«Золото Маккенны»

Генри Уилл Золото Маккенны

ПОСЛЕДНИЙ АПАЧ

— Скажи, ты жаден до золота, Маккенна? — спросил древний воин. — Неужто ты похож на всех тех белых, что раньше встречались на моем пути? Отдашь ли ты жизнь, честь, честь своей женщины за желтый металл?

Белый человек никак не мог понять, откуда старому апачу известно его имя, потому что сам он с этим индейцем раньше не встречался. Не знал, к какому клану принадлежит старик, с какой ранчерии пустился путешествовать по этой дикой пустыне — ничего. Не знал даже, где он потерял сознание. Слепящим глаза знойным полуднем Маккенна отыскал апача среди каменной пустоши, но откуда он приполз, ему было неизвестно. Старик стоял на пороге смерти, но говорил о золоте. Этого рыжий старатель понять не мог, поэтому его умные голубые глаза сузились и потемнели от досады.

— Что ты, собственно, имеешь в виду? — задал он встречный вопрос. — Похоже, речи о желтом металле не было. — Он заговорил по-испански, как и старый индеец. Услышав знакомый язык, апач довольно кивнул.

— Верно, — сказал он. — Но, знаешь, мне хотелось как-то отблагодарить тебя за любезность. Ты ведь знаком с обычаями моего племени: не в наших правилах оставлять долги неоплаченными.

— Господи! — улыбнулся белый. — Еще бы мне не знать людей твоего племени: одиннадцать лет я довольно удачно избегал встреч с ними. Ты это имел в виду, говоря о том, что я вас знаю?

— Айе! — откликнулся старик. — Именно. А теперь скажи, Маккенна, ты слыхал о каньоне Дель Оро? О том месте, которое апачи называют Сно-та-эй?

— Ты говоришь о древней легенде Каньон Забытого Золота?

— Да, о том, что нашел один белый во времена вождя Нана.

— Это был Эдамс. Значит, речь идет о Руднике Погибшего Эдамса? Не теряй времени и сил, старик. Я старатель, а не охотник за призраками. Обманки типа этой — не для меня.

— Но ты знаешь эту историю?

— Разве есть в Аризоне хоть один белый, который бы ее не знал? Или давай по-другому: существует ли на Дальнем Западе хотя бы один человек, не слыхавший об Эдамсе и каньоне самородного золота?

— Легче, легче, — сказал апач. — Я просто хотел узнать, знаешь ли ты об этом месте, или нет.

— Знать об этом месте, значит не знать ничего, вот так-то, старик, — сказал Маккенна не без теплоты в голосе. — В этой стране «золотых каньонов» сотни. Эти россказни о затерянных сокровищах прилипчивее, чем песчаные мушки.

— Правда, правда…

Старик вздыхал, со свистом произнося слова, его слезящиеся глаза уставились поверх головы старателя на поднимающиеся от песка волны жара.

— Я люблю эту землю, — проговорил он. — Сердце мое ноет от печали при мысли о расставании с ней.

Маккенна кивнул. Сам он был довольно молод, но успел уже многое повидать в этой жизни.

— Не хочется уходить, даже когда настает время, — ответил он. — Человек не верит в то, что он настолько уж постарел или устал от жизни.

— И это правда, — сказал старик, — сущая правда.

Белый встал и вышел из тени, которую отбрасывала нависающая над ними огромная скала, охранявшая исток ручья от выгоревшей пустыни, затянутой в ожерелье желтых гор на сотни миль вокруг. Потом задумчиво передвинул одну из ног старика с солнцепека в тень. Намочив в ручейке собственный шейный платок, Маккенна вымыл им лицо старого индейца, выжимая материю так, чтобы капли воды стекли с морщинистого лица на рубашку и грудь апача.

— Хорошо, — сказал тот. — Очень хорошо. Меня удивляет то, что ты, белый, так заботишься — и о ком? Об апаче!

Маккенна вновь улыбнулся и пожал плечами.

— Я не из тех, кто докапывается до причин собственных поступков.

Старик кивнул.

— Для своего возраста ты на удивление мудр, — сказал он. — Интересно, почему?

— Опыт, — откликнулся Маккенна, вновь протирая тряпкой морщинистое лицо. — Сможешь немного попить?

— Теперь да, благодарю…

Индеец сделал несколько судорожных глотков, но захлебнувшись, пролил остатки воды себе на грудь, и виновато улыбнулся, покачав головой.

— Дурак старый, старый дурак, — сказал он мягко.

— Насчет старости согласен, — откликнулся Маккенна, — но не дурак.

— Грасиас, — пробормотал старик и затих.

Молодой человек тоже погрузился в полудрему. Жара мешала разговору. Скажем больше: это место было вообще не предназначено для белого, неважно, говорящий он или немой. Маккенна думал о Пелоне: кого сейчас преследует этот безжалостный бандит, и самое главное — где он? Мысль о Пелоне пришла сама собой. В начале этого месяца полуапачский метис объявил, что собирается покинуть свое убежище в Мексиканской Сьерре и двинуться на север, и что, в частности, дела приведут его как раз в бассейн ручья Спаленного Рога, и на время данного набега эти места для белых станут прохибиендо. Услышав новости, Маккенна удивился: что этому дьяволу здесь понадобилось? Зачем ему рисковать своей головой, возвращаясь в Аризону? И армия и полицейский департамент давным-давно поместили Пелона в списки «взять мертвым», и он не появлялся на северной границе с 94-го года, когда вместе с Апач-Кидом совершал дерзкие рейды с налетами и ограблениями.

Маккенна покачал головой. Рассиживать здесь в пятидесяти милях от ближайшего источника, да еще с Пелоном Лопесом за спиной не следовало. Правда, его бы здесь давно не было, если бы он не остановился у пересохшего русла, чтобы помочь отойти в Края Вечной Охоты этому старому индейскому воину. Подобное поведение было естественным: не следовало оставлять бедного старика умирать на солнцепеке. С другой стороны, это был опрометчивый и безрассудно-отчаянный поступок, а Маккенна не был ни безрассудным, ни опрометчиво-отчаянным человеком. Конечно, в Аризоне войны с индейцами давно закончились, и апачи осели в резервациях. Но одиночки типа Пелона из разбитых и рассеянных банд зверствовали хуже прежнего. Если оседлые переселенцы могли больше не опасаться индейских отрядов, то старателям и бродягам доставалось в два раза больше. Глен Маккенна покачал головой и подумал о том, что сейчас, в июле 1897-го года, возле Яки-Спринг, в пустыне Спаленного Рога он подвергается постоянной, смертельной опасности.

— Старик, — сказал он с трудом. — Ты так и не назвался. Мне кажется пора, потому что я мог бы рассказать о тебе твоим соплеменникам, если с кем-нибудь повстречаюсь.

Голова старика в свою очередь качнулась из стороны в сторону.

— Конечно, ты можешь кого-нибудь встретить, — сказал он. Но им до меня нет никакого дела. Если человек состарился, если у него выпали все зубы и он больше не может работать и охотиться, то о нем забывают все, кроме какого-нибудь белого… вроде тебя. Вот чего, кстати, я никогда не мог понять: почему это белые не бросают своих стариков? Странная слабость для таких кровожадных во всех прочих отношениях людей, тебе не кажется?

— Верно, — согласился Маккенна. — В этом ты абсолютно прав.

Снова зазвенела тишина, но на сей раз лучи солнца, казалось, палили уже не так сильно. Старик, похоже, почти не различал так любимую им выжженную, прокаленную землю.

— Скоро вечер, — сказал он. — А зовут меня Эн. Знаешь, как это переводится, Маккенна? Койот.

— Ну что же, Эн, — отозвался Маккенна, — действительно вечереет. Солнце почти скрылось за желтыми горами. Скоро тебе полегчает. Воздух ночи прибавит сил. Значит, мы сможем уехать. Я знаю лучшую тропу до Джила-Сити. Если повезет, то к рассвету будем там. А, что скажешь, Койот?

После продолжительной паузы старик отозвался:

— Ты ведь знаешь, что именно я скажу. Похоже, что твоей воды не хватит ни на три, ни даже на два дня. Так что слова твои — слова сумасшедшего. А предложение — предложение сумасшедшего.

— Ну ладно, — сказал Маккенна. — Теперь я вижу, что ты все решил и не боишься.

— Ни капли. Я прожил долгую жизнь и много раз встречался со смертью. Но мне бы хотелось отблагодарить тебя и сделать это прежде, чем погаснет последний луч солнца. Пожалуйста, сынок, приподними меня и дай какую-нибудь палочку, чтобы я мог кое-что нарисовать на песке.

Маккенна не пошевелился.

— Похоже, старик, что не я сошел с ума, а ты, — буркнул он. — Что еще за новости: рисовать картинки? Отдыхай, крепись. Я тебя не оставлю.

— Ты не расслышал? Я хочу кое-что нарисовать! И чтобы ты хорошенько запомнил мою картинку. Прошу тебя: исполни мою просьбу, а после моей смерти съезди и посмотри на эти места собственными глазами. Обещаешь?

— Мне не нужна твоя картинка, старик. Я, конечно, страшно благодарен. Но мне ничего не стоило перетащить тебя в тень и дать воды. Правда, пустяки…

— Нет, с твоей стороны это была величайшая услуга. Пожалуйста, подними меня и дай палку, которую я просил.

Маккенна увидел, что старый упрямец действительно решил во что бы то ни стало изобразить какую-то языческую ерунду, чтобы не оставаться в долгу, поэтому дал старику палочку и поднял его на ноги, чтобы тот мог рисовать на песке.

Мобилизовав всю свою волю, Койот собрал оставшиеся силы, прояснил угасающий разум и придал руке твердость. Он работал быстро, но аккуратно. Казалось, это не проявление последнего проблеска жизни в старом теле, а обычный обмен мнениями, после которого они с Маккенной соберутся и поедут в сторону восходящей луны. Шотландец же был поражен чистотой и ясностью карты, начавшей проявляться на красном песке пересохшего ручья. В несколько секунд старый апач набросал горы, ущелья, плоские холмы, тропы, колодцы — все, все. И вот на каменистом холсте возникла она — идеальная карта, — и Маккенна произнес с благоговейным трепетом:

— Я знаю эти места: к северо-западу от форта Уингейт, в Нью-Мексико. Вот плоскогорья Чакра. Каньон Чако. Тропа Дьявола? Точно, она. И развалины Кин Яи. Горы Чуска. Поразительно!

Старик был польщен. Стараясь привлечь внимание старателя, он помахал рукой, и его голос дрогнул.

— Хорошо, что ты узнал эти места. А теперь, пожалуйста, сотри все это. Но сначала обрати внимание на место, куда я ткнул палкой. Вот сюда, между тремя точками: плоскогорьем Чакра, горами Чуска и каньоном Чако.

— Обратил. Здесь ты нарисовал два остроконечных пика, похожих на сахарные головы. Отсюда это круто к северу.

— Да, лос дос пилончиллос. Это, сынок, очень важно. Скажи, сможешь ли ты по этой карте отыскать эти пики? Да? Мне показалось, ты произнес «да»…

— Да, — сказал Маккенна, — смогу…

— Ты должен быть абсолютно уверен, — не сдавался старик. — Эти пики находятся в восьми днях переезда вглубь Нью-Мексико — моя первая карта показывает, как лучше до них добраться. Следующие пять дней будешь ехать по самому каньону. Ты должен быть уверен в том, что накрепко запомнил эту часть карты. Не стирай район Сахарных Голов, пока не убедишься, что сможешь в точности воспроизвести его по памяти.

— Смогу, смогу, — заверил его Маккенна. — Продолжай.

— Хорошо, запоминай, сынок. А я пока нарисую еще одну карту. Вторую и последнюю. На ней будут указаны детали пути после того, как ты доберешься до Сахарных Голов; тайный проход в каньон Сно-та-эй, и место, где лежит золото, из-за которого этот белый — Эдамс — чуть не сошел с ума. Ну что, Маккенна, готов?

Старатель кивнул. Он разровнял песок, стирая карту, на которой был показан путь до Сахарных Голов.

— Готов, — сказал он.

На сей раз старик принялся тщательно прорисовывать детали и давать пояснения по ходу действия. Маккенна, как и любой житель Аризоны, — будь то белый или краснокожий — знал легенду о каньоне Погибшего Эдамса. Но на него произвело неизгладимое впечатление то, как старик иллюстрировал знаменитый рассказ. И такому человеку, как Глену Маккенне, было трудно не узнать по рисунку старого апача подходы к ней, если принять во внимание несомненность того факта, что подобная сказочная разработка в принципе могла существовать. Если же признать, что во всех россказнях о невероятном золотом каньоне присутствует хоть тысячная доля правды, вторая карта индейца была неоценимым подспорьем. Несмотря на это, увидев столь заманчивую перспективу разбогатеть, голубоглазый старатель не подпрыгнул от радости, и его чуткое до золота сердце не забилось быстрее.

Маккенна видел тысячи подобных карт. И проверил не одну тропу, приведшую все к тому же горькому, постыдному концу. Он не верил ни картам, ни людям, которые их рисовали.

Но сегодняшний «художник» был очень стар, и его произведение было защищено достоинством и гордостью самого индейца. Поэтому белый старатель начал вслух превозносить умение, с которым краснокожий сын пустыни отражал на сыпучем песке то, что веками передавалось его предками и предками предков из поколения в поколение, и нахваливать работу старика. Он сказал, что благодарен судьбе за то, что индеец позволил ему проникнуть в столь тщательно хранимую тайну, и что в один прекрасный день, как того пожелал старик, он поедет в те самые места. С таким страховым полисом, пошутил Маккенна, ему не страшны ни жара, ни холод ночи. Но чему белый не восторгался — и это было еще более удивительно, чем искусство старого апача — так это тому, что ведь с первого взгляда распознал нарисованные на песке места. Таков был Глен Маккенна.

— Теперь, — сказал старик, опуская палку, которой рисовал на песке, — ты видишь все. Не стирай карту до тех пор, пока она намертво не запечатлится в твоей памяти. Ты знаешь, что многие в этих землях охочи до золота. Говорят, сюда из Соноры снова едет Пелон Лопес. Тебе, по-видимому, известно, что у него есть союзники и в моем племени. Он опасный и очень дурной человек, и ни в коем случае не должен узнать об этом потайном пути. Ни он, ни другие апачи. Индейцы сильно изменились. Они стали думать так же, как белые люди и так же, как белые, любить золото и убивать за него. Это плохие и слабые духом апачи: они предадут даже свой народ, если узнают путь к каньону Дель Оро. Заклинаю тебя: защити это место после моей смерти. Маккенна, я остановил выбор на тебе, потому что ты хороший человек и уважаешь и эту землю, и духов наших предков. Ты меня слышишь, хихо? Скажи, сохранишь ли ты тайну?

— Конечно, — кивнул головой Маккенна. — Я тебя понял, старик. Все будет так, как ты хочешь. А теперь — отдыхай. Лежи спокойно.

— Нет, — ответил старый воин. — Пожалуйста, запомни карту. Мне бы хотелось увидеть, как ты станешь изучать каждую линию. Мысленно я буду с тобой.

В скалах Яки-Спринг было очень жарко. Дышать не стало легче даже после того, как солнце скрылось за желтыми горами. Нервы Маккенны стали сдавать. Сейчас он хотел лишь одного: чтобы старик поскорее умер.

— Давай чуть позже, — сказал белый индейцу. — Мне кажется, учить карту прямо сейчас совсем необязательно. Неужели ты не видишь, как я устал? И тоже хочу отдохнуть…

Эн, старый апач, Койот, покорно опустил голову. Но по тому, как он отвернулся, Маккенна понял, что уязвил его самолюбие и гордость.

— Послушай, — сказал он. — Не надо так. Я ведь твой друг. Смотри. Наблюдай за мной. Я, как ты меня об этом просил, начинаю изучать карту. Видишь?

— Уф, — благодарно вздохнул старик. — Ты действительно настоящий друг. Мне приятно, что ты понял всю важность изучения этой карты именно сейчас. Запомни: путеводители существуют для того, чтобы им следовали. Нельзя просто увидеть эту картинку, а затем о ней забыть. Маккенна, ты понимаешь, о чем я?

Бородач кивнул.

— Разумеется, энсьяно, я понимаю, — откликнулся он. — Но я должен быть с тобой абсолютно откровенен. Даже запомнив намертво каждую линию этой карты, совершенно необязательно, что я туда поеду. Надеюсь, ты понимаешь, что в жизни случается всякое?

Наблюдая за старым индейцем, Маккенне показалось, что по иссеченным ветрами чертам лица скользнула ироничная улыбка. Затем Эн согласно закивал и заговорил с необычайной решимостью.

— Еще бы, сынок. Я-то понимаю, а вот ты, похоже, нет.

— Чего? — раздраженно спросил Маккенна. — О чем это ты?

Апач пристально посмотрел на него.

— Скажи, я очень стар, Маккенна? — спросил он.

— Да, очень. А в чем дело?

— Правда ли, что я умираю?

— Чистая. И ты, и я знаем, что так оно и есть.

— Тогда зачем мне врать насчет Золотого Каньона? Старик умирает. Молодой человек, несмотря на иной цвет кожи, становится другом старика. Умирающий хочет отблагодарить молодого за услугу, которую тот оказал ему в последний час. Станет ли он лгать своему последнему другу в этой жизни?

Маккенна стыдливо зарделся.

— Конечно, нет, — сказал он. — Прости меня.

— Теперь ты веришь насчет золота?

Маккенна покачал головой.

— Нет, старик. Не могу я тебе врать, так же как ты не можешь врать мне. Я слышал тысячи историй про Золотой Каньон.

На сей раз Маккенна знал точно, что по губам апача скользнула мимолетная улыбка и наклонился вперед, чтобы ни слова не пропустить из затихающего потока.

— Конечно же, Маккенна, друг мой, таких историй действительно тысячи. Но каньон-то один. Вот в чем дело! Наконец-то я вижу, теперь ты стал мне ближе. Я вижу, что ты почти веришь. Так внимай: карту, что я тебе нарисовал, когда-то мне нарисовал отец, а ему — его отец, и так далее, в глубь веков. Это тайна нашей семьи. Мы хранили ее для истинных апачей.

— Подожди, — прервал его Маккенна. — Но ведь эту тайну хранила семья вождя Наны…

— Верно, — откликнулся старик. — Я кровный брат Наны.

— Мадре! — задохнулся старатель. — Что, серьезно?

Но старый апач по имени Эн, изборожденный морщинами, забытый всеми Койот из клана вождя Наны забормотал последние слова индейской молитвы, и когда Маккенна позвал его и потряс за плечо, он не откликнулся. Темные сияющие глаза в последний раз оглядели так любимые им бесплодные земли, и на сей раз их взгляд остановился навсегда.

— Иди с миром, — пробормотал Маккенна и прикрыл ему веки.

Опустив обмякшее тело на старое одеяло, он поднялся на ноги. У него было три возможности. Первая: закидать старика камнями. Вторая: отнести апача дальше в пробитую ручьем расселину по обнаженному руслу в Яки-Хиллс и там устроить ему более достойные похороны. Третья: просто оставить тело неприкрытым, чтобы его погребли проходящие мимо апачи.

Именно обдумывая эти три возможности, он и услышал тихое перекатывание камешков по выступу, отделявшему русло ручья от тела пустыни. Очень осторожно Маккенна повернулся на звук. Как раз вовремя, чтобы увидеть с полдюжины бандитов, замерших в полуприседе, с винчестерами в руках.

Старатель понял, что за ним наблюдали издалека, а затем потихоньку окружили, чтобы проверить, что одинокий белый делает в этой забытой богом земле. А вот почему его не пристрелили после того, как он развернулся, этого Маккенна не понял. Как и того, чего бандиты ждут сейчас. Видимо, была причина, сомнений в этом не осталось. Она — как и смерть — физически ощущалась в повисшей тягостной тишине.

Перед ним, словно красные волки пустыни, замерли готовые к броску бандиты. Губы их подергивались вверх, обнажая крепкие белые зубы. Раскосые глаза жадно полыхали в сгущающихся сумерках.

Долго, долго они так стояли; наконец Маккенна осторожно кивнул их предводителю.

— Привет, Пелон. Приятно увидеть тебя снова. Почему ты не выстрелил мне в спину? У тебя же была отличная возможность. И почему не стреляешь в живот? Неужели ты так постарел?

БАЛАНСИРОВКА НА КРАЮ ПРОПАСТИ

Пелон улыбнулся. Маккенне сразу захотелось, чтобы он этого не делал.

— Знаешь, — ответил бандит, — я бы не сказал. Хотя, конечно, теперь я старше, чем в нашу последнюю встречу. Но ведь ты тоже постарел, Маккенна…

— Естественно, — пожал плечами старатель. — Хотя, только вино со временем становится лучше. Так почему ты меня не пристрелил?

— На то есть причина.

Маккенна кивнул, намеренно затягивая разговор, чтобы оценить ситуацию и посмотреть, что он может сделать.

Он знал Франсиско Лопеса, по прозвищу Пелон в течение одиннадцати лет. Это был полуапач, полумексиканец — метис из Монты, длинного необычайно красивого горного хребта, тянущегося в Мексику с юго-запада Соединенных Штатов. В сердце Пелона жила двойная ненависть к белым, унаследованная от обеих родительских составляющих. Свою ненависть он превратил в профессию, только ею жил; был только ей предан. Из этого Маккенна сделал вывод, что товарищи по оружию, избравшие Пелона вожаком, должны разделять его неприятие людей со светлой кожей. Бросив один-единственный взгляд в их сторону, Маккенна понял, что его худшие опасения полностью подтверждаются; двое бандитов были мексиканцами, трое — апачами. Все они казались разбойниками по призванию и одеты были соответственно ремеслу: мягкие сонорские легины, кожаные патронташи крест-накрест на вылинявших хлопчатобумажных рубашках, на головах либо сомбреро величиной с тележное колесо, либо яркая индейская повязка. Каждый вооружен винтовкой и двумя револьверами.

— Думаю, — наконец проронил Маккенна, — что у тебя действительно есть причина не убивать меня сразу. И могу догадаться какая.

Последнее предложение повисло в воздухе. Высказанное на изысканном испанском, оно привлекло внимание Пелона, который с удовольствием оценил возникшую паузу. В течение некоторого времени они с Гленом Маккенной заново примерялись друг к другу, вспоминая старое, стряхивая пыль с прежних оценок.

К удовольствию Пелона Маккенна все еще не расстался со своей рыжей бородой, а его дружелюбные голубые глаза все так же чисто сияли на лице. Изящные манеры и мягкий взгляд, совершенно неуместные в этих диких краях, все так же неприятно поражали воображение. Если Маккенна и прибавил в весе, то Пелону не удалось разглядеть, в какой именно части тела скрывается жирок. Белый был строен и узок в бедрах, а в плечах — широк и мускулист. И в тридцать лет белый старатель остался тем же спокойным, острым на язык человеком, каким был в двадцать. Правда, его восточное происхождение и образование за прошедшее время здорово иссушила и выветрила эта проклятая земля, но тем не менее Пелон почти физически ощущал ту громадную пропасть, которая отделяла его от стоявшего перед ним и ждущего ответного хода шестифутового гиганта.

Со своей стороны Маккенна видел сорокалетнего мужчину широкого как сверху, так и снизу. От плоских, повернутых носками внутрь ступней, до жирной макушки Пелон был воплощением самого жуткого зла, какое встречалось Глену в жизни. Пелон, на что указывало его прозвище, был редкостной особью среди своих сородичей — совершенно лысым мужчиной. Неимоверный череп с толстой, кряжистой шеей, жирные морщины и уши размером в хорошую плошку придавали ему вид темной приземистой горгульи, вырезанной из пустынной скалы. Грубые черты лица, нос, одновременно перебитый и укороченный «розочкой» винной бутылки, рот, перекошенный многочисленными шрамами и обнажавший зубы в постоянной, бессмысленной ухмылке, массивная, выдающаяся вперед нижняя челюсть, — все это придавало лицу выражение неизбывной жестокости, что в отличие от обезоруживающей кротости Маккенны ясно указывало на характер этого человека и род его занятий.

Пелон казался полной противоположностью Маккенны. Он не имел ни церковного, ни мирского образования. Неграмотный, невежественный, оскверняющий все и вся, он, кроме денег, ничем не интересовался и постепенно скатывался ниже самого низкого уровня никчемушности. И все же оставалось в пресловутом бандите что-то хорошее, какое-то воспоминание о нормальных, здоровых привычках и чувствах, которые со временем были порушены, оболганы и осмеяны в том мире, в котором он жил; этим-то скудным намеком на былую порядочность и намеревался воспользоваться в своей защите Маккенна.

— Тебе не кажется, Пелон, — начал белый вежливо, — что для сегодняшней беседы мы выбрали чересчур благородный тон? Давай просто отметим, что ни ты, ни я почти не изменились. Что возвращает нас к моему вопросу: почему ты меня не пристрелил? И почему не делаешь этого сейчас? Мадре! Может быть, ты все-таки изменился?

— Ничего подобного, — откликнулся бандит. — Можешь не сомневаться, когда придет время, ты все получишь сполна. Даю слово. Но нам пока необходимо разобраться с телом этого мертвого апача, что лежит у твоих ног.

Упоминание об Эне застудило улыбку Маккенны. Теперь он понял, что появление бандита в Яки-Спринг было неслучайным. Спокойный взгляд, которым он окидывал стоящую перед ним компанию, оледенел.

— А в чем, собственно, дело? — спросил Глен.

Бандит тяжело посмотрел на него.

— Ты прекрасно знаешь, в чем. Мы пришли сюда по той же, что и ты, причине: выслеживали этот мешок с костями. Так что не беси меня. Тебе прекрасно известно, что семейка этого старика хранила тайну Сно-та-эй.

Маккенна кивнул, выдавив безразличное восклицание.

— Точно так же, как и любой другой индейский клан в этих проклятых Богом землях. Мой, твой, кланы твоих товарищей — все хранят этот идиотский секрет. Тайну Сно-та-эй можно купить в любой сонорской кантине, любом аризонском салуне.

Пелон ответно кивнул, взведя курок ружья.

— Чего у меня никогда не хватало, так это терпения. Сосчитаю до трех, а может до четырех, а потом выстрелю.

Маккенна знал, что так он и сделает. А если не он, то кто-нибудь из его пятерых зверюг, также взведших курки винчестеров и двинувшихся вперед. Но старатель все еще не был уверен в том, что в точности понял причину злости Пелона, а отсутствие в руках оружия не позволяло ему спорить с бандитами. Его «спенсер» торчал из седельной кобуры в тридцати футах от него. Таким образом, единственным средством защиты была мескитная ветка, которую он отломил, чтобы дать старому Эну. Мысль о том, что ему придется обороняться колючей палкой, заставила его лицо перекоситься в злобной усмешке, но она же и принесла ему надежду на спасение.

— Хорошо, — сказал он, делая два шага вперед и становясь таким образом, чтобы вторая — самая важная карта, нарисованная апачем на песке, оказалась позади него. — Ты прав, говоря о том, что я гонялся за стариком. Но, как видишь, я опоздал: нашел его здесь, на одеяле, умершего от старости и жажды. К тому же день сегодня, что твое пекло.

— Не очень уверенно врешь, — отметил Пелон. — Придется постоянно напоминать себе, что с тобой следует держать ухо востро. Застрелить тебя прежде чем удостовериться, что тебе не известна тайна старого Эна, было бы с моей стороны величайшей глупостью.

— Я не собираюсь тебя обманывать, Пелон. Все верно, я подоспел к старому мошеннику еще до того, как он испустил последний вздох, но мы всего лишь немного поговорили.

— И о чем?

— Ну ты же знаешь, о чем говорят старики, когда приходит время умирать. Вспоминают молодость и всякое такое.

— И что он тебе ответил на вопрос о золотом каньоне?

— Ты имеешь в виду Сно-та-эй, Золотой Каньон?

— Хватит переспрашивать, Маккенна.

— Почему? Я просто хотел убедиться… Когда я спросил старика о руднике с золотом, он повел себя так, словно перегрелся на солнце и ничего не соображает. Я-то уверен, что он отлично меня понял, но ведь ты знаешь этих стариков — им в голову может взбрести все, что угодно.

— Знаю, — сказал Пелон, поднимая иссеченную верхнюю губу вверх, — только про этого старика; например, то, что он был единственным братом Наны и всю последнюю неделю таскался по пустыне, не зная кому передать тайну рудника Погибшего Эдамса. Это мне сказали люди из клана Наны. Как и то, что старик пошел в пустыню умирать и что тайна каньона умрет вместе с ним.

— Теперь ничего не поправить, — пожал плечами Маккенна. — Зачем ты мне все это говоришь?

— Потому что, как я уже упоминал, мы здесь по одному и тому же делу, и я смогу использовать тебя в собственных интересах.

— Это как?

— Я расскажу тебе, как апачи хранят свои тайны. Еще месяц назад никто из племени не знал, что Нана в свое время передал тайну золотого каньона Эну. Представляешь?! Какая неблагодарность, какое недоверие к собственному народу! Эти индейцы, ей богу, чокнутые.

— Скажем так: некоторые, — отозвался Маккенна. — Как и некоторые белые.

Пелона перекосило.

— Но не ты и не я, ведь так, амиго? Мы знаем то, что нам нужно знать.

— Иногда, — сказал Маккенна.

— На сей раз, — усмехнулся вожак шайки, — мы это знаем совершенно точно.

— Неужели? — удивился Маккенна. — Откуда?

— Оттуда. — Приземистый полукровка кивнул на труп. — Ты каким-то образом прознал о тайне Эна и пришел сюда почти одновременно со мной, надеясь отыскать апача до того, как он умрет, и вытянуть из него историю о потерянном каньоне, и если понадобится, то вместе с его душой.

Маккенна постарался успокоиться.

— Хорошо, давай остановимся на том, что мы встретились в поисках рудника Погибшего Эдамса, — сказал он. — Как и на том, что старому Эну была известна тайна и мы хотели извлечь ее из него, неважно каким способом. И раз мы забрались в такие дебри, давай попробуем задаться таким вот вопросом: если американец Маккенна заставил старика расколоться, то каким образом мексиканец Франциско Лопес сможет этот факт проверить?

— Я могу тебя прикончить! — прорычал бандит.

— Получать знания таким странным способом?.. — удивился Маккенна. — Никогда не слышал о том, чтобы мертвяк давал информацию, а ты?

— Я тоже. Вот почему ты до сих пор жив. Я пока не решил, выложил тебе старик тайну или нет.

— Что ж, — проговорил Маккенна, — позволь мне удовлетворить твое любопытство. Он не просто рассказал о каньоне, но даже нарисовал карту, как туда добраться. Она здесь, на песке, за моей ногой.

— Еще одна неуклюжая ложь, — фыркнул Пелон. — Как-то ты неубедительно врешь, тебе бы даже ребенок дал сто очков форы.

Маккенна пожал плечами и быстро указал рукой на песок позади своей левой ноги, отступив в то же самое время немного в сторону.

— Тогда давай сделаем вот как, — сказал он. — Видишь, сейчас даже тебе нетрудно убедиться в свидетельстве моей честности. Хотя света и недостаточно, я думаю, ты можешь узнать руку старого Эна и карту каньона Дель Оро, Погибшего Эдамса?

В последовавшем моменте всеобщей напряженности и замешательства Пелон и его товарищи обменялись удивленными взглядами, а Маккенна пробормотал короткую молитву и крепче сжал мескитовую ветку.

— Пор Диос! — загрохотал Пелон. — Не может быть! — И с этими словами вместе с остальными бандитами бросился к нарисованной на красноватом песке Яки-Спринг карте. Бородатый старатель позволил им подойти поближе, смотря прямо в обезумевшие от алчности глаза, дал ровно столько времени, чтобы в их головах запечатлелась общая картинка, но не детали. После этого мгновенным зигзагообразным движением он, не обращая внимания на вопли, вырвавшиеся у Пелона и его пятерых товарищей, смел карту мескитовой веткой.

СПОДВИЖНИКИ ПЕЛОНА

Так как Маккенна был в своем роде философом и немного поэтом, то он решил, что если бы не обстоятельства, этот вечер можно было бы назвать просто очаровательным. Луна цвета спелой тыквы вызывающе светила своими тремя четвертями. От пустыни после одуряюще жаркого дня веяло прохладой. Воздух, без резких и пронизывающих ветров, как на излюбленных Маккенной плоскогорьях, был напоен ароматом, которого в горах не наблюдалось. И вот пойманный в ловушку старатель с наслаждением вдыхал оживающие к ночи запахи: лавандовый — пустынной ивы; желтого цвета пало верде, щекочущий ноздри аромат пиньона и можжевельника — и гадал: дано ли ему будет вновь когда-нибудь насладиться этим благоуханием?

Немного поодаль, но в пределах слышимости, его начальники решали тот же самый вопрос. Высказывалось несколько мнений, слегка отличающихся друг от друга по разным причинам. Один из мексиканцев, в крови которого оказалась изрядная доля ирландской крови, ненавязчиво, но решительно настаивал на том, чтобы белого сейчас же убить. Его приятель, на вид очень деловой сонорец, по коммерческим причинам возражал. Из трех индейцев двое были американскими апачами. Возможность принимать решения они предоставили Пелону: выбрав раз предводителя, они не вмешивались в его дела. Но третий был родом из мексиканского племени яки и думать предпочитал своей головой. Темнокожий силач с гротесково-длинными руками и короткими обезьяньими ногами не был ни красноречивым обаяшкой, ни купцоподобным жуликом, а скорее упрямым и несгибаемым. Самое интересное, что прозвище его было Моно, что означало Манки — Обезьяна, и действовал он просто: хотел есть — ел, если уставал — ложился спать, а поймав в пустыне белого — убивал. Медленно, разумеется. Так вот и жил.

Сейчас он как раз объяснял товарищам, как следует поступить с Маккенной.

— Начну я, — говорил он, — надрезав ему икры ног. Затем, на подошвах и сгибах бедер есть такие места, проткнув которые можно свести человека от боли с ума, не позволив ему при этом преждевременно истечь кровью. После этих мелочей я…

— Пор Диос! — вскричал Пелон. — Да у тебя мозги мясника! Что за черт в тебя вселился, Манки? Мы не собираемся здесь разделывать тушу!..

— Верно, — подал голос один из апачей — симпатичный, стройный воин из клана чирикауа, внук вождя Кочиза. — Давайте не забывать о главной цели. Ты это хотел сказать, Хачита?

Он обращался к своему товарищу, апачу из клана мимбрено. Имя последнего означало Маленький Топорик. Слово «маленький» отлично соотносилось с мозгом индейца, но не с ростом этого поистине гигантского создания. Это был двоюродный правнук Мангаса Колорадаса, знаменитого убийцы белых, и он сильно напоминал прадядю своими шестью с половиной футами роста и крайне несимпатичным лицом. На этом сходство заканчивалось, потому что если Колорадо был известен как белоненавистник, то Хачита наоборот казался довольно добродушным малым. И вот непохожий на своего знаменитого жестокого прадядю племянничек покачал массивной головой и прогрохотал в ответ на вопрос приятеля:

— Айе, Беш, именно так. Ты высказал мои мысли вслух! Не знаю, что ты имел в виду, но все сказанное тобой — верно.

По-апачски «беш» означало нож. Это имечко Маккенну отнюдь не успокоило. Топорик с Ножом могли сделать на его надгробной плите четкую гравировку. Но Маккенна уже одиннадцать лет жил в этих краях и держал язык там, где ему положено было находиться во время встреч с апачами. В то же самое время он как можно шире раскрыл глаза и навострил уши. Но отклика не последовало. Пока что он слышал лишь мрачные предсказания погоды для белых дураков-одиночек, слоняющихся по пустыне Спаленного Рога.

Лагуна Кахилл — мексиканец, с долей ирландской крови, который с большим юмором предлагал обсудить возможные способы убийства белого золотоискателя, — не сдавался, предлагая разумные доводы в пользу своих умозаключений.

Чистокровный мексиканец Венустиано Санчес, бывший сержант федеральной армии, человек, видевший все ясным солдатским оком, был напуган любыми предложениями уничтожить ключ к каньону Погибшего Эдамса. Он возмущался, кипятился, задыхаясь от бестолковости своих товарищей. Самим уничтожать деньги? Убивать богатство? Эй, Чиуауа!!! Совсем спятили!

— Матерь божья! — рявкнул он, обращаясь к Пелону. — Что это еще за идиотские разговоры об убийстве? Вы все что, с ума посходили? Да очнись же, Пелон! С тобой говорю я, Венустиано Санчес! Речь идет о сокровищах каньона Дель Оро: сто тысяч американских долларов дожидаются нас там. Они добыты и сложены в определенном месте, а остальные миллионы раскиданы в пределах видимости! Вьезенория! Не слушай этих придурков! Мы охотимся за золотом. Эта белая свинья, что валяется там в скалах, знает к нему дорогу. Ему нарисовал карту сам старый Эн, и все, что нужно сделать, это заставить его все нам выложить. Пор Диос, Пелон, не слушай этих ослов! Скажи ты им!..

Маккенна, искушенный в прерийной дипломатии, не упустил своего случая.

— Верно, Пелон, — запричитал он на испанском. — Скажи ты им! Мои шотландские предки наверное сейчас переворачиваются в гробах. Если в тебе осталась хоть капля здравого смысла, то ты поймешь, что терять такие деньжищи — непростительная глупость. Не думаю, что ты сможешь продать мой скальп за такую цену — я имею в виду сто тысяч на руднике Погибшего Эдамса. Это если оставить в покое, как правильно сказал Санчес, миллионы, таящиеся в земле. Подумай, Пелон. Неужели мой труп будет стоить дороже?

Лагуна Кахилл, который никак не мог понять подобные экономические выкладки, задумчиво ухмыльнулся. Улыбочка, обнажившая лишь нижний ряд зубов, здорово смахивала на акулью. Маккенна, разумеется, обратил на нее внимание, правда, удовольствия она ему не доставила.

— А знаешь, — проговорил Лагуна, — мы ведь можем содрать с тебя шкуру и предложить ее изготовителям барабанов в Оуксаке. Думаю, три песо выручить сможем. Или даже пять. Все-таки лучше, чем ничего.

— Ба! — буркнул Санчес, бывший наемник федеральной армии. — Почему ты постоянно повторяешь «ничего»? Этот парень, между прочим, стоит миллионы долларов в американской валюте. Где твои мозги, Лагуна? Может, ты не понимаешь значения слова «деньги», но только подумай о том количестве вина и девок, которые ты сможешь накупить! Представляешь, шлюхи, которые станут тебя обслуживать по первому классу?! Вот это да! Так что все, что от тебя требуется — пораскинуть мозгами…

— Возможно, — уступил тот. — Спорить с огненной водой и мягкой плотью довольно затруднительно.

— Это если не брать в расчет, — запыхтел Хачита, — хорошую еду. Все остальное — ничто, по сравнению с грамотной жрачкой. Пульке и мескаль я найду, где угодно; бабы ко мне слетаются как мухи на освежеванную тушу. Но вот жратва!.. Жратва действительно стоит того, чтобы о ней подумать.

Лагуна пожал плечами.

— Частично я с тобой согласен. Твоя туша действительно нуждается в свежевании. Вот сейчас с твоей стороны подул ветерок. Ничего, если я попрошу тебя передвинуться подальше за костер? Пор фавор, амиго. А то у меня аппетит портится.

Пелон понял, что настало время вмешаться. Через секунду огромный апач поймет, что его задевают, и последствия будут пренеприятными.

— Хачита прав, — быстро заговорил он. — Здесь, в пустыне, ничто не достается с таким трудом, как хорошая еда. Но забывать о слабом поле и крепкой выпивке тоже не следует. Если всего вдосталь, это всегда хорошо. Особенно, когда это все — золото, не правда ли, компаньерос?

Последнее предложение он адресовал всем своим приятелям, и с кошмарным смехом, служившим своего рода языком их содружества, Венустиано Санчес, словно цементируя достигнутое соглашение, свел ладони вместе, прежде чем Лагуна — головорез вновь выступил со своими кровавыми предложениями.

— Сегура ке си. — Он улыбнулся. — Все встало на свои места. Оставляем белую собаку в живых и начинаем думать над тем, как лучше всего заставить его поделиться тайной каньона Дель Оро со своими новыми друзьями. Так, ребята?

— Конечно, — подтвердил Лагуна своей акульей улыбочкой. — А разве были другие предложения?

Франсиско Лопес, по прозвищу Пелон, посмотрел на товарища с такой прохладцей, что даже лежащему в тридцати футах от компании Маккенне стало холодно.

— Нет, — сказал предводитель бандитов. — По-моему, их и не могло возникнуть.

Медленно произнося слова, он вынул из-под серапе свою правую руку, которая незадолго до этого незаметно скользнула под пропитанную потом одежду. В ней был зажат кольт со взведенным курком. Калибр револьвера был довольно внушительным. В последовавшей тишине Пелон потихоньку поставил собачку на место и невесело усмехнулся.

— Пора бы завязать этот бесполезный разговор, — сказал он. — Луна давно взошла, а мы еще не ужинали. Мне лично лучше думается на полный желудок. К тому же, остальные будут волноваться. Так что — поехали.

Несмотря на опасность и возможность физической расправы, Маккенна заставил себя встрять в разговор.

— Остальные? — переспросил он Пелона. — Ты хочешь сказать, что эта пятерка еще не вся твоя компания?

— Можешь понимать, как тебе заблагорассудится, — ответил Пелон. — Но я действительно сказал «остальные». Они с лошадьми ждут нас там, в скалах. — Он указал на желтые вершины Яки-Хиллс, все еще светящиеся в темном небе. — Неужели ты думал, что мы будем бродить пешком по этим землям? Ха! Ты, действительно, постарел, Маккенна.

— Может и так. Но на тебя, Пелон, тоже непохоже, чтобы ты путешествовал по вражеской территории с большим отрядом. Зачем так рисковать и обнаруживать себя раньше времени?

— О, — пожал плечами предводитель шайки, — мы их с собой не приводили, этих «товарищей», а нашли уже в Аризоне.

Это замечание он сопроводил громовым раскатом лающего смеха, поддержанного всеми остальными, исключая Манки.

— Воспоминания о сидящих в скалах, — заявил гороподобный яки, — заставляют мои чресла ныть. Давайте-ка побыстрее сматываться.

Маккенна уловил странную интонацию этой реплики, но не смог сразу определить, что в ней такого странного. Пелон прояснил дело, доставив в головоломку недостающую деталь. Легким пожатием плеч он успокоил яки.

— Не волнуйся, Манки, — ухмыльнулся бандит. — Ты не успеешь проголодаться. Я не жаден и обязанности хефе знаю. Очнись, не хмурься. Разве я не обещал накормить тебя до отвала? Ты даже можешь взять и мою долю. Думаю, что в переваренном виде я ее лучше усвою.

— Ее? — слабым от отчаяния голосом проговорил Маккенна. — Ты говоришь о женщине?

— Ну, разумеется, — ответствовал Пелон. — Послушай, амиго, мы, апачи, не любим выполнять женскую работу. Готовить ужин, ухаживать за лошадьми — разве это мужское дело? Нам так не кажется. Ладно, вот подожди, скоро увидишь настоящий лакомый кусочек.

С этими словами он рывком поднял Маккенну на ноги и так толкнул в спину, что чуть не развалил ее на части. Золотоискатель пошатнулся и от удара, и от промелькнувшей в мозгу мысли.

— Женщины? — тупо спросил он. — Здесь на вражеской территории, в пустыне? Ты привел с собой женщин?

— Ничего подобного! — взревел Пелон, — Это не наши! И меня не интересует чьи. Я же тебе говорил, что мы их подобрали по дороге сюда.

— Черт побери, Пелон! — застонал Маккенна. — Не может этого быть. Не может мужчина настолько нуждаться в женщине.

— Это зависит от мужчины, — ухмыльнулся Пелон.

— От женщины, только от женщины! — промычал Манки, и губы его исказило подобие улыбки. — Поторопись, Пелон, или я уйду один!

— Идем, идем, — откликнулся лысый бандит. — Я замыкающим. Вы все знаете почему. Маккенна со мной, от греха подальше. Беш, будешь показывать дорогу. Санчес, держись ближе ко мне.

Бандиты стали по одному выходить на тропу, но молодой воин из клана мимбрено замешкался. Пелон, увидев его колебания, зло осведомился о том, что именно заставляет его не слушаться приказов вожака.

— Тело несчастного старика, — пробормотал Хачита, указывая на Эна. — Мне кажется дурно оставлять его здесь в полном одиночестве. Несправедливо. Ведь его могут сожрать койоты.

— Боже милостивый! — взорвался Пелон. — Что за ересь! Беспокоиться о старом беззубом дурне, отдавшем концы в пустыне от недостатка воды? А я-то считал тебя настоящим апачем!

Хачита внимательно посмотрел на него. Затем подошел к мертвецу и осторожно, словно это был больной ребенок, поднял его на руки. Повернувшись к Пелону, он сказал, медленно растягивая слова:

— Но этот старик настоящий апач. Вот я и доставлю его тело на ранчерию.

— Что? Да мы можем целый месяц ее не увидеть!

— Неважно, я его понесу.

— Сантисима Мария! — закричал Пелон. — Вокруг сплошь идиоты! Ну что бедному человеку делать?

— Напиться, — подсказал Лагуна Кахилл.

— Побаловаться с женщиной, — прорычал Моно-Манки.

— Хорошенько наесться, — громыхнул Хачита, становясь в строй и прижимая тело Эна к своей широченной груди. — А уж затем напиваться и баловаться с женщинами.

Маккенна посмотрел на вспотевшего Пелона. В уголках его невинно-голубых глаз собрались тоненькие морщинки.

— Что касается меня, хефе, — сказал он, — то ко всем пожеланиям я могу добавить только одно — встретить кавалерийский отряд Соединенных Штатов.

С неожиданной звериной жестокостью Пелон ударил белого в лицо. Откинув голову назад, Маккенна рухнул на землю. Пелон яростно пнул его под ребра, и старатель, вытирая струящуюся из разорванных уголков рта кровь, поднялся на ноги.

— Не забывайся, — цыкнул зубом предводитель бандитов. — И побереги шутки для другого случая. Помни, что шучу здесь только я.

— Диспенсеме, — пробормотал Маккенна, сплевывая на песок горячую соленую кровь вместе с обломками зуба. — Столь непотребный жест из-за столь благородного напоминания?..

— Вперед, — приказал Пелон Бешу. — Показывай дорогу. — Выпростав правую руку с кольтом и без особой злобы, зато с огромной убежденностью, он добавил:

— Мне кажется, следующего, кто скажет хоть слово, я пристрелю. Не знаю почему, но мне так кажется. Разговоры окончены.

Похоже, никому не хотелось проверять крепость слова Пелона. А Глену Маккенне тем более. Старатель послушно двинулся вслед за остальными по залитой вставшей над древними холмами Яки луной тропе.

Что было впереди у его новых приятелей, он представить не пытался. Что ожидало лично его, он представлять боялся. Маккенна знал лишь одно: в компании звероподобных личностей, с которыми он сейчас шел по пустынным холмам, для него таилась смерть за пазухой у каждого.

ЖЕЛТЫЕ ХОЛМЫ

Идти оказалось недалеко. По волчьей привычке апачей люди из банды Пелона днем шли пешком, пока их женщины параллельной тропой ехали верхом. Метод был уникален, но только таким образом можно было передвигаться по вражеской территории, где любая встреча заканчивалась вселенским хаем, способным привлечь либо патруль американских кавалеристов, либо отряд американских полицейских. Шагая пешком, захватчики могли оставаться невидимыми и по мере надобности ускользать из-под самого носа у белых, которые предпочитали двигаться верхами. В пустыне, особенно в такой опасной ее части как бассейн Спаленного Рога, пешие апачи давали сто очков форы белым всадникам. Только длинные переходы типа переезда в Сонору и обратно требовали лошадиных сил. В розысках старика Эна пони и женщины были непосильной обузой.

Зная эти индейские штучки, Маккенна недоумевал: как же Пелон доверил своих лошадей женщинам, которых подобрал в дороге? Но он не мог даже основательно поразмыслить об этом. Уж чересчур тяжкой оказалась тропа, по которой они передвигались. Отряд шел с полчаса и продвинулся на три, максимум на пять миль. Определить точнее было невозможно из-за кошмарно пересеченной местности — настоящих русских горок и повисающих над ущельями троп. В чем Маккенна был уверен, так это в том, что путь ведет наверх.

Поэтому его сразил наповал открывшийся внезапно вид стоянки с костром. В тот самый момент его ноздри затрепетали от запаха жарящегося мяса. Почуяв дымок от смеси горящих веток и горячей крови — запахов чисто апачской кухни, Маккенна повернулся к Пелону.

— Хефе, — рискнул он обратиться, — либо я забыл, как пахнет в раю, либо этот ночной ветерок благословил жареный мул.

Пелон, позабыв о дурном настроении, согласно кивнул.

— Точно, мула жарят. Жаль все-таки, что ты белый. Из тебя бы получился отличный индеец. Говоришь ты немного. Обоняние у тебя, что надо. Хорошо ходишь по холмам. Жирка нет. Не лжешь и не мошенничаешь. Ешь немного. И ничего никогда не теряешь.

— Грасиас, — поблагодарил Маккенна, перестав искушать терпение судьбы.

В следующую секунду скалы расступились, и путники вышли на окаймленную сосенками полянку, на которой стояли лошади и сидели индейские женщины.

Увидев такую идиллию, Маккенна судорожно вдохнул воздух.

— Матерь Божья! — пробормотал он. — Мираж!

— Да нет, — усмехнулся Пелон, — просто тайная стоянка апачей.

Маккенна и не пытался спорить. Какая разница, как это называть? Здесь, всего в трех милях от того места, где — как казалось белым — воды не было на пятьдесят миль в округе, сиял небольшой зеленый бриллиант горной поляны с чистым ручьем, окруженным поразительно свежими сосенками.

Его не могло быть и все-таки он был. Апачи! — подумал Маккенна. Что за странная и таинственная порода человеческих существ. Если на пятьдесят миль в округе нет ни капли воды, они приводят тебя к артезианскому колодцу, из которого бьет сверкающая чистая струя. Если вам точно известно, что травы нет ближе трех конных переездов, они через десять минут достают достаточное количество фуража для своих маленьких крепких мустангов. А там, где о настоящих деревьях никогда слыхом не слыхивали, они вытаскивают из скал темные с длинными, пахнущими корицей иголками, стройные горные сосенки. Все-таки это был мираж! Все остальные слова забывались моментально. Мираж!

Первоначальное изумление продолжалось у Маккенны до тех самых пор, пока он не добрался до костра и в обалдении не уставился на апачских женщин. Но второй взгляд просто сразил его наповал. Бородатый старатель молил Бога о том, чтобы это видение оказалось лишь галлюцинацией, вызванной усталостью и подавленностью. Но надежда угасла, после того как он открыл глаза и тряхнув головой, увидел, что белая девушка не исчезла.

ЧЕТВЕРТАЯ ЖЕНЩИНА

Маккенна покачнулся, почувствовав себя совсем больным. Старуха, поддерживающая огонь и жарившая мясо, конечно же, была чистокровной апачкой. Толстушка, готовившая кофе, — из какого-то другого племени: вероятно, пима или хопи. Третья обитательница лагеря несомненно была индейского происхождения, на что указывал тот факт, что ее нос был срезан под корень: таким образом апачи метили неверных жен. А вот когда Маккенна увидел четвертую женщину — молодую, стройную белокожую девушку — ему стало плохо. Она не была ни апачкой, ни пима, ни хопи, и вообще не была индианкой. Как, в общем-то, не мексиканкой, не метиской любых кровных пропорций. Она была такой же белой, как Глен Маккенна.

В поразительной горной тишине к Маккенне подошел Пелон Лопес и тронул старателя за плечо.

— Ну, амиго, что я тебе говорил? — Он ухмыльнулся. — Разве не предупреждал я, что твои голубые глаза выскочат из орбит, стоит тебе увидеть этот лакомый кусочек?

Золотоискатель постарался как можно лучше скрыть свои чувства, потому что любая неловкая фраза или неверный ход могли причинить девушке непоправимый вред. Ему следовало ее игнорировать, спрятать свое болезненное удивление, чтобы решая эту дьявольскую шараду не пере —, но и не недоиграть.

Посмотрев на Пелона, он кивнул.

— Ты уже вторично называешь ее лакомым кусочком. Почему?

— Ну, — ответил бандит, раздвигая иссеченные шрамами губы в опасной и болезненной улыбке. — Потому что пока мне не удалось ее отведать. Понятно? Ха-ха-ха!

— Безумно смешно, — согласился Маккенна. — Насколько я понимаю, вы захватили ее только сегодня?

— Точно. Этим утром. Помешали ее семейке завтракать. То есть мы хотели было присоединиться. Ха-ха! Может быть, именно поэтому я называю ее лакомым кусочком. Ну, Маккенна, разве не смешно?

— Да, — ответил старатель, — не смешно.

Пелон подозрительно уставился на него. Бандит не совсем понял фразу белого гостя.

И пока он стоял, мрачно скалясь, возле них объявился третий персонаж: Манки, приземистый убийца с ноющими чреслами. Его низкое порыкивание разбило повисшую между Маккенной и Пелоном тишину. И бандит, и старатель повернулись в сторону обезьяноподобной фигуры краснокожего. Остальные тоже взглянули на яки; на мгновение все замерли.

Манки не обратил на них внимания. Он смотрел на белую девушку. В отсутствие мужчин апачские женщины третировали ее хуже некуда. Среди различных знаков внимания, оказанных ей, был, например, такой: ее рубашка оказалась разорванной в клочья ударами мескитовых веток. Изодранная одежда свисала с плеч неровными полосами, едва прикрывающими дразнящие выступы маленьких крепких грудок, на которые уставился своими маслянисто-обсидановыми глазками Моно-Манки.

Пелон раздражающе громко рассмеялся.

— Полегче, Манки, — сказал он. — Не забудь, что следует и другим что-нибудь оставить. Ха-ха-ха!

Остальные закивали, улыбаясь при упоминании о бандитской этике, и Манки, припав в полуприсед, стал приближаться к испуганной девушке, пуская слюни из раззявленного рта: первобытный грязный язычник. Наблюдая за ним, Маккенна не смог сдержаться.

— Боже, — сказал он по-английски Пелону, — ты ведь не позволишь этому случиться!

