихо, но очень четко прошипела Панси.

Луна осеклась. От внезапно рванувшейся, как распрямившаяся тугая пружина, ярости слизеринки мгновенно заломило в висках, и меньше всего хотелось давить доступной эмпату силой — врываясь в чужие эмоции и поглощая, вычерпывая их.

Но и уходить, признав право Панси быть гордой и всеми покинутой, не хотелось еще больше.

— Я тебе не Грэйнджер, — добавила Паркинсон. — Жалостью довольствоваться не стану.

Луна неверяще выдохнула. Жалостью? Это что, Гермиона все так восприняла и запомнила — или Панси сама по ходу дела придумала?

— Ты умная женщина, Пэнс, — с усилием проговорила она. — Но в чужих переживаниях тебе, боюсь, не понять ни хрена. Не берись лучше, ладно?

Голова раскалывалась. Гнев, как мутное белоснежное облако, толчками пульсировал между ними, почти не рассеиваясь, застилая глаза.

— А тебе есть дело до того, что именно переживают те, кого ты мимоходом одарила вниманием? — зло уточнила Панси.

Черт, значит, все же — Гермиона…

— С ней я как-нибудь сама разберусь… — горько усмехнувшись, сказала Луна.

Рука дернулась вверх, пальцы машинально потерли мучительно ноющий лоб. Ладонь Панси тут же перехватила их, рывком привлекая девушку к себе.

— Тебе мало? — задохнулась она. — Знаешь, уж лучше на Малфое здесь тренируйся себя на своем месте чувствовать, или как ты это там называешь! А к Грэйнджер больше даже приближаться не смей. Никогда.

От злости у нее побелели губы. Луна поморщилась, отстраняясь, пытаясь выкрутить запястье, вытащить из жесткой хватки.

— Узнаю — убью, — с тихой яростью предупредила Панси.

— Меня? — устало улыбнулась в сторону Луна. — Меня нельзя, Пэнс — магов без Гарри оставишь. А ее тем более нельзя, она — человек. Не дури.

Паркинсон просто трясло — и, наверное, не будь Луне настолько плохо, она смогла бы задуматься, почему. Копнула чуть глубже, чем позволял бьющий по поверхности гнев слизеринки. Но то, что она понимала это сейчас, не меняло почти ничего.

— Да что ж ты за зверь такой, Лавгуд? — с беспомощной горечью выдохнула Панси. — Есть у твоей жалости пределы, вообще?..

Луна, отчаявшись выдернуть руку, сдалась и теперь просто устало стояла рядом — опустив голову и отвернувшись.

— Да не умею я жалеть, — чуть слышно произнесла она. — Ты все равно не поймешь, Пэнс… Я умею только отдавать. Ты кричишь, что я трачу себя на людей, на Малфоя, на Гарри, но, вообще-то, ты тоже — берешь, — она криво улыбнулась, порадовавшись про себя, что Панси не видит этой улыбки. — И от меня, и от Гермионы, да? От кого это осмысленно, теми и не побрезгуешь… И боишься, что я загнусь, и тебе придется справляться со всем самой, да еще и мою часть работы на себя взвалить. Я же все понимаю, правда… поэтому и отдаю молча… и в твою с Грэйнджер жизнь уже даже не лезу. Давай, я не знаю, договоримся, что ли, и не лезь уже и ты тогда в мою… хорошо?

Стальная хватка пальцев Панси вдруг показалась тисками — так они сжались, едва не расплющив запястье. Луна сдавленно зашипела, оборачиваясь.

На застывшее, белое лицо Паркинсон было больно смотреть.

— Ты не можешь так, — бесцветно проговорила Панси. — Относиться. К каждому.

— Я тоже не понимаю, как ты можешь мозгами щелкать, не останавливаясь! — едва не плача, выкрикнула Луна. — Как ты можешь не чувствовать ничего! Но я не ненавижу тебя за это! — она снова безуспешно попыталась выдернуть руку. — Хочешь — живи хоть с Грэйнджер, хоть с кем, Пэнс, я же ни слова тебе не говорю! Если тебе там хорошо — да ради Мерлина, я же…

В глазах Панси вдруг что-то дрогнуло. Выпустив многострадальное запястье, она рывком обхватила Луну за талию и прижала к себе, стискивая другой рукой ее плечи, поддерживая, утыкаясь лицом в волосы, не давая оттолкнуть себя.

