«След кайова»

Мы с ним ехали по следу кайовы с винчестерами навскидку».

Лейтенанту Эмброузу Фримену, моему прадедушке, лишившемуся скальпа после стычки с индейцами сиу в Дакоте, в 1863 г.

Той весной семьдесят четвертого года, когда реки уже разлились, а команчи ступили на тропу войны, мы отправились в путь из Техаса.

Наша команда «Тамблинг Б», из суровой страны Биг-Бэнд, перегоняла три тысячи голов молодых длиннорогих волов.

Она состояла из хорошо вооруженных, отчаянных бойцов на лошадях, которые гнали мясо, дававшее жизнь многим городам. Гнали в холод и жару, сквозь пыль, град и молнии, отбиваясь от кайова и взбесившихся стад, оставляя мертвых команчей в их родной высокой траве. Они боролись и трудились, не покидая седла до последнего вздоха. Над их могилами не звучали гимны, после них оставались только пустое седло в продуктовом фургоне да еще один ночной пост без дозорного. А память? Разве можно ей доверять?

Двух погонщиков нам пришлось похоронить к северу от Красной реки и одного в долине Наций. Четвертый остался в степях Канзаса, перемолотый тысячей острых копыт. Двое пали от ружей индейцев, хотя и команчи пели поминальные песни при свете молодой луны, и кайова в своих хижинах оплакивали воинов, погибших от винтовок ковбоев.

Но несмотря ни на что, мы продолжали двигаться по трое и Кэйт Ланди по-прежнему сидела в своем армейском санитарном фургоне. Когда же приходилось брать в руки оружие, глухой звук ее карабина эхом отзывался на наши выстрелы.

Небольшой городишко, к которому мы подошли, располагался прямо-таки у черта на рогах. Его составляли десять домов в северной части улицы и семь — в южной. Загоны для скота находились на востоке, Бут-Хилл — поднимался на западе.

На южной окраине ютились лачуги девиц сомнительного поведения, а на северной красовались добротные усадьбы респектабельных бизнесменов. Туда не разрешалось ступать ни одному погонщику.

Поставив стадо отдохнуть на чахлой траве за железной дорогой, прежде чем выехать в город, все парни как один почистили ружья, сполоснули шеи и стряхнули пыль со шляп, потом загнали пятнадцать крепких лошадей в стойло и еще пятнадцать лучших оставили у заставы.

Кое-кто брался за такую работу исключительно из-за денег, но встречались и другие, упоенные только им понятной неукротимой романтикой, те, в которых жила неподдельная любовь к приключениям.