Предводитель бандитов бесстрастно повернул к Маккенне лицо горгульи, разведя в беспомощном жесте огромные волосатые руки.

— Но что я могу? — спросил он белого. — Разве я не обещал Манки, что отдам ему и свою долю? Неужели ты хочешь, чтобы я нарушил собственное слово? Да за кого ты меня принимаешь?

Маккенна не ответил. Он просто согнул костистые пальцы и сцепив их в один кулак, тыльной стороной этого молотка так врезал Пелону по его неандертальской челюсти, что чуть не оторвал ему голову. Покачнувшись, метис рухнул на колени и прежде чем кому-либо из бандитов удалось пошевелиться, Глен Маккенна молча рванулся к обезьяноподобному индейцу.

МОНО-МАНКИ

Манки был настолько увлечен девушкой, что не заметил приближающегося Маккенну. Девушка же, разумеется, Маккенну видела и не смогла сдержать радостной реакции, которая в свою очередь насторожила яки. В последнее мгновение он резко обернулся: старатель как раз заносил сложенные кулаки, чтобы ударить его так же, как и Пелона. Скорость реакции индейца была невероятной. Его руки взлетели вверх и блокировали удар белого в самой верхней точке. Схватив Маккенну за запястья, Манки, хрюкнув, отшвырнул его прочь. Старатель с зубодробительным грохотом приземлился возле костра среди опавшей сосновой хвои и мелких камешков. Удар ошеломил его, и Манки, воспользовавшись этим, навалился на белого.

На этом драка могла бы и завершиться, потому что ладонь яки нащупала осколок скалы, и у индейца появилось явное намерение размозжить череп распростертому под ним противнику. Но внезапно занесенная в ярости рука замерла, и у присутствующих вырвался дружный судорожный вздох. Пелон, не целясь, выстрелил с бедра, но несмотря на это, камень в руке Манки раскрошился на мелкие кусочки. Когда отдача от раздробленного булыжника прошла по всему телу, Манки издал вой удивления. В мгновение ока он оказался на ногах, обратив звериное лицо к Пелону и остальным. В перекошенных темных чертах лица читалась неутолимая жажда смерти, но вид Пелона и компании, сгрудившейся вокруг костра, заставил индейца застыть: даже для такого громилы, как Манки, противников было чересчур много. Он замешкался, и это спасло ему жизнь: жажда крови выветрилась из головы так же быстро, как и закипела. Пелон кивнул и убрал в кобуру дымящийся кольт. Беш, стоявший по правую руку, перехватил нож за лезвие. Хачита, находившийся по другую сторону, опустил огромный, похожий на булыжник кулачище, в котором был зажат томагавк. Санчес и Лагуна Кахилл, не успевшие пошевелиться, обменялись красноречивыми взглядами и распрямили сведенные судорогой плечи. Манки вынырнул из боевой стойки и, мрачно опустив голову, встал перед вожаком и всей шайкой.

— Подсчитав все «за» и «против», — произнес Пелон задумчиво, — я пришел к выводу, что сегодняшний вечер явился для тебя с нашей стороны рождественским подарком, потому что если бы ты погубил проводника, мне бы пришлось снова нажать на курок. Но вот мы стоим друг перед другом, а белый сидит на своих окороках живой и невредимый. — Тут он повернулся к девушке и отрывисто бросил по-английски:

— С тобой-то что? Неужели даже не предложишь руку человеку, рисковавшему из-за тебя головой?

Девушка вспыхнула и потихоньку подойдя к Маккенне, подала ему руку. Он взял ее и, поднимаясь на ноги, вымучил горестную и несколько окровавленную улыбку. Сметая со рта хвою, песок и веточки, старатель попытался было жестом извиниться.

— Не знаю, поверите вы или нет, — сказал он, — но мы попробуем выпутаться из этой истории. Я всегда был против того, чтобы столь изысканные молодые леди носились по здешним равнинам в подобной компании.

Ему было приятно увидеть, что девушка с напряженной улыбкой приняла эту неуклюжую остроту.

— Чтобы собраться, мне не понадобится много времени, — ответила она.

Между ними встал Пелон Лопес.

— Я и сам люблю похохмить, — обратился он к парочке. — Смотрите: ха-ха-ха! — Бандит запрокинул назад омерзительную башку и, как взбесившийся койот, залился лающим смехом. В следующее мгновение из-под серапе выскользнула рука с кольтом, и длинное дуло, задев ключицу, хрястнуло Маккенну по груди. Боль от удара была очень сильной, и Маккенна понял, что кость либо расколота, либо сломана. Но не подал виду, а, стиснув зубы, стерпел. Пелон, наблюдавший за ним, кивнул.

— Как я уже говорил, ты мог бы стать отличным апачем. Хотя, ей-богу, индеец бы получился престранный: с невинными голубыми глазками и дружелюбным личиком.

— Крайне странным, — подтвердил Маккенна. — Что дальше, хефе?

— Не смей разговаривать с девушкой, понятно? И смотри за тем, чтобы и она с тобой не заговаривала.

— Как угодно, — поклонился старатель и поведал девушке по-английски, что от них требовалось. Она кивнула и вернулась к работе: принялась прорубать просеку в кустарнике, заготавливая хворост. По этому мудрому решению Маккенна понял, что девушка усвоила первое правило выживания в апачском плену: молчаливое повиновение и готовность к работе в любое время. Он чуть-чуть наклонил голову в знак одобрения и был поражен, увидев ответную яркую, мимолетную улыбку. По всей вероятности, это необыкновенная женщина, подумал он. Хотя, конечно, в таких вещах старатель разбирался мало. Нельзя сказать, чтобы он был женоненавистником или робкого десятка — нет. Но шотландец плевал на женские капризы, считая, что женщины и мужчины думают разными местами. Правда, до сих пор Маккенна чурался женского общества и не мог проверить свои догадки.

Теперь же, смотря в серые глаза пленницы, он осознал, что сам пленен ею и во что бы то ни стало должен эту женщину узнать поближе. Впервые в жизни он был абсолютно уверен в тем, что она именно та, что ему нужна. Он оказывается гонялся все эти годы не за золотом, а за более редким сокровищем: редким, необходимым и, самое главное, неизмеримо более восхитительным, короче говоря, за этой беспризорной аризонской девушкой, чересчур молодой, чтобы возбудить в любом набожном христианине мысли, которые сейчас воспламеняли воображение Глена Маккенны. Иначе говоря, его сразила любовь. И теперь от Маккенны требовалось, каким угодно способом выцарапать невредимой это необыкновенное сероглазое создание у волчьей стаи Пелона Лопеса и в целости и сохранности вернуть ее в лоно цивилизации.

Разрешив собственные сомнения, рыжий золотоискатель кивнул сам себе и сделал глубокий вдох. Он все-таки оказался прав: несмотря на ссадины, кровоточащий рот, разбитый зуб и треснувшую ключицу, это и в самом деле был очаровательный вечер.

ДОГОВОР

— Как видишь, Маккенна, проблемы, в принципе, не существует. — Пелон пожал плечами, словно не в силах объяснять очевидное. — Ты сделаешь то, что мы прикажем — приведешь нас к золоту — или же будешь убит. Я знаю, ты очень упрям и, конечно, не хочешь нам помогать. Ты такой же, как апачи, даже упрямее. Ты даже можешь позволить нам убить себя. Но запомни, амиго, что Пелон всегда готов справиться с подобными неприятностями.

Теперь настал черед Маккенны пожимать плечами. Таким образом он старался заверить себя, что с нервами у него все в порядке. И еще, что прежде, чем бандиты заставят его присоединиться к их компании, он сможет немного покочевряжиться. Но ему было страшно любопытно, что за крапленую карту припас Пелон. Может, разбойники решат в нем поковыряться? Как-то раз мескалерские апачи проделали основательную дыру в его правой ступне, чтобы заставить старателя держаться подальше от мест, которые они считали священными. С неумолимой ясностью Маккенне вспомнились недели лечения, и у него тут же пропало всякое желание повторять подобные опыты.

— Пелон, — наконец произнес он, — ты всегда был отменным толмачом, но, похоже, годы берут свое. Теперь ты брюзжишь хуже старой бабы. Пожалуйста, будь краток и скажи наконец: чем ты меня собираешься напугать?

— Уж не думаешь ли ты, что я не заметил идиотские взгляды, которые ты бросал на девчонку? Ну что? Хочешь, можем вместе подумать над тем, что наш добрый приятель Манки сделает с ее маленькими и как бы ты назвал их — восхитительными? — грудями… Отрежет, да?

Маккенна знал, что их ничто не остановит. Для бандитов девушка была бросовой вещью. По всей вероятности, она не подходила им даже в качестве подстилки. Видимо, ее подобрали где-то в пути, чтобы всем скопом попользоваться, а затем выбросить, чтобы не тащить с собой обузу. Поэтому, заметив, что девушка ему нравится, бандиты попытаются это использовать, чтобы добиться от Маккенны согласия на сотрудничество. Было еще и третье стремя под все то же седло: Маккенна мог воспользоваться своей ценностью, чтобы оградить девушку от посягательств. Он осторожно принялся обрисовывать Пелону создавшееся положение.

— Теперь я вижу, — начал он, — что ты все так же хитер, как и прежде. И даже рад этому. Хорошо, согласен с тем, что девчонка имеет для меня некоторую ценность и мне бы не хотелось, чтобы она пострадала, и, кроме того, чтобы твои компаньоны оказывали ей какие-либо знаки какого-либо внимания. Я ясно выражаюсь?

— Еще бы. Продолжай.

— Таким образом, мы подошли к тому, что можно назвать своего рода соглашением, — подвел итог белый золотоискатель. — Каждый из нас имеет над другим определенную власть.

— Все верно. Давай выслушаем твои предложения по этому поводу.

Маккенна ухмыльнулся. Гримаска произвела крайне неблагоприятное впечатление, так как ее компоненты, включающие бронзовую от загара кожу, чистые белые зубы, симпатичные морщинки в уголках теплых голубых глаз, не понравились Пелону Лопесу.

— Я ведь предупреждал: не вздумай притворяться невинной овечкой! — рявкнул бандит. — Смотри, не переиграй.

— Я и не собираюсь. Но разве мы не люди чести?

— Я-то да, — ответно ухмыльнулся бандит. — А вот тебе бы я мог доверить разве что непорочность своей сестры, а по данному пункту ты сам волен выносить суждение. Сестрица моя — вон та, с отрезанным носом.

Маккенна взглянул на сухопарую апачскуго скво. Женщина, услышав, что говорят о ней, ухмыльнулась белому так, что иссеченная шрамами улыбочка Пелона показалась Маккенне просто материнской. Старатель вздрогнул и отвернулся.

— Ну как? — спросил Пелон. — Нравится? Она всегда смотрит так, словно обещает бог знает какие утехи. Итак, омбре, давай все же обговорим условия. Я не собираюсь болтать с тобой всю ночь.

— Эта женщина, — сказал Маккенна, уводя разговор в сторону, — тебе вовсе не сестра. Она ведь чистокровка. Зачем ты мне врешь?

— Да зачем же мне тебе врать, мил человек? Неужели я сказал сестра? Извини, оговорился. Полусестра. Родственница… по матери. Так, женщина? — обратился он к индианке.

Существо закивало черепообразной головой, делая при этом в сторону Маккенны непристойные пассы руками и даже бедрами, а затем разразилась похожим на смех ее полубрата отрывистым лающим хохотом.

— Видишь, — проговорил бандит, — ты завоевал ее сердце, не пошевелив даже пальцем. Великолепно! Если захочешь продолжить с ней разговор после того, как мы договоримся по главному вопросу, то называй ее Хеш-ке. Или не называй.

Нельзя было сказать, что Пелон здорово ободрил Маккенну. Имя женщины по-апачски обозначало безрассудное стремление к убийству. На английский оно переводилось примерно как «женщина-убийца». Для апачей было в порядке вещей даровать подобные музыкальные прозвища, но Маккенна понимал, что Пелон, называя ему столь странное имя, хотел предупредить его об определенной опасности, поэтому лишь мрачно кивнул в ответ.

— Огромное спасибо, — ответил он, — но я что-то устал сегодня, так что женщина мне вряд ли понадобится. Хеш-ке, думаю, меня извинит, а ты, Пелон, тем более. Ну что, вернемся к нашим условиям, а?

Сотоварищи Пелона навострили уши. Все они по индейскому обычаю сидели полукругом возле костра, скрестив ноги. Кто-то выковыривал из зубов остатки жаркого, кто-то рыгал, кто-то пукал, кто-то чесался, как собака, но все напряженно слушали пленника, не желая пропустить ни единого слова.

— Прежде всего, — проговорил Маккенна, — нам придется выработать план, который сможет гарантировать безопасность девушки и мою. Согласны?

— Согласны, — ответил Пелон.

— После этого, — кивнул Маккенна, — я, выполняя свою часть соглашения, отведу вас к каньону Дель Оро по карте, которую нарисовал старый Эн. Так?

— Так.

— Тогда вот что я предлагаю: пусть в этом походе нас сопровождает столько белых, чтобы их количество уравняло число твоих компаньонов, Пелон. Женщин, естественно, считать не будем.

— Естественно, — сказал Пелон. — Продолжай.

— Вас тут шестеро, с тобой пятеро мужчин. Значит, и со мной пойдут пятеро белых. Согласны?

На сей раз у костра воцарилось долгое молчание. Бандиты, позабыв о Маккенне, смотрели только на Пелона. Вожак понимал скользкость момента и чувствовал, что сейчас следует быть предельно осторожным. Он напряженно думал.

— И, — резко проговорил он после продолжительной паузы, — каким же образом эти пятеро присоединятся к нам?

— Ты, верно, знаешь Эла Сибера? — спросил его Маккенна.

— Еще бы! Славный парень. Ему даже апачи доверяют. Но пальца я бы ему в рот не положил. Настоящий омбре дуро. Дальше.

— Вообще-то Сибер мой лучший друг. Ему я и предоставлю выбрать четырех остальных.

— А как мы встретимся с Сибером?

— Я знаю, что сейчас он в Джила-Сити. Завтра мы должны встретиться, чтобы ехать в Сонору. Возле Форнтироса новая разработка. Может, слыхал?

— Слыхал. Золота там нет. Дальше.

— Предлагаю вот что: выбери человека, которому доверяешь, пусть он встретится с Сибером в том месте, которое я укажу. Пусть твой человек скажет Сиберу о том, что у нас есть — я имею в виду карту — и что я согласился отвести вас в каньон. Дальше пусть упомянет о том, будто у нас недостаток людей и припасов и что поэтому я послал за самим Сибером и остальными. Объяснить же мое отсутствие довольно легко. Пусть твой человек скажет, что ты мне не доверяешь, и я, дабы выказать добрую волю и расположение, остался с тобой в лагере. Ну, что ты по этому поводу думаешь?

Пелон помолчал и взглянул на своих людей.

— Мучачос, — спросил он, — как вам план?

На мгновение воцарилась тишина. Потом воин чирикауа — Беш — кивнул.

— Мы с Хачитой доверяем тебе, Пелон. Поэтому, если ты решишь, что нужно послать за Сибером, мы возражать не станем.

— Я тоже — за, — буркнул сержант-дезертир федеральной армии Мексики, Санчес. — Путь до каньона Дель Оро неблизкий.

По тому, как он это сказал, Маккенна понял, что именно имел в виду старый бандит, но сейчас не было времени вдаваться в моральные проблемы. Старатель хотел заполучить как можно больше голосов за свой план.

— Я присоединяюсь, — сказал Лагуна Кахилл, задействовав в свою акулью улыбочку нижнюю челюсть. — Потому что в Джила-Сити поеду именно я! Айе, Чиуауа! Там есть одна девочка в кантине у реки… — нет, ребята, я в полном порядке, дайте мне только заседлать лошадь!

— Отдохни! — рявкнул Пелон. — Тебя пока еще никто никуда не посылал. Не думаю, что доверю тебе даже набрать воды из этого ручья. — Он повернулся к последнему члену шайки. — Твое мнение, Манки? Должны ли мы послать за Сибером и четырьмя белыми?

Он не сказал «гринго» или «янки», или «американос», как бы произнес, если бы строил предложение обычным образом, но построил фразу, делая упор на «четырех белых». Это сразу привлекло внимание Маккенны. Так же, как и внимание Манки.

— Еще четырьмя? — переспросил гигант-яки. — Еще четверо «йори» приедут сюда в пустыню? В общем это неплохо, но как узнать, что за ними не протянется длинный хвост? Кто нам это гарантирует?

— Если угодно, можешь сам все проверить, — быстро вставил Пелон. — Я пошлю Лагуну, которому, пожалуй, единственному из нас в городе ничего не грозит, а ты поедешь с ним вместе и проследишь, чтобы все было, как надо. Договорились, омбре?

— Конечно. — Живость и притворное рвение, с которыми Манки согласился на предложение Пелона, не ускользнуло от сметливого Беша. Молодой воин чирикауа поднял руку.

— За этим животным нужен глаз да глаз, — сказал он. — Если он выедет из Джила-Сити даже с сорока «йори», то сюда не доберется ни один. Ты ведь это прекрасно знаешь, Пелон.

Знания Маккенны в языке индейцев племени яки исчерпывались дюжиной простейших слов. Одним из них было «йори», что переводилось, как «белый человек». Поддерживая протест Беша, Глен кивнул.

— Точно, Пелон. Должен поехать еще и третий.

Бандит с наслаждением усмехнулся.

— Амиго, — сказал он. — Ты даже не можешь себе представить, насколько это точно. Мы взяли с собой это, — тут он ткнул пальцем в сторону яки, — только чтобы узнать: сколько белых скальпов можно привезти из Аризоны за один наезд. Манки чувствует, что времена индейцев остались в прошлом, поэтому хочет привезти внукам какие-нибудь сувениры. Ты ведь понимаешь, Маккенна. Сентиментальность… Болезнь сердца. Какой человек с этим справится? Так скажи! Неужели я должен отказывать своим мучачос в маленьких привилегиях?

— Что ты, что ты, — мрачно помотал головой Маккенна. — Ни в коем случае. Значит, дела обстоят так: завтра Лагуна, Манки и еще кто-нибудь отправятся в Джила-Сити. Кто же будет третьим? Ты, Беш?

Услышав свое имя, стройный апач поднялся на ноги. Он твердо взглянул Маккенне в глаза.

— Да, третьим будет Беш, — сказал он сильным проникновенным голосом.

Если это и был вызов Пелону или кому-нибудь еще, то никто его не принял. Вожак, пожав плечами, махнул рукой, выражая этим свое полное одобрение. Участниками завтрашней поездки были продуманы детали движения как в город, так и из него. Лагерь быстро превратили в подобие спальни, а Маккенну и белую девушку приковали к стоящим в разных концах поляны соснам столетними испанскими цепями, которые старуха выудила из переметных сумок. У пленников не было возможности не только поговорить, но даже обменяться взглядами. Через несколько минут после того, как Пелон объявил об окончании совещания, лагерь погрузился в темноту. В тишине было слышно, как ворочаются на одеялах люди и как стреноженные апачские пони жуют возле ручейка бутелою.

КУКУРУЗНАЯ КАША И ЖАРКОЕ ИЗ МЯСА МУЛА

Проснувшись на следующее утро, Маккенна увидел, что проспал все на свете. Лагерь словно вымер, лишь старуха варила на костре кашу-размазню, которая, судя по омерзительному запаху, была основательно сдобрена мульим мясом. Маккенна содрогнулся и от запаха, и от вида самой поварихи, точно зная, что ей обязательно захочется накормить его своей отравой. Чтобы предотвратить беду и попытаться установить местонахождение отсутствующих бандитов, старатель решил пустить в ход свое неотразимое обаяние.

— Доброе утро, матушка, — ласково начал он. — Красота наступающего дня может сравниться разве что с твоим очарованием. Сантисима! Что это так пахнет? Пиньоль? Замечательно! Прекрасное утро, грациозная женщина и вкусная горячая пища. Айе де ми! Чего еще может желать человек?

Старуха выпрямилась. Она смотрела на белого с любопытством песчаной гадюки, наблюдающей за приближающейся мышью. Наконец, ответно кивнула.

— По крайней мере, — сказала индианка, — эта штуковина должна удержать тебя от необдуманных действий. Не вздумай шутки шутить.

И подняла лежавший рядом с костром раздолбанный винчестер. Маккенна, притворно ужаснувшись, вскинул руки вверх.

— Матушка, у меня и в мыслях не было ничего дурного! Ты ж понимаешь. Я просто слушаю пение птиц! Вдыхаю запах хвои! Внимаю призывному кличу ручья! Смотрю, как он вспыхивает на солнце, когда струится, журчит по лугу и когда целует каждый камешек и обломок гранита! Разве это не прекрасно?

Старуха подозрительно уставилась на Маккенну. Она подошла к дереву, к которому он был прикован, склонила голову: в покрытых пленкой змеиных глазках засветилось нечто похожее на любопытство.

— Так говорят индейцы, — прокаркала она. — Белым плевать на птиц, ручьи и траву.

— А белому, которого ты видишь перед собой, — нет. Я, матушка, люблю эту землю.

— Врешь, ты любишь золото, что в ней лежит. А без него эта земля тебе ни к чему.

— Не правда, — насупился Маккенна. — Я ищу золото для того, чтобы оставаться и жить здесь. Чтобы покупать еду, одеяла, амуницию и иногда — немного виски.

— У тебя белый язык, — сказала старуха.

— Нет, — улыбнулся Маккенна, высовывая предмет спора. — Как видишь — красный. Как и твой.

Индианка сделала еще пару шагов вперед, пристальнее вглядываясь в старателя.

— Белый, — повторила она. — Его корень посередине, а не внизу, поэтому он может двигаться в разные стороны.

Маккенна развел руками, грациозно признав неумолимость апачской логики.

— Правду говоришь, матушка. Мой народ частенько вас обманывал. Но прикинь: разве в этом моя вина? Разве я предавал апачей? Меня зовут Маккенна. Ты обо мне слышала. Скажи: я когда-нибудь лгал?

Старуха сразу же разозлилась. Как и большинство индейцев, она не знала, что делать, повстречавшись с хорошим белым. Ее опыт был иного качества. Ну и что с того, что этот рыжеволосый, рыжебородый, сладкоголосый старатель хороший человек? Ее это только еще больше бесило, потому что было правдой и потому что, напомнив об этом, он ее смутил.

— Будь ты проклят! — прошипела она. — Так нечестно! У тебя, действительно, неплохая репутация, и апачи тебе верят. Иначе как бы ты мог остаться в живых, повстречавшись с Пелоном? Но вынуждая меня признать, что не лжешь и не мошенничаешь с моим народом, ты связываешь меня по рукам и ногам. Проклятье! Это подло!

— Эй-эй, мамаша, — с опаской произнес Маккенна. — Мне вовсе не хочется в столь чудесное утро знакомиться с твоим ружьецом. Ты уж извини…

Но тут, что было совершенно непоследовательно, старуха внезапно заулыбалась.

— Эх! — воскликнула она. — Чего уж тут. Мне так же хочется ломать тебе голову, как тебе — мое ружье. Маккенна, видимо все дело в этой ярко-рыжей бороде и голубых глазах. Ты здорово научился находить тропки к сердцам женщин. Но-но! Я заметила твою ухмылку. Думаешь, она, мол, чересчур стара, да? Осторожнее, а то запросто можешь получить прикладом по башке.

— Да я бы с кем угодно побился об заклад на то, что ты походя разобьешь любое мужское сердце, — галантно откликнулся Маккенна. Но с чего ты взяла, маманя, будто я усомнился в твоей женственности? Чем дальше в лес, тем слаще фрукт, не так ли, мучача?

— Хи-хи-хи! — Сморщенная скво показала пеньки оставшихся зубов и, словно хорошую собаку, погладила Маккенну по голове. — Ане, ты совершенно прав, хихо! Сейчас угощу тебя пиньолем! А потом поболтаем. Я тебе могу рассказать то, чего не договаривает Пелон. Давай-ка разомкнем эту чертову цепь…

— Мамаша, — сказал Маккенна, вытаскивая из «браслета» занемевшую ногу, — если бы я был на десять, а ты на двадцать лет моложе, то спускать меня с поводка было бы ох как опасно!..

— Чушь! — фыркнула старуха, но было видно, что ей приятно.

Присев к огоньку, Маккенна понял, что отступать некуда, впихнул в себя кашу, и чтобы не потерять то расположение, которое только что завоевал, принялся смачно облизываться и рыгать, показывая, что старая корова не только симпатичнейшая из женщин, но и великолепнейшая из поварих.

Подавившись последней влезшей ложкой, Маккенна помог старухе сделать уборку. Ему пришлось здорово попотеть, потому что четырехфутовое сосновое бревно, к которому приковала его индианка, походило то ли на местного рода якорь, то ли на медвежью западню. Правда, его начальница чуть в обморок не грохнулась, увидев, что мужчина оказывается может выполнять домашнюю работу. Взамен за доставленную возможность поглазеть на столь редкое зрелище, бабуся поведала Маккенне детали его пребывания здесь, в горном оазисе под названием «Нежданный Привал».

Так как это его сильно интересовало, Маккенна позволил старухе болтать, сколько вздумается. Он вставлял в ее длинную речь, то тут, то там, вопрос или замечание, чтобы направить стремительный словесный поток в нужное ему русло, хотя в основном индианка в управлении не нуждалась. Ведь в ее жилах текла кровь настоящих, чистокровных апачей. Она видела сотни белых, сидящих на том месте, на котором сейчас находился Глен Маккенна, и знала, о чем именно думал белый, который с нехорошими предчувствиями ожидал возвращения бандитов. Как и полагалось человеку, знавшему индейские и, в частности, апачские традиции, он думал только о двух вещах, а фантастические видения близкого освобождения или хотя бы помилования оставлял несмышленым дилетантам. Когда все сказано и сделано, истинное значение имеют: во-первых, жизнь, а во-вторых, смерть. Натуральменте.

ТАЙНА СНО-ТА-ЭЙ

Болтливую индианку, к тому же женщину из племени апачей, найти не так просто. Через пять минут Маккенна понял, что со старухой ему здорово повезло. В истории, что она рассказывала, сплелись одиночество, старость, женская хитрость и несомненная симпатия к голубоглазому белому.

Для начала она ему поведала, радостно набив свою трубку табаком из кисета Маккенны и позволив ему покурить впервые за двенадцать часов, что в этом походе Пелона есть доля и ее вины. Она, оказывается, была последним оставшимся в живых ребенком сестры Наны и Эна. Ее мать, разумеется, никакого отношения к тайне каньона Дель Оро, который по-апачски назывался Сно-та-эй, не имела, как, впрочем, и доступа в священное место. Вход туда разрешался только мужчинам.

В те давние времена, когда была жива ее мать, это считалось нормальным. Но времена, а с ними и апачи, сильно изменились. И племянница Наны не захотела мириться со столь явной женской дискриминацией.

Старая скво замолчала, внимательно изучая своего слушателя. Наконец, видимо, приняв какое-то решение, кивнула. Звали ее, продолжала она, Маль-и-най. Это было переделанное испанское слово «мальпаис», что означало сильно пересеченную местность или бэдленд. Рассматривая рассказчицу, Маккенна решил, что имя женщине подобрали совершенно правильно. Ведь апачи всегда называли камень камнем, а жабу — жабой.

В ответ на столь прямолинейное признание бородач ответно заявил, что у него самого, как говорится, ни рожи ни кожи. Любая проницательная женщина сразу поймет, что в нем больше костей, чем мяса, а жил больше, чем сил.

Но хорошее впечатление о нем, запавшее женщине в голову, ничуть не поколебалось этим откровением. Просто она еще раз убедилась, что рыжик и впрямь является тем, за кого себя выдает. Теперь она была готова верить в то, что он может наслаждаться пением птиц, вдыхать свежесть ручья, наблюдать за тем, как растет трава и не обижать братьев меньших. Ну и белый!

— Знаешь что, Маккенна, — покачала головой старуха. — Как женщина, я отказываюсь признавать твой наговор на себя. Но если даже и признаю, то кто посмеет отрицать, что хорошая порция костей когда-либо мешала мужчине, а? Что ты на это скажешь, омбре? — Она разразилась своим идиотским кудахтаньем, и Маккенна, вспыхнув, согласно кивнул. Через секунду старуха вытерла с глаз слезы, выступившие от непонятной белому радости, и продолжила.

— Значит так: много лет я ухаживала за старым Эном. Тебе, наверное, известно, что ему было лет девяносто. Если вспомнишь, то Нане, когда он выступил в последний поход против регулярной армии, — а это было лет пятнадцать назад, — стукнуло всего семьдесят. А Эн был помоложе Наны, но не сильно.

— И вот я готовила и ухаживала за старой развалиной и, поскольку умом меня природа не обидела, в мозгу у меня начало созревать убеждение, что женщина — это, по крайней мере, половина мужчины, а значит, мне следует узнать, где находится золотой каньон.

— Тогда я начала издалека заходить к старому Эну, постепенно сужая круг вопросов. Поначалу он думал, что я болтаю просто так. Но поняв, что я действительно интересуюсь тем, о чем спрашиваю, замкнулся и стал раздражительным и злым.

— Видишь ли, он понимал, что близится время его ухода, и не знал, что делать со своей тайной. Одна его половина была готова похоронить ее в глубине сердца, а вторая всячески противилась, так как считала, что это нечестно по отношению к апачам. Я понимала, что его гнетет и особо не наседала. Но несколько недель назад вдруг поняла, что он сделал не правильный выбор. И мне стало ясно, что если кто-нибудь не вырвет у Эна тайну Сно-та-эй, то она умрет для нашего народа. Я принялась долбить в одну точку, выставляя этот аргумент главным, я говорила, что если белые целиком подчинят себе апачей, то это не умерит скорби индейцев всей страны, но только ее увеличит. Через несколько лет нужда в золоте станет куда большей, чем во времена таких вождей, как Нана, Викторио, Мангас Колорадас, Начеза, Голеты и Кочиз — этих великих воинов, сражавшихся за свободу Аризоны и, конечно, Нью-Мексико, тоже.

Она замолчала, чтобы вытащить кусочек мяса из застывшей кукурузной каши и положить его на остывающие уголья. Потом, засунув объедки в рот, стрельнула глазками в сторону белого.

— Ставлю свой винчестер против твоего седла, что ты сейчас недоумеваешь: почему среди великих воинов нашего народа я не назвала Джеронимо. Так?

Маккенне пришлось признаться, что эта мысль, действительно, мелькнула в его голове. Так солдат регулярной армии не понял бы, почему рыжебородого генерала Крука вычеркнули из списков тех, кто вел беспощадные войны с апачами.

— Ага! — закричала старая карга, — всегда так с вами, белыми идиотами! Невдомек вам, кто истинный краснокожий, а кто нет.

— Что ж, — признал Маккенна, — здесь ты права. Но я, например, знаю, что и Мангас, и Кочиз никогда не здоровались с Джеронимо. Для них он был трусливым псом. Как и его воины, ушедшие вместе с ним, после того как он нарушил данное слово и сбежал от Крука после сдачи в плен. Каков бы ни был цвет кожи, но подобных мужчин ни ты, ни я не хотели бы видеть среди наших друзей.

Старуха долго-долго смотрела на Маккенну, а потом выплюнула кусочек шкуры мула, приставшей к ее «вкусностям», но с которой обрубкам ее зубов было не справиться.

— Беру назад слова о твоем языке, — сказала она. — Не белый он у тебя. И голос странно звучит для янки. Не так, как ему положено. Это я заметила в самом начале разговора и поневоле задумалась. Маккенна, скажи, ты не настоящий американо?

— Верно, матушка, я приемный сын этой страны. А родился в далеком краю под названием Шотландия. Отец с матерью привезли меня сюда еще ребенком, поэтому я в принципе такой же американо, как и любой другой белый, родившийся здесь. Но именно вы, краснокожие, настоящие хозяева Америки.

Старая ведьма обнажила остатки клыков в некоем подобии, как ей, наверное, казалось, добродушной улыбки.

— Верно, — сказала она, — все об этом постоянно талдычат, но именно янки, а не апачи, не понимают сути разговора.

— Верно, мамаша, верно. Но я невольно тебя перебил. Ты рассказывала про Сно-та-эй.

Маль-и-пай хитро закивала.

— Кое-что о Сно-та-эй, — поправила она.

— Ну, разумеется, — сказал Маккенна. — Продолжай, пожалуйста.

Самое интересное, что расположения каньона никто не знал, и апачи считали, что эта тайна умерла вместе с Наной. Старый вождь умер внезапно, поэтому не мог нормально подготовиться к переходу в Страну Вечной Охоты, а, следовательно, и передать доверенному лицу тайну золотого каньона. Но индейцам следовало знать Нану получше. Все эти годы тайна надежно хранилась в племени и, по крайней мере, еще один апач знал, что она не утеряна. Этим единственным человеком был, разумеется, Эн. Он все время держал тайну в голове, но почувствовав, что пришло время уходить, понял, что придется искать преемника, чтобы передать ему сведения о местоположении каньона.

Тут Маккенна сказал, что узнал об этом от Пелона, на что получил сердитый ответ, что, мол, рассказ Пелона основывается исключительно на сведениях, полученных от Маль-и-пай, и что если Маккенне не интересно слушать, то надо было сказать об этом раньше.

— Какого черта я трачу на тебя время? — В сердцах спросила старуха. — Неужели ты не понял, что я могу рассказать то, чего не выдаст Пелон?

Потребовалось целых пять минут лжи и льстивых речей, чтобы перышки на старой вороне улеглись и чтобы она перестала браниться и продолжила рассказ.

Койот-Эн не нашел в своем клане человека, которому смог бы передать тайну каньона Сно-та-эй. Все дело в том, что он со своей племянницей Маль-и-пай был последним «старожилом» племени: молодые воины никогда в каньоне не бывали, а знали о нем лишь понаслышке. Говорили, — и Маль-и-пай этому верила, — что после смерти Наны в каньоне не побывал ни один апач. Другие считали, что на самом деле тайной каньона владели три клана: чирикауа, где вождем был Кочиз, мимбреньо, во главе которого стоял Мангас Колорадас Старший, и клан Наны. Но так ли это, Маль-и-пай не знала. Ей было доподлинно известно лишь то, что на протяжении ее жизни в каньон приходили воины только из клана Наны. Конечно, вполне возможно, что изначально и чирикауа, и мимбреньо тоже знали секрет Сно-та-эй, но к чему теперь эти предположения? Если раньше индейцы этих кланов и знали путь в каньон, то сейчас забыли так же, как и люди Наны. Это была проблема Йосена — Бога. Старую Маль-и-пай интересовало только то, что было известно лично ей.

А знала она вот что: Эн, не нашедший в племени человека, которому мог бы доверить тайну, в момент старческой подавленности нарушил старинные традиции апачей и рассказал все женщине! Да! Маккенна не ослышался! Женщине!

— Не стоит, наверное, объяснять человеку со столь проницательным взглядом, — сделала старуха старателю глазки, — какой именно женщине поведал Эн тайну золота, не так ли? Конечно же мне, Маль-и-пай. — Маккенна развел руками и развернул плечи во всеобъемлющем жесте понимания, который перенял у латинян и индейцев этой выжженной земли.

— А почему нет? — спросил он. — Разве можно найти оллу[1] лучше, чтобы перелить туда столь драгоценную влагу?

Не принимая во внимание неприкрытую лесть, Маль-и-пай решительно продолжила рассказ. И вот, после того как Эн доверил ей тайну Каньона, старик исчез. Естественно, в племени это вызвало лавину толков и споров. Но недоверие к старинным легендам и сказаниям вовсе не умерило молодого пыла и алчности. Эти современные индейцы — да будут они прокляты до десятого колена! — унаследовали от белых поклонение желтому металлу. Они знали, что на него можно купить много виски, хорошей еды, горячих коней и новых винтовок — в общем все то, что необходимо мужчине для счастья. Поэтому они стали считать Сно-та-эй не священной землей, которую следует оберегать от белых и мексиканцев, потому что она принадлежала апачам со времен сотворения мира, а местом, где их ждут горы денег.

Но с исчезновением Эна открылось непоправимое. Люди различных кланов, считавшие, что кто-то из их племени должен хранить тайну золотого каньона, начали поиски, и поняли, что путь в Сно-та-эй знал только Эн.

— И можешь мне поверить, — сказала старуха, ткнув Маккенне в грудь когтистым пальцем, — что после этого началось такое столпотворение, которое не утихает и по сей день.

— По крайней мере, — продолжила она после паузы, — отзвук его донесся по апачскому «телеграфу» до Соноры, где его уловили омерзительные, но чуткие уши Пелона Лопеса.

Пелон, естественно, тут же помчался в Аризону, собирая по пути банду, и включив в нее предательницу — безобразное и трусливое чудовище по имени Маль-и-пай.

Услышав эту информацию, Маккенна приоткрыл глаза, а старая скво вытащила черенок трубки из дыры между еще держащимися пеньками четырех оставшихся зубов. Облизав языком губы, индианка, покивав головой, сплюнула в костер и, сунув руку под юбки, вытащила на свет мешочек, в котором белый распознал своеобразную «аптечку» с хиддентином, или «магическим порошком священной значимости». Взяв большим и указательным пальцами щепотку порошка, старуха швырнула ее в огонь. За секунду сменилось голубое, желтое и зеленое пламя, словно сгорала обыкновенная соль, и тут же образовался столб плотного белого дыма, словно от выстрела испанского фитильного мушкета. Темные губы Маль-и-пай беззвучно зашевелились, а глаза с набрякшими веками мельком взглянули на утреннее солнце.

— Это Йосену, — словно извиняясь объяснила она Маккенне. — Никогда не угадаешь, слушает он тебя или нет. Хитрый старый дьявол.

Какое-то время она сидела, что-то вспоминая.

— Ну вот, — наконец продолжила старуха, — что произошло дальше, тебе известно. Пелон, так как его мать была из клана Наны, услышав, что старый Эн улизнул вместе с тайной Сно-та-эй, тут же примчался в Аризону. В ранчерии жила и его сестра по матери. Он рассчитывал выяснить все, что известно о каньоне, если не от простых воинов, то хотя бы от своих женщин.

— Ты говоришь о женщине по имени Хеш-ке? — спросил Маккенна. — Эта та, которая без носа?

Старуха запрокинула назад костистую головенку и разразилась квохтаньем, словно гагара на закате.

— Хеш-ке! — фыркнула она. — Вот еще! Очередная пелонская дребедень. Собачье имя этой девки — Салли. Да-да, не удивляйся, обыкновенное белое имя. Просто ее маманя делила свою подстилку с каждым вонючим койотом, забегавшим в ранчерию. Один из этих постельных захватчиков оказался белым. Имени называть не буду, потому что он занимает высокое положение в Аризоне Ну, а так как эта сучья матерь была полной дурой, то, чтобы ее выблядку перепали милости от муниципалитета, она заявила, что, мол, белое ничтожество и является отцом девочки. Но ты же по роже этой дряни видишь, каким белым был ее жеребчик-производитель. Ха! У меня самой шкура, что твоя седельная кожа, и все-таки я раз в шесть светлее, чем эта сучка. Ну, что ты — белый отец! Диос Мио!

Маккенна, почувствовав, что старуха наконец-то добралась до сути, никак не отреагировал на это восклицание, и индианка продолжала:

— Ты, конечно, можешь считать, что во мне сошлись лучи многих добродетелей, но — увы! — только обманешься. Слабостей у меня хоть отбавляй, и главной из них является невозможность противостоять ударной силе тулапай.

«Тулапай» — это кукурузная апачская самогонка, крепостью раза в два превышающая самодельное приграничное виски. Маккенна, пробовавший ее во время своих долгих странствий не на одной ранчерии, прекрасно понял, почему Маль-и-пай так горестно вздыхала. Эта жидкость была незаменимой во многих случаях. Например, ею можно было заправлять лампы. Прижигать раны. Отбеливать одежду. Дезинфицировать «йакаль» после оспы или туберкулеза, а еще лучше железистой эпизоотии. Ею было хорошо сводить ржавчину со старых ружей. На ее основе можно было готовить мазь для втирания в больные конечности хромых лошадей, или коровью микстуру для выведения ленточных червей. Но пить ее было нельзя ни в коем случае. Разве только позарез понадобится хорошая дыра в желудке или кишечнике.

— Мои соболезнования, мамаша, — кивнул бородач. — Я сам едва выжил после ее приема.

— Вальенте! — закричала старуха. — Я знала, что ты настоящий мужчина! И как долго ты болел?

— После приема тулапай? Неделю или около того. И то лишь потому, что выпил в один присест одну небольшую чашку. И, разумеется, это было несколько лет назад.

— Айе! — Вновь старая леди вздохнула с раздирающим сердце хрипом. — Когда мы молоды, нас ничто не страшит, даже тулапай. Но я-то, Маккенна, давно не девочка! Так вот: когда Пелон добрался до ранчерии и вынюхал, что Эн передал тайну каньона мне, ему припомнилась эта моя слабость. Потратив полчаса на то, чтобы перелить тулапай из горшочка в мое брюхо, он узнал о Сно-та-эй все, что было известно мне. Эй, Мария!

Маккенна нахмурился.

— Что-то не понимаю я, мамаша — сказал он. — Если Пелон узнал о тайне золотого каньона от тебя, тогда зачем он охотился за Эном? И зачем, пор Диос, держит меня здесь?

— Все очень просто, — пожала плечами старуха. — Я так напилась, что начисто забыла дорогу к каньону. Помнила только то, что Эн рисовал мне те же карты, что и тебе. Мне казалось, что я смотрю в зеркало и никак не могу сообразить, что к чему. Этот проклятый тулапай выбелил мне мозги лучше самого гремучего отбеливателя. Эх!

— Вот уж точно — эх! — сказал Маккенна. — А дальше?

— Осталось немного. Буквально крохи. Например, что Пелон, выйдя на охоту за Эном, взял с собой меня, надеясь, что я все вспомню. Он ведь прекрасно знает, что пытать меня бесполезно. Я из племени апачей.

— Еще бы, — отозвался Маккенна.

— Потом надо было как-то пристроить Салли! Но и тут все обошлось: дело в том, что Пелону приходится ублажать Манки, потому что этой обезьяне женщина нужна ежедневно. Поэтому Пелон прихватил с ранчерии свою полусестру, а заодно приволок девку из племени пима, которая была рабыней в одном клане мескалерских апачей, и за которую он отдал три пояса патронов для винчестера и, насколько мне помнится, хромую лошаденку. Он не крадет вещи у родственников, этот Пелон. Хороший мальчик.

— Куда уж лучше, — кивнул Маккенна. — За все твои рассказы, мамаша, я у тебя в неоплатном долгу. Ты ведь знаешь, что мужчинам больше всего не по себе, когда они не знают о делах и замыслах противников.

Старая женщина блеснула змеиными глазками.

— На мой взгляд, ты не слишком беспокоишься о своих врагах, Маккенна. Меня не проведешь. Я видела, как ты прошлой ночью зырил на эту костлявую девку. Вот, о ком ты по-настоящему беспокоишься.

Маккенна не знал, что сказать, но все-таки решил не сворачивать с прямого курса, считая его наилучшим.

— Похоже, — сказал он, — не наступит то утро, когда мне, матушка, удастся тебя обмануть. Признаю: стройная девушка меня действительно интересует.

— Ха! Интересует, говоришь? Айе де ми! Если бы ты не был связан, и рядом не было ее родителей и здоровенного старшего брата, ты бы в секунду затащил ее в ближайший каньон и завалил на травку даже быстрее этого чертова Манки!

— Боже мой, мамаша, — запротестовал Маккенна, — да что ж ты такое говоришь?!

— Да все то же, — откликнулась старуха. — Валялся бы с ней в травке целый день и вопил от счастья.

— Не собираюсь я слушать эту гнусную болтовню, — огрызнулся Маккенна. — Этого бедная, славная девушка не заслужила, и тебе это известно.

— Сражена твоим возмущением, — фыркнула Маль-и-пай. — Будем надеяться на то, что вернувшись сегодня, она все еще будет оставаться славной.

Этого-то Маккенна и дожидался; именно для этого он затеял поедание каши. Где девушка? Куда все уехали? Что собираются делать?

— Мамаша, — начал старатель, пытаясь изобразить придурка, — куда подевались мужчины? Куда они могли поехать, если прихватили Салли, женщину-пима и белую девушку? Тут что-то не так. Я чувствую, что не так…

— Лучше тебе заменить чувствовальник! — гаркнула Маль-и-пай.

— О? Даже так?

— Естественно. Потому что ничего страшного не произошло. Пелон с Хачитой и Санчесом уехал наблюдать за тропами, пока Беш, Манки и Лагуна не вернутся из Джила-Сити, с твоими белыми приятелями. Еще с первым лучом солнца. Что до женщин, то Пелон решил держать их в поле зрения. Видишь ли, Салли очень понравилась твоя рыжая борода и голубые глазки. К тому же она страшно устала от Манки. Их! Кто бы не устал, скажите на милость! Что за мерзкое животное. В общем Салли положила на тебя глаз.

— Черт побери! — рявкнул Маккенна. — Не смей так говорить!

— Вот поэтому, — продолжала собеседница, игнорируя последнее замечание, — Пелон, который отвечает за все, происходящее в этом лагере, решил прихватить Салли с собой, чтобы она не смогла до тебя добраться и не помогла ненароком убежать. — Старуха замолчала, пристально вглядываясь в белого. — Ты знаешь, что Салли это настоящий Манки в женском обличье — те же привычки, ухватки, та же дикость… Понимаешь?

— Еще бы, — простонал Маккенна. — Но белая девушка, маманя, с ней-то что? Пойми, что все мои помыслы о ней одной…

— И какие же это интересно помыслы? — спросила старуха с хитрецой. — Может, тебя волнует, правда ли, что эти маленькие груди так крепки, как кажутся издалека? Или тебя волнует то, что для худощавой девицы юбка чересчур плотно облегает ягодицы во время ходьбы? Не смущайся, Маккенна, я легко читаю в мужских сердцах. Они расположены не в груди, как у женщин, а несколько ниже… А, ладно, хватит… Только не вздумай раздражать меня болтовней о «высоких» чувствах, чико. Мужчина всегда остается мужчиной.

Маккенна, ничего не ответив, вспыхнул. Он обладал редчайшей способностью не говорить ничего, когда говорить нечего. Старуха, увидев, как изменился цвет его лица, выразила искреннее изумление.

— Валъграм! — возопила она. — Неужто ты действительно хотел сказать то, что сказал? Ты смущен? Боже, может у тебя и впрямь к ней искреннее чувство… Черт! Это не по правилам, Маккенна. Ты же знаешь, что при виде настоящей любви любая женщина моментально глупеет. Поэтому сейчас ты обладаешь преимуществом.

— Тогда глупей, только побыстрее, — откликнулся старатель, приходя в себя. — Пор фавор, мамаша, расскажи о девушке. Ты же видишь, что она отняла у меня сердце, что здесь я бессилен! Неужели ты заставишь меня страдать?

Маль-и-пай уставилась на белого: на изборожденном морщинами лице не проявилось ни малейшего намека на сострадание или милосердие.

А затем обнажились клыки цвета пережженой охры, а в бусинах птичьих глаз сверкнула далекая искорка.

— Ох, уж мне эти голубенькие глазки! — Старуха вздохнула. — Нечего удивляться, что Пелону пришлось привязывать Салли веревкой — настоящим вервием — к себе, чтобы удержать ее на расстоянии… Вот ведь потаскуха! Как появится что-нибудь вкусненькое — за милю учует…

НА ГОРИЗОНТЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ КАВАЛЕРИЙСКИЙ ОТРЯД

— Что касается белой девушки, — усмехнулась Маль-и-пай, — и того, куда ее забрали, так тут я не в курсе. Но думаю, что вреда ей не причинят. Видимо, Пелон просто хотел убрать ее от тебя подальше, чтобы заставить поволноваться. Чтобы ты сам замучил себя предположениями до такой степени, что тебя можно было бы держать в кулаке всю дорогу — долгую дорогу — до Сно-та-эй. А уж вернется ли она с тем же набором добродетелей, с каким уходила этим утром — один Бог знает. Но вернется обязательно. Пелон довольно странный тип. У него есть определенные правила, которым он неукоснительно следует.

— Да, — резко бросил белый. — С некоторыми из них я имел счастье познакомиться.

— Нет, я имела в виду законы чести. Это не смешно.

— Мамаша, ради всего… У Пелона Лопеса? Законы чести?..

— Маккенна, у каждого мужчины есть определенная толика чести. В Пелоне она хотя и глубоко запрятана, но все-таки есть.

— Давай-ка оставим этот бесполезный разговор…

— Давай.

— Может ты расскажешь о девушке? Где вы ее подобрали?

— Разумеется, расскажу. Взяли ее вчера утром, как Пелон и говорил. Приехали на одно белое ранчо попоить лошадей и хорошенько подзаправиться у гостеприимных хозяев. Правда, гостеприимство оказалось основательно подпорченным, но не потому что хозяева были плохие, а потому что они сильно испугались. Да и как иначе, когда к тебе за стол садятся такие люди, как Пелон, Манки и этот великан Хачита?.. Так вот, когда все съели, а лошадей хорошенько напоили, Беш, которого оставили на задней тропе присматривать, не появятся ли солдаты, прискакал во весь дух и сказал, что вдалеке движется кавалерийский отряд. Тогда Пелон, который знает ремесло бандита ничуть не хуже, чем ты ремесло старателя, схватил девчонку — дочь хозяина ранчо — и сказал ее родителям: «Обидно, друзья мои, но если у нас выйдет неприятность с солдатами, то нам понадобится заграничный паспорт, чтобы перебраться обратно в Мексику. Обещаю, что постараюсь не причинять вреда вашей дочери, а случись нам вернуться на ваше ранчо, то за определенную плату мы вам обязательно ее вернем. А теперь прошу не делать резких движений и не нарываться на неприятности. Свое дело я знаю».

— Ты можешь себе представить, что подумали родители такой симпатичной, хотя и тощей девушки. Отец оказался бравым малым. Попытался добраться до ружья, которое висело над камином. Манки убил его голыми руками, размозжив бедняге голову о косяк. Разумеется, тут же начала кричать — и весьма громко — жена белого и, прежде чем Пелон успел вмешаться, Манки угробил и ее, выхватив из раскаленной печи железную кочергу и ударив женщину прямо в лицо. Железяка прожгла голову насквозь и, задев ухо, вышла с другой стороны. Тебе наверное никогда не приходилось видеть подобного месива…

Маккенна судорожно сглотнул слюну, стараясь удержать в желудке неукротимо рвущуюся вверх кашу с мясом.

— А дальше, — продолжила старуха, — случилось нечто странное. Беш что-то сказал Хачите, и тот стиснул Манки своими огромными ручищами так, словно яки был новорожденным и тут всем стало ясно, что ему вскоре предстоит сделать свой последний вздох. Но вперед выступил Пелон со своим револьвером, который он всегда держит наготове под серапе и рявкнул, что хотел бы узнать, что именно сказал Беш своему приятелю Хачите. Беш дружелюбно ответил, что попросил мимбреньо размолотить башку Манки так, как тот это сделал белому мужчине. Судя по его словам, он раньше знал этих людей, так как однажды они его приютили.

Маккенна нахмурился.

— То есть, ты хочешь сказать, что Беш знал эту белую девушку?

— Этого я не говорила. Я сказала — родителей. Когда они спознались с Бешем, девчонки у них еще не было.

— Тогда откуда ты знаешь, что она их дочь? Это выяснилось в разговоре, предшествовавшем убийству?

— Точно. Девушка не родная их дочь, а племянница, дочь брата белого мужчины, который живет в другой части страны. — Маль-и-пай махнула рукой на восток, и Маккенна кивнул, показывая, что понял, что «другая часть страны» означает нечто находящееся за пределами территории, на которой проживали апачи, то есть за пределами Аризоны, Мексики и Нью-Мексико.

— Продолжай, — попросил он тихо.

— Досказать осталось совсем немного. Мы уехали. Двигались быстро и поэтому ушли от погони. Девушку, разумеется, взяли с собой. Кстати, на том же ранчо прихватили и очень милую мексиканочку, которая работала там служанкой. Пелон решил добавить ее к гарему Манки. Но во втором лагере отсюда, когда настала ее очередь ублажать яки, она перерезала себе вены, и Манки обнаружил под одеялом лишь кровь и остывшее тело. Решительная была женщина, но глупая. А зато Люпе — толстушка-пима, умная. Нож и у нее есть, но она предпочитает впускать в себя Манки, а не резаться. Хи-хи-хи! Отменный у этих баб выбор, правда, Маккенна?

— Правда, — ответил старатель.

— Ну, что же, омбре, пожалуй это все, хотя можно было бы добавить кое-что о Лагуне Санчесе, Беше и Хачите. О них говорить особенно нечего. Первые двое пришли с Пелоном из Соноры. Об остальных я ничего не знаю. Они приехали на нашу ранчерию — ты понимаешь, что я говорю о стоянке клана Наны, — незадолго до появления в ней Пелона. Беш, который говорил также и от имени Хачиты, объяснил, что они представители своих кланов, и что пришли обсудить проблему исчезнувшей тайны Сно-та-эй. Что именно они хотели обсуждать, мы так и не узнали, потому что в этот момент в деревню приехал Пелон, который и нарушил все планы. Когда Беш узнал намерения Пелона захватить Эна и выудить у него тайну, он сказал, что они с его гигантским приятелем поедут вместе с бандой, потому что цели у них те же.

Она стала всматриваться куда-то вдаль, искоса поглядывая на восходящее солнце.

— Если тебя еще что-нибудь интересует, — пробормотала Маль-и-пай, поднимаясь и беря свое старое ружьецо, — спроси об этом Пелона. Он как раз едет.

К тому времени, как Маккенна смог подняться на ноги, ему уже отчетливо слышался цокот неподкованных копыт по кремнистой тропе. В следующую секунду в дальнем конце луга появились Пелон с Хачитой, везя по пассажиру. У предводителя бандитов за спиной сидела белая девушка, тогда как Хачита баюкал в огромных ручищах застывшее тело старого Эна-Койота.

Маккенна услышал, как Маль-и-пай пробормотала за спиной что-то типа «извини, мол» и тут же треснула его прикладом винчестера по голове. У Маккенны в глазах завертелись ярчайшие солнечные пятна и бесконечные цепи желтых гор, а потом опустилась темнота. Он рухнул головой в остывающую золу костра так же тихо, как бычок на бойне.