— Дурочка моя… — она лихорадочно целовала светлую макушку. — Прости, я разозлилась… А ты терпишь, стоишь…

— И как я уйду, если ты меня держишь? — глухо буркнула ничего уже не понимающая Луна.

Руки Панси больше не сжимали тисками — теперь они снова казались просто твердыми и надежными, как всегда. Ладонь осторожно скользнула по щеке, приподнимая голову.

В глазах слизеринки было столько страха и — одновременно — столько решимости, что Луна снова едва не захлебнулась в этом сбивающем с ног потоке.

— Не надо… — почти жалобно пробормотала она.

Только не ты, Панси. Только не так… Я же — не человек. Я слышу тебя, всю твою безостановочную рассудительность — ты всегда в своих мыслях, даже, когда целуешь Гермиону, ты всегда холодна, всегда в себе, ты никогда не отпускаешь себя, ты не умеешь…

Паркинсон нервно улыбнулась.

— Я умею чувствовать, — прошептала она, наклоняясь и касаясь губами лица Лавгуд.

Луна вздрогнула и уперлась кулачками ей в грудь.

— Ш-ш-ш… — непонятно заткнула ее Панси.

Губы лихорадочно скользили по скулам, вискам, лбу быстрыми, мягкими поцелуями, и сердце под ладошкой Луны колотилось так, что, наверное, было больно ребрам.

— Маленькая моя… — шепнула Паркинсон, сгребая ее в объятия, зарываясь в волосы, не переставая целовать.

Луна всхлипнула. Мерлин, ну почему?..

— Не отталкивай меня, — чуть слышно попросила Панси, наклоняясь к ее губам. — Ну хоть один раз — не отталкивай…

— Грэйнджер… — беспомощно пискнула Луна.

Панси странно улыбнулась.

— Ей это было нужно, — мягко сказала она. — А мне и правда хотелось понять, что ты в ней такого нашла… И вообще — что можно в женщинах находить.

Луна уставилась на воспитанницу снизу вверх, остолбенев от изумления.

— Ничего я в ней не нашла, — с нажимом ответила она. — Я же говорю, я просто…

— Да поняла я уже! — усмехнувшись, оборвала ее Панси. Глаза ее мерцали, страх почти испарился, но сердце по-прежнему колотилось, как сумасшедшее. — Не отталкивай меня, — неуверенно повторила она.

Видеть Панси такой — почти растерянной, просящей и взволнованной — было так странно, чувствовать ее губы — так бесконечно невозможно, так желанно, так несбыточно, что Луна только всхлипнула, обхватывая ее лицо ладонями и закрывая глаза.

И больше всего боясь проснуться прямо сейчас.

Коллаж.

Отблески каминного пламени плясали на лице Луны, на ее волосах, причудливо переплетаясь тенями с нитками бусинок в локонах. Панси поймала себя на безумном, отчетливом ощущении, что готова лежать вот так — растянувшись на полу и закинув руки за голову, бессовестно пялясь на тонкий, почти прозрачный профиль — целую вечность. Мира не существует, пока за окнами ночь, и пламя скрадывает все, пряча изломы, стирая неловкости. Убирая заботы.

Луна задумчиво смотрела в камин, обхватив колени и улыбаясь сама себе уголками губ — будто маленькая, смешная девочка, уставшая играть и расслабленно притихшая, наконец, у огня.

Говорить не хотелось. Поттер снова умудрился обставить их всех, выдав то, чего невозможно было ожидать заранее. Панси была готова к взрыву возмущения и отказу от подарка, или к знакомой уже нотке покорности перед очередной свалившейся на него ответственностью, или к попыткам дискуссии, чтобы хоть показать свои сомнения. Она не была готова только к разделу этой ноши — на всех четверых. Поттер снова ее удивил.

За все годы в школе она неплохо изучила его и, как ей казалось, могла бы поклясться, что Гарри нуждается в формальной власти, жаждет ее — хоть и отрицает это на каждом шагу. Эдакая двуличная попытка и быть лидером всегда и во всем, и поддерживать марку положенной правильному герою скромности. Гриффиндорец…

Теперь приходилось признать, что Поттер либо обрел, наконец, мозги — то ли едва не погибнув в вечности стихийного пламени, то ли просто переобщавшись с Малфоем — либо и раньше не больно-то отличался их особым отсутствием. Возможно, он просто не знал, как вести себя иначе, пока был человеком, рассеянно подумала Панси. Пока жил рядом с людьми и был вынужден соответствовать их ожиданиям.

