«Юбилей»

Наталия Веселова ЮБИЛЕЙ

У дверей респектабельного ресторана, выделяясь мрачным выражением лица на фоне молодых беззаботно-бездумных физиономий, стоял мужчина лет пятидесяти. Приглядевшись к нему, можно было догадаться, что у него нет опыта и привычки быть аккуратно одетым и чисто выбритым. Дорогой черный костюм и модные лакированные туфли смотрелись как-то отдельно от него. Возможно, это происходило оттого, что небрежное изящество костюма совершенно не гармонировало с затравленным взглядом бегающих и блуждающих глаз. Сразу можно было определить несчастного человека, оставалось только гадать — что привело его сюда, в экстравагантную молодую толпу, предвкушающую вечерние радости.

…Интересно, что вся эта свора обо мне думает. Впрочем, скорее всего ничего — они просто обходят меня, как неживое препятствие. А жаль, черт побери! Просочись в эту толпу какой-нибудь слух о моей замечательной истории — поглядел бы я на их рожи! Однако, не встретить бы сейчас кого-нибудь из знакомых! Валентину, конечно, раньше, чем через полчаса ждать не приходится. А Лешка мог бы и поторопиться — впрочем, ведь вдвоем придут… Вдвоем и опоздают… Если вообще сподобятся.

Мужчина с потрепанным лицом стал ходить взад-вперед перед дверью, натыкаясь на людей и извиняясь, и вызывая жалость швейцара, который, в конце концов, спросил, фамильярно сощурясь:

— Запаздывает Ваша дама?

— У меня заказан столик на троих, — хмуро ответил мужчина и отвернулся.

Сегодня пятая годовщина нашей с Валентиной свадьбы. У меня действительно заказан столик. Из всех столиков, за которыми сегодня соберутся люди, этот увидит самую бессмысленную компанию. Хотя, казалось бы, чего проще — семейное торжество. Жена, муж и его брат. Правда, я скорей напоминаю Валечкиного папу, а Лешка — так, серединка на половинку. Она же в свои двадцать пять выглядит не более, чем на двадцать и, похоже, стареть не собирается. Сегодня, наверное, наденет то золотое платье, что я привез ей из Австрии, и все эти безмозглые молодые козлы будут пялить на Валечку глаза и соображать про себя, кто из нас с братом такую шикарную телку трахает… И уж, конечно, никому в голову не придет та дикая ситуация, которая сложилась на самом деле.

Стрелка часов приближалась к половине восьмого, толпа молодых людей, роившихся у входа, постепенно засасывалась в ресторанные двери, только мужчина не заходил. Он лишь отошел немного в сторону и встал так, чтобы видеть часы на соседнем доме. Страдание на его лице проступало все явственнее.

Она, молодая девчонка лет двадцати, ни за что не хотела отдаваться мне, сорокапятилетнему хрычу, исходившему спермой и слюной только от одного звука ее голоса в телефонной трубке. Я совершенно четко отдавал себе отчет в том, что безразличен Валечке как мужчина, поэтому старался купить ее немыслимыми французскими ароматами и американскими туфлями такой мягкости, что хотелось целовать их, как женскую кожу. Валечка не могла не брать таких подарков: все ее существо, созданное для неги в изысканных мехах и благовониях, тело зажигающее на себе самые простые полудрагоценные камни, — все это притягивало самое дорогое и комфортное помимо Валечкиной воли, вернее, общепринятых моральных норм. И она, благодарно прижимая к груди очередной тонкий пакет с парижским шелковым платьем, смотрела на него с куда большей нежностью, чем на меня. Мне же с застенчивой улыбкой подставляла щечку у входа в свой подъезд.

Тогда я сделал ей предложение, присовокупив к нему закрытый замшевый футляр.

Прежде, чем ответить мне, Валя его открыла. Там лежало тонкое резное колечко с тремя бриллиантами. «Да», — сказала она.

Когда вечером после свадьбы мы остались с ней вдвоем в комнате, я подарил ей ночную сорочку. Подобные, трофейные, использовались женами офицеров после победы для выходов в театр, как бальные туалеты.

— Первый бал Наташи Ростовой! — воскликнула Валечка, всплеснув руками и, шлепая босыми пятками по паркету, бросилась в ванную надевать обновку.

«Нужно будет купить ей красивые домашние туфельки», — решил я про себя ей вслед. Пока она переодевалась, я успел придумать тысячу самых соблазнительных вещей, которые куплю ей в ближайшем будущем, это требовалось для поддержания ее восторга на должном уровне. В моей целомудренной Валечке не оказалось ни капли стыдливости. Не краснея, она позволила мне закатать ей на грудь новокупленную рубашку и запустить свои бесстыжие пальцы в ее упругую девственность — мой усталый, замученный зверек отказывался мне служить для этой цели. Валины ощущения в тот момент стали мне совершенно безразличны, хотя она напрягалась и вздрагивала, мне удалось руками протолкнуть своего непослушного зверя в приготовленную для него норку. И тут она снова подвела меня: не успел я осознать, что правдами или неправдами, благородно или не очень, но я все-таки обладаю моей девочкой, как насмешливый, вышедший из-под моего контроля старый похотливый зверь вытолкнул скопленное мной богатство раньше времени. Липкая и вязкая моя сущность затопила только что вскрытое девичье влагалище и размазалась по ягодицам моей девочки-жены. Пока я приходил в себя от короткого наслаждения и позора, Валечка стряхнула меня с себя, как налетевшее членистоногое и, сдвигая коленки, которые уже скользили друг об дружку, помчалась в ванную.