— Тысяча извинений, Голубоглаз, — сказала старуха, наклоняясь над ним и отковывая от бревна, — но Пелон приказал ни в коем случае тебя не расковывать. Теперь придется бессовестно солгать, будто ты, изловчившись, ударил меня и забрал ключи. Айе, де ми! Какие страшные раны наносим мы порой собственной гордости!

ЧОКНУТАЯ ПЛЕМЯННИЦА НАНЫ

Маккенна недолго оставался в бессознательном состоянии. Удар прикладом прошел по голове вскользь и скорее потряс, чем ранил старателя. Он пришел в себя, потому что его сильно кусали слепни. Внимание, оказанное насекомыми, походило на сотни уколов с той лишь разницей, что слепни, введя жало, не вынимали его до тех пор, пока не напивались крови вдосталь или пока их не размазывали хлопком по рукам или лицу. Слабо чертыхаясь, Маккенна очнулся. Не переставая бить по паразитам, он ощупал рану на затылке и моргая осмотрел луг.

Оказывается, он снова был прикован к сосне. Возле костра Пелон пил кофе. Маль-и-пай ему прислуживала. Напротив этой парочки, на сосновом бревне, к которому старуха приковывала Маккенну, удрученно сидела белая девушка; вид у нее был совсем жалкий. Пелон объяснял причину возвращения.

— Все из-за этой чертовой девки, — говорил он Маль-и-пай. — Совершенно не переносит жару. Побледнела, как смерть, потом пару раз блеванула, вот тут-то я и решил, что уж лучше привезти ее назад, в тенек. Не хочется ее терять. По крайней мере до тех пор, пока Маккенна не приведет нас в Сно-та-эй.

— А что мимбреньо? — спросила скво, поведя плечом в сторону Хачиты, сидевшего под сосной вдалеке от костра и все так же державшего Эна у груди, словно он был больным ребенком, а не разлагающимся трупом. — Он-то какого черта с тобой приехал? Чего не остался высматривать своего приятеля? Не верю я этим двоим. Что-то они замышляют.

— Как и я, — сказал Пелон. — У этого Хачиты мозг, как у новорожденного. Вцепился в трупешник, как в леденец. Говорит: либо я его отдам встречным воинам из клана Наны, Либо сам уйду к ним. Ему все равно. Как только его дружок Беш вернется из Джила-Сити, говорит, что отвалит на ранчерию Наны. А это, между прочим, скверно. Может вляпать нас всех.

— Это точно, — согласилась Маль-и-пай. — Такой простофиля может выдать и нас, и поход к Сно-та-эй!.. Черт побери, Пелон, нельзя позволить ему уйти! Язык-то без костей, глядишь, через пару дней за нами будет охотиться половина всех аризонских индейцев! Не говоря о солдатах и шерифе из Джила-Сити. Эй, Диос! Слушай, дай мне твой пистолет. У моего ружья курок сломан, ни фига не стреляет.

— Слушай, старая, — остолбенел Пелон, — ты что, ему череп хочешь размозжить?

— Конечно. А что еще остается?

— А Беш? И его пристрелить?

— А почему нет?

— Да потому что их кланы знают, что они отправились в деревню Наны, чтобы встретиться с тобой. Как и то, зачем они это сделали. К тому же люди Наны обязательно скажут, что Хачита и Беш уехали с Пелоном Лопесом, чтобы отыскать старого Эна и выпытать у него тайну Сно-та-эй.

— Их! Что ж из того?

— А вот что, старая: если ты думаешь, что очень умно дать понять мимбреньо и чирикауа, что мы пристрелили их посланцев, то, значит, ты осел женского рода.

— Осел женского рода? Каким это образом? Осел — слово мужского рода. Женских ослов не бывает. Это мужчина всегда осел. Все мужчины ослы. Включая и тебя, Пелон Лопес, лысоголовый ублюдок, полукровка!

— Ну что же, симпатяга, — пожал плечами бандит, — благодари Йосена за то, что ты чистокровка и такая красавица. Только не пытайся шевелить мозгами, ладно? Оставь эту работенку Пелону Лопесу.

— Ба!

— Можешь бабахать, сколько влезет. Если ты такая умная, каким же образом Маккенне удалось улизнуть?

— Он нечестно поступил, — ударил меня по голове, когда я отвернулась.

— Так же, как ты его? Я видел, когда подъезжал…

— Да, но ведь он белый. А белым нельзя вести себя, как индейцам.

— Это верно.

Пелон кивнул, прекращая разговор, и они со старой скво нахмурившись стали обдумывать то, что их заботило. Прикованный к своему печальному древу, Маккенна последовал их примеру. Скорчившись на своем деревянном пуфике, белая девушка, видимо, уже давно этим занималась. В бандитском лагере было тихо, как в библиотеке.

СТАРЫЕ ПРИЯТЕЛИ И АЛЧНЫЕ ПСЫ

Закат следующего дня. По прикидкам Пелона, его команда должна была вернуться через несколько часов. Санчес — комиссар командующего — разделял неуверенность предводителя в успехе операции. Мимбренский апач, Хачита, если и был чем-то озабочен, то никак этого не показывал. Он сидел возле большого камня с наветренной стороны костра, где ему наказал находиться Пелон. Прошедший день был таким же невыносимо жарким, как и предыдущие, и запах разлагающего трупа превратился в невыносимую вонь. Маккенна, которого отковали от сосны, тоже заметно нервничал. Если отряд не вернется из Джила-Сити, или если он вернется, но без Сибера и белых — в общем, проку от таких «если» было немного. Маккенне следовало сказать проще: отряд должен был вернуться из города и привести с собой Сибера и компанию. Иначе старателю грозило длинное и тяжелое путешествие к Сно-та-эй с Пелоном и Санчесом.

А подобная прогулка могла стать неприятной по причине того, что маленьким отрядом наверняка бы заинтересовались банды американских апачей. На границе популярность Пелона была равна нулю из-за того, что само его присутствие всегда привлекало огромное количество армейских подразделений и полицейских групп. «Чистки», проводимые белыми, приводили к тому, что в пылу сражений и погонь разрушали и сжигали мирные индейские поселения. Поэтому, если трое посланных в город не вернутся, значит, отряд будет сильно ослаблен и где-нибудь на пути к золотому каньону его обязательно уничтожат местные индейцы.

Несмотря на это, Маккенну заботила не собственная смерть. Отнюдь. Страх за девушку — вот что его съедало. Сейчас она осмотрительно сидела в тенечке возле костра. Они с Маккенной на протяжении всего дня пытались обменяться тайными знаками и взглядами. Но эти контакты стоили им слишком дорого. Всякий раз, когда Пелон замечал их неуклюжие попытки поговорить, он приказывал старухе избивать девушку. Метода была простая, грубая и убедительная. Пойле второго избиения и Маккенна, и девушка стали упорно смотреть в землю, используя только периферийное зрение и остроту слуха, чтобы как-то улавливать то, что происходит с товарищем по несчастью. Само по себе это было неприятно, а в дополнение к общей нервозности, связанной с возвращением отряда из Джила-Сити, вообще зависло над головами пленников, как тяжелая туча. Прошел еще час. Напряжение стало невыносимым. Пелон не выдержал и заговорил.

— Думаю, лучше попытаться прикинуть действия на случай невозвращения наших из Джила-Сити, — сказал он Маккенне. — От своей задумки я не отступлюсь. Инстинкт мне подсказывает, что ты отлично запомнил путь к каньону Погибшего Эдамса. И ты приведешь меня к нему, даже если мне придется ехать на тебе верхом, хорошенько наддавая шпорами. Мой приятель Санчес со мной согласен. Хачита не в счет. Я очень надеюсь на то, что он все-таки уйдет. Я, ей-богу, не могу больше выносить эту страшную вонь!

Маккенна несколько секунд помолчал, затем пожал плечами.

— Обсуждать тут нечего, — сказал он. — Это как карточная игра. Сдаешь ты.

Теперь уже Пелон пристально смотрел на Маккенну.

— Помнишь, — спросил бандит, — как несколько лет назад мы с тобой повстречались в мескалерской ранчерии?

— И очень хорошо, — вздрогнув, отозвался старатель. — За твое великодушие благодарят оставшиеся пальцы на моей правой ноге.

— Тогда я выкупил тебя у апачей за довольно скромную сумму, подвез к Сан-Карлосу, отпустил и наказал не забывать об этой услуге. Ведь так?

— Так, — признал Маккенна. — Кстати, и ты в свою очередь можешь припомнить, как через несколько лет после той встречи кавалерийский патруль запер одного беглеца в глухом каньоне возле Соляной Вилки, где один старатель старательно намывал золотишко. И как тот старатель, спрятав беглеца в своей хижине, солгал солдатам, что с весеннего паводка не видел ни одного разумного существа, кроме них самих. Разве не так?

— Так, черт побери! — яростно рявкнул Пелон.

— Значит, мы квиты.

— Нет уж, к дьяволу! — отверг утверждение разбойник. — Мне это представляется примерно таким образом: двое старинных друзей сошлись в определенной точке, чтобы исполнить одну и ту же миссию. Мне кажется, тут дело чести, ведь мы с тобой благородные люди…

Ответом Маккенны на эту страстную речь стал его упорный взгляд в непроницаемую тьму пустынной ночи.

— Какого черта ты там высматриваешь? — грубо спросил Пелон.

— Жду, не мелькнет ли молния, — ответил Маккенна.

— Чего-чего? Какая еще молния?

— Десница божья, — усмехнулся старатель, — которая вобьет твою голову в пузо.

— Хочешь сказать, что я лгу?

— Разумеется.

— Лады, тогда так: мы — алчные псы, вынюхивающие косточку, зарытую много-много лет назад другим псом, не менее жадным. Может, такую характеристику, амиго, ты переваришь легче?

— Тебе придется выбирать: либо мы приятели, либо псы, иначе не пойдет. Ты еще не добил меня до такой степени, чтобы я согласился со всеми твоими притязаниями.

Пелон с поразительной скоростью, которую было невозможно предположить в столь неуклюжем и грубом существе, двинулся вперед. Схватив старателя за ворот, он лезвием ножа сверху вниз срезал все пуговицы с его рубашки. Разрез прошел сквозь материю и оставил на коже старателя двадцатидюймовую кровоточащую рану. Маккенна задохнулся от боли. Когда кровь полилась из неглубокого пореза, полукровка удовлетворенно кивнул, отступил за костер и вновь уселся, скрестив ноги.

— Маккенна, я выбираю дружбу. Мне вовсе не хочется проделать столь длинный путь бок о бок с врагом, — пояснил он. — Если потребуются более веские доказательства всей серьезности моих намерений, ты их тотчас же получишь.

— Спасибо, не надо, — проскрежетал зубами белый. — Этого вполне достаточно. Но мне вот что любопытно. Если мы такие старые и, главное, хорошие приятели, то почему тебе все время приходится меня истязать?

Бандит ссутулился.

— Если я тебя слегка и прижимаю, — ответил он, — то для твоего же собственного блага. Помни, амиго, что за время, которое ты находишься у меня в гостях, я уже раз спас твою шкуру. Или ты считаешь, что тот камешек Манки подобрал просто, чтобы им полюбоваться?

— Иногда ты меня действительно изумляешь, — сказал Маккенна. — Ладно, давай обсудим наши проблемы: «Что делать, если наши люди не возвратятся из Джила-Сити». Начинай.

— Какой-то ты все-таки чересчур упрямый, Маккенна, — помрачнел Пелон. — Не понимаю я тебя. Ведь мог дать мне спокойно высказать свои предложения, а вместо этого заставил пропороть тебе брюхо. Что с тобой? Совсем поглупел, что ли?

— Да нет, — ответил бородач. — Просто шотландская кровь взыграла.

— Она что, вроде ирландской?

— Типа двоюродной.

— Ага! Так я и думал. Лагуна у нас наполовину ирландец, и башка у него частенько тупостью напоминает гранитное ядро.

— Большое спасибо, — хмуро произнес Маккенна. — Так что ты хотел сказать насчет отряда?

— Ах да, извини, — закивал Пелон, — вот каким мне видится положение…

Но Пелон не успел обрисовать создавшееся положение, потому что из низины, ведущей к тропе Яки-Спринг, послышался своеобразный вой койота, закончившийся безутешной высокой нотой. В мгновение ока Пелон прыгнул в костер и разнес его на дюжину догорающих головней, которые Маль-и-пай принялась забивать одеялом. Через десять секунд лужайка погрузилась в темноту.

— Куин эс? — нервно спросил Маккенна.

— Это Беш, — проворчал Пелон. — Стой тихо и слушай. Потому что этот вой — наш специальный сигнал, предупреждающий о появлении солдат.

СОЛДАТЫ

Вой койота раздался еще несколько раз, каждый раз все ближе приближаясь к лагерю. Маккенна, знакомый с искусством апачей подражать голосам и крикам различных животных, с интересом вслушивался в потрясающие по натуралистичности переливы воя. Если бы не предупреждение Пелона, ему бы и в голову не пришло, что кричал человек.

И тут, появившись непонятно откуда, в десяти футах от Пелона возник Беш. Своим глубоким сильным голосом он сказал, что ситуация на данный момент нормальная и что он дал предупредительный сигнал лишь потому, что на полпути от Яки-Спринг увидел слабый отсвет костра, а внизу расположились солдаты.

— Их! Грасиас! — сказал Пелон. — В следующий раз лучше пусть ублюдки нападают, а то ты своим Ки-юуин-гами меня совсем перепугал.

— Лучше уж испугаться, чем потерять безволосый скальп, — ответил апач. — Это солдаты-живодеры, Пелон. Негры.

— Что? Цветные? Быть не может!

— Подожди до утра — удостоверишься сам. Черных довольно трудно разглядеть в темноте.

Маккенна ухмыльнулся. Наблюдая за молодым стройным апачем, ему хотелось верить в то, что это всего лишь индейская шуточка… но полной уверенности не было. Беш ему нравился. Было в нем что-то прямое и чистое, как лезвие клинка. Остальные члены банды не могли этим похвалиться. Но если Пелон и усмотрел в сообщении шутку, то почему-то не рассмеялся.

— Черт! — проворчал он, — что за невезение! Знаешь, не люблю я этих негритосов. Белые солдаты над ними издеваются, говорят, мол, бойцы никудышные. Но мне-то известно, что в драке они — черти!

— Если их разозлить, — согласился Беш, — то пощады ждать не придется. Эти не отступают. Верно, раззадорить их трудновато. Но, увидев первую кровь, они начинают резать. А у этих, мне кажется, боевого духа — хоть отбавляй. Это те, которые преследовали нас от ранчо, с которого ты украл белую девушку.

— Черт, — совсем скис Пелон и замолчал.

Беш позволил ему некоторое время поразмышлять, а затем неожиданно продолжил:

— Тут со мной белые пришли: хочешь, чтобы я их привел?

— Что? Правда? А чего ты сразу не сказал?

— Ты не спрашивал.

— Чокнутый индеец! Я ведь когда увидел, что ты появился, подумал было, что все провалилось. Ты что со мной в игры играть вздумал, а, Беш? Учти, этого делать не стоит.

— А ты учти вот что: я не из тех, кто проигрывает. Так что пойду приведу белых. — Апач, нахмурившись, осекся. — Единственное, что меня настораживает, так это то, что я смог собрать всего троих. Сибер на место встречи не явился, а прислал вместо себя другого. Этот человек быстро согласился с нашими условиями и отыскал еще двоих. Сам. Так что я привел троих, хотя это и идет вразрез с условием Маккенны.

— Хесус Мария! — взорвался Пелон.

— Кстати, — как ни в чем не бывало продолжил Беш, — я потерял Лагуну. — Он растворился в дверях кантины, что возле реки, и больше мы его не видели. Мы бы о нем ничего не узнали, но когда поджидали Сибера на условленном месте в зарослях полыни, внезапно появился тот человек, которого я привел, и сказал, что Лагуна велел ему с нами встретиться. Этот белый говорит по-апачски лучше меня самого. Он рассказал, что Лагуна украл в Джила-Сити двух лошадей и со своей девчонкой переправился через реку в Мексику. Вот теперь, пожалуй, все.

— Боже ж ты мой! — разъярился Пелон. — Этого вполне достаточно! Можешь, кстати, принять мои поздравления: сегодняшняя речь была самой длинной из всех, что я когда-либо от тебя слышал. Не думал, что ты знаешь столько слов.

— Спасибо, — мрачно откликнулся Беш. — Пойду приведу белых. За ними, видишь ли, присматривает Манки и, боюсь, долго такого соседства ему не выдержать.

— Сантос! — возопил предводитель бандитов. — Давай быстрее!

Когда юноша-апач скрылся из вида, Пелон повернулся к Маль-и-пай.

— Зажги костерок, только совсем крошечный, — приказал он. — Вот здесь, под выступом скалы. Так пламя не будет подниматься в небо и никто его не сможет увидеть, разве только что подберется совсем близко, а этого мы ему не позволим. Черт побери, надо выпить кофе, неважно, черные эти солдаты или зеленые.

И, повернувшись к Глену Маккенне, прорычал:

— Надеюсь, эти джентльмены из Джила-Сити — хорошие ребята. Мне не понравилось, что Сибер не появился на месте встречи. Здесь что-то нечисто.

— Мы уже унюхали, — встряла старая скво. — Потому что это воняет засиженный мухами Эн, которого нянчит наш приятель Хачита. Если придурочный мимбренский апач не зароет к утру эту падаль, я сама ему проделаю дырку между кретинских глаз и брошу в одну яму со стариком.

— Недурная идейка, — пробормотал сержант-дезертир Санчес. — Я бы заплатил за эту работу целых два песо.

— А ну-ка, вы, оба — заткнитесь, — распорядился Пелон. — Я говорю с Маккенной.

— Как скажешь, хефе, — пожал плечами Санчес. — Насколько тебе известно, меня в этом деле интересует только одно — сокровища Эдамса.

— Хватит! — отрубил Пелон. — Может, вы думаете, что я приперся в Аризону, чтобы нюхать вонь сдохших индейцев, разбивать выстрелами камни в руках чокнутых обезьян, посылать полуирландцев-полумексиканцев в Джила-Сити, чтобы те убегали с трактирными девками или сражаться с негритянскими кавалеристами? И у меня золото из головы не идет, понимаешь ты это, дезертир хренов?!

— Легче, легче, — примирительно проговорил Санчес. — Ты ведь собирался поговорить с Маккенной, амиго.

— Ах, да. Слушай, Маккенна, еще раз повторюсь: мне совсем не нравится, что Сибер не пришел на условленное место. Другого белого в Аризоне, которому бы я или мои апачи доверились — нет. Я согласился с твоими условиями, потому что знаю Сибера. Но насчет других…

— Наверное, все-таки такой человек есть, — сказал старатель тихо. — Ведь Беш привел его с собой, не так ли?

Пелон посмотрел на него и моргнул.

— Верно. Об этом я не подумал.

— Тогда думай сейчас. Ответ довольно прост.

— Да ну?

— Разумеется. Есть в Аризоне еще один белый, которому апачи доверяют. Мы с тобой о нем забыли. Кто бы это мог быть?

Из-под серапе появился длинноствольный кольт.

— Пусть лучше никого не будет, — сказал Пелон.

— Куидадо, — предупредил Санчес. — Не стреляй без надобности. Давай сначала посмотрим, кто это.

Пелон насупился горгульей.

— Ты, мексиканская собака, — сказал он холодно, — наверное считаешь, что я могу убивать за просто так? Я всегда сначала разгляжу, а уж опосля стреляю. Папаша мой был человеком старой испанской неразбавленной закваски, и — как и я — человеком чести. Только мексиканцы и индейцы стреляют в человека, не разглядев его лица.

— Как скажешь, хефе.

— Вот так и говорю!

— Буэно. Ну вот, идут. Интересно, кто это?

Санчес не единственный гадал у костерка, разожженного Маль-и-пай. Каждый из членов группы по различным причинам чуть подался вперед и буравил — или буравила-темноту напряженным взглядом. Внезапно, опять словно ниоткуда, вынырнул Беш. На этот раз за его спиной находилось трое белых в черных шляпах, за которыми, как обычно в полуприседе, крался Манки. Идущий по центру белый шел так же бесшумно, как и проводник-апач. Он был высок, крепко сложен, не молод, но и не стар, с запоминающейся улыбкой, освещающей внутренним светом его сожженное до черноты лицо. В этих краях он был единственным, кто мог бы замещать Эла Сибера, а о нем никто не вспомнил. Интересно, что первым очнулся Пелон, радостно прокричавший:

— Бенито! — И приветственно раскинул руки. — Господи ты боже ж мой! Ну почему я о тебе не подумал? Наверное, прав Маккенна: стар я стал.

Новоприбывший с улыбкой пожал плечами. Он позволил предводителю бандитов по-медвежьи облапать себя, но не сделал ни малейшего намека на ответное движение. Когда могучий полукровка, наконец, отпустил его, мужчина слегка поклонился всем присутствующим и присел у костра.

— Ладно, Пелон, — сказал он, — ты не приглашаешь, так что приходится приглашать себя самому. — Улыбка взлетела вверх и попала прямиком в нависшую над пришельцем Маль-и-пай. — Кофе, пор фавор, мадре. Хорошие денечки остались позади, мы все давно не те…

СВИНЕЦ-В-БРЮХО

Остальными двумя, что пришли с Беном Коллом — высоким, спокойноглазым, улыбчивым, оказались Вахель и Дэплен. Вахель — небольшой человечек с крысиной мордочкой так же, как и Маккенна, мыл золото, только по времени раза в два дольше, чем шотландец. Он был крепким, высушенным солнцем пустыни и неподатливым, как мескитовый корень, и если у кого-нибудь имелся шанс добраться до Сно-та-эй, так это у него; но он обладал дурным глазом, и Маккенна ему не доверял. Второй — Рауль Дэплен — здоровенный франко-канадец с нездоровым румянцем на щеках был больше искателем приключений, чем старателем. Здесь, в засушливых пустынях Юго-запада, он казался здорово не на месте. Злобы в нем было поменьше, чем в его приятеле, но и его манила душная идея материального благополучия, в стремлении удовлетворить которую Дэплен проявлял недюжинную французскую изобретательность. Маккенна нашел, что хуже компаньонов для столь опасного путешествия он вряд ли мог себе пожелать.

Бена Колла он знал по множеству легенд и сплетен и время от времени обнаруживал его портреты в местных газетах. О том, что во время апачских войн он был разведчиком и поставщиком армии Джорджа Крука и о том, что он работал с Сибером в Сан-Карлосе, шотландец знал. И у объездчиков, и у разбойничьих индейских племен он считался весьма почитаемым человеком; белым, которого краснокожие принимали как своего. В свое время Бен работал и служителем закона, подвизаясь в качестве помощника шерифа сразу в двух округах.

Конечно, о Бене ходили не только приятные слухи: поговаривали, будто он крадет коров, а не выслеживает индейские банды, стреляет из-за угла, а не служит закону. Но Глену Маккенне эти деликатные различия были ни к чему. Отпечатки подошв Колла могли оказаться на недосягаемой моральной вершине, а могли и навсегда остаться возле костра Пелона Лопеса, где никто не собирался посягать на чужую святость так же, как и сомневаться в ней. В данной ситуации появление Колла можно было только приветствовать.

Пришедшие с ним люди сами вызвались идти в каньон. Когда Колл искал компаньонов для похода за золотом Эдамса, он старался выбирать людей, выглядящих подозрительно и с недружелюбным выражением глаз.

Жители Джила-Сити предпочли оставить сапоги там, где они обычно находились, то есть на поручнях бара. Бывший служитель закона, не имело значения, честно он работал или не очень, не пользовался в приграничных кантинах особой популярностью.

А к индейским картам, тайным проходам в Сно-та-эй и затерянным каньонам сумасшедшего старика Эдамса в здешних местах привыкли так же, как к украденному скоту и постельным вшам. Колл самолично рассмеялся бы в лицо Маккенне, если бы историю Сно-та-эй ему передал кто-нибудь другой, а не Эл Сибер. Но раз уж он согласился замещать Сибера в этом предприятии, то ему пришлось набирать людей для встречи с Гленом Маккенной «где-то в Яки-Спринг». Последнему он сообщил, что сам не слишком доволен выбором, но остальные идти отказались, а эти белые ребята все-таки слегка подравняют счет. Который, добавил Бен, оглядывая кружок темнолицых пелонских дружков, явно нуждается в подравнивании. На это Маккенна лишь молча кивнул, закончив тем самым разрешенные Пелоном переговоры и возвращая разговор в общее русло: как добраться и как найти немеряные богатства Рудника Погибшего Эдамса.

Маккенна с Коллом разговаривали по-испански тогда, когда не хотели, чтобы их понимали Вахель и Дэплен и переходили на беглый английский, чтобы не выдать кое-каких деталей Пелону и его навострившей уши команде. В конце концов именно эти языковые переливы и заставили вожака бандитов потемнеть челом и заорать «каллате!» или «молчать!», чтобы зря не нервировать своих людей. К тому же настало время подумать, как избавиться от солдат и начать продвижение к Сно-та-эй. Пелон сказал, что не собирался прерывать столь занимательную беседу, но надо же и честь знать. Колл, как помощник шерифа, конечно, особо важный гость: именно он преследовал Пелона осенью 1887-го года, когда Эль Хефе попотчевал приграничные города своим самым знаменитым рейдом. В тот раз Пелона загнали аж в Явапайский округ. Помнит ли Бенито ту погоню? А то как же…

Все это время Бен Колл лишь согласно кивал, уклоняясь от прямых ответов. Наблюдая за бывшим помощником шерифа, Маккенна внезапно почувствовал себя неуютно. Слишком уж часто улыбался Колл. Улыбки, ухмылки, кивки, пожатия плечами казались шотландцу сплошными увертками. Неужели оборотная сторона колловской медали, на которой было выбито, что он крал скот, убивал людей, занимался контрабандой оружия, наконец-таки показала всем его истинное лицо? Глен Маккенна насторожился.

Ни одному белому, находящемуся в положении рыжебородого старателя, и в голову бы не пришло возмущаться по поводу прибытия в стан врагов спокойного человека, с открытым честным лицом, известного, как большого друга апачей! Ну, а если его называли полугероем-полуразбойником, причем, люди, заслуживающие доверия, — тогда как? Тогда его следовало держать под особо пристальным наблюдением.

Пока в голове белого старателя постепенно созревали подозрения, заслоняя собой первые восторги по поводу приезда подмоги, Пелон продолжал мучиться неразрешенными вопросами: как пробраться мимо солдат и выехать наконец к Сно-та-эй.

— Сейчас, — закончил он вечер воспоминаний с «Бенито» Коллом, — нам следует по-быстрому решить, что делать завтра. И как мы будем «это» самое делать. Разумеется, надо продвигаться к Сно-та-эй.

— Разумеется, — поддакнул Санчес.

— Разумеется, — отозвался Беш из клана чирикауа.

Бен Колл пожал плечами и улыбнулся. Глен Маккенна не пошевелился, но поддержал остальных. Пелон разлепил было губы, собираясь продолжить разговор, но его опередил Манки.

— А вот я, — сказал чудовищный яки, — хочу вернуться. Домой. Соскучился. А то, когда выпадает случай побыть наедине с белыми, за мной обязательно кто-нибудь наблюдает. В любом случае у меня есть этот скальп с короткими и этот с длинными волосами, — он поднял седые скальпы, принадлежавшие когда-то родителям белой девушки, — в общем, мне хватит. Эта страна сильно изменилась. Белые теперь везде, и их так просто не убьешь. Мне, наверное, лучше отправиться домой.

Выслушав индейца, Пелон упреждающе поднял указательный палец.

— Не мути воду, Манки, — произнес он. — Не стоит глупить.

Глаза яки сверкнули. В них мелькнуло что-то дикое. Маккенна напрягся. Бен Колл тоже. А вот Пелон почему-то нет. Остальные члены шайки слегка подались вперед.

— Я пришел за волосами, — продолжал яки. — Ты обещал. На золото мне плевать. Пусть «йори» в земле роются.

— Слушай, прекрати, я сыт по горло, — терпеливо объяснял Пелон. — У меня голова другим забита, так что, Моно, не возникай. Хорошо?

— Ничего хорошего, — рявкнул яки, швыряя оземь чашку с кофе и поднимаясь на ноги. — Устал я от вас ухожу. Надоело. Будьте здоровы.

И он направился к жующим пони, которые жались к отбрасываемому костром крошечному кругу света. Пелон не стал его уговаривать Он даже не встал. А просто вытащил из-под серапе длинноствольный кольт и тихонько позвал дезертира:

— Манки… — А когда яки остановился и повернулся, чтобы сказать:

— Да? — кивнул ему и, произнеся:

— Будь здоров, — выстрелил индейцу в низ живота.

Тишина сгустилась над поляной, словно тучи или удушливая жара; она ощущалась физически, липла к лицам, забивала глотку.

Во время этой довольно длинной паузы Пелон подошел к тому месту, где молча извивался в траве яки, поднял булыжник размером с хорошую тыкву, размозжил индейцу голову и вернулся к костру.

— Патронов, — сказал он, — и так мало.

Бен Колл, которому индейские разборки были до лампочки, сложил руки на груди.

— Это верно, — сказал он по-испански, — но даже первый раз можно было не стрелять. Выстрел вполне могли услышать солдаты.

— Вполне могли и даже наверняка услышали, — улыбнулся Пелон. — И что дальше? Везде скалы, выветренные каньоны, желтые останки гор. Где стреляли: там, здесь, повсюду?

— Тоже верно, — согласился Бен. — Они всего лишь черные в черной ночи. Темноты боятся не меньше индейцев.

— Ага, — сказал Пелон, — и не меньше белых.

Мудрый политик Санчес махнул рукой и добавил:

— Си, амигос, и даже не меньше мексиканос, да? — И тут же прозвучал одинокий смешок предводителя бандитов, после которого Пелон продолжил в слегка разрядившейся обстановке.

— Давайте-ка взглянем на эту досадную случайность с другой, более приятной стороны, — предложил он. — Конечно, жаль терять такого хорошего бойца, как Манки, но надо быть честным до конца: из-за неизбывной ненависти к «йори», он рано или поздно такого бы натворил, чего бы мы не расхлебали большим черпаком. А так как мы поедем группой, в которой будут как белые, так и не очень, люди, то Манки оставалась единственная дорога — на небеса. — Увидев, что Маккенну, Вахеля и Дэплена непроизвольно покоробило, он вскинул ладони вверх. — Не стоит судить меня так строго, друзья мои. Неужели вы отпустили бы Манки, понимая, что ему известны наши планы? Неужели точная информация о нашем местонахождении была бы более уместна на столе шерифа Джила-Сити, чем в наших головах? Или у офицеров расположившегося рядом отряда? Вот ты, Бенито, — обратился он к Коллу, — хотел бы, чтобы твое имя упоминалось рядом с моим? Я имею в виду после нашего не слишком удачного заезда на белое ранчо?

— Нет, — просто ответил Колл. — Не очень.

— Вот и мне так показалось. Ты ведь прекрасно знаешь, что от веревок сплошные неприятности, не так ли, Бенито? — И он резко рассмеялся своим лающим смехом, намекая на то, что Колл — отличный наездник — часто выигрывал родео и классно умел управляться с «веревками», то есть лассо.

Колл снова кивнул и сказал без тени улыбки:

— Верно, амиго, затягивая петлю, главное самому в нее не угодить.

— Айе, — усмехнулся Пелон, — а если другой конец держат несколько дюжих мужчин, компадре? А веревка перекинута через толстый сук? А сам стоишь на спине собственной лошади? И все так играючи, весело…

— Все-все, — ответил Бен Колл.

— Так мы друг друга поняли?

— Если ты имеешь в виду, что меня вполне могут повесить за то, что вы натворили на ранчо Стэнтонов, то — да. Ты правильно сделал, что прояснил все с самого начала. В Джила-Сити я вернулся только вчера. И у меня были бы неприятности, если бы пришлось доказывать алиби двухдневной давности. Давай дальше.

— Ну и, — продолжил Пелон, указывая на Маккенну и белую девушку, — эти двое… Манки был прямой угрозой их жизни, поэтому особо горевать из-за него они не станут. Кроме всего прочего, пундонор — вопрос чести.

— Да ну? — удивился Колл. — Даже так?

— Я имею в виду соглашение, которое мы заключили с Маккенной. Я дал ему слово, что он выедет из этого лагеря, имея на своей стороне столько белых друзей, сколько у меня мучачос. Когда ты привел из Джила-Сити всего двоих белых, это создало некоторые сложности. И мне, как хефе, пришлось заняться их ликвидацией.

Глен Маккенна опустил чашку с кофе. Даже прожив одиннадцать лет возле апачей, он поразился, с какой расчетливостью Пелон впутал его в это дело.

— Не хочешь ли ты сказать, — осторожно вступил он в разговор, — что убил индейца, чтобы уравнять силы обеих сторон нашего отряда?

Пелон поднял огромные плечи.

— Но, Маккенна, — сказал он, — ты же умеешь считать…

— Умею.

— Тогда давай вместе: после того, как Хачита понес бы труп Койота на ранчерию Наны, у меня бы осталось пять человек. Бенито пришел с двумя гринго, значит, вас — четверо. Пять не равно четырем. Поэтому, оставив нас, мой приятель Манки решил эту проблему. Я только хотел убедиться, что его не удержать и вот — четверо на четверо! Пундонор выполнен, Пелон сдержал слово. Чего тебе еще?

Вопрос был явно риторическим. Но Беш, стройный индеец чирикауа, потомок Кочиз, не собирался соглашаться с демагогическими вывертами полукровки.

— Всего лишь, — ответил он своим удивительным голосом, — чтобы ты сосчитал еще раз.

— Что? — переспросил Пелон, поднимаясь. — Еще? Для чего?

— Для Хачиты, — ответил Беш. — Потому что он не едет на ранчерию Наны, а отправляется с нами в Сно-та-эй.

Услышав эти слова, молодой апач тоже встал. Индейцы и бандит внимательно разглядывали друг друга через пламя костра. Пелон первым нарушил молчание.

— Хачита сам сказал, что поедет на ранчерию Наны. Я не просил его об этом.

— За Хачиту говорю я. Спрашивай меня.

— Хорошо. Ты можешь разрешить Хачите уехать с телом старика в деревню Наны?

— Нет.

— Почему?

— Не хочу объяснять.

— Это твое последнее слово?

— Зависит…

— Отчего?

— От того, что ты собираешься делать с револьвером, курок которого взводишь сейчас под серапе.

— Что ты этим хочешь сказать?

— А ты вытащи пистолет и увидишь.

— О? Ну, предположим, я так и сделаю. Что же я увижу?

— Понятия не имею, — сказал Беш, — потому что не знаю, что именно видит человек, в голову которого сзади всаживают топор.

Лицо Пелона мгновенно стало нездорового серого цвета. Весь превратившись в глаза, он попытался, не поворачивая головы, завести их назад. Не справившись с этим, он увидел, как на лицах Санчеса и остальных проступает замешательство.

— Посмотреть можно? — спросил он Беша.

— Да, только медленнее, пожалуйста.

Огромная голова Пелона начала потихоньку и с большой осторожностью поворачиваться. Позади него, с сияющим в отсветах пламени топориком, готовым разнести лысую голову от плешивой макушки до синей от невыбритой щетины нижней челюсти, стоял великан Хачита. Как он попал за спину Лопесу, так что его никто не заметил — оставалось загадкой. Поскольку ответить на этот вопрос Пелон не мог, он аккуратно повернулся лицом к Бешу и посмотрел на него с не меньшим интересом, чем на Хачиту.

Пожав плечами, Лопес опустевшими глазами улыбнулся красавцу-апачу.

— Значит, твой приятель, Хачита, поедет с нами в Сно-та-эй, — сказал он. — Мне в общем-то все равно, только бы ветер дул в его сторону.

— Что верно, то верно, — сказал Беш. — Запах тебе никогда не нравился.

— Мне он и сейчас не нравится, — буркнул Пелон.

Беш не ответил.

РЕШЕНИЕ

Разумеется, перед приездом Бена Колла и джентльменов из Джила-Сити Пелон расковал и девушку, и Маккенну. Потому что чувствовал — так он по крайней мере доверительно сообщил Маккенне — что если увидят, что один участник сделки закован, а другой почему-то нет, то могут усомниться в честности соглашения, и партнеры произведут на вновь прибывших неблагоприятное впечатление.

Поэтому, бродя возле костерка с кофейником, Маккенна наконец-то почувствовал себя свободным. Индейских женщин, которых он не видел некоторое время — они сидели в скалах, наблюдая за подходами к лагерю — тоже позвали сигнальным воем, дабы в планировании ухода участвовали все. Собравшись вместе, люди тотчас разделились на два лагеря.

Маккенна, запоздало решив присоединиться к «своим людям», подвинулся к Бену Коллу.

— Ты должен четко представлять, — сказал старатель Коллу, — что влез в очень неприятную историю.

— Это я знаю, — отозвался Колл. — То, что дельце будет нелегким, я понял, когда увидел в городе апачей. Да и с Пелоном мы знакомы.

— Я тоже, — вздохнул Маккенна.

— Я пришел, потому что меня попросил Сибер. Он сейчас валяется в больнице Прескотта — расшалилась нога, которую ему повредили индейцы Сан-Карлоса.

— Он вряд ли выздоровеет, — сказал Маккенна. — Что очень плохо. А на сегодняшний день не только для него.

— Свинец, выпущенный из индейского ружья, — сказал Колл, — никогда не попадает в нужное место, и рану от него залечить нелегко.

Маккенна не обратил внимания на это суеверное утверждение и спросил Колла, понятно ли ему, что вести отряд будет именно он, Маккенна. Колл пожал плечами и обезоруживающе улыбнулся, как делал почти во всех трудных случаях. Маккенна принял этот жест за согласие. Он сказал Коллу о девушке Стэнтонов, на что, к его удивлению, последовал ответ, что Беш уже успел рассказать об убийствах на ранчо и о том, что девушку взяли с собой в качестве заложницы.

— Можно сказать, — улыбнулся Колл, — что, увидев ее в компании мертвого теперь яки и Беша, которого я впервые встретил в кустарнике возле Джила-Сити, я бы даже постеснялся подумать, что она сама навязалась к ним развлекаться. Иначе говоря, мне ясно, что мы должны либо сейчас же попытаться освободить вас обоих, либо отправиться к Сно-та-эй на условиях, выдвинутых Пелоном. Что касается драки, то на Вахеля и Дэплена рассчитывать не приходится, а возбухать сейчас просто самоубийство.

— Мне тоже так кажется, — сказал Глен Маккенна. — Значит, решено? Голосуем за отправку?

— Да.

Взглянув на Колла, Маккенна попробовал на глазок определить, сколько в принятии подобного решения основано на здравом смысле, сколько на отменном знании психологии бандитов, а сколько на обычной алчности белого, всю жизнь пытавшегося отыскать Рудник Погибшего Эдамса. Ему вдруг захотелось спросить об этом напрямик, но он одернул себя, поняв, что сейчас не время и не место. Поэтому услышав колловское «да», он только кивнул и, повернувшись к Пелону, сказал:

— Хорошо, хефе, мои ребята готовы.

Именно с этого момента и началась неразбериха.

— Отлично, — сказал вожак бандитов, — вы сядете по ту сторону костра, мы останемся здесь. — Он сделал знак своим людям подобраться к нему поближе. Те молча повиновались. Подтянулись даже старая Маль-и-пай и Салли. Люпе, толстуха-пима, тупо сидела на камне, не присоединяясь ни к кому. День, проведенный с Салли в безумной каменной жаре, чуть не прикончил ее, и единственным желанием женщины теперь стало глотать и глотать чистый ночной воздух. Белая девушка, увидев, что старая Маль-и-пай оставила ее в одиночестве, заколебалась. Маккенна тут же подошел к ней и взял за руку.

— Пойдем, — сказал старатель. — Ты ведь слышала, что сказал Эль Хефе. Наша группировка сидит по ту сторону костра.

Но тут вперед выступил Пелон.

— Подожди, — сказал он. — Я выразился четко: моя группа там, твоя — здесь. О девушке не было сказано ни слова. Тебе, Маккенна, надеюсь, не надо напоминать, что женщин решено было в расчет не брать.

— Ничего подобного, — заспорил бородатый старатель. — Мы пришли к согласию не считать их при равном количестве людей с каждой стороны.

— А какая разница?

— Разница в том, что так как нас меньше, она автоматически становится одной из нашей группы. Потому что белая. И, следовательно, с белыми и поедет.

Маккенна не очень понимал, почему так уперся, когда только что согласился с Беном не нажимать на Лопеса. Но что-то в нем перевернулось в тот момент, когда он взял девушку за руку, а она на него взглянула и стиснула тоненькие пальчики. Этот физический контакт и ответное рефлекторное пожатие наполнило Маккенну небывалой силой. И сейчас, высказав свой ультиматум и увидев безудержную злость, зажегшуюся в звериных глазках Пелона, он спросил себя: ну почему во имя рассудительной предусмотрительности он, благоразумный, трезво оценивающий любую ситуацию, практичный Глен Маккенна позволил выплеснуться звериной злобе бандита, способной навлечь на всех неисчислимые бедствия?

В бездонной тишине, последовавшей за столь бесцеремонным вызовом, Маккенна внезапно получил нежданную поддержку.

— Конечно, она с нами! — прорычал человечек с крысиной физиономией. — А какого черта ты ожидал? Что она поедет с вами?

Хотя, конечно, маленький старатель не знал Пелона Лопеса лично и потому не мог представить, в какую беду вляпался, он вел себя всего лишь согласно кодексу чести Западных границ.

Бен Колл не пошевелился. Канадец Дэплен тоже. Зато Глен Маккенна неуловимым движением подвинулся к Вахелю и мягко сказал Пелону:

— Так что скажешь, хефе? Ты ведь у нас предводитель.

Лысый полукровка по-гномьи взглянул на него, посмотрел с ненавистью, под которой просматривались алчность и корыстолюбие. — Маккенна это ясно видел, потому и не испугался.

— Пока ты размышляешь, что лучше сделать: убить нас здесь или подождать, пока мы приедем в Сно-та-эй, — сказал он, — подумай также о том золоте, которое блестит на поверхности в жарких лучах солнца, и о том, которое лежит на глубине нескольких дюймов под землей. Только получше думай.

Пелон задергался. Апачская кровь взывала к кровопролитию, но испанская оказалась чересчур жадна до золота, поэтому языческая религия его матери совершенно растворилась в отцовской алчности. Конкистадорские корни не смогли удержать тонкий слой апачской земли. Пелон Лопес запрокинул назад уродливую морщинистую голову. Сухой скучный вибрирующий смех положил конец затянувшемуся молчанию. Бандит обнял Маккенну за плечи.

— Маккенна! Омбре! Амиго! Мы же компаньоны! Разумеется, девушка останется с вами. Неужели ты не понял шутки?

Маккенна с трудом перевел дух.

— Конечно, понял, — наконец ответил он, — конечно. Спасибо за развлечение.

— А, ерунда, — махнул рукой великодушный хозяин. — А теперь давайте все-таки обсудим положение. Амигос, мучачос, омбрес, мухерес! Мы едем в Сно-та-эй, чтобы забрать оттуда все золото, что свалено в Руднике Погибшего Эдамса. Давайте-ка сядем вместе, и вы поведаете своему бедному хефе, как ему вести себя в пути, который перед нами лежит…

Маккенна снова подошел к девушке и взял ее за руку. Они не сказали друг другу ни слова, но это было не обязательно. Рукопожатие объяснило все.

ДЫМОК ОТ КОЛЬТА

Главной проблемой, которую следовало решить незамедлительно, были, разумеется, солдаты. «Нежданный Привал» — тайный апачский оазис в пустыне Спаленного Рога был очаровательным, но опасным местом. Извилистая трехмильная тропа, спускавшаяся отсюда к Яки-Спринг, была единственным входом, но также и единственным выходом с прелестного горного лужка, где индейцы иногда отдыхали и кормили лошадей. Именно поэтому, объяснил Пелон, апачи нечасто пользовались тупичком. Если бы о тайне оазиса прознал враг, лужок бы превратился в западню. Пелон пользовался этим уголком лишь в тех случаях, когда не опасался погони и если по соседству не ошивались белые. Внезапное появление негритянской кавалерии, шедшей по следам возвращавшихся из Джила-Сити, создало исключительную опасность для небольшого отряда.

— Друзья, — сказал Пелон, воздевая руки к небу, — мы должны что-то предпринять по поводу этих проклятых черных солдат, засевших у выхода. Когда наступит утро, они станут рыскать по округе, разыскивая Беша и остальных. И скоренько на нас наткнутся. Не забывайте, что ими руководит очень белый офицер, на поводке у него сидит разведчик-помесь трех четвертей апача с четвертью белого. Некоторым из нас известен этот молодчик — даже чересчур хорошо. Зовут его юный Микки Тиббс. Отцом его был тоже Микки Тиббс — наполовину белый, наполовину апач — жуткая сволота. А матерью — чистокровная мескалерская скво. Ее разыскивали за убийство двух мужчин, которых она придушила одеялами, чтобы завладеть старым мулом и куском бекона. Вот была Хеш-ке так Хеш-ке, ничего не скажешь, и этот юнец Микки весь в нее — подлее не придумаешь. Хуже необъезженного мустанга. Совсем мальчишка, но такая зараза, что не приведи Господи! Когда встанет солнце, он обязательно отыщет тропу сюда. А возможно, он ее и так знает: влил в какого-нибудь мескалерского родственника пинту тулапай и все выведал.

Пелон вздохнул и покачал головой.

— Спросите Беша, — обратился он к остальным. — Пусть подтвердит то, что я вам сказал: солдаты нас здесь заперли. Пешком мы еще могли бы уйти, но до Сно-та-эй на ногах не добраться. Такие дела.

— Не хочешь ли ты сказать, — спросил Санчес, — что мы должны либо пробиваться с боем, либо пробираться по скалам?

— А еще, — ответил Пелон, — мы можем поутру с легким сердцем сдаться. Хотя оно, наверно, сильно потяжелеет, если солдатам придет в голову отправить нас в форт и повязать всем пеньковые галстуки.

Маккенна, наблюдавший за вожаком бандитов, не увидел в его глазах ни малейшего намека на юмор. И все же что-то подсказало старателю, что где-то в глубине души у жестокого сонорского бандита теплится искорка человечности, обычно отсутствующая у закоренелых преступников.

— Нет, ты предлагаешь либо сражаться, либо спасаться, — упрямо повторил Санчес, не испытывая, видимо, ни малейшей потребности шутить. — У тебя не хватит духу это отрицать.

Пелон дернул плечом и обратился к остальным:

— Извините его: солдат федеральной армии, что тут поделаешь… Они ведь дерутся, когда их сто против десяти.

— Что ты предлагаешь, хефе? — спросил Маккенна. — Уж не хочешь ли ты предложить белым сразиться с засевшими внизу солдатами? Может, все-таки есть другая возможность уйти?

— Есть, — быстро ответил Пелон. — Хотите скажу, какая? Хотя неважно, хотите вы или нет. Все равно услышите.

Он замолчал, изучая всю компанию. Маккенне показалось, что Пелон с большим интересом наблюдает за своими людьми, чем за белыми, и понял, — что бы не предложил полукровка, операция будет отчаянно рискованной: вполне возможно, он предложит открыто, нагло выйти из укрытия. Рыжебородый старатель напрягся.

— Мы должны, — сказал Пелон, — отвеять мякину от зерна.

— Что это значит? — резко спросил Санчес.

— Нас все еще слишком много. Недостаточно отбросить лишь Лагуну и Манки. Должно стать на несколько человек меньше. Только так мы сможем уйти.

— Ты хочешь сказать, — протянул Беш, — что надо убить кого-то еще?

— Ничего подобного. Я не употреблял таких слов.

— Сами слова, конечно же, ничего не значат, — покивал Беш. — Важна мысль. Я правильно понял?

— А мысль, — откликнулся Пелон, — очень проста: кто-то из нас поедет к Сно-та-эй, а кто-то нет.

— Мы уже слышали нечто подобное, когда за твоей спиной с томагавком в руке стоял мой приятель Хачита.

— Нет-нет, — быстро проговорил Пелон, оглядываясь. — Вы не поняли идеи. Я имел в виду, что мы должны по-хорошему договориться о том, кто поедет к каньону, а кто нет.

— Как это «по-хорошему»? — промычал Санчес.

— Очень просто, — сказал Пелон, — я сам выберу несчастливцев.

— Ты? — бросил Вахель по-английски, хотя знал испанский ничуть не хуже мексиканцев. — Я ни в жизнь не позволю тебе отбирать скальпы для негритянских штыков.

Он ткнул большим пальцем через плечо.

— Мы сами все решим, понятно?

И снова Пелон пожал плечами.

— К счастью, малыш, — сказал он, — тут мы спорить не будем. Потому что я считаю, что именно в моей команде слишком много лишних ртов.

Услышав это, Беш и Санчес поднялись на ноги, а потом, не наклоняясь вперед, встал гигант Хачита. Апачи не произнесли ни слова, предоставив выразить всеобщее изумление дезертиру мексиканской армии, сержанту Венустиано Санчесу.

Мексиканцу оказалось непросто начать свою речь. Ведь всего несколько минут назад Пелон раздробил Манки голову, а Хачита собирался раскроить вожаку череп. В полутьме «Нежданного Привала» скрывалась смерть. Санчес безрадостно кивнул головой.

— И кого ты решил убрать? — спросил он.

Несколько мгновений Пелон наблюдал за ним, а затем разразился успокоительным гоготом. Когда он несколько поутих, по-дружески обнял своего мексиканского приятеля и пылко проговорил:

— Венустиано, старый мой друг, да неужто ты решил, что для подобной пакости я выберу тебя? Тебя, побывавшего со мной в дюжине переделок? Тебя, которого я считаю своим братом? Бог свидетель, не понимаю, как ты можешь здесь стоять, если так во мне сомневаешься?

Лицо Санчеса стало еще серее. Голос его задрожал.

— Значит, все-таки меня, — прошептал он.

— Ну, разумеется! — весело воскликнул Пелон. — Разве я могу поступить иначе, старина?

Позволив своему мексиканскому приятелю покачаться несколько секунд, Лопес внезапно его обнял.

Но и тогда Санчес не понял, плакать ему или смеяться. Однако когда бандит отпустил его и отступил на несколько шагов назад, все увидели так называемую «улыбку» — неровно вырезанную ножом гримасу.

— В любом случае, дорогой товарищ, — принялся развивать свою мысль Пелон, — расставание будет недолгим. Оно будет даже безболезненным. Ты ведь, Венустиано, профессиональный солдат. И знаешь, каково повиноваться приказу, который не в силах уразуметь. Так?

— Всегда так, — подавился страхом Санчес. — Чего ты от меня хочешь, хефе?

Пелон махнул своей медвежьей лапой в сторону сгрудившихся у костра людей.

— Эй, там, сбейтесь поплотнее и внимайте, — обратился он ко всем сразу. — Все должны понять меня с первого раза, чтобы потом не переспрашивать. Такие сокровища, как золото каньона Дель Оро, в руки просто так не даются. В той задумке, которую мы приготовили для черных солдатиков, есть смертельная доля риска.

— То есть, это значит, — тихо сказал Бен Колл, — что кого-то из нас могут подстрелить?

— Бенито, ты меня удивляешь. Чтобы ты задавал подобные вопросы…

— Извини, — усмехнулся Бен. — Я вовсе не хотел опережать твою мысль.

— То, что ты постоянно кого-то опережаешь и делает тебя таким привлекательным, Бенито, — сказал Пелон, правда, уже без задушевности, отличавшей его предыдущую болтовню. — Но все же, будь добр, послушай меня. Пойми, там, в Сно-та-эй, золота очень много. Оно стоит того, чтобы за него рискнуть.

— Согласен, — кивнул Бен Колл и замолчал.

— Маккенна, — обратился к шотландцу Пелон, — ты со мной? Неужели тебе не хочется отыскать сокровища Погибшего Эдамса?

— Пелон, — ответил бородатый старатель, — жажды золота у меня сильно поубавилось, зато прибавилось желания жить. Понятно, что я с тобой.

— Ловко сказано, — отозвался вожак бандитов. — Я буду наблюдать за тобой так же внимательно, как и за Бенито, — пообещал он, — правда, по другой причине.

— Ради Бога, — рявкнул Вахель, — хватит трепать своим симпатичным испанским языком! Если у тебя есть план, как выбраться из этого чертова соснового кармана и пробраться мимо кавалерии так, чтобы нас всех к дьяволу не перестреляли, давай выкладывай!

— Нетерпение может дорого стоить, — пожурил его Пелон. — Не выставляй себя «обезьяной», Вахель.

Маккенна переглянулся с Беном Коллом. Оба почувствовали нажим, с которым Пелон произнес слово «обезьяна». И поняли намек.

А вот Вахель не понял.

— Пошел к черту! — крикнул он, вызывающе исказив свою крысиную мордашку.

С красноречивой латинской покорностью Пелон повел широченными плечами.

— Депуе де устед, — пробормотал он спокойно, — после тебя.

Грациозно поведя левой рукой, он правой крепче сжал побитую ореховую ручку большого кольта. Пелон выстрелил в Вахеля из-под серапе с расстояния не больше восьми футов, не шевелясь и не меняя выражения лица.

Не выпуская из рук чашку с кофе, маленький старатель медленно завалился назад. Маккенна инстинктивно наклонился, чтобы установить размер входного отверстия и серьезность раны, но Пелон помахал дымящимся кольтом и спокойно сказал:

— Не стоит беспокоиться, мой друг: наш приятель отправился в те края, куда с такой настойчивостью посылал меня.

СОНОРСКАЯ НЕСГОВОРЧИВОСТЬ

Пелон оказался прав: Вахель был мертв. В тишине, последовавшей за выстрелом, Бен Колл медленно поднялся на ноги. Он не выпускал из рук винчестера с того времени, как оказался в лагере бандитов. Теперь взведенное ружье висело в темной от загара руке, на указательном пальце.

— Амиго, — тихо сказал он, обращаясь к Пелону, — пришло время.

И все. Было непонятно, о каком именно времени он говорит. Но предводителю бандитов, видимо, все стало ясно.