Неуловимое, тонкое, как ниточка, крепнущее с каждым днем иррациональное ощущение, что за Гарри — за их семью — она, наверное, смогла бы отдать даже жизнь, если так будет нужно, Панси ужасно смущало. Но время позволяло думать, что делать такой выбор ей не придется, скорее всего, никогда. Кому может прийти в голову создать ситуацию, в которой потребуется выбирать между ней и Гарри Поттером, героем и изгоем, ставшим ведущей фигурой во второй подряд за два года войне? Между ней и Драко Малфоем, первым из магов, кто выдержал расплату за собственные ошибки, выжил после этого и получил право на еще один шанс, сумев воспользоваться им и донести до своей семьи то, что видел по ту сторону истины? То, что магам позволено видеть лишь после смерти.

Между ней и Луной Лавгуд, сумевшей ценой балансирования на грани собственного разума вытащить этих двоих из стихийного шока, вернуть их им же самим — да и всем остальным, кто нуждался в единственной паре магов, способной играть по своим правилам против всех и на благо всех…

Отчаянная моя девочка, с прорывающейся горькой нежностью подумала Панси, глядя на жмурящееся от тихого удовольствия лицо Луны. Как ты выдержала все это — в одиночку? Без меня, без поддержки, даже без знания, что твои поступки — правильны? Что ты не сделаешь еще хуже, врываясь в чужую мораль и чужую тебе, в общем-то, жизнь?

— Гарри молодец, да? — вдруг тихо спросила Луна, не отрывая взгляда от камина. — Я думала, он возмущаться начнет…

Панси, не удержавшись, прыснула. Иногда было сложно понять — то ли их мысли так чудовищно совпадали, то ли они просто слышали друг друга, не всегда понимая это сознанием.

— Да уж, молодец, — сказала она вслух. — Свесил на нас всю ответственность поровну — и доволен…

Луна тихонько фыркнула и уткнулась носом в коленки. Хрупкое, беззащитное существо… Ну, или Панси просто нравилось видеть ее именно такой — она сама до конца не понимала, насколько, вообще, может быть объективной, когда дело касается Лавгуд.

Потянувшись, она выпрямилась и осторожно подобралась ближе. Ладонь тихонько коснулась струящихся по спине волос, замерла, перебирая их, пропуская между пальцами.

— Ты же знаешь, что это не так, — мягко возразила Луна, не поднимая головы. — Он не свесил, а отказался принимать больше, чем нужно. Гарри — умница…

— …Когда не пытается фехтовать с Малфоем посреди спальни, — смеясь, закончила за нее Панси.

Луна, не оборачиваясь, отмахнулась. Ее плечи содрогались от сдерживаемого смеха, и Панси поймала себя на дурацком желании схватить ее в охапку и держать, держать так до бесконечности. Закрыть ее собой ото всех, спрятаться в полумраке комнаты — и поверить, что это не закончится никогда. Вообще никогда.

— Да, уж лучше пусть в дуэльном зале упражняются, или куда они там бегают постоянно, — поддакнула Луна — и обернулась, глядя на подругу через плечо.

Смех почему-то куда-то исчез, превратившись в мягкую, неуверенную улыбку. Панси протянула руку, отводя от лица Лавгуд спадающий локон — и ловя себя на том, что машинально старается хотя бы коснуться кончиками пальцев ее кожи.

Луна хмыкнула и уткнулась в подставленную ладонь, потерлась о нее носом, как домашний котенок.

— Ничего не имею против, когда они убегают, — завороженно проговорила Панси, глядя на нее, обалдевая от тепла мягких губ, от простоты, с которой Лавгуд позволяла себе… все это.

К этому невозможно было привыкнуть. Относиться к ее ласкам, как к чему-то не только возможному, но и само собой разумеющемуся.

Луна снова отвернулась к камину и потянула за собой Панси, заставляя придвинуться ближе, прижаться к ее спине. Та, подумав, осторожно положила подбородок на плечо девушки — и, не удержавшись, потянулась к ней, легко касаясь губами шеи, обнимая ее за талию.

Чуть слышный вздох — и Луна расслабилась, она всегда была такой неуверенной, стоило прикоснуться к ней молча, без слов, без объяснений, просто притянуть к себе и скользить по щекам, по плечам, по груди губами или ладонями, она всегда так терялась, словно все еще боялась, что Панси где-то далеко от нее. Далеко — даже когда она рядом.