— Ах, извини! — донесся из прихожей ее голосок. Она столкнулась в прихожей с моим братом Лешей, вышедшим в уборную или подслушивающим у дверей. — Да ничего не случилось — что могло случиться!

Хлопнула дверь ванной и остервенело потекла вода. Я подумал о Леше с неудовольствием: все те месяцы, что я ухаживал за Валей, я замечал на ней следы от его бараньих взглядов.

Мы с братом всегда были разными людьми. И это не только благодаря разнице в возрасте в семнадцать лет. Он вырос каким-то недоумком, слышать ничего не захотел об институте и, как занялся толканием ядра, так и будет продолжать это высокоинтеллектуальное дело, очевидно, до конца жизни. До этого ядра улетали в неизвестность, и братец попросту сидел у меня на шее. В этом году мне удалось пристроить его через знакомых в сборную, так что теперь он понемногу приобретает независимость. Правда, не скажу, что я от этого в страшном восторге.

…В ту ночь Валечка вернулась в нашу спальню очень серьезная. Я полез к ней опять со своими слюнями, но она, закинув за голову круглый локоток — с моей стороны, разумеется — преспокойно засопела. Я так и не понял, притворялась она или нет.

Следующую ночь я ждал, как Голгофы. В надежде продлить соитие с любимой женой я, перед тем, как увлечь ее в постель, проглотил рюмок шесть коньяку сам и влил примерно столько же в Валечку. После этого она вообще не шевелилась — послушно раздвинула ноги, так и осталась. Я опять беспомощно обгадил ее всю снаружи. Потом приподнялся на руках, в надежде, что она в бесчувственном состоянии, но, к ужасу своему обнаружил, что Валечкины глаза широко открыты, абсолютно трезвы, враждебны и насмешливы. Мне осталось только отвалить назад и закрыть лицо руками.

Как и накануне она, прихватывая на ходу халатик и сводя скользкие коленки, устремилась в ванную. На сей раз до того, как хлопнула дверь и потекла вода, прошло несколько минут, и я услышал в прихожей быстрое осторожное перешептывание. Затем почти бесшумно (но ведь все мы прекрасно знаем язык вещей и дверей в своих квартирах) притворилась дверь Лешиной комнаты. Я печально лежал в темноте, размышляя о своем бедственном положении. Время как-то остановилось. Вода все еще монотонно шумела, и мне вдруг пришло в голову, что Валечка плачет в ванной под плеск воды. Я решил поскулить под дверью и направился в прихожую. Моя задача упрощалась: дверь в ванную была приоткрыта. Я подошел к ней, деликатно потоптался и просунул за дверь нос.

Валечки в ванной не было! Не было ее и в темной кухне. Я зачем-то вернулся в ванную и повернул кран. В наступившей тишине послышались какие-то новые звуки. Я быстро сообразил, что это ритмичное поскрипывание братцева дивана.

Тогда я одним прыжком перепрыгнул коридор и распахнул дверь в его комнату так, что стул, приставленный к ней спинкой, отлетел к батарее. В зеленоватом свете, ворвавшемся вместе со мной из коридора, я увидел справа на диване две белые ноги дивной красоты, поднятые вверх и вытянутые; при моем появлении они тотчас же взлягнули и опустились. С дивана вскочили моя обнаженная жена и мой родной брат, который пытался прикрывать двумя руками (их размера не хватало) свое спортивное орудие, достигавшее головой пупка. Я, старый болван, кинулся к ним и за руку стащил Валечку с дивана на голый пол себе под ноги.

— Вы… вы… — задыхался я, потом прошипел первое пришедшее мне на ум слово: — Скоты!..

— А ты сам! — возопил Леша, удачно прикрывшись подушкой. — Завел женщину до визга, обкончал ее и — дрыхать?! А ей — что?!

Его аргументы были настолько вескими, что мне оставалось только убраться вон. Тут жена прибежала за мной в спальню. Она, как полагается, рыдала:

— Ты меня выгонишь? Ты нас теперь выгонишь? Но я не могла, не могла так остаться! Ты представь себе — все уже налилось и открылось и — так и осталось! Это же выше сил человеческих!

Она захлебывалась.

— Ты хоть раз кончила? — спросил я.

Она мгновенно перестала рыдать и, пораженная, опустилась на стул.

— Да… — выдавила она.

Во мне угасли все чувства, кроме одной боли: не отпустить ее! Удержать сейчас!