— Бенито, — произнес он, — ты шутишь?..

— Ни в коем случае, можешь поверить.

— Хорошо. — Кольт все еще висел в опустившейся руке Пелона. — Верю.

Колл очень осторожно и очень медленно кивнул.

— Я ухожу, — сказал он. — Потому что запас доверия иссяк. Под этим серапе и для меня может отыскаться пуля. Ждать ее мне не хочется.

Казалось, Пелон глубоко оскорблен.

— Но что я мог поделать, Бенито? — пожаловался он. — Ведь мне выпало всеми руководить!..

— Но не мной, — откликнулся Колл. — Я ухожу.

Пелон изучал обстановку. С такого расстояния Колл мог вдребезги разворотить ему живот. Маккенна не был вооружен. А Дэплен был. Пелон спиной чувствовал, что за ней стоят двое апачей, держа наготове нож и томагавк. Но для кого они заготовлены? Вот вопрос. Пелон мог лишь надеяться, что индейцы на его стороне. Так по крайней мере его заверил воин чирикауа. А апачи обычно держат слово. Правда, только чистокровки. Но в подобной дерьмовой ситуации ни на кого нельзя было полагаться. Ведь Колл пользовался у индейцев особым доверием. И Пелон знал, что Беш уважительно относится к Маккенне. А тут еще этот идиотизм на ранчо Стэнтонов… Да, убийства не принесли ему популярности; молодой апач пришел в ярость. Пелон колебался, ибо не знал, что делать: похоже он оказался в тупике.

— Что ж, Бенито, — сказал он, пожав плечами. — Иди. Ты пришел по собственной воле. По собственной воле и уйдешь.

Бен Колл тряхнул головой и ласково улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — я уйду не совсем так, как пришел. Со мной двинутся белая девушка и Маккенна. Дэплен может оставаться или уходить с нами, это уж как ему заблагорассудится. Я за него не решаю.

— Бенито, — произнес бандит грустно, — ты предаешь нашу дружбу. Кто такой Вахель? Оборванец, крыса — больше ничего. Дворняжка, кусавшая руку, которая ее кормила. Не мужчина.

— Ты убил его просто так. И заметь, у себя в гостях. Следующим станет Дэплен. Я — третьим. Тебе доверять нельзя. Маккенне ничего не грозит, потому что ему одному известен путь до Сно-та-эй. Девушка тоже в безопасности, потому что если с ней что-нибудь случится, Маккенна взбунтуется. Бен Колл в порядке, потому что направил винчестер Пелону в брюхо. Ты подколол Вахеля, теперь «подкалывайся» сам. Я тебе не «обезьяна».

— Это мне известно. Бенито, убери оружие. Давай поговорим.

— А мы что делаем?

— Нет, вначале убери ружье.

— Конечно, уберу, — сказал Колл, — только когда окажусь в лагере кавалеристов.

— И ты думаешь, я позволю тебе уйти?

— А что тебе остается?

— И отпущу Маккенну и девчонку?

— А почему нет?

Пелон оглядел людей у костра. Он пока не пустил в игру припрятанную карту, но знал, что она терпеливо дожидается своей минуты. Беш и Хачита стояли абсолютно неподвижно. Когда Пелон осматривался, они не подали ему никакого знака, не кивнули, не покачали головами. Но Пелон думал не о них, а о женщинах: старой Маль-и-пай и Салли. Обе скво сидели по-турецки на камнях, заменявших стулья, в полутьме, несколько дальше от костра, чем все остальные. Обе спасались от надвигающейся ночной прохлады, кутаясь в одеяла. Когда Пелон взглянул на них, обе едва заметно кивнули. Лопес, улыбаясь, повернулся к Коллу. Сердце Маккенны упало.

— Спрашиваешь, почему? — бросил полукровка. — Я объясню: припас, видишь ли, парочку соображений на этот счет. Мухерес, покажите…

Услышав приказ, женщины слегка повели плечами, и одеяла полетели на землю. Из-под них показались дула двух старых винчестеров (модель ‘73), которые все это время, оказывается, были направлены на белых. И теперь стальные немигающие глаза побитых, но отлично смазанных ружей, не моргая, смотрели прямо на Бена Колла. Высокий белый мужчина замер с поднятым ружьем. Даже улыбка его застыла.

Пелон, как бы извиняясь, пожал плечами.

— Ничего не могу сказать об этих двух апачах, — он показал левой рукой на Хачиту и Беша, — зато многое знаю о других. — Он показал пальцем на Салли и Маль-и-пай. — Одна из них — моя сестра, другая — мать, и они по первому знаку убьют тебя, что так же верно, как и то, что мы сейчас друг другу улыбаемся.

Колл посмотрел на апачских женщин.

— Йа ло крео. — Он кивнул и улыбка его угасла. — Верю.

— Можешь поверить и другому, — сказал Пелон. — У меня на самом деле есть веская причина разделить наши силы, чтобы всем проскочить мимо черномазых солдат. А уж выйдет что-нибудь или нет — одному Богу известно. Но если мой план сработает, тогда кровопролития не будет и мы обведем кавалеристов вокруг пальца. Это ненаказуемо, а?

— Нет, — ответил Колл. — По крайней мере если каждый из нас проживет благодаря этому несколько лишних месяцев. Но за Вахеля, Пелон, можно поплатиться головой. То, что ты с ним сделал, называется убийством.

— Да знаю, знаю, — успокаивающе махнул рукой полукровка. — Но согласись: от Вахеля были одни неприятности. Как и от Манки. Если я застрелил своего человека, то почему бы мне было не сделать то же самое с твоим? Вожак я, в конце концов, или нет?

Колл взглянул на Маккенну и кивнул, шотландец принял это за сигнал и отвернулся. Сердце его снова ухнуло вниз. Но он был готов драться. Если Колл подготовился к стрельбе, он, Маккенна, не мог встать на его пути. Когда начнется перестрелка, шотландцу не остается ничего другого, как присоединиться к нему, и попытаться вместе вырваться из бандитского лагеря. Но как оказалось, он не правильно понял знак, который ему подал Колл.

— Пелон, — уступил Бен, — возможно, по-апачски ты и прав. Но дай мне по крайней мере переговорить с моими людьми и узнать их намерения.

Вожак шайки на мгновение нахмурился.

— Можешь посоветоваться с Маккенной, — сдался он. — Он у вас главный.

Маккенна, который за последние десять минут чувствовал себя кем угодно, только не главным, сильно покраснел. При нем зверски угрохали двоих, а он не вмешался, даже слова не сказал… даже не выразил недовольства… Только тупо стоял и смотрел на происходящее, неуклюже стараясь взять девушку под свою несуществующую защиту — и все. И теперь, зная, что она вместе с остальными наблюдает за ним, запоздало кивнул и сказал Пелону:

— Спасибо, но у нас главный Колл.

Морщина на лбу Пелона стала резче.

— Что такое, Маккенна? — спросил он. — Я ведь сказал, что в белой партии главный ты… Бенито твой второй номер, как у меня Санчес. Только так и не иначе, разве не ясно?

— Конечно, конечно, — тихо произнес Бен Колл. — С чего бы мне с ним говорить, если не он у нас главный?

— Хорошо, — нетерпеливо дернул головой Пелон. — Можете совещаться. Но недолго. Помните: мои скво держат вас на прицеле.

— Это да, — улыбнулся Колл. — Но и ты не забудь: мой винчестер направлен в твое брюхо. Да и за твоими женщинами я присмотрю. Квиты?

— Да, черт побери! — рявкнул бандит. — Совещайтесь!

Колл, не опуская ружья, сделал несколько шагов назад, отойдя к тому месту, где стояли Маккенна с девушкой.

— Что ты думаешь? — спросил он тихо. — Судя по всему, мексиканцы не очень рады нашему появлению и собираются подставить.

Маккенна ссутулил плечи и выпятил вперед нижнюю челюсть.

— Мне неловко в этом признаваться, друг, — сказал он Коллу, — но до данного момента у меня в голове не было ни единой мысли.

Высокий, внимательный человек пристально посмотрел на шотландца. Его настороженный взгляд не осуждал и не обвинял. Обычное благорасположение не исчезло из глаз Бена. Внезапно Маккенна понял, что призвание Колла — ни во что не вмешиваться и быть посередине. Но если он и играл на две стороны, то в его последующих словах это никак не отразилось.

— Ты считаешь, что пришла пора сразиться, так, Маккенна? — спросил он.

Мысли, как дикие ослы, бесились в голове бородатого старателя; он нахмурился.

— Нет, — наконец произнес он, — сейчас не время. Даже в самом лучшем случае только одному из нас удастся уйти невредимым, по мисс Стэнтон тогда останется в руках этих дьяволов. Это не пройдет, Колл. Я так не смогу.

Словно не замечая мексиканцев, девушка двинулась вперед и встала между Маккенной и Коллом.

— Мисс Стэнтон зовут Фрэнчи, — объявила она с легкой улыбкой. — Уменьшительное от Франчели.

Колл с Маккенной переглянулись.

— Приятно, — начал Бен Колл, — что леди, обладающая таким запасом мужества, находится среди нас, мэм. Мы польщены. Трудно выразить, как мы благодарны вам за то, что вы держали ротик на замочке и не отвлекали нас по пустякам.

— Знаете, мистер Колл, я наверное, похожа на мистера Маккенну. Смелости у меня не очень много; я не могла ни о чем думать, а рот не раскрывала от страха.

— Да, мэм, — согласился Колл. — Я тоже знаю, как это бывает.

Они быстро переговорили с Маккенной. И также быстро решили, что биться сейчас не просто бесполезно, а более, чем бесполезно. Если кому-нибудь из них удастся выбраться из этой переделки живым и невредимым, это и так будет чудом. И не стоит искушать судьбу и доказывать свое бесстрашие, подставляя лоб под пули апачских скво, веса которых вполне может хватить на три аккуратных надгробия.

Конечно, никто не сомневался, что Бен Колл сможет убить обеих женщин, прежде чем бандиты снимут его, но спорить с такой математикой вовсе не хотелось.

Колл решил было блефануть: попытаться вырваться из бандитского лагеря, и присоединиться к кавалерийскому отряду. Вместе с солдатами, он мог идти по пятам Лопеса и в удобный момент попробовать освободить девушку и Маккенну. Теперь эта идея была так же бесполезна, как мертвый Вахель.

Колл решил, что они должны пойти на сделку с Пелоном, которая хотя бы немного укрепила и без того шаткий статус кво. По его — колдовскому — разумению они должны были обязательно согласиться с пелоновским планом ухода от кавалерии, даже под страхом того, что станут соучастниками преступления, караемого законами Соединенных Штатов. Но если у Глена Маккенны есть соображения по поводу того, как достойнее и безопаснее выбраться из создавшегося положения, а также покинуть «Нежданный Привал», то сейчас было самое время их обнародовать.

— Так что ты скажешь? — спросил он шотландца, и теплое озеро улыбки внезапно покрылось налетом льда. — Хочешь, я сообщу Лопесу, что мы подчиняемся?

Маккенна хотел было сказать «да». Но заметив напряженное лицо Фрэнчи Стэнтон, изменил свое решение. Стройная молодая женщина не видела Колла, но Маккенна наблюдал за ним краем глаза. В решающий момент побелевшие губы стали для него сигналом, а сила неотразимых серых глаз заставила старателя поверить в то, что на много миль вокруг он единственный мужчина, а бандиты, сидевшие с кружками кофе у потухающего костра, — никто и ничто.

Маккенна покачал головой и встал.

— Нет, — тихо сказал он Коллу. — Я сам скажу.

ОТХОД ВЕНУСТИАНО САНЧЕСА

— Надо торопиться, — предупредил Пелон. — Проклятая луна может взойти в любую минуту. Санчес далеко отошел, так что пора двигать. Что там у нас, Маккенна? Порядок? Готовы?

— Похоже на то, хефе, — кивнул бородатый старатель. — Колл, готов?

— Готов, — ответил последний, выступая вперед.

Все трое замолчали, обозревая лошадей, седла и поклажу, которую собрали в одном месте.

В недавно отбывшей группе, кроме Санчеса, находилась Люпе — захваченная пима-скво и франко-канадский бродяга Рауль Дэплен. Последнего отобрали потому, что он был неизвестен солдатам, как, впрочем, и Венустиано Санчес и, предположительно, пима. Таким образом, этим троим предстояло живенько сыграть роли беглецов из бандитского лагеря. Санчес с Дэпленом должны были ворваться прямо в кавалерийский лагерь, ведя связанную пиму. Их появление вызовет переполох, и в этот момент сторожевые посты ослабят внимание. Пелон с остальными, двинувшись по следам Санчеса и Дэплена, должны в это время проскочить мимо солдатского лагеря и, скрыться в пустыне. Обойдя слева Яки-Хиллс, все двинутся к апачскому колодцу под названием Скаллз, то есть Черепа. Толстуху-пиму оставят в лагере, а Санчес с Дэпленом должны попытаться бежать позже ночью, когда все уснут. Посты, видимо, снимут, так как охранять больше будет некого.

Самым слабым звеном в плане Пелона была, разумеется, Люпе. Но банда решила, что без риска тут не обойтись. Беда на самом деле была не так уж велика. Женщина была от рождения тупа, а замечательное обхождение полузверей — мескалерских апачей — и вовсе превратило ее в идиотку. Она не знала ни слова ни по-английски, ни по-апачски. Говоря же по-испански, моментально обнаруживала все свое скудоумие. Белый лейтенант, командующий черным кавалерийским патрулем, вряд ли сильно заинтересуется подобной добычей. Опасность могла прийти со стороны юного Микки Тиббса, который по-родственному, по-индейски мог заговорить с ней и постепенно выудить детали операции, чтобы потом соединить их в единое целое. Но времени на это у него не будет: Пелон сотоварищи должны молниеносно промчаться мимо, что сделает все усилия разведчика бессмысленными. Что касается Санчеса и Дэплена, то они были закаленными авантюристами и могли сами о себе позаботиться.

— Ну, — наконец нарушил тишину Бен Колл, — если мы хотим ехать — поехали! Ты же сам сказал — луна полна и нельзя отпускать «приманку» слишком далеко.

— Нет, подождите, — остановил всех вожак бандитов, — надо еще раз хорошенько проверить белую девчонку; убедиться, что кляп забит надежно и веревки затянуты крепко. Если она закричит или высвободит руки, мне придется ее пристрелить.

— Ага, — поддакнул Колл, — а мне — тебя, и тогда никто не узнает, чем закончится вся эта история.

Пелон ничего не ответил, а пройдя мимо выстроившихся в ряд лошадей, стал проверять узлы на руках Фрэнчи Стэнтон. Ее конь стоял между пони Беша и Салли. Пелон ехал первым, за ним — Маль-и-пай и Колл, затем Хачита. Замыкал шествие Маккенна, ведя в поводу трех сухопарых вьючных мустангов.

— Теперь все в порядке, — сказал возвращаясь Пелон. — Можно ехать.

Колл и Маккенна кивнули и подошли к своим лошадям. Вскочив в седло, последний крикнул Пелону:

— Вперед, хефе! — и предводитель бандитов, что-то гортанно прокудахтав по-апачски своему пони, вывел кавалькаду к началу тропы, сбегавшей к Яки-Спринг.

За пять минут до этого Санчес вместе с Дэпленом и придурочной пимой ехали среди черных валунов по той же самой тропе, любуясь лежащей внизу, окрашенной в белый цвет, пустыней. С обрывистого края «Нежданного Привала» Маккенна смотрел на прелестную картинку, навсегда отпечатавшуюся в его мозгу: ровную поверхность лунного моря, с извилистым руслом Яки-Спринг. Можно было рассмотреть и сероватую ложбину, пока не освещенную фонарем луны — каньон глубоко врезавшегося в скалы ручья. На таком расстоянии в ясную ночь с высоты можно было заметить огонек сигары, не то что костер. Так что солдатский лагерь лежал как на ладони. Маккенна разглядел пламя среди валунов Яки-Спринг. Как и предсказывал Пелон, черные солдаты были настороже.

Подобное открытие не способствовало поднятию боевого энтузиазма, и так уже достаточно поубавившегося после того, как Маккенна разглядел спуск в долину. При виде тропы разрушились последние надежды на мирную езду, а дорожка, словно насмехаясь над верховым искусством закаленных тяготами жизни в пустыне авантюристов, с каждой секундой предлагала все больше и больше заковыристых препятствий. Маленькие индейские лошадки зависали над пропастью, и из-за узости тропы их копыта с трудом нащупывали твердую почву. Пока была возможность не особенно задумываться над сумасшедшей ездой по краю бездны, где от всадника требовалась лишь инстинктивная сноровка, Маккенна решил поразмыслить над создавшейся ситуацией.

Еще три дня назад он был вполне доволен своей жизнью скитальца в дебрях и пустынях Аризоны: долгов и женщин не имел, обладал одной лошадью, одним седлом, одним ружьем и одним потрепанным одеялом, дружил с одним краснокожим и пригоршней закаленных белых, разводящих скот и просеивающих любимую им негостеприимную землю, ища золото; бывало, он находил блестки золотишка в гравии какого-нибудь ручейка или сухом песке высохшего овражка под красными с охряными прожилками стенами каньона. Этот песок и иногда небольшие самородки позволяли ему покупать муку, кофе, бекон, табак, бобы и патроны. Охотой Маккенна добывал бифштексы из оленины и антилопятины, и подобная пища позволяла ему находиться в отменной физической форме. В течение изнуряюще-жаркого лета и безумно холодной зимы, находясь в поле, Маккенна не испытывал нужды в постоянном пристанище и никогда не задумывался над тем, чтобы его завести. Так протекли одиннадцать лет его пребывания в Аризоне, в течение которых он считал себя счастливым человеком. Запад стал для него убежищем, в котором он спасся от прелестей культурной жизни и от отвращения к перенаселенным городам Востока, где его отец — неутомимый врач-естествоиспытатель — практиковал в течение девятнадцати лет, которые Маккенна провел под его крышей.

Теперь же этой свободе и мирному существованию грозило полное уничтожение. Маккенне приходилось отбиваться от индейцев, мексиканцев, метисов… В первую очередь от Пелона. Но сейчас хоть шансы несколько уравнялись. Бандитские силы, сокращенные до лысого вожака Санчеса, Беша и Хачиты, были, что называется, на один зуб таким закаленным людям, как Бен Колл, Рауль Дэплен и Глен Маккенна.

По крайней мере белый отряд мог претендовать на счастливое путешествие до Сно-та-эй и возвращение с набитыми карманами ничуть не меньше эгоцентричного бандита-полукровки, дезертира мексиканской армии и двух апачей, один из которых был слаб на голову, а второй, похоже, до безумия честен.

Но девушка, девушка, черт побери! Что, ради всего святого, с ней-то делать? Маккенна не знал. Зато понимал, что если им ничего не помешает и девушка его не бросит, то, видимо, это будет его последнее лето, проведенное в Моголлах и прощальная зима в иссушенных каньонах Солта. Если так ставить вопрос, то он женится на Френчи Стэнтон и позабудет об одиночестве. Но только если ставить именно так…

И еще Маккенна знал: если кто-нибудь хотя бы попытается увести у него девушку, то этому кое-кому не поздоровится: он разорвет его голыми руками.

БЛОКАДА ЯКИ-СПРИНГ

В скоплении нависающих над стоянкой солдат суровых скал на высоте шестисот ярдов Пелон приказал своему отряду остановиться и перестроиться из единой линии в плотную группу, чтобы проскочить мимо кавалерийского бивуака.

— И запомните, — прошептал он, обращаясь к Маккенне и Бену Коллу, что моя сестра будет держать белую девчонку на пушке.

Мужчины обернулись. Салли сидела бок о бок с Френчи. Дуло винчестера смотрело белой девушке прямо в бок. Последняя изо всех сил старалась держаться спокойно, да еще успокаивать норовистую лошадку, которая шустро топталась на месте. Но с руками, притороченными к луке седла, ногами, связанными у животного под брюхом, да еще и дулом ружья, болезненно тыкающимся под ребра, бедняжка едва сдерживалась, чтобы не пустить пони паническим галопом.

— Сестричка Салли, — мягко произнес Бен Колл, — ты бы лучше не била по ребрам эту девушку. А то, если ее лошадь понесет, нам всем не поздоровится.

Услышав это, Пелон грязно выругался и с разворота въехал полусестре по рту, раззявившемуся над безносой физиономией. Звук удара получился подмокшим, Маккенне не нужно было пристально всматриваться, чтобы разглядеть в свете луны струящуюся из рваного уголка рта кровь. Скво не пошевелилась и никак не отреагировала на удар. Пелон с проклятиями вернулся в голову отряда.

— Йосен бы ее побрал! — прорычал он. — Вот ведь волчица, черт возьми.

Маккенна кивнул, плотно сомкнув губы.

— Нам тоже стоит вознести хвалу Творцу в благодарность за то, что злоба ее от природы, а не от воспитания милого братца.

Пелон подъехал к старателю так близко, что их лошади могли потереться боками.

— Снова шуточки? — потемнел он от ярости.

— А ты что, хочешь начать разборку прямо сейчас? — невинно спросил шотландец.

Пелон ухмыльнулся.

— В общем-то нет. Но знаешь, Маккенна, чем больше я тебя узнаю, тем меньше доверяю. Вся петрушка из-за этих чертовски голубых глаз и невинного взгляда: вводят в заблуждение.

— Снова не повезло, — откликнулся Маккенна, — а то я считал, что обвел тебя вокруг пальца!..

— Каким это образом?

— Да каким сказано.

— Предупреждаю…

— Намек понял, — ответил белый.

— Тут есть еще один намек, который вам обоим лучше понять, — это встрял Беш. — Сбавьте тон и ищите Санчеса вон там, рядом с руслом ручья.

— Недурное предложение, — быстро согласился Пелон. — А ты его видишь?

Молодой воин чирикауа наклонился вперед, и его черные глаза заблестели.

— Да, — сказал он. — Я разглядел отражение лунного света на дулах ружей. Стоит помолиться за то, чтобы в дозоре сейчас не стоял Микки Тиббс. Зрение у него не хуже моего.

— А где стоят Санчес с Дэпленом? — спросил Пелон.

— Вон в том кустарнике чуть выше солдатского лагеря, видите, на откосе? Вскоре они должны ворваться в бивак.

Тут же отряд услышал голос Санчеса, которому вторил франко-канадский говор Дэплена, вопящих во всю глотку и будящих солдат. Затем послышался топот вырывающихся из кустарника коней, во весь опор несущихся к сторожевым кострам солдатского лагеря.

Негры-кавалеристы, испуганно таращась, стали поспешно вскакивать на ноги, сбрасывать одеяла, а дозорные орать, чтобы никто не стрелял, потому что скачущие по всей видимости друзья или во всяком случае не совсем индейцы. В то же самое время Санчес на испанском, а Дэплен на ломаном английском вторили патрулям: они-де не апачи и благодарят Господа за то, что он послал в эту безлюдную пустыню отряд американских солдат.

Вся эта кутерьма совершенно дезорганизовала лагерь. Дозорные орали: «Не стрелять!»; белый лейтенант жалобно просил своего первого сержанта сообщить, что тут происходит, трое-четверо цветных все-таки начали палить, несмотря на мольбы стоящих в карауле. Лучшую суматоху вряд ли можно было спланировать.

— Поехали! — ликующе крикнул Пелон своим товарищам. — Боже праведный! Да с подобным переполохом мы можем шататься под самым носом у этих черномазых. Ай, да Венустиано!

— Может быть и можно, — сказал Колл по-английски, — но я лучше поскачу во весь опор.

— Держись, Фрэнчи! — услышал Маккенна свой голос. И только помчавшись по склону, понял, что впервые назвал девушку по имени. Его так захватила победа над собственной холостяцкой осмотрительностью, что шотландец проскочил мимо кавалерийского лагеря и углубился в пустыню на полмили прежде, чем сообразил, что следовало бы испугаться или по крайней мере побеспокоиться о шквале ружейного огня, которым его встретили солдаты.

Банда Пелона ускользнула от кавалеристов без потерь. Это был блестящий, восхитительный, можно даже сказать, потрясающий маневр. Хотя до полной победы пока еще было далеко. Увидев, что негры совершенно одурели от леденящих душу воплей Хачиты и Беша, Санчес и Дэплен решили добавить подарочек и от себя, присовокупив свой отход к нахальному удару, нанесенному их предводителем.

Оставив Люпе — женщину-пиму — в окружении восхищенных ее смелостью негров, которые изо всех сил старались помочь бабе слезть с коня и как можно быстрее развеять ее потенциальные страхи, двое негодяев потихоньку провели своих пони к валунам и дальше, мимо сторожевых костров. Потом, не торопясь, вскочили на коней и рванули по пустыне под светом восходящей луны к тому месту, где Пелон делал разворот к северным холмам.

Никто не надеялся на подобную удачу. Раненых и убитых не было ни с одной, ни с другой стороны. Солдатам не удалось рассмотреть членов банды, кроме Санчеса и Дэплена, которые всегда могли свалить вину на взбесившихся лошадей. План Пелона Лопеса блестяще удался, принеся отряду сладкие плоды успеха, и теперь перед идущими стремительным галопом лошадьми лежала лишь выжженная безжалостная земля, — ничто больше не отделяло исстрадавшихся мучачос от несметных сокровищ каньона Погибшего Эдамса. Негры-кавалеристы сели в лужу. Юный Микки Тиббс еще позевывал, завернувшись в одеяло, а Санчес с Дэпленом уже покидали солдатский лагерь. Как бы ни был смышлен разведчик кавалеристов, ему не оставалось ничего другого, как дожидаться утра. Только тогда он мог пойти по следам банды. Потому что на пути отряда Пелона было чересчур много камней и непробиваемого, как асфальт, песочного покрытия; подобную тропу без достаточного количества света не мог расшифровать даже такой блестящий разведчик, как Микки Тиббс. Пелон не смог сдержаться и огласил пустыню лающим смехом, крикнув товарищам, чтобы попридержали лошадей и перешли на более спокойную рысь. Даже столь умеренная езда доставит их к утру в Скаллз. Там они напоят лошадей и несколько часиков отдохнут, точно зная, что в тот момент, когда они подъедут к источнику, юный Микки с солдатами только-только выедут из Яки-Спринг.

— Господи! — рявкнул Пелон, вытягиваясь и изо всех сил стукая Глена Маккенну по влажному от пота плечу. — Это даже для меня круто! Бедные негритосы! Видел, как они бегали по лагерю? Точь-в-точь — запутанные псы! Из пушек палили как ненормальные! Закатывали глаза и вращали белками, как жеребцы, старающиеся избавиться от веревки. Ай, да мы! Почему Пелону Лопесу казалось, что эти ненормальные обезьяны так страшны?!

Ни Колл, ни Маккенна не ответили. Огромная лысая голова угрожающе стала вращаться из стороны в сторону.

— Что такое?! — с ненавистью спросил Пелон. — Злобишься, Бенито, что не смог меня переиграть, так? А ты, друг мой Маккенна, не можешь признать, что я оказался умнее тебя в данной ситуации?!

— Ничего подобного, хефе, — отрицательно покачал головой шотландец, заметив бешеный отсверк в глазах бандита. — Просто мы никак не можем поверить неожиданной удаче.

— Что ж, не могу с вами не согласиться. Я уникален.

Глен Маккенна посмотрел на него и кивнул.

— Не скромничай.

— Опять шуточки, Маккенна?

— Нет, хефе. Просто «уникальный» какое-то неопределенное, дурацкое слово… Ты заслужил эпитета похлеще.

— Может у тебя что-нибудь отыщется?

— Ага. Как насчет «омерзительный до икоты»?

Предводитель шайки выпрямился в седле и гордо посмотрел на своего пленника:

— Я знаю, — сказал он высокомерно, — в один прекрасный день моя истинная сущность откроется тебе во всем своем величии.

— К сожалению, это неизбежно, — признал Маккенна.

Они ехали сквозь ночь. Чудную. Вокруг пахло так, как может пахнуть только от пустыни после невероятно жаркого дня. Солнце прокалило каждый камешек, каждую песчинку, и измученные растения сменили дневную безвкусицу своих красок на ночные ароматы. Те несколько часов темной прохлады, в течение которых отдыхали почва и воздух, земные запахи соревновались вовсю, уничтожая вонь пыли, поднятой копытами, пропахшей потом седельной кожи и резкими выхлопами лошадиной выработки. Эта смесь называлась «вином бродяг», и люди типа Маккенны и Бена Колла, наслаждались ею, вдыхая полной грудью.

Пелон и Санчес — убийца и дезертир — тоже были околдованы сменой жаркого дня на прохладную ночь. Как и худощавый Беш, и молчаливый Хачита. Даже сухопарая Салли и Маль-и-пай с лицом мумии не могли надышаться ночным воздухом. Фрэнчи Стэнтон переполнило чувство полной свободы. Восхищение природой превозмогло страх смерти, и она с удивлением призналась самой себе, что не ощущает даже усталости.

Такая уж это штука — ночной воздух пустыни, которая превращает крестьян в поэтов, мужчин — в мальчишек, а женщин — в девушек и наоборот. Даже бандитов-полукровок из Соноры превращает в философов. А рыжебородых золотоискателей и подозрительных, правда, бывших, помощников шерифа — в искусных политиков и спорщиков. Ночь наполняла тела людей до отказа живительной прохладой. Маль-и-пай отъехала от Пелона, придвинулась ближе к Маккенне и Френчи и, смотря прямо в голубые глаза старателя, выложила ему родословную Эль Хефе вместе с рассказом про настоящего отца Салли — не белого, а воина, дяди Начеза, а также историю печального недоразумения, следствием которого стала утрата носа молодой скво. Маккенна не удивился, услышав, что Салли, как и ее милый братец, «хорошая девочка». На самом деле она вела себя вполне лояльно по отношению к мужу, можно даже сказать, была верна ему, просто как-то раз решила показать мужчине, притязавшему на ее благосклонность, что его чары никак на нее не действуют. Ни в каком виде. Как на грех, во время демонстрации случился поблизости муж. Не поняв, что Салли на самом деле отбивается от мужика, он отказался слушать объяснения жены и, сказав посетителю, что вовсе не желает лишать его законного мужества, а просто хочет показать, что он упустил, вытащил нож и поставил подруге клеймо позора.

— Такие вот поспешности и превращают жизнь в скопление несуразностей, — сказала старуха. — Если бы мужчины сначала слушали, а уж потом хватались за ножи и ружья, в мире было бы намного меньше слез.

Маккенна, собираясь спросить, нет ли у Пелона и Салли еще каких-нибудь полубратцев или полусестриц, был поражен, увидев, что буквально за его спиной скачет огнеглазая героиня только что рассказанной истории. Разумеется, она слышала каждое слово матери и теперь пожирала Маккенну глазами. Шотландец почувствовал, как они раскаленными угольями со звериным упорством впиваются ему в душу. Так как старатель не очень понимал значение этого взгляда, то он испугался. Но когда сухопарая скво мельком взглянула на Фрэнчи, Маккенне стал ясен смысл недоброго полыхания индейских зрачков. В нем читался не только звериный голод по белому мужчине, но и ненависть к белой девушке. И Маккенна понял, что, начиная с этой ночи, он ни на секунду не оставит Фрэнчи наедине с апачской скво. Отдельную проблему представляло то, каким образом он будет избавляться от притязаний Салли на него самого. Так как до сих пор Маккенна не занимался сердечными делами, поэтому не знал, можно ли назвать чувством то, что испытывает к нему Салли. Ее хищная, стремительная манера двигаться говорила о том, что эту женщину следует опасаться, а чтобы получить желаемое, она, не задумываясь, убьет белую девушку. Эти мысли никак не вязались с удивительной ночью, которая, казалось, очаровала всех участников похода и сплотила разноцветную массу искателей приключений в единое целое. Но Маккенна знал, что, как говорится, апачский повод привяжется к любой лошади.

Наконец, шотландец оторвался от преследовавших его пылающих угольев и поскакал рядом с Беном Коллом, Пелоном и Венустиано Санчесом. Салли отстала и примкнула к остальным — Бешу и Хачите — апачам. Оставшись с белой девушкой наедине, Маль-и-пай, снявшая с Фрэнчи по приказу Пелона все путы, недовольно пробормотала:

— Жаль, мучача, что ты не говоришь по-испански; я бы могла тебе такое порассказать об этой плосконосой сучке… Ты мне нравишься. Такая же жилистая и тощая, как я, правда, немного посимпатичнее. Лично я никогда не отличалась особой красотой. Может, из-за этого ты мне и нравишься. А, может, из-за того поразительного факта, что Маккенна по-настоящему тебя любит? Неважно, почему… Просто мне бы хотелось, чтобы ты — маленькая симпатичная дурочка — меня понимала. Их! Хотя что мне за дело? Ты вполне могла бы плюнуть мне в лицо, если бы узнала, кто я на самом деле такая. В конце концов, ты — белая, а я — коричнево-красная, как плеть из воловьей кожи, которую передержали на солнце. А, черт с тобой! Надеюсь, Салли вырежет тебе яичники живьем!..

Непонятно от чего разъярившись, Маль-и-пай закончила речь подзаборным апачским ругательством, но Фрэнчи улыбнулась в ответ, наклонилась и ласково потрепала старуху по костистой лапе. Маль-и-пай зашипела, как змея, и отдернула руку с такой поспешностью, словно боялась обжечься. Но в лунном свете Фрэнчи заметила, как слезятся глаза старой матери Пелона Лопеса и, вновь улыбнувшись, ответила тихим, но страстным голосом:

— Я верю в то, что ты не сможешь причинить мне боль. Не знаю, о чем именно ты говоришь, но почему-то не боюсь.

На мгновение она нахмурилась, раздумывая, каким образом лучше всего донести до старухи то, о чем она думает и что чувствует. Наконец, ее серые глаза радостно вспыхнули. Вытянув руку, девушка дотронулась до груди старухи прямо над сердцем. Затем ткнула и себя в то же место, произнеся всего одно лишь слово:

— Друзья.

Где бы, на каком бы языке оно не произносилось, его невозможно спутать ни с каким другим. Старуха изумленно воззрилась на девушку. Глаза их встретились, обменялись сообщениями, разошлись…

— Не знаю я, — пробормотала старая скво по-испански. — Не знаю…

«НЕ НРАВЯТСЯ МНЕ ЭТИ СКАЛЛЗ»

— Осталось всего ничего, — сказал Пелон. — Эй! Вы только понюхайте этот утренний ветерок! Что за ночка была. — Он экспансивно помахал рукой, приветствуя Маккенну выразительной улыбкой. — Признайся, старый, старый друг, что я прав. Ведь тебе, как и мне, безумно хочется добраться до сокровищ, и оторваться от этих придурочных черномазых солдат. Ох, уж мне этот юный Микки Тиббс! Их! Он и в подметки не годится своему отцу — тот был старик, что надо. Я-то думал… Но — увы! У такого хитрющего и смекалистого мужика, как Старый Микки, не могло родиться его полное подобие.

Он замолчал, вздохнув полной грудью, и причмокнул губами, смакуя свежий воздух пустыни, как хорошее вино.

— Понимаешь, амиго, так всегда… Двух одинаковых вещей не бывает. И если старик Микки был крутым сукиным сыном, то — ха-ха-ха! — его отпрыск — всего половина крутого сукина сына. Да, именно половинка или серединка на половинку. Что скажешь об этой шутке, Маккенна? Хороша?

— Не больше той, которую отмочила твоя мать о твоей сестре, — тут же отреагировал белый. — Но признаю, что ты унаследовал от своей старухи ровно половину ее таланта рассказчика. Почему ты мне раньше не говорил, что она твоя мать? Разве это тайна?

— И да, и нет, амиго. Знаешь, если узнают, что она мать Пелона Лопеса, то ей не станет легче жить. — В его ответе внезапно промелькнула все та же искорка сострадания, отсвет обыкновенной человеческой привязанности, которая, как показалось Маккенне, горела и раньше. — Я рассказал о Салли, разве нет? По крайней мере ты должен признать, что я был с тобой наполовину честен. Кроме того, какое это имеет значение?

Для ответа Маккенна тщательно подбирал слова.

— Имеет значение, хефе, — наконец сказал шотландец. — Только то, что я о тебе думал. Я видел, как сегодня ночью ты убил двоих и дважды нападал на меня, как безумный, без всякой причины, к тому же просто так ударил Салли. И все же я не считаю тебя похожим на Манки, ты не совсем еще одичал.

— А каким?

— Плохим, конечно, человеком, которому не выпадало случая стать хорошим. Тебе поздно меняться, но семена гордости, которые посеял твой испанский отец, еще могут дать всходы. Несмотря ни на что. Ты разбираешься в испанской религии, а, Пелон?

— Ха! Еще бы! Все падре — лживые собаки. Они спят с монашками, крутят мозги детишкам, отбирают деньги у бедняков и отсылают их папе в Рим, — в общем все это так дурно пахнет, что честному разбойнику стало бы дурно. Нет уж, спасибо, лучше спокойно убивать и грабить!..

— Видимо, — сказал Маккенна, — ты в душе — революционер; подобные мысли высказывал небезызвестный тебе Бенито Хуарес.

— Я всегда так говорил, — уперся Пелон. — У этого Бенито мозги работали, что надо! Он был настоящим воином. А тебе известно, что в нем текла индейская кровь?

— Он был чистокровным индейцем, — ответил Маккенна. — Особенно во всем, что касалось церкви. Но ты, Пелон, меня не так понял. Я не собирался узнавать, как ты относишься к религии в целом. Хотел лишь спросить, знакомо ли тебе учение некоего Христа?

— Христа?

— Ну, да.

— То есть, Хесуса, сына Марии?

— А что, есть и другие?

— А ты католик, Маккенна?

— Нет.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Пелон, ты можешь ответить на простейший вопрос?

— Конечно. Ты что меня дураком считаешь?

— Ни в коем случае. Давай вернемся к нашей теме. Тебе известно, что Иисус учил, что плохому человеку никогда не поздно стать хорошим?

Пелон запрокинул огромную голову и захохотал.

— Ох, уж этот мне Хесус! — сказал он. — Хотелось бы мне, чтобы он проехал несколько сотен миль в моем седле. И тогда бы вспомнил, что говорил Бенито Хуарес: доброго изображать легко.

Маккенна кивнул. Он все больше и больше удивлялся, открывая в жестоком бандите укромные уголки и трещины, в которых прятался незаурядный ум, и эти открытия внушали уверенность, что в конце концов ему удастся использовать лучшую сторону натуры Пелона, если, конечно, он сможет засечь точное ее местоположение.

— Хефе, — сказал он, — неужели в мире нет ничего, что бы ты любил? О чем бы жалел?

— Еще бы! — бандит грохнул шотландца по плечу. — Люблю виски, мягкую постель и толстых молодух. — Ты что, Маккенна? Да я жалею о тыще миллионов утерянных возможностей!

— Нет, Пелон. Я не о том. Неужели нет человека или идеи, из-за которой тебе бы стало тошно на этом свете, захотелось бы выть от тоски, измучаться, но попытаться все переделать?

— А каким это образом, компадре, я могу что-то там переделать? Я обхитрил белого лейтенанта и тридцать его черномазых рейнджеров, вместе с молодой скотинкой — апачской ищейкой и теперь свободно еду в великолепный рассвет, к источнику с хорошей водой, туда, где можно отдохнуть и выпить горячего кофе, причем еду в компании отличных мужчин и даже женщин, которые возьмут на себя заботу обо всей «домашней» работе. Пойми, друг мой, ведь именно ты абсолютно ничего не понимаешь в этой прекрасной жизни. Если бы, кроме всего перечисленного, мне светило еще что-нибудь, я бы просто свихнулся. А ведь, Господи прости, мы ни слова не сказали о золоте, которое ждет нас в каньоне Дель Оро! Маккенна, ты просто старая баба! Вам бы с Хесусом не помешало поучиться жизни у меня. Ведь именно вы, а не Пелон Лопес, талдычите о том, что жизнь — дерьмо!

Глен Маккенна, набычившись, покачал головой.

— Когда-нибудь, Пелон, — сказал он, — я отыщу твою «ахиллесову пяту». Я знаю, что она есть. И верю — с первого дня, как мы встретились, что смогу ее найти. Мы, шотландцы, народ упрямый!..

— Как и мы — сонорцы, — отозвался Пелон. — Больше всего мне хочется, чтобы ты поскорее заткнулся: и так наболтал черт знает чего.

— Как угодно, — покорно произнес Маккенна. — Но остался вопрос, который мне необходимо тебе задать, хефе: по делу. Можно?

— Ну, конечно. Для дела время всегда отыщется. Я, насколько тебе известно, — деловой человек.

— Ладно, ладно. В общем это относительно твоей сестры. Понимаешь, о чем я. Не хотелось быть бестактным…

— Разумеется, понимаю. Какого черта? Думаешь, я слепой? Говорил же я тебе, что ты запал ей в душу. Говорил? А говорил, что придется-таки ее взять? Говорил? Так в чем, черт побери, дело? Ты что — девственник?

— Я не об этом, — сказал Маккенна. — Ты видел, как она смотрит на белую девушку? Я боюсь за жизнь Фрэнчи.

— И я ничуть не меньше.

— Тогда сделай что-нибудь, Пелон, — попросил бородач, дивясь столь пылкому признанию. — Ты же не можешь позволить ей убить девушку. Прикажи Салли по крайней мере держаться от Фрэнчи подальше. Хотя бы это…

Пелон беспомощно пожал плечищами.

— Тут, омбре, — сказал он, — я тебе ничем помочь не могу. Мне бы самому не хотелось, чтобы белой малютке перерезали глотку. Но защитить ее я не в силах. Тут твое дело. Ты единственный человек на свете, который может удержать Салли в стороне от девчонки.

— Че-чего? — заикаясь, переспросил Маккенна. — Я? Каким образом?

Пелон развернул свой огромный череп и уставился на шотландца.

— Последний раз, — сказал бандит, — предупреждаю тебя, Маккенна: не смей издеваться.

— Боже мой! Да не издеваюсь я!

— Нет, издеваешься.

— Нет же, нет, клянусь! Скажи, как и что сделать и я сделаю!

— М-да, — покачал головой Пелон, — конечно, трудно поверить в то, чтобы человек, доживя до твоих лет, не знал, как это делается, но, черт побери! — возможно всякое. Ладно, слушай. Сначала как-нибудь отведи ее в сторонку, ну, не знаю, отыщи укромный уголок где-нибудь на стоянке. Даже такая стервоза, как Салли, чувствует себя лучше без посторонних глаз. В общем, отведи подальше. Ты ведь знаешь женщин: все они в душе шлюхи, но каждая шлюха любит заниматься делом при закрытых дверях, если таковые присутствуют. Так значит, первым делом убираешь ее с чужих глаз, ну а потом залезаешь рукой…

— Прекрати! — крикнул Маккенна, покраснев как рак. — Боже ты мой, да ведь это совсем не то, что я имел ввиду, дурень ты чертов! Об этом знает каждый мужчина!

— Но ты ведь меня спросил, черт разбери! — разозлился бандит.

— Да нет же, нет! Я спрашивал, как удержать Салли подальше от…

Тут он запоздало осекся, и Пелон издал излюбленное хихиканье и вой койота.

— Ну, амиго! — завопил он. — Вот в чем соль, теперь-то понял. Я знал, что рано или поздно до тебя дойдет. Соображаешь, почему я не могу тебе помочь? Конечно. Ни одному человеку, в жилах которого течет испанская кровь, и в сердце которого бурлит испанская честь, не придет в голову соблазнять собственную сестру. Особенно такую сестру! Так что, дружище, тут дело за тобой.

Маккенна беспомощно кивнул.

— Далеко еще до колодца? — спросил он устало.

— Через вон тот холм и дальше за нагромождение скал, — ответил Пелон, указывая на крутой откос из песчаника впереди и направо. — Наверное, минут через десять наши лошадки уткнут свои носики в воду.

Маккенна посмотрел назад через плечо и отметил, что Салли все еще едет вместе с Бешем и Хачитой. Скво, не мигая, смотрела в его сторону. Взглянув на Маль-и-пай, которая скакала рядом с Фрэнчи Стэнтон, шотландец увидел, что девушка клюет носом, попросту говоря, спит в седле. Старуха, поймав его взгляд, кивнула и махнула рукой, как бы говоря: «Здесь все нормально, я за ней приглядываю». Маккенна немного успокоился. И все же, взбираясь по крутому склону, ведущему к колодцу, Глен почувствовал нарастающий страх, в нем заговорил древний кельтский ужас: где-то затаилась опасность.

Что-то где-то не состыковывалось. И дело было не в саллиной страсти. И не в убийственных Пелонских выходках. И не в ребяческой доверчивости Фрэнчи Стэнтон.

Какая-то мерзость творилась с местом и временем, что-то странное и таинственное повисло в воздухе над всадниками.

БОЙНЯ

Грянул залп. Кавалеристы били почти в упор и члены бандитского отряда нюхали запах пороховой гари и ощущали во рту привкус жирного дыма. В Скаллз не было перестрелки. Наоборот, в рапортах отмечалось, что бандиты даже не отстреливались. Пелон сразу сообразил, что в битве его отряд будет разгромлен наголову, и даже не стал вынимать из чехла винчестер и стрелять из огромного кольта из-под сонорского серапе. Единственной раздававшейся командой был полубезумный крик «ретирада!» в то самое время, как бандит на всем скаку разворачивал коня. Его товарищи, кто мог, конечно, поспешили за ним. Очутившись в западне, в которую апачи обычно заманивали кавалеристов, и в которую сейчас кавалеристы заманили апачей, каждый стал думать сам за себя. Оставшиеся в живых после первого залпа кинулись врассыпную. Как кролики: белые, красные и коричневые. Спасались все. Опять же — кто мог.

К несчастью, Маккенна с Беном Коллом ехали завернувшись в одеяла, чтобы защититься от ночного холода пустыни. Одеяла были индейскими и белые закутались до бровей, закрыв лица как это обычно делали мескалерские и мимбренские апачи. И Фрэнчи Стэнтон накинула одеяло, которое дала ей Маль-и-пай, американское армейское одеяло, и, подражая индианке, завернулась им с головой, на апачский манер, но в неверном утреннем свете, подогреваемые клокочущей в жилах африканской, доставшейся от диких предков кровью, негритянским кавалеристам было в высшей степени наплевать, сотканы эти одеяла в деревушке хопи или зуни или содраны с убитого в Белых Горах соплеменника. Они просто били из карабинов по приближающимся индейским пони и по укутанным до глаз фигурам в одеялах или сомбреро. Они знали, что среди этих людей есть женщины. Но поскольку в любом официальном рапорте упоминалось обычно об уничтожении индейцев вообще, женщина оказывалась ничуть не хуже мужчины, а попадись под горячую руку ребятенок — индейский — то и он сошел бы за взрослого. Поэтому Маккенна повернул коня и поскакал вслед за Пелоном Лопесом. Нагнав по пути тяжело груженного мустанга, на котором сидела Фрэнчи Стэнтон, он протянул руку в перчатке и изо всей силы наподдал пони по крестцу. От резкой боли лошадка изумленно заржала и пошла с удивительной для такой малютки скоростью. В тот же самый момент Маккенна взглянул через плечо и заметил распластавшихся людей среди кустов и валунов, огораживающих колодец. Четверо: Санчес, Дэплен, Беш и Бен Колл. Первые трое не шевелились, но Колл был еще жив. Он полз — трусливо — к черным кавалеристам, размахивая шляпой и крича:

— Не стреляйте, не стреляйте, это я, Бен Колл!

Пони дезертира-мексиканца, Рауля Дэплена и стройного с поразительно-звучным голосом внука Кочиза, валялись рядом с их хозяевами, напоминая смятые, перекрученные кучи белья. Песок и камень. Лошадь Бена Колла с хлопавшими по ветру стременами, волочащимися по песку поводьями, не задетая ни одной шальной пулей, удирала к востоку от Скаллз. Эту картину битвы, точнее избиения, Глен Маккенна запомнил навсегда.

В следующее мгновение его лошадь завернула за спасительный выступ скалы, укрывшись от сыплющихся градом пуль. В ту же секунду его нагнала Фрэнчи Стэнтон. С диким воплем Маккенна дал коню шпоры и, пригнувшись к шее животного, как безумный, поскакал вслед за Пелоном, Хачитой, Салли и старой Маль-и-пай. Белая девушка нагоняла остатки отряда…

ПРИВАЛ И НАБЛЮДЕНИЕ

Понимая, что делать больше нечего, Маккенна с Фрэнчи проскакали за бандитами до первых уступов Яки-Хиллс. Нагромождение песчаника за их спинами надежно прикрывало тыл. Если расчеты насчет негритянской кавалерии были сделаны правильно, то солдаты сейчас должны находиться в полумиле за ними. Так как Колл вряд ли сумел добраться до солдат и объяснить белому офицеру все насчет Маккенны и Фрэнчи, то угроза скорой расправы возрастала в прогрессии. Глен решил, что Бен, видимо, умер. Его рана была смертельной. И сейчас он валяется в нескольких ярдах от Беша, Санчеса и Рауля Дэплена такой же мертвый, как и они. Поэтому шотландец не собирался спорить с Пелоном, подгонявшим отставших белых криками: «держитесь» и «быстрее!». Фрэнчи тоже не жаловалась. В этих краях считается нормальным, если человека с крошечного расстояния убивают выстрелом в затылок, поэтому мужчины об этом просто забывают. Женщины же после нескольких недель акклиматизации полностью свыкаются с ружьями и стрельбой — а Фрэнчи жила у Стэнтонов целых пять месяцев. Конечно, ее нельзя было назвать несгибаемым пионером диких просторов, но и «хлыщом», с тем уничижительным оттенком, который жители Аризоны используют применительно к приезжим с Востока, — тоже. Поэтому девушка, услышав окрик, только скупо улыбнулась, и Маккенна, почувствовав себя вдвойне счастливым, вздохнул с облегчением. Она не только умно поступала, но и слепо ему доверяла. И этот груз доверия, внезапно свалившийся ему на плечи, старатель-одиночка принял с легкостью, словно всю жизнь ждал чего-то подобного.

Но мгновение облегчения быстро миновало. Когда задыхающиеся пони взобрались на гребень холма, Пелон приказал остановиться. С навеса, на котором они расположились, отлично просматривался песчаный откос, а за ним — колодец у Скаллз, и, таким образом, через несколько мгновений напряженного ожидания они должны были увидеть посланную за ними погоню.

Все спешились, чтобы дать коням продышаться. Апачи — Салли, Маль-и-пай и Хачита, — сгрудились вокруг Пелона, который внимательно всматривался в лежащую внизу долину. Маккенна с Фрэнчи встали чуть поодаль. Время и место для первого разговора было выбрано не самое удачное. Но Маккенна, подозревая, что из-за постоянной слежки, которой не гнушались их индейские товарищи, другой возможности может и не быть, решил форсировать события.

— Я все-таки думаю, Фрэнчи, — начал он нескладно, — что мы должны как-нибудь выпутаться из этой передряги.

Глен уже вторично называл девушку по имени и на сей раз у него это вышло вполне естественно. Разглядывая ее в свете нарождающегося дня, шотландец был поражен ее невероятной свежестью и красотой. Едва доставая до его плеча, Фрэнчи была столь физически совершенна и легка, что Маккенна, как и никто другой, не смог бы сейчас подумать о том, что заставило его лицо вспыхнуть тогда, в тупичке «Нежданного Привала». Он просто увидел очень молодую пленницу, захваченную бандой индейцев и полукровок, налетевших из старой Мексики. Шотландцу ранее не доводилось приближаться и разглядывать ее при нормальном освещении, так что он впервые любовался ясной чистотой глаз, сверкавших, как озера, полные форели, и пятнышками веснушек, разбрызганных по маленькому носику и загорелым щечкам. Правда, рот Фрэнчи был несколько широковат, с полной нижней губой, а небольшая слабинка ее обещала улыбку, за которой угадывалось нечто более серьезное, чем невинность, светившаяся в глазах. Но Маккенна знал, что все это лишь игра воображения, добивающая мужчину, слишком долго и упрямо-одиноко странствовавшего в пустынях Аризоны. Правда, стоя с ней рядом в чистом белом свете пустынного утра, он тут же отказался от такого утверждения. Но стоило старателю, развернув плечи, признать свою ошибку, как «девчонка», невинность которой подвигла его на это признание, вдруг потянулась к нему и, взяв мужскую руку в свою, горячо ее пожала.

— Как скажешь, Глен, — мурлыкнула она.

Услышав, что его назвали по имени, Маккенна вздрогнул.

Пока что девушка обращалась к нему только как к мистеру Маккенне. И так, черт побери, и должно было продолжаться, прорычал он молча. Она не имела никакого права с ним фамильярничать. Он был раза в два старше ее… Эта мыслишка требовала подтверждения.

— Фрэнчи, — сказал он строго, наблюдая одним глазом за Пелоном и его людьми, — сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — быстро ответила она, — а тебе?

Девушка взглянула ему в глаза и по ее интонации Маккенна рассудил, что она поняла скрытый смысл его вопроса, и что ее ответный выстрел был направлен в ту же самую цель.

Может, ей, конечно, и шестнадцать. Но она давно уже не дитя.

— Это тебе сейчас, — сказал он ядовито ни к селу ни к городу. — Но, если угодно, мне тридцать.

Девушка кивнула и крепче сжала ему руку.

— Далеко не старик, — сказала она, и на сей раз без всякой связи с потоком раскаленного солнца, встающего над Яки-Хиллс и начинающего свою сушильную работу. Маккенну тряхануло с такой силой, что кожа покрылась мурашками.

— Ты чего? — спросила Фрэнчи быстро.

Маккенна подобрал челюсть и издал могучий вздох.

— Ничего, — солгал он. — Теперь тихонько наблюдаем за кавалерией, понятно?..

В тот же самый момент Пелон повернулся и подозвал его.

Маккенна подошел к вожаку бандитов.

— Почему-то их не видно, — сказал тот. — Смотри. В воздухе за большой скалой, которая находится между нами и колодцем, пыли нет. А ведь с того момента, как мы начали наблюдение, прошло много времени, так что она должна была появиться.

— Ты прав, хефе. И что же?