Это было почти пугающе — видеть, как она закрывает глаза, осознавать, что это твои руки заставляют ее коротко выдыхать, запрокидывая лицо, вцепляться в твои бедра, что это ты сейчас делаешь что-то, что можешь себе позволить — и она не оттолкнет тебя. Она будет покорной и мягкой, беспомощной — и доверчиво-беззащитной, и будет умоляюще смотреть на тебя потом, распахнув глаза, она так прекрасна в эти минуты, так отчаянно, без остатка — твоя, что хочется покрывать ее поцелуями, ее пальчики, каждый дюйм ее тела, забыв обо всем, согревая ее, купаясь — в ней…

Никогда, никому больше она не позволяет видеть себя — такой. Панси чувствовала это, знала наверняка — Луна Лавгуд не умеет брать, она создана, чтобы растрачиваться на других, и только здесь, рядом с ней, она учится этому. Только здесь она может позволить себе принимать, просто откинуть голову и закрыть глаза, сразу превращаясь в маленькую девочку — какой, наверное, и была всегда.

Ладонь бродила между пуговиц расстегнутой блузки, и Панси, не удержавшись, потянула вниз тонкую ткань, обнажая плечо, прижимаясь к нему губами.

Хорошая моя… моя… — то ли подумала, то ли выдохнула она вслух, и пальцы Луны путались в ее волосах, когда она потянула Панси к себе, поворачиваясь, приникая губами к ее рту, прильнув к ней — одновременно выгибаясь в ее руках.

К черту одежду, мелькнула обрывочная мысль где-то на периферии сознания — а, может, мелькнула уже позже, когда взгляд невольно зацепился за отброшенную в сторону блузку. Но зацепился на долю секунды, потому что Луна улыбнулась и потянула ее к себе — лежащая на ковре у камина, с распущенными волосами и шальным блеском в глазах, она даже мага могла бы с ума свести.

Даже земного, подумала Панси, целуя точеные коленки и вдыхая запах ее кожи.

* * *

— Одно я знаю точно, Малфой, — задыхаясь, проговорил Гарри. — Когда у нас снова будет свой дом, фехтовальный зал я в нем устрою наверняка. И уж точно побольше, чем этот…

Он стоял, уперев руки в колени и прислонившись к стене, и жмурился, восстанавливая дыхание. Драко молча вернул взмахом палочке первозданный вид и небрежно спрятал ее за поясом.

— И почему я думал, что тебе здесь нравится, Поттер? — насмешливо протянул он.

— В Хогвартсе? — с убийственной иронией уточнил Гарри. — Ты уверен, что это имел в виду?

Драко невозмутимо пожал плечами.

— Нет, в этом зале. Мне почему-то казалось, что на это место твоя неприязнь к школе не распространяется. Вот как на башню Астрономии, к примеру.

Дразнить Поттера, когда он такой — родной, запыхавшийся и беспечный, как обычный девятнадцатилетний мальчишка — было почти физическим удовольствием.

Взгляд Гарри медленно скользнул по фигуре Малфоя, в одно мгновение из смешливого став опаляющим и притягивающим. Драко показалось, что пол, качнувшись, уходит у него из-под ног.

— Ты планируешь провести здесь всю ночь? — со всей возможной отстраненностью поспешно поинтересовался он вслух. — Или мы все-таки возвращаемся?

Слова комкались, потому что Гарри, оттолкнувшись от стены, медленно подходил к нему — тот Гарри, под чьим взглядом пропадал голос и слабели колени, и хотелось только закрыть глаза и выдохнуть, прижимая его к себе.

— Возвращаемся, конечно, — шепнул Поттер, наклоняясь к самому лицу Драко.

Ладони уперлись в камень по обе стороны от плеч Малфоя. Он замер, борясь с желанием схватить, притянуть к себе прямо сейчас — и никуда уже отсюда не уходить. И к Мерлину все — девчонки их точно не потеряют, в крайнем случае — прислушаются и мигом отыщут…

— Поттер, не дразни меня, — чуть слышно попросил он, проводя ладонью по горячей спине — и невольно отмечая ответную дрожь.

— Ты первый начал, — хулигански ухмыльнулся Гарри, скользя губами по его лицу. — Этого добивался? Да, я ни разу не целовал тебя в этом зале. Хотя не могу утверждать, что мечтал об этом еще прошлой весной.