И я повалился перед ней на колени:

— Делай что хочешь, только не покидай меня! Ты — мое последнее… Я без тебя…

Я понимал, что слова должны быть подкреплены делом. Наутро я разыскал среди разного хлама, что накапливается в каждой семье, хризолитовый воздушный кулон в золотой оправе, принадлежавший моей бабке. Мать наказывала мне в свое время не выпускать драгоценность из семьи, но я не должен был выпустить Валечку на улицу в тот день, не задобрив ее. Я панически боялся, что она не вернется.

Валечка вернулась. Она возвращалась каждый вечер ко мне в постель, а после моих ежевечерних попыток продлить свое полуобморочное блаженство, которому рекорд был не более полминуты, оглашая нашу квартиру стонами, срываясь и, уже не таясь, неслась в комнату брата. Через минуту оттуда уже доносились ее крики облегчения, а я, накрыв голову подушкой, размышлял о том, что, если бы Леша не жил в соседней комнате, то Валечку не удержали бы никакие подарки…

Настал день, когда я побил свой рекорд еще на минуту. Я уже торжествовал победу: Валя с заведенными глазами уже металась по подушке и сдержанно стонала, вцепляясь мне в плечи острыми коготками, задок ее так и плясал по простыне. Но когда она начала как бы предсмертно задыхаться, мой вечно преждевременный поток хлынул в нее, и зверь мой сразу обмяк и умер.

Валя истерично тряхнула меня:

— Ну! Ну!

Я отвел глаза, она с отвращением рванулась в сторону и диким голосом позвала:

— Леша! Леша!

В ответ из прихожей послышалось топанье (ждал он ее что ли, онанируя в это время?), и на пороге появился Леша. Я отлетел к стене, а Валечка с вымученным хрипом протянула ему навстречу все четыре конечности, которыми его и обняла, когда он, не обращая на меня никакого внимания — не до того ему было, бедняге — бросился на нее.

Валино лицо исказилось до неузнаваемости, она оскалила зубы и сквозь них хищно рычала, по лицу струился пот, от которого слиплись упавшие на лицо волосы… Я перевел взгляд на брата, но он отвернулся от меня, и я ничего не смог увидеть, кроме его мускулистой задницы и мощных черноволосых коленей, которыми он подпихивал вверх ее послушные бедра.

Они содрогнулись в последний раз, и Валечка, сняв руки с плеч моего брата, закрыла ладонями лицо. Между пальцев обильно хлынули слезы. Ее всю колотило. Я попытался бережно отвести руки, но она начала кричать без слов и все отталкивала меня.

Сидя на постели, мой брат озабоченно наблюдал эту сцену.

— Воды принеси, болван! — рявкнул я на него. Он принес чашку и стал Валечку поддерживать в то время, как я поил. Напившись, она откинулась навзничь. Я жестом сделал знак брату убираться, но Валечка за руки притащила его к себе, и он, как теленок на цепочке, потянулся за ней.

— Свет выключи… Глаза режет… — убито прошептала Валя, и я немедленно повиновался. Она положила мою руку к себе на меховой лобок, а сама двумя руками держала руку брата на своей груди.

Пережитые потрясения оказались слишком тяжелыми для меня. Организм, очевидно, нуждался в отключке. Я быстро куда-то провалился.

Очнулся я раньше их. Мы все лежали под одним двуспальным одеялом. Я был пришпилен к стене, а моя жена, свернувшись теплым клубочком, спала, повернувшись ко мне спиной и уткнувшись носом в плечо Леши. Он же музыкально храпел, открыв рот и запрокинув голову. Я затрясся от болезненного смеха.

И вот, мы каждый день ложимся в одну постель. Первое слово за мной. Когда я выдыхаюсь, а это также происходит мгновенно, начатое довершает мой брат.

Да, у него дела положительно идут в гору. Недавно в сборной ему выделили двухкомнатную квартиру, сегодня выдали ордер. Вот я и заказал сегодня этот столик на троих, чтобы отпраздновать своеобразную годовщину нашего странного союза и заодно обмыть его ордер… Только вот, вероятнее всего, Валя с Лешей сейчас весело перетаскивают вещи в его квартиру, радуясь, что наконец-то благополучно избавились от старого сатира-импотента… Так что пойду-ка я лучше, народ уже косо поглядывает…

Мужчина пнул лакированной туфлей ближайшую урну и, не оглядываясь, пошел прочь. В ту же минуту у ресторана затормозило такси, и оттуда выпрыгнула девушка в чем-то золотом, с ней — молодой мужчина в ярком свитере.

— Да вон он! — кричала она другу. — Вон он! Игорь!

Мужчина обернулся, увидел их и бросился навстречу. Когда он подошел, девушка начала ему что-то быстро говорить, мило надувая губки и дотрагиваясь порою до лацкана его пиджака ладошкой. Затем она подхватила обоих своих спутников под руки, и все трое, смеясь и переговариваясь, быстро пошли к ресторану.