— Если честно, Маккенна, — понятия не имею. Думаю, этот прохвост Бенито Колл рассказал все солдатам, не упоминая, естественно, о своем участии в этом деле; кавалерия с юным Микки Тиббсом рванула нам наперерез. Снова эти Тиббсы впереди. Чертов Микки. Знаешь, что ему всего семнадцать? Так-то. Когда ему стукнуло всего три годика, его папаша двинул вместе с генералом Круком в мексиканскую Сьерра-Мадре, чтобы добыть Джеронимо и Чирикауа. Это было в 1883-м. Тринадцать, нет четырнадцать лет назад.

Нахмурившись, Маккенна кивнул.

— По собственному опыту знаю, — сказал он, — что юнцам доверять нельзя. Современная молодежь слишком быстро взрослеет. Да ты не печалься, хефе. Не ты первый, кого удалось провести ребенку.

— Твой ребеночек по крайней мере симпатичен. А видел когда-нибудь моего — этого заразу Микки? Рожа у него похуже папашиной, а тот был куда уродливей меня. Ух! Санта!

— Они друг друга стоят. Что ты сейчас намерен делать, Пелон? — спросил Маккенна.

Вожак банды, прищурившись, изучал лицо Маккенны.

— Я тебя подозвал именно для этого, — наконец произнес он. — Хотелось посоветоваться. Мы сейчас не в лучшей позиции. В который раз…

Маккенна глаз не отводил.

— Это значит, что у тебя сейчас не так много людей, чтобы за мной наблюдать, так, Пелон?

— Именно. Требуется очередное соглашение. Имея в запасе одного Хачиту, мозг которого не очень-то отличается от мозга ползунка, я не в силах обеспечить постоянную слежку за тобой и девчонкой. К тому же мне приходится наблюдать за Салли, чтобы она не пырнула белую, и — черт! — в общем мне все это не нравится.

— И мне тоже, — кивнул Маккенна. — Что ты предлагаешь?

— Мне, амиго, вовсе не хочется с тобой ссориться. Будем же друзьями, как в добрые старые времена.

— Ну уж нет, хефе, только не это, — испуганно пробормотал Маккенна. — Оставайся лучше самим собой и давай не будем о «дружбе»! Потому что когда о ней говорят, на самом деле подразумевают предательство.

Пелон устало покачал головой.

— Мне страшно надоело реагировать на твои нападки, — сказал он. — Надо бы по идее открутить тебе башку, но я не стану этого делать. Единственное, что приходит на ум, — отослать девушку к солдатам. Но я не знаю, как это получше провернуть. Придурочные негры запросто могут ее подстрелить. Стоит их завести, как они превращаются в шершней: жалят все, что попадается на пути.

— Если бы точно знать, что Бен дополз до солдат… — задумчиво пробормотал Маккенна. — Но не дано… И не проверить никак… Может, он сильно ранен, а может и нет.

— Ранен? — фыркнул Пелон. — Бенито ранен? Не смеши меня — и так не смешно. Этот ублюдок специально свалился с коня. Я все видел, но не было возможности его пристрелить. Не бойся, Маккенна, когда надо, он может о себе позаботиться. Такой уж человек. Ни за что бы не стал набиваться к нему в друзья. Потому что Бенито всегда думает только о себе. Вот почему он прожил в этих краях так долго.

— Не тебе винить в этом. Такова человеческая натура, и уж кто-кто, а ты должен хорошо это знать.

— Может быть. И все-таки он ублюдок, тебе меня не переубедить.

— Я и не собираюсь. Слушай, Пелон: если Колл невредимым добрался до солдат, то девушку можно смело отпускать. Он о ней позаботится…

— Ну уж нет, просто так я ее не отпущу. Подыщем ей надежного проводника. Потому что если я хочу заинтересовать тебя второй частью моего предложения, мне выгоднее гарантировать ее сохранность.

— То есть тем, чтобы я поехал с тобой в Сно-та-эй?

— Ну, разумеется.

— Ты считаешь это честной сделкой?

— Если предпочитаешь, чтобы я убил девчонку прямо сейчас, так и скажи.

— Нет, нет, я совсем не это имел в виду.

— Так я и думал. Поэтому если у тебя, Маккенна, есть какие-нибудь соображения по поводу того, как безопаснее всего переправить девчонку к солдатам в Скаллз, — говори.

— Еще бы их не было! — просветлев челом, усмехнулся старатель. — Я сам могу доставить ее туда, потому что очень хорошо знаю территорию отсюда до колодца. Я только что по ней проскакал.

— Ха-ха-ха! — проскрежетал Пелон.

Маккенна тут же изменил и тон, и тему.

— Пелон, — сказал он, — а если девушка в целости доберется до солдат, откуда тебе знать, что я сдержу свое слово и приведу вас в каньон Дель Оро?

Пелон удивленно посмотрел на него.

— Ты же Маккенна, — только и сказал он.

Бородач подвел итоги: по примитивному разумению такого животного, как Пелон Лопес, ничего сложного в этом мире нет. По утрам встает солнце. По вечерам заходит. Трава растет. Реки текут. Поддашь по камню — он покатится. Дождь — мокрый. Пыль — сухая. Маккенна — честный.

— Хорошо, — согласился шотландец, — я поеду с тобой, если мы сможем в сохранности переправить девушку к солдатам.

— Куидадо! — крикнула со своего места старая Маль-и-пай. — Кто-то едет!

Маккенна пошел вслед за Пелоном на наблюдательный пункт.

Из-за высокой каменной стены, скрывавшей откос, показались три черные точки, это были всадники, едущие от Скаллз. Обернувшись, Пелон рявкнул Хачите по-апачски: сможет ли мимбреньо разглядеть этих людей? Известный соколиной зоркостью среди своих востроглазых соплеменников, Хачита мельком взглянул вниз.

— Умм, — забормотал он глухо. — Юный Микки и двое черных солдат. Один конь серый, один гнедой, один пегий, с коротко подстриженным хвостом. Отличные лошади. У Микки отменный вкус.

Это была длиннейшая речь, какую Маккенна услышал от странного великана, и первые слова с того самого момента, как он настоял похоронить Эна вместе с Вахелем и Манки в «Нежданном Привале». Но взгляд Маккенны зажегся не от пространной речи мимбреньо, а от появления юного Микки Тиббса.

— Пелон! — закричал он. — Вот проводник! Понял? Что может быть надежнее? Лучший индейский разведчик во всей американской армии, а с ним двое вооруженных солдат: они сами отвезут девушку в лагерь. Что скажешь?

— Не знаю, — ответил бандит. — Понимаешь, не доверяю я этому Микки? Хотя… девушка твоя. Если тебе по вкусу, я не против. Сам ей скажешь?

НЕ ПОМИНАЙ ИМЕН УМЕРШИХ

Маккенна быстро переговорил с Фрэнчи. Факты, сообщил он девушке, таковы: ей дается шанс вновь примкнуть к цивилизованному миру. Поэтому надо ехать. Как и подозревал Маккенна, она начала было горячо возражать, но он ее быстро образумил. Разумеется, они снова встретятся. Пелона Лопеса он знает много лет. Бандит не причинит ему вреда. Кроме всего прочего, разбойник до икоты трясся над каньоном Дель Оро. Но Маккенна не мог лгать самому себе: золото Погибшего Эдамса притягивало, как магнитом, и его тоже; он хотел ехать с апачами, ему было наплевать на «спасение». Но для нее, — надо помнить о Салли, — другого пути, как к Микки Тиббсу и кавалеристам, не было. Вернувшись, Маккенна обязательно ее разыщет.

Таким образом, дело было улажено.

В последний момент Фрэнчи все-таки повисла у Маккенны на руке и пригрозила остаться. Но в тот же миг откуда ни возьмись появилась негаданная помощь от подковылявшей Маль-и-пай.

— Черт побери, девка, — гаркнула она по-испански, — делай что тебе сказано! Слышала? Убирайся отсюда! — И тут же пылко обняла девушку и, гладя ее по голове, запричитала:

— Друзья, друзья, друзья. — Это было единственное слово, которое она знала по-английски.

И тут на глаза Фрэнчи навернулись первые за все время плена слезы. Она быстро смахнула их и сказала, что готова ехать, если Маккенна даст слово, что, избавившись от Пелона, он приедет вместе с Маль-и-пай.

Глен клятвенно заверил ее в этом и девушка, взобравшись на самую ленивую клячу, отправилась вниз по тропе. Все тут же залегли на карнизе и через некоторое время увидели, как девушка появилась далеко-далеко внизу, а затем подъехала к Микки Тиббсу и его черным компаньонам. Разведчик обменялся жестами приветствия с белой пленницей. Затем двое черных солдат развернулись и вместе с Фрэнчи отправились обратно к Скаллз.

— Отлично, — пророкотал Пелон, — девушка в безопасности, а этот проклятый Тиббс остался нас выслеживать. Теперь мы отправимся в одно миленькое местечко и подождем его там.

— Что? — изумился Маккенна. — Будем ждать Микки?

— Конечно. А каким еще образом я смогу ему высказать то, что накипело у меня в душе?

— Теперь уже ты принялся шутить, — обиделся старатель.

— Ага, — согласился бандит. — Как волк у проруби.

— А-а. Значит, собираешься устроить засаду? И убить Микки, как Манки и Вахеля?

— Нет, нет. Вовсе не так. Насчет Микки у меня совсем другие планы.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Мы с ним слегка позабавимся. Время терпит. А то я ему задолжал.

— Их! — встряла Маль-и-пай. — Мы все ему задолжали. Все апачи. Он предатель и сын предателя.

— Угх! — прогремел гигант-Хачита, вставая во весь свой великанский рост. — Пуля из его ружья сразила моего друга.

Маккенна удивился тому, откуда мимбреньо узнал, чья именно пуля попала в его симпатичного приятеля. И сделал мысленную заметку: при первой же возможности поговорить с громоздким апачем. В Хачите угадывалась какая-то ментальная сила. Маккенна интуитивно чувствовал это. В свое время его сильно тянуло к Бешу, а теперь ниточка перекинулась на огромного мимбреньо. Со времени их остановки на каменном козырьке Хачита постоянно наблюдал за Маккенной, и шотландец понимал, что апача что-то сильно нервирует.

— Чепуха, — отрезал Пелон, отказываясь признать подобную зоркость. — Как можно отличить пулю, которая попала в твоего друга от любой другой? Но не будем спорить. Кстати, Хачита, может, ты теперь поедешь домой? Мы возражать не будем.

Апач нахмурился. Казалось, он мучительно старается что-то вспомнить и никак не может.

— Нет, — наконец промычал он. — Не думаю, что так будет правильно.

— Да нет же, если хочешь — езжай, — подначивал его Пелон, внезапно объявив, что совсем не прочь избавиться от индейца. — Мне кажется, Беш тоже бы меня поддержал.

— Нет! — крикнул огромный апач. — Не зови его по имени. Никогда не поминай имен умерших! Ты же знаешь, нельзя этого делать!

— Конечно, — сказал Пелон, покраснев. — Тысяча извинений, омбре. Многое забывается, когда помногу лет не навещаешь родственников.

— Смотри, больше не забывайся, — сказал Хачита, пробуя пальцем томагавк.

Но Пелон уже не слушал его, а, подгоняя остальных, садился на коня. Наконец небольшая кавалькада потянулась по извилистой тропе прямо в запретную тишину Яки-Хиллс. В течение нескольких минут они скрылись из виду. За ними не осталось ничего, что бы напоминало о пребывании на каменном козырьке. Только кактусовые воробышки нервно чирикали, быстро атакуя еще теплые конские «каштаны», оставшиеся после поджарых апачских коней. Да, и еще одно. Далеко в пустыне, лежа за нагромождением песчаника юный Микки Тиббс опустил полевой бинокль.

— Буэно, — сказал он и, развернув свою серую лошадку, быстро поскакал вслед за черными товарищами, провожавшими белую девушку с ранчо Стэнтонов. Он ухмылялся, этот Микки, и на это у него были причины. Для семнадцатилетнего мальчишки, бывшего на четверть белым, это была особая ухмылка. Особая и все-таки знакомая. Навязчиво знакомая. Потому что сильно смахивала на оскал черепа.

В ОЖИДАНИИ МИККИ ТИББСА

Местом, которое Пелон избрал для засады на Микки, стал еще один из удивительных апачских «оазисов», позволяющих краснокожим нормально существовать на этих негостеприимных землях. Маккенна всегда думал об этой стране как о пустыне, хотя справедливее было бы назвать эти островки обнаженных скал, кактусов, «испанских мечей», мескита, искривленных как в страшном сне деревцев и травы полупустыней. Местечко, в котором остановился отряд, было более богато, чем остальная территория, но ему, конечно, было далеко до «Нежданного Привала».

Оазис находился у входа в узкий каньон. Из него вытекал типично аризонский ручей, очень чистый, очень звонкий на порожках и плещущийся в глубоких озерцах, а потом исчезающий в песке, чтобы пробить путь под землей, прокладывая свое русло намного ниже поверхности пустыни. Тропа круто свернула вправо и Маккенна увидел впереди зеленый водопад высотой, наверное, футов в пятнадцать. Под ним сверкало зеркало чистой воды, из которого вытекал C-образный ручей, поящий площадку акра в два, на которой росла жесткая горная трава, и покрытый по берегам кустами пиньи, мадроны, карликовыми дубами и ореховыми деревьями, постепенно взбирающимися по склонам каньона. Природная ловушка. Любой всадник, который поехал бы по каньону и завернул бы попить водички, будет немедленно убит, так как возле озерца находились естественные окопы, из которых великолепно простреливалось все вокруг.

Увидев картинку, Маккенна кивнул и повернулся к Пелону. Бандит кивнул в ответ.

— Айе, — сказал он. — Вот здесь и подождем.

— Отменное место, хефе. Единственное: кто поедет снизу, должен заметить, что здесь ловушка. Даже я это увидел, а у меня в крови нет даже четвертой доли апача.

— Так Микки и увидит. Дело в том, что ему не обойти этого места. Подойти к воде придется, неважно, остановится он или нет. Другого пути не существует.

— А может он этого не знает, и попытается обойти нас по какому-нибудь боковому каньону?

— Нет, он придет сюда.

— Понятно. Тогда ты с ним и потолкуешь, верно?

— Конечно. Он — кавалерийский разведчик, и его работа заключается в том, чтобы нас отыскать. Не за наградой же он гонится.

— Я знавал разведчиков, которые ловили преступников за деньги. Да и ты тоже.

— В общем, ты прав. В старые добрые времена такие люди приносили наши головы в корзинах. Но все меняется, Маккенна. Старые добрые времена канули в вечность. Теперь разведчикам больше не разрешают отрезать головы. Офицеру больше чести привести «языка». Людей тошнит от вида крови. Думаешь, мне это нравится? Или тому же самому Микки? Не-ет, у нас в Мексике дела обстоят по-другому. Там я всегда настороже. Но здесь, в Эстадос Юнидос… Ха!

— Очень длинная и впечатляющая речь, хефе.

— Тема мне хорошо знакома.

— Не сомневаюсь. Может, у нас есть немного времени отдохнуть и ополоснуться, прежде чем появится Микки?

— Сначала надо все тщательно обмозговать. Я поставлю Хачиту возле входа в каньон. У этого местечка есть одна неприятная особенность: отсюда не увидишь приближающегося человека, если он скачет снизу, — всадник неожиданно появляется из-за поворота, как это только что вышло у нас.

— Я говорил именно об этом, — сказал Маккенна.

— Знаю я, знаю, но — не бери в голову. С Хачитой мы в безопасности, как у Христа за пазухой. Мне так, например, хочется принять ванну. Не купался с того самого времени, как мы выехали из Соноры. Пошли, амиго, окунемся. Видишь, прелестное озерцо, которое словно специально нас поджидает?!

Маккенна, конечно, признал, что вода выглядит очень соблазнительно, но, по правде говоря, его больше интересовал Микки Тиббс, чем личная гигиена. Однако, посмотрев на насупившегося Хачиту, он отбросил свои страхи. Если уж не отдыхать, когда на страже стоит такой вот апачский мастиф, тогда, значит, вообще лучше не отдыхать. Шотландец решил довериться краснокожему гиганту.

— Что ж, хефе, — сказал он. — Пошли.

Они пересекли небольшой лужок; женщины шли следом. Пелон махнул рукой, и Хачита повернул назад. Подойдя к озерцу, люди, следуя апачской традиции, сначала занялись лошадьми.

Маленькие мустанги напились быстро: они совсем не походили на «цивилизованных» лошадей, которые булькают, пока не раздуются, как воздушные шары. Им стреножили передние ноги и отправили пастись. Из трех вьючных лошадей осталась лишь одна, и, к удивлению Маккенны, Пелон приказал старой Маль-и-пай заняться устройством лагеря. Салли отправилась рубить дрова для костра.

— Идея в том, — сказал бандит удивленному старателю, — чтобы заставить Микки поверить, что мы его не ждем.

— Очень уж все нарочно, хефе. Стук тупого топора будет слышен миль за пять от каньона.

— Если ветер будет дуть в нужную сторону.

Маккенна вытащил трубку, а Пелон обнаружил в кармане одну из черных крученных сонорских сигар, которые очень любил. Мужчины закурили. Легкий бриз продувал каньон, принося с собой прохладу. Было приятно посидеть и покурить под чахлой тенью трех остроконечных тополей. Маккенна с силой втянул в себя запахи прокаленного солнцем каньона, и ему стало удивительно хорошо и приятно. Он подумал об Эне, старом Койоте, вспомнил, как индейский патриарх обожал свою ядовито-красочную и загадочную землю. Наблюдая за старой Маль-и-пай, за тем, как она разжигает костер, чтобы сварить на нем дневную порцию кофе, и при этом что-то насвистывает себе под нос, поет, словно девочка, ублажающая, скажем Локо, Джеронимо или Начеза, шотландец размышлял о том, как все-таки здорово жить вот так, отрезанным от остального мира, с кучкой коренных обитателей этой земли. Даже пылкая, страстная Салли, казалось, несколько успокоилась, втянув, как анестезию, убаюкивающие запахи каньона. В ее движениях проскальзывала природная грация и изящество, начисто отсутствующие у белых женщин. Маккенне на протяжении всех этих одиннадцати лет было страшно наблюдать за постепенным угасанием древнего народа, и сейчас ему вновь стало больно и грустно сидеть, покуривая с Пелоном Лопесом, и сознавать, что он видит, быть может, последних индейцев в их природной среде обитания, которая вскоре полностью подчинится белому человеку.

— Пелон, — сказал старатель, вынимая трубку. — Мне бы хотелось с тобой поговорить. Не возражаешь?

Бандит взглянул на него: огромная уродливая голова по-черепашьи вытянулась вперед, черты лица завязались узлами.

— Это странно, — ответил он. — Я сам только что хотел попросить тебя о том же. Мое сердце тронули шум водопада и песни птиц, живущих здесь, звон топора и запах дымка, поднимающегося в небо. Черт его знает, что это такое, амиго, просто меня это растрогало. Кажется, будто я с чем-то прощаюсь, чувствую невероятную печаль. А ты, Маккенна? Что это — место такое, или нечто другое? Ты что-нибудь понимаешь?

— Мужчине не дано знать, отчего в его сердце закрадывается печаль, — ответил рыжий старатель. — Но, если начистоту, то — да, Пелон, я чувствую нечто подобное. Я думал о том, что через несколько лет мы не сможем вот так запросто скакать по прериям и пустыне, разбивать лагеря и отдыхать в таких каньонах, предоставленные самим себе и своим мыслям.

Лицо Пелона стало еще уродливее.

— Не смей! — пылко сказал он. — Не хочу этого слышать! Если это все, о чем ты хотел сказать — лучше заткнись!

— Нет, не все, — отозвался Маккенна успокаивающе. — Я ведь не хотел сказать ничего дурного: это индейская земля и вы, последние индейцы, используете ее по назначению. Неужели тебя это злит, хефе? Ты не прав. Пусть останется легкая грусть. Но не злость.

Пелон какое-то мгновение рассматривал своего собеседника, а потом сделал нечто странное: положил свою огромную, волосатую и невероятно сильную руку на плечо старателя и нежно его сжал. К своему изумлению Маккенна увидел в раскосых угольно-черных глазах слезы.

— Правильно, — сказал бандит, — давай, дружище, немного погрустим. Несколько минут они сидели молча и курили. Наконец, разбойник кивнул и сказал:

— А теперь, компадре, поговорим. Что ты хочешь узнать?

Маккенна хотел расспросить Пелона о его жизни и скитаниях, которые привели его в это место, как говорят индейцы, в полной боевой готовности и боевой раскраске. Но потом решил не рисковать и не вдаваться в столь деликатные подробности. Он стал лихорадочно подыскивать подходящую тему и тут вспомнил о совершенно естественной вещи.

— Давай о золоте, — сказал он, — и, естественно, о Сно-та-эй. О нем я слышал множество разных историй, но почему-то им не верил. Может, ты расскажешь легенду так, как ее передают люди клана чирикауа?

— Почему именно чирикауа? — спросил Пелон.

— Да потому, что Нана, хранитель тайны, которому дозволялось входить в священный каньон, был из этого клана.

— Правильно. Несколько позже он откололся от главных сил племени, но в старые времена, во времена, когда Эдамса поймали в Сно-та-эй, это было в порядке вещей.

— Значит, легенду ты знаешь от индейцев?

— Конечно. Я слышал ее, амиго, множество раз. Старая Маль-и-пай, чтобы скоротать долгие зимние вечера в хахале, рассказывала нам байки. Мы с Салли были совсем маленькими.

— Может, расскажешь? Поделишься воспоминаниями, только воспоминаниями? — предложил Маккенна. — Пор фавор?

Убийца-полукровка пристально посмотрел в лицо старателю, а затем перевел взгляд на трещину каньона.

— Да, — ответил он, — поделюсь.

КАНЬОН ПОГИБШЕГО ЭДАМСА

Вначале Пелон определил для Маккенны время действия: 1864 год. Гражданская война. Эдамс, имени которого никто не помнил, возил грузы из Таксона в Лос-Анджелес и обратно. У него был приятель, которого он сделал компаньоном. Ребята заколачивали деньгу, имея два грузовых фургона: пока один шел в одном направлении, второй, соответственно — в обратном. Но так как война все не кончалась, апачи снова решили взять под свой контроль караванные пути. И Эдамсов приятель струхнул: ему вовсе не хотелось терять свои потом заработанные денежки. Он продал свою долю Эдамсу, и тот остался в одиночестве. Так как ему теперь приходилось самому управлять обоими фургонами, то он прицепил один к другому и поставил в упряжку по шесть здоровенных лошадей. Чирикауа предупредил, чтобы Эдамс прекратил поставлять белым поселенцам продукты на территорию, когда-то принадлежавшую апачам, но он не придал значения его словам.

Как-то на рассвете на фургон напали апачи и угнали лошадей. Эдамс храбро пустился в погоню. Он нагнал грабителей и отбил двенадцать мустангов. Но когда вернулся в лагерь, увидел, что фургоны и товары сожжены дотла. Угон оказался обманным маневром: заманив Эдамса в пустыню, апачи достигли своей цели: уничтожили дело торговца и заставили прекратить перевозки.

Эдамс, прихватив вещички, ружье и взяв в повод двенадцать лошадей — все, что у него осталось — пустился в путь. Апачи сожгли даже деревянную коробку, в которой Эдамс хранил свою невеликую наличность: около двух тысяч долларов бумажными деньгами. Он двинулся к стоянке индейцев племени пима. Его лагерь находился у Джилла-Бенд, а пима на расстоянии полудня езды. Таким образом, известно, где располагалась деревушка: к юго-западу от Финикса.

В этом месте повествования бандит сделал паузу и спросил Маккенну, совпадает ли его версия с версией белых. Шотландец сказал, что да. Тогда Пелон поспешил продолжить.

В деревушке пима, где жили дружески настроенные к Эдамсу индейцы, его ждал большой сюрприз: группа белых золотоискателей. Они были снаряжены до зубов и рассказали Эдамсу захватывающую историю о заброшенном каньоне и похороненном в нем золоте. Судя по всему, для золотой лихорадки у них имелись все основания.

А произошло вот что: когда старатели пришли в деревушку пима со скудных приисков Джила-Ривер, туда же приехал один мексиканский бродяга. Увидев тощие мешочки с плоховатым песком, молодец сказал, что знает местечко, где один человек может намыть за десять минут золота больше, чем все они на Джила-Ривер вместе взятые. Старатели, разумеется, забросали мексиканца вопросами: в них проснулась алчность. Бродяга спокойно отвечал.

Еще мальчишкой, поведал мексиканец, он попал в плен к апачам. Вместе с индейцами ходил в Сно-та-эй — тайный каньон, где по рассказам старейшин было сокрыто огромное богатство. Золото являлось там во всех возможных формах: от чистого песка и капель в форме рисовых зерен до самородков величиной с бизонью лепеху. Услышав такое, глаза белых засверкали от возбуждения. Где же этот каньон? — насели они на мексиканца.

Парень, одно ухо которого было страшно изуродовано, за что он и получил кличку «Кривоух», пожал плечами и ответил, указывая на северо-восток:

— Там с Апачленде.

Предупрежденьице было мрачноватым, но оно пролетело мимо ушей белых. Слушатели хотели знать лишь одно: сможет ли Кривоух отвести их всех в то место, где, по его словам, золото лежит почти на поверхности. Мексиканец, как и старатели, выказал полное бесстрашие и абсолютное безразличие к своим бывшим индейским хозяевам. Он сказал, что, разумеется, с удовольствием отведет их всех в Сно-та-эй и что цена за это будет не слишком высокой.

В этом месте он дал белым понять, что за свою работу хочет получить коня, чтобы убраться из этой страны вон. А у старателей был один ленивый вонючий мул на всех. Вот так у двадцати человек, по горло снабженных необходимым для мытья золота снаряжением и провизией, не было ни единой порядочной лошади. В этой стране все благополучно позабыли о конях: их давным-давно угнали апачи. Потому что если вы не загоняли их на ночь в кораль, не стреноживали им ноги, не приставляли свирепых вооруженных до зубов сторожей, то могли не рассчитывать на то, что на следующий день увидите лошадок на своем месте.

И вот старатели, озверевшие от алчности и беспомощные, как дети, не знавшие, где взять сорокадолларовую лошадь проводнику, согласившемуся доставить их в золотой каньон, и приличных коней для себя, чтобы проделать путешествие по пустыне, увидели на горизонте Эдамса с его двенадцатью крепкими мустангами.

Брюер, вожак калифорнийской старательной экспедиции, моментально предложил Эдамсу двадцать пять процентов всего найденного ими золота, если он согласится снабдить их лошадьми. А поскольку грузоперевозки Эдамса прикрылись, они ударили по рукам. Двадцать один человек с двенадцатью конями с Кривоухом во главе отправились на поиски каньона Дель-Оро, то есть Золотого Каньона, который с тех самых пор так и называли все белые.

Здесь Пелон вновь прервался, чтобы спросить Маль-и-пай насчет еды. Получив ответ, что кусок холодного мяса уже разогревается, а вода для кофе вот-вот закипит, он успокоился и, вытянув из кармана еще одну сигару, вернулся к повествованию.

В поход вышли двадцатого августа. В тех землях, которые им предстояло пересечь, не жил ни один белый переселенец. Кривоух, которому были обещаны две лошади вместо одной, а также ружье, седло, амуниция и два пятидесятидолларовых самородка, сообщил им, что до того места, откуда откроется вид на Сно-та-эй, восемь дней пути. А от той точки — четыре или пять дней до последнего лагеря, который будет разбит у самого входа в каньон.

Пелон выдул вверх облачко дыма и сказал, что Маккенна, наверно, уже понял, что разговоры насчет восьми дней от деревушки пима до наблюдательного пункта, с которого, якобы, будет виден Сно-та-эй, был обыкновенной брехней мексиканца, которому просто хотелось подстраховаться, чтобы не потерять работодателей и обещанной платы. Ни одной экспедиции лишь частично снабженной лошадями, в столь короткий срок не добраться до того места, откуда до Сно-та-эй будет всего пять дней хода. Все это ерунда: они-то с Маккенной хорошо знают истинные расстояния в этой стране.

Маккенна не возражал.

Путешествие, продолжил вожак шайки, прошло нормально, и вот компания достигла наблюдательного пункта, расположенного высоко на гребне холма между двумя горами. Оттуда хорошо просматривались две «сахарные головы» — пики, отмечающие вход в Сно-та-эй-Лос дос пилоннилос. Но когда Кривоух вместе с Эдамсом и Брюером поднялся на седловину, белым стало не по себе. Указав на «головы», проводник сказал, что каньон лежит между ними. На это Брюер в ярости заорал, что до них не меньше двухсот миль. Мексиканец сразу же залопотал, что, мол, говорил о шести, может быть, о десяти днях пути до них. В любом случае они слишком далеко забрались в Апачленд, и уже не могли возвратиться, — мексиканец завел их далеко за точку возможного возврата. Для этого потребовалась бы еда для них и для их лошадей, а ее у них осталось с гулькин нос. К тому же хитрый Кривоух сообщил, что в Сно-та-эй золото в ручье размером с крупный желудь, а выше по руслу в маточной породе, не прикрытой землей, попадаются, просто обломки золотых глыб размером с индюшачье яйцо и больше. Этого белые, конечно, вынести не могли. Теперь их вел не мексиканец, а подгоняла золотая лихорадка.

Счет дням был потерян. Земля, по которой шли старатели, оказалась ужасной. Тропу пересекали каньоны и ущелья. Белые запутались и не знали, куда двигаются. Даже Эдамс, который неплохо ориентировался в Аризоне, был смущен: это Белые Горы? А может нет? Сколько потоков после Джила-Ривер они пересекли, два или больше? А второй был рекой Сан-Франциско, уходящей в мексиканскую пустыню? Эдамс не знал. Он хотел, как и каждый из их компании, потихоньку запомнить дорогу и, избавившись от своих товарищей, как-нибудь вернуться в каньон. Но никто из них не знал эту местность и не смог бы вспомнить дорогу, по которой их вел Кривоух.

По индейской версии выходило, что белому отряду, типа группы Брюера-Эдамса, ни за что не пройти весь путь до Сно-та-эй меньше, чем за двенадцать конных переходов. То есть последний лагерь перед входом в Золотой Каньон Эдамс сотоварищи разбили лишь на двадцать третий или двадцать четвертый день после выхода из деревушки пима.

Белых трясло от возбуждения. Они едва не свихнулись. Лихорадка проявлялась в людях самым безобразным образом. Никто не спал и все, не смыкая глаз, следили за Кривоухом, чтобы тот не дай Бог не сбежал.

Последний день путешествия навсегда остался в памяти у всех. Каждый до мельчайших деталей запоминал подходы к Сно-та-эй, чтобы по возвращении сразу отыскать каньон. После того, как старатели покинули лагерь, дорога начала неуклонно подниматься вверх. Все выше и выше, и выше… Прошли уровень, на котором росла опунция, мимо последних москитных кустов, гнезд горных куропаток, пересекли бездонную пасть — расселины красного известняка, раскрывшуюся в невероятном зевке. Добрались до караванной тропы, отмеченной следами фургонных колес.

— Хорошенько запомните эту дорогу, — сказал Кривоух, — не забудьте. Она ведет прямо в форт. Там есть — тьенда — магазин, где вы сможете купить все, что понадобится.

Белые решили, что он подразумевает форт Уингейт, и никто не задал ни единого вопроса.

Кривоух вел отряд весь день и после наступления темноты.

Они подозревали, что он петляет и кружит нарочно, чтобы запутать их и чтобы потом никто не смог припомнить дорогу до последнего лагеря.

Костер мексиканец зажигать не разрешил. Сказал, что в течение последних трех дней «чувствует» присутствие апачей. Так как за последнее время старатели не видели ни краснокожего, ни белого, ни даже следов конских копыт, а только вымытые дождями фургонные колеи, то упоминание о страшной опасности всех сразу отрезвило. Нервы натянулись как струны.

Но Кривоух знал, как отвести безмолвный страх. Завтра, объявил он, они войдут в Сно-та-эй. Прежде чем зайдет солнце, белые увидят собственными глазами и потрогают руками древние неизмеримые богатства Золотого Каньона!

Спите, спите — убаюкивал он их. Вы увидите то, чего ни один белый в своей жизни не видел и не пережил.

ЗОЛОТО КРИВОУХА

Остальное известно, — сказал Пелон, пожав плечами. На следующее утро Кривоух всех рано поднял, и старатели увидели, что ночевали возле руин древнего индейского поселения; мексиканец показал на остатки старой ирригационной системы асекуайас или арыков и заметил вскользь, что апачи называли это место Тыквенным Полем, указав, что несколько плетей все еще вьются по земле. Он повел отряд по узкому каньону, в некоторых местах которого всадники касались каменных стен, поднимая руки вверх.

После двух часов трудного пути они вышли на уступ, находящийся над широкой долиной, на которой черные глыбы вулканического камня перемежались с участками, покрытыми низкорослыми деревцами. В отряде все выругались в голос, потому что знали, что в местах, где лава выходит на поверхность, нет никакого золота. Через некоторое время проехали мимо пирамидального нагромождения камней, который Кривоух назвал «Апачским почтовым ящиком» и приказал накрепко запомнить его местоположение так же, как дорогу на форт и Тыквенное поле. Затем он упредил белых, сказав, что по расположению сигнальных палочек в «почтовом ящике» узнал о большом отряде апачей, побывавшем здесь три дня назад и о том, что индейцы еще вернутся. И тут же приказал посмотреть на север, — пораженные старатели увидели, что прямо на них смотрят дос-лос-пилончиллос — две «сахарные головы», которые мексиканец впервые показал им тринадцать, одиннадцать или непонятно сколько дней назад. Он объяснил, что вершины возвышаются над каньоном Дель Оро — каньоном с золотом и отмечают конец тропы; что теперь до золота всего несколько часов езды, до золота, которое буквально валяется на земле и которым за пол-утра мужчина сможет нагрузить вьючную лошадь!

И снова Пелон пожал могучими плечами, как бы давая Маккенне понять, что представляет, как дело пошло дальше, ибо хорошо знаком с апачскими уловками. Но старатель предпочел лишь кивнуть головой и промолчать, потому что слушал чужую историю и не хотел вмешиваться в ход повествования. Бандит понимающе тряхнул лысиной и продолжил.

— Разумеется, — сказал он, — апачи преследовали этих идиотов по всему пути. Они не нападали, потому что Нана снисходительно относился к белым и хотел убедиться, что они, действительно, как он узнал от пима, идут в Сно-та-эй, а не куда-нибудь еще. Нана помнил Кривоуха и хотел удостовериться, что мексиканский ублюдок собирается передать белым тайну, которую ему доверили воспитавшие его индейцы. Как видишь, Нана был крайне терпеливым апачи, и даже больше — великодушным и рассудительным, потому что прекрасно знал жадность и любовь белых к желтому металлу. Но я, кажется, забегаю вперед…

Пелон пожевал сигарету и понюхал дымок, струящийся от полуденного костерка.

— Похоже, что мясо готово, — сказал полукровка, — но кофейку, чтобы хорошенько закипеть, потребуется еще несколько минут. Мы как раз успеем разобраться с этим каньоном. Он сплюнул черную от табака слюну в ладонь, растер ее, вновь установил сигарету в провале выкуренных зубов и задумчиво продолжил:

— Нана следовал за белыми все утро, пока они примерно в час дня не дошли до высокой стены, в которой находился «пуэрто», то есть вход. «Запомните это место, — услышал индеец слова Кривоуха. — Апачи называют его “Потайной Дверью”». Нана слышал эти слова, потому что с несколькими воинами залег в скалах, находящихся над пуэрто. Таким образом они хотели окончательно убедиться, что белый отряд обнаружил вход в Сно-та-эй и прошел сквозь потайную дверь.

— Белые прошли, можешь не беспокоиться. И когда вышли на свет, увидели, что у их ног зияет невероятный обрыв огромного каньона. Тропа, ведущая вниз, напоминала огромное «зет», вспоровшее отвес головокружительной скалы от верха до заметных внизу зеленых деревьев. Кривоух повел отряд по этой опаснейшей и ненадежнейшей из всех троп, что могут привидеться лишь в страшном сне.

— Но все, как не странно, невредимыми добрались до самого низа, даже лошадей не покалечили и встали на землю, жадно впитывая последние отблески уходящего дня.

— Кривоух показал рукой, и белые увидели изумительной яркости зеленую лужайку, обрамленную соснами, дубами, тополями с очаровательным, делящим ее надвое прозрачным ручьем. А что было еще более невероятным, рядом с этой чистой прохладной водой люди обнаружили дрова для костра, бревна для хижин, шлюзовой лес и подпорки для прокладки штолен — в общем все, что необходимо для старательского ремесла.

Кривоух не обманул белых. Но и лесоматериалы были тотчас забыты, и все было забыто, как только…

— Мексиканец предложил старателям подойти к ручью и взглянуть на траву, растущую по берегам. Но сначала он обратил их внимание на крайне низкие пороги, по которым вода спускалась из каньона к лугу. «Никогда, слышите, никогда не заходите за пороги, — предупредил он их, — иначе единственной вашей добычей станет смерть». Но белые уже неслись к воде и, если кто-то и расслышал его предупреждение, то не обратил на него внимания.

— И, конечно, золото лежало, как говорится, на «корнях травы». Белые словно спятили. Говорят, что за час, который оставался до захода солнца и наступления в каньоне полной темноты, они подобрали — при этом носясь по лужку и плескаясь в ручейке, словно малые дети — на десять тысяч долларов одних самородков.

— После наступления ночи Кривоух потребовал, чтобы ему отдали двух лошадей, ружье и самородки. Получив обещанное, он взгромоздился на коня и стал карабкаться по Z-образной тропе вверх.

По сумасшествию, читавшемуся в глазах белых, и по их ненормальному поведению мексиканец понимал, что вскоре их лагерь станет лагерем смерти. Но не знал того, что смерть поджидает и его, И что она падет ему на голову раньше, чем придет к старателям. Прежде почему-то не упоминалось о том, что именно сталось с Кривоухом; белые говорят, что он до сих пор спокойненько живет где-то в Соноре. А дело в том, что Нана оставил перед Потайной Дверью засаду из шести воинов, и когда Кривоух, ни о чем не догадываясь, выехал на залитую луной лавовую площадку, они одновременно выстрелили ему в лицо. Несколько лет после этого Нана лично ездил на одном из коней, доставшихся Кривоуху. Но белым было с высокого дерева плевать на мексиканца, — они добрались до золота.

— Следующим утром из узкого каньона, находящегося над порогами появился Нана, сопровождаемый тридцатью тремя воинами.

— Белые были в шоке. Кривоух говорил, что Потайная Дверь и Z-образная тропа — это единственный путь, которым можно войти в Сно-та-эй. Неужели существовал еще один? Или апачи прошли смертельный спуск под покровом ночи? Ведь даже индейским лошадям в полной темноте казалось не одолеть опасного пути. Но даже, если и так, не могли же они сделать это совершенно бесшумно? Еще раз повторюсь: золото было в их руках, и рассудка в белых головах не осталось.

Старатели с облегчением увидели, что Нана пришел не за скальпами. Ненависти и враждебности в его взгляде не было, только спокойная серьезность. Вождь сказал, что им разрешается забрать с собой столько золота, сколько они смогут унести и тихо-мирно уйти. Он не станет их трогать. Сказал также, что если кому-нибудь взбредет в голову вернуться, то смельчак будет убит на дороге. А если кто-нибудь из отряда, предупредил он белых напоследок, позарится на то, что находится выше порогов — погибнут все.

— Люди Эдамса не собирались спорить с апачским вождем. Золота и ниже порогов было предостаточно. Поэтому они принялись за работу: кто-то стал копать, кто-то строить хижину. Золото, как докладывали Нане разведчики, приносившие вести в его потайное убежище, находящееся за порогами высоко на скале, складывали в огромную яму, которую вырыли специально в центре формирующейся хижины. Прежде чем стены покрылись крышей, индейцы заметили, что яма находится перед очагом и закрывается плитой известняка. Эдамс лично загружал глиняную яму песком и самородками.

Пелон замолчал, чтобы сплюнуть и перекатить сигарету на два зуба дальше.

— Следующая часть не слишком отличается от белого варианта, — сплюнул он. — Белые клялись, что пошли за пороги только чтобы глянуть. Апачи, — что старатели стали добывать там золото, причем загребали все, что под руку попадется. Белые кляли индейцев, говоря, что те не сдержали данного обещания. Индейцы кляли белых, называя их свиньями, роющими под собой яму и лжецами.

— В общем вскоре в лагере стало не хватать продуктов. Брюер и шестеро его подручных отправились в Форт Уингейт, чтобы пополнить запасы. Они должны были вернуться через десять дней. Но в назначенное время не появились. Эдамс занервничал и поднялся наверх по тропе, к Потайному Проходу, чтобы ждать посланных там. Он обнаружил пять тел рядом с пуэрто. Продукты, что принесли старатели были раскиданы по скалам или растащены. Сердце Эдамса почернело от страха. Тела Брюера он не обнаружил, потому что тому удалось ускользнуть. Он спрятался в расщелине, которую апачи отыскать не смогли. Конечно, для индейцев это непростительно, и Нана лично признался в совершенной оплошности. Эдамс со своим приятелем Дэвисоном, с которым поднимался к выходу из Сно-та-эй, думали, конечно, не о Брюере, а о себе и своих товарищах. И правильно делали.

— Когда белые приблизились к началу Z-образной тропы и взглянули на луг, на котором стояла хижина, то увидели дымок, поднимающийся от горящего дома, услышали вопли апачских воинов и потемневшими от страха глазами узрели не меньше трехсот полуобнаженных апачей, танцующих и размахивающих скальпами возле горящей хижины. Тогда они поняли, что товарищи их мертвы, а время для просмотра представления ими выбрано не самое подходящее.

— Они сразу же спешились и по крошечной расселине поднялись вверх, чтобы спрятаться в корнях земляничного дерева, как лисы в нору. Вскоре на тропе появились апачи, но Эдамсу с Дэвисоном, как до этого и Брюеру, повезло, и Бог их не оставил. Апачи снова упустили добычу. Может, найдя бесхозных лошадей так близко от пуэрто, они решили, что их хозяева среди убитых с той стороны Потайной Двери. В общем — так по крайней мере говорил Нана — им тоже удалось спастись.

— Как тебе известно, Эдамс уверял, что после наступления полной темноты прокрался мимо танцующих апачей и постарался добраться до золота в развалинах тлеющей хижины. Но оказалось, камень был раскален и Эдамсу не удалось его приподнять, а когда стало всходить солнце, а камень все еще не остыл, ему пришлось обратно взбираться наверх. Но, как скажет позже Нана, это мерзейшая ложь. Зная народ моей матери и зная, что Эдамс тоже его знал, думаю, ему вряд ли до зуда в костях хотелось вернуться в каньон, где триста апачей из разных кланов танцевали со скальпами его тринадцати мертвых товарищей.

— Эдамс, как ты наверное помнишь, подтверждал свою ложь тем, что будто наткнулся на большой самородок, выглядывающий из-под пня. Этот самородок, по его словам, принес один из старателей, ходивших предыдущим утром за пороги. Парень был в запрещенном месте ровно час, а приволок трехквартовое ведерко, в котором заваривали кофе, до краев полное самородками величиной от рисового зерна до детского кулачка. В этом самом ведерке, по словам Эдамса, и лежал тот самый самородок, который он вытащил из-под пня. Но ха-ха-ха! Он спокойно мог найти этот кусок золота, где угодно, и совсем не обязательно за порогами. Ты ведь помнишь, за сколько Эдамс продал его в Таксоне? Помнишь, Маккенна? Фуй! Девяносто два доллара — вот сколько ему дали за этот самородок! Да я швырял самородки и побольше в кусты чаппаралля, заставляя выпархивать птичек, чтобы попрактиковаться в стрельбе из своего шестизарядного!

— Ну, вот тебе, амиго, и апачская версия истории, произошедшей в Сно-та-эй. Индейцы оставили золото в яме под обгорелыми останками хижины. Решили, что лучшего места все равно не найти. Потому что в один прекрасный день золото могло понадобиться самим апачам. Итак, по обеим версиям — красной и белой — сокровище лежит на своем старом месте. Я и сам считаю также, иначе не стал бы рассиживать с тобой под этим топольком в тенечке и ждать, пока мне принесут мясо и кофе. Мой народ — точнее народ моей матери — считает, что с того самого времени ни одному белому не удалось пройти сквозь Потайную Дверь, и ни одному апачу со времени смерти Наны. Говорят, что за каньоном пристально наблюдают, чтобы никто не посмел спуститься в Сно-та-эй. Эдамс не смог отыскать обратную дорогу в Золотой каньон и в конце концов спятил. Брюер бежал до тех пор, пока не добрался до Колорадо, где и осел. Теперь разводит коров. С того времени погибло, наверное, человек сто, но никто так и не смог найти каньон. И многие еще умрут. Может, даже мы с тобой. Ха-ха-ха! Как считаешь: индейцы все еще охраняют вход в Сно-та-эй?

Несколько секунд Маккенна не отвечал, не осознав до конца, что бандит закончил рассказывать. Спохватившись, он пролепетал:

— Понятия не имею. Апачи, конечно, способны на что угодно. Хотя, знаешь, Пелон, думаю, что нет; сколько лет прошло, скоро новый век начнется — не думаю, что индейцы все еще охраняют каньон. А ты что скажешь?

Пелон снова рассмеялся и развел огромными ручищами.

— Все это ерунда! — загрохотал он. — Нана мертв уже черт знает сколько времени. Кто там может сидеть?

— Может быть, духи, — ответил Маккенна. — Тринадцать человек были убиты в каньоне. Пятеро на подступах к нему.

— Ба! Ты не должен верить подобной чепухе. Духи! Ты же белый человек, Маккенна!..

— Нет, я — шотландец. Потусторонний мир меня сильно нервирует.

— Да черт-то с ним, с потусторонним миром! — фыркнул бандит. — Как насчет моего рассказа? Совпадает ли он с твоей версией?

— Вплоть до подробностей. Различия столь незначительны, что о них и говорить не стоит.

— А карта старого Койота? — спросил Пелон, искоса поглядывая на своего собеседника. — Согласуются ли версии с той картой, что Эн нарисовал тебе?

— А вот над этим, — ответил рыжебородый старатель, — мне сейчас придется очень сильно подумать…

— Вот и мне так казалось! — гаркнул Пелон. — Давай, давай, пораскинь мозгами. Но не сейчас. Пойдем, искупаемся и поедим. Я умираю с голода.

— А, может, просто поедим? — спросил Маккенна неуверенно. — Что-то мне купаться не очень хочется.

Бандит усмехнулся и хлопнул шотландца по спине.

— Придется, — сказал он. — В воду полезем все. Когда Пелон принимает ванну, — все принимают ванну вместе с ним. Мать! Сестрица! Сюда! Мы с Маккенной идем купаться. И вы тоже, обе! Скидывайте одежку! Прыгайте в воду и наслаждайтесь прохладой…

СЕСТРИЧКА САЛЛИ

По возрасту Салли казалась не старше Маккенны. Для апачской женщины ее формы были чересчур изящными. У Маккенны перехватило дыхание, когда он увидел ее стоящей на камне и собирающейся прыгать в воду. Если бы не отсутствие носа и не столь хищное выражение костистого лица, он бы не пожелал другой обнаженной натуры для написания полотна «Язычница у озера». Забыв на время о некотором лицевом несовершестве, он стал жадно наблюдать за женщиной.

Салли все это видела. Знала, что он любуется ее прекрасно выписанными приподнятыми грудями, округлым, плоским животом, лепными ягодицами и стройными ногами. Знала и специально встала так, чтобы бородач не пропустил ничего, но это заметил и ее полубратец Пелон, рявкнувший:

— А ну, ты, марш в воду! Что, думаешь, нам приятно смотреть на твою поджарую задницу? Ба! А ну, прыгай!

И тут Маккенна услышал поразительный звук. Это был смех Салли. Несколько раньше старатель имел счастье познакомиться с женским вариантом Пелонского лая, но это!.. Маккенне не приходилось еще слышать настолько музыкальных звуков.

Пока он соображал, что делать, Салли нырнула в озеро и поплыла к тому месту, где нервно окунался шотландец. Он пытался ускользнуть, но было слишком поздно. Стоило ему выползти на торчащий из воды прогретый солнцем камень, как индианка схватила мужчину за лодыжки и затащила обратно в озеро. Там она принялась кружиться вокруг Маккенны, пресекая все его попытки улизнуть. Глен яростно колотил по воде руками, стараясь отогнать Салли так, словно она была живущим в озере страшилищем. Изящество ее движений гипнотизировало, завораживало. Проплывая под или рядом с ним, она старалась коснуться тела мужчины, тут же бросаясь в сторону, чтобы это движение казалось невыразимо эротичным и соблазнительным, но совершенно естественным. Внезапно Маккенна понял, что больше не в силах сопротивляться. Несмотря на то, что он побаивался безносой апачской женщины, шотландец чувствовал, что возбужден до предела. Он не мог поверить, но отрицать очевидное не было смысла: Салли неумолимо приближалась к нему, не скрывая вспыхнувшей, как костер, страсти.

В отчаянной попытке ускользнуть от безрассудной индианки, Маккенна стал оглядываться по сторонам и тут увидел, что озерцо вытягивается одним рукавом, окаймленным тимофеевкой, в обратную сторону, уходящую к водопаду, и там превращается в теплую лужицу стоячей воды. Этот путь он избрал для отступления, надеясь как можно скорее доплыть до берега и влезть в одежду. Он почти достиг песчаного пятачка, но Салли тут же оказалась рядом, мешая встать в неглубокой воде. И здесь в теплой, прогретой солнцем бухте, она, скрытая высокой травой от Маль-и-пай и остальных, крепко прижалась к Маккенне, издавая яростные горловые звуки и со звериным упорством предлагая ему свое тело. Невероятным усилием Маккенна оторвал от себя женщину и, бросив ее в воду, вышел на берег. Словно мятущаяся кошка Салли выскочила за ним следом и вновь обхватила руками. Старатель грубо схватил ее за плечи и яростно стряхнул с себя извивающееся в болезненной горячке тело. Оно тяжело свалилось на землю.

Все еще задыхаясь, с ненормально расширенными зрачками Салли, шатаясь, поднялась на ноги, оглядела заросший травой рукав озера и, внезапно отскочив в сторону, скрылась из вида. Маккенна услышал, как ее босые ноги прошлепали по камням, — женщина спускалась вниз по каньону. И вот наступила полная тишина, в которой раздавалось лишь жужжание редких мушек, да говорок горной куропатки, носящейся где-то над водопадом. Маккенна снова выплыл в главное озеро, выбрался на берег, оделся и присоединился к сидящим у костра Пелону и Маль-и-пай. У него было сильное и крайне дурное предчувствие, что с Салли может произойти что-нибудь ужасное. Но он не мог поделиться своими мыслями с Пелоном и его матерью.

И все же взял кусок резко пахнувшего мяса, чашку омерзительного апачского кофе и, нахмурившись, стал завтракать, пока бандит и старая карга наблюдали за ним, ожидая появления на сцене «сестрички» Салли.

Через полчаса она так и не соизволила появиться. Маккенна вконец разнервничался. Пелон и Маль-и-пай почувствовали неладное. Они смотрели на шотландца больше с подозрением, чем с любопытством. Вскоре бандит соизволил высказаться напрямую:

— Ну и, — бросил он, — что ты с ней сотворил? Что произошло?

— Ничегошеньки! — с жаром проговорил Маккенна. — Клянусь!

— Что случилось? — повторил Пелон.

— Я же сказал — ничего.

— Она за тобой гналась. Это мы видели. Вы уплыли в боковой рукав. Мы знаем ее характер. Она пыталась тебя достать. Взять тебя голеньким. Нам показалось, что и у тебя в голове бродит нечто подобное.

— Ничего похожего! — крикнул Маккенна. — От одной мысли о ней мне становится жутко!

Сверкая глазами, бандит наблюдал за белым.

И, наконец, кивнул.

— Что произошло? — в третий раз потребовал он ответа.

Маккенна понимал, что теперь ему следует быть сверхосторожным. Почуяв неладное, Пелон и Маль-и-пай могли выпустить на волю дикие инстинкты. Напряжение возрастало. Старая скво, не отрываясь, буравила Маккенну взглядом.

— Я отказался от нее, — сказал, наконец, белый. — Она не отставала, и мне пришлось ее отбросить. Она упала. А когда снова поднялась на ноги, то взглянула на меня, как затравленная пума, а затем нырнула в проход между скалами и стала спускаться куда-то вниз по каньону. Я не видел, куда именно, но шаги слышал. По-моему, в ту сторону.

Пелон сурово взглянул на Маль-и-пай и в следующее мгновение вскочил на ноги.

— Боже мой, амиго, — сказал он Маккенне, — тебе следовало раньше предупредить меня. Скорее, быть может, еще есть время.

— Время? — удивился, поднимаясь, старатель. — Для чего?

— Чтобы отобрать ее! — задыхаясь, крикнул Пелон. — Ведь Салли решила отдать то, что предназначалось только тебе, этому болванистому мимбреньо. А он не умеет обращаться с женщинами, не умеет! Мозги у него как у пятилетка! Салли доведет его до умопомрачения!

Он развернулся и легко направился в сторону сторожевого пункта. И тут же остановился. Маккенна едва не ткнулся ему в спину, уставившись на тропу, ведущую в расщелину.

Из притененной утробы каньона на яркий солнечный свет выходил Хачита.

В руках у него бесстыдно-нагая, со свесившимися руками, ногами и болтающейся головой лежала ясноглазая апачская шлюха — Салли.

— Да-э-са, — скорбно вскричал Хачита. — Она мертва!..

ЯБЛОЧКО ОТ ЯБЛОНИ

Как обычно бессвязно, все время запинаясь, Хачита поведал, что произошло. История получилась скверная. Пелон не ошибся. Несмотря на весь свой рост, индеец был, что дитя малое и не имел понятия, как следует обращаться с женщинами. Он был столь велик, непроходимо глуп — ох уж, эта его лошадиная морда! — и настолько робок, что женщины обходили его за версту, а сам он не мог заставить себя подойти к ним. Салли на него и не смотрела, а тут прибежала в каньон, где Хачита поджидал Микки Тиббса. Она появилась залитая солнечным светом, совершенно голая, двигаясь так, что любой мужчина поневоле бы задумался о самых низменных вещах.