Драко хмыкнул, запрокидывая голову.

— Ну, ты и о башне, вроде как, не мечтал… Но в этом действительно что-то есть — каждый раз отмечать приближение твоего дня рождения… гм, целуя меня в каком-нибудь новом помещении.

Поттер тихо засмеялся, прижимаясь лбом к его плечу.

— Пойдем спать, чудовище. Нас выгнали, чтобы мы махали шпагами в специально отведенном для этого месте, а не устраивались в нем на ночь.

Его дыхание согревало кожу — даже сквозь ткань. Непослушные волосы, в которые когда-то успели зарыться ладони, упрямо щекотали кончики пальцев. Драко зажмурился, вдыхая исходящий от Поттера запах солнечного света и близости.

Путь через коридоры — короткими перебежками, будто они снова — школьники, прячущиеся от зоркого взгляда декана, но упрямо цепляющиеся за возможность очередной тайной вылазки после отбоя. Тепло тела Гарри — даже когда он всего лишь идет рядом, не касаясь Драко даже плечом, ладонью, взглядом — им давно уже не нужно прикосновений, чтобы почувствовать. Чтобы услышать, поверить, понять — он рядом, всегда. Все равно.

У двери они молча переглянулись.

— Ш-ш-ш… — сказал Гарри, прижимая палец к губам, и взмахом палочки погасил факелы в коридоре.

Он всегда делал так, возвращаясь в комнату заполночь — сонные бормотания Панси, разбуженной льющимся в распахнутую дверь светом, по степени убийственной язвительности от дневных отличались слабо, и даже до Поттера успело дойти, что улечься в кровать вполне можно и в темноте.

Тем более, что кромешного мрака рядом с ним все равно никогда не существовало. Особенно — когда рядом был Драко.

Они шагнули внутрь — осторожно, на цыпочках, мимоходом успев удивиться непогасшему камину и совершенно не сонным сознаниям девочек — и остолбенели, уставившись на ковер.

Отблески пламени на обнаженной груди и животе выгнувшейся Луны, на скользящей по коже тонкой руке Панси, на ее спине — Драко показалось, что он задыхается, потерявшись в обрушившемся на него ощущении почти запредельной нереальности. Он машинально вцепился в запястье Поттера, удерживая его за собой, не давая разрушить видение — пытаясь продлить его хоть на секунду — и едва отмечая краем сознания, что Гарри неслышно прикрыл дверь за их спинами. Они провалились в темноту, боясь пошевелиться — и не решаясь молчать, боясь обнаружить себя, и еще больше почему-то — промолчать, теряясь и от такой откровенности, и от туманящего головы ощущения случайной причастности к чему-то… настоящему.

Луна чуть слышно стонала, запрокидывая голову, перехватывая руки Панси, направляя их — Драко отчетливо видел закушенные губы, набухшие соски, видел влажные следы поцелуев на ее коже, и на короткое мгновение ему показалось, что он сошел с ума — потому что больше в окружающем мире не осталось ничего.

Только вдруг ставшие нестерпимо горячими ладони Гарри, прижимающие их друг к другу, жарко скользящие по плечам, по груди, стискивающие бедра с такой силой, что у Драко перехватило дыхание.

Он вцепился в угол массивного шкафа, почти загораживающего их от камина, он разрывался между желанием закрыть глаза и притянуть к себе Поттера — и не закрывать их никогда.

Гарри тяжело выдохнул ему в шею, заставив прикусить губу, давя невольный стон — обжигающее дыхание в затылок и картина перед глазами едва не сводили с ума.

— Хочу тебя… — почти беззвучно прошептал Поттер, до синяков стискивая бедра Малфоя, одним движением вжимаясь в него. — Боже, как я тебя хочу…

Пальцы нетерпеливо рванулись, забираясь между пуговицами рубашки, убирая и обрывая их — Драко только коротко и беспомощно дышал, не отрывая взгляда от Панси. Та, приподнявшись на локте и нависая над Луной, целовала полуоткрытые губы, ее пальцы с каким-то медленным, мучительным упорством ласкали девушку — Лавгуд стонала, выгибаясь навстречу, и звуки смешивались с лихорадочным, горячечным шепотом Гарри, с едва слышным шорохом одежды, доводя Драко до исступления.

Забравшаяся, наконец, под ремень джинсов ладонь, яростно стиснувшая ягодицу, заставила покачнуться и зашипеть. Драко только беспомощно выдохнул, притягивая к себе Поттера, бессильно прислоняясь затылком к его плечу и чувствуя, как подкашиваются ноги — Гарри крепко держал его, обхватив за талию, и прикосновения этих пальцев, одновременно умудрявшихся и касаться его — везде — и сдирать мешающуюся одежду, отзывались волнами неконтролируемой дрожи. Драко трясло, он цеплялся за руки Поттера, за его шею, не отрывая завороженного, почти больного, возбужденного взгляда от убийственно ровных движений пальцев Панси, от мечущейся растрепанной головы Луны, от приоткрывающихся со стоном на выдохе губ, от скользящего вокруг ее сосков языка…

А потом Гарри обхватил его обеими руками, впиваясь зубами в шею, и одним резким толчком оказался в нем. Мир взорвался перед глазами, и Драко всхлипнул, не чувствуя уже ничего, кроме обжигающе горячего Поттера в себе, кроме его губ, когда Гарри повернул к себе его голову и впился в рот яростным поцелуем, сплетаясь языками и что-то шепча, как безумный. Ставшие почти черными сейчас глаза Поттера мерцали в темноте, и каждый медленный, яростный, с силой толчок — будто еще один взрыв в голове, Драко стонал бы, наверное, в полный голос, если бы губы Гарри не заглушали его. Он и на ногах бы не устоял, если бы не цеплялся за угол проклятого шкафа.

А потом Поттер оторвался от него, хватая за плечо и заставляя выгнуться навстречу, беспорядочно целуя шею, затылок, покрытые так и не сдернутой рубашкой лопатки, рывками дергая на себя и жадно, словно они целую жизнь не были вместе, лаская ладонью член Драко.

Последним, что видел Малфой перед почти мгновенно захлестнувшим его оргазмом, была поддерживающая Луну под спину Панси — девушка бессильно, уже почти без пауз жалобно и громко стонала в ее руках, обнимая за шею и целуя, целуя, не отрываясь.

Наверное, в последнюю секунду ноги все же не удержали — точно Драко не знал, он только потом, когда дыхание стало, наконец, возвращаться, понял, что сидит на полу, на коленях у Поттера, и Гарри, все еще всхлипывая и вздрагивая всем телом, прижимает его к себе изо всех сил, впиваясь поцелуями в лоб, в щеки, в шею, в волосы, скользя ладонями по плечам, и из звуков остался только его срывающийся то ли шепот, то ли стон — люблю тебя, люблю, мой Драко, хороший мой, ох, Драко, о, черт, Драко, Драко…

Девочки у камина расслабленно целовались, вытянувшись на ковре, Луна, тихонько фыркая, жмурилась под ласками Панси, и Драко обессиленно прислонился лбом к плечу Гарри, закрывая глаза и сжимая его ладонь.

— Надо будет еще раз когда-нибудь так попробовать, — задумчиво заметила вдруг Панси вполголоса, отрываясь от Луны и глядя на нее.

Драко мгновенно распахнул глаза.

— А я всегда тебе говорила, Малфой при виде двух девочек вконец голову теряет, — негромко отозвалась Луна. — Теперь-то хоть веришь?

— Я ж не знала, что у Гарри от такого Малфоя тоже крышу напрочь срывает, — невозмутимо хмыкнула Панси, и добавила: — хотя — тут, конечно, сложно… хм, не сорваться…

— Тебе еще хорошо — ты хоть не эмпат, — засмеялась Луна и, перекатившись на живот, подперла кулачками подбородок, уставившись в темный угол у входной двери. — Эй, вы что, так и будете там сидеть? Или уже сюда переберетесь?

Остолбенело молчавший до этого Гарри вдруг, прыснув, не удержался и негромко расхохотался, пряча лицо в волосах Драко, не выпуская его из кольца рук, притягивая к себе, не обращая внимания на попытки вырваться и, по всей видимости, ответить нахальным девицам в тон.

Гарри был счастлив. Он был дома, он был со своей семьей, и этот день, который почему-то так страшно, до ледяных мурашек пугал, стоило о нем лишь подумать, наконец-то закончился — и ничего не случилось.

И не случится, вдруг с отчаянной уверенностью подумал Гарри, целуя горящие щеки Малфоя. Никогда больше ничего не случится. Только не с нами.

Никогда.

КОНЕЦ

Файл скачан с сайта Фанфикс.ру -

Оглавление