Но и тогда Хачита всего лишь сказал ей «привет» и посоветовал поскорее убраться, потому что стоял на страже. Но Салли только рассмеялась и погладила его, а потом заставила положить руки ей на грудь и, ну, вот, так уж получилось, что в следующую секунду они летели в горячий песок, а потом начали кататься, обнимаясь, рыча и подвывая, как дикие звери, и вдруг Хачита обнял ее за шею, чтобы прижать покрепче, но услышал что-то похожее на «хрусь!»… Салли прекратила дергаться и осталась лежать, не мигая, заглядывая куда-то вдаль и одновременно в себя. В ее глазах больше не было жизни, и Хачита, хоть и был непроходимо глуп, все-таки понял, что Йонсен взял ее душу — женщина мертва.

Пока великан рассказывал свою бесхитростную трагедию, Маккенна опустился на колени перед обмякшим телом Салли. Поднял голову и тут же опустил ее. По тому, как она свалилась обратно и кувырнулась на сторону с руки — подбородком вверх, под невероятным углом — шотландец понял, что Хачита в неистовстве первого любовного опыта просто-напросто сломал женщине шею. Глен поднялся на ноги, дослушивая последние слова признания неуклюжего апача. Хачита, как и Пелон, как и Маль-и-пай, со страхом ожидали приговора. В одно мгновение, не веря очевидному, повинуясь какому-то импульсу, все повернулись к Маккенне, надеясь на чудо, на то, что умение и способности белого смогут оживить этот безжизненный хлам. Шотландец был поражен, увидев, что огромный апач рыдает, как ребенок. Никогда до этого он не видел плачущего апача. Собственно, как Маль-и-пай и Пелон. В этих землях знавали слезы от попавшей в глаза пыли или песка, но чтобы влага появлялась под влиянием чувства?.. Да еще на людях? Конечно, ни женщину, ни мужчину нельзя упрекнуть в том, что они поддались настроению и выказали слабость в подобный момент. Но по-настоящему реветь? Чтобы слезы текли ручьем? О таком в стране апачей не слыхивали. Маккенна сообразил, что Пелону и Маль-и-пай страшно неудобно за соплеменника, поэтому отвернулся и, понимая, что в данном жутком случае это наилучший выход, заговорил, обращаясь к одному Хачите.

— Друг мой, — сказал он громадному апачу, — нельзя ли нам отойти и поговорить? Можешь высказать все, что накопилось у тебя в душе или просто помолчать. Посидим и пусть воспоминание об этом ужасном происшествии улетучится подобно дыму. В том, что случилось с этой несчастной женщиной, твоей вины нет. Если хочешь, я постараюсь объяснить, почему. — Шотландец сделал небольшую паузу, чтобы дать великану пораскинуть тем, чем следовало раскинуть, и добавил:

— Ты ведь знаешь, Хачита, что твой погибший у Скаллз друг мне доверял. Ведь так?

Тут старатель сжульничал. На самом деле, он понятия не имел о том, как к нему относился Беш, но индейцы чрезвычайно чувствительны, и Маккенна посчитал, что молодой воин чирикауа отвечал взаимностью на его симпатию и расположение. В этом шотландец оказался прав.

— Так, — ответил Хачита, поднимая необъятную голову и растирая рукой слезы, — это правда. Мой друг, погибший у колодца, говорил мне, что если с ним что-нибудь случится, я могу тебе довериться; говорил, что ты хороший белый. И еще что-то — не по поводу тебя, а о самом важном. С того момента, как он упал, я все пытаюсь вспомнить. Но ты же знаешь, патрон, что с таким, как у меня, скудным умишком…

— Не так уж он скуден, твой ум, — ответил Маккенна. — Просто ты не суетишься, поэтому счастливее многих. Это удел храбрых. А теперь давай присядем у тополей и попьем кофе.

Хачита покорно кивнул, и они двинулись к деревьям.

Но Пелон уже пришел в себя.

Появившись внезапно из-за спины Маккенны, он сипло проговорил:

— Минуточку! Какого черта ты тут себе позволяешь? Ничего мне не сказал о сестре. Отчего она умерла?

— Шея, — ответил Маккенна. — В припадке страсти Хачита сломал ей шею. Свернул, как цыпленку, можешь сам пощупать. Но он не ведал, что творит. Поэтому невиновен.

— Да знаю я, знаю, — проворчал бандит. — Черт побери! Ты не должен был напоминать…

— Па! — Это Маль-и-пай поспешила присоединиться к ним. — Невиновен! Вы, мужчины, всегда невиновны. Черт, а что бы вы сделали, например, с жеребцом, который, не зная, как покрыть кобылу, сначала бы забил ее до смерти копытами, а затем зубищами ободрал в любовной игре шею. Я спрашиваю, чтобы вы с ним сделали? Проклятье, да вы, ублюдки, просто бы его убили, вот и весь сказ. Отвели бы сукина сына куда-нибудь подальше в чаппаралль и пустили бы пулю гулять в его безмозглой голове, вот и все!

Пелон вовремя к ней прыгнул и успел вывернуть из рук старый винчестер, когда старуха уже собиралась прострелить Хачите голову.

— Будь ты проклята! — крикнул он. — Хочешь стрелять в узком каньоне в то время, когда мы ждем…

Ему не удалось закончить выволочку: полукровка вспомнил о том, что мгновенно умерило его ярость.

— Боже мой! — прошептал Пелон. — Мы забыли о Микки!

Он швырнул старухе ружье, а сам нагнулся за карабином, лежащим возле костерка. В это время позади раздался насмешливый голос, от которого все замерли. Голос почти девичий, но в котором звучала шепелявость, сравнимая разве что со звуком трещотки гремучей змеи.

— Уж конечно, — сказал голос по-испански, — вы позабыли о Микки, — а вот Микки о вас не забыл.

Пелон Лопес очень медленно выпрямился, оставив винчестер там, где тот лежал. Он шепотом приказал Маль-и-пай положить свое ружье рядом. Без единого звука старая скво повиновалась: репутация Микки Тиббса была ей хорошо известна. Маккенна, стоя спиной к пришедшему и глядя на верхушки каньона, не пошевелился. Хачита рядом с ним застыл, как изваяние. Ни один из них не повернулся, чтобы посмотреть на нежданного гостя. В подобных обстоятельствах индейцы ни за что не станут выказывать излишнее любопытство или пялиться. Иначе говоря, никому бы и в голову не пришло развернуться, чтобы посмотреть на Микки, пока бы он сам не соизволил этого предложить. Но Хачита винчестера не выпустил.

— Эй, ты, — позвал Микки Тиббс. — Громила. Положи-ка ружьецо к остальным.

Хачита не пошевелился. Маккенна, с тревогой наблюдая за ним, понял, что апач пытается думать. Ему следовало немедленно решить, что делать с ружьем. Походило на то, что он собирался им воспользоваться, а шотландцу не хотелось видеть как совершенно напрасно погибнет великан — «инноцентон».

— Не делай этого, амиго, — сказал белый тихо. — Нет никакой надобности…

— Есть надобность, патрон. Чтобы оправдаться в ваших глазах, я сейчас развернусь и пристрелю его.

— Нет! — коротко упредил Маккенна ненужные действия. — Стой спокойно и брось ружье на землю.

— Громила, — сказал Микки своим высоким, похожим на острие ножа голосом. — Я слышал твое хрюканье. Прежде, чем ты попытаешься меня пристрелить, пусть Пелон и Маккенна повернутся и взглянут на щит, которым я прикрываюсь. Не думаю, что им захочется увидеть в нем несколько пулевых отверстий.

— Хачита! — крикнул Пелон. — Не двигайся! Тут что-то не так. Воняет паленым. Ладно, Маккенна, давай повернемся.

Они повернулись, ожидая увидеть рядом с Микки что-нибудь типа полка кавалерии, гаубичную батарею или, по крайней мере, полдюжины апачских разведчиков.

Но они недооценили сынка Старика Микки. Яблочко недалеко упало от яблони. «Щитом» разведчика была Фрэнчи Стэнтон.

МОГИЛА НА ПТИЧЬЕМ ЛУГУ

— Это было довольно легко, — сказал Микки на местном испанском жаргоне, так называемом «коровьем горохе». — Подождал, пока вы не вошли в каньон — у меня хороший бинокль, — а затем догнал и пристрелил этих двоих кретинов, забрал девушку и отправился вслед.

Это заинтриговало Пелона. Он почувствовал профессиональное любопытство.

— Как же ты на такое решился? — спросил он. — Ведь белый офицер мог запросто что-нибудь заподозрить: два выстрела после твоего отъезда и два трупа с дырами в спинах. Да еще твое исчезновение… Подозрительно.

— Слушай, Лысый, — ответил Микки, — ты меня недооцениваешь. Во-первых, я стрелял не в спины. Я подъехал спереди, улыбаясь, и прикончил их так, чтобы казалось, будто они попали в расставленную вами ловушку. К тому же ружье, из которого я стрелял — винчестер того чирикауа, застреленного нами у колодца. Я подобрал его, когда поехал вас выслеживать. Двое солдат убито — никому и в голову не придет подозревать что-либо, помимо засады. Мое исчезновение, конечно, на некоторое время всех озадачит, но, вернувшись, я объясню, что в засаде меня взяли в плен. На том месте ваши лошади здорово натоптали. Никто не заподозрит, что именно произошло на самом деле, и никто из нас ничего не расскажет, ведь правда?

Он замолчал, пристально наблюдая за Пелоном.

Не видя иного выхода из данной ситуации, Маккенна двинулся вперед и стал спокойно вынимать кляп изо рта Фрэнчи Стэнтон.

— Не трогай ее! — прошипел Микки. — Пока мы с Лысым не договорились…

— Можешь отваливать ко всем чертям, — ледяным тоном по-английски сказал Глен Маккенна. Потом ослабил завязку и вытащил кляп. — Пошли, — обратился он к Фрэнчи. — Судя по твоему виду, тебе сейчас не помешает кружка маль-и-паевской отравы. Мамаша, налей-ка девушке кофейку, — добавил он, снова переходя на испанский. — Как видишь, Бог к тебе милостив. Забрав одну дочь, он тут же посылает другую.

Старуха зыркнула на шотландца, пробормотала что-то на только ей понятном языке, затем грубо схватила Фрэнчи за руку и потащила ее к огню. Маккенна перевел дух.

— А теперь, — обратился он к Микки, — послушаем твои предложения. Только давай покороче. У нас и так дел по горло.

Парень взглянул на него. Маккенна вежливо промолчал, признавая, что юный Микки Тиббс не так уродлив, как Пелон. Но в нем была некая основательность, заставляющая забыть о самодовольной жестокости мексиканского бандита. Пелон был подл, как может быть подлым злой мерин, кастрированный бычок или медведь. А мальчишка был напрочь испорчен. Его выдавала мягкая линия рта, из которого, словно волчий клык, высовывался единственный зуб, оттопыривающий верхнюю губу, а также бегающие глазки, которые никак не могли сфокусироваться на одном предмете, так как, судя по всему, хозяин не умел с ними как следует управляться. Они перебегали с одного лица на другое и усилие, которым Микки старался удержать их на месте, придавало его черепообразному личику настолько отсутствующее выражение, что физиономия его становилась просто пугающей.

— Ну, что же, вижу, — прошипело это дитя тьмы, потому что нормально произносить слова ему мешал волчий клык, — ты смелый парень, не так ли?

— Да нет, не очень, — ответил рыжебородый старатель. — Лучше порасспросить об этом Пелона.

— Спроси Пелона… — задумчиво повторил паренек. — Именно это я и собирался сделать. И если ты еще раз вмешаешься в наш разговор, — можешь считать себя таким же покойником, как те двое черномазых, лежащие по ту сторону каменной гряды.

— Не прими за пустую похвальбу, — осторожно сказал Маккенна, — но я не просто скромный труженик нашей экспедиции. Не просто наемный проводник. А как и ты, своего рода разведчик у людей, которые…

— Умный и по-умному говоришь, а я как раз ненавижу умных белых ублюдков. Вот таких, как ты! — прорычал парень. — Лучше тебе, Пелон, объяснить ему, кто я такой!

— Маккенна прекрасно осведомлен о тебе, Микки. И, как ты слышал, не такой уж он храбрец. Это точно, как и то, что я его взял для того, чтобы отвести нас в кое-какое местечко. Просто деловое соглашение, ничего больше. Так что не обращай внимания.

Лицо молодого разведчика насмешливо исказилось.

— Ага, — сказал он, — конечно. Значит просто деловое соглашение? Хорошо. Я тоже ради этого пришел. А девку привел с собой только для того, чтобы вы не пристрелили меня прежде, чем выслушаете.

— Блефуешь. Что тебе известно?

— Все.

— Каким же образом тебе удалось это узнать?

— А мне все рассказала жирюга-пима, которую вы бросили в нашем лагере. Я знавал ее еще в те дни, когда она была пленницей у мескалерцев. Эта баба меня припомнила и так обрадовалась знакомому лицу, что затараторила, что твоя школьная учительница.

— Врешь! У нее мозгов нет. Из нее бы ты ничего не выжал.

— Мозгов, может, и нет. Зато есть глаза, чтобы смотреть, и язык, чтобы говорить. Если не веришь, могу рассказать о старике Эне, которого укокошил этот ублюдочный Маккенна, об убитом Манки, о Вахеле, которых похоронили в «Нежданном Привале». И о Бене Колле. Ну, что, рассказать?

Пелон посмотрел на Маккенну. Старатель пожал плечами. Что тут было говорить? Ясно, что этот гнусняк каким-то образом «раскрутил» Люпе. Это было слабое звено в Пелоновском плане, и оно-то их и подвело. Теперь же все они оказались в большой куче дерьма.

— Не знаю, что и сказать, — честно признался бандит. — Ты отдавил мне любимую мозоль, да так, что я и пискнуть не могу.

— Тут все очень просто, — сказал Микки. — Золота на всех хватит. — И он указал на северо-восток. — Во всех историях, что я слыхал, говорилось о том, что Эдамс со своими дружками за первые десять — всего десять! — дней нагребли на четверть миллиона слитками и песком. А кто знает, сколько всего дней они добывали золотишко? Кто знает, может, там нас ждет два, а то и три миллиона? Я хочу только пойти с вами и участвовать в дележе. А цена будет такой: я не стану убивать белую девку на ваших глазах.

И снова Маккенна обменялся взглядами с Пелоном. Но тут к Маккенниному ужасу Хачита зарычал и двинулся вперед.

— Не надо! — крикнул старатель апачу. — Вспомни, что твой друг приказал меня слушаться!

Хачита беспокойно затоптался на месте, не в силах переварить столько информации сразу. Наконец, он кивнул и опустил винтовку.

— Вот и славно, — выдохнул Пелон облегченно. — Не такой уж ты, Хачита, меткач, чтобы так рисковать.

Маккенна кивнул на юного Микки Тиббса и обратился к Пелону:

— Скажи ему, что мы согласны. В конце концов, что мы теряем, кроме доли золота?

— Знаешь, Маккенна, для меня оно значит до черта больше, чем эта твоя костлявая девчонка! Но я тоже как бы деловой. И понимаю, что Микки поедет с нашей маленькой компанией.

Глен тряхнул косматой рыжей головой.

— Хотелось бы мне, как и тебе, видеть все в радужном свете, — сказал он Пелону. — Правда, сейчас ты так темнишь, что мне не уследить за твоей мыслью.

Бандит тоже тряхнул своей лысиной, но при этом довольно хитро ухмыльнулся.

— Да ну, амиго, ведь все проще пареной репы. Если попытаешься хохмить или что-то замышлять, я тебя просто пристрелю. Тебя или твою девчонку, мне без разницы. Если Микки попытается сделать то же самое — Хачита быстренько утопит свой топорик в его башке, потому что именно Микки пристрелил Бе… — тут он осекся и поправился:

— Его приятеля. Идем дальше: если начну выкаблучиваться я — меня пристрелит Микки, а ты поможешь. С другой стороны, если Хачита поймет, что я угрожаю тебе, то придет по мою душу, потому что его дружок строго-настрого приказал ему тебя слушаться. Ну, а если он меня кокнет, моя пресвятая мамаша его быстренько пристрелит — и так далее и тому подобное, в общем ты сам все прекрасно понимаешь.

Маккенна снова тряхнул головой, на сей раз несколько энергичнее.

— Тебе виднее, хефе, — признал он мрачно.

— Лады! — крикнул бандит Микки Тиббсу. — Поставь свое ружьецо на предохранитель и иди пить кофе.

Парень медленно кивнул.

— Только сначала, — сказал он, — вынь правую руку из-под серапе и положи револьвер на камень возле костра.

— Хесус Мария! — усмехнулся Пелон, обнажая иссеченной верхней губой крепкие зубы. — Эта чертовка Люпе тебе все действительно рассказала.

— Бабы вообще любят поговорить, — сказал Микки, — особенно, если их разложить на одеяле. Клади оружие на камень.

Пелон выполнил требование. Все направились к костру и Маль-и-пай налила кофе в жестяные кружки. Фрэнчи Стэнтон села рядом с Маккенной, крепко держа его под руку. Шотландец чувствовал, как ее трясет.

— Есть еще одна деталь, о которой нелишне напомнить, — сказал Микки. — Так как теперь мы компаньоны, я должен сделать маленькое сообщение. О том, чего вы пока не знаете, и о чем даже не подозреваете.

— Валяй, — буркнул Пелон. — Всегда приятно послушать свежие новости.

— Мои будут не из приятных. После всех ваших убийств народ в этой части страны очень резко настроился против апачей, которые скрываются, как койоты. Все кланы оповещены, что ваша компания направляется в Сно-та-эй и что индейцев преследуют по вашей вине. И теперь не меньше дюжины индейских отрядов вас выслеживают, с тем чтобы отрезать от каньона Дель Оро. Таким образом, они хотят показать, что лояльны к нынешнему правительству и что им твой безволосый скальп нужен не меньше, чем белым. Но мне кажется, их мыслишки вертятся там же, где наши.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Пелон.

— Они считают, что обнаружив тебя, они обнаружат и Сно-та-эй. Апачи сильно изменились, они стали думать так же, как белые ублюдки. Не отыщется ни одного мужчины до сорока лет, который бы из-за этого золота не перерезал глотку собственной матери. Они больше не желают быть козлами отпущения, и проливать пот и кровь за мишуру и зеркальца. Цена золоту теперь одна — жизнь.

— Бог ты мой, какая ужасная мысль!

— Не такая уж ужасная. Потому что оставляет одну дорогу — вперед. Назад уже не вернуться.

— И он прав, хефе, — поддакнул Маккенна. — Нам придется все время убегать.

Бандит не обратил внимания на последнее замечание.

Он выплеснул из кружки остатки кофе, почистил ее песком и передал Маль-и-пай.

— Убери это к остальным сокровищам, что едут в твоем мешке, маманька, — сказал он. — Пора в Сно-та-эй.

Пока старуха с Фрэнчи сворачивали лагерь, мужчины похоронили Салли в глубоком гроте, возле озера. Тело, укутанное в одеяло, завалили булыжником, чтобы ни зверь, ни птица не смели тревожить ее сон. Никто не плакал, но и не шутил во время погребения. Пока свершалась скорбная работа, Маккенна непрестанно размышлял над тем положением, в котором оказался.

Когда же он сделал главную ошибку. Какой поворот тропы пропустил? Где позволил себе увлечься игрой не на жизнь, а на смерть? Откуда имело смысл отступить? Маккенне казалось, что шансов на все это у него было предостаточно. Но, размышляя трезво, он понимал, что каждый из таких «шансов» мог окончиться для девушки трагически или, что еще хуже, — для него, потому что в таком случае она осталась бы один на один с бандитами. Нет, настоящей возможности бежать пока не выпадало. Шотландец решил при первом же удобном случае поговорить с Фрэнчи и объяснить ей свое поведение в прошлом, чтобы показать, как она должна вести себя в будущем. Пока им следовало двигаться вместе с компанией Пелона, чтобы в конце концов отыскать ту широкую улицу, которая ведет к спасению. Путь до каньона Дель Оро неблизкий. Наверняка, между могилой Салли и Сно-та-эй отыщется участок, где они с вконец издерганной девчушкой смогут сделать рывок и попробовать улизнуть.

Пока же во всем приходилось подыгрывать Лопесу, изображать единомышленника, чтобы не загасить тот слабый огонек симпатии, возникший между ними, и искать, все время искать слабину в жестоком убийце, которая — Маккенна знал — жила в душе бандита и, воспользовавшись ею, перехитрить и победить грозного соперника.

А вот присоединение к банде юного убийцы — Микки Тиббса — уже само по себе чрезвычайно затрудняло будущий побег. Маккенна чувствовал, что кавалерийский разведчик, так же, как и Пелон, имеет врожденные преступные наклонности и способен убивать, не задумываясь, не обладая при этом изысканностью и «внутренней искрой», отличавшей действия вожака бандитов. За Микки придется следить на всех стоянках, у всех колодцев и во время всех переездов. Принимая во внимание постоянную угрозу, исходящую от Пелона с Хачитой, можно было не сомневаться, что жизнь обоих белых пленников находится в постоянной опасности.

Маккенна отметил также, что следовало отыскать какой-то способ справиться с умственной отсталостью Хачиты, потому что в сочетании с его дикой сущностью она могла стать чрезвычайно опасной. Индеец вроде бы принял сторону шотландца, но хмурый лоб и косые взгляды, которые он постоянно бросал на белого, словно не мог вспомнить что-то чрезвычайно важное, указывали на то, что это «что-то» должно быть не слишком веселого свойства. Постоянное внимание со стороны дикаря сделало бородача крайне впечатлительным. От подобной тени за спиной кто угодно сойдет с ума. И все-таки по сравнению с Микки и Пелоном молодой великан казался вполне сносным компаньоном.

Индеец на всем протяжении скорбной работы и позже, когда отряд разобрал лошадей и вскочил в седла, чтобы покинуть луг смерти, не отставал от Маккенны ни на шаг и все время пристально за ним наблюдал.

Отметив это, Пелон приказал Хачите перейти в голову колонны и ехать с ним рядом. На это апач ответил отказом. Его погибший друг советовал доверять белому с рыжими волосами. Значит, с ним он и поедет. Маккенна быстренько заверил Пелона, что это его нисколько не стеснит. То же самое он объявил и хмурому Хачите.

— Счико, — сказал он мимбреньо на его родном языке и положил руку на напрягшийся бицепс.

Это слово означало «друг» и по прошествии одной сердитой минуты складчатое лицо индейца разгладилось, он улыбнулся и, положив свою огромную лапищу на руку Маккенны, пророкотал:

— Счикобе, — что было еще лучше, так как переводилось как «старый друг».

Достигнутое согласие несколько успокоило Пелона. Ему вовсе не хотелось конфликтовать и ссориться с апачем по пустякам.

— Скорее, — поторапливал он компаньонов, — пора ехать.

Наконец, все собрались и двинулись вперед: Пелон впереди, затем Микки, между лопатками которого удобно устроилось дуло старой винтовки и Маль-и-пай, за индианкой — Фрэнчи Стэнтон, потом Маккенна и Хачита.

Когда последние двое оказались позади всех, апач, замешкавшись, повернулся назад, всматриваясь в нижний предел каньона, за которым лежала тропа, ведущая к безмолвным скалам рокового колодца Скаллз.

— Хотелось бы мне, — печально сообщил он Маккенне, — вспомнить то, от чего меня предостерегал мой товарищ, лежащий теперь там, на тропе. Это касалось того, почему мы поехали с этими собаками; почему появились на ранчерии старого Эна и Маль-и-пай. Жаль, что я такой глупый и несообразительный. Моему товарищу было бы стыдно, если бы он узнал о том, что я забыл самое главное, о чем должен был постоянно помнить.

— Ты все вспомнишь, — заверил его Маккенна. — Старайся, не переставая, и в один прекрасный момент воспоминание возникнет у тебя в мозгу столь отчетливо, словно оно никуда не исчезало. Вот увидишь. Едем; твой друг в тебя верит; он знает, что ты все вспомнишь.

Огромный апач удовлетворенно кивнул.

— Спасибо, белый друг, — улыбнулся он. — Мой друг говорил, чтобы я тебе верил, вот я и верю. Едем — пора нагонять остальных.

Он сжал коленями бока своего пони, и они с Маккенной двинулись по узкому каньону вслед за отрядом.

Маккенна тоже улыбался. Он все еще был жив, к нему вернулась Фрэнчи, появился новый друг — хороший, правда несколько с приветом, апач — и все за один час! День стоял прекрасный, Аризона дышала жизнью — чего еще мог желать мужчина!

Особенно приятным было то, что простым похлопыванием по плечу и заверениями, что в один прекрасный день индеец вспомнит все, о чем ему говорил Беш, он смог успокоить бедного Хачиту.

Если бы Глен Маккенна мог хотя бы заподозрить, что именно сказал своему приятелю Беш, то горячее чувство удовлетворения моментально сменилось бы ледяным страхом. Но, как бы то ни было, сейчас его глаза сверкали еще сильнее, чем после первого пожатия руки Фрэнчи в «Нежданном Привале» возле Яки-Спринг, а сердце билось судорожно, как у самого что ни на есть воробушка, а не сурового тридцатилетнего мужчины.

— Ух! — обратился он к мрачному апачу. — Что за день! Сказка! Если бы я умел петь, — то немедленно огласил бы этот каньон звуками!

Хачита удивленно воззрился на него.

— Чего это ты такой счастливый? — спросил он.

Великолепный вопрос, подумал Маккенна. Вот если бы у него отыскался такой же великолепный ответ…

«САХАРНЫЕ ГОЛОВЫ»

Они миновали Яки-Хиллс и пересекли Солт-Ривер в верхнем рукаве. Следуя по правому берегу за потоком, отряд проскользнул мимо Сан-Карлоса и Сомилл, оставил с восточной стороны резервацию Форта Апач и прямиком попал в Ситгривские пустоши, на западе от Сент-Джонса, Аризона. Здесь, на шестую ночь путешествия они разбили лагерь в седловине между двух безымянных гор. С этого места они могли видеть: на север — гору Грина десяти тысяч футов, на юг — гору Болди одиннадцати тысяч футов. И на север и на юг панораму блокировали отроги седловины. Стоять лагерем оказалось не слишком удобно — место продувалось ветрами, воды и хвороста не было. Но никто не жаловался: путь был проделан большой, лошади находились в прекрасном состоянии, никто не пострадал. У Маккенны с Фрэнчи на освобождение не выпало ни одного шанса. Но компаньоны стали относиться к рыжебородому проводнику и его девушке с меньшей жестокостью и уже не так тщательно следили за ними, как до засады в Скаллз. Во время продвижения через иссохшее плато Натана и сквозь земли индейцев Кинишба между путешественниками установился некий дух товарищества, а при приближении к Ситгривзким пустошам, а затем к апачским холмам чуть ли не дружба. Своей любовью к этим местам Маккенна заразил и Фрэнчи. На протяжении двух последних переездов девушка тоже начала «нюхать рассвет» и «слушать, как растет трава», как это обычно делают апачи. Она сильно привязалась к старой скво, и Маль-и-пай после не слишком долгого периода грубоватых одергиваний наконец-то сдалась и, показав четыре зуба, признала, что они с «тощим цыпленочком» — симпатико.

И теперь, разбив шестой по счету лагерь, когда до Нью-Мексико осталось не больше сорока миль, позади не было никаких намеков на погоню, а впереди — на блокаду, отряд — за исключением Микки Тиббса, обычно сидевшего со взведенным ружьем чуть в стороне от остальных — стал напоминать выехавшую на пикник компанию, которой внезапно захотелось испробовать на собственной шкуре все «тяготы и неудобства» дикой жизни.

Крошечный, аккуратный костерок, который Маль-и-пай разожгла из щепочек, вытащенных из правой сумки своего вьюка, сиял как алмаз в темноте. Даже на расстоянии чувствовалось тепло от его пламени. Ужин состоял из жареной дичи, апачского хлеба — ячменных лепешек-тортиллий — и черного кофе. Пелон рассказывал какие-то леденящие душу истории из своей жизни, Хачита показывал танец заклинания дождя, а Маль-и-пай распевала песенку, в которой уверяла Маккенну, что с сегодняшнего дня, если захочет, он сможет спать с белой девушкой. В ней также давались практические советы Фрэнчи, что и как следует делать в первую ночь. Маль-и-пай гарантировала, что осечки не будет.

Маккенна почему-то не потрудился перевести Фрэнчи это потрясающее сочинение. Но, подумал он, неплохо бы на такой ноте объявить об отдыхе. Предстоял жаркий денек, так что сейчас всем следовало расстелить одеяла и поспать. Если расчеты оправдаются, завтра все будут чувствовать себя просто превосходно, и дальнейшая дорога покажется легкой и приятной.

Услышав об этом, Пелон прищурился, а Микки Тиббс выдвинулся из тени. Но Маккенне было не до них.

— Все устали, — сказал он. — Поговорим завтра утром.

Бандиты согласились. Переезды по сорок и более миль в день утомили даже сонорских разбойничков и кавалерийских разведчиков. Что уж говорить об остальных. Лагерь заснул.

С первым лучом солнца Маккенна отвел Пелона и Микки на скалистый навес, находящийся в нескольких ста футах над лагерем и показал в сторону северо-запада. Компаньоны скептически уставились в даль.

— Мадре! — вдруг задохнулся Пелон. — «Сахарные Головы»!..

— Правильно, — отозвался рыжебородый старатель. — Именно они.

До этого момента Маккенна не совсем верил в то, что рисовал ему на песке старый Эн. Но прошлой ночью его поразила мысль, что место, в котором находится их лагерь, по описанию походит на «высокую седловину между двух гор» — из Эдамсовской легенды. Таким образом, ничего не оставалось, как действительно признать, что они направляются к золотому каньону. Но до момента, когда Пелон подавился восклицанием, Маккенна боялся спугнуть удачу, потому что утренний свет мог вместо двойных вершин показать огромную фигу.

Но они торчали на своем месте, проваливаясь двумя черными дырами в раскаленный рассвет, точнехонько там, где тридцать три года назад их увидел Эдамс, когда Кривоух привел его на это самое место и сказал:

— Мира! Вот они!

Шотландец взглянул на Пелона, и его спутники кивнули. Странное чувство овладело Маккенной, заставив дергаться ничуть не меньше кровожадного бандита: ведь они стояли на Дозорной Скале! Старатель почувствовал, как бешено толкается в вены кровь. В голове стояла одна картина: тонны золота Сно-та-эй.

— Боже мой! — услышал он собственное бормотание. — Поехали, чего мы ждем?!

После пережитого мысль о побеге улетучилась из его головы. С этого момента он заразился золотой лихорадкой в такой же тяжелой форме, в какой ее подхватывали сотни людей, слышавшие рассказы Эдамса о несметных богатствах, но так и не сумевшие до них добраться.

Маккенна моментально деградировал, скатившись до уровня всех мечтавших отыскать золотой каньон — белых и не очень, плохих и хороших, разумных или безумных — которые в течение трех десятилетий безуспешно просеивали пески и перерывали безжалостные пустынные каньоны Аризоны и Нью-Мексико, усеивая их своими выбеленными костями как данью неизлечимому вирусу «эдамос голдос». Поэтому развернулся и, спотыкаясь, побрел к своей лошади уже не Маккенна, а обычный искатель сокровищ, такой же безжалостный и неумолимый к тем, кто попытался бы его остановить, как Пелон и Микки Тиббс, такой же, как и они, убийца во имя каньона Дель Оро.

ТЫКВЕННОЕ ПОЛЕ

С Дозорной Скалы отряд двинулся под углом к Зуни-Ривер, уходящей в Нью-Мексико, обошел с юга Гэллап, обогнул старый форт Уингейт, и поехал на север между Блюуотер и Смит-Лэйкс в бэдленды Каньона Чако. На закате тринадцатого дня пути расположились на дне У-образной лощины. Несколько выше стены каньона под прямым углом уходили вверх и каменистый берег ручья был настолько узок, что по нему мог проехать всего один всадник.

— Проход оставим на завтра, — сказал Маккенна. — Если мы двинемся верно, значит, завтра увидим то, что видел Кривоух тридцать три года назад.

Пелон спешился. За ним, чуть поодаль, как обычно внимательно оглядываясь, спустился на землю Микки Тиббс. Парень вытащил из седельной кобуры карабин, отошел и уселся на камень. Никто не обратил на него внимания. Он никогда не помогал разбивать лагерь, да его и не просили. Пелон и Маккенна порешили, что лучше всего — оставить эту заразу в покое. Его поведение во время переездов, это вечное стояние на страже с заряженным винчестером, отказ от участия в лагерной жизни и постоянное выматывающее молчание — подтверждало первоначальные опасения Маккенны, что у парня «не все дома». Так что г… лучше было не трогать…

— Мне, — ответил Пелон старателю, — здесь что-то не нравится. Что по легенде мы должны увидеть?

— Тыквенное поле, — ответил Маккенна.

Фрэнчи и Микки не знали историю Погибшего Эдамса в подробностях. Совсем другое дело — апачи. И Маль-и-пай и Хачита тут же выказали живейший интерес.

— Ха! — буркнула старуха. — Значит завтра на рассвете, пройдя этот каньон, мы увидим ирригационные арыки и полуобвалившиеся стены древней индейской деревни, так что ли?

— Так.

— И тыквенные плети?

— Верно, и плети тоже.

— Но почему бы не пойти прямо сейчас и не поискать? Тогда мы могли бы еще сегодня убедиться в том, что движемся правильно. Света вполне достаточно.

Услышав предложение старой скво, Маккенна покачал головой.

— Лучше не надо, — сказал он. — В легенде говорится о том, что Кривоух пошел высматривать поле после заката, и все вы знаете, что с ним потом стало.

— Маккенна прав, — быстро произнес Пелон. — Ты, старуха, не кипи, а лучше вскипяти кофейку. Решения оставь принимать мужчинам.

— Точно, — прогрохотал огромный апач, встревая внезапно. — Духов тревожить не следует. Они где-то рядом, я их чувствую. И мне очень страшно. — Покачивая огромной головой, он нахмурился. — Жаль, я никак не могу вспомнить то, о чем говорил мой товарищ. Чем ближе мы подходим к Сно-та-эй, тем больше я об этом думаю.

— Успокойся, — улыбнулся Маккенна. — Помни, о чем я тебе сказал: придет время, и все встанет на свои места.

Хачита не ответил; он хмурился и все качал и качал головой. Молодой Микки с отвращением сплюнул и заговорил, не вставая со своего каменного сидения.

— Духи. Предупреждения. Легенды. Вы просто скопище старух. Давайте, черт побери, лучше чего-нибудь поедим! Я умираю с голода. Что там у нас сегодня, старая?

— Для тебя, — отозвалась Маль-и-пай, — лично — змеиное дерьмо и жабья отрыжка.

Лицо парня мгновенно превратилось в маску ненависти.

— А для тебя, — завопил он с искаженным лицом, — лично — пуля в твою старую вонючую селезенку! Благодари Бога, что здесь нельзя стрелять. И запомни: после того, как мы отыщем золото, тебе не поздоровится!

— Ты, уродец, похож на жующего осленка, — сказала старуха. — Пожуешь, пожуешь, потом заговоришь. И все задом, задом… Плевала я на тебя.

Так она и сделала и пьяному от ярости разведчику пришлось отпрыгнуть в сторону, чтобы не быть забрызганным слюной. Задыхаясь от бешенства, он перехватил ружье за дуло и поднял его над головой. Мозги Маль-и-пай разлетелись бы на несколько метров, если бы Маккенна не поднырнул под занесенную дубинку и не отшвырнул бы старуху с линии удара. Они грохнулись наземь и приклад, просвистев над их головами, врезался в булыган, расколовшись на несколько частей. Увидев, что ружье повреждено, парень стал белым, как смерть.

— Будьте прокляты, — прошипел он. — Вы оба за это поплатитесь.

Но исполнить угрозу ему не удалось. Стоило Микки приложить расщепленный приклад к бедру и направить дуло на распростертые на земле фигуры, как его, будто пушинку, приподняло над землей. Хачита держал парня на вытянутой руке, беспомощного, как крысу в когтях ястреба, и примерялся, куда бы лучше вонзить неизменный как продолжение руки топорик.

— Не смей, не надо! — завопил с земли Маккенна. — Хватит смертей, Хачита! Твой друг этого не одобрил бы. Поставь Микки на землю. Осторожнее, осторожнее.

Апач молча кивнул, но ставя коротышку-разведчика на землю, осуждающе замотал головой.

— Не знаю, не знаю, — бормотал он неуверенно. — Мой друг говорил что-то об убийстве. Это точно. Но вот что?

— Наверное то, о чем и я сказал — чтобы убийств больше не было. Так, Хачита?

— Не знаю, друг мой. Вполне возможно, раз ты так говоришь.

— Ну, конечно. Ладно, теперь все. Мы все в одном лагере под одним небом…

— Верно, — сказал Пелон. — И это наш последний лагерь перед входом в Сно-та-эй. Боже! Вы только представьте, амигос! Мы почти на месте. — Он запнулся, и по громоздким чертам лица словно тень пробежала. — Черт побери, Маккенна, меня что-то беспокоит, и я не могу понять, что именно. А, вот! — вспомнил он. — Если завтра мы должны увидеть Тыквенное Поле, значит, сегодня мы пропустили еще один опознавательный знак.

— Фургонную дорогу, — кивнул Маккенна. — Мы должны были пересечь ее где-то в районе полудня.

— Да, да, именно. А, черт, мне это совсем не по вкусу. Теперь я буду думать, что мы потеряли направление. В истории Эдамса о ней говорится совершенно четко. Мне кажется, мы уклонились в сторону. Сейчас пойду и поищу эти проклятые тыквы.

— Несмотря на духов Кривоуха и остальных?

— К черту духов!

Маккенне вовсе не хотелось будоражить людей. Эту ночь было необходимо тихо-мирно спать и набираться сил.

— Подожди, — сказал он. — Пошевели мозгами, Пелон. Помнишь, почему Кривоух так настоятельно советовал запомнить дорогу на форт? Я тебе напомню. Потому что она уже тогда была заброшена, и едва виднелась. Без дополнительных указаний ее могли разглядеть только индейцы. И вот проходит еще тридцать лет: солнце, дожди, песчаные бури, зимы с метелями и талые снега весной — терзают эту землю, уничтожая то, что было и нарождая новое. И что, хефе? Ты считаешь, что через столько лет старая дорога все еще была бы видна? Естественно, мы ее пропустили, потому что там больше нечего видеть.

Пелона не слишком убедила эта тирада, но старая карга, которая рожала его в муках, чтобы познакомить с этим разбойничьим миром, подала в это мгновение голос и сказала, что кофе остывает, так что коли кто хочет есть, должен отыскать подходящую палочку, заточить ее и, насадив засиженную мухами оленину, выжечь из мяса все личинки.

Сей логический аргумент положил конец колебаниям бандита. Вместе с остальными он подсел к костру. Но усевшись возле огня, указал куда-то вверх по каньону.

— Лучше бы этим тыквочкам завтра утром быть на месте, — сказал он. — Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я, милый друг.

— Разумеется, — пожал плечами Маккенна, уверенно улыбаясь.

А затем подумал о том, сколько тыквочек они отыщут в древней индейской деревушке через тридцать три года.

ЗА ТРИДЦАТЬ ТРИ ГОДА ОТ ФОРТА УИНГЕЙТ

И еще одна мысль угнетала Маккенну в то время, когда он поедал нехитрый ужин, сидя в лагере возле Тыквенного Поля или рядом с тем местом, где оно — как ему хотелось уверить Пелона — должно было находиться. Эта мысль не имела ничего общего с тыквами. Она касалась Фрэнчи Стэнтон, его самого, и намерения, вызревавшего в мозгу весь долгий день. Бороться с самим собой было ох, как нелегко! Потому что Маккенна точно знал, где они находятся. Как и то, что иссохшие тыквенные плети преспокойно валяются между ирригационных арыков возле стены каньона. И возбуждение делало его беспомощным. Но знание того, что именно будет означать для него и всех остальных прибытие в Сно-та-эй, наполняло Маккенну ужасом, не прекращавшимся в течение последних нескольких часов.

Около одиннадцати утра они миновали место, которое шотландец немедленно отметил, но которое не распознали его компаньоны. Они проехали мимо, грезя о самородках и золотом песке, который ждал их впереди — совсем недалеко, подгоняя лошадей, топочущих по едва видимым следам фургонных колес, ведущих в форт Уингейт. Но Маккенна их видел.

Именно эта тайна, которую он с таким трудом скрыл от своих опасных товарищей, и занимала его весь день. Сегодняшняя стоянка была последней. Следующий переезд — конечный. Если они с девушкой собираются отчаливать, — хотя время и потеряно, — то это следует делать только ночью. Из-за Потайной Двери не сбежишь.

Конечно, он понял это не сегодня. Но тяга к золоту заставила все мрачные мысли отступить на второй план. Маккенна проехал четыреста миль с жутковатыми «друзьями», прекрасно понимая, что они его прикончат, как только он выведет их к сокровищам… И все-таки не отступил. Оказалось, что притяжение каньона Погибшего Эдамса невозможно преодолеть. Даже планы спасения Фрэнчи Стэнтон не помогли изгнать видения золотых зерен, лежащих чуть ли не на поверхности земли, залежей за порогами — самородков, величиной с индюшачье яйцо, покоящихся в камнях, как в гнездах, и золотых жил толщиной с мужскую руку. Но теперь, лежа перед костром в последнем лагере, Маккенна понял, что реальность изгнала фантазию.

Он не потерял трезвости мышления, а всего лишь снова обрел свою душу. Это случилось по пути сюда, когда он заметил, как Фрэнчи учится любить эту страну, эту землю. В ней проснулось то, что взволновало его, когда перед ним впервые предстали безмолвные каньоны, зубчатые холмы, высокие темные деревья, сверкающая вода и нагие, подпирающие небо скалы. Именно эта перемена, происшедшая в девушке, заставила в конце концов улетучиться всеуничтожающую тягу Маккенны к сокровищам, и заменила ее непреодолимым желанием спасти Фрэнчи. И сейчас, видя ее сквозь пламя костра, он дрожал от мысли о том, насколько близко подвел ее к смертельной ловушке Сно-та-эй. Но все было теперь позади. Оставался последний, но все-таки шанс на искупление собственных грехов. Маккенна пока еще мог доказать самому себе, что он не хапуга, не трус, и что у него хватит отваги, здравого смысла и — да-да — неуемной хитрости, чтобы умыкнуть юную леди из этого прибежища зла, добраться вместе с ней до большака, ведущего в форт Уингейт, поселка Грантс и дальше в Нью-Мексико — убежать, укрыться…

Первостепенной проблемой — так как ужин был закончен, а кофе налит по последнему кругу — было каким-то образом отозвать Фрэнчи в сторонку и сообщить ей, во-первых, об опасном положении, в котором они находились, а, во-вторых, о своем решении бежать. К его удивлению, Пелон не стал возражать, когда Маккенна попросил разрешения поговорить с девушкой с глазу на глаз. Ему хотелось, сообщил он вожаку, перевести Фрэнчи предложение Маль-и-пай, сделанное несколько стоянок назад, — насчет дележа одной подстилки.

— Отлично, отлично, — приподнял уголки рта в безрадостной ухмылке Пелон. — А я-то все гадал, когда ты ее наконец завалишь? Мне казалось, что она должна была давным-давно с ума сойти от страсти. По тебе, разумеется. Ты понимаешь, омбре?

— Конечно, понимаю, и, — ответил Маккенна, — миль грасиас.

Он взял Фрэнчи под руку и отвел ее в сторонку, так, чтобы находиться для остальных в пределах видимости, но чтобы их полушепотливый разговор на английском не услышал и не подслушал никто. Еще не понимая его затеи, девушка улыбнулась и крепко прижалась к Маккенне, пока они топали до ближайшего нагромождения скал. Шотландец услышал, как хихикнула Маль-и-пай. Смех старой карги навел старателя на мысль воспользоваться этим и придать разговору вид ухаживания — что будет, без сомнения, приятным сюрпризом для Фрэнчи. Поэтому он неуклюже обнял девушку за плечи. Рука была слишком длинной, не предназначенной для обнимания столь мелких особей. Жилистая ладонь зашла слишком далеко и — непреднамеренно — потерлась о колышущиеся поджарые девичьи ягодицы. Ладонь, разумеется, тут же отдернулась, но это «тут же» несколько протянулось во времени. Тонкая, девичья рука сразу же поймала мужскую и водворила ее обратно.

— Пусть себе, — прошептала она Глену Маккенне, — мне так нравится. — Тут шотландцу стало плохо и почему-то сдавило горло: в голове кроме одной-единственной мысли не осталось ничего.

Но он мгновенно пришел в себя. Резко посадив девушку на скалу, Маккенна сказал:

— Теперь слушай: ты должна сидеть и делать вид, что разговариваешь со мной так, как только что разговаривала. Но «понарошку». Потому что все, что я тебе сейчас скажу — вопросы жизни и смерти. В общем, навостри уши и вникай…

Глен быстро пересказал факты: о ситуации, в которой они оказались, страшной опасности, которой подвергаются, а также о той возможности, которую преподносит им старая дорога — возможности возврата к цивилизации, последнем шансе на долгожданную свободу. И когда он выложил все это и принялся разрабатывать подробный план побега, эта шестнадцатилетка, возбужденно поблескивая глазками, внезапно заявила:

— Но, Глен, я вовсе не хочу убегать! В последние два дня я много говорила с Маль-и-пай и теперь ни за что в мире не откажусь от золотого каньона! Зачем, ведь такого шанса в жизни больше не будет. Настоящее золото. Куски, глыбы, проваливающиеся в золотой песок… Как говорит Маль-и-пай, там все усеяно самородками. Ты только прикинь! За тридцать лет в каньоне не побывала ни одна живая душа. И вот мы почти дошли, золото почти у нас в кармане: осталось лишь войти и разделить его на всех. Мы разбогатеем, Глен! Поженимся и нарожаем столько детей, сколько захотим. Будем посылать их в лучшие школы и колледжи. А ты хочешь отказаться от таких деньжищ? Когда они сами плывут в руки? От всего этого золота?..

И услышав, до какого визга поднялся ее голос, как она выделила слово «золото», Маккенна содрогнулся.

Эта девчонка, эта психованная острогрудая шишка на ровном месте заразилась лихорадкой. Золотой. И болезнь протекала в самой тяжелой форме. Фрэнчи Стэнтон страдала от вируса «эдамс голдис».

— Боже мой, Фрэнчи, — сказал старатель хрипло, — ты не должна так думать. Нельзя же верить в то, что все будет настолько просто: что мы спустимся в каньон и заберем то, что валяется на поверхности. Заклинаю тебя всеми святыми: не позволяй этой идиотской идее пачкать тебе мозги. Выкинь ее из головы, слышишь, Фрэнчи! Потому что ничего хорошего не выйдет. Пойми, твоя фантазия просто поганая грязная ложь! Неужели не ясно? Ты что, вообще меня не слушала? Люди, с которыми мы едем, убьют тебя! Увидишь, как они работают, когда поработают над тобой! Вот перережут тебе глотку, размозжат головенку или пустят пулю в живот — это они запросто и настолько быстро, что не успеешь сказать «буэнос диас» или «адиос». Теперь понимаешь?! Если нет, то самое время об этом подумать!

Фрэнчи посмотрела на него, и ее серые глаза запылали огнем.

— Глен, — ответила она, — я хочу увидеть это золото. Хочу опустить в него руки. Пощупать. Набить им дорожные сумки, карманы, все-все… Ты хочешь уйти? Уходи. Маль-и-пай не позволит Пелону меня тронуть. Так что со мной все будет в порядке.

Маккенна покачал головой, пораженчески опустив рыжую бороду на грудь.

— Конечно, — сказал он. — Конечно, Маль-и-пай не позволит Пелону убить тебя. Я к ней присоединюсь. Поедем дальше.

Маккенна увидел, как вспыхнули ее глазки, когда он капитулировал, и не смог удержать томной дрожи, почувствовав, как девушка потянулась к нему и взяла обе его руки в свои. Может быть, все и обойдется, сказал он себе. Что-нибудь придумаем… И в следующую секунду хриплый голос напомнил Маккенне, что лучше ему поторопиться.

— Отлично сказано, амиго, — произнес Пелон, вылезая из-за скалы, на которой примостилась парочка. — Ты поступил мудро. Сделал правильный выбор. Тебе же, чикита, особенное спасибо. — Он поклонился Фрэнчи. — Ума у тебя больше, чем у твоего приятеля. А ты, Маккенна, меня разочаровал.

Одним прожигающим горло глотком Маккенна проглотил ярость, страх и смятение.

— Я сам себя разочаровал, — сказал он Пелону. — Не следовало упускать тебя из вида. Это непростительный промах.

— Верно, — подтвердил бандит.

Они смерили друг друга.

Наконец, Пелон процедил:

— Давайте вернемся к костру. Там гораздо легче переносить холод железных кандалов.

Маккенна, который было двинулся вперед, вдруг резко остановился.

— Снова закуешь? — спросил он.

— Разумеется, — пожал плечами Пелон. — А ты что думал?

Голубые глаза Маккенны застыли.

Он прошел несколько шагов и встал перед Пелоном.

— Предложения закончились, — тихо сказал он. — Если ты нацепишь на меня эти железяки, то до Сно-та-эй не дойдешь. Поведешь отряд сам. Покажешь им путь до Погибшего Эдамса. Отыщешь Потайную Дверь. Спустишься по зет-образной тропе. А я больше шага не сделаю.

— Остается девушка…

— Именно о ней я и думаю.

— Что же именно?

— О том, как ее спасти.

— И как же?

— Так, как хотел спастись Кривоух.

— Правда? Хочешь заключить новую сделку?

— Да. Я доведу тебя до Потайной Двери. Вы дадите нам двух лошадей и винтовку. Золото — вам. А мы уедем по дороге, ведущей в Грантс и к Форту Уингейт.

Одну, но очень тяжелую минуту Пелон изучал старателя. В особенности его лицо.

Потом, словно не веря в то, что услышал, потряс головой.

— Хочешь отдать свою долю золота за эту костлявую тварь? За тощего цыпленка? Худющую молодку, решившую, что ее спасет Маль-и-пай?

— Да.

— Маккенна, дружище старинный, да ты просто спятил.

— Нет, не спятил. Потому-то и заключаю сделку.

— Что? Ты считаешь, что я тебя убью? Тебя, человека, почти приведшего меня к Золотому Каньону?

— Что скажешь, Пелон? Две лошади и ружье. Когда дойдем до прохода.

— Мы его и без тебя найдем.

— Иди. Ищи.

— Я могу тебя надрать. Пообещаю лошадей и оружие. А потом не дам.

— Дашь утром. Прежде, чем мы выйдем.

— Но тогда уже я не смогу доверять тебе!

— Придется.

Огромный апач встал с насиженного места возле костра и двинулся к ним. Из полутьмы, со стороны стреноженных лошадей, выступил юный Микки Тиббс.

— Хорошо, — быстро сказал Пелон. — Договорились. Совершенно не обязательно объяснять это остальным, не правда ли?

— По крайней мере до завтрашнего утра. Ружье придется отдать этой ночью.

— Просто грабеж какой-то…

— А мне не нужны лишние проценты.

— Ладно, ладно, в общем договорились. Пошли к огоньку.

Они вернулись к костру, и Пелон приказал Маль-и-пай отыскать в куче лагерного барахла старый «спенсер» Маккенны. Изборожденная морщинами скво подошла с ружьем к старателю и с кивком подала его.

— Мне приятно. Ох уж эти твои голубенькие глазки…

— Что там еще? — вскинулся Микки, крепче сжимая разбитое и кое-как скрепленное ложе винчестера.

— Теперь мы все равны, — сказал Пелон, в свою очередь вскидывая ружье.

Микки недолго обдумывал это замечание.

В установившейся внезапно тишине Глен Маккенна вытащил затвор и проверил, на месте ли патроны. Не пропал ни один. Он задвинул затвор на место.

Микки обнажил волчий клык.

— Ну, конечно, — пролепетал он, немного шепелявя, — а разве не об этом я говорил еще в Яки-Хиллс?

— Именно, — буркнул Пелон.

— Один за всех, все за одного, — пробормотал Глен Маккенна. — Прямо три мушкетера.

«АПАЧСКИЙ ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК»

Ехали уже два часа. Солнце только-только встало над краем каньона. Как и в легенде, он оказался настолько узким, что всадник с достаточно длинными руками мог достать его стенки, просто подняв руки вверх. С рассветом увидали столь долгожданные тыквенные плети, старинные ирригационные асекуайас и полуразрушенные основания древних глинобитных стен. И теперь все с нетерпением ждали появления следующего знака: «Апачского Почтового Ящика».

Возбуждение нарастало. Дно каньона до этого момента неуклонно поднимавшееся вверх, внезапно встало чуть ли не вертикальным отвесом, и все переглянулись, почувствовав, что сердца застучали быстрее. Неужели это тот самый «рывок вверх», после которого, как рассказывал Эдамс, узенькая тропка переходит в более широкую дорогу? Неужели сейчас они вырвутся из норы и увидят, наконец, то, что Эдамс, Брюэр и остальные узрели тридцать три года назад? Усеянный вкраплениями лавы склон? С чахлыми сосенками? С кремнистой, искореженной землей, похожей на незаправленную постель? Или просто очередную уступчатую платформу, поросшую чаппараллем и медвежьей травой, как сотни и тысячи верхних площадок каньонов в этих землях? Через несколько минут они все узнают.

По настоянию Маккенны, Фрэнчи, едущая вместе с ним в голове отряда, сосредоточилась на дороге. Ее лицо заливала краска, глаза сияли. Дышала она быстро и неглубоко. Маккенна чувствовал, что с каждым шагом апачского пони и его дыхание несколько замедляется, и дело тут было вовсе не в высоте. А в «лихорадке эдамс».

Он обернулся, проверяя, не изменился ли строй их каравана. Шотландец прекрасно знал, что с каждой новой пройденной отметкой, Пелон все больше и больше будет обретать в себе уверенность и под конец, ссылаясь на собственную память, может и вовсе отказаться от услуг проводника: в легенде даются все наводки, зачем тогда нужен Глен Маккенна с его картой? Взглянув наверх и увидев свет, Маккенна удостоверился, что они вышли именно туда, куда приходил и Эдамс. Взгляд, брошенный на спутников, успокоил шотландца, правда, всего на мгновение.

Сразу же после Маккенны и Фрэнчи, закрывая их могучей спиной от ружей Пелона и Микки, ехал Хачита. За Хачитой — Маль-и-пай с вьючной лошадью, затем — Микки, а тыл прикрывал Пелон, способный с одного выстрела — если понадобится — уложить кавалерийского разведчика. На случай подобной «надобности» сонорский бандит ехал, не вынимая правой руки из-под сердца.

Удовлетворенный увиденным, Маккенна привстал в стременах и помахал Пелону рукой. Бандит махнул в ответ и крикнул:

— Хола! Что-нибудь видно?

И сверкнув глазами ничуть не менее дико, чем Фрэнчи Стэнтон, старатель рявкнул в ответ:

— Давай сюда! Ко мне! Сейчас все увидим!!!

С этими словами он вонзил шпоры в бока апачского пони, и лошадка, сделав последний рывок, прыжком одолела оставшиеся метры тропы. В следующее мгновение Маккенна вырвался на открытое пространство. Остальные послали лошадей строевой рысью, пытаясь первыми проскочить за шотландцем и собственными глазами увидеть то, что открылось старателю.

Да, это было зрелище… Поверхность каньона оказалась сморщенной, искореженной, разбитой, словно лицо девяностолетнего старика. Несмотря на то, что общее повышение уровня платформы не превышало тридцати футов, поверхность имела абсолютно «плоский», горный вид. И везде тощую зеленую травку и извивающиеся посадки карликовых сосен пробивали черные и черно-серые выбросы твердой, как сталь, вулканической породы.

Вот оно, подумали все: плоскогорье перед входом.

Но стоп. Чего-то не хватало. Что-то было не так. Пелон пришпорил лошадь и притерся к самому боку старательского пони.

— Секунду назад, — зарычал он, — мне казалось, что ты привел нас именно туда, куда следовало. Но я не вижу… Где «Апачский Почтовый Ящик»?..

Старатель покачал головой.

— Понятия не имею, — сказал он, вглядываясь в плоскогорье. — По идее мы должны его видеть… Подожди, может, Хачите удастся его отыскать? Зрение у него получше, чем у остальных. Хола! Хачита, иди-ка сюда!

Огромный апач встал рядом с Маккенной и принялся рассматривать вкрапления лавы. Но и он покачал головой.

— Нада. Ничего. Никаких следов «почтовых скал».

— Подожди, ну, подожди же! — крикнул Маккенна, увидев, как темная кровь прилила Пелону к лицу. — Значит, в легенде есть что-то такое, что мы проглядели… — Он принялся лихорадочно соображать, не столько напуганный взрывным темпераментом бандита, сколько распаляясь сам. И, издав на испанском рычащее проклятие, он сверкнул глазами. — Ну, конечно! Слушай: Эдамс упоминал небольшой холм. Помнишь? Они увидели «почтовый ящик» с небольшого возвышения. Ищите же, ищите!..

— Вот он! — прошипел Микки Тиббс. — Немного влево. Видите? В форме волчьей головы: две сосенки — уши, а лавовый подтек — язык. Ну-ка!

Через перепаханные скалы все устремились к темному пятну лавы. Естественная тропа вела к его вершине. С нее открывался вид на огромную «чашу» земли, уходящую под откос на запад и полностью сокрытую от посторонних глаз, смотрящих с вершины каньона Тыквенного Поля.

— Элли! Элли! — взвыл Хачита, подключаясь к захватившей всех игре. — Вон оно: «почтовое место»!

Через секунду все увидели отметку и, вопя и улюлюкая, словно чистокровные индейцы прерий, устремились к ней. У «ящика» всех затрясло. За тридцать три года ничего не изменилось. Даже несколько обструганных «телеграммных» палочек торчало из щелей в скале. Старинная «почта» работала. От облегчения все засмеялись. Все, кроме Хачиты. Гигант хмурился.

— Странно, — бормотал он. — Похоже, палочки выструганы совсем недавно…

Мгновенно среди смеющихся как будто сверкнула молния, и все замолчали.

— Что? — спросил Пелон. — Ты шутишь?..

— Не думаю, — подъехал к ним Глен Маккенна. — Кажется, он прав. — Старатель взобрался на пирамидальную скалу и наклонился. Потрогав одну палочку, он оставил ее на том же месте. Потом потер большой палец указательным. Липко.

— Они действительно вырезаны недавно, — сказал он. — Сок еще струится. Отведите лошадей. Может, нам удастся прочесть следы тех, кто здесь побывал…

Но рыжебородый старатель ошибался. Им не удалось ничего отыскать. Долго думать не пришлось: кроме отпечатков копыт лошади Глена Маккенны, к пирамиде не вели больше ничьи следы.

ЗДЕСЬ ПОПАХИВАЕТ ИНЫМИ МИРАМИ

— Что означают эти палочки, Хачита? — спросил Маккенна.

Говорить пришлось ему, потому что суеверный полукровка Пелон Лопес вместе с четвертькровкой Микки Тиббсом сейчас оглохли от воплей родной индейской крови. Старая Маль-и-пай громко бормотала индейскую молитву, отводящую беду, и даже великан-Хачита, чувствуя себя крайне неуютно, сначала отказывался говорить.

— Здесь сказано: «Апачи были и вернутся», — наконец выдавил мимбреньо.

— И все?

— Нет, еще одно… одно слово: «Помни…»

— Значит: «Апачи были и вернутся — помни…», — повторил Маккенна задумчиво. — Словно две фразы стыкуются и одновременно не состыковываются. Кто мог сюда приходить, Хачита?

— Я знаю, кто сюда приходил…

— Кто?

— Нельзя называть его по имени. Ты должен понимать…

Маккенна прищурился. Возвышающийся над головами всех остальных гигант-апач говорил о своем погибшем друге — Беше, имя которого по индейским законам нельзя было произносить вслух. Он считал, что рука мертвеца оставила здесь, в последней отметке перед Потайной Дверью, эти предупреждающие палочки. Послание с того света. Напоминание. Идейка была сомнительная, но Маккенна не собирался переубеждать мимбреньо.

— Правильно, — согласился он, — я все понимаю. Но давай — только предположим! — что это был не он, а кто-нибудь другой. Разве не могли какие-нибудь апачи, или один апач поместить сюда эти знаки? Они ведь знают, что мы где-то поблизости, а мы знаем, что они нас ищут. С их умением заметать следы они могли так подъехать к скале, что нам бы и в голову не пришло то, что здесь кто-то был. Ты абсолютно уверен, что не можешь ничего разглядеть? С твоим-то талантом и острым глазом?..

Хачита тяжело посмотрел на шотландца.

— Нет, мой белый друг, — сказал он, — ничего здесь нет. Я ведь сказал, кто оставил эти палочки.

— Ладно. Но откуда у тебя такая уверенность?

— Из последнего слова, патрон.

— «Помни»?

— Да. Это для меня.

И тут до Маккенны дошло: апач был уверен в том, что погибший друг напоминал ему, Хачите, о его миссии. Фантастика. Дикость. И все же…

— Верно, — сказал Маккенна гигантскому индейцу, — ты совершенно прав. Я понял. Но палочки не запрещают нам двигаться дальше. Так, Хачита?

Тот кивнул своей неимоверной головой.

— Похоже, что так. Но мне бы все-таки очень хотелось вспомнить, о чем просил меня мой друг. Видишь, ему известно, что я забыл. Поэтому он и обратился ко мне с напоминанием.

Все это время они стояли несколько поодаль, но сейчас подошли к остальным.

— Эй! — рявкнул Пелон. — Арриба! Поехали. Эти чертовы палки ни фига не значат. Какие-то бешеные койоты — новомексиканские апачи — бродят поблизости и шутки шутят. Па! Кто побоится подобной ерунды?

— Вот именно, — прорычал Микки Тиббс. — Черт с ними, с краснокожими ублюдками. Им меня не испугать.

— Да! Да! — закаркала старая Маль-и-пай. — Давайте убираться отсюда! Мне здесь не нравится. Пахнет мертвыми… Хи! Я боюсь. Поспешим.

Маккенна вскочил на пони и кивнул Хачите.

— Готов? — спросил он индейца. — Все нормально?

— Да, — промямлил воин-недотыкомка. — Мой друг говорил, чтобы я тебе доверял. Поэтому надо ехать. Черт! Что же я такое забыл-то…

… Они уже много часов в пути. Говорили мало, почти не смеялись. Палочки их не пугали. Но ближе к вечеру настроение снова поднялось, Пелон принялся рассказывать байки из своего прошлого, а Маль-и-пай прекратила молиться и затянула своим жутковатым надтреснутым сопрано — жестким, как ржавая железяка, — песню сбора кукурузы. В четыре часа дня Микки увидел впереди и слева высокую и удивительно ровную стену красного песчаника.

— Может, это она? — спросил он старателя, и тот, изучив ее структуру, положение по отношению к солнцу и вспомнив карту покойного Эна, ответил:

— Да, она.

Галопом подъехали к стене. Ни со ста, ни с пятидесяти ярдов не было заметно даже намека на расщелину в вертикально стоящей глыбе камня. Пелон опять принялся ругаться и кидать на Маккенну косые взгляды. Микки Тиббс почти беззвучно порыкивал, нервно облизывая свой волчий клык. Но легенду, карту старого Койота и непогрешимую память Глена Маккенны нельзя было сбрасывать со счетов. В десяти ярдах от казавшейся совершенно непроницаемой скалы, Хачита хрюкнул и указал направо.

— Элли! — вскричал апач, — вот она.

Действительно. Она. Ля Пуэрта Эскондида. «Сокрытая» или «потайная» дверь, ведущая к несметным богатствам каньона Дель Оро. Они отыскали Сно-та-эй!

— Санта! — У Пелона перехватило дыхание. — Бог мой, так это действительно правда?!

СКВОЗЬ «ПОТАЙНОЙ ХОД»

«Дыра-в-стене» была прикрыта скалистым выступом, шедшим на манер ширмы от основания утеса до самой его вершины. Этот каменный экран в эдамсовской легенде был очень красочно описан. Находка Хачиты подвела отряд к самому порогу каньона со всеми его индюшачьими самородками и россыпным песком и отделенного теперь от них одной легендарной «зет» или «зигзагообразной» тропой. И сейчас каждый член банды наедине с самим собой переваривал эту захватывающую мысль.

Маккенна, наблюдавший за «компаньонами» и ожидающий первого жеста, сведшего бы на нет договор об освобождении его и Фрэнчи, никак не мог избавиться от мысли о том, что так оно в конце концов и случится.

Совладать с притягательной силой и аурой легендарного каньона было невозможно. Никому на свете не удалось бы, стоя на самом пороге двери, ведущей к богатейшему из известных золотых месторождений, стряхнуть с себя гипнотическую силу и вытащить вонзившееся в самое сердце жало золотой лихорадки. Только на одно мгновение мысль о спасении Фрэнчи затмила тягу к сокровищам. И тут же все смела алчная пурга. Старатель настолько забылся, что первым помчался к «дыре-в-стене».

Но он был не одинок. В коротком рывке к проходу следующей за Маккенной оказалась Фрэнчи. У девушки внезапно прорезалось такое самомнение, что она решила ни в чем не отставать от своего бородатого компаньона и биться, если понадобится, с целой бандой за право владеть своей долей сокровища. Из них двоих первым опомнился Маккенна.

— Подожди! — крикнул он, поворачиваясь к Пелону. — Стой, говорю! Как насчет нашего соглашения?

К его удивлению, бандит хлопнул в ладоши и скомандовал своим приятелям держать себя в руках и выполняя данное обещание, мирно попрощаться с доверенным лицом и проводником, то бишь Маккенной. Белый человек, сказал дальше Пелон, выполнил свою работу. Привел их в Сно-та-эй. Настал и их черед выказать расположение и отдать ему двух коней и девушку.

Для того чтобы скрепить сие дружеское намерение, Пелон спешился и с вытянутой рукой подошел к лошади старателя.

— Дружище, — сказал он. — Вот моя рука. Позволь пожать твою. Порой нам бывало трудновато, но сердце мое всегда было с тобой. Надеюсь, ты на меня не в обиде?

Маккенна кивнул, протягивая бандиту ладонь.

— Конечно, нет, — ответил он.

— Буэно! — коротко тявкнул Пелон и залился обычным волчьим воем. — Ну что? Теперь ты убедился, что в душе у меня действительно сияет луч света? Ты ведь сам говорил, что когда-нибудь он вырвется наружу. Вот и дождался. Ане де ми, ты ведь умный человек, Маккенна!

Их ладони сошлись, и в самый последний момент перед пожатием Маккенна понял, что совершил ужаснейшую ошибку. Короткие толстые пальцы Пелона впились в руку шотландца не хуже зубьев экскаватора; улыбка на иссеченном лице разбойника моментально превратилась в оскал. Он рванул Маккенну в сторону и вбок и, вытряхнув из седла, грянул оземь с такой силой, что на мгновение бородач потерял сознание. Потребовалось примерно с полминуты для того, чтобы легкие шотландца снова заработали без перебоев, и еще тридцать секунд, чтобы привести в порядок мозги. К тому времени, как глаза Маккенны сфокусировались на каком-то темном, маячащем перед ним пятне, стало понятно, что это Пелон протягивает ему руку и помогает встать. Бандит с сочувствием отряхнул каменное крошево с рубашки шотландца и подал ему смятую черную шляпу. Извиняющееся выражение тяжелого лица показалось Маккенне какой-то из ряда вон выходящей насмешкой.

— Какая жалость, амиго, — тихо пробормотал Пелон, — что приходится нарушать данное слово. Взбирайся на коня и поедем дальше. Ты, конечно, понимаешь, что ни о каком расставании не может быть и речи.

— Конечно, — подтвердил Маккенна через секунду. — Но не будет ли с моей стороны невежливым спросить — почему?

Пелон пожал плечами.

— Ты старатель, — ответил бандит. — Знаешь горное дело, учился в заведении, где изучал геологию, разные там минералы и прочее. К тому же одиннадцать лет искал золото в этих землях. Прекрасно изучил почву. И поэтому если там, — он указал пальцем за спину на «дыру-в-стене», — у нас возникнет вопрос по поводу того, где и как следует искать золото, ты на него ответишь. Здесь больше никто не знает старательского ремесла. Ну, что, может, по собственной воле согласишься с тем, что некрасиво оставлять своих компаньонов в столь неподходящий момент? Клянусь, что как только сокровище будет упаковано — ты сможешь уйти. Нет, еще лучше: ты только укажи нам его местоположение — и все! Можешь ехать куда душе угодно. Я выполню договоренность. В конце концов, Маккенна, такова традиция, такова легенда. Так же было у Кривоуха с Эдамсом. Может, я не прав? Но разве этот паршивый мексиканец не спустился вместе со всеми в каньон? По-моему, он получил своих лошадей и ружье только после этого…

Упоминание оружия заставило Маккенну быстро взглянуть на валяющийся на камнях старый «спенсер». Медленно кивнув, он нагнулся. Обутая в тяжелый сапог бандитская нога с сокрушительной силой припечатала к земле вытянутую руку шотландца. Едва сомкнувшиеся на прикладе карабина, пальцы судорожно разжались. Ружье упало на камни. Пелон поднял его и отдал Маль-и-пай.

— Не надо этого делать, амиго, — сказал он. — Разве я не прав? Разве Кривоух не свел свой отряд вниз?

— Свел, свел.

— Тогда поехали. Я ведь пообещал, так какого ж рожна тебе еще нужно?

Маккенна на негнущихся ногах подошел к своему пони и вскочил в седло. Осмотрел всю компанию, взглянув и на Фрэнчи Стэнтон.

— Извини, хефе, — сказал он, натягивая поводья и вводя мустанга в тень «Потайной Двери». — Я было запамятовал — правда всего на мгновение — о твоей репутации человека чести.

— А забывать ни в коем случае не следует, — сказал Пелон, отправляясь вслед.

Выехав из проема в стене, они остановились. Перед ними вилась тропа. Вид открывался головокружительный. Обрыв, отметил Маккенна, футов семьсот-восемьсот и абсолютно вертикальный. С места, на котором они стояли, разглядеть всю тропу не представлялось возможным, потому что вид загораживала растущая внизу на стенах зеленая поросль.

— Куидадо, — бросил старатель через плечо. — Почти вертикальный отвес.

Каньон заворачивал направо, исчезая из поля видимости. Зато по стене резким зигзагом сбегала гигантская тропа, уходившая в некоторых местах вниз под углом аж в сорок пять градусов. Было непонятно, каким образом можно съехать по такому пути верхом или даже сойти, ведя лошадь в поводу. Но в легенде говорилось, что отряд Эдамса свел мустангов на дно каньона. Все посмотрели на Пелона, который в свою очередь кивнул Маккенне.

— Порядок, — сказал бандит, — только пусть первым едет индеец. Если кому и суждено сверзиться, то пусть им будет краснокожий.

Хачита, если и услышал столь лестное замечание в свой адрес, никак на него не отреагировал. Когда его подозвали, он провел пони вперед, и не проронив ни слова, мастерски проехал первый участок дороги. За ним спустился Маккенна, после него остальные, а последним, с рукой под серапе, направленной в спину Микки Тиббсу, Пелон. Неуравновешенный юнец вновь впал в одно из своих меланхолических настроений и поэтому наплевал на полукровку и его чрезмерное к нему внимание. Как и Хачите, ему не было дела до дискриминационной политики вожака. Он, как обычно, ехал с вытащенным из кобуры винчестером.

Ниже первого поворота тропы, выбрасывая из отвесной, гладкой скалы каменный язык, смахивающий на балкон, находился наблюдательный уступ. Это было единственное «обозревательное» место, приходившееся на весь спуск и искатели приключений, спешившись, подошли к его краю — как наверняка за тридцать три года до них сделали Эдамс с Брюером — инстинктивно собирая все свое мужество для последующего спуска. Своим ястребиным оком Хачита первым углядел внизу то, что ускользнуло от взгляда его товарищей.

— Миран, — указал он, хрюкнув. — Избушка.

Пелон, Маккенна и Микки тут же кинулись к нему, пристально вглядываясь вниз. Кавалерийский разведчик вытащил полевой бинокль. Слюна собралась в уголках его губ. Он облизал юрким язычком волчий клык, а заодно и рот.

— Боже мой, — прошепелявил он на английском, опуская бинокль. — Это сожженная хижина. Отсюда можно разглядеть даже очаг.

Маккенна отнял у него бинокль. Быстро взглянув, он отдал прибор Пелону.

— Все верно, хефе, — сказал он. — Хижина, плита возле очага, луг, поток и пороги выше по каньону. Сам посмотри.

Пелон сфокусировал линзы, чертыхаясь и урча. Увидев то, что увидели остальные, он не смог сдержаться и принялся, как безумный отплясывать на краю уступа. У Маккенны мелькнула мысль о том, как было бы хорошо подтолкнуть бандита в спину и разом покончить со всеми страхами. Но не успела идея как следует оформиться в мозгу, как вожак прекратил свои выкрутасы. А ведь оставался еще и Микки Тиббс, по физиономии которого можно было понять, что и в его голове гуляют мысли ничуть не лучше маккеннских.

Вся троица разом отпрянула от края обрыва.

— Поехали! — рявкнул Пелон. — Чего мы ждем?

— Есть одно обстоятельство, — начал Маккенна, — или, по крайней мере, на него есть надежда. Ты увидел все собственными глазами. Все, о чем говорил Эдамс, ждет тебя внизу. Так почему бы тебе не отпустить нас с девушкой?

Пелон дьявольски расхохотался и в ту же секунду нахмурился, будто вслед за громом небо прочертила молния.

— Будь ты проклят! — гаркнул он. — Ты что, увидел там золото? Разглядел в бинокль, а? Болван! Хочешь меня провести? Наша сделка четко определена. Ты должен привести нас к золоту. Золоту, ясно?

В его голосе прозвучали угрожающие нотки, и Маккенна счел лучшим уступить.

— Слышал, слышал, хефе. Поехали, Хачита.

Но апач нахмурился и покачал головой.

— Мне просто необходимо вспомнить… Кажется, напоминание касалось именно этого места. Я о том, что мне говорил друг…

— Да-да. Но надо ехать. Ведь твой друг не запрещал спускаться в Сно-та-эй…

— Нет, не запрещал.

Они принялись спускаться — Хачита впереди. Снова и снова казалось, что вот сейчас, вот один из пони споткнется и ухнет с обрыва — но… все проходило гладко. Примерно через час отряд наконец встал на дне каньона. Сгрудившись в конце тропы, люди рассматривали темнеющий луг и извилистый ручей, который — как было известно — означал конец длинного пути.

Маккенна запрокинул голову и посмотрел наверх, туда, где на высоте восьмисот футов виднелось начало зигзагообразной тропы. Прищурился.

На краю восточной стены лежал узкий поясок солнечного света, венчавший каменную громаду.

— Закат, — тихо сказал он вслух. — Точно в этот час тридцать три года назад Кривоух доставил сюда отряд Эдамса.

— Духи! — внезапно прокаркала Маль-и-пай. — Бог не простит этого нам, индейцам. Что мы наделали? Привели сюда этих проклятых? Айе, айе! Мы пришли в священное место! Это же Сно-та-эй! Айе, айе, айе!..

Она принялась причитать по-апачски, раскачиваясь иссохшим телом из стороны в сторону.

— Каллате! — рыкнул Пелон, могучей рукой встряхивая старуху. — Слышишь меня, старая? Заткнись! Ты, что, хочешь разбудить всех мертвых сукиных детей, чьи кости валяются в каньоне и там, выше? — Изрыгая проклятия по-испански, он указал на тропу, по которой они только что спустились, но старая скво не переставала раскачиваться и безумно вопить. Тогда к ней подошел Микки Тиббс и шваркнул ладонью по губам. Удар был силен, выступила кровь. Но так как он помог заткнуться фонтану старой леди, то Пелон, казалось, был совсем не против такого проявления жестокости по отношению к собственной матери. — Ну что, карга старая? Получила. Говорил тебе — заткнись. Я бы и сам наподдал, если бы не был достойным сыном достойного отца. Дьявольщина. Эти мне индейцы. Все психи. Ладно. Маккенна, поехали. Где тут у нас золотые россыпи?

— Точно, черт бы подрал все и всех! — прошипел Микки. — Света еще достаточно, чтобы увидеть, как блестит золото. Арриба!

— Насколько я помню карту, — пробормотал Маккенна, — основная порода должна быть в восьмиобразной петле возле ручья с ближней стороны луга. Видите, где гравийный нанос разбивает воду на два серпообразных потока?

— Да, да!..

— Там надо искать золото, «в корнях травы».

Пелон с Микки обменялись настороженными взглядами и тут же припустили к берегу ручья. Фрэнчи бросила поводья и рванула вслед. Маль-и-пай, все еще бормоча апачские молитвы и прижимая развевающиеся юбки к костлявым коленям, не отставала от девушки. Все бежали к тому месту, «где золотые зерна лежат кучами, как сугробы».

Лишь Хачита с Маккенной остались у подножия зигзагообразной тропы.

— В том, что сказала сейчас старуха, — пробормотал великан-апач, — был определенный смысл. Черт меня подери, ну почему я никак не могу вспомнить?

— Не тревожься о Маль-и-пай и духах, — сказал Маккенна. — Она их где угодно найдет. Ты же знаешь.

— Нет, не духи меня беспокоят.

— Что бы это ни было — забудь. Друг мой, ты все вспомнишь, дай только время. Разве я не обещал?

— Да, правильно. Пойдем, взглянем на золото.

И они пошли к гравийной отметке. Издалека было видно, как Пелон, Фрэнчи, Маль-и-пай и Микки вопят и пригоршнями бросают вверх гравий: они находились в полной отключке. Наклонившись над редкой, ломкой травой и захватив в ладонь пригоршню песка и отполированного гравия, Маккенна понял причину всеобщего безумия. Даже находясь в конце дня на дне восьмисотфутового каньона, держа песок, перемешанный с гравием, на расстоянии вытянутой руки, и разглядывая его невооруженным глазом, даже после приличной выработки, которую провели Эдамс со своими ребятами, даже принимая все это во внимание, в породе было столько песка, самородков и золотой мелочи, что его бы хватило не на один рабочий день в обычной штольне.

— Боже мой, — бормотал шотландец, — неужели, неужели…

Он медленно поднялся, уставился в полумрак, надвигающийся на каньон, не до конца уверенный в том, что вопли и песни компаньонов не являются игрой воображения, и единственная мысль билась в усталых извилинах, смешиваясь с бессмысленными криками: «Я богат, богат, богат, богат, богат, богат…»

Все остальное осталось где-то в другом мире. А он был богат. Он напал на единственную и неповторимую жилу, жилу, о которой мечтают все старатели на земле.

— Боже мой, — повторил он, — боже мой… — Маккенна рухнул на колени и принялся сыпать на себя полные горсти песка, зарываясь в него лицом, как ребенок в мыльные пузыри, вылетающие из добрых рук его матери…

КАНЬОН ДЕЛЬ-ОРО

— Давай, поднажми. Почти получилось. Поднимай же!..

Хачита кивнул и согнулся. Маккенна, вместе с остальными наблюдавший за его работой, припомнил историю Эдамса о том, как после убийства его компаньонов, он прополз по зигзагообразной тропе обратно в лагерь. Легендарный первооткрыватель знаменитого каньона говорил о том, что в темноте подобрался к дымящимся развалинам хижины и стал копать землю среди горячих угольев, намереваясь освободить плиту и забрать из Оллы немного песка и самородков. Он клялся, что камень оказался настолько горячим, что до него нельзя было дотронуться. Позже, когда это утверждение подверглось сомнению, он признался, что когда ждал, пока камень остынет, рухнула поперечина, поддерживающая потолок, и плита, которую Эдамсу удалось-таки слегка приподнять, снова грохнулась на место, полностью уничтожив все надежды достать заветный клад. Бревно легло так, что яму перегородило пополам.

В этом месте Маккенна всегда презрительно кривился. Никто бы не смог вернуться в каньон, до отказа забитый апачами — Эдамс насчитал три сотни! — чтобы хапнуть несколько пригоршней золотого песка. Первое, что пришло бы в голову опытному старателю — запомнить местонахождение, нарисовав примерную карту, и позже вернуться с подмогой. Но сейчас, когда Хачита стал поднимать бревно, припечатавшее плиту, все сомнения относительно правдивости Эдамса исчезли. Зная, сколько золотого песка и слитков должно лежать в этом легендарном котле, Глен Маккенна понял, что для того, чтобы добраться до сокровища и унести, сколько можно, в седельных сумках, которые, по рассказам Эдамса, он приволок с собой, он бы тоже пробрался бы между тысяч и тысяч танцующих апачей.

Вопль Пелона и его волчий вой разбил напряженную тишину. Видение Маккенны померкло.

Обугленный брус под мощными руками Хачиты поддался вначале на шесть дюймов, затем на фут… Через секунду показалось, что сейчас он грохнется обратно, но к апачу тут же подскочили Маль-и-пай с Микки Тиббсом и подставили спины под ускользающий конец. Фрэнчи посмотрела на рыжебородого старателя, словно говоря: «Что же ты, помогай…»и тут же поднырнула под пятнадцатифутовое бревно с риском быть раздавленной или искалеченной, потому что отчаянных усилий Хачиты удержать громадный брус было явно недостаточно. Было необходимо, чтобы почерневший кусок дерева, наконец, благодаря неистовым усилиям всей компании, выполз на воздух из-под покрывавшей его земли, как огромная змея, и убрался с известняковой плиты, под которой находился заветный клад.

— Поднимайте! Поднимайте! — хрипел Пелон, поджидавший удобного момента, чтобы воткнуть деревянный кол в образовывающуюся щель. — Черт побери, да поднажмите же! Вы что, вконец ослабели? Или, мучачос, захотелось оставить золото в этой яме? Ха-ха-ха!

И тут Маккенна понял, что тоже — хрипя и рыча — подпирает вместе с остальными порядком поднадоевший всем брус. Эта помощь заставила огромного апача набрать в легкие воздух и поднатужиться, собираясь пустить в ход полную силу. На самом деле Хачита не был до конца уверен, что поступает правильно, выполняя работу подъемного крана, потому что белый друг, к которому благоволил Беш, долгое время стоял в стороне и безучастно наблюдал за происходящим. Через секунду индеец отшвырнул бревно в сторону с такой легкостью, словно это была чушка для костра. Деревяха пролетела у Пелона над головой и грянулась оземь в нескольких футах от очага. Никто не стал делать Хачите замечания по поводу техники безопасности только потому, что все были измотаны до предела и ошарашены проявлением столь чудовищной силы. Но ее, по крайней мере, можно было описать, в то время, как магнетизм, тянувший людей к яме, не поддавался словесной слабости.

— Мать Мария! — икнул Пелон. — Поднимите плиту, плиту поднимите…

Казалось, бандит не может шевельнуться. Он беспомощно стоял возле ямы, показывая на известняковую плиту и умоляюще повторял, чтобы ему показали то, что под ней находится. Его мольба не осталась неуслышанной. Маккенна, Фрэнчи и Микки Тиббс грохнулись на колени в пепел, угли и окалину, накопившуюся за тридцать три года, и жадно рыча, и задыхаясь, принялись как собаки, раскапывать золотую кость, зарытую Эдамсом, Дэвидсоном и Брюером уходящим летом 1864-го.

Плита, как и рассказывал Эдамс, оказалась тощей известняковой крышкой. Как только блуждающие пальцы несколько приостановили безумные попытки разорвать ее на части и начали поиски неровных, шероховатых краев, она с легкостью ушла вбок. Разверзлась темнота. Наступил момент истины. Дыра черным глазом уставилась на золотоискателей. Она была так же пуста, как оскверненная могила какого-нибудь фараона. Золото Эдамса исчезло.

Вселенский ужас пронзил сердца. Вожак бандитов с компаньонами, не шевелясь, сгрудились над ямой. Лишь лицевые мышцы выдавали весь ужас, который испытали искатели сокровищ, разом потеряв самообладание.

И вновь лающий смех Пелона Лопеса вывел его приятелей из транса.

— Ха-ха-ха! — возопил он. — Ну конечно, конечно же!! Идиоты! Болваны! Ослы! Ох, хороши! Ослепли. Все… кроме Пелона. Ха! Ха-ха! Поняли, в чем дело, компадрес? Яма вовсе не пуста. Пока мы работали, стемнело. Заметили? Да смотрите же! Солнце село, да еще и мы сгрудились, как бараны, заслоняя последние крупицы света своими безмозглыми головами. С ямищей все в порядке. Зажги факел, Маль-и-пай! Тут у меня спичка. Дай какой-нибудь пучок соломы!

Старуха заковыляла к лошадям. Когда она принесла требуемое, Пелон чиркнул спичкой и поднес пылающий факел к раскрытой яме. Какое-то мгновение никто ничего особенного не замечал, но только лишь мгновение. Затем Маккенна произнес:

— Там оленья шкура, наверное, прикрывает что-то. Ага! Точно… Чтобы грязь в яму не валилась. Во, подцепил, кажется, сейчас достану. Боже, Боже, Боже!..

В момент благоговейного восторга он мог только призывать Господа, тогда как остальные — лишь думать о Нем.

Длинная ручища старателя, дотянувшись до старой оленьей шкуры, откинула ее в сторону и открыла на обозрение фантастическую оллу, о которой говорилось в легенде.

В неверном пламени факела полная золотом яма сверкала и пульсировала, словно живая, переливаясь огнями радуги, будто в ней билась и перетекала по жилам кровь, а неизвестная воля призывала это фантастическое существо жить, жить, жить…

Огонь тронул жесткие черные волосы на побелевших от напряжения пальцах Пелона и стал вгрызаться в плоть. Едкий запах паленого человеческого мяса стал расползаться над известняковой ямой. Но никто этого не заметил. Пелон держал факел до тех пор, пока он не погас. Дым от обожженных большого и указательного пальцев задушил чистый огонь.

ТРИНАДЦАТЬ КОФЕЙНЫХ КОТЕЛКОВ С ЗОЛОТОМ

Олла была столь тяжела, что даже Хачите было не под силу ее вытащить. Тогда приволокли веревки, которые нашлись в седельных сумках и связали их в некое подобие упряжи. Впрягшись и недовольно, словно норовистые лошади, поводя могучими плечами, Пелон с Хачитой потихоньку подтащили оллу к краю ямы, а затем, охая и постанывая, поставили ее на оставшиеся от очага камни.

— Боже! — крякнул Пелон, выпрямляясь. — Вот это тяжесть! Там, наверное, золота на миллион долларов!

— Скорее на полмиллиона, — коротко проговорил Микки Тиббс, видевший на своем недолгом веку больше чистого золота, чем сонорский бандит. Но Маккенна развеял и его мечты.

— На половину половины, — сказал он.

— Чего? — скептически осведомился Пелон.

— Этот ублюдок хочет тебя надуть! — проворчал Микки. — Следи за ним. Я на твоем месте не доверял бы ему. Не забывай, что он белый.

Маккенна пристально наблюдал за своими недоверчивыми товарищами; его голубые радужки ощупывали все попадающееся в поле зрения.

— Разница между нами, — ответил он на выпад Микки, — состоит в том, что я знаю, о чем говорю. И дело тут не в цвете кожи, а в образовании.

— Верно, верно, — кивнул Пелон. — Для чего, ты думаешь, я его сюда приволок. Он в своем деле дока. Это его хлеб. Он учился в университете, изучал золото. Ты это понимаешь? — Он подошел к Микки и ткнул его коротким обрубком пальца во впалую грудь. — Будь аккуратнее, — предупредил Пелон кавалерийского разведчика. — Я не люблю, когда меня учат. Кроме всего, Маккенна наш равноправный компаньон. Зачем ему надувать самого себя? — Он скользнул по направлению к рыжебородому старателю и устрашающая улыбочка объявилась на испещренном шрамами лице. — А? Разве не так, компадре? Зачем врать насчет всей суммы, когда тебе принадлежит ее четвертая часть?

— Четвертая? — поразился Маккенна. — Но нас здесь шестеро. Ты, наверное, хотел сказать шестая.

— Что хотел, то и сказал. Маль-и-пай и этот безмозглый бык, — он кивнул на Хачиту, — ничего не получат. Они всего лишь индейцы.

— Но, Пелон, они же пришли вместе с нами. Делили с нами все тяготы пути. И, кроме того, сокровище принадлежит им по праву. Нет, так нечестно. Каждый должен получить долю.

— Вполне возможно. — Бандит лишь расширил опознавательный знак своей безжалостной логики. — Не будем спорить. Раздели с ними свою часть И всего делов. Договорились? А еще лучше отдай ее полностью.

Маккенна почувствовал, что сейчас не время наглеть, торопиться Вид золота, вытащенного из секретного хранилища и сверкающего в лучах индейских факелов — трава и ветки, обмазанные сосновой смолой — действовал на зрителей скорее умиротворяюще, чем возбуждающе.

А Маккенне уже казалось, что все тяготы позади, что осталось всего-то вытащить сокровище из каньона и, чтобы взвесить и продать, отвезти его либо в Грантс, штат Нью-Мексико, либо в самом худшем случае к какому-нибудь «приятелю» — химику-лаборанту, чтобы тот произвел анализ золота на чистоту. В общем, подальше от агрессивно настроенных апачей. В любом случае сейчас, когда золото Эдамса было у них в кармане, а Микки Тиббс и Пелон, казалось, полностью загипнотизированы его сиянием, шансы на выход сухими из этой переделки возрастали с каждым мигом.

Поэтому шотландец лишь согласно кивнул и обратился к Пелону:

— Как скажешь, хефе. Ты у нас главный. Я согласен с тем, чтобы старуха и Хачита получили по части из моей доли.

— Очень мило с твоей стороны, — сказала Маль-и-пай, радостно показав свои четыре зубных пенька. — Ты мне всегда был симпатичен, Голубоглаз. Конечно, ты не слишком тянешь на омбре дуро, но для женщин ты самое то, что надо. Бьешь наповал. Обычно мужиков, тех, что настоящие воины, постоянно убивают: стреляют, пыряют, вешают… А вот в мужья я бы выбрала разумного труса, лучше всего с рыжей бородой.

— Грасиас, мадресита, — ответил Глен Маккенна.

Вперед выдвинулась Фрэнчи Стэнтон.

— Сколько примерно они потянут, а, Глен? — спросила она. — Я имею в виду твою и мою доли?

— Понятия не имею. Могу лишь предположить…

— Давай-давай, предполагай… — по своему обыкновению не проговорил, а прошипел Микки Тиббс. — Мне вот, например, хотелось бы узнать, сколько причитается за убийство двух чернокожих болванов и путешествие в компании болтливых ублюдков. Честно, Лысый, мне еще не приходилось встречать человека, говорившего бы столько, сколько ты, Иисусе!

— И снова различие, — кивнул Маккенна, испытывая к косоглазому парню ненависти не больше, чем к ядовитой рептилии. — Видишь ли, именно речь отделяет четвероногих от двуногих. Вот я, например, заметил, что тебе не слишком нравится разговаривать. Может, ты узнаешь больше, если проконсультируешься со своей лошадью?

Микки сделал отчаянную попытку удержать по центру ускользающие за спину глаза и сфокусировать их на Маккенне.

— Я это тебе припомню, — пообещал он старателю.

— Припомни, припомни, — пробормотал Хачита. — Хотелось бы и мне кое-что припомнить. Ведь почти поймал мысль, так она снова ускользнула…

— Маккенна, — сказал Пелон, — на сколько примерно у нас золота?

— Чтобы узнать это, нам придется вынуть его из оллы и взвесить, — ответил шотландец. — Мадре, сходи-ка принеси холстину. И тащи маленький котелок для кофе: мерять большим слишком тяжело. Итак: кофейничек вмещает от трех до четырех чашек, то есть почти кварта. Зная объем, мы можем вычислить примерный вес котелка с золотом и затем умножить это число на количество котелков.

— Буэно! — радостно вскричал Пелон. — Ну, что, сукин-ты-засраный-сын, убедился? Насколько полезно держать такого человека? Предупреждал я, что у этой бороды есть мозги. И честность. О, Господи, да он честен, как евнух в гареме. Такому можно доверить собственную — или по крайней мере, твою — жизнь.

Юный Микки Тиббс почему-то ничего не ответил.

Взвешивание золотого песка, а затем и самородков — сначала с рисовое зерно, затем с желудь, с грецкий орех, и под конец с индюшачье яйцо, — наконец началось. Во время работы никто не проронил ни слова, все только беззвучно считали сначала на пальцах, а затем шевеля губами: сколько всего кофейников зачерпнул Маккенна из глиняной оллы. По окончании на грязной, просмоленной холстине оказалось тринадцать аккуратно сложенных блестящих кучек золота. При очень приблизительном весе одного кофейника в тринадцать фунтов общая сумма составила триста девяносто фунтов песка, самородков и крупнозернистого золота. Даже заниженный результат заставил всех прищелкивать языками и восхищенно кивать. Настоящие золотые россыпи! Общая сумма примерно совпадала с вычислениями Эдамса! Наконец, Маккенна оторвал взгляд от мерцающих сокровищ и сразу протрезвев, кивнул Пелону.

— Принимая во внимание, что удельный вес золота 19,3, объем кофейника — чуть меньше кварты, дифференциал между цельной и разрозненной массой равен объему воздуха между частицами металла, я оцениваю находку примерно в 99000 долларов, — сказал шотландец. — Разумеется, — добавил он, сверкнув глазами, — это очень заниженная сумма, но в подобных обстоятельствах иначе нельзя. Правда, не удивлюсь, если узнаю, что истинная ценность приблизится к 100 тысячам. Еще раз повторюсь: конечно, это не то, на что мы рассчитывали, но зато близко к выкладкам Эдамса. Верно?

— Верно, — согласился бандит, — все верно. Правда, у нас в Соноре называли более соблазнительную цифру в 200 000. Но надо знать любовь мексиканцев к преувеличениям и всегда делить названную сумму пополам. Тогда точно получишь верный результат. Все нормально. Принимается! Каждому причитается по 25 000! — Он повернулся к Микки Тиббсу. — Ну что, сын сукина сына, нравится тебе такой дележ?

Микки возвел свои непокорные глазки горе, иными словами, постарался взглянуть на Пелона.

— Ты что, знал моего отца? — спросил он сонорца.

— Знал ли я твоего отца?! — взревел Пелон Лопес. — Конечно же, чтоб мне пусто было! В течение целых семи лет, пока Старый Бородач охотился за Джеронимо, твой папаша пытался поймать меня и доставить на ужин генералу Круку. И ты страшно походишь на старого Микки. Маль-и-пай тебя верно охарактеризовала. Барахло, как и твой папаша. А теперь, отвечай: доволен дележкой? Возьмешь свою четверть и успокоишься, слабоумник?

— Возьму, возьму, свинья полукровная, — откликнулся тот. — Но не успокоюсь до тех пор, пока не унесу ее отсель подальше. А когда отойду, всех вас достану: и тебя, и твою мамашу-карлицу и этого подонка голубоглазого, которого ты считаешь закадычным дружком… И ты, Пелон, еще вспомнишь то, что я сказал.

— Что это тебя вдруг так заволновал цвет маккенниной кожи, а? — ухмыльнулся Пелон. — Что, индейская кровушка взыграла? Или рассерженные предки жалят адскими головешками? У-у, как страшно…

— Ступай к чертям со своими шутками. Хотя нет, лучше начинай дележку. На четыре части, — отрезал Микки. — Я хочу забрать золотишко и убраться отсюда. Кстати, и всем остальным советую: давайте разберем доли и разными тропами разъедемся от греха подальше. И побыстрее. Ты ведь знаешь. Лысый…

— Ничего подобного! — рявкнул Пелон. — Не хочу об этом слышать! Мы пришли сюда, как друзья, и уйдем, как друзья. Вместе — мы сила! Поэтому вместе и останемся.

— Не знаю, хефе, — хитро промямлил Маккенна, — об этом миккином предложении можно было бы много чего сказать… И, как он правильно заметил, лучше с ним согласиться. Гнаться за людьми, едущими на все четыре стороны, куда тяжелее, чем за одним отрядом. Мне бы тоже хотелось забрать золото и убраться.

Пелон пронзил его взглядом.

— И, конечно, вместе с девушкой? — спросил он.

— Да, с ней.

— И с ее долей?

— Разумеется.

— Ха-ха-ха-ха-ха! Чудненько! Слышал смех? Вот действительно уморил, так уморил. Видишь, Маккенна, я все еще ценю твой юмор, хотя надо признаться, несколько устал от его однообразия. Да уж! Ха-ха-ха-ха-ха! Так, ну а теперь — по одеялам! Утром будем делить золото и прощаться. Без пальбы, без драки. Как нормальные цивилизованные люди.

Держа правую руку под серапе, он наблюдал за Маккенной и Микки. Шотландец осторожно кивнул.

— Конечно-конечно, хефе. Нет ничего лучше хорошей порции сна: прочистить мозги и отдохнуть. Это то, что нам всем нужно. Ты великий человек, никто не умеет убеждать лучше тебя.

Микки снова промолчал. Он стоял, нахмурившись, держа правую руку на весу: в ней поблескивал взведенный винчестер, а подушечка большого пальца аккуратно нажимала на собачку.

Маккенна взял одеяло, которое ему подала Фрэнчи. Вместе с девушкой он устроил постель с одного края парусины. Напротив устроился Хачита: он сел, не укрывшись, и скрестил ноги. По бокам молча примостились Микки и Пелон. Старая Маль-и-пай развела в бывшем очаге огонь и поставила на него кофейник. Было часов десять вечера и время текло, как тягучая смола. Маккенна, понимая, что следующие шесть часов будут совершенно непохожи на предыдущие, предупредил об этом свою худощавую приятельницу.

— Сразу после четырех начнет светать, — прошептал он Фрэнчи. — До этого времени спать нельзя. Понятно?

Девушка сжала ему руку и придвинулась ближе.

— Да, — ответила она. — Меня уже предупредили.

— Кто это?

— Маль-и-пай, конечно! Она для этого занялась кофе. И сказала, что она делает его не для тебя.

Маккенна бросил взгляд на старую каргу. Та мощно подмигнула в ответ. Шотландец кивнул и тоже моргнул, почувствовав себя намного лучше. Теперь он был уверен в том, что им удастся дожить до рассвета.

— Буэнос ночес, мадре, — крикнул он матери Пелона Лопеса. — Хаста маньяна.

— Хаста маньяна, — проворчала старуха. — Шел бы ты к чертям.

ПАМЯТЬ МИМБРЕНЬО

Маккенна страшно удивился, увидев, что в скором времени Пелон и Микки, которые начали пить кофе с ним вместе, заклевали носами. А через полчаса заснули. От костра отделилась тощая фигура Маль-и-пай, которая подошла к брезентовой накидке. Старуха плюнула на Микки, а Пелона укутала одеялом.

— Он вообще-то хороший мальчик, — извиняясь, проговорила она. — Мне не слишком хотелось подсыпать ему в кофе снотворное, но он не оставил мне другого выхода. Пелон хоть наполовину, а все же апач.

— Мы твои должники, мамаша. Ты спасла нам жизнь, и, надеюсь, если нам удастся выбраться отсюда живыми, я найду способ тебя отблагодарить.

— Или я! — пропищала Фрэнчи.

Маккенна удивленно воззрился на девушку.

— Ты понимаешь? — спросил он. — Тогда зачем раньше скрывала, что знаешь испанский?

— А я ничего и не скрывала. Поработаешь с Маль-и-пай и в школу ходить не надо. Вот и все.

— Ничего себе! — восхищенно пробормотал Маккенна.

— Времени почти нет, — энергично проговорила девушка. — Давай собираться.

Она поднялась, но Маккенна не двинулся с места.

— Куда это еще? — спросил он.

— Подальше отсюда. Золото поделили. Эти спят. Утром им Маль-и-пай объяснит, что мы сделали ноги. Давай двигать.

— И как же ты хочешь поднять наверх «наше» золото, а? — язвительно осведомился Маккенна. — Две доли весят не меньше взрослого мужчины — и довольно здорового. То есть коням придется тянуть наверх лишнего человека. Пелон и Микки поймают нас до того, как мы доберемся до фургонной дороги. К этому времени завтра мы будем с тобой так же мертвы, как эти скалы.

— Если верить Маль-и-пай, мы и так погибнем.

— Это да, но можно постараться что-нибудь придумать. У нас впереди целая ночь.

Фрэнчи Стэнтон прожгла его своими горящими глазами.

— Глен, это ты говорил еще в самую первую ночь, тогда, на «Нежданном Привале». С того времени ты только и делал, что сидел и думал.

— В этом моя беда, — признал Маккенна.

— Но не моя!

— Ты чертовски права, — нахмурился старатель. — Мы сможем остаться в живых и выбраться отсюда, если только Маль-и-пай с вьючной лошадью поедет с нами: повезет груз, тогда и нам повезет. И кроме того, необходимо, чтобы Хачита прикрывал наши тылы. Если ты сможешь это организовать, я с тобой поеду.

Девушка нахмурилась в ответ.

— Половину по крайней мере я уже организовала, — сказала она. — Маль-и-пай с нами поедет. Я ей пообещала, что мы будем жить все вместе.

— Как это «вместе»?

— У нас ведь будет дом, не так ли?

— Фрэнчи, ты с ума сошла!..

— Вполне возможно. Но свою часть дела я выполнила. Теперь твой черед.

— Ты имеешь в виду Хачиту?

— Ты ведь сам предложил его в провожатые.

Маккенна с подозрением кинул взгляд через засыпанную золотом парусину. Потомок Мангас Колорадас кофе не пил. Он сидел, совершенно неподвижно и наблюдал за белой парочкой.

Маккенна прокашлялся.

— Амиго, — улыбнулся он, — мы бы хотели убраться отсюда, пока Пелон и Микки дрыхнут. Может, пойдешь с нами?

Огромный апач угрюмо покачал головой.

— Не могу, белый друг, — сказал он. — Я должен вспомнить то, что мне приказывал помнить мой погибший товарищ. Пока не вспомню, с места не тронусь.

Нахмурившись, Маккенна взглянул на Фрэнчи. Девушка ждала, как он поведет себя дальше. Внезапно шотландец понял, что настала пора действовать: сидя на заднице, эту работу не выполнишь. Он снова повернулся к Хачите и в нескольких словах обрисовал картинку: они с Маль-и-пай и Фрэнчи должны уйти, уведя вьючную лошадь и забрав свое золото, и им будет очень обидно оставлять его, верного индейского друга один на один с Пелоном и Микки. Но великан в ответ лишь печально покачал головой.

— Это невозможно, белый друг, — сказал он.

И с этими словами вытащил томагавк из-за пояса.

— Пока не вспомню, что должен вспомнить, — из каньона никто не выйдет.

— Но ты ведь можешь совсем не вспомнить! — вскричал Маккенна, пораженный тем, какой сюрприз преподнесла им капризная судьба. — И мы останемся здесь, пока не состаримся, как Маль-и-пай!

Хачита сурово кивнул. Он взвесил топорик в руке, поворачивая топорище в ладони. Пламя от костра сверкало, словно кровь на бритвенно-заточенном лезвии. Хачита взглянул на него, а затем искоса на Глена Маккенну.

— Правильно, — согласился он. — Вполне можем.

ТОМАГАВК ХАЧИТЫ

Наутро от дружелюбия и духа товарищества, которым вчера была пропитана сама атмосфера, не осталось и следа. Если Пелон с Микки и поняли, что были опоены каким-то зельем, то не подали вида. Вожак банды казался подозрительно жизнерадостным.

— Дружище, Боже мой! — приветствовал он Маккенну. — Какой денек предстоит! А какое утро! Ты только понюхай этот воздух. Слышишь? Растет трава. Айе, де ми, как приятно быть живым.

Фрэнчи с Маль-и-пай сворачивали лагерь. Птичьи трели и ласковое пение ручейка наполняли каньон счастливыми звуками. Глядя на воодушевленного Пелона, Маккенна не мог поверить в то, что сонорский полукровка может затаить какие-нибудь черные мысли. Когда ему было выгодно, приземистый бандюга умел становиться очаровательным хозяином.

Сегодня как раз был подходящий денек.

— Старый товарищ, — с нескрываемым дружелюбием говорил Пелон Маккенне, — не хочешь ли пробежаться наверх и заглянуть во-он за те уступы? Думаю тебе, как человеку, знающему толк в этом деле, наверное, интересно, что же там такое…

— Верно, — согласился Маккенна.

Он поднялся. Пелон пошел впереди. Микки поплелся сзади: ему не хотелось упускать их из вида. Бандит сразу же остановился. Рука его скользнула под серапе.

— Кто-то должен остаться с женщинами, — сказал он.

— Только не я, — ответил Микки.

Под серапе произошло наводящее на неприятные размышления движение.

— А мне вот кажется, что именно ты.

Снова Пелон застал Микки с опущенным винчестером. Поэтому паренек кивнул и молча повернул обратно.

— Двинемся же, — сказал Пелон, улыбаясь и делая приглашающий жест рукой. — Деспуэс де устед, сеньор.

Маккенна ответно улыбнулся, радуясь тому, что непостоянная натура бандита дала ему возможность перевести дух, и, повинуясь приказу, пошел впереди.

Водопад и пороги были такими, какими их описывал Эдамс: футов четырех в высоту. Сразу за ним ручей сворачивал на запад, выводя на «верхний этаж». Именно здесь разбил когда-то лагерь Нана, и здесь же должны были находиться Залежи Индюшачьих Яиц. Как только Маккенна свернул по ручью, его наметанный глаз разом охватил открывшуюся картину, и он восторженно воскликнул:

— Алли! Пор Диос, ты только взгляни на это сияние! Даже отсюда глаза слепит!

Они двинулись к земляной насыпи. Стоянка и эдамсова хижина скрылись из вида. Да, подобного месторождения Маккенна не видел ни разу в жизни. Ни «Лагерь Кондона», ни «Рыбий Ручей», ни «Верде» — ему в подметки не годились, как и остальные аризонские рудники. Наверное, подумал Маккенна, такого белый человек не видел со времен первых завоевателей. На всем Юго-востоке такого не сыскать. Ему оставалось только стоять и любоваться.

А вот Пелон почему-то был странно спокоен. Открывшееся великолепие оставило его равнодушным; в его мозгу не роились грандиозные планы насчет возвращения и дальнейшей разработки месторождения.

— Знаешь, — сказал бандит, оборачиваясь, чтобы убедиться, что за ними никто не приплелся, — я ведь сюда не на золото смотреть пришел. Мне нужно только то, что лежит на нашей парусине. Я не собираюсь в грязи рыться. Ведь я разбойник — бандидо — я ворую золото, а не добываю его потом и кровью, ковыряясь в земле. Черт-то с ним, где бы оно ни находилось. Я привел тебя сюда, чтобы поговорить.

Эта насыпь, если ее разработать, подумал Маккенна, может принести не меньше миллиона. И это лишь видимая часть разработки, а если углубиться, то там не один: два, пять, десять, сколько — неизвестно. Вода для гидравлической обработки шлиха — в ручье. Этот рудник может стать еще одной «Маминой Жилой», как в калифорнийской сьерре. А если жила чистой уходит глубоко в землю, тогда даже «Комстоком» или «Ольховым Ущельем». Судя по внешнему выходу золота на поверхность, нет ничего невозможного. Это все, о чем мог думать горный инженер Маккенна, глядя на Залежь Индюшачьих Яиц на Руднике Погибшего Эдамса.

— Ты меня слышишь? — спросил Пелон. — Надо прикинуть, что делать с Микки. Он всех нас хочет отправить к праотцам. Ты ведь знаешь, что парень того, чокнутый. Поэтому я хотел тебя предупредить и заключить сделку. Очень простую: ты только положись на старину Пелона и оставь ему заботу о пареньке. Ну, что скажешь? Ты со мной?

— Предположим, — выдавил Маккенна, с трудом отрываясь от созерцания россыпей. — Во всяком случае уж никак не с юным Тиббсом.

— Отлично, тогда пошли обратно. Мне не терпится показать, что наше старинное знакомство для меня что-нибудь да значит. Куидадо. Все беру на себя, ибо прекрасно знаю, что нужно делать в таких случаях.

— В чем я никогда не сомневался, — брякнул шотландец, — так это в этом… Веди меня, хефе.

Подойдя к лагерю, им показалось, что на первый взгляд все в порядке. Вьючную конягу нагрузили нехитрым апачским скарбом, оставалось лишь распределить главную тяжесть — золото. Пелон уже хотел было отдать распоряжение начать погрузку, когда его посетил первый из двух приступов вдохновения.

— Подожди! — крикнул он старой скво, ведущей мустанга в развалины к парусине с золотом. — У меня идея: давайте на вьючного коня погрузим половину добычи — ему все равно всего не вывезти. А оставшуюся половину разделим поровну между четырьмя партнерами. Таким образом, будет побудительная причина оставаться вместе. Так что если кто-нибудь отколется и ускользнет, то несмотря на часть, которую он оставляет во вьюке, у него будет доля, которой он сполна вознаградит себя за перенесенные трудности. Возражения есть?

Возражений не было. Предложение было очень жестким и практичным, оно согласовывалось с бандитской природой Пелона.

Золото разделили.

— А теперь, — провозгласил Пелон, оглядывая выстроившуюся на берегу ручья кавалькаду, — мне в голову пришла еще одна идейка: пусть наш друг, Маккенна, вырвет из своей записной книжки лист бумаги и нарисует карту пути до Сно-та-эй. Скопирует то, что нарисовал ему старый Эн, понятно? Маккенна карту помнит; он человек ученый, его накачали всякими знаниями в школе. Но остальные-то бедные дурни — побрекитос — и колледжей не заканчивали. Как же мы отыщем дорогу в Сно-та-эй? Боюсь, нам даже из него не выбраться, верно? Может, я не прав?

И снова предложение показалось логичным. Ни одному живому человеку, видевшему Залежи Индюшачьих Яиц, было не устоять против соблазна вернуться в Сно-та-эй. Не споря, Маккенна вытащил карандаш и бумагу и набросал подробную карту пути к каньону Дело Оро, включающую Потайную Дверь, Тыквенное Поле и дорогу к форту Мингейт. После того, как он передал ее Пелону, бандит с минуту ее поизучал, а потом приподнял покрытые шрамами уголки губ вверх, демонстрируя волчью улыбку.

— Великолепная работа, друг мой, — ответил он радостно. — С такой картой можно до Сно-та-эй с закрытыми глазами добраться. Миль Грасиас.

— Ну хватит! — нервно рявкнул Микки Тиббс. — Пора с этим завязывать, Пелон?

— С «этим»? — повторил Маккенна, чувствуя, как скальп съеживается на макушке.

— А, да, — извиняясь, проговорил бандит. — Я совсем забыл упомянуть, что заключил договор с Микки: убить тебя и девчонку.

Все увидели, как под серапе зашевелился длинноствольный кольт. У Маккенны вырвался сдавленный крик:

— Боже мой, Пелон, — не-ет!!! Не надо, прошу тебя! Только не девушку!

— Тут я бессилен, патрон. Приготовься, пожалуйста.

Он немного развернул голову, смотря на стоящего чуть поодаль от остальных Микки.

— Ты тоже, сукин сынок.

— Что «тоже»? — нахмурился узкогрудый кавалерийский разведчик.

— Тоже приготовься, — ответил Пелон. — Просто с Маккенной мы договорились убить тебя.

Маккенна увидел, как — словно змея — Микки свернулся в кольцо, собираясь нанести контрудар — и постарался его предотвратить.

— Пелон! — крикнул он, надеясь в последнюю секунду остановить стрельбу, — пожалуйста, отпусти девушку! Не дай ей умереть из-за того, что я в тебе ошибся. Это — пундонор — Пелон. Заклинаю честью твоего отца!

Казалось, жестокого сонорца проняло. Боль принимаемого решения исказила угрюмый рот, но, прищелкнув языком, он покачал головой.

— Конечно, извини, Маккенна, — сказал бандит, — но мой отец бы меня понял. Тебе придется умереть с неверным представлением о моей чести. И обо мне. Ты ошибался: нет во мне слабины. Грустно конечно, что приходится разрушать сложившийся образ, но жизнь жестока, полна паршивых неожиданностей и хрупка, как кости новорожденного птенчика. Прощай, амиго.

— Пелон, сынок, не убивай их!

Все позабыли о существовании Маль-и-пай. И вот теперь вспомнили. Она стояла рядом с вьючной лошадью и дуло «спенсера» было направлено прямо в живот ее уродливому сыну.

— Будь пай-мальчиком, — сказала она, — и вынь из-под серапе свой револьвер. Делай, как мамочка велит.

Пелон не пошевелился.

— Мать, — спросил он, — неужели ты сможешь меня пристрелить?

— Пока не знаю.

— А я смогу пристрелить тебя?

— Разумеется.

— Ну, так не гони волну. Будь благоразумной. Убери ружьецо. Да, и кстати, скажи этому глухому ослу, Хачите, чтобы прекратил на меня пялиться и пробовать пальцем лезвие топора. Ни тебе, мамачита, ни ему — ничего не будет. Вы оба апачи.

— Но белых, — не сдавалась старуха, — ты все-таки убьешь?

И тогда Пелон впервые за все время потерял самообладание.

— Мать, черт тебя побери, выслушай меня! — заорал он. — Я ведь о твоем народе пекусь, твой народ защищаю. Закон апачей гласит, что ни белый, ни черный, ни серо-буро-малиновый не должен остаться в живых, если он увидел Золотой Каньон. Ведь так говорит идиотский закон твоего собственного племени? Так почему же, черт возьми, ты не хочешь поступать сообразно ему?

В то же мгновение Хачита, стоявший до тех пор со своим обычным отсутствующим выражением лица, выпрямился и звонко хлопнул себя по лбу.

— Точно! Точно! — взревел он. — Я все вспомнил!.. Теперь я знаю, знаю!!!..

Он протанцевал и заключил остолбеневшего Маккенну в объятия.

— Ну разве не чудесно, что я все вспомнил, мой белый друг? Как ты и обещал. О, я так рад, так рад. Спасибо тебе, спасибо!

Маккенна молча благословил столь приятную отсрочку казни, ощущая, как пересохло у него во рту.

— Ты хочешь сказать, — осторожно высвободился он из костедробильных объятий индейца, — что должен был помнить о том, что всех пришельцев в Сно-та-эй, не принадлежащих к твоему племени, следует уничтожать? Чтобы они не разболтали тайну Золотого Каньона?

— Да, да, добрый мой друг. Разве это не чудесно?

Бородач не мог поверить собственным ушам. Он попытался приструнить задрожавший голос, надеясь достучаться до непрошибаемого апача.

— Но мы с белой девушкой тоже пришельцы, Хачита, — сказал он тихо, — и не принадлежим к твоему племени. Нас ты тоже убьешь?

— Это очень, очень печально, но придется. Вот зачем мы приезжали с Бешем на ранчерию старого Эна. Нас послали охранять и сберечь сокровище для нашего племени.

— Но, Хачита, подумай! Ведь мы твои друзья!

Казалось, апач его не слышит.

— Правильно, мы должны были спасти сокровище от Пелона и ему подобных, — бормотал он. — «Хачита-убей всех!» приказал мой верный друг. «Смотри, чтобы ни один, в ком есть хоть мельчайшая примесь белой или мексиканской крови, не ушел». О, как радостно! Какое счастье!

— Дьявольщина! Ах, ты, вонючий апачский ублюдок! — заорал, внезапно встревожившись, Пелон. — Да во мне самом мексиканская кровь. А что ты скажешь по поводу Микки? В нем вообще намешано черт знает чего, черт знает с чем!

— Верно, верно, счастливого тебе пути в Темноту, хефе.

Прежде, чем бандит понял, что последние слова индейца относятся непосредственно к нему, Хачита уже стоял рядом. Он двигался настолько быстро, что никто ничего не успел разглядеть. Топорик взвился в воздух, сверкнул в лучах восходящего солнца, повернулся полтора раза вокруг своей оси и вошел примерно на треть рукоятки в широкую грудь Пелона Лопеса. Удар был настолько силен, что тело разверзлось, как трещина при землетрясении. Умирая, бандит сделал единственный шаг в сторону Глена Маккенны, и его гротескное лицо стало пепельно-серым.

— Видишь, дружище, — задыхаясь, прошептал он, — ты все-таки оказался прав: у меня, как и у всех, есть свое слабое место, и Хачита ударил точно в него.

И когда он рухнул на землю, Маккенна увидел, что, как и при жизни, его посмертной маской стал все тот же волчий, испещренный шрамами оскал. Но это уже было неважно. Шотландец не успел опомниться от столь быстрой смерти бандита, как его вывел из ступора довольно странный поступок Маль-и-пай: она изо всей силы пихнула Маккенну в ручей. Это привело его в сознание: вода хлынула в лицо, а всплеск от тела Фрэнчи Стэнтон, бухнувшейся рядом с ним в затон перед развалинами бывшей эдамсовской хижины, заставил Маккенну очнуться полностью.

И вот уже старая скво нависла над ними с обрывистого берега и закричала, как сумасшедшая:

— Плывите же, черт вас возьми! Стоило мне пристрелить Микки, как твое проклятое ружье заело!..

С этими словами она прыгнула в воду и первая двинулась но ручью к противоположному берегу, утопавшему в нависающих зарослях рогоза.

— Скорее, ослы! — она брызгала слюной и давилась словами. — В камыши! Этот громила добьет Микки и кинется искать нас с вами! Плывите же, остолопы!..

Маккенна с Фрэнчи поплыли.

Торопясь уйти от смерти, они ныряли и гребли руками; выскочили в тростники, а затем кинулись вверх по склону, намереваясь укрыться в скалах возле зигзагообразной тропы. Обернувшись, Маккенна увидел, что Хачита склонился над Пелоном; как сверкнуло лезвие томагавка, когда индеец высвободил его из груди бандита; как апач повернулся и направился к Микки, стоявшему на руках и коленях и пытавшемуся встать и убежать от надвигающейся смерти, — одна нога кавалерийского разведчика была перебита в колене выстрелом Маль-и-пай; как подбитый парнишка сделал один, два, три болезненных шага и отвернулся, когда Хачита подбросил топорик в руке и метнул его в жертву. Шотландец не видел, как и куда он вонзился. Только услышал. От этого звука его чуть не стошнило.

— Вот черт! — прошипела из ближайшего нагромождения скал Маль-и-пай. — Дерьмовый бросок. Микки как раз стал разворачивать голову, чтобы взглянуть, что делается за спиной. Лезвие вонзилось ему прямо в рот, застряло в нижней челюсти. Глянь, как оно ходит вверх-вниз. А ведь маленький паршивец пытается что-то сказать. Интересно, что?

— Боже, — пробормотал Маккенна. — Хватит, уходим! Я сказал, уходим!

— Наверное, просит, чтобы Хачита вытащил томагавк изо рта.

— Я же сказал, мамаша, хватит! Пошли скорее!

— Во! Я была права. Хачита берется за топорище… и вы-ынима-ае-ет!..

— Маль-и-пай, ты как хочешь, а мы удираем!

— Все, слишком поздно. Я так и знала. Когда лезвие входит под таким углом, вытаскивать его нет смысла. Хотя, нет, ошиблась. Миль пердонес, мучачос. Хачита вынимал томагавк не ради Микки Тиббса, а для нас. Он идет!

Маккенна посмотрел через поток и увидел, что Маль-и-пай не ошиблась. Гигант вошел в речушку и пошел вброд: там, где беглецам приходилось плыть или проваливаться с головой, вода доходила апачу до груди. Глаза его были прикованы к зарослям и хаосу скал, в которых исчезли белые и Маль-и-пай; глубоким, низким голосом он напевал жуткую минорную песню.

— Это что, молитва? — тихо спросил Маккенна.

— Никакая не молитва, — ответила Маль-и-пай, — а песня. Ты по идее должен бы ее знать, Голубоглаз. Слова-то понимаешь? Во: «Зас-те, зас-те, зас-те» — снова и снова. Песня смерти.

— Мать! — взмолился Маккенна, оглядывая беспомощную, скрючившуюся на камнях с побелевшим лицом Фрэнчи Стэнтон. — Куда же нам теперь?

— Не знаю. Привела вас сюда, куда дальше, не знаю.

— Хоть нож у тебя остался?

— А черт! Нет. Обронила, когда поднимала твое идиотское ружье.

— Боже! Даже ножа нет!

— Ба! У Эдамса с Дэвидсоном его тоже не было.

— Но у них были ружья!

— Ну, значит у Брюера, когда он карабкался в ту дыру, что над нами.

Она ткнула скрюченными пальцами через плечо на узкий клиф за их спинами, и Маккенна прищурился.

— А-а-а!.. — прошептал он. — Ты имеешь в виду ту расщелину над Наблюдательной Скалой. Брюер спасся именно в ней. Может…

— Хватит болтать — бежим! — шепнула старуха, подбирая юбки, — только не надейся, что нам повезет, как повезло Брюеру. Не забывай, что у Хачиты только с размышлением скверно, зато с томагавком он управляется — любо-дорого посмотреть. Но не нам и не сейчас.

— Давай, Фрэнчи, — сказал Маккенна. — Полезем на ту площадку, на клиф. Наша старушка отыскала укромное местечко для отдыха.

На какое-то мгновение девушка, дрожа, прижалась к шотландцу.

— Прости меня за всю мою дурость, — сказала она. — Я, конечно, постараюсь сделать все возможное, но, по правде сказать, мне до смерти страшно.

— Лезь, — сказал Маккенна, — и молись.

И вот началось восхождение по Z-образной тропе. На такие клифы Маккенна взбирался в течение одиннадцати лет, он был закален и полон сил: мужчина в расцвете лет, Фрэнчи, хотя и казалась субтильной, в выносливости могла потягаться с любым мужиком: мускулы ее казались свитыми из стальной проволоки, а страх подгонял не хуже ударов бича. А вот старуха сразу же стала отставать, пыхтеть, где-то все дальше и дальше за их спинами.

Возле Наблюдательного Пункта Маккенна обернулся и увидел скалу на несколько сотен футов вниз. Ему стали видны и Маль-и-пай, и Хачита. Он понимал, что поджидая старуху, не успеет спрятать Фрэнчи в брюеровой расщелине. Как и то, что если придется выбирать, то умрет скво. К счастью, Хачита избавил шотландца от неприятного выбора.

— Старая, — крикнул воин, — тебе нечего опасаться. Не беги. Ведь ты чистокровная индианка. Я не причиню тебе вреда. Подожди. Стой! Не вздумай оказаться рядом с белыми, когда я их поймаю. Пожалуйста, маманя!..

Маккенна увидел, как старая скво остановилась. Она оглянулась на лезущего за ней апача, затем по крутому склону вверх, на карабкающегося Глена Маккенну, и помахала ему рукой.

— Не останавливайся, Голубоглаз. У меня есть право на-вель-кот-ка-эль-кек. Ты знаешь наш закон.

Маккенна знал. Это апачское изречение означало право для безнадежно раненого остаться позади, чтобы задержать врага. По жестким условиям закона, человек, провозглашавший себя исполнителем, заявлял о том, что остается, приказывая товарищам уходить. Конечно, Маль-и-пай не была ранена, но ее старые легкие саднило от нехватки воздуха, а рахитичные ноги дрожали от непомерной усталости. Бородач быстро помахал в ответ.

— Мы поняли тебя, мамаша. Адиос!..

Он полз на четвереньках, спотыкаясь и обдирая руки, но все-таки продвигался вперед: легкие болели, а икры и бедра ныли от нагрузок. Но Фрэнчи ждала его на Наблюдательном Уступе и на первый взгляд казалось, что она в полном порядке. Брюеровская расщелина с ее долгожданной спасительной темнотой лежала за следующим поворотом Z-образной тропы.

— Старуха осталась, чтобы отвлечь Хачиту, — задыхаясь, объяснил шотландец девушке. — Ей ничего не грозит.

— Дальше я не пойду, — внезапно сказала Фрэнчи. — Без нее не пойду.

— Она же для тебя эта сделала. Ты должна. Ступай!

— Нет, с места не сдвинусь.

Маккенна со всей силы врезал ей по лицу. Фрэнчи едва не сверзилась со скалы, но в последний момент удержалась и снова обрела равновесие. Пристально глядя на Маккенну, она вытерла кровь с лица.

— Лезь, — приказал старатель. — Игра закончена, мисс. Давай вперед. Поберегись, черт побери, оглядываться и, что самое главное, говорить.

Ее колебания можно было списать на ошарашенность, но Маккенне не было до этого дела. Он развернул девушку лицом вперед и, подтолкнув, отправил вверх по тропе. Фрэнчи закачалась, сделала два неверных шага и чуть было снова не свалилась. Но Маккенна встал за ее спиной и новым тычком послал непослушное тело вперед. На сей раз она все-таки грохнулась, и шотландец, как дикий кот, прыгнул за ней. Он швырнул ее вверх по тропе и, проклиная все на свете, изо всей силы хлестнул по заднице.

— Двигайся, черт побери! — вопил он. — Я не собираюсь помирать для того, чтобы ты смогла доказать свою храбрость. Ах ты, выродок, сучка! Я не получил от тебя ничего, кроме рукопожатий и головной боли. И теперь ты либо затащишь свой хвостище, которым заарканиваешь идиотов-раззяв вроде меня, в ту расщелину, либо я лично заколочу тебя в нее. Ногами.

Девушка побелела, как бумага, и заревела. Но все-таки поскакала вперед. Маккенна лез сзади и хотя его сильно мутило от собственной жестокости, темпа не сбавлял. Ему хотелось остаться в живых — жить, чтобы вытащить эту своенравную сиротку из каньона и доставить в любую приграничную семью, у которой хватит ума не отказаться ее приютить. Маккенна понимал, что сейчас все против них. И знал, пихая девицу вперед, ругаясь и пыхтя, что надо совершить невозможное, чтобы отвратить нависшую над ними смертельную опасность, в полной тишине двигающуюся следом.

То есть прикончить Хачиту. Как предки в доисторические времена — голыми руками.

СМЕРТЬ В БРЮЕРОВОЙ РАСЩЕЛИНЕ

Расщелина, к которой сейчас подбиралась белая парочка, формой напоминала след сверхъестественной молнии, ударившей в совершенно гладкую западную стену Сно-та-эй. То, что не ветер и не вода были ее создателями, — это Маккенна знал, но природу возникновения трещин понять не мог, пока не вспомнил о лавовых подтеках напротив Потайной Двери и возле Апачского Почтового Отделения. Движение пластов земли, отметил усталый мозг, пока его хозяин из последних сил рвался наверх. Древнюю скалу разбил на две части выброс лавы. Веками У-образное дно заполнялось обломками, кустарником, рахитичными сосновыми посадками, валунами и смытой сверху дождями породой, чтобы образовалась ненадежная смесь, из которой впоследствии вылепилась тропа, по которой сейчас ползли Маккенна и девушка. И пока он лез все выше вверх, до него дошла еще одна интересная примечательность происхождения тропы: несмотря на древность и невероятно изломанную структуру, некоторые ее части были усовершенствованы человеческими руками. И не сегодня, не вчера, не во времена вождя Наны, и даже не во времена испанских конкистадоров, задолго до них. Открытие заронило в сильно бьющееся сердце бородатого старателя луч надежды. Вполне возможно, оно объяснит то, что никак не мог понять шотландец в легенде Эдамса: как Брюеру удалось ускользнуть от засады, устроенной на продовольственный отряд, возвращающийся из Уингейтского форта? Просто-напросто спрятавшись в какой-то «норе, не больше кроличьей»? Эдамс объяснил, что Брюер, мол, «скрылся в скалах», а Брюер добавил насчет «норы». А вот карта старого Эна, назвавшего тропу за Наблюдательным Уступом «брюеровской расщелиной» кое-что объясняла. Маккенну поразил отход от традиционного названия. И сейчас, борясь за свою и за жизнь своей девушки и увидев, что на тропе остались следы деятельности древних, он понял, что предположения его не обманули. Если Маккенна прав и над тропой потрудились чьи-то руки, то, значит, их должно поджидать кое-что получше «кроличьей норы» Брюера. И вот через четыре поворота тропа закончилась перед глухой стеной.

Поначалу Маккенна ничего не мог понять. А затем увидел их. Стершиеся и засыпанные пылью веков. Но несомненные, как в тот день, когда их вырезали в застывшем потоке лавы, перегородившем поверхность трещины.

Ступеньки. Пятнадцать, может двадцать. Вырезанная в камне лестница. Ее сделали люди, жившие задолго до Христа, фараонов, майя, инков и ацтеков.

Фрэнчи, которая вцепившись в Маккенну, начала было снова задыхаться и хныкать от быстрого подъема и шока, вызванного внезапным тупиком, вдруг почувствовала, что цепкие руки старателя вырывают ее из тьмы безнадежности и разочарования.

— Хватит киснуть! — рявкнул Маккенна, хватая девушку за плечи и хорошенько встряхивая. — Смотри сюда: видишь вырубленные скалы? Это ступеньки, поняла? Эти дыры в скале — ступеньки! Им тысячи лет. Но главное, что они — здесь. Мы можем только молиться, чтобы они не привели нас в ад. Или чтобы он оказался интереснее этого каменного мешка. Давай, девочка, шевелись: мы еще живы!

— Глен, я больше не могу! Мне не одолеть даже одной ступеньки. Мне никогда не забраться на эту гору. Да еще по этим крошечным, плоским запилам!

— Эти крошечные запилы много лучше больших запилов, остающихся от топора Хачиты. Мы должны забраться, Фрэнчи. Не так уж крута эта скала, как кажется.

— Я постараюсь, Глен. Но я не слышу шума, и не слышала его с тех самых пор, как мы влезли в расщелину. Может, подождем и посмотрим?

Но Маккенна не собирался лезть без нее. Хотя и знал, что ступеньки — не тропа и так просто девушку по ним не погонишь. Она должна была сама захотеть лезть. Доисторический человек был проворен, как обезьяна, и он вырезал эти ступени не для двуногих девятнадцатого столетия после рождества Христова. Индейцы племен зуни или пуэбло могли устраивать на них спортивные состязания, биться об заклад, кто быстрее поднимется, или же карабкаться по отвесной скале вверх-вниз для того, чтобы поразить воображение своих любимых. Но для Глена Маккенны и Франчелии Стэнтон эта лестница содержала серьезную угрозу сорваться и упасть на безжалостное дно. В общем, смерть.

Но все равно, пусть лучше падение, чем топор Хачиты.

— Фрэнчи, — начал рыжий старатель, — ты когда-нибудь видела, как кошка играет на поляне возле мышкиной норки? Прыгает, скачет, в общем, ведет себя довольно развязно, не пытаясь спрятаться… Но лишь до тех самых пор, пока не появится мышь. После этого она не издает ни звука. В мгновение ока игра превращается в охоту. А теперь послушай: там внизу, — он указал на узкую горловину расщелины, — Хачита. Он вышел на охоту.

— Этот индеец казался таким милым, простым, немного печальным…

— Он — апачская кошка, а мы белые мыши.

— Ты думаешь, он охотится за нами?..

— Нет, не думаю. Знаю. Значит, так: либо мы забираемся по этой каменной стене, либо ждем его здесь. И делать выбор надо немедленно: лестница или сталь?

Фрэнчи содрогнулась и как-то незаметно ссутулилась. Если и не улыбка тронула ее губы, то по крайней мере попытка улыбнуться, и, увидев это, Маккенна гордо прижал девушку к груди. Примерно так старший брат ободряет младшего, впервые проползшего по железнодорожной эспланаде над рекой возле родного города.

— Ну и славно. — Он ухмыльнулся в ответ. — Женщины — вперед.

«Ступени» шли зигзагообразно и находились на расстоянии трех-четырех футов друг от друга. Всего их было двадцать две, и они покрывали расстояние в сорок футов по вертикали. Дважды девушка поскальзывалась и непременно упала бы, если бы жилистые руки Маккенны не поддерживали ее снизу. По унаследованным от шотландских предков особенностям натуры и по превосходной аризонской выучке, бородатый старатель был отменным хайлендером[2] и сейчас взбирался по каменной «лестнице» с такой легкостью, словно сам когда-то вырубал в стене эти самые «ступени». Восхождение заняло десять убийственных минут, каждая секунда которых была поделена между судорожным пластанием по скале и взглядами вниз, в ожидании появления Хачиты. И даже после того, как Маккенна подтолкнув, перевалил Фрэнчи через уступ на площадку и выбрался на нее сам, ему не давала покоя мысль, что время, которое ни в коем случае нельзя было упускать — упущено.

Он постарался привести мысли в порядок — и не смог. От жары было не спрятаться, не убежать, она преследовала, словно направленная в лицо огромная лампа. Даже в столь ранний час солнце душило, не позволяя продохнуть: язык распухал, распирая челюсти, сердце, словно безумная птица, колотилось о костяные прутья грудной клетки. Маккенна знал только одно: надо подняться, выпрямиться, сделать хоть что-нибудь.

Но человек не может двигаться без воздуха. На такой высоте в жаре, после стремительного подъема, человеческое тело не в состоянии подчиняться каким бы то ни было приказам мозга, прежде чем живительная струя кислорода не наполнит легкие и не пробудит изголодавшиеся по энергии мускулы. Маккенна хватило лишь на то, чтобы оторвать голову от каменной подушки и повернуть лицо в сторону Фрэнчи. Девушка не шевелилась.

Пока они бездыханные лежали на площадке, в поле зрения появился Хачита; увидел их. Глубоко дыша, он постоял несколько мгновений, рассматривая наверху две скорчившиеся фигуры и гладкую со впадинками «ступеней» каменную стену. А потом полез наверх. Запоздало услышав его шаги, Маккенна с трудом поднялся на колени и в отчаянии попытался отыскать где-нибудь поблизости «остатки обвалившихся стен», которые древние индейцы обычно складывали поблизости, чтобы скидывать камни на головы врагам. Но ни одного булыжника больше собственного кулака старатель не обнаружил. Вершина лавовой стены была так же хорошо отмыта внешними водами, как дно стремительного горного ручья. Маккенна загородил собой Фрэнчи и вместе с ней, пошатываясь, поднялся на ноги.

— Глен, смотри! — вдруг закричала девушка, указывая вверх по расщелине. — Лестница!

Маккенна не мог в это поверить, но все же инстинктивно повернул голову в нужную сторону. Невероятно, но это была правда. Напротив крутого обрыва, не больше чем в сотне футов от них стояла грубая деревянная лестница, типа тех, которые использовали предки индейцев пуэбло. Кроме того, на ней стояла еще одна, прислоненная к темному входу либо природной, либо сделанной человеческими руками каверны.

— Мой Бог! — выдохнул Маккенна. — Скорее туда.

Если им удастся взобраться на вторую лестницу, а затем втянуть ее за собой — Хачите будет до них не добраться. Никаким чертом. И если им в тишине прохладной пещеры не пересидеть его, ждущего на раскаленном безводном камне расщелины, — значит за все эти годы Гиен Маккенна ничего не узнал о выживании в пустынях Юго-запада. А толчком к броску через гладкое лавовое зеркало, когда налитые свинцом ноги, казалось, не сделают больше ни шага, а девушка непомерным грузом повисла на руке, волочась по камню, послужил блеск на конце второй лестницы: там, возле темного входа в пещеру, Маккенна разглядел нежную зелень мха, который рос в этих иссушенных солнцем землях только в одном месте: рядом с водой. Значит, там, наверху была вода!

Быстро сказав об этом Фрэнчи, он заметил, что девушка ожила. К тому времени, как они добежали до нижней лестницы, она была снова, насколько возможно, полна сил и энергии, и Маккенна, обернувшись и увидев над краем площадки голову Хачиты, рассмеялся в голос и послал великану одно-единственное слово на его родном языке. Огромный апач, не понимая, что эту игру он уже проиграл, лишь хрюкнул и неуклюже, но плавно, словно гризли, вспрыгнув на лавовую площадку, стремительно кинулся к беглецам по ее обнаженной раскаленной груди. Солнечный свет отражался от лезвия его метательного топорика и ручьев пота, стекавшего с лица и плеч по груди и раздувающемуся животу. От него пахло смертью. Да и выглядел он, как сама смерть.

— Только аккуратнее, Фрэнчи, — прошептал Маккенна сквозь стиснутые зубы. — Пока ему нас не достать. Давай, ступеньку за ступенькой, осторожнее. И не смотри вниз. Я за тобой.

Девушка кивнула и отвернулась. Она поставила ногу на первую перекладину, обеими руками взявшись за вторую. Фрэнчи взобралась уже на три ступени, и Маккенна подтягивался за ней, когда четвертая, словно насмехаясь над ними, треснула и разломилась под ногой. Девушка грохнулась прямо Маккенне на плечи и на них сверху посыпались обломки лестницы, как будто она была сделана из папье-маше.

— Боже всемогущий! — вырвалось у Маккенны. — Труха!

Они свалились вниз, и Маккенна, не пытаясь более удержаться за рассыпающееся дерево, подхватил Фрэнчи на руки и поставил ее за своей спиной. В тридцати футах от них, Хачита — правнук знаменитого белоненавистника, вождя Мангас Колорадас — прорычал единственное слово, апачское: «Зас-те!» и двинулся прямо на худощавого, рыжего человека, поджидавшего великана с голыми руками и до боли сжимавшего побелевшие кулаки.

ПОТОМОК МАНГАС КОЛОРАДАС

Глаза, думал Маккенна. Старая Маль-и-пай предостерегала Маккенну от соколиного взгляда индейца. Глаза надо вывести из строя. Как-то ослепить, что ли… Лишить зрения. Убить глаза. Это был единственный шанс.

Маккенна скорчился, чтобы набрать в руки побольше песка и пыли. И тут его взгляд наткнулся на единственный приличный кусок развалившейся лестницы — брусок футов трех в длину. Этой дубинкой апача достанешь скорее, чем горстью песка, подумал он. К тому же таким образом можно будет хоть как-то обороняться от сверкающего лезвия томагавка, который — Маккенна знал точно — Хачита кидать не станет. Риск того, что при промахе топорик может сломаться, ударившись об окружающие скалы, был очень велик. Значит, главное сейчас — отразить первый удар: планировать что-то далее пока бессмысленно.

Старатель покрепче ухватился за высохшую балясину и сразу же сделал три шага вперед, чтобы дать Фрэнчи шанс.

— Когда я его ударю, — сказал он девушке, — беги!

— Глен, я не смогу!

— Ты должна! Вниз по ступеням! — Он говорил, стиснув зубы и сжимаясь в комок перед прыжком на воздвигшегося рядом Хачиту. — Доберись до старухи… вниз по тропе к хижине… там ружья!

Хачита возвышался над ним, и Маккенна с разворота ударил его казавшимся легче птичьего пера брусом так, чтобы пресечь путь сверкающему лезвию томагавка. Ему удалось. Трухлявый кол влетел апачу под руки и врезался в нос, буквально взорвавшись пыльным облаком. Волокнистые частицы, труха и более твердые осколки въехали апачу по глазам с такой силой, что ему показалось, будто он на полном скаку получил по роговицам оттянутой веткой. Хачита хрюкнул, втянул в себя воздух, но не отказался от намерения достать шотландца средним свингом. Смертельное оружие чуть задело шею Маккенны: он дернулся в сторону, а апач в это время отступил на шаг, потряс головой и протер глаза, словно ошеломленный и возмущенный гризли, пытающийся стряхнуть с себя наглого невидимого, но очень крепко жалящего шмеля. В то же самое мгновение Глен нагнулся, схватил полные пригоршни каменной пыли и прыгнул в кольцо рук Хачиты, чтобы довершить ослепление индейской бестии. Почувствовав, что его противник приближается, апач развернулся, чтобы встать к нему лицом. Затуманенное зрение позволило увидеть смазанную фигуру летящего к нему белого. Он снова сделал широкий замах, но цель, искаженная чужеродными предметами и сочащейся из глаз влагой, вновь оказалась под свистнувшим лезвием. На сей раз, правда, основание рукоятки и мясистая ладонь ударили Маккенну в плечо так, что тому показалось, что с него живьем сдирают кожу. Удар получился, что надо, как от ружейной пули, и рыжий старатель подумал, что ключица и так давшая трещину после пелоновского удара на «Нежданном Привале», теперь наверняка сломана. Но инерционное ускорение поколебало равновесие Хачиты, выбросив его слишком далеко вперед, поэтому ему инстинктивно пришлось вытянуть левую руку, чтобы опереться о землю. В тот момент, когда индеец словно завис над землей, Маккенна кинулся к нему и с силой матадора, пронзающего бандерильей спину быка, вбил ему в глаза пыль и каменное крошево, проскочив под смертоносными «рогами».

Все прошло великолепно. Ладони ударились в огромное лицо великана, втирая в глаза мельчайший гравий. В тот же самый момент Маккенна подскочил вверх и перекатился по спине потерявшего равновесие апача — ему снова удалось уйти.

За ту секунду, которая понадобилась шотландцу, чтобы вскочить на ноги, он успел посмотреть в сторону Фрэнчи и с ужасом увидел, что она не двинулась с места и все так же скрючившись, сидит возле развалившейся лестницы.

— Ради всего святого — беги!.. — умоляюще крикнул он, оборвав себя на полуслове. Звук голоса заставил ослепленного Хачиту крутануться на месте и повернуться в ту сторону, откуда он послышался. Апач двинулся на старателя еще до того, как тот успел оборвать последнее слово. В тот момент, когда Маккенна делал отчаянный бросок в сторону, он уже понимал, что даже слепой Хачита даст любому зрячему сто очков форы. От такого не скроешься. Слух у индейца был ничуть не хуже, чем у подкрадывающегося к добыче кугуара. Засекая шорохи шотландца на голом камне, он без особых усилий преследовал его. Старатель же сосредоточил внимание на пылающем огнем томагавке.

Томагавк! Вот, что сейчас было самым важным. Единственно важным. Он должен отнять томагавк! Глаза индейца выведены из строя, но слух преследователя не подведет, поэтому единственным шансом на спасение остался топорик.

Но как его отнять? Как? С каждым уводящим в сторону движением лезвие топора свистело все ближе и ближе к старателю. Вот прошло в нескольких дюймах от лица, вот — около ноги, а трижды задело — грудь, бедро и правый бок — отсекая тоненькие кусочки кожи и мяса: боль была минимальной, зато кровь хлестала вовсю. А с оттоком крови уходила и сила. Это Маккенна почувствовал быстро.

Звук. Индеец ищет его по звуку. Хорошо, тогда дадим ему неверную наводку. Два — или три — звука одновременно. Если повезет, если колебания чуть продлятся, индейца можно будет подвести к последнему шагу — эль пасо муэрто — шагу в смерть.

Маккенна рванул рубаху, с трудом уворачиваясь от последовавшего в тот же миг удара топором. Следующий шаг — ремень. Затем в разорванную и содранную с тела рубаху Маккенна сунул старую фетровую шляпу, в которую зачерпнул камней. Этот сильно перетянутый ремнем с тяжелой пряжкой тюк, стал приманкой, своего рода манком. Маккенна еще не сдался. Он готовился продолжать борьбу. Да и вовремя: от острого, как бритва лезвия топора его больше ничто не отделяло.

Чтобы Хачита кинулся в нужную сторону, Маккенна сильно шаркнул ногой вправо, а сам в то же время сделал три легких шажка влево, перекинув узел с одеждой индейцу через голову. Тот рванулся было вправо, но, услышав шаги влево, резко повернулся и совсем прилип к месту, когда узел с одеждой впилился в скалу за его спиной. В те выдавшиеся Глену Маккенне полсекунды он поднырнул под широко расставленные руки противника и с размаха врезал подкованным сапогом между расставленных в полуприседе ног. Хачита заорал — единственная вокальная партия, которую он позволил себе за всю битву — и извиваясь, свернулся калачиком, не в силах превозмочь невероятную боль от размазанных в кашу гениталий, Маккенна выиграл время.

Все это время старатель не отрывал глаз от правой руки с зажатым в ней томагавком. Сейчас она обхватила колени бедняги, но топорика так и не выпускала. Когда Хачита скорчился, Маккенна тщательно вымерил расстояние и изо всей силы наподдал носком сапога по руке с топором. Пальцы разжались и выпустили оружие: Маккенна инстинктивно отпихнул томагавк в сторону. Он сделал это не думая, мгновенно. Ему просто хотелось выбить топор из руки Хачиты, а затем, воспользовавшись преимуществом, подобрать его и прикончить поверженного воина. Но он не мог представить, насколько живуч и энергичен безмозглый апач. Даже, когда оружие выскользнуло из его истерзанной правой руки, в то же время левая стремительно вылетела в направлении раздавшихся звуков и схватила белого за ногу, повыше лодыжки.

Маккенна грохнулся на камни с такой силой, что даже не увидел, куда именно отлетел томагавк. Хачита чуть не оторвал ему ногу, резко крутанув вокруг своей оси. И когда шотландец грянулся спиной о лаву, апач обхватил его похожими на стволы деревьев руками и принялся методично выжимать воздух вместе с жизнью.

Шатаясь, но не выпуская белого, Хачита поднялся на ноги, прижав Маккенну к животу. Мускулы на его шее и плечах, все эти бицепсы и трицепсы напряглись до такой степени, что стали похожими на веревки или на раздувшихся питонов. В следующую секунду позвоночник Маккенны должен был разлететься в куски, ребра — сломаться, а сердце разорваться от давления. Глен понимал, что умирает. Смертельное объятие не оставляло надежды на спасение. Последняя высветившаяся в мозгу мысль касалась Фрэнчи Стэнтон: он не спас ее. Где она? Спустилась по «лестнице» вниз или все еще стоит парализованная ужасом возле деревянных обломков?

Но Фрэнчи оказывается не сделала ни того, ни другого.

Когда выбитый из индейской руки топор, звеня и скользя, поехал в ее сторону, она бездумно обхватила оплетенную кожей рукоятку. С той же беспощадностью, с которой бородатый старатель размозжил половые органы индейца, и с которой огромный воин сейчас ломал Маккенне спину, Франчелия Стэнтон рванулась к возвышающемуся, как скала, апачу и, подпрыгнув, изо всей силы рубанула его сзади по голове.

Праплемянник Мангас Колорадас умер, как и жил: в полном неведении того, чья именно рука его убила, управляемая безжалостной волей. Он умер, как истинный апач.

ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ

Маль-и-пай, словно мокрый сыч, сидела на тропе, где ее, — связанную по рукам и ногам, как объяснил Хачита «для ее же собственного блага», — оставил «придурочный» мимбреньо. Разъяренной старухе не было до собственной безопасности никакого дела, она рвалась помочь тем, кого он хотел прикончить. Развязанная, она тотчас хотела бежать, чтобы снести поганцу голову, и лишь весть о том, что великан мертв, ее немного успокоила. Но даже после этого ворчание не прекратилось.

— Ну, — сказала она спокойно, — если так, то ладно. Значит, девчонка раскроила Хачите череп, пока ты держал его, чтобы ей было удобнее? Хорошо, значит мы с ним квиты за мою девочку, за Салли. Но то, что он оставил меня жариться на солнышке, словно стреноженную лошадь, — этого я ему не прощу. И не стану молиться за его проклятую душу.

Белые решили не вмешиваться в апачские дела и не переубеждать старуху. Самым главным сейчас было убраться из Сно-та-эй. И если душа Хачиты должна была остаться без посредничества и заступничества Маль-и-пай, то ради Бога! Пусть индейская маман проклинает своего мертвеца, — им не было до этого дела.

В абсолютном молчании троица сошла на дно каньона и начала готовиться к отъезду. Тишина опустилась им на плечи, и воздух стал как-то неприятно липнуть к телам, вжиматься в легкие. Так как солнце еще не заглядывало в глубину Сно-та-эй, то оно не имело ни малейшего отношения к странной, мешавшей дыханию «атмосфере».

— Быстрее! — поторапливала Маль-и-пай. — Я чувствую, надвигается нечто ужасное!

Всех свободных лошадей связали в единую цепь: пони Пелона, Микки и Хачиты поставили за Маккенной и Фрэнчи, а Маль-и-пай одной рукой вела вьючную лошадь.

— Поторапливайтесь! — кричала старая скво, — оно приближается!

Маккенна подбежал к Фрэнчи, которая стояла рядом с возбужденно жестикулирующей Маль-и-пай.

— Все готово, — крикнул он женщинам. — Что будем делать с золотом?

— Что значит будем делать? — проклекотала индианка. — Что мы там с ним можем сделать?

— Да вот не знаю: брать его или нет?

— Их! Вот бы Пелону послушать!..

— И все же? — и он по-английски поведал Фрэнчи о своих колебаниях.

Худенькая девушка внимательно посмотрела на старателя и внезапно кивнула.

— Знаешь, — сказала она, — мне тоже как-то не по себе. Ни за что бы не подумала, что смогу сказать такое, но, Глен, думаю, что золото здесь на месте. Прошлой ночью мне показалось, что если кто-нибудь покусится на мою долю, я его собственными руками задавлю. А сегодня мне все равно. Плевала я на золото.

— Но это огромные деньги.

— Знаю, но ничего поделать не могу.

— И я. Мне оно тоже не нужно.

— Тогда что делать, а, Глен? Не можем же мы просто оставить его сложенным в одном месте? Это будет не правильно.

— Точно. Мне кажется, лучше всего раскидать его по руслу ручья, от водопадов до дальнего края луга, смешать с речным песком и гравием, оставить там, где его впервые обнаружили апачи. А если это похоже на бред, — тут я ничего поделать не могу. Знаешь, Фрэнчи, похоже я излечился от золотой лихорадки, я хочу выбраться отсюда и все!

— Если ты этого хочешь, Глен, давай так и сделаем.

Она сказала это так просто, что сердце старателя зашлось от радости. Они прошли вверх по ручью, горстями разбрасывая песок и самородки.

— А так, — добавила Фрэнчи, смеясь от счастья, — мы когда-нибудь приедем сюда и добудем его сами. Конечно, если достанет сил и мужества.

Маккенна расхохотался, признавшись, что думал о том же самом, и внезапно им стало очень хорошо и странно, что несмотря на разницу в возрасте, они превосходно понимают друг друга, и Маль-и-пай заметила, что они идут плечо к плечу, бесстыдно держась за руки.

Старуха встретила парочку, покачивая головой и давая понять, что испытывает к ним непреодолимое отвращение. Но сказала лишь, что время поджимает и что пора взбираться на клиф.

Вскочив на коня, Маккенна взглянул вверх по каньону на Индюшачьи Залежи и по-испански сказал, что жалеет о том, что не хватило времени замаскировать и это место. Но скво, посмотрев на странный, льющийся в ущелье медный свет, предложила шотландцу не беспокоиться.

— Положись на Бога, — пробормотала она. — Он обо всем позаботится.

Маккенна кивнул и взялся за поводья.

— Ничего не забыли? — спросил он, оглядываясь в последний раз.

— Нет, — быстро ответила Маль-и-пай. — Ты подыскал моему сыну приличную могилку, оставил косточки этого мерзавца Микки сушиться на солнышке, забил глиняный горшок никому не нужным речным песком и гравием, чтобы те, кто придут после нас, думали, будто сокровища больше нет. Таким образом, лихорадка в скором времени утихнет, и апачи прославят твое имя в веках. Сотни лет и сотни зим будут они оберегать твои стада и твоих женщин. Нет, сынок, больше тебе здесь нечего делать.

Маккенна взял ее трясущуюся руку и крепко сжал.

— Спасибо, мать, — сказал он. — Я вспоминаю, что мне говорил старый Эн и рад этому. Он спрашивал: «Ты жаждешь золота, Маккенна? Похож ли ты на тех белых, что встречались и раньше на моем пути? Готов ли ты отдать жизнь, честь, и честь своей женщины за желтый металл?» Я сказал, что нет, а сам едва не совершил каждый из этих омерзительных поступков. Вот почему я рад, мать. Потому что руки мои не испачканы золотой пылью, и в сердце моем нет жажды наживы. Старый Эн теперь может спать спокойно.

Старуха вдруг вырвала руку, понюхала воздух, сверкнула глазами и яростно выругалась.

— Черт побери, да едем же! Надо сматываться! Тебе бы только болтать! Пелон был совершенно прав. Едем!

Маль-и-пай заорала на вьючную лошадь и поехала через ручей. Он поскакал вслед за индианкой. Остальных мустангов криками гнала Фрэнчи. Доехав до подножия клифа, возле которого начиналась зигзагообразная тропа, они остановились, почувствовав, как тишина давит на плечи.

— Что это такое, мать? — спросил Маккенна. — Мне кажется, ты знаешь. Можешь сказать, что?

Старуха кивнула.

— Терремото, — пробормотала она. — Темблор де тьерра.

— Землетрясение? — переспросил Маккенна. — Черт, наверное, ты права. Одиннадцать лет я не чувствовал ничего подобного.

— Одиннадцать лет здесь ничего подобного и не было, — ответила индианка. — Поехали же! Спешить надо, а тут еще эти идиотские лошади!.. Дав… Стоп, подожди!

Она спрыгнула со своего коня и подбежав к самому концу цепочки, вытащила нож и перерезала веревку, которой был привязан пятнистый меринок Хачиты. Крутя одеялом над головой и проклиная все на свете, она прогнала конягу за ручей. Пони остановился на дальнем конце луга и тут же принялся щипать травку.

— Извини, — сказала скво, взбираясь на спину своей старой белой кобылы. — Но не могла я оставить этого беднягу — Хачиту — без коня. Не должен апач идти в последний путь пешком. Правда, этот подобной милости не заслужил, но все-таки он апач. Поехали. Молитв он от меня не дождется. Не зырь так на меня! Ты сейчас выглядишь таким же дураком, как и он. Арриба! Эй, заморыш, а ну гони эти мешки с костями! Быстрее! Быстрее!

По Z-образной тропе поднялись без приключений. Но когда выезжали за последний поворот перед Наблюдательным Пунктом, то увидели, как скала над ними закачалась. Лошади захрипели от ужаса и рванули вперед, сбившись в плотную кучу, перед Потайной Дверью. Всадники тут же соскочили на землю, взяли покороче поводья и принялись тихими голосами их увещевать. Толчки продолжались минуты две. Скрип скалы над головами и падение камней в Сно-та-эй было оглушительным. После последнего содрогания стен каньона артиллерийские залпы продолжались еще минут пять. А затем в течение томительной минуты не было слышно ни звука: воздух вновь застыл. Маккенна, взяв из полевой сумки Микки Тиббса бинокль, подошел к краю прочного скального уступа и взглянул вниз: Наблюдательный Пункт, вся верхняя часть Z-образной тропы и брюерова расщелина обвалились.

В каньоне исчез водопад, а самого дна между бывшей стоянкой отряда и лугом более не существовало. Все было завалено обрушившимися скалистыми стенами: Залежь Индюшачьих Яиц оказалась погребенной под шестистами футами разбитых в крошево и перемешанных с осколками гранитных и известняковых стен и скал. Через тысячу лет — или десять тысяч — несметное богатство, наверное, снова выползет на белый свет. А пока, как правильно заметила Маль-и-пай, о золоте позаботится апачский Бог.

Золото Эдамса осталось лежать на дне спокойно вьющегося по лугу потока, с хижиной, лугом и ручьем ничего страшного не произошло. Тайный индейский проход в каньон, по которому тридцать три года назад Нана провел свой отряд, чтобы уничтожить эдамсовскую компанию, был завален, а Z-образная тропа подсократилась футов эдак на восемьсот: с этого момента сокровища Сно-та-эй навеки были похоронены в каньоне Дель Оро.

Вернувшись к женщинам, Маккенна рассказал им об увиденном. Обе дамы некоторое время молчали, а затем Маль-и-пай покорно заметила:

— Благословен будь Йосен! Скажи, Голубоглаз, сколько времени потребуется, чтобы добраться до того миленького домика, который ты хотел купить для Заморыша и старухи-матери?

Маккенна захохотал. Фрэнчи и Маль-и-пай тоже. Все почувствовали удивительное облегчение. Отсмеявшись и сняв копившееся все эти дни напряжение, путешественники вновь сели на коней и через Потайную Дверь выехали на свободу. Было всего десять утра, и сияющее солнце, словно огромный бриллиант, предвещало превосходный день. Путь их лежал к Тыквенному Полю…

К Апачскому Почтовому Ящику подъехали в пять часов дня. Маль-и-пай снова занервничала. Когда Маккенна спросил, что случилось, она указала на скалу, сказав, что кто-то переменил палочки. Те, что торчали вчера, исчезли. А эти совсем другие.

Маккенна начал было успокаивать старуху, но затем решил поступить иначе. В воздухе витало нечто. Взгляд старателя скользнул вверх по пирамиде. Фрэнчи внимательно наблюдала за ним. Старуха тоже. Маккенна натянул поводья.

— Мать, — сказал Маккенна, — давай-ка поднимемся и посмотрим, о чем теперь говорят палочки.

Маль-и-пай неохотно кивнула и повернула кобылу к «Почтовому Ящику». Маккенна с Фрэнчи не отставали. Не доезжая до пирамиды, они остановились. Маккенна почувствовал, как волосы встают дыбом: палочки действительно были новыми и стояли в новой комбинации…

Он взглянул на Маль-и-пай.

Старая скво ощущала присутствие духов. Она была обеспокоена, встревожена, испугана. Ей хотелось, как можно быстрее уехать прочь от этого проклятого места. Но она придержала пони и в изумлении уставилась на «говорящие» палочки. В гнетущей тишине, ожидая приговора, Маккенна стал изучать землю. И снова почувствовал, как шевелятся волосы на загривке. Свежих следов не было: ни отпечатков лошадиных копыт, ни ног, обутых в мокасины. Никаких других знаков, указывающих на земное происхождение оставляющих палочки «гостей», он не увидел. Пусто было возле одинокой пирамиды. Взгляд старателя метнулся к иссохшей фигуре старухи.

— Мать, — осторожно спросил он, — ты можешь прочитать то, что тут «написано»?

— Да, — ответила Маль-и-пай, — могу.

— И что?

Прежде чем ответить, индианка долго изучала лицо белого, словно хотела измерить глубину его порядочности. Наконец, она удовлетворенно кивнула.

— Первые палочки означают: «спасибо».

— А остальные, мадре?

Ее сморщенные губы плотно сжались.

— А остальные, Маккенна, — сказала она, — образуют Знак Ножа.

Шотландец в недоумении вперился в темные индейские глаза.

— Беш? — выдохнул он. — Ты хочешь сказать, фраза звучит, как «спасибо — от Беша»?

Но старуха не ответила. Она развернулась и вместе с Фрэнчи погнала лошадей к темнеющему ущелью Каньона Тыквенного Поля. Там, ниже по тропе, иссыхали древние поля и пыльные ирригационные арыки. Оставалось время только на то, чтобы засветло выбраться из каньона и к ночи доехать до старой дороги, ведущей к форту Уингейт.

Осмотревшись, Маккенна содрогнулся. Внезапно ему стало жутко одному в этом мрачном, покрытом застывшей лавой ущелье. Он пришпорил коня и бросился догонять женщин. Топотанье крепеньких копыт маленькой лошадки гулом отдалось от стен таинственного места, пропитанного потусторонней тишиной. Звук испугал пони Он захрипел, фыркнул и, содрогаясь от страха, отпрянул назад. Маккенна потихоньку зашептал ему на ухо ласковые успокаивающие слова, немного утихомирил, а потом снова пришпорил его.

Шотландец не потрудился обернуться, чтобы в последний раз взглянуть на каменную пирамиду и палочки, оставленные в ней либо духом, либо привидением. Воспоминания остались жить только в его памяти.

Может, это было и к лучшему. Потому что Глен Маккенна так и не увидел призрачного индейского всадника, который, высокий и стройный, сидел на огромной спине бледного мустанга и прозрачной рукой чертил в воздухе знак, на языке апачей чирикауа означавший: «Благословляю тебя, брат».

Примечания

1

Сосуд.

(обратно)

2

Хайлендер — житель гор.

(обратно)

Оглавление

ПОСЛЕДНИЙ АПАЧ

БАЛАНСИРОВКА НА КРАЮ ПРОПАСТИ

СПОДВИЖНИКИ ПЕЛОНА

ЖЕЛТЫЕ ХОЛМЫ

ЧЕТВЕРТАЯ ЖЕНЩИНА

МОНО-МАНКИ

ДОГОВОР

КУКУРУЗНАЯ КАША И ЖАРКОЕ ИЗ МЯСА МУЛА

ТАЙНА СНО-ТА-ЭЙ

НА ГОРИЗОНТЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ КАВАЛЕРИЙСКИЙ ОТРЯД

ЧОКНУТАЯ ПЛЕМЯННИЦА НАНЫ

СТАРЫЕ ПРИЯТЕЛИ И АЛЧНЫЕ ПСЫ

СОЛДАТЫ

СВИНЕЦ-В-БРЮХО

РЕШЕНИЕ

ДЫМОК ОТ КОЛЬТА

СОНОРСКАЯ НЕСГОВОРЧИВОСТЬ

ОТХОД ВЕНУСТИАНО САНЧЕСА

БЛОКАДА ЯКИ-СПРИНГ

«НЕ НРАВЯТСЯ МНЕ ЭТИ СКАЛЛЗ»

БОЙНЯ

ПРИВАЛ И НАБЛЮДЕНИЕ

НЕ ПОМИНАЙ ИМЕН УМЕРШИХ

В ОЖИДАНИИ МИККИ ТИББСА

КАНЬОН ПОГИБШЕГО ЭДАМСА

ЗОЛОТО КРИВОУХА

СЕСТРИЧКА САЛЛИ

ЯБЛОЧКО ОТ ЯБЛОНИ

МОГИЛА НА ПТИЧЬЕМ ЛУГУ

«САХАРНЫЕ ГОЛОВЫ»

ТЫКВЕННОЕ ПОЛЕ

ЗА ТРИДЦАТЬ ТРИ ГОДА ОТ ФОРТА УИНГЕЙТ

«АПАЧСКИЙ ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК»

ЗДЕСЬ ПОПАХИВАЕТ ИНЫМИ МИРАМИ

СКВОЗЬ «ПОТАЙНОЙ ХОД»

КАНЬОН ДЕЛЬ-ОРО

ТРИНАДЦАТЬ КОФЕЙНЫХ КОТЕЛКОВ С ЗОЛОТОМ

ПАМЯТЬ МИМБРЕНЬО

ТОМАГАВК ХАЧИТЫ

СМЕРТЬ В БРЮЕРОВОЙ РАСЩЕЛИНЕ

ПОТОМОК МАНГАС КОЛОРАДАС

ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ . . .

Реклама на сайте